Никон (Рождественский)/Православие и грядущие судьбы России/ Библиотека Golden-Ship.ru

Последний день года напоминает последний день мира; Новый год — ту таинственную грань, которая отделит время от вечности, когда откроются новое небо и новая земля, когда обновится вся тварь, когда, словом, наступит вечность и, по слову Божественного откровения, времени уже не будет (Апок. 10, 6). Сознательно или бессознательно в душе человека, в самой глубине этой души, таится тревожное ожидание этой неизбежной перемены с тою разницей, что человек верующий со страхом и трепетом помышляет о Страшном суде Божием, предавая себя всецело в руки милосердия грядущего Судии и приуготовляя себя покаянием; а человек грешный старается всячески себя уверить, что там, на границе времени и вечности, ничего не будет, что смертию все кончится, а потому — будем есть и пить, ибо завтра умрем, будем наслаждаться земными благами, пока можем, пока живы, а там — будь что будет!

Во дни великих бедствий, когда, кажется, само небо гремит грозою гнева Божия, когда колеблются царства, льются потоки крови на полях брани, земля орошается слезами вдов и сирот, когда повсюду слышатся стоны страдальцев-воинов и скорбные жалобы обиженных, — в такие дни, как это давно замечено усиливается ожидание Второго Пришествия Господа Судии праведного, и самые бедствия считаются признаками близости скорого исполнения времен. Мысль о Страшном суде Божием есть одно из спасительных средств прогонять от себя греховные помыслы и желания. И дай Господи, чтобы каждый верующий постоянно носил ее в сердце своем вместе с молитвою к Господу о помиловании; всякого бо ответа на сем Страшном судищи недоумеющи, сию молитву яко Владыце грешнии будем в сердце носить: помилуй нас! Но врагу рода человеческого ненавистно, что верующие люди останавливаются на сей спасительной для них мысли: они стараются отвлечь от нее человека, а поелику верующая душа не хочет с нею расстаться, сознавая, как она охраняет ее от греха, то враг незаметно пытается подменить ее другою, якобы подобною ей: “Когда будет Пришествие Христово?” И вот люди начинают, присматриваясь к событиям, видеть в них признаки не только близости Пришествия Господня, но начинают точнее высчитывать год, месяц, — готовы даже угадать и самый день сего всемирного события. А враг застилает в их сознании преступность таких вычислений, выкрадывает из их памяти непреложные словеса Самого Господа Иисуса Христа: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти (Деян. 1, 7). О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один (Мф. 24, 36). По Евангелию от Марка, Господь сказал еще сильнее: Он добавил слово: ни Сын, то есть, дня и часа Пришествия Своего не знает, по человечеству Своему, конечно, даже и Он Сам, Сын Человеческий (13, 32). Смотрите, бодрствуйте, молитесь, ибо не знаете, когда наступит это время (стих 33). А что вам говорю, говорю всем: бодрствуйте (стих 37). Вот почему апостол Павел не находил нужным даже писать об этом Солунянам: сами вы, говорит, достоверно знаете, что день Господень так придет, как тать ночью (1 Сол. 5, 2). После таких ясных, не подлежащих никаким перетолкованиям слов Самого Господа кто же смеет делать попытку с точностью определять время Пришествия Его? Нам указаны Господом признаки близости сего события, и довольно с нас. Мы видим, что слова Господа исполняются: Его Евангелие проповедуется всем народам земли; о Нем, Христе Спасителе всего человечества, знают уже почти все племена и народы. Но исполнилось ли число тех, кто из сих народов должен войти в Царствие Божие, — кто это знает? Один Он, Всеведущий... Подумать только: уже ли старый Китай с его полумиллиардом жителей-идолопоклонников даст Богу только ту ничтожную горсточку верующих и спасаемых во Христе, какая теперь есть там?.. Не говорю о других племенах и народах. С другой стороны, иудеи на наших глазах порабощают себе мир. Мы видим, что они уже поработили его в финансовом, торговом отношении, захватили печать, даже науки. Они уже учредили себе особое международное правительство, собирают своего рода парламент в Америке, мечтают о своем царе, по-нашему — антихристе. И опять кто знает, не близится ли царство этого величайшего и последнего врага Божия на земле? Опять ведает един Всеведущий. Мы должны быть готовы и его встретить, чтобы отстаивать Церковь Божию от его козней. Читаем мы в трипеснце святителя Андрея Критского на повечерии в Великий Понедельник Страстной седмицы: “О безмернаго Твоего человеколюбия, Иисусе! Сказал бо еси нам скончания свыше время, скрыв час, уяснив же светло образы его”. Сокрыл Господь день и час Пришествия Своего, и мы, если хотим быть послушными чадами Его, должны смиренно подчиниться слову Его, а не приподнимать опущенную Им же завесу, без сомнения, для нашей же пользы. Вот почему все подобные попытки и бесполезны, ибо что Бог сокрыл от человека, то и не будет открыто, как бы человек ни старался это сделать, — и преступны, как преступно было Евино вкушение от запрещенного древа, и, наконец, очевидно вредны, если так решительно запрещены Господом. Вот почему сочинения вроде некоего полковника Бенигсена и других адвентистов следует считать богопротивными и не давать им никакого значения. Должно всегда носить в сердце своем притчу Господню о двух рабах: благоразумном, который и в отсутствие своего господина исполняет усердно волю его, и злом, который говорит в сердце своем: “Не скоро придет господин мой” — и предается пирушкам с пьяницами; горька будет участь этого нерадивца, когда совсем для него неожиданно придет господин его, и рассечет, его, и подвергнет его одной участи с неверными (Лк. 12, 46). Должно помнить слова апостола Петра: у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день. Не медлит Господь исполнением обетования, как некоторые почитают то медленном; но долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию. Придет же день Господень, как тать ночью (2 Пет. 3, 8-10). Поучительно рассуждает о сем преподобный Иосиф Волоколамский: “Надобно знать миру во всем, нужно знать, о чем позволено рассуждать в делах веры, и о чем не позволено. Не полезно нам знать время ни своей собственной кончины, ни кончины всего мира; надобно всегда быть готовыми к тому и другому. Если уж теперь, не зная ни того, ни другого, мы снедаем друг друга и утопаем во грехах, то что было бы, если бы о том знали? Тогда, конечно, мы всю жизнь проводили бы в беспечности и во грехах, и разве один день отделили бы на покаяние. Если Господь даже апостолам, которых называл друзьями Своими, которым Сам сказал: Вы есте свет мира (Мф. 5, 14), запретил о том спрашивать, то тем более не подобает нам, страстьми преисполненным, рассуждать о том, о чем Господь не позволил, что Сам Бог сокрыл от нас. Да и напрасно мы стали бы рассуждать о том: сколько бы мы ни усиливались узнать, никогда не узнаем, а только гнев Божий на себя чрез то навлечем. Кто пытается познать непостижимые судьбы Божии, тот, по выражению апостола Петра, есть наглый ругатель, поступающий по собственным своим похотям (см.: 2 Пет. 3, 3). И кто же смеет допрашивать Бога, единого безначального, неизменного, присносущного, бесконечного?.. Да умолкнет всякое праздное разглагольствие в Церкви Божией! Да не испытывает никто сокровенных тайн Божиих! Ты не знаешь часа твоего собственного скончания; как же ты смеешь рассуждать о времени кончины мира? Вспомни, страстный и жалкий человек, кто ты? Ведь ты и тени не стоишь великих и святых мужей, как же дерзаешь утверждать, будто постиг непостижимую тайну Божию, узнал время Пришествия Его?.. Нет, верен Господь во всех словесех Своих: верен во всем, что повелевает или запрещает, открывает или утаивает от нас”. Так говорит святой отец нашей Русской Церкви; так учат и все отцы Церкви Вселенской.

Страшные события в мире, совершающиеся в наши дни, усилено напоминают нам пророческие слова Господа нашего Иисуса Христа: услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец: ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам; все же это — начало болезней (Мф. 24, 6-8). Господь говорил ближайшим образом о времени разрушения Иерусалима, но Его слова святые отцы применяют и к последним дням мира. Подобные же события совершались и сто лет назад. И тогда мысль верующих обращалась к последним дням мира, но Господь судил иначе. Посему не будем испытывать непостижимых судеб Божиих; будем непрестанно готовиться к Страшному суду Христову, но в то же время помнить, что для каждого из нас в отдельности суд Божий ближе, чем Страшный суд для всего мира. Единою подобает умрети , говорит апостол, потом же суд. А смерть у каждого за плечами. Не знаем мы своего часа смертного, — и слава Богу, что не знаем, а потому и должны всегда быть готовы к переходу в вечность. Можем умереть и сегодня, и завтра; вот об этом и должны помышлять со страхом и заботою: как явиться на суд Божий? Ведь после смерти нет покаяния, нет возможности изменить свою жизнь. Для нас, для каждого из нас, кто умрет, настанет уже та вечность, когда и времени не будет уже, по слову Божественного откровения. Правда, до последнего Страшного суда Христова Церковь не престанет еще молиться о всех в вере почивших, но чтобы заслужить ее молитвы, чтобы Дух Божий, живущий в Церкви, возбуждал Церковь к молитвам за нас, чтобы эти молитвы были действенны, надо быть живым членом Церкви, веровать в силу ее таинств, ее молитв и привлекать к себе вспомоществующую благодать Божию исполнением заповедей Божиих. Вера без дела мертва, а потому и не спасительна. Тем, кто только призывает имя Господа, кто только устами говорит: Господи, Господи, а не творит воли Отца Небесного, Господь скажет: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие (Мф. 7, 23). Не знает Господь того, кто не есть живой член Церкви Его, кто мертвый ее член, а следовательно, отсеченный от нее. Молитва, по выражению одного благочестивого писателя, есть кровь Церкви, а кровь для мертвого члена бесполезна...

Вот о чем благовременно озаботиться нам в наши скорбные дни, когда слышим громы небесные, напоминающие нелицеприятный суд Божий над народами земли. Может быть, близок и день всемирного, Страшного суда Божия, но — кто знает? — еще ближе час смертный к каждому из нас, а за ним — и суд Божий...

Господи! С наступлением нового года мы еще на год приблизились каждый к своему часу смертному и к суду Твоему праведному: даруй же нам благодать постоянно носить в своем сердце память смертную и сокрушение сердечное. Даруй нам хотя ныне положити начало благое, начало покаяния во грехах своих и исправления жизни своей. Да не застанет нас час смертный в нерадении, яко рабов ленивых и непотребных, но да встретим его яко рабы добрые, всегда готовые сретить Господа своего и услышать от Него: приидите, благословеннии Отца Моего, наследуйте Царствие, уготованное вам от сложения мира. Аминь.

РЕВНОСТЬ НЕ ПО РАЗУМУ

Ревниво оберегают свою свободу сыны века сего: нередко они видят для себя опасность там, где ее и тени не было.

Известный публицист М. О. Меньшиков, прочитав в иудейских, обычно враждебных Церкви и приснолгущих газетах, будто Священный Синод “вырабатывает свой проект о предварительной цензуре”, инициативу которого масонский орган Милюкова “Речь” приписывает мне, спешит в “Новом Времени” ополчиться против самой мысли о такой цензуре, тревожа по сему случаю даже кости Мильтона, автора “Потерянного” и “Возвращенного рая”. Он грозит такими страхами, что иной читатель газеты подумает, что Священный Синод собирается ввести у нас инквизицию. Предварительная цензура, видите ли, и “оскорбительна для нации”, и “подавит искренние и свободные взгляды народного разума”, так что нельзя будет использовать “гения великой нации”, “убьет самый разум, умертвит образ Самого Бога”, и если дело идет о всей печати, то “устроит резню”, “посягнет на сущность жизни, на дух разума”, будет “посягательством не на жизнь, а на бессмертие”.

Такие-де мысли проводили Мильтон и Локк, с которыми, конечно, вполне согласен М. О. Меньшиков. “Мы видим, — говорит он, — как свободная в своей мысли Англия за эти двести двадцать три года (со времени закона о свободе печати) величественно шествовала по земному шару, завоевывая океаны и материки. Турция же, отказавшаяся от свободы мысли, все эти столетия падала неудержимо, повергая в кровавую пропасть и свой храбрый и честный народ, и те народы, за которые ответственность пред историей она взяла на себя”. И вот старый публицист, напуганный такими кошмарными соображениями, кричит: “У нас из разных углов общества идут попытки отобрать последние крохи свободы”, обеспеченные нам основными законами, “наши революционеры” пытаются “зажать рот России”...

Но что же случилось? Что так встревожило господина Меньшикова, что он пишет грозную статью в триста восемьдесят восемь строк против затей “маленькой ретроградской партии, желающей связать свободу народного сознания насильственными мерами”, чтобы “предупредить тяжелые последствия этой фатальной ошибки”?

Да ничего особенного не случилось. Никакого проекта о предварительной цензуре в Священный Синод я не представлял; были суждения о наблюдении за литературою вообще и за духовною печатью в особенности, но не о предварительной цензуре, а в целях только осведомления Священного Синода, не имеющего возможности в лице своих членов наблюдать, что и где печатается касающееся веры, Церкви, церковного управления и подобное. Так что же: ужели и этого Священный Синод не может, не вправе делать? Ужели он не должен знать, что и где говорят и пишут о всем том, что входит в ведение его? Вот хотя бы в данном случае: “Речь”, намеренно или нет, приписывает мне какой-то проект, господин Меньшиков негодует на меня, как на “реакционера”, бросает громы и молнии на церковную власть, а сия власть не должна и знать об этом? Пощадите, господин Меньшиков: на что же это похоже?

Все рассуждения господина Меньшикова имели бы свой смысл, если бы наша печать не была в огромном большинстве захвачена в нечистые руки иудеев, если бы наши публицисты, может быть, даже бессознательно, не подслуживались бы этим врагам веры и Руси Святой, если бы наши интеллигенты не были предубеждены против Церкви, не чуждались ее воззрений, не поддавались тому гибельному влиянию, которое стремится перевоспитать их в понятиях на свой космополитический, атеистический лад. В том-то и дело, что в нашей печати работает не “гений великой нации”, не “разум народный”, не “образ Самого Бога”, как выражается Локк, а — что скрывать печальную истину? — темная сила иудеев и их споспешников... Господин Меньшиков должен это знать; он боится “порабощения человеческого слова” цензуре, но как будто не видит того, что и слово, и мысль уже давно порабощены иудомасонству, и хотя бы во имя действительной свободы от этого рабства надо желать не только наблюдения в смысле осведомления, но даже и в смысле “предварительной цензуры”. Наш народ, нашу интеллигенцию, наших детей отравляют, а вы кричите: закройте на это глаза, пусть власть не знает об этом отравлении, пусть отравители свободно делают свое погибельное дело... Так что же?

Надо вот, скажу опять: хотя бы та же статья господина Меньшикова “отравила” сотни тысяч читателей недоверием к церковной власти, как представительнице реакционеров, всякого рода “отсталости”, как “силе, враждебной всякому здоровому развитию общества”. Что же: молчать об этом? Не читать его статьи? Так и оставить общество в заблуждении? Вот хотя бы ради таких случаев нужно, чтобы кто-нибудь взял на себя “наблюдение” для осведомления Священного Синода. Об этом и имеет суждение комиссия под председательством митрополита Владимира.

Не могу в заключение не сказать: как это печально, что ревнители всяких “свобод слова, печати” сами не стараются выполнять тех условий, при каких возможно дарование этих свобод. Не допускай они в своих печатных произведениях ничего, заслуживающего порицания, осуждения, поправок и т. п., — не было бы надобности и в наблюдении за их писаниями. Но они первые и нарушают эти условия свободы, требуя безусловной свободы, какой дать невозможно, да и сами они не дали бы, как скоро стали бы хозяевами в государственной ли или церковной жизни...

ОНИ БОЯТСЯ

Я позволил себе послать в “Новое Время” маленькое письмецо, в коем сжато поправил неверное сообщение господина Меньшикова относительно измышленного иудейской “Речью” какого-то проекта, будто бы представленного мною в Священный Синод, “о предварительной цензуре”. Редакция письмо мое напечатала, но на другой же день известный В. Розанов поместил в той же газете статью под названием “Размышления по поводу письма епископа Никона”. Он признает, что “письмо епископа, — так он называет меня несколько раз, избегая называть меня тем, что я есьм, — архиепископом, — хотя и успокаивает прямым своим смыслом, определенными выражениями, но беспокоит тем, что мысль о таком наблюдении в синодальных сферах все-таки существует и что сам епископ Никон ее оправдывает и мотивирует и, во всяком случае, прилагает некоторый “свой дух” (знак вносный Розанова) сюда. Это беспокоит в том отношении, что никто в России не позабыл, как епископ Никон в 1912 году (господин Розанов забыл даже и год: афонское дело было в 1913 году) усмирял афонских имеславцев водою из пожарных труб”.

Так говорит Розанов. Для людей, не желающих знать никаких опровержений, ничего не стоит сотни раз повторять одну и ту же неправду: уж сколько раз в разных статьях раскрывалась история “усмирения” имебожников со стороны и моей, и православных иноков, и тех лиц из представителей мирской власти, коим было поручено это “усмирение”, что Никон тут ни при чем, что его дело было кончено в тот день, когда имебожники открыто предали его анафеме и заявили, что своих главарей они не выдадут, когда “усмирение” взяло в свои руки русское правительство в лице господина генерального консула — все напрасно: виноват Никон и — конец. Так кричит главарь имебожников — Булатович, так кричат иудейские газеты, так кричит и господин Розанов. Что же делать? Видно, такова судьба всех верных служителей Церкви Православной, что “мир их ненавидит”; Господь успокаивает их словами Божественными: ведите, что мир Мене прежде вас возненавиде. Мир охотно берет под свою защиту всех, кто так или иначе протестует против церковной власти: вот Булатовичу — полное покровительство от сего мира, от иудейской и всякой либеральной печати, потому что он идет против церковной власти, мнит себя умнее этой власти, обвиняет ее в ереси, и ему все сходит с рук, хотя он в последнее время сам расписался в том насилии, какое он произвел над игуменом Иеронимом (см.: “Исторический Вестник”).

Но об этом, пожалуй, не стоит и говорить. Кто против Церкви, тот всегда будет прав в глазах наших либералов: ведь для них важно иметь союзников всюду.

Лишь бы те шли против Церкви. Любопытно, что Розанов на основании газетной лжи и столько раз опровергнутых фактов теперь старается сделать вывод в отношении к вопросу о наблюдении за печатью, что “пожарная полемика с инакомыслящими не обещает ничего хорошего во всех случаях, когда нетерпеливый епископ прилагает к чему-нибудь свою длань”. Таким образом Розанов налагает на меня своего рода херем вроде того, как жиды наложили на Господа нашего, внушив своим соплеменникам предупреждение: “От Назарета может ли что добро быти?” Чего ждать доброго от того, что считает добром Никон?

Думаю, что не все согласны с Розановым. Православные русские люди, в том числе и многие епископы и даже архиепископы, уже теперь благодарят меня за инициативу, якобы мною на себя взятую, хотя, к сожалению, она идет не от меня, а я только глубоко благодарен тому, кто ее взял на себя и поднял вопрос в Священном Синоде о “наблюдении” за печатью. И как же не наблюдать за нею, когда в этой печати хотят быть представителями “тела Церкви” все эти непрошеные ее радетели: господа Розановы, Мережковские, Меньшиковы, Кундурушкины — им же имя легион?!. Подумать только: это вот они-то и есть “тело Церкви”!.. А пастыри и учителя Церкви, коим Господь поручил пасти стадо Божие, хранить святыню веры, учить чад Церкви, — они, видите ли, должны быть лишены даже права знать: что говорится в “теле Церкви”, что пишут сии члены сего тела...

“В противоположность католичеству, где все решает одна иерархия церковная, — говорит Розанов, — в Православии и охранителем истины является само тело церковное, то есть масса исповедующего Церковь народа”. При этом он ссылается на “Окружное Послание” Восточных Патриархов. И делает вывод, что это “совершенно правое учение, которое было бы не только нарушено, но и совершенно разрушено учреждением наблюдательного за печатью комитета, о котором с внутренним “благословением” (вносные знаки Розанова) говорит епископ Никон”.

Остается руками развести: что это говорит господин Розанов? Как это учение о том, что “тело Церкви” (то есть вся Церковь в полном объеме, а не одни миряне должны охранять и охраняют истину) может быть разрушено учреждением какого-то наблюдательного комитета за печатью? Да этот комитет вот и будет помогать всему телу Церкви, осведомляя его, начиная с власти церковной, о том, что пишут господа Розановы и ему подобные о Церкви, о вере православной. Иерархия, предполагая учредить такой комитет, идет навстречу потребностям церковной жизни, она не отделяет себя в этом деле от мирян, она и из тех мирян изберет ревностных защитников истины для наблюдения за печатью, в которой, по сознанию самого же Розанова, “много говорится о Церкви неподобающего и неподобающим языком”. Он пытается доказать, что такой комитет даже не нужен: есть-де духовные академии, есть духовные журналы, есть ученые и почтенные профессора... На что еще комитет? Отвечаем: во-первых, увы, не все так благополучно стоит в отношении чистоты учения веры даже и в самых академиях-то наших благодаря духу либерализма, проникшего и в область догматики; во-вторых — да вот из ученых-то, благонадежных профессоров, может быть, и будет составлен предполагаемый комитет. Одним словом: и господин Меньшиков, и господин Розанов, — о других иудофилах уж и говорить нечего, — все эти господа испугались: как это можно, что за ними, за всеми их разглагольствиями, будет наблюдать церковная власть чрез свой комитет? Ведь — чего доброго, власть церковная, защищая Церковь и ее Божественное учение, вынуждена будет иногда обратить на них внимание и власти гражданской, которая на Руси еще не отреклась от Церкви, которая, хоть и не всегда ясно, но все же еще знает цену чистоты Православия, составляющую заветную святыню русского народа, и потому не даст в обиду, в поругание всяким либеральным болтунам эту святыню и примет меры против соблазнителей малых сих... Вот чего боятся все эти господа. Вероятно, будущий комитет откроет в органах Священного Синода, в “Церковных Ведомостях” и “Всероссийском Церковно-Общественном Вестнике”, особые отделы, в коих будут разоблачать всю ту ложь, которая теперь проходит незамеченною, но которая тем не менее отравляет читателей. А читатели газет — увы — не только в большинстве неспособны, по своему неведению учения веры, делать то дело, которое возлагает на “тело Церкви” Окружное послание Патриархов, но нередко увлекаются сами в ереси и расколы и требуют млека в учении веры, а не твердой пищи...

Надо бы еще спросить Розанова: о каких это “жестокостях утеснения” говорит он, от которых “и наука, и профессора страшно (вот даже как) унижены в академиях и зажаты со всех сторон”? Уж не дать ли им ту свободу, какой добились у немцев, и которая привела их к отрицанию Божества Христа, Спасителя нашего, и отвержения всей Библии? Но слава Богу, наша церковная власть еще не дошла до этой свободы разрушения христианства в самых его основах; она помнит, что дело церковной, скажу больше, именно высшей богословской школы — служить Церкви, а не разрушать ее... Вот почему, действительно, и бывало, что профессоров — изменников Церкви — власть церковная удаляла от своих школ, и они шли в лагерь ее врагов.

Стоит обратить внимание на это знаменательное явление: защитники всяких свобод хотят, чтобы церковная власть сама себя лишила свободы наблюдения за тем, что эти защитники пишут и говорят о Церкви и вере православной. Казалось бы: если уж свобода, так свобода и для церковной власти. Пусть она “наблюдает”. Что выйдет из сего наблюдения — видно будет. Но их пугает самая мысль о таком наблюдении. Зачем такая мысль существует”?! Очевидно, они чего-то боятся. Они боятся, что такое наблюдение откроет глаза не власти только церковной, но и гражданской, станет ясно для всех православных русских людей, куда могут повести мудрования этих непризванных лжеучителей и газетных глашатаев, а это может привести к принятию мер против их соблазна. Ведь никто не собирается стеснять свободу честной, здравой мысли; пишите, но думайте о том, что пишите. Так нет: им хотелось бы, чтобы власть церковная совсем заснула, ничего не слышала, ничего не видела, что будут они творить в печати, втихомолку постепенно подкапываясь под самые устои Церкви и отравляя простые души своими лжеучениями. Хотя церковная власть и не так уж страшна для наших либералов, но ведь они так трусливы, что боятся иногда страха, идеже несть никакого страха, и кричат об опасности для своих “свобод” даже тогда, когда никто не покушается на них. Известно ведь, что у страха глаза велики и кому, какому племени принадлежит это свойство трусливости, — тому, кому сказано: Господь даст тебе трепещущее сердце, истаевание очей и изнывание души (Втор. 28, 65). Ужели наши либералы породнились с сим народом уже так близко, что заразились от них этой трусливостью?..

ДО ЧЕГО МОЖНО ДОГОВОРИТЬСЯ

Пока церковная власть собирается учредить некое наблюдение за литературой и повременною печатью, представители и руководители этой печати уже предупредили ее, учредив свой надзор за властью церковной и ее представителями и нашей церковной печатью. Лишь только “Речь” иудейская поймала слух о предполагаемом наблюдении, как исказила его в “проект о предварительной цензуре”, приписав его не кому другому, как мне, известному ретрограду, а господин Меньшиков из “Нового Времени” разразился статьей в триста восемьдесят восемь строк против самой возможности такой цензуры. Попробовал я успокоить его письмом в “Новое Время”, сказав, что имеется в виду только наблюдение с целью ознакомления церковной власти с тем, что пишут в периодических изданиях, а не цензура, да еще предварительная; но на меня набросился известный представитель “Философии пола”, В. Розанов, стараясь доказать, что “самая мысль” о таком наблюдении за печатью есть уже большая опасность для свободы печати, причем, не имея никаких других средств подорвать в глазах читателей уважение к моему имени, напоминает известную сплетню о “пожарной трубе” при усмирении имебожников, будто бы мною пущенной в ход... А вслед за Розановым в том же “Новом Времени” выступил некий В. Анд-в, стыдливо пропуская в подписи из своей фамилии три буквы. Этот приводит якобы исторические справки о том вреде, какой приносила цензура когда-то. Но и этого мало: господин Меньшиков оказал внимание статье первосвятителя митрополита Владимира, напечатанной, кажется, еще весною прошлого года в “Голосе Церкви” и вышедшей отдельным оттиском, и обрушился всею тяжестью — в двух статьях — больше восьмисот строк! — на Киевского первосвятителя. Доказывая разными софизмами, что не печать, а дурная жизнь соблазняет людей, а потому-де во всем виновато духовенство, виноваты пастыри и архипастыри: это они не умеют пасти свое стадо, они не умели за тысячу лет воспитать народ, а печать тут ни при чем, да ее и не было совсем в старину... Вот и подите толкуйте с такими господами. Им дайте полнейшую свободу развращать малых сих чрез печатное слово, — это еще не соблазн; вот соблазн, когда развращенные печатью толпы станут бесчинствовать, развратничать, кощунствовать, разрушать храмы Божии, низвергать власти, — вот этот соблазн преследуйте, искореняйте, но и опять не административным порядком, а судом и только судом... А печать, писатели, развращающие народ, станут в стороне: ведь надо судить не “свободное слово”, а только дело, лишь то, что произошло от слова... Не трогайте поджигателей: гасите только пожар. Меньшиков буквально так и говорит: “ждите преступлений, дабы карать их”. Он жалуется, что “у нас-де, к сожалению, все как-то хотят обойтись без здравого смысла и справедливости”. “Не свобода дурна, а дела”. Но ведь писатель-то свое дело делает; или он только поджигает к дурному делу, а это, по-вашему, еще не дело? Что за сумбур понятий, что за софистика! А еще берутся учить пастырей и архипастырей Церкви...

В пылу своей полемики со святителем Киевским господин Меньшиков, сам того не замечая, доказывает то самое положение, какое высказал я. “Митрополиты наши, — говорит он, — едва ли хорошо осведомлены в газетном деле... Как церковным администраторам, когда же митрополитам (надо бы сказать: и вообще епископам) следить за необъятным полчищем газет?” Вот именно потому-то и является неотложная нужда в наблюдении за литературой, о коем идет суждение в комиссии. Но Меньшиков рассуждает иначе: закройте глаза, не берите вовсе газет в руки, это — не ваше дело: “Есть ли вам нужда прислушиваться к тысячеголосой толпе?” Спите спокойно, не мешайте нам отравлять народ, вашу паству, чем нам угодно... Вот логика господина Меньшикова. Будьте затворниками, ничего не знайте, что творится на свете, что говорится в газетах всевозможных лагерей...

Значит, всем свобода: пиши, говори, кто что хочет; только архиереям затвор, не смей выглянуть на улицу, что там творится, что проповедуется, чем отравляется православная твоя паства, русский народ: это не твое дело. Знай свои “богословские сочинения” да Священное Писание, да и то только в известных пределах: если так называемые “богословы” начнут проповедовать ереси, то — не смей их обличать: они вышли уже из твоего поля зрения и наблюдения, им уже предоставляется полная “свобода слова, свобода печати”.

Вот что проповедуют господа Меньшиковы, эти защитники всяких свобод. Они доказывают свои положения ссылками на историю, даже допотопную: ведь до потопа никакой печати не было, а люди развратились, ведь в Содоме и Гоморре газет не издавалось, а разврат дошел до того, что вопль сих городов достиг высот небесных... Я не выдумываю: все это указывается в статье Меньшикова в защиту свободы печати.

Он перетряхнул и историю еврейского народа, и историю Рима, Византии, монархий Востока, и историю бунтов Стеньки Разина, Пугачева, историю Англии, Канады, Северной Америки, Австралии, — везде находит подтверждение закону, который и резко подчеркивает: “что касается революций, то самое спокойное время в истории наступило вместе с свободной печатью, и самое бурное время было, когда печать либо была угнетена, либо ее и совсем не было”. Выходит: до потопа не было ни пушек, ни удушающих газов, следовательно, ни пушки, ни газы не могут принести вреда... Господин Меньшиков в свободной печати хочет видеть только одну пользу, намеренно закрывая глаза на ее вред; мы видим и пользу, и вред, а современное положение печати, те условия, среди коих она работает, приносит больше вреда от свободы, чем пользы. Вот и митрополит Владимир, и все мы, верные сыны Церкви, взываем: обуздайте печать! Не позволяйте ей отравлять народ всякими лжеучениями, всякими пропагандами, вырвите ее из рук врагов веры и родины... Ведь мы задыхаемся от этих газов, которые расстилаются по лицу родной земли в виде этих газетных листов, молодежь наша отравляется, печать стала иногда прямо школой разврата, безбожия, анархизма... Хорошее дело свобода, но лишь для того, кто может разумно ею пользоваться. Господин Меньшиков, кажется, и не подозревает, что есть писатели и издатели, особенно из того племени, которое считает только себя людьми, а прочих — скотами, писатели и издатели, которые ставят себе целью посредством лжи, клеветы и подобных средств подкапываться под устои всего, что дорого и свято для нас, и пора же, наконец, признаться, что большая часть газет теперь находится в руках этих господ и обслуживает их интересы. И вот такой-то печати и дайте полную свободу! Не значило бы это сознательно пускать вора в свой дом, безбожника-анархиста в качестве воспитателя своих детей, поджигателя в качестве приятеля и прочее. Господин Меньшиков всех считает людьми честными, умными и добросовестными, заслуживающими полного доверия, а на деле выходит как раз обратная пропорция: умных, честных, добросовестных несравненно меньше среди руководителей нынешней газетной литературы, чем продажных слуг иудейского племени. Ведь свобода печати несравненно опаснее свободы устного слова: печатное слово может всюду распространяться, куда могут попасть газетные листы. А об устном слове еще апостол Иаков, брат Божий, сказал: язык — небольшой член, но много делает. Посмотри, небольшой огонь как много вещества зажигает! И язык — огонь, прикраса неправды... язык укротить никто из людей не может: это — неудержимое зло; он исполнен смертоносного яда (Иак. 3, 5-6. 8). Вот такому и дайте полную свободу! Может быть, слова апостола для Меньшикова не убедительны и нас он считает фанатиками. Но тогда и он является фанатичным защитником, во что бы то ни стало либеральной фантазии, которой только жиды радуются. Многое хорошо только в мечтах, а при столкновении с жизнью эти мечты разлетаются как мыльные пузыри. Ведь вот, сам же господин Меньшиков говорит, будто существуют читаемые нашими владыками “листки, полные смрадного злословия и клеветы”. Что-то сомнительно, чтобы архиереи стали читать такую гадость. Или у всякого свой взгляд на вещи: иное патриотическое издание кажется Меньшикову “полным злословия (да еще смрадного) и клеветы” только потому, что слишком бесцеремонно обличает ложь и клевету жидовских газет. “Просвещенные народы, — говорит господин Меньшиков, — слишком дорожат святыней своей мысли, чтобы допустить с нею столь жестокую и никакою выгодою не оправдываемую расправу”, как цензура. Слово “святыня” в устах христианина по отношению к мысли неуместно; но пусть так, пусть “просвещенные народы” — мы-то ведь еще не “просвещенные”, — куда нам! — пусть просвещенные народы считают свою мысль, как бы она ни была погрешительна, “святыней”, но у нас-то кто в большинстве ведет дело печати? Ужели эти господа пропперы, гессены, Милюковы и прочие, им же имя легион, ужели все это — “просвещенные” люди, представители просвещенного русского народа? Ужели их “мыслям” следует оказывать такое же уважение, как “святыне”? Ведь все и дело-то, и весь спор-то наш в том: кому можно дать свободу печатного слова? Вы говорите: всем. Мы говорим: отнюдь не всем. Надо иметь зоркий надзор над всеми этими иноплеменниками, нагло ворвавшимися в нашу печать и хозяйничающими там. Люди честные, блюдущие свою совесть пред Богом, не боятся никакой цензуры. Она может быть страшна только тем, кто хочет распространять “мысли” неумные, нечестные, противные закону Божию и государственному. А таким, особенно из тех, о коих мы говорили выше, таким, право же, иногда не худо бы и рот зажать. Надо иметь в виду, кроме вреда соблазна от их выступлений еще и вред нередко глубокого оскорбления самого действительно священного в человеке — религиозного чувства. С болью в душе мне пишут из разных концов матушки-Руси, что руководители газет не щадят их веры, оскорбляют как бы нарочито их религиозное чувство. Вот, например, сегодня мне прислали вырезку из жидовской газеты “Киевская Мысль”: какой-то князь Мышкин там дает отчет о новом произведении известного Л. Андреева “Реквием” и позволяет себе так выражаться: “Он, то есть художник, сотворил (куклы) так хорошо, так близко к подлинным людям, что Сам Господь может ошибиться. А вдруг о(0)н скажет: придите на Страшный суд Мой? И будет обращено это только к куклам, к дереву, к сурику”. К чему эта кощунственная, богохульная выходка? Думаю, что только для потехи жидов-читателей. А газета попадет в руки православных, попадет в армию нашу, да еще, как пишут мне, в немалом количестве, глубоко оскорбляет их сердце верующее, — что ж, во имя свободы печати и это кощунство терпеть? И терпят; под газетой стоит: “Дозволено военною цензурою”. Разве это не больно нам, православным? Особенно нам, пастырям Церкви? А таких выходок, все же не проходящих бесследно в среде читателей и действующих на них отрицательно или же глубоко оскорбительно, в современной иудейской и иудействующей печати и не перечтешь. Нас глубоко оскорбляют, наших детей развращают, им навязывают богохульные мысли, а мы — не смей даже и пожаловаться, хотя бы в той же печати, на все это? Да где же, наконец, пресловутая свобода? Или она только для иудеев, для безбожников, для тех, кому нет ничего священного? Но ведь, в конце концов, эта свобода станет для нас, верующих, началом пленения и рабства, хуже вавилонского, — рабства иудейского... во имя “свободы” слова, “свободы” печати...

И можно же до этого договориться, дописаться умному человеку!

ПРОФАНАЦИЯ СВЯЩЕННОГО ЯЗЫКА И СВЯТЫНИ

Враги Церкви ведут под нее подкоп, как говорится, “тихою сапой”. Понемногу, но с удивительным постоянством делают они свое дело, стараясь незаметным образом вынимать из-под ее фундамента по небольшому камешку так, чтоб ни стражи церковные, ни власть предержащая, ни верные чада Церкви этого не могли заметить. К числу таких хитростей наших непримиримых врагов относится, например, профанация священного языка Церкви. Я не говорю уже о тех славянизмах, которые вошли в область светской литературы в виде неуместных шуток, острословия, с легкой руки еще Фонвизина и его современников; в последнее время эта профанация идет дальше. В газетах постоянно попадаются на глаза афиши театров, кинематографов и подобных им заведений, в коих пьесы и живые кинематографические картины называются: “Благодать”, “Суд Божий”, “Не пожелай жены ближнего твоего”, “Сотворение мира” и подобное. Уместно ли это? Не оскорбляет ли религиозного чувства православной души такое, выражаясь словами митрополита Филарета, “похищение слов из языка священного и идоложертвенное их употребление?” Если это в столицах не так еще заметно, то в провинциальных городах уже бросается в глаза такое оскорбительное явление. Я постоянно получаю от простых православных людей вырезки из газет с такими афишами, которые кажутся им прямо кощунственными. Быть может, наша интеллигенция уже до того объязычилась, что не замечает этого кощунства, но для нас, верующих по православному, это уж — оскорбление наших верований, нашего почтительного отношения к языку нашей Церкви. Судите сами: буквально берется для заголовка театральной пиесы, положим даже и поучительной, но, может быть, и очень легкомысленной, смехотворной, не что иное, как заповедь Божия, одна из тех основных заповедей, которые некогда возгремели с Синая избранному народу Божию, а теперь — вероятно, теми, которые считают себя потомками и наследниками этого народа (не тайна, что у нас большая часть театров, особенно в провинции, в руках иудеев) — теперь эта заповедь служит вывеской для забавного представления, а неразумные христиане идут под эту вывеску потешиться, ожидая грешного удовольствия... Разве это не больно для верующего сердца? Разве не оскорбительно для религиозного чувства? А когда это печальное явление повторяется, то невольно вопрошаешь: спроста ли это творится? Не намеренно ли заправилами театральных дел постепенно, капля по капле, вводится этот яд даже в самые заголовки пьес? Мы не знаем, существует ли какая цензура в этом отношении для театральных произведений; но что православные русские люди, благоговейно чтущие свою родную Церковь и ее священный язык, возмущаются, соблазняются и оскорбляются таким “идоложертвенным” употреблением церковного языка, — это неоспоримый факт, который невольно вызывает на вопросы: ради чего это допускается? Уже ли свобода авторов таких произведений для театра так уж неприкосновенна, что нельзя от них потребовать изменить заглавие пьесы? Или никому нет дела, что православные русские люди страдают душой при виде такого кощунства? Легкомысленные люди позволяют себе острить при слове “благодать”; православные люди скорбят душою по поводу этих шуток и острот, а цензура не смеет будто бы и коснуться заголовков или названий театральных пьес во имя “свободы”?.. Да что же это, наконец?..

Мне говорят: что вы ратуете против названий? В самых пьесах уже выводятся на сцену священные лица. Правда; кто не читал известного произведения “Царь Иудейский”? В подражание ему — не знаю, появилось ли в печати, но я уже читал в наборе — новое произведение А. Папкова под заглавием “Победа апостола Петра”, кажется, переделанное в другое название — “Поражение Симона волхва”. Там я насчитал до семидесяти отметок со словом “апостол”, то есть столько раз приводятся вымышленные слова апостола Петра или других апостолов. Там отмечены такие действия: совершение брака, крещения, даже причащения, там выведены на сцену некоторые апостолы и другие лица времен Апостольских... С недоумением читал я это произведение, кстати сказать, очень неудачное и по изложению своему (к счастью, добавлю), и думал: неужели оно будет допущено на сцене? Тогда до чего же мы дойдем? Актеры будут рядиться в костюмы времен Апостольских, будут гримироваться, чтобы изображать собою апостолов, мучеников, преподобных?..

Не могу не отметить также летучей заметки, появившейся в “Русском Слове” еще в сентябре месяце (№ 209):

“Запрещение танца Саломеи”. Рига 9. IX: в театре миниатюр во время исполнения пьесы “Саломея” на сцену вышла танцовщица, державшая в руках блюдо с изображением главы Иоанна Крестителя” и так далее.

Итак, дело доходит уже до того, что на сцену выносят “изображение главы” великого ревнителя правды и обличителя разврата и всяких пороков. Правда, заметка озаглавлена “Запрещение”, стало быть, какой-то умный администратор дерзнул запретить пиесу; но ведь кто-то неумный ее разрешил раньше. Ведь для пьес существует своя цезура. А если так, то можно думать, что запрещена пьеса только в Риге, где люди трезвее смотрят на дело, чем где-либо, ввиду близости страшной опасности от врага. Ведь для сердца верующего такое кощунство кажется прямым вызовом грозному обличителю пороков — страшно становится при одной мысли об этом! О Предтече Господнем Сам Господь свидетельствует, что не восстал в рожденных женами больший его; он есть новозаветный пророк Илия, а вспомните, как грозен был ветхозаветный Илия: кто забыл, тот пусть прочитает в Библии первую главу Четвертой книги Царств.

А вот и еще кощунственная выходка жида Волынского из жидовской же газеты “Биржевые Ведомости”: восторгаясь пред пляской балетной танцовщицы Павловой, этот кощун позволяет себе говорить, что “идеальная сущность женщины ему представляется в образе Мадонны...” Теперь каждый школьник знает, Кого называют западные христиане Мадонной, а стало быть, поймет, к Кому приравнивает этот жид плясовицу свою, а чтобы сомнений не было у читателей, кого он разумеет под Мадонной, он пишет с большой буквы слово “Девушка, еще не знающая пожаров страсти, полная грез о герое”, и так далее... Сил нет терпеть это жидовское нахальство...

Я делаю предположение, что все это делается намеренно, хотя исполнители этих намерений действуют, вероятно, бессознательно. Пора нам убедиться, что против веры и Церкви, против всего человечества существует заговор, что эти всемирные заговорщики стремятся вытравить все святое из души верующей, чтобы весь мир поработить себе, что в этих целях они уже много сделали, они уже хвалятся, что почти все золото мира в их руках, что они захватили в свои руки всю почти печать, все нервы духовной и материальной жизни человечества... Заметьте: у нас как-то не принято, за исключением черносотенных изданий, говорить о масонах: их деятельность так искусно прикрывается, что даже один из святителей мне как-то высказал сомнение: да существуют ли в самом деле какие-то масоны? При таком положении дела естественно, что как будто стыдятся открыто говорить об этих заговорщиках: а что, если окажется, что это — не больше, как миф? Но кажется, дело становится с каждым днем яснее и яснее; враги сами себя выдают;

теперь уже и сами они сознались, что “Протоколы Сионских мудрецов” не есть миф, а действительно бывший доклад одного из их старейших мудрецов Базельскому их съезду 1897 года. Теперь стоит только без предубеждения честному христианину прочитать еще раз эти протоколы, сличить их с тем, что мы переживаем, чтобы его глаза открылись на всю страшную опасность, грядущую на мир Божий, на все человечество... Тяжелым кошмаром ложится на сердце впечатление от чтения этих протоколов, как будто на вас веет откуда-то из темного смрадного подземелья, но в то же время вы не можете не признать сатанински умного плана, очевидно, составленного на протяжении нескольких веков: вы скажете, что одному уму такой план не под силу...

СВОБОДА ЛЖИ И КЛЕВЕТЫ

Мы, кажется, так и умрем, не понимая некоторых идей, усердно кем-то проводимых в нашу жизнь в последние годы. Такова идея свободы слова и печати. Мы привыкли рассуждать прямолинейно: зло есть зло; власть существует на то, чтобы полагать преграды злу и защищать добро от зла; закон должен ясно отличать добро от зла и признавать право бытия только за добром. Когда зло хочет проявиться под личиной добра, закон должен тотчас же срывать личину эту и обличать зло, заграждать ему путь в жизнь. Мы знаем, что это не всегда возможно, но это — идеал закона, к осуществлению коего и должна стремиться власть. Все это такие простые истины, которые мы всасываем с молоком матери и с которыми не расстанемся по гроб. И никто, думаю, из людей благоразумных спорить против сего не станет.

Но зло имеет обычай незаметно прилипать к добру, прикрываться его именем, действовать от его имени. Давно святые отцы заметили, что ложь никогда не выступает во всем своем безобразии, а святой апостол Павел говорит, что сатана преобразуется в Ангела светла, когда хочет соблазнять людей. И нигде так ярко это не видно бывает в современной жизни, как в современной печати. На словах — “свобода”, “любовь”, “служение истине”, а на деле — стеснение этой свободы, ненависть, служение лжи. Сказал Господь, что сыны века сего мудрее сынов света, и мы постоянно видим эту истину в нашей жизни. Сыны века, служители лжи, коих мысль и сердце всецело отданы грешному миру и страстям, к стыду некоторых сынов света, оказываются догадливее и заботливее всех тех, кто призван быть сыном света; они тщательно следят, что для них выгодно, и не упускают случая использовать им полезное. А есть области жизнедеятельности, в которых подобало бы сынам света иметь перевес над сынами века и служителями тьмы: такова область печатного слова, которое и должно бы служить исключительно областью света и просвещения.

Вот в эту-то область и ворвались сыны века, и — не будем скрывать от себя истины — они больше чем наполовину превратили эту область в область тьмы...

Казалось бы, при свободе печати неопасна никакая ложь; ведь ее можно тотчас же и разоблачить в той же печати. Но на деле это очень нелегко, ложь появилась в одном издании; попытайтесь ее опровергнуть в том же издании, что было бы всего естественнее: пусть те же читатели, которые отравлены ложью, примут и противоядие против нее; но слуги тьмы не допустят этого, они просто не поместят вашего опровержения. Можете обратиться к закону, который, после известных формальностей, может заставить клеветников поместить опровержение, но оно должно заключать только фактические сведения, не касаясь их освещения. Если вы употребите слово: “это — ложь”, вам предложат выразиться более деликатно: “это не соответствует истине” и подобное. Но всякие клеветники так изощрились в своем искусстве, что или найдут основание не помещать опровержения вашего, или же, поместив, на другой же или третий день снова будут клеветать, и вам придется снова выступать с опровержением, и так без конца. А за это время вас станут каждый день обливать клеветою так, что вы будете не рады, что связались с клеветниками.

Может быть, вам скажут: “суды суть, и анфипаты суть” — жалуйтесь... Еще хуже: пока суть да дело, — а это тянется иногда месяцы, даже годы, — вас не перестанут травить без конца... Да и то, нельзя же забывать: и в судах у нас не везде благополучно, и там есть анфипаты, не всегда праведные.

Но есть еще способ распространения лжи, в котором иголочки не подсунешь: лжецы всегда будут правы потому, что они, кроме правды, ничего не говорят... Да говорят только правду, но не всю — вот и секрет их клеветы. Самое важное они в таких случаях замалчивают, и правда остается недосказанною. И пускают такую “правду”. Обрезанную умолчанием как раз в таких изданиях, в которых и пополнить-то ее нельзя, например, в книгах, календарях. И вот под видом “правды” гуляет по миру Божиему самая вопиющая неправда, и делают из нее читатели свои неправедные выводы, и порочится доброе имя того, кто имел несчастье попасть в такую гласность... Вот небольшой пример такого рода лжи: в одном отрывном календаре на нынешний год читаем под 4 августа:

“В Рязанской епархии находятся двадцать восемь монастырей. Земельные владения их составляют свыше двадцати пяти тысяч десятин. Из двадцати восьми монастырей пожертвования на нужды войны в октябре и ноябре 1914 года сделали двадцать три монастыря, а именно: Полунинская община пожертвовала за ноябрь два рубля; Ряжский Дмитриевский монастырь пожертвовал в октябре на нужды войны три рубля; Казанский женский монастырь за два месяца — октябрь и ноябрь — восемь рублей; Сергиевский, Мещеряковский, Ольгинский и Покровский монастыри пожертвовали в октябре и ноябре по десять рублей каждый; остальные двадцать два монастыря в течение двух месяцев в общей сложности 331 рубль”. Вот и все сообщение календаря, далее следует уже меню на 5 августа.

Читатель может сам делать вывод. Вывод ясный: монахи скупы, бессердечны, жестоки, непатриотичны... Дальнейшие выводы подсказываются сами собой: это — дармоеды, монастыри — ненужные, вредные учреждения и подобное.

А на самом деле что? Во-первых, земельные владения всех Рязанской епархии монастырей составляет не двадцать восемь, а только десять тысяч десятин.

Увеличено, значит, почти втрое, и цифра “двадцать восемь” вместо “тридцати” взята, вероятно, для большей вероятности, будто точная. Во-вторых, почему-то сумма пожертвований взята только за два месяца, и притом поименованы самые бедные монастыри, годовой приход-расход коих простирается не свыше трех-четырех тысяч в год; как видите, бюджет по нашему времени не больше бюджета зажиточного крестьянина. Далее, ни слова о лазаретах, открытых при монастырях, а таковых оборудовано больше десяти, смотря по средствам обителей: где на пять — десять человек, а в иных и больше: например, Раненбургская Петропавловская пустынь имеет лазарет на сорок человек. О посильных жертвах монастырей натурою: бельем, холстом и подобным — также ни слова. И в лазаретах, и на фронте есть монашествующие из рязанских монастырей, как священнослужители, так и послушницы — сестры милосердия. По доставленным мне из Рязанской духовной консистории сведениям, несмотря на бедность монастырей этой епархии, они все же пожертвовали на военные нужды за два года и восемь месяцев вместе с архиерейским домом, как из сумм монастырских, так и из личных средств братии и настоятелей, до 11 659 рублей, да в монастырских церквах собрано на Красный Крест 5928 рублей 80 копеек.

Такова правда. Но неправда упредила ее и рассыпалась в виде листка отрывного календаря по всей Руси Святой в количестве нескольких сот тысяч, и враги Церкви, враги монашества, смакуют эту ложь, бросая упреки по адресу православных, которые не знают, как ответить на эти поношения... Я привел, в сущности, маленький пример того, как работает, как пользуется “свободою” печати известная, враждебная Церкви клика. Будь цензура для календарей, вероятно, этим лживым известиям не дано было бы хода. Мне присылали календарные отрывные листки и прямо безбожного, кощунственного, анархического содержания. И не мудрено: что хотят, то и печатают в них издатели. А что пишется в газетах, о том и говорить уж слишком тяжело; ведь все равно: говори не говори — бесполезно! Когда-то покойный В. К. Плеве в разговорах со мною о свободе печати спросил меня: как я смотрю на это дело? Я, не обинуясь, сказал: “Если бы можно было обязать законом каждую газету без всяких отговорок, немедленно, на другой же день, печатать то, что будет прислано в опровержение лжи, в ней напечатанной, печатать целиком, тогда еще можно было бы ожидать со стороны бесчестной печати хотя бы некоторой осторожности, а теперь, когда всюду в печать пробрались враги Церкви и государственного строя, не приходится и думать об этой свободе”. Это было еще в 1903 году. С той поры много воды утекло, печать почти вся порабощена иудеями и их союзниками, а черный год 1905-й показал, до какой бессовестности она может дойти. Ведь печатали же тогда жидовские газеты, будто наши Лавры обладают не миллионами, а прямо миллиардами, и для вящей вероятности писали, например, о нашей Троицкой Сергиевой Лавре, будто у нее имеется ни больше ни меньше как семьдесят пять миллиардов — не миллионов даже, а миллиардов: это я сам тогда читал в жидовских газетах! Да и теперь разве мы не читаем мифы о богатствах монастырей, печатываемые с явным намерением возбуждать в массах зависть к этим мнимым богатствам и вражду против Церкви и всего церковного? И теперь нам, инокам, приходится защищать себя, печатая листки вроде изданного Троицкой Сергиевой Лаврой под заглавием: "Русскому народу от обители преподобного Сергия. Бойтесь клеветников!" Господь сказал: сказал: блажени есте, егда поносят вам; можно бы и не выступать в печати с опровержениями, не разглашать о том, сколько добра делает та или иная обитель: но надо пожалеть простых людей, которых так бессовестно обманывают, клевеща на монашество, надо оградить от смущения не ведущих истины, надо предостеречь их от злостной клеветы, распространяемой смутьянами. Притом же обители наши если что и имеют, то не считают своим: все — Божие, а Божиим достоянием надо распоряжаться так, как поступал апостол Павел: остерегаясь, чтобы нам не подвергнуться от кого нареканию при таком обилии приношений, вверяемых нашему служению; ибо мы стараемся о добром не только пред Господом, но и пред людьми (2 Кор. 8, 20-21).

Свобода лжи, клеветы, обмана, развращения народа во всех отношениях, во всех смыслах, вся эта свобода, прикрывающаяся именем свободы печатного слова и требующая все большей и большей бесконтрольности, есть величайшее зло, грозящее неисчислимыми бедами родной Церкви, родному народу, родной земле. Печать стала орудием врагов веры, врагов народа: сначала вырвите ее из их рук, не подпускайте их близко к этому делу, издайте законы, в силу коих у печатного дела стояли бы только люди честные, верующие, достойные сыны родного народа, верные слуги Царя, и тогда дайте им свободу говорить о всем, что Бог им положит на сердце для пользы Церкви и государства. А у нас каждый юнец, изгнанный из гимназии за безуспешность или озорство, имеет право быть редактором, издателем, писателем — чем угодно, может печатать что угодно, лгать, клеветать сколько угодно, поди там, судись с ним, привлекай его! А между тем ложь, клевета, им пущенные, делают свое дело, отравляют массы, сеют смуту в умах. Сами, своими руками, своими законами насаждаем зло и видим плоды этого зла, но не смеем — что правду таить — говорю прямо: не смеем пресечь это зло, ибо боимся, что скажут о нас разные “Марьи Алексеевны”, коим выгодны эти свободы, боимся, другими словами, прослыть, нелиберальными, отсталыми, обскурантами и так далее, — словом, стыдимся сотворить крестное знамение и исповедать Христа пред лицом мира лукавого и прелюбодейного... И этот “мир”, мир идей антихристовых, порабощает нас и отдает в руки врагов наших, — будь то иудеи, немцы или масоны... И горе нам, если не проснемся от гипноза этих идей лукавых и прелюбодейных в духовном отношении!..

СЛАВЯНСКИЙ ЯЗЫК — РОДНАЯ СТИХИЯ НАШЕЙ ЦЕРКОВНОСТИ

Было время на Руси, и еще не так давно, лет шестьдесят — семьдесят назад, когда русские православные люди знали церковно-славянский язык родной своей матери-Церкви настолько хорошо, что не только понимали его, но и в беседах о предметах веры нередко выражались по церковному, по-славянски. Учились тогда больше у старых дьячков, которые брали по семи с полтиной с головы за выучку читать, писать и четыре правила арифметики, а за воспитанников Воспитательного дома платили им даже по семнадцать рублей; курс продолжался две зимы. В такой школе у моего родителя учился и я вместе с крестьянскими детьми. Учебниками были: Букварь, Часослов и Псалтирь. Помолившись Богу вместе с нами в родном храме, выслушав “молебен пред началом учения отроков, хотящих учитися книг Божественного Писания”, родитель дал нам по “букварю”, на обертке коего, в самом верху, было напечатано: Боже, в помощь мою вонми и вразуми мя во учение сие. Мы перекрестились, повторили за родителем эту молитву, поцеловали книжку, вооружились указкой и с чувством особого почтения к книжке принимались за учение, как за святое дело... Азбук гражданской печати мы и не знали: первой книгой такой печати была для меня “Русская грамматика” Востокова. А до этой книги я перечитал уже всю церковную библиотеку: все Четьи-Минеи, Библию, Благовестник, Пролог, Розыск, разные богослужебные книги... Любознательные юноши, дети крестьян, шли тем же путем в своем образовании книжном, разумеется, если только интересовались книгами. Горек был такой корень учения, но плоды его были сладки. Трудно было самому додумываться до значения славянских слов, но понемногу ум привыкал к этим словам, становились понятными сначала те слова, которые чаще встречались: иже, яко, аще, благий, той и прочие, а затем мало-помалу горизонт умственный расширялся, правда, медленно, но зато уж прочно. Самая мысль, постоянно имея дело со славянскими книгами, привыкала иногда и работать по-славянски. Таким образом, то, чего так ныне боятся новые педагоги, опасаясь “переутомления детей”, являлось прочным фундаментом не только нравственного воспитания, но и филологического знания. Созидалась как бы сама собою та атмосфера церковности, которой жил русский человек почти тысячу лет. Вся наша древняя письменность носила на себе этот отпечаток славянского языка: как будто русский человек считал неприличным писать о важных предметах иначе, как только по-славянски. Я замечал, во дни своего отрочества, что некоторые крестьяне, даже безграмотные, выражались по-славянски, когда речь шла о предметах священных. Я знал одного безграмотного бурмистра, который не мог даже имени своего подписать, прикладывая вместо того свою печатку, а житие Филарета Милостивого из Четий-Миней знал и читал все наизусть. Сам плакал при этом и заставлял своим трогательным чтением других плакать. Такова была наша матушка-Русь еще на нашей памяти. Таким благодеянием для нас было ученье по Часослову и Псалтири. Это была практическая школа церковности. Душа русская сживалась с славянским языком Церкви как с родной стихией, проникалась церковностью, умела находить в ней духовное утешение, духовную сладость. А это застраховывало простой народ от заражения немецкими верами: баптизмом, штундизмом и другими сектами. Больше было опасности от раскола — старообрядства, потому что сам раскол получил начало от неразумного отношения к букве церковного языка и обряда. Но это — враг домашний, старый знакомый, который сам собою выдохнется, с распространением какого бы то ни было книжного образования. Опасность грозит с другой стороны, от иноземщины, все от тех же немцев, отравляющих наш народ баптизмом и подобными ересями. Возможно, что раскольники-старообрядцы, отведав так называемого “просвещения”, по своей врожденной вражде к Церкви, скорее пойдут в лагерь баптистов, когда сознают свое неумное буквоедство, чем в недра Церкви. Ведь в Церковь надо войти в духе смирения и покаяния, а в баптизм ничего такого не нужно: там, напротив, царит дух критики и протеста по отношению к Церкви. Тем же духом заражены и наши глаголемые старообрядцы. Увидят они свои ошибки, но примириться с Церковью им будет нелегко: вот и могут пойти вслед за сектантами.

К сожалению, с шестидесятых годов наши интеллигенты, со времен Петра I в большинстве своем отставшие от Церкви, стали усердно толковать о просвещении народа, но не в духе родной церковности, а в своем интеллигентском духе. Славянский язык почти устранили из школ. Его если и преподавали, то так, что школьники не выносили его, — только отталкивались от его изучения. А потом и совсем исключили его даже из средней школы. Оставили как какой-то привесок к Закону Божию и к русскому языку. В букварях вместо слов Бог, Божество появились слова бык, волк и подобные. Дело школьное старались вести точь-в-точь как во Франции. В детскую душу не допускали религиозных впечатлений при обучении букварю. Старались, чтобы дело обучения было как можно легче, чтобы дети учились играючи. Наглядные способы преподавания считались и доселе считаются идеальными. Но таким образом с первых дней воспитания дети отучались от борьбы со всякими трудностями, привыкали к лености мысли; их ум, в их возрасте столь гибкий, недостаточно развивался в упражнении благодаря легкости приобретения познаний, столь же легко и терял приобретенное. Юноша, не привыкший, не обучивший свой ум к труду серьезного мышления, предпочитал нахватывать непроверенных знаний из книжек и газет, а славянские книги считал уже какой-то тарабарщиной. Так постепенно из-под ног его ускользала почва церковности, ему чужда становилась церковная атмосфера жизни, он с детских лет обмирщался, оземлянился в душе. Бедная русская душа в нем как-то таяла, подменялась. Школа, кроме церковной, попала в руки таких интеллигентов с подмененной душой, и они старались вытравить последние остатки церковности в детях. Теперь кричат уже о замене церковнославянского языка русским даже в богослужении. Сохрани нас Бог от такого кощунства! Надо кричать наоборот — о том, чтобы учить детей по-славянски, начиная с Букваря. Не говорю уже о том, что язык материнский — матери-Церкви — должен быть им таким же родным, как и язык русский, потому что этот — формальная основа их религиозного и нравственного воспитания при самом первом их молитвенном обращении к Богу, — этот язык — отец русского языка: нельзя знать основательно родной русский язык без славянского. Когда затрудняешься найти корень русского слова, загляни в русско-славянский словарь — и тотчас найдешь этот корень. Помню, еще в семинарии спросил меня один преподаватель: где корни слов соловей, ладонь? Я тотчас же нашелся и сказал: по-славянски соловей — славий от славы, славная или славящая птица; ладонь по-славянски длань-долонь, от слова доль, углубление. Ведь все корни русского — в славянском, это наш классический язык, язык как бы на то и созданный, чтобы на нем русский человек мог беседовать с Богом и небом. В этом языке мы видим свойства священного языка: от него веет благоуханием целомудрия, благоговения, молитвы. Неуместное употребление славянских выражений нам уже кажется кощунством. Говорить ли о том, что этот язык-сокровище является для всех славян как бы международным языком, междуславянским ?..

Наше русское несчастье в том, что верхние слои народа уклонились с родного, историей намеченного пути, пошли в хвосте западных народов, подменили себе духовный идеал идеалом земного благополучия. Никто не запрещал людям Петровской эпохи учиться на Западе светским наукам, но зачем было изменять духовным идеалам своим, отбрасывать их как старую ветошь, для жизни непригодную? Вот и идут по новым, проторенным за двести лет путям, забывают то, чем жила наша Русь, а теперь стараются вытравить все это и из души простого народа. К несчастью, за последние пятьдесят лет во многом и успели. Теперь как-то странно было бы говорить об обучении грамоте по славянскому Букварю и Часослову, о чем еще так недавно, лет двадцать назад, с такою любовью говорил покойный знаток народной души С. А. Рачинский. Теперь хлопочут об изгнании из алфавита трех-четырех букв как о прогрессе в обучении грамоте, толкуют об этом учительские съезды со всей России, как будто с изгнанием этих букв все дети станут сразу грамотными. О славянских омегах и разных знаках надстрочных уж и не поминай. Но не к добру ведет это “упрощение” грамоты. Как в деле религиозно-нравственного воспитания для практики воли необходим подвиг, самопонуждение, так в деле развития ума и памяти нужно посильное упражнение в мышлении, в некоторого рода борьбе с небольшими препятствиями. Надо, чтобы привыкал к работе самый орган мышления — мозг. Вот почему известные “враги рода человеческого” — масоны, чтобы обезличить христиан, заранее заботятся об этой легкости обучения. “Система обуздания мысли уже в действии, — говорят они в своих “Протоколах”, — в так называемой системе наглядного обучения, имеющей превратить гоев в несмыслящих, послушных животных, ожидающих наглядности, чтобы сообразить ее... Во Франции один из лучших наших агентов, буржуа, уже провозгласил новую программу наглядного воспитания...”

ПРОГОВАРИВАЮТСЯ

В одной из своих статей, я высказал, что с того момента как иудеи отреклись от Иисуса Христа, когда кричали Пилату: кровь Его на нас и на чадех наших, — с того времени они перестали быть избранным народом Божиим и решительно стали богоборцами, ждут своего мессию, которого Господь назвал иным, стремятся искоренить христианство, ведут непримиримую борьбу против Христовой Церкви. Приходится слышать упреки, будто я возвожу на иудеев тяжкие обвинения в измене Богу, в сатанизме. Но сами они нимало не стесняются открыто, печатно, в своих специально иудейских газетах исповедовать сатанизм. Вот что, например, говорит газета “Еврейская Жизнь” в № 48, 1916 года, по поводу смерти одного из своих мудрецов, некоего Файтля Лурье:

“Свою в глубине души выношенную идею еврейского богоборчества, национально и социально окрашенного, он в нетронутой свежести донес до самых преклонных лет своих, и ни на один день он не ослабевал в пытливом развитии и углублении этой идеи. Это его богоборчество не было слепым возмущением озаренного вдруг разума, не было случайным пробуждением долго дремавшей души, а было длительной и методической работой сурового к себе человека, который, однако, в своих логически страстных порывах удерживался глубоким почтением к всенародной (конечно, иудейской) мудрости и исторической цельности...”

Видите: жиды прославляют своего “мудреца”; за что: за “богоборчество”, за то, что “ни один день он не ослабевал в пытливом развитии и углублении этой идеи”. Но богоборчество иудеев не простое безбожие: это — средство расчистить пути своему лжемессии, который, по их верованиям, будет всемирным владыкой. А по нашему христианскому учению, это будет антихрист...

МАСОНСКИЙ ЗАГОВОР ПРОТИВ ЦЕРКВИ ХРИСТОВОЙ

Наше святое Православие так смиренномудро, что человек западной культуры относится к нему вообще как-то свысока: когда ему приходится говорить о христианстве, то под сим словом он разумеет преимущественно римское католичество, нередко вовсе умалчивая о Православии как о чем-то обветшавшем и малосильном. Вот почему и враги христианства главным образом направляют свои стрелы против римского католичества, хотя, по существу своей борьбы с Церковию Христовой, ведут борьбу и с Православием. Есть, конечно, среди верующих душ и в среде западных христиан такие, которые относятся к нашей Церкви с уважением, даже ищут с ней сближения, но их немного, это — отдельные личности или небольшие группы: не о них я говорю. Я хочу только отметить, что враги христианства, говоря о христианстве, разумеют прежде всего римское католичество, за ним и наше Православие, а затем уже и другие христианские исповедания. Вот почему мы должны зорко следить, какие меры борьбы с католичеством принимают враги христианства, потому что эти меры они направляют и против Православия.

Такими непримиримыми врагами христианства являются тайные слуги сатаны, так называемые масоны, во главе коих стоят исконные враги христианства — иудеи. Эта человеконенавистническая секта, мечтающая покорить весь мир своему владычеству, так умеет скрывать свою деятельность, что многие, сами того не подозревая, принадлежа наружно даже к Церкви, являются их слепыми орудиями и не верят в самое существование такой секты или же признают ее безвредным обществом, якобы преследующим невинные и даже благородные цели. Масоны так искусно маскируются, что даже от одного святителя, высокообразованного, пришлось слышать: “Да полно, есть ли какие-то масоны? Не миф ли это?” Только в последние десять — пятнадцать лет опубликованные “Протоколы Сионских мудрецов”, сначала оспариваемые масонской печатью, потом признанные за подлинные, раскрыли глаза на этих врагов рода человеческого, а в отношении к христианству такое же значение имел план борьбы с Христовой Церковью, составленный еще в августе 1871 года одиннадцатью “величайшими светильниками” масонства в Чарльзстоуне. Из этого плана видно, что у масонов есть свое “откровение”, книга “Ападно”, писанная якобы самим Люцифером, из которой видно, что масоны, именно их вожди, должны стремиться одновременно к разрушению христианства и насаждению люциферианства по всей земле, дабы эта новая религия, культ сатаны, стала, как они выражаются в своем плане, “поистине католическою”, то есть всемирною. По их убеждению, “истина их учения познана священством ведизма”, то есть индусами, уже теперь, а магометанство хотя еще не обладает всею полнотою этой истины, но в его среде есть много мулл, вдохновляемых ею. Еврейство “обетовано” их откровением им же. Протестантизм во всех его видах, за исключением самого ничтожного меньшинства, составлен из рассудочных искателей истины. Из этих богоискателей набирается в состав масонов наибольшее число “верных доброго бога”, как они величают Люцифера. “Согласно откровению, — говорит масонский план борьбы с христианством, — и римское католичество в своей численности будет постепенно уменьшаться, частью улавливаясь в наши сети, частью же по случаю выхода его членов в ряды свободомыслящих деистов, а нам известно, что это переходное состояние в конце концов обещано нам”.

Как же судят масоны о Православии?

На это в своем плане они отвечают так: “Православные, или схизматики, эти — как написано о них в небесной книге — обреченная добыча Злого Бога”: так богохульно они именуют истинного Бога...

Переводя эти слова врагов христианства на наш православный язык, мы можем сказать: православные исповедуют чистую истину Божию, истинную веру спасительную, и пока они держатся ее крепко, дотоле не может к ним прикоснуться вражеское искушение, дотоле не в силах соблазнить их враг поклонением сатане. Не есть ли это торжество нашей святой апостольской православной веры, нашей родной Церкви?..

“Главнейшая задача, — говорит масонский план, — заключается в том, чтобы католика превратить в свободомыслящего деиста. Прежде всего для указанной цели нам необходимо захватить власть над народами. Раз власть нами будет достигнута — в республике или монархии, это все равно, — нам необходимо провести в жизнь законы, устраняющие повсеместно влияние священства и монашества “суеверия”, отстраняя их от дел благотворения. Для этого мы воспользуемся прессой и вдохновляемыми нами писателями, для того чтобы показать, насколько унижается человечество милостынею, получаемою от “дурного католицизма”. Надо выставлять на вид, что каждая личность имеет свое право на благосостояние, но только с помощью социальных реформ, а отнюдь не с поддержкой рутинерской благотворительности. С другой стороны, при содействии парламентов или иным каким-либо способом необходимо разогнать достаточно дискредитированные нами и ставшие непопулярными конгрегации”, — в отношении к Православной Церкви — общества, монастыри, союзы, — “подстроив первоначально разорение тех из них, которые еще держатся на предрассудках профанов, — словом, надо заставить исчезнуть с лица земли все, что носит имя монаха или монахини. Необходимо добиться лаицизации школы, чтобы в нее никоим образом не могли проникнуть ни монах, ни священник, а затем всеми способами изгнать из головы родителей самую мысль дать своим детям христианское образование вне лаицизированнной школы. Всего важнее для нас — помешать новым поколениям сохранить в своем духе хотя бы малейший след лжи христианских догматов”.

Адски хитрый план настолько умен, что предусматривает неискоренимо живущее в душе человека чувство, устремляющее его к некоему Божественному идеалу “как сверхъестественному фактору, организатору и двигателю вселенной”. “Если, — говорит план, — этому чувству предоставить свободу развиваться, не допуская преступного направления в сторону религиозного суеверия “Злого Бога” (то есть, конечно, истинного христианства), то оно вначале будет плавать в полусвете смутного деизма, не заражаясь, однако, зачумленным дыханием “ложного католицизма” (разумеется, опять христианства). Когда же настанет час явления “доброго бога” (разумеется, культа сатаны), единственно достойного поклонения человечества, тогда к нему и устремятся все душевные склонности ребенка, ставшего человеком. Таким образом, удаляя от Адонаи (от истинного Бога) детский и отроческий возраст, мы посвятим Люциферу, при одном содействии врожденной склонности, зрелый возраст новых поколений. Атеист-наставник должен быть абсолютно изгнан из той школы, из которой мы вытолкаем священника, равно и явно — атеистические книги, взамен которых детям мы дадим такие общеобразовательные книги, которые, будучи очищены от ложных христианских догматов, выдвигали бы тем не менее, хотя бы и без точного определения, существование некоего Верховного Существа — Устроителя и Владыки вселенной”.

Учтена, конечно, и сила печатного слова. “Покамест новые поколения будут сформировываться в этом духе, — говорит план, — необходимо бороться с адонаизмом (то есть с христианством) в ушах человечества, доказывая всякого рода печатным словом, сколь чудовищна и в то же время смешна идея Божества, какою ее изображают священники “суеверия”. В этой борьбе не следует пренебрегать ни памфлетом, ни сатирою, ни насмешкою, которая на толпу действует сильнее и вернее ученых диссертаций. Нам не следует забывать то добро, которое принес нашему делу Вольтер, высмеяв и ошельмовав католическое духовенство вместе с его “суеверием”. Дискредитируя лживые догматы и обряды адонаизма, мы в то же время пригвождаем к позорному столбу и служителей этой отвратительной религии: этим мы мало-помалу добьемся того, что церкви их окончательно опустеют”.

Сколько злобы против Церкви Христовой кипит в словах этих антихристовых слуг! Сколько воистину сатанинской опытности слышится в этих осторожных, но уверенных рассуждениях! Какое знание психологии толпы, психологии грешного сердца человеческого!..

Но и на этих мерах борьбы с Церковию они не останавливаются. Им мало проведения законов, лишающих клир правительственных субсидий, “ибо он возместит свои убытки на обложении своих фанатических последователей, которые будут упорствовать в своем неизлечимом легковерии. Число этих эксплуатируемых несчастных можно уменьшить, — говорит план, — только лишь высмеиванием и беспощадной критикой всех постановлений католической (а у нас Православной) Церкви. Необходимо довести всякого, кто сохранил в себе сколько-нибудь здравого смысла, до того, чтобы он сам себе стал казаться смешным всякий раз, как возымел бы слабость обратиться к таинствам “суеверия”. Это наивернейший способ оставить без хлеба обманщиков-попов”.

Не правда ли, и это весьма практично?..

А вот и еще способ дискредитирования христианства. “Когда, — говорит план, — это будет в большей или меньшей мере достигнуто, тогда будет полезно расплодить, как можно больше, гнусных шарлатанов из общественных подонков в роли лжепророков и лжесвятых, мерзкое ремесло которых было очевидным мошенничеством”.

Кто знает доверчивость толпы к таким пройдохам, тот оценит все значение для врагов христианства в их размножении. Слушайте, вот что говорит план борьбы дальше:

“Вдохновляемая нами ежедневная пресса займется ими с ожесточением и постарается смешать их в глазах публики в одну общую грязную кучу со служителями Адонаи, облив и тех и других общим ядом насмешки и осуждения”.

Трудно оторваться от этого гениального плана разрушения Церкви Христовой: чем дальше читаешь, тем шире раскрывается масонский заговор.

МАСОНСКИЙ ЗАГОВОР ПРОТИВ ЦЕРКВИ ХРИСТОВОЙ
Окончание

“Необходимо, — говорит план, — принять все меры — законодательные и иные — для сокращения численности католического священства (конечно, у нас — православного). Наилучшей для сего мерой будет ознакомление священнической молодежи (учащихся в духовных школах) с общественной жизнью в реальном ее освещении, а не в том ложном, какое дают ей их наставники”. По отношению к римскому католицизму масоны не забыли и влияние женщин. “Необходимо, — говорит план, — обзавестись верными нашему делу женщинами, которые отдали бы себя на дело посвящения этих священнослужителей в благодеяния “доброго бога” (то есть сатаны). Испытав радости плоти, которых лишает его папское варварство, адонаитский священник или уйдет из клира, осудив самой природой систематическое и абсолютное девство, или же, оставаясь в своей касте, тайно станет нашим, оказывая нам драгоценные услуги в деле подведения мины под храм Адонаи. Необходимо всеми способами, пользуясь всякими обстоятельствами, образовывать пустоту вокруг адонаитского священника, окружая его презрением, уменьшая численно ряды ищущих священства. Для сего не следует останавливаться ни перед чем, лишь бы добиться нужных результатов. С одной стороны, надобно размножать общества устройства городских и сельских развлечений, кружки, формируемые якобы с просветительными целями, нецерковные праздники, — вроде 1 мая, — в ущерб и по возможности с отменой праздников церковных, с другой же стороны, необходимо принять и распространить повсюду, как принцип, как учение — общий пароль: “И рождение, и смерть, и венчание — все без посредства священника!” Всем кружкам и обществам, принимающим этот принцип в основу программы своей деятельности, необходимо оказывать всяческую помощь и покровительство. Необходимо в то же время делать шум вокруг всякого случая, имеющего характер скандала и могущего в глазах толпы унизить адонаитского священника или священническую корпорацию. Так надо поступать даже и в тех случаях, которые сами по себе не представляют ничего особенно дурного с точки зрения общественной нравственности, но которые не совсем к лицу особам, посвящающим себя служению в священном сане. Поступать же таким образом следует, однако, только тогда, когда виновник нарушения правил церковного благочиния признан неспособным стать нашим тайным агентом”.

Далее план излагает некоторые подробности осуществления своих предположений и в заключение советует “поддерживать в низших классах всех наций революционные идеи, не исключая и социалистических, хотя и ведущих к крайностям и бурным эксцессам. Хотя атеизм, — говорит он, — и вреден сам по себе делу обновления человечества в антихристианском духе, но мы и его введем в русло самых крайних социальных теорий, заведомо осужденных на полный неуспех, но нужных для кратковременного государственного переворота, которому немедленно же должна воспоследовать самая энергичная реакция. Таким образом, мы, с одной стороны, дискредитируем до последней степени суеверную теорию Божества в духе адонаизма, так что к нам примкнут даже и последние его священники в переходную эпоху господства свободомыслия, а с другой стороны, мы примем меры к тому, чтобы толпа не лишилась веры в сверхъестественное Божественного происхождения, но мы ограничимся лишь указанием, при всяком удобном случае, на бытие некоего Верховного Существа, не открывая, однако, до времени людям наших священных преданий и наших мистических откровений”. Такова воля “доброго бога” (то есть сатаны).

По милости Своей Господь поставил на время нашу Русскую Православную Церковь как бы в стороне от того противоцерковного движения, которое развилось на Западе вследствие отпадения этого Запада от чистоты Православия. Много веков наша святая мать-Церковь укрывалась в тихой пристани Восточного Православия от бурь римского самочиния и протестантского отступничества. Господь как бы готовил ее к великому подвигу, укрепляя в ней основы спасительного учения веры подвигами просиявших в ней святых Божиих, проявлением благодатной силы Божией в чудесах от святых икон, преимущественно Пречистой Матери Своей, и от мощей угодников Божиих, дабы она в свое время стала во всеоружии истины противу козней сатаны. И время это, кажется, уже наступило. Ядовитые ветры всяческих лжеучений с особою силою веют у нас теперь на Руси. Еще двести лет назад, вследствие нашего сближения с отступниками от своей Церкви, немцами, к нам стали проникать их лжеучения — сначала тайно, потом все открытое и открытое, пока наконец, в самое последнее время, благодаря лживой теории “свободы совести”, уже работают во вред Церкви открыто, отравляя чад Православия всякими ересями — от баптизма до социализма и материализма. Все то, что сорок пять лет назад было намечено в плане разрушения Церкви “одиннадцатью величайшими святителями” масонства, совершается теперь и у нас на глазах, в нашей Православной России: появились и теософия, и оккультизм, и спиритизм, и все виды теизма; всякие социалы открыто заседают в законодательных учреждениях; уже толкуют и под шумок проводят в жизнь лаицизацию школы; идет война против праздников Господних; всеми указанными в плане способами дискредитируется Церковь и ее служители: особенно нападают на монашество и монастыри; причем без стеснения клевещут на них даже в отрывных календарях; появляются и памфлеты, и сатиры в духе Вольтера; уже нередки случаи, когда родители “стыдятся” крестить детей... Появляются и “лжепророки, лжесвятые”, коим верят как рабам Божиим, как подвижникам, даже люди интеллигентные; проникает зло и в наши духовные школы, приготовляющие пастырей Церкви, появляются — слава Богу, пока единицами — и пастыри вроде Гапона, Петрова и Михаила Семенова, ослепляемые масонскими теориями... Видимо, сатана уже нашел пути и в ограду нашей Церкви. Не все благополучно и в нашей русской богословской науке. Вспомнить хотя бы выходку протоиерея Остроумова против церковного предания об успении Богоматери или священника И. Димитриевского, отрицающего тайну искупления; мало того: среди нас, епископов, явился отрицающий пресуществление в Таинстве Причащения... Пусть это не имеет никакой связи с масонами, но нет сомнения, что масонская печать поддерживает таких писателей, как представителей прогрессивного движения и будет им покровительствовать, если бы власть церковная стала ограничивать их выступления. Без сомнения, поклонники “доброго бога” (с малой буквы, то есть сатанисты) зорко следят за тем, какой всход дают их семена на ниве нашей Православной Церкви. И вот что говорит их сатанинский план:

“Когда самодержавная Россия сделается цитаделью адонаизма, мы спустим с цепи революционеров-нигилистов и безбожников и вызовем сокрушительную социальную катастрофу, которая покажет всему миру во всем его ужасе абсолютный атеизм как причину одичания и самого кровавого беспорядка...”

Такова угроза России за то, что она православною была во все время, пока западные народы были совращаемы в разные ереси протестантизма, за то, что она была оплотом истинного Богопочитания и веры. Масоны помнят, что сказал Пушкин о русском бунте и, очевидно, рассчитывают на него, когда он им понадобится...

В заключение должен указать еще на одну хитрость этих человеконенавистников: они умеют прятаться до поры до времени, подобно своему “богу”-сатане. В обществе о них как-то “не принято говорить”. Попытайтесь заговорить о них в интеллигентном обществе; сейчас же постараются замять разговор, перевести его на другую тему: зачем-де говорить о том, чего нет или, может быть, и есть, но стоит ли о них говорить? Это-де какие-то мечтатели, фантазеры, не следует-де придавать им какое-либо значение. А иногда на вас посмотрят как на ненормального, как на помешанного человека. “Не принято” в хорошем обществе говорить и о сатане: кто-де теперь верит в его существование? Но охотно говорят о спиритизме, оккультизме, теософии и подобных лжемудрованиях, вовсе не подозревая, что все это — та же масонщина, что число последователей этих сект считается миллионами. Шестьдесят лет тому назад, в 1855 году, в одной Америке спиритов насчитывалось до двенадцати миллионов при шестидесяти тысячах медиумов: сколько же их теперь? По меньшей мере в пять раз больше... И это — только спиритов, не считая прочих еретиков... Так вот и подумайте, как велика опасность христианству от этих большею частию отступников от него. И у нас на Руси их насчитывают до миллиона, есть они и в среде знати нашей, а в такие тревожные времена, как переживаемые ныне, число их очень увеличивается. Газеты же как будто нарочито их рекламируют, помещая иногда отчеты об их сеансах. Они издают и свои журналы...

Пастыри Христовой Церкви! Верные их чада, православные русские люди! Дерзаю повторить слова великого апостола Павла:

Все вы — сыны света и сыны дня: мы — не сыны ночи, ни тьмы. Итак, не будем спать, как и прочие, но будем бодрствовать и трезвиться... Да трезвимся, облекшись в броню веры и любви и в шлем надежды спасения... (1 Сол. 5, 5-6. 8). Смотрите... чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу (Кол. 2, 8).

К тому же призывает и другой апостол первоверховный:

Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого проглотить. Противостойте ему твердою верою (1 Пет. 5, 8-9).

Мы — чада Церкви Апостольской; будем же носить в сердцах своих святые заветы апостолов так же верно, как они носили заветы Самого Господа Иисуса Христа.

Р.S. Упоминаемый в сей статье “план борьбы с Христовой Церковью, выработанный в Чарльзстоуне”, можно в полном переводе читать в только что вышедшей книге господина С. Нилуса “Близ есть, при дверях”.

МИТРОПОЛИТ ФИЛАРЕТ О ТАЙНЕ ИСКУПЛЕНИЯ

Какие скорбные письма в последнее время приходится получать!..

Пишет, например, один верный Православной Церкви русский человек: “Душа вся изныла, не нахожу себе места”. И затем, перечислив печальные обстоятельства в современной церковной жизни: упадок церковной дисциплины даже среди иерархов, шатания религиозной мысли в обществе, в печати, постоянное вмешательство непрошеных радетелей блага церковного в этой печати, выступления модных “церковнообновленцев” с их разрушительными планами и мечтаниями, и при всем этом — отсутствие твердой руки, которая управляла бы рулем церковным в наше непогодное время, автор письма восклицает: “Что делать? Куда идти, чтобы остаться православным мне и детям до последнего издыхания?..”

Итак, вот до чего смущается душа православная: она как будто начинает терять надежду, что наша Русь останется Православною, и спрашивает: “Куда идти? В единоверие? Или к Вселенскому Патриарху? Или еще куда?” Для нее спасение души превыше всего, но вот сие-то сокровище она и боится утратить при виде того, что творится в недрах Церкви, какие течения грозят кораблю Христову...

До этого, конечно, еще не дошло; но “смущающие” обстоятельства и признаки возможности какого-то раскола все накапливаются. На этот раз я не буду указывать на “имебожное” лжеучение, которое нашло себе если не прямую защиту, то некое покровительство во имя якобы раскрытия самой истины, “в поисках этой истины”, в “Миссионерском Обозрении”, дающем место защите лжеучения самим его распространителем А. Булатовичем и не желающем считаться ни с грамотами двух Вселенских Патриархов, ни с посланием Святейшего Синода. Я хочу отметить тревожащий и мою архиерейскую совесть признак некоего уклонения наших присяжных богословов от того учения об искуплении, какое нам преподается в Пространном Православном Катехизисе. Есть книги, коих касаться надо осторожно. Сто лет православные люди, не только русские, но и другие народности, научаются вере при помощи этого Катехизиса, написанного великим богословом митрополитом Филаретом. Критиковать учебную книгу, сотни раз на протяжении ста лет одобренную церковною властию для употребления в школах, принадлежащую перу такого авторитета, какие являются даже во всей церковной истории единицами на протяжении веков, — не слишком ли дерзновенно для современных нам богословов, еще не стяжавших такой авторитетности, какою стал знаменитый святитель Филарет? Провозглашать в собрании съезда законоучителей, а потом печатать в духовном издании, что понятия об искуплении, изложенные в Катехизисе, “режут ухо”, что они “не только не уясняют раскрываемой тайны, но, наоборот, затемняют ее”, да еще и “безнадежно”, что они “искажают христианское представление о Боге и Сыне Божием и вносят страшную путаницу во все христианское мировоззрение” — не значит ли обвинять не только великого святителя — автора Катехизиса, но и всю Русскую Церковь, скажу не обинуясь, в ереси, едва не в богохульстве? “В самом деле, — говорит священник И. Димитриевский, — если Богу необходимо удовлетворение и непременно полное, то Он уже не Бог любви, а суровый повелитель, который не знает прощения, а только полностью ищет своего, и это — по отношению к Сыну Своему: какой отец способен на такое бессердечие? Если Сын Божий должен явить бесконечную заслугу пред Богом Отцом, то Сын уже не сын, а наемник, и Отец — не отец, а господин, ибо какой отец требует, чтобы сын заслужил у него любовь? Да и заслуженная любовь — разве любовь? Нет, это воздаяние, плата за услугу, а не любовь. А право Христа, приобретенное страданиями? Разве это не ужас?!. Отец требует, чтобы Сын пострадал, видит эти страдания, расценивает и, когда находит, что они бесконечно велики, тогда дает Сыну право на спасение всех людей?!. А разве можно перелагать ответственность за грехи виновных на невинного? Здесь исчезает уже и самое право, не только любовь...”

Так жестоко раскритиковал священник И. Димитриевский великого святителя Филарета за его Катехизис, а вместе с ним обличил и церковную власть, на протяжении ста лет не замечавшую таких “ужасных” понятий, заключающихся в нашем Православном Катехизисе. Не правда ли: смело, совсем не в духе Лютера и наших современных богоискателей, и без Церкви мудрствующих богословов?

К сожалению, отец И. Димитриевский не одинок в своей критике так называемой “юридической теории” искупления рода человеческого. Как у него, так и у всех его единомышленников замечается какое-то стремление отожествить эту теорию с теорией римского права, измерять православное учение об искуплении именно этой теорией, приписывать самое учение Православного Катехизиса влиянию учения Римской Церкви о том же предмете. Римская Церковь внесла земной элемент в небесное учение, так сказать, оземленила его; там учение о правосудии как свойстве Божием в учении об искуплении как бы противополагается учению о любви Божией; а в православном учении в самом правосудии Божием является любовь Божия. Если бы творения митрополита Филарета были изучаемы поглубже, то в них наши богословы находили бы ответы на многие вопросы, которые возникают у них теперь, между тем как великий святитель решал их сто лет назад, будучи еще в сане архимандрита. В сущности, оставаясь на точке зрения латинян, критики юридической теории подобно Лютеру не могут выйти из дилеммы: или правосудие, или любовь, а потому у них в суждениях правосудие как бы бледнеет пред лицом любви и они боятся употреблять термины из области юридической. А святитель Филарет вот что говорит по этому вопросу:

“Христианин! Пройди путем, который открывает тебе раздирающаяся завеса таинств; вниди во внутреннее святилище страданий Иисусовых, оставя за тобою внешний двор, отданный языкам на попрание. Что там? Ничего, кроме святой и блаженной любви Отца и Сына и Святого Духа к грешному и окаянному роду человеческому:

Любовь Отца — распинающая. Любовь Сына — распинаемая.

Любовь Духа — торжествующая силою крестною.

Тако возлюби Бог мир!”

В благоговейном созерцании великой и предивной тайны искупления рода человеческого страданиями Господа Иисуса Христа, Сына Божия, святитель вместо слова “рассуждать” употребляет, с свойственную ему мудростию, слово “немотствовать”. “О сей-то любви, — говорит он, — да будет позволено мало нечто немотствовать пред вами, поелику изрещи ея даже и невозможно, так что само Слово Божие, дабы совершенно изобразить ее, умолкло на кресте. Сие же Слово и сия любовь да дарует нам и немотствовать, и внимать немотствованию, подобно как дети одной матери ея сердцем и ея словами взаимно немотствуют и разумеют немотствование”. Так благоговел великий богослов пред тайной искупления, проявленной в непостижимом для нашего ума сочетании бесконечного правосудия Божия с столь же бесконечною любовию Божией. Потому-то и называется сие дело Божие тайною, что оно непостижимо для человеческого ума, выходит за пределы нашего разумения и только при свете Слова Божия может быть отчасти разумеваемо, но не вполне уясняемо теориями нашего мышления.

“Кажется, — говорит святитель, — мы, и приникая в тайну распятия, и усматривая в страданиях Сына Божия волю Отца Его, более ощущаем ужас Его правосудия, нежели сладость любви Его. Но сие долженствует, уверяют нас, не в отсутствии самой любви, а токмо в недостатке нашей готовности к принятию ее внушений. Бояйся же не совершися в любви (1 Ин. 4, 18), говорит ученик любви. Очистим и расширим око наше любовию, и там, где оно смежалось страхом Божия суда, насладимся зрением любви Божией. Бог любы есть (16), говорит тот же созерцатель любви. Бог есть любовь по существу и самое существо любви; все Его свойства суть облачения любви; все действия — выражения любви. В ней обитает Его всемогущество всею полнотою своею; она есть истина, когда осуществует возлюбляемое; она есть Его премудрость, когда учреждает существующее или существовать имеющее, по закону истины; она есть Его благость, когда премудро раздает истинные дары свои; наконец, она есть Его правосудие, когда степени и роды ниспосылаемых или удерживаемых даров своих измеряет премудростию и благостию, ради высочайшего блага всех своих созданий. Приближьтесь и рассмотрите грозное лицо правосудия Божия, и вы точно узнаете в нем кроткий взор любви Божией. Человек своим грехом заградил от себя присносущий источник любви Божией: и сия любовь вооружается правдою и судом, — для чего? — дабы разрушить сей оплот разделения. Но как ничтожное существо грешника, под ударами очищающего правосудия, невозвратно сокрушилось бы, подобно сосуду скудельному, то непостижимый Душелюбец посылает единосущную Любовь Свою, то есть единородного Сына Своего, дабы Сей, нося же всяческая глаголом силы Своея (Евр. 1, 3), восприятою на Себя плотию нашею, кроме греха понес и тяжесть наших немощей, и тяжесть подвигшегося на нас правосудия: и Един истощив стрелы гнева, изощренные на все человечество, в крестных язвах Своих открыл бы незаградимые источники милосердия и любви, долженствующие упоить всю, проклятую некогда землю благословениями, жизнию и блаженством. Тако возлюби Бог мир!

МОИМ ЧИТАТЕЛЯМ

В первые дни марта совершились события, потрясшие до основания весь строй государственной жизни на Руси. Из Высочайшего Манифеста и заявления Великого князя Михаила Александровича читатели мои видят, что у нас нет больше Царя...

Смиримся под крепкую руку Царя Небесного! Видно, так было Ему угодно. Мы переживаем такой момент в родной нашей истории, в который решается на весах правды Божией судьба Руси, когда-то Святой, а ныне грешной зело-зело: быть ли ей великой державой, каковой она была, или не быть? Судит ли Господь ей послужить человечеству тем, чем Бог ее благословил, или отнимется от нее Царствие Божие и дастся народу, творящему плоды его? И решение сих вопросов зависит всецело от нас: Бог и ныне готов принять кающихся.

Сердце содрогается при мысли, что в такое-то время страшный, озлобленный, изголодавшийся, как лютый зверь, враг уже овладел несколькими областями нашими и стремится вторгнуться в самые недра коренной Руси. Забудем все разногласия, все споры и раздоры: объединимся сердцами все как один человек. Верховная власть теперь в руках Государственной Думы; она обещает всецело отдать себя великому делу изгнания врага. Поможем ей все, кто чем может: кто пламенным словом любви к Отечеству, кто своим достоянием, если оно есть, кто добрым советом, а все — горячею покаянною молитвою к прогневанному Господу Богу: прости, Господи, многогрешную Русь, помоги ей победити врага и супостата, помоги устроиться по единой воле Твоей, умиротвори, приведи к единомыслию всех русских людей, не попусти погибнуть народу, который хотя и грешен пред Тобою несказанно, но кается, плачет у подножия Твоего животворящего креста... Мати Божия! Спаси землю Русскую!..

МИТРОПОЛИТ ФИЛАРЕТ О ТАЙНЕ ИСКУПЛЕНИЯ
Окончание

Но если Отец Небесный из любви к миру предает единородного Сына Своего, то равно и Сын из любви к миру предает Себя Самого: и как любовь распинает, так любовь же и распинается. Ибо хотя не может Сын творити о Себе ничесоже, но ничего также Он не может творить и вопреки Себе. Он не ищет Своей воли (см.: Ин. 5, 30), но потому, что есть вечный наследник и обладатель воли Отца Своего. Пребывает в Его любви, но в ней и Сам восприемлет в Свою любовь все, Отцу любезное, как глаголет: возлюби Мя Отец, и Аз возлюбих вас (Ин. 15, 9-10). И таким образом любовь Отца Небесного, чрез Сына, простирается к миру: любовь единосущного Сына Божия вместе и восходит к Отцу Небесному, и нисходит к миру. Здесь имеющий очи да видит глубочайшее основание и первоначальный внутренний состав креста, из любви Сына Божия ко Всесвятому Отцу Своему, и любви их к человечеству согрешившему, одна другую пресекающих, и одна другой придержащихся, по-видимому разделяющих единое, но воистину соединяющих разделенное. Любовь к Богу ревнует по Боге, — любовь к человеку милует человека. Любовь к Богу требует, чтобы соблюден был закон правды Божией, — любовь к человеку не оставляет и нарушителя закона погибать в неправде своей. Любовь к Богу стремится поразить врага Божия, — любовь к человеку вочеловечивает Божество, дабы посредством любви к Богу обожить человечество, и, между тем как любовь к Богу возносит от земли Сына Человеческого (см.: Ин. 12, 32. 34),- любовь к человеку разверзает объятия Сына Божия к земнородным; сии противоположные стремления любви соприкасаются, уравновешиваются и слагают из себя то дивное средокрестие, в котором прощающая милость и судящая истина сретостеся, правда Божества и мир человечества облобызастася , чрез которое небесная истина возсиявает от земли, и правда уже не грозным оком приникает с небеси; Господь даст благость земле, и земля... даст плод свой небу (Пс. 84, 11-13).

О сем познахом любовь, яко Он по нас душу Свою положи (1 Ин. 3, 16). Углубляйтесь, христиане, в сие великое познание не одним словом и языком или слухом праздным, но и духом, и истиною, и вы придете наконец в то, если можно так сказать, содружество креста, что не будете находить сладчайшего удовольствия, как в духе созерцания взывать с Богоносным мужем: Любовь моя рапялася ... (Игнатий Богоносец. Слова и Речи. Т. I. С. 90-94).

Таково “немотствование”, то есть детский лепет, как в глубоком смирении пред тайной нашего искупления кровью Сына Божия именует свое, в сущности, глубокое богословствование наш великий учитель Церкви митрополит Филарет. Кто вчитается в слова его на Великий Пяток, на Крестопоклонную неделю, — а таких слов в собрании слов и речей до восьми, — тот должен видеть, что кроме теорий искупления римско-католических и протестантских есть у нас дивное учение православное. В то время когда латинский холодный юридизм, построяющий на началах человеческого разума и Божественное учение, доводит его до “summa jus — summa injuria”, а протестантский гордый рационализм путается в непримиримых противоречиях, не будучи в состоянии отрешиться от того же римского юридизма, — православное учение раскрывает дивную гармонию свойств Божиих в сочетании требований безконечного правосудия Божия с безконечной любовию — в той же любви, как основе всех свойств Божиих. Кто видел чудную картину нашего гениального художника В. М. Васнецова во Владимирском соборе в Киеве, тот наглядно поймет сердцем, что значат слова Святого Евангелия: Тако возлюби Бог мир. Бог Отец объемлет на лоне Своем Сына, страждущего на кресте. Так любовь сочетается с правосудием и правосудие, как “облачение”, выражение той же любви, примиряется с любовию, так, что по выражению великого святителя, “и начало, и середина, и конец Креста Христова — все одна любовь Божия. Как в чувственном сем мире, куда ни прострем взор, к востоку или западу, к югу или северу, всюду зрение упадет на неизмеримость неба: так в духовной области тайн, по всем измерениям Креста Христова, созерцание теряется в безпредельности любви Божией (Там же. С. 97). Любовь Отца Небесного распинает за нас Сына Своего Единородного; любовь Сына Божия сама предает себя на распятие не токмо святейшей руке Отца Своего, но и рукам грешников; любовь Божия, изливающаяся Духом Святым, наполняет горняя и дольняя, объемлет время и вечность, дабы ожестевшее и омертвевшее враждою против Бога растворить в живоносную и блаженную любовь” (С. 98).

Теперь вопрошаю отца И. Димитриевского: ужели такое раскрытие догмата искупления митрополитом Филаретом в его Катехизисе, — он, конечно, не мог противоречить сам себе, — ужели это есть “искажение христианского представления о Боге и Сыне Божием?” Ужели “вносит путаницу во все христианское мировоззрение”? Ужели “безнадежно затемняет тайну”?..

Не есть ли, напротив, вот такая критика Катехизиса митрополита Филарета — искажение самого Катехизиса под влиянием немецких богословов-юристов, при недостаточном ведении самого православного учения?

Знаю, что критика смущают выражения: “удовлетворение”, “заслуги”, “право”, “цена”... Но ведь эти термины святитель берет из Слова Божия по их смыслу и отчасти даже по букве; ведь только пропитанные юридическими науками, построенными на языческом римском праве, будут понимать их в языческом смысле; ведь без этих терминов нельзя обойтись при изъяснении непостижимого догмата искупления... Я сказал и повторяю: искупление есть тайна, в которую и Ангелы Божии желают проникнута, а потому, что бы ни говорили мы в объяснение ее, все же она не перестанет быть тайною, а потому надежнее положиться на объяснение, насколько возможно, такого авторитета, как наш Православный Катехизис. Ведь и святитель Филарет прибег к сравнению Иисуса Христа с Адамом не произвольно, а взял это сравнение у апостола Павла. Поэтому слишком неосторожно, скажу больше — кощунственно, делать выводы, что, по нашему Православному Катехизису, “Бог не есть Бог любви, а суровый повелитель, который не знает прощения, а только полностью ищет своего”, обвинять Бога в “бессердечии”; напротив, тако возлюби Бог мир, яко и Сына Своего дал есть ... Будто, по Катехизису, “Сын уже не сын, а наемник, и Отец — не отец, а господин”: Сын, приявший зрак раба, в подобии человечестем бывший, яко человек, — и страдал не Божеством, а Своим человечеством в подобии плоти греха, будучи безгрешен; умер, будучи бессмертен, — почему не может быть применен к Нему термин заслуги по Его человечеству? “Ужасается” отец Димитриевский и применению понятия права к Искупителю мира. Но ведь Он же именуется Ходатаем Бога и человеков. Он же есть Агнец, Божий, вземляй грехи мира. Он пришел отдать душу Свою для искупления многих. Он же есть умилостивление за грехи наши, жертва за наши грехи, Его кровь есть цена, коею мы куплены... ведь все это выражения Божественного Откровения по отношению к Сыну Божию, воплотившемуся для нашего спасения, и притом как к Сыну человеческому: так почему же понятия “права”, “заслуга”, “удовлетворения”, “цены” — суть “странные, порочащие имя Божие идеи?” В суждении об искуплении эти понятия и мыслятся по отношению к человечеству Христову, а поелику сие человечество нераздельно и неслиянно соединено с Божеством Его, то обычно говорится, что Сын Божий пострадал за нас, искупил нас кровию Своею и подобное. То, что соделала для нас любовь Божия, не может “порочить имя Божие”: напротив, это служит во славу Божию. И если Сын Божий, смирившийся до рабия образа, не стыдится нас братиями называти, то Он не осудит и нас, употребляющих термины человеческого правосудия в отношении к Его Божественному Правосудию, за недостатком на нашем человеческом языке слов для выражения всей полноты сей Божественной тайны. Святитель Филарет это и делает, опираясь на апостола Павла в сравнении Господа Иисуса Христа, яко нового Адама, с ветхим Адамом. Ведь и сами апостолы, а за ними и святые отцы, постоянно употребляют термины юридического свойства: ослушание, преступление, проклятие, жертва, умилостивление, выкуп и подобные, на что справедливо указывает господин Левитов в своей статье “В защиту юридической теории искупления” (“Вера и Разум”, май 1916 г.). Почему же нельзя сих терминов вводить в Православный Катехизис?..

Вопрос этот невольно останавливает на себе внимание в простоте верующего человека. В самом деле: откуда, из каких побуждений возникает это стремление перенести силу нашего внимания с Креста Господня на Его воплощение? Дело спасения нашего началось воплощением, а завершилось крестною смертию Господа (вспомните Его восклицание в минуту смерти: совершишася (Ин. 19, 30). Без воплощения, конечно, не было бы и смерти, не было бы того единения Его и нашей жизни, которое открывает нам тайну любви Божией; но без страданий и крестной смерти Господа не открылось бы всей полноты этой любви, не было бы Таинства Евхаристии, мы лишены были бы вкушения пречистого Тела Христова, лишены были бы святейшей и животворящей Крови Его. В воплощении Он, так сказать, породнился с нами, а в Святейшей Евхаристии — нас роднит с Собою: так завершается страданиями и смертию крестною дело нашего спасения, открывается вся полнота любви Его Божественной. Но смерть не имела никакого права на Него, яко безгрешного: Он умер за нас, вместо нас, как это и Сам Он говорит, как это мы исповедуем и в Символе нашей веры. Бог есть бесконечная любовь: как же сия любовь попускает единому Безгрешному умереть, яко грешному? Где же правда Божия, если бы та же Божественная любовь, породнившись с человеками, приискренне приобщившись плоти и крови их, взяв на Себя Грехи их, не стала между грешными людьми и Божией правдой, яко приносящая жертву и сама в жертву приносимая, яко приемлющая сию жертву и всех жертве сей приобщающая, как говорит иерей во время Херувимской песни: приносяй и приносимый, приемляй и раздаваемый... Крестный подвиг Господа Иисуса есть жертва за грехи всего мира, есть умилостивление правды Божией, есть завершение искупления нашего; воплощение Его есть начало сего искупительного подвига, без коего мы не могли бы вкушать Тела и Крови Его, а следовательно, не могли бы, по слову Его, быть и причастниками жизни вечной. Во всем величии открылась великая тайна искупления нашего в воскресении Господа нашего Иисуса Христа, в прославленной плоти Своей явившегося победителем смерти, которая была дотоле последствием греха, а с Его воскресением стала для верующих пасхою, переходом от земли на небо, от смерти в жизнь. Вот почему Православная Церковь с такою светлою торжественностью празднует Воскресение Христово, тогда как западные христиане, как бы остановившись на воплощении Сына Божия, праздник Рождества Христова праздную торжественнее, чем праздник Пасхи. Не оттого ли, не под влиянием ли западных богословов, появилось и у нас это стремление — дело нашего искупления полагать как бы все в воплощении Сына Божия, затемняя сим учение о Кресте Его, о Его страданиях и смерти как искупительной цене — скажем сие слово, следуя апостолу Павлу, который выражается: куплены есте ценою — пред Божиим правосудием? И, да простят мне новые богословы, приписывающие учение нашего Катехизиса влиянию римско-католических богословов, мне приходит мысль, что и их толкование догмата искупления не чуждо влияния западных богословов, только уже не католических, а противоположного лагеря: в этом толковании чувствуется какая-то бессознательная склонность замалчивать Божие правосудие, все объясняя одною любовию Божией. Как мы видели, так объясняет дело искупления и митрополит Филарет, но у него само правосудие является выражением любви, а тут о нем как бы замалчивают, а это может повести к выводам далеко не православным...

В заключение не могу не привести еще выдержки из другого Слова митрополита Филарета на Великий Пяток: так оно вдохновенно, так художественно и поучительно! Оно не только раскрывает, в меру разумения нашего, тайну искупления, но и поучает, как должно относиться к ней, в каком духе и как позволительно говорить о ней...

“Может ли правосудный Бог без пламенного гнева взирать на ежеминутного преступника? Может ли благий Творец с хладным пренебрежением внимать стоны бедствующей твари? Правосудие пробуждает мстительные громы; благость удерживает руку, готовую пустить их. Милосердие хочет подать страдальцу чашу спасения; бесчувственный сын погибели не терпит и напоминания о врачевании лютой болезни своей. Если бы неограниченная Премудрость не знала средства согласить непостижимые сии противоречия, разрушающие гармонию создания и союз их с своим Создателем, если бы не умела примирить — да, скажем, человечески Бога с Богом и потом Бога с человеком, то бы никогда не было речено в предвечном совете: сотворим человека (Быт. 1, 26). В плане бытия мира должно быть назначено пакибытие нравственного ничтожества — человека”. Далее святитель раскрывает по Евангелию, что Иисус Христос “есть Сын Божий, сияние славы Отчи и образ Ипостаси Его (Евр. 1, 3); Что Он есть Сын человеческий, приискренне приобщившийся плоти и крови (см.: Евр. 2, 14); Он — Бог, чтоб иметь силу понести на Себе немощи человеческие; Он — человек, чтобы соделать человеков причастниками Божественного естества (2 Пет. 1, 4). Он — сын Адамов, дабы вторым быть Адамом новых чад Божиих, — Авраамов, чтобы по образу Исаака представить Себя чистейшею, совершеннейшею жертвою Господу; Давидов, чтобы наследовать и восстановив царство благодати; наконец, Он есть вечная любовь, нисшедшая соединить с Собою отчужденных от нее грехом смертных, удовлетворить за них небесному Правосудию. Так самое рождение Иисуса указует на Его смерть. И какой величественный свет простирается над крестом, из сей точки зрения рассматриваемым! Сие титло, содержащее вину Невинного, сии служители мстящих законов, сие орудие казни — все сие произвольный Страдалец собирает окрест Себя для того, чтобы напомнить нам определение Вышнего судилища, которое исполняет земное неправосудие, в слепом неведении водимое одною злобою. Сии простертые руки объемлют и поддерживают мир над бездною, изрытою под ним его развратом. Сей угасающий взор еще испускает луч милосердия и, будучи устремлен горе, тысящекратно повторяет молитву, не только за виновных мучителей, но и еще более за совиновный человеческий род воссылаемую: Отче, отпусти им (Лк. 23, 34). Сия Божественная кровь... О Любовь бесконечная! Одной капли ее довольно было бы омыть наши беззакония и угасить геенну нашу, а Ты проливаешь ее потоками! О Милосердый даже до немилосердия! Прости упрекам изумленной благодарности!.

Довольно, довольно! — или нет: проливай до истощения сей неистощимый ток блаженства, сию воду жизни!.. Ах, я не знаю, что мне делать — плакать или радоваться?.. Плакать ли о Твоей смерти или радоваться о моем в ней бессмертии? Но уже довольно! У Креста Твоего милость и истина сретостеся, у гроба Твоего правда и мир облобызастася (Пс. 84, 11). Совершишася (Слова и Речи. Т. 1. С. 123-124).

ЕЩЕ О ТАЙНЕ ИСКУПЛЕНИЯ

Когда моя статья “Митрополит Филарет о тайне искупления” появилась в “Церковных Ведомостях”, я получил несколько писем, свидетельствующих, что этот догматический вопрос и в наше скудное верою время занимает умы многих верующих. Меня благодарили за освещение сего вопроса благоговейною мыслею великого богослова, столь благовременною в виду современных шатаний в области богословской мысли. Но нашелся один, впрочем трусливый, господин или отец — Бог его знает, который не имел мужества подписать свое имя, а все же хотел обличить меня едва ли не в богохульстве. Вероятно, для того, чтобы отвести мой взор от своей особы, он опустил свое письмо из деревенской глуши, откуда-то со станции Дольцы, Тульской губернии, и, укрывшись таким образом, отвел душу в довольно невежливом послании ко мне, которое привожу здесь целиком, чтобы читатели видели, до чего затуманены бывают мозги наших интеллигентов немецкими бреднями. Вот что он пишет:

“Архиепископ Никон! Никакого искупления не было да и быть не может. Пришествие на землю Спасителя есть только дело помощи праотцам в их успокоении после смерти. Распятие имеет только смысл вызванного необходимостью в мучениках и апостолах страдания за идею, также смысл помощи им в этом случае. Неужто так жесток Бог, как видно из вашей статьи? (Читатели знают, чьи мысли я излагал.) Разве вы забываете, что Он Бог? Да для чего все и заповеди-то, как не для самих людей? Христианство — монашество. Вы, епископы и русское монашество, спите!”

Вот и все письмо. Не буду останавливаться на последних фразах: в них не вижу ни смысла, ни связи с вопросом. При чем тут заповеди, монашество, какой-то сон епископов и монахов — не стоит говорить. Да и вообще, на анонимы я не отвечаю; но в этом письме так характерно отразился немецкий сумбур, коим заражаются наши даже духовные интеллигенты, что стоит отметить это явление. С какою самоуверенностью говорит этот якобы деревенский богослов! “Никакого, — видите ли, — искупления не было”. Мало того: “...И быть не может”. Что ему за дело, что и Сам Спаситель, и Его духоносные апостолы, и святые отцы, да и вся Церковь говорят об искуплении: господин аноним не хочет признавать сего догмата, и конец. “Помощь праотцам в их успокоении после смерти” — вот цель Пришествия Спасителя на землю. Выходит, что не нас ради человек, не нашего ради спасения сошел Господь с небес и воплотился. Не за нас распялся, как говорит вся Вселенская Церковь в своем Символе веры, — нет, а только... — заметьте: это слово “только” не мое, а автора письма: “только... помощи праотцам... после смерти”. О каких праотцах говорит автор, что разумеет под словом “помощь” — угадать трудно. “Распятие имеет только (опять только!) смысл вызванного необходимостью в мучениках и апостолах страдания за идею, также смысл помощи им в этом случае”. Это — еще туманнее... Что же: речь идет о том, что Господь Своими страданиями дал только пример им, что ли? Стало быть, они воодушевлялись только примером, а не благодатию Христовою? Видно, что автор слыхал о лжеучении Социна, Ричля и им подобных, впитывал в себя, как прогрессивный человек, их мудрования, но у него не дошло до ясного сознания даже и то, что он старался воспринять из их ереси. А уж о том, что все это старые ереси древних докетов, евеонитов и пелагеан — он, может быть, и не знает еще. А что он идет за Социном и Ричлем, это видно из его фразы: “...Неужто так жесток Бог?.. Разве вы забываете, что Он Бог?” Ну, что же, конечно, помню, что Бог есть Бог, и скажу вам, мой совопросник, что Бог есть Любовь, а из того, что говорит святитель Филарет о свойствах Божиих, вы должны были усмотреть, что и правосудие-то Божие есть само по себе только “одеяние любви”, проявление сей Божественной любви, как и все прочие свойства Божии. Да, Бог есть Любовь, и сия Любовь так возлюбила мир, что и Сына Своего дала для спасения мира. И о сей великой тайне любви поведала нам Сама же воплощенная Любовь — Сын Божий, давший Себя во искупление за всех, сей Агнец Божий, взявший на Себя грехи всего мира... Ведь вам же сказано, что не сухая юридическая правда человеческая лежит в основе теории искупления, принимаемой нашей Православною Церковию, а тайна Божественная, уму нашему недоступная, и только приемлемая верою и выражаемая словами Божественного Писания, как откровения Самого Господа, раскрытого Его апостолами. Или ваши Социны да Ричли мудрее Самого Христа Спасителя? И вы, господа анонимы со своими единомышленниками, коих развелось немало, воображаете, что, посылая мне из деревенской глуши свои неприличные письма и не желая выступать открыто в защиту своих немецких теорий, вы убедите меня? Напрасный труд! Со мною святитель Филарет, святые отцы и вся Православная Церковь. Поступать так, как вы поступаете, нечестно, недостойно православных людей... Стыдитесь!

Ныне, словом любовь всюду злоупотребляют. Во имя любви требуют упразднения правды, тем самым и самую любовь обращая только в безмолвного и бессильного свидетеля всякого насилия, вычеркивая из списка свойств Божиих правосудие, а по своей глупости забывая и Божию премудрость, всегда примиряющую Божию правду с Божественною любовию и свободою человека, ибо и премудрость, и правда, и всемогущество суть свойства все той же единой Любви, которая и есть первейшее свойство Божие. Да, Бог есть Любовь, Любовь праведная, всепремудрая, всемогущая. И она-то измыслила, выражаясь нашим несовершенным языком, спасение миру чрез искупление рода человеческого воплотившимся Сыном Божиим. Слово жестокость прилагать к Богу — значит богохульствовать, но и любовь без правосудия может превратиться в оскорбление заложенного в совести даже преступника чувства правды, требующего даже в падшем человеке удовлетворения. Как же можно допустить, чтобы суд правды Божией, произнесенный над человеком падшим: смертию умреши , — не был исполнен? И приговор сей совершается над нами доселе: но до искупления смерть царствовала, по выражению апостола Павла, в роде человеческом, как царица ужасов (так ее называет еще праведный Иов), простирая свою власть не только на тело, но и на душу, которая в ветхом завете, до сошествия во ад Спасителя мира, отводима была в область мрака, а ныне души праведных возносятся в селения небесные да и самая телесная смерть превращается в сон, временное успение, а это совершил Господь Своею смертию крестною. На Его Кресте правда и мир сретились, милость и истина облобызались, проявив себя в тайне искупления. Как не воскликнуть после сего с великим апостолом-мудрецом в благоговейном изумлении: о глубина богатства, и премудрости, и разума Божия, яко не испыхани судове Его и неисследовани путие Его!..

Немецкие мудрователи воспрошают: “Ужели Бог жесток?” Но тот факт, который они называют “жестокостью”, как ни толковать его: по нашему ли, как искупление, или по-ихнему, как помощь праотцам и страдальцам, все же остается, и обвинение в “жестокости” не устраняется. Бог Сына Своего не пощадил — это ведь Слово самого Сына Божия. Бессмертный по природе Своей, яко чуждый греха, которому смерть служит оброком, данью, умер страшною смертью, не будучи ей подвластен... Ужели это не “жестокость”, если принимать теорию сих мудрователей? О суемудрые мудрецы! Не хотят покорить свой ум в послушании веры и запутываются в собственных мудрованиях. Воистину буде Божие премудрие человек есть и немощное Божие крепчае человек есть! Они хотят и Божию любовь, и Божию премудрость измерять своим мерилом и готовы все дело спасения нашего перестроить по своему смышлению.

Искупление рода человеческого честною Кровию Спасителя мира, есть самый существенный, самый центральный догмат христианства. Велия благочестия тайна, что Бог явился во плоти; но самое воплощение есть лишь начальное деяние Божественной любви в деле нашего спасения, есть, по выражению Церкви, спасения нашего главизна , а искупление страданиями и смертию Господа — деяние завершительное. Вот почему и Спаситель, в последние минуты Своих страданий, с такою силою, как бы торжествуя завершение великого Своего подвига, воскликнул в слух неба и земли: Совершишася . Только в этот момент, когда пролита кровь нового завета, когда принесена жертва искупления, когда Он готов был предать дух Свой Богу Отцу, только теперь было закончено дело, порученное Ему Отцом: дело соверших, еже дал Ми еси, Отче, да сотворю. Эти слова он изрек несколькими часами раньше, но все же только тогда, когда шел в Гефсиманию, уже близок был к Голгофе, которая началась для Его духа в муках Гефсиманского великого всемирного подвига. Вот почему тот, кто отрицает тайну искупления, тайну крестной смерти Христовой, тот отрицает все христианство — тот не христианин. И враги христианства прежде всего и паче всего вооружаются против догмата искупления: отрицая его, они сводят все дело Христа Спасителя к человеческому делу учителя и смотрят на Господа нашего, в сущности, глазами язычников. Вот почему им так же, как и сатане, ненавистен Крест Господень и они поносят его как позорное оружие казни, гнушаются, а лучше сказать — боятся, знамения крестного, как знамения нашего спасения. Вот почему и мы всех последователей учения Социна, Ричли и им подобных считаем язычниками, отступниками от Христа, Искупителя мира. Пусть это ведают и наши неразумные отрицатели догмата искупления.

У КРЕСТОВ НА СВЯТОЙ ГОЛГОФЕ
На Великий пяток

Судьбами Божиими Отечество наше вот уже третий год находится под тяжелым крестом. А утешением всех крестоносцев служит, конечно, крест Христов.

Сегодня святая матерь наша — Православная Церковь возводит своих чад на священную Голгофу, где видны три страшных креста. И один из них привлекает к себе внимание всех, кто был там, кто проходил мимо Голгофы, кто нарочито приходил из Иерусалима, чтобы посмотреть на совершение казни над осужденными. Над этим Крестом читается надпись: “Иисус Назарянин Царь Иудейский”.

Этот Крест и есть средоточие всех крестов человеческих, крестов всего мира, ибо на нем, как на великом всемирном жертвеннике, принес Самого Себя в жертву Агнец Божий, взявший на Себя грехи всего мира, а потому и тягота всех крестов человеческих может быть понесена людьми только при помощи благодати сего великого Крестоносца, Который Сам вознес грехи наши, сию первооснову всякого нашего креста, телом Своим на древо крестное (см.: 1 Пет. 2, 24) и тем уже снял самую мучительную тяготу всякого креста — его безнадежность и неизбежность. Все люди — грешники, а потому и все крестоносцы; но одних крест низводит долу, тянет во ад, как низводил туда тяготою хуления разбойника, распятого ошуюю Господа, а для других служит лествицею, возводящею на небо, как это было с благоразумным разбойником, распятым одесную Спасителя. Неверие и ожесточение во зле первого лишало всякой надежды этого несчастного грешника и приводило к отчаянию; а смирение и вера второго облегчали тяготу его прегрешений и даже соделывали его, по выражению церковного песнопения, “богословом”, который удостоился исповедать распятого с ним Назарянина Господом и Царем неба и земли. Так животворящий Крест Господа нашего явился еще на Голгофе мерилом праведным, весами, показывающими ценность того, что таится в самых сокровенных глубинах душ человеческих. Людям казалось, что между этими двумя злодеями нет разности: тот и другой пойман в разбое, тот и другой присужден к позорнейшей смертной казни; но в очах Божиих — смотрите — как эти люди были различны, как противоположны друг другу! Должно думать, что и тот и другой, если не знали лично, то слыхали об Иисусе Назарянине, великом чудотворце, но один повторяет хулы первосвященников и книжников, издевается над Распятым вместе с ним Чудотворцем, а другой уговаривает товарища по несчастию, указывает на невинность Страждущего Господа; тот, в страшных корчах мучительной казни, в отчаянии своей мрачной души, изливает яд своей злобы на неповинного Страдальца, а этот глубоко сознает свои вины, сам осуждает себя и призывает к тому же товарища. Тот не хочет слушать благоразумного совета и в ожесточении злобы извергает свою несчастную душу во дно адово, а этот слышит от Господа дивное слово обетования: днесь со Мною будеши в раю... Душа ожесточенного злодея не способна была воспринять благодатную помощь простертой к нему шуйцы Господней, а душа благоразумного разбойника раскрылась для любви Искупителя мира и в Его Кресте нашла облегчение тяготы своих мук крестных: всю эту тяготу воспринял на Себя страждущий на Кресте Господь. Незримо для очей человеческих совершилась эта тайна любви Божией, восприемлющей смиренно кающуюся душу в лоно Свое и готовой восприять так же и всякую душу верующую, кающуюся, а главное — смиряющуюся... Крест одесную Распятого обратился в лествицу на небо, а ошуюю — во ад...

У Господа такой закон: Он взял на Себя грехи всего мира, Он готов всех и каждого грешника принять, как отец принял блудного сына в свои отеческие объятия, но никого не хочет спасать насильно. Он зовет нас, стучит в двери нашего грешного сердца, но если мы не слушаем Его, не хотим отворить этих дверей, то оставляет нас Своею благодатью и предоставляет своей погибельной участи. На двух разбойниках Он показал нам наглядно, как исполняется этот Его закон. И закон этот одинаково применяется как к отдельным людям, так и к целым народам. Все народы, как и отдельные лица, грешны, и все несут свои кресты, но одних эти кресты ведут к погибели, других очищают, облегчают от греха, приводят к сознанию своих грехов пред Богом, к всенародному покаянию. Нужно ли приводить примеры? Вспомните покаяние ниневитян, вспомните еврейский народ, вспомните нашу родную русскую историю. Сколько раз Господь вразумлял и наказывал евреев и наших предков тяжкими крестами! И эти наказания, когда видел Господь всенародное покаяние, обращались во славу Божию, служили для народов очищением и обновлением. Но тот же народ еврейский явил пример и крайнего ожесточения и сам себя подверг Божию гневу и доселе несет на себе ту страшную клятву, которую призвал на себя, когда кричал Пилату: “кровь Его на нас и чадех наших”... Которому же из разбойников он уподобился — нужно ли говорить?

Братие! Во дни страданий нашего Господа пойдем мысленно, по зову матери-Церкви на святую Голгофу. Станем там под Крестом Господнем. Содрогнемся от мук и безумных речей ожесточенного злодея, послушаем благоразумного разбойника и его покаянный вопль: помяни мя. Господи, егда приидеши во царствии Твоем! Не мы только, но и весь наш русский народ — все мы тяжко согрешили пред Богом. И вот Господь возложил на нас тяжелый, доселе еще небывалый крест этой ужасной войны. Каяться надо, возлюбленные! Ослабели мы духовно, нуждаемся в поддержке, ходатайстве... А вот и незаменимая, всесильная Ходатаица наша стоит тут же, под Крестом Господа нашего. Святитель Димитрий Ростовский говорит, что Матерь Божия стояла именно между Крестом Господа и Сына Своего и крестом благоразумного разбойника. Ее таинственному ходатайству он приписывает и обращение этого бывшего злодея с таким умилительным и сокрушенным воплем покаяния и дерзновенной мольбы, чтобы Господь, Которого он и на Кресте признал за Царя Небесного, помянул его во Царствии Своем.

Братия, православные русские люди! У Креста, у гроба Господня, переживая тяжкую скорбь родной нашей матери — России, припадем сокрушенным сердцем ко Господу и будем каяться и за себя, и за всю нашу грешную Русь. Будем повторять мольбу благоразумного разбойника: помяни нас, Господи, не забудь нас, грешных!.. Пощади наше Отечество! Будем умолять и Матерь милосердия: Заступница наша усердная, Мати Господа, нас ради на Кресте руце простершего! Заступись за нас, за грешную, но благоговейно Тебя чтущую, присно иконы Твои прославляющую Россию! Стань между нами и прогеневанным нами Господом и умоли Его помиловать нас: много бо может Твоя молитва Матерняя к Его благосердию. Аминь.

ПАСХАЛЬНЫЙ ПРИВЕТ ТРОИЦКИХ ИНОКОВ ХРИСТОЛЮБИВЫМ ВОИНАМ

Христос Воскресе!

Возлюбленные наши братья, воины христолюбивые!

Божие благословение вам из обители преподобного отца нашего Сергия, Радонежского и всея России чудотворца, и сердечный привет от нас, иноков ее, ваших недостойных богомольцев, с великим праздником Воскресения Христова.
Христос Воскресе!

В третий раз встречаете вы Пасху Господню на полях брани, в окопах и блиндажах, в непрестанных битвах, отстаивая своею богатырской грудью нашу матушку — Русь Православную, защищая родную землю от безбожного врага и супостата, от немца бесчеловечного, от турка поганого, от своего же, как это горько сказать, брата-изменника — болгарина. Тяжел ваш подвиг, но, слава Богу, мы слышим, мы знаем, что вы стойко, бодро, мужественно, как герои, как богатыри старой Руси, стоите на страже родной земли, что вы не унываете, а на Бога уповаете, вы веруете, а с вами и мы всем сердцем веруем, что Господь, праведно наказующий нас за грехи наши, видит и правду нашу, видит обиду врагов наших, видит и скорби великие, какие несет наша Русь-матушка, несут родные нам русские люди, много веков страдавшие за веру православную от немцев в древнем уделе славного нашего князя Владимира — Галичине и Буковине, видит Господь и все, что терпят наши братья-славяне: черногорцы, сербы, хорваты, чехи, словаки и другие славянские племена, терпят только за то, что не хотят превратиться в немцев: все это видит Господь и — не даст жезла грешных на жребии праведных, не даст больше в обиду невинно страждущих: придет час суда Его праведного, и восстанет Он на врагов наших с силою многою, и расточатся они от гнева ярости Его, и побегут от вас, от лица нашего воинства христолюбивого... И возглаголет тогда Господь мир на люди Своя, на обращающие сердца к Нему, и отдохнете тогда вы от подвигов ваших в родных семьях ваших, и прославим мы все Господа сил, и воспоем песнь чудную: с нами Бог, разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог! Да воскреснет Бог и расточатся врази Его и наши! И веруем мы, и молим Бога, чтобы скорее приблизился этот желанный час победы над врагом, который забыл Бога, забыл, что они, немцы, были когда-то христианами, были людьми, а теперь стали лютыми зверьми...

Христос воскресе, родные наши победоносные воины! Он, всемогущий, во славе Своей сошел в самые глубины адовы и победил исконного врага нашего, сатану, сокрушил его силы, освободил от его власти ветхозаветных праотцов рода человеческого, с верою ожидавших там Его Пришествия: Он ли не победит отступников Своих, новых последователей сатаны, его учеников, отрекшихся от всех законов Божеских и человеческих, ожесточившихся хуже зверей, истребляющих мирных жителей, не щадящих ни женщин, ни детей, ни беспомощных старцев и стариц, ни на одре лежащих, — врагов, проливающих кровь их, яко воду, бесчеловечно потопляющих мирные корабли, пускающих свои удушливые газы не только на вас, воинов, но и на мирные грады и веси, на безоружных жителей?..

Грешники мы, много согрешили пред Богом и стоим наказания в переживаемых нами бедствиях войны, но все же мы — Божии, мы не отрекаемся от Господа нашего Иисуса Христа, признаем, сердцем приемлем Его святые заповеди; правда, часто нарушаем их, но каемся в немощи своей пред Ним и уповаем на Его бесконечное милосердие. Воскрес Он, Победитель ада и смерти, и мы крепко веруем, что Он милостиво воззрит на скорби наши, обратит их в радость победы по молитвам Своей Пречистой Матери, нашей Заступницы усердной, и святых угодников Божиих, Престолу Его предстоящих. Ведайте, братья наши, верные сыны Руси Святой: за вас молится Святая матерь наша — Церковь Православная, за вас молится Царица Небесная, за вас молятся родные наши угодники Божии, каковы преподобные отцы наши Сергий Радонежский и Серафим Саровский, молятся древние витязи наши, как Александр Невский, когда-то разбивший на голову немцев на льду Чудского озера в так называемом Ледовом побоище, благоверные князья Борис и Глеб, в победах ему помогавшие, все князья — страдальцы за Русскую землю; молятся за вас и ваши братья-воины, уже в настоящую войну положившие душу свою за веру православную и Отечество, — они молятся вместе с душами тех святых мучеников, о коих повествует Откровение, бывшее великому апостолу любви Иоанну Богослову: и видех, пишет святой Иоанн в Апокалипсисе своем, видех под алтарем души избиенных за слово Божие и за свидетельство, еже имеяху. И воэопиша гласом великим, глаголюще: доколе, Владыко Святый и Истинный, не судиши и не мстиши крове нашея от живущих на земли? ( Апок. 6, 10). Вот так же — веруем — вопиют и души ваших собратий, убиенных за веру православную, за родную землю, вопиют и жалуются Богу на лютые беззакония врагов наших, просят у Бога помощи вам и победы над ними.

И видел тайновидец, апостол Христов, что даны были сим мученикам одежды белые, в знак очищения их от тех немощей человеческих, какие всем нам свойственны, и было им сказано, чтобы успокоились они на малое время, пока и сотрудники их, и братья их, которым суждено Богом быть убитым, как и они, дополнят определенное Богом число. И мы веруем, что не оставляет Господь милосердный без ответа, без утешения и братьев ваших, к Нему отшедших, — да, братьев-воинов, отшедших к Нему подобно благоразумному разбойнику, которому Господь сказал со Креста: днесь со Мною будеши в рай!.. Не напрасно же одна раба Божия, великая подвижница, ученица преподобного Серафима Саровского, 116-летняя старица Дивеевской обители, Параскева Ивановна, видела во время страшных битв на нашем Западном фронте в августе 1914 года некое видение и ликовала духом, восклицая: “Ах, как милостив-то Господь! Сколько разбойничков-то идет в рай!..” Не напрасно один христолюбивый воин, раненный на поле сражения, очнувшись в полночь, видел Матерь Божию, как Она, Матерь милосердия, ходила по полю битвы и возлагала венцы на головы убиенных воинов-мучеников. Поистине, братие, кто есть человек, говорит слово Божие, иже поживет и не согрешит? А потому и нам, грешным, и вам прилично уподобляться благоразумному разбойнику и, склоняясь каждый под тяжестью креста своего, во смирении взывать: помяни мя. Господи, егда приидеши во царствии Твоем, дабы в час смертный услышать от Него: днесь со Мною будете в рай, а кто полагает душу свою за веру православную и Отечество, тому получить и венец мученический из рук Самой преблагословенной Матери Божией...

Да укрепляет же все это веру в святость подвига вашего! Да возрадуется сердце ваше радостию райскою о воскресшем Господе! В день сего великого, пресветлого праздника, когда небо и земля ликуют, обращаемся и мы вместе с Церковию с приветом радости и торжества: Христос воскресе, наши дорогие братья-воины! Да расточатся враги ваши и наши, да бежат от лица вашего и да исчезнут в битвах, яко исчезает их удушливый дым от ветра и яко тает воск от лица огня, тако да погибнут полчища их от лица христолюбивого воинства нашего, от вас; Христовы воины — наши братья, верные сыны нашей матери — Руси Православной... Христос Воскресе!

Священноархимандрит Лавры митрополит Макарий.
Редактор Троицких изданий архиепископ Никон.
Наместник Лавры архимандрит Кронид
со всею о Христе братиею.

РУСЬ ЗЕМНАЯ. ОБРАТИСЬ К РУСИ НЕБЕСНОЙ!

Святой апостол Павел писал к ученику своему Тимофею: благочестие на все полезно, имея обетование жизни настоящей и будущей (1 Тим. 4, 8). У святых отцов слово благочестие, когда речь идет о вере, означает Православие. Наше святое Православие не только указует путь и благодатно руководит нас к Царству Небесному, не только носит в себе “обетование жизни будущей”, но полезно и для здешней земной жизни, именно потому, что служит звеном, соединяющим землю с небом, жизнь здешнюю с жизнию вечною, открывающим путь благодатного общения нашей земной Руси с нашею же Русью небесною. Оглянитесь назад, в века минувшие: со дней блаженной княгини Ольги и ее великого внука — нашего просветителя князя Владимира, — сколько святых Божиих просияло благочестием на Русской земле! Есть в Сергиевой пустыни, под Петроградом, в храме, построенном ее настоятелем-художником архимандритом Игнатием, на стенах большая картина, простирающаяся чрез весь храм: это — Святая Русь. Вот впереди всех русские первомученики Феодор варяг и его сын Иоанн, и тут же княгиня Ольга, князь Владимир, а за ними идут-идут непрерывною чередою ко Христу Спасителю православные русские люди, в подвигах добродетелей просиявшие, Богом прославленные и Церковию к лику святых Божиих причисленные, — идут чрез все века, за все девятьсот лет Православия на Руси — сонм многих зело-зело... Тут и святители, печальники родной земли, тут и великие подвижники, преподобные, и великие князья, умевшие сочетать подвиг благочестия, подвиг смирения и молитвы, с княжескими порфирами, тут и воины, и дети, и мужи совета и разума, и простецы, и девы подвижницы, и вдовицы, себя всецело Богу предавшие... Выделяются среди них носители великого подвига Христа ради юродства: этот великий подвиг отречения от самого разума во имя Христово пришелся особенно по душе русскому человеку: в то время как в Греческой Церкви за девятнадцать веков сих “буих Христа ради” едва насчитаешь пять-шесть, в нашей Русской Церкви их число достигает за девять веков до полусотни. Русский человек и в подвигах Богоугождения так же беззаветно широк душою, как и в делах жизни земной. “Если уж служить Богу, так служить беззаветно, всем существом своим, всею душою, с отречением, если только Богу это угодно, не только от всех благ земных, от имущества, семейных радостей, всяких почестей, но и от самого разума своего: пусть считают меня все безумцем — если Богу угодно принять мою жертву, я готов и на это!..” И Бог благословлял тех, кто видел указания Его Промысла и вступил на сей путь, и жили эти подвижники на земле, как выходцы из другого мира, как птицы небесные, не имеющие даже и гнездышка своего, где бы главу склонить... Такова была наша Святая Русь. Она теперь у Бога, на небе, она уже не земная, а небесная Русь.

Но забыла ли она свою земную родину? Все ли она порвала с землей?

Нет и нет!.. Ведь их связывает с земною Русью святое чувство любви, а любы николиже отпадает, никогда не престает, всегда горит и греет, несмотря на пространство и время, несмотря на расстояние неба от земли... Там, на небе, это чувство еще пламеннее, еще ярче горит, как свеча, пред Богом, там молитвы святых, как благоуханный дым кадильный, по свидетельству Иоанна Богослова, несутся к Престолу Божию за грешный мир. О любовь святая, о луч Существа Божия, ибо Сам Бог есть любовь; как счастливы мы, православные, что согреваемся тобою, что сердцем можем чувствовать, по мере нашей веры, делами любви свидетельствуемой, как ты возбуждаешь к молитве за грешную Русь земную — святых Руси небесной, святых Божиих, нам родных по крови, по отечеству: ведь было бы оскорблением для них думать, будто они забыли нас, не молятся о своей родной России... Так учит наша мать, Церковь Православная. Лишь бы мы не забыли родных наших печальников, угодников Божиих, в родной земле нашей просиявших, а они-то уж никогда не забудут нас. И пока мы не погибли вечною погибелью, небо для нас отверзто, святые угодники готовы слушать наши молитвы и возносить их, очищая их своею чистою, небесною молитвою, к Престолу Божию. Пока есть время, пока не до конца прогневался Господь, Судия праведный, пока еще терпит Он грехам нашим, вспомни, земная Русь Православная, о Руси небесной; вспомните, братья, русские люди, в ком еще теплится вера родная, в ком не погас огонек любви к родной Церкви-матери, вспомните, что там, на небе, есть у нас крепкие печальники и заступники пред Богом: обратимся же к ним целым сердцем с молитвенным воплем о родной земле.

МОЛИТВА НЕБЕСНЫМ ПЕЧАЛЬНИКАМ РУССКОЙ ЗЕМЛИ

О великие печальники и заступники наши пред Богом за землю Российскую! Святители Христовы:

Петре, Алексие, Ионо и Филиппе, и священномучениче Ермогене, преподобные отцы наши Антоние и Феодосие, Зосиме и Савватие, Сергие и Никоне, и все новые чудотворцы, во дни наши Богом прославленные: Феодосие, Серафиме, Иоасафе, Питириме, Иоанне и прочие угодники Божии, в пределах Руси Православной просиявшие! Услышите многоскорбную молитву нас, грешных русских людей: наша, некогда Святая Русь, ваше Отечество, погибает от беззаконий сынов своих. Уже колеблется спасительное Православие, уже сверкает меч Божий над бесплодным древом Руси грешной, уже слышится в совести нашей грозный приговор Господа: отымется от вас Царствие Божие и дастся народу, творящему плоды его. Мы все же дерзаем именовать вас своими родными: вы родные нам по крови, по земному вашему Отечеству, вы — наши самые близкие заступники пред Богом. Зрите скорбь нашу великую, зрите беду нашу лютую, общую беду родной вам земли... Придите же на помощь ей, умолите Владычицу мира — Матерь Божию, да смилуется Она, Милосердая, над нами, грешными; тысячу лет Она покрывала, заступала Русь во всех бедах и напастях ее; да не отвратит и ныне лица Своего от народа русского за грехи наши, да станет между нами и прогневанным Сыном Своим и Богом, и, воздевая пречистые Свои руки, паки и паки да умолит Его милосердие преложити гнев на милость ради той крови, которой так много пролито нашими воинами за Божию правду, за братии своих, за веру православную и родную землю, ради горьких сирот, оставшихся беспомощными после убиенных наших братии, ради нищих и убогих, лишаемых хлеба насущного, ради тысяч искалеченных наших воинов, ради всех скорбящих и обремененных, чающих Христова утешения и Ее Матернего заступления. О святые угодники Божии, наши по плоти сродники! Подвигните на молитву за нас и всемирного, столь Русью любимого, великого чудотворца Николая и всех апостолов, пророков, мучеников, святителей, преподобных и праведных; подвигните Архангелов и Ангелов и всю Церковь, на небесах торжествующую: ваша родная Русь в великой опасности в час грозного суда Божия над нею к вам взывает: спасите ее молитвенным заступлением вашим! Ведаем, грешные, что доколе мы живы, дотоле еще не затворились двери милосердия Божия, дотоле Господь готов еще принять и наше покаяние: испросите же нам у Него самое покаяние, да, наказуя, накажет нас, смерти же и погибели да не предаст народа нашего. Аминь.

Так будем молиться или в таком духе любви к Родине, к родным нашим угодникам Божиим, будем призывать их. Будем помнить, что если не покаемся, если Господь не смилуется над нами, то уже поздно будет: слышите ли, что говорит Господь непокорному Израилю устами Своего великого пророка Иеремии: хотя бы предстали пред лице Мое Моисей и Самуил, душа Моя не преклонится к народу сему; отгони их от лица Моего, пусть они отойдут. Если же скажут тебе: “куда нам идти?”, то скажи им: так говорит Господь: кто обречен на смерть, иди на смерть; и кто под меч, — под меч; и кто на голод, — на голод; и кто в плен, — в плен.

Ужас объемлет сердце от таких словес Господних, но, братья, что же с нами делать, если мы не хотим покаяться, не хотим даже прибегнуть к заступлению и благодатной помощи своих родных угодников Божиих? Ведь Господь сколько милостив, столько же и правосуден, и правда Его, как и милость Его, пребывает во век века... Ты оставил Меня, — говорит Господь грешному Израилю, и то же Он может сказать и нам, если не обратимся к Нему в покаянии: ты отступил назад; поэтому Я простру руку Мою на тебя и погублю тебя: Я устал миловать! (Иер. 15, 1-2.6)

БЕРЕГИТЕ ОСНОВНЫЕ НАЧАЛА ЦЕРКОВНОЙ ЖИЗНИ

Много говорят ныне об “оживлении, обновлении” церковной жизни. Говорят все, кому вздумалось, хотя бы говорящий вовсе не жил сам церковной жизнью и не принадлежал не только к православному, но даже и вообще к христианскому исповеданию. И все эти разговоры сводятся к каким-то реформам в Церкви, к “выборному началу”, к “большинству голосов”, к перестройке всего строя церковной жизни. Но никто не ставит вопроса о том: имеют ли нравственное право говорить о жизни Церкви те, кто сам не живет в Церкви, не хочет знать ее уставов и канонов, всего ее уклада и основного начала ее жизни?

В последнее время, заразившись модою на всякие преобразования, мы слишком замудрствовались и в самой Церкви стали прилагать мерку своих мудровании, забывая, что она — царство не от мира сего, как сказал Господь Пилату, что основные начала ее жизни непреложны, что касаться их преступно, что они вечны, как сама Церковь, и тот, кто отречется их, уже вышел из Церкви, перестал быть христианином. Господь основал Свою Церковь на твердом камени веры в Свое Божество, обещал, что врата адовы не одолеют ее, и заповедал повиноваться ей, как матери под угрозою: аще и Церковь прослушает брат твой, буди тебе яко язычник и мытарь. И для православно верующего нет нужды вопрошать: что же есть Церковь? Он знает, что глава ее — сам Господь наш Иисус Христос, члены ее — святые апостолы и все в вере и благочестии совершившие свой земной путь и к Богу отшедшие отцы и братия наши, все святые Божии, — это Церковь небесная, на небесах уже торжествующая победу над адом и его слугами, а на земле — все православно верующие, объединяемые верою, руководимые благодатию таинства, чрез богоучрежденную иерархию или священноначалие и смиренно внимающие голосу Церкви веков минувших в священном предании, изъясняемом пастырями Церкви по духу Церкви. Основная стихия церковной жизни есть христоподражательное смирение, отсечение своего мудрования пред авторитетом слова Божия и предания церковного. Слова “сын Церкви”, “чада Церкви” — не пустой звук, а самое дело: дети Церкви и должны быть детьми, по слову Христову: аще не будете яко дети, не внидете в царство небесное, а предверие сего царства и есть Церковь Христова. Научая Своих учеников основному свойству церковной жизни, Господь показал наглядно, чем должен быть верный Его последователь, сын Церкви: Он призвал дитя, поставил его посреди учеников и сказал вышеприведенные слова. Дитя прежде всего не доверяется своему смышлению, а всецело отдает себя воле родителей. Он всегда взором своей души обращен к тому, кто стоит выше его: для него родители и наставники суть верные, несомненные руководители. Таков должен быть и сын Церкви. Он верит, что Господь знает его лучше, чем сам он знает себя; если он дозреет в меру руководителя других к Царству Божию, то и позовет его Сам Господь ими же ведает путями, а отнюдь не путем самозванства. Он помнит слово апостола: никто сам собою не приемлет этой чести (священства), не призываемый Богом, как и Аарон (Евр. 5,4). Что сказал апостол о священстве, то должно разуметь и о церковном учительстве, о церковном управлении. У Бога много путей к тому, чтобы призвать благопотребных по Его усмотрению к делу учительства, как и к подвигу священства, но все эти пути лежат вне собственного произволения избираемых, по крайней мере, не от них зависит окончательное решение вопроса: пригодны они или нет к такому важному и ответственному пред Богом служению? А восприяв от власти церковной полномочие на это служение, они уже тем самым свидетельствуют, что не свое учение, не от своего смышления будут они преподавать, а только восприятое от Церкви же, в полном с нею единомыслии, и не только с Церковию, зде пребывающею, но и с Церковию, на небесах сущею. Вот почему другой апостол и предупреждает с отеческой любовию: Братия мои! не многие делайтесь учителями, зная, что мы подвергнемся большему осуждению, ибо все мы много согрешаем (Иак. 3, 1-2). Велика ответственность учителя, и горе тому, кто самочинно берет на себя это великое дело. Богом избранному — Бог и помогает, а признак Божия избрания в том и состоит, что человек в глубоком смирении уклоняется от чести учительства и нелицемерно просит освободить его, указывая на все свои немощи. Он хочет быть и оставаться в положении “дитяти” в недрах Церкви и только за святое послушание власти, Богом в Церкви поставленной, решается принять на себя звание и подвиг учителя, часто соединенное со званием Божия иерея и пастыря Церкви. И это потому, что он верует в силу благодати Божией, немощная врачующей и оскудевающая восполняющей в великом Таинстве Священства. Благоговейные иереи свидетельствуют, что благодать сия особенно помогает им в деле проповедания слова Божия после совершения ими святейшего Таинства Евхаристии, когда они ощущают в себе благодатный прилив силы Божией после общения с Господом в Божественном причащении. В Церкви постоянно действует Дух Божий чрез ее святые таинства, совершаемые священнослужителями и приемлемые верующими во смирении и детской простоте сердца. Но Дух Божий действует в земной Церкви только тогда и дотоле, пока она находится в непрерывном общении с Церковию небесной, общении молитвы, учения, Божественной Евхаристии.

Вот почему, кто хочет говорить об оживлении (как будто Церковь может умереть, имея вечною своею главою Самого Господа Иисуса Христа!) или об обновлении церковной жизни, тот непременно должен вопросить самую Церковь: как она думала и учила от веков Апостольских и даже до нашего времени о том, что благопотребно для ее процветания и в настоящее время? Иначе он вступит на путь Лютера и его единомышленников, которые, как теперь стало несомненно известно, были под сильным влиянием врагов Церкви — масонов — и потому порвали с древней Церковию все, что еще служило хотя бы только видимым образом в латинской Церкви связью с небесной Церковию. Вот чего должны бояться все наши “обновители”, “оживители”, “преобразователи” церковной жизни, если хотят оставаться верными сынами Православной Церкви. Если они — сыны ее, то от них прежде всего и требуется сыновнее ей послушание. Иначе они окажутся самозванцами, которые способны будут вызвать раскол в недрах церковных. Непокорный сын уже перестает быть сыном; он даже и не наемник, а, по слову Христову, человек, совсем чуждый Церкви: аще Церковь прослушает брат твой, буди тебе яко язычник и мытарь...

ТОСКА ДЕТЕЙ ПО ХРАМЕ БОЖИЕМ

Тяжело живется, тяжело чувствуется, особенно нам, пастырям Церкви. Куда ни оглянешься, с кем ни поговоришь, все только жалобы на тяготу жизни, не только в материальном отношении, но — что еще более тяжко — в отношении духовной жизни. Всюду материя заслоняет дух, и даже духовную жажду думают утолить мутною, заразительною водою всяких зловредных лжеучений, забывая о живоносном источнике благодатного учения православной веры.

Зато как отрадно бывает, когда как будто из-за туч блеснет отрадный луч чистой смиренной веры, ищущей путей к живоносному источнику благодати Христовой в Церкви Православной! И хочется поделиться своим радостным впечатлением, своими надеждами, хочется верить и других уверить, что еще жива наша Русь Православная, что неправду говорят, будто Церковь наша “замерла”, будто нужны какие-то новые средства к “оживлению” церковной жизни. Прислушайтесь к биению русского православного сердца, присмотритесь к тому, как кротко, смиренно, а потому — так хочется думать — и Богу приятно проявляется иногда любовь к родной Церкви, к ее уставам, ее храмам, любовь тем более трогательная, что она, так сказать, окрашивается в некую грусть, тоску, молитвенную скорбь пред Богом, когда не находит себе удовлетворения в окружающей среде, не видит вблизи себя той родной святыни, которая всегда являлась для русской православной души олицетворением ее нежной матери — Церкви Христовой, — словом, не видит храма Божия, который для верующего есть воистину дом Божий и врата небесные. Храм Божий — о, какое это милое, дорогое сердцу слово, как было бы пусто, скучно на Русской земле, если бы не было храмов Божиих, если бы они не сияли своими крестами, не звонили своими “кампанами”, не украшали грады и веси родной земли!.. Вот подъезжаете вы в ясное летнее утро к какому-нибудь старинному русскому городу и что прежде всего видите? Дома утопают в зелени садов и почти еще незаметны, а храмы Божии уже приветливо смотрят на вас, ярко блистая на солнце своими позолоченными крестами и куполами, и их так много, как будто весь город состоит из одних только церквей. Или путешествуете вы в ясный летний день по довольно населенной местности; вот вы поднялись на гору, с которой далеко-далеко видно во все четыре стороны: пред вами зеленеют поля и луга, виднеются рощи, по пригоркам раскинулись деревни, но чаще всего ваш взор опять останавливается на храмах Божиих, стоящих то далеко от вас на горе, то вблизи вас, где-нибудь за лесом, в уютной лощине... С одного места вы часто насчитываете их до десяти и более. И на душе становится так отрадно, так тепло, что невольно перекрестишься и подумаешь: “Хороша ты, наша Святая Русь-матушка! Благословенна ты, наша родная сторона православная!..”

Нельзя достаточно выразить чувства русского сердца к храмам Божиим. Понятно, почему добродетель храмоздания была исконною добродетелью русского человека: строили храмы и князья, и Цари, и бояре, и простые русские люди. Эта святая добродетель сама собою передавалась и тем детям природы, разным инородцам, которые обитали в пределах старой Руси: на угрюмом Севере, у зырян, высятся величественные храмы Божии, так же как и в коренной Руси, хотя, к сожалению, эти дети природы остановились только на внешности: храмы высоки, просторны, а внутри скудно украшены.

Да и теперь: ни на что так щедро не жертвуют православные русские люди, как на построение церквей. Не было, кажется, случая, чтобы храм Божий, начатый постройкою при скудных средствах, оставался недоконченным. Кто знает народное сердце, тот стремится прежде всего удовлетворить этой его потребности. А в ком самом вытравлена эта потребность, тот не хочет позаботиться об этом, хотя бы нравственно и был к тому обязан.

Я получил из одной школы письмо, которое и тронуло меня глубоко, и в то же время глубоко огорчило. Тронуло оно своей тоской целой школы православных детей по храме Божием, огорчило невниманием к этой потребности со стороны тех, кто мог бы и должен бы прежде всего удовлетворить этой духовной потребности сердца. Тронуло той формой, в какую вылилась эта тоска, тем средством, каким надеется школа иметь наконец вблизи себя Божий храм. Вот что пишет учительница:

“Простите мою смелость, что решилась лично обратиться к вам, но дело мое крайне важное, и я надеюсь, что вы, владыко, поможете мне. Я служу учительницей на руднике; школа наша большая, с каждым годом здесь все прибавляется и людей, и домов; нет только самого главного, самого необходимого: нет церкви, и нет никакой надежды на помощь человеческую в этом деле. Администрация рудника выстроила уже клуб... выстроит еще что угодно, но только не церковь. Большинство служащих, особенно повыше, также никогда не будут об этом хлопотать. На рабочих же мало обращают внимания, да их и усиленно переделывают на свой лад. Но все же очень многие из хороших рабочих семейств, а также мои ученики и ученицы очень любят храм Божий и очень тоскуют о нем. В большие праздники, невзирая ни на какую погоду, бегают они в церковь на соседние рудники за три — пять верст. Но иногда этого, даже и при всем желании, сделать нельзя: такая бывает ужасная грязь, и это особенно в Великий пост. Когда все православные в храмах Божиих, мы-то туда и не можем попасть. Десятую зиму я уже живу здесь и окончательно теперь потеряла надежду, что кто-нибудь придет к нам на помощь. Но когда на людей надежды нет, остается ведь еще надежда на всемогущего Бога. В Его святой воле помочь и нам, ничтожным рабам Своим, в нашей маленькой просьбе. А чем больше просителей, тем доходнее и молитва. Мне пришла мысль: каждый день в школе на общей молитве просить Господа о скорейшем построении храма. Так, например, мы молимся об обращении наших баптистов каждый день на общей молитве. Но молитву за баптистов мы берем из Помянника, а молитвы о построении храма Божия в книгах нет. Молитвы же самодельной, не освященной Церковию, мы не хотим.

Обращаюсь к вам, владыко, с усерднейшей просьбой: составьте нам такую молитву и благословите ее читать. Вы — архиерей Божий, и ваше благословение будет как благословение Церкви. Обращаюсь к вам потому, что я давняя читательница “Троицкого Слова” и всех ваших изданий. Решаюсь думать, что не откажете в моей просьбе, и прошу благословения для себя и для всех детей моих”.

В глубокой скорби, что нет храма Божия, просят дать им молитву, которою они испрашивали бы у Бога дать им сию освящающую святыню... Можно ли отказать в такой просьбе? Ужели можно сомневаться, что молитва верующего сердца будет услышана? Молитва детей, просящих Отца Небесного дать им храм Божий, когда их земные отцы не в состоянии сего сделать? Как трогательно, как поучительно это моление детей об обращении заблудших братии, как оно характерно именно для нашего святого Православия! Как характерно и для нашей интеллигенции, тоже блуждающей по распутиям противоцерковных мудровании, моление детей об устроении храма Божия как дома Божия, где душа наша отдыхает от суеты земной, храма, который для нас, земнородных, есть уголок неба на земле, где присно обитают Ангелы Божии, где веет благодать Божия, нас просвещающая, освящающая, животворящая.

И я не мог отказать в такой просьбе. Я написал для сих детей Православия, как умел, краткую молитву, заимствовав ее содержание и даже выражения из священной Псалтири венценосного Песнопевца, которого душа всегда стремилась в дом Божий, как к источникам водным стремится жаждущий олень... Вот эта молитва, которую я послал епархиальному святителю, дабы он, яко архипастырь той епархии, благословил ее употребление в подведомой ему школе:

“Коль возлюбленна селение Твоя, Господи Сил! Желает и истаивает душа наша, яко да внидем в дом Твой, поклонимся ко храму святому Твоему. Ибо птица обрете себе жилище и горлица гнездо, ид еже положит птенцы своя под кровлею алтарей Твоих, Царю наш и Боже наш: мы же лишены есмы дома святыни Твоея, да обрящем тамо покой скорбящим душам нашим, да поведаем Тебе, Сердцеведче, печали наша, да покаемся тамо во грехах наших и причастники будем животворящих и спасительных Тайн Твоих. Господи Боже, Спасителю наш! Ты рекл еси пречистыми усты Твоими: дом Мой дом молитвы есть, услыши молитву нашу, призри на скорбь нашу; вложи в сердца любящих благолепие дому Твоего, да созиждут и в сей веси храм во славу Твою, да возрадуется и наше сердце, егда услышим глас звона церковного, благовествующий и призывающий нас в дом Твой, воеже приносит” Тебе, Богу нашему, молитвы, прошения, благодарения и славити пресвятое имя Твое, Отца и Сына и Святого Духа. Аминь”.

Слава Богу, есть у нас еще такие школы, есть такие учителя и учительницы, воспитывающие любовь к храму Божию в детских, еще не огрубевших сердцах. Пусть детки молятся Господу Богу, чтобы Он, имиже весть судьбами, создал им и их отцам храм. Не может быть, чтобы Он не услышал, не исполнил во благих желания их. Может быть, не скоро, может быть, не без скорбей дело будет, но оно совершится, непременно совершится, ибо Сам Господь сказал: просите, и дастся вам, ищите, и обрящете, толцыте, и отверзется. Замечательно: святые отцы, толкуя сии словеса Господни, говорят, что слово просите означает молитву, а толцыте — исполнение заповедей Господних: толкать, стучать можно руками, и как вера без дела мертва, так молитва без доброделания малосильна. И невольно приходит на мысль дать милым деткам добрый совет: теперь же положить начало сбора святых лепт на построение храма Божия из тех копеечек, которые дают им отцы и матери на гостинцы, завести кружечку, скоплять копеечки и относить в сберегательную кассу. А если окажется возможным, получать эти копеечки от своих трудов, — ныне ведь, по недостатку рабочих рук, и дети зарабатывают по силам своим кое-что, — вот и уделят хоть десятую копеечку на Божий храм. Я знал псаломщика-старика, который задумал построить в селе каменный храм на месте ветхого деревянного, сам стал делать кирпичи, — сначала над ним шутили, потом стали помогать соседи и прихожане, а в конце концов не в год, не в два храм Божий был построен... Кто знает? Господь, из уст младенцев свершивший Себе хвалу, силен из детской лепты создать храм. Ведь если отцы и матери православные скорбят, что нет храма, то не может же быть, чтобы и они, смотря на детей, не приложили своего труда, своей лепты, и какое же будет это прекрасное, трогательное, поучительное дело Божией благости, когда на Руси будет построен святой храм трудами и лептами православных деток-школьников, которые расположили добрых людей к жертвам своим примером, которые положили начало святому делу построения храма Божия своими копеечками. А что почва для сеяния доброго дела в том населении есть, это подтверждает тоже письмо учительницы. “Я присоединяю, — пишет она, — еще усердную просьбу: один раб Божий, Николай, очень еще юный (следовательно, ученик той же школы), дал обещание жертвовать каждый месяц из своего первого заработка на какой-нибудь бедный храм имени святителя Николая Чудотворца. Лучше бы всего в Сибирь, для поселенцев, но только имени Николая Угодника. Усердно прошу вас, владыко, отправить эту жертву туда с тем, чтобы там поминали о здравии и спасении раба Божия Николая”.

Доброе, святое, богоугодное дело. Благослови, Господи, доброго юношу. У евреев был обычай, установленный из их законов: из всех своих доходов жертвовать одну десятую долю, что и называлось десятиною. Когда наш святой просвятитель князь Владимир построил в Киеве храм в честь Богоматери, то решил жертвовать на него тоже десятую часть своих доходов, почему и самая церковь та стала называться Десятинною. Я знал одного доброго отрока, который, читая еще в детстве в Священной истории о десятинах, тоже решил “делиться с Богом”, как он говорил, десятою частью всего, что Бог посылал ему от трудов его. И могу свидетельствовать, что не вотще была вера его: никогда и ни в чем он не нуждался, всем помогал, а когда увидел, что Бог видимо благословляет его за такое упражнение сердца в доброделании (он из своей десятины жертвовал туда, куда ему совесть повелевала: то — на храм, то — на бедных, то — на школы, на просвещение народа духовными изданиями), он сказал себе: “Грешно считаться с Богом, высчитывать какую-то десятину, ведь все Божье, все Бог же мне посылает, а я только Божий приказчик”. Рассудил он так, и стал уже полною рукою благотворить по велению своей совести, внимая ее голосу, как гласу Ангела хранителя своего...

Может быть, попадут сии строки мои кому-либо из тех, которые не верят чудесам, а я крепко верую, что если дети, именно дети только начнут во славу Божию святое дело, то оно, это чудо, совершится, храм будет построен близ их школы, и если не сами они, школьники, то дети их непременно будут молиться в этом храме, будут читать и Бога воспевать при службе Божией. Надо и то помнить: ведь дети — такие же члены Церкви Божией, да еще более чистые, более живые, более ко Христу близкие, чем мы, взрослые; верую, что их молитва доходнее до Бога, и Господь, некогда ласкавший и обнимавший их с Божественной любовию во дни земной жизни Своей, указывавший на них нам, взрослым, как на образец чистоты, простоты и кротости, незлобия, силен и ныне чрез них совершить дело Свое, силен вразумить их, зажечь в их сердцах пламень любви к дому Божию, а через них и отцов их, и всех, их окружающих, подвигнуть на святое дело... Невозможная у человека, возможна суть у Бога.

Напечатал я эту статью в “Церковных Ведомостях”, издаваемых при Святейшем Синоде, и не прошло недели, как добрые сердца стали откликаться. И начало положили детки. “Просим вас, — пишет один батюшка из Петрограда, — принять от нас малую лепту на постройку святого храма на руднике, где живут учительница и школьники, молящиеся о построении у них храма Божия. Посылают: Боря семи лет. Женя шести лет, Кока двух с половиной лет, их няня Дуня и от отца с матерью — все по рублю, итого шесть рублей. Священник Сыренский”. Другой батюшка просит послать туда же двадцать два рубля с просьбою к детям, чтобы “они помолились чистыми детскими душами о здравии тяжко болящей рабы Божией Ольги”. (Я получил от него потом извещение, что болящая уже отошла ко Господу, а потому он просит молиться об упокоении ее души.) Третий священник (из Черкасс, Киевская губерния, отец В. Собкевич) прислал шестьдесят рублей с просьбой помолиться об убиенном на войне сыне его, воине Филарете. Беженец священник отец Яворский прислал из Харькова два рубля от своих детей Жени и Бори. “Сами изгнанники и странники, — пишет отец, — они сочувствуют горю детей, лишенных возможности молиться Господу Богу в своем храме. В Харькове много храмов, — замечает с грустью почтенный батюшка, — но очень мало детей, посещающих их”. Священник из села Дубровни, Могилевской губернии, посылая пять рублей на то же святое дело, пишет: “Счастлива школа, имеющая такую учительницу! Там скорбят без храма, а в Могилевской губернии пастыри скорбят в храме, что учеников нет в храме даже в первую неделю Великого поста...” Из Усова, Волынской губернии, священник отец Н. Шеметило посылает двадцать рублей десять копеек. И с горечью замечает:

“У меня двухклассное училище, но не таковы учащие и учащиеся... Желательно, чтобы храм строили в честь святого Николая Чудотворца, спасавшего в море плавающих: да спасет угодник Божий усердных молитвенников сего храма в. их житейском плавании и введет в пристань вечного царства славы”. Из Забричан священник Е. Кухарский прислал от кровных и духовных своих детей двадцать рублей. Получено еще от священника Овсянкина из действующей армии семь рублей. Всего поступило таких пожертвований, без всякого обращения к моим читателям, сто сорок два рубля. Освяти, Господи, любящая благолепие дому Твоего! Между тем Екатеринославский Епархиальный училищный совет известил меня, что Преосвященный Агапит благословил молитву к употреблению в школе, а училищный совет просит заведующего священника взять на себя святое дело построения храма при школе. Кто ведает, может быть, Бог и благословил святое начинание детей, особенно благопотребное и знаменательное в наши скорбные для Церкви Божией и для нашего Отечества дни...

Я сказал, что дело это было бы знаменательно в наше время. Тяжело говорить о настроениях этого времени. Даже то, что говорится о Церкви, ее “оживлении”, “обновлении”, “свободе”, — даже и эти речи отзываются духом века сего себялюбивого, а что творится в мире, именующем себя христианским, о том нет, кажется, нужды и распространяться: тут уже вовсе не видно смиренного духа Христова. Да, никогда не было так благопотребно обновить людей, как ныне, но никогда самим современным людям, без Божией благодатной помощи, без Святой Церкви, не обновиться. А начало этому обновлению указывет сам Господь: аще не будете яко дети, не внидете в царствие небесное. Вот — общий, неизменный закон духовного обновления. И как бы люди внешним образом ни пытались объединиться, “организоваться”, без благодати Божией, привлекаемой простотой смирения, не будет из этого надлежащего толку: что пользы, если люди грубые, невежественные объединятся? Будут ли они оттого умнее, нравственнее? Сколько бы ни было единиц ржаной муки в хлебе, и все же не будет пшеничным, а если попадут в него отруби, то и не будет годен для людей; так и всякие “организации”, союзы, общества от количества своих членов не будут еще способны дать новых, возрожденных людей: им нужна закваска Христова для такого возрождения, а это может дать только Церковь своими таинствами, духом Христова смирения, наипаче же в отсечении своего смышления в деле спасения, как спасения личного, так и общегосударственного. Теперь полагается в основу всяких обновлений принцип свободы, тогда как в Евагелии лежит начало именно послушания Церкви, ее уставам, канонам, которые суть не что иное, как раскрытие заповедей Христовых. Истинная свобода — в свободе нашего сердца от страстей: ащс Сын вы свободит , глаголет Господь, воистину свободны будете. Этого стыдно не знать тому, кто называет себя христианином. Аще кто Церковь прослушает, буди тебе яко язычник — как чужой человек: вот закон, непреложный для христианина. И тут закон послушания, чрез который только и может быть достигнута свобода, свобода духа от того рабства, которому работает мир. Творяй грех — раб есть греха. В детях по самой природе их есть зачатки тех добрых настроений, которые их приближают к Церкви, к Богу, ведут к послушанию, воспитывающему христоподражательное смирение. Если еще возможно ожидать духовного возрождения в нас, то только путем воспитания нашего в недрах Церкви, в воздухе церковности, начиная с детского возраста. Души детские иногда называются ангельскими: пусть же как можно дольше сохраняются в них и свойства ангельские: чистота, простота, незлобие, кротость, доверчивость к старшим, послушание и смирение, которое потом должно обратиться в смиренномудрие. Трудно сберечь эти сокровища в детских душах, когда сами мы их растеряли; но, по крайней мере, задатки, семена их живее заметны в детских душах, чем в наших, уже обветренных духом мира сего лукавого и себялюбивого. Чего сами не сможем сделать, то поможет и восполнит благодать Божия таинствами Церкви, руководством Ангелов Божиих, хранителей наших: лишь бы мы не гнали их от себя и от деток своих. Пусть с первых проблесков сознательной жизни дитя видит над своею колыбелью Крест Христов, пусть до глубокой старости помнит себя на руках матери в храме Божием, пусть в его душе отпечатлеется образ благословляющего его иерея Божия. Его ручкою ставьте свечечку пред ликами Матери Божией и святых угодников; его ручкою подавайте нищему подаяние ваше у дверей церковных; пусть благовест церковный будет сладостнейшею музыкою для его слуха, благолепие дома Божия — высшею школою всего изящного, изображением красоты всего мира Божиего, лики святых Божиих — радостью его чистой души. Подстерегайте и оберегайте, всячески сами зажигайте всякую искорку добра, в чем бы она ни проявлялась. Один малютка, любя лик угодника Божия святителя Николая, клал ему на божничку кусочки лакомств, какие давала ему мать. “Это — дедуске”, — картавил он, и добрая мать радовалась такому его усердию, а потом раздавала эти гостинцы бедным деткам своих соседей. Любил ласкать малюток один старец и говаривал: “Они счастливы, а нам уже не видать такого счастья; они живут еще в раю Божием, а мы уже изгнаны оттуда”.

По мере подрастания дети должны принимать участие в церковной жизни, разумеется, чем могут.

Главное, чтобы они чувствовали себя живыми членами Церкви, прихода, не в правовом каком-то смысле, а в нравственно-бытовом. Наступает, например, праздник: дети должны без всяких понуждений, по собственному усердию, приготовиться к чтению и пению в храме; должны украсить храм зеленью, выстлать пол травою, убрать иконы цветами... Если будет крестный ход — принять в нем участие по указанию старших, какое могут. Предложено прихожанам сделать что-либо для храма; и тут дети не должны оставаться без возможного для них участия: помочь в сборе пожертвований, сами должны придумать, как бы собрать и собственную лепту от какого-либо посильного труда. Встретилась нужда у больных детей, у больной бесприютной старушки, у калеки, делают возможную помощь взрослые, — и дети должны не только не отставать, но хотя бы лаской, любовным отношением к несчастным проявить свою православно-христианскую настроенность... Надо всячески будить в них доброе чувство во имя Христа; надо, чтобы они, своим добрым сердцем, пока оно еще не очерствело от эгоизма, испытали закон доброделания: всякое добро само по себе уже доставляет христианскому сердцу благодатное утешение как свидетельство того, что в сердце человека вера не замерла, что она жива, что благодать Духа Божия живет и действует в нем и утешает его, ибо сам Господь сказал: без Мене не можете творити ничесоже; есть добро у человека, значит, он живет во Христе, а живущий во Христе всегда радуется, во всем предает себя в волю Божию. В ком вера живая, вера, являющая себя в доброделании, тот не может не ощущать, как близка к нему благодать Божия, — в его верующем сердце не может найти себе место неверие, сомнение, колебание в истине исповедуемой им веры, ибо на самом деле, личным опытом он постоянно переживает водительство Божией благодати в себе. Так, посильное для детей доброделание есть лучшее ручательство даже их земного счастия, ибо такой человек как бы ощущает себя на руках матери — Божией благодати — и никакие катастрофы земные ему не страшны, никакие угрозы его не могут устрашить. Как скорбно, что нынешние воспитатели совсем не знают этого, так сказать, секрета сделать детей счастливыми на всю жизнь! Увы, напротив: несчастные наши интеллигенты, сами покинув Церковь, прежде чем узнали ее благодатную силу, нарочито стараются удалить от нее и детей своих, да и не своих только, а и детей народа, лишают их того сокровища, которое одно может примирить всякого бедняка с его участью внести мир между сословиями, воспитать совестливость в юных поколениях, словом, нравственным и благодатным воздействием хоть отчасти — ибо вполне это в грешном мире немыслимо, — осуществить тот идеал, какой хотят навязать насильственно, вопреки самой природе человека, современные мечтатели-социалисты и демократы.

Если верующие сыны Церкви станут ближе к святому делу церковного воспитания своих детей, то это не пройдет без благотворного воздействия и на них самих. Любя своих детей, они будут радоваться их радостями, скорбеть их печалями; они невольно, просто из любви к ним, станут помогать им в доброделании, а благодать-то Божия, говоря по-человечески, и уловит их на сем делании, и уделит им, по благости своей, некую искорку той теплоты добра, той радости о Дусе Святе, какою сопровождается доброделание детей. Достойно замечания, что педагоги, люди верующие, всю жизнь свою стоявшие около детей, носят на себе какую-то особую печать добродушия, духовной тишины, радости. Я знал таких немало: таков был известный педагог Сергей Александрович Рачинский, таков был мой покойный друг протоиерей Михаил Иванович Хитров, таков был незабвенный для меня да и для многих моих соучеников по духовному училищу — Александр Алексеевич Невский. От них так и веяло жизнерадостностью детей, сами-то они все были Божии дети. А так как они вели дело воспитания в духе православной церковности, то и сами жили в Церкви, готовили в своих питомцах и питомицах верных сынов Церкви. Царство им Небесное!..

Не о том ныне говорят, не о том думают те, которые мнят себя быть педагогами. Не тот идеал себе ставят. Не внести им с своей стороны ни на йоту ничего в дело обновления, оживления и как хотите еще там называйте грядущее изменение церковной жизни. А начать сначала, поучиться у самих детей их ангелоподобным свойствам они уже не способны. Вот и думают ломать самые идеалы наши церковные, и отходят все дальше и дальше от Церкви... уводя за собою, себе же на горе, и детей... Господь строго заповедует: не браните детям приходити ко Мне, а они не хотят доверить Ему, Отцу нашему Небесному, свою надежду — детей. Горе этим воспитателям-развратителям! Не хотят они знать грозного слова Господня: если кто соблазнит единого от малых сих — лучше бы ему было, если бы повесили мельничный жернов на шею и потопили в пучине морской... Горе, горе такому!..

СТАНЕМ ДОБРЕ, СТАНЕМ СО СТРАХОМ!
Доброе слово инокам в тяжкие наши дни

Проклят (человек), творяй дело Господнее небрежением.
Страшно (есть) еже власти в руце Бога Живаго. Евр. 10. 31

Из всех дел Божиих, дел, Богу посвящаемых, святейшее дело есть молитва и богослужение. Всякий христианин, а наипаче служитель Церкви, входя во храм Божий, должен со страхом повторять слова праотца Иакова: есть Господь на месте сем; несть сие обычное место, но дом Божий и сия врата небесная (Быт. 28,16-17).

Когда помыслишь об этом да когда подумаешь и представишь себе, как мы, грешные, ведем себя в храме, как совершаем службу Божию, то невольный страх объемлет грешное сердце и совесть воспрошает: да будет ли нам прощение от Господа за наше небрежение, за нашу леность, за наше лукавство пред Богом?.. Бога ведь не обманешь, Он видит и мысли наши, и настроения... от Него никуда не укроешься. Боюсь судить других, потому что сам первый подлежу суду за сей грех; но, отцы и братия, сослужители Церкви Божией, присные мои сомолитвенники: уж лучше нам обвинить самих себя, чем ждать Страшного суда Божия за небрежение наше... Да уже и не совершается ли над нами сей суд праведный: разве это не вразумление нам — поругание святынь наших от врагов наших и Божиих — немцев и турок, разве не делаем и мы, в сущности, то же, что делают и открытые враги Церкви Божией, когда, зная святыню храма Божия, держим себя там как на стогнах и торжищах, когда языком бормочем псалмы и молитвы, а сердцем толчемся в суете житейской, когда сами не слышим своих слов, читая молитвы... вовсе не понимая и даже не желая внимать словам читаемым, не хочет диакон подготовиться к чтению даже Евангелия дома, не разбирает, переиначивает священные слова: вся его забота только о том, чтобы громче прокричать конец священного текста. Казалось бы, трудно ли дома приискать зачало, тщательно просмотреть: ведь не для себя будешь читать, а для всей церкви, будешь устами Церкви; казалось бы, надобно считать за счастие быть чтецом в церкви, быть сослужителем Ангелов Божиих в славословии, быть сопричастником молитв святых Божиих, своими грешными устами повторять эти молитвы и чрез то входить с угодниками Божиими в ближайшее как бы соприкосновение, а на деле что выходит?.. Как отвечать Богу за все это, братии мои?

Слышу: “Службы слишком долги, утомительны, непонятны, однообразны...”

Ужели даже это могут говорить нынешние иноки? Ведь они считают себя духовными потомками преподобных отцов наших, на Руси просиявших: так ужели, братие, мы так ослабели Духом, что готовы отказаться от заветов отец наших, у гробов коих, в обителях коих имеем счастие пребывать? Ужели готовы, вслед за миром, требовать отмены древних уставов, святыми отцами составленных и нам завещанных? Или мы умнее их стали? Тогда незачем было бы нам и в монастыри идти. Но, конечно, вы так не думаете. Вы просто впали в искушение лености, нерадения, и уж лучше нам с вами каяться пред Богом, а отнюдь не оправдываться. Как бы ни были продолжительны службы в обителях наших, добрые миряне находят в них великое утешение и идут к нам за сотни и тысячи верст, чтобы насладиться душою у таких служб.

Как же не стыдно нам-то предаваться духу уныния? Ведь это — явное от него искушение. Горе нам, если дадим ему волю над нами! Он и из обители нас погонит. И в рабство страстям бесчестия отдаст. И покатимся мы как по наклонной плоскости, прямо во дно адово. Жесток и безжалостен враг, когда пленит душу унынием: безоружна она, несчастная, против его козней; смеется, издевается он над нею, как над беспомощною; возбуждает в ней досаду на самый устав церковный: зачем он так растягивает службу Божию, зачем удлиняет ее частыми повторениями ектений, тропарей и прочее. Только дай ему волю, а он уже научит и ропоту на церковь, и на святых отцов, и погонит из храма Божия. Бороться с ним надо, возлюбленные! Понуждать себя надо к изучению устава церковного, песнопений церковных, обрядов службы Божией! Поменьше надо читать жидовских газет, которыми, как грязными хлопьями снега, весь мир теперь засыпан. Яд в них, духовная отрава: ужели этого не чувствует совесть ваша? А враги Церкви Божией переполняют эти грязные листы всяческими клеветами и на святых отцов, и на власть церковную, и на предания благочестивых предков наших... Монаху следует раз навсегда отказаться от этих газет. Пусть читают те, кому из нас ведать надлежит, кто может и должен ответить врагам словом обличения их лжи. Монашеское дело изучать писания богомудрых святых отцов, а не мирные бредни. Ах, если бы мы заставили себя — хоть насильно — поглубже вникнуть в богослужебные книги! Постарались бы получше изучить сладостный язык богослужебный! Какая в нем поэзия, какая глубина мысли и красота слова! Вы открыли бы в нашем богослужении такие красоты, что сами удивились бы, что доселе не замечали их.

Ныне говорят, что надо переводить службы на русский язык: да это — преступление против Церкви, против даже родного языка! Менять священный язык Церкви, полный красот и благоухания, на обыденный, житейский, — не значит ли Церковь Божию обращать в торговую площадь? Не проще ли нам самим получше изучить язык церковный, чем делать этот промен? Монахам непростительно даже: идти в монастырь и не начать, если не знают, с первого же дня монастырской жизни изучать славянский язык, церковный устав и службу Божию. В этом изучении открывается источник таких духовных утешений, что наши старики, даже не все понимая, находили особенное удовольствие в пении, например, праздничных ирмосов, в “загадках” из устава церковного, вроде того: как появился в великопостных изобразительных кондак Преображению Господню, когда читается на утрене два Евангелия и подобное. Многие ли иноки нашего времени знают, например, что каноны наших двунадесятых праздников расположены по порядку гласов: на Рождество Христово — глас 1-й, на Богоявление — 2-й, на Сретение — 3-й, на Вход Господень во Иерусалим — 4-й, на Вознесение Господне — 5-й. Только на 6-й глас нет праздника: может быть, потому, что каноны Страстной седмицы написаны большею частию на этот глас. Затем — Троицын день — глас 7-й, и, как заключительный праздник — Воздвижение Креста Господня, — на 8-й. Выходит, что святые песнопевцы, авторы канонов, нарочито меняли гласы по праздникам, как бы воспевая их на восьмиструнной цевнице. И старые дьячки знали эти тонкости напевов и с наслаждением повторяли их в часы отдыха, где-нибудь в сарае, после трудов праведных. Любили устав церковный и наши старые иноки: помню, лет сорок назад, когда я был еще послушником, прогуливаясь по Гефсиманскому скиту, я сказал ходившему со мною послушнику, что песни пророческие положено, за немногими исключениями, исполнять круглый год, что в Октоихе потому и указан в первой песни канона припев: Слава, Господи, святому воскресению Твоему, что в песни Моисея недостает 14-го стиха, а канон положен со ирмосом на 14-й. В соседнем корпусе было открыто окно кельи, где жили покойный (ныне) старец-уставщик и регент иеромонах Осия. Услышав нашу беседу, старец не утерпел: выбежал из кельи к нам и, обнимая меня с какой-то особенной радостью, воскликнул: “А я думал, что семинаристы этого не знают!” Видимо, ему, как знатоку устава, это доставило особенное удовольствие. И бывало в старину, что сельский батюшка, даже старый дьячок, оказывался лучшим знатоком устава, чем сам его архиерей. Так случилось с покойным (ныне) архиепископом Ярославским Нилом. Он любил, объезжая по епархии, экзаменовать причты по уставу церковному. Вот и прибыл он в одно село, собрал окрестных священников, диаконов и псаломщиков и стал экзаменовать. Спросил что-то по уставу из редко бываемого, священник ответил, но ему показалось, что тот ошибся. Потребовали устав: архиерей оказался не прав... Пришлось смириться святителю. “Я тебе это припомню”, — загадочно заметил на прощанье строгий владыка. Батюшка и не рад был, что сказал дело. Прошло месяца два. Архиерей вызывает священника. “Помнишь, как ты меня пристыдил в своем селе?” — спрашивает владыка трепещущего иерея. “Как не помнить, владыко святый, простите Бога ради!” И кланяется в ноги. Милостиво поднял его святитель и ласково спросил: “Хочешь ли быть протопопом в Романово-Борисоглебске?” Иерей опешил от такого предложения: не во сне ли это? Но архиепископ сказал, что за хорошее знание устава и его пастырские труды он делает его протоиереем в упомянутый город. Припоминается мне и фамилия этого батюшки: кажется, Скворцов. Так вот как хорошо знали устав церковный простые священники, а монахам-то и подавно надо его знать и изучать: у них и времени больше на то, и службы отправляются в обителях уставнее, и людей больше в обителях, чтобы вести святое дело с большим порядком, да и руководителей больше. А у нас в святых обителях, особенно на ранних службах, на разных заказных всенощных и частных богослужениях, все делается механически, по наемнически, без участия сердца, а иногда и должного внимания, только бы поскорее и покороче, нередко к большому соблазну богомольцев. И страшно становится, когда на мысль придут те священные слова, которые приведены мною в начале этого дневника. Забываем мы, пред кем в церкви предстоим. Его трепещут все Силы небесные, страхом покрываются Херувимы и Серафимы, а мы... мы ведем себя так, как будто Его нет здесь. Пред своим игуменом, начальником, старшим собратом мы ведем себя приличнее, чем пред лицом Бога Вседержителя. Кто из нас в час молитвы, в святейшие минуты совершения величайшего Таинства Тела и Крови Христовых, слышит сердцем приглашение священнослужителей: станем добре, станем со страхом, вонмем, святое возношение в мир приносити! Горе имеем сердца! Мне страшно писать о том, что говорят иногда, что делают на клиросах так называемые певчие, от мала до велика. Тут и шутки неуместные, и остроты, и толчки, и щипки... И это — во храме Божием, пред лицом Самого Господа!.. Господи, не постави нам греха сего! Но ведь и Господь прощает только тем, кто кается, кто впредь грешить перестать твердо обещается.

Много значит наша привычка к святыне. Не воспитали свое сердце в чувстве благоговения к ней, обращаемся с нею постоянно, стала она для нас вещию обыкновенною, обыденною, как бы житейскою, — вот и потеряли мы к ней благоговение, тогда как должно бы это святое чувство возрастать в нас, а не утрачиваться... Горе нам, чтущим Бога только устами своими, сердцем же далече отстоящим от Него! И особенно нам, инокам по званию, нам, положившим особые обеты пред крестом и Евангелием, принятым в объятия Отца Небесного с отеческой любовию, но удаляющимся от Него на страну далече! На суде Божием аще и праведник едва спасается, мы, грешные, как устоим? Как отвечать будем, отцы и братия?!.

Пора проснуться. Пора разбудить в себе совесть. Времена страшные. Идет грозный суд Божий на нераскаянных. Близко он — при дверях. Жизнь наша и без особых обстоятельств слишком кратка, а теперь еще сокращается, как будто уже слышится труба Архангела, зовущая мертвых на суд... Вспомним свои обеты. Зажжем свои светильники. Будем готовиться навстречу Жениху — Господу. Уже близка полночь, уже слышится глас: се Жених грядет: исходите во сретение Ему! Аминь.

ВО ИМЯ СВОБОДЫ И ПРАВДЫ!

Всем дана свобода, но далеко не все пользуются ею во славу Божию и на пользу ближнего. Необходимо принять меры, чтобы свободой не пользовалась ложь, клевета, смута, темные вражьи силы для своих целей. Во имя не только свободы как принципа, но и правды да будет позволено мне, старику архиерею, в своих дневниках отмечать факты злоупотребления свободою в публичном слове и в печати, а читатели мои пусть судят сами, насколько возможно допускать такие злоупотребления свободою слова.

Начну с речи некоего священника Елатомцева, произнесенной на Минском съезде. Он предлагает “требовать, чтобы все церкви и монастыри отдали на святое дело окончательного закрепления свободы свои сосуды, кресты, Евангелия” “Мы, — говорит гражданин иерей, — заменим их деревянными”. Не ясно, что тут он разумеет под словом “свобода”: какому рабству она противополагается, какое освобождение тут мыслится: от нашествия ли немецкого или еще чего? “Я предлагаю, — говорил Елатомцев, — снять золотые кованые крыши соборов и заменить их черным железом, как траур, как вечная память павшим за свободу”. Мы вправе тоже потребовать от оратора-иерея самого категорического ответа: где это он видел “золотые кованые крыши на соборах”? Не грешит ли он тяжким грехом лжи против родной Церкви, служителем коей именуется, против простецов-солдат, коих смущает небылицами? Ведь давно сказано: “Слово — не воробей: вылетит — не поймаешь”.

В голове простеца застрянет мысль о “золотых кованых крышах”, и он всюду будет искать их, будет всюду говорить о них, а люди нетвердые в нравственности будут в искушении просто украсть их, и так как нигде решительно их нет, то и будут красть вместо золота медь, подобно тому как Наполеон когда-то с немалым трудом снял крест с Ивана Великого, приняв его за золотой, и потом бросил его с досадой как только позолоченный. Судите, читатель: честно ли так говорить, так смущать простецов, да и не простецов только? Даже знаменитая “бабушка русской революции” Брешко-Брешковская возмутилась этой ложью и нашла нужным успокоить крестьян в одном селе, что никто не думает о том, чтобы перечеканить золотые кресты на церквах в монеты... А священник, да еще военный, да еще представитель Брянского гарнизона, публично, на съезде, говорит о небывалых “золотых кованых крышах”!.. И не стыдно ему?..

“Я предлагаю, — говорит Елатомцев, — снять золотые ризы и драгоценные камни с чудотворных икон. Чудотворных от этого не убавится, — кощунственно объясняет сей иерей, — а они, верно, сотворят чудо укрепления свободы”. Он допускает, чтобы эти драгоценности пошли даже “на украшение женщин”: “Пусть на жемчугах чудотворных икон выковывается свободная страна...” А спросил ли он, иерей, православный русский народ, тот благочестивый народ, который веками копил эти жемчуга и камни: согласен ли он на такое ограбление святынь? Знает ли он, что когда, во дни оны древние, в смутное на Руси время, троицкие иноки предлагали разбойничавшим казакам дорогие облачения из своей ризницы, то те разбойники сочли грехом брать их?.. Не говорю уже о том, что все эти сокровища, даже вместе сложенные, будут ложкой воды на пламя пожара, а между тем религиозное чувство будет оскорблено и православный русский человек настойчивее Елатомцева будет спрашивать: почему же сокровища должны идти на “украшение женщин”, а не наоборот — украшения женщин на защиту Отечества? Мыслимо ли, чтобы священный убрус, украшавший главу Матери Божией на иконе, превратился в “украшение” какой-нибудь актрисы? Если бы это стало возможным, если бы с этим примирился верующий русский человек, тогда больше и говорить о свободе, об истинной христианской свободе, нечего: было бы честнее просто объявить гонение на христианство и торжество язычества.

Забыв свое звание, Елатомцев предлагает вынуть все святые мощи из рак, отдать раки на “дело свободы”, а “мощи пока полежат в деревянных гробах”; туда же, на то же дело, отдать все сокровища церквей и монастырей, все “саккосы, омофоры и мирты кованого золота (опять кованого золота!), с драгоценными камнями настолько (будто бы) тяжелыми, что их не в состоянии поднять современные иерархи” (в старину, видно, были богатыри более сильные!).

Слышат наши воины такие речи, читают их в газете, специально для них издаваемой (“Солдат-Гражданин”) и поражаются богатствами церковными, и является у простых людей искушение: а почему бы и не так, если эти богатства так несметны?.. А иерей-гражданин продолжает их еще и еще поджигать все новыми и новыми выдумками: он говорит, будто “годовые проценты — только проценты монастырей! — достигают до трехсот двадцати миллионов...” И откуда только он берет такие ужасающие цифры? И ведь глазом не моргнет, выкладывая такую безсовестную ложь пред съездом, такую новость, неслыханную никем и никогда!.. Даже “Церковный Общественный Вестник”, газета, как известно, близкая к центральной церковной власти, имеющая полную возможность знать более или менее точно цифру всех монастырских капиталов, а по своему направлению очень свободолюбивая, положительно говорит, что все монастырские капиталы, не проценты, а самые капиталы, едва достигают семидесяти миллионов, а проценты с них полагая последовательно не более двух миллионов восьмисот тысяч рублей на все монастыри, коих более тысячи, — сосчитайте, по сколько придется кругом на каждый монастырь! Во сколько же раз гражданин-иерей преувеличил капиталы святых обителей?

Да не больше, как в сто пятнадцать раз, если только я знаю правила арифметики. Выходит, что если, как недавно говорил министр финансов, каждый день войны обходится в пятьдесят четыре миллиона, то, даже лишив монастыри всех капиталов, а не процентов, — этих денег достало бы только на полтора дня для покрытия расходов войны. Но этого мало. Ведь известно, что все капиталы монастырей, какие есть, уже давно состоят из процентных бумаг, то есть тех же правительственных займов; взять их значило бы просто только отказать монастырям в получении процентов, казне же только в этом и оказалась бы прибыль на войну...

Но я утомляю читателя суждениями о том, что само по себе очевидно: ложь, провокация, призыв к смуте — вот суть речи Елатомцева, а ведь “президиум съезда просил эту речь издать”, то есть всюду распространить... судите о последствиях... Выходит, как будто и поверили Елатомцеву...

А вот и последствия.

Та же газета “Солдат-Гражданин” печатает возмутительную статью против монастырей и монахов, в коей говорит, что участие монастырей в призрении раненых ничтожно, — конечно, если считать их капиталы в сто пятнадцать раз большими, чем они есть, — говорит, что “молодые, здоровые люди спасаются под рясами от своей службы”, тогда как вся молодежь давно уже на фронте, разумею послушников, а в монастырях приходится сокращать богослужение по недостатку людей; говорит, будто монахи занимаются сеянием какой-то смуты, тогда как наоборот: в монастырях сеется смута против властей лже-монахами, зараженными ложным понятием о свободе... Говорить ли дальше, к чему призывает газета, специально издаваемая кем-то для солдат? К чему зовут ее подголоски, издающиеся в провинции? Не больше, не меньше как к полному закрытию монастырей, к превращению их в “богоугодные” заведения, школы, богадельни, воспитательные дома и пр. ...А провинциальные отделения этих глашатаев всяких свобод уже совсем разнуздались и превратились в помойные ямы, в коих купают монахов и монахинь, со злорадством ругая их всячески; например, сарапульская газета “Свободная Россия” называет монашествующих — простите, читатель, нечистоплотное слово — “вшами”, “черной немочью”, а монастыри — “дрянью”, “погаными грибами”, решительно требует, чтобы “с этим добром”, то есть со святыми обителями и монашествующими, “раз и навсегда покончить”.

Мне тяжело делать выписки из этих газет, несомненно, издаваемых не русскими людьми (а кем — ныне небезопасно говорить вслух); святители поносятся как беспутные люди, их обвиняют в том, будто они “обязательно зарабатывают в день не меньше ста рублей”, носят шапки в двадцать тысяч рублей, что им принадлежат капиталы “гораздо богаче русского государственного казначейства” и прочие безумные глаголы... Да всего, всей лжи, клеветы на монахов и архиереев, и не перечтешь: все что выдумывает в аду сатана, то все и пускается в ход его слугами и распространяется чрез газеты известного направления... Стараются его верные слуги!.. Даже кощунственную молитву сочинили: “Господи Иисусе Христе! Возьми еще раз в руки веревку, сделай хороший бич и помоги нам выгнать из монастырей и обителей (понимаете, читатель, тут сказался невольно автор — неправославный: ведь монастырь и обитель разве не одно и то же?) черную силу”.

Отцы и братия, православные иноки родных обителей русских! Мужайтесь! Готовьтесь к гонениям! Мы не боимся грабежа вещественных сокровищ, какие имеются в наших святых обителях: земное и без того — мы знаем — все сгорит с землею, а грабителей будет судить нелицемерный Судия. Его законы непреложны. Поругание святынь, святотатство, кощунство — не останутся безнаказанными. Ограбят, увидят свою ошибку: вместо миллиардов не найдут и миллионов, но разочаруются ли? Раскаются ли? Не надо нам закрывать глаза, что наши мнимые богатства — только один предлог. Ненавистен сатане самый чин монашеский. Вспомните преподобного Серафима: чего искали разбойники в его пустынной келии? А между тем избили, изуродовали старца до того, что он всю жизнь ходил сгорбленный.

Люди, обманываемые сатаною, думают, будто, отняв у монастырей все их достояние, они поступят справедливо, поделив это достояние между якобы неимущими; а сатана знает и радуется, что вводит их в страшный грех святотатства, ибо все, что принадлежит святым обителям, — принадлежит Богу, посвящено народным благочестием Святой Церкви Его, которая делает все возможное, чтобы достояние это шло во славу Божию и не лежало напрасно в сокровищницах монастырских или церковных. Радость сатане и причинить скорбь монахам, но истинные монахи этой скорби не боятся, ибо знают, что скоро обидчики будут разочарованы и увидят, как они обмануты. Ждали миллиардов, а найдут во сто раз меньше; читали о золотых крышах, а найдут медные и железные, только изредка позолоченные; мечтали пить крепкие напитки из золотых священных сосудов, подобно Валтасару, а таких сосудов окажется ничтожное количество в сравнении с их фантазиями... Сатане нужно похитить другое наше сокровище, — он этого миру не показывает, ибо самому миру оно не нужно, не ценится им ни во что, — это сокровища духа: смирение, всецелая преданность в волю Божию, беззаветная любовь к Богу и ближнему. Вот эти-то сокровища он и хочет похитить у монахов, подвергая их лишениям, натравливая на них злых людей, подвигая нетерпеливых к роптанию, малодушию, подрывая в них веру в промышление Божие и надежду на милосердие Божие. Мы, братия, это должны знать и помнить, что не в богатствах тленных наши сокровища: сбережем свою совесть, свою душу, свое сердце в чистоте от греха, и тогда не страшны нам будут никакие угрозы наших врагов. Святые обители уже подвергались и в прежнее время лишению своих имуществ даже от государственной власти, но, в сущности, это служило к их духовному обновлению: так устраивал Промысл Божий. Силен Господь и ныне обратит им же на пользу духовную, если враги их будут осуществлять свои угрозы. Что же? Выгонят из монастырей — будем кончать жизнь там, где Бог приведет; отнимут капиталы — будем жить своим трудом и любовью верующих душ. Бог и пророка Илию питал чрез ворона, и птичек небесных кормит: ужели Он забудет нас, Ему посвятивших свою жизнь? Только бы верны мы были обетам своим, хранили бы духовное свое сокровище — совесть чистую да веру православную. Блажени есте, егда поносят вам, но горе — любое горе, если поддадимся искушению человекоугодия, если ради удобств и выгод земных поступимся своими обетами, если пойдем за духом века сего лукавого и в угоду ему, ради похвалы от него, забудем обеты свои... Тогда оставит нас Господь Своею помощью, отвратит от нас пресветлое лицо Свое и мы преданы будем врагу Бога и людей как изменники своим обетам, как отверженцы от Бога... Будем помнить крепко одно: если мы захотим, то, при помощи благодати Божией, можем быть самыми счастливыми людьми в наше время скорбей и болезней: мы ничем не связаны — ни семьей, ни положением служебным; мы воистину свободнее всех на свете.

Истинный монах — самый неподкупный человек в мире. В самом деле: чем можно его подкупить? Чем соблазнить? В чем он нуждается, если хочет быть верным своим обетам? Богатства, почести? Но от них он уже отрекся. Семейное счастье? Но он убежал от него. Прелести и удовольствия мира? Но он смотрит на них, как на искушения. И чем можно запугать его, если только он крепко верует в Господа и Его благодатную помощь, Его Промысл? Гонения, клеветы, преследования? Но он повторяет себе неложное слово Господа: Блажени есте, егда поносят. вам и ижденут и рекут всяк зол глагол на вы лжуще. Мене ради: радуйтеся и веселитеся ... Конечно, для монаха, как и для всякого человека, тяжел всякий крест, всякая скорбь, всякая неправда; но он счастлив тем, что лучше всякого мирянина понимает — если только он истинный монах — смысл скорбей, которых и ждет как дорогих гостей. Отрекаясь мира, он знал, что идет на крест, знает, что всегда должен быть готов ко всему скорбному, всегда должен повторять в сердце: да будет воля Твоя, Отче наш Небесный!

Я рисую, конечно, идеал; мы, современные иноки, слишком далеко ушли от этого идеала, он кажется нам как отдаленная звездочка в небе. Но пусть так, пусть ушли по немощам нашим, но значит ли это, что надо совсем закрыть глаза на идеал, перестать верить в самое бытие сего идеала, прийти в полное отчаяние? Иисус Христос вчера и днесь, Той же и вовеки. И благодать Его — та же. И сила Его не оскудевает. А в скорбные времена Он являет и силу Свою, и любовь Свою к тем, кто хочет идти за Ним, сугубо и трегубо... Лишь бы сердце инока было готово к восприятию благодати рукою смирения.

Может быть, в наше время, может быть — последнее время и всемирной истории, монашество оскудеет, да уже и оскудело, и если придет час искушения, то не многие останутся верны идеалу. Но ведь вольному воля. Пусть потерявшие веру в идеал — уйдут от нас, уйдут в мир и благодаря всяким свободам строят свои монастыри по своим новым земляным идеалам. Истинное монашество от этого только будет чище, умалится в числе до минимума, но за то от него будут отвеяны плевелы... Наше время — время подвига, подобное временам мученичества. Диавол некогда хвалился преподобному Пахомию, что в последние времена он еще “поиграет монахами”. Не настало ли это время? Уже и не играет ли? Стыдно за монашество, за тех несчастных монахов, которые в угоду миру не хотят исполнять обетов своих, идут вослед мирских похотей. И, что особенно горько, чтобы оправдать себя, притворяются ревнителями иночества, хотят говорить от имени иночества, клевещут на своих собратий...

ТРЕВОГИ ЗА ЦЕРКОВНУЮ ШКОЛУ

Съезды и митинги, лозунги и платформы, резолюции, контакты и всевозможные решения — настоящая эпидемия!.. Уж так повелось у нас на Руси: любить — так сгоряча, рубить — так сплеча. И кто только не “съезжался”, не провозглашал своих “лозунгов”, своих “платформ”! Были митинги даже кухарок, дворников и извозчиков, были съезды гимназистов и гимназисток, мальчиков и девочек, чуть ли не малышей-стригунков... И все важно так, будто самые настоящие граждане, провозглашали свои решения:

“Упразднить Закон Божий, упразднить экзамены и баллы, уничтожить институт надзирателей и воспитателей, ввести выборных директоров с участием в выборах самих учащихся... Положительно, голова кругом идет от этих решений; удивляешься только: как это достает терпения у властей слушать всю эту чепуху разболтавшихся юношей и девиц, вроде учителей и учительниц, преважно решающих судьбы тех школ, где они учат и откуда, иной раз, только что сами соскочили со скамеек. И никто не спросит их: да кто же им дал право распоряжаться чужим достоянием? Легко сказать: слить церковные школы с земскими и министерскими, передать их ведомству просвещения, — но по какому же это праву учащие распоряжаются передачей тысяч школ, в коих иные всего два-три года только учат малышей?.. Мы строили школы, собирали средства на них, обеспечивали по мере возможности, заботились о них, нередко о них болели душой, а тут, извольте, явились какие-то новые хозяева и требуют, — да, требуют,- чтобы мы беспрекословно отдали плоды многолетних наших забот и трудов в чужое ведомство... Я говорю о церковных школах. Уже пусть бы судили да рядили об этом наши власти, а то — подите: какие-то “труженики школ”, проще говоря — такие же мастера, как на фабриках модельщики или токаря, помимо хозяев, решают отнять у них их собственность и передать посторонним...

У меня под руками “Протокол заседания учащих церковно-приходских школ Московской губернии” (не хотят даже употреблять слово “епархия”), и вот какие цветочки я там усмотрел:

Съезд единогласно присоединился к Всероссийскому учительскому союзу и одобрил его “резолюцию” — только резолюцию, а не резолюции, но какую же резолюцию? — уж не об упразднении ли преподавания Закона Божия? И это — в церковных-то школах? Да ведь это — измена Церкви!.. И ужели могли на это дать согласие учителя церковных школ, из коих многие — будущие священники, а учительницы — матушки?!.

“Уничтожать наблюдателей”. Милостиво позаботились о безприходных наблюдателях: оставили за ними жалование в течение года, но только “если им будет выражено доверие учащими” с оставлением в звании членов уездного или губернского училищного совета.

“Были прения” о ревизии хозяйственных сумм Епархиального училищного совета. Но протокол молчит: чем решено дело? Вероятно, нет ключей в кассе совета и ничего не могли сделать...

Постановлено “единогласно: выразить порицание Епархиальному наблюдателю А. Д. Италийскому и предложить ему выйти в отставку, сохранив за ним содержание до 1 мая сего года”. Прекрасная иллюстрация к обратному смыслу известной пословицы: яйца курицу не учат. Оказывается, что в наших школах и это бывает: учат, да еще как!.. А между тем г. Италинский лет семнадцать или больше с честью и любовью к делу служил в церковной школе, и если его выгонят те, которым он был руководителем, может быть, и несколько требовательным, то вся его вина именно вот в этой требовательности и исполнении долга.

Был “поднят вопрос о полномочии съезда”. Собрание высказалось единогласно за полномочие съезда. Другими словами: сами себя и друг друга уполномочили. Был рассмотрен вопрос о праве голоса законоучителей: слава Богу, признано это “право с правом решающего голоса”. А могло быть и не признано. Да разве законоучитель не есть первый и старейший из учителей, чтобы могло быть сомнение о его праве? Просто руками разводишь: что творят гг. учащиеся! Они большею частью мальчики сравнительно с самими законоучителями, священниками, но считали себя вправе лишать их голоса... Просто дом сумасшедших!.. А вот заведующим законоучителям и такого права не дано, а только “совещательный голос”... Тут уж, как говорится, совсем зарапортовались молодые люди, опьяневшие от всяких побед.

Постановили посадить в Епархиальный училищный совет своих делегатов, упразднить должность председателя, уволить (будто власть какая!) председателя столичного отделения, несколько членов, разослать несколько приветствий начиная от обер-прокурора, пригласить его на съезд (обещал, но не прибыл), министру просвещения, разным союзам, Совету рабочих и солдатских депутатов и проч.

Постановили обязать (слышите: обязать! какая всесильная власть!) церкви и монастыри, содержащие школы на местные средства, производить ассигновку впредь до включения церковных школ в государственный бюджет.

Постановление: признать нештатных учащих платными с правом на пенсию и прибавки за выслугу лет.

Постановлено единогласно просить Синод отпустить из страхового капитала миллион на нужды церковно-приходских школ (что так скупо? — требовали бы больше!).

Председатель съезда, учитель Списков, сказал, что правительство пользуется властью в кредит и необходимы контроль и критика действий Временного правительства, а для этого учителя должны идти в “контакт” с Советом солдатских депутатов и подают им руку. Надежные, опытные контролеры!..

Решено через Советы солдатских и рабочих депутатов просить военного министра о “немедленном возвращении из армии учителей для работы на просвещение темной деревни...” Другими словами: освободить от военной службы, отпустить с фронта: пусть немцы порабощают Россию; учителям некогда защищать ее: надо заниматься “просвещением деревни...” Недурно придумано для того, чтобы не стыдно было бежать с фронта вместе с дезертирами.

Постановлено: не вырабатывать особого устава церковных школ ввиду присоединения к Всероссийскому учительскому союзу. Как будто их будет спрашивать об этом церковная власть, если решит оставить школы в своем ведении...

Решено переименовать “заем свободы” в “заем культуры”: как будто народу понятнее это название...

Так вот какие важные решения приняты съездом юношей и девиц, учащих в наших церковных школах.

Тяжело переживать то чувство негодования, которое невольно вскипает в сердце, когда читаешь эти решения, постановления, доклады самоназванных вершителей судеб той школы, которой так много было отдано любви, забот, труда и средств. Еще тяжелее, когда вспомнишь, что эти вершители ведь плоть от плоти нашего духовного сословия, в большинстве своем питомцы Церкви, может быть, будущие служители Церкви... И они-то бросаются в объятия “товарищей”, давно зарекомендовавших себя в качестве недоброжелателей Церкви... И невольно спрашиваешь:

“Куда же мы идем? Где остановимся? Кто вразумит несчастных молодых людей? Кто будет потом исправлять то, что они напортят? И что за судьба такая для всего доброго у нас на Руси, что всё кому-то нужно преобразовывать, портить, отравлять...” Мы давно помешались на образцах иноземных, а не умеем, не имеем терпения и благоразумия вести дело по-иноземному, выходит у нас постоянно какая-то мешанина своего доморощенного с иноземным, обезьянство, а в самом-то деле исполнение программ врагов Церкви, которые только руки потирают от удовольствия, как послушно русские люди идут по мановению их перста. Впрочем, еще не потеряна надежда, что на Всероссийском съезде духовенства и мирян раздастся твердый голос благоразумных людей в защиту самостоятельности церковно-приходских школ и они не только уцелеют под покровом матери-Церкви, но и станут родным детищем будущего православного прихода, ближайшим предметом его забот: ведь в них учатся будущие прихожане, которые должны быть действительными прихожанами родного храма с детского возраста и расти и учиться под крылышком этого храма, под водительством пастыря Церкви...

ДВА СЛОВА О “ПРОТОКОЛАХ СИОНСКИХ МУДРЕЦОВ”

В Церкви Христовой есть тайна спасения, а в сонмище сатаны — тайна беззакония. Тайна спасения, от веков и родов сокровенная, открылась в Пришествии в мир для спасения мира Господа нашего Иисуса Христа; тайна беззакония совершенно откроется с пришествием антихриста. Всякая тайна до времени ее открытия остается более или менее прикрытою; так и тайна беззакония прикрывает себя от взоров верующих, чтобы внезапным своим открытием поразить их и увлечь в отступление от Бога; но поскольку это Господь находит потребных, постольку для верующих и эта тайна не может укрыться. А поелику время открытия тайны беззакония совпадает с явлением антихриста, то и признаки его пришествия суть вместе с тем признаки открытия тайны беззакония.

Меня спрашивают: насколько я придаю веры и значения известным “Протоколам Сионских мудрецов”, опубликованным в известной книге С. А. Нилуса “Близ есть, при дверях”?

Почтенный С. А. Нилус не сомневается, что эти протоколы стоят в прямой связи с тайной беззакония, делом антихриста, и суть плоды работ “сонмища сатаны”, о коем говорится в Апокалипсисе, гл. 2, ст. 9. Вчитываясь в них, нельзя не прийти к заключению, что это действительно не есть работа одного лица, а произведение не одного даже поколения врагов Церкви, хитрых, лукавых, в числе коих были люди незаурядного ума и крепкой воли, люди притом не имеющие ни одной искры христианских начал нравственности, готовые на все, чтобы достигнуть своей цели. А их цель — основание всемирного царства под главенством своего царя. Все это очень похоже на заветные мечты иудеев о всемирном своем царе, а по учению святых отцов — антихристе. “Протоколы...” сплошь проникнуты иудейским духом, иудейским идеалом. С другой стороны в то же русло вливается темная струя буддийских бредней, дабы еще больше замутить течение жизни всего человечества, и, странное дело, идеалы буддистов каким-то образом сплетаются с идеалами иудеев. Казалось бы: что общего между иудеем и буддистом? Но они идут рука об руку к общей цели. Ясно, что у них общий вождь — враг Бога и людей. Это он подготовляет путь своему ставленнику — антихристу.

И при всем том я должен сказать тем, кто меня спрашивает, что я думаю о “Протоколах Сионских мудрецов”, — конечно, с целью узнать мое мнение о временах и сроках грядущих всемирных событий последних судеб мира: вместо моих суждений, зело убогих, выслушайте вот мнение великого отца нашей Русской Церкви святителя Московского Филарета о знамениях последних времен: “Значения времени испытывать не легко, и даже не безопасно. Если не оградится человек рассуждением, осторожностью и наипаче смирением. Прочитайте начало второй главы Второго послания к Солунянам. Заметьте выражение: не скоро подвизатися вам от ума, ни ужасатися ниже духом. И на то, что кажется духовным прозрением, не вдруг позволено показать. Далее: откроется человек беззакония и еще: Тайна бо уже деется беззакония. Итак, это дело до времени закрытое. Нелегко узнать тайну, проникнуть закрытое, когда, может быть, еще и время открытия не настало. Скорее можно поручиться за то, что пророчества исполнятся не так, как люди думают, нежели за то, что некоторые люди думают о сем правильно”. А вот мнение того же святителя о времени предсказанного апостолом Павлом всеобщего обращения иудеев. “Что дивного, — писал он, — что ослепление Израиля на время продолжается другую тысячу лет? Как мало это время, когда на него смотрят из вечности!.. Изречение: весь Израиль спасется, не значит, что все до одного, но что будет великое обращение общественное, вместо того, что прежде были только частные обращения, а масса Израиля оставалась в противлении. Но как сему быть — узнаем во время исполнения. Даниил, молитвенник и созерцатель, пророчество о семидесятилетнем плене Вавилонском понял уже в конце сего периода, следственно, другое и в сие время не понимали еще, хотя пророчество кажется просто. Итак, мы хотели бы быть больше Даниила, если бы хотели заранее определить исполнение предсказаний апостолов Павла и Иоанна, которых предметы о времени без сравнения обширнее пророчества о плене Вавилонском” (Письма митрополита Филарета к Е. В. Новосильцевой, 99-е и 214-е).

Обращение евреев, апостолом предсказанное, стоит в связи с событиями последних времен, и то, что сказал святитель о сем великом событии, можно сказать и об обстоятельствах, имеющих предварить явление антихриста. Не будем считать себя умнее не только уж пророка Даниила, но и нашего смиренного в своем величии святителя и скажем: знаем, что придет последний враг Христов, и сего довольно с нас, а как и когда это будет — узнаем в свое время, если будем со страхом соделывать свое спасение, ибо не может быть, чтобы Господь попустил погибнуть от неведения того, что потребно к нашему спасению — спасению тех, кто работает Ему день и ночь... По мере приближения событий будут пред нами раскрываться и перспективы их, подобно тому как пред взором путешественника раскрываются картины окружающей природы, только бы мы со страхом проходили свой жизненный путь, предавая себя в руки Божии и сберегая каждую минуту жизни на исполнение заповедей Божиих. В свое время Господь не оставит нас в неведении и относительно всего, нам потребного... Надо всегда помнить, что тайны раскрываются не любопытствующему, а смиренномудрствующему, кто помнит заповедь: высших себе не ищи и крепльщих не испытуй: яже ти поведенная в сих пребывай. От любопытствующих премудрых и разумных Господь утаивает, а младенствующим в простоте веры открывает тайны Своего Божественного Промысла и обличает тайны “глубин сатаниных”. У Бога и свои меры, и свой “календарь”: у Него и день един яко тысяча лет, и тысяча лет яко день един. Но для возлюбивших Его и возлюбленных Им у Него тайн нет; только открываются они не тогда, когда хотели бы люди, а когда Его премудрое промысление укажет...

КЛЕВЕТА ПОЛЗЕТ ДАЛЬШЕ

В <своем> дневнике я отметил злую клевету некоего иерея Елатомцева на святые обители и храмы Божии: она ползет теперь дальше. Есть еще газетка для солдат — теперь ведь газеты появляются как грибы после дождя — “Солдатская Мысль”, в коей напечатан “отклик” солдата-псаломщика на возмутительную речь Елатомцева. “Мы, солдаты, — пишет он, — с восторгом прочли выступление отца Елатомцева на минском фронтовом съезде” и т. д. “Уважаемый батюшка говорил на съезде, что есть у нас капиталы, проценты коих достигают трехсот двадцати миллионов в год. Богатства же различной утвари, украшений, облачений и т. п. не поддаются исчислению”. Сей солдат-псаломщик уже проектирует образовать во всех губернских городах комитеты, куда вошли бы выборные от всех общественных организаций. “В эти комитеты пусть стекаются мертвые сокровища от церквей. Получатся огромные капиталы, а к ним должны быть приложены еще все имеющиеся проценты (?). В монастырях, соборах и церквах, а также пятьдесят процентов содержания иерархов (почему же только иерархов?). А десять процентов с духовенства (это — с голодающего-то?). Легкомысленный солдат на крыльях своей юной фантазии летит дальше и видит, как на те же средства, собранные от церковных сокровищ, от реквизиции их, расширяется “бесплатное народное образование, приобретаются сельскохозяйственные машины для народа и пр.”. Легко сказать: сколько же на это нужно миллиардов?! И все они, будто бы, найдутся в церковных сокровищах... А простец-солдат все это читает, впитывает в свою бедную голову, и — вообразите, что там происходит, в его мозгах? А солдат-псаломщик, гражданин Г. Добромыслов (какая знаменательная, подкупающая фамилия!) приглашает: “С Богом, немедленно за работу”. Какую?..

Далее в воздухе носилось слово “свобода”, пришла она, но для кого, для чего, всегда ли?..

ВЫБОРНОЕ НАЧАЛО И ТИПЫ СОВРЕМЕННОГО МОНАШЕСТВА

Сказано в Писании: спасение во мнозе совете. А отцы святые прибавляют: но не в совете многих. Ныне всё решают съезды, советы, но не видно: на достаточно ли разумном начале стоит это, как бы уже бесспорно принятое, правило: все решать съездами, совещаниями? Или лучше спросить: какое начало лежит в основании мысли о съездах, об их пользе? Надеются ли получить пользу только оттого, что на съездах будет представлено по возможности все разнообразие типов тех лиц, которые, так сказать, официально входят в состав того или другого сословия, класса людей, какое считает себя объединенным известной идеей; или же, не заботясь много о разнообразии сих типов, хотят выслушать слово на пользу от лучших представителей и носителей самой идеи, дабы потом поставить жизнедеятельность всего класса или сословия соответственно их опытным указаниям? Мне скажут: конечно, имеется по возможности в виду и то и другое, и потому-де на съезды должны быть присланы только лучшие, избранные самими сословиями или классами лица. Да вот в том-то и вопрос: при нынешних порядках применения выборного начала повсюду есть ли уверенность, что попадут в избранники самые лучшие люди? Ведь избрание обычно теперь происходит посредством подсчета голосов и избранным оказывается тот, кто получил большинство голосов. А голоса считаются все равными: ведь нет возможности людей разделить на разряды — на умных и глупых, на честных и нечестных и т. п. Всякие выборы ныне предполагают равноправие, тогда как равноправие по законам логики требует в таких случаях равенства умственного или по меньшей мере строго нравственного развития. Но будем совершенно откровенны: кто же не согласится, что людей ограниченных гораздо больше, чем людей выдающихся в умственном развитии; людей нравственно чистых меньше, чем слабых. На чьей же стороне почти всегда может оказаться большинство избирателей? Кажется, опыт последних лет, особенно последних месяцев, когда так широко применялось избирательное право, дает ясный, непререкаемый ответ на этот вопрос. В делах житейских, земных, еще терпимо и, пожалуй, иногда и не бесполезно выслушивать мнение людей и недалеких умом, и не выдающихся в их нравственном настроении; но в жизни церковной, в жизни духовной отнюдь не желательно решать вопросы, полагаясь на мнение людей, избранных простым большинством голосов, которых, по совести, не всегда можно признать и правоспособными для суждения по вопросам церковной и духовной жизни.

Мысли эти невольно напрашиваются, когда читаешь в газетах о съездах церковного характера. Мне думается, что чем специальнее вопросы, подлежащие обсуждению съезда, тем строже, разборчивее надобно применять выборное начало. Вот теперь газеты заговорили, что скоро будет Всероссийский монашеский съезд, да еще не один: один — ученых монахов, потом — простых. Оба в Троицкой Сергиевой Лавре. И невольно вспоминается мне такой съезд, бывший в 1909 году тоже в Лавре, на котором мне Бог привел фактически быть председателем. Не знаю, кто будет участником нынешних съездов, и состав лиц, главным образом, намечал митрополит Киевский Флавиан вместе с архиепископом Антонием и со мною. И были тогда намечены к приглашению на съезде такие старцы, как известные всей России Оптинские отец Варсанофий, отец игумен Ксенофонт, Саровский старец Симеон, Зосиминский Алексий и др., а равно настоятели или, взамен их, по их усмотрению, особенно ревностные и опытные в духовной жизни старцы из сорока обителей. Сделано все, чтобы собрать цвет тогдашнего монашества. Допускались на съезд и все иноки, ревнующие о славе монашества, но с правом лишь совещательного голоса. Так было поставлено дело тогда. Вероятно, ныне будут выборы “депутатов” на съезде, и вот, считая процветание монашества делом величайшей важности для Православия на Руси, не могу не высказать своих мыслей по поводу сего съезда. Сорок три года я живу в монастыре; почти сорок лет веду издание “Троицких Листков”, а это дает мне возможность сноситься с иноками многих обителей на Руси. Думаю, что мои наблюдения над составом братии в наших монастырях не лишни будут для предстоящих выборов к предстоящему съезду простых монахов. Об ученых не говорю: они, кажется, хотят обособиться от простецов, что едва ли послужит к их благу...

Для удобства суждения о современном монашестве я позволяю себе разделить иноков на несколько типов, наиболее выделяющихся, а мерою думаю взять те цели, какие ставят себе иноки, вступая на путь монашеский. Казалось бы, что цель у монахов должна быть одна: спасение души посредством решительной борьбы с своими страстями, очищение сердца от сих страстей путем отречения от своей воли и даже смышления, а в конце всего — “стяжание, — как выражается преподобный отец наш Серафим Саровский, — Святаго Духа Божия”. Но на деле оказывается, что монахи далеко не все идут к этой святой цели.

Первый тип современного монаха — это истинный монах-подвижник. Он каждую минуту вспоминает свои обеты, размышляет о них, как бы смотрится в зеркало, каждый день проверяет по ним, и, конечно, прежде всего по лежащим в основе их заповедям Божиим, свою жизнь, каждый день и час этой жизни. Неизвестным руководством для него служит учение святых отцов, учителей монашества: их творения не сходят с его стола. И не по книгам только он изучает духовную жизнь, эту науку из наук, это искусство из искусств, но и посредством отсечения своего смышления и воли пред старцем, и главным правилом его жизнедеятельности служит смирение: его заветная цель — достигнуть того, чтобы считать себя круглым нулем, полнейшим ничтожеством. Он говорит себе:

Бог сотворил мир из ничего. Он хочет, чтобы я был ничто, дабы стал потом достойным орудием Его жизнедеятельности в сем мире. Сам я ничего не могу сделать доброго без помощи Божией благодати: если мне кажется, что я сделал нечто доброе, это уже самообман, это не мое, а Божие. Я — только недостойное орудие в руках Божиих. Заповедь о любви к ближнему истинный монах понимает так, как истолковал ее Сам Господь: возлюбиши ближняго твоего яко сам себе, то есть: якоже хощете, да творят вам человецы, и вы творите им такожде. Мера любви к ближнему есть мера любви к самому себе. Нельзя, противно природе, любить ближнего больше, чем себя. А для сего надежное правило: забудь о своих правах в отношении к ближнему и помни только о его правах в отношении к тебе. Забудь о его обязанностях в отношении к тебе и помни только о своих обязанностях в отношении к нему. Старайся так наладить свои отношения к ближнему, и ты исполнишь буквально заповедь Господню. Короче сказать: каждый думай только о своих обязанностях и чужих правах; пусть о твоих правах думают другие. Устройте свою жизнь в общежитии по сему правилу, и Бог благословит миром ваше житие. Я сказал, что противно природе любить ближнего больше, чем себя. Измеряя словами Спасителя любовь к ближнему, нам заповеданную Им, должно применить сию меру и к заповеди Господней: болши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя. Другими словами: не жалей самой жизни для спасения жизни и для блага ближнего. Ведь ты того же желаешь и себе от других: делай это и сам для других. Положить душу, положить жизнь за ближнего еще не значит погубить свою душу, потерять вечное спасение. Напротив: телесная смерть за ближнего есть приобретение вечной жизни. Но ты, конечно, не захочешь, чтобы твой ближний потерял вечную жизнь для тебя, для твоего земного блага: этого не позволит тебе любовь к нему. Поэтому и ты не теряй вечной жизни, не твори греха для какой бы то ни было пользы ближнего. Святые отцы говорят: кто не умеет плавать, тот не бросайся в воду для спасения утопающего, а подай ему жезл, протяни жердь. Другими словами: не берись во имя любви к ближнему за непосильный подвиг, а, сознавая свою немощь, восполни это молитвою любви за него. Не все миряне могут понять то, что я говорю; у нас, монахов, есть свой язык, которым иногда они и соблазняются. Но это язык библейский, на котором и Богу приписываются человеческие свойства, и, конечно, надо понимать такие места духовно, не буквально по-человечески. Лет пятнадцать назад я вел полемику с несколькими профессорами академии по вопросу о служении миру со стороны монашества и употребил слова “святой эгоизм”; это высмеяли мои совопросники, но я указал им, что Господь знает не только святой эгоизм, но и святую ненависть.

Таков тип истинного монаха, носителя своих идеалов, тип изначальный, основной, то мерило, коим измеряется истинное монашество от веков древних и доселе. Нет нужды говорить, что я набрасываю лишь в общих чертах идеал этого типа. И что бы кто ни говорил, что бы ни писали умники нашего времени, лучшего, более чистого идеала в православном духе им не придумать, не создать. Только по мере приближения к этому идеалу можно судить о пригодности того или другого монаха и для служения Церкви, на которое монах отнюдь не пойдет, не будет напрашиваться своею волею, а только за святое послушание, во имя отсечения от своей воли, в чем он и увидит волю Божию. Вся его забота, вся его мысль обращена внутрь себя, на воспитание себя в духе заветов отеческих, ибо он не может забыть, что Царствие Божие внутри нас есть. А потому и жизнь его сокровенна в Боге настолько, что иногда даже сосед его по келье не знает, не подозревает степени его духовного возраста, какой он достиг, и разве только его духовный руководитель может знать это. Такие подвижники чем больше возрастают духом, тем больше уходят от мира, от людей, уходят в свою, так сказать, внутреннюю храмину, как улитка в свою раковину, тем менее становятся заметными для поверхностного взгляда посторонних, особенно мирских людей, и только свет их духовной жизни, помимо их воли, иногда прорывается из их тихих келий на мир Божий, и люди, по выражению митрополита Филарета, имеющие очищенное чувство духовное или, по крайней мере, ищущие такого очищения, замечают и стремятся на эти тихие лучи благодатного света. И слава Богу: еще не погасли эти тихие светочи иночества, еще есть на Руси, увы, может быть, последние старцы Божии, кое-где в святых обителях сокровенно подвизающиеся и за мир грешный Богу молящиеся. Их, говорю, очень мало, но ими-то и стоит современное монашество: уйдут они к Богу — и погаснет наш светлый идеал монашеский, и увянут наши святые обители, и понизятся все вообще звезды православного христианства. К великому горю нашему, все это уже и творится на наших глазах, в наше печальное время.

Второй тип современного монаха — это обыкновенный монах-труженик. О больших подвигах он не мечтает, а разве только вздыхает, себя укоряя, старается исполнять возложенное не него послушание; иногда, как человек, падает, побеждаемый немощами человеческими, но старается подняться, падает и встает, а иногда и ползком ползет ко спасению. Его спасение — в простоте и смирении: себя он не меряет, своих достоинств не видит, как будто их и нет у него. Ни особых постов, ни особых правил он на себя не налагает: церковь, келья, послушание — так проходит у него день. Пришли родные — с любовью приветит их, но сам не любит посещать их: это нарушает обычный порядок его жизни. Это те люди, на которых можно положиться в делах житейских, касающихся монастырского хозяйства, если только они приобрели еще в мире, или живя уже в монастыре, известный житейский опыт. Несмотря на некоторые их немощи, они — дорогие люди в обители именно потому, что не ценят себя высоко и стараются свои недостатки восполнять своим усердием и послушанием воле начальства. Иногда проявляется и в них самоцен, но вразумления игумена или духовника достаточно бывает, чтобы их поставить в прежнее устроение и на прежний путь смиренного послушания. На таких рабах Божиих держится обычно вся внешняя монастырская жизнь. Из них начальство избирает и кандидатов священства, хотя они далеко не всегда бывают достаточно подготовлены к сему служению по малой степени их умственного развития и даже элементарных богословских познаний. Но что делать? Больше взять бывает не из кого, а для науки в собственном смысле они уже устарели: довольно, если петь и читать могут да устав посмотреть умеют. Большею частью шли они в монастырь с добром намерением: послужить Богу для спасения своей души, но не сохранили той теплоты ревности о спасении, какая, может быть, в них горела в первое время их монастырской жизни. Но за их смирение, за их простоту Бог помогает им, как я сказал, хотя ползком ползти в Царство Небесное. Самые искушения, Божиим попущением бываемые, помогают им смиряться и на путь правый обращаться, если и случается им свернуть с него по немощи.

Третий тип монахов наших — те, которые идут в монастырь “не ради Иисуса, как выражается святитель Димитрий Ростовский, а ради хлеба куса”. Девать себя в миру — некуда, к мирскому труду малоспособны, а есть надобно. В монастыре же поставят на клирос, дадут послушание в трапезной, в кухне, в просфорной; смотришь, человек и приживется, и в ином и загорится любовь к монашеству, если только он еще не испорчен тою или другою страстью, и удержится в обители. В таких иноках уже сидит самоцен, и из них большею частию выходят наемники, которые трудятся хотя и честно, но ждут себе платы в той или иной форме. Плата эта — кружка, жалованье, лучшая одежда (в общежитиях), пострижение, священный сан, а для старейших и другие награды. Начальству монастырскому много забот с такими “наемниками”. Для послушаний, для клироса, хозяйства — они нужны; рабов Божиих, причисленных мною к первым двум типам, недостаточно, а мир требует лучшего пения, монастырское хозяйство — опытности, поневоле приходится держать и наемников, если они себя ведут прилично. Но от них-то и возникают искушения для обителей. От них-то и нарождается четвертый тип современных монахов, лучше сказать лжемонахов — карьеристов и покорных слуг своих страстей всякого рода. Идеалы монашеские с неба сводятся на землю; уровень нравственный в монастырях понижается; дисциплина ослабевает. Надо бы удалить наемника или карьериста, а служить некому; надо бы его наказать хотя бы штрафом, а он грозит, что уйдет из монастыря. Иной слабый начальник и трусит: терпит такого, а он заражает других самоценом, а иногда и своею страстью, которой стал рабом. Пока наемник благоразумно держит себя за пределом приличия и честно исполняет возложенное на него дело, дотоле он терпится в обители, а зазнается — приходится с ним расстаться: пусть ищет себе другого места и монастыря. Бывает, что такой, поискав другую обитель, даже пожив в ней некоторое время, привычкою тянется опять в прежнюю обитель и смиряется, просится обратно. Тут ему приходится, хотя на время, взять себя в руки, и это служит ему на пользу. Бывает, хотя редко, что такой обращенец потом и другим дает пример, как вредно себя ценить. И слава Богу. Без немощей нет людей, а в монастырях немощи виднее, чем в миру. Но беда, если такой наемник начинает верховодить младшей братией, собирать себе партию, вести интриги против властей своих. Иной игумен плачет от такого интригана, который сумел перетянуть на свою сторону большинство братии. Мир в обители нарушается, начинаются жалобы высшему начальству, а за ними дознания, следствия, суд... В женских монастырях особенно резко выражаются эти искушения, и бедные, духовно неопытные игуменьи несут иногда прямо мученический подвиг.

Лжемонахи-карьеристы, у коих на уме только повышения да личные выгоды, уже прямо составляют язву монашества. К сожалению, большинство таких уязвленных честолюбием лжеиноков бывают люди более или менее развитые, неглупые, хитрые, опытные в интригах. Забыв свои обеты, они изучают все ходы и выходы в консисториях, сводят знакомство с крючкотворами — низшими чиновниками, которые пишут им и бумаги...

Последний тип якобы монахов — это люди, потерявшие совесть и предавшиеся господствующим в них порокам: пьянству, распутству, бессовестной наживе... О них, кажется, нет надобности и распространяться. У них все сводится только к удовлетворению своей страсти, лишь бы не попадаться. Между первым и последним типом есть множество оттенков с преобладанием в ту или другую сторону.

Теперь представьте себе, что в обители при выборах на все должности даны всем равные права: кто первый воспользуется ими? Нет сомнения, что это равноправие раньше всех постараются использовать самые последние и очередь пойдет снизу вверх, так что первые-то, вероятно, и вовсе не станут пользоваться своими правами. Да они им и не нужны. Не за правами какими-то они пришли в обитель, а ради спасения души. А спасать душу никто им не помешает здесь. Самая мысль о правах им не по душе. Чем неблагоприятнее будут внешние условия, тем больше им будет скорбей, а чем больше лично им скорбей, тем ближе цель спасения. Не ищут они скорбей этих, а ждут в силу закона духовной жизни, ждут их как дорогих гостей. Не особенно погонятся за правами и иноки второго типа. Бог с ними, с этими выборами, с этим контролем над тем, что творит наше начальство, игумен, казначей, эконом: не нашей это меры дело, скажут они. И многие, лучшие из них, уклонятся, по своей обычной скромности, от подачи своих голосов, предпочитая тишину своей кельи и мирные отношения со всей братией. И вот, при выборах на разные должности, при голосовании, всею братией, всею массою выступят низшие категории братства: наемники, карьеристы, лжемонахи. Опасаясь решительного протеста со стороны высших властей, они, вероятно, будут выставлять своих кандидатов из средних групп, дабы иметь себе покровителей в случае обнаружения их недостатков: эконома потароватее, благочинного поснисходительнее, об игумене уж и говорить нечего. Судите сами, к добру ли все это поведет наше монашество, и без того уже шатающееся? Скажут, что и в древности выборное начало существовало в обителях. Да, существовало, но будем откровенны: тогда была нужда прибегать к выборам потому, что все бежали от начальственных должностей, а ныне возник вопрос о выборном начале потому, что уже много очень является охотников занимать такие должности: возникает соперничество кандидатов. Причины, как видите, совершенно противоположные. Тогда руководило иноками смирение, теперь — самомнение, тогда — желание быть последним, теперь — первым или, по крайней мере, одним из первых. Тогда действовал закон любви, смирения и отсечения своей воли: это начало Божественное; теперь — выборное начало, юридическое, человеческое. Тогда избранные принимали должность за послушание всей братии, своим избирателям, предварительно всячески уклоняясь от избрания; ныне нередко избираемы те, которые сами ищут избрания, подсказывают это своим избирателям, которые потом и свяжут их совесть в исполнении ими должности. В древности иноки помнили заповедь отцов: “Повиниси игумену аки Богу”, теперь хотят подчинить себе игумена как послушника. Тогда, избрав, умолив старца быть игуменом, уже отдавались в его волю всецело, отрекаясь от своего смышления, теперь требуют, чтобы игумен не смел выбрать себе ближайших помощников вроде благочинного, эконома, казначея, духовника, хотят (и им дают право) сами выбирать этих лиц, да так, чтобы игумен не смел и присутствовать на этих выборах... Есть ли тут хоть искра монашеского духа? Ведь в таких условиях святая обитель превратится в грешную коммуну, где будет царить дух раздора, вражды против игумена, интриг, взаимных пререканий. Где же тут искать исполнения обетов? Во что обратится самый обряд пострижения, если монах, только что покрытый мантией без рукавов в знак отсечения своей воли, тотчас же потребует от игумена, даже от высшей епархиальной власти, смены того или другого должностного лица, станет составлять себе партию подобных, — словом, сразу почувствует себя чуть ли не полным хозяином в монастыре, потребует изменения порядков, устава, всего уклада монастырской жизни”.

И то обновление церковно-приходской жизни, о котором ныне так много говорят, не может произойти и прочно войти в самую жизнь народную без постепенно воспитания молодых поколений чрез обновленную и правильно поставленную церковную школу. Вот почему не удалять от Церкви, а, наоборот, в целях церковного воспитания будущих прихожан следует как можно ближе ставить под церковное влияние детей при самом начале их сознательной жизни, когда их сердце еще не заражено ядом страстей, когда оно еще открыто для восприятия заветов Христовых, когда семя веры и благочестия еще находит в их сердцах благодарную почву для возрастания. Дети — это как бы остатки первобытного рая, следы погибшей непорочности: сохрани, Бог, удалять их от благодатного тепла Церкви-матери; Богу ответит тот, кто решится на это.

Грешно обманывать себя, будто мы не знаем, не понимаем, кому нужно вырвать школу из рук Церкви: еще в шестидесятых годах известные вожди и проповедники всяких свобод говорили, что надо “поймать таракана”, то есть, взять в свои руки школу, и дело будет сделано. Мы думаем, что в пылу всяких преобразований на Руси наше Временное правительство, которое мы, по указанию власти церковной, пред лицом Божиим при богослужении именуем “благоверным”, просто недосмотрело сути вопроса о судьбе церковных школ и, увлекаясь идеей полного объединения народного образования в одних руках, упустило из виду исторически-воспитательное их значение. Мы надеемся, что это будет принято во внимание и ошибка будет исправлена: достояние Церкви останется ее достоянием и то, что церковь с таким трудом, с такою любовью собирала, созидала, не будет расточаемо, не будет никому передаваемо. Об этом, кажется, уж так много и хорошо говорено, что и спорить больше нет нужды. Только предвзятая мысль врагов Церкви может настаивать, под предлогом объединения школ, на передаче церковных школ в другое ведомство; но ведь всякому известно, что как горбатого могила исправит, так и предубежденного, лукавствующего в совести, неискреннего человека никто не убедит, ибо он говорит вовсе не то, что думает.

А между тем люди незрелой мысли, незрелого опыта жизни, недостаточно вдумчивые, пользуясь нынешней свободой, пустились в суждения и по вопросу о церковных школах. Съезды учителей и учительниц постановляют решения о передаче их ведомству народного просвещения, — этого мало: решают исключить Закон Божий из предметов преподавания, а так как этот вопрос “затрагивает традиционные воззрения народной массы”, то на первое время “предоставляется не вызывающим особых сомнений лишь освобождение от обязательного изучения этого предмета учащихся, причем до достижения ими шестнадцатилетнего возраста освобождение это может производиться по заявлению их родителей, а по достижении указанной возрастной нормы — по желанию самих учащихся”. А время, освободившееся от Закона Божия, предполагают употребить на “усиление элементов гражданского воспитания и обучения молодежи путем углубления знаний из области истории и государственного права”, проще говоря, на обучение современному политиканству во всех его видах. Таковы, между прочим, были постановления Всероссийского учительского съезда. К этим постановлениям, как я писал недавно в своем дневнике, и присоединились учителя и учительницы наших церковных школ Московской епархии. Думаю, что они просто не разглядели, к кому пошли: думали, что в этом съезде участвуют православные христиане, а не усмотрели, что это речи вовсе не христианские. Идти против преподавания Закона Божия в христианской школе — не значит ли отрекаться от Христа? Считать этот священный предмет только “традиционными воззрениями народной массы” — не значит ли сказать прямо, что Святое Евангелие, все учение христианское есть сказка, не заслуживающая веры? И с каким пренебрежением говорят эти лжепросветители народа о народной массе!.. Так и слышится тут фарисейское: народ сей, иже не весть закона, прокляти суть (Ин. 7, 49)! Народ-де — это полные невежи: что с ним толковать? Будем проводить свои “научные” идеи и просвещать его по-своему: христианство отжило свой век, пора перестать верить этим мифам...

Ведь вот к чему ведет в конце концов объединение церковных школ с теми, какими руководят составители резолюций Всероссийского съезда народных... не учителей, а — скажем матушку-правду — развратителей. Вот почему на все доказательства, приводимые в пользу передачи наших школ в Министерство народного просвещения: что наша школа умирает от бедности, что там, наоборот, все обставлено хорошо, — совесть требует сказать прямо и решительно: лучше совсем закрыть наши школы, чем отдавать их в то ведомство, где вместо просвещения большей частью вводится ныне, помимо желания властей, развращение... Лучше пусть народ останется безграмотным, чем будет развращаться в школах, где и Закон-то Божий изгоняется... Грамотность сама по себе не есть ни благо, ни зло: это то же, что острое орудие, коим можно и человека убить, и жизнь человеку спасти, произведя потребную операцию. Если ребенок не умеет владеть таким ножом, то лучше ему и не давать ножа, пока не будет поставлен в условия невозможности злоупотреблять им. Вот мое мнение относительно школьного учения. Я не противник школы для народа; я сделал все, что мог для этой школы и служу ей своими изданиями, но если школа станет развращать детей, если в ней не будет преподаваться Закон Божий, если учащие будут смотреть на этот предмет только как на “традиционный пережиток”, то — Бог с ними, с этими школами, с такими учителями: пусть лучше дети остаются безграмотными или же учатся у старых дьячков, как некогда учились и мы. Я невольно вспоминаю тот Зыряновский край бывшей моей Вологодской епархии, где отцы благочинные мне докладывали, что есть селения, где не знают еще замков, где оставляют на ночь на улице и сбрую, и белье, и другое ценное для крестьянина имущество: никто ничего не тронет, хотя там нет ни одного еще грамотея. Надо ценить все по-христиански, а не идолопоклонничать пред современными модными идеями, от которых, увы, гибнет наш добрый, но слишком увлекающийся чужими модами народ. Вот в таком убеждении я и послал бывшему Московскому уездному съезду церковно-школьных деятелей приводимое здесь послание или привет на имя уездного наблюдателя, который приглашал меня на этот съезд. Прав я — пусть судит читатель по совести.

ПРИВЕТ СОБРАНИЮ МОСКОВСКИХ УЕЗДНЫХ ДЕЯТЕЛЕЙ ЦЕРКОВНО-ПРИХОДСКИХ ШКОЛ

Достоуважаемый о Господе отец Александр!

Глубоко сожалею, что по болезни сердца не могу принять участия в занятиях собрания уездных деятелей церковно-приходских школ. Вы знаете и можете засвидетельствовать, как дорога и близка моему сердцу эта школа и что мною сделано как для моей школы на родине, так и вообще для таких школ за шестнадцать лет издания моей “Божией Нивы”.

Прошу передать мое приветствие всем собравшимся ревнителям церковной школы. Верю, что они едиными усты станут за ее целость, ее честь, бытие и процветание во славу родной Церкви. Меня горько поразило решение учительского съезда передать эти школы министерству. Учителям и учительницам никто не давал права распоряжаться школами как своею собственностью. Не они их строили и содержали. Это — первое. Второе: тяжело было узнать, что учащие в наших школах, сами питомцы Церкви, а учителя в, большинстве и будущие иереи, не задумываясь, готовы отдать наши школы в чужое ведомство. Надо смотреть на дело прямо, без чужих очков: если в каких школах чувствуется еще церковное влияние, то именно в наших, церковных.

Школьные деятели других ведомств готовы, кажется, самый Закон Божий изгнать из своих школ. Не буду говорить о тех удушливых газах, которые теперь пущены в направлении к Церкви во всех областях ее жизни: Бог — Судия инициаторам сих веяний: да вразумит Он их и сохранит Церковь Свою от отравления.

В настоящую минуту я со скорбью думаю о судьбе моей родной школы. Вы знаете, сколько за двадцать лет ее существования мною было употреблено на ее постройку, обеспечение, пособия ей.

В свое время, внося капитал на обеспечение, я поставил непременным условием, чтобы, если школа будет передана в какое бы то ни было ведомство и уйдет из-под управления и руководительства церковной власти, то весь этот капитал, который теперь, вероятно, достиг уже до пятидесяти пяти тысяч, должен быть отнят у нее и передан на нужды внутренней миссии московскому епархиальному начальству по усмотрению митрополита. Я не хочу, чтобы хотя одна копейка моя пошла на школу, мною устроенную и взлелеянную, но у Церкви отнятую. Что принесено на церковную школу — уже отдано Церкви, а что отнимается у Церкви, то отнимается у Бога: это уже святотатство...

С болью в больном сердце пишу эти строки. Отцы и братия! Пора называть вещи своим именем: направление нецерковных школ в большинстве таково, что ожидать от него для Церкви нечего. Станем же твердо за ту школу, которую создала Церковь. Не уступим ее никому. Знаю, мне скажут, что и в министерской, и в земской школе можно вести дело в духе Православной Церкви. Но это — только красивые слова, только отвод глаз. Мы не малые дети, чтобы не видеть, не понимать духа времени. И грех нам будем, если добровольно уступим дело воспитания народной души в духе родной Церкви кому бы то ни было. Юношам и девицам, учащим в наших школах, еще простительно увлечение духом времени и пропагандой всевозможных свобод. А мы — старики. Мы довольно пожили на свете и знаем, как этот дух времени, дух лестчий, работает, очаровывая розовыми перспективами и в то же время отравляя массы теми идеями, которые идут вразрез с учением Господа и Спасителя нашего. Пусть благодаря свободам новые деятели школы работают по своим планам, но не на чужом для них, то есть нашем, основании; мы не можем мешать им, но и своего им не отдадим, ибо, к глубокому сожалению, не видим оснований верить им.

От гроба великого печальника родной земли, небесного покровителя народной русской школы, и особенно церковной, преподобного Сергия призываю Божие благословение съезду вашему и прошу отцов и братии помолиться о мне, зело немоществующем.

“... ЧЕМ КТО СОГРЕШАЕТ, ТЕМ И НАКАЗЫВАЕТСЯ”

“Отечество в опасности!” — слышатся отовсюду голоса русских людей. Но все ли понимают, в чем опасность, — даже из тех, кто произносит эти слова? Когда враг готов ворваться в самые недра нашей Святой Руси, угрожая ее заветным святыням, когда его бесчеловечие, его безбожие, его жестокость напоминают нам бывшее семьсот лет назад нашествие монголов, а способы его войны превосходят деяния этих диких племен Азии, то, конечно, всякому понятно, в чем и как велика опасность для Отечества. Но ведь все это — только цветочки, а корешки лежат глубже;

все это, все бедствия войны, суть только последствия, а причины скрываются в прошлом, которое для взывающих об опасности, кажется, не ясно и поныне. Для нас, церковных людей, которые должны внимать путям Промысла Божия, ведущего как отдельных людей, так и целые народы к единой на потребу цели, к вечному спасению, для нас должны быть совершенно ясны причины переживаемых нами бедствий, а когда мы видим их, то и должны громко указывать на них, хотя бы это и не нравилось некоторым из взывающих об опасности. Надо ясно знать, за что нас Господь наказывает, чтобы видеть, как и чем отвратить гнев Его, на нас праведно движимый.

Попытаюсь это сделать с нашей православной, церковной точки зрения.

У Бога есть закон: кто чем согрешает, тот тем и наказуется. А согрешаем мы, русские люди, тем, что забываем миссию, или назначение, своего народа на земле. Бог в неисповедимых судьбах Своих определил, чтобы мы были не только строгими хранителями, но и провозвестниками великого сокровища веры православной среди народов земных. В ветхозаветные времена таким народом-избранником был народ еврейский; затем, с Пришествием на землю Спасителя мира, отвергнувший Его народ был сам отвергнут Богом и как бы преемником сей великой миссии среди человечества явились греко-римляне: с отпадением римской ветви христианства от чистоты Православия остались верны ему греки; но с ослаблением нравов и благочестия в Греции, когда самому сокровищу Православия стала грозить латинская пропаганда, Бог призывает народ русский к сему великому служению роду человеческому... Сбывается, видно, на всех народах великое слово Христово, сказанное в свое время иудеям: отнимется от нас царство Божие и дано будет народу, приносящему плоды его. Царствие Божие — есть Церковь Божия Православная; ради Православной веры, ради Церкви Святой, хранительницы чистейшего учения о спасении людей, о приготовлении их к Царству Небесному, хранит еще Русь нашу Господь Милосердый. Вспомните, русские люди, пророчески-утешительное и вместе грозно-предостерегающее слово великого подвижника XIX века, преподобного Серафима Саровского: “За Православие Господь помилует Россию”. За Православие и Греция просуществовала лишних тысячу лет после падения Римской империи. Но Господь требует, чтобы и жизнь была по православному: когда греки стали самое Православие считать только как бы своей вывеской, забывая о заветах православной жизни, то, несмотря на то, что их столица была полна великих святынь, несмотря на то, что в Царьграде были собраны мощи почти всех апостолов Христовых, — их государство пало и стало рабом поклонников Магомета. Ушло от них Царствие Божие в смысле свободной Церкви, над ними стала господствовать власть неверных. Не пора ли нам оглянуться, спросить себя: где у нас плоды Царствия Божия? Охладели мы к своему святому сокровищу — православной вере, широко открыли ворота всяким лжеучениям, и ворвались в среду нашего народа всякие волки, а главным образом вот эти немцы, и расхищают наше сокровище, уничтожают его с сатанинским озлоблением, вытравляют самый дух его из души народной, не говорю уже о наших так называемых образованных классах, которые в большинстве своем уже давно разучились даже мыслить, не только жить, по православному... Что же после сего удивительного, что над нами исполняется Закон Божия Промышления: чем грешим, тем и наказуемся? Ведь страшно подумать, если исполнится и над нами грозное слово Христово: Отнимется у вас Царствие Божие, отнимется Православие и предастся другому народу, способному творить плоды его!.. По легкомыслию, по преступному равнодушию к истине Православия мы слишком близко подпустили этих волков хищных — немцев — к душе народной, вот и появились у нас, среди русских православных людей, разные баптисты, штундисты, а среди интеллигенции — рационалисты и всевозможные исты , кончая материалистами и нигилистами... И попустил Господь в наказание нам за это равнодушие к родной вере, завещанной чрез предков наших Самим Господом и Его святыми апостолами, что немцы эти пришли, как некогда татары, и стали издеваться над нашими святынями, над нашими верованиями хуже всяких татар... Согрешили мы грехами немецких вер, проглядели, как они, эти немцы, подкрадывались к верующей душе нашего народа, как отравляли ее, — вот и плоды сего преступного нашего равнодушия к родной вере — святыне Божией... Немцы оказались предусмотрительнее нас, даже пастырей Церкви: они подметили духовную жажду русской верующей души и поспешили утолить ее из своих отравленных источников, а мы проспали это...

На что мы теперь, говоря по-человечески, Богу нужны? Аще соль обуяет, чим осолится? Вон извержена будет!.. Как же быть? Ужели отчаиваться в возможности спасения?

Помилуй Бог! Отчаяние есть смертный грех. Надо только смириться пред Богом и просить Его, да дарует нам узрети наши прегрешения и не осуждати никого: всякий ищи в себе вины. И прежде всего — мы, пастыри Церкви. Начиная с архипастырей. Потом — наши сотрудники — иереи. Затем другие наши сотрудники — люди науки, особенно богословской. Смиримся пред Богом и обвиним прежде всего сами себя.

Есть вещи, о коих теперь говорить значило бы бередить и травить наболевшие раны. И особенно эти раны больны теперь. Я боюсь, что страждущие мои соработники на ниве Христовой не дочитают до конца моей статьи, когда я коснусь больных вопросов современности. Заранее прошу прощения у них. Отцы и братия!.. Сотрудники Христа Спасителя! Ныне время подвига для всех, кто хочет идти за Христом. И как ни покажется мое слово неблаговременным именно теперь — я скажу его. Я напомню Христову расписку, в Его Святом Евангелии нам, Его сотрудникам, оставленную... Он не ложен: Он не может нас обмануть. Он всемогущ: Он может Свое слово верно исполнить. Он всеблаг, как никто: Он готов его исполнить. Он только ждет, чтобы мы предъявили Ему Его расписку, чтобы протянули руку, чтобы получить обещанное. Слушайте, вот Его расписка: ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам. Делайте Мое дело, вам вверенное, а Я не забуду вас... Возьмите на себя то, что Я поручаю вам, а Я возьму на Себя ваши заботы. Поменяемся обязанностями, или, лучше сказать, Я буду исполнять Мои обязанности, а вы только примите со Мною участие в сем деле, и Я же буду исполнять и ваши земные обязанности, буду вам помогать и в том и в другом. Ведь все равно: без Мене не можете творити ничесоже. Укрепляйте, оживляйте свою веру в Меня исполнением заповедей Моих, отдайтесь беззаветно исполнению нашего долга, как пастырей Церкви, и Я буду с вами, вашими руками буду делать дело Мое — великое дело спасения душ христианских. В сем великая тайна веры: чем больше человек будет делать добра, в исполнении долга и Христовых заповедей, тем живее будет его вера, тем виднее ему будет рука Божия, пекущаяся о его земных нуждах. И это — такая неоспоримая истина, что на нее можно указывать как на аксиому в жизни каждого истинного христианина. Тем паче она должна оправдывать себя в жизни пастыря Церкви.

Но не забыли ли мы эту Христову “расписку”? Не затерялась ли она у нас в суете помышлений житейских? Не слишком ли мы загляделись на эту суету сует и всяческую суету?.. Вот именно теперь, когда с такою настойчивостью теснятся в наше сознание житейские заботы, именно теперь-то, казалось бы, и вспомнить об этой расписке. Но чтобы предъявить ее Тому, Кто дал ее, надо иметь право. Господь никого не обделил, по мере сил, талантами; благо тому, кто умножил сии таланты: он имеет право на то, чтобы явиться к Господу с Его распиской и просить Его исполнить по ней. И он услышит в своей совести ободряющий голос Господа: благо, рабе благий и верный: о мале был еси верен, не оставлю тебя и не покину тебя. Еще не бывало на земле, чтобы кто видел праведника оставленного или семени его просящим хлеба. Это засвидетельствовал еще богодухновенный пророк Давид в Ветхом Завете. Возделывай каждый свой талант и верь Христу Пастыреначальнику, что Он верен Своему слову, как никто. Если Он “и птичку в поле кормит, и поит росой цветок”, — то ужели Он забудет Своего соработника, Своего верного служителя, смиренного иерея Божия, носителя и раздаятеля Его благодатных даров в Святых Таинствах Церкви?..

И пока мы, пастыри Церкви, не переставим предметы своих забот в обратном порядке: на первый план — Божие, а на второй — земное, человеческое, дотоле и Господь будет попускать нам терпеть все те невзгоды и лишения, какие нас теперь тяготят. Ведь Господь-то всегда готов повторять чудо умножения хлебов, но при условии веры, делами свидетельствуемой. А наше прямое пастырское дело и делание — стоять на страже Христова стада, отгонять волков, пасти стадо Божие на пажитях православного учения нашей родной Церкви.

Вопрос об обеспечении духовенства в настоящее время всевозможных дороговизн — самый жгучий вопрос. И рано или поздно, но государство должно будет решить его, если не во имя спасения душ человеческих, то во имя собственного спасения, как государства Русского. Ведь нельзя же допустить, чтобы во священники пришлось ставить сплошь выборных полуграмотных мужичков по той только причине, что нет кандидатов на места священников, где придется семейному человеку жить впроголодь. Кто пойдет только тогда во священники при том оскудении духа, какое замечается в наше грешное время? И дай Бог, чтобы государство исполнило свой долг в этом отношении как можно скорее. Только все же плохо верится, чтобы это было скоро. Да если и сбудется, то духовенство должно будет твердо помнить, что, получая жалованье, оно ставит себя в полную зависимость от тех, кто дает его... А дать его может только... Государственная Дума. Таковы ныне законы у нас. А кто поручится, что в Думе этой непременно будут сидеть в большинстве православные русские люди, что в ней не будут преобладать враги Церкви, иудофилы, немцефилы, люди, чуждые всякой веры?.. Увы, десятилетний опыт четырех Дум показал, как близка эта опасность... Положим, жалованье дадут, но и потребуют подчинения себе под угрозою отнять его. Дадут охотно, но только для того, чтоб отучить народ совсем от нынешних поручных подаяний, а когда отнимут жалованье за “непослушание”, тогда и совсем заставят голодать... Пока есть на Руси православное правительство, дотоле будет ограждаемо и Православие, а — сохрани Бог — поколеблется эта власть, пошатнется и Православие, — не потому, чтобы истина Православия не имела силы сама собою держаться, но потому, что некому будет прикрикнуть на врагов Православия, которые прибегают к бессовестным средствам пропаганды, — ас другой стороны, потому, что некому будет защитить гонимых пастырей Церкви, а много ли в наше грешное время найдется сильных духом, готовых на мученичество служителей Церкви? Ведь для подвига мученического нужен еще подвиг приготовления, который не всеми вмещается. А подвиг пастырства есть и сам по себе подвиг медленного мученичества, если только пастырь решится во всем следовать требованиям своего долга, своей совести. Нужно ли даже говорить об этом?

Но отцы и братия! Много, и совершенно понятно, почему так много, мы говорим в настоящее время о необходимости обеспечения нашего духовенства. Однако же, сознаемся, что ведь это средство человеческое; не будем осуждать его: пусть государство поймет, что его долг прийти на помощь Церкви в обеспечении служителей Церкви, которые являются в то же время вернейшими слугами и государства. Бог не творит чудес там, где есть человеческие средства достигнуть земных целей. Но кто же не знает, как не прочны, не надежды все наши земные средства? Ныне их дадут, а завтра отнимут...

Но Христос Спаситель, как всеведущий Основатель и Попечитель Своей Церкви, вперед знал, что служители сей Церкви будут нуждаться в земных потребах, знал и вперед трогательно озаботился о сих потребах, вперед дал нам, Своим служителям, и не нам только, служителям Его Церкви, но и всякому, кто решится идти по стопам Его, жить по Его заповедям, вот ту расписку, которую я только что привел, — то священное евангельское слово, которое обеспечивает всякому верующему, а тем паче служителю Церкви Его, удовлетворение всех неотложных наших нужд земных. Что верно и действенно слово Его и в наше время, тому доказательств бесчисленное множество: стоит только в простоте верующего сердца присмотреться к жизни хотя бы тех же пастырей Церкви. При всей бедности, при всей необеспеченности, кто из них как-то умеет сводить концы с концами, как не те, которые смиренно совершают свое делание, не жалуются на судьбу свою, а все упование свое возлагают на Бога? В их добрых сердцах горит огонек веры и любви к святости своего звания, и Бог располагает к ним сердца верующих, и творится дело любви взаимной между пастырем и паствою, и, иногда неведомо как-то, восполняются все нужды доброго пастыря. Христос верен слову Своему и исполняет его...

И если мирянам грешно завывать сие слово Христово, то тем непростительнее это служителю и сотруднику Христову, пастырю Церкви. А я и еще скажу горькое слово, — пусть меня побранят мои собратия, но пусть прислушаются и к собственной совести: ведь немецкие-то лжеучения появились впервые не где-нибудь на голодном Севере, а на благодатном Юге, где духовенство, сравнительно, много обеспеченнее северного, где батюшки имели и тройки лошадей, и помещичьи экипажи, а матушки играли на роялях и щеголяют в шляпках... Сказал я это горькое слово, но готов взять его и назад: “обеспечение” ведь понимается каждым по-своему...

Горько то, что наша православно-церковная логика как будто у нас выворачивается наизнанку: на место попечении о Божием, забот о том, как исправить упущенное Божие дело, мы ставим попечения о земном, человеческом, и не слышится среди нас напоминаний о Христовой “расписке”, о Его великом, даже и в земных наших нуждах обетовании... И как оно исполнится на нас, когда мы не только условия его исполнения, но и самое обетование-то забыли?.. Братия мои, Христовы служители, Христовы сотрудники, верим ли мы своему Господу?.. Простите мне этот горький вопрос!

Теперь вот о чем следует подумать.

Я сказал, что мы, пастыри, больше всех виновны в том, что немцы прокрались в стадо Христово и отравляют своим ядом малых сих. Давно ли у нас появились так называемые миссионеры? Говорю “так называемые”, ибо хотя и давно употребляется у нас это слово, но к нему как-то не привыкло и доселе ухо православного. И зачем было брать чужое, латинское слово для такого священного звания? У баптистов и то нашлось слово “евангелист”, правда, звучащее кощунственно в наших ушах, а мы не нашли своего родного русского, хотя бы, например, “веропроповедник”. Но это замечание только к слову — и кстати. Хорошее дело — миссия, как борьба с сектантами. Дай Бог побольше хороших миссионеров. Но все же позволительно спросить: а разве пастыри-то Церкви, кому вверены приходы, не обязаны бороться с этими врагами Церкви? Ведь они чему-то учились лет десять — двенадцать, проходили они в семинариях и алгебру, и тригонометрию, и древние, а теперь, кажется, и новые языки; теперь им советуют проходить и сельское хозяйство, и медицину, и еще невесть что; да помнится, проходили и сектоведение... Так как же это так: понадобились еще специальные “миссионеры”, чтобы бороться с ересями и расколами, даже с нашим старым расколом, который весь и стоит-то на гордом невежестве?.. Странно что-то: столько лет учились, готовились к пастырству, а пришли к стаду, поставлены благодатию на делание свое, и вдруг им понадобились руководители, помощники в борьбе с сектами. Еще на первое время можно допустить это для неопытных батюшек, только что получивших приходы; а почтенным иереям, прослужившим десяток лет на приходе, кажется, надо бы уже знать свое дело пастырское, знать, как отражать волков, какою палкою гнать их из своего, Богом вверенного им, стада. Словом — уже ли изучение сектантских мудрований уже такая мудрость, что наши иереи не в состоянии без руководителя изучить эту лжеменную мудрость? Простой, нигде в средних школах не учившийся крестьянин, наслушавшийся разглагольствований сектанта, смело вступает в собеседование с окончившим духовную семинарию, и... бывает, что батюшка пред ними “пасует”, не находится, что ему ответить... Ведь даже за наши духовные школы становится стыдно!.. Но дело, думаю, стоит уж не так безнадежно, как кажется: только большинство батюшек как-то бессознательно считает дело борьбы с сектами — специальностью миссионеров, ждут: вот придет миссионер, и будет беседовать с отщепенцами от Церкви... Я знаю даже пример, как один батюшка, к стыду для духовенства, ушел из дома, где-то скрылся, когда его просил прийти на беседу сектантский проповедник. Ответ был: “Дома нет...” А он, говорят, сидел в сарае... Просто не веришь, что это может быть. А ведь и мудрость-то сектантов невесть какая: надо изучить сотни две-три сектантов, усвоить хотя краткие руководства к борьбе с сектантами, поближе изучить любимые ими места Священного Писания и, конечно, посоветоваться с опытными пастырями и миссионерами. Ведь это дело жизни пастыря! Ведь сектанты смеются, когда в приход приглашается миссионер: “Вот, отец Иван не сладит с нашим наставником — куда ему? Вызывает миссионера”, которого, кстати заметить, иные сектанты в насмешку переименовывают “комиссионером”, — ведь слово это простому народу удобопонятнее, чем “миссионер”. Как бы себя ни оправдывали батюшки, но их долг повелительно требует, чтобы они понудили себя изучать сектантство, особенно те его ветки, которые пустили свои корешки в их приходах. Ужели ждать, когда высшая церковная власть потребует от всех священников знания миссионерского дела, назначить экзамены и подобное? Известно, что главари сектантов следят за успехом своей зловредной проповеди, изучают приемы миссионеров, а там, где-то в Гамбурге, в специальной семинарии, ученые немцы изобретают способы опровержений на опровержения православных миссионеров. Как же нам, пастырям Церкви, не знать приемов наших врагов в их разрушении православного миросозерцания в нашем добром верующем народе?..

Из сказанного видно, что наши пастыри в общем не достаточно приготовлены для борьбы с хищными волками-сектантами, — мало того: не достаточно думают о необходимости такой подготовки, как будто это не их прямое дело, как будто об этом забота возложена только на миссионеров. Но и для подготовления миссионеров-то у нас нет специального учреждения: оно еще только нарождается где-то в Херсонской губернии. Обычно возлагается забота на наши духовные академии. Но и там дело поставлено незавидно. Кафедры есть, но миссионеры выходят как-то случайно: не видно призвания, ревности к святому делу борьбы за Церковь; епархии крайне нуждаются в них, а их не находится не только с академическим, но и семинарским образованием. Святитель Феофан Затворник правду горькую говорил: “Жаль смотреть, как у наших богословов все немчура да немчура. Вот пошлет за это на нас Господь немчуру, чтобы она пушками да пытками выбила из голов всякое немецкое мудрование”. Труды многих наших ученых богословов пропитаны немецким духом в своем большинстве. И это не может не сказаться в самом направлении их трудов. Откуда, например, эта критика церковных преданий вместо защиты их, как мои читатели могли видеть на моей полемике с неким протоиереем-академиком, с отцом Ст. Остроумовым, по вопросу о предании церковном, касающемся успения Богоматери? Откуда покушение на основной догмат нашего спасения об искуплении и требование, чтобы самое слово “искупление” было выброшено из нашей догматики? С изумлением иногда читаешь в сочинении какого-нибудь “доктора богословия”, что давать Евангелие в руки детям значит уродовать их душу... Вы не верите, читатель? Возьмите в руки многотомные сочинения профессора Московской духовной академии г. Тареева и там прочтете слово в слово эту фразу. Можно ли от таких догматистов ожидать твердой защиты Православия против немецких нападений? Десятки лет наша богословская наука живет и питается то немцами, то французами: на диспутах при защите богословских диссертаций ученые не раз изобличали диспутантов, иногда прямо в списывании с немецких книг... Можно ли ожидать от них пламенной защиты родного исповедания веры? А из академии выходят ведь преподаватели семинарий. Помню, в самом начале семидесятых годов, когда я учился в семинарии, пришлось слышать на уроке церковной истории от преподавателя, что предание о Нерукотворенном образе не имеет под собою исторической почвы; сердце у меня повернулось тогда: я написал в своем рукописном журнале протест, ссылаясь на праздник церковный как памятник сего чуда, но, конечно, никому не было до того дела, хотя мой журнал ходил по рукам и у инспекции... Только один преподаватель, особенно ко мне благоволивший, сказал мне:

“Беда, если наш листок попадет в руки ревизора, вам-то ничего, а нам достанется от него”. Это было сорок пять лет назад, но лучше ли теперь? Впоследствии я прочитал книгу Преосвященного Христофора, бывшего ректора академии, о Нерукотворенном образе Христовом, и на основании показаний самих немцев увидел, что это церковное предание имеет сколько за, столько и против себя исторических данных. Выходит: если данные равноценны, то для нас голос Церкви, установившей праздник в честь сего образа, должен же иметь перевес... в пользу предания, конечно.

Я уже писал в прошлом году, что у нас нет самых необходимых для народа книг, которыми простые начетчики могли бы руководиться в спорах с сектантами. Правда, есть “Православный противосектантский катехизис” Д. И. Боголюбова, “Доброе исповедание”, “Образец здравого учения”, “Оружие правды” г. Н. Варжанского, и за это большое спасибо гг. миссионерам, но все это не столь авторитетно, не так общедоступно для пользования простецам, да и почему-то мало распространено. Многие ли, даже священники, знают об этих изданиях?

Враги Церкви пользуются всеми средствами, чтобы сеять свои плевелы: и в газетах, и в отрывных календарях, и на конвертах — всюду сеют свои лживые мысли; говорят, что в лазаретах раздаются сектантские листки якобы с благочестивым содержанием раненым воинам, а за границей наших бедных пленных положительно отравляют всякой немецкой нечистью, чтобы они, вернувшись домой, занесли и в свои деревни эту нечисть. А мы, много ли мы против этого делаем? Где у нас миссионерские листки, календари, брошюрки, много ли их?

Мы, пастыри, должны зорко следить за духовной жизнью наших пасомых. Враги нашей Церкви, разные проповедники немецких ересей, вносят свою отраву большею частью туда, где замечают пробуждающуюся потребность грешной души стать поближе к Богу, обновиться, начать новую жизнь. А что бывает в душах верующих, неравнодушных к своему спасению, на которых и должно быть сосредоточено особенное внимание наше? За такими душами ведь больше наблюдает и враг наш, диавол; к таким он и подсылает своих слуг — врагов Церкви. Видит, что душа алчет, ищет хлеба духовного, а мы, пастыри, не радим о том, чтоб напитать ее сим хлебом чистым, благодатию Божией освященным: вот и подает он чрез своих слуг-еретиков вместо хлеба камень, вместо рыбы — змею, вместо яйца — скорпиона. Простой человек не понимает, что духовное обновление совершается не сразу, что в сем деле без подвига, без борьбы, без самопонуждения и даже страданий нельзя обойтись. Ему хочется, чтобы духовное перерождение совершилось с ним поскорее и полегче. А на что легче, если можно спастись только одною верою, что ни добрых дел, ни таинств, ни борьбы со своими страстями не нужно, что все это — поповские выдумки: веруй — и спасен уже... Так враг спасения перехватывает человека в самом начале пути ко спасению, а слуги его, изощренные в тонкостях лжеучений, не только укрепляют несчастного, подпавшего под их влияние, в ложном убеждении, но и спешат бросить тень на учение Церкви, искусно подменивая понятия самого учения картинами недостойного поведения православных и особенно если есть на виду к тому случаи в жизни православного пастырства. Ведь чтобы оторвать человека от Православной Церкви, надо подорвать доверие к служителям самой Церкви, а через это предоставить человека самому себе в деле спасения. Раз человек перестал доверяться пастырю Церкви, он уже охладевает и к самой Церкви; ибо на все ее учение начинает смотреть как на плоды пастырских писаний, как на выдумки попов. С Церковью уже связь оборвана. А кто виноват? Большею частью мы, пастыри: это мы проглядели душу, которая возжаждала спасения, но попала в отравленный кладезь ересей; может быть, толкалась к нам, но нашла двери наши запертыми... Мы в свое время не воспитали в ней детской привязанности к Церкви, беззаветного доверия ко всему, что идет от имени Церкви, привычки искать ответа на все запросы духа только в учении Церкви, послушания ей, своей матери. Мы даже не предостерегали человека от опасности своемыслия, не предупредили от возможных покушений со стороны тайных врагов Церкви... Любит русский человек поговорить о Божественном, о спасении души, и вот попадает ему будто бы единомысленный ему брат, начинается беседа, и опытный лжеучитель всевает в душу простеца, — да не простеца только, а и интеллигента, малознакомого с церковной литературой, — сомнение в правоте православного учения, а вместе с тем и некую надежду на легкое спасение. “Легкоспасенство”, по выражению святителя Феофана, есть основа всякого сектантства. Даже те мистические секты, которые якобы проповедуют подвиг “для спасения”, в конце концов сводят это дело к “легкоспасенству”. У врага — опытная, старая логика: “Вся сия дам ти, аще пад поклонишися”: зачем подвиг? Зачем самоотречение? Веруй, и ты “уже спасен”. Зачем борьба с плотию? Оскопись, и ты свободен от падения. Подмени понятие в слове “любовь христианская” понятием “плотская любовь”, назови последнюю именем первой и ты — духовный человек. В самом устроении души всякая ересь совершает подлог: вместо смиренного, приснопокаянного самопредания в волю Божию, которое повторяет с святителем Димитрием: “Твори со мною еже хощеши; аще отверзеши двери милосердия Твоего — добро убо и благо. Аще затвориши их — благословен еси, Господи, яко затвориши ми в правду. Аще не погубиши мя со беззакониями моими, слава безмерному милосердию Твоему. Аще погубиши мя — слава праведному суду Твоему: якоже хощеши устрой о мне вещь”, — вместо такого богопреданного устроения враг стремится, чтобы душа добилась полной уверенности, что она “уже спасена”, уже стала святою, уже поднялась выше других людей и с своей высоты начала созерцать чужие грехи и любоваться своими добродетелями, а иногда и самые свои грехи возводит в степень добродетелей. Святые Божии, и умирая, говорили: “Боюсь смерти, ибо я еще не свободен от вражьих искушений и не буду свободен, пока не перейду пределы сей жизни”, а сектант хочет быть уже теперь святым, так себя иные и называют уже святыми. Своей гордыни они не видят, да и не хотят видеть: они ослеплены ею, а мнимыми добродетелями хвалятся, любуются, не подозревая, что эти мнимо добрые дела иногда прямо помогает им и делать-то враг-диавол. Тебе хочется прослыть добрым человеком, — как бы говорит он ищущему спасения: вся сия дам ти, если только послушаешься меня, если будешь делать добро напоказ, если будешь осуждать грешников в их падениях, если будешь других учить тому же и в том же духе, как делаешь сам. Я помогу тебе и от пьянства отстать, и табак бросить, пожалуй, отучу тебя и от мысли, чтобы ты казался себе как можно святее. Буду утешать тебя и духовными утешениями, восторгами, видениями, сделаю тебя пророком, только побольше верь себе, слушайся тех, кто будет мною приставлен к тебе...

И идет несчастный совращенный, как пойманный на веревочку, идет, воображая, будто идет “за Христом”, а на деле — к своей погибели вечной.

Ведь вот что творится с душою несчастного изменника Православию. А нам, пастырям, будто и дела нет... Мы забыли великий и трогательный образ Небесного Пастыреначальника, оставляющего девяносто девять овец в пустынях и горах, и идущего в дебри и пропасти, чтобы там найти овцу потерянную или волком похищенную. Мы не хотим даже показаться на глаза этому волку, чтобы оградить от него овечку, в его сети заманиваемую. Мы не хотим дать ей чистого хлебца взамен отравы, которую подносит ей враг... А еще смеем ждать, чтобы Господь Пастыреначальник исполнял над нами святое Свое обетование, Свою евангельскую расписку...

Как же после всего сказанного, а еще больше — недосказанного, не признать, что Господь праведно наказует нас за нерадение наше о том сокровище веры, которое Он нам вверил, а мы не хранили, не храним, недостаточно храним? Все мы повинны, что слишком теплохладно относимся к святому нашему Православию: повинны наши власти, повинны наши духовные школы, повинны сугубо мы, пастыри и архипастыри, — думаю, что не оскорблю моих собратий сим обвинением, что они со смиренною любовию примут на себя немалую долю сей вины, что недостаточно в свое время возвышали мы свой авторитетный голос против врагов Церкви, недостаточно оберегали стадо Божие от хитрых волков, в него вторгавшихся, недостаточно приготовляли наше духовное юношество в борьбе с ними, вооружали его оружием слова Божия и святоотеческого писания, воодушевляли духом ревности о своей вере православной... Вот и пришел час расплаты за эту теплохладность, и пришла та “немчура”, о коей предсказывал святитель Феофан, и надо помнить, что даже и тогда, когда мы прогоним ее из пределов родной земли, нам не удастся скоро выжить ее из области духовной жизни народа нашего, из нашей школы, науки, нам придется еще долго-долго бороться с ней потом...

Верно слово Господне: чем кто согрешает, тот тем и наказуется (Прем. 11, 17). Мы согрешили снисходительным отношением к ересям, распространяемым немцами, излишним увлечением их якобы наукою, мы допустили их отравлять наш народ баптизмом и разными ересями, а нашу интеллигенцию рационализмом, либерализмом, мы пустили к себе в литературу немецких верных союзников-иудеев; вот и расплачиваемся теперь за все это...

Но ужели отчаиваться? Ужели так и оставаться в рабстве у этих заклятых врагов истинно христианского духа?

Покаемся!..

СКОРБИ НАШИХ ДНЕЙ

События, одно скорбнее другого, так быстро идут, что нет возможности своевременно на них отзываться. В прошлом номере я говорил о том, что церковноприходские школы отнюдь не следует передавать в Министерство народного просвещения. Едва успел напечатать свои мысли по сему вопросу, как школы оказались уже переданными, несмотря на протест Святейшего Синода, несмотря на решение московского Всероссийского съезда духовенства и мирян — передать их в ведение приходов. Едва прочитали мы в газетах об этом, как оказалось, что и сам министр народного просвещения уже ушел в отставку...

А вот еще новость, глубоко оскорбляющая чувство верующего: в Москве в Большом театре представляют Саломею , то есть какая-нибудь плясовица-иудейка выносит изображение главы того, кого Сам Господь наименовал большим из рожденных женами, главы на блюде, угощая сим зрелищем непочтенную публику...

Как будто адский властелин торопился делать свое пагубное дело и командует своим усердным слугам: истощайте, истощайте Церковь Христову до основания ее!..

Утверждение на Тя надеющихся, утверди, Господи, Церковь Твою, юже стяжать еси честною Твоею кровию!..

ПРЕД ЦЕРКОВНЫМ СОБОРОМ

Кончились и монашеские съезды, или, как православным людям хотелось бы их назвать, Соборы. Собирались и ученые монахи, и простые. Сказали много хороших слов, написали много хороших резолюций. Но — увы: не жду я больших плодов от всех этих резолюций. Всем нам, монахам, известны наши обеты, известны требования монашеской дисциплины, но известны и немощи человеческие. Чтобы побудить современных слабых людей исполнять все требования уставов и правил монашеского поведения, нужна строгая дисциплина, а ее-то и трудно провести в жизнь в настоящее время всяких свобод и самочиния, опирающегося еще на выборное начало. Законы-то святы, а мы, исполнители их, — лихие супостаты. Вот, например, уж который раз и съезды постановляют, и указы Синода требуют, чтобы чтение слова Божия, паремий, Апостола и Евангелия было истовое, отнюдь не крикливое, благоговейное; и на прошлом в 1909 году съезде было это постановлено, и указ Синода сего требовал, а что вышло? По-прежнему кричат чтецы, щеголяя своим голосом один перед другим, и ничего с ними не могут сделать отцы настоятели, а иные, грешным делом, не прочь и сами послушать таких крикунов. Негодуешь, делаешь замечания, напоминания не только монаху, но иногда и настоятелю, и все же — ноль внимания. Писал я об этом когда-то, лет тридцать тому назад, в тогдашнем “Церковном Вестнике”, говорилось и на съездах, а дело стоит по прежнему. Тут не слова нужны, а строгие требования высшей церковной власти, не указы, а дисциплинарные взыскания: штрафы, покаянные поклоны на виду всех молящихся, и подобное, но вот такие-то меры и нельзя в наши самочинные времена проводить: еще настоятель под суд попадет за оскорбление, и вот он молчит, махнув рукой: пусть будет как было, лишь бы скандала не было.

Я указал на сравнительно небольшой недостаток, хотя и больно оскорбительный для верующего чувства: ведь такие чтецы обращают храм Божий в какой-то концертный зал, куда идут любители голосистых дьяконов специально послушать Евангелие или Апостол, после чего и уходят из церкви, будто важное дело сделали. А что уж говорить о поведении недостойных иноков, этой язвы монастыря? Много говорили об этом на съезде, но дальше нравственного воздействия не могли пойти: под начало посылать нельзя, расстригать жалко, а спившийся или потерявший стыд и совесть монах продолжает позорить обитель, так что начинают роптать даже миряне: да, бывают такие случаи! Если уж ныне даже военная дисциплина, даже на фронте, при наличности военного положения, расшаталась донельзя, что тут говорить о монастырской, когда бедный настоятель и в людях-то нуждается, чтоб не остановилось совсем богослужение, и выборными сотрудниками-то связан, и сам стоит постоянно под угрозами бойкота и забастовок со стороны недостойных монахов... Надо же сознаться, что никогда монастыри не находились в таком бедственном состоянии в отношении дисциплины, как теперь. Дух времени, дух самочиния и противления проник чрез стены монастырские и отравил многих монахов последних двух типов, о коих я недавно говорил в дневнике своем, и эти чернецы не гнушаются входить в сношения и соглашения с разными “депутатами”, готовые на предательство своих настоятелей... Вся надежда на грядущий Поместный Всероссийский Собор, если только... тяжело говорить это: если только Бог охранит и членов всего Собора от искушений духа времени и большинство из них крепко будут стоять на твердом камене духа канонов и правил церковных. Для всех нас настало время великого испытания: действительно — православные ли мы христиане? Или только имя сие носим? Не обманываем ли мы себя самих? Не увлечены ли уже на страну далече от матери-Церкви? Плакать хочется... Правда, слава Богу: еще есть среди нас святители — ревнивцы канонов и преданий родной Церкви, но надо сознаться и в том, что слуги ада тонко проникли и в руководящие круги церковной жизни, что они уже открыто собираются на Соборе переделывать каноны даже Вселенских Соборов, заранее подготовляют к тому участников Собора в своих органах, подрывая должное уважение к канонам, говоря о них как о постановлениях человеческих, имеющих временный характер и пр. Что, если большинство святителей под влиянием духа времени промолчит, оставит без протеста такие покушения? На Собор явится масса православных мирян, слишком мало знакомых с канонами, на них-то вот и будут воздействовать все эти новые “канонисты”, увлекая их своим красноречием и подтасовкой самих канонов и образуя из них большинство для известного голосования. Высказываются надежды на обращение раскольников. Но как бы не произошло нового раскола, более опасного, чем старый. Ведь хорошо известно, что суть раскола вовсе не в клятвах, которые много раз разъяснялись церковной властью, не в обрядах, которые равно приемлются Церковью под условием послушания Церкви и смирения пред ее авторитетом: все это только предлог со стороны учителей раскола, чтобы держать своих послушных простецов в удалении от Церкви. Дело в той гордыне, которою проникнуты вожди раскола, пользующиеся для этой цели тоскою русской души по старым формам церковной жизни, гордыне, которая требует безусловного подчинения самой Церкви их мечтам, смирения пред этой гордыней, чтобы они имели право если не открыто хвалиться: “Победихом, победихом”, то снисходительно сказать: “Ну вот, давно бы так...” И потом командовать в жизни церковной уж по-своему. Недавно мне пришлось слышать характерный отзыв одного раскольничьего начетчика по вопросу о соединении раскольников с Православною Церковью. На вопрос православного священника:

“Возможно ли такое соединение?” — тот ответил: “Конечно, возможно, только с условием: попов ваших перевести в наши приходы, чтобы они поучились у наших прихожан и семипоклонный начал исполнять, и посолонь ходить, и все обряды древнего благочестия истово выполнять; а наших попов перевести на их место, в ваши никонианские приходы: пусть учат тому же благочестию наших прихожан”. Вот мечты раскольничьей гордыни. Пойдет ли она на смиренное соглашение с Церковью во имя любви? А пересмотр канонов и правил церковных этим расколовождям, несомненно, даст новый повод к обвинению Церкви в ересях. Не говорю уже о бесчисленном множестве толков раскольничьих: как все их притязания могли бы удовлетворить Церковь? Ведь некоторые из них дошли от отрицания необходимости иерархии и таинств до нелепого учения о царствовании антихриста в Церкви...

Сказать правду: плохо я верю всем этим гг. публицистам, которые в иудейских газетах и — к великой скорби православных людей, пора это сказать открыто — даже в церковной газете, издаваемой на лепты, которые несут православные люди в храм Божий на Божию свечечку, — пишут так красноречиво о Соборе. Не вижу я в них искренности. Ведь если правда, что они — питомцы духовной школы, если они с детства воспитывались под влиянием Церкви, в духе Православия, то они должны же понимать, что не подобает услуживать духу времени, что не должно сближать учение Христово с учением велиаровым, что недостойно православного христианина какой-то социализм — с учением Христа о нестяжании, гуманизм — с учением Его о любви и т. п. Если Бог даст, пройдет эта муть, то стыдно станет за разных современных “профессоров”, которые один перед другим стараются выслужиться пред духом времени и ради сего не щадят ни святителей, ни родных церковных преданий, искажают заветные понятия церковности в угоду современному либерализму и на соблазн простых верующих. Но сознания-то всего этого, всей этой фальши, в них и не видно. Выходит, как будто эти господа верят в то, что пишут. Тогда уж пусть они простят нас, простых православных людей, если мы отшатнемся от них, от их мудровании, и станем на сторону тех святителей, которые, болея душою за Церковь, отрекаются от сих господ публицистов. Дай только Бог, чтобы на грядущем Соборе в них было побольше мужества для снятия овчих одежд с волков, для обличения лжи и заблуждений, постоянно посеваемых в среде верующих: когда же и где же не только можно, но и должно, во имя любви к малым сим, безжалостно соблазняемым, сделать все это? Ведь и все древние церковные Соборы главным образом занимались раскрытием Христовой истины, обличением лживых мудровании и благоустроением самой Церкви в строгом духе апостольских заветов и преданий: пусть же наши святители, призвав свои поместные Церкви к молитве о благодатной помощи свыше, идут на Собор как на подвиг исповедничества, объединяясь в любви с благочестивыми чадами своими на великое дело Божие.

НЕВЕЖЕСТВО ИЛИ КОЩУНСТВО?

Удивительно, до чего замутились понятия у некоторых современных истолкователях нашей церковной символики под влиянием революции: они видят в самых простых христианских символах то, чего не могло прийти на мысль, например, строителям храмов Божиих. Но особенно печально то, что свои толкования эти новые “ученые” археологи проповедуют в газете, издаваемой на церковные средства и обязательной для всего духовенства. Некий г. В. Лашнюков во “Всероссийском Церковно-общественном Вестнике”, в отделе для народа сообщает, что над крестом колокольни Михайловского монастыря в Киеве была приделана царская корона, будто “сердце искренне верующих людей всегда возмущалось этим”, и сам г. Лашнюков видит в этом “идолопоклонство и кощунство”. “Корона, — говорит он, — не может быть выше креста, потому что Бог больше всего и выше всего”. А сам, не замечая того, в то же время кощунствует, ставя народ рядом с Богом:

“Бог и народ, крест и народ — это наши единственные святыни. Других нам не надо. Других не может быть”. А затем у него идет речь о каких-то “темных людях, которые жалеют о прошлом идолопоклонстве, нашептывают крестьянам и рабочим злые и ехидные речи, зовут народ к темному прошлому, которым дарили в награду тысячи десятин земли, когда крестьянину некуда было даже выгнать и курицу, — им давали миллионы рублей за то, чтобы они корону ставили выше креста”. При прежнем строе, будто бы, “каждый урядник мог избить в кровь христианина, за которого умер Христос, а становые пристава и земские начальники грабили и разоряли народ. “Нет, нет, — с пафосом восклицает В. Лашнюков, — темные люди лгали и лгут! И самая большая, самая страшная их ложь — это ложь на Бога. Нашу христианскую страну они делали языческой. Корона у них была больше Бога и больше народа... Мы знаем только два великих, праведных слова: Бог и народ”. Впрочем, в заключение статьи и в полное противоречие себе Лашнюков говорит, что “Бог и народ — первые слова. Есть еще и другие, такие же великие, такие же праведные: Бог и свобода...”

Итак, газета, издаваемая на средства самой Церкви, газета, поглощающая около миллиона сумм, собираемых с церквей, проповедует, что есть “только два великих праведных слова: Бог и народ”, ставит народ рядом с Богом, а редакция не хочет заметить этого кощунства, не хочет знать, что ведь это пишется для народа, что народ поймет это буквально и... пожалуй, “обоготворит” себя, оправдываясь церковной газетой... Творится что-то неладное в головах руководителей этой газеты... Ведь уж кому другому простительно, вроде того же В. Лашнюкова, но не профессорам Духовной академии, не взглянуть хотя бы на наши архиерейские панагии, на кресты архимандритов, увенчанных тоже коронами: что же, и тут выражается мысль, что “корона выше Бога”, а стало быть, и мы, носящие сии священные предметы на своей груди, — кощунники и идолопоклонники? Мало того: многие иконы Матери Божией, иконы чудотворные, увенчаны коронами: и это, стало быть, значит, что Царь выше Матери Божией? А иконы Спасителя, Господа Вседержителя, иконы очень древние (например, в Пскове), тоже увенчанные короной, тоже дают мысль, будто Царь выше Христа? Так, что ли, В. Лашнюков? И вы, г. профессор Татлинов, согласны с ним? Да уж не вычеркнуть ли и у апостола Павла именование Господа Царем царствующих? Не поправить ли Иоанна Богослова, который в Апокалипсисе также называет Господа Иисуса Христа Царем, не пересмотреть ли всю Библию и исправить все места, где Бог именуется Царем?.. Увы, в желании перевоспитать народ в его понятиях забывают, что и на крестах, и на панагиях, и на иконах — всюду корона означает просто славу и величие, подобающее тому, кто изображен на сих предметах, — то же, что ореол или сияние вокруг главы, а вовсе не царскую власть... Профессора-то духовных академий должны бы это знать. Должны бы знать, что надо поосторожнее ставить рядом и такие слова, как “Бог и народ”, и прилагать к ним одни и те же слова определительные. Да если бы даже и Царь снял с себя корону и возложил бы ее на крест, это только означало бы, что он считает себя недостойным той славы, какую означает корона, а вовсе не то, что он “выше Бога”. Он отдал бы Богу то, что ему дано было, по верованию Церкви, от Бога...

В такое темное, тяжелое время мы живем!.. Не защищаю уже тех “темных” людей, о которых говорит Лашнюков: я не знаю, кого он разумеет...

ЕЩЕ О БЕССОВЕСТНОЙ ЛЖИ

Есть поговорка: “Глупцу хоть кол на голове теши — он все будет свое твердить”. То же можно сказать и о людях, потерявших христианскую совесть и поставивших себе целью ложь и клевету на ближнего, чтобы возбудить против него простых людей. К какому разряду принадлежит некий Герасим Михайлов, помышлявший изданием разных листков с самым кричащим названием и продаваемых им по десять копеек за листок, тогда как самая красная им цена — копейка, — не знаю. Но его листки возмутительны. Вот образец: листок под заглавием “Небывалое событие в храме св. Василия Кесарийского (никакого знака препинания) о (событие — о?) заживо погребенны(о)м диаконе Сладкопевцо(е)ве. Описание его страдания”. Затем — небольшая статейка, не то опровергающая, не то подтверждающая это “событие”. В конце концов заявление, что “легенда, не имеющая под собою почвы, продолжает существовать”. И — только.

Но суть листка, очевидно, вовсе не в этой статейке, а в следующей за нею, писанной, очевидно, не русским человеком. Заключаю о национальности автора по некоторым выражениям, например: “Духовное осуждение наших отцов, а в особенности князей Церкви — было всегда сильным вопросом (?) последних десятков лет”. “Отклоняясь быть духовными пастухами своей общины, духовенство постепенно обращалось в околоточных надзирателей от Церкви, состоящих на судьбе (так и стоит — на судьбе) Министерства внутренних дел”. “Дух стяжательства, насквозь пропитавший огромнейшую часть нашего духовенства”, “...возмущенные голоса тонули в истопных (так напечатано) кликах и свистопляске черной клики...” Или такое невежество: “Старший игумен Соловецких монастырей, являющихся богатейшими монастырями в России”, хотя всем русским православным людям известно, что на Соловецком острове только один монастырь и там не игумен, а архимандрит. Ясно, что писал не русский, а из привилегированного племени, которое из вежливости ныне не принято называть.

Но дело опять-таки не в этом, а в том, что статейка повторяет старую-престарую жидовскую басню о миллиардах монастырских. Правда, прежде, например, писали будто Троицкая Сергиева Лавра имеет семьдесят пять миллиардов, теперь пишут только три миллиарда, поубавили в двадцать пять раз капитала, коего на самом деле и в мечтах иноков нет, — ну, а все же лгут: без этого уже нельзя, когда надо смутить простецов, особенно теперь солдат. “Одного этого капитала, — высчитывает листок Герасима Михайлова, — хватило бы на уплату процентов по нашему государственному долгу, какой мы накопили за время войны. А доходы Лавры считаются десятками миллионов рублей”. Диво только, откуда Герасимы Михайловы черпают такие сведения? Еще недавно Лавра оповещала православных, что все ее доходы простираются в год не свыше четырехсот тысяч, а в голове какого-то Герасима Михайлова они обратились уже в десятки миллионов... В десятки, сотни раз увеличивает он — ему ведь не жаль нулей, которые он щедро и подкатывает к цифрам, — и доходы архиереев: пишет без зазрения совести, будто митрополит Петроградский получал из доходов Лавры двести пятьдесят тысяч — ровно в десять раз больше действительности, архиепископ Новгородский триста тысяч, доходы многих князей Церкви считаются-де десятками тысяч рублей в год”. И торжественно заключает: “Вот какими средствами обладает русское духовенство и держит их под спудом, когда государство так остро нуждается в деньгах. Поэтому? — ставит он тут знак вопроса и отвечает: — Пусть отцы Церкви ответят нам на поставленный ряд вопросов, пусть скажут ясно и открыто: с народом ли они или против него?”

Отвечаем, гражданин Герасим Михайлов. Сказано давно в Писании: Не отвечай глупому по глупости его, чтобы и тебе не сделаться подобным ему, не отвечай глупому по глупости его, чтобы он не стал мудрецом в глазах своих (Притч. 26, 4-5). А для простецов-читателей довольно сказать: не верьте лжецу прежде, чем он документально докажет свою ложь, а этого он никогда сделать не может, потому что лжет с начала до конца. Теперь наша очередь, гражданин Михайлов: покажите документы! Да не ссылайтесь на жидовские газеты: они так же лгут, как и вы, а — документы, документы!..

РОССИЯ ВЫВИХНУЛАСЬ

Девяносто лет тому назад великий святитель Московский митрополит Филарет говорил слово в своем Чудовом монастыре. Со свойственною ему прозорливостью он изображает как бы наше время особенно в таких выражениях: “Если различные состояния общества, от неправильного движения страстей, подобно вывихнутию членов тела, выходят из свойственных им мест и пределов, не столько занимаются своими обязанностями, сколько чужими, втесняются в дела, совсем до них не принадлежащие, например, воин хочет законодательствовать; не призванный Церковью поставляет себя учителем веры; поселянин прилагает ухо к молве о вольности, которой не понимает и которою не умеет пользоваться; гражданин мечтает о благородстве имени, не принадлежащем его званию, не поставляя в справедливую цену благородство духа, в приобретении которого никто не препятствует: что может от сего последовать, как не то, что и весь состав тела государственного производить будет нестройные и нездравые движения?.. Имеяй уши слышати да слышит! У кого внутренний слух сердца не заграждает духовным нечувствием, тогда да слышит, что при сих размышлениях говорит ему внутренний свидетель и судия правды и греха — совесть: и если она обличает в недостатке подвигов для правды, возвышающей язык, или в недостатке осторожности против грехов, умаляющих племена, то присоединим к молитве покаяние, к покаянию подвиги исправления, да примем или благое воздаяние от правды Божией или помилование от милосердия Божия” (Сочинения Филарета, митрополита Московского. Т. III. С. 44-45).

Не правда ли: Россия в своих членах вся “вывихнулась”, русские люди забыли “свои места и пределы”, занимаются “не столько своими”, сколько чужими обязанностями”, а ныне можно сказать, что свои-то и совсем забывают, а на других готовы возложить бремена тяжкие и не удобоносимые. В дальнейших словах святителя буквальное указание на то, что творится теперь у нас на Руси: “Воин хочет законодательствовать”, а с фронта бежит; “непризнанный Церковью поставляет себя учителем веры” и не хочет знать Церковью поставленных учителей; каждый юнец судит о том, нужно ли учить Закону Божию в школах и готов решать судьбы школ, даже и Церкви принадлежащих; каждый полуграмотный считает себя вправе, во имя бессмысленной свободы всякого неразумного слова, быть проповедником какой угодно веры, какого угодно политического устройства; не только поселяне, но и все почти поголовно русские грамотеи заразились страстью болтать, что кому вздумается, вообразили себя умниками, пишут, печатают, говорят без конца и без числа, так что уж умным людям приходится поневоле молчать; слово “свобода” понимается каждым кому как хочется, а так как людей нравственно неустойчивых и умственно ограниченных больше, чем умных и благочестивых, то и берут верх почти все первые над последними, и вместо свободы для последних наступает рабство, — да, рабство, необходимость подчинения силе, и чем больше засилья берет большинство, тем менее свободы для людей наиболее честных, благоразумных, скромных и добросовестных. Под напором большинства толпы им приходится уходить на задний план, и вот на поприще жизненное выступают люди, коих идеал не в общем благе, не в служении по долгу совести ближнему, а в мечтах нелепых учений, еще никогда в жизни никем не осуществленных да и неосуществимых, или же, еще проще, — в их личных выгодах материальных или в честолюбии. Не говорю уже о жизни мирской, что творится у нас в церковной жизни? Руководители нынешней церковной печати все твердят, что Церковь есть тело Христово, а потому всякий член ее имеет право — пуще всего право, а не долг — деятельно участвовать в жизни Церкви. И требуют этого участия, прежде всего в разных выборах на должности: овцы сами себе выбирают пастырей, и даже архипастырей, духовные дети своих духовных отцов, — удивляться надо: почему учащиеся не выбирают еще себе учителей?.. Да, кажется, они и не прочь от этого, хотя бы, например, учащиеся в высших школах: у них тоже есть свои любимцы среди учащих, коим они дают предпочтение.

Те, которые так настойчиво толкуют о правах членов, забывают, что и в теле члены не во всем равноправны. Все они имеют право на питание, на одежду, на свободное обращение в них крови; но не все пользуются одинаковой свободой движения, и все они одинаково подчинены только их владычице — душе. Каждый член знает свое дело и не вмешивается в чужое. Прочтите у апостола Павла об этом в его Первом послании к Коринфянам, в главе 12-й. Как каждому члену тела Бог дал свое дело, так и в Церкви каждый член имеет свое делание, служение, и не всякий способен, не всякий имеет возможность осуществлять в Церкви всякое служение; избрание же лиц, достойных и благопотребных для святительского служения далеко не такое дело, на которое был бы всякий верующий способен, как по опыту своей жизни, так и по его духовному развитию. Вообще выборное начало на деле применимо только там, где все выборщики одинаково умственно развиты в отношении той специальности, какая имеется в виду для избираемого лица, и, кроме того, одинаково честны и бескорыстны. И только. Иначе теряется смысл самих выборов, не говоря уже о принципиальной их стороне. Беру пример: бывшая моя епархия Вологодская заключает в себе пространств более трехсот пятидесяти четырех тысяч квадратных верст. Явится надобность выбирать архиерея. Сойдутся выборщики — священники, миряне, клирики — со всех концов епархии. Друг друга большею частию не знают, особенно миряне, впервые видят друг друга… Не знают и кандидатов: где же в деревенской глуши знать людей, пригодных для архиерейства? Ясно, что этой толпою придется руководить вологодским батюшкам, более или менее развитым. Но тогда участие прибывших с разных краев епархии будет уже только пассивное: им невольно придется голосовать только за тех, кого им укажут. Стоило ли ехать за две тысячи верст выборщику только для того, чтобы спросить вологодских выборщиков: кто может считаться кандидатом на место архиерея в Вологду? Трата времени, трата денег, — конечно, не своих личных, — и все ради какой-то несмысленной процедуры... Уж если допускать непременно выборы архиереев, то пусть бы и выбирали архиерея же: они знают всех кандидатов правоспособных, могут снестись по телеграфу и пр.

Но я остановился на выборах архиереев только для примера. Россия “вывихнулась”, по выражению митрополита Филарета, “и весь состав государственного тела производит нестройные и нездравые движения”. Выборное начало вытолкнуло многих из своей колеи и втянуло в чужую, им не свойственную, где они и обнаруживают всю свою непригодность для той цели, с какою выбраны, а между тем не легко лишить их тех прав, какими облекают их избиратели, хотя избиратели и не думали, чтобы они стали так злоупотреблять этими правами. Вот маленький пример: “В предсъездном бюро одной епархии, — читаем в газете “Братские Речи”, — псаломщик (конечно, выбранный), облагодетельствованный викарным епископом, вдруг на заседании бюро подступает к этому епископу, кстати сказать, и годами почтенному, и характером доброму, мягкому, и кричит: “Ты разве архиерей? Ты — не архиерей, а служитель сатаны!” И залез этот избранник от псаломщиков захватным порядком в редакцию местного церковного печатного органа, и стал там действовать по части “писательства” так, что духовенство стало открещиваться от своего издания и присылать заявления, чтобы издание это больше не высылалось”. Вот ведь могут быть какие выборные, и надо помнить, что они пользуются равным голосом с почтенными батюшками и даже архиереями. Не очевидное ли это уродство во имя принципа равенства и безсмысленного начала большинства голосов? Не свихнулись ли мы в рассудке, гоняясь за этими принципами? Где уж тут говорить о “благородстве духа, в приобретении коего никто нам не препятствует”, о “вольности” или истинной свободе, “которую не понимают и которою не многие умеют пользоваться”, которую и толкует каждый как ему хочется? Нет сомнения, что много и еще бед ожидает нас, если не одумаемся, не отрезвимся от этого опьянения всякими красивыми словами, нарочито придуманными врагами Церкви и нашей Родины, чтобы вскружить наши бедные головы...

ОТКРЫТИЕ ВСЕРОССИЙСКОГО ЦЕРКОВНОГО СОБОРА

В день преславного Успения Матери Божией открылся торжественно Всероссийский Церковный Собор. Как только образовался совет Собора, избраны его члены, мысль соборян сосредоточилась на молитве: 26 августа, в день, памятный для России избавлением от Тамерлана и знаменитою битвою Бородинской, было совершено всенародное моление на Красной площади, а 27-е число посвящено богомолью у мощей великого заступника Русской земли преподобного Сергия. Собравшиеся со всех концов Русской земли архипастыри с избранными паствою боголюбивыми чадами родной Церкви обступили священную гробницу великого в своем смирении русского человека, носителя церковных идеалов и крепкого предстателя пред Богом за Русь Православную, и горячо молили его: умолить прогневанного Царя царей и Господа сил даровать мир Отечеству, вразумить потерявших совесть, спасти родную ему землю от конечной гибели. Да услышит преподобный игумен всея Руси сие смиренное моление!..

МОЕ СЛОВО СКОРБИ

Летом прошлого, 1916 года, под впечатлением уже тогда начавшейся духовной смуты в нашей церковной жизни, я написал свое “Братское слово скорби святителям Русской земли”, напечатал его на правах частного письма и разослал всем правящим архиереям. Печатать его в то время в “Троицком Слове” я не нашел благовременным: кому нужно было прочитать, те прочитали; а этого было для меня достаточно. Теперь изменились обстоятельства: наша архиерейская скорбь стала общерусскою скорбью; то, чем болело наше сердце вместе с благочестивыми православными людьми, верными заветам родной Церкви, теперь объединяет с нами верных чад Церкви — мирян в поместном Соборе, и я нахожу небесполезным ознакомить с моим “Словом скорби” первее всего членов Всероссийского Церковного Собора в той мысли, что теперь настало время громко исповедать свою веру в жизненность священных заветов наших благочестивых предков, как заветов Христовой Церкви, нашей матери, ибо я верую, что в члены Церковного Собора в превосходящем числе избраны лучшие сыны нашей Церкви. Они сомкнутся вокруг своих архипастырей и отстоят святыню Церкви неприкосновенною от покушений ее врагов, прикрывающихся красивыми, но расплывчатыми, туманными и, главное, не чисто православными словами. Опасность для Церкви обнаруживается в среде тех, которые мнят себя сынами ее, но давно изменили ей и идут, может быть, сами того не замечая, путями шуими, уклоняясь от канонов и преданий церковных. Перепечатываю свое Слово без всяких изменений, только по местам пополняя краткими заметками под чертой.

МОЕ БРАТСКОЕ СЛОВО СКОРБИ СВЯТИТЕЛЯМ РУССКОЙ ЗЕМЛИ

Время сотворити Господеви: разориша закон Твой
Пс. III. 126

Поистине страшное время переживает Святая Православная Церковь в настоящие дни! Невольно приходят на мысль эти слова Псалмопевца: время действовать Самому Богу, ибо разоряют люди святой закон Его! Время нам, стражам дома Божия, пастырям Церкви, углубиться вниманием в свою совесть, связанную нашими обетами пред лицом Божиим, засвидетельствованными нами при торжественной нашей хиротонии в сан архиерейский.

Началось то гибельное “отступление”, о котором пророчествовал апостол Павел; снова Церковь входит в полосу гонений; знамения времени говорят, что это время — близ есть, при дверях... Бодрствуйте, отцы и братия, святители Божии, бодрствуйте и молитесь, да не внидем в напасть! В наши грозные дни нам нельзя быть малодушными или двоедушными; кто сознает в совести своей, что не устоит в годину грядущих испытаний, тот заблаговременно оставь дело управления и укройся в стенах тихой обители, чтобы отвечать Богу только за себя самого. Настает время брани Церкви воинствующей с сатаною и слугами его, коих число умножилось зело-зело... Ограда внешнего закона, за которою мы сотнями лет привыкли смотреть на козни вражий, в уверенности, что государственная власть не допустит волкам вторгаться в недра нашей, большею частью младенствующей разумом паствы, — отъемлется; сознание того, что согласие государства с Церковью есть могущественная опора самого государства, под влиянием безудержно навязываемого радикальной печатью гипноза лживых свобод, в самих представителях государственной власти постепенно затуманивается и ослабляется; поэтому сия власть как бы покидает Церковь, оставляет без помощи, предоставляет ее самой себе в борьбе с темными силами; в высших государственных учреждениях, под тайным, для них самих незаметным влиянием разрушительных сил, замечается усиленное стремление производить законопроекты, грозящие, под благовидным предлогом “возвеличения Православной Церкви и обновления церковной жизни”, разрушением всего многовекового строя этой жизни; пропаганда разных лжеучений, руководимая теми же темными силами, при щедрой материальной и сильной всяческой поддержке врагов России, вторгается отовсюду в стадо Божие, соблазняет и расхищает “малых сих”, в простоте верующих, а через то самые устои народной и церковной жизни быстро расшатываются; православное мировоззрение в народных массах подменивается: на его место в народное сознание внедряются идеи материализма, демократизма, социализма, лжеправого порядка в жизни не только государственной, но и церковной, общественной и даже семейной; высшие учебные заведения (кроме духовных, но надолго ли?) переполняются иудеями, так что через десяток лет ими подменена будет в громадном большинстве сама интеллигенция, которая и теперь уже складом своего мышления далеко ушла от Церкви, а тогда и подавно все видные служебные и общественные должности окажутся в руках врагов Церкви; народное образование захватывается людьми холодными в вере или вовсе неверами... Говорить ли о печати, которая уже и теперь в громадном большинстве порабощена иудеями?

В последнее время усиленно навязывается вопрос о церковном приходе. Бросается в глаза, что больше всех толкуют о нем иудейские и иудействующие газеты, больше всех интересуются люди, отошедшие от Церкви, не живущие ее жизнью, не исполняющие ее уставов, и интересуются не теми пунктами приходского устава, какие представил Священный Синод, а теми, которые составила комиссия Государственной Думы на основании проекта IV отдела Предсоборного присутствия, не доложенного общему его собранию и оставшегося в делах сего присутствия, как сырой материал для суждений на предстоящем Всероссийском Соборе. Статьи эти в основе своей противоречат канонам и внесены были в проект без предварительного обсуждения и без достаточных оснований; они, конечно, при ближайшем рассмотрении и сличении с канонами подлежали бы исключению еще в Предсоборном присутствии и уже ни в каком случае не могли быть приняты Собором. Не ясно ли, что вся суть тут не в приходе, а вот в этих, столь понравившихся комиссии статьях? Они противны канонам церковным; этого достаточно, чтобы их защищать тем, кому это выгодно. Посредством этих неправославных статей надеются захватить самую душу православного народа, отравить его сердце лжеправовыми началами, перевоспитать его: вместо детского послушания Церкви через ее пастырей — воспитать в нем дух протеста против своих пастырей и архипастырей, стремление считать себя хозяином в делах своего прихода, а пастыря-священника — как бы наемником.

Начало отечества власти в государственной жизни уже затемнено проповедью конституциализма; теперь хотят, чтобы то же священное начало было подменено выборным и в жизни духовной, церковной.

Пусть, — так хотят иудеи и их приспешники, — пусть совсем народ забудет это Богом данное начало отечества власти; пусть будут все власти выборные, а для того, чтобы внедрять в сознание масс народных это новое начало жизни, пусть и отцы духовные, руководители народа в самых глубинах его духовной жизни, будут выборные. Народ пропитается этим началом в самой задушевной, самой священной стороне своего быта, своей жизни; тогда легко будет его повести и к республике, и к анархии, и к чему угодно! Начинается полное расхищение (экспроприация) власти вообще, но начинается во власти церковной, как наименее защищенной внешним гражданским законом и ограждаемой только мало кому известными канонами Церкви, на место коих мнящие себя быть законодателями хотят поставить свою волю. Вот ведь что творится, что готовится у нас на Руси!

Кто будет отвечать пред Богом, пред историей, пред своею совестью, наконец, за то, что мы видим теперь на Руси? Вспомните Смутное время, вспомните удельные времена: кто, как не святители, как не представители Церкви, являлись вождями народа к устранению в нем смут, к изысканию путей для благоустройства жизни не только церковной, но и государственной? А мы ныне молчим, малодушно становимся как бы в сторонку: мы-де люди маленькие, кто нас послушает? И некоторые из нас прикрываются этим смиренномудрием, дабы не впасть в неблаговоление власть имущим, не потерять своего положения, своего места: возлюбиша бо паче славу человеческую, нежели славу Божию!

Но вопросим свою совесть: не преступно ли такое молчание наше? Не нарушаем ли мы своих клятв, торжественно нами данным пред лицом всей Церкви при нашей хиротонии? Почему мы все в совокупности, яко едиными усты, или же каждый от своей епархии, купно со своими сопастырями, не умоляем власть, чтобы защитила матерь нашу Церковь от всех покушений на ее святые каноны, на чистоту ее догматов, на ее Христом данную ей свободу духовную, — почему не взываем о грядущей опасности, как бы закрываем глаза, а если иногда и вздыхаем, то как-то украдкой, боясь прямо сказать правду Божию в защиту Церкви?

А знаем ли мы, что враги Церкви и Руси Святой вот этого-то нашего объединения и боятся; пример налицо. Возвысил свой голос святитель Церкви Владимирской с шестью епископами против неправославных начал приходского устава, и смотрите, как всполошилось все нечистое болото, как закричали все его обитатели в своих газетах: как-де смел архиепископ выступить с своим твердым словом? Очевидно — испугались: Церковь, которую они собирались “оживлять”, еще жива и без них; она не хочет их ломки; она способна еще подать громкий голос. А что, если из всех епархий послышатся такие же мужественно-твердые заявления, как тогда быть? Да эти заявления и стали уже слышаться: голос московского духовенства, подтвержденный резолюцией старца, святителя первопрестольной Москвы, был как бы отзвуком на телеграмму Владимирского Собора иерархов, — отзвуком, полным силы, достоинства и обоснованности. Изумленные таким единодушным заявлением представителей московского духовенства, иудейские газеты начали замалчивать это; они, видимо, боятся подобных заявлений и из других епархий, и надо воспользоваться сим, как бы замешательством, в лагере врагов наших, чтобы поддержать лучших представителей власти церковной: церковная власть должна неотступно оберегать авторитет канонов церковных, между тем, если бы даже в прошедшем через Государственную Думу законе было простое, согласное с канонами упоминание о назначении в приход священника архиереем, и тогда Дума искала бы в сем основание утверждать, что такой закон ею утвержден и, следовательно, ею же может быть отменен и изменен. Следовательно, если бы оказалось необходимым вносить в положение о приходе такое указание, то должно быть тут же сказано, что это есть требование канонов церковных, то есть, что Дума не может в это дело мешаться. Неразумно скрывать от себя, что отношения к Церкви большинства нынешней Думы далеко не искренни; самый последний тому пример — запрос в защиту баптистов по поводу закрытия их общины губернатором Масальским. Думским вождям нужны “прецеденты”, чтобы на них в будущем основывать свои права вмешательства в жизнь Церкви. Посему всякие, по-видимому, незначительные уступки началовождям всяких свобод в конце концов ведут к полному порабощению им в идейном отношении. Скорбно, больно думать, что среди нас, епископов, есть уже маловдумчивые, готовые идти на такие уступки им. Незаметно для самих себя они вовлекаются постепенно в их настроение по отношению к преданиям родной Церкви, ее строю, быту, а затем это может перейти и в отношение к догматам. Как это ни невероятно, но может быть: пример имебожного лжеучения показал, что в угоду разным влияниям, под давлением иудействующей печати, можно закрывать глаза на нелепый, в сущности, новоизмышленный покойным Илларионом догмат о том, что “имя Божие есть Сам Бог”. Я не сомневаюсь, что враги Церкви использовали уже и еще используют имебожничество в видах смуты церковной как одно из орудий к ослаблению Церкви. Смута еще не улеглась: ее вождь, опираясь на покровительство сильных мира сего и на нетвердость отношений к нему, как лжеучителю, церковной власти, мечтает настоять на том, чтобы церковная власть отреклась от своего определения, возвещенного посланием от 18 мая 1913 года. К соблазну православно-верующих, он невозбранно служит, не отрекшись от своего мудрования и, следовательно, состоя под артосом (запрещением) Вселенского Патриарха. Огню дают пищу, и смута вспыхнет с новою силою, потому что не хотят ее погасить. А это грозит не только расколом в недрах Русской Церкви, но и расколом с Церковью Вселенскою. Вспомните, перечитайте хотя бы послание святителя Афанасия Великого к монахам о том, что делали еретики, пользуясь связями с сильными мира сего; вспомните, перечитайте, что подобные им еретики творили при преподобном Максиме Исповеднике, вспомните этот “типос”, столь характерный для нашего времени... История пишется, по словам апостола Павла, в наше назидание: грешно не брать из нее уроки.

Пишу эти скорбные строки и думаю: не истолкуют ли их, как возбуждение епископов к сопротивлению начинаниям думской комиссии, или же просто — как брюзжание старика? Кто ты, поучающий весь епископат Церкви Российской? Кто дал тебе на это право?..

Простите меня, отцы и братия: воистину так; но я не дерзаю поучать нас, — сохрани меня, Боже, от сего, — а только выражаю мои скорбные мысли о положении Церкви пред вами, яко собратиями о Господе; право на это дает мне моя любовь к родной Церкви Божией и любовь многих из вас, выражавших свою скорбь и в письмах ко мне, и в личной беседе, пишу, уповая, что любовь ваша растворит сочувствием общую скорбь нашу, по слову Писания: Брат от брата помогаем, яко град тверд, а если бы что показалось и стропотное в сем писании моем, то паки глаголет Писание: Достовернее суть язвы друга, нежели вольная лобзания врага; полезнее выслушать от собрата скорбное слово любви, нежели читать похвалы себе в иудейских газетах. Наконец, пишу, побуждаемый страшною мыслию: скоро смерть, болезнь сердца напоминает об этом с настойчивостью, которой прежде не чувствовал... Вот и боюсь умереть в сознании своего греха: не все сделал, что подобало по требованию совести для предупреждения возможного раскола в недрах Церкви...

Но вы вопросите меня, что же делать?

Отвечаю, как думаю. Прежде всего в наше время подобает архиереям неумолчно, громогласно, со всем авторитетом слова архиерейского обличать ложь всяких современных мудровании; пусть нас обзывают, как угодно: не устыдимся дерзновенно исповедовать Христа Распятого и Его заветы, хранимые нашею матерью — Церковью Православною. Нуль внимания на все эти инсинуации, клеветы, газетные окрики!

Будем к тому же ревностно призывать все православное духовенство и лучших мирян, верных еще Церкви, послушных ей.

Будем не только доводить до сведения церковной власти голоса верных чад Церкви, но и умолять эту власть отстаивать святые заветы Церкви, самостоятельность и независимость ее внутреннего управления, ее предания, ее порядки, веками сложившиеся, историей оправданные, пред сильными мира сего.

Будем умолять власть не допускать никаких недостойных влияний, откуда бы они ни шли, никакого вмешательства в ее жизнь со стороны не только лиц, но и внеисповедных учреждений. Надо помнить, что Государственная Дума, при всем желании правительства иметь таковую из лучших русских людей, все же немало имеет в своем составе людей равнодушных, холодных и даже прямо враждебных Церкви, не говоря уже о том, что там заседают и лютеране, и молокане, и наши раскольники, и сектанты, и магометане, и даже иудеи, — злейшие враги Христовой Церкви...

Надо знать, что там верные сыны Церкви — в меньшинстве, а между тем эта Дума покушается захватить себе право изменять каноны Вселенских и Поместных Соборов, под благовидным предлогом преобразования прихода, — стремится дать равноправие не только в гражданских делах, но и в распространении своих лжеучений всем сектантам, всем еретикам. Наш долг — следить за всем, что она творит в отношении к Церкви. Наш долг — громко обличать все, что творится противное духу нашей веры святой.

Отцы и братия, святители Церкви Христовой! Я сказал, что государственная власть постепенно как бы покидает нас в неравной борьбе нашей с врагами Церкви. Но с нами — Христос, Своею благодатию и всемогуществом! Были же некогда тяжкие времена гонения на Церковь Его, и она, без всякой помощи со стороны государственной власти, даже при гонениях с ее стороны, вышла победительницей и самую государственную власть покорила Христову Евангелию. Ее невидимо хранит вечно живой Глава ее — Сам Христос Спаситель. Он сохранит ее и теперь. Но Он требует от нас всецелого Ему самопредания с полною готовностью на всякие жертвы и лишения, на всякие поношения от врагов Церкви. Да, этого требует от нас Христос, без этого мы не имеем права считаться Его служителями! Мы должны собирать и объединять вокруг себя самых преданных чад Церкви. В темном единении с ними будем крепко стоять против мира, который стремится подчинять себе Христа и Христовых! Исполняя свой долг, отстаивая права Церкви и заветы Христа, будем гнать от себя мысль, будто совершаем какой-то подвиг: будем всегда в уме и сердце носить святую, смиряющую мысль, что раб, ведевый волю господина своего и не сотворивый по воли его, биен будет много, что мы раби неисключимие есмы, еже должни бехом. сотврити сие токмо и сотворихом, что всем нам подобает явитися пред судилищем Христовым, что время сие близ есть, при дверех, и Судия готовит Престол Свой...

Господи! Ты все ведаешь, знаешь и немощи наши: просвети очи наши, да познаем пути Твои, пробуди нашу совесть, вдохни мужество, дай силы, зажги пламень ревности о Церкви Твоей в служителях Церкви! Аминь.

Член Святейшего Синода и Государственного Совета архиепископ Никон. 1916 года, июля 5-го дня. Лавра великого печальника Русской земли и ревнителя Православия — преподобного Сергия.

Помолимся ему, да его молитвами возглаголет Господь благая в сердце Царевом о Церкви Своей и о русских людях православных.

Вот то, что я разослал в день преподобного Сергия с лишком год назад. По обстоятельствам того времени не все святители ответили мне; да я и не ожидал ответа от всех. А кто ответил, те были со мною единственны, кроме одного, о коем говорю под строкой. Сам я, как “напокойный”, не имею права принимать участие в соборных деяниях, но всем сердцем желаю и долгом почитаю сказать свое слово, какое совесть моя повелевает сказать на пользу Церкви.

Больше книг на Golden-Ship.ru

архиепископ Никон (Рождественский) Православие и грядущие судьбы России

Дневники 1917 г

архиепископ Никон (Рождественский)

Православие и грядущие судьбы России