Борис Ганаго
Помыслы сердца
По благословению
Высокопреосвященнейшего
Митрополита Минского и Слуцкого,
Патриаршего Экзарха всея Беларуси
ФИЛАРЕТА
Резолюция от 24.10.2002
© Издательство Белорусского Экзархата, 2003
Ред. Golden-Ship.ru 2012
Все ли мысли, посетившие меня — мои? Все ли добрые? Как сохранить свою душу от зла? Об этой ежеминутной борьбе повествуется в книжке для подростков и юношества “Помыслы сердца”.
По мотивам рассказа священника. “Духовный вестник” № 8, 1999 г.
Л.И.Ганаго
Л.И.Ганаго
Л.И.Ганаго
Л.И.Ганаго
ПОМЫСЛЫ СЕРДЦА
Год прошел, как сон пустой. АС. Пушкин
Хочу — не хочу... Очень хочется, очень... О, желания наши, желания, куда они нас только не заносят?! Как только нами не командуют?!
В поисках несметных богатств, рассказывается в одной старой истории, отправился капитан Брайт в неведомые страны. Он и моряков увлек обещаниями бесчисленных наслаждений. Опьяненные мечтами, отплывая, и не подумали испросить святого благословения. Надеялись на “госпожу удачу”, на себя, да на крепость корабля. Однако скоро настигла их буря. Шторм разбил мачту, снасти, корабль потерял управление. Его кидало как щепку, куда ветру вздумается. Побросали они провизию за борт, чтоб самим уцелеть. И носило их по воле волн многие дни и ночи. Они не знали, куда занесли их желания да игра стихий. Уже не думалось им о наслаждениях и золоте, лишь бы живыми остаться. А надежда увидеть отчий дом таяла с каждым днем. Начался голод, ибо все запасы в шторм за борт выкинули. Возроптали матросы на капитана, — куда увлек, на что обрек? Да что проку виновного искать? Разве придет спасение, если и его за борт выбросить? Какой ни есть, а капитан.
Долго носило их по волнам морским. Измучились, отощали, налились ненавистью и отчаянием, но всё всматривались вдаль. Как говорится, надежда умирает последней.
И вот однажды раздался радостный возглас:
— Земля! Земля!
Мы каждый день по ней, матушке, ходим, а радоваться ей не научились. А тут все на палубу повыскакивали. Ликуют, кричат, слезами умываются. Видят — остров впереди, весь в зелени. И волны их корабль к этой неведомой пристани подгоняют.
Но кто там? Может, встретят их туземцы копьями и стрелами, да в котлы к обеду побросают?
Пригляделись, видят, на берегу толпа девушек приветливо руками машет, к себе в гости сойти приглашает.
Не верят собственным глазам, но спустили шлюпки и поплыли к хозяйкам земли загадочной.
Их там ласково встретила королева острова. Предложила угощения отведать. Посадила рядом с собой капитана, а когда все насытились, зазвучала музыка, и девушки — одна милей другой — стали в танцах плавать, как по воздуху, озаряя гостей лучезарными улыбками. Закружились головы у молодых гостей и от вина, и от музыки, и от зрелища дивного.
Темнеть стало. Разожгли костры. Каждый моряк выбрал себе подружку, и забыли они про дом родной, про невест и жен...
Так пошли день за днем, ночь за ночью в опьянении да забавах. Королева, став избранницей капитана Брайта, предложила команде остаться у них навсегда, раскрыв тайну острова: здесь царит вечная молодость!
Рассказал капитан своим матросам о предложении повелительницы, пообещавшей им жить без старости, только в наслаждениях. Обрадовались моряки — ведь за этим они и отправились в плавание дальнее, этого и желали.
Так вот она, их мечта сбывшаяся. И опять музыка, танцы, костры, вино...
Но шло неумолимое время, и, хотя все оставались молоды, но в сердцах тоска поселилась. Вспомнились лица близких, любимые лица, ими оставленные, дом родной, хоть и бедненький, но родной, ни с чем не сравнимый. Обещали привезти детям игрушки заморские, а деткам бы на папу, как на диво дивное глянуть.
Пригорюнились молодцы. Уже не веселят их танцы искрометные, не завлекают взгляды-омуты. Поговаривать стали друг с другом сначала тихонечко, а потом всё настойчивее, что пора бы и в родимую сторонку возвращаться. Наконец твердо заявили о том капитану: пора домой! Хватит! Нанаслаждались!
Капитан Брайт сообщил королеве о желании команды вернуться. Опечалилась красавица, но не стала противиться их намерениям. Только предупредила:
— Знайте, что пока вы были здесь, в ваших краях прошел не год, там прошли века. Вы не застанете никого из своих близких. И каждый, кто ступит на берег, превратится в прах.
Передал капитан ответ морякам. Призадумались они, поугас их пыл, но потом мысль мелькнула — не обманывает ли их королева, чтобы удержать навеки?
Эта мысль еще больше усилила тоску по родине. Наконец, все твердо заявили, что хотят вернуться к своим близким и родным. Королева не отговаривала, знала, что охотникам за наслаждениями нет числа.
Подготовили корабль к отплытию, запаслись водой, провизией. Устроили прощальный вечер. А наутро, лишь свет забрезжил, подняли паруса, и поплыли, не отрывая взглядов от острова, пока тот не растаял, как мираж.
На сей раз ветер был попутный, и они довольно скоро оказались у берегов своей страны. Подплыли к пристани, а спуститься боятся — вдруг королева правду предрекла.
Дождались, пока человек у причала не появился. Спрашивают — это ли государство такого-то короля. Тот плечами пожимает, не знает этого имени, но подождите, говорит, приведу к вам своего деда, может он что скажет.
Подождали. Приходит дед. Опять о том же спрашивают. Дед почесал затылок, призадумался и ответил, что слышал о таком короле от своего деда, будто был такой и здесь когда-то правил.
Поняли моряки, что, действительно, пока они гонялись за призрачными мечтами, здесь прошли века. Один из матросов все же решил рискнуть — спрыгнул на берег и на глазах у всех превратился в кучку праха. Ужаснулись моряки. А капитан Брайт приказал поднять якорь, и они поплыли в неизвестность, навсегда потеряв родину.
Может быть, они надеялись вновь найти остров наслаждений? Но как найти, если даже название его было им неизвестно?
О, желания наши, желания... Как играют они нами! Не от них ли мы, пьянея, Бога забываем? Забываем о вечном, Небесном отечестве...
Гордость потрясла небеса, гордость Ангела превратила в демона, гордость изгнала наших праотцев из рая и дала нам в наследие скорби и страдания. Гордость превратила землю в потоки и моря слез и крови.
Архимандрит Рафаил (Карелин)
Имя этого “легендарного героя” говорить не будем. Назовем его условно “командующим”, так как покомандовать он любил с детства. Если ребята не избирали его командиром, он, оскорбленный, убегал и повелевал оловянными солдатиками. Был готов на все, лишь бы быть первым. Во времена гражданской он воевал против собственного безоружного народа. Мужики восставали, защищая землю, хлеб, веру. Женщины, дети протягивали руки, прося оставить хотя бы котелок каши в печи, но... по его приказу непокоренные села пылали, а сбежавших в лес душили газом. Опьяненный властью, он не видел ничего, кроме новых звездочек на петлицах. Шли годы, и вот однажды запылал его дачный особняк. Прислуга в тот день была выходная, а жена находилась у соседки, когда донеслась весть, что дача ее полыхает. Она стремглав бросилась к дому: там же осталось спящее дитя! Пробившись сквозь огонь к постельке, схватила малютку и, прижав к себе, помчалась в больницу. Ворвавшись к врачам, обезумевшая мать протянула ребенка:
— Спасите!
Врачи переглянулись, а потом скорбно спросили:
— Как же мы можем спасти, если он весь обуглен?
И только теперь ослепленная горем женщина разглядела, что она принесла... Руки ее застыли и больше не сгибались, не разгибались, так и оставаясь протянутыми к людям.
Командующий возил ее к знаменитостям Европы и Америки. Но самые опытные специалисты лишь сочувственно вздыхали. И вот стало известно, что в каком-то захудалом городке есть врач, который лечит подобные болезни.
Командующему был знаком этот городишко еще по гражданской, там он... Впрочем, лучше не вспоминать! Адъютанты, дозвонившись, доложили, что врач сможет предварительно принять пострадавшую только через месяц. Такого ответа знаменитый полководец не ожидал, впервые в жизни ему довелось проглотить подобную пилюлю. А что оставалось делать?
Прошел месяц. В назначенный день супруги прибыли по указанному адресу. Секретарша, небрежно скользнув взглядом по бумажкам и продолжая старательно шлифовать ногти, снисходительно проронила:
— Ждите, вас вызовут. Прошло пять, десять, двадцать минут. Полководцу никогда не приходилось ожидать в приемных, разве только у “самого”. Но что поделаешь, если больше нет никого, кто мог бы исцелить его жену? Она так и сидела с протянутыми руками.
Пришлось, скрепя сердце, ждать.
Прошел час, другой... Секретарь-машинистка иногда что-то печатала, много болтала по телефону о каких-то пустяках, часто подолгу прихорашивалась.
Время тянулось невыносимо медленно. В душе командующего собирались грозовые тучи. Жена его, глубоко вздыхая, тихо всхлипывала. Наконец, секретарша милостиво разрешила:
— Заходите!
Каково же было изумление вошедших, когда они увидели врача, спокойно просматривающего прессу.
Значит, этот “спец” заставил ждать часами его, творца истории, из-за каких-то газет? Сжав зубы, командующий изложил суть просьбы,
Врач сочувственно покивал головой и, словно извиняясь, сказал:
— У меня очередь на несколько лет вперед. Приезжайте, — он, сморщив лоб, полистал записи, — через год.
— Вы понимаете, с кем разговариваете? — едва сдерживая гнев, проговорил увешанный орденами посетитель. — Я могу вам построить новую больницу, несколько корпусов... Только излечите...
— Я понимаю, понимаю... Через год. Ну, хорошо... — врач сделал вид, что задумался, — через полгода. А пока не могу. Извините!
— Да я вас... — командующий содрогался от негодования. — Да я вас... в порошок сотру! А времена были страшные!
— Пошли! — кивнул он жене. Она с его помощью еле встала, ее лихорадило. Супруги направились к выходу. У самых дверей прозвучало:
— Стойте!
Они остановились, с надеждой и даже с мольбой смотря на доктора. Психиатр медленно, сурово глядя в лицо женщины, подошел к ней и, наставив на нее палец, как пистолет, вдруг резко скомандовал:
— Руки вверх!
Та растерянно подняла сначала ладони, а потом, как крыльями, взмахнула руками.
— Теперь ваша супруга здорова, — облегченно вздохнув, сказал врач. — Простите. По-иному я не мог вам помочь.
Эту историю довелось услышать от другого врача-психотерапевта. В своих лекциях и книгах он вдохновенно прославлял могущество науки.
Примеры, которые он приводил, впечатляли. Однако смущало, что у самого лекаря сын томится в психбольнице, будучи опасным для общества. А папа, “душецелитель”, не знает ни одной молитвы, не подозревая, что болезнь души — это прежде всего гордыня. Она поражает тех, кто живет без Бога.
...Ибо много званых, а мало избранных.
Евангелие от Матфея, 20:16
В встретились Сережа с Людой на набережной, прогулялись немного, а потом она предложила:
— Пойдем ко Дворцу спорта. Там сегодня концерт на площади, послушаем.
Сережа не любил, как он выражался, “площадных концертов”, но отказывать девушке, с которой недавно подружился, ему не хотелось. По пути, надеясь ее отговорить, он рассказал:
— В далекие времена в Карфагене стоял медный идол — Молох. У него была бычья голова с рогами, угрожающими тем, кто не поклонится ему. Молох протягивал серебряные руки, требуя дани. И люди, почитая его как бога, приносили ему самое дорогое — своих детей, украшенных цветами. Идол был пуст внутри, и в него как в печь закладывали дрова. Когда истукан раскалялся докрасна, к его ногам возлагали букеты, а на раскаленные руки клали детей. Жертвенный ритуал сопровождал бой барабанов, гром труб, вопли и пляски жрецов. Этот “рок-концерт” заглушал крики младенцев, доводя толпу до безумного экстаза. Демоны ликовали, пожиная погибшие души тех, кто пришел на поклон.
— Ты думаешь? Истоки ее в той древности, которая еще не знала имени Христа. Только в наше время медного идола не ставят, но он на таких сборищах непременно есть и также требует жертв.
— Ты, как всегда, преувеличиваешь, — улыбнулась Люда.
— Если бы так...
Проходя около “Острова слез”, Сережа остановился, перекрестился.
— Ты знаешь, что это за часовня?
— Да-да, она построена в память погибших в Афганистане. Так мы пойдем? — нетерпеливо спросила Людмила.
— Так куда же ты меня зовешь?
— Я же сказала: ко Дворцу спорта. Там будет концерт, танцы.
Сергей, словно не слыша ее, задумчиво произнес:
— Когда митрополит Иоанн был совсем молодой, он как-то зашел на танцплощадку и стал наблюдать за танцующими. Вдруг какая-то пелена спала с его глаз, и он увидел не вертящуюся молодежь, а их дирижеров — кривляющихся бесов. Потрясенный, он несколько минут созерцал страшное зрелище, и когда Господь вернул ему обычное зрение, юноша убежал с танцплощадки, чтобы навсегда посвятить себя Христу.
— И ты тоже хочешь стать митрополитом? — заглядывая в глубину Сережиных глаз, спросила Люда.
Ей нравился Сергей. Интересный, высокий, добрый, открытый, но какой-то странный. Совсем несовременный. Ее обычных знакомых хватало лишь на одноразовые прогулки. Все были на одно лицо: курили, говорили о записях рок-групп, дискотеках, где вчера “балдели”, изображая из себя “крутых”...
Те в первый же вечер пытались обнять, а вот Сережа признался, что в детстве пообещал себе никогда не обижать девочек, потому что и мама тоже когда-то была девочкой. Люда с любопытством слушала Сережу, пытаясь разгадать его внутренний мир. Вот почему и возник у нее этот вопрос:
— Ты тоже хочешь стать митрополитом?
— Да где уж мне! — он махнул рукой. — Митрополиты — люди, которые отвергли мирские развлечения, а я... Кстати, что ты знаешь о месте, куда ты зовешь меня?
— Сейчас там сквер, зимой — каток, место для гуляний.
Они подошли к памятному камню. Сергей прочел высеченные на граните слова: “Зде место есть, идеже земля хранит основание древния церкви града Менска, иже в XI веке возведена бысть”.
В XI веке... Сколько же здесь возносилось молитв, пока храм не был разрушен...
— Что было — быльем заросло, — с некоторой грустью произнесла Люда.
— Не заросло. Не может зарасти. Святое вечно. Мы просто не видим, а оно живет. Как-то сельский священник проходил с сыном мимо храма. Им послышалось пение. Они обошли вокруг здания, думая попасть внутрь, но двери были давно наглухо заколочены. Однако ангельское пение звучало. Говорят, если на развалины монастырей взглянуть из космоса, они светятся. Мы просто слепые, ибо нам не дано видеть духовный мир.
Заметив, что Сергей приостановился, Люда с вызовом спросила:
— Так мы идем, или нет?
— Если ты хочешь, — неуверенно произнес Сергей.
Девушка его чем-то привлекала. Он чувствовал ее чистоту, и ему было бы грустно потерять ее в толпе. И все же он вновь спросил:
— Что за день сегодня?
— 30 мая 1999 года, праздник пива, — засмеялась Люда.
Сережа повернулся к кафедральному собору и вновь перекрестился:
— В этот день Святой Дух сошел на апостолов. Этот день стал днем создания Святой Церкви.
— Ну что ж, поздравляю... — Люда стояла, ожидая.
Сережа вздохнул и тяжело зашагал, явно преодолевая что-то внутри. Его тянуло в храм Святого Духа. Он с детства любил молиться перед Минской иконой Божией Матери. Сюда, перепуганная диагнозами врачей, нося в себе его, еще не родившееся дитя, приходила мама и молила Небесную Заступницу сохранить будущее чадо. У этой иконы на мать снизошло необыкновенное тепло, божественная благодать. Порой эту волну чувствовал и Сережа. Божия Матерь звала его к Себе.
Когда Сергей и Людмила приблизились к подпрыгивающей и кричащей толпе, ей показалось, что они все как марионетки, которых кто-то дергает. Ей вспомнилась танцплощадка, про которую рассказывал Сергей.
В этот момент зазвучал призыв:
— Не расходитесь! Сейчас пиво давать будут!
— Зачем нам пиво? — спросил Сергей. — Пойдем лучше в собор.
Он испытующе посмотрел на девушку. Люда прочла в этом взгляде вопрос об их будущем. Она молча кивнула головой. Войдя в кафедральный собор, Людмиле самой захотелось поставить свечу.
Концерт был в разгаре, когда заполыхали вдали зарницы, на небосклоне появились тучи. Но кто видел это предостережение?! Сердца резонировали в одном ритме — ритме, отключающем сознание, превращающем неповторимые личности в толпу. Уже отчетливо доносились раскаты грома, мелькали над горизонтом молнии. Когда опьянение музыкой достигло апогея, хлынул ливень. Гром загромыхал над головами. Лавина людей кинулась к подземному переходу.
Падая на скользких ступеньках, они давили друг друга, превращаясь в груду тел...
Именно в это время Сергей и Людмила молились у иконы Минской Божией Матери.
Еще когда Клава была малышкой, она уже стеснялась себя: все вокруг стройные, прыткие, а у нее — горб после неудачного падения.
Клава избегала подвижных игр, стремилась к тишине, одиночеству.
Отца она не помнила. Он рано их бросил. Почему? Ответа девочка не находила. Мама была доброй, ласковой, только почему-то грустной. Дочка, как могла, пыталась развеселить ее, обрадовать. Мама много работала, даже вечерами кому-то что-то печатала, пока не слипались от усталости глаза. Клава рано стала ей помощницей, овладев премудростью машинописи.
Но вот мамы не стало. Клаве пришлось зарабатывать на хлеб самой. К этой поре она стала прекрасной машинисткой. К ней многие обращались, ибо печатала она в срок и без ошибок. Как-то ее попросили сделать чертеж. По черчению у нее всегда были пятерки, и Клава, хотя и нерешительно, взяла заказ. Получилось. И пошло. В ее одинокий дом на окраине города постоянно наведывались студенты, дипломники, инженеры.
Появился как-то в этом уютном домике Степан Андреевич. Попросил сделать несколько чертежей. У Клавы в эти дни было много работы. Она уже собиралась отказать, но Степан Андреевич сильно уговаривал, торт на стол водрузил. Пришлось незваного гостя чайком угостить. А за чаем разговор обычно к ладу ведет. Ей почему-то стало жалко этого уже немолодого человека. Он показался каким-то раненным жизнью, хотя и скрывал свою боль застенчивой улыбкой. Ей захотелось сделать ему что-нибудь доброе. Дала Клава обещание начертить к сроку, хотя и знала, что для этого придется работать по ночам.
Прощаясь, Степан Андреевич внимательно посмотрел на хозяюшку. Лицо славное, взгляд теплый, а вот ростом совсем маленькая, к тому же — горб, хотя и не очень заметный. За что ей его Бог дал — то ли во искупление грехов родителей, то ли для испытания ее духа — кто знает?
Девушка заметила его изучающий взгляд. Когда он ушел, опять потекли мысли про обреченную на одиночество девичью долю. Клава не роптала на Господа, кротко несла свой крест: раз Бог дал, значит, так и надо. Вон соседки-сверстницы уже по нескольку раз “сходили замуж”, да что толку? Все равно на душе пусто.
...Каждую ночь свет в окошке горел до самого утра. Лишь часа на два, на три Клава засыпала и, едва пробудившись, — опять за чертежи. Чертит, а лицо Степана так и мерцает перед нею.
В назначенный день пришел он за своим заказом. От чертежей был в восторге. И опять торт появился на столе, и вновь хозяйка чаем угостила.
Клаве немного грустно было — вряд ли она когда-нибудь вновь увидит его. А Степан Андреевич внезапно предложил в свободный вечер сходить вместе в кино. Клава вспыхнула. Вообще со своим горбом ходить стеснялась, а тут рядом с таким представительным да интересным мужчиной насмешек не оберешься. Взглянув на себя краем глаза в зеркало, отказалась. Но в субботний вечер Степан с билетами нагрянул. Что делать? Обидеть человека? Решилась, пошла.
Соседки на скамейке аж замерли, потом зашушукались: вот так парочка! Да за такого любая побежит. Ну, это ненадолго...
Но пророчества не сбылись. Походили, походили в кино, да и сделал Степан Андреевич Клаве предложение выйти за него замуж. Она — в слезы. Но он твердо заявил:
— Не хочу другой спутницы жизни. Такой светлой души, как у тебя, мне нигде не найти.
Поплакала, поплакала Клава, да и согласилась. Но всегда смущалась: и в загсе, и при венчании, и просто по улицам вместе ходить.
Степан это чувствовал и уговаривал:
— Маленькая, не обращай внимания. Хорошо тебе со мной?
— Очень!
— Вот и слава Богу!
В счастье и радости прошло несколько лет. Вдруг Степан тяжело заболел. Клава с ума сходила, беспокоясь. Он ее заранее настраивал на неизбежный исход:
— Тела, наши временны, а души вечны. Только веруй в Бога. Пусть будет все по Его святой воле.
Слова мало утешали ее. Когда же муж умер, горю Клавы не было конца. Даже чертить не могла — слезы так и капали на ватман, линии расплывались, не видела ничего.
Потом только работой и утешалась, но по ночам все равно плакала. И думала: увидятся ли когда? Есть ли она, вечная жизнь? Порой до утра заснуть не могла.
Как-то скрипнула калитка. Глянула и глазам не поверила — Степан? Не может быть, ведь его почти год, как схоронили!? Бросилась к нему, а он руку поднял, к себе не допуская:
— Маленькая, ты слишком много плачешь. Мне от твоих слез тяжело. Ты лучше помолись. Не убивайся: души наши на небесах будут вместе.
Сказал и растаял, словно его и не было.
Клава уже не плачет. По-прежнему помогает студентам, подает милостыню, часто молится и дома, и в церкви. Теперь ей спокойно: на этот мир смотрит как на дымку, которая скоро рассеется. Она ждет встречи с ним, встречи с вечностью.
М.альчик Гоша жил в квартире, где была общая кухня на несколько семей. Гоша знал всех соседей. Они ласково к нему относились. Особенно тетя Дуся, увидит его и звонко засмеется:
— А, любимец мой пришел. Ну, подойди-подойди, я тебя оладушкой угощу.
Даст и любуется, как тот уплетает.
— Ну что, понравилось? Вижу, вижу: тебе еще одна не повредит.
Времена были трудные, полуголодные, каждый кусочек ценился. Потому, когда мама шла на кухню, как ниточка за иголочкой проскальзывал сюда и Гоша — вдруг что перепадет.
Здесь собиралось много хозяек. Женщины, гремя тарелками и кастрюлями, оживленно делились новостями. Словом, на кухне было интересно.
Днем, когда взрослые уходили на работу и на кухне никого не было, Гошу тоже почему-то тянуло сюда.
Однажды, когда он оглядывал чужие полки, ему явилась странная мысль — пока никого нет, продырявить какую-нибудь кастрюлю.
Гоше никто не говорил, что не все мысли, приходящие в голову, бывают хорошими. Разве можно впустить в дом какого-нибудь бандита? Что он натворит?! Страшно представить! То же самое — допустить в голову злую мысль. Однако Гоша не знал, что ее можно прогнать молитвой, заменив другой мыслью — доброй. Увы, мальчик об этом не слышал и сражаться с плохими мыслями не умел.
Пришла мысль-злодейка к нему раз, потом он забыл о ней, но вскоре она, непрошеная, посетила его и в другой раз, и в третий.
Как только квартира пустела, Гошу как будто кто-то звал туда, где на полках замерли кастрюли. Он поглядывал то на одну, то на другую. А злой помысел все настойчивее и настойчивее звучал в голове:
— Продырявь! Продырявь!
Гоша не понимал — зачем? Ему не хотелось никого огорчать, но привычная мысль уже владела им. Засыпая, он слышал ее как приказ. Лишь просыпался, она приходила к нему первой, и Гоша ждал, когда никого не будет, чтобы перешагнуть порог кухни и решить — какую из многочисленных кастрюль надо продырявить, даже приготовил подходящий инструмент.
Как-то, когда все ушли, он на цыпочках направился совершать задуманное. Половицы скрипели. Впервые Гоша услышал, как тревожно бьется его сердце. Оно словно предостерегало:
— Не ходи! Не надо!
В дверях кухни он остановился.
— Что же ты трусишь? — рычал злой голос.
— Зачем? Не надо! Не надо! — умолял другой.
Гоша порывисто дышал. Ноги отяжелели.
Ему трудно было переступить порог. Хотелось повернуться и бежать. Но чей-то голос властно приказал:
— Продырявь кастрюлю, трус! Продырявь хоть одну!
Дрожащими руками он взял ближайшую миску. Сердце его отчаянно стучало, и каждый удар звучал как гром:
— Остановись! Что ты делаешь!
Но уже кто-то другой действовал его руками. Гоша взял отвертку, молоток и ударил.
Его бросило в жар. Уже как в бреду, стал хватать одну за другой все кастрюли, лихорадочно бить по ним.
Продырявив все, он убежал. Потом, услышав разъяренные крики, спрятался. В комнату ворвались соседи, малыша извлекли из-под кровати, трясли перед его глазами дырявыми кастрюлями...
Гоша как сквозь туман смотрел на них, и на вопрос тети Дуси: “Зачем, зачем ты это сделал?” — только сжался и прошептал: “Не знаю...”
Прошептал вслух, и звук собственного голоса пробудил его. Гоша открыл глаза и не увидел перед собой ни дырявых кастрюль, ни разгневанных лиц. В комнате кроме него никого не было. Он посмотрел вокруг, и взгляд его вдруг остановился на иконе святого Георгия Победоносца. Эту икону подарила ему бабушка, говоря:
— Запомни, ты не Гоша, а Георгий. Когда-то на город напал страшный змей. Он поедал детей и требовал все новых и новых жертв. И вот молодой воин Георгий на коне помчался на бой с чудовищем. Ты видишь: еще мгновение, и он пронзит змея копьем. Этот воин — твой святой. Он всегда рядом с тобой. Ты только призови его: “Святой Георгий Победоносец, моли Бога о мне, заступись за меня!”
Гоша прислушался. В квартире никого не было, и опять змеиный шепот прозвучал в его голове:
— Что же ты медлишь?! Все ушли! Иди, продырявь!
Но Георгий, напряженно глядя на икону, перекрестился. Конечно же, ему и раньше говорила бабушка, что это первое, что надо делать с утра, но... Гоша забывал, ленился. И вот теперь он крестится, молясь:
— Святой Георгий Победоносец, моли Бога о мне.
После молитвы ему вспомнились соседи, их доброта и ласка, как они угощали его...
— Продырявь же! Продырявь! — уже издалека шептал какой-то змей.
Но Гоша-Георгий слышал и другой голос:
— Спрячь инструмент! И лучше помолись о соседях. Вспомни, как они любят тебя!
Змеиное шипение звучало все слабее и слабее. Мальчик решительно убрал инструмент и, подойдя к иконе, вновь попросил:
— Святой Георгий Победоносец, моли Бога о нас.
Молясь, он смотрел на икону, как на окно в неведомый мир, в котором у него теперь есть друг.
Людочка дружила с мамой, все-все рассказывала. Перед сном мама присаживалась на детскую кроватку и сама превращалась в маленькую девочку.
Она вспоминала, как ей самой трудно было выбирать: в школе учили одному, а дома — другому. Дома все молились, а в школе внушали, что Бога нет, смеялись над Ним, запрещали носить крестики. Так кому верить? Богу или безбожным учителям? Мама выбрала Бога, и свою веру, как самое драгоценное, передала Люде.
— Где бы ты ни была: в лесу ли заблудилась, напали на тебя разбойники или злые люди, ты только от всего сердца попроси: “Спаси, Господи!” — и Господь спасет.
Мама с Людой каждое воскресенье и по всем большим праздникам ходили в церковь, вместе исповедовались, причащались. Конечно, у Люды были и подружки, с которыми она играла во дворе, но самой близкой подругой была мама. От мамы Люда ничего не скрывала. Они вместе рассуждали, как когда поступить. Ну а если не могли найти ответ, то решали положиться на волю Божию, Ему доверить себя.
Однажды пришел в школу психолог и стал гипнотизировать не защищенных молитвою ребят. Когда класс потерял свою волю, себя, он спросил одного:— Как тебя зовут? Тот ответил:
— Крокодил Гена.
— А тебя?
— Хрюша.
И когда все забыли свои имена, он заставил их визжать и прыгать, как на дискотеке. Жуткое зрелище...
Люда же, лишь только их начали лишать своего “я”, закрыла глаза, зажала уши и стала шептать:
— Господи, помилуй мя... Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя...
Люда, не понимая, чувствовала: потерять свое имя — потерять себя. Чем больше гипнотизер старался, тем горячее молилась девочка. Он даже не заметил, что Люда не поддалась его чарам.
Потом психолог внушил, чтобы ребята забыли о том, что тут вытворяли, и разбудил их. Люда, потрясенная, никому ничего не сказала, лишь дома поделилась с мамой. Вечером они пошли в церковь, и там на исповеди (дело было в субботу) Люда рассказала священнику о том, что происходило в классе.
Утром в воскресенье мама с дочкой причастились, а в понедельник втроем пошли в школу. Директор ледяным голосом ответила священнику:
— У нас церковь отделена от государства. Прошу вас не вмешиваться в школьные дела. Священник настаивал:
— Гипнотические сеансы над детьми недопустимы. Они не входят ни в какие программы. Директор была непреклонна?
— В программы не входит Закон Божий. Мы проводим вполне научные психологические эксперименты на уровне современных знаний.
— Эти эксперименты губят душу!
— Душа — это тоже понятие церковное, — снисходительно отмахнулась директор, — а мы решили подправить биополя наших учеников.
И тут Люда рассказала о том, как были “подправлены биополя”, как бесновались, кричали ее одноклассники, как у одного мальчика изо рта шла пена.
Вдруг в кабинет директора ворвался психолог, с жаром все отрицая. Глаза его неестественно блестели, он весь дергался, как на пружинах, от него исходила нечеловеческая сила:
— Как не заснула?
Впиваясь черными очами в девочку, он хотел немедленно усыпить ее, чтобы устранить единственную свидетельницу. Люда оцепенела и не могла отвести от него свой взор. Тогда священник ббнял девочку:
— Гипнотизируй меня, если хочешь, а ребенка оставь, — твердо сказал он и выставил вперед наперсный крест.
Взгляд гипнотизера невольно соприкоснулся с распятым за нас Господом. Злобный огонь во взоре стал постепенно угасать.
Казалось бы, все стало ясно, но занятия по психологии продолжались.
Перед школой Люда приходила в храм и причащалась. На уроках молилась. Психолог на нее не действовал, она оставалась с Богом.
А что стало с другими ребятами? С кем они?
Жил в деревне парень по имени Матвей. Он, как говорят, всем взял: и высок, и красив, и работник прекрасный, да и гитарист в придачу. Выйдет вечером с гитарой, сядет на бревна, соберутся возле него парни и девушки: тут и смех, и шутки, и песни.
А как появится Ксюша-запевала, то и старики выходили послушать. Голос у Ксюши, что твой соловей — лучше и в Москве не сыщешь! Матвей заглядывался на нее — хороша девка, но знал, что она человек серьезный, тут сразу надо жениться. А Матвею пока это было ни к чему, не нагулялся еще. Ксюша втайне давно была влюблена в Матвея, но держала себя с ним строго, виду не показывала. Раз он все-таки сказал:
— А может быть, мы с тобой, Ксюшенька, поженимся? Ради тебя готов одеть на себя семейные оковы.
— Нет, — говорит, — добрый молодец, не такой мне муж нужен. Я хотела бы быть для него единственной, а ты можешь и на свадьбе меня с кем-нибудь перепутать.
Случилось несчастье. Во время покоса попала девушка под колеса трактора. Отвезли ее в больницу — вернулась без ноги, на костылях. Перестала Ксюша водить хороводы, и голос ее затих... Долго переживала и плакала, но раз Бог дал жизнь — надо жить.
Но не забыл Матвей бывшую певунью. Как-то пришел к ней и опять сказал:
— Давай, Ксюшенька, мы с тобой поженимся. Как случилась с тобой беда, понял я, что нет мне без тебя жизни.
— Я с двумя-то ногами боялась за тебя выходить, — невесело пошутила Ксюша, — а уж с одной — совсем тебя не догонишь.
— А не придется догонять, — отвечал Матвей, — я сам себя к тебе навек привязал.
Долго упрашивал он любимую, и, наконец, добился. Дала она ему свое согласие.
Как узнали об этом его родители, набросились на сына, образумить хотели:
— Ну, какая она жена будет? Ни пол помыть, ни грядку вскопать...
Ледяные слова запали в душу, но вспомнил дорогое лицо, улыбку, и все страхи, которыми его пугали, рассеялись. Лишь бы видеть ее!
— Под венец с другой не пойду, — заявил он твердо отцу и матери, — а жить мы с ней будем отдельно, так что сами обо всем договоримся.
Поворчали-поворчали родители и благословили. Все произошло как положено: и сваты приезжали, говоря: “у вас — товар, у нас — купец”, и венчание в храме, и свадьба была тихая, как Ксюша просила.
Жили в радости. Ксюша изо всех сил старалась управиться, пока мужа дома не было, а Матвей торопился все успеть сделать, чтобы она не надрывалась.
Соседи головами качали, видя, как Ксения на костылях к магазину ковыляет: какой крест на себя взвалил Матвей! Разве на селе мало девок здоровых, одна другой лучше!
А для них лучше друг друга никого не было. Как встретятся, лица их так и засияют. Так и жили бы они в трудах и заботах, да Господь послал к ним гостей нежданых.
Приехала в село иностранная делегация посмотреть, как народ живет-трудится. Показали им поля, фермы, потом застолье устроили. Тосты стали говорить, в том числе и за широкую душу женскую. Тут кто-то из старичков встал на защиту мужчин — чем они хуже? И рассказал историю про Матвея и Ксюшу.
Захотелось гостям познакомиться с ними. Привели их в хату молодых, видят, красавец-богатырь. А хозяйка, хоть и лицом и станом пригожа, да без костылей шагу ступить не может.
Конечно, и здесь без застолья не обошлось — славянская душа для всех распахнута. А среди иностранцев врач-протезист оказался. Спросил он Ксюшу, почему она протезом не пользуется. Та объяснила — тяжелый, мол, он, с ним одно мученье. Попросил врач разрешения ногу посмотреть, мерку зачем-то снял, да и уехал.
Прошло время. О гостях уже забыли давно, да вдруг посылку на имя Ксюши приносят. Открыла ее, а там — протез. Примерила робко. Смотрит — гибкий, легкий, как своя нога. Прошлась — и не захромала, даже потанцевать попробовала — получилось!
Тут Матвей вернулся. Она к нему — бегом, да на шее повисла, слбва сказать не может, сама слезами радости заливается.
На окраине одной деревеньки стоял уютный дом, привлекающий взоры проходящих. В знойный летний день около него остановился путник. Он был голоден и хотел пить. Это был молодой человек, но глубокую боль и разочарование излучало его красивое лицо.
Неуверенно, словно и не надеясь на человеческую доброту, он постучал в дверь. Та сразу открылась. На пороге стояла милая девочка с белокурыми волосами и большими серыми глазами. Она приветливо поздоровалась.
— Заходите к нам. Вы, наверное, устали и проголодались.
Путник заколебался и попросил позвать родителей.
— Они уехали в город на ярмарку и будут только вечером. Но это не имеет значения. Я всегда помогаю маме, когда к нам приходят путники.
Девочка провела незнакомца в дом, предложила умыться с дороги и усадила за стол. Сама стала хлопотать об угощении.
Гость осмотрелся. Комната была просто обставлена. На подоконнике стояли полевые цветы. В углу перед иконой горела лампадка.
Скоро появилась юная хозяйка. Она поставила перед ним миску с горячей картошкой, нарезала домашнюю ветчину, сыр, принесла помидоры, огурцы, чай с вишневым вареньем. Все ее движения были полны неизъяснимой грации.
Когда путник утолил свой голод, девочка дала ему с собой узелок с едой. Он смотрел на нее, и какой-то горький комок таял в его груди.
Прощаясь, незнакомец назвал ей свое имя — Павел.
— А меня зовут Светлана!
И вдруг Павел, сам не понимая почему, стал сбивчиво рассказывать этой девочке, почти ребенку, все, что с ним случилось.
Он работал служащим в частном банке и выдал своему другу без расписки большую сумму денег. Тот клялся вернуть их через три дня, и что без них ему только пулю в лоб. Но через три дня друг исчез, а еще через два пропажа была обнаружена. Павла обвинили в растрате. Хозяин уволил его и, грозя судом, потребовал немедленно вернуть деньги. Павел распродал все, что имел, расплатился с хозяином, и, опозоренный, без копейки в кармане, покинул город.
Он не просто рассказывал, а размышлял вслух, задавая вопросы — сможет ли он начать все сначала? кто доверит ему, нищему, без рекомендаций, какую-либо работу?
— Как бездарно прошли лучшие годы! — словно стон, вырвались горькие слова. Девочка внимательно и сочувственно слушала, потом ласково сказала:
— Вы не переживайте. Моя мама говорит, что лучше поверить человеку и обмануться, чем обидеть его недоверием. Ой, — вдруг воскликнула она, — у меня же есть...
Светлана выбежала в другую комнату и принесла шкатулку, пояснив:
— Папа иногда дает мне несколько золотых монет, как приданое к свадьбе. Но ведь до свадьбы еще далеко. Мне всего двенадцать лет! — засмеялась девочка и поставила перед ним шкатулку. На дне ее блестело золото.
“Это же целое богатство! — подумал Павел. — Ах, Света, Света, светлая душа... У тебя даже не возникла мысль, что я могу забрать все твои сбережения и скрыться”.
Он взял осторожно три монеты и растроганно пробормотал:
— Этого мне хватит на первое время.
Но девочка придвинула к нему шкатулку.
— Нет, возьмите всё. Вам сейчас нужны деньги.
Павел стал отказываться. Света задумалась и вдруг радостно сказала:
— Хорошо, считайте, что вы взяли у меня деньги взаймы. И когда мне будет семнадцать лет, — она назвала день и месяц своего рождения, — вы приедете ко мне в карете на тройке лошадей и привезете мою шкатулку.
Слезы навернулись на глаза Павла. Он выпрямился и торжественно оказал:
— Милая девочка, я клянусь тебе всем, что есть светлого на земле, что верну твою шкатулку. Но что ты скажешь своим родителям? Они же станут тебя ругать!
— Нет, — отвечала Света, — я скажу им, что дала деньги в долг хорошему человеку. Я объясню им, что они ему были очень нужны.
Они расстались.
Вечером вернулись родители Светы. Они удачно продали свой товар. Отец хотел положить в шкатулку еще одну монету, но шкатулки не было.
Света все рассказала родителям.
— Глупая девчонка! Как же ты выйдешь замуж без приданого? — сурово сказал отец. — Мы собирали его двенадцать лет! Ты подумала об этом?
Но мать заступилась:
— Не ругай дочь, отец. Я сама ее учила быть христианкой, поступать так, как заповедал Христос. Да будет на все воля Господня!
Шло время. Света ни минуты не сомневалась, что Павел приедет к ней. И вот наступил день, когда Светлане исполнилось семнадцать лет.
Медленно тянулись минуты, часы. Света часто подходила к окну и смотрела на дорогу. Вдруг показался какой-то экипаж. Задыхаясь от волнения, она выбежала из калитки. Да, да! Это летела тройка!
Лошади резко остановились у самого дома, из кареты выскочил молодой мужчина со шкатулкой в руках.
— Здравствуй, Света, — взволнованно произнес он, — узнаешь ли ты меня?
— Конечно, Павел, я всегда помнила о вас. Он ласково пожал ей руку.
— Милая Света, твои деньги принесли мне счастье. Я стал богат. Мне пришлось много работать, но меня согревало ожидание встречи с тобой. Твое имя освещало мою жизнь.
— Я ждала вас, — просто ответила девушка. В этот момент на крыльцо вышли родители. Павел подошел к ним и низко поклонился.
— Я и есть тот самый путник, которому ваша дочь доверила деньги. Вот они, — и он протянул им шкатулку, полную золотых монет. — Теперь только от вас зависит, буду ли я самым счастливым человеком. Я прошу руки вашей дочери.
Вася жил в небольшом городке с отцом и матерью. Он никогда не был в деревне, но товарищи с восторгом рассказывали, как там замечательно: лес, река и свобода от пап и мам. Он знал, что в деревне у него жила бабушка — папина мама, но когда он спрашивал папу о ней, тот отвечал как-то неохотно и односложно, а мама переводила разговор на другую тему. Когда Вася просил родителей поехать на лето к бабушке, мама всегда находила предлог, чтобы отменить поездку: то много работы на даче, то достала для сына путевку в лагерь, а то они отправлялись с папой путешествовать на его стареньком “Москвиче”.
Но когда-в семье появилась маленькая Танечка, папа решил отвезти Васю к бабушке. На прощанье мама строго-настрого наказала никогда не снимать крестик и молиться утром и вечером. Бабушка оказалась маленькой сухонькой старушкой с серыми, как у папы, но какими-то печальными глазами. Она обрадовалась внуку, кормила его вкусными блинами со сметаной и пышными оладьями с вареньем, называла милым внучком.
Ваня быстро сошелся с деревенскими ребятами и большую часть времени проводил с ними. Однажды самый старший из них сказал Васе:
— А ты знаешь, что твоя бабка колдунья?
— Как колдунья? — растерялся Вася.
— А вот так, наведет порчу на кого захочет, и человек начинает болеть и никакие врачи не смогут ему помочь. Или заговорит корову, и она перестанет молоко давать, или поросята вдруг все подохнут. Ее все в деревне боятся и стараются задобрить. Ты с ней будь поосторожней.
— Нет, она меня любит, — заступился за бабушку Вася.
Вернулся он домой с противоречивыми чувствами. Бабушка, его бабушка, которую он уже полюбил — ведьма! Но ведь колдуньи в сказках совсем другие, а бабушка — как все! И все-таки что-то стало настораживать мальчика. Он замечал, что к бабушке часто приходили женщины:
— Здравствуй, Матренушка, — как-то заискивающе говорили они, — вот я тебе небольшой подарочек принесла, — и ставили на стол то банку с молоком, то сметану, творог или яйца. — Возьми, не обессудь.
Бабушка не благодарила, а сурово спрашивала:
— Ну, чего тебе? — и уводила пришедшую в другую комнату.
Васе хотелось поговорить с бабушкой, но он боялся ее обидеть. Однако один раз он все-таки осмелился спросить ее:
— Почему, бабушка, тебя в деревне боятся?
— А чего ты вдруг спрашиваешь? — нахмурилась бабушка. — Или успели уже наговорить про меня? А ты, внучек, не слушай. Лечу я их, травами лечу, вот и выдумывают про меня всякие небылицы.
Вася успокоился. Время быстро пролетело, и вскоре он вернулся домой.
Прошел еще год. И вдруг отец привез бабушку домой, объяснив Васе, что та сильно заболела, и в деревне некому за ней ухаживать. Бабушка уже не вставала и все время лежала на кровати. Отец часто заходил к ней, и они долго о чем-то разговаривали. Возвращался он всегда расстроенный и говорил жене одно и то же:
— Не хочет!
Васе было любопытно, от чего так упорно отказывается бабушка, и, когда отец заходил к ней в комнату, тихонько подходил к двери, пытаясь услышать их разговор. И вот однажды в комнате прозвучал резкий голос бабушки:
— Сынок! Коленька! Пожалей свою мать! Я должна, я обязана передать свои способности. Возьми их у меня! Ты видишь, как я страдаю!
И тут Вася услышал быстрые шаги матери и едва успел отскочить. Мама вошла в комнату и твердо сказала:
— Нет, Матрена Савична! Никто из нашей семьи ничего от тебя не возьмет! Это же гибель души! Тебе нужно покаяться. Если хочешь, мы позовем к тебе священника.
— Нет, нет! — закричала больная каким-то особым, не бабушкиным голосом. — Нет.
Тогда мама взяла папу за руку и увела его из комнаты.
Вечером, когда мальчик укладывался спать, мама подсела к нему и серьезно сказала:
— Вася, я дам тебе новую молитву, выучи ее. Она предохранит тебе от всего недоброго. — И она протянула ему листок.
Сначала молитва показалась мальчику длинной и сложной, но чем чаще он ее читал, тем больше она ему нравилась: в ней чувствовалась какая-то особая сила и торжественность. Она быстро ему запомнилась. “Да воскреснет Бог!” — часто повторял он.
Прошло несколько дней. Однажды Вася вернулся из школы на два часа раньше. Мальчик зашел в комнату и сел за уроки. Вдруг он услышал голос бабушки:
— Внучек, дай мне водички!
Вася поспешил с кружкой воды к бабушке. Она с трудом сделала глоток и жалобно сказала:
— Плохо мне, Васенька! Посиди со мной немного. Дай мне свою ручку.
Вася доверчиво протянул ей руку. И вдруг бабушка цепко ее схватила и опять каким-то чужим голосом, глядя в его глаза, произнесла:
— А ну, повторяй за мной! Вася с силой вырвал руку и побежал из комнаты. Но тут его догнал строгий окрик:
— Вернись!
И к своему ужасу Вася почувствовал, что не может выбежать из комнаты. Против своей воли он стал приближаться к бабушке. Та почтисидела на кровати и, устремив на него какой-то пронизывающий взгляд, ждала.
“Что же я? — пронеслось в голове мальчика, — А молитва? Господи, помоги!”
И дрожащим голосом он начал:
— Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...
Голос его окреп, он уже не шел к кровати, а остановился посреди комнаты и четко произносил:
— И да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут...
Читая молитву, Вася видел, как становилось плохо его бабушке. Она вся тряслась, какая-то сила то поднимала ее голову с подушки, то бросала Когда Вася произнес “аминь”, бабушка затихла. Она лежала на кровати бледная и обессиленная, из глаз ее текли слезы.
И вдруг сердце Васи пронзила острая жалость. Он тоже заплакал, плакал и шептал:
— Господи, пожалей бабушку! Господи, прости бабушку!
И вдруг бабушка открыла глаза и ласково сказала:
— Спасибо, внучек! Ступай, Господь с тобой! Потрясенный мальчик вышел из комнаты. Вечером, когда пришел отец, бабушка попросила его позвать священника.
Через несколько дней она тихо скончалась.
Как-то в салоне графини Н. собрались важные гости. Среди них оказался простовато одетый посетитель. Но, несмотря на скромное его одеяние, присутствовавшие относились к нему с особым почтением, ловя каждое сказанное им слово. Это был человек, чья слава гремела по всей стране. Его книги с захватывающим интересом читались не только интеллигенцией, но и простыми людьми. Высказывания писателя вызывали бурю споров. Они сокрушали общепринятые устои.
Опьяненный бурной славой ниспровергатель договорился до резких выпадов против Святой церкви, дошел до создания собственного варианта Божественного откровения — Евангелия. Что ему, великому, то, что создал Бог? Дух самопревозношения, гибельный дух, владел им. Ослепленный гордыней, ниспровергатель уже не мог остановиться.
И вот в салоне у графини Н., вдохновленный ожиданием от него чего-то необычайного, сей почитаемый гость позволил себе оскорбительные слова о Божией Матери.
Графиня немедленно взяла в руки колокольчик и позвонила. Вошедшему слуге она приказала:
— Проводите этого господина.
Слуга был в замешательстве. “Этим господином” был всемирно известный писатель Лев Николаевич Толстой, к тому же граф. Как быть? Слуга подошел к графу и остановился в ожидании.
Лев Николаевич пришел в ярость от такого обращения с ним. С ним! Да его присутствию были бы рады в самых изысканных гостиных! Его, чьи слова передавались из уст в уста, его, живого классика, его, графа — вон?! Все напряженно молчали.
Наконец Толстой встал и гордой походкой пошел к выходу.
Графиня понимала, какой удар она нанесла бывшему приятелю, но она не могла допустить в своем доме богохульника, будь он даже гений.
Так бы и нам охранять свой дом — свою душу — от нечестивых слов, от хульных мыслей!
Лишь появились, скажем им — вон!
Недалеко от громадной горы приютилась небольшая деревенька. Гора, покрытая густыми лесными зарослями, являлась пристанищем для многочисленных зверей и птиц.
Однако, изрезанная расселинами и пропастями, она пользовалась недоброй славой: говорили, что здесь бесследно исчезали люди. Взрослые обходили ее стороной, запретив и детям приближаться к ней.
Из всей деревни только Петр Суханов ходил сюда на охоту, беря с собой сына Матвея.
Односельчане не любили Петра за суровость и высокомерность, хотя, как работящего мужика, уважали. Он и сына к труду приучил.
Жену же, Екатерину, в строгости держал. Она, тихая и беспрекословная, лишь одно себе право отстояла — ходить в церковь. Дважды и Матвея брала, но муж прикрикнул на нее:
— Самой ходить не запрещаю, а сына не води. Петр и к сверстникам Матвея не пускал, внушая:
— Никому не верь! Все лживы и завистливы. Чужого не бери, а свое береги. Надейся только на себя.
Эти слова падали, как семена, в неокрепшую душу подростка и, может быть, он стал бы копией отца, но рядом была мать. Укладывая спать, она другое шептала:
— Мальчик мой, на Бога надейся. Живи с молитвой, родной.
Ее мольбы и благословения, всегдашняя готовность помочь нуждающимся пробуждали у Матвея веру в иную жизнь, полную любви и добра.
Вскоре случилась беда: родители погибли, упав на машине в пропасть. Не справился с управлением Петр. Соседи хотели забрать Матвея к себе — ему было всего шестнадцать, но тот категорически отказался, предпочитая самостоятельную жизнь в родном доме..
Как-то вечером Матвей раскрыл Евангелие, которое мать называла Главной Книгой. Оно потрясло его и в вскоре стало любимым чтением. Христос представлялся ему хотя и далеким, но живым.
Матвей жалел, что поздно родился и не мог, как апостолы, быть Его учеником.
Однажды в субботнее ясное утро он отправился на охоту по знакомым тропинкам. Внезапно из-за куста выскочил заяц. Матвей побежал за ним, на ходу снимая ружье. И тут поскользнулся и покатился по склону, с ужасом сознавая, что внизу — пропасть.
На краю бездны кусты замедлили падение, и Матвей беспомощно повис, судорожно сжимая ветви руками.
Как выбраться по этой почти отвесной стене? Звать? Но кто услышит?
Первый раз он пожалел, что у него нет друзей, кто бы хватился его, забил тревогу, пошел искать. Он пробовал кричать, но звук улетал далеко вниз, в пропасть, дна которой не было видно.
И вдруг он увидел громадную змею, ползущую к нему. Матвей замер, шепча:
— Господи, спаси меня, Господи...
Почти теряя сознание, он почувствовал, как змея обхватила его туловище и осторожно поползла вверх. Вытащив Матвея, она оставила его лежать в траве, а сама уползла.
Матвей с трудом сел. И тут от всего пережитого из его глаз потекли слезы. Он плакал первый раз после смерти родителей, плакал и вспоминал, как плохо он жил: кому помог, кому сказал ласковое слово, с кем поделился своими охотничьими трофеями? А как жесток был со зверями и особенно птицами, часто стреляя в них, только чтобы набить руку. И, встретив змею, он наверняка выстрелил бы в нее. А она? Услышав его крики, сразу приползла к нему. Чувство благодарности наполняло его душу.
Вернувшись домой, он зажег лампадку перед иконой, стал на колени и начал горячо молиться, благодаря Бога за спасение и данную возможность изменить свою жизнь. После молитвы ему пришла мысль, что и теперь можно стать учеником Христа, надо только выполнять Его заповеди и любить людей.
Когда Матвей в понедельник вышел на работу, сельчане заметили ссадины на его лице и руках. В ответ на вопросы он с необычным жаром стал подробно рассказывать о своем падении в пропасть и удивительном спасении.
Прошла неделя. Однажды Матвей, возвращаясь с работы, увидел в саду близнецов Семеновых толпу народа. Он открыл калитку и зашел в их сад. Один из братьев, Сергей, встретил его словами:
— Кажется, мы поймали твою змею, можешь полюбоваться. В город ее повезем. Говорят, там из зоопарка удав утек.Действительно, в сетке лежала его змея. Она не шевелилась. Однако, увидев Матвея, змея забилась и подняла голову, прямо смотря ему в глаза.
— Ишь ты! — сказал кто-то. — Змея-то узнала тебя!
— Эх, вы! — с горечью воскликнул Матвей. — Она человека спасла, а вы ее — в клетку. Отпустить надо!
— Ну да, отпустить, — заявил младший брат, — за нее знаешь, какое вознаграждение дадут!
— Вам бы только деньги! — Матвей повернулся и пошел прочь из сада.
Он шел и ругал себя за то, что зря обидел братьев. В деревне их любили за веселый нрав и простоту, а главное за то, что братья охотно помогали старикам-односельчанам. Он вспоминал, что когда с ним произошло несчастье, именно их родители и сами братья предлагали перебраться к ним жить. Когда же он отказался, те часто заглядывали к нему, приглашая в гости и угощая вкусными пирогами. Он гордо все отвергал. Братья приходили все реже и, наконец, совсем перестали.
Ночью Матвей вышел из дома и направился к саду Семеновых. Увидев его, змея снова зашевелилась.
— Тише, это я, — прошептал Матвей. Не чувствуя никакого страха, он взял сетку со змеей и направился к лесу. Всю дорогу он тихонько разговаривал с нею, будучи уверен, что та все понимает.
Вот и гора. Сделав несколько шагов по тропинке, Матвей освободил пленницу и сказал:
— Ползи, милая, и не считай всех людей своими врагами.
Возвращаясь, он бросил сетку в сад Семеновых и спокойно пошел спать.
Проснулся от скрипа калитки. Во двор входили оба брата.
“Ага! Идут бить, — подумал Матвей. — Ну что ж, я тоже могу дать сдачи”.
Когда братья поднялись на крыльцо, Матвей резко открыл дверь.
— Заходите, коли пришли, — сурово промолвил он.
— Знаешь, Матвей, — сказал Николай, — а твоя змея порвала сетку и уползла.
— Или кто-то ей в этом помог, — улыбаясь, добавил Сергей.
— Мы даже рады, что она сбежала, да и сами после твоих слов хотели ее отпустить. Ты прав: она спасла человека, а мы...
— Ты не сердись на нас, Матвей, — ласково сказал Николай, — давай забудем все и будем дружить.
И опять, как тогда со змеей, чувство благодарности охватило его и он обнял братьев.
Если миллионам интересно,
куда летит шайба,
то куда же летит мир?
Замучил Антошка всех.
Смотрит папа телевизор, Антошка к нему:
— А зачем люди за мячиком бегают?
— Чтобы в ворота забить.
— А зачем забить?
— Чтобы выиграть.
— А зачем выиграть?
— Чтобы знаменитыми стать, деньги получить.
— А кто им платит?
— Люди. Зрители. Видишь, сколько их на трибунах.
— Почему они платят?
— Чтобы игру смотреть.
— А для чего им игру смотреть?
— Ну, хватит! Иди, поиграй.
— А для чего?
— Говорю: иди, поиграй!
— А для чего ты смотришь?
— Прекрати! Ты уже достал меня!
— А что такое — достал?
— Я тебя выпорю сейчас!
— За что!?
— Выпорю, тогда все узнаешь! Антоша понял, что разговор с папой может плохо кончиться. Пошел к маме:
— Мама, а для чего люди игру смотрят?
— Ты опять со своими вопросами! Отстань! У меня и так голова болит.
— А для чего папа...
— Вот у папы и спроси.
— Я уже спрашивал.
— Ну и что же он ответил?
— Обещал выпороть. А я все равно не понимаю, для чего...
— Ему делать нечего, вот он и смотрит.
— А людям тоже делать нечего?
— Ну, хватит! Иди, поиграй.
— Мне понять хочется...— Не приставай. Я сказала: у меня голова болит.
Видя, что разговор со взрослыми у него никак не получается, Антошка вздохнул — когда же я вырасту, чтобы все понять?
Ему было обидно и одиноко. Он прижал к себе плюшевого мишку:
— Ты один у меня друг остался. Только с тобой не поговоришь. Вот если бы ты ответил на все мои вопросы...
В этот момент из соседней комнаты раздался торжествующий крик папы:
— Го-о-о-л!!!
Антошка подбежал к нему:
— Что такое гол?
— Сам посмотри. Сейчас повторят. Вот здорово, в самую девятку! Смотри, смотри!
Антошка притих, но через минуту опять осмелился спросить.
— Я не понимаю...
— А тут и понимать ничего не надо. Смотри, да и всё.
Антоша уткнулся в телевизор, вскоре забыв весь мир и все свои вопросы. Стал смотреть и смотреть, больше никогда никого ни о чем не спрашивал, и вместе с папой кричал: “Го-о-о-л!”
Бывалого “морского волка” поселили на острове Стефенса присматривать за маяком. Островок славился как рай для птиц: там не было хищников. Тучи пернатых покрывали прибрежные скалы, выращивая все новое и новое потомство. Этому способствовали теплый климат и обилие корма. Птицы со временем отучились летать. Каждое утро берега оглашал многоголосый птичий базар. И, казалось, ничто не нарушит этой идиллии.
Но вот сюда, на затерянный среди водных стихий островок, в 1896 году высадили морского бродягу. Ему предстояло зажигать на построенном маяке предупреждающие огоньки проплывающим мимо кораблям.
Моряк за свою скитальческую жизнь не обрел ни одной близкой души, давая волю своим страстям, живя без духовного маяка. Все зрелые годы промелькнули на палубах, в кубриках да многоязычных притонах.
Когда-то скиталец был возвышенной натурой. Любил в предзакатные часы полюбоваться морскими далями, живописным разнообразием облаков или бездонностью неба. В эти минуты мелодичные строки складывались сами собой, вознося мысли куда-то ввысь.
Но со временем карточные страсти, хмельные загулы, схватки самолюбий заземлили юношеские взлеты. Полученные деньги пропивались тут же в портовых кабаках, и мечтатель опять вынужден был наниматься на обычные грузовые рейсы.
Руки уже дрожали, силы иссякали. Приближался тупик. И тут подвернулся случай: на новый маяк требовался смотритель.
Морской волк, повидав многие страны, так и не сумел увидеть своей души, не привык ни читать, ни погружаться в раздумья, ни молиться. Чтобы хоть чем-то заполнить свою душевную пустоту, он захватил с собой на остров пушистого кота. Тот на ночь забирался в постель к одинокому старику и согревал его ноющие кости.
Когда светало, кот выходил на охоту. Впрочем, эти прогулки в поисках завтрака или обеда даже нельзя было назвать охотой. Обитатели островка, не зная о существовании хищников, не умели обороняться.
Кот избирал самое изысканное меню — только появившихся на свет Божий птенчиков. И уничтожение их было для него своего рода забавой, развлечением, игрой, которой он занимался часами.
Что стоило тучам пернатых разделаться с одним когтистым хищником? Но птицы, забывшие о небе, забывали и о своем потомстве. Их кружил вихрь бессмысленного базара.
Смотритель маяка не видел происходящего. Он впервые окунулся в калейдоскоп воспоминаний и размышлений. Как-то во время прогулки его взор задержался на флюгере, венчающем маяк. Тот крутился от любого порыва ветра. И тут моряку пришла странная мысль, что и он, подобно флюгеру, всю жизнь крутился по дуновению своих страстей.
Этот образ впечатлил смотрителя. Он возвращался к нему вновь и вновь.
Когда-то в первые годы своих странствий в иных портах ему встречались маяки — церкви. Они не только предостерегали об опасных рифах, но и освещали души. Там можно было раскаянием смыть грехи, услышать спасительные слова о вечной жизни, Царстве Небесном, для которого мы и созданы.
Но страсти, азартные омуты снова вовлекали его в свой гибельный водоворот, и надежды взлететь гасли.
Так он думал, ступая по берегу, усеянному птичьими скелетиками.
Шло время. Кот жирел. Пернатых становилось все меньше, пока островок не превратился в птичье кладбище.
Одного хищного зверька хватило для превращения дивного заповедника в мертвую зону.
Вскоре умер и кот. Уже некому было в бессонные ночи убаюкивать беспощадные воспоминания о куда-то бесцельно уплывших годах.
Все сильней и сильней ныла душа. Наконец-то он убедился, что она есть и она — нечто важное. Но что в ней? Пустота. Одна пустота? Нет!
Порой старику казалось, что его душа — это тоже островок, на котором некий хищник поглотил невзлетевших птенцов — его мысли о главном, о бесконечности, о поиске себя.
Ему хотелось познать, что это за хищник, обитающий в его мыслях. Не страсть ли к наслаждениям, которая метала его по разным континентам?
Что теперь осталось от этих испепеляющих забав, кроме погоста в душе?
Как-то новая догадка снизошла на него. Догадка о том, что он оказался на этом островке неспроста. Словно Кто-то неведомый вырвал его из “птичьего базара” чужеземных портов, из опустошающей суеты сует.
Эта мысль согрела и обнадежила. Значит, и он Кому-то нужен. Кто-то заботится и ведет его!
И, несмотря на то, что груз прожитых лет все настойчивей давал знать о себе, душа обретала легкость и радость, дух молодел. И хотя зрение с каждым месяцем туманилось от близорукости, у него появлялся новый взор, прозревающий духовный смысл бытия. И теперь эти попытки проникновения в суть, эти прозрения истины казались ему самым ценным, ради чего стоило жить. Это было обретение чувства Бога.
Больше книг на Golden-Ship.ru