Содержание

Поучения на литургии, в первый день Пасхи

Христос воскресе!

О чем молились мы в продолжение святыя Четыредесятницы, и чего просили у нашего Господа, то самое ныне вполне даровано нам Его благодатью: мы достигли в пречестные дни страданий Христовых и теперь покланяемся святому и славному воскресению Его! — Радостен, братие, праздник сей и на земле; как же светел и торжествен он должен быть на небе! — О, если бы всем нам достигнуть таким же образом и того блаженного дня воскресения, причаститься и той невечерней Пасхи в царствии Отца Небесного, коим не будет уже конца! — Но, мы достигнем, непременно и все достигнем сего блаженства, если на всю земную жизнь нашу будем взирать, как на святую Четыредесятницу, — как на приготовление к великому дню всеобщего воскресения.

Кто может теперь для верных рабов Господа затворить двери жизни вечные, кои отверз Он? Кто может похитить нас из рук Его — Всемогущего? (Ин. 10; 28). Разве мало цены уплачено за нас? Разве не вся кровь пролита на кресте? Не весь дух предан Отцу? Теперь не только любовь, самая слава Спасителя нашего требует, чтобы мы были спасены. Правда, что у нас, как и у Него, много злобных и сильных врагов: но на Голгофе истощены и попраны все силы ада; и нам, при помощи благодати, остается теперь не столько сражаться со врагами, сколько преследовать их, пораженных, и собирать плоды победы. — Станет ли противу нас мир? Он побежден в лице самого князя мира; и… победа, победившая мир (1 Ин. 5; 4), — смерть и заслуги Искупителя нашего, вся досталась нам: живой верой в Кресте Его, как щитом, отразятся все соблазны мира. Будет ли изменять плоть? — Она немощна и долупреклонна; но бдение и молитва могут на крылах своих и эту тяжесть поднять от земли и заставить стремиться к небу. Против плоти и крови, бренной и греховной, мы имеем теперь Тело и Кровь Божественные, коими питаемся в Евхаристии. Притом Дух благодати, ниспосланный нам воскресшим Господом, есть дух крепости и силы; если стяжав, не будем утешать его, то пред нами сокрушатся все забрала плотских искушений. Дерзнет ли, наконец, стать на пути нашем к небу сам князь тьмы? И он станет на одну свою погибель; ибо поражен уже во главу крестом. Это теперь такой дракон, на коего, по выражению пророка, безопасно может налагать руку и малое дитя (Ис. 11; 8), — младенец во Христе. Если он и в нас не будет иметь ничего своего, как не имел ничего своего в нашем Спасителе (Ин. 14; 30), то все ужасные рыкания его вокруг нас будут подобны гласу животного, стрегущего наши домы. — Воскресшим Спасителем дарованы нам все силы, потребные к животу и благочестию, — ниспосланы все средства, необходимые к сохранению себя невредимыми от мира, плоти и диавола: после сего, наше спасение зависит от нас, — от нашей верности Спасителю нашему и Его Божественному учению. Только бы мы не погребали в земле безпечности талантов благодати, нам данных, — делали дело спасения своего, дондеже день есть (Ин. 9; 4); а Он исполнит Свой обет, будет наставлять нас (Ин. 16; 13) через слово и Духа Своего на всякую истину, облечет нас силою свыше (Лк. 24; 49), и ниспошлет в сердце наше утешение среди всякой скорби земной. Только бы мы, изшед из Египта — естественного растления, не обращали паки к нему лица и сердца своего, — освободившись от рабства Фараону — богу века сего, не полагали потом сами на себя уз греха; — вступив в пустыню самоотвержения, не останавливались у вод пререкания, не сливали тельцов и не покланялись им; — а Он не забудет Своего долга, — рассеет перед лицом нашим всех врагов нашего спасения, проведет нас немокренно через самый Иордан — поток смерти, и введет в Ханаан небесный.

Тягостно, братие, и притрудно шествие по пустыни мира для взыскующих горнего града; — но земля обетованная кипит медом и млеком! — Долги иногда и примрачны шесть дней земного делания; но седмый день покоя вечного исполнен веселия неизреченного! Будем ли жаловаться на терние и волчцы, встречающиеся на пути, сами засеяв ими всю землю и непрестанно возвращая их грехами своими? Отложим ли восходить на небо потому только, что надобно идти туда по лествице креста? И теперь, в земле изгнания и бедствий, отрадно воспевать песнь победы над смертью, хотя победа сия еще не усвоена нами: как же восхитительно будет праздновать великий день обновления там, — на новой земле обетования, где на радостный глас: Христос воскресе! Небо и земля, весь сонм творения будет ответствовать: воистину воскресе! Поспешим же, братие, туда духом, доколе не пришли и плотью! Для чего сидеть в бездействии на реках Вавилонских и довольствоваться одним воспоминанием горнего отечества? Смотрите! Царские двери отверзты, и Престол благодати виден всякому: это приглашение домой, зов на вечерю! Поспешим же, братие, поспешим: воскресший Спаситель призывает нас! Аминь.

Христос воскресе!

То есть, братие, кто воскрес? Тот, в лице Коего на Голгофе попраны были все права невинности и человечества. Который разве тем оскорбил врагов истины, что не сотворил никакого греха, ниже обретеся лесть воустех Его (Ис. 53; 9). Который пришел для спасения самых ожесточенных грешников, возлюбил нас всех любовью вечной, беспримерной и умер за всех нас на кресте.

Для чего воскрес? — Дабы засвидетельствовать, что учение, преподанное Им для нашего спасения, совершенно истинно, что жертва, принесенная Им за грехи всего мира, принята, что права на царство вечное, от Него пред смертью нам уступленные, утверждены, что воля Его, дабы и мы все были там, где теперь Он (Ин. 12; 26), и видели славу Его, будет исполнена.

Что должно произойти вследствие воскресения нашего Господа? — То, что ни один мертвый не останется во гробе, что для всех нас открыт вход в блаженство вечное.

Как же нам после сего не радоваться, не торжествовать и не приветствовать друг друга с сим воскресением? — Мы радуемся и веселимся, когда какой-либо присный или друг наш восстанет с одра тяжкой болезни; а ныне единственный Друг и Спаситель наш, Вождь и Глава, Наставник и Искупитель наш, восстал из гроба! — Мы торжествуем, когда сделаем какое-либо земное приобретение, получим особенное достоинство или почесть; а ныне, в лице воскресшего Спасителя, нам возвращено все, потерянное во Адаме, величие чад Божиих, вручены все права на Царство Небесное! — Мы приветствуем друг друга с окончанием великих опасностей: язвы, плена, осады от врагов, — а ныне мы все освободились адовых, нерешимых уз! — О, воистину сей день, егоже сотвори Господь, да возрадуемся и возвеселимся в онъ! Без всякого преувеличения, можно сказать, что слава воскресения Его, Спасителя нашего, более значительна для нас, нежели для Него. Он и без воскресения остался бы возлюбленным Сыном Отца, и наслаждался бы у Него славой, которую имел прежде мир не бысть (Ин. 17; 5): а из нас многие, без воскресения Его, не знали бы, может быть, наверно даже и того, что Он не был льстец оный (Мф. 27; 63), за которого хотела выдать Его злоба иудеев. Как же нам после сего не торжествовать и не петь в честь и славу воскресшего Господа?

Но чего наипаче, братие, требует от нас сия святая слава? — Господь и до воскресения, в состоянии уничижения Своего, не всякую принимал славу. Так, Он запрещал духам нечистым, когда они хотели пред народом исповедать Его Сыном Божиим (Мк. 1; 25); так, Он уклонился от тех, кои, в ревности не по разуму, хотели восхитить Его, да сотворят себе Царем (Ин. 6; 15); так, Он не принял даже наименования благого из уст одного книжника, говоря, что никтоже благ, токмо един Бог (Лк. 18; 19). Тем паче, братие, по воскресении, седя во славе одесную Отца, Господь и Спаситель наш не всякую приемлет славу. — В чем же, Господи, дерзнем вопросить Тебя, подобно пророку, и мы в чем срящем Тебя, выходящего из гроба? Срящем ли во всесожжениях и жертвах? (Мих. 6; 6). Но Ты еще пророку изрек, что хочешь милости, а не жертвы и уведения Божия паче, нежели всесожжения (Ос. 6; 6). И что значат все наши жертвы после той, которая принесена Тобой за нас на Кресте? — Срящем ли в дарах и приношениях? Но и дары Мироносиц остались без употребления у гроба Твоего; самый сударь Иосифов и смирна и алой Никодимовы оставлены Тобой на земли (Ин. 20; 7). — Срящем ли одними поклонениями и лобызаниями? Но повелительное: не прикасайся Мне (Ин. 20; 17), воспятило поклонение самой Магдалины, не растворенное еще духом живой веры в Божество Твое. С чем же, Господи, с чем срящем Тебя? Чем засвидетельствуем свою благодарность и любовь к Тебе? Чем покажем, что мы точно Твои, и Ты наш?

Аще любите Мя, — ответствует нам Сам Господь, - заповеди Моя соблюдите. Имеяй заповеди Моя и соблюдаяй их, той есть любяй Мя (Ин. 14; 15,21). Итак, вот, братие, знак истинной благодарности Воскресшему: исполнение заповедей Его! Знак самый верный; ибо все прочие знаки могут быть обманчивы, а сей — никогда. Вот дар любви, благоприятный для Победителя ада и смерти: постоянное творение воли Отца Его, иже на небесех! — Дар не приемлемый токмо, но и требуемый от всех, для принятия коего распростерты и руне Господа на Кресте. Вот истинное прославление имени Распятого Спасителя: хождение по стопам Его в чистоте и правде, — каковым прославлением наиболее может прославиться не токмо Он, но и мы с Ним.

В самом деле, братие, если мы в мыслях, чувствах и деяниях своих будем постоянно выражать образ жизни нашего Господа, то сим самым без споров, без труда заградим уста всем врагам Его. Иудей, смотря на нас, скажет тогда: "верно в самом деле восстал Христос из гроба, а не украден учениками, как клевещут предки наши; ибо, смотри, Он жив в христианах! Его дух (и какой Божественный дух!) дышит в их нравах, в поступках, во всей жизни". — "Верно Христос есть Учитель истины, а не пророк наш", скажет, смотря на нас, магометанин: "ибо наш пророк (так величают магометане основателя своего лжеверия) не производит того в своих последователях; у нас нет такой чистоты, мира и любви, такого смирения и самоотвержения. Все это может происходить у христиан токмо от Самого Бога, и, верно, Спаситель их — есть Бог". Сам князь тьмы с клевретами своими испытает новое поражение во славу нашего Спасителя, если мы, дерзая о имени Воскресшего, будем ходить в чистоте и истине, презирая все козни врага, отражая все его искушения, попирая всю злобу и гордыню его. Так, говорю, прославится воскресший Господь нашей благой жизнью, а вместе с Ним прославимся и мы; ибо таковое прославление составит наше спасение. Напротив, братие, если мы будем словами величать Господа, а делами помрачать Его имя и веру в Него, — устами лобызать крест и священный хлеб, а руками совершать дела непотребные; то все наше нынешнее прославление Воскресшего обратится в оскорбление для Него и в посрамление для нас: мы будем подобны воинам Пилатовым, кои на словах говорили: радуйся, царю Иудейский! (Мк. 15; 18), а на деле ударяли Его в ланиту и били тростью по главе. Да не будет же, братие, сего, да не будет! Аминь.

Христос воскресе!

Так, братие, Он воскрес! Воскрес воистину и от истины! Камень велий зело (Мк. 16; 4) не скрыл Источника жизни; кустодия не удержала в узах смерти "Льва от Иуды" (Откр. 5; 5); печать Каиафы растаяла от огня правды Божией! Не более трех дней Сыну Человеческому надлежало пробыть в сердце земли (Мф. 12; 40): но и сей малый срок сокращен до возможной крайности. Ибо время, протекшее от смерти Господа до Его воскресения, принадлежит только трем дням, а само по себе не составляет и четыредесяти часов. Так поспешено торжество истины над лжею и клеветами, невинности — над злобой и неправдами!

Да станут теперь иудеи над гробом Иисуса, и да судят сами о происшедшем; одно из двух: или "умершего да дадят, или воскресшему да поклонятся" (Стих. Воскр.). О, как постыжены в сем случае все расчеты мудрости человеческой, и как очевидна неисповедимость путец Божиих! Думали ль священники иудейские, вознося на Крест Иисуса, что они сим самым вводят Его как великого Первосвященника, во Святое Святых, дабы Он там предстал лицу Божию о нас, единым… приношением совершил… во веки освящаемых? (Евр. 10; 14)… Думал ли Пилат, полагая надпись на Кресте Иисусовом и отказываясь переменить оную, по требованию иудеев, что он сим самым, как слуга и вестник, провозглашает достоинство Того, Коему предана теперь всякая власть на небе и на земле? (Мф. 28; 18). Думал ли несчастный Иуда, принимая тридесять сребренников, что он берет не первосвященниками, а Самим Богом давно поставленную и пророком засвидетельственную цену Цененнаго, Его-же цениша от сынов Израилевых? (Мф. 27; 9). Прииди теперь, мудрость земная, и посмотри на свое безумие! Прииди, вера святая, и виждь, какой конец твоему терпению и упованию! Что на земле делалось по злобе и корыстолюбию, ослеплению и буйству, то на небе утверждалось по одной чистой любви и было следствием величайшей мудрости. На Голгофе, казалось, превращен был весь порядок мира и нравственного и чувственного, а он там весь восстановлен! Во гробе Иисусовом, по-видимому, погребены были навсегда все святые надежды, а они всем там утверждены навеки!

Итак, восклонитеся и воздвигните главы вашя (Лк. 21; 28), вы, кои, подобно своему Господу, страдаете за истину и правду: в судьбе Его указана судьба всех истинных крестоносцев! Есть Бог, судяй земли, отмститель невинных и защитник правых! Есть закон, коего никакой Каиафа и Пилат не в силах ни затмить, ни ниспровергнуть! Злоба человеческая может сделать много: она может лишить вас доброго имени, повергнуть в нищету, обременить узами, покрыть ранами, возвести на крест; может самый гроб ваш запечатать и окружить стражею, но здесь и предел всякому гонению и всякой неправде! Пргубляя тело, злоба врагов не может коснуться вашего духа, не может изменить в вас, без воли вашей, ни одной благой мысли, ни одного святого чувства: это ваша собственность, неотъемлемая, вечная! Над бессмертным духом вашим един Законоположник и Судия, могий спасти и погубити (Иак. 4; 12); Тот, Кто сотворил его бессмертным, Того убо единаго убойтеся (Лк. 12; 5); ибо Он, в случае неверности и нераскаянности, может не тело токмо, но и душу вашу ввергнуть в геенну огненную. А все прочее на земле, как бы страшно и могущественно ни было, страшно токмо для людей, живущих для земли, а не для тех, коих жизнь в Боге, надежды на небе, сокровища в совести, отрада в Евангелии. Пройдет несколько лет страдания, борьбы, очищения, — и вы, подобно Спасителю, представлены будете туда, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания: где одна истина и правда живет (2 Пет. 3; 13), и где за все, претерпенное на земле, награждают так, что награжденные и не помнят прежних болезней за настоящую радость.

И не сие ли самое, братие, воодушевляло всех подвижников благочестия, кои, подобно великому Подвигоположнику, восставшему ныне из гроба, всегда были гонимы от мира! Вем, яко присносущен есть, Иже иматъ искупити мя и на земли воскресити кожу мою, терпящую сия (Иов. 19; 25), — говорил некогда Иов, — и на гноищи благословлял имя Господне! Вем бо, Емуже веровах… яко силен есть предание мое сохранити до дне пришествия Своего (2 Тим. 1; 12), — писал некогда Павел, и с радостью шел в темницу и под меч! Будем и мы, братие, как можно чаще обращать взоры к лицу Воскресшего Господа. Если мы истинные последователи Его, то быть не может, чтобы и нас мир не преследовал своей злобой, или своими соблазнами. Кто же воодушевит нас мужеством, как не Он, Господь и Спаситель наш, восшедший за нас на Крест! Его брань есть наша брань, и Его победа есть наша победа: что было с Ним, то будет и со всеми нами: если с Ним страждем, да и с Ним прославимся! <. i > (Рим. 8; 17). Аминь.

Христос воскресе!

Воскресе, — и ктому… не умирает, смерть Им ктому не обладает (Рим. 6; 9). Воскресе, — и приял власть воскресить всех, кои умерли во Адаме. Воскресе и ныне воскрешает в духе тех, кои обращаются к Нему с верой и повиновением!

Итак, вы, кои в мыслях своих любите обнимать судьбу всего человечества, и желали бы найти средство к освобождению его от всех зол, возрадуйтеся и возвеселитеся! Средство сие найдено на небе, есть Самим Богом ниспосланный Спаситель, Который отнимет… некогда всякую слезу от очию (Откр. 21; 4) всякого страдальца. После сего нам остается токмо следовать Его предначертаниям, распространять Его свет, разливать Его жизнь. — Вы, кои воздыхаете под тяжестью наклонной ко греху природы, не знаете как свергнуть иго страстей, — ободритесь и утешьтесь! Тайна паки-бытия духовного разгадана на Голгофе; есть Самим Богом посланный Разрешитель уз греховных! После сего нам остается токмо употреблять средства благодати, Им открытые, прививаться к Нему верой и любовью, ходить по стопам Его; — и в нас созиждется паки сердце чисто, и в утробе нашей обновится дух правый (Пс. 50; 12). Вы, Кои ищете бессмертия, всю жизнь гоняетесь за славой, если хощете бессмертия истинного, славы неувядаемой, то не ищите их нигде, кроме гроба Христова: здесь источник жизни и нетления! Воскресший Спаситель соделает вас бессмертными не по имени токмо, как делает мир и история, а даст всему существу вашему жизнь вечную.

О, братие, как блага и утешительна вера наша! Какое великое счастье быть христианином! Где столько света и жизни, как в Евангелии? Где столько упования и утешений, как у Креста? Где Спаситель, подобный нашему? Одни мы, христиане, носим крест, одни мы празднуем и воскресение! Что неизбежнее на земле первого, и что нужнее последнего? — Там, где вся мудрость земная теряется и не знает, что делать, молчит или ропщет, — я разумею над гробом, — там христианская вера наипаче и оказывает свое Божественное действие, — озаряет, утешает и живит. Крест, стоящий на могилах наших, говорит более о предназначении человека, нежели все системы философов.

Познаем же, братие, наше сокровище, и научимся дорожить им, как должно: не будем так легкомысленны, чтобы влаяться всяким ветром мнений и учения, во лжи человечестей, в коварстве козней льщения (Еф. 4; 14). Многие могут обещать спасение, но Один токмо может дать оное — Тот, Кто взошел для сего на Крест и восстал из гроба. С креста, взошед на него добровольно, не говорят неправды, из гроба не восстают для лжи. Будем же верны и в делах и в жизни Воскресшему, как Он был и есть верен им. Аминь.

Христос воскресе!

Святой Амвросий Медиоланский, любомудрствуя о празднике Рождества Христова, замечает, что со времени его день начинает возрастать, как бы показуя сим начало и обилие света духовного, воссиявшего на весь мир из Вифлеема. Не с меньшей справедливостью, братие, можем заметить и мы, что время Воскресения Христова есть то самое в году, когда вся природа обновляется и как бы воскресает после хлада зимнего. Смотря на весну из окон храма, невольно видишь в ней некое знамение, коим земля ежегодно приветствует Победителя ада и смерти. Печальные знамения на Голгофе произошли единожды, ибо Спаситель единожды умер; а радостные знамения Воскресения повторяются всегда: ибо Христос, воскреснув из мертвых, ктому… не умирает (Рим. 6; 9). Он мог умереть и воскреснуть в другое время года; между тем, воскрес именно тогда, как вся природа может приветствовать Его своим совоскресением.

И кого же ей приличнее приветствовать своим великим обновлением? — Если в ней, после падения царя ее — Адама, остался какой-либо порядок, если за зимой следует паки всегда весна: то сим остатком жизни природа обязана не другому кому, как Начальнику жизни, второму Адаму, Который, решившись изгладить следы падения Адама первого, тотчас, по падении его, взял в Свои руки тот скипетр владычества, коим не мог уже управлять наш несчастный праотец. Равным образом, если природа после множества кратковременных обновлений, посредством весны и лета, увидит некогда над собой весну непреходящую, облечется в лепоту едемскую: то все сие произойдет вследствие не другого чего-либо, а того, что Господь Кровью Своею со Креста освятил всю землю, и сообщил всем стихиям живоносное начало обновления и бессмертия. Кого же, посему, и приветствовать природе своим воскресением, как не Воскресшего и с Собой, как воспевает Церковь, вся Воскресившаго? (Величание в Неделю Антипасхи). Между воскресением природы и воскресением Господа связь не времени только, а самого дела. Природа воскресает теперь временно, потому что воскрес ныне Воскреситель ее, и потому же самому воскреснет некогда вечно.

Такое понятие об отношении весны к нашему празднеству увеличивает, братие, и радость праздника, и приятность весны. Воскресение Господа становится для нас, если можно, еще величественнее, когда представляем, что действия его не ограничиваются даже целым родом человеческим, а простираются на всю природу. А весна природы приемлет некий священный вид, когда узнаем, что это обновление земли происходит из одного и того же начала с нашим духовным обновлением, что оно есть также плод искупления Голгофского. После сего понятно, что значит, когда Церковь воспевает, что в воскресении Господа обрадованы небо и земля и преисподняя. Воскресение Господа есть праздник истинно всемирный: ибо на Голгофе с Богом, — по выражению апостола, — "примирен весь мир" (Кол. 1; 20).

Но, братие, сей вселенский мир останется вне нас, если мы не введем его в свое сердце! — Все вокруг нас обновится, а мы пребудем ветхи, если не постараемся быть новыми. Посмотрите на лицо природы: весна для всей земли, все цветет и красуется, а засохшие деревья и теперь голы и безобразны, и портят своим видом красоту природы. Так и души грешные: они, подобно сухим древам, пребудут мертвы, когда все обновится. Поелику же в Едеме должно быть все благообразно; то с грешными душами поступлено будет так, как садовники поступают с сухими деревьями, то есть, они будут срублены и брошены в огонь.

Посему надобно, братие, непременно надобно, обновиться заранее и, пия воду жизни, согреваясь солнцем благодати, начать приносить и плоды благодатные, — надобно воскреснуть здесь, чтобы не умереть вечной смертью там! Аминь.

Беседа на литургии, в первый день Пасхи

Христос воскресе!

Сею восхитительной вестью приветствуют ныне друг друга чада Церкви Христовой. Провозглашением сея же вести обыкли начинать ныне свои собеседования самые пастыри и учители Церкви. Но из уст прочих христиан сладчайшая весть о воскресении, по необходимости, исходит в кратком виде; из уст служителя Церкви прилично услышаться ей со всей подробностью. Итак, братие, позвольте, чтобы я, для умножения общей радости, вместо поучения, предложил вам ныне повествование о том, как произошло воскресение Господа нашего. Многим из нас, конечно, известны уже все обстоятельства сего преславного события. Но кто любит воскресшего Господа, тот не может наскучить повестью о Его воскресении, и как сам с радостью повторяет оную другим, так с радостью готов и слышать ее от других. А, без сомнения, между нами, здесь стоящими, немалое число и таких, кои образ воскресения Христова видали вполне разве в одних живописных изображениях: передавая таковым полную весть о воскресении, мы исполним часть долга Ангельского.

Но, прежде всего, братие, возведем мысли свои к воскресшему Спасителю и Господу нашему, с молением о том, да благословит Он наше собеседование, и удалит от всех нас не только дух ожесточения, который благая весть о воскресении нашла в фарисеях и книжниках иудейских, но и дух маловерия и расслабления душевного, с коим сретили ее некоторые из самых последователей Христовых. У премудрости Божией такое правило, братие, что все важные события в царстве благодати заранее предвозвещаются; дабы люди, зная, чего ожидать, тем удобнее могли приготовлять себя к ожидаемому. Посему и воскресение Господа предсказано было задолго и неоднократно. Еще Богоотец Давид воспевал, что Господь не даст Преподобному Своему видеть нетления, и не оставит души Его во аде (Пс. 15; 10). Потом один из пророков прямо указал даже на время воскресения, говоря: исцелит ны по двою дню, и в день третий воскреснем и живи будем пред Ним (Ос. 6; 3). Наконец, Сам Господь всегда почти, когда говорил о будущей смерти Своей (а Он говорил о ней часто), упоминал в то же время и о воскресении. Предсказания Его о сем были так многочисленны и так ясны, что самые враги, как мы слышали вчера, почли за нужное окружить гроб Его до третьего дня стражею.

Кто бы после сего подумал, что собственные ученики Иисуса забудут на время то, что так твердо помнили Его враги? И, однако же, многие из них, если не все, явно забыли! Так, погребавшие Иисуса, Иосиф, Никодим и прочие, при всем усердии к Нему, явно погребали Его навсегда. Иначе для чего употреблять столько алоя и смирны, что от множества их и живой человек мог потерять жизнь? Для чего обвивать Умершего плащаницею и возлагать на главу Его сударь погребальный. И любовь жен-мироносиц, несмотря на ее пламенность, приготовлялась оказать Телу Иисусову такую почесть, которая вовсе не приличествовала имеющему вскоре воскреснуть, и Ангел не без упрека произнес: Что ищете живаго с мертвыми? Помяните, якоже глагола вам, еще сый в Галилеи (Лк. 24; 5). У самых апостолов — (простите нам, великие основатели и столпы Церкви, что мы, слабые и малые трости, дерзаем воспоминать ваше колебание!) ожидание воскресения Учителя если не ослабело совершенно, то так сокрылось во глубине души под тяжестью мрачных мыслей и чувств, что необходимо было двукратное мир вам и дуновение из собственных уст Воскресшего (Ин. 20; 19,21,20,22), дабы снова воспламенить их веру. При таком забвении предсказаний Иисуса о Его воскресении, нисколько неудивительно, если гроб Его был оставлен всеми Его последователями. Но в таком случае самое чудо воскресения осталось бы без всяких свидетелей, — то чудо, от коего зависит твердость, можно сказать, всея веры нашей. Надлежало восполнить сей недостаток: и вот, по тайному распоряжению премудрости Божией, враги Иисуса сами делают то, чего не сделали, и даже не могли в таком виде сделать друзья Его: они идут к Пилату, выпрашивают позволение запечатать гроб Иисусов, печатают и приставляют кустодию. Больше предосторожностей нельзя было и взять в настоящем случае. Кто знает строгость военных римских законов, тот может представить, с какой зоркой бодростью стояла стража над гробом Иисуса, ожидая с часу на час мнимых похитителей, против коих повелено было ей бодрствовать. — И таким образом, братие, стрегом был во гробе Тот, пред Коим в это время трепетал весь ад!.. Кто, почивая во гробе плотски, был, по Божеству Своему, на престоле… со Отцем и Духом, вся исполняли, неописанный!..

Но ужасная година области темной (Лк. 22; 53) приближалась уже к своему концу, великий Делатель не мог оставаться в сердце земли (Мф. 12; 40) далее покоя дня субботнего; и с окончанием его, при самом наступлении первого дня недели, бывшего некогда первым днем творения, то есть, воскресного, последовало преславное восстание из гроба. Я говорю — при самом начале дня: ибо святые жены, отправившись из дома на гроб Иисусов, по свидетельству евангелиста Марка, зело заутра (Мк. 16; 2), и пришедши к сему гробу, по словам Иоанна, еще сущей тме (Ин. 20; 1), уже нашли его праздным и без стражи.

Как последовало самое воскресение? — На сей вопрос, братие, мог бы отвечать токмо Сам Воскресший. Подобные чудеса суть тайны всемогущества; посему и доведомы одной премудрости Божией. Что касается причины Воскресения, то святые писатели иногда приписывают сие чудо Богу Отцу, говоря, что Иисус Христос восстал из гроба славою Отчею (Рим. 6; 4), что Бог Отец воздвиг Его от мертвых (Рим. 8; 11), — а иногда Самому Воскресшему, утверждая, что Он имел область как положить дугиу Свою, так и паки принять ее (Ин. 10; 18). Так и должно быть! Как Сын человеческий, Спаситель наш мог быть воскрешен токмо всемогущею силой Божией (2 Кор. 13; 4), а как Сын Божий, как предвечное Слово и Творец всего видимого и невидимого, Он воскресил Сам Себя.

При всей внутренней сокровенности своей, чудо воскресения не замедлило дать знать о себе всему миру самым величественным образом. При воскресении, — по свидетельству евангелиста Матфея, — бысть трус велий (Мф. 28; 2), то есть произошло сильное сотрясение земли. При смерти Господа это служило знамением обличительным для целого Иерусалима, собравшего тогда на Голгофе; теперь трясущейся земле некого было вразумлять, кроме стражи; ибо весь Иерусалим еще спал: однако же, она сотрясалась не менее прежнего, и не могла не сотрясаться; потому что из недр ее, как из утробы матерней, выходил теперь великий Первенец из мертвых (Кол. 1; 18) — выходил не по всеобщему закону рождения в жизнь вечную, по коему, вследствие искупления мира, восстанут некогда из утробы земной все почивающие в гробах, а по особенному, чрезвычайному действию Божественного всемогущества, которое, подвигшись священной тайне в душе Богочеловека, и подвигнув вместе с сим все силы природы, снова навсегда сопрягло ее с почивавшею во гробе плотью.

При трепетном служении земных стихий, воскресению Господа удостоились послужить и силы горния: один из Ангелов, сошед с неба (Мф. 28; 2) — выражение употребляемое в Писании при самых важных случаях, — отвалил камень, закрывавший вход в пещеру, где находился гроб Иисусов. Отваливание камня, совершенно не нужное для Воскресшего, ибо тело Его, как видно из явления ученикам, свободно проходило сквозь затворенные двери, нужно было для последователей Господа, особенно святых жен, дабы они, пришед ко гробу, не препятствуемые камнем, скорее могли узнать, что напрасно ищут живого с мертвыми. Притом отваливание камня Ангелом служило вместо торжественного объявления страже о воскресении Божественного Мертвеца, ею стрегомого: ибо Сам Воскресший, кажется, не благоволил явить стражам Своего лица, от чрезвычайной славы коего, в первые минуты воскресения, они могли бы исчезнуть с лица земли. Вид Ангела, отвалившего камень, по словам святого Матфея: был яко молния, а одеяние бело как снег (Мф. 28; 3), самый естественный образ явления в нашем мире существ мира горнего, кои, исходя от лица славы Божией, должны приносить к нам на своем лице отсвет сей славы, принадлежащей им, впрочем, и по самому существу их — невинному, а потому и светоносному. Теперь светлости лица и одежды требовало в небесном вестнике уже самое соответствие с славой Отчей, открывшеюся в воскресении возлюбленного Сына.

Стражи при виде Ангела стали, - по выражению Евангелиста, — как мертвые (Мф. 28; 4). Вся неустрашимость римского воина обратилась в ничто от одного присутствия существа высшего: от одного, говорю, присутствия; ибо нисколько не видно, чтобы небесный вестник говорил что-либо воинам; он только отвалил камень от двери гроба, и седяше на нем (Мф. 28; 2). Но этим сидением сказывалось все. Посему воины, сколько позволяло возвращающееся сознание и силы, немедленно удалились от гроба с вестью, самой ужасной для врагов и убийц Иисуса!

Теперь скажем кратко о первых явлениях воскресшего Господа, дабы дать понятие о том, как Он действовал в первые минуты по воскресении и как вера в Него начала воскресать между Его последователями.

Мы заметили уже, братие, что святые жены, присутствовавшие при погребении Господа Иосифом, решились помазать тело Его миром. Едва только прошел покой субботний, препятствовавший исполнению святого намерения, они, еще до рассвета, отправились на гроб с ароматами. О страже, приставленной ко гробу Иисусову, им не было известно вовсе; — страшились одного: кто отвалит… камень от дверий гроба? (Мк. 16; 3–4). Бе бо велий зело. Страх сей воспрепятствовал, однако же, усердию Магдалины оставить за собой всех прочих спутниц и прийти, прежде их, одной в вертоград. Каково же должно быть изумление святой жены, когда она не нашла ни камня у пещеры, ни тела в пещере! В смятении чувств, не думая о прочих спутницах, Магдалина тотчас устремилась назад, к Петру и Иоанну Взяша Господа от гроба, - вопияла безутешная, — и не вем, где положиша Его (Ин. 20; 2). Но Петр с Иоанном не более ее знали, куда девалось Пречистое Тело; и вместо ответа, последуемые Магдалиной, сами устремились ко гробу, для узнания тайны.

Святая тайна сия, между тем, была уже разгадана для других. Прочие жены, пришедшие в след за Магдалиной в вертоград, также не нашли там ни камня у пещеры, ни тела в гробе: но, взамен сего, вскоре увидели двух юношей в блестящей одежде. Небесные вестники сии (то были они) вывели их из недоумений и страха, объявив, что теперь время уже не печали и смущения, а радости, — что Погребенный воскрес, сообразно Своему предсказанию, и явится последователям Своим в Галилеи, — и что им посему должно, как можно скорее, идти назад для обрадования сею вестью всех учеников Иисусовых (Лк. 24; 2–9). Двое из сих учеников, то есть, Петр с Иоанном, были сами теперь близ вертограда, когда святые жены выходили из него: но для них час радости и блаженства еще не приспел. Вместо виденных женами Ангелов, они нашли во гробе одни погребальные одежды Воскресшего; и, не видя никого в вертограде, обратились назад, — Иоанн с верой, Петр с удивлением (Ин. 20; 2–9).

На святой страже у гроба осталась одна Магдалина. Среди слез — обыкновенной отрады душ печальных, она наклонилась в пещеру, чтоб еще раз взглянуть на место, где лежало Тело Иисусово; и вот — два юноши, в белом одеянии, сидят, один у главы, а другой — в ногах у гроба! Во всяком другом неожиданное явление сие произвело бы страх и возбудило мысль о небесном существе явившихся: но Марии, коея душа всецело занята была драгоценной потерей, все казалось естественным, кроме отсутствия погребенного тела. На вопрос Ангелов: что плачешися? Она без всякого страха отвечала то же самое, что говорила апостолам: взяша Господа моего, и не вем, где положиша Его (Ин. 20; 13). При сих словах Мария невольно обратилась лицом назад, и увидела, что невдалеке стоит некто. То был Сам Господь: но взор, сквозь слезы, среди смущения душевного, не в состоянии был вдруг распознать, среди древесных теней, возлюбленного Учителя. Думая, что это вертоградарь, Мария продолжала смотреть в пещеру, где присутствие двух лиц, участвующих в ее положении, обещало более удовлетворения святому любопытству. Даже когда Сам Господь вопросил ее: что плачеши, кого ищеши? - Магдалина с сильным чувством, но без особенного внимания к спрашивавшему, отвечала: Господи, аще ты еси взял Его, повеждь ми, где еси положил Его, и аз возьму Его. — Мария! — сказал, наконец, Господь тем гласом, от коего некогда вышло из нее седмь злых духов, ее мучивших. - Раввуни! — отвечала изумленная, и хотела от радости броситься к ногам Иисусовым, чтобы обнять их. Но теперь было время не для земного усердия. Не прикасайся Мне, - сказал Господь, удерживая порыв святой любви; — не убо взыдох ко Отцу Моему: иди же ко братии Моей, и рцы им: восхожду ко Отцу Моему и Отцу вашему, и Богу Моему и Богу вашему (Ин. 20; 15–17). После сего, Мария немедленно поспешила к апостолам.

В то же почти время награждено усердие и прочих святых жен, бывших у гроба. Когда они возвращались с Ангельской вестью о воскресении к апостолам, се на пути, внезапу, Сам Иисус сретея, глаголя: радуйтеся! В забвении всего земного, жены пали к ногам Его, радуяся и трепеща от радости: Воскресший казался им уже не сыном токмо Марии, а единородным от Отца, исполнь благодати и истины. Не бойтеся, - сказал Господь, — идите, возвестите братии Моей, да идут в Галилею, и ту Мя видят (Мф. 28; 9-10). Таким образом окончились два первых явления Воскресшего Господа. С первого взгляда видно, братие, что Воскресший Господь весьма занят был мыслью о скорейшем успокоении Своих учеников, страдавших от Его Креста. И от Ангелов и от Него Самого, при обоих явлениях, повторяется одно и то же повеление: чтобы жены шли скорее к ученикам с вестью о воскресении. Блаженство Воскресшего казалось Ему как бы неполным, доколе не будет разделено с теми, коих Он до конца возлюбил (Ин. 13; 1), и кои по сему самому называются теперь не учениками, а братиею: рцы братии Моей. Между тем Петр с Иоанном, и бывши в пещере у гроба, не видели теперь сами Воскресшего, не видели даже ни одного из Ангелов! — Без сомнения, потому, что для них, как мы заметили, не приспел еще час полной радости; и по состоянию души их, им полезнее было вначале услышать о воскресении от других, нежели тотчас увидеть Воскресшего самим.

Принятие Господа Магдалиной за вертоградаря (зависевшее впрочем весьма много от ее крайнего смущения духа, тяжкой печали, и даже особенного положения тела ее у пещеры) показывает, что слава воскресения была уже сокрыта под кровом плоти, хотя торжественно прошедшей вратами смерти, но еще не возведенной на всю высоту небесного величия. С другой стороны, в воскресшем теле Богочеловека обнаруживались уже (и еще более обнаружатся в следующих явлениях апостолам) новые качества, приличные токмо телам прославленным. Явление Магдалине у гроба и женам на пути, судя по времени того и другого, не иначе могло быть, как при способности преноситься мгновенно с одного места на другое, — быть видимым и невидимым по произволу. Вследствие сей же, без сомнения, способности, и Ангелы при гробе были видимы женам, потом невидимы Петру и Иоанну, и паки видимы Магдалине. Кроме сего, из слов Спасителя Магдалине видно, что Ему предстояло еще теперь восхождение к Отцу. Какое и для чего? — Будущее вознесение на небо с Елеона последовало спустя сорок дней; а Воскресший говорит: не взойду, а восхожду, то есть, теперь, или вскоре. — Посему, не временное ли это восхождение в мир горний? И не на сие ли самое указывает святой Павел, когда, исчисляя главные события в жизни Господа, пред словами вознесеся на небо, поставляет: показася Ангелом! (1 Тим. 3; 16). В самом деле, если Воскресшему должны были, по словам Писания, поклонятся еси Ангелы Божии (Евр. 1; 6), то не было, кажется, нужды лишать их сего блаженства в продолжение четыредесяти дней.

Не опустим, наконец, братие, без внимания и того, кому суждено приять и распространить первую весть о воскресении, не Иоанну, не Петру, не Иакову — верховным апостолам, а слабым, но усердным женам, шедшим с ароматами. Ароматы оставались без употребления: но несшие их, за свою любовь, сами соделались "благоуханием Христовым" (2 Кор. 2; 15). "Жена, — замечает Григорий Великий, — из уст змия приняла первую ложь, и жена же из уст Самого Воскресшего Господа услышала, первая, радостную истину; дабы чья рука растворила смертное питие, та же самая подала и чашу жизни" (Беседа 25). А мы заметим для всех жен, что они, по примеру мироносиц, могут назидать спасение не только свое, но и других. Жене апостол не повелел учить (1 Тим. 2; 12), то есть, подобно мужам, в собраниях христианских: но для детей мать есть первый, Самим Богом поставленный, учитель. Пусть они из твоих уст услышат первую весть о своем Спасителе и Его воскресении; — и ты будешь мироносицей для своей домашней церкви.

Сказывать ли, наконец, вам о последнем обстоятельстве, сопровождавшем Воскресение Господа? — О, как тяжело в такой светлый день быть повествователем события, которое так сильно мрачит и унижает природу человеческую! Но мы не можем не дать места в своем повествовании тому, что премудростью Божией допущено стать в истории Воскресения Христова; можем токмо и должны оплакивать, что дух злобы успел произвести в подобных нам человеках.

Когда горе совершалось Божественное восхождеие к Отцу истины и блаженства; долу — во дворе Анны и Каиафы, совершалось, братие, новое, ужасное нисхождение к отцу лжи и смерти! Услышав от кустодии о воскресении, враги Распятого, вместо того, чтобы пробудиться от нечувствия и ожесточения, прийти в себя, признать свое заблуждение и омыть оное слезами, — замыслили новую, тягчайшую неправду и клевету. Неизвестно за подлинно, как лукавая совесть их изъяснила себе чудо воскресения: похищением ли тела учениками Иисусовыми, или действием темных сил, как изъяснялись ими прежде чудеса Самого Иисуса: только несчастные умолили стражу, свидетельствовавшую о воскресении, сказать: что ученицы Иисуса нощию пршиедше, украдоша Его, нам спящым (Мф. 28; 13). Ничего не могло быть нелепее сей лжи: ибо как воину римскому ссылаться было на сон во время стражи? С другой стороны, как страже спавшей свидетельствовать о том, что она проспала? — И ученикам ли отважиться за похищение, для коих страшен был голос рабыни? Тем ли похищать мертвого, кои оставили живого? — Если бы и кто другой вздумал похитить тело, то сделал бы сие до приставления ко гробу стражи; а при страже, не стал бы медлить в пещере, снимать погребальные пелены и сударь со главы, и раскладывать их в таком порядке, в каком нашли их Петр с Иоанном. — Если где, по замечанию Златоуста, то здесь солга неправда себе (Пс. 26; 12). Но другой лжи не представлялось; потому и ухватились за то, что первое и последнее попало на злой ум. Разборчивостью и судом народа, иже не весть закона (Ин. 7; 49), немного дорожили: страшнее был Пилат, который за настойчивость в претории при суждении Иисуса, мог теперь жестоко отмстить книжникам провозглашением ужасной для них истины. Но золото в сие время было сильнее всякой истины на суде Римском; посему первосвященники смело говорили страже: аще сие услышано будет у Игемона, мы утолим его, и вас безпечалъны сотворим (Мф. 28; 14).

Слыша сие, братие, многие из нас в святой ревности могут подумать, для чего Воскресший не явился тотчас в торжестве врагам Своим и не принудил их к вере? — Но, что было бы пользы от сего явления? — Принужденная вера не есть вера. Притом, злоба врагов Иисусовых могла бы устоять в своем неверии и при явлении им Воскресшего; могла бы сказать, что явившийся или не умирал, или ожил не Божественной силой. Воскресший поступил премудрее: Он не явился Иерусалиму Сам, дабы, между прочим, не подать повода к волнениям многочисленному народу, стекшемуся на праздник, а достойным в Иерусалиме послал от Себя таких вестников Своего воскресения, кои, подобно Ему, сами воскресли из мертвых, и потому имели все право на доверие: я разумею тех святых людей, кои, по свидетельству евангелиста Матфея, восстали из гробов в час смерти Господа, и по воскресении, вошли во святый град и явились многим (Мф. 27; 53), — без сомнения с вестью о воскресении. А для упорных врагов истины будут воздвигнуты целые сонмы свидетелей из среды учеников Иисусовых, кои о имени Воскресшего сотворят все роды чудес и за истину воскресения Его отдадут свою жизнь. Один Павел обратит тьмы. — Собственная же видимая деятельность Спасителя, в отношении к иудеям, окончилась Его смертью. Теперь, прияв власть на земле и на небе, Он уже должен был иметь в виду не синедрион с фарисеями, а целый мир, и для обращения его приготовить учеников Своих. Сей-то последней, великой цели посвящены были последние дни Его на земле, до вознесения на небо, как свидетельстуют о том последующие явления Его апостолам. Но о сих явлениях мы будем беседовать в свое время.

Теперь же, братие, дерзнем еще раз в духе веры и любви вознести взор прямо к лицу воскресшего Господа. Каким Божественным светом сияет ныне лицо сие, в коем не было ни вида, ни доброты на Голгофе! — Откуда же сей свет? — Весь от Креста. Если бы, — скажем словами Самого Воскресшего, — зерно пшеничное, падши в землю, не умрет; то останется одно: теперь же, умерщвленное на Голгофе, то принесет много плода (Ин. 12; 24). Вознесенный от земли Крестом, Сын Человеческий повлечет за Собою все (Ин. 12; 32). Теперь, малодушные прежде и трепетавшие гласа рабынь, апостолы облекутся непреоборимой силой свыше, пронесут имя Распятого до последних пределов вселенной, водрузят крест там, где был престол сатаны, заставят поклоняться кресту тех, коих вся вселенная величала богами. Теперь явятся сонмы мучеников, кои за имя Воскресшего сами пойдут на крест и презрят всю лютость тиранов. Теперь возникнут общества святых пустынников, и подвигами самоотвержения удивят бесплотных Ангелов. Все на земле примет другой вид: весь мир обратится от тьмы в свет и от области сатанины к Богу (Деян. 26; 18); и все сие потому, что на Голгофе примирено небо с землей, потому что крестом отверзты все источники света и жизни. — Престанем же, братие, бояться и убегать креста; возлюбим его, в каком бы виде, где бы и когда бы он ни сретил нас; облобызаем его, хотя бы на нем надобно было предать самый дух свой Отцу Небесному. Нам весьма должно быть там, где теперь воскресший Господь и Спаситель наш; а пути туда нет ни ближе, ни вернее, как со креста; или лучше сказать, путь туда только один и есть — крест! Аминь.

Беседа на вечерне, в первый день Пасхи

Христос воскресе! (Ин. 20; 19–25).

Евангельская повесть, братие, вами сейчас слышанная, довольно вразумительна сама по себе, и не требует пространных изъяснений. Но вы слышали ее по сказанию евангелиста Иоанна; а она есть и у евангелиста Луки, с некоторыми прибавлениями, весьма поучительными. Притом, чтобы совершенно уразуметь дух события, вами слышанного, весьма полезно знать, что ему предшествовало и что за ним последовало. Посему вы не соскучитесь, братие, если услышите от меня повторение повести Евангельской, со всеми обстоятельствами. На что лучше и употребить настоящие минуты, как не на подобное собеседование? Господь весь конец настоящего дня беседовал с учениками; а мы, ученики Его, хотя в настоящий час, побеседуем о Нем Самом. Если Он обещался присутствовать всякий раз там, где соберутся два, или три во имя Его (Мф. 18; 20); то тем паче не может не быть теперь в нашем, столь многочисленном, собрании. Посему будем беседовать так, как бы Воскресший Сам невидимо взирал теперь здесь и на проповедующего и на слушающих; то есть, будем беседовать в духе живой веры и любви к Нему, нашему Спасителю и Господу.

Я сказал, братие, что для уразумения настоящего явления Господа апостолам, нужно знать предшествующие обстоятельства. Что же предшествовало ему? Во-первых, двукратное явление Господа поутру женам Мироносицам, из коих одно последовало среди самого вертограда погребального, а другое невдалеке от него, как то мы видели в утреннем нашем собеседовании: — предшествовало потом явление Господа апостолу Петру, о коем мы ничего не знаем из Евангелия, кроме того, что оно было и должно произойти в Иерусалиме, среди нынешнего дня (Лк. 24; 34); предшествовало, наконец, явление Господа, под конец дня, двум ученикам, шедшим в Эммаус, кои, не узнав Его на пути и, наконец, познав в Эммаусе — в преломлении хлеба, тотчас возвратились в Иерусалим с вестью о том апостолам. — Всеми сими явлениями, однако же, не много произведено веры для настоящего явления. Касательно вести жен благочестивых о воскресении, евангелист прямо говорит, что пред учениками явишася яко лжа глаголы их (Лк. 24; 11). Возбужденные слезами Магдалины, Иоанн с Петром сходили на гроб Иисусов; там не нашед тела Учителя, странным положением одежды Его они приведены были к различным чувствованиям, — Иоанн к вере, Петр к удивлению (Лк. 24; 12. Ин. 20; 8). Когда Петр сам среди дня увидел воскресшего Учителя, то в нем уже не могло оставаться сомнения: но прочие ученики все еще продолжали колебаться между страхом и радостью, так что когда Эммаусские странники вошли в собрание апостолов с вестью о явлении им Господа: то хотя от некоторых тотчас услышали, яко воистину воста Господь и явися Симону (Лк. 24; 34); но другие, по свидетельству евангелиста Марка, ни тема веры яша (Мк. 16; 13). — Маловерие удивительное в тех, кои, по-видимому, скорее всех должны были поверить утешительной вести о воскресении! Но не должно забывать, братие, что есть маловерие от нерасположенности и холодности, и есть маловерие от любви и радости. Чего крайне желают, тому верят иногда слишком скоро, а иногда слишком не скоро; — смотря по тому, как представляют себе ожидаемое, — трудным, или легким. А что могло казаться труднее, как восстание из гроба, после таких мучений и такой смерти? — Мы ныне вовсе не в таких трудных обстоятельствах, в каких находились первые ученики Евангелия, а как иногда бывает слаба вера наша, и как мало упование! — Притом нам должно не сетовать, а радоваться, замечая медленность апостолов при вере в воскресение Учителя; ибо сия медленность сильно заграждает теперь уста врагам нашей веры, показывая, что в первых провозвестниках ее не было ни тени легковерия. — Но время начать самую повесть.

Среди всех недоумений и препятствий радостная весть о воскресении Учителя, в продолжение дня, успела, однако же, достигнуть каждого из учеников; и, несмотря на их рассеяние по Иерусалиму, к вечеру они, кроме одного, были уже все вместе. Собственное сердце говорило каждому, что возлюбленный Учитель не замедлит обрадовать всех их явлением Своим, или новой, несомненной вестью о Своем воскресении; и вот, несмотря на глубокий мрак, вдруг, Сам Иисус прииде и ста посреде! Двери были крепко заключены страха ради иудейска; и, однако же, Он — ста посреде: ибо пречистое тело Его было уже превыше законов нашего телесного бытия. — Взор на возлюбленного Учителя, Который еще за день висел на кресте, среди злодеев, пред лицом всего Иерусалима, а теперь явился совершенно живым, тотчас исполнил всех небесной радостью: Возрадовавшася ученицы, видевше Господа! — Но радость сия невольно растворялась чувством, похожим на страх. Тело Господа было так духообразно, а вид Его так небесен, — при всей простоте явления, Его окружало такое Божественное величие, самый образ явления, дверем заключенным, был так чудесен, что в учениках невольно родилась мысль: точно ли это их воскресший Учитель с Своей плотью? Не дух ли только Его, пришедший с неба посетить их на время? А при мысли о явлении из другого мира, сердце невольно трепетало от страха. Убоявгиеся и пристрашни бывше, мняху дух видети (Лк. 24; 37). Мир вам, — сказал Господь, — не столько по обычаю приветствия, сколько для успокоения учеников. Но, в сомнении не знали, что отвечать на сей мир, — и молчали. Мир вам, — повторил Он, желая утишить их душевное волнение. Что смущены есте… почто помышления входят в сердца ваши? (Лк. 24; 38). Но, смущение было так велико, что одними словами нельзя было скоро рассеять его. Видите руце Мои и нозе Мои, - продолжал Господь, — яко Сам Аз есмь: осяжите Мя и видите: яко дух плоти и кости не имать, якоже Мене видите имуща (Лк. 24; 39). Сказав сие, Господь показал ученикам пречистые руце и нозе Свои, с их язвами, кои оставались на воскресшем теле, как знамения недавно одержанной победы над смертью.

Такое доказательство было превыше всех сомнений. Но сердце человеческое, братие, следует нередко другим законам, нежели рассудок; иногда предупреждает его в вере, а иногда и отстает от него, волнуясь подобно морю и тогда, как уже нет ветра сомнений. В учениках не могло быть теперь неверия, но не было и полной спокойной уверенности, — прежде от печали, а теперь от самой радости. Осязать тело Господа казалось дерзновением, а с другой стороны, взор продолжал говорить, что тело сие гораздо духовнее прежнего, и что двери продолжали быть заключенными. Все, в чем могли соединиться недоумение с верой, было не более, как радостное удивление: состояние духа, может быть, еще сладостнейшее определенной радости, но которое теперь не могло продолжаться без вреда для истины. Любовь Воскресшего нашла средство положить конец сей нерешимости. Еще же неверующым им от радости и чудящымся, рече им: иматели что снедно зде? (Лк. 24; 41). Это долженствовало служить уже решительным признаком, что видимое тело Учителя было не воздушное и не один призрак, а то самое, которое висело на кресте и лежало в гробе. Ученики подали часть печеной рыбы и сотового меда — остаток, вероятно, собственной вечери; — Господь вкусил того и другого, — вкушением, может быть, подобным тому, коим избранные Божий будут некогда питаться от плодов древа животного и от манны сокровенныя (Опер. 2; 7, 17).

После сего страх и недоумения учеников кончились; но цель явления была сим достигнута только вполовину. Надлежало не убедить токмо учеников в действительности воскресения, но и рассеять их мрачные мысли о прошедших событиях, — удалить в глазах их соблазн от креста: — посему за трапезой чувственной, устроенной для Господа сомнением учеников Его, началась трапеза духовная, которую Он Сам устроил для нас Своей любовью.

Главный предмет собеседования, как я сказал, братие, долженствовал быть прошедший крест, — удаление от него соблазна. К сему было два способа: во-первых, раскрытие пред учениками тех причин и целей, для коих страдал Господь, — показание нужды искупления грехов мира кровью Сына_Божия. Способ сей, при всей твердости своей, не мог быть теперь избран. Тайну искупления во всей подробности апостолы могли принять достойно и сохранить не прежде, как по сошествии на них Святаго Духа, — когда они, оставив прежние предрассудки, соделались в полном смысле органами истины, сосудами всемирной благодати. Теперь для успокоения волнующихся умов и сердец, достаточно было показать из пророков, что все происшедшее, несмотря на ужасность свою, совершилось точно так, как предсказано было некогда; и, следовательно, произошло не по прихоти какого-либо Каиафы, а по воле Отца Небесного. — Сей-то последний способ и был употреблен теперь.

Сия суть словеса, яже глаголах к вам еще сый с вами, — так начал Господь вразумлять учеников. Что произошло такого, о чем бы вы не были предуведомлены? — Не говорил ли Я вам многократно, — яко подобает скончатися всем написанным в законе Моисееве и пророцех и псалмех о Мне? (Лк. 24; 44). Таковых предсказаний Спасителя о будущих событиях, особенно о Кресте Его, подлинно было весьма много: ибо мы немало имеем их и теперь в Евангелии, хотя оно содержит токмо одну часть бесед и деяний Его. Посему при живом напоминании, в памяти учеников должны были ожить теперь многие случаи, при коих они слышали предсказания о смерти Учителя. Что касается до указания на пророков и псалмы, то хотя прежде и они делаемы были неоднократно, и без сомнения с изъяснением пророческих мест; но по самой обширности и трудности сего предмета, не могли быть так удобно сохранены в памяти.

Посему Господь восполнил теперь сей недостаток новым, подробным приложением к смерти и воскресению Своему важнейших пророчеств Ветхого Завета.

Такая беседа, по самому существу своему, долженствовала быть одной из самых величественных и поучительных. Кто мог лучше проповедовать о необходимости креста, как не Сам Великий Крестоносец? И откуда виднее вся широта и глубина пророчеств о кресте, как не с самой высоты крестной, с коей недавно сошел Он? Но настоящее поучение о кресте было произнесено для самих всемирных учителей креста; посему и осталось в них одних. Мы, ученики их, можем теперь слышать одни отголоски его в тех местах их писаний, где они приводят разные пророчества Ветхого Завета о смерти и воскресении своего Учителя.

Уже одно слышание такого Учителя, в такое время не могло не ввести апостолов в дух ветхозаветных пророчеств о страданиях Сына Божия, и в дух самых страданий. Но к довершению дела, — для большого вразумления учеников, Господь, по сказанию евангелиста Луки, употребил еще одно такое средство, которое совершенно понятно могло быть токмо тем, над коими оно употреблено; а именно отверз ученикам ум, разумети Писания самим (Лк. 24; 45). Евангелист не сказывает, в чем состояло сие таинственное отверзение: но самое выражение показывает, что в сем случае произошло нечто чудесное. Без сомнения, тайным действием силы Христовой, умы учеников приведены в такое состояние, что сами сделались способными видеть в Писании, чего прежде не видели — понимать ясно, что прежде казалось темным. Как ни чудесно такое событие, братие, но некоторые опыты свидетельствуют для самых неверующих, что ум наш способен быть чуждой силой, так сказать, приподнимаем и отверзаем для истины.

При таких и естественных и сверхъестественных пособиях к уразумению Креста Христова из Писания, не удивительно, если ученики, по свидетельству евангелиста, ясно увидели, после беседы с Господом, яко тако писано есть в Писании, и тако подобаше пострадати Христу, и воскреснути от мертвых (Лк. 24; 46), а вместе с тем уразумели и другую, столь же важную истину, яко подобает проповедатися во имя Воскресшего покаянию, и отпущению грехов, не в одной уже Иудеи, а во всех языцех, только наченше от Иерусалима (Лк. 24; 47).

Вы, — сказал Господь ученикам в заключение Своей беседы с ними, — должны быть свидетелями и провозвестниками сих событий и истин. Якоже посла Мя Отец, и Аз посылаю вы (Ин. 20; 21), — для обращения на путь спасения всего мира. При сих чрезвычайно важных словах, — ибо ими передавалось ученикам всемирное, Божественное посольство, — Господь дунул на них, и сказал: приимите Дух свят! Имже отпустите грехи, отпустятся им: и имже держите, держатся (Ин. 20; 22–23). Ученики окрестятся духом всецело от Самого Духа в день Пятидесятницы: а теперь сделано начало и положено основание к тому. В продолжение страшных дней смерти возлюбленного Учителя, на них столько веяло духов злобы и сомнений, что предварительное одушевление их дыханием из собственных уст Его было необходимым врачевством.

Евангелисты не сказывают, как отошел за сим Господь из среды учеников. По всей вероятности, так же, как и в других явлениях, то есть невидим бысть им (Лк. 24; 31).

Сами видите, братие, что слова и действия, коими заключилось настоящее явление Господа, таковы, что его можно было почесть за последнее свидание с учениками. Назначение и должность указаны; предмет труда и проповеди назначен; дары и силы даны и приняты; оставалось, по-видимому, только начать действовать во имя Распятого. Между тем, апостолам еще предстояли новые явления в Иерусалиме и Галилеи, еще ожидали их другие, вероятно, пространнейшие беседы о Царствии Божием (Деяш 1; 3); еще имели они принять Духа в огненных языках; — и тогда уже изыти на всемирное служение. Такая неопределенность положения допущена, как догадываются отцы Церкви, с особенным намерением, — чтобы апостолы, не имея в земном виду Учителя, и не ожидая от Него прежнего руководства, начали заранее действовать своим умом, и как можно скорее развили в своих поступках и жизни то учение и те правила, кои надлежало им передать потом всему миру.

Когда для учеников от радости о явлении их Учителя и принятии от Него Святаго Духа, самая ночь сделалась яснее дня; для одного из них, Фомы, все последующие дни обратились в темную ночь. Видимой причиной сего несчастья было то, что, во время настоящего явления, Фома не был вместе с прочими учениками, и потому не видел Господа. Неизвестно, от чего произошло сие отсутствие в такое время, когда все долженствовало соединять учеников. Недостаток усердия всего менее может быть предполагаем в сем случае; но могла быть неосмотрительность любви, пропустившая драгоценный случай, и потому претерпевшая осьмидневное наказание лишения. На других, с более спокойным воображением и тихим сердцем, такой случай не оказал бы неблагоприятного действия: доверенность к десяти ученикам легко могла заменить свидетельство собственных чувств. Но Дидим был не таков. Во всех случаях, где он является в истории евангельской (Ин. 11; 16.14; 5), мы видим в нем сильную стремительность чувства и взыскательность рассудка. Тем сильнее выразилось то и другое теперь. На радостные слова учеников: видехом Господа, - он решительно отвечал, — аще не вижу на руку Его язвы гвоздинныя, и вложу перста моего в язвы гвоздинныя, и вложу руку мою в ребра Его, не иму веры (Ин. 20; 25). Не неверие свидетельству соучеников хотел, без сомнения, выразить сими словами будущий апостол Индии (ибо можно ли было разумно сомневаться в истине свидетельства?), а желание прочнейшего уверения в действительности явления, — особенно в том, что тело явившегося Учителя не было — призрак. — К такому требованию мог подать повод самый рассказ прочих учеников о том, как они подумали сначала, что Явившийся есть дух, и как Господь предлагал им осязать Его. Фоме, не видевшему явления, казалось, что это именно и надлежало сделать для полной уверенности; поелику же сего не сделано, то явление, думал он, еще не имеет всей достоверности. А/Между тем, в основании сего умствования лежала тайная скорбь о потере радости от присутствия при явлении Учителя. Скорбь горькая! Ибо тогда как другие не видали следующих дней от радости, Фома должен был сильно страдать всем существом, доколе, по прошествии осьми дней, не явился Господь паки, и не извлек его из произвольного ада сомнений.

Таким образом, при первом свидании Воскресшего с учениками Своими, оправдалось уже во всей силе замечание, коим Он еще при разлуке с ними, предостерегал их от духа тьмы, говоря, что сей человекоубийца просит позволения сеять их, яко пшеницу (Лк. 22; 31). Фома со своими сомнениями и возражениями явно был близок к тому, чтобы выпасть из мирного круга соучеников и сделаться предметом ужасного сеяния. Но мудрая любовь Учителя найдет средство отвратить сию опасность: Фома увидит язвы гвоздинные, и забудет желание осязать их; пламенное восклицание: Господь мой и Бог мой! (Ин. 20; 28), — вознаградит хладные слова: аще не увижу, — аще не вложу руку мою; — окончившись непоколебимой уверенностью, кратковременное неверие апостола подтвердит навсегда истину не только Воскресения Христова, но и всей веры христианской. Посему-то Святая Церковь в песнопениях своих не обинуясь именует неверие Фомы "добрым неверием" (Стихира 4, на веч. в нем. Фом.).

Такова, братие, Евангельская повесть, ныне вами слышанная, во всей ее подробности. Может быть, некоторые черты ее показались вам не слишком занимательными для воображения, но, тем не менее, они должны быть драгоценны для нашего сердца. Ах, мы читаем многие повести вымышленные и не скучаем их подробностями, хотя предметы их нисколько не имеют отношения к нашему благу, часто даже вредят чистоте душевной! Ужели повесть о явлениях воскресшего Спасителя нашего не стоит того, чтобы знать ее всю и всецело! — Что было бы с нами, если бы апостолы не вышли на всемирную проповедь? Но они не вышли бы на сие дело, когда бы не уверились в воскресении своего Учителя, и не уверились бы, если бы Воскресший не явился им таким образом, как мы видели. Посему история Его явления есть история нашего спасения: ее ли не слушать и не читать со вниманием?

Что же заслуживает в ней особенного внимания? — Все, если будешь размышлять, как должно. Смотри, как Господь деятелен для твоего спасения! — Едва Он исшел из гроба, уже сколько явлений в один первый день! — Поутру два: в вертограде и близ его — женам-мироносицам; среди дня одно — Петру; под вечер опять одно, на пути в Эммаус двум ученикам; и наконец ночью в Иерусалиме — десяти апостолам. Только величайшая любовь к присным Своим могла расположить Того, Кому уже дана всякая власть на небе и на земле, провести почти весь день — и какой день! В бедном вертограде! На пути! За трапезой! Не узнанным, обличающим и даже обличаемым! — Кто действует таким образом, Тот имел право сказать: Отец Мой доселе делает, и Аз делаю! (Ин. 5; 17).

Приметь далее, как тверды основания веры нашей! Апостолы не бросаются на первую весть о Воскресении; не верят в сем отношении и друг другу; вовсе не полагаются на чужие свидетельства; не вдруг верят даже собственным глазам. Зато, когда увидели, уверились, уверовали; то уже ничто не могло их ни смутить, ни устрашить; они шли спокойно не во весь токмо, но и на весь мир: с радостью все умерли за Того, Кто умер и воскрес за всех.

Приметь, наконец, как неосновательны и опасны сомнения в вере! Фоме еще можно было усомниться, когда о воскресении свидетельствовали несколько человек; когда на Голгофе еще, может быть, стоял облитый кровью крест, а в вертограде лежал камень надгробный, когда вера христианская заключена была в одной горнице, а неверие обнимало всю Иудею и весь мир: но можно ли разумно сомневаться в истинах веры христианской ныне, когда она победила весь мир: образовала из людей сонмы Ангелов, распространила везде и на все благословение и благодать: когда все наше существо сроднилось с верой так, что мы невольно веруем душой и тогда, когда язык произносит возражения? Впрочем, если бы кто и теперь имел несчастье, подобно Фоме, потерпеть затмение веры (враг никогда не дремлет, сея плевелы): то пусть не отчаивается: язвы Господа целы, цела и любовь Его ко всем грешникам. Пусть тольшбез-пристрастно вникнет в деяния Господа, в дух Его учения, а паче в Его любовь к человечеству, — в Его смерть за всех нас на кресте: быть не может, чтобы при сем самое хладное сердце не согрелось огнем святой любви к Распятому, и не признало истинного Спасителя мира в Том, Кто предлагает спасение не на словах красных, а в Крови и Смерти Своей.

Столько предметов настоящая Евангельская история представляет, братие, вниманию слушающего ее! А еще более представит вниманию читающего. С намерением упоминаю о чтении: ибо, думаю, что ничем лучше не могу заключить настоящего собеседования с вами, как приглашением всех, умеющих читать, к тому, чтобы они, в следующие дни, сами посвятили несколько времени на чтение евангельских сказаний о воскресении Господа и Его явлениях апостолам. Ибо, сколько бы мы ни говорили с сего места, никогда не можем сказать вам всего, что содержится в Евангелии. Что наши слова? Малые ручьи, а там — море. Посему надобно читать самим, кто может. И на что лучше употребить время праздничное, как не на это чтение, которое и весьма сладостно и весьма поучительно? Чтобы умножить сладость сей духовной трапезы, пригласи к ней твоих домочадцев; пусть они из твоих уст услышат о воскресении общего всех Владыки и Господа. Таким образом ты соделаешься для них Ангелом благовестником, и твой дом уподобится той горнице, в коей ныне был Господь с учениками. Видя усердие твое, Он Сам невидимо станет посреди твоего семейства, осенит его пречистыми язвами Своими, изречет тебе мир и подаст благодать Духа, еже буди всем нам! Аминь.

Слово в день Святой Пасхи

Христос воскресе!

Повествуя о явлении Ангелов при гробе воскресшего Спасителя, святые евангелисты замечают, что у одного из них было одеяние бело яко снег (Мф. 28; 3), а у двух других — "ризы блестящие" (Лк. 24; 4). Если и для Ангелов, послуживших воскресшему Господу, при их явлении людям, нужно было такое одеяние и такие ризы; то кольми паче необходимо приличное облачение для служителей алтаря Христова. Ибо что мы в сравнении с Ангелами? Между тем, предмет служения нашего выше Ангельского. Ангелы должны были только возвестить о Воскресении Господа, а мы должны не только возвещать о сем воскресении, но и низводить благодать Воскресшего в души и сердца ваши, преподавать вам самое Тело и самую Кровь Его. Кто, - скажем словами апостола, — к сим кто доволен? (2 Кор. 2; 16).

Посему-то еще при первом учреждении чина священнического, Сам Бог через Моисея не только дал устав Богослужения, но и начертал во всей подробности правила касательно вида, состава и употребления одежд священных. Божественный Основатель Церкви новозаветной не начертал подобных правил для одежд Своих служителей; ибо собственные одежды Его были совлечены с Него и достались в удел распинателям; но когда явился потом возлюбленному ученику Своему в виде Великого Первосвященника Церкви новозаветной, то явился облеченным в подир и препоясанным поясом златым (Откр. 1; 13); и когда показал ему, в видении, стоящих пред престолом славы Его; то показал облеченными в ризы белы, и финицы в руках их (Откр. 7; 9). Имея в виду сие, Церковь новозаветная, хотя и преимуществует перед ветхозаветной Церковью благодатью, духом и истиной, но, подобно ей, никогда не пренебрегала и не пренебрегает и внешним благолепием Богослужения и священных облачений. Особенно настоящий день, яко праздников праздник и торжество из торжеств, всегда отличался особенной торжественностью не только служения, но и священного облачения служителей алтаря Христова.

И, вот к сему-то благоименитому дню приспел благознаменитый дар августейшего покровителя и защитника Церкви! Принадлежа, по самому сану своему, к высокому кругу боговенчанных Константинов, Феодосиев, Иустинианов, он возревновал святой ревностью быть и в числе богоизбранных Иосифов Аримафейских и Никодимов. Князь иудейский, приходивший прежде ко Иисусу нощию, и благообразный советник, иже от Аримафеа (Ин. 19; 39. Мк. 15; 43), принесли Спасителю смирну, алой и плащаницу на собственную потребу Его, яко мертва и погребаема; а наш Боговенчанный самодержец Ему же, но яко воскресшему и потому не имеющему ни в чем нужды, приносит облачение для служителей Его, подобное облачению Ангельскому.

Кто из вас, братие, не радовался уже святой радостью при одном ус-лышании о сем даре царевом? — Кто из всех сынов Церкви Православной не возрадуется и не возблагодарит в сердце своем благочестивейшего помазанника, услышав о сем знаке царственного внимания его к тому святому месту, которое для всего православного Отечества нашего есть, яко новый Иерусалим и Сион отечественный? Но мзда такой любви к благолепию церкви, не у людей, а у Всевышнего (Прем. 5; 15). Не довольствуясь нашими благодарственными молитвами ко Господу о благоденствии августейшего даятеля, святые угодники Божий, зде почивающие нетленными телесами своими, сами пойдут к престолу Воскресшего Господа, явят пред Ним дар веры и любви благочестивого царя и испросят для него благодать воз благодать (Ин. 1; 16).

Для полноты торжества нашего желалось бы одного, — видеть ныне среди нас Христолюбивого архипастыря нашего, самого воздевающим в новом облачении преподобные руки свои к престолу Царя царей. Но, быв столько раз свидетелями его умилительного служения в сем храме, мы уверены, что он, отстоя от нас плотью, духом теперь с нами, что руки и сердце его воздеты теперь в благодарственных молитвах к Господу за благочестивейшего монарха, за отечество и за паству свою.

Итак, ничто да не препятствует радости нашей: сей день, егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь! (Пс. 117; 24). Возрадуемся о Царе Небесном, Который, яко жених от чертога, исшел ныне от гроба Своего. Возвеселимся о царе земном, который, подобясь верному другу женихову, поспешил ознаменовать сие исшествие даром веры и любви своей.

Но радуясь сей сугубой радостью, не забудем, братие, что есть одно царственное облачение, в которое надобно облещись уже не одним служителям алтаря, а всем верующим во имя распятого и воскресшего Господа, Который всех истинных последователей Своих, по свидетельству Тайновидца, сотворил есть иереи Богу (Откр. 5; 10). Это те драгоценные ризы, о коих написано: побеждали… облечется в ризы белыя… и исповем имя его пред Отцем Моим и пред Ангелы Его (Откр. 3; 5). Есть царское облачение, коим каждый истинно верующий украшен уже и здесь, в продолжение земного странствования. Это оное божественное облачение, о котором ныне в слух ваш возглашала Святая Церковь: елицы… во Христа крестистеся, во Христа облекостеся (Гал. 3; 27). Блажен бдяй, и блюдый сии ризы своя, да не наг ходит (Откр. 16; 15). Блажен, кто, и не соблюдши первой чистоты, умел покаянием и верой убелить их паки в Крови Агнчи! (Откр. 7; 14). Но стократ несчастен тот, кто не умел ни сохранить, ни возвратить благолепного одеяния души своея. Таковый обрящется наг в тот великий день всеобщего воскресения, когда надобно будет начать праздновать Пасху уже не временную, а вечную.

Да сохранит Господь от сей ужасной наготы всех нас благодатью своею и молитвами святых угодников, зде нетленно почивающих! Аминь.

Слово в Понедельник Светлой Седмицы

Христос воскресе!

Когда хотят праздновать в честь какого-либо высокого и важного лица, то обыкновенно стараются узнать, что ему особенно нравится, и что для него противно. — Мы, братие, предначали вчера празднество в честь лица самого великого и важного, — в честь Господа и Спасителя нашего, за нас пострадавшего и для нас воскресшего. Посему тем нужнее для нас знать верно, что Ему в нашем праздновании может быть благоугодно, и что противно.

Кто же нам откроет сие? О привычках и наклонностях сильных земли узнают от их приближенных. К нашему Господу ближе всех те, кои всегда творят волю Отца Его. Один из таковых был святой Павел, который пользовался за сие еще на земле такой постоянной и великой близостью к Воскресшему, что мог сказать о себе: живу не ктому аз, но живет во мне Христос (Гал. 2; 20).

Скажи же нам, Божественный апостоле, как лучше праздновать пасху, — праздновать так, чтобы сим празднованием угодить воскресшему Господу. Он так много страдал за нас, что для нас было бы величайшим несчастьем, если бы еще и наше празднование послужило для Него в огорчение.

Когда действительно хотите, отвечает апостол, праздновать достойным образом Пасху; то празднуйте оную не в квасе весте, не в квасе злобы и лукавства, но в безквасиих чистоты и истины: ибо Пасха наша за ны пожрен бысть, Христос (1 Кор. 5; 7–8).

Итак, вот чего не любит Господь наш, и чего по тому самому ни под каким видом не должно быть у нас среди настоящего празднества в честь Его: — это ветхий квас, иначе квас злобы и лукавства! Вот что Ему приятно и чем по тому самому как можно более должно запастись каждому из празднующих: это безквасие чистоты и истины!

"Но почему апостол, говоря о Пасхе, упоминает о квасе? Что за отношение между квасом и Пасхой?" — Следующее: давая совет, как праздновать христианам свою Пасху, апостол имел притом в виду пасху иудейскую. Иудеям, во время празднования ихпасхи, под опасением смерти, повелел Господь беречься всего квасного (Исх. 12; 15): посему они за несколько дней до пасхи оставляли, и теперь оставляют, употребление кваса. Имея в виду такой обычай и такую строгость Церкви ветхозаветной, апостол советует то же делать и христианам, во время празднования своей Пасхи, то есть наблюдать безквасие. Но иудей берегся кваса вещественного, ибо был под законом обрядовым, под стихиями… мира (Гал. 4; 3); а христианин должен беречься кваса духовного — злобы и лукавства. Иудей вкушал в продолжение пасхи опресноки, бывшие только символом чистоты, а христианин должен питаться самой вещью, иметь чистоту духовную. Вот почему апостол говорит таким сравнительным языком, и рассуждая о том, как христианам праздновать Пасху, упоминает притом о квасе и велит его беречься!

Но важность совета апостольского не в выражении, а в существе вещи; и на сие-то, братие, должны мы обратить теперь все наше внимание. Апостол требует, чтобы у празднующих Пасху не было, во-первых, злобы. И зачем ей быть тут? Пусть она останется в сердце врагов Иисусовых, в сердце Иуды, Пилата и ему подобных (о, если бы не было ее и там!); а в сердце христианина зачем быть злобе? На кого злиться? — Не за всех ли умер Христос, и не для всех ли воскрес? Он умер и воскрес для всех, а мы не в состоянии будем, ради Его, перенести какой-либо обиды, какого-либо слова? Что же мы за последователи Его? Если бы кто обидел нас и самой жестокой обидой, то мы должны простить ему ныне, ради Воскресшего. Ибо при такой радости не время считаться обидами. Никто более нас самих не прогневал Царя Небесного; но воскресший Господь всем исходатайствовал прощение. Нам ли, помилованным, продолжать злобу? Прощенным ли считать долги? Напротив, если бы кто имел врага самого жестокого, то нарочно употреби все усилия примириться с ним в настоящие дни: превратив злобу его в любовь, ты премного угодишь Воскресшему, составишь для него празднество самое светлое. "Но как явиться к такому врагу?" А как Господь являлся врагам Своим ради тебя! Явись о имени Иисуса, скажи: Христос воскресе, и докажи сие на деле; объяви, что Воскресший не велел питать вражды, что ты исполняешь повеленное от Него, скажи сие, и требуй мира и любви. Послушает? — Ты приобрел брата, отнял его у сатаны и даровал Господу. Не послушает? — Ты сам вышел из области смерти; ибо "ненависть", — по слову апостола, — "есть смерть" (1 Ин . 3; 14).

Второе требование святого Павла состоит в том, чтобы у празднующих Пасху не было лукавства. Лукавство никогда неприлично христианам; ибо для чего лукавить тем, кои все должны быть братиями, все созданы и воссозданы во Христе для истины, кои идут к одной цели, сражаются с одними врагами, пользуются одними средствами спасения, для коих всех истина столь же необходима, как воздух? Но тем паче в настоящие дни неприлично христианину иметь и малейший вид лукавства. — Ибо что говорит он ныне другим, и что слышит от других, встречаясь с ними? Говорит: Христос воскресе! Слышит: воистину воскресе! То есть, мы все христиане делаемся ныне свидетелями и благовестниками истины Воскресения Христова, и потому повторяем оную все стократно, вопреки иудеям, силившимся и теперь еще силящимся сокрыть сию истину в неправде, клеветавшим и теперь еще клевещущим на апостолов Христовых, будто они похитили тело своего Учителя. Но в свидетеле всего нужнее любовь к истине: тому не верят, когда говорит и правду, кто часто говорил неправду. Посему, предаваясь лукавству и лжи в настоящие дни, мы сим самым лишим язык свой всей силы, отвратим от себя всякое доверие, не только врагов нашей веры, иудеев, магометан и других, но и самых присных наших; ибо от лживого, — скажет всякий, — кая истина! (Сир. 34; 4). В таком случае лучше не говорить: Христос воскресе! И не отвечать: воистину воскресе! А молчать, зная свое недостоинство. Но как молчать, когда все говорят и свидетельствуют о воскресении? Такое молчание было бы тяжелее смерти. Значит, надобно возлюбить истину, и удалить от себя всякий вид двоедушия: неискренности, хитрости и лукавства, дабы соделаться достойным свидетелем истины Воскресения Христа.

Наконец, апостол требует для достойного празднования Пасхи чистоты и истины. Праздник всякий любит чистоту; вследствие чего, мы очищаем к праздникам домы наши и одежды; измываем самих себя. Но для Воскресшего нужна не сия чистота. Он готов принять нас в рубищах, готов нагих посадить за трапезу с собой, коль скоро душа чиста и облечена в одежду невинности. И напротив, измовенные уста для Него отвратительны, когда на них привитает ложь и нечистота сердечная: и светлая одежда для Него хуже вретища, когда под ней сокрываются страсти, когда она куплена притеснением ближних. Посему, празднуя Пасху, надобно заботиться не об одной чистоте домов и одежде, а паче о чистоте души и сердца. Без сей чистоты с каким лицом осмелимся мы приходить в церковь? Ибо в сии наипаче дни в церкви множество Ангелов: как стать среди сонма чистейших духов с нечистой душой? Кроме сего надобно часто в сии дни лобызать крест, икону воскресения и священный хлеб: как приступить к сей святыне с очерненной совестью, со зловонием греха? Если бы даже не захотел подходить ко кресту и хлебу, по причине своей нечистоты, а удовлетворился одним стоянием в церкви; то все ты не можешь спокойно взирать на святилище. Ибо, смотри, царские двери отверзты всю неделю! Это значит, что Сам Царь славы непрестанно на тебя смотрит с своего престола. Сокроется ли от его очей, если в тебе есть какая-либо нечистота греховная? И какая дерзость стоять пред лицом Царя в рубищах греха, с язвами совести!

Магдалина шла с благовонным миром на гробе Воскресшего, но и тут сказано ей: не прикасайся Мне! Что же скажут нам, если мы будем исполнены худых мыслей, беззаконных замыслов?

Но довольно уже говорили мы, каково должно быть настоящее празднество; скажем теперь нечто и о том, как бывает оно на самом деле.

Ах, братие, как далеко отстоят наши празднования Пасхи от истинного празднества, коего требует апостол! Вам известны обычаи мира в сии дни, происшествия, их наполняющие, занятия, в коих они проходят: скажите сами, когда менее чистоты и святости между людьми, как не в сии дни? Когда наипаче злословят, лгут, кощунствуют, как не в сии дни? Когда наиболее распрей, браней, даже убийств, как не в сии дни? — С окончанием поста как будто оканчивается у многих все доброе; Христос воскресает, а они умирают духом! И для людей с чувством христианским тяжело смотреть в сии дни на безумные игрища, на забвение многими всякого воздержания, на явное торжество нечистых страстей: каково же должно быть при сем воскресшему Господу, Тому, Который, для того и умрет за нас, чтобы соделать всех нас людьми чистыми и святыми? Посему-то, братие, заметили ль вы, какая просьба предложена была нам от имени Воскресшего? — Потерпи Мене, глаголет Господь, - читалось в прошедшую субботу на литургии, — потерпи Мене в день воскресения Моего, во свидетельство (Соф. 3; 8). Признаюсь, братие, что я, когда слышу слова сии, всегда исполняюсь стыда и сокрушения. Вот, думаю, до чего дошли христиане, что им надобно предлагать такую просьбу! — Спаситель не требует уже ничего для Себя от тех, кои искуплены Его Кровью; не говорит: прославь Меня, или: принеси Мне в дар что-либо; нет, это много для Его последователей! Он ищет меньшего, просит не долга, а милости, не справедливости, а снисхождения: потерпи Мене!

Ты, как бы так говорил Он, не хочешь служить Мне, хотя куплен Моей Кровью; не хочешь следовать за Мной, хотя клялся быть Моим последователем. Окажи, по крайней мере, одну милость: потерпи Мене, не предавайся порокам при Мне, не изгоняй Меня прежде времени, не благословляй в лицо. Потерпи Мене, хотя ненадолго, хотя в день Воскресения Моего, в тот день, когда и узникам дают свободу, и с врагами обходятся дружелюбно. Пусть пройдут Мои торжества, престанут славословия, затворятся двери: тогда, если хочешь погубить душу твою, тогда твори угодное тебе: а теперь не изменяй так нагло, не безславь Моего Креста, не порочь своей веры и Моей Церкви. Потерпи Мене, потерпи во свидетельство Мое; Мне нужно свидетельство! У Меня идет спор, и спор не малый: суд мой в сонмища языков (Соф. 3; 8). Это овцы… кои не суть еще от двора Моего (Ин. 10; 16), коих Мне тяжко подобает привести в ограду Церкви. Но как привести, когда, приведенные уже будут бежать вон? — Как привести, когда неверные видят в последователях Моих все мерзости язычества? Как привести, когда Меня Самого изгоняют из храмов безчинствами во дни самого Воскресения Моего? Итак, еще прошу: потерпи Мене; зане суд Мой в сонмища языков! Иначе иудей за тебя будет издеваться надо Мной; иначе магометанин за твою жизнь будет поносить Крест Мой; иначе суд Мой с ними будет продолжительнее; ибо у Меня будет недоставать свидетельства Моих последователей. Сам диавол посмеется над торжеством Моим: Я буду показывать язвы, за тебя понесенные, а он будет выставлять язвы, тобой за него носимые; Я буду изводить души из ада, а он твою душу повлечет во ад; Я буду распространять Жизнь и Воскресение, а он через тебя будет разливать смерть и тление. Потерпи убо Мене… в день воскресения Моего, во свидетельство: зане суд Мой в сонмища языков!

Надобно, братие, иметь каменное сердце, чтобы не тронуться от сего гласа Воскресшего Господа. Посему и не почитаю нужным присовокуплять что-либо к нему, кроме совета и моления, чтобы вы размыслили о нем сами, на свободе дома. Кто сделает сие, тот наверно столько умилится сердцем, что постарается провести настоящий праздник, как советует апостол, а не как требуют плоть и кровь, то есть, не в квасе злобы и лукавства, а в безквасиих чистоты и истины. Аминь.

Беседа во Вторник Светлой Седмицы

Христос воскресе! (Лк. 24; 13–35).

В ныне чтенном Евангелии, братие, вы слышали одну из трогательных повестей во всем Священном Писании; и я немало думал, излагать ли вам ее снова в настоящем собеседовании: ибо всякое изложение ее всегда останется ниже трогательной простоты евангельской. Между тем, некоторые стороны события еммаусского явно требуют пояснения; притом не всякий из нас удобно может приложить его к себе и своему состоянию. Посему и решился я кратко повторить с вами повесть Евангельскую, стараясь, сколько возможно, не удаляться от ее духа и силы. О, если бы мы ощутили при сем в сердцах наших хотя некую часть того пренебесного огня, коим горели сердца учеников, шедших в Еммаус! Но это, братие, зависит не от слов и усилий человеческих, а от всемогущей благости Духа Божия: посему, если желаете быть не хладными слушателями повествуемого, то отверзите слух и сердца ваши к вещаниям сего Духа, Который, без сомнения, не остается безмолвным в то время, когда мы, служители слова, возвещаем вам пути живота вечного.

Прежде всего должно заметить, братие, что явление Господа двум ученикам на пути в Еммаус произошло не ныне, а в первый день воскресения, под вечер; в настоящий же день Евангелие о сем читается в церкви, вероятно, потому, чтобы на сем событии остановить особенно наше внимание: ибо в первый день воскресения произошло много событий, и там между ними настоящее событие не было бы так заметно. Не тем ли паче, братие, должны мы усугубить внимание к тому, что произошло в Еммаусе?

Посему, чтобы точнее и лучше понять событие еммаусское, начнем повествование наше с того, что ему непосредственно предшествовало. В прошедших собеседованиях наших мы видели, как Господь в самый день Своего Воскресения, поутру, явился двукратно женам-мироносицам. Вследствие повеления от Него и от Ангелов, жены немедленно известили о Воскресении Его всех апостолов и прочих ближайших последователей Его. Но предубеждение, страх и печаль были так велики у всех, что радостнейшая весть показалась для многих плодом воображения. Яви-шася, — говорит евангелист, — …яко лжа глаголы их (Лк. 24; 11). Между тем, в уме и сердце всякого из почитателей Иисусовых, по необходимости, возбудилось при сем множество разных мыслей и чувствований. Никто не верил твердо известию жен, но всякий хотел верить; многие отдали бы самую жизнь свою за истину Воскресения Учителя, как и отдали после.

В таком смущенном и скорбном состоянии духа, под конец дня шли двое из учеников в недалеко отстоящую от Иерусалима весь, называемую Еммаус. Одного из них евангелист Лука именует Клеопой; название другого умолчано; посему еще в древности составилось мнение, что это был он сам. Удаление сих учеников в такой день из Иерусалима — места Воскресения Господа Иисуса, где скорее можно было надеяться верного известия о нем, могло бы навести сомнение на их приверженность к Распятому: если бы повеление, данное через жен самим Воскресшим, чтобы ученики шли в Галилею (Еммаус лежит на пути к ней), не служило к оправданию настоящего путешествия. И не веря твердо в сказание святых жен о воскресении, ученики могли поспешить туда, где, по словам их, надлежало ожидать явления Воскресшего. Но собственные лица и слова путешественников суть лучшие свидетели их любви к распятому Учителю. На пути, несмотря на светлость праздничных дней, они представлялись совершенно мрачными от печали, и беседовали между собой не о другом чем, как о том, что наполняло их душу и сердце — о судьбе Иисуса Назарянина. Восхитительный теперь для нас предмет сей представлял в то время тьму недоумений; посему беседа происходила не без взаимных совопрошений и споров, кои, по недостатку ясного разрешения, все оканчивались увеличением туги сердечной.

В таком положении учеников, неприметно приблизился к ним один путешественник, и начал идти с ними. То был Сам Воскресший Иисус; но идущие, сверх чаяния, нисколько не узнали Его. — Поникшим от печали и углубленным в самих себя было не до подробного соглядатайства чужих лиц. Притом Сам Господь благоволил явиться теперь, по замечанию евангелиста Марка, инем образом (Мк. 16; 12), то есть, отличным от того, в каком видали Его прежде. Это было новое некое преображение смирения, подобное тому, которое последовало, как мы видели, в вертограде для Магдалины, подумавшей, что она видит перед собой вертоградаря. Как там пощажена слабость жены, не способной вынесть радости внезапного явления, так здесь сделано снисхождение к душевному состоянию учеников, и дан случай воспрянуть вере их постепенно, через собственное размышление о согласии смерти и Воскресения Христова с учением пророков. "Господь, — по глубокомысленному замечанию одного отца Церкви (Григорий Великий, беседа 23), — явился для телесных очей учеников в том самом виде, в каком Он был пред их очами душевными: они в душе своей и любили Его, и сомневались о Нем; и Он теперь и был пред ними, и оставался неизвестным; присутствовал с теми, кои беседовали о Нем, не являл Себя тем, кои сомневались о Нем: беседовал, упрекал, изъяснял Писание; но поелику сердца учеников были еще далеко от живой веры, то и Он — творяшеся далечайше ити".

Что суть словеса сия, о нихже стязаетася к себе идуще, и еста дряхла? — так начал чудный Странник беседу, входя в состояние учеников, и как бы не зная ничего из современных событий. — Но такое неведение было новой тяжестью для сердец печальных. "Как! Не знать того, от чего страдает душа их и столь многих тысяч людей? "Ты ли един пришлец еси во Иерусалим, — отвечал Клеопа, — и не уведел еси бывших в нем во дни сия? То есть, — хотело сказать печальное сердце, — мы занимаемся тем, что должно занимать теперь всех и каждого, следовательно, и тебя, если у тебя есть сердце, и о чем нет посему и нужды ни спрашивать, ни отвечать. Божественный Странник, однако же, нисколько не тронулся упреком и продолжал показывать неведение и любопытствовать. И рече има: киих? — После сего уже явно было, что прежний вопрос предложен Им не для того, чтобы спрашивать, а по нужде, посему ученики, помогая один другому, рассказали подробно, как Иисус Назарянин был муж пророк, силен делом и словом пред Богом и всеми людьми; Како предаша Его архиереи и князи на осуждение смерти, и распяша Его. Мы же, — прибавили повествующие, — надеяхомся, яко сей есть хотя избавити Израиля: но и над всеми сими третий сей день есть днесь, отнелиже сия быша. Но и жены некия от нас ужасиша ны, бывшия рано у гроба: и не обретша телесе Его, приидоша, глаголющя, яко и явление Ангел видеша, иже глаголют Его жива. И идоша нецыи от нас ко гробу, и обретоша тако, якоже и жены реша: Самого же не видеша.

Такой язык, обнаруживая сердечное расположение к Распятому, не показывал веры в Воскресшего и в то же время свидетельствовал сам против себя. Ибо, если не одна, а многие жены говорили о воскресении и явлении им Воскресшего и Ангелов; то почему не верить такому числу свидетельниц? Если притом и нецыи от нас идоша ко гробу, и обретоша тако, якоже и жены реша: то зачем предаваться такой печали? — Зачем, по крайней мере, спешить вон из Иерусалима, из сообщества прочих учеников, и уходить, так сказать, от истины? Почему притом, среди темноты обстоятельств и мыслей, не обратиться к светильнику, возженному Самим Богом — писаниям Моисея и пророков? — Все это видимо отзывалось маловерием и малодушием, стоющим строгого обличения, — и оно тотчас последовало. "О несмысленная и косная сердцем еже веровати о всех, яже глаголаша пророцы! — воскликнул Странник, — как бы не могши продолжать прежнего равнодушия. Не сия ли подобаше, — продолжал Он, показывая в себе человека, сведущего в Писании, — пострадати Христу, и внити в славу свою?

Но сие: подобаше — было превыше понятия учеников, мало знакомых с духом писаний пророческих. Гораздо легче, по-видимому, было теперь им уразуметь лицо, с ними говорившее; ибо упрек в неразумии и вопрос о пророках показывали, что вопрошавшему известно гораздо более о всех происшедших событиях, нежели самим ученикам, что он вовсе не так чужд делу, как прежде казался; самый тон обличения легко мог возбудить мысль о достоинстве Обличающего. Но, очи учеников, — по выражению евангелиста, — держастеся, да Его не познаста. Чувствовали справедливость упрека, видели в Обличающем нечто необыкновенное, хотели бы оправдать перед Ним свои сомнения; но печаль смущала ум и связывала язык, — чувствовали, недоумевали, стыдились и — молчали.

Между тем, строгий Путник, в доказательство слов Своих, начал пространную беседу о тех местах Ветхого Завета, в коих предсказаны страдания Мессии. Каждое значительное место у каждого пророка было им указано, изъяснено и приложено к событиям, недавно случившимся. Можно представить, как ясны после сего казались и пророчества и самые события! Слушая Божественного Толкователя, ученики невольно убеждались, что так, точно так подобаше пострадати Христу, как пострадал Учитель их; душа была полна от умиления; сердце горело от каждого слова; сознавались внутренно, что говоривший таким образом не простой странник, что Сам Воскресший говорил бы не иначе, и, однако же, — не узнали Его! Ибо очи их еще держастеся, да Его не познаста.

Среди такой сладкой беседы, с огнем в сердце, недолго было идти до Еммауса. От полноты чувства и углубления в самих себя, ученики забыли даже и спросить, Кто такой сладкоглаголивый Странник. Занялись Им не прежде, как приблизившись к Еммаусу, когда вместо того, чтобы оставаться с ними на ночлеге, Он — творяшеся далечайше ити. Тут обнаружилась вся приверженность к Тому, кто умел успокоить расстроенное воображение и сердце: готовы были употребить даже дружеское писание, только бы иметь удовольствие провести с Ним еще несколько времени. И нуждаста Его, глаголюще: облязи с наша, яко к вечеру есть, и преклонился есть день. Если говорившие таким образом были сами, как вероятно, жители Еммауса; то приглашение их имело тем более силы. Но Воскресший не для того и явился, чтобы отойти неузнанным. И вниде с нима облещи.

В доме, по обычаю, предложена была вечерняя трапеза, долженствовавшая еще отзываться безквасием Пасхи ветхозаветной. Чудный Странник сел за трапезу, но только для того, чтобы показанием Себя в Своем виде окончательно обрадовать сердца скорбные. Старшему надлежало, по обычаю, благословить и раздать хлеб. Странник благословил — тем благословением, для коего нет слов в языке человеческом, — и трапеза приняла другой вид! Сходство ли сего благословения с тем, как обыкновенно благословлял хлеб Иисус; или ближайшее воззрение за трапезой на благословлявшего и особенно на Его прободенные руки; или сверхъестественное просветление взора учеников телесного и духовного, или все сие вместе: только, едва преломив хлеб, даяше има, онема отверзостеся очи, и познаста Его. Но, к довершению изумления, — познанный невидим бысть има!

После сего было не до чувственного вкушения снедей. Оставив трапезу, еммаусские путники, несмотря на совершенно преклонившийся день, поспешили немедленно в Иерусалим, напитать вестию о воскресении прочих учеников. И теперь беседовали между собой на пути, но уже не состязаяся, а удивляясь единодушно тому, как они могли быть невнимательны к Божественному Страннику, что не узнали Его прежде. Не сердце ли, припоминали, наше горя бе в нас, егда глаголаше нама на пути, и егда сказоваше нама писания? Между тем, в Иерусалиме, вследствие явления Господа, среди дня, Петру, печаль также у многих переменилась на радость; еммаусские благовестники сами встречены были от многих вестью: яко воистинну воста Господь, иявися Симону. Но это не воспрепятствовало им сообщить, а прочим услышать, как Господь, не узнанный на пути, познался им в преломлении хлеба. Как бы в доказательство их слов, еще им глаголющим, сам Иисус ста посреде их: то есть в сие время последовало новое явление Господа всем апостолам, о коем мы беседовали в прошедший день недельный, среди вечернего богослужения.

Теперь, братие, обратим внимание на дух события еммаусского, и посмотрим, не бывает ли чего-нибудь подобного и с нами.

Чудно поучительное зрелище представляет событие сие с первого взгляда. — Господь приближается к ученикам, идет с ними довольно долго, — и Его не узнают! — Он предлагает им вопрос, делает даже строгий упрек, — и Его не узнают! — Излагает писание, доказывает из всех пророков, что тако подобаше пострадати Христу, и внити в славу свою, — и Его не узнают! — От слов Иисуса горит сердце, но Его не узнают! Когда Он, наконец, творится далечайше ити, Его принуждают остаться и облещи, — и, однако же, не узнают! Боже мой, что это за чудное неузнание? — Явно, братие, что оно устроено, или допущено с премудрым намерением: но каким? — Для большего ли вразумления учеников еммаусских, и вообще первых учеников Евангелия? — Но еммаусские странники не преминули бы возвратиться с вестью в Иерусалим и тогда, если бы Воскресший прямо предстал за их вечерней трапезой, как предстал потом в иерусалимской горнице апостолам. — Или, может быть, сердце их имело особенную нужду в святом горении от слов Иисусовых на пути? — Но в таком случае наши хладные сердца тем паче имеют нужду в божественном пламени; и мы должны разделить его с учениками еммаусскими.

Подлинно, братие, если в каком случае, то в настоящем мы не войдем в не принадлежащую нам часть, если не вступим на путь, ведущий в Еммаус. — Но нужно ли и вступать, когда мы все уже давно на сем пути, хотя многие и не ведают того? Ибо не все ли мы идем в тот неземной Еммаус, из коего уже нет возврата в земной Иерусалим, где ожидает каждого или вечеря нескончаемая, или глад вечный? — Для некоторых, может быть, уже преклонился есть и день жизни, и волей или неволей, но им остается одно — облещи в утробе земли до всеобщего утра и пробуждения. Возможно ли же, чтобы мы шли сим великим путем одни, чтобы с нами не было нашего Спасителя, когда Он Сам сказал, что будет пребывать с верующими в Него до скончания века! (Мф. 28; 20). Нет, как бы мало ни думали о Нем, но Он с нами, всегда с нами на пути нашей жизни, с каждым из нас: и если мы не ощущаем Его присутствия, не познаем Его; то это несомненный знак, что и наши очи держатся, как у учеников еммаусских, да Его не познаем. И у кого же они совершенно отверсты?

Многие ли могут сказать, что они познали Господа на пути своей жизни? — При всем невнимании нашем, мы замечаем иногда, что кто-то как бы невидимо находится с нами и действует на нас во благо, входит тайным влиянием в наши мысли и чувства, разделяет справедливые радости и праведные печали, дает себя по временам сильно ощущать; но мысль, что это Спаситель наш, всего менее приходит при сем на ум: "очи наши держатся, да Его не познаем". При грехопадениях, слышим нередко внезапные, сильные упреки, то в уме и совести — извнутри, то совне — в событиях; некоторые из них отзываются явно гласом свыше и напоминают собой упрек еммаусский; но мысль, что таким образом нас обличает Спаситель наш, нам не приходит на ум: очи наши держатся, да Его не познаем. Святые предметы веры, наипаче же страдания и смерть Спасителя, непрестанно изъясняются нам пастырями Церкви; мы сами всегда, когда захотим, можем читать пророков и апостолов; при слышании и чтении сердце нередко приходит в сильное чувство, внутри нас возгорается небесный огонь, мы делаемся легки и готовы парить духом к небесам; но мысль, что этот огонь из уст нашего Спасителя, беседующего с нашим сердцем, не приходит на ум; очи держатся, да Его не познаем. Наконец, увлеченные сладостью пребывания в области веры и любви христианской, стараемся иногда с усилием продлить благие мысли и чувства в душе, готовы за сие на самые жертвы, на борьбу с миром и его соблазнами, словом: емлимся на некоторое время за вечную жизнь (1 Тим. 6; 12); но мысль, что все это есть следствие близости к нам нашего Спасителя, Его тайных вещаний, Его Божественного одушевления — не приходит на ум: очи держатся, да Его не познаем. Вообще, святая мысль о присутствии нам нашего Господа, которая бы должна была непрестанно занимать нас, управлять нашими поступками и воодушевлять нас, — сия благотворная мысль чужда нам; самые добрые, по-видимому, христиане не почитают за нужное иметь ее всегда в уме. Сделают ли какое особенно доброе дело? — Вся честь их уму и сердцу. Постигнет ли какой внезапный, важный случай? — Виной люди или обстоятельства, или тот же случай. При изъяснении приключений своей жизни, скорее обратятся ко всякой другой причине, нежели — к своему Спасителю и Его действию; — не будут вовсе в состоянии сказать что-либо в изъяснение, но скажите им, что это тайное действие Спасителя, ищущего быть познанным, — и, вместо благодарности, вы сделаетесь предметом изумления, даже упрека, или сожаления. Хотим быть одни на пути жизни, действовать одни, страдать и радоваться одни; и точно бываем одни, не видим и не чувствуем Того, Кто с нами, всегда с нами, ибо мы токмо можем нарушить слово, Ему данное, а Он — никогда; сказал: буду с вами всегда, — и точно с нами всегда. Что же приобретаем мы от нашего печального одиночества, от нашей несчастной самостоятельности? — Приобретаем то, что нет ничего слабее нас ни в счастии, ни в несчастии. Встретится сомнение? И вера тотчас падает. Случится обида от ближнего? И вся любовь исчезла. Ищем непрестанно покоя сердцу, и нигде не находим; что бы долженствовало веселить, то самое огорчает нас. Между тем, так ли бы было, когда бы мы шли по пути жизни и действовали в присутствии нашего Спасителя? — Каких горестей не усладил бы Он нам своим благословением? Особенно с каким дерзновением вступали бы мы во врата смерти, на кои теперь и взглянуть не смеем без страха? — Поспешим же, братие, сорвать роковую повязку с очей наших и познать Господа своего, доколе мы еще на пути, и доколе не объял нас мрак той безконечной ночи, в которую и для зрящих не будет видно ничего, кроме ужасов тьмы.

Что же, спросите, должно употребить нам, дабы познать Господа, нам присущего? — То же самое, братие, что употреблено учениками еммаусскими: они нуждаста Его облещи; должно и нам употребить это святое принуждение — не над Господом: ибо Он всегда с нами, — а над своим сердцем; надобно принудить самих себя облещи с Господом, то есть, как можно чаще заниматься мыслью о Нем, представлять Его присущим себе, обращать к Нему взор и слух сердца, воздыхать к Нему из глубины души, слушаться Его внушений, и вызывать Его к действию в нас усердным расположением состоять под сим действием. Такое сближение с Господом, сначала в мыслях и чувствах, а потом в делах и жизни, не может оставаться праздным и недействительным: Господь, видя нашу близость к Нему, верность и усердие, не умедлит исполнять, когда нужно, ум наш светом, а усердие теплотой небесной, посылать к нам от себя прямо радости и печали; а по возбуждении в нас духовного глада, по очищении вкуса, преломить и для нас хлеб жизни, причастить нас той манны сокровенныя (Откр. 2; 17), которая может быть получаема только из Его рук, и получаемая всегда обнаруживает собой Дающего. Впрочем, любовь Его давно приготовила для всех нас и чувственную, постоянную вечерю, на коей Спаситель наш, еси не Сам видимо преломляет, то Сам видимо преломляется. Это — Таинство Евхаристии, в коем Господь не познается токмо, но и вкушается. Кто здесь не познает Его, хотя отчасти, тот совершенно ослеплен врагом спасения.

Не оставим, наконец, братие, без замечания и того обстоятельства в событии с учениками еммаусскими, что Господь, по узнании Его, тотчас невидим бысть има. История святых Божиих человеков показывает, что и сие обстоятельство повторяется над истинными последователями Христовыми. Минуты полных откровений Божественных, по признанию их, кратки; Господь дает Себя познавать и таинственно видеть по временам любящим Его, для ободрения их, но ненадолго; и это потому, что мы здесь должны ходить верою… а не видением (2 Кор. 5; 7); потому что сумрак веры необходим для слабых очей наших, доколе они не исцелеют, и доколе мы не придем туда, где всегда невечерний день.

Памятуя сие, братие, будем искать Господа; будем искать лица Его выну (Пс. 104; 4), но не будем требовать, чтобы Он всегда подлежал чувствам нашим, не будем скучать, если Он бывает невидим и сокрывается от нас, — в твердой уверенности, что Он всегда с нами благодатью, коль скоро мы с ним любовью. Аминь.

Слово в Среду Светлой Седмицы

Сей нареченный и святый день, един суббот царь и господь: праздников праздник и торжество есть торжеств: в оньже благословим Христа во веки.

Законодатель Ветхого Завета, учреждая для народа иудейского праздник Пасхи, неоднократно внушал иудеям особенную важность сего праздника, и предписал совершать его со всей торжественностью. Законно, — говорит он, — вечно празднуйте его. Душа, нарушившая святость сего праздника, погубится… от сонма сынов израилевых (Ис. 12; 14, 19).

Законодатель Нового Завета, наш, братие, Законодатель, несмотря на то, что Сам соделался для нас пасхой, закланной на кресте, не повелел ученикам Своим начертать в священных книгах Евангелия закона о праздновании Пасхи. Один только из апостолов Его заметил, что христианам должно праздновать Пасху ни в квасе злобы и лукавства, но в безквасиих чистоты и истины (1 Кор. 5; 8).

Между тем Пасха иудейская, столько раз предписанная законом, огражденная страхом казни смертной, не раз совершалась незаконно, даже вовсе оставлялась и пренебрегалась иудеями. Напротив, Пасха христианская всегда совершалась со всей торжественностью. Еще христиане не имели храмов, еще гонимые язычниками, сокрывали свое богослужение в вертепах и пропастях земных; но воспоминание Воскресения Христова было уже виной торжества столь светлого и продолжительного, что один из древних защитников христианства (Тертуллиан) в слух всех язычников говорил: "Ваши праздники, взятые все вместе, не могут сравниться продолжением своим с одной Пасхой христианской".

Отчего, братие, столь несходная судьба Пасхи иудейской и христианской? Оттого, без сомнения, что основанием первой было благо временное — освобождение израильского народа от рабства египетского; а основание последней есть благо вечное — освобождение всего рода человеческого от рабства греха и смерти. Помнить вечно благодеяние временное, давно прошедшее, трудно; не помнить благодеяния вечного, всегда ощущаемого, невозможно.

В самом деле, братие… для христианина совершенно невозможно не исполняться ныне радостью. Воскресение Господа нашего, без всякого закона, повеления и учреждения, само по себе есть торжество торжеств и праздников праздник. Раскроем эту утешительную истину.

Что служит основанием всех празднеств священных? — В одних выражается преимущественно твердость и чистота веры; в других особенно открывается благодеяние любви и добродетели; в иных ощутительнейшим образом проявляется высота и святость упования христианского. Но Воскресение Иисуса Христа совмещает в себе все эти качества в самой высшей степени. Оно есть высочайшее торжество веры, ибо им утверждена, возвышена, обожена вера наша; есть высочайшее торжество добродетели, ибо в нем самая чистейшая добродетель восторжествовала над величайшим искушением; есть высочайшее торжество надежды, ибо служит вернейшим залогом обетовании самых величественных. Сей нареченный и святой день, праздников праздник и торжество из торжеств!

1. Воскресение Иисуса Христа есть высочайшее торжество веры

Кто знал, братие, более всю сущность нашей веры, как не апостол Павел, один из первейших проповедников веры? — Но помните ли, что он однажды написал коринфским ученикам своим? Аще… Христос не воста, — писал он, — тще убо проповедание наше, тща же и вера ваша (1 Кор. 15; 14). То есть, ежели Христос не воскрес, то все истины нашей веры теряют свою силу, Евангелие и проповедь не имеют более достоинства, все христианство есть — праздное имя.

Мысль разительная, но совершенно истинная, неоспоримая! — Ибо на чем основана вся вера наша? — Наздани бывше, — отвечает святой Павел, — на основании Апостол и пророк, сушу краеугольну Самому Иисусу Христу (Еф. 2; 20). Воскресший Иисус есть краеугольный камень нашей веры; Он есть "Посланник и Святитель нашего исповедания" (Евр. 3; 1). Но почему, братие, сей камень, пренебреженный зиждущими, соделался для нас во главу угла и… дивно во очию нашею? (Мф. 21; 42). Почему, когда целый народ иудейский отверг и отвергает Господа Иисуса, мы признаем в Нем Христа, Божию силу и Божию премудрость! (1 Кор. 1; 24). — У нас есть на это весьма много доказательств; но все они были бы недостаточны без Воскресения Господа нашего.

Чтобы яснее видеть эту истину, вообразим, братие, что мы принадлежим к числу тех людей, которые следовали за Господом от начала до конца Его земного служения, слышали все беседы Его, видели все дела, Им совершенные. Доколе Он отверзал очи слепых, воскрешал мертвых, мы, конечно, спокойно следовали бы за Ним, — восклицали бы вместе с апостолами: Ты еси Христос Сын Бога живаго! (Ин. 6; 69). Но вот наступает ужасный час страданий: ученик предает Его; безумная синагога отвергает, как льстеца; неразумный Пилат осуждает, как возмутителя; Иисус — чаяние наше — возносится на крест вместе со злодеями; сам Отец оставляет Его; Он умирает в муках, погребается; самый гроб Его запечатан печатью Каиафы. Что было бы тогда с нами, с нашей верой, если бы Он не воскрес? Се мы надеяхомся, яко Сей есть хотя избавити Израиля; но и над всеми сими Он остался во гробе (Лк. 24; 21): вот что сказал бы каждый из нас, и пошел бы в дом свой ожидать другого Мессию.

В самом деле, братие, никак нельзя думать, чтобы наша вера оказалась тогда тверже веры апостолов. Но что случилось с ними по смерти Господа? Не все ли они поколебались было в своем веровании в Него? Не все ли, как предрек Он, рассеялись было, подобно "овцам, неимущим пастыря"? (Мф. 26; 31). Как трудно было Самому Воскресшему уверить некоторых из учеников в том, что Он действительно воскрес! А без сей уверенности вышли ли бы они на всемирную проповедь, и отдали ли бы за истину ее жизнь свою? А без их проповеди обратился ли бы мир, погруженный во тьму язычества, к вере христианской?

А что бы апостолы начали проповедовать без Воскресения своего Учителя? Как бы они сказали: веруяй в Сына Божия, имать живот вечный (Ин. 3; 36), когда Сам Сын Божий оставался бы мертвым? Как бы они сказали: Христос вчера и днесь, Той же и во веки (Евр. 13; 8), когда бы всякий знал, что Он прежде был жив, а потом умер и не воскрес? Как бы назвали Его путем, истиной и животом, когда бы всем известно было, что Он обещался востать из гроба, и не востал?

Таким образом, без Воскресения Христова, гроб Его был бы вместе и гробом веры христианской: потому что все, прежде веровавшие в Него, перестали бы верить, потому что никто не принял бы на себя труда проповедовать веру в того, кто умер и не воскрес; потому, наконец, что проповедь эта сама по себе не стоила бы доверия.

Но теперь гроб Иисуса Христа есть святилище, в коем совершилось торжество веры христианской. Не напрасно Сам Иисус Христос, когда иудеи требовали от Него новых чудес в удостоверение, что Он есть единородный Сын Божий, отвечал, что другого знамения не дастся им, кроме знамения Ионы пророка (Мф. 12; 39–40), то есть воскресения; не напрасно, отходя на страдания свои, Он изрек, что наступает время, когда прославится Сын Человеческий (Ин. 13; 31). В воскресении своем Он подлинно прославился; — и прославился, по замечанию апостола Павла (Рим. 1; 4), уже не как пророк, ниже яко Сын Человеческий или Мессия, но яко Сын Божий, в Коем обитает вся полнота Божества (Кол. 2; 9).

Кто не узнает Сына Божия в воскресшем Иисусе? Фарисеи и книжники не будут более требовать знамения с неба: теперь перед ними отверзлось целое небо, да видят, что Сын Человеческий паки "восходит туда", откуда пришел (Ин. 6; 62. 8; 14). И первосвященники не скажут: аще Царь Израилев есть, да снидет ныне со креста (Мф. 27; 42). Распятый, и не сходя со креста, показал, что Он есть Царь земли и неба. Сам диавол не дерзнет теперь говорить: аще Сын еси Божий, верзися низу (Мф. 4; 6). Сын Божий вергнулся низу — на крест, и — чин природы изменился! Теперь явно для всех, что воскресший Иисус, яко Господь жизни и смерти, "имеет область положить душу Свою, и опять приять ее" (Ин. 10; 18). Он восхотел предать ее для спасения мира, и предал; восхотел снова приять, и приял. Илия не пришел спасти Его; Он спас Сам Себя. — Отверзаются… ли тебе страхом врата смертная, — вопрошал некогда Бог Иова, — дабы доказать ему его ничтожество и свое всемогущество, — вратницы же адовы видевше тя, убояшася ли? (Иов. 38; 17). Отверзаются, можем теперь отвечать мы, отверзаются перед нашим Искупителем, Который пленил и разрушил ад.

В каком благолепии является теперь самый Крест Христов, на котором вместе с Иисусом распята была, можно сказать, самая вера! Кто не видит, что это знамение проклятия для других, для Иисуса было жертвенником, на коем принесена всемирная жертва, — что Бог принял сию жертву в воню благоухания, — что достоин… Агнец заколенный прияти… честь и славу! (Откр. 5; 12).

После этого, что может поколебать веру нашу, когда сама смерть и ад не одолели ее в лице Начальника и Совершителя веры? — "Я знаю", — восклицал некогда апостол Павел, — "я знаю, в кого верую, — знаю, что Спаситель мой есть Бог, Который силен сохранить залог спасения моего до своего славного пришествия" (2 Тим. 1; 12). Пусть теперь сыны погибельные восстают со своими сомнениями, возражениями на Господа и на Христа Его, пусть поносят веру нашу: мы не будем спорить с ними, — скажем только: "умрите и воскресните, как умер и воскрес Спаситель наш, — и мы поверим вам".

2. Воскресение Иисуса Христа есть высочайшее торжество добродетели

Добродетель, гонимая на земле, никогда, братие, не оставляла совершенно лица земли, являясь в избранных Божиих, кои сияли, якоже светила в мире (Флп. 2; 15). Но какая была участь добродетели? — Камением побиени быша, претрени быша, искушени быша, убийством меча умроша: проидоша в милотех… лишени, скорбяще, озлоблени (Евр. 11; 37): вот история людей добродетельных, начертанная самим Духом Святым! — Святые Божий человеки трудились в вертограде Господнем не из платы земных благословений: но правосудие небесного Домовладыки требует, чтобы не один конец был благому и злому… жрущему и не жрущему (Еккл. 9; 2). И сколько раз слышался глас жалобы и печали: "чтояко путь нечестивых спеется (Иер. 12; 1), праведники же пожинаются сами, яко класы?"

Промысл оправдывал иногда видимо пути свои; не раз пред лицом всего мира, вменяющего житие праведных в посмех (Прем. 5; 3), добродетель торжествовала над пороком; не раз, повергаемые в горнило искушений, праведники выходили из него, как злато чисто, не только пред очами Божиими, но и пред очами врагов своих. Но торжество добродетели всегда оставалось неполно; на венце, коим украшались праведники, всегда приметны были терны: поелику и добродетель сынов человеческих всегда несовершенна, нечиста. Между тем для посрамления торжеств мира суетного надлежало явить полное торжество добродетели. Для сего требовалась чистейшая добродетель, величайшее искушение и всесовершенная слава.

Таково Воскресение Иисуса Христа! — Что была вся жизнь Его, как не единое непрерывное служение Богу и ближним? Иудеи, почитая Его воскресшим пророком, не напрасно недоумевали, какой пророк воскрес в Иисусе. Ибо в Нем, можно сказать, воскресли все пророки и праведники. В Нем вера Авраама сочеталась с подвижнической жизнью Иеремии, ревность Илии облеклась кротостью Моисея, чистота Иосифа совокупилась с терпением Иова. Между тем, что было уделом этих добродетелей? — Какой праведник был посрамлен, презрен, умучен более Иисуса Христа? На одной Голгофе, в лице Его, были поруганы все добродетели. Поругана святая преданность в волю Божию; упова на Бога, да избавит ныне Его (Мф. 27; 43). Поругана любовь к ближним: иныя спасе, себе ли не может спасти (Мф. 27; 42). Поругано смирение: аще Царь Израилев есть, да снидет ныне со креста. Поругана истинность: помянухом, яко льстец он рече (Мф. 27; 63).

Но зрите торжество благочестия! — Какая из добродетелей не увенчана ныне в лице Воскресшего? — Он смирил себе, послушлив быв… до смерти… крестныя: и вот Бог Его превознесе, и дарова Ему имя… паче всякого имени, да о имени Иисусове всякое колено поклонится, небесных и земных и преисподних ! (Флп. 2; 8-10). Он, богат сый, обнищал для нас (2 Кор. 8; 9), не имел где главы подклонити (Мф. 8; 20): и вот предана Ему всяка власть на небеси и на земли (Мф. 28; 18)! Он из любви к ближним отдал душу Свою: и вот души всех сынов человеческих предаются Ему во власть, яко Искупителю и Судии!

И это еще только видимые для нас следы торжества невидимого. Если бы мы, по обещанию Спасителя, узрели небо отверстым (Ин. 1; 51): какое бы торжество добродетелей открылось в лице Его пред очами нашими! Там увидели бы мы Сына Человеческого за приятие смерти, славою и честию венчанна (Евр. 2; 9), сидящего одесную силы Божия (Лк. 22; 69); увидели бы двадцать четыре старца, повергающих венцы свои пред Агнцем закланным (Откр. 4; 10); увидели бы сонмы Ангелов, не "восходящих уже и нисходящих" над Сына Человеческого (Ин. 1; 51), а закрывающих лица свои от неприступной славы Его лица.

Какое же сердце, любящее добродетель, может не радоваться при таком торжестве Сына Человеческого? Это торжество истинно всемирное, в коем может участвовать самый язычник. Пусть он не верит в Божество Иисуса Христа; довольно, если он верит в Бога и добродетель, дабы радоваться о том, что святейший из сынов человеческих столь величественно награжден ныне самим небом. Правосудный Бог показал в Воскресении Иисуса Христа, как Он прославляет любящих Его, показал перед всем родом человеческим, что Он никогда не забывает труда любве, подъятого во имя Его (Евр. 6; 10), и что все торжества мира суть ничто перед торжеством праведника.

Итак, христианин, теперь смело проходи путь искушения и не уклоняйся Голгофы: она есть лествица к небесной славе. Если Промысл еще на земле не увенчивает твоего терпения так, как увенчиваются ныне страдания воскресшего Иисуса: то потому, что ты предназначен для неба, где сокрыты все награды. И Его торжество только началось видимо на земле — в утешение всех страдальцев, — а продолжается всецело на небе.

3. Воскресение Иисуса Христа есть высочайшее торжество упования

Для угнетенного всякого рода бедствиями, смертного рода человеческого ничего не может быть нужнее, как прозрение оком упования в ту сторону, где нет ни болезней, ни печали, ни воздыхания! — И действительно, мысль и желания человеческие во все времена и у всех народов устремлялись за пределы сей жизни.

Но кто мог рассеять мрак гроба? — ниспровергнуть сию преграду? — Являлись мудрецы; но, приходя от земли (Ин. 3; 31), о земле и говорили; хвалились, что "свели философию с неба", а на небо не возвели ни одного человека. Приходили пророки, наставляли, обличали, утешали; но потом сами умирали, не прияв обетования (Евр. 11; 39), и над их гробами лились слезы, слышались вздохи. Только Энох и Илия воспарили над бездной тления; но воспарили подобно уединенным орлам, коих след незрим оком человеческим. Над всем прочим родом человеческим царствовала смерть с такой свирепостью, что во время Иисуса Христа не только многие из мудрецов языческих, даже великая часть народа Божия отвергла всякую надежду на бессмертие, глаголя не быти воскресению (Мф. 22; 23).

Надлежало восставить падшую надежду и явить пред лицом всего мира, что только тело человека возвращается на землю, а дух возвращается к Богу, Иже даде его (Еккл. 12; 7). И вот в Воскресении Спасителя совершается торжество надежды!

Торжество чудное. Всемогущество Божие могло бы вслух всех людей возвестить обетование живота вечного, как возвещен некогда закон вслух всех израильтян: оно могло бы сотворить Ангелами Своими "ветры" и слугами Своими "огонь палящ" (Пс. 103; 4), да вразумят смертных, что после отечества земного, временного, их ожидает отечество небесное, вечное. — Но что делает премудрость Божия? — Гроб и смерть были виной страха и отчаяния человеческого: она гроб обращает в источник надежды, смерть принуждает быть проповедницей бессмертия.

Ибо, для чего другого служит теперь гроб Иисуса Христа, который один только в воскресение мертвых не отдаст мертвеца своего, как не в доказательство того, что и все гробы некогда опустеют и отдадут мертвецов своих? — К чему послужила смерть Иисуса Христа, как не к уверению, что смерть есть только страж, который хранит то, что ему предано, хранит дотоле, доколе угодно Господу жизни, и что во власти сего стража находится только бренный состав наш, а не дух, совершенно не знающий гроба и смерти?

Торжество трогательное. Если бы Бог для освобождения нас от страха смерти повелел умереть и воскреснуть какому-либо великому праведнику, то мы и тогда не имели бы причины страшиться мрака смертного: ибо невозможно, чтобы правосудный Бог подверг праведника смерти, если бы она была зло действительное. Но теперь сам Сын Божий благоволил вкусить за нас смерть самую мучительную: после Его вкушения может ли быть через меру горька для нас чаша смерти? И могла ли любовь Отца Небесного трогательнее утешить нашу надежду?

Торжество самое верное. Решительно должно сказать, что все доказательства бессмертия, употребляемые разумом, не имеют столько силы, сколько заключает оной в себе одно Воскресение Иисуса Христа. Верить этому воскресению и сомневаться в нашем воскресении, есть совершенное противоречие. Аще… Христос… воста, - писал некогда апостол Павел к коринфянам, — како глаголют нецыи… яко воскресения мертвых нестъ? Аще воскресения мертвых несть; то ни Христос воста (1 Кор. 15; 12–13). В самом деле, Христос есть глава верующих: когда воскресла глава, то как могут остаться мертвыми прочие члены? Христос есть Царь; над кем же Он будет царствовать, если подданные останутся в гробах?

Торжество полное. Надежда на бессмертие духа человеческого, хотя слабая, и прежде была в роде человеческом. Воскресение Иисуса Христа, утверждая сию надежду, расширило ее область, показав, что не только дух человеческий не умирает, но и тело соделается некогда бессмертным, — что наступит день, когда и сие "тленное облечется нетлением" и сие пожерто будет мертвенное животом (1 Кор. 15; 53. 2 Кор. 5; 4).

Торжество, наконец, величественное. Что величественнее прославленного человечества Иисуса Христа? Но, по уверению апостола, настанет время, когда Он преобразит тело смирения нашего, яко быти сему сообразну телу славы Его (Флп. 3; 21). О братие, какое хладное сердце не возрадуется при этом и не проникнется огнем любви к Воскресшему!

Много было обещано, когда Он сказал, что в воскресение верующие в Него будут, яко Ангели Божии на небеси (Мф. 22; 30). Ибо человеку ли быть ангелом? Но вот по воскресении Своем Господь еще щедродательнее: Он Сам не хочет иметь ничего, кроме божества, чего бы не разделил с нами. Его пречистое тело страданиями заслужило славу. Наше тело будет подобно Его телу: не будет иметь только язв, кои остались на пречистой плоти Его; одно это преимущество остается за Ним.

Да будет же благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа…по мнозей Своей милости порождей нас во упование живо воскресением Иисус Христовым от мертвых (1 Пет. 1; 3). Господь, Сам Господь сотворил день сей: да возрадуемся и возвеселимся в онь! (Пс. 117; 24). Воистину он есть праздников праздник и торжество из торжеств: торжество веры, добродетели и упования. Все убо да торжествуем пред лицом воскресшего Господа!

Но, братие, торжествуя, мы должны, по слову апостола, памятовать, что Пасха наша, за нас закланная, есть Сам Христос; а посему должны и праздновать ни в квасе злобы и лукавства, но в безквасиих чистоты и истины (1 Кор. 5; 7–8).

О Пасхе ветхозаветной сказано было в законе, что необрезанный не должен вкушать ее (Исх. 12; 48). И истинной Пасхи христианской не вкусит тот, кто не обрезан сердцем, предан порокам. Напрасно таковый будет повторять: Христос воскресе! "Так, — скажет ему Господь, — Я воскрес, но не в тебе; в твоем сердце Я мертв и доселе; камень ожесточения твоего подавляет Меня; стражи — злые навыки и страсти — окружают и блюдут Меня". Напрасно таковый будет давать и принимать лобзания любви и мира: воскресший Спаситель и ему скажет: лобзанием ли Сына Человеческого предавши! (Лк. 22; 48). О братие, не изменим нашими грехами и пороками воскресшему Спасителю: Он и без того очень много страдал за нас! Если бы Он явился теперь, и вопросил каждого из нас, как Петра: Любиши ли Мя? — без сомнения, каждый отвечал бы: ей, Господи… люблю Тя (Ин. 21; 16). Но аще любите Мя, - сказал Он ученикам Своим, отходя на страдания, — заповеди Моя соблюдите. Соблюдай заповеди Моя, той есть любяй Мя (Ин. 14; 15–21). Аминь.

Слово в Четверток Светлой Седмицы

"Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав"

"Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав"

Но, как же смерть попрана смертью Христовой, когда она доселе попирает всех и каждого из сынов Адамовых? Какой живот дарован сущим во гробех, когда они все продолжают оставаться во гробах, и никто-же познан есть возвративыйся из ада (Прем. 2; 1)? Что это за поражение, что пораженный продолжает поражать всех? — Что это за победа, что принадлежащие победителю сами идут в плен?

Подобные мысли, братие, легко могут приходить на ум, и возмущать светлость настоящих дней; потому небезполезно будет рассеять мглу сию лучами от светоносного гроба Христова.

Что смерть действительно попрана смертью Христовой, это явно уже из самого Воскресения Христова: только Победитель смерти мог выйти навсегда из гроба; без сего смерть и Его удержала бы в своем темном царстве, как удерживает всех прочих сынов Адамовых. — Что поражение смерти, совершенное Спасителем нашим, совершено Им не для Себя одного, а для всего рода человеческого, это видно из востания в час смерти Христовой многих усопших святых. Как могли бы они востать из гробов, если бы Господь востал из гроба для Себя одного? То же, то есть, поражение смерти, видно из воскресения людей умерших, которое неоднократно совершено Спасителем, и потом в разные времена и в разных местах многократно совершалось истинными учениками и последователями Христовыми. Таковые воскресения показывают, что смерть ныне есть крепость, потерявшая свою неприступность, есть темница, из вечной обратившаяся во временную. Наконец, попрание смерти явственно и постоянно обнаруживается в нетлении телес многих угодников Божиих, которое служит верным залогом того, что владычество смерти обессилено, и царство тления приближается к концу.

Так много, братие, на самом опыте следов поражения смерти смертью Христовой! Христовой, говорю, смертью: ибо не во имя другого кого-либо совершались и продолжают совершаться все чудеса бессмертия и нетления, как во имя воскресшего Господа Иисуса; а Он Сам не другим чем заключил исходища смерти, и отверз источник нетления и жизни, как смертью Своею и Крестом: "смертию смерть поправ!"

"Но, почему же люди продолжают умирать и по воскресении Христовом, как умирали до воскресения?" — Потому, что полное торжество над смертью должно совершиться не в средине бытия мира, когда явился на земле, умер и воскрес Спаситель наш, а в конце, и по исполнении всех времен, ибо торжеству полному прилично быть токмо по совершенном окончании брани. "Но разве она не окончена, в лице Сына Божия?" В лице Сына Божия окончена, но не окончена в сынах человеческих. И, во-первых, большая часть рода человеческого доселе еще не имеет веры в распятого и воскресшего Господа: в чье же имя даровать ей бессмертие? — Оставить смертной и даровать бессмертие одним верующим? Но таким образом на земле одна половина людей была бы бессмертная, а другая — смертная: двойственность странная, и, в существе дела, невозможная! — И между верующими во имя Христово многие суть христиане только по имени, а на деле творят волю врага Христова, дают ему убежище в своей душе, позволяют из своих сердец делать твердыни против Креста Христова. Как, и этим лжехристианам даровать бессмертие? Оставить их смертными, тогда как бессмертными будут одни христиане? Но из сего выйдет опять неестественная двойственность. — Скажешь, что если бы истинным христианам даровать бессмертие, то немедленно все неверующие обратились бы ко Христу. — Конечно, обратились бы за бессмертием, но каково было бы такое обращение! — И приняв бессмертие, что многие сделали бы из него? — Многие взяли бы сей дар из рук Христовых именно с тем, чтобы тотчас отдать его врагу Христову.

Но мы все еще стоим на поверхности дела; и она много сказывает, но не все: углубимся более, пойдем далее. — Мы желали бы уничтожения смерти: но что значит уничтожить смерть? — То ли, чтоб настоящее тело наше, в настоящем его состоянии и виде, сделать неумирающим? — Но это, во-первых, невозможно само по себе: ибо, скажем словами апостола: плоть и кровь Царствия Божия наследити не могут, ниже тление нетления иаследствует (1 Кор. 15; 50). Состав нынешнего тела нашего таков, что сам в себе содержит семя ничем неудержимого разрушения. — Притом это было бы бессмертие наказания, а не награды, когда настоящее тело наше сделалось бессмертным. Ибо каково это тело? — Не бренно ли, не слабо ли, не болезненно ли? И теперь оно во многих отношениях составляет для духа тяжесть и темницу: тем более составило бы то и другое, сделавшись вечным. — Посему, чтобы сделать тело наше бессмертным — бессмертием блаженным и славным, для этого необходимо перетворить его вновь. "Тем, — скажешь, — лучше, — перетворить". Но возможно ли это без существенного изменения всей природы, нас окружающей? — Мы живем не одни и не особенно, а в тесной связи с другими существами; наша жизнь, можно сказать, погружена в жизни природы, нас окружающей. Как же изъят тело человека от смерти, когда прочее будет вокруг его умирать? И что за бессмертие среди смертей и тления всего живущего? — "Тем лучше, — скажешь опять, — если человек не может быть бессмертен по телу один, без распространения бессмертия на прочие существа; то — распространить сие благодеяние на все, — изгнать смерть из всего мира". — Она и будет изгнана отовсюду; весь мир обновится и сделается бессмертным, каким и был некогда; только все сие последует не прежде, как в конце мира, по исполнении времен. — "Почему не теперь?" — Потому, что настоящий мир имеет свое определенное время бытия, необходимое для раскрытия всех сил, в нем заключающихся, — для извлечения из него, несмотря на его повреждение, всего доброго, которое может быть извлечено, — для приготовления его, через постоянную, внутреннюю перемену, к новому, лучшему образу бытия. Когда все это закончится, тогда и настанет великий день обновления всего мира. С другой стороны, необходимо, чтобы и человечество имело время усвоить себе, верой и жизнью по вере, искупительную силу заслуг Христовых, — проникнуться, так сказать, всецело благодатью Духа Святаго, исцелиться через постоянную борьбу с соблазнами мира от наклонности ко греху, — приготовиться к обитанию на новой земле бессмертия. Когда это необходимое приготовление кончится, тогда настанет время всеобщего торжества и успокоения. — Вспомни, и яд греха не вдруг оказал свое действие: Адам жил, как известно, более девятисот лет, по вкушении от плода запрещенного. Не удивительно, если и сила искупления в действии своем подлежит времени: ибо ею восстановляется и врачуется не одно тело, по законам необходимости, а и дух, и еще более дух, нежели тело; но дух, как существо свободное, иначе не может быть уврачеван, как при участии его собственного произвола, при употреблении его собственных сил, — что обязательно требует времени.

Но ты не удовлетворяешься и этими причинами, и все жалеешь о том, почему давно не настало то блаженное время, когда не будет смерти? — Что же, если я скажу тебе, что когда бы оно настало до тебя, то тебя по тому самому не было бы на свете? — Точно не было бы. Помнишь ли, как Спаситель изображал саддукеям будущее состояние людей по воскресении? — В воскресение, — говорил Он, — ни женятся, ни посягают, но якоже Ангели Божии на небеси суть (Мф. 22; 30). Следовательно, если бы тотчас по Воскресении Спасителя настало время всеобщего бессмертия, или, что то же, воскресения; то вместе с тем тотчас прекратилось бы и всякое плотское рождение. Как же тогда бы произошли на свет те люди, кои жили по Воскресении Господа до наших времен? Как получили б бытие мы сами, теперь рассуждающие о сем? — Непосредственным действием силы творческой, как произошел на свет Адам? — Но таким образом нарушилось бы единство корня в роде человеческом и единство судьбы человеческой временной и вечной: ибо непроисходящие от Адама до плоти, по тому самому явно были бы во многом инаковы и отличны от потомков Адамовых.

Итак видишь, чему равносильно желание не умирать? — Желанию воспрепятствовать бытию миллионов подобных тебе человеков, — желанию лишить бытия самого себя! Будь же терпелив и великодушен, справедлив и милосерд. Миллионы людей, живших до тебя, сошли с лица земли, чтобы дать место твоему земному бытию: сойди на время и ты для успокоения в матерния недра земли, и пожди, доколе все прочие братия твои по плоти и духу узрят свет, вкусит каждый свою долю жизни, обработает всякий свои таланты. Когда исполнится величие число сынов Адамовых и с нивы Божией соберутся все класы (колосья -ред.), когда земля и небо будут приготовлены совершенно для празднования великого дня бессмертия: тогда Владыка жизни и смерти не замедлит ни одним днем торжества, не даст телу твоему пролежать в земле ни одного лишнего часа.

Подлинно, братие, в деле бессмертия нашего все предусмотрено и расчислено премудростью Божией с величайшей точностью. Мы читаем у апостола Павла, что люди, коим последним достанется жить на земле, не умрут, а живые изменятся (1 Кор. 15; 52) чудесным образом при всеобщем воскресении мертвых. Почему не будет дано им умереть и не будет ждать их смерти, чтобы начать всеобщее воскресение? Потому, что незачем будет медлить: все, имевшие прийти на свет, уже пришли; все пришедшие имели уже время сделать свое дело; потому Победитель смерти тотчас вступит во все права над ней, низринет и упразднит ее, как ни к чему не нужную.

Если же, братие, смерть есть дань, которую люди неприметно, но тем не менее, как мы видели, действительно приносят настоящему продолжению рода своего на земле, искупая ею в то же время собственное свое земное бытие: то кто после этого откажется платить сию дань?

"Чувствую, — скажешь, — справедливость и необходимость сей дани; но не хотелось бы покупать земного бытия такой дорогой ценой, — платить за жизнь смертью". За то не вознаграждается ли, возлюбленный, дань сия чем-либо другим? Не спасает ли нас смерть от какого-либо важного зла? — Вспомни, каковы мы приходим в мир сей! — Все с великой наклонностью к злу, которая, чем более живет, тем сильнее раскрывается в каждом, если не будет истреблена силой благодати Христовой. Что же служит наибольшей преградой злу, гнездящемуся в душе? Не бренность ли естества нашего? — Смерть и прямо пресекает зло во многих видах, и не прямо преграждает пути греху со многих сторон, так что если бы возможно было сложить в одно все добродетели человеческие, то оказалось бы, что большая часть их в человеке одолжена своим началом памяти о смерти. — Но вообразим, чтоб гроб престал являться пред глаза людей, что тело наше сделалось бессмертным и все уверились, что им жить на земле вечно. Как многое у многих переменится тотчас, и все в худшую сторону! Сколько вдруг явится замыслов! Как разгорятся страсти! Все примет размер великий и вместе ужасный. Самолюбию не будет конца, притеснениям и гордости не будет конца, сладострастию и роскоши не будет конца. Все злое сделается бессмертным; одна добродетель явится кратковечной и ляжет в гроб. — Представляя все это, нельзя не почитать за великое благодеяние премудрой любви Божией, что она не снимает с нас уз бренности до тех пор, пока дух наш не сделается способным пользоваться свободой бессмертия. Конечно, это лишение, но лишение благодетельное, происходящее от любви в лишающем, от необходимости в лишаемом: и чувствуя это, мы сами должны бы бежать от древа жизни, хотя бы оно было пред очами нашими, и никакой херувим не стерег его от нас.

"По крайней мере, освобождать бы от необходимости умирать тех, кои, при помощи благодати Божией, в продолжение жизни своей, очистили себя от всякие скверны плоти и духа". Но, есть ли такие люди, кои были бы совершенно чисты и не заключали бы в себе ничего греховного, и потому смертного? Если послушать их самих (а кого лучше и услышать в сем случае?), то они говорят другое, признают себя "не у достигшими" (Флп. 3; 13), имеющими нужду в очищении. И кто знает, не служит ли смерть у святых Божиих именно к очищению того, что не могло быть очищено духом, — к последнему уничтожению древнего яда змииного? Впрочем святые Божий получают и в сем случае все должное: смерть, страшная и горькая для нас, для них бывает вовсе не такова: почему многие из них и призывали ее, как друга и освободителя от уз.

Еще не подумал бы кто, что время, протекающее от смерти каждого дня всеобщего воскресения, теряется в бездействии. Но кто велит так думать? — Теряется ли время у святых, когда они духом своим, подобно духам бесплотным, выну славословят на небеси Господа, молятся за земных братий своих, и даже нисходят нередко на землю для оказания помощи? Теряется ли время у тех, кои хотя отошли от сего мира неочищенными, но с верой в заслуги Искупителя и твердым намерением начать жизнь свято, когда они верой усвояют там себе молитвы, возносимые за них Церковью? — Теряется время разве для тех, кои еще более теряли бы оное, если бы продолжали жить на земле, — для грешников, ожесточенных во зле. Но и для таких смерть есть приобретение: будучи обнажены от плоти, которой всю жизнь служили, как идолу, они не могут совершать многих грехов, и потому в день воскресения и суда примут меньшую степень наказания.

Таким образом, братие, с какой стороны ни смотреть на смерть телесную, она представляется хотя злом, но таким, которое после падения человеческого, при нынешнем порядке (или точнее сказать, беспорядке) вещей, необходимо и полезно. По сей-то причине смерть и не уничтожена тотчас по Воскресении Господа, а оставлена до конца мира, как средство к окончательному очищению чувственной природы нашей от греха через разрешения ее на составные части, и вместе как грозный призрак для благодетельного устрашения слишком резвых детей и для удаления их через то от вредных и безумных забав.

"Но в чем же сила смерти Христовой, если мы все продолжаем умирать по-прежнему?" В том, что мы все некогда, подобно нашему Спасителю, восстанем из гробов. Без принятия Спасителем плоти нашей, без смерти Его за нас на кресте, смерть, нас постигшая в Адаме, была бы смертью вечной: низходя в землю, мы никогда не вышли бы из земли, к истинной жизни, а сходили бы через всю вечность все ниже и ниже, по беспредельной глубине ада; а теперь мы сходим по лестнице смерти и тления для того, чтобы, прошед ею, выйти — на небо. В чем главное торжество наше над смертью? В том, что она разрушена смертью же Христовой, — в том, что мы и умирая, не умираем навсегда, — умираем для воскресения. Смерть теперь есть такой яд, который, будучи перетворен на Кресте Кровью Христовой, сделался врачевством против себя самого.

Памятуя все эти истины, непреложность коих видна всякому, перестанем, братие, взирать на гроб очами людей, "не имущих упования" (1 Сол. 4; 14), познаем любовь Божию к нам в самой смерти нашей. Воскресший Господь так много сделал для нас, что, без сомнения, оказал бы и сие благодеяние, чтобы тотчас уничтожить смерть, если бы это было полезно для нас. Но настоящий порядок вещей на земле таков, что даже Он Сам, по воскресении Своем, не мог остаться на земле, а вознесся до времени на небо. Тем более нам без Него неприлично остаться в сей юдоли слез навсегда. Лучше, во всяком отношении лучше, идти к Нему — на небо, и там, вместе с Ним, ожидать, пока земля соделается способной быть небом. Аминь.

Слово в Пяток Светлой Седмицы

Иисус же, паки возопив гласом велиим, испусти дух. И се, завеса церковная раздра-ся на двое, с вышняго края до нижняго: и земля потрясеся: и камение распадеся: и гроби отверзошася, и многа телеса усопших святых восташа: и изшедше из, гроб, по воскресении Его, внидоша во святый град и явишася мнозем

(Мф. 27; 50–53).

Иисус же, паки возопив гласом велиим, испусти дух. И се, завеса церковная раздра-ся на двое, с вышняго края до нижняго: и земля потрясеся: и камение распадеся: и гроби отверзошася, и многа телеса усопших святых восташа: и изшедше из, гроб, по воскресении Его, внидоша во святый град и явишася мнозем

Когда какой-либо победоносный царь, по совершении великого и общеполезного подвига, входит с торжеством в город, им освобожденный, то обыкновенно взоры всех бывают устремлены сначала на него одного, хотя бы он был окружен многими и значительными лицами: его одного видят, об нем одном говорят, он один все для всех. — Но когда взор насытится зрением лица, всеми любимого и для всех священного, то начинают замечать и другие лица, окружающие победителя, которые участвовали в его подвиге, или служат знаком и плодом его победы. Подобное этому можно сказать и о нас. Мы торжествуем величайшую победу, величайший подвиг, более коего не было и не будет, благотворные следствия которого неисчислимы и простираются не только на весь род человеческий, но и на весь мир, не на годы и веки, а на всю вечность. Удивительно ли, что мысль наша вся останавливалась на великом Виновнике нашего торжества и нашего блаженства; что мы Его единого созерцали, Его единого воспевали и славили, о Нем едином радовались и беседовали? Такого лица, такого предмета станет не на одну седмицу, а на всю жизнь, на всю вечность.

Но сия же слава и торжество сего же Победителя ада и смерти, требуют обратить некоторое внимание и на прочие необыкновенные лица, окружающие Его во время Воскресения, как на соучастников Его торжества, и как на плод Его победы. Внимание к ним не только не уменьшит внимание к Виновнику торжества, но еще более усугубит и возвысит оное: ибо все, что в сих лицах есть радостного, великого и славного, все от Него проистекает и к Нему обращено всецело.

Итак, приблизимся благоговейно мыслью к светлому сонму праведников, воскресших с Господом, и рассмотрим: 1) кто они и когда воскресли? 2) кому являлись и для чего? 3) куда отошли, по явлении своем, и что произошло с ними после? 4) в какой связи их воскресение с Воскресением Господа — и со всеобщим будущим воскресением мертвых?

Кто воскресшие? Святые, - ответствует евангелист, а какие именно — не сказывает. Между прочим, конечно, и потому, что имена их не могли придать ничего к их воскресению. Воскрес тот или другой праведник — все равно; сила не в имени воскресшего, а в воскресении, в чуде. Если впрочем судить по приличию, коего не чуждаются и чудеса, то всего ближе было воскреснуть тем, кои преимущественно соединены по плоти с Воскресшим Господом, как Авраам, Давид; или яснее других предсказали Его смерть и воскресение, как Исайя, Иезекииль, Даниил; или явственнее предызобразили эти события своей жизнью, как Иов и Иона. Если судить по нужде — быть скорее узнанными от тех, кому воскресшие являлись по воскресении, то, кажется, надлежало воскреснуть недавно почившим, каковы были Иоанн Креститель, Симеон, Анна, Иосиф и многие другие. А может быть, все эти соображения, как низшего порядка, не имели в сем случае силы, а воздействовало одно высшее соображение: — воскресли те, в коих, по внутреннему их человеку, наиболее отразилась сила смерти и Воскресения Господа, то есть праведники совершеннейшие, хотя к числу их могли принадлежать и те, коим приличествовало воскреснуть по другим отношениям, нами указанным. — Как бы то ни было, только сонм воскресших был не мал: многа телеса усопших святых восташа! — Торжественная свита такого Победителя и Царя каков Сын Божий, не могла быть скудна и малочисленна.

Но моя мысль при сем невольно останавливается на одном выражении евангелиста о воскресении святых; телеса усопших святых восташа, - говорит он. Почему не говорит: святые востали, или воскресли; а телеса их восташа и изшедше из гроб; как бы сии телеса уже давно лежали во гробах, готовые к восстанию и исшествию? — Такие выражения весьма прилично можно бы употребить о воскресении телес угодников Божиих, нетленно в нашем граде почивающих. Но мы нисколько не видим из истории Церкви ветхозаветной, чтобы в ней были какие-либо нетленные телеса усопших святых. Откуда же взялись в Иерусалиме телеса, кои, по свидетельству евангелиста, восташа и изшедше из гроб в час смерти Господа? — Можно отвечать различно; а мне кажется это знаком, что в гробах усопших уже находятся таинственным образом начатки тех нетленных телес, в кои имеют облещися души в последний день; подобно как в продолжение зимы уже находятся в семенах, посеянных осенью, телеса будущих летних растений; так что, если бы каким-либо чудом, воссияло среди зимы летнее солнце, то они вышли бы из своих гробниц и явились взору всех.

Когда именно восташа телеса усопших святых, и когда внидоша во святый град, иявишася мнозем? - Восстали тотчас по смерти Господа на Кресте. Ибо когда, Иисус возопив гласом велиим, испусти дух; и когда вследствие сего — завеса церковная раздрася, земля потрясеся, камение распадеся: — в то же время, по свидетельству евангелиста, и гроби отверзошася, и многа телеса усопших святых восташа. Но изшествие из гробов, вшествие во святой град и явление многим, по указанию евангелиста, последовало не вдруг по смерти Господа, а после, по Его преславном Воскресении. Здесь опять не без тайны. Смерть Господа представляется как бы великим ударом громовым, который раздался по всему миру, привел в сотрясение всю землю, сокрушил твердыни адовы и пробудил почивавшие в сердце земли телеса святых: — и вот они востали, разрешились от уз смерти; но всю полноту обновленной жизни восприяли не прежде, как по воскресении и от Воскресения Господа, да будет Он, — по выражению апостола, — во всех… первенствуя (Кол. 1; 18).

Кому явились воскресшие святые? Мнозем, — ответствует евангелист, — а кому именно, — опять не указывает: может быть, именно потому, что число удостоившихся явления было очень велико, а имена их — не так примечательны. В самом деле, не видно, что воставшие святые являлись, например, апостолам. Много ли бы для них значило сие явление, когда они несколько раз имели счастье видеть самого воскресшего Учителя своего? — Подобное, кажется, должно сказать и о всех прочих удостоившихся видеть Самого Господа по Его Воскресении. Воскресшие святые, вероятно, должны были явлением своим заменить Его явление: посему, кому являлся Он Сам, тому не являлись уже они. И Он Сам являлся многим, ибо в последний раз явился, — по свидетельству Павла, — более пяти сот братиям (1 Кор. 15; 6); но воскресшие праведники, может быть, являлись еще множайшим из последователей Господа; так что все, имевшие нужду в скорейшем свидетельстве о Воскресении Его, прияли оное от воскресших с Ним. А может быть, удостоились сего свидетельства и некоторые из неверовавших дотоле в Господа, но имевших в душе расположенность к вере; подобно тому, как еще высшая милость оказана потом, — в особенном, чрезвычайном виде, — Савлу.

Явление воскресших праведников, по самому существу своему, было самым сильным свидетельством истины Воскресения Иисуса Христа и Его Божественного достоинства. Когда воскресший, явясь кому-либо, говорил: "я воскрес силой Иисуса распятого и воскресшего; веруй в Него так же несомненно, как несомненно видишь теперь меня", — то всем сомнениям надлежало исчезнуть, всем возражениям пасть самим собой.

"Что последовало с воскресшими праведниками, по окончании их явления многим?" В разрешение этого вопроса ни евангелист, ни церковная история не говорят ни слова. Но самое молчание дееписаний дает знать, что явившиеся праведники не остались на пребывание в Иерусалиме не только между неверующими, но и между теми, которым являлись. Как бы они начали жить на земле? Земля, явно, была не по них; равно как и они не по земле. Куда же отошли они? Ужели во гробы, из коих вышли? Это было бы несообразно с их воскресением. Если Лазарь, воскрешенный, умер снова, по прошествии известного времени; то должно помнить, что Лазарь воскрес с прежним телом, то есть с обыкновенным человеческим телом; а святые, воскрешенные смертью Господа, воскресли в теле обновленном, таком, каковы будут телеса всех святых по всеобщем воскресении, или близком к тому. С таким телом как опять разлучаться душе? Такому телу как входить снова во гроб и для чего? Посему-то святые отцы издревле полагали благочестно, что воскресшие святые не умирали уже снова, а сопровождали невидимо Господа на небо, при Его вознесении, составив из себя вокруг Его начатки обновленного человечества, к которому потом присоединилась в свое время Матерь Божия, взятая с телом на небо, и, может быть, присоединяются по временам другие святые.

Обратимся к последнему вопросу: в какой связи это воскресение святых с Воскресением Самого Господа? — Во внешней ли только, по действию всемогущества Божия, которое воззвало к жизни святых в минуту смерти Всесвятого, дабы дать свидетельство о Его невинности и Божественном достоинстве? Или и в связи внутренней, как действие, выходящее из своей причины непосредственно, как эхо после звука громового? Если бы не было внутренней, непосредственной связи смерти Господа с восстанием святых; то ему не надлежало бы, кажется, и происходить в это время, дабы не быть преждевременным: ибо явление их многим во святом граде имело последовать не прежде Воскресения Господня; посему тогда же, а не прежде, надлежало бы произойти их воскресению, дабы таким образом избежать промежутка времени, в противном случае вовсе ненужного. Между тем, хотя время свидетельствовать о Воскресшем еще не наступило, а святые воскресают; и это происходит именно в ту самую минуту, когда Господь предает на Кресте Свой дух Отцу. Как после сего не подумать, что они востают именно от всесильного дуновения сего животворящего Духа? Посему-то мы и уподобили смерть Господа такому великому удару, который сотряс весь мир, и возбудил, по выражению Церкви, мертвые от века. Возбуждены все, но действие не во всех произошло равное, — смотря по различию почивавших. Для большей части оно ограничилось тем, что почившие, пробудясь от сна смертного, могли за Победителем смерти, по Его сошествии во ад, выйти в след Его своими душами из ада. А другие, кои спали тонее и легче, по возбуждении своем, столько прияли в себя живоносной силы от Воскресшего Господа, что не только вышли душой из ада, но восхитили с собой и самые свои телеса из гробов, и, облекшись ими, могли, в благодарность, послужить, своим явлением для многих, Воскресшему, а потом, в награду, вознестись в след Его на небо. — В сем смысле еще святой Игнатий Богоносец называл настоящее воскресение святых продолжением и дополнением Воскресения Господня.

Судите теперь сами, уменьшается ли от взора, обращенного на воскресших святых, внимание к Воскресшему Господу? Напротив! Все, что есть светлого и радостного в их лице, — все это от лица Его — Победителя смерти и ада! Не преставайте же, братие, углубляться благоговейной мыслью во все обстоятельства Воскресения Господа: в них неисчерпаемое сокровище поучительных мыслей и святых чувствований. Для того Святая Церковь и продолжила празднование Воскресения Христова на четыредесять дней, дабы дать нам время обозреть в сем преславном событии все. Для сего и мы избрали предметом настоящего собеседования такое событие в истории Воскресения Господня, которое редко и мало обращает на себя внимание, — дабы дать нам некий пример того, как всякое обстоятельство в Воскресении Господа может быть источником благоговейного размышления и занимать вас в свободные часы дома.

Для сего обратимся еще раз к лику воскресших святых. — Чему поучает он нас воскресением своим? Тому, «во-первых, что источник жизни для всех нас смертных и подверженных тлению, один — Господь наш Иисус Христос; — тому, во-вторых, что источник сей, хотя равно открыт для всех, но почерпают из него, более или менее, смотря по тому, как соделывают себя способными к тому чистотой своей веры и жизни, своей души и сердца. В самом деле, в час смерти Господа отверзлись, по свидетельству евангелиста, гробы не одних праведников; но почему в это время вышли из гробов телеса токмо одних святых? Потому, что они одни в это время были способны к тому. При сем случае произошло нечто подобное тому, что бывает иногда в видимой природе, когда теплота разогреет воздух и проникнет землю, особенно богатые жизненностью растения, даже среди зимы, возбуждаются от бездействия, дают отпрыски и листья.

Имея в виду все сие и любя всем сердцем жизнь, будем любить всем же сердцем и единственного Источника жизни, Господа Иисуса, — любить не словом и языком, а делом и истиной, — слушая слово Его, исполняя заповеди Его, подражая примеру Его, соединяясь с Ним духом и телом посредством святых таинств. Если будем стараться жить и действовать таким образом, — очищая и истребляя в себе через покаяние все, что может привходить в нашу жизнь и наше сердце нечистого от мира и плоти: то, когда и наши гробы отверзутся, наши телеса из них изыдут прославленные, и внидут во святый град, Иерусалим небесный, и явятся мнозем, — станут перед лицом всех ангелов и святых, и мы сподобимся жизни вечной на небесах, — еже буди со всеми нами, благодатью Воскресшего! Аминь.

Слово в Пяток Светлой Седмицы, в который празднуется в честь иконы Богоматери "Живоносный Источник"

Христос воскресе!

Настоящая седмица, братие, сама по себе весьма обильна струями благодати, текущей от гроба Христова: посему Церковь ежедневно приглашает нас к новому наслаждению, восклицая: приидите, пиво пием новое! Но вот, под конец светлых дней, когда бы надлежало ожидать умаления потоков благодатных, открывается новый, живоносный источник милосердия и щедрот от лица Матери Воскресшего Господа. Подлинно, среди толиких торжеств в честь Сына подобало быть торжеству и в честь Матери, у Которой на Голгофе, как и у Сына, оружие прошло (Лк. 2; 35), по предзрению Симеона, самое сердце. Торжество Сына все к благу нашему, и торжество Матери все для нас и нашего спасения. Празднество настоящее потому и называется Живоносным Источником, что Пресвятая Дева сообщила некогда одному, близ Константинополя, источнику силу исцелять всякого рода недуги, проливать для всех страждущих жизнь и утешение.

Источник сей находится в одном месте, и действовал с особенной силой в известное время; но благодать и сила Действовавшей не ограничена никаким местом и временем. Где живая вера в Сына Божия, где теплая любовь к Богоматери, там и живые струи благодати, и цельбоносный источник чудес. Посему-то везде и всегда торжествуется то, что происходило особенно в известное время и в известном месте.

Сколько, впрочем, и в нашем Отечестве источников, при коих видимо или открывалась, или доселе открывается благодатная сила и помощь Приснодевы? Можно сказать, что многообразная стихия водная особенно усвоена Ею для ознаменования разнообразных щедрот Ее ко всем страждущим и обремененным. Посему и наше Отечество празднует ныне не чуждый праздник, а по случаю чуждого (хотя и он во многих отношениях не чуждый), воспоминает и торжествует множество собственных радостных событий. Особенно же для сей обители настоящее празднество не есть чуждое: ибо чудотворный лик Богоматери (икона "Братская", так названа от имени обители, в коей она находится), украшающий сей храм, явил в первый раз чудодейственную силу свою, как повествуют, на струях речных, приплыв ко граду сему для спасения в то время, как враги имени Христова хотели его употребить для переправы на другой берег в погибель православному народу российскому.

Но как почерпать из источника чудес? Древний Израиль пил некогда из чудесного источника в пустыне, между тем многие из пивших не только не получили особенной благодати, но и понесли тяжкое наказание за свое неразумие. То же может быть и ныне. Как же, говорю, достойно пользоваться благодатью, текущей от гроба Христова за молитвами Пре-благословенныя? — Святая Церковь весьма сильно и явственно указует сие, когда настоящее празднество называет то Живоносным, то Живо-приемным источником. Чтобы источник благодати был живоносен, для сего необходимо, чтобы он был живоприемен; для кого он не живоприе-мен, для того и не живоносен.

Для кого же он живоприемен? — Для тех, кои приемлют воду благодати с живой верой, а не с сомнениями о ее действительности, не с вопросами о том, как, например, вода освященная может действовать на душу? Для тех, кои почерпают из Живоносного Источника именно с той целью, чтобы ожить духом, исправить свое сердце и совесть, утолить вечную жажду своего существа. Для тех, кои, приемля благодать Божию молитвами Приснодевы, не сокрывают оной под спудом, но обращают в жизнь для себя и других, постоянно выражая ее в благих действиях. А кто почерпает из живоносного источника без веры и благочестивого чувства, — не для утоления жажды духа, не для очищения совести, а для земных целей, для достижения каких-либо временных выгод, кто пьет воду благодати, но не являет в своей жизни плодов благодатных, — для того живоносный источник не живоприемен, а потому и не живоносен.

Нужно ли ближайшее и подробнейшее указание на то, как пользоваться достойно благодатью из живоносного источника Матери Божией? Указание сие будет, можно сказать, у всех нас пред очами. В сем граде уготовляются цельбоносные воды для недугов телесных: как обыкновенно приступают к употреблению сих вод, и как ведут себя во время употребления и после? — Во-первых, тщательно осматривают (и самци через врачей) свою болезнь; во-вторых, требуют совета, как, сколько и когда употреблять цельбоносное питие; во время употребления воздерживаются от различного рода яств и от всех сильных движений душевных: гневливые бывают кротки, гордые смиренны, скупые щедры и, оставив врачевание, долго еще держатся особенного, строгого образа жизни, чтобы не ослабить действия вод, не дать случая возвратиться болезни.

Будем, братие, поступать таким же образом и при употреблении вод благодати: окажем хотя половину того внимания и усердия к душе нашей среди ее недугов, какое мы всегда оказываем нашему телу при его немощах. И во-первых, обратим как можно более внимания на состояние души нашей: вникнем со всем беспристрастием в наше сердце и его наклонности; рассмотрим, при свете слова Божия, все поведение и все отношения наши, дабы видеть, что в нас повреждено и что цело, в чем излишество и в чем недостаток, где опасность и вред, и где спасение. Начнем с такового познания самих себя и своей бедности: ибо его-то и недостает нам первее всего. Нощию погибнет Моавитская земля (Ис. 15; 1), взывал некогда пророк, желая показать внезапность пагубы и крайнюю безпечность погибающих. То же можно сказать и о нас: мы погибаем, вовсе не думая об опасности, не зная, как и от чего погибаем: и это потому, что небрежем о состоянии своей души, никогда не смотримся в зеркало совести, не знаем и не желаем знать, есть ли хотя сколько-нибудь духовной жизни в нашем сердце. Посему для спасения нашего первее всего требуется обратить внимание на себя и на свою жизнь. Сделав сие, мы не можем не увидеть, что в нас крайне много худого и богопротивного, что душа и совесть наша покрыта язвами: а узнав сие, мы невольно придем в ужас, и будем искать средств к очищению и исцелению своему.

Во-вторых, не устыдимся, братие, явиться к духовным врачам за советом и помощью. Мы сами многое можем и должны делать для спасения своего, но многого, необходимого, не можем сделать сами, и потому должны принимать от тех, кои самим Богом поставлены для врачевания душ наших. Уже много значат для нас благие наставления из уст пастыря Церкви, который видел и видит многих грешников, знает свойство душевных болезней, врачевал их не раз и в разных видах. Но еще более значит то благодать, которую пастыри Церкви могут низводить на кающихся грешников тот елей и те обязания, кои составлены для ран душевных рукой самого небесного Врача, а их руками токмо прилагаются к нашим язвам. Ибо не должно обольщать себя, братие: греховное повреждение наше, как бы ни казалось нам малым, всегда таково, что совершенного исцеления никак нельзя ожидать от собственных наших усилий и средств человеческих: для сего необходима всевосставляющая сила благодати Божией; но струи сей благодати, хотя-текут на весь род человеческий, но текут наипаче в известном месте — у престола благодати, в Церкви Христовой, и текут, так сказать, через известные трубы, — через таинства церковные, кои преподаются токмо служителями таинств.

Наконец, при употреблении средств благодатных надобно быть постоянными и терпеливыми. Застарелые недуги требуют необходимого продолжительного врачевания: а что может быть старее нашей душевной болезни, нашей наклонности ко греху? С нею мы выходим из утробы матерней; в ней проводим лета младенчества; с нею юношествуем и мужаем: удивительно ли, если яд греха, проникнув нашу природу, не вдруг уступает самым сильным средствам? Если бы мы были существа, лишенные свободы, то исправление наше могло бы совершаться скоро и в определенное время: но при свободе нашей, при ее уклонениях и невер-ностях, самая благодать должна действовать постепенно и неприметно. Памятуя сие, не будем унывать духом, если в борьбе нашей со грехом не всегда будем выходить победителями, если собственное сердце наше будет изменять нам и оставаться по временам втайне на стороне порока, далее тогда, как ум и воля будут заключены в законе Божием. Довольно для нашего успокоения, что Сам Бог всемогущий обещает нам исцеление; у Него не изнеможет никакой глагол (Лк. 1; 37); Его обетования суть ей и… аминь (2 Кор. 1; 20). Богом, — должен говорить каждый из нас, подобно Давиду, — Богом моим прейду стену! (Пс. 17; 30). Аминь.

Слово в Пяток Светлой Седмицы, по совершении в академической церкви литургии на языке греческом

Аще языком кто глаголет, по двема, или множае по трием, и по части: и един да сказует (1 Кор. 14; 27)

Апостольские слова сии весьма редко слышатся во храме, и не знаю, провозглашались ли когда-либо с церковной кафедры в заглавии собеседования, но в настоящем случае они сами собой приходят на мысль и требуют быть повторенными в услышание всех. Вы сами увидите сие, братие, когда припомните, по какому случаю произнесены они апостолом.

Церковь Коринфская, как и все Церкви Апостольские, изобиловала чудесным даром языков, так что многие, не учась, говорили, по вдохновению свыше, на разных языках. Как ни важен был дар сей для тогдашних времен, когда христианству надлежало распространяться по всему миру, а людей сведущих в иноземных языках среди христиан почти не было, но вскоре подвергся неудобствам. Некоторые из обладающих даром языков, в благочестивых собраниях вдруг начинали говорить на многих языках. Хотя они говорили о святых предметах и с благой целью — некоторые, может быть, по внутреннему побуждению от обладаемого и обладающего ими дара; но поелику речь их была непонятной для прочей части собрания, то и не могла производить назидания. Оставалось одно общее назидание; то есть, какое можно иметь, видя в подобном себе человеке чрезвычайное действие всемогущества Божия.

Учитель языков, Павел, услышав о таком положении дела в Церкви Коринфской, почел за долг вразумить членов ее и дать им правило, как поступать в подобных случаях. Для сего он заповедует, во-первых, чтобы обладающие даром языков не говорили все вдруг иноземными языками, дабы не происходило замешательства. Аще языком кто глаголет, по днема, или множае по трием, да глаголет. Во-вторых, апостол требовал, чтобы с даром языков постоянно был соединяем дар сказания, или истолкования языков, дабы произносимое на иноземных языках, становясь через истолкование понятным, могло приносить назидание: и един да сказует. В противном случае, то есть, если нет истолкователя, дар языков, по апостолу, и не должен быть употребляем. Аще ли не будет сказатель, да молчит в Церкви (обладающий даром языков): себе же да глаголет и Богови (1 Кор. 14; 28).

Как ни мала, братие, наша Церковь в сравнении с Церковью Коринфской, но настоящее собрание наше видимо подходит под правило апостольское. И у нас богослужение совершено ныне на языке, неизвестном для многих, здесь присутствующих; посему и нашему собранию нужен сказатель, или истолкователь.

Что же истолковывать? — В Церкви Коринфской на языках произносились тайны: а мы, хотя на неизвестном для многих языке, произносили всем известное. Литургия наша, благодаря усердию к храмам Божиим, так известна каждому христианину, что на каком бы языке ни совершалась она, каждый, по тому, что видит, уже понимает, что делается. Итак с сей стороны нет нужды в истолкователе: он мог быть нужен для неверных, если бы они были здесь, а не для верных, из коих каждый сам может быть в сем отношении истолкователем и для себя и для других. Что же требует пояснения в настоящем случае? — Мне кажется, самый случай, — то, почему и для чего совершается нами святая литургия на языке, нам не природном. — Не имея дара сердцеведения, можно угадать, что сей вопрос приходил на ум многим в продолжение настоящего богослужения: его-то должны мы разрешить теперь.

Да будет же известно, братие, что совершение литургии на языке греческом и в другие дни может быть назидательно для сына Церкви Российской — потому, что оно возбуждает много воспоминаний поучительных и ожиданий утешительных. Но особенно совершение сей литургии прилично в настоящее время и в настоящем месте. - Раскроем каждую мысль порознь.

Литургия греческая, сказал я, пробуждает естественно в уме много воспоминаний, благотворных для духа и сердца. И, во-первых, она необходимо приводит на память начало нашей веры. Ибо на каком языке возвещена была всему миру наша вера? Преимущественно на языке греческом. — На каком языке написано Евангелие и весь Новый Завет? На языке греческом. Слыша язык сей во храме, невольно воображаешь, как Павел беседует в ареопаге афинском с философами о воскресении (Деян. 17; 31); как Иоанн пишет: В начале бе Слово, и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово (Ин. 1; 1); как святой Лука благовествует: яко воистинну воста Господь (Лк. 24; 34).

Много веков протекло с тех пор, как совершилось все сие; множество народов озарено светом, воссиявшим из гроба Иисусова; небо и земля засвидетельствовали, что Воскресшему точно дана всякая власть на небе и на земле (Мф. 28; 18). Но, братие, все сие не принесет нам нам пользы, если мы сами с воскресшим Господом не воскреснем в духе: если не предадим Ему власти над всем существом нашим; не будем водиться Его Пресвятым Духом и ходить в обновлении жизни, от Него принятой. Посему воспоминая, по случаю настоящего богослужения, начало веры нашей в мире, не преминем вникнуть мыслью в собственное сердце, дабы видеть, началась ли сия святая вера и внутрь нас, и так ли твердо стоит, так ли победоносно возрастает, и так ли плодоносна в нас, как в целом мире? — Ибо что пользы, если святая вера наша распространится во всем мире, а в нас иссякнет; если все воскреснет со Христом, а мы останемся мертвы?

Во-вторых, литургия греческая, совершаемая в наших храмах, не может сыну Церкви Российской не привести на память начала веры христианской в нашем Отечестве. Ибо многие народы обращены в христианство проповедниками Церкви Западной; а к нам, по премудрому устроению Промысла, святая вера пришла из православной Греции, и сначала литургия у нас, по всей вероятности, совершаема была нередко на языке греческом. Воспоминание, которое, при надлежащем внимании к происшедшему, должно исполнить душу нашу чувством живейшей благодарности к Промыслу Божию. Поздно пришли мы на пир веры, но призваны еще тогда, как он был вселенским, когда еще не было разделения Церквей, ныне существующего. Посему Церковь наша справедливо может именовать себя дочерью Церкви Вселенской: титло во многих отношениях драгоценное! С другой стороны, как близки мы были к тому, чтобы увлечься потоком нововведений, который начинал уже наводнять тогда весь Запад! И однако он протек мимо нашего Отечества, и мы напоены струями чистыми. Можно ли не благодарить за сие Промысл? А можно возблагодарить истинно токмо теплой любовью к вере православной, а наипаче строгой жизнью по вере православной. Тьма язычества давно прогнана с лица земли русской: да исчезнет она и из ума нашего! Идолы давно пали в нашем Отечестве: да не остаются они и в наших сердцах! Иначе Отечество будет живым вертоградом Христовым; а мы в сем вертограде останемся сухими и мертвыми ветвями.

В-третьих, совершение литургии на языке греческом должно, по необходимости, привести на" память начало самой литургии и ее богомудрых составителей. Как древне и свято сие начало! Как велики и богоблагодатны те люди, кои составили литургию! При одном имени их уже исполняешься благоговением. Ибо, кто выше Василия Великого по уму и высоте чувств? Кто чище и разительнее Златоуста по слову? Кто крепче и лучше их по вере, любви, самоотвержению и всем добродетелям христианским? Такие люди, если бы и сами составили литургию, то составили бы наилучшим образом. Между тем они действовали в сем случае не столько силами своего ума, сколько благодатью Духа Святаго. Предание прямо утверждает, что Василий Великий дал настоящий вид своей литургии вследствие откровения, ему данного, и в первый раз совершил ее без приготовления, теми словами, кои внушены ему свыше. А святитель Златоуст, как известно, был только сократителем литургии Василиевой: посему нашу литургию можно назвать истинно боговдохновенной.

Будете ли, братие, дивиться и после сего, что мы восхотели освятить наши уста, а ваш слух самыми боговнушительными словами? — Воскресив на некоторое время в сем храме язык Василия и Златоуста? — О, если бы вместе с словами воскрес в нас и их дух веры и любви, чистоты и истины, смирения и терпения! — По крайней мере, мы веруем, что они духом своим недалеко теперь от нас и молитвами своими одушевляли их собственные слова, выходившие из наших слабых уст.

В-четвертых, совершение греческой литургии должно привести на память союз нашей Церкви с Церквами Восточными. Союз сей всегда так важен и благотворен для веры и нравов, что возобновлять его в памяти, оживлять в обрядах и священнодействиях, есть долг священный; тем паче в наши времена нужно всеми способами скреплять союз сих великих Церквей: ибо какой характер наших времен в отношении к вере? С одной стороны, неверие хотело бы попрать всякую веру, как нечто маловажное; с другой — суеверие, оставляя веру истинную, устремляется к ложной, именуя ее старой и правой верой. В таковых обстоятельствах литургия греческая, совершенная в русском храме, есть разительное обличение и для неверия и для суеверия. Первое должно почувствовать, если не уважение, то страх от той веры, которая исповедуется целыми странами и народами; а суеверие должно прийти в стыд и смущение, видя, что древняя литургия греческая ни в чем не разнится от нашей, и что, следовательно, нет причин подозревать Церковь в искажении веры, и оставляя храмы Божий, ходить за православием в дебри и скиты.

Наконец, совершение литургии на языке иноземном, вместо природного, должно напомнить каждому о той важной истине, что всем нам должно будет некогда оставить свой частный, природный, земной язык и начать говорить языком новым, всеобщим, небесным. Так, братие, придет время, когда мы должны будем вступить в нерукотворенную скинию на небесах, которой художник и содетель не человек, а Бог, коея Первосвященник есть Сам Господь и Спаситель наш, и где будет совершаться вечная литургия по великому чину Иисусову. Посему, братие, надобно внимательно смотреть за собой, чтобы нам и при сей великой и Божественной литургии не оказаться некогда незнающими того пренебесного языка, на коем она имеет совершаться. Здесь, на земле, можно с душевной пользой слушать богослужение на языке неизвестном; а там — на небе, кто не разумеет язык храма, тот не будет и во храме, — останется во тьме кромешной. Памятуя сие, заблаговременно должно приучать себя к языку небесному.

Какой же это язык, и кто его наставник? — Язык сей, братие, теперь на земле, состоит не из слов определенных, а из мыслей, желаний и чувств святых, кои там сами собой найдут сродные себе и небу слова и выражения. Учитель сего языка веры и любви есть Сам Дух Святый, Который и доселе нисходит на всякого истинного христианина, подобно как нисшел некогда на апостолов, и, влагая в сердце его новые мысли и чувства, сим самым предрасполагает его к новому языку. А средство главное к изучению небесного языка есть молитва и старание о чистоте совести и жизни. — Кто будет стараться жить на земле так, как живут на небе; тот, пришед на небо, не окажется там чужестранцем, не знающим языка небесного.

Столь много различных мыслей и чувств возбуждает, братие, настоящая литургия наша! — Посему-то самому мы, оставив природный язык, и решились совершить ныне богослужение на языке греческом: ныне и здесь, а не в другое время и не в другом месте; ибо праздник Воскресения Христова сам собой напоминает о начале христианства, чудесном даре языков, коим оно распространилось в мире, всеобщем союзе народов и племен во Христе и будущем нашем собрании на небесах, в Церкви Торжествующей; почему Святая Церковь сама издревле обыкла в первый день Пасхи возглашать Евангелие на разных языках, между коими греческий занимает первое место. С другой стороны, воскресшая недавно от трехвековой смерти, Греция православная вполне заслуживает того, чтобы в знамение воскресения ее и братского союза с Церковью Российской, оглашались по временам языком ее своды храмов российских. Здешний храм наш имеет на то особенное право; ибо самое основание святилища наук, устроенного при сем храме, совершено было в присутствии патриархов восточных, кои как нарочно, явились тогда в сем граде, дабы благословить колыбель начинающегося просвещения. Совершая литургию на их языке, мы сим самым приносим некую дань благодарности их священной памяти.

Что касается до вас, теперь питомцы, а вскоре учители веры, то вам, без напоминания, известно, к чему воззывает вас язык Василия и Златоуста, слышимый во храме: он воззывает вас идти по следам их и вести за собой тех, кои будут вверены попечению вашему. По приличию настоящего случая, я ограничусь только приведением вам теперь на память правил, данных великим учителем языков, касательно употребления дара языков, коим многие и из вас, хотя посредством науки, обладают совершенно. Дар сей всегда и везде должен быть употребляем во славу Бо-жию: каковое употребление может быть не в одних храмах; ибо всякое благое дело есть служение Богу, когда совершается в славу Его. Во-вторых, употребление дара языков должно быть всегда соединено с назиданием ближних. Лучше сказать пять слов с назиданием, нежели тьмы слов без назидания (1 Кор. 14; 19). Наконец, обладая даром языков, должно помнить, что сей дар сам по себе не может нисколько спасти нас, и что есть дары гораздо высшие, приобретение коих необходимо для спасения. Это — вера, терпение, кротость, надежда, а паче всего — любовь христианская. Ибо, заключу словами апостола, — аще языки человеческими глаголю и ангельскими, любве же не имам, бых (яко) медь звенящи, или кимвал звяцаяй (1 Кор. 13; 1). Аминь.

Слово в субботу Светлой Седмицы, на литургии

Христос воскресе!

Беседуя с вами в прошедшие дни, мы искали, братие, для вас и для себя, слова назидания; ныне под конец светлых дней, в заключение наших собеседований, мне желалось обрести и для вас и для себя какое-либо слово утешения. Ибо для христианина нужно и назидание духовное, но еще нужнее иногда утешение. В мире скорбни будете (Ин. 16; 33), сказал наш Спаситель; и нет ничего вернее слов сих. Где же скорбящим обретать утешение, как не у престола благодати? Когда и нам преподавать утешение, как не в сии светлые дни?

Ища таким образом слова утешения в слове Божием (ибо мы богаты не своим, а Его богатством), я преходил мыслью по разным местам его, в коих содержатся обетования утешительные. Многие из них останавливали меня, но одно удивило. Я изумился, какое великое и утешительное обетование содержится в нем, и как мало мы все обращаем на него внимания, как мало даже знаем его.

Прежде, нежели объявлю вам эту драгоценную находку, позвольте, братие, узнать от вас, чего бы вы пожелали испросить себе от воскресшего Господа в знак любви Его к вам, если бы это было позволено вам, — испросить здесь, на земле, в этой жизни, не там на небе, где для всех любящих Его уготовано блаженство нескончаемое? Я думаю, что вместо всех даров и знаков любви от Воскресшего, вы пожелали бы иметь возможность увидеть Его хотя раз в жизни, пасть к стопам Его, облить их слезами, принять от Него разрешение грехов, услышать мир и благословение. Многие, думаю, готовы были бы за милость сию отдать самую жизнь.

Возрадуйтеся и возвеселитеся, души, любящие Господа и желающие насладиться лицезрением Его! — Эту, столь драгоценную для вас милость, обещает вам Он Сам. Внемлите!

Имеяй заповеди Моя и соблюдали их, той есть любяй Мя: а любяй Мя, возлюблен будет Отцем Моим: и Аз возлюблю его, и явлюся ему Сам (Ин. 14; 21).

Чтобы точнее и лучше уразуметь силу и смысл сего утешительного обетования, рассмотрим, братие, пристальнее, — кому, когда и для чего дано оно Господом?

Слова сии составляют часть последней прощальной беседы Господа с учениками перед Его страданием. Главной целью сей беседы было преподать ученикам утешение на время разлуки с ними. Для сего Спаситель употребляет разные средства: уверяет их в покровительстве Своего Отца (Ин. 14; 1), обещает им Духа Утешителя (Ин. 14; 16), наконец объявляет, что самая наступающая разлука продлится недолго, и они паки все свидятся с Ним. Не оставлю вас сиры: прииду к вам. Еще мало, и мир кто-му не увидит Мене, вы же увидите Мя: яко Аз живу, и вы живи будете (Ин. 14; 18–19).

На сих словах можно было бы остановиться; ибо о свидании с учениками все сказано. Но, видно, взор Господа в эту минуту от настоящего простерся в будущее; верно, предстали Ему тут все Его последователи, страждущие и обремененные; Он увидел всех нас, все наши печали, скорби и искушения, увидел, что утешение нужно не для одних двенадцати, а для всех; — и уста Его паки разверзлись: имеяй заповеди Моя, - продолжал Он, — и соблюдаяй их, той есть любяй Мя: а любяй Мя, возлюблен будет Отцем Моим: и Аз возлюблю его, и явлюся ему Сам. То есть, как бы так говорил Господь: Я сказал, что Моя разлука с вами окончится свиданием, и что вы все паки увидите Меня; мало сего: Меня увидят, кроме вас, и все любящие Меня, всех мест и времен. Я буду являться каждому истинному последователю Моему, когда найду то нужным для него.

В таких обстоятельствах произнесено, братие, драгоценное обетование Господа, нами рассматриваемое. Если может быть при сем каком-либо недоумении, то одно: не относится ли это обетование о благодатном явлении Его к тем же апостолам, коим обещано свидание, или, по крайней мере, к ближайшим последователям Христовым, а не к нам, столь отдаленным от них и по времени, тем паче, по скудости Добродетелей христианских.

Подлинно, братие, если бы нам самим надлежало решить это сомнение, то мы не осмелились бы решить его в нашу пользу, и никогда не дерзнули бы так твердо обещать вам от лица Господа столь великую милость, каково Его явление. Ибо кто осмелится, скажем словами апостола, Христа свести с неба (Рим. 10; 6), коль скоро Ему не угодно оставить его? — Но теперь мы можем сказать другое: кто осмелится возвести Христа на небо, коль скоро Ему угодно продолжать являться на земле? Ибо теперь мы не можем, никак не можем, сомневаться в том, чтобы обетование Господа о непосредственном явлении Его не относилось ко всем истинным последователям Его, следовательно, и к нам, если будем таковыми.

Эту драгоценную невозможность сомневаться — доставил нам один из апостолов Христовых, Иуда не-Искариотский, и доставил, кажется, сам не думая о том, по внезапному вдохновению свыше. При слушании рассматриваемого нами обетования Господа, и ему показалось, что оно относится к одним апостолам. При такой мысли сердце любвеобильного ученика исполнилось сожалением, что Учитель и Господь хочет ограничить свидание Свое одними ближайшими учениками Своими: и вот — по любви своей, он дерзнул представительствовать за всех нас: Господи, — вопросил он, — и что быстъ, яко нам хощеши явитися, а не мирови? (Ин. 14; 22). То есть, как бы так говорил он Учителю: "разве Ты переменил намерение быть Спасителем всех, и мы одни имеем нужду в Твоем явлении?" Видите ли, братие, что святой апостол, хотя другими словами, говорит то же самое, что сказали бы мы сами, желая знать, может ли относиться обетование и к нам. — Смотрите же теперь, что изречет Господь! О, Он теперь еще щедродательнее! Сомнение ученика в широте любви Его, — объемлет ли она равно всех, — заставило еще более расширить объятия любви. Прежде — Сам обещал Он любящему и исполняющему заповеди Его только Свое собственное явление. Теперь, вызванный вопросом, Он обещает более — явление вместе с Собой и Отца, и не только явление, а и пребывание в том, кто сего удостоится. Отвеща Иисус ирече ему: аще кто любит Мя, слово Мое соблюдет: и Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем, и обитель у него сотворим. Не любяй Мя, словес Моих не соблюдает: и слово, еже слышасте, несть Мое, но пославшего Мя Отца (Ин. 14; 23–24).

После сего ответа, братие, нет места сомнениям: обетование наше! — Каждый из нас может ожидать благодатного явления себе Господа еще в продолжение своей жизни.

О, братие, как не воскликнуть при сем с апостолом: честная нам и великая обетования даровашася! (2 Пет. 1; 4). — И после сего дерзают еще говорить, что христианство много требует! Скажите лучше, что оно стократ более дает, не только на небе, даже на земле. Свидание с Господом в сей жизни не составляет необходимости для спасения: блажени не видевшии, и веровавше (Ин. 20; 29), сказал Сам Он: но поелику лицезрение Господа может составить утешение для скорбящих, ободрение для подвизающихся, то Господь благоволит обещать его, только бы доставить утешение душе, Его любящей и за Него страждущей. Свидание с любящими Его составляет как бы некую святую необходимость для Его собственного сердца.

В самом деле, братие, прислушайтесь, прошу вас, еще к словам Господа, и вы сами, конечно, увидите в них то же, что мне представляется. Имеяй заповеди Моя, и соблюдаяй их, - говорит Он, — той есть любяй Мя: а любяй Мя, возлюблен будет Отцем Моим: и Аз возлюблю его и явлюся ему Сам. Не явно ли, что здесь указуется как бы некая лествица духовная, на которую когда вступишь и будешь идти прямо, то непременно дойдешь до известной цели; а сия цель — явление Господа! Не очевидно ли, что здесь подается как бы некая живая цепь, у коей когда возьмешься за первое кольцо, то приводишь в движение самое последнее, и привлекаешь? "Кто соблюдает заповеди Мои, как бы так говорит Господь, тот не может — за них — не любить Меня; равно, и кто любит Меня, тот не может, по любви ко Мне, не соблюдать заповедей Моих; ибо одно без другого быть не может: ни любовь без добродетели, ни добродетель без любви. А кто любит Меня таким — деятельным — образом, тот не может не быть возлюбен Отцем Моим и Мною: ибо любовь и в людях производит любовь же, тем паче в Боге. А искренно и сильно любящие друг друга не могут долго оставаться без свидания: явлюся ему Сам!

После сего, братие, некоторые из вас, может быть, пожелали бы знать предварительно, каким образом происходит явление Господа любящим Его. Но не нашей духовной скудости поведать вам столь высокие тайны. Для нас довольно быть искренними вестниками прихода Царева: а о свидании с Царем вопрошайте другов и присных дома Царева, кои удостоились уже сея благодати. Читайте между тем жизнеописания святых Бо-жиих человеков; там можете найти, чего желаете. Впрочем, для чего все чуждые опыты и свидетельства? Путь указан, средства у каждого в руках: начни исполнять заповеди и любить Господа, и получишь на самом деле то, о чем теперь хочешь только знать. Только бы не стало дело за тобой, а за Ним не станет! Когда узришь Его, то, верно, не будешь уже спрашивать: как видят Его? Аминь.

Слово в субботу Светлой Седмицы, пред раздаванием артоса

Христос воскресе!

Питав нас со всем изобилием в продолжение настоящей седмицы невещественным хлебом слова Божия и сладких песнопений, Святая Церковь, из снисхождения к слабости нашей, собрала нас ныне для преломления нам и хлеба вещественного. Но, как мир самые духовные вещи привык унижать до плоти и крови, так Церковь самое чувственное возводит до духа. Не напрасно на раздробляемом хлебе видны изображения священных предметов: это самым близоруким в духовном разумении указывает на его духовное значение и важность.

Для чего же он раздробляется ныне? — Раздробление святого хлеба, по ясному указанию самой Церкви в молитве, читаемой при его освящении, совершается ныне в память Воскресения Христова. Почему с памятью воскресения соединилось понятие о хлебе, когда при самом воскресении не было и не могло быть никакого хлеба, — на это есть многие причины. И, во-первых, ветхозаветная Пасха иудейская, учрежденная при исходе израильтян из Египта, и служившая преобразованием нашей Пасхи, соединена была с семидневным вкушением особенного, священного хлеба, называемого опресноками. Надлежало напомнить и христианам, среди Пасхи, о сем вкушении, которое у израильтян заключало много поучительного. Наиболее же благословляется ныне хлеб в память Воскресения Христова потому, что в сказаниях евангелистов не раз видим Воскресшего Господа или вкушающим, или благословляющим вкушение. Так, под вечер того самого дня, в который Он воскрес, Он преломляет хлеб в Эммаусе, и познается в сем преломлении двумя учениками Своими, не узнавшими Его во все продолжение пути с Ним. В вечеру сего же дня, в Иерусалиме, среди учеников Своих, Господь Сам благоволит вкушать рыбу и мед в доказательство того, что они видят пред собой не призрак, а истинного своего Учителя, действительно воскресшего из мертвых. Потом в Галилеи, при море Тивериадском, Воскресший Господь уготовляет чудесно целую трапезу для утружденных всенощным, напрасным ловлением рыбы учеников Своих, и за сей трапезой троекратно дружески истязует любовь Петра вопросом: любищи ли Мя?

Вот столько событий напоминается святым хлебом, ныне раздробляемым. Много в нем тайн! Много совершено над ним молитв! Много заключено в нем благословений!

Итак, христианин, вкушая хлеб сей, приведи себе на память, во-первых, исход израильтян из Египта, и смотри, где ты сам, не в Египте ли доселе, не фараону ли — богу века сего, работаешь? Токмо идеже Дух Господень, ту истинная свобода (2 Кор. 3; 17). Если в тебе нет сего Духа, то ты раб страстей. Если тебя не освободит от рабства греха Сын Божий, то ты вечно останешься рабом. Обратись же к Нему с желанием творить волю Его. Начни поражать, при помощи Божией, врагов своего спасения, как десятью казнями, исполнением десяти заповедей. Когда последней из них: не пожелай (Ис. 20; 16, 17), поразятся самые первенцы Египта — нечистые мысли и желания: то узы греха, тебя гнетущие, разрешатся сами собой, и ты изыдешь в свободу Духа. Но изшед в пустыню самоотвержения, не обращай лица к Египту, подавляй, если бы и открылась, алчбу к мясам египетским — плотским наслаждениям. Довольно с тебя хлеба ангельского, манны небесной — тех наслаждений духа, коими питает Господь верных рабов Своих. — Иначе и на пределах небесного Ханаана могут воздвигнуться гробы похотения - за крастели (Исх. 16; 13. Чис. 11; 33–34) — земных и греховных радостей.

От Пасхи иудейской, христианин, обратись мыслью, при вкушении ныне хлеба, к Пасхе христианской, — размысли, для чего и как был вкушаем, или благословляем Воскресшим Господом хлеб, и поучайся сам вкушать его таким образом.

Двое из учеников Иисусовых не познают своего Господа во все продолжение пути с Ним. Не происходит ли того же, возлюбленный слушатель, и с нами, на пути нашей жизни? — Быть не может, чтобы на сем пути не было с каждым из нас Иисуса; ибо Он обещался пребывать с верующими в Него во вся дни. Но познался ли Он каждому из нас, как должно? Узнали ли мы в Нем своего Спасителя и Господа? Убедились ли совершенно, что нет, ни на земле, ни на небе, другого имени, о коем можно было бы спастися, кроме имени Иисусова (Деян. 4; 12)? Что без Него всякий человек есть враг Божий, есть мертвая розга, годная только на сожжение? — И твой день жизни, возлюбленный брат, или уже преклонился, или преклонится: худо будет достигать запада жизни без небесного Спутника; ужасно проходить сень смертную одному — без Спасителя! Спеши же познать Его, хотя в преломлении хлеба, — по тем чувственным знамениям, в коих Он благоволил являть Свое присутствие в Церкви Своей; старайся чаще причащаться трапезы Господней, которая предлагается всем верующим: преизбыток любви Христовой, в ней открывающийся, согреет твое хладное сердце, и ты начнешь мало-помалу, вкушая, познавать, коль благ Господь (Пс. 33; 9), и сколь близок всем, призывающим Его во истине (Пс. 144; 18).

Пред учениками, в Иерусалиме, вкушает Господь пищу в удостоверение, что они видят перед собой не призрак, а действительное тело своего Учителя. Смотри, возлюбленный, и ты, не призрак ли вся вера тебя, не состоит ли она из одних праздных понятий, не имеющих влияния на твою жизнь; не ограничиваешься ли ты одним образом благочестия, не радя о силе его, о том, чтобы не казаться токмо честным перед людьми, но и быть на самом деле таковым пред Богом, в своей совести? Признак и доказательство истинного христианства, — не созерцания и обилие познаний, не многоглаголание и совопросничество, не очищение внешних сткляниц и блюд, а совлечение ветхого человека с его страстями и похотями, возрождение в духе, хождение по образу Христа и внутренний крест. Если в тебе есть все сие, то Христос воскрес в тебе действительно, и ты можешь предаться всей радости о Воскресении Его: в противном случае, тебе и теперь еще нужны Петровы слезы и мытарево сокрушение.

Есть чему поучиться и на вечери, бывшей на берегу моря Тивериадского. Верховные из апостолов всю ночь трудятся без успеха в ловлении рыб, доколе Сам Спаситель, внезапно явившись, не повелел им снова бросить мрежи. Не думай и ты, кто бы ты ни был, без благословения Божия успеть в деле духовного совершенства. Ты можешь стяжать все блага мира, но без Него не можешь приобрести той драгоценной "жемчужины" (Мф. 13; 46), которая дороже всего мира. Можешь украсить себя несколькими добродетелями, каковыми и украшались многие из язычников, но не можешь, никак не можешь переменить своего злого сердца, исторгнуть из него корень греха. Это выше твоих сил, выше сил всех Ангелов; это дело Его, Его единого. К Нему обращайся за сим, Ему молись о сем. Когда Он затворит в тебе источницы бездны (Быт. 8; 2), хлябии природного зла, тогда ничто не разверзет их. Когда Он отверзет в тебе источник добра — любви к Богу и ближнему, то уже никакая сила ада не заключит его: он будет течь в живот вечный.

Но слышишь ли, возлюбленный брат, какой вопрос предлагается на богоучрежденной вечери Тивериадской? — Любиили ли Мя? Любиши ли Мя? - говорит Господь. Если Петр, раз изменивший, троекратно слышал сей вопрос, то сколько раз он должен оглашать наш с тобой слух? Не будем спешить, однако, отвечать на него языком Петровым; возымеем прежде сердце Петрово: требуются не слова, а дело. Аще кто любит Мя, — говорит Сам Вопрошающий, — слово Мое соблюдет (Ин. 14; 23). Вот признак любви! Имеешь ли его? — Благо тебе, если имеешь: ибо в таком случае ты можещь, еще до смерти, видеть Господа и вечерять с Ним. Аще кто любит Мя, — говорит Он, — слово Мое соблюдет: и Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем, и обитель у него сотворим (Ин. 14; 23).

Воспоминая таким образом, при нынешнем вкушении святого хлеба, все сии Евангельские вечери, можно ли, братие, наконец, забыть и ту блаженную вечерю, которая, хотя не была учреждена воскресшим Спасителем, поелику и не могла бы учреждена на земле, но тем не менее Им обещана всем последователям Его в Царствии Небесном? (Мф. 26; 29). А воспоминая о вечери, ожидающай нас в сем царствии, можем ли не привести себе на память и оную брачную одежду, которая там потребуется от всякого? — Ужасна участь раба, изверженного, по причине недостатка сей одежды, во тьму кромешнюю! — Поспешим же, братие, заранее приобрести драгоценную одежду благих дел, и заранее покрыть и украсить ее заслугами Христовыми, дабы, при первом зове, быть готовыми на брак Агнчий. Поспешим: ибо как на земле, так и на небе, царские двери не всегда отверсты: будет время, когда они затворятся навсегда, и толкущим в них скажется: не вем вас ! (Мф. 25; 12). Аминь.

Слово на всенощном бдении, в Неделю Антипасхи

"Величаем Тя, Живодавче Христе, нас ради во ад сшедшаго, и с Собою вся воскресившаго"

"Величаем Тя, Живодавче Христе, нас ради во ад сшедшаго, и с Собою вся воскресившаго"

Сим величанием Святая Церковь воздает ныне честь Божественному Жениху своему, изшедшему из гроба, яко от чертога. В заключение всех хвалебных песней своих для Него, продолжавшихся целую седмицу, она не нашла ничего славнее для лица Его, как указать наконец на сошествие Его во ад: "во ад сшедшаго!"

Но что это за похвала! — По нашему понятию, сойти во ад, значит подвергнуться состоянию несчастному, не возвыситься, а прийти в уничижение. Ибо как ни представлять себе ад, а нельзя представить его местом света, жизни и радости. Каким же образом нисшествие во ад Воскресшего Спасителя нашего служит знаком Его величайшего прославления?

Ответ на сие содержится в следующих словах той же хвалебной песни: "и с Собою вся воскресившаго". Великая разность — быть низведену во ад, чтоб выйти из него, когда угодно; еще большая разность, сойти во ад самому для того, чтоб извести с собой оттуда всех узников. Спаситель наш сошел во ад Сам, Своим произволением и Своею властью, — сошел для того, чтобы вскоре выйти из ада, — сошел один, чтобы извести оттуда всех: "с Собою вся воскресившаго". Дабы живее представить себе всю торжественность сего события, вообразите, что какой-либо могущественный царь взял приступом враждебный ему город, где в темнице томилось множество пленных, его подданных, кои, претерпевая всякого рода лишения, со дня на день ожидали смерти. По завоевании города, победитель тотчас сам спешит в темницу, объявляет свободу томящимся узникам, и выводит их с собой. Не здесь ли — в этой темнице, будет место особенной радости и веселия? Сам победитель не назовет ли сего действия лучшим плодом своей победы, этой минуты незабвенной для себя на всю жизнь? — И кто решился бы воспевать его подвиги, не вправе ли указать на это сошествие его в темницу, как на один из лучших камней в царственном венце его? — Подобно сему и сошествие во ад было действием самым приятным и самым славным для воскресшего Господа, потому что в нем наиявственнейшим образом обнаружилась и крайняя любовь Его к бедному человечеству, и высочайшее могущество Его над врагом рода человеческого. "Величаем убо, братие, и не престанем величать Живодавца Христа, нас ради во ад сшедшаго, и с Собою вся воскресившаго!"

Но что делать с пытливым разумом нашим, когда он, побуждаемый самой благодарностью, хочет видеть всю глубину бедствий, от коих мы избавлены! — Отчего, вопрошает он при сем случае, отчего ад наполнен был узниками? Почему сии узники подлежали власти князя тьмы? По какой причине никто из них не мог выйти из ада сам? Для чего Сам Спаситель не прежде сошел во ад для их освобождения, как после страдания и смерти Своей? — Вопросы, как сами видите, братие, глубокие и многообъемлющие; почему они и не обыкли предлагаться с сего священного места; но поелику разрешение их всецело клонится к славе возлюбленного Спасителя нашего, к умножению нашей духовной радости; то мы, при руководстве слова Божия и отцов Церкви, не усомнимся сказать нечто на каждый из сих вопросов; — только просим воскрылить мысль вашу верой и любовью к Спасителю.

Отчего ад, до сошествия в него Господа, был наполнен узниками? — Оттого, что души всех усопших, до исполнения тайны искупления на Голгофе, сходили по смерти во ад. Почему сходили во ад, а не отходили на небо? — Потому, что все души человеческие суть души падшие, лишенные первобытного совершенства. Падшему и разбившемуся неестественно идти вверх: он при первом движении стремится вниз, и стремится дотоле, пока не будет остановлен и поддержан кем-либо. То же было и с душами человеческими. Упав в праотце, потом стократ падав и разбиваясь сами в произвольных грехопадениях, они естественно теряли крепость и силу; и потому не могли по смерти возноситься горе, а упадали долу, в круг бытия низшего и худшего, — по выражению Писания, в преиспбдняя земли (Пс. 62; 10). Вместе с сим души усопших не могли не подвергаться некоей злополучной зависимости от врага рода человеческого — диавола. Ибо несчастная область тьмы и смерти, печали и глада, в которую сходили они, образована первоначально им, через собственное его ниспадение из высшего круга бытия, и составляет потому его злосчастную собственность. Мы не знаем, где именно находится сие печальное обиталище падших духов и падших душ, но должно быть где-либо: не можем определить, в чем именно состоит несчастье — быть там, но не можем и представить, чтобы пребывание там не было сопряжено с тяжкими лишениями. И вот в сем-то бедственном состоянии находились души усопших до сошествия к ним воскресшего Господа!

В равной ли мере все, там находившиеся, подлежали бедствиям и зависимости от князя тьмы? Без сомнения, не в равной. Авраам, Моисей и подобные им праведники не могли быть игралищем врага Божия. Очищенные верой, воскрыленные любовью, души их были близки к небу; исполненные упованием, сердца их уже предвкушали радости рая. Но самое небо было заключено для всех: ни в ком не было силы разорвать совершенно узы, влекущие долу, — перейти черту, отделяющую небо от земли, вознестись в светлый град Божий, к престолу Вседержителя. — Для сего требовалось могущество более, нежели ангельское: ибо для сего нужно было соединить паки небесное с земным, наполнить открывшуюся через грех между тем и другим бездну. Все это мог сделать един Тот, в Коем Бог и человек составляют единое лицо, для Коего потому нет ничего непреходимого; Который, будучи превыше всего и сосредоточивая в Себе все, по тому самому мог возглавить Собой всяческая (Еф. 1; 10).

И возглавил! С самого начала воплощения Сына Божия, небо со всей полнотой совершенств своих уже преклонилось к земле; князь мира должен был потерять свою власть и силу, а человек — ожить для первобытной свободы и блаженства. Но все сие совершалось постепенно. Сначала, во время земной жизни Богочеловека, действие всемирного восстановления, Им совершаемого, обнаруживалось наиболее в том, что находилось в то время на земле, не касаясь еще всей силой своего мира невидимого; плодами пришествия Искупителя видимо пользовались только Его современники; а для тех, кои жили вдалеке, тем паче для тех, кои пребывали в другом мире, пришествия Спасителя еще как бы не наступало.

Но вот, когда Он взошел на самый верх совершенства крестом, ибо Больше сея любве к Богу и ближним, по собственным словам Его, — никтоже иматъ, да кто душу свою положит за други своя (Ин. 15; 13); то, прияв власть над небом и землей, немедленно поспешил к другой половине человечества, находившейся во аде, — дабы извести оттуда на небо всех, кои были к тому способны. Еще пречистая плоть Его оставалась во гробе, в саду Иосифовом, стрегомая стражей; а дух Его уже был во аде. В сем случае, как замечает один учитель Церкви, Спаситель мира как бы разделен был между двумя мирами: невидимым и видимым, — и каждый из них приял свое: мир невидимый, состоящий из душ бесплотных, видел среди себя пресвятую душу Господа, а на земли, среди людей, обложенных плотью, оставалась Его пречистая плоть.

Каким образом произведено самое изведение душ из ада? Без спора и брани князь тьмы уступил свою вековую добычу? — Без спора и брани, хотя с великим стыдом и печалью. Без спора и брани, ибо, хотя видел нисшедшей к себе душу человеческую, но сия душа облечена была всемогуществом Божества; а он был уже поражен в главу и низложен на Голгофе крестом. С великим стыдом и печалью: ибо хотя князь тьмы отдавал теперь все, что у него брали, и что только могло и хотело выйти из его державы смерти, даже хотел бы сам бежать и сокрыться от света Божества, пред ним сиявшего; но действием всемогущества Иисусова остановлен, "совлечен", по свидетельству апостола, всех знаков "начальства и власти", коими он окружал себя как самозванец, и изведен в позор пред очи всех, оставлявших его теперь, пленников, и всех остававшихся с ним клевретов его (Кол. 2; 15). А с душами людей, ожидавших с верой пришествия Искупителя, должно думать, произошло нечто подобное тому, что происходит с частицами известного металла, когда среди их является магнит: они тотчас невольно окружают его, соединяются с ним, каждая своим образом, и потому всюду за ним следуют. Подобное, говорю, должно было последовать и с душами чистыми. Как в нашем мире нужно только взойти на горизонт солнцу, чтобы все, способное вознестись, понеслось от земли вверх: так во аде одно появление Богочеловека уже дало возможность вознестись вслед за ним всему, что только способно было оставить глубины адовы. Были, однако же, и в аде души, кои или не вдруг поняли сию драгоценную возможность, или не расположены были воспользоваться ею вдруг: заключаю это из того, что Спаситель, по свидетельству апостола, проповедовал во аде некоторым, да прияв (некогда) наказание плотию, поживут… теперь по Бозе духом (1 Пет. 4; 6). Но кого не просветит, не согреет, не увлечет за собой такая проповедь? — Посему Святая Церковь в радости воспевает, что сошествием Жениха ее во ад истощены "вся царствия адовы".

"Но какая нам польза из сего сошествия? Изведены не мы, а другие", — подумает кто-либо. Брось, возлюбленный, мысль сию, ибо она от недостатка любви к Спасителю и к подобным тебе человекам. Что нам? — А разве торжество главы, Господа нашего, не есть торжество всего тела и всех членов, то есть, всех нас, верующих во имя Его? — Мы не участвуем лично в подвигах земного царя; и однако же, все радуемся и торжествуем, когда он одерживает победы, берет города и области. Как же не радоваться нам о победе нашего Царя Небесного? Притом, кои и что мы все человеки? Не члены ли одного тела? Когда выздоравливает одна половина тела, то это не может не быть отрадно и для другой. А множество душ, бывших во аде до Воскресения Спасителя, без сомнения, составляло значительную часть рода человеческого, если не половину тела.

Вместе с утешением, сошествие Господа во ад содержит для нас урок великий. Надобно, братие, и нам куда-либо идти по смерти. Куда же пойдем? Горе или долу? — Врата в рай отверсты Крестом Спасителя; но рай остался на небе. Кто хочет быть в раю, тому надобно уметь по смерти возноситься горе. Но и на высокие горы земные не всякий может восходить, тем паче взошед, редкий может быть там долго. Посему надобно заранее приуготовляться к восходу. Как приуготовляться? Во-первых, сложением с себя всякой тяжести, освобождением себя от всяких уз; во-вторых, приобретением легкости и способности возноситься горе, и дышать небесным воздухом. Узы души суть страсти, тяжесть души есть грех. Кто не разрешит себя от сих уз, не сложит с себя сей тяжести, тот, естественно, по смерти останется долу, или, что еще хуже, влекомый собственной внутренней тяжестью, устремится вниз. Куда? — Туда, может быть, куда стремятся вокруг нас и все тяжести — к средоточию земли. А что там? — Спросите у трехсот огнедышаших жерл, коими со всех сторон испещрена поверхность земная…

Но где бы ни был ад, кто, однако же, возлюбленный, сойдет для освобождения нас из него, если нам с тобой, по несчастью, достанется быть там? — Взошед на небо, Спаситель уже не снидет с него паки и на землю, как прежде, доколе не настанет великий день суда. Тогда, по свидетельству тайновидца, и сам "ад отдаст паки мертвецы своя" (Откр. 20; 13); но отдаст уже не для восхода в рай, а на суд и повержение в езеро огненное (Откр. 20; 15).

Итак, доколе имеем всю возможность, не будем медлить очищением себя от всякой скверны плоти и духа, памятуя, что всякий грех есть тяжесть, которая по смерти будет влечь нас долу — во ад. Аминь.

Слово на отдание Пасхи

Христос воскресе!

Преходя от празднества к празднеству, мы неприметно пришли уже к подножию Елеона, и в последний раз возглашаем: Христос воскресе! Многие из нас, без сомнения, паки удостоятся видеть и воспевать воскресения день; а некоторые, и это также не подлежит сомнению, — будут праздновать, если окажутся достойны, следующую Пасху уже в невечернем дни царствия Христова. Кто первые и кто последние? Не знаем. Известно только, что каждый из нас может принадлежать к числу последних. И вот причина, почему многие проводят настоящий день с некоторым как бы унынием. Желалось бы никогда не оканчивать радостных песнопений, никогда не расставаться со светлым торжеством!

Но, братие, разве это невозможно? Разве нет средств продлить во всей силе — не день, а радость Воскресения Христова? К сему самому направлено все в христианстве; в сем состоит самое истинное христианство. Ибо в чем состоит оно? Не в обновлении ли духа, не в приятии ли свыше нового сердца, не в воскресении ли со Христом? Но, кто раз истинно воскрес духом, для того вся последующая жизнь есть торжество воскресения, у того каждый день светел, тот всеми делами своими непрестанно говорит: "Воистину воскресе Христос!" Посему, кто не хочет расставаться с торжеством воскресения, да ведает, что он и не должен расставаться, что внутрь его должно быть всегдашнее воскресенье! Для сей-то цели, Святая Церковь и обновляет, через каждые шесть дней, память Воскресения Христова, давая разуметь каждому, что торжество сие, рано или поздно, должно сделаться у христианина непрерывным.

"Но средство к сему, — помыслит кто-либо, — так велико и многосложно, что деятельное употребление его может быть только уделом весьма немногих. Многие ли могут похвалиться своим духовным совоскресением Христу?" — Подлинно, братие, немногие. Но это — наша вина, и вина самая великая; ибо воскресение сие непременно должно принадлежать всем и каждому; в нем состоит, как мы сказали, самая сущность христианства, без него нет и не может быть истинного христианства.

Это, братие, не мои мысли и заключения. Разгните писания апостолов Христовых: там на каждой странице вы увидите, что христианин есть человек обновленный, воскресший, вновь созданный. Посему, когда кому-либо предложенное нами средство, продлить себе радость воскресения через обновление всего духа во Христе, покажется средством не так близким и всеобщим; то это явный знак, что таковой не только не есть истинный последователь Христов, но и не ведает, что требуется непременно для сего последования, и что оно совершенно невозможно без обновления духа. Таковому надобно посему стараться не о продолжении для себя радости, какой бы то ни было, а о произведении в себе духа сокрушения о том, что он доселе носил имя христианина, не заботясь о том, чтобы на самом деле быть им, то есть, стяжать сердце новое и дух новый, — сердце Божие, дух Христов. Обратимся к празднику. Итак, мы должны ныне совершить, по выражению Церкви, "отдание воскресения" нашего Господа. В чем же должно состоять сие отдание? — Явно не в одном сокращенном повторении праздничного богослужения и не в одном окончании радостных песнопений: это составило бы отдание уст, а Господь хочет нашего сердца. Не то отдал Он за нас, не то и мы должны отдавать Ему. Предадим Ему свой ум; да будет он Христов, да не является в нем ни единого "возношения взимающегося на разум Божий" (2 Кор. 10; 5), ни единой тьмы под видом света; предадим Ему сердце, да будет оно Христовым: свободным от пристрастия к миру и его благам, постоянно устремленным туда, где его вечное сокровище (Мф. 6; 21); предадим волю, да будет Христовой: заключенной в Святом Его Евангелии, скорой на всякое дело благое, и недвижной к злу; предадим душу и тело и весь живот наш: да будет и он заключен со Христом в Боге (Кол. 3; 3); да живем не столько мы сами в себе, сколько Христос в нас. Предадим, ибо сколько бы мы ни предавали себя Христу, Царю и Богу нашему, никогда не возможем предать себя Ему так, как Он предал Себя за нас, и предает Себя доселе всем нам в Таинстве Евхаристии. Таковое предание себя Христу будет самым лучшим для нас приуготовлением и к празднованию вознесения Христова. Если наш ум и мысли будут принадлежать Христу, то они не останутся на земле, мы будем "смотреть не на видимое, а на невидимое" (2 Кор. 4; 18), — "мудрствовать горняя" (Кол. 3; 2). Если наше сердце и воля будут принадлежать Христу, то не станут блуждать по земле, а будут искать вышних… идеже есть Христос о десную Бога седя (Кол. 3; 1). Самая плоть наша, принадлежа Христу, начнет забывать свою бренность, утренневать к горнему Иерусалиму, воздыхать о жилище небесном. А Христос премилосердый не оставит навсегда Своих на земле, приидет к ним, по непреложному обещанию Своему Сам, и возьмет туда, где теперь Он (Ин. 14; 3), еже буди всем нам по благодати и человеколюбию Его! Аминь.

Слово на отдание Пасхи

Христос воскресе!

Святой Псалмопевец, изображая в псалмах различные состояния души благочестивой, заметил между ними одно такое, в коем самый остаток побуждает человека радоваться и прославлять торжественно имя Господне. И останок помышления, — говорит он, обращаясь от лица благочестивой души к Богу, — празднует Ти! (Пс. 75; 11). Едва ли, братие, мы ныне не находимся в подобном состоянии. В продолжение четыредесяти дней празднества Воскресения Христова, всяк из нас имел столько времени, побуждений и случаев к размышлению о всех обстоятельствах сего преславного события, что ныне у каждого, вероятно, есть какой-либо останок благочестивых помышлений, и притом такой, что исполняет душу радостью и побуждает снова торжествовать в честь Воскресшего.

Без сомнения, останок сей различен, смотря по состоянию каждого: ибо один более способен размышлять о предметах духовных, другой — менее; тот прилежнее размышлял в прошедшие дни о празднестве, другой проводил их без особенного размышления; обращавшийся с молитвой в духе к Воскресшему принимал от Него Самого тайны созерцания, а не обращавшийся, потому самому, лишен сея благодати. Я могу сказать только о том, что ныне осталось в уме моем от собственных моих размышлений о празднике. Может быть, в сем случае я сойдусь в мыслях с некоторыми из вас: в таком случае от общего останка будет общее, и потому большее, празднество. А если и не сойдемся в одних мыслях, то не будет вреда; ибо, во-первых, чувство благоговения и любви к Воскресшему останется у всех одно; а во-вторых, разнообразие мыслей благочестивых подаст новую пищу душам благочестивым.

При обращении последнего взора на празднество Воскресения Христова, мысль моя, братие, остановилась на времени, до коего продолжается у нас это празднование. Не прежде, как по прошествии четыредесяти дней, мы престаем праздновать Воскресение Господне, и это потому, что Воскресший пробыл на земле, по воскресении, четыредесять дней. Почему же и для чего пробыл Он на земли именно столько дней, не более и не менее? — В такой жизни, какова жизнь Господа нашего, должно быть все строго расчислено и не может быть ничего случайного. Кроме того, поелику земная жизнь Господа есть образец нашей жизни, так что, по Апостолу, в нас то же должно мудрствоваться, что и во Христе Иисусе (Флп. 2; 5), то причина, почему Господь оставался, по Воскресении, на земле, сорок дней, должна иметь отношение и к нашей жизни. Где же она и в чем?

В ответ на сие, должно сказать, во-первых, что четыредесятиднев-ное продолжение времени издревле было важно, и встречается в Священном Писании токмо при особенных случаях. Так израильтяне, по исходе из Египта, до вступления в Ханаан, странствуют в пустыне четыре-десять лет; и Моисей приуготовляется на Синае к принятию закона четыредесять дней; столько же дней Илия идет в Хорив, где ожидало его явление славы Божией; столько же дней Сам Господь проводит в пустыне пред вступлением в должность всемирного Ходатая и Учителя. Таким образом, число четыредесять можно назвать числом приуготовления к чему-либо великому. Господу, по Воскресении, предстояла величайшая высота — престол славы, седение одесную Бога Отца, управление Церковью и всем миром. Посему не составляло ли четыредесятидневное пребывание Его по Воскресении на земле и для Него, то есть, для Его человечества, некоего приуготовления ко вмещению полноты божественной славы? Правда, что Божество в Нем соединено ипостасно с человечеством, но оно соединено и действует без нарушения законов человечества; посему и обнаруживало себя на земле постепенно, и иногда и вовсе закрывалось: так говорится о Нем, что Он возрастал премудростию и… благодатию у Бога и человеков (Лк. 2; 52); так, Он Сам говорил во время земной жизни Своей, что о дни… о часе последнем никтоже весть, ни ангели… ни Сын, токмо Отец (Мк. 13; 32). Посему нет ничего несообразного с достоинством Богочеловека, если Он, по человечеству Своему, в продолжение четыредесяти дней по воскресении, постепенно приближался к той высоте Божественной славы, на которую должен Он был взойти, по вознесении Своем на небо.

Но какое же, спросишь, отношение сего события в жизни Господа к нашей жизни? — Весьма не малое: вспомни о сороковом дне по смерти! Святая Церковь издревле обыкла продолжать поминовение усопших особенно до сего дня: почему? Не потому ли, что и с нашими душами, в продолжение сего времени, происходит нечто подобное тому, что было с Господом, до Его вознесения на небо; то есть что они, хотя отрешенные от земли, но еще не восходят на небо, и находятся в состоянии некоего приуготовления? Ему, яко безгрешному, не от чего было очищаться в продолжение сего времени, и надлежало только, если можно так сказать, постепенно возвыситься человечеством до беспредельного величия Божества, в нем обитающего телесне; а нам, без сомнения, от многого надобно будет очиститься, оставляя мир сей: ибо как бы мы ни старались быть свободными от того, что в мире, но прах сует земных неприметно налегает здесь на самую чистую душу. Имея в виду сей великий и трудный подвиг, предлежащий душе по смерти, и желая оказать ей помощь в столь важное время, когда решается, куда идти ей, — горе ли, к престолу Божию подобно своему Спасителю, или долу, во глубины ада, подобно врагу-искупителю, — Святая Церковь молится за умерших особенно в продолжение четыредесяти дней по смерти; и многие явления из другого мира свидетельствуют, как нужны молитвы сии для усопших, и как действительны они, когда совершаются в духе живой веры в Искупителя, и живой христианской любви к усопшим.

А мы, возлюбленные братие, зная сие, должны, во-первых, прилагать все старание о том, чтобы в продолжение жизни, как можно более, освобождать свою душу от всего земного, нечистого и греховного: ибо все сие, как тяжесть, будет лежать на ней по смерти и не попускать ей возноситься горе. Во-вторых должны, как можно прилежнее, совершать молитвы за умерших братий наших: это самая лучшая жертва любви, какую мы можем приносить друг другу.

Таков, братие, останок моих помышлений у гроба Спасителя. Вероятно, у некоторых из вас осталось более: да возблагодарят таковые Господа и да поспешат обратить оставшееся в назидание свое и других! Ибо мы все, по слову апостола, должны назидать друг друга. С нашей стороны довольно и того, что малый останок мыслей, переданный вам теперь, по выражению Псалмопевца, празднует, - располагает душу к радости и прославлению Воскресшего Господа. Ибо как не возрадоваться, представляя, что в нашей жизни повторяются события Его божественной жизни, и что с нами, по смерти, бывает нечто подобное тому, что было с Ним по Воскресении? Как не возблагодарить нашего Спасителя и Господа, помышляя, что Он во всех отношениях оставил нам образ, да последуем стопам Его? (Ин. 13; 15. 1 Пет. 2; 21). Во всех, говорю, отношениях; ибо как ни велика слава, в коей мы узрим Его завтра, на Елеоне, но и она принадлежит не Ему одному, а всем истинно любящим Его.

О братие, величественная, неизглаголанная участь ожидает нас! Поем убо и не престанем петь Воскресшему Господу: славно бо прославися! (Исх. 15; 1). Аминь.

Слово в день Пасхи

Памятуете ли, возлюбленные, как мы сретали нынешний день в прошедшем году? Сретали и тогда с радостью; ибо, светлый праздник во славу Воскресшего Господа не мог не быть радостен для христианина: но это духовное веселие сильно было возмущено тогда и помрачалось от страха всеобщих смертных опасностей; потому что грозная туча, нашедшая на нас в самый великий пяток, продолжала еще висеть тогда над нами, и никто не мог думать, что она, вместе с постом, уже прошла совершенно и не возвратится более.

При воспоминании о всем этом, как не возблагодарить Господа, Который попустил прийти на нас в прошедшем году столь тяжкому искушению, но вместе с тем даровал нам и силы перенести его благодушно: наказуя, наказал нас, яко Отец, за грехи наши, смерти же не предаде нас (Пс. 117; 18).

Ныне другое! Над нами нет уже прежней грозы и страхов; посему нам можно бы вполне предаться радости и веселью о торжестве воскресшего Спасителя нашего. Но есть и ныне, как сами ведаете, причина, уменьшающая нашу радость и заставляющая растворять оную иногда слезами сокрушения. Ибо, тогда как бы радостно возглашаем здесь: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, - в это самое время тысячи братий наших полагают в нашей же стране души свои в жестоких битвах со врагами. Веруем и надеемся, что они, не воздыхая, а охотно приносят себя в жертву для блага Отечества: но нам можно ли, среди радости нашей, забыть их мученическое положение, их раны и кровь?

Посему радость о воскресении Господнем должна принять у нас ныне другой характер. Сообразно чрезвычайным и горестным обстоятельствам нашим, уже неприлично было бы сей радости сопровождаться у нас какими-либо чувственными увеселениями и рассеянием мирским, как это бывало прежде. Вместо сего, должна взять верх сила благочестия христианского, должно усугубиться посещению храмов Божиих, увеличиться молитвам, открыться усердию к вспоможению бедным и к прочим святым делам набожности христианской.

Помолимся Воскресшему, да дарует, подвизающимся за имя Его и за благо Отечества, братиям нашим духа веры, терпения и мужества; да благословляются подвиги их и да венчаются победой над врагами; да усладятся благодатью Его последние минуты тех, коим суждено пасть жертвой брани; да отпустятся им вольные и невольные грехопадения их, и да обрящут души их успокоение в Царствии Небесном.

Помолимся и о западных противниках наших, кои торжествуют ныне свою пасху в един день с нами, да, озаренные свыше, узрят и познают, за кого они постыдно ратуют, кому безрассудно приносят в жертву свою жизнь, и, познавши все сие, да престанут быть противу нас союзниками врагов Креста Христова!

Помолимся, наконец, за сих самых врагов, то есть, злосчастных поклонников лжепророка, да вникнут и уразумеют, что если временное спасение державы их зависит уже не от Магомета и Ал-Корана, а от силы и искусства народов христианских; то тем паче вечное спасение душ их не может быть обретено ими нигде более, как токмо под сению Креста Христова.

"Простим всем и вся воскресением", и всех обымем желанием им спасения и молитвой, да прославится таким образом в нас благодать воскресшего Господа, Который положил душу Свою для спасения всего рода человеческого, и воскрес для блага всех падших сынов Адама. Аминь.

Слово в Понедельник Святой Пасхи

"Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века"

"Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века"

Так говорим мы ежедневно в Символе веры. Всем и каждому даем знать, что мы не принадлежим к числу тех жалких людей, кои думают, что смертью все оканчивается для человека и сам человек.

Мы, напротив, веруем и исповедуем, что смертью прекращается только жизнь временная, земная, тленная; а жизнь вечная, бессмертная, безболезненная, совершенная, смертью только что начинается. "Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века".

Чаяние великое и славное! Исповедание самое светлое и утешительное! — Что же они производят в нас? Свойство всякого ожидания таково, что оно сильно действует на ожидающего и заставляет его самого действовать. Посмотрите на земледельца: он ожидает всхода посеянных семян и будущей жатвы — и это ожидание занимает его всего; он ложится спать и встает с мыслью о том, что-то будет с его полем и нивой. Уже не раз он был на ней, и смотрел: начинает ли всходить зелень, и какова она? Об этом, о будущем урожае, рассуждал он при всяком случае целую зиму. К этому все готовит. Вот что производит чаяние в земледельце!

Посмотрите на человека, деющаго куплю: он отпустил товары в известное место, и ожидает — что будет на торжище; как занят он сим ожиданием! Всякая весть из того места его трогает; всякая перемена погоды на него действует: то печалит, то веселит, так что на лице его можно читать, что на дворе и что делается с природой. Так действует чаяние на купца!

Посмотрите на человека, преданного науке, который чает достижения ученой степени или отличия: чего не приносит он в жертву осуществлению сего чаяния? Жертвует нередко самой жизнью. А сколько ночей, проведенных без сна над книгами! Сколько трудов перенесено!

Вот чем сопровождается всякое чаяние в земных делах! Оно заставляет человека трудиться, не жалеть, так сказать, убивать себя.

Мы чаем жизни вечной: такое чаяние, пред коим все прочие земные чаяния весьма малы и, можно сказать, ничтожны. Судя по великости сего чаяния, какому бы великому долженствовало быть его действию! Не должно ли бы оно занять всю нашу душу, распространиться на всю нашу жизнь, проникнуть собой и оживить всю нашу деятельность? Так и было с теми, у коих упование жизни вечной было не на языке, а в сердце, у коих вся жизнь была распоряжена по сему упованию — была, так сказать, прямым и непрестанным отголоском его.

Что производит упование жизни вечной в нас? Что делаем для него мы? — И, во-первых, сообразна ли вся жизнь наша с сим ожиданием, как того требует великость и важность самого ожидания? То есть, живем ли мы так, как должно жить людям, ожидающим блаженного бессмертия и жизни в Боге? — Можем ли указать в жизни нашей и сказать: это предпринято мной именно потому, что я ожидаю жизни вечной; а это по тому самому оставлено мной? — И много ли такого? Может ли каждый сказать: ради жизни вечной я примирился с таким-то и оставил вражду, ибо в жизни вечной одна любовь, а вражды нет? Может ли кто сказать: ради жизни вечной, я отказался от такого великого, но неправедного прибытка, ибо в жизни вечной нетерпимо сие: она требует одной правды? Может ли кто сказать: я, ради жизни вечной, терпеливо переношу лишение моих детей, смерть сродников: ибо что же, если они взяты скоро? Не туда ли они пошли, куда всем идти должно? И не лучше ли им там, у Господа, нежели здесь, с нами, среди моря соблазнов и искушений? Много бы можно предложить подобных вопросов: но довольно и предложенных, дабы внимательный слушатель вопросил потом сам себя: действует ли на него, на его нрав и жизнь ожидание жизни вечной?

Мы, вместо дальнейших вопросов, предложим одно замечание, и скажем, что из всех ожиданий и чаяний наших, чаяние жизни вечной остается праздным, почти без всякого действия. На словах говорят: чаю жизни вечной, а на деле действуют все так, как бы одна только жизнь временная, а вечной не было.

Кто теряет от сего — жизнь вечная или мы? Жизнь вечная не теряет ничего: она придет в свое время и посрамит собой худых ожидателей. Но с нашей стороны — потеря великая, невознаградимая. Ибо, если бы мы были проникнуты упованием жизни вечной, то, во-первых, были бы стократ лучше — и в мыслях, и в чувствах, и в нравах, и в поступках, а это самое уже было бы великой наградой. А кроме того, во-вторых, худое ожидание жизни вечной делает настоящую жизнь мрачной, тягостной, горькой. В жизни много неизбежных лишений, страданий, потерь. Живое ожидание жизни вечной могло бы все это облегчать и услаждать, а теперь этого нет. Особенно блаженное упование бессмертия могло бы услаждать наши горестные минуты жизни, например, во время болезни, перед смертью. А теперь как мы умираем? Смерть есть величайшее для нас бедствие.

Здесь-то познается, как ожидаем мы вечной жизни и как любим ожидать. Показываем себя сами. Ибо если бы твердо чаяли, то как бы страшились того, чего чаем? Это — явное противоречие! Посмотрите на чающих воистину — для них Ангел смерти был любимейший вестчий возврата в Отечество!

Перестанем же, возлюбленные, лишать сами себя величайшего блага! Постараемся оживить в себе надежду безсмертия, а она, оживленная, оживит нас всецело и сделает мужественными среди самых тяжких искушений, веселыми на одре смерти. Аминь.

Слово в день Пасхи

Христос воскресе!

Богослужения Святой недели видимо отличаются от всех прочих в целом году богослужений. Отличие это начинается с первого дня, или точнее сказать, в его навечерие и продолжается до последнего дня недели. Поелику сии особенности пасхального богослужения учреждены богомудрыми мужами, выражают собой дух праздника, и содержат в себе истины для нас утешительные; то рассмотрение их может послужить для нас вместо поучения. Сделаем же это самое в настоящий день.

Я сказал, что отличие настоящего богослужения начинается еще в навечерие Пасхи, и начинается, можно сказать, самым неожиданным, и потому разительным образом. Среди литургии в Великую Субботу, которая, подобно великопостной литургии, соединяется с вечерней, священнослужители являются сообразно печали все в мрачных одеждах. Богослужение продолжается обыкновенным порядком до Евангелия. Но тут оно как бы прерывается на время, или останавливается. Вместо ожидаемого чтения Евангелия поется стих: "воскресни Боже, суди земли, яко Ты наследиши во всех языцех". В это время служащие изменяют свои одежды; отлагая мрачные, являются в светлых и праздничных. Это — первая заря праздника. Такая перемена облачения среди самого богослужения невольно останавливает внимание каждого зрящего. Что образует она собой? В прошедшем напоминает белые ризы, в коих явился у гроба Спасителя Ангел с вестью о воскресении, в настоящем — она внушает о той чистоте духа и сердца, каких требует святость праздника, в будущем — предуказует те белые ризы, в кои достойные из нас облекутся по своем воскресении, как это видено святым Иоанном в его дивном Апокалипсисе. Блажен, кому достанется сложить мрачные ризы плоти, среди служения Господу!

После литургии Великой Субботы опять неожиданная особенность и опять ради наступающего дня Пасхи. Является пять хлебов и совершается благословение их, что, как известно, перед другими великими праздниками бывает токмо на всенощных бдениях. Это для того, что непосредственно после литургии, служили вместо трапезы, к поддержанию немощи телесной, напоминая в то же время малостью снеди, что "не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих".

Наступает полночь, и в то же время торжественный звук колокола возвещает наступление праздника. В полночь возвещает, ибо воскресение Господа произошло утру глубоку, когда все покоилось сном. В противоположность тому, верующие теперь не спят, как бы в видимое доказательство, что они готовы сретить Жениха, имеющего некогда прийти в полуночи.

Но что в храме? Там, кроме обыкновенного праздничного убранства и освещения, по всем главным местам церкви, особенно же перед царскими дверьми совершается курение фимиама. Это — знамение обилия благодатного, проторгшегося из гроба Христова во весь мир, это — знак того, что мысли и чувства всех должны, как фимиам, нестись теперь горе, к престолу Воскресшего и с собой вся совоскресившего.

Но время уже начаться богослужению. Оно начнется сейчас, но не в церкви, как обыкновенно бывает, а вне ее, перед вратами и притом заключенными. Священнослужители с крестом и иконами обойдут вокруг церкви, станут перед вратами, и возгласив несколько раз славу Воскресшего, войдут с торжеством в церковь. В сем хождении, "утру глубоку" вне храма, нетрудно узнать хождение святых жен-мироносиц и апостолов в вертоград Иосифов. — Служение начато вне церкви, потому что Господь пострадал и погребен вне града; начато пред запертыми вратами, потому что гроб Его был запечатан, и Он Сам, уже воскресши, явился апостолам, "дверем затворенным".

Но поспешим за священнослужителем в церковь. Что это? Все поют, поют, и ничего не прочтут! Куда девались чтения? Где шестопсалмие, Псалтирь? Ничего этого не будет в продолжение семи дней. Одно пение. Почему? Потому что это торжество торжеств, "а благодушествует ли кто, да поет", — говорит апостол. Поелику же в воскресении источник благодати неиссякаемый, то и пение непрерывное, непрерывное и самое торжественное. Если когда Церковь земная приближается к Небесной Торжествующей, то в эти дни.

Под конец утрени происходит единственное в целом году взаимное лобзание, или так называемое христосование. Обряд трогательный и по самому внешнему виду его; но как бы он был еще трогательнее, если бы мы исполняли его в том самом духе, в каком он введен в Церковь. "Простим вся воскресением", — поется во время сего обряда; почему если когда, то в это время надобно подойти не к друзьям и приятелям, а к врагу и недоброжелателю, если есть таковый, сказать ему: "Христос воскресе", облобызать от души и прекратить навсегда вражду. Такое христосование будет только от Христа и для Христа. Ему возрадуются и люди, и Ангелы, и Сам воскресший Господь.

Среди литургии главная особенность — чтение Евангелия. Его читает не один диакон, а и все священнослужители, и таким образом повторяют несколько раз. Зачем? Затем, что повторяемое содержит великие тайны. Это как будто несколько евангелистов объясняют одно и то же, в знак взаимного согласия. Кроме сего, там, где можно, это Евангелие читается не на одном, а на разных языках, в память того, что апостолы, воодушевленные Воскресением Господа, прияв дар языков, возвестили Божество Воскресшего всему миру, и в предвестие, что Евангелие Царствия должно проповедаться всему миру.

После литургии является пред вратами царскими хлеб с изображением воскресения, называемый артосом. Его освящают, блюдут в Церкви целую седмицу, а потом раздают в субботу после литургии. Хлеб сей служит и в воспоминание Пасхи ветхозаветной, которая праздновалась в память исхода из Египта и составляла трапезу, на коей предлагали священный хлеб, и в воспоминание Пасхи христианской, или Воскресения Господня, ибо Господь, явившись по Воскресении в Эммаусе, познан в преломлении хлеба, а пред апостолами ел рыбу печену и от пчел сот, дабы уверить их в действительности своего явления.

Вечерня Пасхи также имеет отличие то, что на ней читается Евангелие, чего не бывает на обыкновенной вечерне. Евангелие это о явлении Господа апостолам, при коем не было Фомы, что и послужило для последнего поводом к неверию. Читается оно на этой вечерне потому, что самое явление Господа было в этот вечер.

Кроме сих отличий, всю неделю царские двери остаются отверстыми и во время служения, и вне его, так что предстоящие в церкви могут видеть все, что совершается в алтаре и на престоле. Сим выражается, что смертью Господа разорвана завеса, сокрывавшая святое святых, куда единожды в лето входил един архиерей; что Крестом Господа отверст вход в рай и на небеса, и что Воскресением Господа раскрыты тайны будущего века.

Наконец, во всю неделю воспрещаются земные поклоны. В другое время Церковь заповедует их, особенно во время поста, а теперь запрещает. Это для того, чтобы изобразить радость и торжество о Воскресении, и чтобы предызобразить будущее наше состояние на небе, где все знаки печали и сокрушений исчезнут навсегда.

Вот сколько особенностей настоящего праздника! Возблагодарим богомудрых учредителей и будем внимательнее к учрежденному; довольно уяснить раз, чтобы потом, смотря на происходящее, получить от него назидание. Аминь*.

Слово в день Пасхи

Настоящий праздник, очевидно, есть самый радостный. Что делает его таким? Радость о Воскресении Спасителя нашего? Да, по этой причине ближе всего надлежало бы нам радоваться в настоящий день. Ибо, не для нас ли и страдал Господь наш! Как же нам не радоваться, когда сии страдания кончились, и кончились с таким торжеством, каково воскресение из мертвых! Но мне кажется, эта причина если и радует нас, то не столько, как другая, именно та, что Воскресение Господа служит залогом нашего воскресения, что в примере Его, восстающего из гроба, мы видим, как можем восстать из гробов наших и мы сами. Хотя сия последняя радость явно не так чиста, как первая, ибо отзывается своею выгодой, но она не противна Воскресшему Господу, ни цели Воскресения Его. Ибо Он как страдал для нас, так и воскрес для нас же. Посему, вместо того, чтобы осуждать и умалять ее, мы хотим способствовать ей и, если можно, увеличить и распространить ее.

Не правда ли, что если бы эту радость распространить из одного дня или недели на всю жизнь, то жизнь наша через сие получила бы совсем другой вид, мы сделались бы бодрее в духе, мужественнее переносили бы искушения, и особенно благодушнее были бы среди болезней и не с таким унынием сходили во гроб? Что же мешает нам сделать это? Невозможно? Но пример людей, кои радовались радости Воскресения Христова всю жизнь свою, показывает, что это совершенно возможно. Посмотрите, например, на святого Иова: он на гноище, покрытый ранами, благословляет имя Господне. Откуда это благодушие в такой беде и искушении, где мы не знали бы что делать, или начали бы проклинать день своего рождения? От радости о воскресении. Вем, - говорит Иов, -яко присносущен есть, иже иматъ искупити мя и воскресити кожу мою, терпящую сия. Взгляните еще на святого Павла. Радуюся, - говорит он, — во страданиях моих (Кол. 1; 24). Что делало для него сладкими эти страдания, кои, заметим мимоходом, так иногда были велики, что он не чаял уже жить? — Надежда воскресения. Вем, — говорит он, — емуже веровах, и известихся, яко силен есть предание мое сохранити в день он (2 Тим. 1; 12).

Хотите ли еще видеть радость и веселие среди самых лютых мучений, среди пылающих костров, в челюстях львов и тигров, под секирой палача? Вспомните мучеников, не одного, не двух, а целых тем.

Что соделывало для них смерть нестрашной, самые муки удоботерпимыми? Радость о воскресении. "Вы отнимаете, — говорили они мучителям, — у нас тело бренное, которое и бе? того соделается семенем могилы, а нас ожидает тело нетленное; вы лишаете нас мира, а мы идем к нашему Христу и Спасителю. Подобно Ему страждем, подобно Ему и прославимся. Он не остался во гробе, не оставит и нас, кои идем на смерть за имя Его".

После сего нечего сомневаться в том, что радость воскресения можно распространить на всю жизнь; остается только поискать способа, как сделать это.

Конечно, не одними словами, как бы они ни были красноречивы; конечно, не одними праздничными одеждами; конечно, не одним присутствием в храме, хотя бы и частым; конечно, не одной исповедью пред праздником и говением, хотя бы и усердным. Кто хочет радоваться радостью воскресения всю жизнь, а не один день или неделю, тому надобно и позаботиться о сем не день или неделю, а более.

Что же именно нужно для сего здесь? — Требуется то же, что нужно и для того, чтобы быть истинным христианином. Что нужно для сего? Нужно отложить дела темные, нужно облещись во оружие света (Рим. 13; 12).

В ком совершилось или, по крайней мере, совершается это духовное воскресение, как это было в святых Божиих человеках, тот уже не может не чувствовать своего воскресения, а искренно чувствуя его, не может не радоваться непрестанно.

С тем, сретится ли в жизни счастье, — он не ослепится, не увлечется им, ибо внутри его стократ более и лучше, нежели что он видит вокруг себя. Его сердце не прилеплено к тленным благам, ибо он предвкушает уже блага высшие. Встретит ли его несчастье, — он не падет духом, ибо внутри его Тот, кто крепче всего мира. Велика вещь, скажет он, перетерпеть земное уничижение, бедность, когда меня ожидает вечная радость и слава. Посетит ли его болезнь, — он не содрогнется, ибо это попутный ветер в Отечество. Встретит ли самая смерть, — он не будет убегать ее, ибо это дверь в дом радости.

(Не закончено).

Слово в день Святой Пасхи

Воскресни, Боже, суди земли: яко Ты наследиши во всех языцех

(Пс. 81; 8).

Воскресни, Боже, суди земли: яко Ты наследиши во всех языцех

В то время, когда мы торжествуем и славим Воскресшего Господа нашего, Церковь оглашает слух наш ожиданием еще нового некоего воскресения. Воскресни Боже! И не довольствуясь ожиданием, обращает его в желание и молитву, ускоряющую ожидаемое. Воскресни Боже! Ужели Воскресение Иисуса Христа неполное, так что в придаток к нему надобно ожидать нового воскресения? Нет, Иисус воскрес совершенно из гроба, так что смерть Им ктому не обладает. Иисус воскрес вполне для оправдания и засвидетельствования пред всем миром Своего Божественного достоинства. Он воскрес вполне для доставления нам оправдания, воскрес вполне, дабы быть главой Своей Церкви, вождем верующих.

Но есть одна сторона, коею Воскресший Господь еще не явил Себя перед миром, коею Он есть доселе, якоже умерый и во гробе лежащий. Эта сторона непрославленная, неявленная, не приведенная в действие — есть суд. Кому подобает он, как не Ему? И Отец весь суд даде Сынови. Но Сын не пользуется данным. Памятуя, что Он пришел не судить миро-ви, а спасти мир, Сын являет Себя во всех прочих качествах, но не судии. При жизни Он говорил: человече, кто Мя постави судию… над вами? (Лк. 12; 14). И по воскресении Он никакого не изрекал суда. Кто более подлежал ему, как не Иуда, Пилат, первосвященники? Но мы, среди всех явлений, не слышали ни единого слова в осуждение.

(Не закончено).

Слово на вечерне , в первый день Пасхи

Аще не вижу на руку Его язвы гвоздинныя, и вложу перста моего в язвы гвоздинныя, и вложу руку мою в ребра Его, не иму веры.

(Ин. 20; 25).

Аще не вижу на руку Его язвы гвоздинныя, и вложу перста моего в язвы гвоздинныя, и вложу руку мою в ребра Его, не иму веры.

И между апостолами неверие! — И когда же? В самый первый день воскресения! При самом первом явлении Воскресшего! Так надобно быть всегда на страже духовной! Так не спасает от опасности неверия никакой сан, никакое место, никакой день! Как солнце может затмиться во всякий час дня, среди самого полдня, так и вера может угаснуть среди самого ясного дня боговедения и богооткровения.

Поелику же, что происходило с апостолами, в том выражается общая доля человечества, то мы должны со вниманием вникнуть в печальное приключение, постигшее одного из близких учеников Господа. Для того оно, без сомнения, и допущено, для того и возглашается среди настоящего богослужения, что в нем содержится урок спасительный. Извлечем его по возможности из события.

Что было виной неверия в Фоме? Вещь самая обыкновенная и простая — отсутствие: не бе ту с ними. Не знаем, что удержало святого Фому быть там, где все были; только очевидно, что если бы он был теперь" вместе с своими соучениками, то наравне с ними увидел бы Учителя, и, следовательно, не впал бы в искушение сомнения.

Обстоятельство, стоющее особенного примечания, ибо и теперь оно бывает источником неверия. Ибо с чего начинается оно и отчего происходит? С того, что уклоняются от общества верующих, перестают участвовать в таинствах Церкви и освящаться ими, оставляют богослужение, выпускают из рук Евангелие. Отколовшись таким образом от скалы несокрушимой, удивительно ли, что носятся по зыбям, по ветрам и бурям или упадают в бездну? Выпав из корабля, трудно бороться с волнами, как бы кто ни был искусен. Между тем как, кто держится в Церкви, продолжает даже вопреки страстей своих освящаться ее таинствами, то не тем, так другим образом, не в то, так в другое время, он спасется от сомнения: дух веры, господствующий в Церкви, проникнет и его, закваска любви и преданности проникнет и его. После сего нельзя дать лучшего совета, как ни под каким предлогом не удаляться общества верующих, не оставлять Таинств и обрядов Церкви: это спасет от многого, между прочим и от сомнения.

Но посмотрим, что получил от своего сомнения апостол? Увы, он попал в произвольный ад. Да, в ад; я думаю, что он сам не называл иначе своего положения, когда описывал его другим. Когда все другие ученики не помнили себя от радости, Фома скорбел, терзался. По любви к Учителю (ибо она в нем была во всей силе), он крайне желал Его воскресения, готов был отдать за это жизнь, а сомнение проникало это желание самым ужасным образом; из этой борьбы составлялся внутренний крест, на котором Фома остался бы, может быть, навсегда, если бы Учитель не поспешил снять его.

Что, думаете вы, и ныне приносит неверие той душе, которую заражает? Ничего, кроме мрака, глада, скуки, печали, смущения и отчаяния.

(Не закончено).

Слово на вечерне , в день Пасхи

…аще не вижу на руку Его язвы гвоздинныя, и вложу перста моего в язвы гвоздинныя, и вложу руку мою в ребра Его, не иму веры

(Ин. 20; 25).

…аще не вижу на руку Его язвы гвоздинныя, и вложу перста моего в язвы гвоздинныя, и вложу руку мою в ребра Его, не иму веры

Какой неумеренный, дерзновенный язык! Какое упорное неверие! И кто говорит таким образом? Един из дванадесяти апостолов. Когда говорит? В самый день Воскресения Христова, тотчас после явления Его десяти прочим апостолам. Как бы не поверить своим собратиям, кои не имели никакой причины выдавать пред ним за истину, чего не видали? Как бы не прочесть на самых лицах их, прежде омраченных печалью, а теперь блистающих радостью, что с ними последовало что-либо необыкновенное, и что они действительно видели Воскресшего Господа и Учителя своего? — Но Фома не верит! Не может указать ни на одну из причин своего сомнения, но не верит. Чувствует, без сомнения, что оскорбляет своим недоверием мирное братство свое, но не верит. И не веруя, мог бы выразить свое сомнение как-нибудь скромнее, но Фома выражается теперь так, как в другое время не позволил бы себе и думать. Аще не вложу руку мою в ребра Его, не иму веры.

Такова падшая природа наша! Отрицание, сомнение сделались ее как бы природной стихиею, от которой не спасает самое звание апостола. Такова природа неверия: оно не знает другого языка, кроме самого дерзновенного!

Поелику мы еще возвратимся к неверию Фомы в будущий день воскресный, когда оно разрешится в веру самую живую и возвышенную; то теперь рассмотрим только две вещи: что послужило поводом к его неверию, и что было его последствием.

Как святой Фома впал в неверие? Причина тому была самая простая и обыкновенная. Его не было с апостолами в ту пору, когда последовало первое явление им Господа. Фома же, — говорит святой Иоанн в своем Евангелии, — един от обоюнадесяти, не бе ту с ними, егда прииде Иисус. Вникнем пристальнее в эти слова. Зачем здесь указание на то, что Фома был един от обоюнадесяти? Это и без того известно нам из истории воскресения Лазаря, в коей Фома представляется говорящим и действующим. Очевидно, что евангелист как бы хотел выразить прикровенно сими словами ту мысль, что Фоме надлежало бы находиться в это время посреди своих собратов по апостольству, в такое решительное время, когда они, по всей вероятности, ожидали явления воскресшего Учителя, и однако же, он не находился, не бе ту с ними, егда прииде Иисус.

Что было причиной отсутствия Фомы от круга апостолов в это время — не знаем. Но, без всякого предосуждения, можем предполагать, что в сем случае участвовала какая-либо непредусмотрительность, из которой премудрость Божия извлекла величайшее благо для дела веры, но которая, состоя в каком-либо неправильном употреблении своего времени в апостоле, навлекла на него спасительное наказание лишения веры в воскресение своего Учителя.

(Не закончено).

Слово в день Святой Пасхи

Да воскреснет Бог и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его! (Пс. 67; 2).

Да воскреснет Бог! Но разве Он не воскрес? — И расточатся врази Его! Но разве они не расточились? Где Иуда? На древе погибельном. Где синедрион с Ананом ( Так у Флавия постоянно называется первосвященник Анна. — Ред) и Каиафою? В прахе. Где Пилат с коварным омовением рук? В Лионе, заточенный, кончает жизнь самоубийством. Где самый Иерусалим с храмом негостеприимным? В нем не осталось камня на камне.

Какого же ожидать воскресения? — Того, которое не убивает, а воскрешает. Какого расточения врагов? Того, которое, расточая, собирает воедино к расточившему.

(Нет продолжения).

Слово в понедельник Святой Пасхи

…яко тает воск от лица огня, тако да погибнут грешницы от лица Божия…

(Пс. 67; 3)

…яко тает воск от лица огня, тако да погибнут грешницы от лица Божия…

Прислушивались ли вы к смыслу и силе слов сих, кои не раз произносятся ныне в каждом богослужении? Я, признаюсь, не могу иначе произносить их, как со страхом. Ибо вообразите, что это желание о погибели грешников от лица Божия сбылось: думаете ли, что много осталось бы тогда из нас не погибшими? — Но, с другой стороны, можно ли и не сбыться тому, что возвещается от имени Божия? Рано или поздно, но грешники должны погибнуть; и если эта погибель отлагается, то не для чего другого, как для того, чтобы число имеющих погибнуть как можно уменьшилось.

Понятно после сего, что должно делать нам грешникам, дабы избежать погибели: спешить выйти как можно скорее из состояния греховного. Пусть погибает грех, погубивший нас, а мы спасемся. Так и поступили множайшие из грешников: уразумев ядовитость греха, они исцелились от него через покаяние и теперь блаженствуют в царствии Божием. Так, братие мои, должно поступить и нам, если не желаем собственной погибели. Аминь.

Слово в понедельник Святой Пасхи

Яко исчезает дым да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут грешницы от лица Божия…

(Пс. 67; 3)

Яко исчезает дым да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут грешницы от лица Божия…

Прислушиваетесь ли вы, братие мои, к сим грозным словам, кои так часто произносятся среди нынешних богослужений, и размышляли ли о важности их? Что касается до меня, то я никогда не могу произносить их без некоторого внутреннего трепета. Ибо думаю: что, если сбудутся они во всей силе? Много ли останутся в живых из нас, кои или произносим, или слышим их?

Теперь слова сии похожи на гром отдаленной тучи, и не поражают никого, но почему? Потому что между нами, грешниками, и карающей правдой Божией стоит великий Посредник и всемогущий Ходатай; когда правда и закон говорят: да погибнут грешницы от лица Божия, милосердие и любовь Спасителя вещают: нет, да не погибнут, но да обратятся и спасутся. Посему-то, мы, несмотря на множество грехов наших, продолжаем стоять безвредно перед лицом Божиим. Но эта пря о нас правосудия с милосердием не продолжится вечно, настанет время, когда Посредник и Ходатай сойдет, так сказать, с своего места, мы прямо станем одни перед лицом Божиим, и тогда что с нами, если пребудем во грехах наших? Тайновидец Иоанн провидел в будущем отчаянное состояние грешников, и вот как изображает его: и в тыя дни взыщут человецы смерти, и не обрящут ея: и вожделеют умрети, и убежит от них смерть (Откр. 9; 6). И глаголаша горам и камению: падите на ны и покрыйте ны от лица Седящего на престоле, от гнева Агнча. Яко прииде день великий гнева Его: и кто может стати! (Откр. 6; 16, 17).

И приметьте, братие мои, от чего будут погибать грешники: от гнева Агнча. Не льва, не тигра или другого какого-либо ужасного и лютого зверя, но Агнца. То есть, сам прежде бывший Ходатай и Спаситель соделается для грешников обвинителем, судиею и карателем.

(Не закончено).

Больше книг на Golden-Ship.ru