Федченков С.А./Святой Ириней Лионский/ Библиотека Golden-Ship.ru

Данное обстоятельнейшее исследование о жизни, пастырских трудах и сочинениях св. Иринея Лионского (ок. 130-202) не имеет аналогов в русской церковно-исторической науке. В книге рассмотрены и самым тщательным образом разобраны практически все вопросы, касающиеся как подробностей жизни великого отца Церкви (происхождение, ранние годы, знакомство со св. Поликарпом Смирнским и «пресвитерами», поездки в Рим и епископство в Галлии, борьба с гностицизмом, монта-низмом и другими лжеучениями, участие в пасхальных спорах и многое другое), так и его плодотворной литературной деятельности, особенно по созданию главных произведений св. Иринея — «Против ересей» в пяти книгах и «Доказательство апостольской проповеди».

По словам автора книги, «почти ни одно выдающееся явление церковной жизни II столетия не обошлось без его участия. Такая личность не может не представлять интереса для истории Церкви..... принципы и воззрения, которые раскрывал и защищал в своих творениях св. отец, лежат также в основе вероучения и практики нашей Православной Д Церкви. Мы принимаем установленный в первые века канон св. книгУ Нового Завета, церковное Предание в качестве источника вероучения наряду со Св. Писанием, признаем высший авторитет епископов; держимся, в сущности, тех же взглядов и по другим догматическим вопросам (за исключением хилиазма), какие раскрываются в сочинении “Против ересей”. Жизнь и учение Иринея для нас, православных, представляет поэтому еще больше интереса и значения».

Для всех интересующихся историей древней Церкви и становлением православной догматики.

Содержание

Эпоха, в которую жил и действовал Ириней Лионский, является одной из выдающихся в истории Церкви.[1] Св. отец принадлежал к третьему поколению христиан.

Апостолов и их ближайших преемников не было уже в это время в живых. Место их во главе Церкви заняли люди, не видевшие Господа и учеников Его и потому, кроме личных своих дарований и высокой жизни, не выделявшиеся особенно из среды верующих. С другой стороны, и рядовые христиане не только делаются (в крещении), но и рождаются теперь таковыми, воспринимая веру по традиции, от отцов и матерей своих. Чрезвычайные духовные дары хотя и не исчезли совсем, но стали настолько редки, что в лице монтанистов явились люди, поставившие себе задачей отстаивать их законность, необходимость и действенность в настоящее время. Кроме того, на основании более чем столетнего опыта (по вознесении Христа) верующие убедились, что слова Господа (Мф. 24, 34) и ап. Павла (/ Кор. 7, 39) о близости конца мира и суда нельзя понимать буквально. Они начали догадываться, что Церкви христианской надлежит распространиться по всему миру и существовать во все последующие времена.

Нравственный энтузиазм, отличавший первохристиан, стал несколько падать. Но зато на место и отчасти в связи с уменьшением его более и более вырисовывается новое настроение, желание понять и защитить данными разума свою религию. Такова уже природа человеческая, не удовлетворяющаяся принятием каких-либо истин только па веру. К тому же в Церковь теперь вступили образованные люди из языческого общества, привыкшие до христианства философствовать,

иметь дело с системами и т. п. Нравственно-практическое направление, господствовавшее во времена апостолов и в писаниях мужей апостольских, не удовлетворяло их.

Немалое значение имели в данном периоде ивнецерковные течения. Церковь, как и раньше, подвергается гонениям со стороны римского правительства и преследованиям общества. Среди черни и интеллигенции распространяются вздорные слухи о Фиэстовых вечерях, Эдиповых кровосмешениях христиан, их враждебности существующему государственному строю и т. п. Против христианства пишутся даже литературные произведения, вроде известного труда Цельса. Мало того, появляются люди, которые под видом друзей Церкви расхищают ее овец. Таковы представители гностицизма. Ересь эта существовала и раньше, но никогда она не достигала такой силы, как в эпоху жизни св. Иринея. Руководители ее выпустили много сочинений для уяснения их учения и против Церкви; устраивали свои собрания, имели отличный от общецерковного культ, слишком свободно обращались со Св. Писанием, не признавали православных епископов и т. п.

А когда стали вырабатываться и точно определяться формы церковного устройства и жизни, то поднялось новое движение, якобы в защиту старого порядка вещей (монтанизм). Его представители отрицали епископат, доказывали наступление «нового периода домостроительства» со времени возникновения их общин; выдвигали на первый план изречения своих пророков, ставя их не только наряду, но часто и выше Св. Писания; свысока относились к церковным христианам, считая спасение последних почти невозможным; доводили до крайности требования свои относительно нравственной жизни.

Да и эвиониты,[2] хотя не имели уже силы, однако существовали еще во II в. <

Под влиянием этих внутренних и внешних причин настроение верующих, а также отчасти и сама жизнь принимают несколько иную форму. Чего-либо нового по существу, впрочем, здесь не было. Цер-ковь христианская по идее своего основания имеет универсальный характер: она должна существовать во все времена и распространиться среди всех народов. Но такие задачи не могут быть осуществлены без известных условий, касающихся ее внешнего устройства, как всякого религиозного общества, существующего на земле. У нее должно быть свое управление в виде преемственной иерархии, которая на все времена сохранила бы достояние христианства и руководила христианскими общинами. Ей необходимы священнослужители и проповедники, чтобы распространять истину Христову по всему миру,, присоединять к Церкви новых членов и сообщать верующим таинства. Она должна иметь свой канон книг, где заключались бы нормы вероучения, нравоучения и управления церковного для всех времен и народов; свое исповедание веры, отличающее ее от других религиозных обществ, свой культ и дисциплину.

Все это в общих чертах существовало в век апостолов. Они сами выполняли все функции церковной иерархии и дали в Писаниях нормы вероучения и жизни. То же по существу устройство и, несомненно, то же учение осталось не только во второй, но и в третий периоды. Разница состояла в том, что первые два поколения не формулировали точно своего достояния, не утверждали более или менее юридически форм церковного управления, не определяли канона книг и т. п.; тогда как представители третьей генерации отчасти осуществили эту задачу.

Изменилось, таким образом, собственно, не существо дела, а отношение к нему христианского общества. Прежде верующие думали, чтб Церковь будет существовать недолго и поэтому д ля нее не нужно внешнего устройства, тем более что есть налицо и чрезвычайные носители нласти церковной, и исключительные дарования. Теперь они начинают понимать, что Церковь — универсальное учреждение, имеющее существовать долго и среди всех народов и что поэтому формально определенное устройство ее необходимо. Немало помогли в этом также и еретические движения.

Отвечая на такое внутреннее настроение христиан и желая отгородиться от гностиков, монтанистов и т. п. еретиков и раскольников, ! 1,1!|жовь в лице ее представителей и утверждает во внешней форме то, что существовало в ней с самых первых времен ее бытия на земле.

Так, она более точно определяет на основе Евангелия и посланий апостолов свое вероучение в форме κανών’а της πίστεως = «правила веры»; заявляет, какие именно книги принадлежат ее учителям и основателям и какие появились со стороны и чужды ей; другими словами, полагает начало определению канона св. книг Нового Завета. Ее учители раскрывают самое понятие о ней; настаивают на необходимости принад лежать к Церкви И уклоняться от еретических обществ. Утверждают и объясняют идею уже существовавшего монархического епископата; говорят о значении церковного Предания; устанавливают также более точно и однообразно культ (в пасхальных спорах). Отвечая на запросы христиан о понимании веры, Церковь, правда, не дает еще философского построения своей религии; но в лице св. Иринея представляет первый опыт богословской системы.

Не оставляет без ответа она и нападки со стороны языческого общества. У нее появляется целый ряд ученых апологетов, которые доказывают, с одной стороны, лживость всех обвинений, возводимых на христиан, а с другой — несомненное превосходство и учения, и жизни христианской над доктринами и поведением язычников.

Должный отпор нашли в данном периоде и еретики. Особенно энергично действуют представители Церкви против гностиков. В опровержение их, начиная с Иустина, пишутся-сочинения, где обнаруживается настоящая сущность этого движения, выясняется и обличается его противоречие с христианским учением, безнравственная жизнь руководителей и последователей его, и раскрываются, в противовес ему, более полно основные истины церковного учения. Никогда еще полемика против гностиков не была такой интенсивной, как во II в. и отчасти в начале III в., являющегося продолжением данного периода.

Такое же отношение встретил и монтанизм, опровергаемый устно и письменно и в конце концов осужденный на соборах. В это время утратило окончательное свое значение и эвионитство, признанное Церковью ересью.

Представленные краткие сведения дают понять, в какой знаменательный периоджил св. Ириней. Отсюда начинается, собственно, новая эпоха в истории Церкви, время интенсивного выяснения и формального определения ею своего учения и бытия в мире, эпоха, простирающаяся до конца деятельности Вселенских соборов и даже до наших дней.

Уже такое значение времени третьего поколения верующих служит вполне достаточным оправданием для появления труда, касающегося именно данного периода.

Тем более это должно сказать относительно сочинения об Иринее Лионском. Св. отец является представителем и выразителем церковного сознания и мысли своего времени. В жизни и деятельности его нашло себе отражение почти все, что переживала Церковь той эпохи. У него именно формулируется более точно исповедание веры (κανών της πίστεως), есть все данные к определению канона св. книг Нового Завета. В его лице мы видам наиболее яркого защитника идеи Церкви, ее значения и необходимости принадлежать к ней. Он выдвигает на первый план церковное Предание в деле истолкования Св. Писания и устроения жизни; разъясняет смысл и защищает преемственный монархический епископат. Его сочинение «Против ересей» дает ответ на нужду христиан в богословской системе, ибо здесь впервые изложены и разъяснены почти все пункты христианского богословия.

Этот же труд доныне служит главным источником (особенно в виду потери «Синтагмы» Иустина и творений Игисиппа) для выяснения истории и сущности гностицизма, а также методов борьбы с ним Церкви в эпоху крайнего его развития. Ириней был одним из самых выдающихся борцов с ересью. Принимал он участие и в борьбе Церкви с монтанизмом. Пасхальные споры II в. велись при его горячем участии во всех трех стадиях; и разрешение их в определенном смысле несомненно зависело очень во многом именно от него.

Словом, почти ни одно выдающееся явление церковной жизни II столетия не обошлось без его участия. Такая личность не может не представлять интереса для истории Церкви; тем более что из литературных трудов современников Иринея до нас дошло очень мало, и сохранившиеся доныне его сочинения являются поэтому не только одним из главных, но часто и единственным источником сведений вообще об эпохе третьей генерации верующих. Не будь их, многие стороны церковной жизни того времени остались бы во мраке неизвестности.

Принципы и воззрения, которые раскрывал и защищал в своих творениях св. отец, лежат также в основе вероучения и практики нашей Православной Церкви. Мы принимаем установленный в первые века канон св. книг Нового Завета, церковное Предание в качестве источника вероучения наряду со Св. Писанием, признаем высший авторитет епископов; держимся, в сущности, тех же взглядов и по другим догматическим вопросам (за исключением хилиазма), какие раскрываются в сочинении «Против ересей». Жизнь и учение Иринея для нас, православных, представляет поэтому· еще больше интереса и значения.

Но особенно дорог он для Православной Церкви как хранитель и преемник в передаче существовавшего до него Св. Предания. Св. отец излагал в своих сочинениях не только личные взгляды. Он был учеником Поликарпа Смирнского и других «пресвитеров асийских». Этих наставлял Иоанн Богослов, любимый ученик Господа. Ириней соединен был, таким образом, через своих учителей видимой неразрывной связью с Самим Христом. Не внесенное в Евангелия учение Спасителя и устные разъяснения апостолов (церковное Предание) дошли до него в чистоте. Он записал большую часть их в книги и в таком виде сохранил и передал всем последующим поколениям. Жившие после него отцы и учители Церкви излагали Предание также в письменной форме. Но до Иринея оно передавалось преимущественно устно. Св. отец является поэтому одним из главных звеньев в цепи хранителей Св. Предания. Удалите это звено — и исторически известная, видимая для всех цепь распадется, история Предания прервется; само Предание скроется во мраке неизвестности, по крайней мере, для II в. и тем лишится исторической ясности и отчасти даже значения, особенно в глазах сомневающихся и рационалистически настроенных христиан.

Отсюда, личность Иринея и его биография, в частности, разрешение вопроса об отношении его к Поликарпу и «пресвитерам асийским» для православных историков и богословов приобретает еще большую важность.

Представители церковно-исторической науки на Западе в виду всего этого уделяют св. отцу очень много внимания. Ему посвящено довольно большое количество отдельных монографий, масса статей в разного рода журналах и отделов в курсах по истории Церкви и догматов. Однако протестантские и католические ученые не всегда, остаются беспристрастными и строго объективными в освещении личности и учения Иринея. А. Гарнак, например, и примыкающие к нему иссле-дователи доказывают независимость св. отца от раннейшего церковного Предания и, в частности, совершенно отрицают связь его с Поликарпом и асийскими пресвитерами. Ириней, на их взгляд, является одним из самостоятельных творцов церковного, кафолического богословия, — переработавшим лишь сообразно потребностям времени то, что существовало до него в Церкви. История Св. Предания прерынается у них, таким образом, в данном случае на Иринее, не восходя прямо ко Христу. Тот же немецкий ученый (а также Гильгенфельд и другие) утверждает, что Ириней «симпатизировал» будто бы монтапизмуит.

С другой стороны, католические богословы хотят видеть в епископе Лионском сторонника и защитника тенденции римских пап на главенство во Вселенской церкви.

Это налагает на православную церковно-историческую науку еще большую обязанность представить объективное, основанное на чисто исторических данных исследование о жизни и учении Иринея.

Между тем русская литература о св. отце очень скудна. Специальных монографий, посвященных ему, нет ни одной. Некоторые частные пункты его богословской системы раскрываются в немногочисленных журнальных статьях и отделах диссертаций по общим догматическим вопросам.[3] Но жизнь и литературная деятельность Иринея почти совсем не исследованы. Статьи немногих авторов (за исключением небольшой, помещенной в «Приходском Чтении» за 1916 г.)[4] ограничиваются сообщением лишь самых кратких и критически непроверенных биографических и библиографических данных о св. отце и не могут претендовать на признание за ними самостоятельности и научного значения.

Заполнить, хотя бы отчасти, последний пробел и является задачей предлагаемого нами труда. Масса вопросов, прямо и косвенно относяi 11,ихся к нашей теме, скудость первоисточников вместе с обилием позднейших церковно-исторических исследований, гипотез и теорий об Иринее у западных ученых и происходящая отсюда трудность работы заставили нас ограничиться в настоящий раз разработкой материала, относящегося лишь к жизни и литературной деятельности св. отца. Учение Иринея мы специально не исследуем, касаясь отдельных только пунктов из него по тому или иному поводу.

Сочинение наше естественно распадается на две главные части: одна имеет в виду жизнь Иринея, другая — его литературную деятельность.

В заключение, в целях упрощения, главным образом, цитации, а также в виде указателя литературы считаем нужным привести список главных источников и сочинений новейших авторов, какие были у нас под руками при написании настоящего труда.

1. Acta sanctorum[5] ex latinis et graecis aliarumque gentium monumentis servata, primigenia veterum Scriptorum phrasi collecta, digesta, commentariisque et observationibus illustrata. Junii. Т. V. Antverpiae, 1709.

2. Bardenhewer 0.,prof. Geschichte deraltkirchlichen Litteratur. Bd. I. Freiburg, 1902.

4. Baumstark Art., dr. Die Lehre des romischen Presbyters Florinus// Zeitschrift fur neutestamentliche Wissenschaft und Kunde des Urchristentums. 1912. Heft 4.

6. Его усе. Das Wesen des Montanismus//Theologische Jahrbucher. 1851. Heft 4.

7. Beaven J. An account of the life and writings of s. Irenaus, bishop of Lyons and martyrs. London, 1841.

9. Bohringer Fr. Die Kirche Christi und ihre Zeugen. Bd. I. Abthl. I. Ziirich, 1842.

10. Болотов В. В., проф. Лекции по истории древней Церкви. Вып. II. СПб., 1910.

11. Его оке. Из истории церкви Сиро-Персидской//Христианское [6]1тение. 1900. Ч. I и отдельным оттиском.

13. Его же. Montanismus/ /Real-Encyclopadie v. Hauck. 3 Aufl. Bd. ХЛ.

14. Corssen P. Zur Chronologie des Irenaeus/ / Zeitschrift fur neuteslamentl. Wissenschaft. 4.1903.

15. Deylingius Sal. Irertaus evangelicae veritatis confessor. Lipsiae, 1721.

17. Duschesne L. Histoire ancienne de l’Eglise. Т. I. Ed. III. Paris, 1907. Русский перевод (с 5-го французского издания): М., 1912 (книгоиздательство «Путь»),

18. Его оке. Fastes episcopaux de l’ancienne Gaule. Т. I—II. Paris, 18941899.

19. DufourcqA. Saint Irenee. Ed. Ill («Les saints») V. Lecofre. Paris, 1904. Его оке. «Saint Irenee». Из серии «La pensee chretienne». Paris, 1905.

21. Ehrhard A. Die altchristliche Litteratur und ihre Erforschung von 1884-1900. Freiburg in Breisgau, 1900.

22. Евдоким, иером. (ныне архиепископ). Св. апостол и евангелист Иоанн Богослов. Сергиев Посад, 1898.

23. Евгений, еп} Св. Ириней Лионский//Прибавления к Творениям св. Отцев. 1843. Ч. I.

24. Eusebius. Historia ecclesiastica. Издание Е. Schwartz’г. Leipzig, 1908. То оке. Русский перевод//Сочинения Евсевия Памфила. Т. I. Изд-е, СПб. Духовная академия. СПб., 1858.

25. Фаррар Ф. В. Жизнь и труды свв. отцев и учителей Церкви. 11('ревод с английского А. П. Лопухина. СПб., 1891.

27. Feuardentius Fr. Sancti Irenaei Lugdunensis episcopi et martyris At I versus Valentini et similium gnosticorum haereses libri quinque. Lutetifir, 1639.

28. Freppel Ch. Saint Irenee et l’eloquence chretienne dans la Gaule. Paris, 1861.

29. Gouilloud A. Saint Irenee et son temps, deuxieme siecle de l’Eglise. Lyon, 1876.

30. Grabe I. E. S. Irenaei episcopi Lugdunensis Contra omnes haereses libri V. Oxoniae, 1702.

31. Graul K. Die christliche Kirche an der Schwelle des Irenaischen Zeitalters. Leipzig, 1860.

32. Гусев Д. В., проф. Догматическая система св. Иринея Лионского в связи с гностическими учениями II в.//Православный Собеседник. 1874. Ч. 1ЫИ.

33. Harnack A., prof. Geschichte der altchristlichen Litteratur bis Eusebius. Theil 1. Die Ueberlieferung und der Bestand der altchristlichen Litteratur bis Eusebius. Leipzig, 1893. Halite 1.

34. To же. Theil II. Bd. 1. Die Chronologie der altchristlichen Litteratur bis Eusebius. Leipzig, 1897. ,

35. Его же. Die Pfaffschen Irenaus—Fragmente, als Falschungen Pfaffs nachgewiesen//Texte und Untersuchungen zur Geschichte der altchristlichen Litteratur, herausgegeben von O. Gebhardt und A. Harnack. Neue Folge. Bd. V, Heft 3. Leipzig, 1900.

36. Его же. Mission und Ausbreitung des Christentums in den ersten drei Jahrhunderten. Bd. I—II. Leipzig, 1906 (2 Auflage).

38. Его же. Zur Quellenkritik der Geschichte des Gnosticismus. Leipzig, 1873 (отдельная диссертация) и продолжение этого труда под тем же заглавием в «Zeitschrift fur historische Theologie». 1874. Thl. II.

39. Harvey W. Sancti Irenai episcopi Lugdunensis libri V Adversus haereses. Т. I—II. Cantabrigiae, 1857.

40. Der Schriftstellerkatalog des Hieronymus — C. Alb. Bernoulli. Freiburg und Leipzig, 1895.

43. Hirschfeld O. Zur Geschichte des Christentums in Lugdunum vor Constantin //Sitzungsberichte d. Preussischen Akademie d. Wissenschaften zu Berlin. 1895. April.

44. Иванцов-Платонов А. М., прот. Ереси и расколы первых трех неков христианства. М., 1877.

45. Iordan Н„ prof. Das Alter und die Herkunft der lateinischen Uebersetzung des Hauptwerks des Irenaeus//Theologische Studien, 1908.

46. Его оке. Armenische Irenaeus-Fragmente//Texte und Untersuchungen. Bd. XXXVI, Heft 3. Leipzig, 1913.

47. Irenaus. Gegen die Haeretiker Buch IV u. V in armenischer Version. Leipzig, 1910; та же серия. Bd. XXXV, 2.

48. Касищн Д. Ф., прот. Расколы первыхвековхристианства. М., 1889.

49. Kastner Kc Der Irenaus von Lyon und der romische Presbyter FloI'inus / / Der feftfiolik. 1910. Bd. VI.

50. Его оке. Zur Kontroverse iiber den angeblichen Ketzer Florinus/ / Zeitschrift fiir neutestamentl. Wissenschaft. 1912. H. 2.

52. Klebba Er., dr. Die Anthropologie des hi. Irenaus//Kirchengeschichtliche Studien, herausgegeben von Knopfler, Schrors, Sdralek. Bd. II. 11.3. Miinster, 1894.

53. Kling. Irenaus von Lyon//Real-Encyclopadie von Herzog. 1 AufInge. 1857. Bd. VII.

54. Koch H., prof. Tertullian und der romische Presbyter Florinus// Zeitschrift fiir neutestamentliche Wissenschaft. 1912. H. 1.

56. Его же. De historiae gnosticismi fontibus novae quaestiones criticae. Lipsiae, 1894.

57. Курганов Ф. А., проф. Свидетельствовал ли св. Ириней о приматстве и непогрешимом учительстве Римской церкви, в частности ее первосвященника? Казань, 1893.

58. Leimbach. Wann ist Irenaus geboren? / / Zeitschrift fiir die gesammti[7] lutheriche Theologie und Kirche. XXXIV. Leipzig, 1873.

59. Light foot J. B. The apostolic Fathers. Part II. S. Ignatius, S. Polycarp. Vol. I, III (2-nd edition). London, 1889.

60. Его оке. Supernatural Religion/ / Contemporary Rewiew. 1875. May; 1H76. August.

To же — отдельным изданием: Essays on the Work entitled Supernatural Religion. London, 1889.

61. Lipsius R. A. Die Zeit des Irenaus und die Entstehung der altkatholischen ЮгсЬе//Historische Zeitschrift. 1872. Bd. XXVIII.

62. Его оке. Irenaus, bischof of Lyons//A Dictionary of Christian biography, literature, sects and doctrines during the first eight centuries. Ed. W. Smith and.H. Wace. Vol. III. London, 1882.

63. Его же. Gnosticismus//Allgemeine Encyklopadie J. S. Ersch und Gruber. Erste Section. 71 Theil. Leipzig, 1860.

66. Loo/s Fr., prof. Die Handschriften der lateinischen Uebersetzung des Irenaus und ihre Kapiteltheilung/ / Kirchengeschichtliche Studien. Leipzig, 1888.

67. Mannucci U., dr. Irenaei Adversus haereses libri V/ /Bibliotheca sanctorum patrum et scriptorum ecclesiasticorum. Series 2. Vol. III. P. I-Romae, 1907.

68. Massuet R. Sancti Irenaei episcopi Lugdunensis et martyris Contra haereses libri V. Parisiis, 1710.

70. To же у Migne'n — Patrologiae cursus completus. Series graeca. Т. VII. Там же — Dissertationes praeviae in Irenaei libros — Massueti.[8]

71. Ter-Mekerttschian Kar., dr. Des hi. Irenaus Schrift zum Erweise der apostolischen Verkiindigung in armenischer Version entdeckt, herausgegeben und ins Deutsche iibersetzt von Dr. Karapet Ter-Mekerttschian und Dr. Erwand Ter-Minassiantz, mit einem Nachwort und Anmerkungen von Adolf Hamack//Texte und Untersuchungen. Bd. LXXI. Η. 1. Leipzig, 1907.

72. Мелиоранский Б. M., проф. Из лекций по истории и вероучению древней христианской Церкви (I—VIII вв.). Вып. I. СПб., 1910 (отдельный оттиск из журнала «Странник»).

73. Мышцын В. Устройство христианской Церкви в первые два века. Сергиев Посад, 1909.

74. Moller W. Montanismus//Real-Encyclopadie von Herzog. 2 Auf-lage. Bd. IX. 1858.

75. Μοηίέί E. Le legende d’Irenee et l’introduction du Christianisme a Lyon. Geneve, 1880.

76. NeanderAug. Allffemefiie Geschichte der christlichen Religion und Kirche. Bd. I-II (4 Auflagfe),.dotha, 1863-1864.

77. Neumann K. J. Der romische Staat und die allgemeine Kirche bis auf Diocletian. Bd. I. Leipzig, 1890.

78. Николаев Ю. В поисках за Божеством. Очерки из истории гностицизма. СПб., 1913.

79. Никольский А. И. Св. Ириней Лионский в борьбе с гностицизмом/ /Христианское Чтение. 1880. Т. I; 1881. Т. I.

80. ОксиюкМ. Ф. Эсхатология св. Григория Нисского. Киев, 1914.

81. Patrum apostolicorum opera. Recensuerunt О. Gebhardt, A. Har-nack, Th. Zahn. Editio minor. 1877. Lipsiae.

83. Филарет, архиеп. Черниговский. Историческое учение об отцах Церкви. Т. I. СПб., 1859.

84. Писарев Л. И., проф. Очерки из истории христианского вероучения патристического периода. Т. I. Казань, 1915.

85. Pitra I. В. Analecta sacra Spicilegio Solesmensi parata. Paris, 1876-1891. T. II, IV.

86. Покровский А. И., проф. Соборы древней Церкви. Сергиев Посад, 1915.

87. Поснов М. Э., проф. Происхождение гностицизма и развитие (.то//Труды Киевской Духовной академии. 1912. Ноябрь.

88. Его же. Гностицизм и борьба Церкви с ним во II в.//Там же. 1912. Декабрь.

89. Его же. Гностицизм II в.//Там же. 1913. Сентябрь, и другие статьи о гностицизме в том же журнале за 1914-1916 гг.[9]

90. Преображенский П., прот. Сочинения св. Иринея, епископа Лионского (в русском переводе). Изд. 2-е. СПб., 1900; с его же предисловием «О св. Иринее Лионском и его сочинениях».

91. PreuschenEr. Passah altkirchlicher und Paschastreitigkeiten//RealEncyclopadie v. Herzog—Hauck. 3 Auflage. Bd. XIV.

92. Rettberg Fr. W., dr. Paschastreit der alten Kirche//Zeitschrift fiir historische Theologie. 1832. Bd. II. Stock 2.

94. Сагарда H. И., проф. Новооткрытое произведение св. Иринея Лионского «Доказательство апостольской проповеди». СПб., 1907 (извлечено из «Христианского Чтения» за 1907 г.).

95. Его же. Первое соборное послание св. апостола Иоанна Богослова. Полтава, 1903.

96: Его же. Св. Ириней, епископ Лионский//Приходское Чтение. 1916.

97. SchiirerAem., dr. De controversis paschalibus secundo post Christi natu saeculo exortis. Lipsiae, 1859.

Тоже с некоторыми дополнениями в немецкой обработке — Die Paschastreitigkeiten des 2 Jahrhunderts//Zeitschrift fiir historische Theologie. 1870. Bd. II.[10]

99. Скворцов Κ., проф. Философия отцов и учителей Церкви. Киев, 1868.

100. Steitz G. Е. Die Differenz der Occidentalen und der Kleinasiaten in der Paschafeier/ /Theologische Studien und Kritiken. 1856. Heft 4.

101. Его же. Der astetische Character der Eucharistie und des Fastens in der alten Kirche//Там же. 1857.

102. Его же. Einige weitere Bemerkungen iiber den Paschastreit des Jahrhunderts//Там же. 1857. Heft 3.

103. StierenA. S. Irenaei Contra omnes haereses libri V. Т. I—II. Lipsiae, 1853.

104. Его же. De Irenaei Adversus haereses operis fontibus, indole, doctrina et dignitate. Gottingae, 1836.

105. Его же. Irenaus von Lyon//Encyclopadie v. Ersch und Gruber. Section 2. Bd. XXIII. Leipzig, 1844.

106. Thompson J. W. The alleged persecution of the Christians at Lyons In 177//The American Journal of Tbeology. 1912. July.

107. Tillemont L. Memoires pour servir a l’histoire ecclesiastique des fclx I Homier siecles.T. III. Venise, 1732.

108. Троицкий В., проф. (архим. Иларион). Очерки из истории /и н'мята о Церкви. Сергиев Посад, 1912.

109. Volter D. Das Ursprungsjahr des Montanismus//Zeitschrift fiir Wksonschaftliche Theologie. 1883. Heft 1.

110. Weitzel K. Die christliche Paschafeier der drei ersten Jahrhunderte. Pioiviieim, 1848.

111. Wemer I., dr. Der Paulinismus des Irenaus / /Texte und Untersuf| и ingen. Bd. VI. Heft 2. Leipzig, 1889.

112. Wieten L. T. Irenaeus’ Geschrift «Ten Bewijze der apostolische (‘diking». Utrecht, 1909.

113. Zahn Th., dr. Analecta zur Geschichte und Literatur der Kirche im ,· woiten Jahrhundert. I. Zur Biographie des Polycarpus und des Irenaus. II. das Schreiben des Irenaus an Victor//Forschungen zur Geschichte des iH'iilostamentlichen Kanons und der altkirchlichen Literatur. Theil IV. ErЬшцс'П und Leipzig, 1891.

114. Его же. Apostel und Apostelschtiter in der Provinz Asien//Forsjfl it ingen. Theil VI. Leipzig, 1900.

115. Его же. Irenaus, Bischof von Lyon//Real-Encyclopadie fiir proknhmtische Theologie und Kirche von Al. Hauck. Bd. IX. 3 Aufl. Leipzig, 1900.[11]

и другие сочинение, статьи и творения св. отцев, которые мы будем указывать[12] в примечаниях к тексту нашего сочинения.

Часть первая. Жизнь св. Иринея Лионского

Глава 1. Происхождение св. Иринея Лионского

1. Национальность и место рождения св. Иринея

Кто были родители св. Иринея, неизвестно. Ни Евсевий, ни Иероним, ни творения самого св. отца и других древних учителей Церкви не дают прямых исторических свидетельств, определяющих его происхождение. Этим объясняется то, что Иринея причисляли и, отчасти, причисляют к разным национальностям.

Икумений называет его кельтом, т. е. причисляет по происхождению к галлам (Είρηνοάφ τφ Κελτω... по-латыни Irenaeo gallo).[13] Но это мнение основано на недоразумении. Выражаясь так о св. отце, Икумений имел в виду[14] собственные слова последнего в предисловии к 1-й книге Contra haereses: «Я живу среди кельтов (ήμων των έν Κελτοΐς διατριβόντων)».[15] Других доказательств в пользу своей гипотезы он lie приводит. — Однако, судя по всему ходу речи, Ириней в данном случае говорит не вообще о жизни своей, а лишь о времени написания им большого антигностического труда (185-189 гг.), когда, будучи епископом Лионским, он по необходимости жил и вращайся постоянно среди коренного населения Галлии, кельтов. Но вращаться среди кельтов — не значит еще быть кельтом от рождения. И истинный смысл слов св. отца, взятых в связи с последующим', совершенно противоположен мнению Икумения. Ириней в данном параграфе говорит об языке своего сочинения, характеризует его как безыскусственный и указывает причину этого недостатка, с его точки зрения,, в том именно, что он «живет среди кельтов и по большей части имеет дело с варварским языком (βάρβαρον διάλεκτον)»; таким образом, его природный язык от влияния варварского как бы испортился. Эта мысль о «порче»[16] природного и противоположение ему «варварского», каким термином греки обыкновенно определяли все не-греческие языки, доказывает как раз, вопреки мнению Икумения, что природным наречием Иринея ни в каком случае не могло быть «варварское» — кельтское и что, следовательно, и сам он по своему происхождению не был кельтом.

К тому же заключению приводит нас и анализ отрывка письма Иринея к Флорину.[17] Из него видно, что св. отец ранние годы свои провел в Малой Азии, и нигде нет указания, что он переселился сюда из какойлибо другой страны. В виду такой явной несостоятельности предположение Икумения было — даже без подробной критики — отвергнуто еще Фейарденцием,[18] как до очевидности ложное, и после него уже никем ни разу не выставлялось и не защищалось.

В противоположность Икумению Фейарденций решительно назвал св. Иринея греком. И это мнение утвердилось в исторической науке и господствовало в ней безраздельно до 60-х гт. прошлого столетия [XIX в']. Но в 1857 г. англичанин Гарвей в предисловии к своему изданию творений Иринея (London, 1857) высказал совершенно новое предположение о национальности св. отца, назвав его сирийцем.[19]

Имя автора, его издательские[20] и ученые труды,[21] а также и то, что последнее мнение было принято некоторыми другими учеными (Эббёт,[22] Фаррар[23]), заставляет нас отнестись к его заявлению с должным вниманием, несмотря на исключительную его необычайность. В подтверждение своей гипотезы Гарвей ссылается: а) на имя Иринея, неупотребительное, по его мнению, в греческой номенклатуре и, вероятно, переведенное с соответствующего ему сирийского слова; б) на хорошее знакомство св. отца с еврейским и вообще восточными языками; в) на шероховатость, неровность (roughness) стиля его сочинений и, наконец, г) на то, что Ириней будто бы пользуется сирийским переводом Св. Писания и цитирует его в своих сочинениях, причем Гарвей в подстрочных примечаниях к своему изданию указывает, по счету Роопса, 105 мест, где особенно ясно (будто бы) это пользование сирийским переводом.[24]

Все эти основания весьма подробно и обстоятельно разобраны американским ученым Роопсом, посвятившим данному вопросу большую статью в «The Bibliotheca sacra».[25] По поводу первого пункта он вполне основательно замечает, что греческое имя Ειρηναίος нельзя считать необычным в греческой номенклатуре. Его носили и раньше, и во времена св. Иринея поэт антологии, например, один грамматик, епископ Тирский и др.[26] Затем, исторически не известно и ниоткуда не видно, чтобы у св. отца были какие-либо реальные мотивы к перемене своего имени.[27] Да и вообще на этом основании нельзя делать никаких заключений, так как в настоящее время по недостатку исторических свидетельств мы лишены возможности определенно утверждать, какие слова и имена употреблялись в известной стране и местности, особенно ввиду того, что греческая колонизация и культура внесли в этом отношении много путаницы. А если уж делать какие-либо выводы, то скорее в обратную по сравнению с Гарвеем сторону. Так и поступает большинство исследователей, доказывающих,греческое происхождение св. Иринея;[28] и хотя само по себе это основание не убедительно при определении национальности,[29] тем не менее, думаем, гораздо естественнее и правильнее из греческого имени[30] заключить к греческому происхождению, чем сирийскому,[31] тем более что под гипотезой Гарвея не имеется никаких положительных исторических данных.

Сирийский и еврейский языки родственны между собой; поэтому при отличном знании последнего возможно знакомство и с первым. А отсюда и ссылка Гарвея на хорошее знание св. Иринеем еврейского языка имела бы некоторое значение, если бы соответствовала действительности. Однако уже сам св. отец считает себя неопытным в еврейском языке и отсылает в подтверждение своего толкования значения еврейского имени «Иисус» к «periti eorum» (ученым еврейским).[32] И эта «неопытность» есть действительный факт. Достаточно прочитать хотя бы главу 24 второй книги «Против ересей», где объясняется значение имени «Иисус», или главу 35 той же книги, где толкуется смысл разных имен, прилагаемых евреями к Божеству,[33] чтобы понять, что св. отец очень плохо знал еврейский язык[34] и всеми толкованиями своими «обязан, вероятно, также не очень знающему еврею»: настолько они «не ясны и сомнительного достоинства».[35] Кроме того, во многих местах своих сочинений сам Ириней выразительно подчеркивает, что ни еврейский, ни другой какой-либо сходный с ним язык не есть его при, родный, на котором он говорил бы с детства. Таковым является, по его словам, греческое наречие. Так, во второй книге «Против ересей», гл. 24,2, он замечает об евреях: «Они пишут иногда по порядку, как и мы (sicuti et nos), — а выше св. отец сравнивает именно греческий и еврейский языки, — а иногда в обратном направлении» и т. д.[36] Или еще яснее в книге «Доказательство апостольской проповеди», § 53: «Он (Христос) носит двойное имя: на еврейском языке — Мессия Христос и на нашем — Иисус Спаситель».[37]

Но если бы даже Гарвею и удалось обосновать факт хорошего зна^ ния св. Иринеем еврейского языка, то из этого можно было бы сделать вывод только о знакомстве с сирийским. Однако ученому автору необходимо доказать не знакомство только, а знание, и притом такое, которое говорило бы, что сирийский язык — есть язык матери Иринея и его самого с рождения. Но очевидно, что из первой посылки силлогизма Гарвея — о знании еврейского языка — нельзя сделать такого вывода; скорее можно было бы заключить к еврейскому происхождению св. отца, чего не предполагает и Гарвей. Поэтому-то и взятая во всем ее объеме ссылка ученого на знание еврейского языка св. Иринеем никоим образом не может доказать сирийского происхождения последнего.

Что касается шероховатости стиля сочинений св. отца, то, указывая на нее, Гарвей имел в виду собственные слова Иринея (уже отчасти приведенные нами выше)[38] в предисловии к 1-й книге Contra haereses. Английский ученый понимает их так, что св. отец, пиша свое сочинение на греческом языке, вынужден был внести в него некоторые кельтские слова и выражения (idioms). Но влияние кельтского наречия сказалось бы несомненно в меньшей степени, если бы греческий язык был природным языком Иринея. Очевидно, св. отец лишь научился ему, будучи в детстве привезен из Сирии в Смирну; и как приобретенный, а не природный, этот язык скорее поддался иноземному влиянию.[39]

Однако прежде всего мы должны сказать, что Гарвей произвольно толкует слова Иринея. В полном виде место, которое имеет в виду английский ученый, читается так: «Ты не будешь, — обращается св. отец к другу, — требовать от меня, который живет среди кельтов и по большей части имеет дело с варварским языком ни искусства речи которого я не изучал, ни писательской способности которую приобрести не старался, ни красоты выражений и увлекательности которые мне чужды. То, что напишу тебе просто, истинно и обыкновенным языком. Как видим, у Иринея нет даже и намека на введение им в свое сочинение кельтских слов и оборотов. Он отмечает лишь простоту и безыскусственность своего стиля. Вероятно, св. отец держался обычного, по-видимому, в его время взгляда, что от писателя требуется особая манера вычурно, витиевато, красиво выражаться. У него такой способности, по его признанию, не было: Этот «недостаток» он и отмечает в разбираемом месте. Понимать его слова иначе, значит навязывать ему свои мнения, приписывать Иринею то, чего он не думал и не говорил.

Не дает подтверждения мнению Гарвея и сохранившийся доныне греческий текст 1-й книги «Против ересей». Тщательный анализ его,. произведенный Фреппелем,[40] Роопсом[41] и другими учеными, не обнаружил в нем каких-либо специально кельтских выражений. Не указывает их и сам Гарвей. И по общему отзыву большинства исследователей,[42] язык Иринея, хотя и простой, но вполне литературный; так что, как справедливо отметил Роопс, приведенные выше слова св: отца говорят скорее о скромности (modesty) их автора,[43] чем о действительном недостатке его стиля.

Но если бы даже и удалось доказать наличие кельтских идиоматизмов в греческом языке Иринея, делать отсюда заключение к сирийскому происхождению св. отца едва ли возможно. Нам кажется, что кельтские выражения одинаково могли быть усвоены сирийцем и греком; и' дело, собственно, не столько в происхождении Иринея, сколько в постоянном обращении его с варварским наречием кельтов. Кроме того, сам Гарвей признает, что свои ранние годы (the years of boyhood) Ириней провел в Смирне, где и научился греческому языку.[44] А известно, ^ что дети весьма способны к усвоению языков, научаются говорить на иностранных наречиях гораздо раньше старших и помнят их дольше. Чужой язык, еслина нем приходится все время объясняться в детстве, нередко даже заменяет и вытесняет родное наречие, что замечалось, например, среди русского аристократического общества, представители и представительницы которого, хорошо объясняясь по-французски и по-английски, не могли часто составить правильно простой рус-ской фразы.[45] Поэтому даже с точки зрения английского ученого св. Ириней должен был хорошо знать греческий язык; и еще вопрос, какое наречие мог он помнить· лучше, живя и вращаясь среди кельтов; тем более что греческий язык был международным в то время.

Поэтому и вообще за разобранным основанием Гарвея нельзя признать большого значения.

Роопс[46] подробно разбирает все 105 цитат, которые, по мнению Г ар вея, взяты св. Иринеем из Пешито [сирийского перевода Св. Писания], и находит, что 30 примеров, приведенных английским ученым, не доказательны; в 5-и случаях иринеевский и сирийский тексты расходятся; в 36-и — видно влияние латинского перевода; в 16-и — кодекса Безы (Д); в 3-х — другах манускриптов; 8 можно приписать плохому переводу; 2 взяты из еретических сочинений, и Ириней за них не ответственен. Только 5 нельзя отнести на счет существующих текстов. Но если .бы все кодексы сохранились, вероятно, можно было бы и это объяснить помимо Пешито. Таким образом, мнение английского ученого несомненно ошибочно.

Объясняя же разницу в цитации, Роопс приходит к любопытным выводам. По его мнению, переводчики Иринея (а также· и переписчики) для придания своему переводу большей ценности и облегчения труда приводили иринеевские цитаты так, как они стояли в кодексах, распространенных в их время, КIX—XIII вв., когда появились сохранившиеся доныне латинские рукописи сочинений св. отца, таких осложнений накопилось достаточно, и теперь мы имеем дело во многих случаях не столько с иринеевским чтением текстов, сколько с позднейшими наслоениями и влияниями; так что решить, каким кодексом пользовался сам св. отец, в настоящее время не легко. Ввиду этого и вообще основание, выдвинутое в данном случае Гарвеем, не может иметь особенного значения.[47]

При определении кодекса Св. Писания, бывшего у Иринея, приходится делать лишь более или менее вероятные предположения на основании того, по какой редакции приводится большее количество текстов. Приняв в основу своих исследований этот принцип, Роопс, вопреки Гарвею, утверждает, что Ириней при цитации Ветхого Завета, по всей вероятности, пользовался переводом LXX.[48] Что же касается новозаветных цитат, то тот же ученый насчитывает до 76-и только из кн. Деяний, по которым видно, что у Иринея был под руками греческий кодекс, лежащий в основе нынешнего Безы.[49]

Таким образом, мнение Гарвея, что св. Ириней сириец по происхождению, не имеет под собой достаточных оснований.

Этим объясняется то, что, несмотря на ученую известность автора, большинство исследователей не согласилось с его теорией и отвергло ее (некоторые даже без подробной критики), как явно несостоятельную, считая св. отца несомненно греком.[50]

Такое вполне естественное предположение имеет за собой довольно веские основания. Некоторые из них уже были раскрыты нами при критике гипотезы Гарвея. Сюда относится, например, греческий язык автора книг «Против ересей» и «Доказательство апостольской проповеди». Правда, Т. Цан[51] и некоторые другие исследователи умаляют почти до нуля силу этого аргумента и справедливо замечают, что во времена св. Иринея греческий язык был общим литературным языком пеех национальностей, живших в Европе и Малой Азии. Но как мы мидели, св. отец признает его не просто языком своих сочинений, а, противопоставляя еврейскому и себя евреям и их ученым, дает понять, что это его природный язык, язык его национальности. А в таком слу-ню значение данного аргумента немаловажно.

Как мы уже опять видели из статьи Роопса, Ириней цитирует Ветхий Завет большей частью по переводу LXX, Новый же — по кодексу, родственному Безы.[52] А это также предполагает само собой, что он читал с детства Св. Писание на греческом языке.

Св. отец, как мы увидам ниже, хорошо знал греческую философию и поэзию, знаком был и учился у Поликарпа, Папия и др. «пресвитеров» — непосредственно и по сочинениям. Словом, все образование его было исключительно греческим.[53]

Все эти данные при несостоятельности двух первых предположений и отсутствии других заставляют и нас признать наиболее верным мнение большинства исследователей, что св. Ириней был греком по пюей национальности.

В связи с вопросом о национальности св. отца стоит также вопрос о его месте рождения. Прямых исторических свидетельств, дававших бы возможность решить его в ту или иную сторону, и здесь нет. Приходится поэтому обращаться к косвенным основаниям. А в этом отношении прежде всего имеет значение указание св. Иринея на место жительства его в ранние годы. Таким, по его признанию, была Нижняя Л.чия. «Я видел тебя, — пишет он Флорину,[54]^— будучи еще мальчиком Οαχΐς 8X1 ών), в Нижней Азии (έν τη κάτω Άσί$) у Поликарпа».

С другой стороны, уже здесь подчеркивается св. отцом связь ранних лет его жизни с Поликарпом (παρά Πολυκάρπω). О знакомстве своем с епископом Смирнским в это время весьма определенно говорит он и в Contra haereses (III, 3, 4): «Поликарп... которого и мы видели в первом нашем возрасте... (δν και ήμεΐς έοράκαμεν έν τη πρώτη ήμών ήλικία)».[55] Подтверждает его также Евсевий в «Церковной истории», называя Иринея «слушателем» (άκουστής) Поликарпа,[56] и сам св. отец, когда ссылается на Поликарпа, желая подкрепить те или иные свои взгляды.[57]

Но Поликарп был епископом Смирны и всю жизнь свою провел здесь. Значит, и Ириней в свои ранние годы жил именно в Смирне или в ее окрестностях.[58] А в таком случае нужно признать вполне вероятным предположение, что этот город или окрестности его были и местом рождения будущего епископа Лионского.

В Смирне же и в настоящее время большая часть жителей состоит из греков. А в древности это был чисто греческий город, претендовавший даже на признание его отечеством греческого поэта Гомера.[59]

Таким образом, мы получаем[60] новое подтверждение нашему выводу о греческой национальности св. Иринея.

2. Время рождения св. Иринея

Никакому другому вопросу, касающемуся биографии или литературной деятельности Иринея, не уделялось и не уделяется столь много внимания различными авторами, как времени рождения св. отца; но и ни в каком другом пункте нет такого разнообразия мнений, как именно в этом. Дата рождения Иринея колеблется между 80 и 150 гг. христианской эры. Парадин и Северций полагали ее около 80 г. по P. X.;[61] Додвель — около 97 г.;[62] Грабе — в 108 г.;[63] Галлуа — между 112 и 117 гг.;[64] Тильмон,[65] Люмпер,[66] Ляйтфут[67]^— около 120 г.; Фаррар — между 120 и 125гг.;[68]Леймбах — в 126 г.;[69] Гарвей[70] и Липсий[71] — около 130 г.; Массюет[72] и в согласии с ним Дейлингий,[73] Дю-Пэн,[74] Клинг,[75] Бёрингер,[76] Мёлер,[77] Штирен[78] и др. — около 140 г.; Циглер[79]^— в 147 г.; Бивн — около 150 г.[80]

Особенно горячий спор по этому поводу возгорелся между двумя первоклассными учеными Запада — Теодором Цаном и Адольфом Гарнаком. Первый из них полагает время рождения св. Иринея приблизительно около 115 г.;[81] второй же — около 142 или между 135 и 142 и никак не ранее 130 г.[82] Спор этих корифеев не мог, конечно, пройти бесследно; и все исследователи, писавшие после них, так или иначе приняли участие в этой борьбе мнений. Некоторые, как Барденгевер,[83] Эргард,[84] Кин,[85] примыкают больше к Гарнаку. Большинство же, однако, не присоединилось ни к тому, ни к другому, а занимает сред нюю позицию; хотя и здесь нет согласия. Так, Дюфурк полагает дату рождения около 125 г.;[86] Мануччи — между 125 и 135 гт.;[87] Роопс — около 126 г.;[88] Корссен — не позже 130 г.;[89] Витен также около 130 г.[90]

В русской литературе этот вопрос совершенно не исследован. Немногочисленные авторы или совсем молчат о дате (Иванцов-Платонов, архиеп. Филарет и др.), или устанавливают ее догматически, не приводя никаких оснований. Но и при таком положении полного согласия среди писателей тоже нет. Так, еп. Евгений, автор[91] статьи об Иринее в «Прибавлениях к Творениям св. Отцев»,[92] полагает время рождения его около 130 г.; с ним согласен и прот. Преображенский;[93] а неизвестный автор в «Воскресном Чтении» относит дату к 120 г.[94]

Такое разнообразие мнений зависит от того, что ни один из первоисточников для биографии св. Иринея: ни Евсевий, ни Иероним, ни творения самого св. отца и других древних учителей Церкви — не определяют не только точно, но даже приблизительно года его рождения. Поэтому исследователям приходится основываться на данных, имеющих лишь косвенное отношение к рассматриваемому вопросу. Здесь, однако, весьма замечательно то, что при всем разнообразии суждений основания, на которых исследователи построяют свои гипотезы, в существе своем — конечно, с некоторыми вариациями — те же почти у всех авторов.

Одним из таких оснований, на которое при определении года рождения опираются многие ученые, писавшие об Иринее,[95] является ссылка на V кн. «Против ересей», гл. 30, 3, где св. отец говорит об Апокалипсисе. Выше он рассуждает по поводу имени Антихриста, разбирает несколько предположений об этом, высказывает и свое мнение (прилагая к Антихристу имя «Титан»); но в конце концов заявляет, однако, что не решается «утвердительно объявить это за имя Антихриста, зная, что если бы необходимо было в настоящее время (τφ νυν καιρώ) открыто быть возвещену его имени, оно было бы объявлено тем самым, кто и видел откровение» ,[96] А далее как раз добавляет те слова,[97] на каких исследователи построяют свое мнение о дате рождения Иринея: «Ибо он (Апокалипсис) появился незадолго, но почти при нашем поколении, к концу царствования Домициана (ούδέ[98] Как видно уже из приведенного, св. отецжелает во всем отделе (§ 3), из которого взяты эти слова, указать на близость времени, в которое он пишет к моменту появления Апокалипсиса. Особенно же сильно укорачивается расстояние и близость принимает более конкретные формы во фразе, приведенной у нас по-гречески.[99]

Здесь прежде всего обращают на себя внимание слова сю προ πολλοί) χρόνου, определяющие глагол έωράθη. К чему они относятся? Само собой понятно, что они не могут стоять самостоятельно; такого рода пыражения, как «незадолго до», «незадолго перед», непременно требуют после себя определенного дополнения. При них его налицо нет. По соединенное союзом άλλα при одном глаголе, сю πρόπολλου χρόνου, очевидно, входит, как часть, в одно и то же с последующими словами (Άλα σχεδόν и т. д. предложение; поэтому для него нельзя признать иного дополнения, как ήμετέρας γενεάς, которое, конечно, сообразно законам языка, не повторяется два раза.

Что же касается самого выражения сю προ πολλου χρόνου, то в нем заключаются два главных момента, сообразно двум его частям (προ и ού πολλσβ χρόνου). Прежде всего здесь оттеняется, что Апокалипсис появился (έωράθη) πρό = «пред», прежде того, что обозначается της ι'ρ'.τέρας γενεάς, тогда, когда последнее еще не начиналось, прежде его начала. Таким образом, вся эта фраза, несомненно, определяет период времени между тем, что содержится в слове έωράθη, и началом της ήμητέρας γενεάς. Поэтому Гарнак не прав, когда видит в данном предложении указание на промежуток от Апокалипсиса до того времени, когда писал Ириней.[100] Такое понимание противоречит коренному значению предлога προ с родительным,[101] вполне соответствующему русскому «пред». И мы совершенно согласны с Цаном, что здесь св. отец (>ттсняет начальный, а не конечный пункт периода.[102] Если же так, то — иопреки утверждению Гарнака[103]^— вся разбираемая нами фраза может иметь значение при определении хронологии Иринея.

Ού πολλου χρόνου, оттеняя новый момент выражения, обозначает продолжительность времени между Апокалипсисом и της ήμετέρας γι.νΐ'ίις. Как видно из конструкции (ού и πολλου, а не μικρού, например), ιιΐιο имеет прежде всего отрицательный смысл, говорит, что этот пери11,(1,1 и' есть большой. Но вместе с тем, само собой понятно, здесь дается и положительная мысль о близости, хотя и не определенной точно, времени Апокалипсиса и начала τής ήμετέρας γενεάς.

Дальнейшими словами второй части предложения «σχεδόν έπι» и т. д. промежуток еще более сокращается, и Апокалипсис оказывается в положении έωράθη «почти при»[104] начале της ήμετέρας γενεάς; хотя, конечно, и в данном случае точного определения, само собой понятно, установить нельзя.[105] Что же значит теперь τής ήμετέρας γενεάς?

Термин γενεά, как справедливо отметил уже Циглер,[106] имеет несколько значений. В данном случае несомненен его временной смысл: это не рождение, не класс и не семья. Однако и тут возможны различия в толкованиях.

Наиболее распространенным и основным нужно признать то значение этого слова, по которому оно определяется как совокупность людей, родившихся и живущих в одно и то же время. В таком смысле употребляет его, например, Спаситель, когда, говоря о разрушении Иерусалима, добавляет: «Не прейдет род сей (ή γενεά αυτη), дондеже вся сия будут» (Мф. 24,34);[107] или у Луки (7,31): «Кому уподоблю человеки рода сего (τους ανθρώπους τής γενεάς ταύτης)?»[108]

Взятый во временном смысле, этот термин, естественно, стал обозначать период, в течение которого происходит смена одного поколения другим, «отцов» «детьми». Отсюда мы и читаем у Плутарха: «ετη τριάκοντα ποιουσι την γενεάς καθ’ Ηράκλειτον, έν φ χρόνω γεννώντα παρέχει τον έξ αότου γεγεννημένον ό γεννήσας»[109], или у Геродота: «τρεις γενεαΐ άνδρών έκατόν ετη εΐσίν».[110]

Судя по этим местам, особенно по выражению «отца истории», можно думать, что уже в его время γενεά употреблялось как технический, формальный термин при счете времени, равняясь ¹/₃ века (30 лет). В таком же формальном смысле меры времени, составляющей часть (может быть, тоже ¹/₃ столетия), берется оно, вероятно, и в тех довольно многочисленных местах Св. Писания Ветхого и Нового Завета, где стоит гебраизованное выражение «роды родов» (иногда вместе с другим: «веки веков») или «роды и роды» (εις γενεάς γενεών; εις γενεάς καί γενεάς).[111]

Само собой понятно, однако, что эта мера не была строго определенной математической величиной. Ведь трудно, конечно, отыскать массу людей, которые родились бы не только в один и тот же день, но в тот же час или — еще точнее — минуту. Поэтому к известному поколению причислялись, как и теперь причисляются, лишь более или менее одновременно родившиеся. Возможно, что между рождением того или иного лица в сравнении с другим членом этого же поколения протекало полгода, год, даже два-три. Отсюда и объясняется некоторая разница в определениях Плутарха и Геродота. Очевидно, γενεά равнялось иногда 30, иногда же 32-33 годам. И эту разницу в 1, 2, 3 года приходится относить насчет начала исчисления лет того или иного поколения.[112]

Но гораздо больше разнообразия встречалось в литературе при определении конца жизни поколения. Ведь 30-33 года определяют лишь срок, в течение которого «дети» постепенно вытесняют «отцов», становятся на их место и дают руководящее направление всей жизни.[113] «Отцы» сходят с жизненной арены, уступают «детям». Однако старое, поколение не исчезает совершенно. Представители его остаются жить и живут часто очень долго. А если жив хоть один представитель, то, значит, поколение еще существует. Но люди живут, конечно, дольше 30-33 лет; поэтому и продолжительность жизни поколения фактически, в применении к отдельным его представителям, должна определяться цифрой значительно большей.

Отсюда γενεά получило несколько иное значение. Вместе и наряду с формальным определением периода смены одного поколения другим, оно стало означать также и фактическую продолжительность жизни определенной генерации. В таком смысле употреблен этот термин у Дионисия Галикарнасского, когда он приводит слова Тулла Гостилия по поводу рождения Горациев и Куриациев. Они появились на свет значительно позже Тулла. Однако он утверждает, что их рождение случилось при его поколении (έπί της ήμετέρας γενεάς).[114] Точно также и Игисипп в «Церковной истории» Евсевия, характеризуя времена Траяна (конец первого столетия по P. X.), говорит: «Когда же прешло поколение людей (παρεληλύθει ή γενεά έκείνη), удостоившихся собственным слухом внимать Божественной Мудрости (Христа), тогда началась крамола нечестивого заблуждения» (появился гностицизм).[115] Климент Римский, муж апостольский, в Послании к Коринфянам относит к своему поколению время мученических подвигов апостолов Петра и Павла.[116]

Как видим, точно определенного цифрового содержания γενεά, употребленное здесь, не имеет. И если у Игисиппа продолжительность его не меньше 80-90 лет, то у Климента исчисление его может выразиться в 40 годах, у Дионисия же Галикарнасского и того меньше. А Плутарх, на основании утерянного теперь стихотворения Гесиода, определяет время жизни поколения нимф в 108 лет.[117]

Таким образом, употребляемое в неформальном смысле, равняясь фактической продолжительности жизни каждого поколения, γενεά в цифрах выражается всякий раз различно. Атак как фактически жизнь поколения тянется, пока есть в живых хоть один его представитель, то и общее определение, какое можно дать этому термину на основании приведенных примеров, таково, что он равняется жизни человека.[118] Такое заключение подтверждает и Геродот, когда наряду с формальным определением γενεά (= 30-33 годам), правда, в другом месте своего сочинения, употребляет выражение «ή άνθρωπηϊν λεγομένη γενεή».[119]

Другой вывод, какой можно сделать из данных примеров, тот, что γενεά, взятое в смысле продолжительности жизни человека или в неформальном значении, носит личную, субъективную окраску.

В древнелатинском переводе γενεάς передано термином saeculo.[120] Цан, по-видимому, понимает это так, что переводчик приравнивал γενεά к столетию (100).[121] Тогда, конечно, латинский перевод устанавливал бы новое значение этого слова. Но на самом деле saeculum означает не только 100 лет, а может употребляться также для определения продолжительности жизни человека и даже ее 30-летнего периода.[122] Словом, равно γενεά и не вносит в данном случае в последнее нового смысла. Кроме того, если бы действительно γενεά у Иринея равнялось 100 годам, тогда, как справедливо замечает Гарнак, и в греческом подлиннике должно было бы стоять не «Μ της ήμετέρας γενεάς», а «έν τή ι'ίμετέρςι γενεά».[123]

Остаются, таким образом, только два понимания этого слова: а) формальное = 30-33 годам и б) имеющее личную, субъективную окраску, когда γενεά приравнивается, вообще говоря, к жизни человека.

В каком же именно смысле употребляет его Ириней?

При γενεάς у него в качестве определения стоит местоимение ήμετέρας. Последнее значит, вообще говоря, «наш», но может в некоторых случаях заменять собой и έμός = «мой». Св. отец также дает нам примеры и того, и другого рода.[124]

Но что же это за «наше поколение», о котором он говорит в разбираемом месте?

Гарнак,[125] а вслед за ним и Корссен[126] понимают ήμετέρας в первом значении («наш»); а все выражение έπι της ήμετέρας γενεάς приравнивают к стоящему выше τω νυν καιρω, переводя его, таким образом, как «настоящее поколение». Св. Ириней, по их мнению, имел в виду выражением ήμετέρας γενεάς указать лишь на то время, в которое он писал Contra haereses. При таком толковании естественнее, конечно, понимать и γενεάς в первом, формальном смысле (= 30-33 года).

Но уже самое согласование слов ήμετέρας и γενεάς невольно склоняет мысль в другую сторону. Как бы ни толковать ήμετέρας, равным ли русскому «наш» или «мой», — несомненно, что этим термином св. Ириней придает всему выражению личную, субъективную окраску;[127] другими словами, его фразу естественнее поставить в аналогию с употреблением γενεά у Дионисия Галикарнасского, Климента Римского и др.[128] За такое понимание говорит и весь ход речи в разбираемом месте. Св. отец хочет лишь приблизить свое время ко времени появления Апокалипсиса. У него не было никакой цели вести формальный счет современным поколениям. Кроме того, если принимать γενεά в формальном значении поколения, современного написанию Contra haereses, тогда придется время появления Апокалипсиса отнести к 150-160 гт.

В виду всего этого естественнее вместе с Цаном[129] понимать все разбираемое выражение в смысле указания на жизнь того поколения, к которому принадлежал Ириней. А в соответствии с этим и ήμετέρας может быть переведено без ущерба для дела словом «мое».[130] Но начало жизни поколения св. отца и его самого безусловно должны более или менее[131] совпадать. А в таком случае мы имеем второе подтверждение[132] того, что разбираемое место может, вопреки Гарнаку, иметь значение при определении времени рождения Иринея; и всё его мы имеем право перефразировать так: «Апокалипсис, — говорит св. отец, — появился незадолго до начала моей жизни, почти при ней, к концу царствования Домициана». Конец же царствования этого императора и, следовательно, время написания Апокалипсиса, по общему признанию, падают на 96 г.[133] Значит, св. Ириней утверждает данной фразой, что год его рождения близок ко времени последних дней апостола Иоанна и, в частности, к 96 г. первого столетия.

Только такое общее положительное заключение можем мы вывести из рассмотрения данного основания; более же конкретного, частного определения времени рождения св. отца не имеем права сделать.[134]

Это общее суждение дает нам, однако же, возможность определить сравнительную значимость разных мнении по разбираемому вопросу.

Дата рождения Иринея близка к 96 г. первого столетия. Значит,; неправы те, которые отодвигают ее очень далеко от начала второго столетия; неправ, в частности, Гарнак, так как промежуток в 46 лет (142— 96) ни в коем случае не может подойти под понятие близости, да еще с усилением («почти при моем поколении»).[135] Если иметь в виду только это основание, то более правыми оказываются Цан, Грабе, а особенно, конечно, Додвель.[136]

Но при разборе этого основания становится для нас очевидной и причина ошибки Додвеля и близко к нему стоящих исследователей. Очевидно, они обратили исключительное внимание при определении даты рождения Иринея именно на него, не придав большого значения другим, значительно дополняющим его.

К числу последних относится прежде всего разбираемое почти всеми исследователями место из III книги «Против ересей», гл. 3-4, где св. Ириней говорит о Поликарпе Смирнском: «И Поликарп... которого и мы видели в первом нашем возрасте, — ибо он жил долго и в глубокой старости окончил эту жизнь славнейшим и благороднейшим мученичеством [Και Πολύκαρπος... δν mi ήμεΐς έοράκαμεν[137] έν τη πρώτη ήμών ηλικία (έπιπολύ γαρ παρέμεινεν και πάνυ γηραλέος ένδόξως και έπιφανέσιατα μαρτυρήσας έξήλΒεν του βίου)], — он всегда учил тому, что узнал от апостолов, что передает и Церковь и что одно только истинно. Об этом свидетельствуют все Церкви азийские, равно как и те, которые были преемниками Поликарпу до настоящего времени (και οί μέχρι νυν διαδεδεγμένοι τον Πολύκαρπον)...».[138]

Во всем отделе (обнимает 3-5 гл.), из которого взято приведенное место, св. Ириней доказывает, в обличение гностиков, что истинно христианское учение сохраняется лишь в кафолической Церкви, передаваясь от апостолов через преемственный ряд епископов в чистоте до настоящего времени, когда жил св. отец. Эту мысль он повторяет часто.' «Все желающие видеть истину могут во всякой Церкви узнать предание апостолов, открытое во всем мире; и мы можем перечислить епископов, поставленных апостолами в Церквах, и преемников их до нас (ad nos); которые ничего не учили и не знали такого, что эти (еретики) бредят».[139] «В таком порядке и в таком преемстве (св. отец говорит о Римской церкви) церковное предание от апостолов и проповедь истины дошли до нас (ad nos). И это служит самым полным доказательством, что одна и та же животворная вера сохранилась в Церкви от апостолов доныне (usque nunc) и предана в истинном виде».[140] «Об этом (истинность проповеди Поликарпа) свидетельствуют все Церкви азийские, равно как и те, которые были преемниками Поликарпу до настоящего времени (οί μέχρι νυν διαδεδεγμένοι)».[141] — Заканчивая весь этот отдел, св. отец также замечает: «Когда апостольское предание, таким образом, существует в Церкви и сохраняется у нас, я возвращусь к доказательствам из писаний апостолов... (Traditione igitur, quae est ab apostolis, sic se habente in Ecclesia et permanente apud nos, revertamur ad earn.:.)».[142]

Как видим, во всех этих местах св. Ириней настойчиво подчеркивает связь своего времени с апостольским. Теперь (νυν, nunc) или, как выражается св. отец, «у нас» (apud nos) истина сохраняется неприкосновенно. — В этом главная идея всего отдела глав 3—5 книги ΠΙ Contra haereses. Всякий, кто хочет найти истину, должен обратиться поэтому именно к Церкви, а не в еретическую общину.

Но как же практически отыскать истинное учение в настоящее время?

Ириней объясняет и это. Нужно обратиться к епископу, предстоятелю любой Церкви, ведущей свое начало от апостолов, и он даст об истине достаточные сведения. В качестве примера св. отец ссылается на церкви: Римскую (3,2-3), Смирнскую (3,4) и Ефесскую (Ibid.). Говоря о Римской церкви, он перечисляет всех ее епископов, кончая современником своим папой Элевфером, последним хранителем апостольского предания (3, 3).

Приведенное нами место взято из отдела, где Ириней касается Смирнской церкви. Она тоже хранительница апостольского предания в лице своих предстоятелей — Поликарпа и его преемников.

К числу таких преемников св. отец причисляет, очевидно, и себя самого. За это говорит вся связь речи. В самом деле, зачем иначе ему было упоминать о себе, да еще рядом с Поликарпом? — Такое предположение подтверждает и союз και (και ήμεΐς), равный в данном случае русскому «тоже» и ставящий св. отца на одну линию с преемниками Поликарпа по Смирнской кафедре.[143] А потом, все эти выражения: «ad nos» (до нас), «apud nos» (у нас), «νυν», «usque nunc» — о чем они могут свидетельствовать, как не о том, что св. Ириней себя, между прочим, хочет выставить в качестве хранителя апостольского предания в настоящее время? Это понятно и само собой. В начале главы 3 св. отец заявляет, что желающие видеть истину могут узнать ее «во всякой Церкви» (in omni Ecclesia) от епископа.[144] А он был епископом, следовательно, знал ее и мог исповедовать как хранитель всего предания. Да и странно было бы видеть, если бы говорящий так уверенно: «У нас есть истина, переданная от апостолов», сам не был хранителем ее, имея епископский сан. Тем более необходимо было это св. отцу как автору противоеретического труда. Иначе гностики сказали бы ему, что он сам не знает и не имеет истины, не получив ее от апостолов.

Мысль о себе как хранителе апостольского Предания, по нашему мнению, и выражается Иринеем в разбираемых словах. Нам такой вывод представляется несомненным.

I· 1е менее несомненен однако и тот факт, что посредником между i’ll, отцом и апостолами был Поликарп. Через него именно Ириней получил христианское церковное Предание, которое и противополагает теперь лжетолкованиям еретиков.

Но для того, чтобы считать себя и быть, действительно, хранителем апостольского предания и посредником в передаче его другим поколениям, необходимо долгое время учиться у того, через кого получаешь предание.

Поэтому нужно признать, что и глагол έοράκαμεν, употребленный ск. Иринеем, указывает не на единичный факт встречи его с Поликарпом, а на более продолжительное знакомство. Впрочем, такого понимания требует и самая глагольная форма. Поставленное в про111едшем совершенном времени, έοράκαμεν говорит, что действие, описываемое в нем, не только совершилось в прошедшем, но имеет следствие и в настоящем. Другими словами, св. отец не только знал[145] 11оликарпа в юности своей, но следы этого знакомства отражаются и теперь, хотя бы в Contra haereses, где записано церковное Предание. С другой стороны, ясно, что для такого усвоения христианских истин, какое требуется от хранителя Предания, нужен и сознательный возраст.[146]

А в таком случае мы получаем новое подтверждение заключения, I введенного нами при разборе первого основания. Если Ириней был хранителем апостольского предания, то Гарнак, слишком близко придвигающий дату его рождения к году смерти Поликарпа и не оставляющий почти совсем времени для усвоения апостольского предания (ко дню смерти Поликарпа Иринею, по нему, было 12-15 лет), безусловно ошибается. Более прав его противник Цан.

Однако, выставив положение о себе как хранителе апостольского предания, Ириней считает нужным обосновать его, показать его возможность. «Ибо, — говорит он, — (Поликарп) жил долго и в глубокой старости окончил жизнь свою...» и т. д. Но если требуется обоснование, значит, у кого-либо возможны были сомнения насчет св. отца, как посредника в передаче Предания, точнее, его возраста;[147] и возможность эта ясно представлялась самому Иринею; поэтому-то он и говорит о долголетии своего учителя. Смысл его слов можно, значит, перефразировать так: «Я мог узнать от Поликарпа апостольское предание, потому что он жил долго».[148]

Но к чему же потребовалась эта ссылка на годы учителя и для чего стоит здесь поясняющее γάρ? Очевидно само собой, что если бы Ириней родился в 96 или 108 г., тогда не нужно было бы ни того, ни другого. Шестидесятиили пятидесятилетний старик, во всяком случае по времени (а здесь именно это и подчеркивается), мог быть сознательным слушателем и учеником кого бы то ни было. Если же необходима указанная ссылка, значит, слушатель не обладал таким возрастом во время слушания, какой не возбуждал бы никаких сомнений. Другими словами, указывая на лета учителя, св. Ириней тем самым дату своего рождения значительно придвигает к году смерти св. Поликарпа и вместе с тем относит от начала II в. Это — второе заключение, какое необходимо вытекает из анализа рассматриваемого места.[149]

С точки зрения его уже можно внести поправки и дополнения к ныводу, сделанному нами при разборе V книги «Против ересей», 30,3. Очевидно, что дата рождения св. отца не может быть особенно удалена ни от 96 г. к середине II в., ни от 155 г. (смерть св. Поликарпа) к началу этого же столетия, а должна быть где-либо посередине.

Чтобы несколько точнее определить ее, обратимся к анализу слов, наиболее спорных во всем приведенном нами отделе: «έν τη πρώτη ήμών ήλικία». Большинство исследователей (Грабе, Циглер, Гарнак, Барденгевер, Бивн, Витен и др.) рассматривают их в связи с тем местом из письма к Флорину, где Ириней передает свои воспоминания о Поликарпе, и, в частности, с выражением «παΐς ετι ών».[150] В качестве основания для этого ссылаются на то, что и здесь, и там св. отец говорит о Поликарпе и своих отношениях к нему. Это, конечно, так. Но подобный способ рассмотрения привел к совершенно нежелательному смешению понятий παΐς и πρώτη ήλικία, — такому смешению, когда авторы ставят между ними знак равенства;[151] в результате чего и оказалось, что одни объем παΐς расширяют до 25-30 лет жизни человека,[152] другие, наоборот, суживают значение πρώτη ήλικία, определяя его равным 5-6-летнему возрасту ребенка.[153] Этим смешением и обусловливается то разнообразие мнений, какое мы замечаем в данном случае, когда нельзя найти двух исследователей, которые были бы вполне согласны между собой. Чтобы избежать ошибок и вывести более правильное заключение, по нашему мнению, необходимо рассматривать оба эти выражения отдельно друг от друга.

Слово ήλικία, употребляемое во временном значении, не имеет точно определенного цифрового содержания. Таким термином обозначаются, вообще, возрасты человеческой жизни.[154] Оно прилагается к детству,[155] юности[156] и очень часто даже к старости;[157] так что на основании одного только этого слова нельзя делать никаких хронологических вычислений.

Но поставленный при нем в единственном числе определенный член (xf\) и числительное πρώτη заставляют нас думать, что св. Ириней имел в виду прежде всего один, а не два или несколько возрастов, и притом довольно строго определенный — первый. Но что же такое имеется в виду под «первым возрастом»?

При ответе на этот вопрос некоторую помощь могут оказать 22 и 24 главы II книги Contra haereses.[158] Здесь св. отец перечисляет все возрасты человеческой жизни в таком порядке: infans, parvulus, puer,[159] juvenis, senior. Четвертый и пятый из них имеют у него также и более точное хронологическое определение: юность, по нему, начинается у человека с 30-го года и продолжается приблизительно до середины сороковых (44-45); [160] все же последующее время занимает старость. — К сожалению, однако, ни здесь, ни где-либо еще Ириней не дает указаний относительно продолжительности первых трех периодов. Между тем, знать об этом для нас гораздо более интересно. Не находя никаких данных по этому поводу у св. отца, приходится обращаться к другим источникам.

К числу последних может быть отнесена уже упомянутая нами выше рукопись Московской Синодальной библиотеки.[161] В ней содержится обычное, по-видимому, для греков исчисление возрастов человека,[162] причем определяется точно, в годах, продолжительность каждого из них.

1) Βρέφος, по ней, продолжается от 1 до 4 лет ребенка; 2) παΐς—от 4 до 14; 3) μειράκιον — с 14 до 22; 4) νεανίσκος — с 22 до 44; 5) άνήρ — с 44 до 57; 6) γηραιός — с 57 до 68; 7) πρεσβύτης — с 68 до смерти человека. Если сравнить данные, заключающиеся здесь, с тем, что мы знаем из Contra haereses, то окажется, что оба источника имеют нечто сходное между собою. Здесь и там перечисление возрастов идет в одном и том же порядке; точно также совпадают в общем хронологические определения конца четвертого и начала пятого периода. Такое сходство дает нам право думать, что Ириней, исчисляя их в Contra haereses, следовал обычной греческой практике[163] и, в частности, в отношении к первым трем возрастам держался, в общем, того же счета, какой нашел себе отражение в упомянутой рукописи.

Теперь нам легче будет решить, что имел в виду св. отец под выражением πρώτη ηλικία. Всего естественнее, конечно, предположить связь этого термина с первым возрастом физической жизни человека. В Contra haereses он определяется словом infans. В рукописи ему соответствует βρέφος. По счету последней, в него входят первые четыре года жизни ребенка. Так же, вероятно* исчислял его и Ириней, подтверждением чему, кроме всего выше изложенного, может служить самый состав слова infans: получившись из in — отрицания и причастия глагола for = говорить, оно значит, собственно, «немой», «неговорящий», каковая характеристика, естественно, может быть приложима лишь к самому раннему детству.

Но можно ли к этому периоду отнести выражение πρώτη ηλικία?

Как мы уже показали, св. отец д анным термином определяет такой возраст, в котором он получил от св. Поликарпа и основательно усвоил апостольское предание, другими словами, когда был уже сознательным человеком. Само собой разумеется, что βρέφος ни в коем случае не подходит к такому пониманию. Значит, под πρώτη ηλικία имеется в виду не тот первый возраст, которым начинается физическая жизнь человека; и, следовательно, этот термин нельзя понимать в буквальном смысле слова.

То же самое и по тем же основаниям должны мы сказать, однако, и о втором естественном возрасте жизни человеческой (παΐς — погречески и parvulus — по-латыни).[164] Он, сообразно греческой рукописи и буквальному смыслу слова (parvulus = «малый», собственно, «маленький»[165]), ни в коем случае не может продолжаться далее 1415 лет. А такие годы нельзя причислить к сознательным; во всяком случае, странно говорить о parvulus как посреднике при передаче апостольского предания: эти понятия не совместимы.

Но с другой стороны, мы не имеем никаких оснований полагать, что св. Ириней относил начало сознательной жизни человека к 30-и годам и πρώτη ηλικία отождествлял с тем возрастом, который в его исчислении занимает четвертое место (juvenis) и продолжается от 30 до (приблизительно) лет.

А в таком случае остается признать, что св. отец понимает под этим выражением третий, по его и Московской рукописи, счету возраст жизни человека (puer у св. Иринея и μειράκιον в рукописи), продолжающийся с 14 (приблизительно) до 30 года.[166] В таких летах человек живет уже сознательной жизнью; но возраст этот есть вместе с тем и первый именно в этой сознательной жизни.[167]

Такое предположение согласно и с обычным в то время словоупотреблением. Выражение πρώτη ήλικία стоит в 1 главе первой гомилии Псевдо-Климента.[168] В дальнейшем (1—З)[169] этот возраст определяется как такой, когда Климент усердно занимался разрешением разных философских и богословских вопросов, например, о бессмертии души, изучением логики, философии и т. п. А из Нот. ХП, 10[170] мы знаем, что обучение его началось с двенадцати лет; следовательно, и решение философских вопросов не могло быть раньше 13-го года его жизни. С другой стороны, πρώτη ηλικία, по словоупотреблению гомилий, есть нечто совершенно отличное от четвертого возраста (νεανίας),[171] в котором Климент, долго проживший и много переживший, посетивший много чужих стран, обратившийся в христианство, сам является уже учителем христианским и ведет споры с таким выдающимся еретиком, каким был в то время последователь Симона Мага Аппион.[172] Словом, πρώτη ήλικία у Псевдо-Климента означает тот же третий возраст, что и у св. Иринея.

Подтверждение такому пониманию πρώτη ήλικία можно видеть отчасти и у Эпиктета, когда он характеризует третий возраст (у него νεανίσκος) как такой, в течение которого человек вступает уже в жизнь и даже может занимать ответственные должности: адвоката и т. п.[173]

На основании полученного вывода мы можем несколько точнее определить и время рождения св. отца. Конечно, само по себе выражение έν τί) πρώτη ήλικία не говорит еще, в течение всех ли 16-и лет (продолжительность третьего возраста) или только части их Ириней учился у Поликарпа.

Не вполне ясно также из текста, кончилось ли знакомство их после этого или продолжалось несколько дольше. Но во всяком случае полученные нами цифры и вообще рассмотрение данного основания дают право относить время этого знакомства к последним 15-20 годам жизни св. Поликарпа; а дату рождения Иринея определять приблизительно на 30 лет раньше смерти епископа Смирнского. Но Поликарп скончался, как теперь признается большинством исследователей,[174] около 155 г. В соответствии с этим и время рождения Иринея можно полагать приблизительно в середине 20-х (между 120 и 130) гг. II столетия.

К аналогичному же выводу мы приходим.и на основании анализа сохранившегося у Евсевия отрывка из письма св. Иринея к Флорину,[175] на который ссылаются также почти все исследователи при решении вопроса о дате рождения св. отца.

«Это учение, Флорин, как бы сказать снисходительнее, не есть учение здравой мысли, это учение не согласно с Церковью и верующих в него повергает в величайшее нечестие. Этого учения никогда не смели проповедовать даже еретики, находившиеся вне Церкви. Этого учения не предавали тебе бывшие до нас пресвитеры, которые обращались с самими апостолами. Я был еще отроком, когда видел тебя в Нижней Азии у Поликарпа: тогда ты был знаменит при дворе царя и старался снискать его благоволение (Поликарпа). — Тогдашнее (τά τότε) я помню тверже, чем недавнее; ибо что мы узнали в детстве, то укрепляется вместе с душой и укореняется в ней. Так, я мог бы описать даже место, где сидел и разговаривал блаженный Поликарп; могу изобразить его походку, образ его жизни и внешний вид, его беседы к народу, как он рассказывал о своем общении с Иоанном и с прочими самовидцами Господа, как он припоминал слова их и пересказывал, что слышал о них о Господе, Его чудесах и учении. Так как он слышал все от самовидцев жизни Слова, то он рассказывал согласно с Писанием. По Божией милости ко мне, я и тогда еще внимательно слушал Поликарпа и записывал слова его не на бумаге, но в моем сердце, — и по милости Божией всегда сохраняю их в свежей памяти. Могу засвидетельствовать перед Богом, что если бы этот блаженный и апостольский старец услышал что-нибудь подобное (твоему заблуждению), то воскликнул бы и, заградив свой слух, по привычке своей сказал бы: “Благий Боже, до какого времени сохранил Ты меня, что я должен перенесть это!” Потом ушел бы из того места, где сидя или стоя слышал такие речи».

В этом отрывке для нас важны, собственно, два момента: упоминание о встрече с Флорином и воспоминания Иринея о Поликарпе. Для правильного решения вопроса о значении нового основания для хронологии мы должны уделить тому и другому равное внимание и рассматривать их в связи друг с другом. В противном случае рискуем придти к односторонним выводам.

Упоминание о встрече с Флорином заключается в следующих словах: «Я был еще отроком, когда видел тебя в Нижней Азии у Поликарпа: тогда ты был знаменит при дворе царя и старался снискать благоволение его (Поликарпа) [έδον γάρ σε, παΐς εηώνέντή κάτω Άσία παρά Πολυκάρπφ λαμπρώς πράσσοντα έν τη βασιλική αυλή και πειρώμενον εύδοκιμεΐν παρ’ αύτω]».[176]

Отсюда ясно, что Ириней лично видел Флорина у св. Поликарпа в Нижней Азии, очевидно, в Смирне. Но когда это было? Точного ответа на такой вопрос сам отрывок не даёт. По нему можно думать только, что встреча произошла, когда св. отец был еще в положении, определенном словом παΐς. Из Московской рукописи мы уже видели, что этот возраст простирается от 4 до 14 лет. Ириней здесь решительно противопоставляет его своему настоящему положению и времени (τών εναγχος γινομένων) и замечает о нем: «αί γάρ έκ παίδων μαθήσεις συναύξουσαι τη ψυχή, ένουνααι αότή» (по русскому переводу Преображенского: «Что мы узнали в детстве, то укрепляется вместе с душой и укореняется в ней»).[177] Таким образом, он понимает его, очевидно, в общем согласно с рукописью. Но само собой понятно, в данном случае берет его не во всем объеме, а только в той части, когда человек становится более сознательным, т. е. приблизительно от 10 до 15 лет. Это вполне сходно с обычным словоупотреблением. Так же понимает его здесь и большинство исследователей.[178]

Но на какой год по обычному счислению времени падает встреча св. отца с Флорином? Если бы мы точно узнали это, тогда можно было бы почти точно же определить и год рождения Иринея.

Додвель,[179] Грабе[180] и за ними в новое время особенно Цан[181] обращают исключительное внимание на слова «έν xrj βασιλική αύλη», думая в них именно найти ключ к решению хронологического вопроса. Все они данное выражение понимают так, что св. отец говорит здесь о личном присутствии в Смирне римского императора; припоминают затем исторические указания о посещении римскими императорами Нижней Азии и на основании полученных комбинаций построяют то или другое мнение.

Под αυλή имеется в виду не постройка, конечно, а то, что и в настоящее время именуется Царским Двором, когда говорят: «Двор переехал в Царское Село» и т. п., т. е. сам Государь, его приближенные и вся свита (в этом мы вполне согласны с Цаном).[182] Таким образом, когда упоминается βασιλική αύλή, то непременно предполагается присутствие самого императора. А о римских императорах данного времени известно, что только двое из них путешествовали в Нижнюю Азию: два раза Адриан (в 122 и 129 гг.)[183] и однажды (около 154 г.) Антонин Пий.[184] Если мы признаём, что вразбираемом месте действительно говорится о пребывании Царского Двора в Смирне, тогда остается принять лишь один из этих годов как момент встречи св. Иринея с Флорином и, отсчитав из него 10-15 лет (детство Иринея), мы получим год рождения св. отца.

Но указывает ли текст на пребывание Царского Двора в Смирне? Если тщательно разобрать его, то мы должны будем дать отрицательный ответ на этот вопрос. Глагол ειδον предполагает, конечно, личное присутствие того, что или кого видят. Но при нем в качестве прямого дополнения стоит только σέ, а дальше прибавлено παρά Πολυκάρπω. И мы имеем право; сообразно с мыслью главного предложения, говорить лишь о личном присутствии Флорина у Поликарпа. К Царскому же Двору ειδον не имеет никакого отношения (в таком случае должно было бы стоять παρά τη βασιλική αύλη). Что же касается дальнейших слов (λαμπρώς πράσσοντα), то они, представляя из себя сокращенное придаточное предложение времени (когда... и т. д.), служат лишь определением при σέ (только) и указывают, что в то время, когда произошла встреча, Флорин занимал блестящее положение в свите императора и вместе с тем добивался расположения Поликарпа, Но это опять не значит, что император сам был в Смирне. Флорин мог приехать сюда один из другого места. При этом λαμπρως πράσσοντα не дает оснований полагать, что блестящая карьера его началась лишь во время пребывания в этом городе. Наоборот, причастие настоящего времени, в каком стоят глаголы (πράσσοντα и πειρώμενος), указывает, что жизнь его при дворе и попытки снискать расположение Поликарпа продолжались значительно дольше, чем то время, к какому относится аористная форма ειδον. Этих двух моментов нельзя отождествлять: они относятся друг к другу, как общее к частному.

В соответствии со всем сказанным, смысл приведенного места можно передать так: Флорин занимал (вообще) блестящее положение при дворе, но домогался вместе с тем благоволения И у Поликарпа. Все это могло продолжаться значительное время и принимать разные формы, одной из которых было личное посещение Смирны. В это время и встретился с ним Ириней.

Таким образом, в тексте мы не усматриваем необходимости предполагать непременно личное присутствие римского императора в Смирне в момент встречи св. отца с Флорином.[185] Такое предположение было бы законно и даже необходимо только тогда, когда в главном предложении стояло бы παρά τη βασιλική αύλη.

Но если так, то для нас оказываются ненужными исторические известия о трехкратном посещении римскими императорами Нижней Азии; и данное место не может уже иметь положительного значения при определении года рождения Иринея.

Однако, не имея положительного значения, оно дает нам право высказать отрицательное в отношении к некоторым исследователям суждение и, таким образом, хотя косвенно, помогает разрешению хронологического вопроса. Св. отцу во время встречи было, как мы уже вычислили, от 10 до 15 лет;[186] а Флорину, сообразно с λαμπρώς πράσσονια, не менее 25-30. Об этом же самом еретике пишет Ириней письмо к папе Виктору (по общему признанию, не раньше 190 г.).[187] Сообщая о вреде, который приносят его сочинения, св. отец предлагает папе принять меры к их изъятию и против самого автора; как говорится и в предисловии к сирийскому фрагменту (по немецкому переводу Цана): «Und Irenaus, Bischof von Lugdunum, welcher am Victor, Bischof von Rom, in betreff des Florinus, eines Presbyter, de rein Anhanger...» и т. д. Отсюда ясно, что Флорин был жив еще в это время.[188]

Если же мы теперь согласимся с Додвелем, что встреча Иринея с ним произошла в 122 г., во время первого путешествия Адриана в Малую Азию,[189] или с Грабе[190] и Цаном,[191] относящими ее к осени 129 г., тогда необходимо должны будем признать, что Флорин прожил около 9098 лет. Однако ни Ириней, ни кто-либо еще другой не сообщают нам о такой долговечности еретика. Она сомнительна и с другой стороны. В Contra haereses, написанных по крайней мере около 185 г., св. Ириней, говоря о разных еретиках, ни разу не упоминает о Флорине. Следовательно, он е£це и не был тогда решительным еретиком и сделался таковым лишь впоследствии. Но весьма трудно предположить, чтобы 80-90-летний старик выдумал новое учение.[192] И сам Цан не допускает такой долговечности Флорина, почему и старается объяснить по-своему сирийский фрагмент.

Если же ее не было, а при точке зрения Цана, Г рабе и Додвеля она необходима, то мы должны сделать вывод, что мнение этих ученых о встрече Иринея с ним в 122 или 129 г. неосновательно, противоречит историческим данным и, как таковое, должно быть отвергнуто. А вместе с этим падают, как несостоятельные,-и гипотезы их о 115 (Цан), 108 (Грабе) и 97 (Додвель) годе рождения св. отца, так как они в значительной мере опираются на указанное предположение о времени встречи. С точки зрения этого вывода вполне прав Гарнак, когда возражает против толкования данного места Цаном.

Сам же он, вообще отвергая серьезное значение за ссылкой на βασιλική αύλή, относит посещение Флорином Смирны к 154 г., когда здесь был император Антонин Пий.[193]

Чтобы судить о справедливости его мнения, мы должны рассмотреть ту часть отрывка из письма к Флорину, где св. отец излагает свои воспоминания о Поликарпе.

Она следует непосредственно за рассказом о встрече. И само собой понятно, что слова «τά τότε...» во всем выражении, которым начинается эта часть,[194] относятся прежде всею к тому детскому возрасту, точнее к концу ею, когда именно Ириней лично видел Флорина. Об этом говорит непосредственная связь предложений.

Но если мы обратим внимание на характер самих воспоминаний, то поймем, что св. отец не ограничивает их периода только детским возрастом, а простирает гораздо дальше. Такие отзывы его о Поликарпе, как: «Он пересказывал, что слышал от самовидцев о Господе, Его чудесах и (что важно) учении (περι τής διδασκαλίας)»; или: «Поликарп рассказывал все согласно с Писанием (άπήγγελλεν πάντα σύμφωνα ταΐς γραφαίς.. .)»[195] идр., указывают с необходимостью на сознательное и даже критическое усвоение им слов учителя, когда он мог судить уже, что согласно в учении Поликарпа с Писанием и что не согласно. С другой стороны, цель всего этого отрывка — обращение Флорина от ереси к православию, которого держался сам Ириней; весь тон его, постоянное переплетение воспоминаний, собственно, об учителе со своим именем и участием и, особенно, слова: «По милости Божией всегда сохраняю их (речи Поликарпа — апостольское предание) в свежей памяти[196] (собственно, “истинно”, “сознательно” —καιάειδιατηνχάριν τοΟ θεου γνησίως άναμαρυκώμαι)»[197] — все это свидетельствует, что св. отец считает себя хранителем апостольского предания, полученного им от Поликарпа. А это снова предполагает не только сознательное усвоение им речей учителя, но и продолжительное знакомство с ним, как мы уже доказывали выше.

Последнее подтверждается также глагольной формой, в какой передает Ириней свои воспоминания (imperfectum—όπήγγελλεν, ήκουον, — что признает и Гарнак),[198] — указывает на многократность тех случаев, когда он слушал или видел Поликарпа.

Таким образом, св. отец говорит в данном отрывке не только о конце своих детских лет, но, увлеченный воспоминаниями, переходит к более сознательному возрасту, т. е. тому же третьему, что — как мы установили — он имел в виду под πρώτη ήλικία в Contra haereses, III, 3, 4; другими словами, здесь он только расширяет в сравнении с III, 3,4 период своего знакомства с Поликарпом за счет детского возраста.

Вывод из этого во всяком случае получается такой, что мнение Гарнака о встрече св. отца с Флорином в 154 г. и рождении его в 142 г. не соответствует истине, потому что совершенно не оставляет места для сознательного усвоения Предания и продолжительного ученичества его у Поликарпа.

А суммируя все сказанное по поводу разбираемого отрывка, мы снова приходим к тому отрицательному заключению, что года рождения Иринея нельзя ни слишком приближать к началу II в. — как делают Цан, Грабе, Додвель, — ни слишком удалять от него — как Гарнак, Бивн, Циглер и др. Поэтому нужно взять необходимое здесь tertium, т. е. признать более правильным то мнение, которое занимает середину между крайними точками зрения. Это уже положительный вывод. Но в таком случае мы снова приходим к середине 20-х гг. II столетия, как именно средней дате (между 97 и 150 гг.) для определения времени рождения св. отца.

А если нужно более точное определение года встречи его с Флорином, то вполне допустимой, во всяком случае, можно признать гипотезу Ляйтфута, поддержанную Роопсом.[199] Около 136 г. проконсулом Азии был Т. Аврелий Фульвий.[200] Спустя два или три года он был возведен на императорский престол и известен под именем Антонина Пия. Флорин, вероятно, принадлежал к его свите, когда он жил еще в Азии. Тогда — весьма возможно — и произошла встреча. А так как к моменту составления письма императорство Антонина Пия было уже совершившимся фактом, то Ириней мог назвать двор проконсула Азии «βασιλική» по антиципации.[201]

При таком предположении вполне естественно объясняется и знакомство Флорина с Поликарпом, и, в частности, посещение им Смирны; тогда как, допустив пребывание здесь римского двора, нельзя обойтись без некоторых натяжек для объяснения этого визита.

Со времени Цана[202] выдвинуто новое основание для определения времени рождения св. Иринея — эпилог <<Мученичества Поликарпов (Martyrium Polycarpi) по Московской рукописи, хранящейся в Синодальной библиотеке.[203]

Он начинается сообщением, что Martyrium (ταυτα) было переписано из сочинений (συγγραμμάτων) Иринея Гаем, который и сопутствовал (συνεπολιτεύσατο) Иринею, ученику св. Поликарпа. Дальше речь идет только об Иринее. Говорится, что св. отец, будучи во время мученичества епископа Поликарпа в Риме, многих обучил христианскому закону (Ουτος о Ειρηναίος κατά τον καιρόν тоС μαρτυρίου τού επισκόπου Πολυκάρπου γενόμενος έν 'Ρώμη, πολλούς έδίδαξεν). Замечается далее, что им было написано много превосходных и православных (κάλλιστά και ορθότατα) сочинений, где упоминается Поликарп, у которого св. отец учился; опровергаются все ереси (точно — πάσαν αϊρεσιν) и передается церковное и православное учение, как оно было получено Иринеем от св. Поликарпа (Kod τον έκκλιριαστικόν κανόνα και καθολικών, ώς παρέλαβεν παρά του άγίου, και παρέδωκεν). Говорится (в сочинениях) также, что когда однажды со св. Поликарпом встретился Маркион и сказал ему: «Узнай нас, Поликарп (έπιγίνωσκε ήμας Πολύκαρπε)», этот ответил Маркиону: «Узнаю, узнаю первенца сатаны (έπιγινώσκω, έπιγινώσκω τον πρωτότοκον του Σατανα)». В тех сочинениях (Иринея) написано и то, что в день и час мученической смерти Поликарпа в Смирне Ириней, будучи в Риме, услышал голос, подобный трубному звуку, говорящий: «Поликарп скончался мучеником (Πολύκαρπος έμαρτύρησεν)». — После этих сведений об Иринее следуют заметки о переписчиках Martyrium’a. Первым был Гай, списавший его из сочинений Иринея; с рукописи Гая переписал Исократ из Коринфа; у этого снова Пионий, отыскавший по приказанию явившегося ему Поликарпа список Исократа и восстановивший его, от времени уже почти погибший.

(’Εγώ δε πάλιν, Πιόνιος έκ τών Ίσοκράτους Αντιγράφων έγραψα κατά άποκάλυψιν του άγίου Πολυκάρπου ζητήσας αΰτά, συναγαγών αύτά, ήδη σχεδόν έκ του χρόνου κεκμηκότα...).[204]

Интересное для нас сообщение заключается в словах эпилога, что в год смерти св. Поликарпа Ириней жил в Риме и многих обучил христианскому закону.

Несомненно, конечно, что эпилог (как по Московской рукописи, так и по другим манускриптам) явился позже самого «Мученичества»;[205] в первоначальном рассказе о страданиях и смерти св. Поликарпа его не было.[206]

Может ли, однако, он представлять какую-либо ценность в историческом отношении (мы имеем в виду главным образом Московский эпилог)? Мнения западноевропейских ученых по этому поводу расходятся. Одни (Гарнак,[207] Барденгевер,[208] Ляйтфут[209]) считают его подложным произведением и отрицают за ним всякое значение; другие (Гебгардт,[210] Цан,[211] Липсий,[212] Роопс,[213] Мануччи[214]) допускают возможность его использования в церковно-исторических исследованиях.

Гарнак[215] и повторяющий его доводы Барденгевер[216] выставляют несколько оснований, по каким должна быть отвергнута историческая значимость свидетельств эпилога. Существенное из них то, что эпилог говорит о близком общении Иринея с Поликарпом, а на самом деле его (будто бы) не было.[217] Но, как мы доказали выше и покажем далее, это общение есть ничем не опровержимый факт, и если эпилог говорит о нем, то в этом можно ввдеть, наоборот, доказательство его подлинности. Далее Гарнак замечает, что вообще вся история, передаваемая здесь, невероятна.[218] Барденгевер же поясняет, в чем именно состоит эта невероятность. Оказывается, что причиной ее являются: легендарная обстановка события, а с другой стороны то, что 15-летний Ириней (каким представляют его оба эти ученые) не мог, конечно, обучать других.[219]

Легендарность обстановки состоит, как легко понять, в чуде, посредством которого св. отец получил известие о смерти Поликарпа (трубный звук). Но если опровергать подлинность эпилога на этом основании, то придется отвергнуть достоверность и всего Martyrium’a, так как в XV и XVI, например, его главах (во всех изданиях) повествуется о чудесах гораздо больших.[220] Что же касается ссылки на 15-летний возраст Иринея при этом, то это доказательство подходит под тот вид, какой в логике называется petitio principii. Гарнаку и Барденгеверу нужно доказать, что св. отцу в 154-155 г. было не более 15-и лет. Им приводят возражение из Martyrium’a, что он был гораздо старше. Они опровергают его тем, что им и нужно доказать, т. е. вращаются в логическом кругу. Недоумение Гарнака по поводу того, что автор эпилога не указывает точно сочинения Иринея, из которого почерпнул сведения о чуде с трубным звуком, только тогда могло бы быть доказательством против подлинности этого документа, когда все творения св. отца были бы известны. А так как этого нет, то нельзя считать неправильным предположение, что автор берет их из какого-либо утерянного теперь трактата Иринея, как это мы видим строкой выше (ср.: Contra haereses. Ill, 3,4), может быть, из сочинения Περί όγδοάδος.[221]

Других возражений Гарнака и Барденгевера (неизвестно имя автора эпилога[222] или что он, вероятно, спутал здесь повествование Contra haereses, III, 3, 4 о Поликарпе, отнеся его к Иринею[223]) мы не считаем нужным разбирать. Указание же на то, что Ириней не был известен папе Элевферу, когда лионским мученикам в 177 г. пришлось рекомендовать его, — поясним далее.

Ляйтфут, желая умалить значение эпилога, указывает на зависимость его от «Жизни Поликарпа». В подтверждение своего мнения от ссылается: а) на то, что здесь и там много сверхъестественного, баснословного элемента и Ь) что в эпилоге повторяется почти буквально (да еще и не к месту) выражение Vita Polycarpi: «καθώς ευρον έν άρχαίοις άναγράφοις, ποιήσομαι καθεξής τον λόγον (я представлю дальше рассказ, как нашел его в древних списках)».[224]

Относительно сверхъестественного элемента в эпилоге мы уже говорили. Что же касается второго основания Ляйтфута, то, оставляя в стороне законность сближения[225] начала «Жизни Поликарпа» с выражениями эпилога Martyrium’a в других рукописях, мы считаем нужным заметить, что в Московском манускрипте особо инкриминируемого Ляйтфутом выражения «καθώς δηλώσω έν τφ καθεξής» нет (это отмечает и сам он в другом месте своей работы,[226] а выражение «συναγαγών αυτά ήδη σχεδόν έκ του χρόνου κεκμηκότα» («собрав их, от времени уже погибшие») относится, судя по связи речи (см. строкой выше «έκ αντιγράφων έγραψα» — «я с копии списал»), не к чему иному, как αντίγραφα — копиям с Martyrium’a Policarpi, но не к авторской работе Псевдо-Пиония или кого-либо еще.[227]

Таким образом, мы не находим ни у Гарнака с Барденгевером, ни у Ляйтфута серьезных оснований к отрицанию значения эпилога Московской рукописи и возможности пользоваться им в церковно-исторических исследованиях.

Со своей стороны, считаем нужным указать, что большая часть сведений, сообщаемых эпилогом об Иринее, находит себе полное подтверждение в других несомненно достоверных исторических документах. Таково, например, замечание, что св. отец был учеником' (μαθητή γεγονότι) Поликарпа; отлично усвоил от него апостольское и церковное Предание и передал его другим лицам (και τον έκκησιαστικόν κανόνα και καθολικόν, ώς παρέλαβεν παρά του αγίου καί παρέδωκεν); что он, далее, в своих книгах упоминает о Поликарпе (έν οΐς μέμνηται Πολυκάρπου).[228]

Характеристика творений Иринея как «κάλλιστα και ορθότατα» также вполне подходит к ним; в них, действительно, опровергаются ереси (ΐκανως πάσαν αϊρεσιν ήλεγξεν).[229] Рассказ про встречу Поликарпа с еретиком Маркионом, когда он на слова последнего: «Узнай нас, Поликарп», ответил: «Узнаю, узнаю тебя, первенца Сатаны», находит себе полное подтверждение в Contra haereses, III, 3,4.[230]

Необходимо отметить также, что, по единогласному отзыву издателей, в том числе и Ляйтфута, рукопись Московской Синодальной библиотеки, содержащая Martyrium Polycarpi, представляет, по сравнению с другими, лучший текст этого памятника, стоя близко к отрывкам, приведенным в «Церковной истории» Евсевия.[231]

Но если нет серьезных оснований к отрицанию значения за эпилогом и если, наоборот, большая часть сведений, заключающихся в нем, находит себе подтверждение в других исторических документах, то мы имеем право признать подлинным, в частности, и то его сообщение, по которому в год смерти Поликарпа св. Ириней жил в Риме и многих обучил христианскому закону (πολλούς έδίδαξεν).[232]

Первый факт допускает и сам Гарнак. Он становится еще более вероятным, если мы обратим внимание на Contra haereses, III, 3,4[233] и отрывок из письма св. отца к Виктору.[234] Здесь и там Ириней рассказывает о посещении Рима Поликарпом в 154-155 г. при папе Аниките по поводу пасхального спора и говорит с такой подробностью и знанием дела, как будто сам присутствовал при разговорах Поликарпа с Аникитой и встрече Маркиона с Поликарпом.[235] Но участие в таком вопросе, как пасхальный, и воспоминания об этом сами по себе уже свидетельствуют о сознательности их автора. Таким образом, подтверждается достоверность и второго факта, о котором говорит эпилог (и который для нас важен), что св. Ириней в это время πολλούς έδίδαξεν.

Для того, одаако, чтобы учить других, нужно самому быть ученым и иметь достаточный к тому возраст. А таким во всяком случае нельзя признать 15-летний, как думает Гарнак.[236] Значит, утверждение его, Циглера, Бивна и других близких им по духу, когда они полагают год рождения Иринея позже 140, должно быть отвергнуто, как несоответствующее действительному положению вещей. Это — то отрицательное заключение, какое мы имеем право сделать из анализа подлежащего нам эпилога.

К более же точному положительному определению года рождения св. Иринея на его основании мы не можем прийти. Но принимая во внимание, что в 177 г. лионские мученики должны были рекомендовать Иринея папе Элевферу[237] (а Элевфер в 154 г. был уже диаконом Римской церкви),[238] можно думать, что в бытность свою в Риме в 154-155 г. св. отец не пользовался известностью и не был признанным учителем.[239]

А это обстоятельство более гармонирует с 25-30, нежели с 40-летним, как думает Цан,[240] возрастом св. отца.

Но в таком случае мы снова приходим к середине 20-х гг. II столетия, как времени рождения св. Иринея.

Цан же выставил и энергично поддерживает иное, отличное от всех прочих, основание для определения даты рождения св. Иринея. «Если Ириней, — говорит он, — сделался епископом в 177 г. после предшествующего пресвитерства, то, согласно господствовавшему тогда правилу, он должен был быть в это время по крайней мере в возрасте 40 лет; поэтому более вероятно, что он родился перед 137 г., чем после него»,[241] или даже раньше 130 г.[242] Как видно уже из формулировки, это основание, однако, даже у самого Цана приводится лишь для опровержения мнения Гарнака. Положительного же значения оно не имеет и не может иметь.

Дело в том, что во времена Иринея и долго после него не было канонически определено, скольких лет должен быть новопосвящаемый епископ.[243] Цан, правда, ссылается на Апостольские постановления (II, 1), где запрещается ставить в эту степень ранее 50-летнего возраста.[244] Но этот источник, как известно, канонического достоинства за собой не имеет,[245] и на основании его нельзя говорить о «господствующем правиле» для всей Церкви.

В первый раз возраст лиц, поставляемых в епископа, точно определен в 123-й новелле Юстиниана, которая требует, чтобы рукополагаемый имел не менее 35 лет от роду и лишь в исключительных случаях был не моложе 25 лет. Только это постановление, принятое в Фотиев «Номоканон» (Тит. 1,23), и получило силу церковного закона.[246] Но оно, конечно, не может иметь значения для определения даты рождения Иринея.

Кроме того, уже в нем допускаются исключения, когда кандидат отличается особенными духовными дарованиями, или по Нужде времени. Ввиду этого ссылку на правила и вообще нельзя брать в качестве основания, так как нужно предварительно доказать, что в данном случае не было исключения.[247]

Если обратим внимание на церковную практику около времени Иринея, то увидим, что в епископы нередко ставились люди сравнительно очень молодые. Апостол Павел назначил епископом Ефеса Тимофея в его юности (νεότητος — 1 Тим. 4, 12). Св. Игнатий также говорит о Дамасе, епископе Магнезии, как о еще юном.[248] Сам Цан замечает о Поликарпе, что тот уже в 30 лет был епископом Смирны.[249] Св. Афанасий Александрийский получил эту степень, будучи только 33-х лет.[250] Враги его, возражая и клевеща по поводу его избрания, не поставили ему однако в вину его молодости;[251] а это свидетельствует весьма ясно, что тогда в виду особых потребностей времени не следили строго за возрастом посвящаемых. И можно с уверенностью сказать, что если бы даже существовало ограничительное правило, оно не послужило бы препятствием посвятить св. Иринея во епископа, хотя бы он и не достиг определенного возраста. Это был человек высоких духовных дарований, свою ревность к завету Христову и Церкви он уже засвидетельствовал;[252] да и времена гонений были не таковы, чтобы справляться с годами'кандидата на епископский престол.

Еще менее значения имеет ссылка Цана на «господствующее правило» о летах посвящаемого в пресвитера.[253] Неокесарийский собор (во 2-м правиле) и Пято-Шестой Трулльский (14-е правило), действительно, устанавливают 30-летний возраст как минимальный в данном случае. Но в таком виде это правило ничуть не опровергает мнения Гарнака. Мы не знаем, сколько времени был пресвитером св. Ириней, и имеем поэтому право вычесть из 177 только 30 канонически определяемых лет. Получается 147 г., что, конечно, Цану вовсе нежелательно. Поэтому он снова обращается к практике и утверждает, что во времена Иринея и близкие к нему в пресвитеры ставились люди очень пожилые, почти старики.[254] Но ведь это не правило (Regel), а только практика, по его же признанию; к тому же он не доказывает, что она везде существовала в такой форме и была обязательной для всех Церквей. Да и при определении самой практики у него получается противоречие. С одной стороны, оказывается, что пресвитерами были почти старики; епископами же (Игнатий, Поликарп) являются 30-летние и даже моложе юноши,[255] тогда как по каноническим правилам нельзя поставлять во епископа ранее, чем кандидат не пройдет служения пресвитера.

Ввиду всего этого мы не можем признать за основанием, выдвинутым Цаном, не только положительного, но и отрицательного значения при определении даты рождения св. Иринея.

Корссен придает ему несколько иную форму. В отличие от практически-юридического понимания Цана, он становится на психологическую почву. В Contra haereses, II, 22, 5 св. Ириней (на основании Евангелия и предания старцев) устанавливает возраст Христа, когда Он выступил в качестве учителя, приблизительно в 50 лет. Защита этого положения с его стороны была бы, однако, не понятной психологически, если бы сам он был посвящен во епископа, будучи 35 лет. Отсюда Корссен делает вывод, что более правильно относить дату рождения Иринея ко времени ранее 130 г., нежели позже этого срока.[256] Как видим, и у Корссена так же, как у Цана, это основание имеет более отрицательное, чем положительное значение, имея целью опровергнуть точку зрения Гарнака.

Но и в этом виде мы не можем признать за ним ценности, хотя вывод Корссена и совпадает в общем с нашим мнением о времени рождения Иринея.

Несколько слов прежде всего о психологических проникновениях в чужую душу. Нам кажется, что в научных работах к таким приемам нужно прибегать весьма редко, так как никакой исследователь не застрахован здесь от излишнего субъективизма.[257] Что же касается фактической стороны дела, то мы должны внести маленькую поправку в рассуждения немецкого ученого. В Contra haereses, II, 22,5 начало возраста учителя (пятый по счету Иринея и греческой рукописи) определяется не в 50, а в 44-45 лет.[258] И эту, собственно, цифру мы имеем право вычитать из 185-189 (время появления Contra haereses и, в частности, значит, заметки И, 22,5).[259] Но получающееся число 141 -144 одинаково гармонирует с мнением как Цана, так и Гарнака.

Таким образом, и поправка Корссена не увеличивает значения разбираемого основания.

Цаном же выдвинуто еще новое соображение для решения вопроса о годе рождения Иринея. Св. отец в нескольких местах своего большого сочинения (см., напр.: Contra haereses, IV, 27-32; V, 33,3-4 и др.) говорит, что он слушал других, кроме Поликарпа, мужей апостольских, видевших Иоанна и еще нескольких учеников Господа. А из истории известно, что особенным долголетием отличался среди мужей апостольских только Поликарп. Про других мы не знаем этого. Следовательно, они умерли гораздо раньше 155 г. (смерть Поликарпа); по мнению Цана, вероятно, даже перед 145 г. Но Ириней мог учиться у них уже в более или менее сознательном возрасте; поэтому и дату рождения его нельзя полагать позднее 120 г.[260]

Первая посылка, от которой отправляется Цан, что св. отец слушал кроме Поликарпа других учеников апостольских, вполне соответствует действительности (вопреки Гарнаку),[261] как мы покажем ниже.[262] Точно также верны соображения его о долголетии Поликарпа по сравнению с остальными представителями второй генерации верующих и о том, что Ириней во время обучения у последних не мог быть совсем ребенком.[263]

Но из всех этих посылок мы имеем законное право вывести только отрицательное заключение. Именно, по всем соображениям дату рождения св. отца нельзя относить ни к 142, ни к 147 или 150 г.,[264] так как тогда не остается времени для слушания им «пресвитеров». Это первое. Далее, так как более или менее сознательное время в жизни человека наступает, как признают и Гарнак,[265] и Цан,[266] и как мы показали при разборе письма к Флорину, не ранее 10 лет, то на основе данной ссылки и вообще должно признать 130 г. как самую крайнюю дату, ниже которой едва ли можно отодвигать рождение Иринея.

Естественнее же всего установить ее опять-таки в середине 20-х гг. I в. Тогда Ириней около 134-135 г. оказывается уже 10-15-летним мальчиком, почему и мог в течение также 10-15 лет слушать мужей апостольских. Впрочем, с точки зрения этого основания допустимы и все другие даты выше 120 г., но не входящие в век самих апостолов, так как о знакомстве с последними Ириней ничего не говорит.

Додвель, желая доказать истинность своего мнения о годе рождения Иринея (97 г.), ссылается на то, что еретики, против которых направлено главное сочинение св. отца и современником которых он был, жили еще во времена Адриана.[267] Но неверное в историческом отношении,[268] это основание может служить только для определения времени появления в свет сочинения Иринея. Что же касается года его рождения, то даже у самого Додвеля оно служит не столько для доказательства истинности его даты, сколько для оправдания возможности (только) отнести ее к началу II в. Но в таком виде основание это совместимо, конечно, со всеми другими раннейшими датами (Грабе, Цана и др.).

Резюмируя же все сказанное о годе рождения св. Иринея, мы считаем себя вправе выставить следующие положения:

1) При настоящем состоянии источников нельзя точно установить эту дату.

2) Гарнак, Цан и близко к ним стоящие авторы неправы в своем определении ее.

3) На основании разбора большей части относящихся сюда данных следует признать наиболее вероятным мнение, что св. отец родился в 20-х гг. (между 120 и 130) II столетия.

Глава II. Ранние годы св. Иринея

Характер деятельности всякого человека, наиболее полно выявляющийся в зрелом возрасте, помимо природных способностей, в значительной мере определяется теми условиями, в каких протекают его ранние годы. «Что мы узнаем в юном возрасте, то, укрепляясь вместе с душой, укореняется в ней», — говорит св. Ириней.[269] Влияние среды, воспитателей и учителей очень велико. Впечатления детства, юности, первых годов сознательной жизни оставляют такой след, что какое бы направление ни приняла потом жизнь человека, на каком бы поприще он ни работал, каким бы ударам и превратностям судьбы ни подвергался, их нельзя уничтожить; и рано или поздно, так или иначе они выявятся наружу. — Поэтому-то во всех научных биографиях описанию среды и условий, в каких протекали ранние годы известного лица, отводится достаточное место.

То же должно быть приложимо и к жизнеописанию св. Иринея. Наиболее полно развернулась деятельность и проявились характерные черты его личности в Лионе. Но, несомненно, корней, какими питалась эта деятельность, нужно искать в Малой Азии. То, что обнаружилось в зрелые годы, в значительной мере зависело от влияний юных лет.

Но малоазийское пребывание св. отца имеет значение не только для выяснения и характеристики его личности. Здесь мы подходим к тому пункту, где жизнь его приобретает общецерковный интерес. Ранние годы св. Иринея служат связующим звеном между ним, как всецерковным деятелем, и христианской древностью до него. Св. отец оставил Церкви богатое наследие в виде сохранившихся доныне сочинений, где представлено христианское учение почти по всем главным вопросам богословского ведения. В основе их лежат, однако, не личные взгляды Иринея, а церковное Предание, существовавшее до него. Он—одно из главных звеньев цепи в истории этого Предания. Отсюда и учение, изложенное им, имеет значение постольку, поскольку верно передает сохранившиеся ранее в устных рассказах сведения о Христе и христианстве. Но сведения эти получены были им от Поликарпа, Папия и других «пресвитеров» именно в малоазийский период его жизни. Зачеркнуть этот период — значит представить взгляды Иринея совершеннр независимыми и разорвать цепь апостольского предания.

Поэтому история ранних лет св. отца уже давно привлекала к себе внимание представителей церковно-исторической науки. Особенно интересовались и интересуются этим вопросом протестантские ученые и, в частности, наиболее яркий из них в настоящее время—А. Гарнак. Руководствуясь своим эволюционным взглядом на историю происхождения христианской религии как на естественный постепенный процесс трансформации первоначального учения Христа в умах лучших представителей Церкви, немецкий профессор решительно отрицает генетическую связь богословия Иринея с раннейшим церковным Преданием. По Гарнаку, св. отец не был учеником Поликарпа и пресвитеров, и все воззрения, изложенные в его сочинениях, есть продукт самостоятельной, личной переработки им общехристианских взглядов и настроений сообразно с условиями времени. Таким образом, история церковного Предания у Гарнака прерывается на Иринее, не доходя прямо до Христа.

Силу своих доказательств немецкий ученый направляет главным образом на хронологию рождения св. отца. Утверждая в качестве даты появления на свет Иринея 142 г., Гарнак тем самым хочет показать, что св. отец не мог даже быть учеником Поликарпа, а тем более ранее последнего умерших «пресвитеров». Анализируется им и самый характер отношений Иринея к его учителям.

Большая часть оснований его нами была уже рассмотрена при разборе вопроса о годе рождения св. Иринея. Установив эту дату между 120 и 130 гг., мы тем самым уже показали, что св. отец мог быть учеником Поликарпа и пресвитеров. Таким образом, значительная часть работы, касающаяся малоазийского пребывания Иринея, нами уже выполнена. Обосновывалась нами отчасти мысль и о том, что он и в действительности был учеником Поликарпа.

В дальнейшем мы попытаемся раскрыть условия жизни и влияния, среди которых слагался в «мужа совершенна» Ириней, коснемся его светского образования и подробнее проанализируем характер его отношений к Поликарпу и пресвитерам.

1. Место жительства и среда, где вращался Ириней в ранние годы

Местом жительства Иринея в ранние годы была Малая Азия, по всей вероятности, Смирна или ее окрестности. Это дает понять он сам в отрывке из письма к Флорину. «Я был еще мальчиком (παΐς ετι ών), когда видел тебя в Нижней Азии (έν τη κάτω Άσίςι) у Поликарпа, — напоминает он своему адресату. — Тогда ты был знаменит при дворе царя и старался снискать благоволение его (Поликарпа)».[270] Судя по всему, встреча св. отца с Флорином произошла в месте постоянного жительства первого. Трудно предположить, в самом деле, чтобы Ириней — мальчик — искал ее и нарочито для этого заявился в Смирну.

Подтверждает такое предположение и дальнейший рассказ св. отца об его отношениях к Поликарпу, когда он упоминает о месте, где обычно сидел и разговаривал епископ Смирнский, его походке, образе жизни, внешнем виде, беседах к народу, привычках.[271] Все это говорит, что Ириней долго жил и постоянно вращался в обществе св. Поликарпа.

O близком знакомстве своем с последним упоминает он и в Contra haereses, III, 3,4, как мы уже отмечали: «Поликарп, которого и я видел и моем первом возрасте (δν και ήμεΐς έοράκαμεν έν τη πρώτη ήμων ηλικία)...».[272]

Но Поликарп был епископом Смирны, здесь постоянно жил[273] и скончался мученически.[274] Близко от него, очевидно, было и место жительства Иринея в ранние годы.[275]

Та часть малоазийского побережья, где в первые века христианства процветали славные в истории Церкви города — Ефес, Смирна, Милет и др., в древнейшее время была занята двумя дикими народами, карийцами и лелегами.[276] В период наибольшего развития греческой колонизации (между 1400 и 1000 гг.)[277], вероятнее всего, около 1044 г.[278] здесь появились греки-ионийцы. Сначала они захватили местности побережья, начиная с Ефеса и далее на юг и юго-запад, а также близлежащие острова — Хиос, Самос и др. Карийцы и лелеги были прогнапы со своих насиженных гнезд. На месте их жительства основался Cоюз двенадцати ионийских городов. Во главе стоял Ефес, где имел пребывание царь ионийский.[279]

Укрепившись здесь, ионийцы начали распространяться далее на север. Прежде всего ими была занята местность, где теперь находится Смирна.[280] Ее древние насельники, лелеги, были также изгнаны и ушли вглубь страны или на отдаленное северное побережье.[281]

Немного дальше теперешней Смирны был основан город, получивший свое название (Σμύρνα), по одному преданию, от имени амазонки Смирны, жившей в Ефесе;[282] по другому же, более вероятному, названный так в честь древнего имени Ефеса или его части, также Смирны.[283] От Ефеса новый город отстоял на 320 стадий (около 60 верст).[284]

. За 600 лет до P. X. Смирна была разрушена лидийцами и долго оставалась ничтожной деревней; но 400 лет спустя была вновь отстроена Антигоном, одним из преемников Александра Великого, и еще позже Лисимахом.[285] Новый город был построен на расстоянии 20 стадий от прежнего.[286] Одна часть его находилась на горе, другая была расположена на равнине. Возвышаясь над одноименным заливом, Смирна занимала красивое и выгодное положение. Это был прекраснейший город, по выражению Страбона, и очень известный в торговом отношении. По богатству, населенности и великолепию он уступал лишь Ефесу.[287]

Еще во времена Страбона (начало I в. по P. X.)[288] в Смирне были хорошие каменные мостовые, прекрасные улицы, красивые дома, благоустроенная гавань; существовал храм в честь Гомера с его статуей (смирняне считали свой город родиной поэта),[289] гимназия для образования детей, библиотека.[290] А несколькими десятилетиями раньше[291] здесь была даже медицинская школа.

Около 133 г. до P. X. Смирна вместе с другими ионийскими городами перешла во власть римлян по завещанию пергамского царя Аталлг.[292] При разделении Августом римских провинций на императорские и сенатские вся Иония, и в том числе Смирна, вошла в состав Асийской провинции или просто Асии.[293] Во главе управления и суда стоял здесь римский проконсул, отчего новая провинция называлась также проконсульской Асией.[294] Местопребыванием правителя служил город Ефес, прежняя резиденция ионийских царей.[295]

Население Смирны и ее окрестностей в первые века христианства состояло главным образом из греков.[296] Смирняне-язычники поклонялись Вакху, Бахусу; славились своей роскошью и изнеженностью. Смирнские нравы (mores smymaei) вошли даже в поговорку.[297] В эпоху жизни в Малой Азии Иоанна Богослова здесь существовала иудейская колония, за свои клеветы и злословие по адресу христиан получившая в Апокалипсисе наименование «синагоги сатаны» (Откр. 2,9). Впрочем, большого влияния на характер города евреи не имели, живя обособленной жизнью[298] и не пользуясь, по-видимому, симпатиями коренных жителей.

Точных положительных данных о первом апостоле Смирны и времени просвещения ее светом истины Христовой не имеется. На основании Послания св. Поликарпа к Филиппийцам можно только с положительностью утверждать, что последнее совершилось позднее начала христианства в Филиппах (второе благовестническое путешествие ап. Павла).[299] С другой стороны, в Апокалипсисе Иоанна Богослова Смирнская церковь выступает в числе семи малоазийских с вполне уже определившимся характером (2, 8-11); а так как для этого требовалось достаточное время, то значит основание ее относится вместе с тем к периоду ранее последней четверти I в.

Некоторые считают первым просветителем Смирны Иоанна Богослова.[300] В действительности едва ли было так. В основе такого предположения лежит, по-видимому, главным образом факт огромного влияния, какое приобрел апостол на все малоазийские Церкви в течение 30-летнего пребывания в Ефесе.

Более вероятно, что первым принес сюда благовестие Христово св. Павел во время своей почти трехлетней (Деян. 20,31) проповеднической деятельности (54-57 гг.) в столице Асии.

Трудно в самом деле допустить, чтобы этот миссионер по призванию, признанный основатель многочисленных Церквей, более других потрудившийся на этом поприще (/ Кор. 15, 10), живя такое долгое время в Ефесе, удержался от посещения и просвещения Смирны, второго по значению и количеству народонаселения города Асийской провинции: тем более, что он находился от места постоянного жительства св. Павла на расстоянии всего лишь 60 верст.

Подтверждение этому мнению можно видеть отчасти в книге Деяний апостольских и в Первом послании к Коринфянам. Касаясь результатов деятельности ап. Павла в Ефесе, Дееписатель замечает: «Все жители Асии слышали проповедь о Господе Иисусе, как иудеи, так'и эллины» {Деян. 19,10). Точно так же говорит и враг Павла Димитрий Среброковач в своей подстрекательной речи к художникам и ремесленникам ефесским: «Вы видите и слышите, что не только в Ефесе, но почти во всей Асии этот Павел своими убеждениями совратил немалое число людей» {Деян. 19, 26). И сам апостол, отправляя из Ефеса послание (первое) в Коринф, заканчивает его словами: «Приветствуют вас церкви Асийские» {1 Кор. 16,19).

Отсюда можно заключить, что в Асийской провинции ап. Павлом были основаны и другие Церкви кроме Ефесской. А Смирна среди городов Асии занимала после Ефеса несомненно первое место. Тщательно изучивший деятельность св. Павла в Ефесе иером. Григорий высказывает даже предположение,[301] что им, вероятно, были основаны все семь малоазийских Церквей, упоминаемых в Апокалипсисе (Гл. 2-3).

Однако, если св. Павел был первым проповедником христианства в Асийской провинции, то честь углубления христианских начал среди жителей этой области и, вообще, окончательного устроения у них Церкви несомненно принадлежит Иоанну Богослову.

О деятельности его здесь свидетельствует уже Апокалипсис, адресованный семи Церквам, находящимся в Асии (Откр. 1,4,11; Гл. 2—3, и Первое Соборное послание его, вероятно, прежде всего распространявшееся в этой же провинции.[302] Св. Иоанн обнаруживает хорошее знание характерных особенностей жизни здешних христиан (Откр. Гл. 2-3) и пишет им с авторитетом и властью (Откр. Гл. 2-3; 1,4,9 и все Первое послание). При чтении его книг ясно, что он имел право так обращаться к верующим, что они были подчинены ему и он являлся руководителем их в духовной жизни.[303]

Известия о пребывании апостола в Асии имеются и у последующих церковных писателей. Так, св. Ириней говорит: «Все пресвитеры, обращавшиеся в Асии с Иоанном, учеником Господа, утверждают, что это (сведения о возрасте Спасителя) передал Иоанн».[304] «Иоанн, ученик Господа, возлежавший на персях Его, также издал свое Евангелие в то время, когда он имел пребывание в Асии, в Ефесе».[305] Подтверждает это вполне и Поликрат Ефесский в своем послании к папе Виктору (около 190 г.) по поводу пасхальных споров, когда, желая доказать истинность отстаиваемой им малоазийской практики в праздновании Пасхи, ссылается на «Иоанна, который возлежал на персях Господа, был священником, исповедником и учителем и погребен в Ефесе».[306]

Влияние и авторитет св. апостола в малоазийских Церквах были настолько велики, что благодарная память об его тридцатилетней деятельности здесь доныне хранится в преданиях и апокрифах, распространенных на побережье и островах Малой Азии.[307] В честь его строилась масса храмов, сохранившихся до настоящего времени или лежащих теперь в развалинах: в Ефесе, Пергаме, Сардах, Филадельфии, на Патмосе и т. п.[308]

Но если несомненна деятельность св. Иоанна в Асийской провинции,[309] то не может быть сомнений и в том, что его влияние испытал на себе также второй здесь по значению город — Смирна. На это имеются и прямые указания. Среди семи Церквей, которым адресован был Апокалипсис, упоминается Смирнская (Откр. 1; 11; 2,11). Первый ее епископ (Поликарп) был поставлен Иоанном.[310]

О тесной связи Поликарпа с апостолом весьма уверенно говорит св. Ириней. «Аникита (папа Римский) не мог, — по его словам, — убедить Поликарпа не соблюд ать того, что он всегда соблюдал (речь идет о праздновании Пасхи. — С. Ф\ живя с Иоанном, учеником Господа нашего, и обращаясь с другими апостолами».[311] Передает еп. Лионский и о том, как неоднократно «рассказывал (Поликарп) о своем обращении с Иоанном и прочими самовидцами Господа, как он припоминал слова их и пересказывал то, что слышал от них о Господе, Его чудесах и учении».[312]

Во времена Иринея в Смирне было распространенным предание о встрече Иоанна с еретиком Киринфом.[313] В близком общении с этим апостолом находились и те пресвитеры, у которых учился в Смирне Ириней.[314] Таким образом, св. Иоанн влиял на смирнян и непосредственно (вероятно, через устную проповедь, а также Апокалипсис и Послание), и посредством своих учеников.

Иоанн Богослов поселился в Малой Азии по смерти Петра и Павла, как полагают, около 70 г. и оставался здесь до конца своей жизни (скончался, вероятно, в начале II в.), лишь на 3-4 года удаляемый из Ефеса в ссылку на остров Патмос (93—96 гг.) в гонение императора Домициана.[315] Таким образом, деятельность его в Асийской провинции продолжалась около 30 лет.

Христианство здесь появилось до него. Однако, прожив в Ефесе лишь около трех лет {Деян. 20,31), апостол языков едва ли смог просветить все уголки этой обширной страны. Можно думать, что проповедь его ограничилась, как и вообще это делалось в то время, лишь большими городами: Ефесом, Смирной, Милетом. Жители малых городов и селений, по всей вероятности, могли знакомиться с учением Христа только в этих центрах. Да и здесь, несомненно, не все еще исповедовали в 60-70 гг. имя Распятого. Св. Иоанну предстоял, таким образом, труд по распространению христианства в местах Асии, еще не слышавших проповеди Христовой.

Не меньше работы было ему и внутри Церквей. Едва ли св. Павел успел в течение трех лет дать полную организацию всем общинам, поставить везде епископов, пресвитеров, установить взаимные отношения между членами и т. п. Трехлетний срок слишком мал для того, чтобы христианство вошло в быт народа, стало регулирующей все силой. Задача здесь еще более осложнялась разнородным составом паствы Иоанна. Как известно, в Ефесе, Смирне и, вероятно, других городах и местечках существовали еврейские колонии; поэтому и христианские общины состояли из бывших иудеев и греков-язычников. А они с трудом уживались в мире между собой, особенно в виду происков и клеветнической деятельности еврейских общин. Вопрос об отношении христиан к иудейскому закону потребовал специального рассмотрения на апостольском соборе {Деян. Гл. 15). Но и после его решения, отменявшего необходимость для христиан выполнять предписания ритуала, споры не переставали еще волновать членов христианских обществ: От предстоятелей Церквей требовалась особая осторожность при разборе всех возникавших на этой почве сомнений и пререканий.

В эпоху малоазийской деятельности Иоанна Богослова на очередь выступил еще новый вопрос: о гностицизме и отношении Церкви к нему. Первые проповедники этого учения, в корне противоположного иудаизму, появились, по-видимому, именно здесь, в Малой Азии.[316] Гностики эти, основываясь на дуалистическом принципе, в отношении к лицу Иисуса Христа проповедовали докетизм. Их взгляды не достигли еще полного развития и определенности.[317] Однако уже теперь можно было видеть в новом движении основные положения гностицизма II в.[318] Еретики, кажется, вначале имели успех, почему апостол и счел нужным обличить их в своем первом послании. Во всяком случае, от него, как верховного руководителя Христовой Церкви, требовалось так или иначе выявить свое отношение к этому движению.

А затем и вообще, как пастырю словесного стада, ему предстояла может быть и незаметная, но от этого не легкая работа по руководству ко спасению отдельных душ, восстановлению падших, вспомоществованию слабым, обличению и исправлению грешников и т. д.

Задачи предъявлялись большие. Но все их св. Иоанн выполнил.

Это была исключительная, богато одаренная личность. В нем «удивительным образом сочетались совершенно противоположные качества: спокойствие и глубина созерцания с горячей ревностью; нежная и безгрешная любовь с пылкостью, даже некоторой резкостью».[319] «Особенности его личности ускользают от точного определения; они чувствуются всяким внимательным читателем его писаний, но требуются большие усилия, чтобы вывести из них заключение».[320]

Одной из главных отличительных черт ап. Иоанна является его идеализм или принципиальность.[321] По натуре своей он принадлежал более к типу людей теоретико-созерцательного склада. Из таких, как он, выходят обычно философы, поэты, ученые. Их не влечет к себе практическая деятельность. Они живут больше внутренней, в себе сосредоточенной жизнью. Их интересует не столько земля, сколько небо; не столько реальная действительность, сколько идеалы; не столько внешние проявления, сколько основы, принципы, лежащие в корне вещей и явлений. Все, что «бывает», расценивается ими с точки зрения того, чем «должно быть».

Таким остался св. Иоанн и по принятии христианства. Идеалом его стало теперь учение Христово, принципами — его основы; небо, «должное», перестало быть мечтой, воплотились в действительности, в образе Спасителя. Однако самый идеализм его не исчез. И в христианстве его интересуют главным образом принципиальные основы. В отличие от практического деятеля — ап. Петра, миссионера-основателя Церквей — св. Павла, мы мало слышим о внешней деятельности Иоанна, хотя он и был одним из признанных «столпов» Церкви (Гал. 2, 5. 9).

Принципиальность его особенно ярко проявилась в Евангелии, посланиях и Апокалипсисе. Он и в речах Господа отмечает их возвышенный, глубочайший смысл, и в своих рассуждениях представляет образцы высокого богословия. Недаром св. Церковь дала ему преимущественно имя «Богослова». Послания св. Павла содержат в себе очень много догматического материала, но такого почетного наименования апостол языков не получил. Св. Иоанн излагает учение: о Боге в Самом Себе, Сыне Божием (Логосе), Духе Святом, Их взаимоотношениях (любовь), о Mipe, свете и тьме, добре и зле, Христе и антихристе; вере и неверии, возрождении, искуплении и спасении человечества, последних судьбах его. Он мало занимается субъективным усвоением спасения, т. е. как каждый человек осуществляет идеалы Христовы. У него не встречается терминов, означающих переходные моменты от жизни греховной к жизни во Христе: призвание, оправдание, обращение, освящение. Даже грех человека рассматривается у него с метафизической точки зрения, как внешнее обнаружение существующего в мире зла.[322] Он указывает лишь нормы жизни, но не внешние пути к их осуществлению. Его интересует более вечное, постоянное, но не преходящая действительность. Занимающие его вопросы касаются того, что было, есть и будет. Поэтому-то, вероятно, ему именно и открыты были грядущие судьбы человечества и Mipa, так ярко запечатленные в Апокалипсисе, где слились воедино прошедшее, настоящее и будущее, для апостола бывшее, по-видимому, только настоящим. Недаром Церковь изображает св. Иоанна с орлом, символом высшего ведения, сразу со своей высоты созерцающего все дали, недоступные для живущего на земле человека.

В связи с первой характерной чертой личности апостола стоит и другая. Он был проповедником любви. Это понятно. Рассматривая все с принципиальной точки зрения, св. Иоанн должен был установить и для жизни и взаимоотношений людских определенную «норму». Но рассуждая идеалистически, такой нормой могло быть только добро.[323] Λ высшим проявлением его является любовь. Так учит и Христос, утверждая, что на заповедях о любви к Богу и ближнему «весь закон и пророцы висят» (Мф. 22, 37-40). Эта любовь стала и главным пунктом проповеди ап. Иоанна. Недаром он получил титул «апостола любви». Слово «любовь» проходит красной нитью через все его писания. Она, по его учению, оказывается основной чертой жизни Божественной. «Бог есть любовь» (1 Ин. 4,8.16). Ею проникнуты взаимные отношения лиц Св. Троицы; ею же определяется и отношение Бога к людям. Особенно полно проявилась она в факте сошествия на землю Христа, Его страданиях и смерти за грешный род человеческий. «Любовь Божия открылась нам в том, что Бог послал в мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь в Нем» (1 Ин. 4,9).

Любовью же должны определяться, по учению Иоанна Богослова, и отношения людей. Смысл жизни в богообщении. Но к Богу, воплощению любви, нельзя приблизиться иначе, чем через любовь. Поэтому-то «пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем пребывает» (/ Ин. 4, 16). Но «кто говорит, что он любит Бога, а брата своего ненавидит, тот ложь есть» (/ Ин. 4,20). Отсюда, люди должны любить друг друга. Эту заповедь апостол отмечает усердно в речах Господа (Ин. 13,34; 15,12.17) и сам постоянно повторяет (1 Ин. 3,11.23.18; 4, 7. 9—11. 21 и др.), призывая всех осуществлять ее включительно до отдания жизни за братьев своих (1 Ин. 3,16).

Любовь была и основным тоном личных отношений св. Иоанна.[324] Увидев во Христе воплощение своих идеалов, он прилепился к Господу со всей силой не знавшего раздвоения чувства. С любовью всюду сопровождал Его, следил и впоследствии записал слова и чудеса Его. Ради любви к Учителю он готов низвести огонь на самарян, не признавших Христа (Лк. 9,54). Здесь находит себе объяснение и вообще та удивительная горячность, которая заслужила апостолу название от Господа «Сына Громова» (Мк. 3, 17). Когда все апостолы разбежались от креста, Иоанн остался один. За имя Христово он· подвергся преследованию иерусалимских иудеев после Пятидесятницы: был сослан на Патмос и, по преданию, мученически окончил свою жизнь. Зато и со стороны Христа он пользовался привязанностью. Это был «ученик, его же любляше Иисус» (Ин. 21,7). Не кому иному, как Иоанну поручил Спаситель Матерь Свою, вися на кресте.

Любовь апостола к людям с особенной силой проявилась во время его малоазийского пребывания. Ею всецело проникнуто его Первое послание; ею же, несомненно, продиктованы и другие его творения. Ради любви он и пришел в Ефес. «Чадца, любите друг друга» — было, по преданию, его всегдашним наставлением народу.

Из любви ко Христу в связи с идеализмом вытекала еще одна особенность ап. Иоанна — его исключительная преданность проповеданному Господом учению. Заканчивая Евангелие, он старательно подчеркивает «верность своего свидетельства» (Ин.21, 24) с тем, что слышал он от Господа. Указанием на это начинается и Первое Соборное послание (1,1.3).

Исследователи его Евангелия отмечают, что и в действительности, передавая учение Господа, св. Иоанн Богослов проявляет почти фотографическую точность,[325] простирающуюся даже на такие мелочи, как место и время произнесения Господом той или иной проповеди. Этой всецелой преданностью учению Христа объясняется, вероятно, и то, что в творениях апостола очень мало личного элемента. Он тщательно избегает высказывать свои суждения. У него, в отличие от ап. Павла, нет почти и апологетики. Истина, по нему, сильна сама собой. Поэтому и учение христианское излагается у него более аподиктически, как закон и норма. Отсюда, с другой стороны, он так строг к еретикам, отвергающим или искажающим учение Христа.

Такими чертами отличалась деятельность св. Иоанна и в Малой Азии. Свидетельством о ней служат прежде всего писания самого апостола, относящиеся именно к этому периоду его жизни.

Сами по себе они уже представляли лучшую проповедь, какая требовалась для распространения христианства среди жителей Асийской провинции, не знавших еще Христа, и лучшее напоминание тем, которые уже были знакомы с ним раньше. В них апостол излагает учение Господа (Евангелие), делает свои наставления (послания), изрекает о будущих судьбах мира (Апокалипсис) и вместе с тем передает дух свой всем верующим.

Можно думать, однако, что этим не ограничивалась благовестническая деятельность св. Иоанна. Он сам, вероятно, ходил по городам Асии, проповедуя Христа. О связи его с христианами этой провинции говорит уже факт обращения его к семи асийским Церквам (Откр. Гл. 1) и те властные наставления, какие он от лица Божия дает им (Гл. 2-3). Возможно, что помощниками ему были его ученики, вроде Поликарпа Смирнского и пресвитеров, каких упоминает св. Ириней.

Не меньше внимания уделял св. Иоанн и внутренней работе среди своей паствы. Прямых указаний на его деятельность в этой области мало. Но дерево познается по плодам; а плоды работ св. апостола были не малозначительны. Он сам отмечает верность малоазийских христиан завету Христову {Откр. 2,10.13.19; 3,10), их терпение в скорбях {Откр. 2,2-3.19), труд в делании Христовом {Откр. 2,2-3; 2,9. 19 и др.), веру в Господа {Откр. 2,13.19; 3,4). По преданию, записанному у Иеронима, он постоянно беседовал со своей паствой, особенно часто повторяя слова: «Чадда, любите друг друга».[326]

Судя по Откр. 2,9-10; 3,9, где говорится о злобе, лжи и злословии иудеев на смирнских и филадельфийских христиан, можно думать, что последние под руководством апостола отрицательно относились к домогательствам сделать обязательным для всех исполнение Моисеева закона. Однако ни откуда не видно, что этот вопрос затрагивал христианское общество, чтобы среди самих христиан из-за него происходили споры и несогласия. Очевидно, св. Иоанн не только прекращал своим авторитетом в корне все попытки такого рода, но, идеалист по своим воззрениям, возводил верующих из иудеев и язычников к единой, всех примиряющей истине Христовой; и любовью своей вносил мир во все взаимоотношения членов Церкви.

Не таково было отношение его к гностикам, искажавшим основы учения Христа. К ним он был беспощадно строг. Обличал в посланиях своих (1-е и 2-е), грозил судом Божиим им и их слушателям {Откр. 2,14-16; 2,6), увещевал верующих отвращаться от них (там же и в посланиях). Сам однажды, встретив в ефесской бане Киринфа, выбежал из нее, не желая оставаться в одном месте с еретиком.[327]

Заботился апостол Иоанн и о внешнем устроении Церквей. Из посланий Игнатия Богоносца к малоазийским христианам[328] видно, что в его время у них имелись уже все три степени церковной иерархии — епископы, пресвитеры и диаконы с определенным кругом прав и обязанностей. Вероятно, что многае из членов иерархии поставлены были самим Иоанном. Весьма возможно даже, что кандидаты на иерархические места воспитывались лично под его руководством. Свидетельство Иринея о пресвитерах, собиравшихся в Асии около Иоанна,[329] говорит, по-видимому, за то, что у апостола было нечто вроде школы, где получили воспитание Поликарп, Папий и другие. Предание насчитывает до девяти таких учеников Иоанна, многие из которых занимали потом епископские кафедры в городах Малой Азии.[330]

Среди смирнских христиан очень долгое время жил и действовал Поликарп, им самим поставленный во епископа.[331]

Этот муж апостольский во многом напоминает своего учителя. И прежде всего тем, что о нем сохранились сравнительно скудные сведения. По-видимому, подобно Иоанну Богослову, он мало проявлял себя во внешней деятельности, уделяя главное внимание внутреннему росту своей паствы. Может быть, и Поликарп принадлежал к тому же типу людей теоретико-созерцательного склада, из которых больше выходят пастыри, чем общественные деятели. Намек на это дается в послании Смирнской церкви по поводу мученической смерти этого мужа. Смирняне отмечают, что он был большим молитвенником, непрестанно прося Господа о мире, необходимом Церквам по всей вселенной,[332] что он всячески уважаем был за добрую жизнь,[333] и ни разу не упоминают о его каких-либо общественных выступлениях (исключая, конечно, мученическую кончину).

Однако такая скромная по виду деятельность была очень важной по существу и принесла весьма большие плоды. Когда св. Поликарпа вели на казнь, то весь окружающий народкричал: «Он—учитель Асии, отец христиан, истребитель наших богов».[334] Очевидно, св. отец приобрел громадный авторитет среди верующих и, вероятно, по смерти ап. Иоанна заменял главного руководителя церковной жизни по крайней мере в близлежащих к Смирне окрестностях, а может быть и во всей Асийской провинции.[335] Послание Смирнской церкви упоминает, что верные всегда наперерыв старались коснуться сего святого мужа:[336] настолько велики были обаяние и слава его.

Главнейшей характерной чертой личности епископа Смирны являлась, подобно Иоанну, всецелая преданность принесенному Христом учению и церковному Преданию. Это отмечает еще современник Поликарпа св. Игнатий Богоносец в письме к нему, говоря, что «благочестивое расположение его утверждено как бы на неподвижном камне»,[337] а самого его называя наковальней, о которую разбиваются все неправые измышления еретиков.[338] Еще более и яснее подтверждает эту характеристику св. Ириней. Поликарп, говорит он, «всегда учил тому, что узнал от апостолов, что передает и Церковь и что одно только истинно... Такой человек—достовернейший и надежнейший свидетель истины».[339] В беседах своих к народу о Господе и учении Его он, по слонам Иринея в другом месте, все «рассказывал согласно с Писанием».[340] И сам Поликарп в Послании к Филиппийцам увещевает христиан: «Будьте тверды и непоколебимы в вере, храните братство во взаимной любви и единении истины...».[341]

Особенно сильно проявилась эта черта св. отца в отношениях его к еретикам (вероятно, тоже гностикам). Он решительно и сурово вооружается против них в защиту истины Христовой. В Послании своем к Филиппийцам, повторяя слова ап. Иоанна, называет антихристом всякого, кто не признает, что Иисус Христос пришел во плоти:[342] «Кто же пс признает свидетельства крестного, тот от диавола; и кто слова Господни будет толковать по собственным похотям и говорить, что нет I ш воскресения, ни суда, τότ первенец Сатаны».[343] Верных же Поликарп призывает «оставить суетные и ложные учения многих, обратиться к 1 феданному изначала слову».[344] Можно думать, что такой тактики обличения еретиков и предостережения от увлечения их ложным учением то стороны верующих держался епископ Смирнский и в пределах своей епископии. Были у него и личные встречи с гностиками.Так, в Риме, но свидетельству Иринея, он вел споры и многих из таких еретиков обратил к Церкви Божией.[345] Там же он встретился, в частности, с Маркионом и резко обличил его, назвав первенцем Сатаны.[346]

У св. Иринея сохранились еще сведения о выступлении Поликарпа по пасхальному вопросу. И здесь он оказался подражателем своему великому учителю, обнаружив вместе с преданностью церковным обычаям широту взглядов и принципиальность. Малоазийские Церкви по примеру св. Иоанна праздновали Пасху 14 нисана, на какой бы день недели это число ни падало. В Риме же великий праздник справляли в воскресный день. В154-155 г. Поликарп прибыл[347] в Рим при папе Аниките. В разговоре двух епископов обнаружилась разница во взглядах на время празднования Пасхи. Однако, как отмечает Ириней, они не стали даже спорить по этому поводу, сохранили общение друг с другом и расстались в мире, оставаясь каждый при своем воззрении и практике. Очевидно, св. Поликарп полагал, что обрядовые разности не могут и не должны колебать единства веры.[348]

Свою богатую плодами жизнь епископ Смирнский закончил достойной ее мученической кончиной за имя Христово.[349]

Такие великие учители, как Иоанн Богослов и Поликарп, должны были, конечно, оказать громадное влияние на жизнь, нравы и дух смирнских христиан. И мы в действительности видим следы его.

Подражая своим наставникам, смирняне отличались богатством внутренней жизни. Это отмечает от лица Божия сам Иоанн Богослов, когда, не укоряя ни в одном недостатке, говорит ангелу Смирнской церкви: «Знаю твои дела... и скорбь, и нищету; впрочем, ты богат» (Откр. 2, 9). Еще полнее констатирует св. Игнатий Богоносец, называя Смирнскую церковь «облагодатствованной всяким дарованием, исполненной веры и любви, не лишенной ни единого дара, боголепнейшей и святоносной».[350] Несколько далее он отмечает силу молитв смирнских христиан[351] и их терпение в скорбях ради Господа.[352] Из послания самой Смирнской церкви по поводу мученичества Поликарпа видно, что члены ее с величайшим благоговением и любовью относились к своему епископу[353] и почитали мучеников.[354] Многие из них сами запечатлели любовь свою к небесному Жениху кровью, во главе с Поликарпом и Германиком.[355]

Характерной чертой христиан этого города была также, по подражанию вождям, всецелая преданность церковному учению. Указание на нее можно найти уже в речи ап. Иоанна, когда он наставляет их быть верными до смерти {Откр. 2,10). Прямо отмечает ее и св. Игнатий. «Я узнал, — пишет он, — что вы непоколебимо тверды в вере, как будто пригвождены ко кресту Господа Иисуса Христа и плотью, и духом; утверждены в любви кровью Христовой; и преисполнены веры в Господа нашего».[356]

Такая верность проявилась также в их отношении к гностикам и докетам, основавшимся в Малой Азии. Смирняне не поддались их влиянию, твердо сохраняя свое православие. Св. Игнатий Богоносец, после доказательств истинности учения церковного и ложности еретических мудрований о плоти Бога Христа, заявляет, что смирняне мыслят одинаково с ним.[357] И апостол Иоанн, отмечая увлечение гностицизмом некоторых христиан Пергамской {Откр. 2, 14-16) и лживыми пророчествами Иезавели членов Фиатирской общины {Откр. 2,20-24), ни словом не упоминает о существовании чего-либо подобного у смирнян.

Среди таких-то верующих, богатых воспоминаниями об Иоаннё Богослове, живших под непосредственным руководством Поликарпа и усвоивших себе принципы, веру и дух их великих учителей, и пришлось провести св. Иринею свои ранние годы.

Кто были родители св. отца по вере, христиане или язычники, неизвестно. Точных положительных данных для решения этого, как и других уже рассматриваемых нами вопросов, не дают ни сам Ириней, ни Евсевий, ни другие современные им отцы. Поэтому ответ на него может быть дан только предположительный.

ВIV книге «Против ересей» св. отец говорит: «Мы состоим в вере’, через которую отделились из числа язычников (de numero gentilium exempti sumus)».[358] Это «мы» он решительно противополагает иудеям, и не как нации, а по вере; а далее, касаясь вопроса об имуществе, замечает: «Будучи язычниками, мы приобрели его по своей жадности или получили от языческих родителей, родственников или друзей».[359] Точно также и в сочинении «Доказательство апостольской проповеди» у него стоит: «Наши сердца исторгнуты и освобождены от каменного служения (идолам), мы верой созерцаем Бога и делаемся чадами Авраама, который оправдан верой».[360]

Подобные выражения,[361] решительное противопоставление «мы» иудеям по вере и общий тон речи в таких местах более благоприятствует признанию родителей св. Иринея, а, следовательно, и его самого по рождению за язычников, хотя и не требуют этого с необходимостью. Но с другой стороны, принимая во внимание, что, по собственному признанию св. отца, раннейшие годы его жизни протекли под христианским руководством св. Поликарпа и других пресвитеров,[362] а также и то, что ни в истории, ни в его сочинениях не видно решительно никаких следов борьбы двух мировоззрений — языческого и христианского, — мы должны прийти к выводу, что если родители Иринея и были язычниками, то во всяком случае не фанатиками, а скорее склонны были к христианству. Иначе они, конечно, не могли бы допустить опасного, с точки зрения ярого язычника, знакомства св. отца с Поликарпом и другими пресвитерами.

Языческое происхождение, таким образом, не имело на его жизнь и характер серьезного влияния, кроме разве того, что благодаря, может быть, ему он получил довольно хорошее светское образование.

Наоборот, все корни его позднейшего настроения и деятельности заложены были в среде смирнских христиан. Здесь он впервые познакомился с основами христианского верои нравоучения в виде Евангелия, посланий и Апокалипсиса. Слушал живых свидетелей истины в лице непосредственных учеников св. апостолов, хранивших в неприкосновенности церковное Предание. Среди смирнских христиан он видел высокие образцы богатства внутренней жизни во Христе—веры, молитвы, постоянного труда, почитания иерархии. В Смирне же, вероятно, имел св. отец возможность познакомиться с гностиками, их учением и вместе был свидетелем отрицательного отношения к ним православных христиан. Видел, вероятно, и приемы, какие употребляли Поликарп и другие пастыри в борьбе с лжеучением, что весьма важно было для будущего борца против гносиса. Перед его глазами вырабатывались взаимоотношения между христианами из язычников и иудеев, и устанавливался истинный взгляд на обязательность для верующих закона Моисеева. В Смирне он видел уже полную церковную организацию в виде всех трех степеней иерархии: епископа, пресвитера и диакона.[363] Церковный строй, против которого протестовали впоследствии монтанисты, для него уже был, таким образом, несомненным фактом, утвержденным на авторитете ап. Иоанна и его ученика Поликарпа.

Но — главное — здесь св. Ириней усвоил себе ту всецелую преданность церковному учению, широту мысли, любовь ко Христу и ближним, какие характерны были как для него, так и для апостола Иоанна, Поликарпа и смирнских христиан.

2. Светское образование св. Иринея

В одном из своих сочинений Тертуллиан называет Иринея «старательнейшим исследователем всех наук (omnium doctrinarum curiosissimus explorator)».[364] Можно думать, что в этом отзыве содержится между прочим указание на знакомство св. отца со светскими науками. К сожалению, ни Тертуллиан, ни сам Ириней, ни Евсевий и другие отцы не сообщают имен его учителей по светским предметам и, вообще, подробнее не говорят об этом. Поэтому приходится в данном случае делать выводы только из анализа его сочинений.

А здесь прежде всего бросается в глаза знакомство св. отца с греческой философией.

Он знает Платона, цитирует некоторые места из его сочинений; знаком с его учением о Боге как абсолютном Благе,[365] делением всего существующего на три начала: Бога, идеи и материю.[366] Приводит суждения его, в частности, о материи, как предсуществовавшей бытию видимого мира,[367] и о переселении душ.[368]

Знает также и упоминает в сочинениях Фалеса Милетского с его учением о воде как начале всего существующего,[369] Демокрита — с учением об атомах и идеальном мире,[370] Эмпедокла с его теорией о предсуществовании материи и фаталистическим мировоззрением;[371] атеиста Анаксагора;[372] Анаксимандра, учившего об άπειρον’е (бесконечном).[373] Известны были ему также Эпикур с его учением об атомах[374] и Боге как самозамкнутом в себе начале, не принимающем никакого участия в мировой жизни;[375] Пифагор и пифагорейцы с их представлениями о числах и комбинациях из них;[376] стоики с их фатализмом и пантеизмом;[377] киники[378] и Аристотель с его логикой.[379]

Чаще и больше всего цитирует св. отец Платона. Некоторые места из его творений приводятся им буквально.[380] Самого его Ириней считает более благочестивым, чем еретиков-гностиков.[381] А иногда даже пользуется сочинениями этого философа для опровержения мнения последних; например, когда касается их учения о Боге, Управителе Ветхого Завета, отличном от Отца.[382]

Знакомство с философией и, в частности, с творениями Платона сказывается также и на терминологии Иринея, У него постоянно, особенно, где он опровергает гностиков на основании рассудочных данных, встречаются такие слова, как «субстанция» (substantia), «образы» (typos — в смысле платоновских «идей»)[383] и т. п.

Заметно это отчасти и в способе доказательств. Штирен[384] не без основания указывает в Contra haereses типы: «ех concessis» («по допущению»),[385] «progressus in infinitum»[386] и т. п. Может быть, в этом сказалось влияние Аристотелевой логики.

К учению философов Ириней относится критически. Некоторые пункты в их взглядах обнаруживают, по мнению св. отца, невежество в религиозных вопросах и оказываются прямо безбожными.[387] Не мог не видеть он и того, что эти неправые философские суждения лежали нередко в основе гностических лжеучений.[388]

Все эти факты говорят, по-видимому, о том, что некоторых, по крайней мере, философов — особенно Платона — Ириней читал в подлиннике и даже довольно усердно штудировал.

Знает также св. отец и греческих поэтов. Так, он несколько раз буквально цитирует Гомера,[389] Гесиода,[390] Пиндара,[391] Менандра-комика,[392] поэта Стесифора,[393] Эзопа.[394] Особенно часто упоминаются у него Гомер и Гесиод. Способ цитации, а также и то, что Ириней делает различие между тем, что сам Гомер писал, и подделками под него,[395] дают понять, что его, Гесиода, а может быть и других авторов он также читал в подлинниках.

В Contra haereses, И, 14, 6-7 св. отец обнаруживает знакомство с геометрическими терминами: кругом, сферой, четырехугольником, квадратом[396] и т. п. А в II, 32,2 упоминает музыку, арифметику, геометрйю; астрономию, «все, что имеет дело со словесным раскрытием» (литературу), медицину, естествоведение, гимнастику и даже искусства: живопись, работы по меди, мрамору и т. п.[397]

К сожалению, относительно большинства этих наук мы не можем установить, насколько знаком был с ними Ириней. Но о геометрии, отчасти географии[398] и особенно арифметике[399] и философии[400] можно с положительностью утверждать, что он знал их вполне достаточно для образованного человека и, весьма вероятно, прошел среднюю образовательную школу, где эти науки преподавались.

Нельзя не упомянуть также и знакомства его с еврейским языком. Св. отец знает его алфавит,[401] приводит в своих сочинениях еврейские слова[402] и даже анализирует их.[403] Правда, это знакомство нельзя назвать, широким, как мы уже отмечали;[404] да и сам он отсылает в таких случаях к periti eorum (еврейским ученым), как более его опытным.[405] Однако нельзя совершенно и отрицать его.

Когда и где получил Ириней светское образование?

На первый вопрос ответить не так трудно. Несомненно, в течение того же самого малоазийского периода, когда он учился у Поликарпа и «пресвитеров» христианским наукам, т. е. от 7-8 до 30-летнего возраста, другими словами, до 155 г. Это предположение вполне естественно, так как детские и юношеские годы, вообще, наиболее удобны для обучения. Подтверждается оно и практикой того времени. Обычно обучение детей в низшей школе начиналось тогда с 7-8 лет и продолжалось до 15—16; после этого посещалась средняя школа, а затем высшая.

Все образование оканчивалось как раз приблизительно к 30 годам жизни человека.[406] Последнее, во всяком случае, верно в отношении к Иринею. Св. отцу позже 154-155 г. уже некогда было заниматься светскими науками. Жизнь настоятельно требовала от него других занятий, более ответственных, как просвещение язычников, борьба с еретиками, исполнение обязанностей пастыря Церкви и т. п.

Во втором вопросе можно различать два более частных, хотя и тесно связанных между собой: а) о школах, в каких учился Ириней, и Ь) об учителях, под руководством которых шло его обучение.

Для ответа на них необходимо, хотя бы вкратце, охарактеризовать современное св. отцу школьное образование. В его время существовало три вида светских школ: низшая, средняя и высшая, как и теперь, хотя и с не вполне точно определенными курсами. В первой преподавались: чтение, письмо, арифметика, музыка, пение и гимнастика.[407]

Для обучения чтению употреблялись преимущественно произведения Гомера, Гесиода, Пиндара и Эзопа. Однако, как и следовало ожидать, знакомство с ними было элементарным; в подлинниках их сочинений не читали и ограничивались лишь одними краткими учебниками да устными разъяснениями учителя.[408]

Занятия по арифметике заключались исключительно в умении считать и совершать самые несложные действия.[409]

С 15-16 лет начиналось среднее образование в гимназиях и т. п. учебных заведениях. Здесь снова проходились поэты, но уже более подробно и обстоятельно; притом не одни только перечисленные классики, но и другие, менее знаменитые.[410] Арифметика также получала более широкую постановку.[411] Затем прибавлялись новьле науки: грамматика, филология, геометрия, астрономия, история, естествознание, география и искусства (живопись и т. п.).[412]

Высшее образование почти исключительно сосредоточивалось на изучении философии, причем в Греции для этого существовали уже университеты (например, в Афинах и Александрии); но часто преподавали эту «науку наук» в частных домах и даже на площадях особые учителя — философы.[413]

Римское в общем похоже на него и заключало (особенно вначале) много элементов чисто греческих. Но, разумеется, преобладал все-таки римский дух (во всяком случае, в рассматриваемую нами эпоху I—II вв.). Языком школы наряду с греческим был и латинский.[414] Вместе с Гомером и Гесиодом читались произведения Вергилия, Цицерона и других латинских авторов.[415] Высшее же образование преимущественно сосредоточивалось на изучении права и упражнении в элоквенции.[416] Философия совсем почти была устранена; кто хотел познакомиться с ней, отправлялся за этим в Афины, Александрию и другие греческие центры.[417] Дух римского образования вообще был более практический, в отличие от идеалистического греческого.

Если теперь мы сравним образование, полученное св. Иринеем, с тем, что знаем о светскихшколах того времени, то должны будем прежде всего признать, что он обучался, вероятно, не только в низшей школе, но и средней. Это видно по тому, что в сочинениях его обнаруживается несомненное знакомство с учебными предметами последнего курса — геометрией, географией и т. п. науками, не проходившимися совсем в начальной школе. Точно также и знание им поэтов и арифметики нельзя сравнить с элементарными сведениями низшей школы.

Цитаты же и отзывы о философах и их учении дают указание на знакомство св. отца с предметами, преподававшимися в высших учебных заведениях.

А частное рассмотрение всех изученных им пред метов указывает, что образование его было греческим.

Под руководством каких же учителей оно велось?

Тертуллиан в своем сочинении De idolatria, разбирая разные формы общественного служения, решительно вооружается против профессии школьных учителей (grammaticus = учитель низшей школы, rhetor—преподаватель среднего учебного заведения). По его мнению, они волей-неволей должны проповедовать на уроках идолатрию (идолопоклонство).[418] Такое суждение отчасти верно. Действительно, как показывают современные дидактические исследования, преподавание поэтов в древних школах носило религиозный характер. По ним учились не только читать, но верить и жить. Из них черпались нравственные правила.[419] Кроме того, по свидетельству истории, грамматики и риторы в первые века были самыми ярыми врагами Церкви.[420] .

Поэтому можно думать, что не только Тертуллиан, но и другие христиане того времени относились недоброжелательно к этой профессии и не шли в преподаватели низшей и средней школ. И, вероятно, учебных заведений этих двух типов, где бы учили христиане, в первые два века не существовало. Такое предположение разделяется большинством современных западных и русских дидактологов.[421] Утверждать противное, во всяком случае, нет никаких оснований: ни один св. отец или вообще современник той эпохи не говорит нам о таких школах. В особенности же это должно сказать о средне-учебных заведениях, организация которых требует большого труда, а для христиан в ввду гонений была и небезопасна.[422]

Таким образом, низшее и среднее образование Ириней получил, по всей вероятности, в языческих школах. И это весьма возможно. Мы уже видели, что в I в. в Смирне существовала гимназия.[423]

Труднее решить вопрос об изучении св. отцом философии. Христиане II в. по-разному смотрели на эту науку. Одни, как Татиан и Феофил, вооружаются против нее;[424] другие (Иустин Мученик), наоборот, не только защищают,[425] но и сами преподают, устроив у себя в доме нечто вроде философской школы. Факт существования последних во II в. под руководством христиан, во всяком случае, несомненен (Иустин[426] и Афинагор)[427]. Св. Ириней мог поэтому научиться философии и в светских высших учебных заведениях, или у частных светских учителей, и у христианских философов.

Решить с несомненностью, где же именно он ей обучался, нельзя. Но принимая во внимание, что ни Поликарп в своем послании, ни другие христианские учители Иринея — «пресвитеры», нигде не обнаруживают знания философии и что св. отец также ничего не говорит об этом в своих творениях, можно почти решительно утверждать, что знакомству с ней он обязан кому-либо другому.

А тогда остается, как наиболее вероятное, предположить, что и этой науке Ириней научился у светских учителей, скорее всего в частной философской школе, которая, может быть, существовала в Смирне или Ефесе.

Что касается еврейского языка, то немногими сведениями о нем св. отец обязан был, вероятно, какому-либо члену смирнской иудейской колонии, может быть, даже христианину из евреев.

Знакомство Иринея со светскими науками, особенно с философией, имело дня него и предстоявшей ему деятельности бесспорно важное значение. Всякое знание развиваетчеловека. Приобретение его приучает к систематическому и самостоятельному мышлению, что не безразлично было, конечно, д ля будущего составителя Contra haereses, Έπίδειξις^ и других сочинений. Произведения греческих поэтов и философов вводили св. отца в мир иных, отличных от христианского учения, мыслей и сообщали через то широту кругозора, так отличавшую Иринея в эпоху пасхальных споров, борьбы с монтанизмом и т. п. Особенно это должно сказать об идеалистической философии Платона.

Из своих знаний св. отец мог извлечь и практическую пользу. На Гомере, Гесиоде, Платоне, Аристотеле воспитывалось, их религиозными и моральными принципами руководилось в жизни все тогдашнее образованное общество. Греческие поэты и философы могли ввести Иринея в круг настроений тех лиц, с которыми, может быть, приходилось впоследствии прежде всего сталкиваться ему как распространителю христианства и пастырю Церкви.

Но особенно важно было знание философии для борьбы с гносисом. Новое движение и основывалось на некоторых философских предпосылках,[428] и само стремилось стать жизненной философией. Представители его пользовались светскими писателями в своих сочинениях. В свою очередь, и вожди Церкви должны были бороться с лжеучением тем же оружием: изучать философские основы ереси и побивать суждения представителей ее ссылками на признанные ими же авторитеты. Св. Ириней оказывался приготовленным к этой борьбе еще в свои ранние годы.

3. Знакомство св. Иринея с Поликарпом и «пресвитерами»

Несомненно большее значение имело, однако, для св. Иринея христианское образование, полученное им под руководством Поликарпа Смирнского и «пресвитеров».

Евсевий говорит, что св. отец в юности был слушателем Поликарпа (Πολυκάρπου άκουστην γενέσθαι).[429] Иероним же прямо называет его учеником (discipulum) последнего.[430] Точно также прилагается к нему это наименование и в эпилоге Martyrium’a Polycarpi (во всех рукописях).[431]

Сам Ириней упоминает о Поликарпе, называя по имени, четыре раза во всех сохранившихся произведениях: два раза в Contra haereses (III, 3-4 и V, 33,4) и в посланиях к Флорину и к Римскому епископу Виктору.

В письме к Флорину он заявляет, что его (Флорина) учения никогда «не передавали бывшие до нас пресвитеры, которые обращались с самими апостолами».[432] А далее, развивая свою мысль, начинает говорить непосредственно о Поликарпе, не упоминая ни ймеНи кого-либо другого из пресвитеров, ни вообще этого названия. В данном случае Поликарп выступает, следовательно, в качестве достаточного заместителя всех пресвитеров. И само собой понятно, что он — один из них, т. е. в слове «пресвитеры» необходимо мыслится и Поликарп. Это несомненно также и в отношении Contra haereses, II, 22, 5, где св. Ириней в подтверждение своей хронологии жизни Спасителя ссылается на «всех старцев», собиравшихся в Асии около Иоанна, «ученика Господня»,[433] замечая далее: «Некоторые же из них видели не только Иоанна, но и других апостолов».[434] Если все (πάντες) имеются в виду, значит и.Поликарп, ученик Иоанна Богослова и других апостолов.[435]

Точно так же, очевидно, смотрит Ириней и в отрывке из письма к Виктору. Рассуждая здесь о посте, он говорит, что «не соблюдавшие его пресвитеры из других парикий соблюдавшим его посылали Евхаристию», и далее непосредственно продолжает: «Когда блаженный Поликарп»[436] и т. д. (следует рассказ о встрече Поликарпа с Аникитом). Ясно, что Смирнский епископ снова является заместителем и представителем «пресвитеров» и необходимо мыслится в этом наименовании.

Но если в трех приведенных выдержках это оказывается с несомненностью, то мы имеем законное право предположить, что св. Поликарп подразумевается и во всех других местах из сочинений Иринея, где употреблено слово «пресвитеры» (во множественном числе) без всякого определения, т. е. в Contra haereses, V, 5,1; Ϋ, 30,1; V, 33, 1; V, 36, 1-2 и в сочинении «Доказательство апостольской проповеди», §3 и §61.

Для решения вопроса о характере отношений между Иринеем и Поликарпом более всего имеют значение III, 3-4 Contra haereses и отрывки из писем св. отца,к Флорину и Виктору.

В Contra haereses, III, 3-4, уже разбиравшемся нами, Ириней говорит: «Поликарп, который не только был наставлен апостолами и обращался со многими из видевших нашего Господа, но и апостолами был поставлен в епископа Смирнской церкви в Азии, которого и мы видели в первом нашем возрасте (όν και ήμεΐς έοράκαμεν έν τη πρώτη ήμων ήλικίφ), — ибо он жил долго и в глубокой старости окончил эту жизнь славнейшим и благороднейшим мученичеством, — он всегда учил тому, что узнал от апостолов, что передает и Церковь и что одно только истинно. Об этом свидетельствуют все Церкви асийские, равно как и те, которые были преемниками Поликарпу до настоящего времени. Такой человек гораздо достовернейший и надежнейший свидетель истины, чем Валентин, Маркион и другие еретики».[437]

Как мы уже показали выше,[438] св. отец во всем отделе (главы 3—5 книги ΙΠ «Против ересей»), откуда взята эта выдержка, доказывает, в противоположность гностикам, что истинно христианское учение хранится лишь в Церкви, передаваясь от апостолов через преемственный ряд епископов. И до его времени (ad nos) оно дошло в чистоте и соблюдается теперь (v6v, usque nunc, apud nos)[439] во всей неприкосновенности. Если кто пожелает получить о нем сведения, такому достаточно обратиться к предстоятелю любой Церкви. В качестве примера Ириней ссылается на Римскую, Смирнскую и Ефесскую. Приведенные нами слова взяты из речи его о Смирнской церкви. Посредствующим членом в преемстве апостольского предания является здесь Поликарп, который «не только был наставлен апостолами и обращался со многими из видевших нашего Господа, но и апостолами был поставлен во епископа». Это «надежнейший и достовернейший свидетель». Он передал учение Христово и церковное Предание «всем Церквам асийским, равно как и тем, которые были преемниками Поликарпу до настоящего времени».[440]

Однако не только асийские Церкви приняли от Поликарпа^церковное учение. К числу хранителей и преемников его в передаче апостольского предания св. Ириней причисляет и себя. Об этом говорит ближайшая связь речи. В самом деле, зачем иначе ему было упоминать о себе, да еще вместе с именем Поликарпа, говоря о Смирнской церкви как хранительнице церковного Предания? Нашу мысль подтверждает и союз καί (καί ήμεΐς), который, равняясь русскому «тоже», ставит св. отца на одну линию, а, может быть, включает и в число преемников Поликарпа («которые были преемниками Поликарпу до настоящего времени»). На то же указывает и содержание всего отдела (гл. 3-5), откуда взята приведенная выше выдержка. Св. Ириней, как мы уже отмечали, желает довести цепь Предания до себя и своего времени (ad nos), старательно подчеркивает, что теперь (νυν, usque nunc) «у нас» (apud nos) истина, полученная от апостолов, хранится в чистоте. Вероятно, что эти ad nos, apud nos относились не только к его времени, но и к нему самому вместе с его галльской паствой.

Этого и естественно было ожидать от св. отца. В Contra haereses и, в частности, в III книге он опровергает гностиков. Еретики проповедовали свои взгляда. В противоположность им Ириней предлагает истинное христианское учение. Само собой понятно, что он мог иметь какой-либо авторитет среди них и сам говорить с уверенностью лишь в том случае, если излагаемые им пункты вероучения являлись точным выражением общецерковного верования, т. е., другими словами, если еретики и сам он видели в нем хранителя апостольского предания.

Не менее рельефно этот взгляд проводится св. Иринеем в отрывке из его письма к Флорину.[441]

Желая опровергнуть ложные взгляды еретика, св. отец ссылается на то, что «такого учения не передавали (Флорину) бывшие до нас пресвитеры, которые обращались с самими апостолами», между прочим Поликарп. Однако на этом Ириней не останавливается. Ведь и Флорин, подобно ему, был слушателем Поликарпа и мог поэтому сослаться на епископа Смирнского в подтверждение своих воззрений. Кто же прав, он ли или Ириней, доказывающий, что такого учения ни Поликарп, ни пресвитеры никогда не передавали? Ириней, конечно, считал правым себя, а чтобы убедить и Флорина в этом, начинает далее подробно говорить о своих отношениях к Поликарпу. Они были настолько близкими, что не может быть сомнения в том, что именно он, Ириней, является теперь истинным свидетелем и хранителем апостольского учения, проповеданного Поликарпом и пресвитерами. Поэтому, если он утверждает о несогласии учения Флорина с преданием пресвитеров, то значит так и обстоит дело в действительности. Таким образом, уже общая связь речи св. отца говорит о нем как хранителе и преемнике апостольского предания.

Вполне подтверждают это и отдельные фразы отрывка. Ириней старательно подчеркивает, что «тогдашнее (время знакомства с Поликарпом) он помнит тверже, чем недавнее», приводит подробности «о месте, где сидел и разговаривал блаженный Поликарп», его походке, образе жизни, даже внешнем виде, его беседах к народу и т. д. А что означают выражения «по милости Божией я всегда сохраняю их (слова Поликарпа) в свежей памяти» или «могу засвидетельствовать перед Богом», как не желание еще более укрепить в сознании адресата мысль о себе как надежнейшем свидетеле, верно передающем слова и мысли Поликарпа и пресвитеров?

Фактическим хранителем церковного Предания оказывается Ириней и в отрывке из его послания к папе Виктору по поводу пасхального спора. «Когда блаженный Поликарп, — говорит он, — при Аниките приходил в Рим, то оба они и относительно других предметов немного спорили между собой, но тотчас согласились, а об этом вопросе (пасхальном) и спорить не хотели, потому что ни Аникит не мог убедить Поликарпа не соблюдать того, что он всегда соблюдал, живя с Иоанном, учеником Господа нашего, и обращаясь с другими апостолами, ни Поликарп не убедил Аникита — соблюдать, ибо Аникит говорил, что и он обязан сохранять обычаи предшествовавших ему пресвитеров. При всем том они однако же находились во взаимном общении; так что Аникит по уважении к Поликарпу позволил ему совершать в (своей) Церкви Евхаристию, и оба они расстались в мире, равно как в мире со всею Церковью находились и соблюдавшие тот обычай, и несоблюдавшие».[442]

Этот рассказ приведен св. отцом в подтверждение той мысли, что предшественники Виктора и Иринея — епископы — сохраняли между собою мир, несмотря на разницу в обрядах, и что, поэтому, вообще нужно жить всем христианам в мире, так как «разногласием относительно поста лишь утверждается ед иномыслие веры».[443] Судя по подробностям, какие приводит св. отец («немного спорили», «Аникит говорил» , «Аникит позволил совершать Поликарпу в Церкви Евхаристию»), можно думать, что Ириней сам присутствовал при этой встрече и передает здесь то, что видел и слышал лично; таким образом, снова ссылается на свои воспоминания и говорит о связи своей с Поликарпом.[444]

Но считать себя и быть в действительности хранителем апостольского предания может лишь тот, кто в течение продолжительного времени получал наставление у своего предшественника. Поэтому, высказывая такую мысль о себе, св. Ириней тем самым вполне подтверждает сообщение о нем Евсевия, Иеронима и Martyrium’a Polycarpi. Он, действительно, был учеником епископа Смирнского, и настолько долгое время, какое требуется для усвоения Предания.

Этот вывод можно отрицать лишь в том случае, если предположить, что св. отец допускает сознательную ложь, говоря о своих отношениях к Поликарпу.

Объективное же подтверждение ему дает содержание того учения, в котором наставлен был последним св. Ириней.

Оно определяется уже в главной мысли всех разобранных нами мест. Это есть «апостольское предание» (traditio apostolorum),[445] т. е. все то, чему учили апостолы и что передается и хранится в Церкви Христовой,[446] словом, христианское учение и церковное Предание.

Св. отец не ограничивается однако таким общим определением, а раскрывает его и в более частных чертах. Особенно можно сказать это об отрывке из письма к Флорину. Поликарп, по его словам, передавал, что слышал от Иоанна о Господе, Его чудесах (δυνάμεων αύτοϋ) и учении (περί της διδασκαλίας).[447] В этих немногих словах, в сущности, заключается много мыслей. Вся жизнь Спасителя на земле была одним чудом. Говорить о Его чудесах — значит, поэтому, рассказывать, собственно, про всю жизнь Его.[448] Дальнейшей темой бесед Поликарпа являлись воспоминания об апостолах. Тут он, по словам Иринея, излагал «слова их» (τούς λόγους αύτων), собственно, их учение.[449] А так как ему приходилось слушать не одного Иоанна, но и других апостолов, то, вероятно, что этих «слов» было немало и они касались, по крайней мере, всех главных сторон христианства.

Передавал Поликарп и «о своем обращении (την συναστροφήν) с Иоанном и прочими самовидцами Господа».[450] Но в течение 20-25 лет[451] знакомства с «апостолом любви» у него, несомненно, накопилось достаточно материала для наставления своих учеников.

Если мы обратим внимание на те места, где есть ссылки, вообще, на «пресвитеров, учеников апостолов», то объем содержания речей епископа Смирнского еще более увеличится. Сюда мы должны буДем внести учение о будущем царстве антихриста,[452] о рае,[453] о новом небе и земле и покорении всего под ноги Спасителя,[454] о вере,[455] нравственные наставления о необходимости сообразовать свою жизнь с учением Христовым[456] и т. п.

Св. Поликарп не ограничивался, однако, только Новым Заветом, а ставил его, вероятно, в тесную связь с Ветхим, выяснял значение последнего и лиц, подвизавшихся в нем. Это ясно, судя, например, по Contra haereses, V, 5,1, где Ириней, говоря о праведниках Ветхого Завета, ссылается на учение пресвитеров.[457]

Весьма вероятна также догадка Штирена,[458] что Поликарп знакомил Иринея и с отрицательными мнениями еретиков и их опровержением. На это указывает заметка св. отца о том, как обычно поступал епископ Смирны, когда слышал какое-либо еретическое лжеучение,[459] а также рассказ о встрече его с Маркионом в Риме.[460] Научился у него Ириней на практике и тому, как относиться к обрядовым вопросам, например, о времени празднования Пасхи (письмо к Виктору).

Как видим, содержание учения, какому наставлял св. отца Поликарп, было обширным.

Едва ли мог Ириней усвоить все это, будучи лишь случайным слушателем публичных бесед епископа Смирнского.[461]

Общение св. отца с его учителем было, однако, не только продолжительным, но и постоянным. В письме к Флорину он говорит о себе: «Я мог бы описать даже место (τον τόπον), где сидел и разговаривал блаженный Поликарп; могу изобразить его походку (буквально — τάς προόδους αύτου και τάς εισόδους), образ его жизни и внешний вид (και την του σώματος ιδέαν),, его беседы к народу (τάς διαλέξεις, άς έποιεΐτο προς τό πλήθος)»[462] и т. д. А в конце отрывка замечает: «Могу засвидетельствовать перед Богом, что если бы этот блаженный и апостольский старецуслышал что-либо подобное (твоему заблуждению), то воскликнул бы и, заградив свой слух, по привычке своей (κατά τό σύνηθες αύτω) сказал бы: “Благий Боже, до какого времени сохранил Ты меня, что я должен перенесть это!” Потом ушел бы из того места, где сидя или стоя слушал такие речи».[463] Для того, чтобы знать такие подробности жизни Поликарпа, изучить его привычки, соображать, как он поступил бы в том или другом случае, недостаточно только несколько раз прослушать его в официальных собраниях, где он поучал народ, как думает Гарнак,[464] а необходимо постоянно жить с ним, быть около пего, всюду .сопровождать его.

O постоянстве же говорит и самая форма глаголов, употребляемых Иринеем при рассказе о Поли^арпе (imperfectum: διελέγετο ήκουον и т. п.), указывающая, как сознается и сам Гарнак,[465] на повторяемость действий.

Это ясно будет также, если мы обратим внимание на то, где, в каком месте, мог учиться св. отец у Поликарпа. В том же письме к Флорину он упоминает о беседах (τάς διαλέξεις), какие учитель его держал к народу (ας έποιέΐτο πρός τό πλήθος).[466] Термин διαλέξεις, да еще в сочетании с πλήθος, означает[467] то, что мы называем «проповедями», т. е. речи, какие произносились перед большим собранием в нарочитые дни и в особых предназначенных д ля этого местах: катакомбах, храмах, — еловом, на богослужебных собраниях христиан. В храмах же, следовательно, слушал Поликарпа и Ириней. Но не только здесь. Место, с которого говорил первый, св. отец определяет также и как такое, на котором Поликарп «сидел» (καθεζόμενος), или — ниже — где можно было и стоять, и сидеть (έν ф καθεζόμενος ή εστώς) и даже уйти с него (πεφεύγει). На нем могли произноситься и еретические, несогласные с христианской истиной, речи.[468] Все это ни в коем случае не может быть отнесено к богослужебным собраниям христиан, а предполагает скорее домашние беседы и разговоры. Ириней, значит, слушал и их.

Очевидно, у Поликарпа при его доме было нечто вроде школы. Конечно, это слово нельзя понимать в буквальном, узком смысле, как ныне. Но во всяком случае весьма вероятно, что это было нечто похожее на школу, например, Сократа. Около Поликарпа группировался кружок его близких почитателей. Он говорил им о Христе, христианстве, апостолах и т. п. Сообщал разные сведения, а вместе с тем и дух свой.

На существование такой школы указывает и выражение Иринея в Contra haereses, IV, 31,1 «presbyter reficiebat nos».[469]

Если «nos», то не одного, значит, Иринея, а нескольких лиц наставлял тот пресвитер.

Преподавание в этой школе велось по преимуществу устно, о чем говорят уже самые термины, употребляемые св. Иринеем: διελεγετο, ήκουον, άνοαφάζας, ειπών и т. п.[470] Но не исключалось знакомство и с письменными источниками. Так, в послании к Флорину же св. отец упоминает о писаниях (= γραφαι),[471] противопоставляя их устной речи и сравнивая последнюю с ними. Точно также в Contra haereses, III, 3, 4[472] он характеризует Послание Поликарпа к Филиппийцам, обнаруживая тем самым хорошее знакомство с ним.

Против мысли об ученичестве св. Иринея у Поликарпа возражает А. Гарнак. Основания его таковы, а) Св. отец говорит в письме к Флорину, что он видел и слышат Поликарпа; но «не говорит, что Поликарп его видел, ему говорил, его обучал».[473] Ь) Ириней только дважды (V, 33, 4 и III, 3, 4) упоминает имя Поликарпа в своем главном сочинении. А если бы был учеником, то гораздо чаще говорил бы: «То-то и то-то сказал мне Поликарп».[474] с) Св. отцу во время знакомства с епископом ('«мирнским было не более 15 лет; а в таком возрасте едва ли возможно сознательное ученичество;[475] — В виду этого Гарнак и заключает, что Ириней не был учеником Поликарпа и не имел с ним близкого общения. Все знакомство его с епископом Смирны ограничилось тем, что он несколько раз прослушал его проповеди к народу в официальных собраниях.[476]

Существенным из возражений немецкого ученого нужно признать, конечно, последнее. Подкреплению его он уделяет много внимания, когда подробно разбирает вопрос о годе рождения Иринея. Мы в свосм местё рассматривали хронологические выкладки его и пришли к пыводу, что он неправ.[477] В действительности есть данные думать, что си, отец родился значительно раньше 142 г. (так думает Гарнак). Но имеете с этим падает и покоящееся на предвзятом хронологическом вычислении даты рождения св. отца третье возражение немецкого профессора против ученичества его у Поликарпа. Против Гарнака говорит, как мы видели, и сам Ириней, выставляя себя хранителем апостольского предания, для усвоения которого требовался, конечно, и подходящий возраст.

Второе основание также не имеет силы, так как не видно необходимости для Иринея постоянно цитировать Поликарпа. Он хорошо усвоил от епископа Смирнского все Предание и несколько раз заявляет об этом (см. выше у нас). Неужели нужно повторять это заявление па каждой странице? Да притом и по существу возражение Гарнака не верно, так как — мы это видели тоже — св. отец имеет в виду Поликарпа всюду, где упоминает и ссылается на «пресвитеров» вообще. А таких цитат вместе со ссылками на самого Поликарпа в общем набирается достаточно.

Что касается первого основания немецкого ученого, то здесь спор между ним и его противниками ведется, по-видимому, из-за слов.

После представленного разбора мест из творений св. отца, рисующих характер отношений его к Поликарпу, нам, по крайней мере, представляется несомненным, что Ириней продолжительное время был учеником епископа Смирнского,[478] основательно усвоил от него церковное предание, через него входит в связь с апостолом Иоанном и в то же время воспринял дух и направление, какие отличали его великих учителей.

На «пресвитеров в Азии» св. отец ссылается в форме цитаций 13 раз в Contra haereses, 2 раза в сочинении «Доказательство апостольской проповеди», а также упоминает о них в письмах к Флорину и Виктору.

Для нас наиболее важны ссылки в форме цитаций.

А в этом отношении первое место по обширности цитат и числу раз, когда упоминается наименование «пресвитер», занимает отдел из IVкниги Contra haereses с 27 по 32 главы. Предметом речи являет^ ся здесь оправдание ветхозаветных праведников и, вообще, Ветхого Завета от тех нареканий, какие возводили на них гностики.

Прежде всего Ириней касается указания еретиков на грехи ветхозаветных праведников. Св. отецпризнает, что грехи эти были, их нельзя отрицать. Но и Писание не умалчивает о них, а от лица Божия сильно обличает виновных.

(№ 1) «Как я слышал от некоторого пресвитера, который слышал от тех, которые ввдели апостолов и были их учениками (Quemadmodum audivi a quodam presbytero, qui audierat ab his, qui apostolos viderant et ab his, qui didicerant, sufficere veteribus...), наказание (объявленное) в Писаниях, достаточно для древних людей за то, что они сделали без руководства Духа. Ибо, так как Бог нелицеприятен, то Он налагал наказание, сообразное с теми делами, которые Ему были неугодны».[479]

Для доказательства этой мысли св. отец приводит в пример Давида царя и Соломона. Последний пользовался благоволением у Бога, пока неукоризненно служил Ему; когда же взял себе много жен и воздвиг идолов в Израиле, тогда Господь обличил и его. Приведя буквальные слова этого обличения из 3 Цар. 11,1, Ириней заключает (№ 2): «Сильно (собственно, достаточно) укорило его Писание, как говорит пресвитер, чтобы не хвалилась никакая плоть пред Богом (sufficienter increpavit eum Scriptura, sicut dixit presbyter, ut non glorietur universa caro in conspectu Domini)».[480]

Факт строгого обличения и наказания ветхозаветных праведников, впавших в грех, должен быть весьма поучительным для людей Нового Завета. Он заставляет воздерживаться от всего худого. Ибо, если люда древние, предавшись плотским страстям, подвергались такому бесчестию, то тем большему наказанию подвергнутся презревшие пришествие Господа и предавшиеся своим удовольствиям. (№ 3) «Посему, — заключает св. отец, — мы не должны, говорит тот старец (inquit ille senior), гордиться, ни укорять древних; но должны сами бояться, что, делая неугодное Богу, можем не получить более отпущения грехов и будем исключены из Его царства».[481]

Ссылаясь на грехопадения ветхозаветных праведников, гностики утверждали, что строгий Бог Ветхого Завета совершенно отличен от милостивого Господа Нового Завета. В противоположность им Ириней пишет (№ 4): «Поскольку в обоих Заветах проявляется та же правда Божия в наказании оскорбителей Бога (в Новом Завете даже сильнее)... то пресвитеры выставляли бессмыслие (valde insensatos ostendebant presbyteri) тех, которые на основании того, что было с прежде неповиновавшимися Богу, пытаются ввести другого Отца, противопоставляя сему то, как много по Своему милосердию сделал Господь... а умалчивая об Его суде».[482]

Разбирает св. отец, в частности, и упрек, какой делали еретики по адресу евреев, взявших при выходе из Египта по повелению Божию сосуды, одежды и драгоценные вещи, из которых впоследствии была сделана даже скиния. Люди, смотрящие на этот поступок как на воровство почти, по словам Иринея (№ 5), «сами себя выказывают незнающими оправданий Божиих и Его распоряжений, как говорил и пресвитер (sicut et presbyter dicebat)».[483]

(№ 6) «Объясняя такого рода сказания (например, о вещах, взятых евреями из Египта) о древних людях, пресвитер вразумлял нас и говорил (presbyter reficiebat nos et dicebat): “За те проступки, в которых самые Писания обличают патриархов и пророков, мы не должны упрекать их и делаться подобными Хаму...; но должны благодарить Бога за них, потому что грехи их прощены им с пришествием Господа, ибо, — говорил он (dicebat), — и они благодарят и прославляются за наше спасение”».[484]

(№ 7) «Таким же образом пресвитер, ученик апостольский, говорил относительно двух Заветов, доказывая, что оба они от одного и того же Бога (Hujusmodi quoque de duobus testamentis senior, apostolorum discipulus, disputabat, ab uno quidem et eodem deo utraque ostendens). Ибо нет другого Бога, кроме сотворившего и создавшего нас, и неосновательно учение тех, которые говорят, что этот мир сотворен или ангелами, или другой какой-либо силой, или иным Богом».[485]

(В последующем мы будем обозначать эти цитаты №№ 1,2, 3...).

Весь отдел (IV, 27-32), из которого взяты приведенные места, представляет из себя по содержанию одно целое. Уже это указывает на единство источника, откуда получены Иринеем данные сведения. Точно также и самая форма цитации в №№ 1-3, 5-7 подтверждает, что здесь везде имеется в виду одно и то же лицо, некоторый «пресвитер».

Возбуждает сомнение и споры лишь № 4. Выше и ниже этого места подлежащее и сказуемое в цитатах стоит в единственном числе (senior, Шс senior, presbyter... dixit, inquit, reficiebat et dicebat... и т. п.). А здесь неожиданно множественное: ostendebant presbyteri. Разница трудно объяснимая. На нее обратили внимание уже первые издатели латинского текста творений св. Иринея: Эразм и Фейарденций. Считая ostendebant presbyteri, очевидно, за ошибку переписчика, они заменили в своих изданиях эту форму единственным числом (ostendebat presbyter).[486] Их поправку в новое время поддерживает Гарнак.[487] Однако сделана она была, по-видимому, без соответствия с существовавшими латинскими манускриптами Contra haereses. Поэтому Цан признал ее неосновательной.[488] По нему, чтение ostendebant presbyteri можно считать принадлежащим самому Иринею.

Объяснение же разницу между № 4 и другими немецкий ученый дает такое. Св. отец слушал много раз и нескольких мужей апостольских. Возможно, что те мысли о праведниках Ветхого Завета, какие цитирует он в IV, 27-32, передавали ему, кроме упоминаемого в № 13,5-7 пресвитера, и другие ученики апостолов. Это согласие во взглядах он и отметил в данном месте (№ 4).[489]

В настоящее время, с открытием в 1905 г. (вместе с «Доказательством апостольской проповеди») Карапетом Тер-Мкртчяном в Эривани[490] и обнародованием (в 1910 г.) армянского перевода IV и V книг Contra haereses,[491] вносятся новые данные для решения этого недоуменного вопроса. В армянском тексте № 4 ясно стоит единственное число.[492] Армянский перевод Contra haereses сделан, вероятно, с греческого же подлинника, как и латинский.[493] Поэтому оба они должны быть признаны равноценными. И если латинский текст возбуждает сомнение, то свидетельство армянского перевода можно признать решающим в данном случае. Очевидно, что у Иринея и в IV, 28,1 имеется в виду тот же пресвитер, как и в других местах всего отдела.

Но кто же он такой и в каких отношениях стоял к нему св. отец?

В № 7 Ириней называет его apostolorum discipulus. Такое выражение употребляется у нею обычно в общепринятом смысле. Им он определяет, действительно, учеников св. апостолов. Это видно, например, из Contra haereses, III, 3,4, где, рассказав о встречах апостола Иоанна с еретиком Киринфом и Поликарпа с Маркионом, св. отец заключает: «Такую осторожность имели апостолы и их ученики (tantum apostoli et horum discipuli habuerunt timorem)»;[494] а также отчасти из V, 36, 2, где Ириней тоже ссылается на presbyteros, apostolorum discipulos, когда излагает церковное Предание, дополняющее учение Иоанна Богослова о будущем царстве Славы.[495] Можно думать, поэтому, что и во всем отделе IV, 27-32 он имеет в виду ученика апостольского.

В латинском тексте № 1 однако об этом пресвитере говорится, что цитируемые ниже мысли он слышал от тех, которые видели апостолов и у них учились. По-видамому, это выражение стоит в противоречии с наименованием пресвитера в № 7 и означает уже не ученика св. апостолов, а слушателя мужей апостольских, т. е. лицо третьего поколения христиан. — Так думает Гарнак. Желая до конца провести свою тенденциозную мысль о независимости учёния и взглядов Иринея от второго поколения христиан, непосредственных учеников апостольских и, таким образом, вырвать его из цепи хранителей церковного Предания, он утверждает на основании данного места (№ 1), что термин apostolorum discipulus (№ 7) употреблен св. отцом в широком, несобственном смысле, и что во всем этом отделе Ириней цитирует слова какого-то своего современника,[496] хотя сам же немецкий ученый признается, что латинский текст № 1, «видимо, не в порядке».[497]

Ему своевременно возражал Цан. Слышать от кого-либо чтонибудь, получать сведения, рассуждает он, не значит еще быть учеником. Сообщения № 7 и № 1 вполне совместимы друг с другом. И мы имеем в истории ясные примеры такого совмещения. Так, Папий, епископ Иерапольский, бывший, по словам Иринея, учеником Иоанна,[498] несмотря на это, собирает сведения об апостолах и их речах у других «пресвитеров» — своих товарищей и современников, слушателей мужей апостольских.[499] Аналогичный пример видим мы и у самого Иринея. В Contra haereses, III, 3, 4 он рассказывает о двух встречах: ап. Иоанна с еретиком Киринфом и св. Поликарпа с Маркионом. Последний случай ему лично, очевидно, был известен, что видно из формы речи. А по поводу первого он замечает: «И есть слышавшие от него (Поликарпа — καί είσιν άκηκοότες αύτοϋ)»[500] и т. д. Он, ближайший ученик Поликарпа, ссылается на других, слышавших последнего. То же самое, очевидно, по мнению Цана, было и в настоящем случае. Пресвитер действительно был учеником апостольским; но данные мысли (№ 1) усвоил, как апостольские, от своих современников, также мужей апостольских. И в этом нет ничего неестественного, а в то же время и унизительного для «пресвитера».

В настоящее время, с открытием армянского перевода IV и V книг Contra haereses, представляется возможность привлечения новых данных к разрешению и этого спора. В армянском тексте IV, 27,1 (№ 1) стоит (по русскому буквальному переводу) следующее: «Как я слышал от некоторого пресвитера, который слышал от апостолов, который также и видел их, и от бывших их учениками».[501]

Правда, армянский текст и сам представляет некоторые трудности,[502] и нелегко, кажется, объяснить, как могла произойти здесь такая разница между двумя переводами одного и того же греческого текста. Однако, нет оснований не доверять армянской передаче в том, что пресвитер оказывается сам слышавшим и видевшим апостолов, что вполне согласно с наименованием его apostolorum discipulus в № 7. Можно, поэтому, думать, что и во всем этом отделе св. отец цитирует, действительно, ученика апостольского.

Цан относит его к более узкому классу слушателей только евангелиста Иоанна (ср.: Contra haereses. II, 22, 5).[503] Однако в тексте всех цитат никаких данных к такому утверждению нет. Согласно буквальному значению слова apostolorum, пресвитер был, вероятно, учеником нескольких апостолов.

Термины, какими определяется он (senior, presbyter), и связь его с личными учениками Господа грворят за то, что во время знакомства с ним Иринея он был уже стариком.

Однако это не мешало ему иметь своих учеников и наставлять, повидимому, целую группу. Указание на это дает выражение № 6: reficiebat nos. Может быть, пресвитер был наставником той же школы Поликарпа, о которой мы упоминали выше.

Судя по форме глаголов, употребленных св. Иринеем [imperfectum — ostendebat (№ 4), reficiebat et dicebat (№ 5), dicebat (№ 6), disputabat (№ 7)], можно думать, что св. отец слушал пресвитера много раз и учился у него довольно продолжительное время.[504] На ученичество указывает и термин reficiebat (№ 6). Форма наставлений была, очевидно, устной, о чем говорят глаголы audivi (№ 1), dixit (№ 2), reficiebat (№ 6), disputabat (№ 7).[505]

Предметом же являлось опять апостольское предание. Много мыслей, в частности, сообщал Иринею тот пресвитер о Ветхом Завете, праведниках, подвизавшихся до Рождества Христова. Разбирался им, вероятно, и взгляд еретиков на этих святых мужей и на самый Ветхий Завет.

Как видим, эти данные подходят к Поликарпу Смирнскому. Однако едва ли его цитирует здесь св. отец. О. том учителе своем Ириней выражается несколько иначе. «Блаженный Поликарп (ό μακάριος Πολύκαρπος)»,[506] «блаженный и апостольский старец (о μακάριος και άποστολικός πρεσβύτερος)»[507]—называет он его в письмах к Флорину и Виктору. А здесь стоит просто: presbyter (№ 2,4,6), senior (№ 7) и даже ille senior («тот старец») (№ 3) или: a quodam presbytero («от некоторого пресвитера» — № 1). — Во втором (большом) издании Patrum apostolicorum opera Гебгардта—Гарнака—Цана[508] пресвитер этот отождествляется с автором поэтического сочинения против маркиан, которого цитирует Ириней в первой книге Contra haereses в форме «όκρείσσων εφη = лучший меня сказал». Однако это едва ли соответствует действительности, так как там имеется в виду, вероятно, представитель уже третьего поколения христиан.[509] Имя пресвитера IV, 27-32 Contra haereses при настоящем положении источников не может быть раскрыто.

К аналогичному же выводу о личном знакомства св. отца с пресвитерами приходим мы и на основании анализа Contra haereses, V, 33, 3-4. Здесь Ириней ссылается на них в доказательство истинности своего учения о будущем 1000-летнем мирном царстве Мессии. «Так и пресвитеры, видевшие Иоанна, ученика Господня, передают, что они слышали от него (quemadmodum presbyteri meminerunt, qui Ioannem, discipulum Domini viderunt, audiise se ab eo), как Господь учил о тех временах и говорил: “Придут дни, когда будут расти виноградные деревья и на каждом будет по 10 тысяч лоз, на каждой лозе по 10 тысяч веток; на каждой ветке по 10 тысяч прутьев, на каждом пруте по 10 тысяч кистей и на каждой кисти по 10 тысяч ягодин, и каждая выжатая Ягодина даст по 25 метрет вина... И прочие плодовые деревья, семена и травы будут производить в соответствующей сему мере; и все животные, пользуясь пищею, получаемою от земли, будут мирны и согласны между собою и в совершенной покорности людям”. Об этом и Папий, ученик Иоанна и товарищ Поликарпа, муж древний, письменно свидетельствует в своей четвертой книге (Ταχπα δε και Παπίας, Ίωάννου μεν ακουστής, Πολυκάρπου δε έτάιρος, άρχαΐος άνήρ έγγράφως επιμαρτυρεί έν τή τετάρτη των αύτου βιβλίων), ибо им составлено пять книг. Он прибавил (adjecit) следующее: “Это для верующих достойно веры. Когда же Иуда-предатель не поверил сему и спросил, каким образом сотворится Господом такое изобилие произрастаний, — то Господь сказал: это увидят те, которые достигнут тех (времен)”».[510]

В 4-м отделе называется по имени Папий, епископ Иерапольский. Как видно из текста, он был учеником Иоанна и товарищем Поликарпа. Таким образом, по терминологии Иринея, принад лежал к числу тех же «пресвитеров», о которых св. отец говорит несколькими строками выше.

Однако Ириней выделяет его и ставит в исключительное положение: это видно уже из самого упоминания имени его при умолчании о прочих, а также из постановки союза και, который (= «также и») имеет в данном случае разделительное значение (на что указывает и δε).

Чем же объясняется такая исключительность? — Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно присмотреться к началу 4 отдела. И тогда будет ясно, что разгадка ее заключается в έγγράφως επιμαρτυρεί: Папий письменно, а не устно свидетельствует. Эту особенность оттеняет Ириней и далее, когда говорит, что им было написано 5 книг. Об остальных же пресвитерах св. отец просто замечает: «meminerunt», без добавления, что воспоминания их получили литературную форму. Кроме того, Папий сообщает и нечто новое по содержанию, дополняет (adjecit) воспоминания других пресвитеров. В виду всего этого его ни в коем случае нельзя смешивать с остальными мужами апостольскими. А поэтому нельзя делать по аналогии с ним заключения, что воспоми-нания всех «пресвитеров» были изложены письменно, как думает Гариак.[511] Наоборот, самая исключительность положения Папия говорит, что у других не было того, чем обладал он. Следовательно, они передавали свои сведения Иринею устно.[512] Да и знакомство св. отца с Папием мы не имеем права ограничивать лишь чтением сочинений последнего. Весьма возможно, что они помимо того и лично встречались друг с другом.[513]

Признания личного же знакомства Иринея с пресвитерами, вообще, требуют и те места из его сочинений, где наряду с последними упоминается или необходимо мыслится Поликарп, — особенно Contra haereses, II, 22,5 и письмо к Флорину. В первом из них св. отец, желая подтвердить свою хронологию жизни Спасителя и, в частности, что Он начал учить народ в преклонном уже возрасте, говорит: «Все пресвитеры, собиравшиеся в Асии около Иоанна, ученика Господня, свидетельствую, что им перед ал это сам Иоанн (nôvtEç oi яргфбтерог (дарTOpoüoiv oi ката xf]v ’Aoíov loxcwri гф гоб Kupíou цаБгргп cnjjapEpXrpcára;, mpaSeScùtcévai таота tov Iœàwr|v). Некоторые же из них видели не только Иоанна, но и других апостолов и слышали от них то же самое».[514] — Во втором же, по поводу ереси Флорина, Ириней замечает, что «его учения не передавали ему бывшие до нас пресвитеры, которые обращались с самими апостолами (oi про rpSv npso(3úrspoi, oi каш toîç œrooTÔÀxnç cwiJipoiTipavisç, où juxpé&orav coi)».[515]

О Поликарпе мы знаем, что он «передавал» и «свидетельствовал» устно. Если же в отношении к нему jjaprupoüoiv и лореЗожоу означают устную речь, то, очевидно, такое же значение имеют они и в приложении к другим пресвитерам. Следовательно, и их Ириней лично видел и слышал.

Верное в отношении к данным выдержкам заключение, это может быть приложимо и ко всем другим местам из сочинений св. отца, где упоминаются и цитируются «пресвитеры, ученики апостольские», т. е. Contra haereses, V, 5, 1; V, 36, 1-2 и «Доказательство апостольской проповеди», §§ 3, 61.

В V, 5, 1 св. Ириней доказывает ту мысль, что Бог может восставить тела людей для вечной жизни по воскресении. Ссылается для этого на примеры Еноха и Илии, живыми взятыми на небо, и Адама, обитавшего в раю с реальной плотью. А затем заключает: «Поэтому говорят пресвитеры, ученики апостольские (5ю кш. Xéyouoiv oi rcpsaßüTspoi, töv oxogtöXxüv цабтугаО, что преложенные (живыми) преложены туда (в рай), — ибо рай приготовлен для людей праведных и духоносных, и туда был восхищен апостол Павел, когда слышал глаголы, несказанные для нас в настоящем состоянии, — и что преложенные пребудут там до скончания (мира), предначиная нетление».[516]

В V, 36, 1-2 св. отец приводит слова пресвитеров о будущем царстве на новом небе и новой земле. «Как говорят пресвитеры (áx; oi upsoßuxspoi Aéyouoiv), тогда удостоенные небесного пребывания прейдут туда, т. е. на небеса, другие будут наслаждаться утехами рая, иные будут владеть красотой города; но везде будет видим Бог, как будут достойны видящие Его... Таково, по словам пресвитеров, учеников апостольских, распределение и распорядок спасаемых (живущие на небесах, в раю и в городе), и чрез такую постепенность они совершенствуются».[517]

В § 3 «Доказательства» св. Ириней говорит о вере, что она дает нам познание всего сущего. «Именно вера производит в нас это, как передали нам пресвитеры, ученики апостолов (wie die Aeltesten, die Schüler der Apostel uns überliefert haben)».[518]

В начале § 61 того же сочинения речь идет снова о будущем царстве Мессии, начало которому положено уже пришествием Спасителя на землю. «Что касается единения, согласия и мира между разнородными и по своей природе противоположными и враждебными животными, то пресвитеры говорят (so sagen darüber die Aeltesten), что это, действительно, будет при втором пришествии Христа, когда Он будет владычествовать над всеми».[519]

Те же пресвитеры имеются в виду, вероятно, и в V, 30, 1 Contra haereses, где Ириней касается числа имени антихриста. «Когда это число (666) стоит во всех лучших древних списках (Откровения), и сами лично видевшие Иоанна о том свидетельствуют (кса (jopropouvHöv rokcov ¿keívcdv, tcöv mf ö\jnv xöv ’Ico0wr(v éoparáiGJv), и когда разум научает нас, что число имени зверя, сообразно с греческим счислением, по буквам, в нем содержащимся, заключает 666... то я не знаю, каким образом некоторые по неведению своему впали в заблуждение, исказив среднее число имени...».[520]

Единственное, что может смущать во всех приведенных ссылках, это — настоящая (исключая § 3 «Доказательства») форма глаголов. Но как справедливо говорил Цан,[521] она не означает необходимо цитаты из сочинений, совместима с устной речью, сказанной в прошедшее время, и может быть вполне объяснена живостью рассказа. Пример подобного рода мы видим в Евангелии, когда ап. Иоанн замечает о Крестителе: ó Icoáwin; ¡japrupeí тер! airtoC (о Христе) кш scpátvc^e Xéycov (Ин. 1,15). Марторй здесь несомненно относится к устной проповеди, произнесенной в прошедшее в отношении к данному моменту время. Однако стоит форма настоящего. Да и в Contra haereses, 1,22,2 также поставлено цартирй, a имеется в виду уже давно сказанная речь.

В сочинениях Иринея есть еще четыре ссылки на некое лицо, которое св. отец называет «лучший меня» (ó Kpsíoocov rp»v), а однажды даже пресвитером.

a) Contra haererses. Lib. I, praefatio § 2: «О таких людях (гностиках) некто лучший меня сказал (кобол; ото тои кретхжх; гцяоу síprpm), что у них искусно подделанное под изумруд стекло предпочитается самому изумруду, дорогому и у иных высоко ценимому камню, когда некому испытать и каким-нибудь способом обнаружить подделку: Или когда смешана будет медь с серебром, кто из простых легко может распознать это?»[522]

b) Lib. 1,13,3. Здесь идет речь о женщине, пророчествовавшей под влиянием гностика Марка. Она «отваживается говорить и говорит вздор и все, что случится, пусто и дерзко, как разгоряченная пустым ветром; как сказал о таковых лучший нас (кабак; ó Kpsíoocov fpüv £<pr| 7tepi tcúv toioütcúv), что душа бывает дерзка и бесстыдна, когда разгорячена пустым воздухом».[523]

c) Lib. I, 15, 5-6. Касаясь снова валентинианина Марка, Ириней говорит, что он вверг в крайнюю хулу и величайшее нечестие всех доверившихся ему. «Поэтому, — заключает св. отец, — справедливо и прилично такой твоей дерзости божественный старец и проповедник истины взывал к тебе в следующих стихах (ó Beíoq тсрвсзРитг^ ка1 кгро£, тг£ ¿i4iéxpcoq éíisPs|3ór|K£ осп, einrov owxoq):

Так говорил боголюбезный старец (ó Bsocpilr^ 7ip£oPmr|c;)».[524]

Lib. Ill, 17,4. Гностики, по словам Иринея, «говоря сходное с (учением) верующих, содержат мнения не только различные, но и совершенно противоположные и исполненные богохульства, какими убивают тех, которые, благодаря сходству слов, усвояют себе несродный с их расположением яд, как если бы кто, давая алебастровую чашу, наполненную водой вместо молока, обманул сходством цвета, — как некто лучший меня сказал (sicut quidam dixit superior) обо всех, извращающих (дела) Божии и искажающих истину: “Алебастр худо смешивается с молоком Божиим”».[525]

Цитаты a, b, d, как видим, очень сходны по своей форме («как говорит лучший меня»); and преследуют одну и ту же «подделку» христианства еретиками-гностиками; end также одинаково направлены против валентиниан и кроме того носят ясные следы поэтической формы выражения. Можно, поэтому, с положительностью утверждать, что все эти вьщержки взяты из поэтического сочинения одного и того же автора.[526]

Написано было это произведение, как видно из цитат b и с, против валентинианина Марка. А он выступил со своим учение около 150 г.[527] Значит, и стихотворение появилось не раньше этого времени. В таком случае его едва ли можно приписать Поликарпу (f ок. 155 г.; в 154— 155 г. путешествовал в Рим). Против такого предположения говорит и форма выражения о настоящем старце (см. цитату с) в сравнении с наименованиями, прилагаемыми обычно св. Иринеем к своему учителю. Едва ли был автором этого произведения и вообще муж апостольский (кстати — «пресвитер», цитируемый в приведенных местах, нигде не называется учеником апостолов). В истории известно об исключительном долголетии лишь одного из мужей апостольских, именно Поликарпа. Можно думать, что остальные скончались раньше его; по мнению Цана, даже перед 145 г.[528]

Остается, поэтому, признать, что стихотворение против Марка сочинил современник Иринея, человек уже третьего поколения христиан; хотя несомненно, что он был старше св. отца и пользовался с его стороны большим уважением («лучший меня», «божественный старец и проповедник истины»).

Кто именно, решить однако нельзя. Может быть, Мильтиар, Клавдий Аполлинарий, Мелитон, как думает Цан,[529] или даже предшественник Иринея по кафедре, епископ Лионский Пофин.

При таком положении дела приведенные цитаты не могут, во всяком случае, внести ничего нового в исследование вопроса о христианском образовании Иринея.[530]

Теперь мы можем суммировать данные, какие получаются при анализе цитат и ссылок св. отца на «пресвитеров». В Contra haereses, IV, 26, 4 он определяет этим именем тех людей, которые «и хранят учение апостолов, и вместе с чином пресвитерства ведут здравую речь и бессоблазнственную жизнь к утверждению и исправлению прочих» (qui et apostolorum doctrinam custodiunt, et cum presbyterii ordine sermonem sanum et conversationem sine offensa praestant).[531] Главнейшее свойство, какое составляет их, так сказать, специфическую особенность, есть именно хранение (custodiunt) учения апостолов, или, как выражается св. отецв другом месте, апостольского предания.[532] Они — посредники в его передаче. Сами получили от апостолов и передают своим ученикам:

Св. Ириней говорит, как мы видели, о чине пресвитерства (cum presbyterii ordine). Точно также в Contra haereses, III, 3, 1-3 и письме к Виктору именем «пресвитеров» называются у него римские епископы. Таким образом, дается, по-видимому, основание отожествлять первых с Последними или, во всяком случае, полагать, что пресвитерство соединялось с какой-либо иерархической должностью.[533] — Но из писем св. Игнатия'Богоносца к смирнянам (Гл. VIII—IX) и Поликарпу (Гл. VII) видно, что ко времени Иринея в Смирне существовали уже три формы иерархического служения с разделением обязанностей и наименований. Поэтому трудно предположить, чтобы св. отец смешивал имена. А с другой стороны, судя по Contra haereses, II, 22, 5, пресвитеров в Асии около Иоанна Богослова группировалось много (по крайней мере, не менее трех, на что указывает термин mvæç).[534] И если бы они все были в чине епископа, то в Ефесе оказалось бы слишком много епископов, что совершенно невероятно. Остается, потому, вывод, что св. Ириней понимал пресвитерство не как иерархическую степень, а именно как класс людей, хранящих апостольское предание. Само собой понятно, что такими хранителями могли быть и епископы, и пресвитеры в узко иерархическом смысле этого слова.[535]

Сообразно времени жизни св. отца, пресвитерами в его сочинениях являются непосредственные ученики апостолов, как мы уже видели. В Contra haereses, II, 22, 5 он делит их, по справедливому замечанию Т; Цана,[536] на две группы: тех, которые видели одного только апостола Иоанна, и тех, которые кроме него слушали также других апостолов.[537] Точное число их неизвестно. Но, принимая во внимание это деление на группы (причем вторая обозначается словом quidam — во множественном числе), а также слова «raxvteç (все) oi rcpeoßinepoi»,[538] можно сказать, что их во всяком случае было не менее трех, а может быть и четырех (в каждой группе не менее двух).

«Собирались они в Асии около Иоанна, ученика Господая».[539] К числу их принадлежали Поликарп и Папий. Имена других, к сожалению, неизвестны. У пресвитеров было нечто вроде школы, какую они наставляли (reficiebat).

Среди учеников их был и св. Ириней. Он лично был знаком, кроме Поликарпа и, может быть, Папия, . еще с несколькими мужами апостольскими; слушал их беседы и учился у них довольно продолжительное время. Свои наставления эти пресвитеры давали в устной форме.

Судя по тем указаниям, какие имеются в Contra haereses и ’EmSeiÇtç’e, св. отец получил от них сведения, дополнявшие данные Св. Писания; о Ветхом Завете, праведниках, живших тогда, отношении новозаветных людей к Ветхому Завету (Contra haereses. IV, 27-32), о жизни и хронологии Спасителя (И, 22, 5), деле спасения, совершенном Им («Доказательство». § 61), об антихристе (V, 30, 1), будущем воскресении мертвых (V, 5, 1), о рае (Ibid.), царстве Славы на новом небе и новой земле (V, 33, 3-4; 36, 1-2; «Доказательство». § 61), о вере («Доказательство». § 3). Давали пресвитеры наставление ему и относительно обращения с еретиками (IV, 27-32; V, 51 и др.).

Но, конечно, нельзя ограничивать только этими пунктами обучение св. отца у мужей апостольских. Можно думать, что предметом их наставлений являлось все полученное ими от апостолов церковное Предание, хранителями которого они были.

Таким образом, через них Ириней снова входит в интенсивную связь со всей христианской древностью до него. Здесь мы опять находим подтверждение его взгляда на себя как хранителя всего апостольского предания, и вместе объективное доказательство, что оно передается им в том же виде, как существовало у самих учеников Господа и их ближайших преемников.

В сочинениях св. отца есть указания на знакомство его и с письменными произведениями мужей апостольских: Поликарпа (Послание к Филиппийцам),[540] Папия Иерапольского,[541] Климента Римского,[542] Игнатия Богоносца,[543] Иустина Мученика,[544] Татиана[545] и Ермы.[546] Как видим, ему известна была большая часть существовавшей до него и при Нем святоотеческой литературы.

Однако (исключая послание Поликарпа и, быть может, сочинения Папия) мы не имеем права время знакомства Иринея с этими творениями непременно отождествлять с его малоазийским пребыванием. Возможно, что некоторые из них сделались ему известными уже после 155 г. Поэтому и для нас в данном случае указания на них не могут иметь значения.[547]

4. Поездка св. Иринея в Рим в 154—155 г.

Общение Иринея с Поликарпом закончилось поездкой обоих в Рим в 154-155 г. О пребывании здесь Иринея прямо говорит эпилог Martyrium’a Polycarpi по Московской рукописи: «Этот Ириней, будучи во время мученичества епископа Поликарпа в Риме, многих обучил (πολλούς εδίδαξεν)».[548] (Смерть же епископа Смирнского, как признается теперь большинством исследователей, падает на время около 155 г.)[549]

Подтверждает данное сообщение косвенно и сам св. отец в Contra haereses, III, 3,4 и в письме к папе Виктору. В первом месте он рассказывает, как Поликарп при встрече с еретиком Маркионом, сказавшим ему: «Узнаешь ли меня?», отвечал: «Узнаю первенца Сатаны».[550] А.несколькими строками выше приводит подобный же случай, бывший с апостолом Иоанном, когда тот, увидев в ефесской бане еретика Киринфа,. выбежал из нее, не помывшись, и сказал: «Убежим, чтобы не упала баня, потому что в ней враг истины, Киринф».

Рассказывая последнее событие, Ириней ссылается на «слышавших» об этом от самого Поликарпа [«rati eioiv oi ¿кгрсоота; aùxoO, ön Tfflâwnç... и есть слышавшие от него (Поликарпа), что Иоанн...» и т. д.].[551] В первом же случае подобной ссылки нет. Такая разница может быть объяснена, по нашему мнению, тем, что, вероятно, при встрече Поликарпа с Маркионом св. отец сам присутствовал. А упомянутое событие, по его же заявлению, случилось в Риме при папе Аниките, т. е., по общему исчислению, в 154-155 г., когда происходил между Поликарпом и Аникитом спор о Пасхе.[552]

Подробности и живость, с которыми Ириней рассказывает об этом последнем в письме к Виктору, также указывают, по-видимому, на ею личное присутствие и, может быть, участие в самом споре.[553] — Очевидно, престарелый епископ Смирнский, отправляясь в Рим, взял с собой (в 154 г.) любимого ученика. Ириней был при нем все время пребывания там. Потом Поликарп уехал и в 155 г. умер мучеником в Смирне. Ириней же, судя по эпилогу, оставался в Риме, при смерти его не присутствовал и узнал о ней чудесным образом — именно, как передает эпилог, со слов неизвестного сочинения св. отца: «В тот день и час, когда в Смирне пострадал Поликарп, Ириней, бывший в Риме, услышал голос наподобие трубного звука, провещавший: “Поликарп скончался мученически”».[554] Таким образом, Ириней жил в Риме дольше своего учителя.

Какие причины вынудили его сделать это, трудно решить. Может быть, продолжительность пребывания здесь требовалась деятельностью, какой он уже проявил себя здесь.

О ней говорит прежде всего тот же эпилог: св. отец в Риме πολλούς έδίδαξεν (многих научил). В чем могло состоять и чего касалось это έδίδαξεν?

Согласно первоначальному смыслу, слово это обозначает, собственно, обучение, первоначальное наставление в чем-либо неизвестном и прилагается по преимуществу к детям школьного возраста. В отношении к данному случаю оно, естественно, могло определять только христианское наставление, а не обучение светским наукам, — но и не вообще наставление, а первую его стадию, катехизацию; словом, означает деятельность св. Иринея по распространению христианства среди язычников Рима.

Но имея в виду общую связь мыслей в эпилоге, мы не можем ограничивать έδίδαξεν только первоначальным наставлением язычников в истине Христовой.

Автор его говорит далее о встрече Поликарпа с Маркионом, а потом снова возвращается к Иринею. Такое постоянное переплетение повествования об Иринее с рассказом о Поликарпе может быть объяснено тем, что в представлении составителя эпилога деятельность обоих отцов в Риме отождествлялась. Но Поликарп выступает далее в качестве обличителя Маркиона («Узнаю, узнаю первенца Сатаны»).[555] Значит, и св. Ириней также обличал еретиков-гностиков. ’Εδίδαξεν вполне допускает такое понимание.

К тому же выводу приводит и анализ Contra haereses, III, 3, 4. Там св. отец сам замечает о Поликарпе, что он «многих обратил от вышепоименованных еретиков к Церкви Божией».[556] Но, как мы указывали, форма речи предполагает не только личное присутствие Иринея при этих событиях, а и близкое участие в них.

Нельзя, конечно, преувеличивать широты деятельности св. отца в Риме. Здесь были свой епископ и пресвитеры, на обязанности которых лежало дело учительства. Да и сам Ириней не так долго жил там. Нельзя также представить себе эту его деятельность исключительной и самостоятельной. Ему, как мы уже доказывали, в это время было около тридцати лет — возраст недостаточно большой, чтобы приобрести известность именно в Риме. К тому же Ириней был не один, а с Поликарпом. Поэтому едва ли мог действовать самостоятельно, а, вероятно, исполнял лишь поручения своего учителя. Кроме того, в письме лионских мучеников (в 177 г.) к Элевферу они рекомендуют св. отца папе. Очевидно, он был неизвестен или, по крайней мере, мало известен последнему (Элевфер в 154-155 г. был уже диаконом Римской церкви).[557] Но этого не могло быть, если бы Ириней действовал независимо и достиг популярности в Риме.

Однако, с другой стороны, нельзя и умалять значения этой деятельности. ПоМой; свидетельствует, что катехизация и обличение еретиков не были случайными фактами, касавшимися одного-двух людей, а распространялись на достаточное их количество. И это вполне допустимо. Рим был настолько большой город, что в нем могло хватить работы не только епископу и римским пресвитерам. Немало, конечно, к середине II в. было там и язычников. Поэтому Ириней вполне мог.распространять здесь христианство.

Но особенно много сил требовалось от христиан Римской церкви на борьбу с еретиками. Рим всегда, благодаря своему значению в качестве мировой столицы и многолюдности населения, являлся местом, куда стекались и где успешно действовали представители самых разнообразных течений. С другой стороны, как показывает, например, история с Флорином, клир Римской церкви, может быть, опять благодаря многочисленности народонаселения, не всегда оказывался на высоте положения: иногда не только не обличал, но даже и не знал о существовании среди христиан той или другой ереси. Поэтому-то всякий приезжий христианин, знакомый с еретиками и имевший средства к их обличению, был желательным в Риме и всегда мог найти себе большое поле деятельности.

Так, очевидно, было и в данном случае. Поликарп знал гностиков еще по Смирне. Приехав в столицу и встретившись здесь с ними, он не преминул воспользоваться случаем и стал обличать их, так что «многих обратил от вышепоименованных еретиков к Церкви Божией», как свидетельствует сам св. Ириней.[558] Последний, очевидно, помогал ему в этом деле.

Об этом же, по-видимому, говорит и отрывок из письма к папе Виктору. Здесь выступает новая сторона деятельности св. отца. К сожалению, однако, у нас нет подробных сведений, какое положение занимал он и в чем именно выразилось его участие в пасхальном споре. Можно думать только, что ученик Поликарпа, он в 154-155 г. держался одинаковой с последнем практики в праздновании Пасхи.[559]

Приведенными данными и ограничиваются, собственно, все сведения, касающиеся малоазийского периода жизни Иринея. 154-155 г. является концом ученических лет св. отца.

Но вместе с тем в Риме же полагается и начало его деятельности. Начало, как видим, очень знаменательное. Свои первые шаги Ириней делает под руководством св. Поликарпа, как бы показывая этим, что он и вообще всегда будет сообразоваться с принципами этого великого мужа и охранять полученное от него церковное Предание. С другой стороны, здесь намечается уже и программа всей самостоятельной будущей жизни св. отца как учителя христианского, борца с ересями и всецерковного деятеля (пасхальные споры).

Глава III. Галльская церковь в эпоху св. Иринея

1. Краткие географические и исторические сведения о Галлии

Деятельность св. Иринея в зрелые годы всецело принадлежала Галльской церкви, имея своим центром город Лион.

Древняя Галлия представляла из себя обширнейшую страну. Она обнимала все местности между Пиринеями и Рейном, Средиземным морем и Атлантическим океаном. В нее входили: нынешняя Франция, северная Италия (герцогство Савойское), Швейцарские кантоны, Люксембург, Бельгия и юго-западная Германия.[560]

Во времена Цезарей вся она делилась на две неравные части: а) меньшую — Галлию Цизальпинскую (cisalpina), включавшую в себя северную Италию (отсюда и ее название — «по эту сторону Альп», — с точки зрения Рима, конечно), и Ь) большую — Галлию Трансальпийскую (transalpina), обнимавшую все остальные местности по ту сторону Альп.[561] К эпохе Августа первая почти совсем ассимилировалась с Италией (отсюда другое название ее «Gallia togata», = «в тоге»: жители ее получили уже права римского гражданства).[562] Поэтому имя Галлии стало употребляться по преимуществу в приложении к странам, лежащим по ту сторону Альп (Gallia braccata,[563] comata[564]).

Галлия Трансальпийская богато орошалась реками (Рона, Сена, Луара, Гаронна); во время Страбона имела несколько каналов.[565] Почва здесь была весьма плодородной, давая обильные урожаи фруктов (оливки, фиги, виноград), хлеба, проса и вместе доставляя хорошую пищу скоту.[566]

Народ в ней жил красивый, рослый; занимался понемногу земледелием, больше скотоводчеством.[567] Но особенно любил вести войны.[568] «Для свободного кельта, — говорит Цицерон, — было как бы позором обрабатывать собственными руками землю».[569] Отличительными качествами кельтской расы, по словам ее историографа Тьерри, являлись: «Личная храбрость, которой они превосходили все народы, свободный, стремительный, доступный всякому влиянию дух, много ума и пытливости; но рядом с тем крайняя подвижность, непостоянство и нетерпимость, противоречие всякому уставу и порядку, хвастливость и вечный задор, следствие не знающего границ тщеславия».[570]

Короче говорит почти то же самое древний Катон: «Две вещи ставят кельты очень высоко — фехтование и остроумие».[571] «Такие качества, — заключает Моммсен, — свойственные хорошему солдату и плохому гражданину, объясняют тот исторический факт, что кельты потрясли все государства и ни одного не создали».[572]

Они очень любили и всегда были готовы к странствованию, т. е. к походу; недвижимой собственности предпочитали движимую, а золото — всему другому.[573]

Но эта любовь к странствованию имела и свои хорошие стороны. У кельтов было сильно развито речное и, особенно, морское судоходство.[574] По словам Моммсена, они были «не только, по всей вероятности, той нацией, которая первая регулярно объезжала Атлантический океан, но мы застаем даже здесь (в древнее время) искусство судостроения и управления судном на замечательной степени совершенства».[575] В отличие от весельных галер финикийцев, греков и римлян, употреблявшихся ими для войны, галлы имели уже большие парусные суда (паруса кожаные) с якорными цепями, как для торговых сношений, так и для морских сражений.[576]

Своим судоходством кельты способствовали развитию международных отношений, входя в тесную торговую и культурную связь со многими странами. Особенно это должно сказать о Малой Азии, Британии и Италии.[577] Нередко основывались ими и колонии. Так, в IVIII вв. до Р. X. выходцы из Галлии поселились в Малой Азии, заняв целую область, впоследствии названную Галатией.[578]

В религиозном отношении кельты находились под руководством своих жрецов — ватов и друидов, особенно последних.[579] Религия друидизма оказала огромное влияние на всю Галлию. Друиды имели собственного главу, избираемого самими жрецами, свои школы, где передавались весьма обширные предания, особые привилегии в освобождении от податей и воинской пбвинности, которые уважал всякий клан, ежегодные соборы, происходившие в Шартре, «средоточии кельтской земли».[580] Представители этой корпорации считались знатоками естественных наук и нравственной философии.[581] По словам Страбона, они «учили, что душа и мир непреходящи, но что некогда огонь и вода возобладают».[582] — Последователи их отличались исключительной набожностью и слепым повиновением вождям, не уступая в этом, по мнению Моммсена, нынешним ирландцам.[583] До завоевания Галлии римлянами у них существовали человеческие жертвоприношения, соединявшиеся с гаданиями. Обычно они наносили обреченному в жертву удар ножом в спину и гадали по его судорогам. Существовали и другие формы ритуального убийства: например, расстреливание из лука, распятие в храмах; или же делали огромную фигуру из сена и дерева, бросали на нее домашний скот, разных других животных и людей, и все это сжигали.[584]

Нередко друиды вмешивались и в светскую жизнь своих последователей. Разбирали тяжбы, особенно уголовные преступления, мирили враждующих; руководили иногда и выборами царей.[585] — Такая их религиозно-национальная деятельность, по мнению Моммсена, являлась до борьбы галлов с римлянами одним из самых важных факторов, способствовавших объединению всех народностей Галлии в одно целое.[586]

В политическом отношении страна эта была чрезвычайно раздробленной. В состав ее входило больше 100 племен;[587] по мнению же Плутарха и Аппиана, даже до трех или четырех сот.[588]

Главнейшими из них являлись: аквитаны, белый, кельты и, незадолго до римского завоевания, на севере — германцы.[589] Наибольшим влиянием и культурностью отличались кельты. Этим именем в древности назывались, собственно, жители Нарбонитиды, занимавшей довольно широкую полосу по берегу Средиземного моря и нижнему течению реки Роны, там, где теперь находятся города: Марсель, Нарбонна и др.[590] По их имени, может быть, в силу влиятельности этого племени или просто со слов массалиотов-греков, имевших с ними наибольшие связи, и вся Галлия еще до времен Страбона получила название Кельтики.[591]

Со II в. до Р. X. галлы начинают постепенно подпадать под власть римлян. Первые их завоевания в Кельтике относятся к 154 г.[592] В -121 г. после двух решительных побед над аллоброгами и арвернами здесь была основана римская провинция, названная впоследствии Narbonensis, от имени ее главного города Нарбонны.[593] — Окончательно же подпала вся страна под власть всемирной монархии при Цезаре после восьмилетней войны с ним (58-51 гг. до Р, X-,).[594] Август разделил ее на 4 провинции: Нарбоннскую, АквитанскуюгЛионскуйг и Бельгийскую (Narbonensis, Aquitania, Lugdunensis, Belgica); считая же юго-западную Германию, всего на 6 (I и II Germania).[595] Во главе их стояли императорские легаты.[596]

Римляне обложили галлов податями в свою пользу (ежегодно собиралось здесь до 40 миллионов сестерций).[597] Захватили себе право чеканки крупной монеты для страны.[598] Расставили во всех главных городах провинций свои военные гарнизоны.[599] Императорские легаты производили суд по более важным делам.[600]

Однако этим почти и ограничивалась их сфера влияния, не распространяясь на культуру, религию, нравы и быт народа.[601] Язык даже в эпоху Антонинов оставался кельтским. Правда, для официальных сношений и суда употреблялся латинский, и некоторые высшие представители галльского общества научились даже говорить на нем; но это была такая грубая латынь, что невольно вызывала смех природных римлян и еще более упрочивала за жителями Трансальпийской Галлии прозвание «шароварников».[602]

Гораздо больше влияния, как до римского завоевания, так и после него оказывала на кельтов греческая культура. Еще задолго до Рождества Христова (в VI в.) греки-фокейцы основали на юге Галлии в приморском городке колонию Массалию (или Массилию), нынешний Марсель.' Впоследствии, благодаря войнам, им удалось увеличить свои владения присоединением некоторых окрестных равнин, отнятых у иберийцев и кельтов, живших по Роне.[603] Массалиоты имели свое собственное аристократическое правление в лице сената из 600 человек,[604] оставшись свободными даже после завоевания Галлии римлянами.[605] Уроженцы Малой Азии, они и на новой родине держались ионийских законов.[606] В акрополе их еще во времена Страбона стояли святилища в честь Артемиды Ефесской и Аполлона Дельфийского, которым воздавались божественные почести.[607] Первой жрицей была уроженка Ефеса Аристарха.[608]

Перенесено было в Галлию массалиотами и греческое образование. Школы их, где изучались красноречие и философия, славились настолько, что знатнейшие римляне в эпоху Страбона отправлялись учиться сюда предпочтительно даже перед Афинами.[609] Глядя на римлян, и кельты стали, посвящать себя подобным занятиям.[610] Софисты и врачи из Массалии приглашались в разные города Галлии как частными лицами, так и общественными управлениями.[611] В результате, замечает Страбон, «город этот сделался школой для варваров и превратил галлов в друзей эллинизма до такой степени, что они даже договоры свои пишут по-гречески».[612] Греческий язык во времена Антонинов, благодаря массалиотам, сделался общелитературным для всего образованного общества в Галлии.[613]

Главнейшее занятие жителей Массалии составляло мореплавание. Судоходство у них достигло высокой степени процветания. Были свои верфи, арсеналы.[614] Благодаря судам, они входили в непосредственные связи со всеми прибрежными народами, ведя торговлю разными товарами и поддерживая культурное взаимообщение* Особенно это должно сказать об их отечестве, Малой-Азии, сношения с которой у массалиотов были интенсивными, тем более что там жили и переселенцы из Галлии в лице галатов.[615] Развита была торговля у них и с соседями — кельтами.[616]

Кроме Массалии, в Трансальпийской Галлии существовало еще много городов. Некоторые из них в ту пору, по словам Гиббона, находились не в худшем, а может быть, даже в лучшем положении, чем теперь. Таковы: Арль, Ниш, Нарбонна, Тулуза, Бордо, Отён, Виенна, Лион, Лангр, Трир.[617] Особенно выдавались: Нарбонна, главный город провинции этого же имени и первая римская колония в Галлии,[618] Лион и отчасти Виенна.

Лион, ныне административный центр департамента Роны во Франции, лежал при слиянии рек Роны и Сены.[619] Древнее его название Лугдун (Ц^ипит).[620] Город расположен был у подножия холма.[621] Количеством народонаселения он уступал лишь Нарбонне.[622] Со времени Цезаря подпал под власть римлян, став одним из центров их владычества в Галлии. При Августе был сделан административным пунктом по управлению провинцией, носившей его имя (и^ипепж).[623] Римляне пользовались им как рынком, чеканили здесь серебряную и золотую монету.[624] Против города, при соединении рек, во времена Страбона существовал храм, сооруженный в честь Августа всеми кельтами. В нем была прекрасная статуя императора и жертвенник с именами 60 кельтских племен и изображениями каждого из них.[625]

Виенна, древняя столица племени аллоброгов, лежала несколько ниже Лиона по Роне.[626] Особенную славу приобрели оба последних города в христианскую эпоху.

2. Христианство в Галлии

Древнее французское предание приписывает просвещение Галлии христианством Лазарю с его сестрами Марфой и Марией, или трем ученикам ап. Павла: Крискенту, Трофиму и Сергию Павлу, относя проповедь здесь, следовательно, к I в.[627]

Однако едва ли в действительности было так. Более или менее положительным свидетельством в пользу этого могло бы быть место из 2 Послания к Тимофею (4,10), где св. Павел называет Крискента, своего ученика, и указывает пункт его миссионерского путешествия: «Димас пошел в Фессалонику, Крискент в Галатию (Δημας έπορεύθη εις Θεσσαλονίκην, Κρήσκης εις Γαλατίαν)». В издании Тишендорфа, Триджельса и в кодексах К, С, минускульном № 5, Amiatinus, в эфиопском переводе, у Евсевия (НЕ. III, 4) вместо εις Γαλατίαν стоит εις Γαλλίαν. При таком чтении естественно нужно было бы признать I в. временем распространения христианства в Галлии. — Но эту транскрипцию нельзя назвать правильной. В кодексах A., D., G., в большинстве переводов, у Златоуста и др. стоит εις Γαλατίαν.[628] И — что весьма важно — сам Ириней приводит 2 Тим. 4,10 в последнем виде.[629] Несомненно, что ему, как епископу Галльскому, должно было быть известным, путешествовал или нет Крискент в Галлию. И если он читает in Galatiam, значит, Крискент проповедовал не в Галлии, а в малоазийской Галатии.

А при таком положении дела вышеозначенное французское предание оказывается сомнительным, и говорить с уверенностью о существовании христианства в Галлии в I столетии нельзя.[630]

Но это несомненно относительно II в. В 177-178 г. мы видим в Лионе полное церковное устройство. Там имеется епископ — и уже престарелый, девяностолетний.[631] Пресвитер Ириней, вероятно, еще до 177 г. долго жил здесь. Церковь терпит гонение и выставляет достаточное количество мучеников;[632] пишет послания к Церквам асийским по поводу гонения[633] и Римской — по вопросу о монтанистах.[634] А это много значит. Очевидно, она могла рассчитывать, что голос ее будет услышан и иметь вес в таком важном деле. Следовательно, возникла она гораздо раньше 177 г. Несколько позднее предстоятель ее принимает деятельное участие во всецерковном споре о Пасхе.[635]

Наряду и вместе с ней выступает также и Виеннская церковь. Ее имя стоит в заголовке послания в Малую Азию.[636] Она выставила в гонение 177 г. мученика диакона Санкта.[637]

Существовали во времена Иринея и другие христианские общины в Галлии. Их упоминает он в Contra haereses, 1,10,2; «Не иначе верят и не различное имеют Предание Церкви, основанные в Германии, в Испании, в Галлии (év Ketam;)»[638] (а мы уже указывали, что древняя Германия также входила частью в состав Трансальпийской Галлии).

Точно также о Марке-еретике Ириней говорит, что тот и его единомышленники «в ронских странах обольстили многих женщин»;[639] значит, как справедливо замечает Гарнак, «не только в одном или двух городах Ронской области, но во многих были христиане».[640]

Но если в 177 г. или несколько позднее во многих местах существовали правильно организованные церковные общества, то мы имеем полное право предположить, что христианство в Галлии появилось в первой половине II в., так как нельзя себе представить, чтобы они в таком виде везде возникли вдруг. Особенно же это верно в отношении к Галлии южной, в частности, той области, где находились города Лион и Виенна.[641]

Откуда было принесено сюда христианство, точно неизвестно. Но мы знаем об интенсивности связей между кельтами и жителями Малой Азии, Часть первых уже давно переселилась в малоазийскую Галатию. Галлия приняла, в свою очередь, фокейцев. Массалиотыгреки поддерживали постоянные торговые и культурные сношения со своей родиной.

ВI в. Малая Азия была просвещена христианством. Можно было бы уже a priori предположить, что оно будет перенесено отсюда и в Галлию.

Положительных исторических свидетельств о такой миссии не имеется. Но зато есть косвенные данные.

В 177 г. церкви Лионская и Виеннская обращаются с посланием о гонениях не к каким-либо другим, а именно Церквам Асии и Фригии (в Малой Азии).[642] А это весьма знаменательно. Среди мучеников оказываются лица происхождения малоазийского, как Александр, родом фригиец(Фр{^ τό γένος),[643]Аттал из Пергама (Περγαμηνόντωγένει).[644] Большинство их носят греческие имена: Έπάγαθος, Ποθεινός, Πονακός, Βιβλίς, уже упомянутые Александр и Аттал и др. Епископом также является несомненный грек Пофин. Лионские христиане пишут послание «братьям в Асии и Фригии» и по поводу раскола монтанистов.[645] Св. Ириней был по происхождению малоазийский грек.

Все это с несомненностью говорит об интенсивности связей и между Церквами — галльскими и малоазийскими. А ее иначе трудно попять, как так, что Галлия была просвещена христианством именно из Малой Азии.[646]

Вероятно, проповедники прежде всего появились в Массалии. Отсюда отправились к устьям Роны, поднялись вверх по ней. Заехали, можно думать, во Вьенну и окончательно поселились в Лионе, сделав сто центром своей деятельности.

Выбор был удачным. Здесь жил, как мы уже говорили, императорский легат, управлявший провинцией. Город являлся фактически столицей для всей центральной Галлии (Лионская провинция обнимала земли, лежавшие между Луарой и Сеной).[647] Благодаря положению при слиянии двух рек и хорошо развитому здесь судоходству, сообщение его с выше и ниже лежавшими местностями было, очень удобным.

Имена первых апостолов Галлии нельзя установить. Но не найдется, по-видимому, серьезных возражений к признанию одним из таковых Пофина. Он же был, вероятно, первым епископом Лиона. Его сменил св. Ириней.

Что касается других городов Галлии, то вопрос о существовании здесь епископских кафедр вызывает большие разногласия. Большинство старых французских ученых, ревнуя о славе отечественной Церкви, исчисляло их в ргромной цифре (для начала IV в., например, до I (ескольких ςοτ).[648] Другие, наоборот, доводят число их для II в. до одной (в Лионе).[649] Третьи (Гарнак) стоят посередине, не считая возможным присоединиться к этим крайним точкам зрения.

Второе мнение со времени выхода в свет труда Л. Дюшена — Fastes episcopaux de l’ancienne Gaule. T. I-II. Paris, 1894-190CP приобрело особенную силу и значение.

В древней Церкви был обычай, сохранившийся, собственно, и доныне: лиц, поминаемых на богослужении о здравии й упокоении, записывать в особые синодики (диптихи, наши «поминания» и т'. п.); причем на одной стороне (обычно левой) писались имена живых, а на другой — умерших. В частности, в главных церквах существовали поминальные диптихи специально с именами епископов той местности. Эти-то епископские списки, сохранившиеся в разных местах Галлии, Дюшен собрал и подверг разработке в названном труде: определил степень достоверности и сохраненности каждого из них,[650] сравнил с другими историческими данными и т. п. В результате он пришел к выводу, что раньше второй половины III в. в Галлии не было епископов, кроме Лионского. Доводы и заключение его повторил

В. В. Болотов в своих лекциях,[651] а также стоящий под влиянием В. В. Болотова Н. В. Малицкий.[652] Гарнак, однако, подверг ¡их основательной критике в вышедшем вторым изданием в 1906 г. сочинении Mission und Ausbreitungdes Christentums in den ersten drei Jahrhunderten (Bd. I— II. Leipzig),[653] выставив совершенно обратное в сравнении с Дюшеном и Болотовым положение, что еще в середине II в., вероятно, в Галлии было достаточное число епископских кафедр. — И мы думаем, что он более прав.

Епископские каталоги имеют длинную историю: они прошли целый ряд веков. В настоящее время трудно определить, какие из них вполне, достоверны и сохранились в подлинном виде. Здесь возможны различные суждения. Так Дюшен, например, считает хорошим списком Виеннский;[654] между тем Гарнак утверждает, что он плохо сохранился и позднейшего происхождения.[655]

Но если бы даже и удалось прийти к согласию относительно этого, не все еще затруднения будут обойдены.

Диптихи имеют в настоящее время некоторую аналогию себе в наших синодиках, употребляемых на богослужении. Но кто же может утверждать, что последние застрахованы от всяких случайностей? Цель их существования прежде всего религиозно-нравственная и культовая. Поэтому об особой точности их говорить нельзя. Нередко бывает, что то или иное имя, хотя бы, например, в синодиках академических или семинарских церквей, оказывается пропущенным или по лени записывающего, или же по забывчивости. В приходских же храмах наших иногда эти синодики затериваются, а то и совсем не ведутся, хотя по памяти священнослужители поминают, кого надо. Такие случаи могли иметь место и в древней Церкви: люди всегда и везде остаются людьми.

Но, несомненно, тогда положение дела в этом отношении было гораздо хуже: Теперь синодики сохраняются в храмах, и целости их может угрожать .почти исключительно лишь воля священнои церковнослужителей. В первые же века, когда храмов было мало, хранить списки было не так удобно. Случавшиеся же часто гонения заставляли, весьма вероятно, даже уничтожать их, так как они могли служить уликой против записанных в них епископов. Этим, между прочим, можно думать, объясняется тот факт, что не все Церкви имеют каталоги.

Кроме того, мы не знаем даже, с какого времени началось это записывание живых и умерших и одновременно ли во всех местностях. Ведь можно поминать просто по памяти, без всяких диптихов.

В виду этого нам кажется, что означенным спискам нельзя придавать особой цены. Во всяком случае, это — источники не первого разряда. Конечно, они могут быть полезными, но как второстепенные документы, дополняя и разъясняя данные других исторических свидетельств. Основываться главным образом лишь на них при решении разных вопросов нельзя, особенно же там, где есть и другие источники. Поэтому и в настоящем случае мы должны прежде всего обратиться к более достоверным историческим данным. Что же говорят они?

Св. Афанасий Великий называет имена 34 епископов галльских, присутствовавших на Сердикском соборе.[656] Есть, однако, основания полагать, что этот список неполон даже при исчислении отцев собора.[657] Кроме того, как показывает исследование самого Дюшена, кроме перечисленных у Афанасия в это время существовали еще другие кафедры не только в приморских и важных городах Галлии, но и в сравнительно незначительных, например, в Ахене, Пуатье, Анжере, Нанте.[658] Так что мы можем думать, что общее количество епископов Галлии в 343 г. было гораздо более; не меньше, во всяком случае, вероятно, 40.

Представители старой французской школы в подтверждение своих взглядов ссылаются [659] особенно на Первый Арльский собор (314 г.), который считается по составу преимущественно галльским. [660] В древних рукописях число епископов, присутствовавших на нем, определяется в 600 (coetus episcoporum sexcentorum). [661] Мы (в согласии с В. В. Болотовым[662] и Н. В. Малицким[663]) думаем, что здесь допущено значительное преувеличение. Едва ли могло съехаться в Арль в начале IV в. такое количество предстоятелей Церквей.

Но с другой стороны нельзя и слишком преуменьшать его. В пригласительном на этот собор послании император Константин говорит о «весьма многих (тЛеклш;) епископах из разных и бесчисленных мест», которые должны были явиться в Арль.[664] В начале соборного послания к папе Сильвестру стоят 33 имени.[665] Несколько больше насчитывается их в другом сохранившемся списке, где вместе с именами лиц, присутствовавших на соборе, даны названия городов и провинций. На долю Галлии здесь приходится 16 имен.[666] Но нельзя думать, что это число равнялось общему количеству епископов страны. Среди 16 нет представителей существовавших тогда, даже по мнению Дюшена, кафедр: Тулузы, Нарбонны, Парижа, Буржа.[667] В заголовке соборного послания встречаются три имени, каких нет в списке: Феодор, Гиберний, Григорий.[668] Отсюда Н. В. Малицкий заключает, что «список этот неполный» и что, вообще, число 16 «не вполне отвечает действительности и требует некоторого, может быть, значительного повышения».[669] Точно также и В. В. Болотов, отмечая отсутствие здесь указания на города северо-западной Галлии, считает нелогичным утверждение (на этом основании), что там не было и епископов.[670]

Нельзя не обратить внимания и на 20-е правило того же Арльского собора (314 г.). Оно повелевает, чтобы епископ поставлялся семью или, по крайней мере, тремя другими епископами.[671] Несомненно, подобное требование могло быть выполнено лишь в том случае, если их существовало, вообще, достаточно много. И нам кажется, что не будет преувеличением, оставляя в стороне крайние мнения как старых французских ученых, так и Дюшена, признать на основе исторических сведений о Сердикском и Первом Арльском соборах 35—40 минимальными числами для определения общего количества галльских епископов в первой четверти IV в.

Но трудно допустить, что такая масса кафедр появилась сразу и незадолго перед этим. История не указывает каких-либо исключительных мероприятий к быстрому увеличению их числа в данное время. Очевидно, они открывались постепенно, сообразно с нуждой и распространением христианства. А периода почти только, в 60 лет (если стать на точку зрения Дюшена) едва ли достаточно для такого сложного процесса.

Для истории церковной жизни Галлии в III в. имеет большое значение письмо (68-е)[672] Киприана Карфагенского к папе Стефану (около 250-254 гг.).[673]

Маркиан, епископ Арльский, перешел на сторону новатиан. Епископы галльские послали по этому поводу письма в Рим и Карфаген. Ответа не последовало. Тогда Фаустин Лионский вторично пишет Киприану, прося его содействия в этом деле. Тот отправляет послание Римскому епископу Стефану, в котором излагает.обстоятельства дела и говорит.о мерах к восстановлению нормального порядка и необходимости низложения Маркиана. — Начинается письмо так: «Наш товарищ Фаустин, находящийся в Лионе (Faustinus collega noster, Lugduni consistens),[674] дважды писал ко мне, любезнейший брат, о предмете, который, как я знаю, известен и вам, как от него же, .так и от других наших соепископов, находящихся в той же провинции, (ab ео, quam а caeteris coepiscopis nostris in eadem provincia constitutis), именно, что Маркиан Арльский пристал к Новатиану».[675] Сказав далее о сущности раскола новатиан, Киприан продолжает: «Посему ты должен написать самое обстоятельное письмо к нашим соепископам, находящимся в Галлии (ad coepiscopos nostros, in Galliis constituios), чтобы упорного и гордого Маркиана они не допускали впредь вторгаться в наше собрание».[676] «Пошли от себя в эту провинцию и к арльскому народу письмо (dirigantur in provinciam et ad plebem Arelate consistentem a te litterae) с отлучением Маркиана и назначением другого на его место».[677]

Здесь, как видим, упоминается провинция (eadem provincia), в которой жил епископ Лионский Фаустин. Автор письма решительно отличает ее от других местностей Галлии (разделительное et в последней фразе: dirigantur in provinciam et ad plebem Arelate). Таким образом, под eadem provincia у него понимается не вся страна кельтов, а в собственном смысле Lugdunensis provincia. Фаустин и другие епископы, жившие в ней, по словам св. Киприана, извещали его и папу о происшедшем. Очевидно, их было здесь несколько. А форма выражения Киприана (a caeteris coepiscopis nostris in eadem provincia constitutis) и самый факт коллективного обращения в Рим и Карфаген указывают, как справедливо замечает Гарнак,[678] что, может быть, в Лионе (вероятно, под председательством Фаустина) был даже собор по делу Маркиана, состоявший из епископов одной и той же провинции. Но в таком случае мы имеем право думать, что их было достаточное количество и в остальных пяти.[679] Допустим, что каждая провинция имела 4-5 епископов,[680] и то в результате во всей Галлии их оказывается до 25-30. Во всяком случае сообщение Киприана не мирится с утверждением Дюшена, что до середины III в. кроме Лиона в этой стране не было ни одного епископа.[681]

Исторических сведений, определяющих количество кафедр во II в., нет. Но, принимая во внимание данные, относящиеся к началу IV и середине III столетий, можно уже думать, что и во времена Иринея существовали здесь, кроме Лионского, и другие епископы. Кроме того, нельзя забывать, что Галльская церковь этого периода находилась в интенсивной связи с малоазийскими и, вероятно, даже оттуда именно'получила первых проповедников христианства. Но в Малой Азии все более или менее значительные города имели своих епископов (Ефес, Смирна, Сарды, Лаодикия, Иераполь и др.),[682] фактически подтверждая этим, особенно, кажется, распространенное здесь изречение Игнатия Богоносца, что «без епископа нет Церкви».[683] Естественно предположить, что такой же практики поставления епископов во всех выдающихся центрах держались проповедники христианства — выходцы из Малой Азии — ив Галлии.

Мы уже указывали на свидетельство св. Иринея в Contra haereses, I, 10, 2: «Не иначе верят и не различное Предание имеют Церкви (έκκλησίαι), основанные в Германии, в Испании, в кельтской Галлии (έν Κελτοΐς), на Востоке, в Египте, в Ливии и в середине мира (Иерусалиме)».[684]

В сочинениях св. отца нельзя найти прямого выражения, что Церковь не может существовать без епископа. Но некоторые места его большого труда[685] и связь учения об епископе с учением о Церкви вообще дают основание утверждать, что он недалек был от взглядов св. Игнатия Богоносца, мысля Церковь нераздельно от епископа.[686] Поэтому, если у него говорится о Церквах (множ. έκκλησίαι) в южной (Кельтика) и северной Галлии (Германия), то можно думать, что он имел в виду здесь полное церковное устройство во главе с епископами. На это указывает и связь, в которой упоминает он о галльских общинах: «Церкви на Востоке, в Египте, в Иерусалиме». Мы уже говорили, что в восточных Церквах было много епископов. Значит, и в Галлии, вероятно, так же.[687] Сколько таких кафедр существовало здесь, нельзя, конечно, решить. У Иринея говорится вообще о Церквах; значит, только не меньше двух.

Некоторые сведения о галльских епархиях в эпоху св. отца сообщает и «Церковная история» Евсевия. В послании лионских и виеннских христиан к Церквам асийским и фригийским говорится, что в гонение, разразившееся около 177 г., «мучеников брали под стражу каждый день, так что из двух Церквей собрали всех ревностных мужей (συλλεγηναι έκ τών δύο έκκληοαών πάντας τούς σπ»υδαίους)».[688] Можно думать, что и галльские христиане, просвещенные проповедниками из Малой Азии, понимали έκκλησία в смысле общины, возглавляемой епископом; тем более что в составлении послания принимал участие, вероятно, и св. Ириней. И если здесь говорится о двух Церквах, то имеются в виду, по всей вероятности, два епископа. Подтверждение этому дается, по-видимому, и в предисловии, каким сопровождает настоящее письмо Евсевий, приводя выдержки из него в своей «Истории». Он также говорит о христианских общинах Лиона и Виенны, как двух отдельных Церквах («этих-то городов знаменитейшие Церкви — αί τηδε διαφανέστατοι έκκλησίαι — послали Церквам асийским и фригийским сочинение».[689]

Нашему выводу ничуть не противоречит, что среди мучеников лионских оказался Санкт, диакон из Виенны (τον διάκονον άπό Βιέννης).[690] Дюшен,[691] В. В. Болотов[692] и Н. В. Малицкий[693] видят в нем управляющего, по поручению Лионского епископа, Виеннской церковью.[694]

Но, прежде всего, как справедливо замечает Гарнак,[695] сото Biswr^ не говорит еще, что Санкт был захвачен во Виенне и оттуда привезен в Лион, а скорее указывает просто на происхождение его из этого города. Затем, если бы его арестовали во Виенне, то он подлежал бы суду проконсула, жившего там, а не императорского легата в Лионе, как было на самом деле.[696] Да и выражение «диакон из Виенны» дает понять, что Санкт не был известным лицом.[697] А это кажется невероятным, если бы он управлял Виеннской церковью; в особенности, если мы припомним, что между Галлией и Малой Азией, куда направлялось послание, существовала интенсивная связь. Что же касается того, что о нем одном только упоминается здесь как о представителе христиан Виеннской церкви, то отсюда еще нельзя заключать, будто он являлся единственным священным лицом в этом городе (если только он действительно жил там). Об Иринее в письме также ничего не говорится, но это не значит, что св. отец отсутствовал во время лионского гонения. Мог быть и, вероятно, был отдельный епископ Лионский, но он избежал мученичества, подобно Иринею; поэтому и не упоминается в послании.[698]

В V, 23,3 «Церковной истории» Евсевия говорится, что по вопросу о Пасхе сохранились между прочим послания «епископов Понта, между которыми первенствовал старейший из них — Палма, и епархий Галлии, над которыми был епископом Ириней (ravte каш novcov smGKOTccov, <5v ПаХ^дсь; dbv архаютато? яроихетакто, ка1 tcov ката ГаШт Ss 7iapoiKiG)v, й; Eipnvaioq етшжот)».[699] Дюшен,[700] В. В. Болотов[701] и Н. В. Малицкий[702] обращают это выражение в пользу защищаемого ими мнения. Силу своих доказательств они направляют на различие глаголов яроотётакто и еяеакбш. Первый указывает на митрополичий сан (говоря, конечно, в широком смысле) Палмы и других (см. выше у Евсевия); второй же обозначает просто епископское достоинство Иринея, управлявшего несколькими малыми, не имевшими своих епископов, христианскими общинами.

Но если мы обратим внимание на связь, в которой стоит данная фраза, то придем к совершенно обратному выводу. Выше историк говорит, что по вопросу о Пасхе «происходили соборы и совещания епископов (aüvoSoi ка! csuvKporrpei^ emcmmcov), которые все единодушно посредством своих посланий (5i’ eraorcMiv) положили общим правилом праздновать таинство воскресения в день воскресный».[703] А далее непосредственно идет перечисление соборных посланий Церквей: Палестины, Рима, Понта, Галлии и Осроины. Галльское является, таким образом, в виде частного примера, подтверждающего общее положение о соборах епископов и их посланиях. Очевидно, что оно, как и другие, было отправлено от лица именно епископов Галлии.[704]

Такому выводу ничуть не противоречит терминология Евсевия. Уже В. В. Болотов признает, что παροικία в древности, вообще, обозначала «епархию, т. е. церковное общество во главе с епископом».[705] Значит, «παροικιών, ας έπισκόπει Ειρηναίος» может указывать и на митрополитанское достоинство св. отца. — Вполне подтверждает это и сам Евсевий. Так, в VII, 26, 2 своей «Истории» он говорит о письме Дионисия Александрийского к «Василиду, епископу Пентапольских парикий (των κατά την Πεντάπολιν παροικιών επισκοπώ)»;[706] а в VII, 32,6 упоминает «Мелетия, епископа Церквей в Понте (των κατά Πόντον εκκλησιών επίσκοπον)».[707] Но, по словам Гарнака, «хорошо известно — и это подтверждает сам Евсевий, — что в Пентаполе и Понте было тогда много епископий».[708] Очевидно, св. Ириней, подобно Палму, председательствовал на Лионском (может быть, даже двух) епископском соборе и потому-то рассылал послания в другие Церкви.[709]

Но если епископы Галлии могли составить из себя целый собор, то мы имеем право (принимая во внимание также другие разобранные свидетельства) думать, что их и во II в. было несколько здесь, по крайней мере, не менее трех (в Лионе, Виенне, вероятно, и в Германии), а может быть, и значительно больше.

Во главе всех епархий, как видно уже из представленного, стояла Лионская, в которой епископствовал после Пофина св. Ириней.

Эпоха, в которую жил и действовал св. отец в Галлии, является одной из самых выдающихся в истории Церкви. В это время достиг своего расцвета и наибольшего распространения гностицизм. Выступили и произвели общецерковный раскол монтанисты. Галльские епископы принимали большое участие и в разрешении разгоревшихся в это время пасхальных споров.

3. Гностицизм

По мнению[710] большинства новейших исследователей, гностицизм имеет восточное происхождение.[711] Родиной его обычно считают Сирию или Самарию.[712] Из Месопотамской низменности он перенесен был в Палестину и Египет, а отсюда в Рим, центр всей мировой жизни того времени, и другие обширные части Империи.[713]

Точно также и начало его относят ко временам, раннейшим пришествия Спасителя.[714] Зачатки гностицизма можно видеть уже в язьгческих космогонических отрывках, относящихся к до-христианскому периоду; таковы: миф о творении в Лейденском папирусе,[715] космогония в Страсбургском[716] или миф о творении человека у наассенов.[717] Сюда же должна быть отнесена так называемая гермесианская литература[718] и сочинения мандеев.[719]

Возник гностицизм из синкретического религиозного движения, охватившего Восток после походов Александра Македонского. В Египте (Александрии) он подвергся сильному влиянию со стороны греческой философии, особенно платоновской, а в Палестине соединился с иудейскими элементами. Небезосновательно поэтому следы его находят также в ессействе, у терапевтов и Филона Александрийского,[720]

Однако расцвета своего гностицизм достиг на христианской почве. Поэтому, когда в настоящее время говорят о нем, то имеют в виду, собственно, гностицизм христианский.

Родоначальником его большинство св. отцев-ересиологов считает Симона-волхва, известного по книге Деяний еретика, изумлявшего народ своими волхвованиями и пытавшегося приобрести у апостолов за деньги дар чудотворения {Деян. Гл. 8). Из I в. известны также Менандр, Киринф. Гностики же, по всей вероятности, обличаются и в посланиях: 1-м ап. Иоанна, 2-м Петра (Гл. 2-3), Иуды, ап. Павла к Колоссянам (Гл. 2) и, может быть, в Пастырских.[721]

Судя однако по сохранившимся источникам, полных, исчерпывающих гностических систем в настоящее время, по-видимому, не было создано.

Таковые явились уже во II столетии, почему оно по справедливости считается «золотым веком» гностицизма. Тогда именно выступили такие «столпы», как Валентин, Василвд, Маркион, Марк с их учениками, давшие свои имена целым направлениям, или школам.

Но и Церковь не осталась бездеятельной. С ее стороны в защиту православного учения и нравственности и в опровержение еретиков также выступали сильные борцы. Уже апостолы, как мы указывали, обличали гностиков в своих посланиях. Во II в. антигностическую миссию взяли на себя Иустин Философ, Игисипп и, особенно, св. Ириней, опровергая еретиков в написанных специально против них сочинениях и, вероятно, в устных проповедях и беседах с народом.

Сущность нового движения различно определяется[722] у современных исследователей. А. Неандер видит в нем «реакцию господствовавшего (до Христа) в жизни, религии и философии аристократизма старого мира против христианского принципа, разрушавшего его». «Гнозис, — по нему, — противопоставил вере масс (какой представлялось ему христианство) противоположную религию знания». «Христианство отвергло спекуляцию, — чисто человеческое философское разрешение мировых вопросов; гнозис хотел восстановить ее».[723]^— Баур считает существенными религиозные и религиозно-философские элементы в нем.[724] По Гарнаку, абсолютная религия гностиков также была идентична в содержании с выводами религиозной философии. Гностики это — христиане, которые пытались возвысить быстрым темпом христианство до эллинской культуры и эту до христианства, в то время как в Церкви такая «эллинизация христианства» шла более медленно.[725] Липсий признает гнозис «первым опытом христианской философии»[726] и аналогию ему видит в учении Гегеля об идеях.[727] — Указанные авторы, несмотря на различие определений, в сущности, однако, сходятся между собой. Все они центр тяжести гностицизма полагают в теоретических представлениях еретиков.

Другие исследователи смотрят иначе. Так, Коффман утверждает, что гнозис преследовал главным образом практически-религиозные интересы, и готов видеть существенные черты его в мистериях и культе.[728] Да и Неандер, полагающий сущность гнозиса в спекуляции, вместе с этим однако говорит, что собственным, одушевляющим принципом его было спасение людей и мира от зла.[729]

И в том, и в другом направлении есть, безусловно, истина. Однако в крайних своих выводах оба они несколько погрешают. Вполне верно, что гностицизм очень много внимания уделял теоретической спекуляции — почему и носит самое свое название (от yiyvoboKco знаю) — и имеет некоторое родство с философскими системами. Но этим дело не ограничивается. Его представители желали провести свое знание в жизнь; спасение людей и мира от зла хотели устроить на земле. Отсюда мистерии, культ и, вообще, внешняя организация. Гнозис был и желал быть религией, религиозным явлением, а по организации — Церковью взамен кафолической.

Наиболее правильным, поэтому, нам кажется из западных ученых определение Зеберга. Гностики, по нему, хотели создать не философскую систему и не теологическую школу. «Они желали возвести христианство на степень откровенного религиозного мировоззрения и через это достигнуть сознательно благочестивой жизни и абсолютной уверенности в обладании спасением и действительно “духовных” христиан соединить в союз». Их целью было спасение людей.[730]

Религиозно-практические интересы считает существенными для гнозиса и В. В. Болотов. «Называя себя гностиками, представителями ведения, гностики понимали, — говорит он, — под этим вёдением не собственно мышление отвлеченное, или мышление научное. Они думали этого знания достигнуть путем религиозным». «Не самое мышление, не личное усилие человека делает его гностиком, а вступление в. известное гностическое общество, вход в которое отверст только через различные религиозные обряды».[731] Точно также и М. Э. Поснов[732] считает доказанным, что «гностицизм и по происхождению своему, и по своей сущности есть явление религиозное».

В середине II в., вероятно, гностики появились в Галлии.[733] В эпоху св. Иринея[734] здесь действовали два выдающихся представителя валентинианства,. Птолемей и Марк.[735]

Существенное содержание их учения у св. отца представлено в таком виде.[736]

Разделяется оно на две Части. Одна является историей плеромы, другая излагает историю кэномы.

История плеромы. — В начале, говорят гностики, в невидимых и неименуемых высотах существовал совершенный Эон, Первоначало (Προαρχή) и Первоотец (Προπάτωρ) всего сущего, носящий особое имя Βυθός = Глубина. Он находился в брачном союзе (сизигии) с Мыслью (Έννοια), называемой у гностиков также Благодатью (Χάρις) и Молчанием (Σιγή). От этой то самобытной пары и произошла полнота (Πλήρωμα) духовного бытия, родились все остальные зоны, а через последних получил начало свое и видимый мир.

Βυθός — необъятный, невидимый, вечный и безначальный, существовал бесчисленные века времен в величайшей тишине и молчании. Но некогда эта Глубина, соединившись с Молчанием, произвела из себя вторую пару эонов — Ум (носящий у гностиков также названия «Единородный», «Отец» и «Начало всего» — Νους, Μονογενής, Πατήρ, Άρχή) и Истину (последний — женского пола). Вместе с первыми новые два зона составили пифагорейскую четверицу (τετράς), которая считается у валентиниан корнем всего сущего.

Единородный, соединившись с Истиной, в свою очередь оказались виновниками появления третьей пары: Слова (Λόγος) и Жизни (Ζωή); а от последних через сочетание (συζυγία) произошли Человек (’Άνθρωπος) и Церковь (Εκκλησία). Образовалась, таким образом, уже восьмерица эонов. Это высшая, господствующая часть плеромы. Всякая последующая пара представляется здесь непосредственным произведением предыдущей.

Далее следуют зоны несколько низшего разряда; и происхождение их разнится у Птолемея от первой восьмерицы. Производящими в данном случае являются лишь две пары из числа первых. Слово и Жизнь, кроме Человека и Церкви, дали бытие еще 10 (δεκάς) зонам, из которых каждый носит особое имя. Человек и Церковь, в свою очередь, явились виновниками происхождения 12 (ScûSsküç) новых, мужских и женских. Получилось, таким образом, всего 30 эонов. Они, взятые вместе, и составляют полноту (ПХг|рш|да) духовного бытия.[737]

В отношениях их между собой и особенно к первой паре вначале не было равенства. Более удаленные от Bu0ôç менее знали и менее причастны были его жизни. Полное знание имел, наслаждался созерцанием и радовался, помышляя о безмерном его величии, лишь один Ум, по словам гностиков. Однажды он задумал было сообщить некоторые сведения о Первоотце и другим зонам. Но Молчание удержало его от этого.

Однако долго такое положение продолжаться не могло. В зонах возгоралось желание познать Глубину (Bu0ôç). Особенно сильно, до страсти, объяло оно самый последний из числа 12 — Премудрость (Zocpía). Она, разорвав связь с супругом ее — Вожделенным (©eX-rjtoç), устремилась к Первоотцу с целью постигнуть его величие. Страсть ее не была удовлетворена. Ей преградил дорогу Предел C'Opoç) — эон, не имеющий четы, безженный, — охраняющий плерому. Удержанная им, Премудрость отказалась от своего желания познать Непостижимого и возвратилась сама в себя.

Но попытка эта не осталась без последствий. Страсть ее разрешилась тем, что она без соединения с супругом родила из себя особое существо, безобразное, женского пола, носящее у гностиков имя «Помышление» (’Ev0ù|ir|ciç). Рождение было неприятно, впрочем, и’д ля нее самой. Она убоялась даже, что потеряет самостоятельность своего бытия. В результате явилось ее обращение с мольбой к Первоотцу. По воле последнего на помощь к ней приходит Предел. Он отделил от нее Помышление, очистил ее от страсти, подкрепил и снова соединил с ее супругом и всей плеромой. Помышление же вместе со страстью было выброшено им в кэному.

Попытка Премудрости имела последствия и для всех остальных эонов. Первоотец понял, что дальше держать их в неведении относительно его нельзя. Нужно сообщить всем истинное знание. В виду этого, по его определению, Единородный производит новую чету: Христа и Духа Святого (последний у гностиков женского рода). Христос сообщил зонам сведения об Отце; доказал им, что он непостижим, его нельзя видеть и слышать, что он познается не иначе, как через него, Единородного. Разъяснил вместе с тем, что в этой непознаваемости Отца заключается истинная причина самого бытия плеромы; а что можно познать, то открыто в Сыне.

Дух же Святой уравнял их между собой, научил благодарить за все Первоотца и привел к истинному покою. Разница между зонами уничтожилась. Все они стали теперь равными друг другу, как по образу, так и по настроению: все мужские сделались Умами, Словами, Человеками, Христами, а женские — Истинами, Жизнями, Духами, Церквами.

Когда это устроилось и твердо установилось, то в благодарность за гармонию зоны воспели хвалебную песнь своему Первоотцу. Кроме того, в честь его они произвели еще совершеннейшее существо, вмещавшее в себе все, что было в каждом из них лучшего, «звезду плеромы и совершенный плод ее». Это существо носит у гностиков название «Иисус», «Спаситель», «Христос», «Слово» и «Все» (nâv). В честь же самих себя зоны родили ангелов, которые являются спутниками Иисуса.[738]

Изложенное сейчас учение принадлежит Птолемею и его последователям.

Марк и его ученики в существенном согласны с Птолемеем. Разница заключается лишь в форме, какую они придали своей системе, да в характере происхождения эонов одного от другого. Птолемеевское учение представляет последнее более формальным, внешним образом. Марк, наоборот, оттеняет внутреннюю сторону его. Произведение Первоотцом эонов является, по нему, актом самосознания и вместе с тем выражением вовне его скрытой сущности. В качестве же формы для наименования эонов и для определения их взаимоотношений маркиане употребляют буквы и звуки.

По учению Марка, «когда безначальный Отец восхотел, чтобы его. неизреченное сделалось изреченным и невидимое приняло образ, он отверз уста и испустил слово, подобное ему самому, которое представ, показало ему, что он был, потому что явилось образом невидимого».[739]

Имя его состоит из 30 букв и четырех слогов. Сначала Первоотец произнес первый слог, состоящий из 4 букв. Это — начало и корень всех остальных, первая четверица. Потом прозвучал второй слог — тоже из четырех букв, — вторая четверица, а вместе с первой — восьмерица. Затем третий — из 10 букв и четвертый — из 12. Это десятерица и двенадесятица. Каждая из данных букв в свою очередь произносит свое имя (производит звук), и через это, как и в первом случае, рождаются новые буквы: Эти, произнеся свой звук, производят другие буквы -—зоны и так далее, в бесконечность. Всякая из них, таким образом, происходит, в сущности, от Первоотца и является частью его, а вместе с тем родственна и другим буквам.

Взятые все вместе, они имеют полное ведение о Βυθός’е и составляют полноту бытия; но в отдельности каждая обладает лишь частицей бытия и знания. Впрочем, каждая считает свое знание и бытие полным и, произнося свой звук, почитает его за целое имя. — Когда все буквы сольются в одну и получится один звук, тогда, по Марку, произойдет «άποκατάστασις» = восстановление всего.[740]

Такова в кратких чертах богословская часть валентинианских систем, представленных и опровергаемых Иринеем, в соответствии с церковным учением о Боге Самом в Себе, внутренней жизни Его и отношении Бога Отца к другим лицам Божества. — Здесь история плеромы кончается.

История кэномы тесно связана у гностиков и начинается непосредственно за богословским учением. Основание миру было положено Помышлением (Ένθύμησις), которую гностики называют также Ахамот (от еврейского «хокма» = Премудрость).

Выброшенная Пределом, она долгое время блуждала около плеромы, не имея ни вида, ни знания. Над ней сжалился Христос. Простершись через Крест (= Предел), ограждавший плерому, он дал ей образ, сначала, впрочем, «только по сущности» (цорОсооцгцахт’ оисшху цоуоу).[741]

Истинного ведения о плероме и вообще о всем существующем Ахамот и теперь еще не получила. Увидев Христа, она бросилась вслед за ним с целью проникнуть в плерому. Но Предел преградил ей путь, произнеся страшное, таинственное имя «1аш».

Оставшись снова одна и вне плеромы, она испытывает разного рода страдания. Ее печалит невозможность попасть в плерому; а с другой стороны — она боится, как бы не лишиться ей и того бытия, какое у нее есть. Только изредка в печали смеется она, вспоминая явившегося ей во свете Христа. С трудом поборов свои страдания, она обращается с мольбой к Нему; помочь и прийти к ней снова.

Однако Христос сам не пришел к ней, а послал Параклита = Спасителя с ангелами его. Этот даровал Ахамот образование по знанию (цбрОоооц т| ката уусоапО.[742]

Она теперь могла уже иметь ясное представление и о себе, и о своих аффектах.

Параклит освободил ее от последних. Из них-то и образовались части мира. Низшие аффекты обратились в материальные сущности; из «обращения» же ее (к плероме) получились душевные, психические. Кроме того, она произвела еще из себя духовную природу по образу явившихся ей Спасителя и ангелов его. Получилось, таким образом, три рода бытия.[743]

Последнее не имело еще определенного вида и формы. Ахамот вынуждена была заняться образованием его. Но так как духовное было одной с ней природы, то она не смогла образовать его. Поэтому внимание ее обратилось на низшие виды бытия. Однако и в данном отношении деятельность ее ограничилась лишь образованием Демиурга и диавола с ангелами его.

Демиург в представлении гностиков является миротворцем и Богом-Управителем Ветхого Завета. Произошел он из «обращения» Ахамот. По природе своей, как душевный, он не может познавать духовного. Но считает себя Богом истинным и единым, о чем и заявлял через пророков. Место обитания его — небеса.[744] Диавол и ангелы его явились из печали Ахамот. Гностики называют сатану Миродержателем, а место обитания его полагают в нашем видимом мире.[745]

По образовании Демиурга и диавола Премудрость удалилась в среднее место (τόπος της μεσότητος) между плеромой и кэномой, находящееся выше семи небес и носящее у гностиков также название рая.[746]

Демиург же продолжал образование мира. Он создал семь небес, почитаемых гностиками вместе с тем и за ангелов,[747] наше видимое небо, землю и на ней горы, воду, воздух, животных, человека и все, что существует.[748] Идеи тварей давала ему матерь его, Ахамот; хотя он не знал об этом и полагал, что творил по своей воле и разуму.[749]

И создание человека, по учению гностиков, было особенным, необычайным. Демиург соединил в нем вещественные и психические элементы. Он взял частицу от «разлиянного и текучего вещества», вдунул в него душевного человека и обложил его кожаной ризой, т. е. чувственной плотью. А Ахамот незаметно для Демиурга вложила в человека еще и духовное начало.[750]

В силу такого трехчастного состава впоследствии появились три типа людей: илики, или хоики (χοϊκοί), у которых преобладало вещественное начало; психики (ψυχικοί), действовавшие главным образом под влиянием «душевного» человека, и пневматики (πνευματικοί), у которых брал верх духовный элемент.[751] К первому классу гностики относили язычников; ко второму — ветхозаветных иудеев и новозаветных христиан, принадлежавших к Церкви; к третьему — в Ветхом Завете пророков, а в Новом — исключительно самих себя.[752]

Илики находились под влиянием и властью диавола. Вещественные по своему направлению, они не могли получить спасения; необходимым концом их жизни была гибель в тлении.[753]

Демиург управлял и управляет психиками и пневматиками. Большей любовью с его стороны пользовались в Ветхом Завете «духовные» люди, лучше всего воплощавшие в себе истинное ведение. Из среды их он поставлял первосвященников, царей и пророков.[754]

Однако главное внимание в деятельности Бога Ветхого Завета обращено было на психиков. Пневматики в представлении гностиков являлись людьми, уже определившими себя в сторону добра. Для них поэтому оставалось лишь совершенствовать и дополнять свое знание о мире и Боге. Между тем психики всегда как бы стоят на распутье: могут пойти и налево — в сторону иликов, и направо — в сторону пневматиков.[755]

Последнее направление соответствовало общей цели бытия человечества (таковой, по учению гностиков, было полное и совершенное знание о Боге и мире).[756] Все психики должны были в конце концов обратиться в пневматиков.

К этому-то и сводились усилия Демиурга в Ветхом Завете. Для психиков именно создан был мир, по учению гностиков.[757] Ради них посылались и пророки, возвещавшие им нужные сведения.

Но цель эта не была достигнута. Психики не получили полноты вёдения. Сам Демиург оставался в «неведении» до пришествия Спасителя. Он часто не понимал даже речей пророков, посланных им же, хотя и относился к ним с уважением.[758]

Для спасения психиков[759] явилась нужда в сошествии Господа. Последнее гностики представляли докетически. Исторически известный Мессия был четырехчастным по своей природе. Ахамот дала ему духовное начало, Демиург душевное. По домостроительству (кат’ oiKovojiíav) он облечен был телом, которое с несказанным искусством устроено так, чтобы быть и видимым, и осязаемым, и причастным страданию; словом, похоже на все человеческие тела. Но в действительности оно душевной природы (ccojaa \j/uxik¡ív é^ov oooíav); вещественность его только видимая, призрачная.[760]

Образованный так Христос, по учению гностиков, прошел, через Марию, как вода через трубу;[761] таким образом, и рождение его было призрачным. При крещении же на него сошел в виде голубя принадлежащий к плероме и происшедший от всех эонов Спаситель.[762]

Деятельность Мессии на земле состояла в сообщении истинного ведения: в своей природе, жизни и учении он обнаружил таинственное устройство плеромы. Четырехчастный состав его указывал на первую Четверицу;[763] 30-летний возраст при крещении — на 30 эонов;[764] исцеление 12-летней дочери начальника синагоги — на образование 12-го зона додекады, Ахамот.[765] Страсти ее Спаситель изобразил таинственно на кресте[766] и т. п.

Распятие и смерть Христа гностики также понимали докетически. Горний Спаситель, по их учению, пребыл непричастным страданию.

Как невидимый и член плеромы, Он не мог страдать. Поэтому, когда исторический Мессия приведен был к Пилату, то Спаситель отошел от Христа. Даже духовное начало, вложенное в Мессию Ахамот, не страдало. Подверглись страданию лишь психические элементы его: те, которые дарованы были Демиургом, и призрачное тело. Да и эти страдания имели целью лишь показать образ горнего Христа, Который древле, простершись через Предел, дал Ахамот образование по сущности.[767]

Конец мировой жизни гностики представляют так. Когда духовное начало достигнет своего совершенства, то Ахамот вместе с пневматиками войдет в плерому. Здесь она вступит в брачный союз с членом плеромы — Спасителем; а пневматики, освободивших от психических элементов и обратившись в умных духов, соединятся в сизигии с ангелами Спасителя. Демиург переселится вместе с праведными душами (психическое начало) на место Ахамот, в рай, или среднее место. А мир и самая материя и истребятся огнем, таящимся в них, и обратятся вместе с ним в ничто.[768]

Как видим, в учении гностиков валентинианской школы о Боге и мире господствует дуализм в слабой форме. Наряду с плеромой эонов существует кэнома, хотя последняя здесь, подобно платоновскому учению, и представляется как почти μή ον (не-сущее). Верховное Божество, Первоотец, не входит в непосредственное общение с миром. Для этого, в противоположность общехристианскому учению, у .гностиков предназначается целая цепь эонов: у Птолемея 30, а у Марка до бесконечности много. Творение, точнее, образование мира приписывается тварному, не принадлежащему к плероме, психическому по своей природе Демиургу. Он же является Богом Ветхого Завета. — В антропологии гностики различают пневматиков, психиков и иликов, причем для последней группы считают даже невозможным спасение, а первых представляют какими-то духовными аристократами. Христология их имеет в основе докетизм. Тело Христа, а равно Его страдания и смерть представляются у них призрачными. Сущность же дела Его заключается в сообщении людям и Демиургу истинных понятий о плероме и мире. В конце концов материя совсем уничтожится. Воскресение мертвых гностики отрицали.[769]

Представляя такое учение, несомненно противоположное общецерковному, еретики однако не переставали считать себя христианами и даже, по-видимому, с прибавлением эпитета «истинные».

В доказательство правоты своей они ссылались, как и естественно было ожидать, на основной источник христианского вероучения и нравоучения — Св. Писание, особенно Нового Завета. Отношение их к последнему весьма любопытно.

Учение их было, конечно, плодом собственного измышления, и буквальных подтверждений ему в Писании найти невозможно. Затруднение это гностики обошли, однако, довольно скоро, применив прежде всего в весьма широком масштабе аллегорический метод толкования. Св. Ириней об этом говорит так: «Взявшись, по пословице, из песка вить веревки, они пытаются к своим положениям приладить (upooapiiôÇsiv) с видом вероятности Господни притчи или пророческие изречения, или апостольские слова, чтобы вымысел их не казался не имеющим никакого свидетельства».[770] Они понимали в таинственном смысле даже исторические события. Принцип, какой ставился у них в данном случае, был исключительно тот, чтобы оправдать, во что бы то ни стало, гностическое лжеучение и подогнать к нему Св. Писание, как бы последнее ни было противным их мнению. С Писанием поэтому не стеснялись.

O произволе гностического толкования свидетельствуют уже те примеры, какие мы привели несколько выше, когда излагали учение еретиков о сущности дела Христова. Добавим еще некоторые. Двунадесятица эонов указана, по их мнению, тем, что «Господь, будучи двенадцати лет, беседовал с законоучителями, и избранием апостолов, ибо апостолов — двенадцать. Остальные же 18 эонов указаны в том, что Господь, по воскресении из мертвых, пребывал с учениками, по словам их (гностиков), 18 месяцев. Кроме того, и двумя начальными буквами Его имени, т. е. ι и η ясно указаны 18 эонов. Точно также, говорят, первая в имени Господа буква (ι) означает 10 эонов; и потому же будто бы Спаситель сказал: “Йота едина или едина черта не прейдет, пока не исполнится все”» (Мк. 5, 31).[771] Светило великое — солнце, по словам маркиан, сотворено в четвертый день, также с указанием на число четверицы, и т. п.[772]

Кроме того, очень часто для подтверждения своего учения валентиниане прибегали к особому приему. Они брали из Св. Писания отдельные слова и выражения, разрывая порядок и связь их;[773] и потом снова соединяли по собственному измышлению, выдавая однако полученное за учение Св. Писания же. «Переносили (слова и имена) из естественной связи в неестественную».[774] Такая тактика, по словам св. Иринея, похожа была на то, когда кто-либо, взяв драгоценное и художественно составленное мозаичное изображение царя, разобьет его на куски и, склеив потом из них фигуру пса или лисицы, будет говорить о новом произведении как о подлинном изображении царя.[775]

Когда же оказывалось недостаточным и это, в особенности, когда гностиков изобличали на основании именно Св. Писания, тогда они обращались уже «к обвинению самих Писаний, будто они неправильны, не имеют авторитета, различны по изложению (variae sint dictae)».[776] Различие, по их мнению, проявлялось уже в Ветхом Завете и зависело от того, что иные пророчества «были сказаны Матерью (άπό της Μητρός), а иные семенем (άπό του σπέρματος), иные же Демиургом».[777] Да и в Новом Завете Сам Господь «иное изрек от Спа-сителя, иное от Матери, а иное от Демиурга».[778] Так же действовали и апостолы.[779]

Разумеется, при такой точке зрения можно было очень удобно обращаться с Писаниями. Что не подходило, всегда возможно было устранить, а подходящие места и книги — облечь высшим авторитетом.

Так и было в действительности. По свидетельству.Иринея, особым почетом у гностиков валентинианской школы пользовались Евангелия: Иоанна[780] и, по-видимому, Марка;[781] остальные же книги ставились на втором месте.

Но этого мало. Наряду с подлинными книгами Св. Писания гностики пользовались еще обширной апокрифической литературой. Об этом прямо говорит св. Ириней: они «приводят несказанное множество апокрифических й подложных писаний, которые сами составили для того, чтобы поражать людей несмысленных и незнающих Писаний истинных».[782] В частности, по его же свидетельству, у валентиниан было апокрифическое Евангелие, называвшееся «Евангелием истины» (EíxxyysA,iov 0Хг|0еки;),[783] и много других апокрифов, неизвестных сейчас, выдержки из которых однако приводятся у св. отца.[784]

Гностики, опровергаемые Иринеем, имели также свой особый, отличный от церковного культ. Наибольшего развития достиг он, повидимому, среди маркиан. У них существовали даже определенные времена для этого, носившие, как и у церковных христиан I в., название «вечери» (era тоц Seínvou;).[785] Составной частью этих вечерей являлись прежде всего пророчества. Произносились они или по приказанию главы общины — в данном случае Марка, или же по собственному желанию кого-либо из присутствующих.[786] Между прочим, пророчествовали у маркиан не только мужчины, но и женщины, последние, судя по рассказу св. Иринея, даже преимущественно часто.[787]

На этих вечерях совершались и таинства. Такова, например, евхаристия. Тайносовершителем был опять глава общины; но некоторое участие принимали и другие лица, даже женщины. Последние священнодействовали на малых чашах с вином; потом содержимое переливалось в большую чашу, которой распоряжался и освящал предстоятель.[788] — Было у маркиан еще одно специальное таинство, носившее название «искупление» (άπολύτρωσις). Иногда оно совершалось по подобию церковного крещения,[789] иногда похоже было на брак—с произнесением особых слов,[790] а иногда, особенно перед смертью кого-либо, — на наше елеосвящение, причем лицо, над которым оно совершалось, помазывалось смесью из елея и воды[791] или бальзамом (τφ βαλσάμψ).[792] Таинство это у маркиан играло важную роль в деле спасения. Все получившие его делались не ответственными за свои грехи[793] и уже не подлежали суду.[794] По-видимому, это было нечто вроде того крещения, какое совершается у наших баптистов, даруя «полное спасение».

Учение об.этом «искуплении», делающем человека невменяемым, довольно сильно отразилось на нравственности гностиков-валентиниан. Правда, они не ставили принципом борьбу с телом через плотскую распущенность. Однако последняя господствовала среди них в довольно сильных размерах, судя по Иринею; особенно у их вожаков. И это стояло, по мнению св. отца, в зависимости именно от представления еретиков о силе «искупления». Если искуплены, спасены, значит суду не подлежат, а отсюда — можно делать, что угодно.[795]

И, действительно, делали. Последователи Птолемея не стеснялись есть идоложертвенное, ходить на увеселения к язычникам, театральные и цирковые зрелища.[796] Но всего сильнее был распространен среди гностиков порок блуда. Преимущественно отличались в этом их вожаки, которые в силу привилегированного положения имели влияние на женщин.[797] Особенно злоупотреблял своим положением, по рассказу св. Иринея, Марк. Предаваясь блуду, он не стеснялся внушать женщинам, что в этом есть что-то почти святое; и даже заставлял блудивших с ним пророчествовать и совершать таинство евхаристии.[798] Св. Ириней говорит, что он употреблял даже особые средства для возбуждения в желательных ему женщинах чувства любви к нему.[799]

Многие из проповедников гностического учения брали за обучение большие деньги с посвящаемых, так что последние часто совершенно разорялись.[800]

Если к этому прибавить еще то, что еретики старались по большей части отмежеваться от Церкви, устраивая самостоятельные общины под главенством своих вождей,[801] то легко будет понять, какую опасность представляло это движение для галльских христиан.

4. Монтанизм

Монтанизм[802] представляет собой также одно из самых выдающихся явлений внутренней жизни христианской Церкви во второй половине II и первой половине III в. Основателем его обычно считается некто Монтан, родившийся в местечке Ардабау, на границе между Фригией и Мизией, из числа вновь уверовавших (τών νεοπίστων);[803] может быть, бывший ранее жрецом Кибелы.[804] С проповедью своей он выступил открыто около 156—157 г.,[805] сделав центром «нового пророчества» маленький городок во Фригии, Пепузу. Однако нужно признать более вероятным, что монтанистическое направление, или течение, существовало в христианской Церкви несколько раньше.

Исследователи дают различные определения сущности монтанизма. В последнее время среди протестантских ученых Запада стало господствующим то, по которому новое движение в противоположность гностицизму признается реакцией против «омирщения» (Verweltlichung) христианства и придания Церкви вселенского характера.[806] В этой не совсем правильной формуле выражается однако верная мысль. Монтанизм в действительности был протестом против церковной организации во II в. и, вообще говоря, направления христианской жизни того времени, в чем последователи этого движения видели омирщение Церкви.

Христианство явилось в мир и есть религия универсальная, религия для спасения всего человечества. Но так как последнее живет в известных земных условиях места и времени, то для выполнения своей мировой миссии христианству, как и всякой другой религии, необходима была внешняя организация. У него должно было быть церковное управление в виде преемственной иерархии, которая на все времена сохраняла бы его достояние и руководила христианскими общинами. Ему необходимы были священнослужители и проповедники для распространения истины Христовой по всему миру, присоединения через Крещение новых членов Церкви и сообщения всем благодатных дарований. У него должен был существовать свой канон св. книг, где заключались бы нормы вероучения, нравоучения и церковного управления для всех времен и народов. Оно должно было выработать свои дисциплину и культ. Ему нужно было стать в то или иное отношение к существовавшим уже раньше мировым факторам: государственной власти, культуре, религиям и т. п.

В век апостольский все это выполнялось чрезвычайными носителями духовной власти и благодатных дарований, апостолами. Они представляли из себя высшую иерархию, управлявшую Церковью. Они назначали и поставляли епископов (Тимофей), диаконов (семь н Иерусалиме); обращались с предписаниями к той или другой общине (послания). Сами и поставленные ими совершали таинства: причащения (Деян. 2, 42 и др.), крещения (Деян. 8, 38) и др.; были в «служении слову» (Деян. 6,4), прошли с проповедью Христовой почти весь известный тогда мир. Через свои послания и написание Евангелий создавали канон священных книг, заботясь вместе с тем, чтобы наряду с ними не было подложных (евангелист Лука); наблюдали и за дисциплиной в общинах (ап. Павел и коринфяне), устанавливали культ (Деян. 1,14; 2,42 и др.). Они же показали и норму отношений к государственной власти (Рим. Гл. 13), иудейской религии (Рим. Гл. 2-3; Послание к Евреям), языческой философии (Кол. Гл. 2) и т. п.

К середине II в. эта апостольская по происхождению церковная организация почти окончательно сформировалась, хотя, разумеется, несколько развившись. Иерархия существовала уже твердо в форме монархического преемственного епископата (послания Игнатия, Поликарпа); было обязательное для всех «правило веры», где излагались основные истины христианства (Διδαχή, св. Ириней). Канон новозаветных книг стал уже почти вполне точно определяться по только представителями церковного самосознания (св. Ириней), но и еретиками (Маркион). Утвердился и развился богослужебный культ (Διδαχή, Игнатий, Иустин). То же можно сказать и об отношениях христианства к мировой культуре.

Всей этой организацией заведовала иерархия. Пастыри Церкви, преемники и заместители апостолов, получили от последних через рукоположение данную тем непосредственно от Христа власть над пасомыми и благодатную силу к совершению таинств и проповеди Евангелия; так что полномочия их были почти совершенно равны апостольским.

В существе положение дела во II в. поэтому оставалось тем же, каким было и в I в. Однако по внешности оно могло казаться иным, в корне отличным от того. Время жизни апостолов было веком чрезвычайных полномочий и духовных дарований. Непосредственные ученики Самого Господа, Им наученные и поставленные на дело служения, получившие необычайные дары — языков, пророчества, они пользовались в глазах верующих авторитетам учителей и власти сверхъестественной, почти Божественной. Таким же авторитетом запечатлены были и их действия по организации Церкви. Со смертью апостолов обстоятельства несколько изменились. То, что прежде было сверхъестественным, необычайным, теперь по внешности получает вид общечеловеческого. Уже не чрезвычайные посланники, а обычные, люди, не видевшие и не учившиеся у Господа, занимают места в иерархии, совершают таинства и проповедуют слово. Уже не непосредственные ученики определяют regula fidei Христа и канон книг о Нем и христианстве. Чрезвычайные дарования в Церкви —языков, пророчества — уже начинают оскудевать.

Все это и подобное могло представляться и представлялось людям с узким горизонтом, не понимавшим универсальной миссии христианской религии, изменой первохристианству,[807] «омирщением» Церкви, потерей ею сверхъестественного элемента[808] и превращением в учреждение чисто человеческое.

Кроме того, выступил на очередь и принципиальный вопрос: нужна ли вообще внешняя организация Церкви. ВI в. было очень сильно распространено ожидание близкого конца мира. Выражение ап. Павла: «Время коротко» (1 Кор. 7, 29) понималось в том смысле, что вот-вот, очень скоро последует исполнение пророчества Христа, содержащегося в 24 гл. Евангелия от Матфея, — и тогда «кончина» всего. Во II в. это ожидание не было уже таким интенсивным и не всеми разделялось. Однако и не исчезло, как мы увидим ниже, совсем. Было много еще людей, державшихся такого взгляда (к числу их принадлежали и монтанисты).[809] Но с точки зрения его всякая организация церковная не только не нужна, а даже может быть вредной, ибо внушает своим существованием ложную мысль о продолжительности этого мира и отвлекает христиан от приготовления к достойной встрече конца личной и мировой жизни.[810]

Сюда же надо присоединить еще одно обстоятельство. Христианство достаточно укрепилось и распространилось к середине II в. В него вступали, как и естественно, люди разных классов, положений, воззрений — ив большом количестве. Затем, христиане стали уже не только делаться таковыми, но и рождаться. Это, конечно, не могло не отозваться несколько отрицательно на нравственной стороне жизни христианских обществ. Она понизилась в сравнении с I в., что и изображает Ерма в своем «Пастыре». Нередкими стали уже случаи отпадения от веры в не прекращавшихся тут и там гонениях. А такое положение могло еще сильнее унижать Церковь в глазах ревнителей сверхъестественного и придавать ей еще более характер чисто человеческого учреждения со всеми его недостатками. Нравственные падения и слабости могли представляться как следствия самого существования внешней организации: не было бы ее — люди готовились бы к концу мира, слушали «пророков» и не грешили.

Отсюда вполне естественно объясняется тот протест, который, существуя сначала тайно, вылился при Монтане в форму монтанизма, как открытого расколо-сектантского движения в Церкви.

Сами представители этого движения,[811] а также их церковные полемисты[812] называли его «новым пророчеством» (уеалрсхргрша). И в этом, действительно, заключается существенный пункт отличия монтанизма от древнехристианской Церкви.

Дар пророчества и, вообще, духовные дарования сами по себе не составляют еще исключительной принадлежности монтанистов и их пророков. Они очень часто наблюдались в кафолической Церкви в I в., при апостолах (/ Кор. Гл. 12; AiSaxn). Бывали случаи проявления их и во II в., как то можно видеть в жизни св. Поликарпа Смирнского,[813] Мелитона,[814] Аттала из Пергама,[815] а также и из прямых свидетельствоб этом Евсевия[816] и Иринея.[817] Однако уже из формы выражения последних свидетельств ясно, что во II в. они обнаруживались гораздо реже, чем в I в.[818] На место этих необычных способов откровения воли Божией в том или ином случае выступает уже на первый план организованная преемственная иерархия с ее становящимся исключительным правом толкования Св. Писания и урегулирования жизни церковной. А с другой стороны, твердо устанавливается канон книг Св. Писания, дополнений к которому, по мнению церковных деятелей, уже не должно быть, так как там дано, в сущности, все учение христианское.

Заявляя свой протест против такого «омирщения» Церкви, монтанисты и выдвигают «новое пророчество», которое изрекали Монтан и его сотрудницы — Прискилла и Максимилла. Раскольники, по их мысли, ратовали именно прежде всего за свободу пророчества в том виде, как оно проявлялось в I в., когда «пророчествовать» могли все верующие, хотя бы они и не имели иерархической степени. В доказательство своей правоты монтанисты ссылались обычно на 1 Кор. Гл. 12[819] и укоряли православных в несоблюдении учения апостолов.

Однако протестом и реакцией дело не ограничилось. Как обычно бывает в расколо-сектантских движениях, монтанисты пошли дальше. Они придали своему пророчеству такое значение, какого оно не имело никогда даже и в I в. Там «пророки» или толковали Св. Писание, или предсказывали будущие судьбы Церкви и мира. Во всяком случае, речи их не расходились со Св. Писанием и Св. Преданием.[820] У монтанистов же пророчество стало новым откровением, существенно дополнявшим содержание богодухновенных новозаветных книг, новым законодательством. Изречения своих пророков — Монтана, Прискиллы, Максимиллы и других — они почитали не только наравне с учением Христа и апостолов, но часто ставили выше и отдавали первым предпочтение. Их пророки утверждали, что на них только во всей полноте и сбылось пророчество Иоиля: «В последние дни излию от Духа Моего на всяку плоть» (2,28); и к ним по преимуществу относится обещание Спасителя послать Духа-Утешителя (Ин. Гл. 16). Этот Параклит явился теперь и только через них открывает Свою волю во всей чистоте, ясности и совершенстве, чего прежде, даже во времена Христа и апостолов, не было. Отсюда получило свое начало и самое наименование монтанизма «новым пророчеством» (véa лрофгрта).

Особенно ясно, такой взгляд на пророчество, как новое откровение и законодательство, проявляется в учении монтанистов о постах, покаянной дисциплине и т. п., когда они, ссылаясь на изречения своих учителей, требовали от христиан гораздо больше того, что предписывали апостолы и рекомендовала общецерковная практика.[821]

В связи с этим стоит и проповедь их о наступлении нового периода в религиозной жизни человечества. Первоначально, от создания мира до Моисея, оно, по их представлению, жило как бы в состоянии детства (in rudimentis). Время при Законе и пророках было периодом отрочества (infantia). Христос ввел человечество в новый, более, но не вполне совершенный период юношества (in juventutem). И только с Монтана наступает вполне совершенная, последняя эпоха — зрелого возраста, время действия Параклита («nun per Paracletum componitur in maturitatem»).[822] С концом этого периода кончается и мир.

Отсюда объясняется и взгляд монтанистов на себя как на совершенных христиан, вместе с презрительным отношением к людям церковного направления.[823] Они одни, принадлежащие.к последнему, совершенному периоду, — «пневматики» (spirituales);[824] остальные же христиане только «психики» (psichici).[825]

Отличной была и форма «нового пророчества» у монтанистов. Это — непременно и исключительно состояние экстаза, когда человек теряет свое сознание и волю и делается механическим орудием для Божества.[826] Этим и объясняется тот факт, что пророки монтанистов изрекают свои пророчества не только от лица Бога, но прямо как бы отождествляют себя с Ним;[827] а Максимилла говорит о себе даже в мужском роде.[828]

В связи с учением о наступлении с Монтана нового, совершенного периода в истории человечества стояло у них ожидание близкого конца мира, поддерживаемое и усиливаемое изречениями «пророков». Такой взгляд, как мы уже говорили, был очень распространен среди христиан I в.; держался он еще и во II в. Но, по-видимому, никогда и нигде он не реализовался так сильно, как у монтанистов. Их ожидание достигало высшей степени интенсивности. Монтанистический период — не только совершенный, но и последний в истории человечества. После него — конец мира. И конец этот очень близок. Максимилла даже прямо определяла его: «После меня не будет уже пророка, но конец (мира—Μετ’ έμέ προφίγης ουκετι εσται, άλλα συνιέλεια)».[829] Отсюда и ходячие выражения монтанистов: «время коротко»,[830] «последние времена».[831] Отсюда же, как мы увидим ниже, вытекала и ригористическая, не допускавшая послаблений, строгость их во взглядах и требованиях в отношении к браку, постам, покаянной дисциплине и т. п.[832]

За концом этого мира наступит тысячелетнее царство Божие на земле: монтанисты были последовательными хилиастами.

Естественным выводом и завершением этих воззрений было отношение последователей Монтана к монархическому епископату, к середине II в. уже окончательно сформировавшемуся. Он стесняет свободу христианской общины: урезает права ее членов на истолкование Св. Писания, отчасти на пророчества; придает мирской характер Церкви и утверждает бытие ее в мире на долгое время. Между тем, «время близ есть». Поэтому не нужны и не должны существовать епископы. Такие именно основания, в существе, выставляет Тертуллиан, защищая свободу общин против епископата.[833]

Этими принципиальными взглядами и ограничивается, собственно, существенное различие монтанизма от церковного христианства. В догматическом отношении представители его не исповедовали ни одной исторически известной ереси. Их учение было православным и в триадологии, и в христологии.[834] В эсхатологии они придерживались хилиазма. Но последний разделяли и некоторые отцы Церкви (Иустин, Папий, Ириней).

Ббльшая часть пророчеств Монтана, Прискиллы й Максимиллы, а также и сочинения их последователей, в особенности Тертуллиана, касаются не теоретических, а практических вопросов, вопросов жизни и поведения христианского. Здесь мы располагаем и гораздо ббльшими данными, чем в первом случае.

Монтанисты проявляли в данном отношении ригористическую строгость, не делая уступки «слабостям плоти»; требовали от всех обязательного, безусловного исполнения не только предписаний христианского закона, но значительно повышали и дополняли эти требования новыми заповедями Параклита.

В семейной жизни они допускали единобрачие.[835] Второй же брак, в противоположность Церкви, разрешавшей его, категорически запрещали. Жить во втором браке, по их воззрениям, значило то же, что жить одновременно с двумя женами или мужьями.[836] Главнейшим основанием к такому запрещению (кроме того, что второй брак противоречит норме семейных отношений, как она установлена Богом при творении одной пары[837] и проявлялась в Ветхом и Новом Заветах)[838] у монтанистов служило то соображение, что теперь, с открытием нового, совершенного периода в истории человечества и с пришествием Параклита, не должно быть места «слабостям плоти», в особенности среди «пневматиков»;[839] а с другой стороны, и «время коротко», — конец мира близок: предаваться брачным наслаждениям некогда.[840] Эта мотивировка, однако, как видим, направляется не столько против второго брака, как гораздо больше против брака вообще. В сущности, это есть защита и требование девства. Поэтому нет ничего удивительного, когда, допуская первый брак, монтанисты все-таки считали его за зло, хотя и дозволенное;[841] и только девство признавали единственной нормой жизни христианина.[842]

Так же ригористичны были они и в своих воззрениях на посты. В древнехристианской Церкви в это время существовали: а) общехристианский пост перед Пасхой, Ь) дни стояний (dies stationum), в среду и пятницу, когда постились до девятого часа (3-го пополудни), и с) чрезвычайные посты, например, во дни общественных бедствий.[843] Но соблюдение этих постов, а также и продолжительность, поста перед Пасхой Церковь не делала строго обязательными.[844] Монтанисты, наоборот, исходя из мысли о «последних временах» и близости Суда, утвердили за всеми предписаниями о постах обязательную силу: приравняли их к заповедям.[845] Кроме того, они соблюдали еще особые, Церковью не установленные посты (jejunia propria).[846] Так, у них явились кроме обычных dies stationum еще stationes, когда они постились ad vesperam — до вечера.[847] Затем ежегодно посвящались Богу две недели, ξηροφαγίαι και ραψανοφαγίαι, в которые — за исключением субботы и воскресенья[848] — дозволялся только особый род пищи.[849]

Строгость воззрений монтанистов проявлялась даже в мелочах, например, по вопросам: а) о покрытии головы при богослужении и Ь) надевании венков в праздники, при браке и т. п. В первом случае раскольники, по крайней мере, в Карфагенской церкви, распространяли на незамужних девушек повеление апостола (в 1 Кор. 9,5), относящееся к женщинам.[850] Во втором же категорически запрещали всякое украшение венками, ибо это — служение идолам,[851] pompa diaboli, отвращение от Христа.[852]

Но особенно строга была у монтанистов покаянная дисциплина. Тертуллиан делит грехи на легкие (leviora delicta),[853] и тяжкие, смертные (mortalia, mortifera). К первым относятся ежедневные, незначительные падения человека. Ко вторым же принадлежат: идолослужение, убийство, прелюбодеяние и блуд (moechiae et fornificationes),[854] отпадение от веры (negatio), богохульство (blasphemia) и, вообще, отступничество от Христа и веры (et omne apostatarum genus).[855] Первые грехи могут быть отпущены, почему и называются remissibilia;[856] вторые же никто на земле не имеет права простить (irremissibilia),[857] даже мученики-исповедники, ибо они — тоже люди.[858]

Только собственное мученичество, крещение кровью, делало возможным спасение таких грешников.[859] В противном случае они должны быть отлучаемы от Церкви.[860]

Практически эти взгляды проявлялись главным образом в отношении к отпавшим от веры во время частых во II в. гонений. Монтанисты считали невозможным принимать их снова в общение, не дозволяли мученикам отпускать их грех и ходатайствовать за них перед Церковью,[861] рекомендуя только одно для восстановления в прежнее состояние — крещение кровью.[862]

Такое отношение стояло в большой зависимости от взгляда раскольников на самое мученичество — крещение кровью. Это высшая ступень христианского совершенства.[863] Здесь достигается окончательная победа над миром и плотью.[864] Гонения допускает Сам Бог: Поэтому уклоняться от них, а тем более отказываться при них от исповедания веры во Христа, значит противиться воле Божией, отрекаться от Бога и Христа* от своего спасения и совершенства.[865] — Отсюда вполне понятным станет тот исторический факт, что при всех гонениях монтанисты сами стремились к мученичеству и всякие средства спастись считали недозволенными и недопустимыми. Среди них было много мучеников (Фемисон,[866] Александр[867] и многие другие,.по утверждению монтанистов), чего не отрицали, вообще, даже их противники.[868]

Начавшись во Фригии, монтанистическое движение скоро распространилось по всей Малой Азии. Многие из христиан, увлекаясь видимой строгостью нравов монтанистов и их проповедью, присоединились к ним. Однако большинство народа[869] и особенно церковная иерархия открыто высказались против «нового пророчества». В опровержение монтанизма писали сочинения: Клавдий Аполлинарий, епископ Иерапольский,[870] Мильтиад,[871] Аполлоний,[872] Серапион Антиохийский,[873] какой-то неизвестный епископ или пресвитер[874] (Аноним, как он называется обычно в современной литературе) и другие.

Новое учение подверглось тщательному обсуждению также на Иерапольском (в 70-х гг. II в.)[875] и нескольких других поместных соборах,[876] происходивших в Малой Азии. Было постановлено: признать его нечестивым и еретическим (выражение Евсевия), а преданных ему отлучить от Церкви и лишить общения с нею.[877]

С этого времени монтанизм определился уже вполне как открытое расколо-сектантское движение.

Лионская церковь, как мы уже говорили, находилась в тесной связи с малоазийскими. Поэтому здесь скоро, вероятно, стало известным о монтанистах. Можно думать, что некоторые из них появились даже в самой Галлии. Мученики лионские (177 г.) посылали письма по поводу этого движения в Малую Азию и Рим.[878] Какое последствие имели эти послания, однако, не известно.[879]

5. Пасхальные споры

Источниками[880] для определения характера и существа пасхальных споров II в. служат главным образом сообщения и выдержки у Евсе-вия в «Церковной истории»,[881] а также фрагменты из Ипполита, Аполлинария, Климента Александрийского в «Пасхальной хронике».[882]

Евсевий так говорит о спорах 190-192 гг. «В то время возник немаловажный спорный вопрос (ζητήσεως ού σμικρας άνακινηθείσης). Все асийские епархии, основываясь на древнем предании (ώς έκ παραδό-σεωςάρχαιοτέρας), полагали, что праздник спасительной Пасхи должно совершать в четырнадцатый день лунного месяца (σελήνης την τεσσαρεσκαιδεκάτην φοντο δεΐν έπι της του σωτηρίου πάσχα έορτης παραφυλάττειν), когда иудеям повелено было закалать агнца, и в тот именно день (κατά ταύτην), которым бы он ни был днем недели, прекращать пост. Но прочие Церкви всей вселенной держались не этого обычая (ούκ έθους όντος), а другого, перешедшего, по преданию, от апостолов (έξ άποστόλικης παραδόσεως) и сохраняемого доныне, то есть, что пост надобно прекращать (τάς νηστείας έπιλύεσθαι) не в иной какой-либо день, но в день воскресения Спасителя нашего (παρά την της άναστάσεως τοϋ σωτηρος ήμών ημέραν). По этому случаю происходили соборы и совещания (σύνοδον καν συγκροτήσεις) епископов, которые все единодушно посредством своих посланий положили общим правилом (δόγμα τοΐς πανιαχόσε): праздновать таинство воскресения Господня из мертвых не иначе, как в день воскресный и в этот именно день прекращать пасхальный пост (διετυποϋντο ώς αν μήδ’ έν άλλη ποτέ κυριακης ήμέρα τό τής έκ νεκρών άναστάσεως έπιτελόΐτο του Κυρίου μυστήριον καν όπως έν ταύτη μόνη των κατά τό πάσχα νηστειών φυλαττοίμεθα τάς έπιλύσεις).[883]

В главе 24 той же книги V «Церковной истории» Евсевий приводит довольно большую выдержку из послания епископа Ефесского Поли-крата к Виктору и Римской церкви. В нем представитель асийских епархий, защищая существовавшую там практику, пишет: «Мы (малоазий-цы) празднуем этот день (14 нисана, как день Пасхи) непогрешительно (άραδιούργητον, точнее, “нелегкомысленно”), ничего не прибавляя и не отнимая (μήτε προστιθέντες, μήτε άφαιρούμενοι)». Затем, упомянув апостола Филиппа, двух его дочерей, евангелиста Иоанна, Поликарпа Смирнского, мучеников Фрасея и Сагариса, Папирия и Мелитона Сардского, он заключает: «Все они соблюдали 14 день (в праздновании) Пасхи по Евангелию, ни в чем не отступая, но следуя правилу веры (ούτον πάντες έτήρησαν την ήμέραν της τεσσαρεσκαιδεκάτης του πάσχα κατά τό εύαγγέλνον, μηδέν παρεκβαίνοντες, άλλα κατά τον κανόνα της πίσ-τεως άκολαυθοβντες). Так поступаю и я, Поликрат, наименьший из всех вас, и поступаю по преданию своих родственников, которых был на-следником... И они всегда праздновали Пасху в тот день, когда народ оставлял квасный хлеб (όταν ό λαός ήρνυεν την ζύμην)»..[884]

Приведенные выдержки прежде всего ясно показывают, что предметом пасхального спора было не учение веры, не 5оуца, а просто обычай, различный в различных Церквах. Об этом свидетельствует уже самое словоупотребление Евсевия, который и о малоазийской, и о римской практике говорит исключительно как об вообще не указывая никакого различия между сторонами в «правиле веры». Последнее, очевидно, по нему, было вполне одинаково здесь и там; что дает понять и Поликрат, когда, констатируя разницу в праздновании, решительно заявляет, что малоазийцы ни в чем не отступили от правила веры, но во всем держатся его. Молчаливое согласие его противников подтверждает настоящее заявление. Весь спор, значит, носил не догматический, а исключительно ритуальный характер.

За это говорит и поведение Поликарпа и Аникита, как оно описано в послании Иринея к Виктору, а также и отношение к спору самого Иринея. Первые, по свидетельству св. отца, по поводу пасхального вопроса не хотели даже спорить, ибо не могли убедить один другого. «Однако же, они находились во взаимном общении (έκοινώνησαν έαυτοΐς), так что Аникит по уважению (κατ’ έντροπήν) к Поликарпу позволил ему совершать в своей Церкви Евхаристию; и оба они расстались в мире (μετ’ ειρήνης)».[885] Всего этого, несомненно, не было бы, если бы спор был догматическим. Ибо решительное различие в вопросах веры обязательно предполагает наличность ереси (двух истин быть не может) у кого-либо из спорящих. Если же Поликарп и Аникит расстались в мире и общении, да еще взаимно уважая друг друга, то, очевидно, ни тот, ни другой не предполагали ереси в решениях так разъединившего их вопроса. Точно также не мог бы и Ириней написать своего письма папе Виктору с порицанием за отлучение малоазийских христиан.[886] Если бы последние были еретиками, с его точки зрения, т. е. если бы вопрос, действительно, касался догматического учения, то он, наоборот, сам потребовал бы их отлучения.

Он также называет предмет разногласия Церквей обычаем (συνήθεια)[887] только, подобно Евсевию, и, подтверждая слова Поликрата, прямо говорит, что разногласием по пасхальному вопросу только утверждается согласие веры (ήδιαφωνίατηςνηστείας,—но, согласно всему письму, и вообще по этому вопросу, — την ομόνοιαν της πίστεως συνίστησιν)».[888]

Отсюда, однако, не менее несомненным представляется и другой вывод, что обычай, о котором шел спор, был чисто христианским по существу не только в Римской церкви, но и в малоазийских. Всякая иная окраска его непременно вызвала бы решительный протест со стороны указанных деятелей. Это верно, в частности, в отношении к иудаистическому характеру празднования Пасхи, какой предполагают некоторые авторы по отношению к малоазийским христианам.[889] Иудейские обычаи и вера уже со времени апостольского собора в Иерусалиме в глазах христиан стали приобретать вид не христианского, даже антихристианского направления. Во втором же веке, как можно видеть по сочинениям Иринея, на евионитов, наиболее ярких представителей иудео-христианства, в Церкви смотрели уже решительно как на еретиков;[890] а иудейство считалось не только противным христианству, но прямо отрицанием его, ибо существование иудейства на основе Закона отвергало нужду в слове свободы и самом пришествии Христа на землю для спасения людей.[891]

При подобном взгляде Ириней не только не стал бы защищать малоазийцев перед папой Виктором, а сам потребовал бы их отлучения, если бы они праздновали не христианскую, а иудейскую Пасху или хотя бы совершали обе Пасхи вместе.[892] «Единства веры» при таком коренном различии уже не могло быть. Да и другие противники малоазийцев, вроде Климента Александрийского и Ипполита Римского, также непременно уличили бы их в противлении постановлению апостольского собора (Деян. Гл. 15), отрицавшего необходимость для христиан соблюдать закон Моисеев. Однако ничего подобно мы не видим. И это очень знаменательно, особенно у Климента. Он, один из первых основателей и вождей Александрийской школы, не мог сочувствовать иудейству. Молчание его, равно как и Ипполита, об иудаистическом характере малоазийской Пасхи может поэтому служить ручательством, что она и не имела такой окраски по существу.

О том же говорят, как мы увидим ниже, и основания, на какие ссылались малоазийцы в отстаивании своей практики.

После этих предварительных замечаний гораздо легче будет понять и сущность спорного вопроса, и различие малоазийского и римского обычаев.

Существенные моменты праздника были, по описанию Евсевия, одинаковы и тут, и там. И в Риме, и в Малой Азии в день Пасхи прежде всего а) прекращался пост;[893] а потом следовало уже Ь) самое празднество.[894] Последнее в соборных постановлениях определяется как «таинство воскресения Господа из мертвых» (τό της έκ νεκρών άνα-στάσεως τοϋ Κυρίου μυστήριον).[895] Нет никаких оснований полагать с Прейшеном, что подцшпрюу здесь понимается какой-то особый вид богослужения, вроде мистерий.[896] Слово это в церковной литературе того времени в приложении к богослужебному культу употребляется обычно для обозначения таинства Евхаристии,[897] что вполне естественно и здесь. Тот же момент в малоазийской Пасхе Евсевий, употребляя, очевидно, принятое там выражение, определяет просто как «праздник спасительной Пасхи» (της τοϋ σωτηρίου πάσχα έορτης), несомненно, однако, понимая под ним отдельную часть всего празднества. Но так как всякое празднество у христиан выражалось прежде всего в совершении Евхаристии, то можно думать, что второй момент состоял и здесь в том же, в чем он выражался в Римской церкви. Это предположение самое естественное.

Различие же обычаев состояло, как видно из описания Евсевия и слов Поликрата, только во времени совершения Пасхи. В малоазийских Церквах оба момента приурочивались к 14 нисана, когда евреи праздновали свою Пасху;[898] в римской же — к следующему за 14 нисана, или весенним равноденствием, воскресению. В первом случае, таким образом, время Пасхи определялось числом лунного месяца, на какой бы день недели оно ни падало; а во втором, кроме этого, обращалось внимание и на день недели. В иной день, кроме воскресения, Пасха не могла праздноваться. Только в воскресенье прекращался пост и совершалась Евхаристия.[899]

В подтверждение своей практики как римская и другие единомышленные с ней Церкви, так и малоазийские[900] ссылались на апостольское предание. Поликрат же, как мы видели, даже перечисляет всех выдающихся представителей своего обычая, начиная с апостолов Филиппа и Иоанна.[901] Кроме того, не менее сильным является у него и другое основание, а именно, что малоазийцы празднуют Пасху «по Евангелию» (κατά τό εύαγγέλιον).[902] Что значит точнее это выражение, епископ Ефесский не объясняет, очевидно, считая его понятным само по себе. Поэтому приходится обращаться к другим документам.

Из фрагмента Аполлинария мы видим, что малоазийцы в лаодикийском споре ссылались на Евангелие от Матфея.[903] Очевидно, его же имеет в виду и Поликрат. Аполлинарий поясняет также и то, в чем, собственно, состояла эта ссылка. Малоазийцы, по нему, утверждали, что Господь 14-го вкушал с учениками пасхального агнца и установил Евхаристию,[904] а на следующий день, 15-го, пострадал, в подтверждение чего и указывали на Евангелие от Матфея.[905]

Ипполит же в сочинении «Против всех ересей» приводит и ход логического доказательства их по этому поводу. «Говорит (защитник малоазийской практики) так: Христос совершил пасху в тот день (14-го) и (потом) пострадал; поэтому и мне нужно поступать так же, как поступил Господь ((Λέγει γάρ οΰτως· έποίησε τό πάσχα ό Χριστός τότε τη ήμερα καί επαθεν· διό κάμε δει όν τρόπον ό Κύριος έποίησεν, συτω ποιεΐν)».[906] Последнее заключение и особенно глагол noisiv с несомненностью указывают, что, совершая Пасху 14-го нисана, малоазийцы хотели подражать Христу. Но подражать Его страданиям в праздновании они не могли. Остается поэтому понимать совершение Им Пасхи и установление таинства Евхаристии. За это же говорит и тот факт, что на 14-е нисана, согласно Аполлинарию, малоазийцы относили именно вкушение Христом пасхального агнца, а страдания Его они приурочивали к 15 числу.

Противники же их — Климент, Ипполит и Аполлинарий, ссылаясь на Евангелие от Иоанна, возражали им, что Господь не 14-го, а 13-го совершил Тайную вечерю; 14-го же, Сам будучи Агнцем, вземлющим грехи мира, пострадал за людей.[907]

Эта полемика дает новую черту для характеристики спорного вопроса. Из нее видно, что малоазийцы совершали Пасху 14 нисана в воспоминание Тайной вечери Спасителя и вкушения Им еврейского пасхального агнца.

Отсюда можно предполагать, что празднование Пасхи у них было несколько аналогичным иудеям. Но эту аналогию, принимая во внимание уже доказанный нами чисто христианский характер малоазийской Пасхи, нельзя, конечно, доводить до сходства. Мысли и воспоминания у христиан были несомненно чисто христианскими.

У иудеев пасхальное празднование содержало два момента: а) заклание пасхального агнца = жертва Господу (Исх. 12, 6; ср.: 27) и потребление его = вечеря Господня {Исх. 12,8; ср. также: Мк. 14, 12; Лк. 22,7; Мф. 26,19 и др.). Установлен этот праздник был в воспоминание спасения их из плена египетского (Исх. Гл. 12).

По аналогии с иудеями, малоазийцы, очевидно, вспоминали спасение во Христе, принесшем Себя в жертву за грехи мира и давшем возможность вкушать Его тело в Евхаристии в жизнь вечную.[908] Указание на это можно видеть и в самом выражении Евсевия, что они совершали «праздник спасительной Пасхи», точнее—«праздник Пасхи спасения» (της τοϋ σωτηρίου πάσχα έορτης), т. е. праздник в воспоминание спасения, или избавления людей от греха. Таким образом, они не разделяли смерти Христа от Его воскресения и праздновали не только первую (точнее, плоды ее),[909] а вспоминали все дело искупления и спасения человечества во Христе, взятое в совокупности.[910]

Римская же и другие согласные с ней Церкви, празднуя Пасху в воскресный день, очевидно, разделяли в праздновании воскресение Христа от Его страданий и воспоминанию последних посвящали особый день, может быть, пятницу.

Римляне поэтому выдвигали на первый план исторические моменты из жизни Спасителя — последовательно: страдания, смерть и воскресение Его; малоазийцы же, наоборот, сообщали своему празднеству несколько догматический характер, так как, не разделяя смерти Господа от Его воскресения, праздновали в совокупности все спасение во Христе. У первых точка зрения была больше субъективная, у вторых — объективная.[911]

Но отсюда вытекает новый пункт различия в пасхальной практике обеих партий. Празднование римское, очевидно, продолжалось несколько дней (пятница — воскресение); малоазийская же Пасха была, вероятно, однодневной.[912] Некоторое подтверждение этому можно видеть и в выражении Поликрата, что он и его сторонники празднуют «этот день (14 нисана), ничего не прибавляя (μήτε προστιθέν-τες) и не убавляя».[913]

Об этом же говорит Епифаний, когда утверждает о квартодеци-манах, что они праздновали Пасху, «постясь лишь один этот день и совершая (потом) таинства (την αύτήν μίαν ήμερον νηστεύοντες και τά μυστήρια έπιτελοΟντες)».[914]

Здесь, однако, дается y него и другое важное сообщение, при котором возможно определить продолжительность поста у малоазийцев. Евсевий по этому поводу говорит только, что и у римлян, и в Малой Азии пост прекращался в самый день Пасхи,[915] но когда именно и сколько всего дней он продолжался, не уточняет. У Иринея же в отрывке из письма к Виктору сообщается, что в этом отношении существовало большое разнообразие: одни постились день, другие два, иные же больше.[916] .При таких неопределенных показаниях современников вполне ясное и точное свидетельство Епифания, жившего, правда, позднее, приобретает, однако, полную силу достоверности. Сопоставляя же его с сообщением Иринея, мы можем думать, что и последний под людьми, постившимися один день, имел в виду также малоазийцев.[917]

Все празднование малоазийской Пасхи можно поэтому представить в таком виде. Пост, начинавшийся с утра, 14 нисана, продолжался, вероятно, до 3 часов пополудни, т. е. до вечера. Потом он кончался, и начиналось совершение торжественной Евхаристии.[918]

В Римской же церкви пост продолжался, по крайней мере, 2 дня (с утра Страстной пятницы и по субботу). А воскресный день, свободный от него совершенно, посвящался исключительно празднованию воскресения Христа из мертвых.

Из всех указанных пунктов различия пасхальной практики обеих сторон особенно разительным и очевидным, так сказать, бьющим в глаза был тот, который касался дня празднования Пасхи. 14-е нисана редко могло совпадать с пасхальным воскресением римлян (первое воскресение после весеннего полнолуния). Обычно же между днем Пасхи у малоазийцев и таковым же у римлян и других единомышленных с ними Церквей был промежуток от одного (когда 14 нисана падало на субботу) до 6 дней (когда оно приходилось на понедельник). Но так как Пасха праздновалась весело и торжественно, а у римлян и, может быть, в других местах предварялась более или менее продолжительным постом, то получалось часто, что в то время, как последователи одной практики — например, малоазийской — уже празднуют Пасху, римские христиане, наоборот, держат еще строгий пост и т. п. Такое явление в среде христиан не могло, конечно, не быть соблазнительным для чужих, а может быть и своих, в особенности там, где встречались представители той и другой практики, например, в Риме, куда стекались, как в столицу, самые различные люди из всех местностей Империи.

Разница же между Церквами отдельных стран могла быть гораздо большей. Исходным пунктом для вычисления времени Пасхи (у всех христиан) служило первое весеннее полнолуние, т. е. полнолуние первою весеннею месяца. Для определения его необходимо было прежде всего: а) определить начало первого весеннего месяца, в зависимости от весеннего равноденствия по солнечному году; потом Ь) день полнолуния и, наконец, с) сопоставить полученные даты между собой, чтобы получилась одна, близкая к еврейскому 14-му нисана. Таким образом, приходилось согласовывать солнечный и лунный годы. Малоазийцы, держась еврейского счета, должны были принять и календарь евреев. У последних в основе летосчисления лежал лунный год. В сравнении с солнечным он меньше почти на 11 суток (10 дней 21 час 12 сек.). Таким образом, через каждые три года в еврейском лунном календаре получалось по одному месяцу лишнему. Поэтому один из трех лет у них непременно имел 13 месяцев, из них один вставной, обычно с именем какоголибо из двенадцати. Но при таких вставках замечалась разница даже среди сторонников лунного календаря, например — иудеев и сирийцев, в зависимости от того, в какой год и какой именно месяц с повторным именем вставлялся. Могло получиться, что именем нисана назывались различные месяцу в разных странах; так что по одному счислению оказывалось, например, что христиане другого места праздновали Пасху в каком-нибудь иаре, а не нисане, как требовала Библия.[919]

Не меньше разницы, однако, было и в тех странах, где держались солнечного летоисчисления. Как известно, еще до Рождества Христо-ва были выработаны четыре разных приема согласования лунного года с солнечным. Один, древний, основывался на восьмилетием лунно-солнечном цикле. Более поздний Метона (V в. до Р. X.) имеет в основе девятнадцатилетний круг. Каллипп придумал семидесятишестилетний (19 взял 4 раза), при котором солнечный год равняется 365 ¼ дням. Гиппарх (II в. до Р. X.), в свою очередь, изменил Каллиппов, взяв в о’снову четыре его круга и сократив последний на сутки.

Не все местности, однако, держались одного, хотя бы последнего способа счисления. Юлий Цезарь, например, принял Каллиппов круг; точно так же было в III в. по Р. X. и в Александрии. Но Ипполит Римский (на статуе его вырезаны пасхальные таблицы на 112 лет) и Епифаний Кипрский держались древнего восьмилетнего цикла. Благодаря такому положению дела, особенно же при сопоставлении еврейского лунного календаря с солнечными летоисчислениями,' получались подобного роДа явления, что в 180 г., например, по вычислению В. В. Болотова, Пасха в Александрии праздновалась 20 апреля, в то время как в Риме она падала (по счислению Ипполита), вероятно, на 30 марта; а 14 нисана у иудеев и, следовательно, у малоазийцев приходилось на 19 марта.[920]

Нет исторических данных утверждать, что эта разница в летосчислении отдельных стран была предметом общецерковного обсуждения уже во II в: Вопрос о ней был поднят, по-вщщмому, впервые только на Первом Вселенском соборе.[921] Но, несомненно, нельзя отрицать этого явления как фактора или повода к возбуждению споров и в описываемое время, в частности, в 189-192 гг.

Собственно, во II в. обсуждению подлежало не это, а разница в дне Пасхи при одинаковом летосчислении — несовпадение дней недели, уже нами выясненное.

В первый раз представители обеих практик столкнулись в 154—155 г., когда Поликарп, епископ Смирнский, посетил Рим и имел беседу с папой Аникитом. Раскола в настоящий момент, однако, не про-изошло^ Оба предстоятеля Церквей расстались в мире друг с другом. Страстные споры возгорелись в Малой Азии в 60-х гг. между Мелитоном Сардским и Аполлинарием Иерапольским. Но напряжения своего они достигли в 90-х гг. II столетия. По вопросу о Пасхе были составлены соборы: в Палестине,, Риме, Понте, Галлии, Месопотамии и Малой Азии. Епископы многих Церквей входили в переписку друг с другом. Большинство присоединилось к римской практике. Но Ефесский собор во главе с Поликратом отстаивал малоазийскую практику. Можно думать, что асийские Церкви держались ее некоторое время и в III в.[922]

Такова была эпоха св. Иринея. Обрисованные движения и споры однако не просто проходили перед его глазами. В большинстве событий, относящихся к ним, он принимал выдающееся участие.

Какой характер носило это участие и в чем именно выразилась деятельность св. отца в Галлии, мы постараемся выяснить в следующей главе.

Глава IV. Жизнь и деятельность св. Иринея в Галлии

1. До 177 г.

Первые прямые исторические сведения о жизни св. Иринея в Галлии относятся ко времени лионского гонения 177 г. и связаны с именем мучеников, пострадавших тогда. Евсевий приводит выдержки из письма их к папе Элевферу. «Те же самые мученики, — говорит историк, — рекомендовали упомянутому Римскому епископу Иринея, бывшего тогда уже пресвитером Лионской церкви (πρεσβύτερον ήδη τότ’ δντα της έν Λσυγδούνω παροικίας), приводя весьма много свидетельств в пользу этого мужа, что видно из следующих их слов: “Желаем тебе во всем и всегда благополучия от Бога, отецЭлевфер. Отнести к тебе это письмо мы убедили брата нашего и сообщника Иринея (τον αδελφόν ήμων και κοινωνον Ειρηναίον). Просим тебя иметь к нему расположение, как к ревнителю завета Христова (ζηλωτήν όντα της διαθήκη; Χρίστου). Если бы мы знали, что место кому-либо доставляет праведность, то прежде всего представили бы тебе Иринея, как пресвитера Церкви, что он и есть (εί γάρ ήδειμεν τόπον τινι δικαιοσύνην περιποιεΐσθαι, ώς πρεσβύτερον εκκλησίας, οπερ έστίν έπ’ αύτω, έν πρώτοις αν παρεθέμεθα)”».[923]

Где жил св: отец с 154-155 г. (первое посещение Рима) до гонения?

Точных указаний на это не имеется. Возможны поэтому лишь более или менее вероятные предположения, основывающиеся на косвенных данных.

Вопрос может, впрочем, касаться только трех городов, с которыми связано имя Иринея: Рима, Смирны и Лиона. Никакой другой в исторических сообщениях о св. отце даже не упоминается.

В 154-155 г. Ириней ездил в столицу мира. Однако, мученики лионские, как мы видели, считают необходимым в 177 г. рекомендовать его Элевферу. Очевидно, он был неизвестен или мало известен папе. Но Элевфер в 154-155 г. состоял уже диаконом Римской церкви;[924] оставался, вероятно, и после там же. В таком случае едва ли возможно предполагать долголетнее пребывание в Риме Иринея. Очевидно, он прожил там немного времени и, может быть, в 155 же году (смерть Поликарпа) отбыл оттуда.

Но куда? Остаются: Смирна и Лион. Всего естественнее, конечно, было бы возвратиться в Смирну, на родину, где св. отец провел юные годы и получил образование. К этому могло побуждать его и желание приобрести на месте сведения о последних днях жизни Поликарпа. Как известно из эпилога (во всех рукописях) Martyrium’a Polycarpi,[925] первоначальном списком его был Иринеевский; остальные представляют только копии с того. Очевидно, св. отца интересовали записанные в Martyrium’e подробности; а может быть, он принимал участие даже в составлении его (со слов других). Как бы то ни было, первоначальное путешествие Иринея в 155 г. из Рима в Смирну очень вероятно.

Но несомненно, что не все время до 177 г. он провел здесь. Мученики называют его «ревнителем завета Христова», своим «сообщником», говорят о его праведной жизни (§iKaioauvr)v).[926] Само собой понятно, что для такой характеристики недостаточно одного-двух лет совместной жизни, а требуется гораздо более продолжительный срок.

О том же свидетельствует самый факт ответственного посольства в Рим по делу монтанистов и — еще более — выбор Иринея на место Пофина в епископа Лионского.[927] Очевидно, исповедники в течение целого ряда лет имели возможность узнать и образ мыслей св. отца, и его ревность к завету Христову, и ничем незапятнанную, святую жизнь. Словом, все говорит за то, что он задолго до 177 г. поселился и постоянно жил в Галлии.

Как и почему состоялось переселение Иринея с родины в Лион, никаких указаний на это в исторических данных нет. Может быть, Смирнская церковь командировала его на помощь Пофину. Может быть, сам он, поличному желанию, отправился в Галлию, о которой, в виду связей ее с Малой Азией, несомненно много слышал, живя еще в Смирне.

В177 г. мученики рекомендуют св. отца папе как пресвитера Церкви (πρεσβύτερον εκκλησίας). Пресвитерство это они называют «местом» (εΐ γάρ ήδειμεν τόπον τινι δικαιοσύνην περιποιεΐσθαι...) и отличают от образа жизни, какой вел Ириней.[928] Очевидно, под пресвитерством понималось ими не то достоинство хранителей церковного Предания, о котором мы говорили, когда речь шла по поводу обучения св. отца у Поликарпа и других мужей апостольских, а пресвитерство иерархическое, т. е. вторая степень священства. Это ясно и по тому, что вместе с Иринеем упоминается в послании галльских Церквей и действовал девяностолетний благочестивый епископ Пофин, каковой, конечно, вполне мог быть назван «пресвитером» в почетном смысле этого слова. Однако к нему такого наименования не прилагается.

Пресвитером при Пофине называют Иринея также Евсевий,[929] как мы видели, и повторяющий последнего Иероним.[930]

Когда и кем был возведен в этот сан св. отец, неизвестно. Массюет приписывает посвящение его Пофину.[931] Однако, выставляя такое предположение, он основывается всецело на свидетельствах Евсевия и Иеронима. Но состоять пресвитером при ком-либо не значит еще быть поставленным им именно в этот сан. И при данных Евсевия и Иеронима вопрос о пресвитерстве Иринея остается открытым. Может быть, действительно, Пофин поставил его; но не исключена возможность посвящения св. отца в этот сан Поликарпом Смирнским или еще каким-либо епископом на родине. Последнее, по нашему мнению, даже вероятнее. Ведь Ириней отправлялся в Галлию главным образом в'качестве миссионера и распространителя христианства среди кельтов. И, конечно, в священном сане ему удобнее было выполнять свое предназначение: он мог сразу же закрепить плоды своей проповеди крещением новообращенных, сообщением им благодати в таинстве причащения и т. п.

Что касается деятельности св. отца за этот период, то краткие и, в сущности, очень мало говорящие указания на нее можно находить лишь в приведенном нами отрывке из письма лионских мучеников. Последние констатируют, что жизнь Иринея вполне соответствовала тем обязанностям и идеалу, какие предъявлялись к пресвитеру Церкви.[932] В чем именно проявлялось это соответствие, здесь, однако, не говорится.

В творениях св. Игнатия Богоносца пресвитеры выступают в качестве совершителей таинств, помогая епископу.[933] А Поликарп Смирнский в Послании к Филиппийцам пишет: «Пресвитеры должны быть благосерды, милостивы ко всем, обращать заблуждающих, посещать всякого немощного, не пренебрегать вдов или нищего, всегда стараться о добром пред Богом и людьми {Рим. 12,17), воздерживаться от всякого гнева и лицемерия, несправедливости в суде, удаляться от всякого сребролюбия, не быть легковерными к наговорам коголибо, жестокими на суде».[934] Судя по этой выдержке, на обязанности пресвитеров во II в. лежало также отправление суда над христианами и, по-видимому, посещение их жилищ и дело благотворительности.[935]

Возможно, что эти же функции выполнял и св. Ириней в Лионе; тем более что церковное устройство в Галлии походило, вероятно, на малоазийское, откуда принесено было сюда христианство. Особенно полезным для св. отца, можно думать, было посещение домов пасомых. Здесь он знакомился с положением христиан, их настроениями; завязывались личные связи, что не безразлично, конечно, было для будущего руководителя Лионской церкви. Возможно, что эти посещения отразились, между прочим, в избрании Иринея знавшими его лионцами в епископа на место Пофина.

Мученики называют св. отца также «ревнителем завета Христова (ζηλωτήν όντα της διαθήκης Χρίστου)».[936] Что значит это выражение, трудно с определенностью решить. Может быть, оно связано с гонением на христиан в 177 г.; или же просто говорит об усиленных трудах Иринея в деле проповеди и распространения христианства. Возможно, однако, видеть здесь указание на беседы его с «заблуждающимися»[937] членами Церкви, хотя бы гностиками.

Вероятно, св. отец был помощником Пофина при выполнении последним и других многосложных обязанностей руководителя церковной жизни Лионской провинции, а может быть и всей Галлии.

2. Лионское гонение 177 г.

Начало самостоятельной деятельности Иринея, как мы уже отмечали, связано с жестоким гонением на христиан в Галлии.

Евсевий относит время последнего к 17 году царствования Марка Аврелия.[938] А это приходится на 177 г. христианской эры (Марк Аврелий царствовал с 160-161 по 180 г.). Такая датировка и была общепринятой до последнего времени.[939] Но в июльской книжке The American Journal of Theology 1912 г. появилась статья Джеймса Томпсона (James Westfall Thompson) из Чикаго под заглавием «The alleged persecution of the Christians at Lyons in 177».[940]

Автор доказываете ней, что означенное гонение не могло иметь места в Лионе в 177 г., а должно быть отнесено ко второй половине III в., скорее всего к царствованию.почти соименного Марку-Аврелию императора Аврелиана (270-275).[941]

Главные основания, какие он приводит одинаково в подтверждение как первой, отрицательной половины своего суждения, так и второй, положительной,[942] таковы:

а) Марк Аврелий не был гонителем христиан (ср.: Tertullian. Ароlogeticus. Cap. V).[943] Ь) О гонении в Галлии в 177 г. не упоминают, кроме Евсевия, ни светские и церковные писатели Востока, ни латинские авторы (за исключением Сульпиция Севера) Запада до Григория Турского.[944] с) Сославшись на исследования Ле Блана (Inscriptions chrétienne de la Gaule) и Дюшена (Fastes episcopaux de l’ancienne Gaule), Томпсон совершенно отрицает устройство и существование христианских общин и епископата в Галлии до середины III в.[945] d) Послание галльских Церквей, как оно изложено у Евсевия, предполагает такое административное и судебно-правовое устройство Галлии (взаимоотношение Лионской и Виеннской провинций, судопроизводство и т. п:), какое, по Томпсону, должно быть отнесено не ко II, а к III в.[946] е) Этого же требуют: литературная форма послания, чудесный элемент в нем, указание на культ Девы Марии[947] и даже некоторые выражения, свидетельствующие (будто бы) о furor’e passionis martyrum,[948] более характеристичном, по Томпсону, для истории гонения III в.[949]

На статью Томпсона в 1913 г. отозвались: французский ученый Поль Алляр[950] и А. Гарнак.[951] Оба дают отрицательный отзыв о его теории и защищают общепринятую датировку.

Доказательства, выдвинутые Томпсоном, действительно, не настолько основательны, чтобы убедить беспристрастного читателя.

Против первого его положения[952] свидетельствует уже прежде всего несомненный факт мученичества именно при Марке Аврелии Иустина Философа с шестью учениками; причем судьей был не менее императора гуманный философ Юний Рустик, воспитатель Аврелия.

О гонениях в царствование последнего, даже более жестоких по сравнению с прежними, говорит прямо Мелитон Сардский в апологии, поданной по поводу них самому императору.[953] Что же касается Тер-туллиана, который характеризует в «Апологетике» Аврелия как благоволившего будто бы к христианам,[954] то его свидетельству нельзя придавать особой цены, так как подобные отзывы о предшественниках были обычным приемом у апологетов для расположения царствующих императоров в пользу христиан (ср. цитированные уже места из апологии Мелитона — у Евсевия).

Второе доказательство — argumentum е silentio — имеет, вообще, в таких случаях мало значения. Молчание нескольких при свидетельстве хотя бы одного никогда не может опровергнуть истинности этого свидетельства. Разбирая же данное основание по существу, мы должны сказать, что светские писатели того времени не склонны были передавать благоприятные для христиан известия (а мученичество за идею невольно подкупает). Известно, что Аврелий Виктор и Евтропий умалчивают даже о таком выдающемся событии близкого к ним времени, как принятие христианства императором Константином. Так же поступали Фронтон и Цельс.[955] Что же касается церковных писателей, то, кроме Евсевия и Иеронима, о гонении 177 г. говорит, как признается и Томпсон,[956] еще Сульпиций Север (в начале V в.).[957] И совершенно неосновательно автор умаляет значение последнего свидетельства через утверждение мнимой и, во всяком случае, недоказанной зависимости его от Евсевия (через Руфина).[958]

Наконец, взятое во всем объеме это argumentum е silentio направляется против самого же Томпсона, точнее, против второй части его новой теории. Ведь молчание писателей не разрешается в громкое свидетельство и при его предположении, что гонение было не в 177 г., а во второй половине III в. Наоборот, для гипотезы Томпсона оно более убийственно. Церковные хронисты на Западе, по нему, появились в начале V в. (первым был Север).[959] Если же они не знают о событии, сравнительно близком к ним (275-400 гг.), если даже, как предполагает Томпсон о Севере, заимствуют сведения о нем от восточных авторов, то, значит, этого события и не было. Во всяком случае, молчание их естественнее, если мы допустим, что имеем дело с событием более отдаленным, т. е. другими словами, если будем держаться традиционной точки зрения.

Приводя третье доказательство, Томпсон, как мы уже говорили, ссылается на действительно ученые и заслуживающие большого внимания труды Jle Блана о надписях в Галлии и Дюшена о епископских каталогах. Однако делать строго определенные и категорические выводы на основании этих работ в настоящее время еще нельзя. Чтобы понять это, достаточно указать, например, на статью Гиршфельда в Sitzungsberichte d. k. Preussischen Akademie der Wissenschaft zu Berlin,[960] где автор, анализируя галльские же надписи, считает вполне возможным признать не только существование христианства в Лионе при Марке Аврелии,[961] но и распространение его отсюда в другие местности Галлии;[962] а также на возражения, какие делал А. Гарнак Дюшену по поводу епископских каталогов.[963]

Кроме того, Томпсон идет дальше своих источников. Как известно, Дюшен, например, не отрицал епископства ни Пофина, ни Иринея в Лионе. Автор же новой теории как бы совсем позабыл о них. Такая грубая историческая ошибка дала повод Гарнаку выразить даже удивление, как могла редакция американского журнала принять статью Томпсона, дискредитирующую, по мысли немецкого ученого, церковно-исторические исследования.[964]

Что касается группы оснований автора, объединенных у нас под буквой d, то мы не будем входить в их подробный разбор. Исторические свидетельства, относящиеся к данному времени, не представляют настолько полных и категорически определенных сведений об административном и особенно судебно-правовом устройстве Галлии, чтобы на основании их можно было сказать: «То-то могло иметь место во II в., а то-то только в III». В виду этой неопределенности, доказательства, выдвинутые Томпсоном, с равным правом могут быть обращены и против его теории.

Некоторые же из них совершенно неверны. Таково, например, утверждение, будто пытки и сожжение огнем были введены только со времени Септимия Севера для государственных преступников, а в отношении к христианам стали применяться с Декия.[965] Томпсон забыл о жестокостях Нерона; почему-то считает исключительным случаем («линчевание» толпой)[966] сожжение Поликарпа Смирнского (см. Martyrium Polycarpi). Против него говорит и свидетельство Минуция Феликса (Октавий. Гл. XXXVII), где указываются те же пытки и формы смерти христиан, о каких передает послание Лионской и Виеннской церквей.[967]

Иные же основания автора прямо наивны и должны быть отнесены исключительно на счет предвзятой односторонности и подозрительности его, в своем рвении доказать новую теорию и опровергнуть старую не разбирающего серьезных оснований от несерьезных. Таким, например, является ссылка его на «отсутствие имени» легата в послании галльских Церквей, о чем он рассуждает на протяжении более страницы.[968]

Этой же исключительной подозрительностью (suspicion-suspicious)[969] только оправдываются и те доказательства, какие у нас приведены под буквой е. Томпсон ссылается[970] на выражения послания: «Первомученики не скрывались и были готовы, даже со всяким рвением (μετά πάσης προθυμίας) произносили исповедание мученичества»,[971] или: страдания «тех (не отпавших) облегчала радость мученичества»[972] и др. Здесь проявляется, по Томпсону, furor passionis martyrum, как и вообще он считает лионских христиан за ярых монтанистов.[973]

Но, во-первых, как мы покажем ниже, лионские христиане и мученики ни в коем случае не могут быть названы монтанистами: они относились отрицательно к этому движению. Поэтому и в приведенных выражениях нельзя видеть обязательно furor’a passionis. Во-вторых, если бы он и был налицо, нет необходимости на этом основании относить послание и гонение к III в. Как можно видеть из отрывков сочинений Анонима и Аполлония, этот furor ничуть не менее был интенсивным во II в., чем в III.[974]

Чудесный элемент в послании также не менее характерен для II, чем для III столетия. Достаточно сослаться хотя бы на несомненно принадлежащее II в. Martyrium Polycarpi, где рассказывается о многих чудесах (см., напр., гл. XVI и XVII).[975]

Указание на культ Богоматери Томпсон видит[976] в наименовании галльскими христианами Церкви «девой-матерью» (τη παρθένωμηχρί).[977] Оставляя в стороне законность такого сближения, нельзя не признать, что, вопреки Томпсону, почитание Божией Матери началось не со времени Ефесского собора 431 г., как думает он, а гораздо раньше, прямо с первых веков существования Церкви. Это видно уже из сохранившихся от катакомбного периода (до IV в.) изображений Богоматери,[978] а также из прямых свидетельств Юлиана Отступника[979] и Амвросия Медиоланскаго (f 397 г.).[980] Если же признать данное основание за достоверное, то оно столь же неблагоприятно и для теории Томпсона. Ведь 431 г. во всяком случае относится к V, а не III веку, как нужно ему.

Все доказательства, выдвинутые им, не могут, таким образом, поколебать и опровергнуть традиционной точки зрения. Современное состояние археологических и особенно церковно-исторических данных, наоборот, не только допускает возможность, а настоятельно вынуждает держаться того общепринятого доныне взгляда, что описываемое у Евсевия в V, 1 -3 гонение на христиан имело место в Лионе, и именно в 177 г.

Собственная же теория Томпсона, ничем не вынуждаемая, есть фантастический плод чересчур подозрительно, скептически настроенного ума автора и часто опровергается теми же основаниями, какие он приводит в подтверждение ее. Гонение начала, собственно, городская чернь в Лионе.[981] Для христиан был закрыт доступ в частные дома, бани, общественные рынки; запрещено было даже показываться на улицах. Где бы они ни появлялись, на них сыпались «крики, побои, влачения, грабительство, бросание камнями, заключения и вообще все, что ожесточенный народ любит делать с врагами».[982]

Императорского легата в Лионе в это время не было. До его прибытия, однако, по требованию народа схваченных христиан без суда заключили в тюрьму. Когда явился легат, началось судебное разбирательство. Но оно велось столь сурово и с таким пристрастием, что вызвало негодующий протест одного из знатных христиан, Веттия Эпагафа, который требовал, чтобы им дали право защиты. Легат, однако, узнав, что он христианин, приказал и его бросить в тюрьму.

Эта жестокость произвела некоторое впечатление на других схваченных. В то время как большинство из них твердо стояло на своем исповедании, нашлось около десяти человек, которые под страхом наказания отпали от веры.

А тут на христиан обрушилось новое бедствие. Некоторые из слуг их, язычники, из-за страха же наказаний, по наущению солдат обвинили их в Фиестовых вечерях, эдиповских кровосмешениях и других преступлениях против нравственности. Ярость толпы и легата удвоилась. Начались разного рода мучительства с целью добиться от них самих сознания в этих преступлениях.

Особенно сильно мучили молодую рабыню Бландину и Санкта, диакона Виеннского. Первая, несмотря на физическую слабость, явила дивный пример стойкости. Все тело ее было истерзано и исколото; однако она все время мужественно твердила: «Я — христианка, у нас нет ничего худого».[983] Сами мучители, сменявшие друг друга и всячески истязавшие ее с утра до вечера, наконец, утомились, изнемогли и признали себя побежденными, потому что не знали уже, что более делать с ней.

Санкт в пытках на все вопросы мучивших о городе, где он живет, происхождении, социальном положении отвечал по-латыни: «Я христианин». Разъяренные этим мучители, не зная, что бы еще с ним сделать, разжигали медные доски и прикладывали к нежнейшим частям его тела. Тело горело, но сам он оставался непреклонен. Наконец, все оно покрылось сплошными ранами и язвами, стянулось и потеряло человеческий образ. Спустя несколько дней беззаконии™ снова стали терзать мученика и думали, что теперь, когда раны его опухли и были настолько воспалены, что всякое прикосновение к ним доставляло ему неимоверную боль, они смогут победить его упорство. Однако, вопреки их ожиданию, тело его при последующих пытках оправилось, выпрямилось, стало вполне здоровым и получило прежний вид.

Точно так же мучили и других христиан. Заключали их в самые мрачные и убийственные темницы, где они задыхались от недостатка воздуха; растягивали ноги их на деревянных колодках и т. п. Среди умерших в темнице после пыток был и девяностолетний епископ Лионский Пофин.

Наконец, мученики были осуждены на позорные казни в амфитеатре. Здесь их подвергали ударам бичей, отдавали зверям, клали на разжженные железные скамейки. К концу дня многих закололи мечами. Бландина была повешена на дереве, и на нее выпустили зверей. Но ни один из них даже не подошел к мученице. Поэтому истязатели вынуждены были снять ее с дерева и отложить казнь на другое время.

Среди мучеников в амфитеатре оказался Аттал, римлянин по происхождению. Это обстоятельство заставило легата обратиться за разъяснением к императору. Истязания на время прекратились. От императора был прислан указ: исповедникам отсечь головы, а тех, которые отрекутся, освободить. Легат снова начал с театральной пышностью допрашивать мучеников в амфитеатре. Но, вопреки его ожиданию и уговорам, никто не отрекся; даже те, которые прежде сделали это, теперь снова исповедали себя христианами. Оказавшихся римскими гражданами легат приказал обезглавить, остальных отдать зверям. Бландина, снова подвергнутая пыткам, была брошена, наконец, на рога разъяренному быку и там окончила свою жизнь.

Даже тела умерших мучеников подвергались посмеянию. Задохнувшиеся в темнице были брошены псам; части других — головы, руки, трупы, — истерзанные и обуглившиеся, выставлялись на показ и глумление черни под охраной стражи. Шесть дней оставались они непогребенными. Наконец, были сожжены, и пепел брошен в реку Рону. Таким поступком мучители хотели доказать явную несообразность веры христиан в будущее воскресение мертвых. Всего, по преданию, в это гонение пострадало и умерло 48 мучеников.[984]

Св. Ириней был в то время пресвитером при Пофине, как свидетельствует письмо лионских исповедников к Элевферу.[985] В середине гонения, вероятно, его отправили в Рим, так что значительную часть его он еще захватил в Лионе. В послании Лионской и Виеннской церквей'его имя не упоминается среди мучеников. Однако трудно предположить, чтобы гонение совершенно не коснулось его: он был выдающимся человеком. К тому же и мученики называют его своим сообщником (koivcovöv).[986] В их устах это выражение могло означать, вероятно, не только единство во взглядах, но и общение в преследованиях, по крайней мере, тех, какие были воздвигнуты на всех христиан. Как очевидец этих событий, он, может быть, и описал их впоследствии в том послании, какое известно с именем Галльской и Виеннской церквей.[987]

3. Поездка св. Иринея в Рим по поводу раскола монтанистов

Несмотря, однако, на всю тяжесть гонения, мученики, даже заключенные в темницу, не прерывали общения ни с лионскими христианами, ни с верующими из других местностей. Они писали письма и в Малую Азию, и в Рим. Евсевий рассказывает об этом следующим образом. «Так как в то время (гонений) во Фригии Монтан, Алкиви-ад и Феодот начали слыть в народе за пророков и из-за них возникло разногласие (διαφωνίας ύπαρχούσης), то братья, живущие в Галлии (ох κατά την Γαλλίαν αδελφοί), представили (в своем послании о гонении) осторожный и православнейший суд и об этих людях, изложив и различные письма скончавшихся у них мучеников (έκθέμενοι και τών παρ’ αύτοΐς τελειωθέντων μαρτύρων διαφόρους έπιστολάς), которые (письма) они (мученики) написали, будучи еще в темнице, не только братьям в Асии и Фригии, но и тогдашнему Римскому епископу Элев-феру, заботясь о мире Церквей». [988]

Как видно из этих слов, церковный историк очень определенно различает послание Галльской и Виеннской церквей к Церквам асий-ским и фригийским о гонении 177 г. от писем мучеников лионских в Малую Азии и Рим. В то время как первое было написано от имени вообще христиан, живущих в Галлии (οι κατά την Γαλλίαν αδελφοί)[989] и, судя по тому, что в нем описывается вся история гонения, — по окончании его,[990] т. е. немного спустя после 177 г. или во второй его половине, авторами последних являются мученики, временем же написания — самый разгар гонения, когда они сидели еще в темнице (έν δεσμοΐς ετι υπάρχοντες).

Однако нет оснований распространять это различие на содержание послания и писем. В последних, принимая во внимание форму речи Евсевия, излагалось, очевидно, нечто однородное с тем «судом» (κρίσιν), какой лионские христиане высказали в послании о мало-азийских монтанистах; хотя определение при έπιστολάς—(διαφόρους) допускает предположение, что, уделяя главное внимание монтаниз-му, мученики, может быть, касались и других вопросов.

Количество написанных ими из темницы писем с точностью определить невозможно. Несомненно только, что их было не менее двух (в Азию и в Рим). Принимая же во внимание Siacpopotx;, можно допустить и большее число, по крайней мере, относительно писем в Малую Азию. Может быть, между асийскими христианами и лионскими мучениками существовала даже более или менее регулярная переписка, подобно той, какая велась у исповедников, сидевших в темнице, с верующими, жившими на свободе в Лионе.[991]

Как бы то ни было, нет оснований разделять время написания этих писем и отправления их по назначению. Против этого говорят уже те обстоятельства, по которым и при которых послания были составлены. Поводом к ним и предметом содержания было монтанистическое движение в Малой Азии, — явление само по себе очень важное и выдающееся в истории Церкви. Из-за него и произошло разногласие (διαφωνίας ύπαρχόυσης) среди христиан. Мученики, очевидно, придавали всему этому большое значение: маловажными вещами в таком положении они не стали бы заниматься. А если написали письма из тюрьмы, то, несомненно, постарались тотчас же или в возможно скором времени и послать их. Таким образом, можно думать, что все письма были отправлены в разгар гонения, т. е. в том же 177 г. (может быть, в середане).

По окончании же гонения лионские христиане, изложив историю его в форме послания к Церквам асийским и фригийским, присоединили к последнему или в извлечении, или полностью[992] и эти письма мучеников, чтобы ими доказать правоту высказанного также в послании суждения их о монтанистах.[993] В таком виде, вероятно, и познакомился с письмами Евсевий.

Одно из писем, адресованное папе Элевферу, исповедники еще во время гонения поручили отнести как раз св. Иринею, послав его с этой целью в Рим.

Об этом прямо свидетельствует отрывок из послания, сохранившийся у Евсевия. Здесь мученики, как мы уже видели, говорят: «Отнести к тебе (Элевферу) это письмо мы убедили сообщника и, брата нашего Иринея».[994]

Из всего сказанного сейчас можно сделать такие выводы-в отношении к биографии св. отца.

1) Время его вторичной поездки в Рим (первая — в 154-155 п) падает на 177 г., когда мученики, посылавшие его, были еще в темнице (év 8ес|юц 8X1 máp%ovr8<;)[995] и когда, вероятно, жив был, в частности, епископ Пофин,[996] может быть, сам и давший Иринею такое поручение.

2) Главной, а может быть, и единственной целью поездки было именно отнесение письма.[997] Об этом прямо говорит приведенное нами сейчас место из него; в то время как других поводов к путешествию св. отца нигде не указывается.[998]

3) Содержание письма, несомненно, касалось волновавшего тогда всех монтанистического движения; причем Ириней был, вероятно, послан лично в качестве представителя Лионской церкви; может быть, даже с поручением дать устные разъяснения Элевферу по поводу монтанизма.

Этот интересный для нас вопрос мало разработан в современных исследованиях. Ответы на него даются, однако, разные. Некоторые западно-европейские ученые утверждают, что в 177 г. св. отец «симпатизировал» монтанистам,[999] точно так же, как и мученики «относились сочувственно» к новому движению,[1000] почему и «ходатайствовали» за руководителей его перед папой Элевфером.[1001] А Гильгенфельд говорит, что Ириней «принял монтанистов под свое покровительство» даже во время написания Contra haereses.[1002] В последнее время в согласии с ними высказался из русских А. И. Покровский. По его мнению, «из содержания первых семи глав V книги “Церковной истории” Евсевия нетрудно убедиться, что... галльские исповедники по общему своему настроению и духу стояли довольно близко к монтанистическим пророкам, хотя, конечно, и не разделяли всех их крайностей».[1003] Точно также и Галльский собор, который был созван (как думает автор) по поводу нового движения в 178 г., «высказался в тоне сочувствия к монтанизму» и, в противоположность восточному Иерапольскому (в 70-х гг.), «берет даже монтанистов под свою защиту».[1004]

Св. Ириней во всех (также и протестантских) руководствах по истории Церкви и догматов (Dogmengeschichte) рассматривается[1005] и в действительности является представителем и выразителем церковных взглядов и самосознания своего времени. Когда говорят о христианской Церкви второй половины II в., то обычно ссылаются именно на его сочинения.

Поэтому уже, a priori рассуждая, трудно предположить, чтобы он сочувствовал антицерковному по своему характеру монтанизму.

В учении св. отца весьма важное значение имеет взгляд его на Церковь. Он постоянно настаивает на необходимости принадлежать к ней, руководствоваться ее разумом при истолковании Св. Писания, держаться хранимого ею предания и веры.[1006] Вне Церкви, по его воззрению, нет ни истины, ни спасения.[1007] Все отделяющиеся от нее по тем или иным мотивам подлежат строгому суду Божию.[1008] .

«Церковь» св. отец представляет, с одной стороны, как тело Христово («corpus Christi»),[1009] а с другой — как общество людей, держащихся одной веры. Отсюда и различается у него Вселенская церковь,[1010] единая во всем мире, от Церквей поместных — Римской, Смирнской, Галльской и других.[1011] Таким образом, в отличие от монтанистов, он ясно определяет ее уже с внешней, юридической, так сказать, стороны, что проявляется также и в самом противоположении ее еретическим и раскольническим общинам.[1012]

Неразрывно с этим и учение св. отца о преемственном монархическом епископате. В противоположность монтанистам, Ириней весьма решительно защищает его и выясняет смысл его существования. У него впервые так полно выявился церковный взгляд на епископов.

Преемство их, по учению св. отца, есть наиболее верный и самый главный признак Церкви.[1013] Без епископов ее не может быть. Они явля-ются хранителями истинной веры,[1014] апостольского учения во всей его чистоте и церковного Предания.[1015] Не будь их, последнее перестало бы существовать в настоящем его виде. Тем и отличается Церковь от еретических обществ, что у них нет правильного преемства епископов.[1016]

Епископат же оказывается, по св. Иринею, носителем всех благодатных дарований (charismatum). В его время, как нам уже приходилось говорить, необычайные дары Св. Духа еще не иссякли в Церкви. И сам он энергично защищает их в Contra haereses, III, 11,9.[1017] Но уже во многих других местах этою сочинения у него говорится, что в полной мере и по праву духовными дарованиями могут обладать, собственно, лишь епископы. «Тем, которые в Церкви, должно следовать пресвитерам, которые имеют преемство от апостолов (qui successionem habent ab apostolis), которые с преемством епископата, по благоволению Отца, получили известное дарование истины (charisma veritatis)».[1018] «Итак, где находятся дарования Господни (charismata Domini posita sunt), там надлежит учиться истине у тех, которые имеют преемство церковное от апостолов, здравую и неукоризненную жизнь и неискаженное и неповрежденное учение. Ибо они сохраняют нашу веру в Единого Бога... приращают любовь к Сыну Божию... и безопасно излагают нам Писания...».[1019] Епископат, таким образом, является у св. отца в качестве органа Св. Духа. Несомненно, подобным учением свобода дарований, за которую так ратовали монтанисты, значительно суживается, делаясь принадлежностью не всех христиан, а только иерархии.

А в IV, 33, 8 Contra haereses Ириней высказывает даже такую мысль, что пророчество и другие дарования ниже превосходного дара любви, хранимого, в Церкви,[1020] чего также не могли, конечно, вместить монтанисты.

Противоположным им был и взгляд св. отца на канон священных книг. Ириней говорит, что Евангелий должно быть четыре — не больше и не меньше.[1021] Всякое дополнение к существующим книгам Св. Писания он считал уже дерзостью[1022] и грозит за подобные поступки строгим наказанием от Бога.[1023]

Все эти пункты в учении Иринея направлены в защиту и оправдание как раз того именно «устройства» Церкви, какое монтанисты считали «омирщением» и против которого так энергично ратовали.

Их взгляды на новое пророчество как новое откровение, дополняющее св. книги Нового Завета, защита ими свободы духовных дарований для простых, не посвященных людей, их протесты против монархического епископата, отделение от Церкви — все это стояло, конечно, в полной противоположности с учением и взглядами св. отца, как они выражены в Contra haereses.

Поэтому говорить о «сочувствии» новому движению в данное время с его стороны не приходится.

Монтэ, правда, видит пункт сходства между учением Иринея и монтанистами в том, что тот и другие придерживались хилиазма и ожидали близкого конца мира и пришествия антихриста.[1024] Но, как справедливо заметил уже Циглер,[1025] ожидание Иринея значительно отличалось от ожидания монтанистов. Оно не было таким интенсивным. Св. отец, как мы знаем, очень много заботился об устройстве Церквей и принимал живейшее участие во всех церковных вопросах того времени, касавшихся нередко именно внешнего строя (пасхальные споры, раскол Власта и т. п.), что, с точки зрения монтанистов, было едва ли необходимо.

Кроме того, в V, 28,3 Contra haereses он говорит: «Во сколько дней создан мир, столько тысяч лет он просуществует... А как в шесть дней совершилось творение, то очевидно, что он окончится в шеститысячный год (φανερόν, οτι ή συντέλεια αύτων τό Σ' ετος έστίν)».[1026] Таким образом, по его счету, конец мира должен был последовать еще с лишним триста лет спустя после него. А это совсем не то, что выражение Максимиллы: «μετ’ έμέ συντέλεια = после меня конец (мира)».[1027]

Что же касается склонности Иринея к хилиазму, то ею страдали многие церковные деятели того времени, например, Папий Иерапольский, Иустин Мученик и другие св. отцы, не причастные монтанизму; так что сама по себе она не может служить признаком монтанистических тенденций.

В Contra haereses есть однако места, где св. отец, по-видимому, прямо говорит о монтанистах, хотя и не называет их имени.

Таковы отделы 6 и 7 главы 30 книги IV. — «Он (духовный человек) рассудит (judicabit) и лжепророков (pseudoprophetas), которые, не получив от Бога пророческого дара и не имея страха Божия, по тщеславию или ради корысти, или чего другого, по действию злого духа (operationem mali spiritus) принимают на себя вид пророков (fingunt se prophetare), говоря ложь против Бога (6). Он рассудит и тех, которые производят расколы (τα σχίσματα), не имеющих любви к Богу и заботящихся больше о собственной выгоде, чем о единстве Церкви, по маловажным и случайным причинам (δια μικρός και τας ύψούσας αιτίας) рассекающих и разрывающих великое и славное тело Христово и, сколько от них зависит, разрушающих его; говорящих о мире и производящих брань, поистине “оцеживающих комара, а верблюда поглощающих”. Ибо они не могут достигнуть настолько исправления дела (каторбсооц), сколько велик вред, происходящий от раскола (тоО oxígjíotcx;)».[1028]

Выше данного места Ириней говорит о суде духовного человека над гностиками, евионитами и докетами.

Однако к ним приведенных слов нельзя отнести. Св. отец вполне определенно считает тех еретиками, как и выражается нередко (haeretici).[1029] Здесь же идет речь о раскольниках (охюцата). Не мог также сказать он о первых, что они «по маловажным и случайным причинам» произвели ереси, ибо их заблуждения касались основных догматов христианства. Кроме того, к ним с трудом может быть отнесено и самое наименование «лжепророки» (pseudoprophetas).

Всего естественнее понимать приведенную выдержку в приложении к монтанистам.[1030] В этом отношении весьма замечательно то, что почти все выражения, употребленные здесь Иринеем, буквально повторяются в «Церковной истории» Евсевия, когда тот дает выдержки из антимонтанистических трудов Аполлония, Анонима, Мильтиада и сам характеризует раскольников.

Так, Аноним, подобно св. отцу, называет пророков монтанистов лжепророками (уеиЗолроф^тау),'[1031] а их изречения — лжепророчествами (\)/8и5олроф11 Т81а^).[1032] Монтана же обличает «в чрезмерном желании первенства».[1033] А Аполлоний говорит о последнем, что под видом приношений он допустил лихоимство.[1034] О монтанисте Фемисоне в труде Аполлония замечается, что тот «благовидно прикрыв свое корыстолюбие (itXeove^iav), за богатый выкуп освободился от оков».[1035] Влияние злого духа на монтанистов во время пророчества констатирует также Аноним в приложении к Монтану и другим руководителям нового движения.[1036] Аполлоний в отношении к Фемисону приводит почти буквально то же выражение, какое употребляет св. отец, когда замечает, что лжепророки «произносят ложь против Бога (шепtientes adversus Deum)».[1037] Аноним говорит, что монтанисты «отвергают учение истины (avuSunTiGe^évcov тф тгу; a^Geícu; Xóycp)».[1038]

Все эти совпадения весьма разительны. Для объяснения их напрашивается вывод, что св. отец читал в подлиннике большую часть антимонтанистических сочинений, выдержки из которых приводятся у Евсевия, — ив разбираемых отделах Contra haereses лишь сгруппировал вместе и выразил в кратком виде все то, что содержалось там.

Во всяком случае, на основании этих аналогий можно думать, что приведенное место, вероятно, прямо направлено против монтанистов, их учения и практики.[1039] К ним же приложимы вполне и такие выражения св. отца, как: лжепророки хотели «исправления» (каторбохя^) дел (монтанисты ратовали за возвращение к эпохе первохристианства и исправление нравов); или, что они «оцеживали комара, а верблюда поглощали», «по маловажным и случайным причинам» отделились от Церкви; что они разделили ее на части (τέμνοντες = рассекающие) и т. п.

Но вместе с тем несомненно, что здесь высказывается отрицательный взгляд Иринея на них. Он ставит монтанистов в один ряд с гностиками, евионитами, докетами и говорит о «суде» над ними духовного человека. Утверждает, что они приносят большой вред Церкви, отторгая от нее членов и разделяя ее на части; прямо называет их раскольниками. Говорит, что их пророки не имеют истинного пророческого дара, а узурпировали его, принимают на себя лишь вид пророков. Обвиняет их в отсутствии страха перед Богом, тщеславии, корыстолюбии, хулении Господа.

Как видим, суд его строгий и вполне определенный, не оставляющей места никаким сомнениям.

По связи с предшествующими можно думать, что косвенное отношение к монтанистам имеет и следующий, 8-й отдел той же 33 главы IV книги Contra haereses. «Истинное познание есть учение апостолов и изначальное устройство Церкви во всем мире (το άρχώον της ’Εκκλησίας σύστημα κατά παντός του κόσμου) и признак (character) тела Христова, состоящий в преемстве епископов (successiones episcoporum), которым те (апостолы) передали сущую повсюду Церковь; и она во. всей полноте дошла до нас с неподдельным соблюдением Писаний, не принимая ни прибавления, ни убавления (custodione sine fictione scripturarum tractatio plenissima neque additamentum neque ablationem recipiens): здесь чтение (Писаний) без искажения и правильное, и тщательное, безопасное и чуждое богохульства истолкование Писаний и превосходный дар любви, который драгоценнее познания и славнее пророчества, и превосходнее всех других дарований (gloriosus autem, quam prophetia, omnibus autem reliquis charismatibus superminentius)».[1040]

Св. отец излагает в данном месте, собственно, положительное православное учение. Но сравнение дара любви, хранимого в Церкви, с пророчеством и другими дарованиями и выражение о Св. Писании,

что оно в Церкви соблюдается без прибавлений и убавлений,[1041] свидетельствует, что автор преследует вместе с положительной и полемическую цель. А связь приведенного отдела с предшествующими весьма естественно указывает, что к предполагаемым противникам можно причислить и монтанистов.

За то же говорит и само содержание отдела, касающееся как раз именно пунктов, которые затрагивались последними. Св. отец излагает церковное учение о преемстве епископов, утверждая, что это древний институт; о Св. Писании, которое в Церкви сохраняется, вопреки монтанистам, прибавляющим к нему «новое пророчество», без всяких прибавлений и убавлений и — в отличие от них и гностиков — толкуется и понимается правильно, без искажения смысла. Особенно же замечательны последние слова отдела. Ими Ириней, по-видимому, прямо укоряет монтанистов, которые, ратуя за пророчество и другие духовные дарования, произвели в Церкви раскол и тем нарушили единение любви, существовавшее доныне. Поучая монтанистов, св. отец говорит, что «превосходный дар любви (ргаеcipuum dilectionis munus) драгоценнее познания[1042] и славнее пророчества, и превосходнее всех других дарований».

Таким образом, здесь опять проявляется отрицательное отношение Иринея к раскольникам.

Но вместе с тем дается и новая черта для характеристики св. отца. Он не ограничивался одним обличением их, а в противовес и для исправления их раскрывал также положительное учение Церкви по поднятым ими вопросам, хотя по условиям места (Contra haereses направлено против гностиков, собственно) очень кратко. Весьма возможно, что подобной же тактики держался он и в устных беседах с ними, для каковых, конечно, могло представиться немало удобных случаев.

Сходство с разобранными отделами не только по содержанию, но и в выражениях дает основание относить к монтанистам и большую часть отдела 2 главы 26 той же книги: «Надлежит следовать пресвитерам в Церкви, тем, которые, как я показал, имеют преемство от апостолов,[1043] и вместе с преемством епископства, по благоволению Отца, получили известное дарование истины;[1044] прочих же, которые уклоняются от первоначального преемства и где бы то ни было собираются, иметь в подозрении или как еретиков и лжеучителей, или как раскольников, гордых и самоугодников,[1045] или же как лицемеров, поступающих так ради корысти и тщеславия.[1046] Все эти отпали от истины. Еретики, приносящие к алтарю Божию чуждый огонь, т. е. чуждые учения, будут сожжены небесным огнем, подобно Надаву и Авиуду. Восстающие же против истины[1047] и других возбуждающие против Церкви Божией, останутся в аду, поглощенные землей, как приверженцы Корея, Дафана и Авирона. Но рассекающие и разделяющие единство Церкви[1048] получат от Бога то же наказание, как Иеровоам».[1049]

Во всем этом отделе говорится о трех, собственно, типах отступников: а) еретиках, искажающих учение, Ь) раскольниках и с) лицемерах, разделяющих Церковь на части. Можно думать, однако, что св. отец под последними двумя понимает монтанистов, различая искренних среди них (раскольники, гордые и самоугодники) от лицемеров (третий тип). Ириней, как видим, обличает их в гордости, корыстолюбии, лицемерии, грозит судом Божиим и участи царя Иеровоама, а верующим рекомендует иметь их в подозрении, другими словами, тшдтельно остерегаться их.

Массюет,[1050] а вслед за ним Циглер[1051] и Гарвей[1052] прямую полемику против монтанистов видят и в отделе 9 главы 11 книги III Contra haereses. Здесь Ириней говорит: «Суетны и невежественны и кроме того дерзки все те, которые искажают идею Евангелия и привносят видов Евангелия больше или меньше сказанных (четырех) — одни для того, чтобы казаться, будто они нашли больше, чем истина, другие же, чтобы укорить распоряжения Божии. Ибо Маркион, отвергая целое Евангелие и даже сам отсекаясь от Евангелия, хвалится, что он имеет часть Евангелия. Другие (alii), отметая дар Духа (donum Spiritus), в последние времена по воле Отца излитый на род человеческий,, не принимают того вида, какой представляет Евангелие от Иоанна, в котором Господь обещал послать Утешителя (Paracletum); но они вместе с этим отвергают и Евангелие, и пророческий дар (propheticum repellunt Spiritum). Истинно несчастные, которые желают быть лжепророками, конечно (qui pseudoprophetae quidem esse volunt),[1053] но отвергают у Церкви дар пророчества (propheticam vero gratiam repellunt ab Ecclesia); они поступают подобно тем, которые из-за лицемерно приходящих удаляются даже от общения с братьями. Понятно, что такие люди не принимают и ап. Павла. Ибо в Послании к Коринфянам он нарочито говорил о пророческих дарованиях (de propheticus charismatibus diligenter locutus est) и знает мужчин и женщин, пророчествующих Церкви (/ Кор. 11,4-5). По всему этому они, согрешая против Духа Божия, впадают в непростительный грех».[1054]

Однако уже беглое чтение приведенного места наводит на сомнение в верности предположений Массюета, Циглера и Гарвея. Обличаемые здесь отвергают Евангелие от Иоанна и послания ап. Павла, и на том именно основании, что в них содержится учение о пророческих дарах. Отвергают и эти последние. Между тем монтанисты, наоборот, за них именно и ратовали, ссылаясь при этом как раз на Евангелие от Иоанна и послания ап. Павла.

По-видимому, указанные авторы впали в ошибку. И это действительно так. По признанию большинства современных ученых,'[1055] св. Ириней в приведенном отделе Ьпровергает и обличает не монтанистов, а, наоборот, противников их, алогов, которые, по свидетельству Епифания[1056] и Филастрия,[1057] держались рационалистических взглядов, отрицали пророческие дарования и отвергали Евангелие от Иоанна и Апокалипсис, приписывая составление последнего еретику Киринфу.

Если мы соединим в одно все, что относится к монтанистам в Contra haereses и прибавим, что говорили о принципиальных взглядах св. отца на Церковь, епископат, канон св. книг и т. п., то будем совершенно вправе сказать, что во время написания своего большого труда (около 185 г.) Ириней был противником монтанизма и, может быть, даже обличал его (хотя кратко) в своих сочинениях.[1058]

Но как относился он к этому движению в 177 г., когда ездил в Рим?

Промежуток в 7-8 лет не настолько велик, чтобы можно было предположить коренную перемену в Иринее, и особенно в его принципиальных, противоположных монтанизму, воззрениях на Церковь, епископат, канон и т. п. Естественно поэтому думать, что и в данное время св. отец относился к новому движению отрицательно. И это предположение тем более допустимо, что прямых исторических свидетельств, которые говорили бы о бзглядах его во время поездки в Рим или — что еще важнее — указывали бы на перемену в них в период между 177 и 185 гг., никаких нет.

Однако некоторые новейшие исследователи, как мы уже отмечали, определенно утверждают, что в 177 г. Ириней симпатизировал монтанизму.[1059] В доказательство своего мнения они ссылаются на косвенные, хотя и единственно оставшиеся доныне данные по этому вопросу, какие заключаются в отрывке из письма лионских мучеников к папе Элевферу и в послании галльских Церквей к Церквам асийским и фригийским. Здесь, по словам исследователей, находятся, будто бы, ясные намеки на монтанистйческие тенденции мучеников и единомышленного с ними Иринея. И замечательная вещь — в то время, как одни из подобных ученых склонны видеть следы монтанизма более в отрывке из письма к Элевферу,[1060] другие, наоборот, в послании к асийским и фригийским христианам.[1061]

Мученики отправили в Рим с письмом Иринея. Можно поэтому думать, что он был их единомышленником. На это же, по-видимому, указывает и термин, каким они определяют его в письме: «сообщник наш (κοινωνόν... ήμών)».[1062] Что же касается послания Лионской и Виеннской церквей о гонении, то, как нам приходилось уже говорить, весьма возможно, что св. отец был или автором, или, по крайней мере, редактором его.

В виду этого, если мы найдем следы монтанизма в указанных отрывках или установим, что мученики симпатизировали новому движению, то должны будем сказать то же самое и об Иринее.

Евсевий, приведя отрывки, говорит,' что в названных письмах «братья, живущие в Галлии, изложили собственный богобоязненный (точнее, осторожный) и православнейший суд и об этих людях (монтанистах = οί κατά την Γαλλίαν άδελφοι την ιδίαν κρίσιν και περί τούτων εύλαβή και όρθοδοξοτάτηνύποτάττουσιν)»[1063]

У него, несомненно, был под руками более полный текст обоих посланий.[1064] Также несомненно и то, что он был решительным антимонтанистом, считал представителей этого движения раскольниками и даже называет учение их «катафришйской ересью».[1065] В устах его выражение όρθοδοξοτάτην, взятое притом в превосходной степени, имело поэтому определенный, вполне одинаковый с общецерковным взглядом смысл.

Но отсюда, следует, что в посланиях, отрывки из которых он приводит, не заключалось никаких монтанистических тенденций; наоборот, они направлялись против монтанистов, в защиту Церкви, ее строя и практики. И этот отзыв его настолько ясен, что достаточно, собственно, одного его для определения действительных симпатий Лионской церкви и Иринея.

Но может быть, Евсевий ошибся, не поняв как следует посланий? Так действительно думают некоторые авторы.[1066]

Однако достаточно обратиться к подлинному тексту отрывка из письма галльских христиан, который только и может опровергнуть или подтвердить слова церковного историка, и сравнить заключающиеся в нем данные с тем, что мы знаем о монтанистах, чтобы убедиться в противном.

Монтанисты, как известно, обыкновенно сами стремились к мученическому венцу, лишь только открывалось гонение, и всякие средства для отклонения от себя опасности считали недозволенными. Мученики лионские не избегали венца, но и не стремились к нему сами. Это видно на примере Иринея. Он, как мы уже отмечали, часть гонения провел, вероятно, в Лионе. Однако имя его не упоминается среди пострадавших. Св. отец остался в живых, что едва ли было возможно; если бы у него была склонность к монтанизму. Очевидно, он держался на этот счет обратного мнения.

Точно также и про Веттия Эпагафа в самом послании галльских Церквей рассказывается, что он «не мог снести столь неправедно производимого над мучениками суда (во время гонения 177 г.), но вознегодовал и потребовал, чтобы ему дозволено было говорить в защиту братий».[1067]

Там же замечается, что мученики не любили, когда к ним прилагался этот почетный титул, ибо «и сами не называли себя мучениками, и нам (христианам) не позволяли называть себя этим именем; напротив, негодовали (έπέπλησσον πικρως), если кто из нас в письме или разговоре именовал их мучениками».[1068] Они — в противоположность монтанистам — сами просили себе жизни, когда видели, что некоторые из христиан поколебались в своей вере и их нужно было укрепить («ζωήν ήτήσαντο, καί εδωκεν (Θεός) αύτοΐς; ήν και συνεμερίσαντο τοΐς πλησίον, κατά πάντα νικηφόροι πρός Θεόν άπελθόντες».[1069]

Монтанисты, далее, были крайне ригористичны в своих нравственных требованиях, в особенности же по отношению к падшим во время гонений. Последние, по их мнению, совершают смертный грех, который на земле никто не может простить и который заглаживается лишь мученической смертью. Лионские исповедники, наоборот, как говорится в отрывке, «не превозносились над падшими, но чем богаты были сами (верой), то сообщали и нуждающимся, потому что имели к ним материнское милосердие и обильно проливали о них слезы перед Отцом».[1070] Для обращения падших именно они и просили себе жизни.[1071]

Монтанисты любили обличать, особенно членов Церкви, в неисполнении заповедей Христовых и, вообще, слабости нравственных начал жизни. Мученики, наоборот, «всех защищали (άπελογουντο) и никого не обвиняли, всех разрешали (ελυον) и никого не вязали, но молились даже за тех, от кого были мучимы».[1072]

Монтанисты произвели раскол в Церкви, разделили ее на партии и тем вызвали вражду и раздоры между христианами. Мученики же, «всегда любя мир и всегда предлагая мир, в мире и отошли к Отцу; не произвели ни скорби в сердце Матери (Церкви), ни нестроения и вражды между братьями, но оставили радость, мир, единодушие и любовь».[1073] Последние слова настолько выразительны, что, по-видимому, употребляя их, христиане Лионской церкви прямо имели в виду укорить монтанистов, поступавших совершенно иначе.[1074]

Монтэ,[1075] желая доказать сочувствие мучеников новому движению, ссылается на то видение, какое было в темнице Атталу.[1076]

Однако, как нам уже приходилось говорить, откровения в такой форме не были редкими и среди церковных христиан II в., что Можно видеть на примере Поликарпа Смирнского,[1077] Мелитона[1078] и из прямых свидетельств Евсевия[1079] и св. Иринея.[1080] Поэтому само по себе видение еще ничего не доказывает. Необходимо выяснить предварительно его характер: монтанистическое оно или нет. Главными признаками в этом отношении вообще являются: а) происхождение его (от Бога ли оно?) и Ь) содержание полученного откровения. В данном случае первый не может быть решающим, потому что и монтанисты всегда приписывали свои пророчества Богу. Остается содержание «видения».

А об этом в отрывке из послания Лионской и Виеннской церквей рассказывается так. «Один из мучеников, некто Алкивиад, вел жизнь самую строгую и не употреблял ничего кроме хлеба и воды», даже будучи в темнице. По этому поводу и было видение Атталу.[1081] Как видим, оно касалось вопроса о jejunia propria (особых постах), и Алкивиад держался несомненно той же практики, как и монтанисты, установившие даже особые недели, ξηροφαγίαι και ραψανοφαγίαι, в которые разрешалось только сухоедение.[1082]

Но что же было открыто Атталу? Читаем дальше. «Когда же он (Алкивиад) старался продолжать такую жизнь и в темнице, то Атталу после первого выдержанного им в амфитеатре подвига было открыто, что Алкивиад поступает нехорошо (οτι μή καλώς ποιοίη), не употребляя в пищу творений Божиих и через то подавая повод к соблазну прочим».[1083] Таким образом, Аттал от лица Божия строго осудил Алкивиада. А так как тот держался монтанистической практики, то, следовательно, осуждение распространялось и на нее.

Алкивиад, как передает далее послание, повиновался указанию Аттала и стал вкушать без разбора всякую пищу.[1084] Последнего, конечно, не могло бы быть, если бы он действительно был монтанистом. Во всяком случае, судя по всему, симпатии мучеников были на стороне Аттала.

Таким образом, ссылка Монтэ не только не доказывает справедливости его мнения, а говорит о совершенно противном.

А так как это единственное серьезное основание, какое выдвигается для доказательства «симпатии» мучеников к монтанизму (остальные авторы по большей части ссылаются на мало значащий вообще и совсем неопределенный здесь, в частности, «общий тон» отрывка),[1085] то при наличии положительных примеров, где выясняется противоположность взглядов мучеников и монтанистов, мы имеем право сказать, что отзыв Евсевия о послании галльских христиан, как «православнейшем» по содержанию, соответствует действительности. Судя по посланию, ни о каких монтанистических тенденциях исповедников не может быть и речи. Наоборот, всё говорит об их отрицательном отношении к новому движению.

Что же касается отрывка из письма мучеников , в Рим,[1086] то в нем при всем желании нельзя отыскать ни монтанистических, ни антимонтанистических тенденций.

Но в таком случае, значит, и единомышленный с мучениками Ириней также держался отрицательных взглядов на монтанизм в это время. В его отношениях к последнему не произошло, таким образом, никакой перемены в период между 177 и 185 гг.

А тогда, следовательно, ни он сам, ни посылавшие его в Рим не могли «ходатайствовать»[1087] за монтанистов перед папой или тем более выражать в письме свою «симпатию»[1088] и тождество взглядов с представителями нового движения. Их «суд» о последних был вполне православный, т. е. отрицательный.[1089]

Теперь легче будет понять и смысл темного самого по себе выражения Евсевия, что мученики писали послания во Фригию и Рим, «заботясь о мире Церквей (τής των έκκλησιων ειρήνης ενεκα πρεσβεύοντες)».[1090] Несомненно, на основании его нельзя говорить о монтанистических тенденциях авторов письма. Но в. таком случае очевидно, что оно имело отношение не к их принципиальным взглядам, а касалось практических мероприятий, какие они рекомендовали папе.[1091]

К сожалению, решить точно, в чем состояли и чего касались последние, нет данных. Можно высказать лишь более или менее вероятные предположения, хотя, разумеется, в общих чертах. А здесь представляются две возможности: мученики могли рекомендовать папе применить по отношению к малоазийским монтанистам: или а) строгие меры, или b) мягкие.

Принять первую из них нельзя, не противореча самому понятию «мира». Ибо никогда и нигде резкие меры не способствовали утешению страстей, а вызывали, наоборот, не менее же резкий отпор пострадавших. С другой стороны, при них раскольники и сектанты всегда окружаются ореолом героев, страдальцев за веру, что, конечно, еще более усиливает такие движения.

Мученики лионские, вероятно, знали это или, во всяком случае, могли предполагать. А поэтому от них едва ли можно было ждать рекомендации строгих мероприятий в отношении к монтанистам.

Но тогда остается вторая возможность: что они указывали на необходимость мягких мер или, по крайней мере, предостерегали от крутых.

Это предположение находит себе подтверждение и с другой стороны. Раскол монтанистов затронул главным образом малоазийские Церкви. А из истории хотя бы пасхальных споров[1092] мы знаем, что римские папы, один из которых был адресатом письма, относились к малоазийцам всегда подозрительно ревниво и пользовались всяким случаем, чтобы подчинить их своей власти.

Кроме того, как видно на примере Виктора, они склонны были преувеличивать значение движений, подобных настоящему, и применяли чрезвычайно резкие меры в отношении к лицам, инако с ними мыс-лящим, что нередко вызывало и сильный отпор. Мученики вместе с Иринеем, бывавшим в Риме и знакомым с папами, знали, вероятно, это не хуже других. И поэтому, «заботясь о мире Церквей» (крутые меры Римского епископа могли вызвать повсеместное сочувствие монтанистам), пишут письмо Элевферу, предостерегая его против суровой тактики в отношении к раскольникам.

Положение было, таким образом, по нашему мнению, аналогичным тому, как и в 191-192 гг., когда по поводу пасхальных споров Виктор отлучил от общения малоазийские Церкви; с той лишь разницей, что там Ириней, согласный, как и в данном случае, с римской практикой, протестовал против резких мер папы после того, как они были осуществлены, а здесь, по-видимому, он хотел предупредить события и не дать им разыграться в общецерковный раскол.

Как бы то ни было, положение было серьезным. Монтанизм сильно распространился и вербовал новых членов. Неудачные меры со стороны церковной иерархии могли еще более усилить его. Боясь этого, мученики и посылают Иринея в Рим с письмом, где сообщают папе истинный, православный взгляд на вещи и рекомендуют подходящие меры в отношении к раскольникам.

Этой серьезностью положения объясняется и то, что они пишут послание, находясь в темнице, может быть, за несколько дней до смерти. Поэтому они посылают его именно в Рим, а не другим еще Церквам (кроме асийских и фригийских, где было гнездо раскола). Поэтому же отправляют с ним Иринея, человека нужного и в Лионе, — чтобы он лично разъяснил папе дело о монтанистах и убедил его не предпринимать опасных для общего мира шагов. Эта же серьезность положения служит вместе с тем доказательством, что отнесение письма могло быть (и было) главной, если не единственной целью поездки св. отца.

Какое же действие оказало послание на папу? Исторических свидетельств об этом нет. Тертуллиан, правда, передает о каком-то Римском епископе, будто он хотел признать пророчества Монтана, Приски и Максимиллы и послал было даже грамоты с дарованием мира асийским и фригийским Церквам. Но к нему явился Праксей и, сообщив «ложные, — по словам Тертуллиана, — сведения о тех пророках и Церквах их», убедал папу отменить решение. Грамоты были возвращены, и признание харизматических дарований не состоялось.[1093]

Римский епископ здесь не назван по имени. Некоторые ученые предполагают, что это был тот же Элевфер, которому св. Ириней носил письмо мучеников.[1094] Кроме того, по сообщению Тертуллиана, асийским и фригийским Церквам в послании папы даровалось общение «мира» (расеш), о котором заботились и лионские исповедники. Всем этим дается, по-видимому, указание на связь событий, описанных Тертуллианом, с поездкой Иринея в Рим. Может быть, под влиянием именно св. отца папа хотел так милостиво отнестись к монтанистам?[1095]

Однако нужно прежде всего отметить, что Тертуллиану в данном случае нельзя вполне доверять. Сочинение «Против Праксея» написано было им уже в монтанистический период, и полемика с противником ведется здесь в столь резком тоне,[1096] что говорить о беспристрастии автора не приходится.[1097] А в таком случае едва ли можно признать и точность в передаче им фактов.

Да и само сообщение его вызывает сомнения. Тертуллиан приписывает монтанистические тенденции не только, по-видимому, папе, но и Церквам асийским и фригийским.[1098] Между тем известно, что именно фригийские епископы составили (вероятно) первый и самый большой собор против монтанистов (Иерапольский, около 172— 173 г.). Осуждено было это движение и на других малоазийских соборах.[1099] Поэтому отождествлять асийские и фригийские Церкви с монтанистами ни в коем случае нельзя.

Может быть, впрочем, грамоты предполагались к отсылке в то время, когда соборных постановлений против раскола еще не было? Но если так, то едва ли можно под папой (у Тертуллиана) иметь в виду Элевфера (174-189), так как антимонтанистические соборы имели место уже в самом начале 70-х гг. II столетия.[1100] Тем более нельзя ставить послание Римского епископа в связь с поездкой Иринея в Рим в 177-178 г.

Некоторые жеученые допускают возможность отнести сообщение Тертуллиана к папе Виктору.[1101]

В виду такой неопределенности мы не считаем себя вправе делать на основании его какие-либо выводы. Что касается/в частности, Иринея, то, думается, после представленного нами выше анализа его отношений к монтанизму нельзя говорить, что он мог внушить папе мысль о признании пророчеств Монтана, Приски и Максимиллы.

Если же допустить существование связи между поездкой св. отца в Рим и событием, описываемым у Тертуллиана, то это возможно исключительно в таком смысле. Может быть, под влиянием Иринея и писем лионских мучеников Римский епископ хотел отослать (или отослал) в Малую Азию «мирные» грамоты, в которых, вероятно, рекомендовал тамошним Церквам мягко отнестись к последователям нового движения и не усиливать последнее употреблением резких мер!.

Во всяком случае, из истории неизвестно, чтобы со стороны самих пап применялись к монтанистам или малоазийским Церквам по поводу этого раскола какие-либо репрессии вроде того, что сделал

Виктор во время пасхальных споров 90-х гг. И, может быть, это находится в некоторой зависимости от письма мучеников и поездки Иринея в Рим в 177 г.

4. Посвящение св. Иринея в сан епископа

Евсевий в «Церковной истории» так пишет о начале епископства св. Иринея: «Когда вместе с галльскими мучениками скончался и Пофин на девяностом году жизни, тогда епископство над Лионской церковью, управлявшейся Пофином, принял Ириней (Ποθεινού δη έφ’ όλοις της ζωής ετεσιν ένενήκοντα συν τοΐς έπι Γαλλίας μαρτυρήσασιν τε-λειωθέντος, Ειρηναίος τής κατά Λούγδουνον ής ό Ποθανός ήγεΐτο παροικίας τήν έπισκοπήν διαδέχεται)».[1102]

Отсюда ясно, что Ириней был поставлен в епископа вместо Пофина по смерти последнего, почти непосредственно. Но так как Пофин умер одновременно (guv) со всеми мучениками, а с их смертью — судя по посланию Лионской и Виеннской церквей — гонение прекратилось, то мы имеем право думать, что посвящение св. отца в епископа состоялось немного спустя после гонения.

Несколько труднее ответить на вопрос, где и кем было оно совершено.[1103]

Массюет,[1104] а за ним и Гарвей,[1105] и Бивн[1106] решают его в том смысле, что Ириней был посвящен в Риме папой Элевфером, с каковой целью и предпринимал поездку туда в 177 г. Рассуждения Массюета таковы. Девяностолетний Пофин был стар, да к тому же свдел в тюрьме, так что Лиону предстояло скоро остаться без епископа. А последний в такое тяжелое время был особенно нужен. Между тем посвятить его на месте не имелось возможности, так как других епископов в Галлии не было. В виду всего этого мученики вместе с самим Пофином еще при жизни последнего и отправили Иринея к Элевферу, чтобы тот поставил его в преемники Пофина. В пользу такого предположения говорит и самая рекомендация, какую дают они св. отцу в письме к папе.[1107]

Но рекомендовать человека еще не значит выставлять его кандидатом на епископскую кафедру. Ап. Павел нередко рекомендует в посланиях своих учеников. Но это не значит, что он посылал, например, Фиву-диакониссу к римлянам (16,1) или Онисима к Филимону (10-20) с целью посвящения.

Кроме того, Евсевий, как видно из его рассказа, приводит характеристику Иринея между прочим, поступая здесь, собственно* как историк, для которого св. отец интересен был в качестве главного действующего лица. И нет никаких данных думать, что она была главным предметом или — еще более — ею преимущественно исчерпывалось содержание письма мучеников. Последнее, как мы уже доказывали, касалось, может быть, исключительно раскола монтанистов и в связи с этим — «мира Церквей».

Во всяком случае (что справедливо отметил уже Гарвей),[1108] в приведенном у Евсевия отрывке ничего не говорится о такой цели поездки, какую указывает Массюет, а без этого мнение последнего оказывается, может быть, и правдоподобной гипотезой, но все-таки висит в воздухе, не имея под собой никаких фактических оснований, и не может претендовать на всеобщее признание.

Затем, странным и невозможным кажется, как еще при жизни епископа посвящается ему преемник. Практика древней Церкви таких примеров не знала.[1109]

Некоторую видимость основательности имеет за собой лишь то соображение Массюета, что в Галлии не было епископов, какие могли бы посвятить Иринея. Поэтому-то мученики и отправили его в Рим.[1110]

Но, во-первых, как мы показали в III главе, нельзя говорить с такой уверенностью об отсутствии епископов в Галлии в последней четверти II в.

Во-вторых, если бы так и обстояло дело, все-таки не понятно, почему Массюету понадобилось послать Иринея за посвящением именно в Рим. Ведь, как мы знаем, духовной матерью Галлии была Малая Азия. С Римом же у нее не было тесного общения. Всего естественнее поэтому было бы св. отцу ехать за посвящением в Смирну, а не другой какой-либо город.

Гарвей, отрицательно относясь к гипотезе Массюета, выдвигает взамен ее свою новую, являющуюся коррективом к той.

По его мнению, мученики, отправляя Иринея в Рим, сначала не имели в виду его посвящения. Но по отъезде св. отца умер Пофин. Тогда-то они и решили использовать поездку Иринея в указанных целях. Был отправлен второй посол, который известил св. отца, что он избран епископом Лионским и ему нужно получить посвящение в эту степень от папы римского.[1111]

Теория эта, пожалуй, остроумнее массюетовской. Однако, вводя новое лицо (второй посол) и новые события (поездка последнего вдогонку за Иринеем и сообщение ему решения мучеников), нигде еще не упоминаемые, Гарвей оказывается в положении ничуть не лучшем, так как фактических оснований у него еще меньше, чем у Массюета.

А по существу против него могут быть сделаны те же возражения, какие предъявляются последнему (особенно по вопросу о епископах в Галлии вообще).

По всей вероятности, дело обстояло так. Возвратившись из поездки в Рим (св. отец ездил туда в сане пресвитера),[1112] Ириней еще в 177 или, скорее, в 178 г. был посвящен в Лионе галльскими же епископами, при участии, может быть, приехавших по этому случаю епископов и из других стран.

5. Борьба с гностиками

Ко времени епископства Иринея относится и наиболее интенсивный период борьбы его с гностиками.[1113] Св. отец знаком был с их учением еще через Поликарпа, может быть. В Риме (первая поездка) ему приходилось, вероятно, и лично сталкиваться с еретиками. А во второй половине II столетия гностики появились уже в области Роны, т. е. в пределах Лионской провинции.[1114] Ириней должен был выступить против них: к этому обязывало его и положение, и знакомство с ересью, и ревность к завету Христову.

Он, действительно, оказался активным борцом с гностицизмом, написав в опровержение его пять книг «Против ересей», где основательно изложил и разобрал наиболее распространенные в Галлии системы Птолемея и Марка. Против гностиков направлены и некоторые главы другого сочинения св. отца: «Доказательство апостольской проповеди» (Гл. 98—100).[1115]

Но несомненно, что борьба не ограничивалась одним изданием литературных трудов. Св. отец говорит, что в пяти книгах «Против ересей» он давал и своему другу, и себе самому лишь пособие к противоборству со всеми еретиками.[1116] Очевидно, полемика велась также и устно. На это Ириней и прямо указывает, замечая, что ему приходилось лично беседовать с гностиками.[1117] .

В открытом (в ноябре 1911 г.) епископом Карапетом Тер-Мкртчяном сочинении (на армянском языке) «Печать веры»[1118] есть два фраг-мента из творений Иринея (в издании Иордана №№ 10 и 11). Один из них помечен: «Из слова против Саторнила», другой: «Из слова против Колорваса».[1119] Ни Евсевий, ни кто-либо другой еще из древних писателей не знают, однако, о сочинениях Иринея, направленных специально в опровержение указанных гностиков. С другой стороны, содержание фрагментов нельзя отнести всецело и на счет Contra haereses.[1120] Можно думать, что они заимствованы из «Сборника проповедей»[1121] Иринея (Bif&iov ôiaXéÇscùv Siaxpópcov— у Евсевия);[1122] Очевидно, св. отец выступал против еретиков и с церковной кафедры.

Характер и содержание фрагментов очень напоминают большой антигностический труд Иринея: изложение и обличение еретических воззрений идет здесь параллельно с передачей и защитой православного учейия. В начале первого фрагмента замечается, что Маркион и николаиты разделяют Господа надвое и по-своему объясняют Его личность, а Кердон (?) говорит, что возвещенный Законом и пророками Бог не есть Отец Иисуса Христа. Характеризуется также отношение гностиков к Св. Писанию. В противоположность им, св. отец излагает православное учение: о Св. Писании, о Боге Самом в Себе, Лицах Св. Троицы; о человеке, его составе и падении; о Христе, пришедшем для восстановления человека в первобытное нормальное состояние, и плодах Его искупительного подвига.[1123]

Во втором фрагменте опровергается сначала мысль еретиков о страхе Христа; а далее разбираются докетические воззрения их на образ воплощения Спасителя и Его страдания. В результате Ириней вполне уверенно говорит, что, согласно свидетельству всех апостолов, Христос есть Сын Божий, Слово, соделавшееся человеком от блаженной Девы. В Нем не два лица, как говорят гностики, а одно.[1124]

Судя по этому, , можно думать, что методы устной борьбы с гностиками были у св. отца одинаковы с теми, какие употреблял он в письменном изложении и какие рекомендовал применять своему другу. Прежде всего, св. отец изучал гностические системы путем личных бесед, чтения сочинений и наблюдений над еретиками.[1125] Затем излагал их учение вместе с разбором перед православными и обличал самих гностиков.

В обращении с последними у него замечалась разница в отношении к строгим, последовательным из них и колеблющимся. Своему другу он рекомендует такой образ действий: «Более умеренных и разумных между ними (еретиками) ты отклонишь и пристыдишь, чтобы они не богохульствовали против своего Создателя, Творца и Питателя, и Господа; а более диких, ужасных и неразумных ты держи от себя подальше, чтобы тебе не терпеть более болтовни их».[1126] Такие же меры, очевидно, применял и сам он. Умеренных убеждал, «диких» отдалял от себя, т. е. отсекал от церковного общения.

Но в основе всех его отношений лежала любовь к еретикам, как людям заблуждающимся. Он, как сам свидетельствует, постоянно молился об их обращении и готов был с любовью принять каждого кающегося из них. «Мы молимся, — говорит он, — чтобы они не. оставались в той яме, какую сами выкопали, но отделились от такой Матери и вышли из Глубины (гностиков), удалились из пустоты и оставили тьму и чтобы они законно родились, обратившись к Церкви Божией, и чтобы Христос образовался в них, и чтобы они познали Творца и Создателя сей вселенной, единого истинного Бога и Господа всего. Мы молимся об этом для них, любя их гораздо лучше, чем сами они думают любить себя. Ибо наша любовь, как истинная, спасительна для них, если только они примут ее. Ибо она подобна сильному врачевству, отнимая негодную и лишнюю плоть раны: ибо уничтожает их гордость и надмение. Посему нам не скучно пытаться всею силою протянуть им руку».[1127]

В католическом Libellus synodicus передается известие о соборе, бывшем в Лионе под председательством Иринея по вопросу о гностицизме.[1128] Однако сборник этот появился и был составлен не раньше конца IX в.;[1129] да и по характеру сообщений не может претендовать на всеобщее признание.[1130] Подтверждений настоящей заметке в других, более современных св. отцу исторических документах не имеется. Поэтому едва ли можно признать ее за соответствующую действительности.[1131]

6. Участие св. Иринея в пасхальных спорах

Первые известия по поводу пасхального вопроса относятся, как мы уже говорили,[1132] к 154-155 г.[1133] Поднят он был Поликарпом, епи-скопом Смирнским, и Аникитом, папой Римским, при посещении Рима Поликарпом. Св. Ириней, единственный свидетель, от которого мы только и знаем об этом событии, говорит о нем так.

Разногласят не только об этом дне (Пасхи), но и самом образе поста; ибо одни думают, что должно поститься один день, другие — два, иные — больше; некоторые же мерой своего дня почитают сорок дневных и ночных часов.[1134] Такое отличие соблюдающих (sjuTipoovTcov) произошло не в наше время, но гораздо прежде, у наших предков, которые, вероятно, не соблюдали в этом большой точности и простой, частный свой обычай (συνήθεια) передавали потомству. Тем не менее, однако же, все они сохраняли мир, и мы живем между собой в мире, и разногласием относительно поста утверждается единство веры (και ή διαφωνία τής νηστείας την ομόνοιαν τής πίστεως συνίστησιν). Пресвитеры, до Сотира управлявшие той Церковью, которой ты (Виктор) теперь управляешь, а именно: Аникит, Пий, Гигин, Телесфор и Ксист ни сами не соблюдали этого обычая, ни своим не позволяли (соблюдать его). И несмотря на это несоблюдение, они тем не менее сохраняли мир с приходившими к ним из тех Церквей, в которых (тот обычай) был соблюдаем, хотя соблюдение его для несоблюдавших весьма резко бросалось в глаза; и за этот обычай никто никогда не был отвергаем. Напротив, те самые несоблюдавшие его прежде тебя пресвитеры из других парикий соблюдавшим его посылали Евхаристию. Когда блаженный Поликарп при Аниките приходил в Рим, то оба они и относительно других предметов не много спорили между собой, но тотчас согласились; а об этом вопросе (о Пасхе) и спорить не хотели, потому что ни Аникит не мог убедить Поликарпа не соблюдать (μή τηρειν) того, что он соблюдал всегда, живя с Иоанном, учеником Господа нашего, и обращаясь с другими апостолами, ни Поликарп не убедил Аникита соблюдать (τηρειν); ибо Аникит говорил, что он обязан сохранять (κατέχεΐν) обычаи предшествовавших ему пресвитеров. При всем том они, однако же, находились во взаимном общении (έκοινώνησαν έαυτοΐς); так что Аникит, по уважению (κατ’ εντροπήν) к Поликарпу, позволил ему совершать в (своей) Церкви Евхаристию, и оба они расстались в мире; равно как в мире со всей Церковью находились и соблюдавшие этот обычай, и не соблюдавшие».[1135]

Повод и обстоятельства, при которых написано было Иринеем письмо к Виктору, откуда мы привели сейчас выдержку, контекст речи и тот факт, что Поликрат Ефесский видел в Поликарпе защитника малоазийской практики,[1136] с несомненностью говорят, что Ириней имел в виду здесь тот же пасхальный спор, который продолжался и в 90-х гг. II столетия.

При определении предмета разногласия между Поликарпом и Аникитом св. отец употребляет слова Ttpsiv и jjf| Ttpeiv, которые, однако, отличает от обычного катеру = сохранять. Очевидно, это xipeiv — «соблюдать», с такой настойчивостью повторяемое, берется у него как terminus technicus, известный его современникам. Дополнения при нем в данном месте, однако, нет. Это заставляет нас обратиться к другим документам. И мы находим то же слово в письме Поликрата. Там при нем стоит xrjv fpspav xfjq теооарвакагйекатг^ гои пасха.[1137] Отсюда ясно, что вопрос прежде всего касался именно дая празднования Пасхи: малоазийцы «соблюдали»[1138]14 нисана, время, установленное Законом для еврейской пасхи; римляне же «не соблюдали» этого предписания.

Вместе с тем Ириней констатирует, что не только во время написания письма к Виктору (90-е гг.), но и гораздо раньше, при папе Аниките, а, следовательно, и при Поликарпе существовало различие в продолжительности пасхального поста. Это свидетельство, поставленное в связи с вопросом о дне Пасхи, дает основание думать, что в рассуждениях Поликарпа с Аникитом они касались и данного пункта.

Таким образом, очевидно, уже в 154-155 г. пасхальный вопрос заключал в себе те же главные моменты, что и в спорах 90-х гг. Что касается продолжительности поста в Малоазийской и Римской церквах, то отрывок Иринея не представляет данных к точному определению той или другой практики. Как мы уже говорили, можно под лицами, постящимися один день, понимать малоазийцев; римские же христиане, очевидно, дольше постились.[1139] Однако это только возможное предположение.

Разногласия среди Церквей на этот раз не произошло. Поликарп и Аникит только рассуждали по вопросу о Пасхе и даже прямо не спорили, находя это бесполезным. Расстались они в мире, взаимном общении и уважении друг к другу. Аникит позволил даже Поликарпу совершить Евхаристию в его Церкви. Очевидно, оба отца смотрели на пасхальный вопрос как исключительно ритуальный, и не думали, что через различие воззрений по нему нарушается единство веры. Они понимали, что пасхальное празднество — это внешнее, культ, а не вечное, внутреннее Церкви, не догма.

Св. Ириней, как мы уже доказывали выше, сопровождал Поликарпа в Рим в 154-155 г. Весьма возможно, что он был не только очевидцем, но, может быть, даже и участником в обсуждении пасхального вопроса. Как очевидец же, он, вероятно, и описал его в своем письме к Виктору. Во всяком случае, это посещение Рима не прошло бесследно для его последующих взглядов и деятельности по поводу пасхального вопроса.

На примере, а может быть, и из рассуждений Поликарпа и Аникита он усвоил себе тот правильный взгляд на этот вопрос (как на обряд), какой развивал в 90-х гг. Тут именно он понял, что различие в постах и дне празднования Пасхи не только не уничтожает, а «утверждает единство веры». Здесь ему воочию представлено было различие догмата от обряда, вечного в религии от временного; указано было, что первого надо держаться твердо, во втором же можно давать свободу отдельным общинам. Он понял, что в целях лучшего действования в мире должно быть единство в вере, взаимообщение между христианами, мир церковный и любовь к братьям. Словом, здесь зерно всего того, что он сделал и высказал в 90-х гг.

Исторически неизвестно, на какой стороне стоял сам он в 154-155 г. Но более вероятным нужно считать предположение, что любимый ученик Поликарпа, взятый им с собой, может быть, в качестве помощника, воспитанный в Малой Азии и до тех пор живший там, он держался и господствовавшей там практики, т. е. праздновал Пасху с иудеями.

В 90-х гг. мы видим в нем защитника римской практики. Очевидно, он изменил свой обычай, может быть, приняв тот, какой до него уже существовал в Галлии. И в этом опять нельзя не видеть влияния посещения им Рима в 154-155 г. Тут именно он усвоил те взгляды, которые давали ему возможность без укоров совести переменить практику отцов.

Но эта же перемена отчасти могла содействовать и тому, что он выступил в 90-х гг. не ярким ревнителем какой-либо одной практики, а посредником между Римом и Малой Азией. Ибо он знал на себе, что христиане последней никакой ереси не исповедуют. Восставать против них, кроме того, для него значило — восставать против своего прошлого, против себя. В Риме же он убедился, что и тамошняя практика также вполне христианская и, может быть, даже лучшая, чем малоазийская. Поэтому св. отецтак решительно и присоединился к ней в 90-х гг., не опасаясь впасть в ошибку.

Здесь же, может быть, как центре вселенной, куда стекались люди из разных местностей, он узнал, что разница в пасхальном вопросе существует не только между Малоазийскими и Римской церквами, но и в других. А это тоже было не бесполезно для его будущей деятельности.

В 60-х гг. II столетия[1140] пасхальный вопрос снова подвергся обсуждению.

На этот раз разгорелись уже страстные споры («великий спор — £птг|<ж; лоШ|», по выражению Мелитона)[1141] в самой Малой Азии, а именно в Лаодикии.[1142] Спорили с одной стороны Мелитон Сардский, а с другой — Аполлинарий, епископ Иерапольский.[1143] По тому же вопросу, став на сторону Аполлинария, высказались впоследствии Климент Александрийский и Ипполит Римский.

Судя по оставшимся от сочинений этих отцов фрагментам в «Пасхальной хронике»,[1144] в данное время вопрос касался, собственно, того, когда Христос совершил Тайную вечерю и в какой день пострадал. Как мы уже видели, малоазийцы, празднуя Пасху 14 нисана, ссылались на пример Спасителя, Который, по ним, совершил законную пасху именно в этот день. «Поэтому и нам нужно делать таким же образом», — заключали они (у Ипполита).[1145] В доказательство правоты своего счета они ссылались на Евангелие от Матфея (Аполлинарий).[1146] — Противники же их, наоборот, основываясь главным образом на Евангелии от Иоанна (Климент),[1147] утверждали, что Христос 14-го не совершал законной пасхи, но 13-го показал ученикам образ совершения Евхаристии, а 14-го пострадал, Сам будучи таинственной Пасхой и Агнцем, вземлющим грехи мира (Климент, Аполлинарий, Ипполит).[1148]

По-видимому, спор и ограничивался только этим толкованием Евангелий и установлением точной даты пасхальной вечери и смерти Христа. Чем он окончился, решить трудно. Но, принимая во внимание, что и в 90-х гг. Поликрат в доказательство своей практики ссылается на Евангелие (κατά τό Εύαγγέλιον — вероятно, от Матфея), можно думать, что каждая партия осталась при своем.[1149]

Участвовал ли Ириней в этом споре, неизвестно. Но в Contra haereses есть два места, имеющие прямое отношение к дебатировавшемуся тогда вопросу. Первое находится во II книге, гл. 22, 3. Здесь св. отец доказывает, что Христос, по Евангелиям, три года подряд посещал Иерусалим в праздник Пасхи, т. е. провел здесь три' Пасхи. В третью Пасху — как рассказывает Ириней, излагая Евангелие, — Господь, воскресив Лазаря, отправился в город Ефраим «и отсюда, как написано, за шесть дней до праздника Пасхи пришел в Вифанию (Ин. 11, 54; 12, 1), и из Вифании пришед в Иерусалим, вкусил пасху и в следующий день пострадал (et de Bethania ascendens in Hierosolymam, et manducans pascha, et sequienti die passus)».[1150]

Второе место находится в IV, 10,1 и читается так: «Невозможно перечислить случаи, в которых Моисей изображает Сына Божия (a Moyse ostenditur Filius Dei). Он знал и день страдания Его (diem passionis) и образно предсказал Его под именем Пасхи (sed figuratim praenuntiavit eum, pascha nominans); и в этот самый праздник (in eadem ipsa), за столько времени предсказанный Моисеем, Господь пострадал, совершая пасху (passus est Dominus, adimplens pascha). И не только день указал (Моисей),.но и место, и предел времени, и значение заката солнечного, говоря: “Не можешь закапать агнца пасхального ни в каком другом из твоих городов, которые дает тебе Господь Бог, кроме места, которого Господь Бог твой изберет для призывания имени Своего; ты должен закалать агнца вечером на закате солнца” {Быт. 49,10-12)».[1151]

Выражение последнего отдела, что Христос пострадал «в этот самый праздник» (in eadem ipsa), а также ссылка и цитата из книги Бытия с несомненностью говорят, что св. отец под днем страданий и смерти Христа понимает 14 нисана, когда именно вечером, при заходе солнца евреи закалали пасхального агнца.

В этом случае, Ириней является противником Мелитона и его единомышленников и присоединяется к точке зрения Аполлинария, Климента и Ипполита. В основе его счисления здесь, как и у тех, несомненно, лежало прежде всего Евангелие от Иоанна, с точки зрения которого он и рассматривал все события последних дней жизни Господа, ибо только там прямо утверждается, что страдания Христа совершились в день еврейской пасхи (Ин. 18,28).

В согласии же с Аполлинарием и другими, Ириней определяет и причину такого совпадения дня страданий Господа и пасхи законной. Агнец пасхальный, по нему, был типом, прообразом Христа, закаланного за грехи мира. Господь же — антитип, исполнение этого пророческого прообраза. Поэтому и говорит св. отец, что Моисей «образно (figuratim) предсказал Его (Христа) под именем Пасхи» и, исполняя это предречение, «Господь пострадал, исполняя пасху (passus est Dominus, adimplens pascha)». Христос пострадал, таким образом, 14 нисана именно потому, что Он Сам стал «Жертвой живой, Агнцем Божиим, вземлющим грехи мира», взамен законного пасхального агнца.

Этот день страданий Господа, 14-е нисана, однако, судя по первому отрывку, был, по Иринею, «следующим днем» (sequienti die passus) в отношении к тому, когда Христос совершил пасхальную вечерю. Таким образом, в согласии с Аполлинарием и другими, св. отец относил время последней, в противоположность малоазийцам, не на 14, а на 13 нисана, канун еврейской пасхи.

Но в отличие от Ипполита, полагавшего, что Христос совсем не вкушал законной пасхи,[1152] Ириней, по-видимому, утверждает, что Спаситель вкусил 13-го нисана именно законную еврейскую пасху, а не только'совершил Евхаристию. Это видно уже из того, что слово «пасха», стоит у него без всяких дополняющих и поясняющих определений. Значит, он понимал его в обычном значении.[1153]А так как Евангелие от Иоанна не знает о законной пасхе, то, очевидно, св. отец, принимая ее, имел главным образом в виду повествование синоптиков, особенно Матфея (26,17-30), т. е., другими словами, примыкал в этом отношении к аргументации и взглядам малоазийцев, утверждавших, что Христос совершил законную пасху, и на подражании именно этому действию Его основывавших свою практику.

Существенное же отличие Иринея от них, при этом согласии в частном пункте, — делавшее его в общем противником малоазийцев, — состояло в том, что совершение законной пасхи Христом, по нему, приходилось не на 14, а на 13 только нисана.

Таким образом, св. отец, признавая с Матфеем совершение Господом законной еврейской пасхи и вместе с тем утверждая с Иоанном, что Он пострадал 14 нисана, показал опыт совмещения и согласования повествований этих двух евангелистов, часто казавшийся невозможным в эпоху споров 60-х гг.

Очевидно, Ириней полагал, что Христос совершил законную еврейскую пасху не в положенное для того время, а днем раньше.[1154]

Рассуждения св. отца в IV, 10,1 Contra haereses, вполне согласные по мысли с фрагментами Аполлинария, Климента и Ипполита, свидетельствуют, что он, вероятно, хорошо знаком был с литературой по пасхальному вопросу в 60-х гг. Высказываясь за римскую практику, Ириней однако не обнаруживает рабской последовательности названным отцам. Он не относится так резко и к малоазийской точке зрения, как это замечается у них, когда они (Ипполит) не хотят, вопреки малоазийцам, допустить даже мысли о совершении Христом законной пасхи.

Принимая ее, он становится, таким образом, в срединном положении между обеими партиями, хотя, разумеется, окончательные выводы его не на стороне малоазийцев.

Но вместе с тем ясно, что его точка зрения могла быть более убийственной по отношению к последним. Ибо при ней у них отнимался сильный аргумент, что их противники стоят якобы не на евангельской почве, во всяком случае — противоречат Евангелию от Матфея, ибо последнее ясно говорит о законной пасхе, каковую защитники римской практики отрицали; они же — малоазийцы — наоборот, вполне согласны с Евангелием (ката то EüayyéXiov — у Поликрата).[1155] При иринеевской точке зрения им нельзя уже было говорить о себе: «Следует повиноваться Богу больше, нежели людям»,[1156] — ибо евангельские повествования были не вполне на их стороне.

Из сказанного ясно, что если мы признаем за факт, что в 154-155 г. св. Ириней держался малоазийской практики, то относительно 185 и последующих годов (время написания Contra haereses) должны будем констатировать перемену в его взглядах. Он решительно и несомненно держится уже римского обычая.

Все рассуждения по этому поводу дают однако понять, что такая перемена произошла не потому только, что он переселился из Малой Азии, а вполне сознательно. Приводя основания в пользу своих воззрений, отличающиеся кроме того от его единомышленников, он свидетельствует, что его взгляды являются плодом самостоятельного мышления; что он только тогда изменил старому обычаю, когда убедился, что римская практика и точка зрения более согласны с Евангелием и вообще более правильны, чем малоазийская. Может быть, впрочем, здесь обнаружились уже и плоды посещения им Рима, где он познакомился с тамошним обычаем и мог сравнить его с другими.,

Особенной силы пасхальные споры достигли однако в 190-192 гг.[1157] В настоящий раз пасхальный вопрос затронул почти все главные Церкви.

В. В. Болотов указывает в качестве повода к возникновению их на то обстоятельство, что в 189 г. особенно велика была разница при определении дня празднования Пасхи в различных странах. Именно, по его вычислению, в Александрии ее праздновали 20 апреля, в Риме 30 марта, а в Малой Азии — в ночь с 19 на 20 марта.[1158] Такая-разница могла быть обнаружена через пасхальные послания, обычные в то время между Церквами; а может быть, через уведомительное письмо о своем поставлении нового епископа Александрии Димитрия.[1159]

Но весьма вероятно также, что в Риме имели и особый повод к возбуждению этих споров. Очень может быть, что в это именно время туда пришел Власт,[1160] державшийся малоазийской практики. Возможно, что он и в Риме ратовал за нее; может быть, даже совершил Пасху не 30 марта, как все местные христиане, а в ночь с 19 на 20. Может быть, у него нашлись и сообщники. Получилось положение, довольно соблазнительное для неверующих: все—христиане, а глав-ный праздник справляют в разное время. Возможно даже, что в то время как 19-20 марта Власт и его сторонники радостно совершали торжественный праздник, римские христиане держали еще пост. Это и могло побудить Виктора к окончательному решению пасхального вопроса и устранению разницы.[1161]

Немалую роль при этом сыграла, вероятно, и папистическая тенденция Виктора, желавшего подчинить своей власти Церкви Малой Азии (а может быть и другие). О ней говорят уже такие факты, что он, как мы увидим ниже, «требует» от епископов созвания соборов, угрожает Поликрату; без ведома других отлучает от общения неподчиненные ему асийские Церкви и т. п. Кроме того, епископы «порицают» Виктора, хотя были согласны с ним в пасхальном вопросе. Очевидно, и они видели в его действиях нечто выдающееся из ряда обыкновенного.[1162]

Папа разослал угрожающие[1163] письма всем Церквам, требуя от них созыва соборов[1164] и присоединения к римской практике: праздновать Пасху в воскресный день и тогда же кончать пост.[1165] По поводу этих писем, действительно, во многих Церквах были созваны соборы. Большинство их (палестинских Церквей, Римской, Понтийской, Осроинской) сошлись на римской практике,[1166] признав ее за более правильную, что и выразили в своих посланиях. К ним присоединился и собор епископов галльских епархий под председательством Иринея[1167] (они также высказали согласие с римской практикой).[1168]

Только представители малоазийских Церквей не приняли ее. Съехавшись на собор в Ефесе,[1169] они постановили праздновать Пасху и кончать пост по-прежнему 14 нисана, а ответ на письмо Виктора поручили составить председателю собора[1170] Поликрату, епископу Ефесскому.[1171] Последний написал и отправил папе ответное письмо, где, ссылаясь на апостолов Филиппа и Иоанна, св. Поликарпа Смирнского, Сагариса, Мелитона и др. лиц, защищает малоазийскую практику.[1172]

В ответ на это послание Виктор объявил братий малоазийских Церквей «совершенно лишенными общения» и «хотел было отсечь от единения епархии всей Асии с сопредельными ей Церквами как разномыслящие».[1173]

Но некоторые епископы сильно не одобряли его за это и советовали лучше «заботиться о мире, единении и любви с ближними».[1174]

Более всего выдавался среди таких Ириней. Он написал от имени «галльских, подчиненных ему братий» то замечательное во многих отношениях послание к Виктору, отрывок из которого мы привели уже полностью при изложении истории спора в 154-155 г.[1175]

Здесь прежде всего, высказываясь по пасхальному вопросу, он заявляет себя всецело сторонником римской практики и считает более правильным «праздновать таинство воскресения Господня вдень воскресный». Констатирует затем, что различие между Церквами касается не только самого дня Пасхи и времени прекращения предпраздничного поста, но также и начала, а точнее — продолжительности этого поста.[1176] Однако эта разница и в том, и в другом, по мысли Иринея, не есть догматическая; празднование Пасхи и пост перед ней есть дело только обычая (συνήθεια — εθος), но не «правила веры» (κανών της πίστεως). Через нее (разницу) не только не разрушается, а даже утверждается единство веры. Так смотрели на этот вопрос, и предшествующие пресвитеры, хранители апостольского предания; римские папы и Поликарп Смирнский, ведший по этому поводу рассуждения с Аникитом. Но если это только обычай, то нет никаких резонов отлучать только ради него целые Церкви от общения. Поэтому Ириней порицает[1177] Виктора за его поведение по отношению к малоазийским Церквам и советует ему «заботиться лучше о мире, единении и любви с ближними».[1178]

По случаю пасхального спора св. отец, как передает Евсевий, «имел переписку не только с Виктором, но и с различными, весьма многими предстоятелями Церквей».[1179]

. Ни одно из этих посланий, к сожалению, в полном виде не сохранилось. С большой вероятностью можно только предположить, что к этой именно переписке относятся фрагменты у Гарвея: а) сирийский— из письма Иринея к некоему Александрийцу, весьма возможно — к самому Александрийскому епископу, «о празднике Воскресения, чтобы праздновать его в первый день недели»[1180] и Ь) армянский — с надписью: «из святого Иринея-епископа—о воскресении Господа».[1181]

В Responsiones ad quaestiones ad orthodoxos излагается взгляд Иринея на коленопреклонение в день Господний и Пятидесятницу, причем сказано, что мысль эта взята из его сочинения «О Пасхе».[1182] Но так как из других источников мы ничего не знаем о таком сочинении, то весьма возможно предположить, что автор Responsiones имел дело также с одним из указанных посланий св. отца.

Может быть, отрывками из них являются и фрагменты, помещенные у Миня под номерами: X, XII, XXXVI.[1183]

Содержание всех их, за исключением надписания отрывка из письма к Александрийцу, не сообщает однако ничего интересного в отношении к самому пасхальному вопросу. Только по Responsiones можно думать, что св. Ириней в одном из своих посланий говорил, что в Пасху, а также в Пятидесятницу и вообще в воскресные дни не должно преклонять колен ради воскресения Христа из мертвых.[1184] Но это мало касается существа пасхального вопроса.

Судя же по надписанию письма к Александрийцу, есть основания предполагать, что во всех своих письмах по данному поводу св. отец защищал общепринятую практику, одинаковую с римской. Возможно, что вместе с этим, как и в письме к Виктору, он высказывал также истинный взгляд на пасхальный вопрос как только ритуальный, и убеждал своих собратьев по епископству не делать из-за него расколов, а заботиться о мире Церквей, единении и любви к ближним.

Весьма вероятно, что этого же вопроса касается Ириней и в своем послании к Власту «О расколе» (Пер! охш|датск;).[1185] Судя по надписанию и по ходу речи Евсевия при упоминании об этом сочинении,[1186] можно предположить, что св. отец, узнав о попытках Власта ввести в Риме малоазийскую практику в праздновании Пасхи, убеждает его прекратить вредную для мира Церквей деятельность и не сеять раздора.[1187]

Участие Иринея в пасхальном вопросе, таким образом, было довольно большим. Выразилось оно, с одной стороны, в созыве и председательствовании на Лионском соборе, а с другой — в литературной переписке с Виктором, предстоятелями других Церквей, а также, вероятно, и с Властом.

Рассмотрение этого участия обрисовывает в довольно ярких чертах его личность и деятельность.

Св. отец встает пред нами как вселенский, всецерковный деятель. Очевидно, он держался того воззрения, что епископ ответственен не только за свою паству, но и за всю Церковь, что он должен заботиться о всех христианах, где бы они ни жили. Поэтому-то Ириней созывает собор, несмотря на резкий, приказывающий тон письма Виктора, и проводит на нем постановление, вполне согласное с римской практикой. Он знает, какие в какой Церкви существуют виды поста, знает прошлую историю Церквей (римских пап, например).

У него были и свои воззрения на нужды и взаимоотношение отдельных частей вселенской Церкви. Он был горячим сторонником мира и единения всех Церквей. В основе этого единения, по нему, должно лежать единство веры (г] оцбуокх тг^ тотеах;) и догматов. Это одно обязательно. В остальном может быть предоставлена свобода саморазвития. Обряды, обычаи, управление могут быть разными и самостоятельными. Поэтому-то св. отец решительно выступает против предстоятеля той Церкви, которая хотела свой обычай насильственно навязать другим, как будто это был догмат веры, и ради него разрушила было общецерковную связь и мир, отлучив от общения христиан малоазийских епархий.

Во имя свободы отдельных Церквей он так решительно запротестовал против Виктора, когда тот задумал было осуществить единениеих в смысле подчинения главенству папы и начал проявлять папистические тенденции, угрожая своим противникам, лишая общения и требуя созыва соборов, как будто он имел право требовать и властно распоряжаться. Как всецерковный, вселенский деятель, Ириней понял, какими последствиями могла грозить такая политика. Поэтому самим тоном письма дает понять Виктору, что он (Ириней) ему не подчиняется, считает его распоряжения гибельными и не признает за ним права на такие распоряжения. Рекомендует ему заботиться о мире Церквей и любви к ближним, а не о подчинении их своей воле. Даже порицает папу за такую попытку властвовать.

Чем кончились споры 190-192 гг., точно неизвестно. До последней четверти прошлого столетия был обычным взгляд, что они нашли себе разрешение только на Первом Вселенском соборе. Но в 1880 г. Дюшен доказал,[1188] что собор этот имел дело не с квартодециманами, а с протопасхитами, которые одинаково с римлянами праздновали Пасху в день воскресный, только держались одного с иудеями месяца, — почему и получалось иногда, что их Пасха приходилась ранее весеннего равноденствия. О квартодециманах же в собственном смысле, как они проявили себя во II в., на соборе, по-видимому, совсем не рассуждали.

Очевидно, к началу IV в. квартодециманская практика совсем была уже оставлена. Можно думать, что порицательные и примирительные письма Иринея и других епископов оказали влияние на Виктора. Он оставил малоазийские Церкви в покое. Предоставленные самим себе и увидев себя в меньшинстве, последние, вероятно, некоторое время еще держались своего обычая. А потом постепенно перешли на сторону римского.

Во всяком случае, вероятно, уже в III в.[1189] и несомненно в IV и V вв. квартодециманы существовали в Церкви только в виде отдельной партии.[1190] После же Ефесского собора 431 г., когда шла речь о лидийских четыредесятниках, история совсем не знает о них.[1191]

7. Борьба с ересью Флорина

Ко времени пасхальных споров 190-192 гг. относится и последнее, решительное выступление св. Иринея против Флорина.

До 1912 г. источниками сведений об этом еретике служили почти исключительно: а) сообщения Евсевия, который говорит о нем два раза, называя вместе с ним и Власта;[1192]) два отрывка из утраченных сочинений Иринея «Пер! jiovapxiaç» и «Пер! ôySoâSoç», сохранившиеся также в «Церковной истории» Евсевия,[1193] и с) сирийский фрагмент из письма св. отца к папе Виктору, найденный и опубликованный Гарвеем.[1194]

Судя по ним, Флорин в молодости своей жил при царском дворе и занимал высокое положение.[1195] Познакомившись в Смирне с Поликарпом, слушал его вместе с Иринеем.[1196]

Потом вступил в римский клир и был посвящен в сан пресвитера.[1197]

Время отпадения его от Церкви точно определить невозможно. Но принимая во внимание, что Ириней не упоминает его в своем большом сочинении против гностиков, можно думать, что в 80-х гг. II столетия (Contra haereses написано около 185 г.) ересь Флорина не была еще твердо установившейся. В таком случае возникновение ее едва ли можно выносить за пределы ранее начала епископства св. Иринея (177-178 гг.).

Гораздо труднее восстановить сущность учения Флорина по названным источникам. Однако общий характер его ясен уже здесь. Св. Ириней определяет заблуждение Флорина как такое, которое касается учения (τά δόγματα) церковного,[1198] а самого его прямо приравнивает к еретикам.[1199] Наименования же посланий св. отца против него — «Περί μοναρχίας ή περί του μή είναι τον θεόν ποιητήν κακών» и «Περί όγδοάδος» — дают указание, что он — частнее — принадлежал к гностикам, ибо у последних учение о «восьмерице» было постоянно встречающимся; точно также именно они, скорее всего, могли отрицать божественное единодержавие, заменяя единого Бога плеромой эонов.

Однако отождествлять воззрения Флорина (в особенности в начале его отпадения от Церкви) с ранними гностическими системами нельзя. Учение его было своеобразным, новым по сравнению с теми. Ириней говорит, что его взглядов не осмеливались высказывать жившие до него еретики (а гностиков св. отец знал очень хорошо).[1200] Точно так же оттенок новизны усвояет им и Евсевий.[1201]

Говоря же о «Περι όγδοάδος», церковный историк замечает, что это сочинение написано Иринеем, когда Флорин уже впал в ересь Валентина.[1202] Склонность его к валентинианству в данное время («Περι όγδο-óScx;» и письмо к Виктору о Флорине написаны, вероятно, одновременно, в 90-х гг. II столетия) констатирует и надписание сирийского фрагмента.[1203]

Краткие данные из Евсевия и Иринея в последнее время нашли себе подтверждение и значительно дополнены сообщением о Флорине во «Всеобщей истории» арабского писателя Агапия (Mahbub), епископа Иерапольского — Менбиджского.[1204] ,

Сообщение это вполне независимо от Евсевия, и нет основания заподозривать его достоверность.[1205]

Подобно Евсевию, и Агапий вначале кратко говорит о Флорине как римском пресвитере, впоследствии изверженном из сана, впавшем в ересь и приобретшем себе учеников.[1206]

Флорин, по Агапию, учил, что существуют три бога, тесно связанные между собой. Один из них, Отец, никому не подчинен; второй — Сын Его — подчинен и почитает первого; третий подчинен второму и является Его сыном.

Все они сотворили мир, сначала духовный (eine feine Substanz), а потом человека. Для последнего создали также рай, особое место, находящееся в середине между небом и землей; украсили его светилами и взрастили различные плодовые деревья. Человек жил здесь. Но один из ангелов позавидовал ему и вместе с другими без разрешения богов спустился в рай, стал нападать на человека и изгнал его отсюда.

После этого люди сильно размножились. Однако рая назад вернуть не могли. Когда боги заметили это, то стали посылать особых вестников, чтобы побудить ангела (ihn) возвратиться в свое место, а людей вернуть в рай. Но ангел не захотел сделать этого. Тогда боги разгневались на ангела и его товарищей, и третий бог взял на себя дело спасения людей. Он принял внешнюю форму человека, вступил в борьбу с ангелами, победил их, изгнал из рая и вернул туда первого человека.

К этому Агапий добавляет, что Флорин отрицал также воскресение мертвых и говорил еще другие «безбожные вещи».[1207]

Учение его представлено у арабского историка несомненно в сокращенном виде и изложено в перифразе^ А так как Агапий жил в X в.,[1208] когда гностицизм уже не был живым явлением, то весьма возможно, что не все оттенки имевшегося у него материала переданы им в точности.

Однако гностический характер и сущность воззрений Флорина выступают в достаточной мере.

Учение о трех богах с их взаимным отношением отчества-сыновства и постепенной, градационной подчиненностью одного другому ни в коем случае не может быть признано за церковное и имеет себе параллель в системе гностика Валентина,[1209] где также выступают во главы плеромы эонов самосущий, совершенный Первоотец (Проπάτωρ), затем рожденный от него «Ум», носящий также названия «Μονογενής», «Πατήρ», и третий эон, «Λόγος», рожденный от второго.'[1210]

O каждом из двух последних богов Флорин говорит, что он «познает» выше над ним стоящего (anerkennt). Это также находит полную аналогию себе в гностическом учении о познании как главном моменте внутренней жизни Божества и спасения людей.[1211] Как у Валентина, так и здесь, второй бог, как более близкий, очевидно, познает первого наиболее полно, может быть, в адекватной его существу мере.[1212]

После изложения учения о богах Агапий говорит уже о творении. Однако божественная плерома, по-видимому, у Флорина, как мы увидим ниже, не ограничилась ими тремя. Весьма вероятно, что к ней принадлежали также ангелы и человек.

Представление еретика о мире довольно оригинально. Между небом и землей находится «среднее место» — рай, украшенный светилами и усаженный плодовыми деревьями. Соответствующую аналогию для него можно найти у Валентина в учении о τόπος της μεσότητος, пренебесном месте обитания Ахамот и душ праведных людей, лежащем выше семи небес.[1213] Сообразно с этим, под «небом» Флорина, несомненно, нельзя понимать нашего астрального, видимого свода. Распростертое выше «среднего места» с его планетами, не есть ли оно сфера обитания высших эонов, а может быть и сама плерома?

Точно также и «земля», необитаемая до изгнания из рая человека и, по-видимому, даже лишенная всякой растительности (плодовые деревья различных сортов были — может быть, только? —^ в раю), расположенная ниже «среднего места», не является ли у Флорина тем, что Валентин называет кэномой, пустотой? Не есть ли это общее имя пассивной материи?[1214]

Среда творений первое· место у Флорина занимают «тонкие существа» (eine feine Substanz). Вероятно, это то же, что ангелы. В дальнейшем из них действующими являются сатана и его товарищи. Судя по терминологии Агапия, они живут выше «среднего места», ибо, чтобы попасть в него, им приходится спускаться (stieg herab). Кроме того, для изгнания их из рая сам третий бог вынужден был вести с ними борьбу (bekampfen). Очевидно поэтому, что они были существами высшего разряда и жили, может быть, там, где и три бога. Не являются ли и они также членами плеромы, павшими зонами, хотя бы и тварными? Это — вероятно; так как и вообще эоны в гностических системах очень схожи с ангелами церковного учения.[1215]

Здесь же, в плероме, поэтому и зародилось зло. Проводником его в отношении к человеку до самого пришествия третьего бога является у Флорина сатана, по-видимому, аналогичный Богу Ветхого Завета у Маркиона[1216] и принадлежавший к высшим членам плеромы.

В антропологическом учении еретика различаются: «первый человек» (Erst Mensch) и род человеческий (Geschiecht), люди в обычном понимании этого слова. «Первый человек» занимает у него исключительное положение. Правда, он сотворен Богом. Но вместе с тем для ею обитания предназначено особо возвышенное «среднее место», междупланетное пространство, — да и то только временно (zeitweilig). Очевидно, по существу своему и происхождению он должен был занимать высшее место. Сатана, чтобы изгнать ею из рая, также вынужден был вести с ним долгую и упорную борьбу. Первый человек остается живым, по-видимому, до самого пришествия третьего бога, ибо последний именно его возвращает в отнятый у него рай. Весьма возможно, что в представлении Флорина человек принадлежал, подобно сатане, первоначально к первым рядам божественной плеромы и являлся одним из высших эонов. В таком случае антропологическое учение его в этой части аналогично таковому же у Валентина, так как и последний различает человека,, члена первой восьмерицы, мужской элемент четвертой сизигии эонов,[1217] от людей в обычном смысле, созданных Демиургом.[1218]

Первый человек был, по Флорину, изгнан из рая. Местом обитания его, очевидно, оказалась теперь уже земля. Но если последняя, может быть, равняется кэноме Валентина, то и самое удаление человека не есть ли нечто похожее на то, что случилось с Ένθύμησις Валентина, выброшенной Пределом из плеромы в кэному?[1219]

Вочеловечение третьего бога так же, как у Валентинами других гностиков, представляется Флорином докетически. Но, в отличие от Валентина, «спасение», по нему, заключается не в сообщении истинного познания (об этом умалчивается), а, по-видимому, только в возвращении в рай.

Как видно из представленного, учение Флорина имеет в себе много общего, точнее — аналогичного раннейшей системе Валентина. Однако есть и весьма значительная разница между ними. Так, у Флорина отсутствуют характерные для Валентина женские зоны;, нет поэтому и сигизий; отличен взгляд на сущность спасения людей. Нет также и полной восьмерицы высших эонов, что составляет весьма заметную особенность валентинианского гнозиса. Вместе с тем, коечто взято из учения Маркиона, Сатурнина и др. Система Флорина значительно проще Валентиновой и ближе к церковному учению.

Ввиду этого мы должны признать ее как гностическую в своей основе и по существу, валентинианскую отчасти по родовым признакам, но несколько новую, отличную и самостоятельную[1220] по сравнению с раннейшими системами гностиков вообще и самого Валентина в частности.[1221]

К сожалению, однако, всех ее деталей и в настоящее время, при сообщении Агапия, еще невозможно выяснить, и вопрос о Флорине нельзя считать окончательно и во всех частях решенным.[1222]

• Из, представителей церковного самосознания возражал и опровергал этого еретика, по-видимому, один св. Ириней. По сообщению Евсевия,[1223] он написал против него два сочинения. Первое из-них носит заглавие «Пврг цоуарх^ Л той jj.fi в!ш1 тоу 0воу яогг|тг|У какшу». Написано оно было, вероятно, в 80-х гг. II столетия.[1224]

Упомянув о нем, церковный историк замечает, что «Флорин, кажется (éSóm), защищал это мнение (что Бог — виновник зла)».[1225]

В полном виде данного послания, как мы уже говорили, не сохранилось. Поэтому для определения содержания его и характера учения Флорина в это время остается только сообщения Евсевия. Стоящее у него éSóicei[1226] однако показывает, что сам он не знает точно, защищал или не защищал Флорин приписанное ему мнение; собственных слов еретика он не читал и судит о нем только по сочинению Иринея. Значит, в отношении к подлинному учению Флорина мы оказываемся в одинаковом с ним положении. Но он был в лучшем по сравнению с нами в том отношении, что имел перед собой полное послание Иринея, тогда как до нас сохранился лишь мало значащий в данном случае отрывок из него.[1227]

Этот факт довольно важен. Принимая его во внимание, на основе сообщения Евсевия можно сделать следующие замечания. Судя по словам историка, а также и по самому заглавию сочинения, очевидно, что вопрос о том, является ли Бог виновником зла, был главным предметом речи в Пер1 цоуарх^А стоящий при 0eov (в заглавии) член (tov) показывает, что этим словом определяется и под ним разумеется Бог в собственном смысле, как представляло Его церковное учение, или несколько соответствующий ему первый Бог, Проштюр в системе Флорина, но не другой какой-либо низший член плеромы.[1228]

С другой стороны, нерешительное Евсевиево έδόκει говорит, что Ириней в своем сочинении не возражал прямо и не обвинял Флорина в приписанном ему Евсевием мнении.

В результате этих двух положений мы приходим к такому выводу. Если, постоянно говоря по вопросу о Боге как виновнике зла, св. отец все-таки не обличает прямо Флорина, то, значит, он и не мог обличить его. Они были в данном пункте, очевидно, вполне согласны; и Флорин, вероятно, твердо держался, вопреки догадке Евсевия, православного учения, что Бог в собственном смысле (ό Θεός) не есть и не может быть виновником зла.

Но несомненно, что сочинение Περί μοναρχίας написано было против этого еретика (έξ εναντίας).[1229]

В чем же тогда обличал его св. отец? Судя по заглавию, рассуждения Иринея о Боге как виновнике зла стояли в связи с учением о единоначалии Божества, божественной монархии. Можно думать, что согласный с иринеевским и общецерковным учением в том, что Бога нельзя считать виновником зла, Флорин искажал учение о Боге в Его существе, и Ириней прямо возражал и обличал его именно в этом пункте.

Взгляды Флорина были несомненно гностическими уже теперь. На это указывает сравнение его с еретиками, какое употребляет св. отец.[1230] С другой стороны, выражение того же отрывка, что подобного ему учения еще не исповедовали ранее его жившие гностики,[1231] говорит, что оно было новым, оригинальным, отличным от подобных систем.

Но этими же чертами, как мы видели, характеризуются и разрешение тех же, в сущности, вопросов о Боге в Его существе, и происхождению в мире зла посвящаются почти исключительно и данные, сообщенные Агапием.

Можно думать поэтому, что в Περί μοναρχίας св. Ириней опровергает учение Флорина в том именно виде, как оно представлено у арабского историка.

Сообразно полученным выводам, ход мыслей нового еретика около времени написания Пер! цоуарх^ может быть представлен приблизительно в таком виде.

Отправной точкой у него, как и у большинства гностиков, послужил, очевидно, вопрос о происхождении зла в мире. Он.был убежден, что Бог в собственном смысле (ó 0eó^) благ. Считать Его злым или называть виновником зла, значит — отрицать основное Его свойство, без которого Он не может быть даже Богом. Очевидно, зло произошло и существует помимо Него. Но каким образом?

Церковное учение представляло дело так, что виновником зла на земле был падший ангел, сначала доброе, совершенное творение Бога, т. е. существо несравненно низшего Его порядка. Однако такое представление, по-видимому, не удовлетворяло Флорина. Зло слишком сильно в мире, и виновником его поэтому должно быть существо высшее, более или менее равное Богу (ó ©есх^). Кроме того, в церковном учении, могло казаться ему, первовиновником зла все равно является Бог, создавший ангела, способного к падению.

На смену церковного Флорин создает свое учение, по которому виновником зла представляется сатана, член божественной плеромы, Бог (0е<% — без члена) в несобственном смысле; существо хотя и тварное, но по силе своей и принадлежности к плероме почти равное Богу (ó ©8Ó5) в собственном смысле.

А чтобы еще более сгладить разницу между сатаной и Богом, он изменяет церковное учение о Боге, поставляя вместо одного — трех богов с постепенным уменьшением интенсивности жизни божественной в низшем из них. Получается спускающаяся градация, в конце которой и стоит сатана, связанный и почти равновеликий остальным членам плеромы.

Вместо единого Бога у Флорина оказываются, таким образом, три божества; а взамен единоначалия в управлении благим Богом мира — многоначалие богов добрых и злого, сатаны.[1232]

Судя по сохранившемуся у Евсевия отрывку,[1233] Ириней в своем послании прямо обвиняет Флорина в ереси; а сравнивая его учение с раннейшими системами, приходит к выводу, что он превзошел всех еретиков. Учение его совершенно отлично от церковного, ввергает последователей в величайшее нечестие; ничего подобного никогда не передавали пресвитеры, апостольские ученики. Взгляды его даже с общечеловеческой точки зрения не могут считаться здравыми и правильными.

Судя по заглавию, св. отец подверг критике и частные пункты в учении Флорина. Опровергает его учение о трех богах и управлении миром (боги + сатана), противопоставляя православное учение об единоначалии Божества в этом деле. Разбирает также, вероятно, ход доказательств еретика и разъясняет, к каким выводам, идя правильным логическим путем, приводит мысль, что Бог — не виновник зла.

Считая Флорина еретиком, Ириней однако не отчаивается еще в возможности возвращения его в лоно Церкви. Последнее было, повидимому, даже целью письма. Тон его мягок; св. отец — по его собственному выражению — говорит «снисходительно» (rce(peio|iévo>;). Пытается воздействовать на Флорина ссылкой на юные годы, проведенные ими вместе, и особенно на Поликарпа, их общего учителя. «Могу засвидетельствовать перед лицом Бога, — говорит Ириней, — что если бы этот блаженный и апостольский старец (Поликарп) услышал что-либо подобное (ереси Флорина), то воскликнул бы и, заградив свои уши, по обыкновению сказал: “Благий Боже, до какого времени сохранил Ты меня, что я должен перенести и это”. Потом он ушел бы из того места, где, сидя или стоя, слушал такие речи».[1234]

Однако надежды св. отца оказались тщетными. Флорин не только не возвратился в Церковь и не перестал быть гностиком, но, наоборот, во взглядах его произошла даже значительная перемена к худшему. Прежде его учение еще содержало в себе некоторые следы церковного и отличалось простотой и самобытностью. Теперь он изменил его в сторону еще большего согласования с взглядами Валентина, почти совершенно примкнув к системе последнего.[1235] Так, судя по заглавию второго сочинения против него св. Иринея, вместо четырех (три бога + сатана) или пяти (включая и первого человека) высших членов божественной плеромы, как он учил прежде, теперь в его системе фигурируют уже все восемь, как и у самого Валентина.[1236] Весьма возможно, что вместе с этим появились у него и женские зоны, и сизигии.

Свои новые взгляды Флорин изложил в нескольких книгах.[1237] Сочинения его нашли себе значительное распространение. Между прочим, появились они и в Галлии.[1238] Теперь дело касалось не только еретика, а еще и собственной паствы Иринея, которой грозила опасность увлечься новой формой гностицизма. Поэтому св. отец вторично и более решительно выступает против Флорина. Ириней пишет ему послание «Пвр1 ôySoctôoç», в котором, очевидно, опровергает его новые взгляды и, в частности, учение о восьмерице божественных эонов.

Не довольствуясь этим, св. отец, вероятно, одновременно посылает письмо также и папе Виктору. В нем, укоряя папу, он требует, чтобы тот принял меры против самого Флорина и распространения его вредных для Церкви книг.[1239]

На Флорина послание Иринея, очевидно, снова не произвело надлежащего действия. Поэтому папа, согласно желанию св. отца, лишил еретика священного сана.[1240] Это произошло, вероятно, в 190-191 г.[1241]

Дальнейших сведений о Флорине не имеется. Однако, принимая во внимание его преклонный возраст, можно предположить, что он недолго прожил после извержения из сана и скончался в 90-х же годах II столетия.

Последователей Флорина (Floriani) знает Филастрий, характеризуя их как безнравственных людей.[1242]

Упоминают о них также Августин,[1243] Предестинат[1244] и Феодорит,[1245] не сообщая, однако, положительных и точных сведений об этой ереси.

8. Раскол Власта

Вместе с Флорином в обоих цитированных нами местах «Церковной истории» Евсевий упоминает Власта как римского еретика, современного первому (V, 15; V, 20).

Кто такой был этот Власт и в чем именно заключалось его учение, — историк не говорит. В V, 15 замечает только, что оно было сходно с заблуждением Флорина (παραπλησίφ πτώματι κατεσχημένος).[1246]

Но судя по аналогии с последним, Евсевий был не знаком, по всей вероятности, непосредственно ни со взглядами, ни с сочинениями Власта и получил сведения о нем только из направленного против него послания Иринея. А мы видели уже на примере Флорина, что Евсевию в таком случае нельзя вполне доверять. Поэтому и приведенное суждение его не может иметь серьезного значения.

А тогда в нашем распоряжении для характеристики Власта остается только заглавие сочинения, написанного Иринеем против него: Пер1 сэдоцаих; = О расколе.

Оно совершенно неприложимо к ереси Флорина, так как там искажалось учение (та боуцата) христианское.

Лучше всего заглавие это можно объяснить в том смысле, что взгляды Власта имели не столько еретический (каку Флорина), сколько раскольнический характер и направлены были против господствовавшего в Риме церковного обычая.

Но каких именно пунктов касался этот раскол ? Евсевий упоминает, как мы говорили уже, о Флорине и Власте в обоих местах нераздельно. Из этого можно сделать только один вывод: что последние два были современниками. Но Флорин окончательно определился и вызвал против себя решительную полемику со стороны Иринея в 190-191 г. Значит, и Власт действовал в то же время. Тогда же, очевидно, и св. отец писал против него свое Περί σχίσματος. А в 190— 192 гг. происходил известный пасхальный спор, произведший также раскол в Церкви. Можно поэтому думать, что взгляды Власта так или иначе касались этого именно вопроса, точнее — установившейся в Риме практики относительно празднования Пасхи. И если Ириней говорит о схизме, то очевидно, что Власт был противником римского обычая, присоединяясь, может быть, к малоазийской точке зрения.[1247]

Выводы эти в общем подтверждает и сообщение о Власте книги Псевдо-Тертуллиана «Против ересей», более ранней, несомненно независимой от «Церковной истории» Евсевия и не менее последней авторитетной в данном случае.[1248] Автор ее, сказав о ереси катафригийцев, непосредственно затем говорит, что к ним примыкал и Власт, который тайно хотел ввести иудаизм; ибо он говорил, что Пасха не иначе должна совершаться, как в 14 день месяца (нисана), по Второзаконию Моисея.[1249]

Отсюда прежде всего ясно, что Власт, действительно, держался так называемой квартодециманской практики в праздновании Пасхи, приурочивая последнее к 14 нисана. Этот «иудаизм»,[1250] судя по тому, как много места занимает он в столь кратком, вообще, сообщении, был, очевидно, наиболее характерным для воззрений Власта. Малоазийскую практику в праздновании Пасхи он и желал, очевидно, ввести (vult introducere) в Риме.

Однако данным пунктом разногласие его с Римской церковью не ограничивалось. По словам Псевдо-Тертуллиана, он кроме того держался (accedens... his = катафригийцам) монтанистических воззрений, распространенных во Фригии. Последнее подтверждает также и писатель IV в. Пациан Барселонский, прямо причисляя Власта к малоазийским раскольникам.[1251]

Отсюда, в свою очередь, видно, что по происхождению Власт был греком; а судя по пунктам расхождения его с Церковью — квартодециманизму и монтанизму, колыбелью которых была Малая Азия, — весьма вероятно, даже и малоазийцем. Этим вполне объясняет то, как познакомился с ним Ириней и почему именно ему отправил свое письмо. Очевидно, св. отец еще в бытность свою в Малой Азии знал Власта и, может быть, даже находился с ним в хороших отношениях.

Когда и с какой целью прибыл Власт в Рим, неизвестно. Может быть, им руководило при этом исключительное желание распространить свои взгляды среди христиан столичного города, где при разнообразном составе населения всегда и всякому умному и убежденному деятелю можно было найти себе последователей. Так или иначе обстояло дело, но он действительно нашел себе сторонников и даже, по сообщению Евсевия, довольно многочисленных.[1252] Ученики его, держась, очевидно, квартодециманской практики в праздновании Пасхи и, вероятно, также монтанизма, образовали из себя под его руководством, по-видимому, целое общество с раскольническим оттенком, может быть, и формально отделившееся от Римской церкви.[1253] Судя по тому, что весть об этом дошла уже до сравнительно удаленной от столицы Галлии, и епископ Лионский, чужой для Рима, пишет туда письмо, можно думать, что раскол этот представлял довольно важное явление, по крайней мере, для Римской церкви.

Первым обратившим на него внимание был, по-видимому, папа Виктор. Весьма возможно, что именно квартодециманская практика Власта с его последователями и побудила Римского епископа вновь поднять пасхальный вопрос. Благодаря ей, быть может, он разослал всем Церквам угрожающие письма с требованием присоединиться к римской практике в праздновании Пасхи и применил исключительно строгие меры по отношению к единомышленникам Власта, малоазийцам, отлучив их от общения с другими Церквами.[1254]

Св. Ириней, принимавший деятельное участие в пасхальном вопросе и писавший по его поводу послания многим предстоятелям Церквей, также решил выступить против Власта, отправив ему уже упомянутое письмо.

К сожалению, содержание его нам неизвестно, так как сохранилось от него до нас только одно заглавие, как мы уже упоминали. Но можно думать, что ревностный сторонник мира и единения Церквей и христиан, св. Ириней убеждал в нем Власта и его последователей не производить раскола в Римской церкви из-за вопроса о времени празднования Пасхи, а может быть, касался также и монтанизма, к которому Власт имел тяготение.

Привела ли к каким-либо положительным результатам посылка этого письма, мы не знаем точно. Но судя по тому, что уже Епифаний и Филастрий, писавшие под влиянием Ипполитовой «Синтагмы», как и Псевдо-Тертуллиан, не упоминают о Власте, и Пациан Барселонский знает только его (без последователей), можно заключить, что раскол этот широкого распространения и долголетия не имел. И может быть, в этом немалую роль сыграло настоящее письмо св. Иринея.

9. Пастырско-проповедническая деятельность св. Иринея

Евсевий, перечисляя сочинения Иринея, называет между прочим «Книгу разных проповедей (BißMov SiaXé^ecov Siacpópcov)», в которой св. отец, по его словам, упоминает о Послании к Евреям и так называемой книге Премудрости Соломоновой, приводя из них также некоторые изречения.[1255]

Слово SiaXé^eu; на языке историка означает то, что мы называем церковными проповедями, т. е. беседы или речи, произносимые перед собранием народа в особых предназначенных для этого местах и время.[1256] Таким образом, в сообщении Евсевия можно видеть указание на проповедническую деятельность св. Иринея.

Множественное число (SiaXs^ecov) и самое заглавие — «Книга разных проповедей» говорят, что мы имеем дело со сборником, содержавшим в себе несколько таких слов. A Siacpópcov оттеняет, вероятно, разнообразие их по содержанию.

Чего касались они в частности, Евсевий не определяет. Но можно думать, что, живя в городе, обитатели которого в большинстве были, еще язычниками, Ириней прежде всего обращался к ним с миссионерскими беседами. Подтверждение этому можно видеть[1257] также в предисловии к первой книге Contra haereses, где св. отец говорит о знании им кельтского языка.[1258] Очевидно, ему много приходилось вращаться и часто объясняться на местном наречии, если природный язык его, по собственному замечанию, как бы испортился несколько.

О деятельности его на миссионерском поприще свидетельствует и Григорий Турский в «Истории франков». По словам последнего, св. отец в течение короткого времени весь город обратил в христианство.[1259] Конечно, здесь допущено преувеличение. Однако в корне этого сообщения лежит, очевидно, здоровое зерно. Весьма возможно, что проповедническая деятельность Иринея среди язычников была интенсивной и принесла достаточно богатые плоды.

Что касается характера и содержания его бесед к ним, то некоторое представление об этом можно составить на основании новооткрытого «Доказательства апостольской проповеди». Настоящее сочинение св. отца является самостоятельным, адресовано было определенному лицу (Маркиану) и, несомненно, не входило в «Книгу разных проповедей».[1260] Но есть данные думать, что оно представляло из себя тип огласительного слова, с каким обращался Ириней к новопросвещаемымА Если это так, то, вероятно, по тому же образцу приблизительно составлялись и другие миссионерские поучения св. отца.

Можно предполагать, что отправлялся он всегда от каких-либо общепризнанных, приемлемых и для язычника истин. Например, хотя бы от такого положения: всякий человек состоит из души и тела; для него необходимо сохранять ту и другое в добром, нормальном, свойственном им по природе состоянии (Доказательство. Гл. 2). Затем св. отец переходил уже к христианству. Чистая жизнь, какая требуется от человека, возможна лишь при вере в Бога. Истинная же проповедь о Нем дается только у христиан. Упомянув далее о необход имости крещения, через которое присоединяются новые члены к Церкви (Гл. 3), Ириней начинал излагать основные пункты «правила веры» христианской. Говорил о Боге Самом в Себе, Лицах Св. Троицы—Отце, Сыне, Св. Духе, Их взаимоотношениях (Гл. 4-7). Потом передавал кратко, но ясно историю домостроительства нашего спасения. Сначала — Ветхого Завета. Бог есть Творец, Управитель и Промыслитель о мире. Он создал ангелов, мир вещественный и людей, дав всем определеннЫе законы бытия (Гл. 8-10). Преимущественное внимание уделено было Им человеку. Весь Ветхий Завет является показателем промыслительного действия Господа о людях. Особенно обнаруживается это' в истории Адама, Ноя, Авраама, царей иудейских (св. отец коротко излагал ветхозаветную историю — Гл. 11-30).

Но в полной мере любовь Божия проявилась в сошествии Сына Божия на землю. Не передавая всех подробностей жизни Спасителя, Ириней отмечает в «Доказательстве» лишь общее значение дела Его, как восстановления человечества в первобытное, безгрешное состояние. Говорит о воплощении Христа, Его страданиях, воскресении из мертвых как победе над смертью, и даровании верующим в Него жизни и бессмертия (Гл. 31-42). Далее, может быть, св. отец доказывал на основании свидетельств Св. Писания Ветхого Завета, что так должно все совершиться, как было и в действительности во Христе (Гл. 42-97). Держаться «проповеди истины и пути жизни, который пророки предсказали, Христос исполнил и апостолы передали, а Церковь вверила своим чадам во всем мире» (Гл. 97), и призывал Ириней, предостерегая однако от еретиков, искажающих учение о Боге и Христе (Гл. 99-100).

Таким образом, как и естественно было ожидать, проповеди Иринея к неверующим и новообращаемым носили, вероятно, положительный характер и представляли из себя приспособленное к пониманию слушателей краткое изложение основных истин христианства. Прямую полемику с гностиками св. отец едва ли вел в них, довольствуясь лишь общими указаниями на вред ереси.

Можно думать, однако, что проповедническая деятельность Иринея не ограничивалась миссионерскими беседами с язычниками, а выражалась также в поучениях его к христианам, которых св. отец утверждал, вероятно, в истинах веры и наставлял жить по заветам Спасителя. Заглавие уже упомянутого нами сборника и особенно определение διαφόρων вполне допускает подобное предположение.

Но судить о характере таких проповедей мы не имеем возможности по отсутствию данных.

В катенах и у некоторых отцов Церкви сохранились отрывки с именем Иринея, неизвестно откуда взятые, а по содержанию пред-ставляюище толкования на то или иное место разных книг Св. Писания Ветхого и Нового Заветов: Числ, Второзакония, Судей, Царств, Премудрости Соломона, Евангелий от Матфея, Луки и др.[1261] Внутренние основания не дают права отрицать их подлинность и принадлежность св. отцу.[1262] Однако ни Евсевий, ни кто-либо еще не говорят, чтобы Ириней писал специальные толкования на все названные книги. По всей вероятности, таких и не было. А все фрагменты подобного рода, можно думать, заимствованы из упомянутого сборника проповедей. Такое предположение подтверждает несколько и Евсевий, когда говорит, что в этом сборнике упоминается между прочим Послание к Евреям и книга Премудрости Соломона.[1263]

Очевидно, Ириней объяснял Св. Писание в своих проповедях к народу. Однако дальше простого констатирования факта едва ли можно здесь идти. Нельзя решить, подвергал ли экзегезису св. отец целые главы или только отдельные тексты, попутно с общим ходом речи. Последнее вероятнее. Рискованно было бы также строить на основании сохранившихся фрагментов выводы о методе, каким пользовался Ириней: был ли он буквально-историческим или аллегорическим.

Говорил св. отец также, вероятно, проповеди и полемического характера, направленные, как мы уже отмечали,[1264] в опровержение гностиков и защиту искажавшихся ими пунктов христианского учения.[1265]

В большом труде Иринея сообщаются некоторые сведения о внутренней жизни христианской Церкви его времени. Так, в II, 32,4 Contra haereses он говорит: «Истинные ученики Его (Христа), получая от Него-благодать, совершают во имя Его (чудеса) в благодеяние другим людям, сообразно с тем, как каждый из них получил от Него дарование: Ибоюдни истинно и несомненно изгоняют демонов, так что сами освобожденные от злых духов часто делаются верующими (во Христа) и обращаются к Церкви. Иные имеют предведение будущего, видения й пророческие речи. Другие же исцеляют больных через возложение рук и возвращают им здоровье. Даже, как я уже говорил, и мертвые воскресали и пребывали с нами (σύν ήμΐν) довольно лет».[1266] Точно также и в V, 6,1 св. отец замечает: «Подобным образом и мы слышали многих братьев в Церкви, которые имели пророческие дарования й через Духа говорили разными языками, и для общей пользы выводили наружу сокровенные (тайны) людей, и изъясняли таинства Божии».[1267]

Настоящая форма глаголов в приложении к носителям благодатных дарований («совершают чудеса», «изгоняют демонов», «исцеляют больных» — II, 32,4) и выражения: «мы слышали» (V, 6, 1), воскресшие «пребывали с нами довольно лет» (И, 32, 4) — говорят, по-видимому, за то, что указанные явления наблюдались между прочим в Лионе и, кажется, именно в эпоху епископства св. Иринея (Contra haereses появилось около 185-189 г.).

К лионским христианам относится, вероятно, отчасти и И, 31, 3 этого труда: «В Церкви сострадание, милосердие, твердость и истина оказываются, чтобы помочь людям не только безмездно и даром; но и мы сами употребляем из нашего имущества на благо людей, и весьма часто исцеленные неимущие получают от нас то, в чем нуждаются».[1268]

Богатство духовных дарований свидетельствует о высокой настроенности и чистоте жизни членов Церкви; И, 31 3 Contra haereses говорит, что христиане Лиона исполняли заповедь Господа о любви к ближним.

Нельзя, конечно, все это относить исключительно на счет проповеди Иринея. До него здесь епископствовал Пофин, были, вероятно, и другие проповедники. Но несомненно, что влияние св. отца сказывалось на жизни и поведении лионских христиан в значительной мере.

Последняя же приведенная нами выдержка дает понять, что и сам он, очевидно, занимался благотворительностью.

Таким образом, пастырство его в Лионе не ограничивалось одной проповедью, но проявлялось, можно думать, в разных формах и приносило хорошие плоды.

У болландистов напечатаны мученические акты: а) Ферреола (Ferreolis) пресвитера и Феруция (Ferucionis) диакона; Ь) Феликса (Felicis) пресвитера и диаконов Фортуната (Fortunati) и Ахилла (Achillei). Согласно им, все названные лица были учениками св. Иринея и посланы им: первые два в Везунцию (Vesuntionem) — нынешний Безансон, последние три — в Валенцию, с миссионерской целью и, действительно, плодотворно трудились там, запечатлев проповедь мученической смертью.[1269]

Исторических свидетельств, подтверждающих илидополняющих эти сведения, не сохранилось ни у Евсевия, ни у Иринея, ни у других современных отцов Церкви. Но уже Феодорит говорит об Иринее, что он просветил кельтские племена.[1270] Конечно, это выражение преувеличивает действительность; однако доля истины в нем, несомненно, есть.

Гиршфельд, исследуя надписи, сохранившиеся в Галлии,[1271] нашел в Безансоне надгробную плиту от начала III в., положенную над женщиной, которая гласит: «[vi]rginiae Marius Vitalis conjunx centurio (A) leg(ionis) et Marius Nigidianus fil(ius) q(uestor) matri e longinquo adportatae et hic conditae, sex et triginta ann(os) vixit inculpata marito, obsequio raro, solo contenta rnarito».[1272] По мнению Гиршфельда, форма выражений: «hie condita», «inculpata marito», «solo contenta marito» и др. показывает, что эта женщина была христианкой (хотя и неизвестно, где она приняла христианство).[1273] На этом основании немецкий ученый делает заключение, что христианская миссия в Безансоне во времена Иринея и, в частности, посольство туда учеников Иринея Ферреола и Феруция — весьма возможны. В Безансоне до времени Тильмона существовала улица, носившая название «Улицы мучеников» (la rue des Martyrs).[1274]

Не менее возможна миссия и в Валенцию. Последняя, по словам того же Гиршфельда, находилась в постоянных сношениях с Лионом, о чем свидетельствуют и надписи, сохранившиеся там доныне над гробами умерших лионцев. Здесь было, очевидно, нечто вроде лионской колонии.[1275]

В таком случае оказывается, что Ириней распространял и поддерживал христианство не только в Лионе и его окрестностях, но также и в других частях Галлии, где его еще не было; словом, заботился, как теперь говорят, и о внешней миссии.[1276]

10. Ученики св. Иринея

Нам остается упомянуть, что св. отец не был одинок в своей жизни и деятельности. Около него, сильного умом, знанием Св. Писания и церковного Предания, ревнителя завета Христова, энергичного борца против ересей, группировался, по-видимому, кружок учеников, лиц, сочувствовавших ему, им наставлявшихся и исполнявших иногда его поручения.

К числу их относились прежде всего уже упомянутые нами пресвитер Ферреол и диакон Феруций, пресвитер Феликс и диаконы Фортунат и Ахилл,[1277] с честью подвизавшиеся на миссионерском поприще и запечатлевшие проповедь свою мученической кончиной.

Патриарх Фотий в «Библиотеке» называет учеником Иринея (μαθητής Ειρηναίου) также Ипполита Римского, замечая вместе с тем, что последний написал «Опровержение всех ересей» йа основании сочинений св. отца (όμιλουντος Ειρηναίου).[1278] Откуда заимствовано Фотием это сообщение, неизвестно: более ранних свидетельств, подобных ему, не сохранилось. Нельзя также с положительностью решать вопрос о том, как понимал он сам свое известие, точнее — признавал ли Ипполита личным учеником св. отца или подразумевал лишь зависимость его по духу. Более вероятным нам представляется первое предположение.[1279]

Где же «учился» Ипполит у Иринея? Современные исследователи спорят о месте рождения Ипполита. Одни считают его малоазийцем, другие римлянином.[1280] Твердых исторических данных, представляющих возможность вполне определенно склониться к одному какомулибо из этих мнений, нет.[1281] Но, по-видимому, второе более основательно.

В таком случае Ипполит мог познакомиться с Иринеем в Риме, вероятно,[1282] в одно из посещений последним столицы мира: или в 154—155 г., или, скорее всего, в 177-178 г.[1283]

Ипполит был образованным человеком своего времени и весьма плодовитым церковным писателем, везде отстаивая православное учение против крайностей представителей разнообразных сект и удачно опровергая еретиков. Труды его в общем, конечно, самостоятельны.[1284] Но, несомненно, на нем сильно сказалось и влияние Иринея.[1285] Некоторые места из Contra haereses он приводит у себя даже целиком (в особенности из I книги большого труда св. отца).[1286]

Эпилог Martyrium’a Polycarpi причисляет же, по-видимому, к ученикам Иринея еще одного. Это был некто Кай или Гай (Γάϊος), который сопровождал (συνεπολντεύσατο) св. отца, переписал «Мученичество» с иринеевского списка[1287] и делал выборки из книг Иринея, между прочим для составления самого эпилога.[1288]

Насколько нам известно, история данного времени знает только одного Кая, того именно, который в Риме при папе Зефирине (199— 217 гг.) вел спор с монтанистом Проклом и написал в опровержение последнего сочинение в форме разговора.[1289] Евсевий называет его церковным (έκκλησιασακοί) человеком, характеризует как ученейшего мужа (λογιωτάτου άνδρός)[1290] и приводит из его «Разговора» выдержку, в которой говорится о еретике Киринфе, причем последнему приписывается составление Апокалипсиса с именем «великого апостола» (вероятно, Иоанна).[1291] В «Разговоре» же своем, касаясь канонических книг Нового Завета, Кай, по словам Евсевия, признает таковыми из посланий ап. Павла лишь 13, исключая адресованное к Евреям.[1292] Может быть, против этого антимонтаниста направлено было и сочинение «Главы против Кая», где Ипполит Римский защищает церковный Апокалипсис.[1293]

Идентичен ли Кай эпилога с Каем Евсевия, решить определенно не представляется возможности. Не много света вносит, однако, и отождествление обоих. Обстоятельства знакомства Кая с Иринеем совершенно неизвестны. Можно высказывать лишь предположения. Судя по συνεπολιτεύσατο, употребленному в эпилоге, Кай сопровождал куда-то св. отца. Нам известно лишь о двух путешествиях Иринея, оба раза в Рим (в 154-155 г. и в 177-178 г.). По Евсевию, Кай впоследствии жил, по-видимому, тоже в столице (там происходил спор его с Проклом). Можно допустить поэтому, что он приехал сюда вместе с Иринеем; вероятнее, конечно, во второе посещение последним Рима (177-178 г.): в первый раз св. отец сам был учеником — спутником Поликарпа. Может быть, родиной Кая была Галлия или же Малая Азия, откуда он переселился в Лион.

11. Мученическая кончина св. Иринея

О жизни и деятельности св. Иринея после 192 г. не сохранилось никаких известий ни у Евсевия, ни у Иеронима, ни у других более современных отцев Церкви.

Нет у них также и рассказа о последних днях и кончине св. отца.

Греко-Российская Православная и римско-католическая Церкви ублажают его как священномученика.

Из истории известно, что в царствование Коммода (180-193 гг.) и Септимия Севера ( 193-211 гг.) были гонения на христиан. Правда, сами императоры, особенно последний, не питали враждебной настроенности по отношению к ним,[1294] и преследования велись, собственно, как видно по сочинениям Тертуллиана, провинциальными властями и чернью.[1295] Однако это не только не улучшало положения христиан, а наоборот, значительно ухудшало. Их жизнь находилась часто в зависимости от произвола какого-либо чиновника или каприза цирковой толпы, кричавшей нередко: «Christianos ad leones!».

Иногда же и сами государи по тем или иным мотивам издавали запретительные законы, которые могли быть направлены против исповедников Христа. Так, около 200 г. появился указ Севера, которым воспрещалось под страхом суровых наказаний принимать как иудейскую, так и христианскую религии.[1296] Тогда же, может быть, издано было предписание, чтобы обвинения против лиц, принадлежавших к «недозволенным коллегиям», разбирал префект Рима.[1297]

Христиане при желании всегда могли быть подведены под эти запретительные постановления; тем более что первое направлялось против дальнейшего распространения учения Господа, от чего представители Церкви не могли, конечно, отказаться.

Особенно тяжело было положение христиан в провинции. Повидимому, в прямой зависимости от указанных законов стояли гонения в Европе, Азии и Африке около данного времени. Так, в Александрии в 202 г. пострадал между прочими Леонид, отец Оригена, девица Потамиена и др.[1298] В Африке около 203 г. тоже было несколько мучеников — между ними Перпетуя, Фелицитата, — акты которых сохранились до настоящего времени.[1299] Гонения при Севере были настолько жестокими, что писатель того времени — Иуда, рассуждая в своем сочинении о 70 седминах Данииловых, вполне уверенно заявлял, что близко уже пришествие антихриста.[1300]

В 1839 г. в Отёне (Франция, древняя Галлия) найдена была надгробная каменная плита с греческой надписью на ней.[1301] Иоанн Франц в выпущенной им в 1841 г. брошюре (Christliches Denkmal von Autun) подверг последнюю тщательному анализу и пришел к выводу, что она относится ко времени Иринея Лионского, не позднее.[1302] Содержание ее не менее ясно свидетельствует, что плита не была просто надгробным памятником над могилой христианина, а лежала над прахом христианского мученика Лектория (Pectorius), память которого праздновалась как святого.[1303]

Отсюда можно сделать вывод, что в Отёне во времена Иринея было преследование христиан. Но из письма Лионской и Виеннской церквей не видно, чтобы гонение 177 г. распространялось на другие, кроме Лиона и, может быть, Виенны, местности Галлии. Точно также нет никаких данных, которые говорили бы о преследовании христиан, в этой стране в период между 177 и 192 гг. (дата пасхальных споров). Остается предположить, что гонение, в которое претерпел мученическую смерть Пекторий, разразилось после 192 г., т. е. в течение последних лет жизни Иринея, уже в царствование Севера. Но если оно было в Отёне, незначительном тогда городке, то, несомненно, коснулось и митрополии христианства в Галлии — Лиона.

Ириней же в Лионе, да и вообще в Галлии почитался и был самым выдающимся христианином. Поэтому мученичество·его вполне возможно, и именно в годы, последующие за 192 г.

Но был ли он мучеником? Положительный ответ на этот вопрос дает Иероним, когда в толковании на 64,4 пророка Исаии называет Иринея «vir apostolicus, episcopus Lugdunensis et Martyr».[1304] Это свидетельство настолько ясно, что, казалось бы, не требуется никаких подтверждений.

Но некоторые исследователи (Гарнак,[1305] Барденгевер,[1306] Додвель[1307]) отрицают за ним всякое значение. Основанием для них служит то,, что в своем «Каталоге церковных писателей»[1308] Иероним, давая краткую биографию Иринея, умалчивает о его мученичестве. Значит, как заключает Додвель,[1309] в толковании его на Исаию испорчен подлинный текст.

Однако рукописи и все издания передают текст так, как мы написали. Поэтому исторических подтверждений заключению Додвеля нет никаких; оба сочинения Иеронима имеют одинаковую цену, и если уж с Додвелем отрицать значение за первым свидетельством (в толковании на Исаию), то придется отвергнуть значение и второго, так как заключаются они в одной и той же испорченной (с точки зрения Додвеля) рукописи.

Свидетельство одного источника при умолчании другого, наоборот, как справедливо замечает Массюет,[1310] может говорить только за достоверность сообщаемого факта, так как молчание не есть еще отрицание.

А что Иероним не упоминает о мученичестве Иринея в своем каталоге, это совершенно понятно. Если мы подвергнем анализу сообщенную у него здесь биографию св. отца, то окажется, что он повторяет в ней сказанное у Евсевия. Последний же о кончине Иринея не говорит. С другой стороны, Иерониму не было и нужды упоминать в каталоге о смерти Иринея, так как он имел целью изложить здесь биографии св. отце в именно как церковных писателей (scriptorum ecclesiasticorum), а не просто дать общее описание их жизни. Форма же выражения его при толковании на Исаию указывает на то, что титул Martyr был обычным в приложении к Иринею во времена Иеронима (IV и первая четверть V в.). Ввиду этого сообщение последнего имеет достаточную силу.

Вполне подтверждает его и Григорий Турский, историк VI в., когда выражается о св. отце, что он «per martyrium finitus» (De gloria martyrum)[1311] или что (tyrannus) «beatum Irenäum diversis in sua camifex praesentia poenis affectum, Christo Domini per martyrium dedicavit» (Historia Francorum).[1312]

Упомянутые выше исследователи отрицают значимость и данных свидетельств. Они обращают внимание на то, что в Historia Francorum после Иринея упоминаются в числе мучеников Веттий Эпагаф и другие 48 человек, в действительности умершие в 177 г. В сообщении Григория допущено, таким образом, смешение и хронологических дат, и самих фактов. И то, и другое говорит, что данные подобного рода не могут быть достоверными.[1313]

Однако, как замечает автор жития Иринея в Acta Sanctorum, в рукописи после слов об Иринее (перед выражением Post hune и т. д.) стоит значок «*», который дает понять, что здесь допущена перестановка предложений. Очевидно, слова, поставленные у нас в скобках, должны стоять не в конце цитаты, а перед речью об Иринее (Beatissimus Irenäus и т. д.).[1314]

Кроме того, сам Григорий Турский говорит, что описания страданий мучеников тщательно сохранялись (fideliter) до его времени; но с другой стороны, заявляет, что имена и число исповедников он не может обозначить. Последнее выражение едва ли было бы употреблено им, если бы он имел дело с неподлинными документами; достаточно вспомнить, что по более позднему преданию число мучеников доходит до 19000. Очевидно, у автора «Истории франков» были под руками, с одной стороны, послание Лионской и Виеннской церквей о гонении 177 г., а с другой — описание мученичества, когда скончался Ириней.

А затем, если даже им и допущено было смешение, то-, опять, смешение именно дат и фактов, а не искажение их. Доказать последнее, во всяком случае, нельзя. Если же мы обратим внимание' на повторение в общей форме свидетельства о мученичестве Иринея в сочинении De gloria martyrum, имевшем специальное предназначение и содержание, то оно предстанет перед нами, по крайней мере, в существе своем (о самом факте мученичества Иринея) вполне достоверным.

Кроме того, о мученической кончине св. отца единогласно говорит Предание: как православной, так и католической Церквей; а с ним нужно считаться. Предание всегда живет в Церкви. Оно может несколько изменяться в форме, получать наслоения; но нельзя предположить, чтобы в нем был искажен самый существенный факт, или — что еще сильнее — будто факта этого никогда не было.[1315]

Все это вместе взятое дает нам право заключить, что мученичество Иринея более чем достоверно. И нам остается только решить, на какой год оно падает.

К изданию списков лионских святых присоединены четыре предисловия, в которых излагаются сведения о четырех гонениях на христиан в Галлии в век Иринея.[1316]

Первое касается 177 г., поэтому к данному случаю не может подойти.

Второе сообщает сведения о гонении, бывшем в 6-й год царствования Септимия Севера, по общему счету в 198 г. Согласно этому известию, император, прибыв в Галлию, должен был вступить в битву с войсками некоего Альбина, претендента на Римский престол. Этот Альбин приобрел себе в Галлии всеобщее уважение, особенно среди христиан. Север разбил его наголову, взял город и приказал истреблять его жителей, в особенности же приверженцев Альбина — христиан.

Однако у Тертуллиана в его «Апологетике»[1317] и письме к проконсулу Скапуле[1318] мы читаем, что Альбин был злейшим врагом христиан; между ним и христианами ничего общего быть не могло. И это говорится с такой решительностью (и притом повторяется), что не остается сомнения в истинности Тертуллиановой характеристики. Но если прав он, то, очевидно, недостоверно известие, представляющее Альбина другом христиан, чуть не христианином. А тогда не может иметь значения и дата 198 г., как возможная для определения времени смерти Иринея.

Остаются еще две другие; 202 и 208 г., когда Септимий Север посещал Галлию (два раза).[1319] Обе они допустимы при определении года смерти св. отца. Но принимая во внимание его старческий возраст (родился в 20-х гг. II столетия, следовательно, в 202 г. был уже 75-80 лет), а главное, что при своем исключительном положении среди христиан в Галлии он едва ли мог уцелеть во время гонения 202 г., мы должны признать этот последний как наиболее вероятную дату его мученической кончины.

Гонение, как повествует Григорий Турский и как говорит предание, было жестоким.[1320] Погибло очень много христиан (хотя определение количества мучеников в одном предании числом 19 ООО,[1321], без сомнения, во много раз преувеличено).

У Галлуа приводится выдержка из книги «О шести возрастах мира» (Librum de sex aetatibus mundi), в которой рассказывается, что Север поставил перед Иринеем и его паствой крест с одной стороны и идола с другой, чтобы они выбрали себе или смерть на кресте, или жизнь через поклонение идолу (ut mortem per crucem, vel vitam per idolum eligeret). Ириней и его паства предпочли первое.[1322]

Православная Церковь, равно как и Римско-католическая, в древности уже причислили Иринея к лику святых угодников Божиих.

Память его в Греко-Восточной церкви празднуется 23 августа <старого стиля>; в Римско-католической — 28 июня.

При Григории Турском останки св. отца хранились в пещере под алтарем базилики блаж. Иоанна (Beati Ioannis).[1323] Но уже в XV в. возник спор между духовенством этой церкви и храма св. Иуста (sancti Justi) о том, где находится подлинное тело Иринея, в той или другой церкви.[1324]

В Acta Sanctorum передается также известие, что в 1562 г. кальвинисты, напав на Лион, разграбили его храмы и повыбрасывали мощи святых, между прочими и Иринея. Найдена была целой только его голова.[1325] Некоторые исследователи признают это известие достоверным.[1326] Но ученый Иоанн Райнольд в своей книге De romanae ecclesiae idolatría in culto sanctorum доказал полную неосновательность такого обвинения против кальвинистов.[1327].

Часть вторая. Литературная деятельность cв. Иринея

1. Свидетельства древности о литературной деятельности св. Иринея

Исторические сведения о литературной деятельности св. Иринея восходят к глубокой древности. Еще современники св. отца, жившие во второй половине II и первой половине III столетия, знают его сочинения и пользуются ими в своих трудах.

Так, уже Климент Александрийский, по свидетельству Евсевия, «упоминает (в сочинении “ О Пасхе”) о Мелитоне, Иринее и некоторых других и приводит места из их творений» (ών καί τάς διηγήσεις τέθειται).[1328]

Об антигностическом произведении Иринея говорит, как общеизвестном, автор так называемого Малого лабиринта (вероятно, Ипполит): «Кто не знает книг Иринея, Мелитона и прочих, в которых Христос именуется Богом и человеком?»[1329]

Ипполит Римский, по словам Фотия,[1330] использовал данные Contra haereses в своей «Синтагме». Точно также в «Философуменах» у него приводится в выдержках значительная часть I книги этого труда.[1331] Зависит от Иринея Ипполит и во многих местах трактата «Об антихристе», повторяя мысли св. отца.[1332]

Тертуллиан в числе источников своего сочинения «Против валентиниан» называет между прочими творения Иринея: «Пусть не говорят повсюду, что мы сами выдумали для себя предметы. Ибо они уже изображены и объявлены в превосходнейших сочинениях многими мужами, которые были не только нашими предшественниками, но и современниками, как-то: Иустином Философом и Мучеником, Мильтиадом, церковным софистом, Иринеем, тщательнейшим исследователем всех учений, и нашим Проклом, украшением девственной старости и христианского красноречия».[1333]

И в действительности антигностический труд епископа Лионского лежит в основе изложения Тертуллианом учения валентиниан.[1334]

Автор эпилога Martyrium’& Polycarpi (по Московской рукописи) говорит, что от Иринея осталось много превосходных и православнейших сочинений, в которых св. отец упоминает о своем учите[1335] ле Полйкарпе, опровергает все ереси и излагает церковное учение в том виде, как воспринял от епископа Смирнского. Рассказывается в творениях Иринея, по словам эпилога, между прочим также и про чудесное извещение Иринея (посредством трубного звука) о смерти Поликарпа.-Знакомство с Contra haereses обнаруживает Киприан Карфагенский'в письме к Помпею[1336] и, может быть, в трактате о том, что «Идолы не боги».[1337]

Наиболее полные сведения о литературной деятельности св. отца сообщаются, однако, впервые лишьв «Церковной истории» Евсевия. В IV, 21 Евсевий отмечает особенную плодовитость Иринея как писателя. «В те времена (середина II столетия) процветали в Церкви, — замечает он, — Иписипп, известный нам по прежним повествованиям, Дионисий, епископ Коринфский, Пинит, Филипп, Мелитон, Музан, Модест и особенно (éra nooiv) Ириней. Заключенное ими в письмена православие апостольского предания и святой веры дошло и до нас».[1338]

В II, 13, 5 историк упоминает, впервые называя — хотя и сокращенно — заглавие, большой антигностический труд св. отца. Ириней, по его словам, повествует согласно с Иустином, «изображая Симона (мага) и его нечестивое и гнусное учение, в первой книге “Против ересей” «Πρός τάς αιρέσεις»). Желающие знать, что кому нужно, могут читать вышеупомянутую, не поверхностно написанную книгу Иринея, в которой говорится не только об этом, но также о происхождении и жизни других ересеначальников и о содержании их ложных учений».[1339] Называет Евсевий заглавие полемического труда Иринея — или сокращенно («Против ересей» = «Πρός τάς αιρέσεις»),[1340] или в полном виде («Обличение и опровержение лжеименного знания» = «’Έλεγχος και άνατροπή της ψευδωνύμον γνώσεως») — ив других местах своей «Истории».[1341]

Кроме того, во II и главным образом III, IV и V книгах приводится у него больше двадцати, иногда довольно длинных, буквальных выдержек,[1342] около 5-7 небуквальных[1343] и делаются вообще ссылки на Contra haereses.[1344]

ВIV, 25 Евсевий упоминает о сочинении Иринея против Маркионагностика.[1345]

В V, 20 указываются другие произведения св. отца. «Против людей, извращавших здравый устав Церкви в Риме, восставал Ириней и писал разные послания: одно к Власту под заглавием “О расколе” (Περί σχίσματος), другое к Флорину “О единоначалии, или О том, что Бог не есть творец зла” (Περί μοναρχίας ή περί τοϋ μή είναι τον θεόν ποιητήν κακών), потому что Флорин, кажется, защищал это мнение. Когда же последний впал в заблуждение Валентина, Ириней сочинил против него кйигу “О восьмерице” (Περι όγδοάδος)».[1346] Из обоих посланий к Флорину Евсевий приводит также буквальные вьщержки.[1347]

Говоря же о поведении Виктора в пасхальных спорах 190-192 гг., историк замечает, что по этому поводу многие епископы отправляли папе послания с порицанием его за отлучение малоазийских Церквей. «Из числа сих посланий одно написано Иринеем от лица галльских подчиненных ему братий».[1348] Приведя затем из этого послания две буквальные вьщержки,[1349] Евсевий добавляет: «По случаю происшедшего тогда спора, он (Ириней) имел переписку не только с Виктором, но и с различными, весьма многими предстоятелями Церквей».[1350]

А в главе 26 той же книги «Церковной истории» стоит следующее: «Кроме вышеозначенных сочинений и посланий Иринея, есть еще весьма краткое, но особенно необходимое слово его против эллинов под названием “О познании” (Περι επιστήμης). Есть и другое, посвященное им брату, по имени Маркиану, в котором содержится доказательство апостольской проповеди. Есть также книга разных проповедей (Βιβλίον διαλέξεων διαφόρων), в которой он упоминает о Послании к Евреям и так называемой Премудрости Соломоновой и приводит из них некоторые изречения. Вот все, — заключает историк, — что дошло до нашего сведения относительно сочинений Иринея».[1351]

Цитирует св. отца Василий Великий в сочинении «О Святом Духе». «Послушаем, — говорит он, — как упоминает о Духе в слове “Против ересей” Ириней, живший близко к апостолам» (далее следуют две буквальные выдержки из V, 8,2 и V, 9, 3 Contra haereses).[1352]

Цитату из I, 8, 1 этого труда приводит и Ефрем Сирин, не называя, впрочем, прямо своего источника.[1353]

Кирилл Иерусалимский также ссылается на Иринея: «На все посягающие еретики изострили язык на Св. Духа и осмелились говоритьхульное, как написал повествователь Ириней в книгах “О ересях”»[1354] (далее излагаются св. Кириллом краткие сведения о Симоне-маге, валентинианах и Маркионе на основании главным образом Contra haereses).[1355]

Епифаний Кипрский внес в свой антиеретический труд целиком 20 глав I книги Contra haereses Иринея. Так, в 31,8 Haereses Епифаний говорит: «Остальных подробностей о нем (Валентине) я не захотел излагать от себя, найдя у древнего святейшего Иринея составленное против Валентина сочинение. Доселе изложив сие немногое, затем сделаю выписку целиком (óXooxepéx;) из книг вышесказанного мужа, раба Божия, — разумею Иринея. Читается же у него так,..»[1356] Далее следуют буквально: предисловие и 1 -11,1 главы I книги Contra haereses Иринея.[1357] Заключая приведенную выдержку, Епифаний продолжает: «Сии-то и подобные сим пустые мнения, высказываемые валентинианами,. перечислил вышеназванный муж, старец Ириней, по всему украшенный Святым Духом, воздвигнутый Господом мужественный подвижник, умащенный небесными дарованиями истинной веры и ведения, поразивший и преодолевший все вздорное учение валенти-ниан. До последней крайности довел он их во второй по порядку своей книге и в других, желая в еще большей мере предать уничтожению поверженного на землю и пораженного врага...»[1358] Как видим, у Епифания были под руками, очевидно, все пять книг Contra haereses Иринея.

В 34,1 своего труда «О ересях» Епифаний приводит другую большую выдержку: «Чтобы не вдаваться во вторичный труд, признал я, что дблжно удовольствоваться тем, что изложено блаженнейшим и святейшим Иринеем о сем самом Марке (гностике) и его приверженцах. Это я постарался предложить здесь слово в слово и вот что именно. Сей святой Ириней, передавая, чему они учат, так говорит...»[1359] Далее следует буквальная выписка 13, 2-21, четырех глав первой книги антиеретического труда Иринея.[1360] В заключение Епифаний замечает: «Все сие тщательное исследование составил блаженный старец Ириней, изложив в связи все из всего их поврежденного учения. Посему, как и объявлено уже мною прежде, удовольствовавшись плодами его тщательности, предложили мы все слово в слово, как нашли у него; потому что еретики будут опровергнуты тем самым, что сказано сим святым мужем против их негодного учения».[1361]

Ссылается Епифаний на Иринея еще несколько раз в своем труде.[1362] Да и вообще в изложении и опровержении гностиков обнаруживает большую зависимость от епископа Лионского.[1363]

Иероним, в сочинении De viris illustribus повторяет[1364] сообщения Евсевия (впрочем, с некоторыми изменениями),[1365] соединив их в одно и выразив в более краткой форме: он (Ириней) «написал 5 книг “Против ересей” (quinqué adversus haereses libros), небольшое сочинение “Против язычников”, сочинение “О дисциплине”, к Маркиану брату “Об апостольской проповеди”, “Книгу различных поучений”, к Власту “О расколе”, к Флорину “О единоначалии, или О том, что Бог не есть виновник зла”, и превосходную книгу “Об огдоаде” ». Приведя затем помещенную у Евсевия выдержку из последнего труда Иринея (увещание к переписчику книги), Иероним продолжает: «Известны и другие его послания: к Виктору, епископу Римскому, по поводу вопроса о дне празднования Пасхи».[1366]

В главе 9 того же труда Иероним говорит: «Иоанн (апостол) написал книгу Апокалипсис, которую толковали (intrepretantur) Иустин Мученик и Ириней».[1367]

Знаком был, вероятно, Иероним и непосредственно с творениями св. отца, особенно с Contra haereses. Это обнаруживается, например, в Комментариях его на пророка Исаию: «О них (вымыслах Василида и пр.) весьма обстоятельно пишет муж апостольский Ириней, епископ Лионский и мученик, изъясняя происхождение многих ересей и в особенности гностиков, которые через Марка египетского обольстили знатных женщин, сначала галльских близ Роны, потом испанских, примешивая похоть к вымыслам и приписывая своему невежеству имя знания».[1368]

Рассказ о Марке и женщинах, обольщенных им, заимствованный, вероятно, из Contra haereses,[1369] Иероним повторяет и в письме к Феодоре.[1370]

А в предисловии к XVIII книге Комментариев на Исаию касается учения Иринея о воскресении мертвых и будущем царстве славы.[1371] В послании же к оратору Магну у него стоит: «Что сказать о Мелитоне, Аполлинарии, Дионисии, Иринее, преемнике мученика Фотина (Пофина), которые во многих творениях объясняли начала всех ересей и происхождение их из известных философских мнений?»[1372]

Цитирует дважды Contra haereses (IV, 2,7 и V, 19,1) и блаж. Августин в своем труде «Против Юлиана».[1373]

В сочинении Quaestiones et Responsiones ad orthodoxos приводится выдержка (в перифразе) о непреклонении колен в день Пятидесятницы с указанием, что она взята из творения Иринея «О Пасхе» (Ilspi тоб ясюха).[1374]

Широкое знакомство и большую зависимость от Contra haereses обнаруживает блаж. Феодорит. В начале своего ересеологического труда он прямо указывает на творения Иринея как на один из своих источников. «Басни древних еретиков я собрал у древних учителей Церкви — Иустина Философа и Мученика, Иринея, воспитавшего и просветившего кельтов, Климента, по прозванию Строматийца, Оригена... и других, которые вооружали свой язык против лжи».[1375] Подобные ссылки на Иринея (вместе с другими отцами и отдельно) делаются им еще несколько раз.[1376]

И в действительности, излагая учение древних еретиков, Феодорит пользуется в качестве основы творениями Иринея, сокращая лишь и местами дополняя сообщения св. отца.[1377]

Большой труд Иринея часто цитируется писателями, жившими и после Феодорита. Таковы: Прокопий Газский,[1378] Андрей Кесарийский,[1379] преп. Максим Исповедник[1380] и др.

Преп. Максим приводит также фрагменты: из письма епископа Лионского к Виктору[1381] и из неизвестного раньше труда Иринея «О вере», адресованного Димитрию, виеннскому диакону.[1382]

Очень много цитат из творений Иринея сохранилось в Sacra Раrallela преп. Иоанна Дамаскина?

Хорошо знаком был с сочинениями св. отца патриарх Фотий. В своей «Библиотеке» он приводит полное и сокращенное заглавия Contra haereses, передает кратко содержание этого труда и замечает, что от Иринея осталось много других разнообразных сочинений и посланий, между прочим послание к Виктору.[1383]

Большое количество фрагментов из Иринея сохранилось также в многочисленных катенах с толкованиями на книги Св. Писания.[1384]

Как видно из всех этих сообщений, особенно «Церковной истории» Евсевия, литературная деятельность св. отца была довольно обширной. Ему принадлежало, во всяком случай, не менее девяти сочинений по разным вопросам. Исключительным же уважением и авторитетом, судя по массе выдержек и ссылок, какие делаются начиная с III (а может быть, даже и с конца II — в творениях Климента и Тертуллиана) века и во все последующее время, пользовался большой антигностический труд Иринея, Contra haereses.

2. Рукописные кодексы и печатные издания творений Иринея

До настоящего времени, однако, из всех сочинений св.· отца полностью сохранились лишь два: «Против ересей» и вновь открытое (в 1904 г.) «Доказательство апостольской проповеди». Остальные или совсем утрачены, или дошли в небольших отрывках у других писателей, преимущественно в «Церковной истории» Евсевия.

Да и первые два имеются ныне не в их первоначальном виде. Как мы покажем ниже и что естественно было ожидать от грека — уроженца Малой Азии, Ириней писал «Против ересей» и «Доказательство» на греческом языке. Однако этот греческий подлинник сохранился до нас только в отрывках у Евсевия, в «Философуменах», у Епифания, и то преимущественно лишь из I книги Contra haereses. В полном же виде оба сочинения св. отца дошли до настоящего времени в переводах: «Против ересей» — латинском и армянском (IVV книги), «Доказательство апостольской проповеди» — лишь в армянском.

Переводы эти сохранялись сначала («Против ересей» до XVII в.; «Доказательство» — до XX столетия) в рукописном виде. Ныне же имеются в довольно многочисленных печатных изданиях.

1) .Кодекс[1385] Arundelianus (А) получил свое название от имени Томаса, графа АруНдельского (of Arundel), известного в свое время (1592-1646 гг.) библиофила. Вероятно, он купил эту рукопись гделибо в Европе. Библиотека графа хранилась в его поместье, в Англии, до внука первого владельца, Генри Гауарда (Howard), герцога Нор-фолкского. Последний подарил всю библиотеку Королевскому обществу (Royal society). В настоящее время кодекс Arundelianus находится со всеми другими арундельскими манускриптами (с 1831 г.) в Британском музее под № 87. Рукопись относится к XIII в.[1386] Сочинение Иринея Contra haereses в ней сохранилось не полностью, а оканчивается на 31-й главе V книги. Кодексом Arundelianus пользовались для своих изданий Грабе и Гарвей.

С ним идентичен, вероятно, по мнению Лоофса, один из кодексов Эразма, не названный последним (codex tertius Erasmi, по терминологии Лоофса).[1387]

2) Кодекс Vossianus ( V) гораздо полнее передает текст сочинения Иринея. В нем есть недостающие в Arundelianus 32-36 главы V книги. По словам Лоофса,[1388] он был вывезен в XV в. из Англии[1389] Лаврентием Бурелли и подарен в библиотеку Кармелитов в Париже (Carmeliter convent). В XVI в. он оказался частной собственностью каноника Жана де Сэн-Андрё. В XVII в. он попал в руки известного библиофила и собирателя рукописей Исаака Восса. В настоящее время хранится в библиотеке Лейденского университета под № 33. Рукопись относится, вероятно, к XIV в.[1390] Ею пользовались для своих изданий Штирен, Грабе и Гарвей.

Кодекс Vossianus вполне идентичен, как доказал Лоофс,[1391] с кодексом vêtus, который был использован Фейарденцием в его издании; а также, вероятно, и с кодексом Пассерация (Passeratii), упоминаемым и цитируемым у Массюета.[1392]

3) Кодекс Claromontanus (С) принадлежит к той же фамилии, что и Vossianus. Исторически известным становится его существование с XI в., когда он был в числе рукописей большой библиотеки монастыря в Corbie (во Франции). В XVI в. эта библиотека утратила часть своих книжных сокровищ. Одни из рукописей, между прочим, попали в иезуитскую коллегию в Париже, А отсюда были приобретены Томасом Филиппом в Англию. В его библиотеке номер, занимаемый кодексом Claromontanus, — 1669. От него рукопись вместе с другими поступила во владение его зятя Джона Тенуика (Tenwik) в Чельтнгэме (Celtenham).[1393] Кодекс Claromontanus неполный: он оканчивается только 26-й главой V книги «Против ересей». Время появления рукописи в точности неизвестно.

Массюет полагает его не ранее 900 г.,[1394] Гарвей относит к X в.,[1395] а Гэнель даже к XI в.[1396] Тщательно рассматривавший рукопись с палеографической точки зрения Лоофс,[1397] а также и Гарнак[1398] полагают, что мнение Массюета ближе к истине: рукопись нужно отнести к IX в. Кодекс Claromontanus был использован Массюетом, Гарвеем и др.

4-5) Кодексы Merced I (М) и II (μ) — две рукописи — ныне уже не существуют как манускрипты, а сохранились лишь в виде variae lectiones на полях принадлежащего Лейденскому университету Эразмовского издания (1567 г.) творений Иринея.[1399] Первым их исторически известным владельцем был Иосия Мерцер, упоминаемый у Массюета[1400] француз-книгоиздатель, приобретший себе известность как текстуальный критик (f 1626 г.). От него они и получили свое название.[1401]

6-7) Кодексы Ottobonianus I (О,) и II (О₂) — две рукописи — называются так по имени кардинала Оттобона, в библиотеке которого (в Риме) первоначально хранились. Их знал Массюет.[1402] В последнее время они получили известность через Питру (в Analecta

Sacra. Т. II. Р. 190 и др.).[1403] Первый помечен здесь № 1154, второй — № 752. Оба кодекса не полны: оканчиваются, как и Arundelianus, на 31-й главе Contra haereses. Время их появления — XV в. (второй кодекс, может быть, в 1412 или около 1450 г.)[1404]

8-9) Кодексы Vaticanus I (V,) и II (V) — две рукописи — хранились в Риме. Первый известен под № 187, второй — № 188. Второй был написан для папы Николая V, значит, между 1447 и 1455 гг.; первый, вероятно, также в XV в.[1405].

С этими рукописями, как доказывает Лоофс, весьма возможно, идентичен тот неизвестный доныне кодекс, которым пользовался Фейарденций[1406] под именем codex Vaticanus; хотя трудно решить, к № 187 или 188 этот последний более подходит.[1407]

Именем Vaticanus обозначается также кодекс, бывший в руках ученого Латина Латания (1513-1593 п\), по сообщению-его биографа.[1408] Точных суждений о нем высказать нельзя. Но Лоофс довольно основательно предполагает, что у Латания был, вероятно, кодекс Vaticanus № 187.[1409]

Под тем же именем (точно: Romanus) известен также один из кодексов, бывших у Эразма при издании им творений Иринея. Лоофс, однако, думает, что это не особый, неизвестный до сих пор, а кодекс Vaticanus № 188, описанный Питрой.[1410]

10) У Эразма на полях однажды цитируется еще KodeKC'Hirsaugiensis. Но по этой цитате трудно судить, что из себя представляла данная рукопись и тождественна ли она или отлична от теперь существующих.[1411]

У Лоофса есть несколько заметок еще о пяти кодексах:

11) Cod. Carthusianus, о котором упоминает Питра.[1412] 12-13) Cod. Laureshamensis I и II из монастыря св. Назария в Лориссе на Рейне.

Последние четыре упоминаются, по словам Лоофса,[1413] у Беккера в его Catalogi bibliothecarum antiqui, 1885. Однако сам Лоофс отказывается высказать о всех этих рукописях решительное суждение и ограничивается только сообщением исторических сведений по их поводу.[1414]

Названный ученый, как мы уже говорили, подверг все существующие латинские рукописи Иринея тщательному критическому разбору и на основании своих исследований, в особенности относительно различного в некоторых кодексах деления Contra haereses на главы, пришел к выводу, что все они принадлежат, в сущности, к двум главным фамилиям. Одну представляют кодексы Claromontanus и Vossianus, другую — все остальные.

В основе же их, несомненно, лежит один архетип, происхождение которого, по мнению Лоофса, нужно отнести к ранним временам древней Церкви. Все свои выводы немецкий ученый графически представляет в следующей таблице.[1415]

(Буква D означает здесь несуществующий теперь архетип; Н и В — его первые списки.)

Из дошедших до нас рукописей более древней, лучше сохранившейся и вообще наиболее ценной является, по мнению Лоофса,[1416] группа, представленная кодексами Claromontanus и Vossianus. Особенно должен быть отмечен первый, принадлежащий IX в.

В декабре 1904 г. ученый армянский архимандрит Карапет ТерМкртчян (Karapet Ter-Mekerttschiän),[1417] перелистывая книги, хранящиеся в библиотеке церкви Богоматери в Эривани, случайно открыл несколько древних рукописей на армянском языке. Одна из них носила заглавие: «Иринея — доказательство апостольской проповеди». Мкртчян сначала подумал, что вся она представляет из себя список с этого утерянного сочинения св. отца. Однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что большую, первую часть ее занимали две последние (IV и V) книги антигностического труда Иринея, Contra haereses, полное заглавие которого и было поставлено в их конце. И только после них повторным заглавием «Доказательство апостольской проповеди» начинается сочинение, адресованное Маркиану.

На полях рукописи есть заметки, из которых видно, что она написана по распоряжению архиепископа Иоанна. Последний в этих заметках называется Rabbun (как ученый человек) и братом святого царя, какой титул в армянской истории прилагается к Хетуму Киликийскому (1226-1270).

Архиепископ Иоанн был известен в свое время как библиофил. Он владел обширной и богатой библиотекой, покупал рукописи у других лиц и сам занимался их перепиской. В епископа он поставлен был в 1259 г. Архиепископский же сан получил приблизительно около 1270 г. Наличие последнего титула в кодексе, содержащем «Доказательство апостольской проповеди», указывает поэтому на последнюю четверть XIII в. (скончался Иоанн в 1289 г.), как время появления первого его списка.[1418]

Голландский ученый Витен (Wieten), специально занимавшийся исследованием названного труда Иринея, доказал однако, что армянский текст рукописи плохо сохранился.[1419] Нужно поэтому думать, что имеющийся теперь есть, по крайней мере, третий список с первоначального оригинала.

Первое печатное издание творений св. отца на латинском языке предпринял Дезвдерий Эразм в 1526 г. (Basel), пользовавшийся тремя рукописями: одной римской и двумя другими, доставленными ему из монастырей. Издание его несколько раз перепечатывалось. В1570 г. появилось издание кальвиниста Галлазия (в Женеве), присоединившего к латинскому греческий текст из сочинения Епифания; а в 1571 г. кальвиниста же Гринея (в Базеле). В 1596 г. издает творения Иринея францисканец Фейарденций (Koln); издание это было перепечатано потом в 1639 г.

В 1702 г. вышло издание Эрнеста Грабе (Oxoniae) по рукописям кодексов Vossianus и Arundelianus. В 1710 г. выпустил свое издание бенедиктинец Ренат Массюет (в Париже) по кодексам: Claromontanus и некоторым другим. Оно было перепечатано затем в Венеции в 1734 г. (в двух частях). Оно же вошло без перемен и в издание Миня {Migne. PG. 1857. Т. VII). В 1848-1853 гг. вышло издание Адольфа Штирена (Lipsiae), немецкого ученого (в двух томах), а спустя четыре года — одновременно с Миневским (в 1857 г.) — английского ученого В. Гарвея (в двух томах). XX век также не остался в долгу перед Иринеем. В 1907 г. предпринято[1420] было новое издание его творений итальянцем Убальдо Мануччи (Ubaldo Mannucci) в Риме.

Большая часть названных изданий (исключая Эразма) имеет между собой много общего. Сначала идут praefationes издателей, затем предварительные замечания о жизни и сочинениях св. Иринея. Сравнительно краткие у Фейарденция и Грабе, последние разрастаются в целые Dissertationes у Массюета. Далее следует самый текст главного сочинения Иринея, Contra haereses, причем большая часть первой книги излагается на латинском и греческом языках, остальные же только на латинском. За Contra haereses следуют греческие фрагмен-ты из Евсевия, Максима Исповедника, Иоанна Дамаскина и других отцев; потом разного рода annotationes писателей и издателей: Накойец, разные же index’bi (rerum et sententiarum, мест Св. Писания, латинских терминов и т. п.). Массюет прибавил к своему изданию еще praefationes, prolegomena, notae et observationes издателей и писателей до него.

Но особенно полно последние представлены у Штирена, который отвел под них исключительно весь второй том своего издания.

Гарвей кроме Contra haereses и греческих фрагментов дает отрывки на сирийском и армянском языках.

В основе издания Мануччи лежит латинский текст Массюета. Но местами итальянский ученый отдает, по его собственному признанию, предпочтение изданиям Штирена или Гарвея. Кроме того, у него лично были под руками четыре использованные им ватиканские рукописи.

Счет глав Contra haereses значительно разнится у Грабе, Массюета и Гарвея.

Наиболее распространенными в настоящее время являются: общепризнанное хорошее издание[1421] Р. Массюета в греческой серии Миня (особенно среди русских ученых), а затем — Штирена и Гарвея. О последнем; впрочем, Гарнак не без оснований замечает, что ему нельзя доверять, особенно там, где английским ученым использован кодекс Glarornontanus.[1422] К преимуществам этого издания относится лишь то, что здесь приведен Текст некоторых мест Contra haereses на греческом языке в виде отрывков из «Философумен» Ипполита и кроме того, как мы уже отмечали, напечатаны фрагменты на сирийском и армянском языках.[1423]

В 1910г. вышло из печати в известной серии Texte und Untersuchungen издание армянского текста[1424]IV и V книг «Против ересей» (открытых вместе с «Доказательством апостольской проповеди»). Здесь помещено прежде всего предисловие издателя Минасьян да, являющееся в большинстве повторением тех сообщений, какие даны при первом издании «Доказательства»: об открытии рукописи, переводе творений Иринея на армянский язык и т. п. Затем следуют: темы содержания глав, самый текст IV и V книг Contra haereses, иринеевские цитаты из словаря Стефана Рошка (Roszka) и указатель мест Св. Писания (все — за исключением предисловия — только на армянском языке).

На русском языке № 1871 г. творения Иринея появлялись лишь в виде отрывков в «Воскресном Чтении» (Т. XVIII, XIX, XX-XXII, XXTV, XXVIII) и «Христианском Чтении» (за 1838 г.). В1871 г. изданы были полностью «Против ересей» и сохранившиеся до того времени фрагменты в переводе священника (впоследствии протоиерея) П. Преображенского. Перевод (довольно хороший) сделан главным образом с латинского издания Массюета у Миня, но добавлены также все недостающие у Миня и напечатанные Гарвеем сирийские и армянские фрагменты (в переводе с английского). В 1900 г. вышло второе издание русского перевода, без изменений.[1425]

В 1907 г. в Лейпциге появилось первое издание вновь открытого произведения Иринея «Доказательство апостольской проповеди», предпринятое армянскими учеными Тер-Мкртчяном и Тер-Минасьянцем при содействии А. Гарнака и t приват-доцента Финка (напечатано было в Texte und Untersuchungen. Bd. XXXI. Η. 1). Здесь помещено сначала предисловие (на немецком языке) Тер-Мкртчяна об открытии памятника, рукописи, в какой он сохранился, времени перевода творений Иринея на армянский язык, настоящем издании и т. п. Далее следует армянский текст сочинения и немецкий перевод с него, сделанный названными армянскими учеными под редакцией Финка. В конце прибавлены: послесловие и примечания к изданию А. Гарнака и указатель цитируемых в сочинении мест Св. Писания и святоотеческой литературы. В 1908 г. вышло второе, несколько улучшенное издание немецкого перевода «Доказательства». В 1909 г. оно было вновь переведено и издано на голландском языке (с армянсконемецкого издания) голландским ученым JL Т. Витеном (Wieten), внесшим поправки к тексту в сравнении с изданием Гарнака (главным образом на основе указаний известного знатока армянского языка английского ученого Конибира)[1426] и снабдившим его довольно обширными параллелями из Contra haereses и примечаниями.[1427] А в конце 1913 г. появилось в печати еще новое издание «Доказательства» на немецком языке в Bibliothek der Kirchenvater, издаваемой Барденгевером, Шерманом и Вейманом. Перевод вновь сделан с армянского проф. Вебером.[1428]

На русский язык «Доказательство» было переведено (с первого немецкого издания) проф. Н. И. Сагарда и издано в 1907 г. под заглавием «Новооткрытое произведение св. Иринея Лионского — Доказательство апостольской проповеди» (СПб., сначала печаталось в «Христианском Чтении» за указанный год, потом вышло отдельной брошюрой). Здесь кроме самого перевода сообщаются сведения об открытии и первом издании сочинения, решается вопрос о его подлинности и времени происхождения; даются также замечания о значении новооткрытого произведения.[1429]

Глава I. «Окличение и опровержение лжеименного знания» («Против ересей»)

Первое по объему и значению место среди сочинений Иринея бесспорно занимает антигностический труд св. отца.

1. Свидетельства древности о литературной деятельности св. Иринея

Евсевий приводит в своей «Истории» полное заглавие «Против ересей», как мы уже написали выше: «’Έλεγχος και ανατροπή τής ψευδωνύμου γνώσεως» = «Обличение и опровержение лжеименного знания».[1430] В латинском переводе оно обычно передается: «Detectio et eversio falso cognominatae agnitionis».

Ириней в предисловии ко второй книге замечает, что он озаглавил свой труд так, как есть, потому что в нем содержится «обличение и опровержение» (detectio et eversio) учения еретиков.[1431] По-вйдимому, приведенные у нас в кавычках слова входили в состав первоначального заглавия, данного самим автором. В предисловии к IV книге оно передается однако немного иначе: «de detectione et eversione falsae cognitionis» («об обличении и опровержении ложного знания»).[1432] В предисловии же к V книге стоит: «de traductione et eversione íalso cognominatae agnitionis».[1433] Точно также и в IV, 41,4 труд Иринея называется «opus exprobrationis et eversionis falso cognominatae agnitionis».[1434]

Как видим, есть некоторая разница не только между Евсевием и латинским текстом труда Иринея, но и меледу различными местами одного и того же латинского текста. Как ее объяснить? Относить ли это на счет латинского перевода «Против ересей» или на счет самого греческого подлинника этого труда? Кто более правильно и точно передает заглавие: Евсевий или существующий латинский перевод?

Ближайшее рассмотрение всех приведенных форм показывает, что различие между ними само по себе незначительно, касается лишь некоторых оттенков. В существе, все выражения латинского текста передают ту же мысль, что и Евсевий. Заглавие же в предисловиях к V книге (de traductione et eversione...) и ко II (detectio et eversio) почти буквально совпадает с приведенным у Евсевия. (В первом случае разница, может быть, лишь в одном слове: вместо detectio стоит traductio; во втором же латинский текст передает укороченное заглавие труда Иринея.)

Отсюда уже можно признать наше первое предположение более соответствующим действительности; по-видимому, причиной разницы является неточность латинского перевода.

Вывод этот в последнее время нашел себе подтверждение во вновь изданном армянском тексте IV и V книг Contra haereses. В предисловиях к обеим[1435] книгам, а также и в IV, 41,4 там стоят слова, соответствующие греческому «Έλεγχος καν ανατροπή τής ψευδωνύμου γνώσεως».[1436]

Таким образом, очевидно, греческий подлинник (с которого Непосредственно сделан был и армянский перевод) «Против ересей» передавал полное заглавие этого труда в той же форме, как и Евсевий; и «Обличение и опровержение лжеименного знания» нужно признать принадлежащим самому Иринею.

В таком виде это заглавие сравнительно длинно и неудобно при всякого рода литературных работах. Поэтому в той же «Церковной истории» Евсевия оно приводится уже в сокращенной форме: «Προς τάς αιρέσεις» — «Против ересей».[1437] В этой же форме, наряду с полным,[1438] употребляют его и другие греческие отцы (Василий Великий,[1439] Кирилл Иерусалимский[1440] и др.). А некоторые заменяют: «Κατά των αιρέσεων»,[1441] «Καθ’ αιρέσεων»,[1442] «Κατά της ψευδωνύμου γνώσεως»,[1443] «Κατά Ούαλεντίνου και Μαρκίωνος»[1444] или даже «Εις τάς αιρέσεις»,.[1445]

У Иеронима в переводе на латинский язык Евсевиево «Προς τάς αιρέσεις» передано Adversus haereses.[1446] Впоследствии наряду и вместе с этой формой среди латинских авторов появилась несколько иная, хотя по существу тождественная «Contra haereses». Обе последних употребляются и до настоящего времени западно-европейскими учеными всех стран.

В заключении к IV книге Contra haereses св. Ириней говорит, что, пиша свой труд, он имел в виду дать и себе самому, и своему другу (et nos ipsos, et te) пособие к противоборству (contradictionem) со всеми еретиками.[1447] Отсюда видно, что причиной появления пяти книг «Против ересей» являлось распространение гностических лжеучений. Гностицизм был в корне противоположным христианству, разрушал его учение, отрывал от Церкви и лишал спасения многих ее чад. Никакой христианин не мог оставаться спокойным при виде успехов ереси. Тем более, конечно, св. Ириней. Ученик Поликарпа, он был хранителем апостольского предания. Получил хорошее церковное и светское образование. Имел достаточно средств д ля письменной борьбы с гнозисом. Ему более, чем другим,[1448] известно было самое учение гностиков из сочинений и личных бесед с выдающимися их представителями.[1449]

Видя гибель своих братьев христиан, он и считал себя нравственно обязанным выступить против обольстителей. «Любовь, — пишет он другу, — побуждает меня раскрыть тебе и всем твоим близким те учения, которые до сего времени скрывались в тайне»;[1450] «и я желаю, — замечает он в другом месте, — чтобы все люди пришли к познанию истины».[1451]

Но этого мало. Еретики появились в Ронских странах, т. е. вблизи, а может быть уже и в самом Лионе. Валентинианин Марк и его помощники соблазнили и отторгнули от Церкви многих женщин.[1452] Опасность касалась, таким образом, собственной паствы св. отца. Враг был у ворот. И мог ли он, «ревнитель завета Христова», оставаться спокойным? Ему «было вверено попечение» о его словесном стаде.[1453] Он был ответственен, если бы по его вине «некоторые, как овцы, были бы похищены волками».[1454] На нем, словом, лежал, кроме общехристианского, нравственно-формальный, юридический, так сказать, долг пастыря. И он хорошо сознавал это.[1455]

К написанию антигностического сочинения побуждала его также просьба друга, желавшего иметь хорошее пособие в борьбе с еретиками.[1456]

Последние два обстоятельства и послужили ближайшими поводами для составления Contra haereses.

Кто был адресатом этого труда, не указывают ни сам Ириней, ни Евсевий, ни другие отцы. При определении его поэтому приходится основываться исключительно на внутренних данных самих Contra haereses.

В предисловии к первой книге Ириней говорит, что живет среди кельтов и по большей части имеет дело с варварским языком (βάρβαρον διάλεκτον).[1457] Последний термин употреблялся обычно греками в отношении ко всякому не-греческому наречию. Св. отец происходил из греческой семьи, поэтому так и выразился. Но очевидно, что и адресат его также принадлежал к греческой национальности: иначе ему было бы непонятно, а может быть и даже оскорбительно (если бы он был кельтом, например) подобное выражение.

С другой стороны, тот факт, что Иринею приходилось «посылать»[1458] свои сочинения другу, и само подчеркивание, что он (Ириней) живет среди кельтов, с достаточной ясностью указывают, что названный друг жил не в Галлии, а где-либо еще. Может быть, местом жительства его была Малая Азия.

В том же предисловии св. отец говорит об адресате Contra haereses как таком, которому дана от Бога благодать («ката triv xópvv tí^v votó toC Kupíoü ooi &5o|iévr|v»).[1459] Кроме того, как видно отсюда же[1460] и из других мест этого труда,[1461] около него группировались «присные» его, люди, которым он разъяснял истины Христова учения (яарасгарек;... шптууЕХ,¡láva) и которым должен был выяснить также характер гностического лжеучения и способы к его опровержению, сообщенные Иринеем.

Очевидно, друг этот занимал сравнительно высокое иерархическое положение, был, может быть, епископом в каком-либо городе Малой Азии. За последнее говорит и самый тон обращения св. отца к нему, как равного к равному (а Ириней в это время, как мы покажем ниже, был уже епископом Лионским).

В том же предисловии св. отец называет своего друга «способнейшим» себя, таким, который может по широте своего ума сказанное Иринеем слабо и кратко представить в силе и обилии перед своими слушателями.[1462]

Отношения между ним и св. отцом были самые лучшие. Последний называет его не иначе, как dilectissime (греч. áyaTcrjTé) = «любезнейший», «возлюбленный», «друг»;[1463] с любовью же исполняет его просьбу о книгах против еретиков.

Все эти данные, как видим, не настолько определенны, чтобы на основании их можно было прямо и точно указать на какого-либо деятеля того времени. Выводы из них могут быть только приблизительными. По нашему мнению, принимая их во внимание, адресатом Contra haereses можно признать Поликрата Ефесского (участника пасхальных споров).

Он жил как раз во время написания этого труда. Был греком по происхождению, занимал епископскую кафедру, пользовался большим авторитетом среди своих пасомых.[1464] В его время гностицизм сильно распространялся в Малой Азии. Нужда в опровержении еретиков была и здесь большая.

Против нашего предположения, по-видимому, нельзя привести основательных возражений. А в пользу его помимо указанной уже естественности говорит и та интенсивная связь, какая вообще существовала у св. Иринея с Малой Азией и ее христианским населением.[1465]

В предисловии к III книге «Против ересей» Ириней пишет: «Я послал тебе (другу) мои книги (misimus tibi libros), из коих первая содержит мнения всех (еретиков) и раскрывает их обычаи и характер поведения, а во второй опровергнуто и разрушено их превратное учение... В этой же третьей книге я представлю (in hoc tertio inferemus) доказательства из Писаний».[1466] Соединение первых книг в одно (множеств. libros), при отсутствии упоминания об отсылке первой в заключении к ней или в предисловии ко второй, говорит за то, что обе первые были отправлены одновременно. А прошедшая форма глагола (misimus) рядом с будущей о третьей книге (inferemus) свидетельствует, что посылка этой и следующих состоялась позднее тех.

В предисловии же к IV книге св. отец говорит: «Посылая (transmittens) тебе, друг, эту четвертую книгу (quartum librum), я подтвержу словами Господа...» и т. д.[1467] А в IV, 41, 4 стоит: «Прочие изречения Господа... и изложение посланий святого Павла я представлю (disponentes) в другой книге (in altero libro = V) и таким образом с помощью Божией я доставлю (praebebimus) тебе полное сочинение: “Обличение и опровержение лжеименного знания”, давая в этих пяти книгах (in quinque libris) и мне самому, и тебе пособие к противоборству со всеми еретиками».[1468]

Здесь, как видим, глаголы, соответствующие misimus в первом случае, прилагаются в отдельности к IV и V книгам. Отсюда ясно, что И последние писались и отсылались в разное одна от другой и позднее прочих время.

Однако ни в самом тексте «Против ересей», ни в других источниках нет никаких оснований разновременность эту растягивать на два десятка лет, как делают Барденгевер,[1469] Штирен[1470] и некоторые другие авторы. В сочинении была большая нужда; с ним нужно было спешить. Поэтому, вероятно, книги писались непосредственно одна после другой, и весь период составления их не превышал двух-трех необходимых для обработки лет.

Отсюда, когда поднимается вопрос о времени появления Contra haereses, нет необходимости решать его в отдельности о каждой книге, а можно говорить сразу о всем труде св. отца. Но когда же он был написан?

В предисловии к I книге (§ 2) св. Ириней заявляет, что у него нет навыка писать.[1471] Такой фразы он, разумеется, не употребил бы, если бы прежде составил уже несколько других сочинений. Кроме того, Contra haereses упоминается им[1472] и очень сильно использовано в трактате «Доказательство апостольской проповеди».[1473] Можно думать поэтому, что антигностическое произведение было одним из его первых литературных трудов.[1474] . В какое же именно время оно появилось?

Внешних исторических свидетельств, определяющих его дату, нет, за исключением, пожалуй, общих фраз Евсевия[1475] и Иеронима,[1476] относящих период интенсивной деятельности Иринея вообще ко времени Коммода. Приходится поэтому основываться исключительно на данных‘самого текста сочинения.

А здесь представляется следующее. Перечисляя в III, 3,3 всех римских епископов, Ириней останавливается на последнем и замечает по поводу его: «Ныне (νυν) на двенадцатом месте от апостолов жребий епископства имеет (κατέχει) Элевфер».[1477] NGv, стоящее в данном случае, говорит, что сочинение написано при жизни папы Элевфера. А он занимал римскую кафедру с 174-175 по 189 г.[1478] Таким образом, мы ни в коем случае не можем относить дату написания Contra haereses ниже последнего года.

Из IV, 30,1 видно, что во время написания антигностического труда некоторые верующие находились при царском дворе и занимали там довольно высокое положение, так что даже могли помогать материально своим неимущим собратьям.[1479] Кроме того и вообще судя по Contra haereses, Церковь в это время пользовалась миром.[1480] Оба эти факта лучше всего могут быть приложимы ко времени Коммода, относившегося терпимо к христианам.[1481] Последний же был императором с 180 по 192 г.[1482]

В таком случае дата сочинения Иринея определяется несколько точнее. Очевидно, оно могло быть написано во вторую половину епископства Элевфера, т. е. между 180 (восшествие на престол Коммода) и 189 (смерть Элевфера) годами.

Принимая же во внимание, что о службе верующих при царском дворе говорится как общеизвестном и твердо установившемся факте, лучше всего считать временем написания его 185 и следующие годы, до 189.[1483]

С этой хронологией вполне гармонируют те данные о личности самого Иринея, какие есть в Contra haereses. Судя по ним, антигностический труд был написан несомненно во время епископства св. отца, может быть, в середине его.

Об этом свидетельствуют уже приведенные нами выше места, когда Ириней объясняет мотивы написания Contra haereses. Одним из них было сознание тех обязанностей, какие были наложены на св. отца его саном. «Я поставлен, — говорит он, — для служения словесного» (in administratione sermonis positi sumus);[1484] «мне вверено попечение об этом деле».[1485] Уверенный тон подобных заявлений едаа ли был уместен в устах пресвитера, например, при существовании рядом с ним епископа.

С другой стороны, и общий характер всех речей Иринея обнаруживает в нем человека пожившего, много испытавшего и передумавшего; что опять-таки более гармонирует с годами епископства.

Наконец, выставление себя в качестве хранителя апостольского предания[1486] было бы совершенно немыслимо, если бы был жив всеми почитаемый, благочестивый ученик апостольский, престарелый Пофин.

Местом написания «Против ересей» была Галлия, по всей вероятности, Лион. Это видно прежде всего уже из неоднократно приводившихся нами слов св. Иринея в предисловии к I книге. «Ты не будешь требовать от меня, живущего среди кельтов (έν κελτοίς) и по большей части имеющего дело с варварским языком (βάρβαρον διάλεκτον), ни искусства речи, которого я не изучал, ни писательской способности.. ,»[1487] Точно также в I; 13, 7 св. отец говорит: они (маркиане) «и в наших ронских пределах (έν τοΐς καθ’ήμας κλίμασι της 'Ροδανουσιας) обольстили многих женщин... Некоторые из них (женщин) явно исповедуются в этом (εξομολογούνται), а другие... частью отступили, частью находятся в колеблющемся положении».[1488] Настоящее время глаголов в последней выдержке указывает, что повествуя о маркианах и обольщенных ими женщинах, Ириней и сам находился в тех же «ронских пределах» (а Лион тоже расположен на реке Роне).

Первая приведенная выдержка дает вместе с тем некоторые указания относительно первоначального языка «Против ересей». Из нее видно, что Ириней различал разговорное наречие, ¡обычное для той местности, где он теперь обитал, от литературного,''на котором был написан его главный труд. Первое он называет «варварским», каковой термин, как мы уже отмечали, прилагался греками ко всякому не-греческому языку. Во времена св. отца разговорным наречием в Галлии было кельтское.[1489] Его-то, очевидно, и определяет Ириней как βάρβαρον διάλεκτον.

Этот разговорный язык у св. отца представляется, однако, как такой, который как бы «испортил» его литературный. Но «порча» может быть только в чем-либо уже твердо установившемся. Очевидно, «испорченным» оказывался родной язык Иринея, тот, на котором он говорил с детства, до переселения в Лион. А мы знаем, что таковым было греческое наречие. Значит, на нем и написаны были Contra haereses первоначально; что и естественно было ожидать от автора-грека.[1490]

Такой вывод подтверждается и самим противопоставлением литературного языка «варварскому диалекту». Очевидно, первый не был варварским (= не-греческим). Кроме того, по свидетельству Страбона,[1491] во времена, близкие к Иринею, греческий язык и вообще в Галлии принят был в качестве общелитературного для всего образованного общества.

Наш вывод косвенно подтверждает и Евсевий, когда приводит заглавие Contra haereses и многочисленные вьщержки из них на греческом языке, умалчивая о том, что он перевел их с латинского, как это отмечается им в других случаях.[1492]

Точно также и Иероним прямо помещает св. отца в ряду греческих писателей того времени.[1493]

О книгах Иринея говорит, что они написаны превосходным языком (doctissimo et eloquentissimo sermone composites).[1494] Подобного рода выражения ни в коем случае не могут быть приложимы к нынешнему топорному, грубому[1495] латинскому переводу; зато вполне подходят к греческим отрывкам, сохранившимся у Епифания и других отцов.[1496]

В настоящем латинском тексте замечается масса греческих оборотов,, выражений[1497] и т. п., что также не может говорить за его первоначальность.

В § 2 предисловия к I книге «Против ересей» Ириней пишет: «Для этого (опровержения еретиков), сколько могу, кратко и ясно изложу мнения... последователей Птолемея и вместе представлю средства к их опровержению (яро; àvaxpsTisiv aùniv)» ,[1498] А в предисловии ко II книге стоит: «В настоящей книге я опровергну во многих главах все их (гностиков) учение (omnem ipsorum regulam)».[1499] Судя по этим словам, можно думать, что первоначально Ириней имел целью написать своему другу лишь две книги. В одной должно было быть «sXsyxoç» = изложение учения еретиков, в другой — всестороннее его опровержение (àvaxporai).

Однако, заканчивая вторую книгу, св. отец признал необходимым присоединить к ней еще третью, дополнительную, так как той одной, по его мнению, не вполне достаточно было для опровержения. Там он оперировал более с данными разума. Здесь же желает привести доказательства из Св. Писания и разобрать места, какие неправильно толковались гностиками.[1500] Но и в этой книге не все уместилось. Ввиду массы материала Ириней счел нужным написать последовательно еще две новых: одну для разбора изречений Господа,[1501] другую —для изложения учения ап. Павла в связи с его гностическими перетолкованиями.[1502]

Говоря об этом, св. отец определенно называет свои книги: «первая», «вторая», «третья» и т. д.[1503] Отсюда ясно, что деление всего труда на книги установлено им самим.

Что же касается деления на главы и отделы, то оно позднейшего происхождения. На это указывает разница, какая существует в данном отношении между главными рукописными кодексами (в чем можно убедиться через простое сравнение изданий Массюета, Грабе и Гарвея).[1504] Очевидно, первоначально даже в древнелатинском переводе его не было, и внесено оно было переписчиками, вероятно, одновременно с первыми списками двух основных фамилий рукописей,

2. Содержание «Против ересей»

Книга первая. В начале первой книги св. Ириней указывает причины появления в свет своего настоящего труда. Некоторые (гностики), говорит он, отвергая истину, стали вводить ложные учения и «суетные родословия», которые, по выражению апостола, «производят больше споры, нежели Божие назидание в вере» (/ Тим. 1, 4). Эти люди искажают изречения Господа, по своему истолковывают Св. Писание и под предлогом знания (γνώσεως) совращают многих и отвращают от Творца и Украсителя вселенной. Их лжеучение тем более опасно, что распространяется среди простых, неопытных людей, не способных самостоятельно отличить ложь от истины. Кроме того, еретики предлагают свои взгляды в привлекательной форме, так что заблуждение их, нарядившись в заманчивую одежду, «по своему внешнему виду д ля неопытных представляется истиннее самой истины».

Св. Ириней хорошо знаком был с взглядами гностиков. Он прочитал сочинения учеников Валентина и узнал их образ мыслей из личных бесед с представителями ереси. Как пастырь, он признавал себя вместе с тем ответственным за «словесное стадо», опасаясь, как бы из-за молчания Церкви «овцы не были похищены волками (еретиками)». К выступлению побуждала его и просьба друга.

Поэтому-то св. отец и счел нужным представить своему адресату «глубокие и чудовищные таинства» еретиков «с той целью, чтобы тот и сам узнал их, и близким людям открыл и убеждал остерегаться пропасти бессмыслия и богохульства против Христа».

Ириней намерен прежде всего, насколько возможно, «кратко и ясно изложить мнения тех, которые в настоящее время распространяют превратное учение, т. е. последователей Птолемея, составляющих отпрыск Валентиновой школы; а потом по мере сил своих представить средства к их опровержению и раскрыть нелепость их слов и несообразность с истиной». Qm он не признает себя хорошим писателем. У него нет ни навыка, ни искусства речи, ни писательской способности, ни красоты выражений и увлекательности слога. Писать теперь побуждает его любовь к братьям и желание раскрыть тайны еретиков (Предисловие, § 1-3).

Далее непосредственно следует уже изложение гностических теорий, занимающее почти целиком всю первую книгу Contra haereses ²/₃ содержания отведено здесь системам Птолемея и Марка, представителей валентинианской школы, действовавших в пределах Галлии.

Сначала идет изложение взглядов Птолемея (Гл. 1-10). Св. отец передает учение еретика о высших членах божественной плеромы: Первоотце всего (Вибсх;) и парной ему Мысли, или Молчании; о происхождении от них Ума и Истины; а через этих — Слова и Жизни, Человека и Церкви (восьмерица); о произведении последними двумя парами 22-х низших эонов, в результате чего и получилась тридесятица, или плерома (Гл. 1, 1-3).

Далее довольно подробно излагаются измышления Птолемея о похождениях Премудрости, произведении Христа и Духа Святого и деятельности последних среди эонов; о появлении Иисуса-Спасителя и ангелов Его (Гл. 2). Передается история Ахамот, происхождения Демиурга и диавола, создания внешнего мира и трех типов людей: иликов, психиков и пневматиков (Гл. 4-6). Излагается история домостроительства (как представляли ее гностики) в Ветхом Завете и Новом, начиная с пришествия на землю Христа-Спасителя и кончая последними судьбами мира (Гл. 6-7).

Характеризует св. отец также отношение гностиков к Св. Писанию, как источнику вероучения, и сообщает о методах, какими пользовались еретики при толковании нужных им мест.[1505] В качестве иллюстрации приводятся несколько текстов Нового Завета с интерпретацией гностиков (Гл. 8-9). Разобрав их, св. отец приходит к выводу, что толкования еретиков несостоятельны, что они берут из Св. Писания лишь отдельные слова, имена и притчи, но дают им богохульное приложение (9,4). Это сразу же может заметить всякий из христиан, принявший в крещении «правило истины» (кахтоу тле; оЛ,г|08ш<;) и неуклонно содержащий его (Там же).

А правило веры одно и то же во всей Церкви, хотя она и рассеяна по вселенной. (Св. Ириней считает нужным привести целиком «правило».) Церковь «приняла от апостолов и от учеников их веру в единого Бога Отца, Вседержителя, сотворившего небо и землю, море и все, что в них; и во единого Христа Иисуса, Сына Божия, воплотившегося для нашего спасения, и в Духа Святого, через пророков возвестившего все домостроительство Божие: и пришествие, и рождение от Девы, и страдание, и воскресение из мертвых, и вознесение во плоти на небо возлюбленного Христа Иисуса Господа нашего; а также явление Его с небес во славе Отчей, чтобы “возглавить все” (Еф. 1, 10) и воскресить всякую плоть всего человечества, да пред Христом Иисусом, Господом нашим и Богом, Спасом и Царем, по благоволению Отца невидимого, “преклонится всякое колено небесных и земных и преисподних, и всякий язык исповедует Ему” (Флп. 2,10), и да сотворит Он праведный суд о всех: духов злобы и ангелов, согрешивших и отпавших, а также и нечестивых, неправедных, беззаконных и богохульных людей Он пошлет в огонь вечный; напротив, праведным и святым, соблюдавшим заповеди Его и пребывавшим в любви к Нему от начала или по раскаянии, дарует жизнь, подаст нетление и сотворит вечную славу» (Гл. 10,1).

Эта «проповедь истины» (гариура тг£ оЛг|9еш1;) передается неизменно и сохраняется единодушно во всех поместных Церквах, где бы они ни были основаны: в Германии, Испании, в Галлии или Иерусалиме. Любой предстоятель передаст его в том же, по существу, виде. «Большее же или меньшее знание некоторых состоит не в изменении самого содержания... но в том, что тщательно исследуют мысль сказанного в притчах_и соглашают с содержанием веры... раскрывают ход дел и домостроительство Божие относительно рода человеческого...» (Гл. 10, 2-3).

После этого небольшого отступления Ириней переходит снова к прерванному было им изложению гностических систем. Покончив с учением Птолемея, он считает нужным отметить разницу между ним и другими представителями валентинианской школы, когда,, по выражению св. отца, «двое или трое из них об одном и том же.говорят не одно и то же, но противоречат между собою и в сущности дела, и в именах» (11, 1).

Так Валентин, родоначальник школы, признает существование двух Пределов (вместо одного у Птолемея). Христос также, по нему, произведен не зонами плеромы, но Матерью, находившеюся вне плеромы, и порожден ею с какою-то тенью. Он отсек от себя эту тень и взошел в плерому; а Матерь после этого произвела другого сына — Демиурга. Различны также взгляды Валентина и Птолемея на происхождение Иисуса и Духа Святого (11,1).

А Секунд говорит, что первая восьмерица состоит из четверицы правой и четверицы левой. Первая называется у него светом, вторая — тьмой (11, 2).

Еще один из подобных учителей (может быть, Епифаний?) учит, что во главе плеромы стоит Первоначало, которое называется Единичностью (μονότης). В сизигии с нею состоит сила, именуемая Единством (ένότης). От этой пары произошло «начало всего, мысленное, нерожденное и невидимое, которое слово называет Единицей (μονός)». С этой Единицей соприсутствует сила, именуемая Единым (τό εν). От этих четырех произошли все остальные эоны (11,3).

Не менее разницы во взглядах между Птолемеем и его учениками. Так, некоторые из последних говорят, что Глубина имеет двух супруг: Мысль и Волю (12,1); другие убеждают, что «первая восьмерица произошла не постепенно, но все эоны вместе и сразу произведены были Первоотцом и его Мыслью» (12, 3). Много разногласия и во мнениях о Спасителе (св. отец указывает пункты этого разногласия— 12,4).

Учению Марка Ириней отводит 13-22 главы. Сначала св. отец сообщает сведения о чародейских проделках еретика: как он совершает Евхаристию на больших и малых чашах; как представляется пророком на устраиваемых им вечерях; как заставляет пророчество-вать избранных им женщин; как, пользуясь своим положением, развращает нравственно и физически этих женщин (13, 1-5). Этим занимаются и ученики его, даже в пределах Галлии (13, 6-7).

Далее следует изложение богословских воззрений Марка и его последователей, основанных (воззрений) на искусственном понимании и толковании букв и чисел (Гл. 14-15). В подтверждение своих взглядов и эти еретики ссылались на некоторые места Св. Писания. Ириней приводит и правильно разъясняет такие тексты (Гл. 15-19 и 20). Отмечает св. отец и то, что маркиане принимают поверх Св. Писания «несказанное множество апокрифических и подложных писаний, которые они сами составили» (20,1). Заканчивается сообщение сведений об этой группе рассказом о том, как представители ее совершают особое таинство — «искупление» (алоХитрохж; — Гл. 21).

Приведя церковное учение по поднятым еретиками вопросам, Ириней заключает, что «держась сего правила [веры], мы легко покажем, несмотря на великое разнообразие и множество мнений, что эти люди (гностики-маркиане) уклонились от истины» (22, 1).

Далее св. отец переходит к изложению (краткому) систем гностиков, предшествовавших Валентину, Птолемею и Марку, чтобы адресат Contra haereses узнал «источник и происхождение» всех лжеучений и «понимал природу дерева, произведшего такие плоды» (Валентина, Птолемея и проч.).[1506]

Начало свое «лжеименное знание» (христианский гностицизм), по Иринею, ведет от Симона, известного по книге Деяний апостольских (Гл. 8) волхва, изумлявшего народ своими чародействами и просившего у апостолов продать ему дар чудотворения. Этот Симон, выкупив в Тире Финикийском некоторую женщину по имени Елену, всюду водил ее за собой и выдавал за первую Мысль C'Ewoia), Мать всех вещей. Она породила будто бы ангелов и власти, которыми, по словам Симона, был создан внешний мир. Впоследствии ангелы заключили свою мать в человеческое тело, и она стала жить на земле, перевоплощаясь из одной женщины в другую (переселение души). Наконец, Елена отдалась в развратный дом. Спасти ее от такого бесчестия, и вместе — для спасения всех людей, пришел сам Симон. (Он приравнивал себя к Спасителю.) Происхождение и личность Господа симониане представляли докетически. Мистические жрецы этой секты жили, по словам св. Иринея, распутно, употребляли возбуждающие любовь и влечение средства и занимались волхвованием (Гл. 23,1-4).

Преемником Симона был Менандр, родом самарянин, также искусный в магии. Он выдавал себя за посланца невидимых сил и спасителя мира. По его словам, через искусство волхвования, которое он преподавал, его приверженцам давалась сила побеждать самих ангелов, сотворивших мир. Его ученики через крещение во имя его получают воскресение и не могут умереть, но остаются нестареющими и бессмертными (Гл. 23, 5).

В учении последующих гностиков замечается уже более пунктов, общих с валентинианством.

Сатурнин из Сирии учил, что существует один, никому неведомый Отец, сотворивший ангелов, архангелов, силы и власти. Ангелы создали мир и человека; последнего, впрочем, только по телу. Высшая сила дала человеку духовную «искру жизни». Дело и личность Спасителя Сатурнин представлял докетически. Брак и рождение детей последователи этого еретика отвергали: но некоторые из них, по словам св. Иринея, воздерживались от мяса и прельщали многих таким мнимым аскетизмом (Гл. 24, 1-2).

Василид учил, что прежде всего от нерожденного Отца родился Ум; от Ума произошло Слово; от Слова — Разум (фро\т|оц); от Разума — Премудрость и Сила. От последних двух произошли ангелы. Ангелы сотворили первое небо. Через истечение из них появились другие ангелы и создали другое небо, подобное первому. От этих произошла следующая группа ангелов, создавшая третье небо и так далее. В конце такого последовательного происхождения оказалось 365 групп ангелов и 365 небес. Ангелы, занимающие последнее, видимое нами небо, явились устроителями мира, разделив между собой землю и живущие на ней народы. Начальником этих ангелов состоит тот, кто называется иудейским Богом. Он захотел было подчинить все народы иудеям. Но прочие ангелы противостали ему. Остальные народы отпали от иудейского. Видя их погибель, Отец послал на землю свой первородный Ум, который называется Христом и который должен был освободить все народы от власти мироздателей-ангелов. Христос Сам не страдал; человеческие муки терпел за Него Симон Киринейский. Кто верует в первородный Ум, снисшедший на землю, и отрицает веру в распятого человека, тот спасается и знает домостроительство нерожденного Отца (Гл. 24, 3-7).[1507]

Карпократ и его последователи учили, что мир и все, что в нем находится, сотворен ангелами, низшими в сравнении с нерожденным Отцом. Иисус же родился от Иосифа и отличался от прочих людей лишь тем, что Его чистая душа хорошо понимала виденное ею в сфере нерожденного Отца. Поэтому от Отца ей была послана сила, чтобы она могла избежать мироздателей (ангелов) и снова вознестись к Нему. Так же бывает и со всеми душами людей, которые подобны Иисусовой. Представители этой отрасли гностицизма утверждали дерзостно, что их собственные души даже выше, могущественнее душ Христа и великих апостолов Петра и Павла. Карпократиане занимались волхвованием, употребляли любовные напитки и вели распутную жизнь. В оправдание ее они говорили, что добрые и плохие дела являются таковыми лишь в человеческом представлении, поэтому позволительно все делать (Гл. 25).

Киринф учил, что мир сотворен не первым Богом, а низшей силой, не знающей даже о всевышнем Боге. Иисус произошел, как и прочие люда, от Иосифа и Марии и отличался от всех справедливостью, благоразумием и мудростью. После крещения на Него сошел от.превысшего первого начала Христос в виде голубя. Перед страдани-ями Христос удалился от Иисуса. Иисус страдал и воскрес; Христос пребыл чуждым страданию (Гл. 26,1).

Евиониты принимали из Евангелий только написанное Матфеем и отвергали послания апостола Павла. Пророческие писания толковались ими замысловато. Они совершали обрезание, соблюдали обряды Моисеева закона и держались образа жизни иудеев (Гл. 26,2)..

Николаиты—ученики Николая, одного из семи диаконов, поставленных апостолами. Они вели развратную жизнь, уча, что ничего нет законопреступного в нецеломудрии и едении идоложертвенного. О них говорится еще в Апокалипсисе (Гл. 2,6; Contra haereses. Гл. 26,3).

Кердон учил, что Бог, проповеданный Законом и пророками, не есть Отец Господа нашего Иисуса Христа, потому что Того знали, а Последний неведом; Тот правосуден, а Этот благ (27, 1).

В зависимости от Кердона стоит Маркион. Он также различал Бога Отца от Бога Ветхого Завета. Последний, по нему, является виновником зла, ищет войны, непостоянен в Своих намерениях и даже противоречит Себе. Иисус же происходит от того Отца, Который выше Творца мира. Христос явился жителям Иудеи в человеческом образе (докетизм), разрушая пророков, Закон и все дела Бога, сотворившего мир. Маркион выбрасывал из Евангелия от Луки повествование о Рождестве Христовом и еще многое из учения и речей Господа, не подходящее к его взглядам. Уpeзáл еретик также и послания апостола Павла. Спасение, по Маркиону, принадлежит душам лишь тех людей, которые принимают его учение; телу же невозможно участвовать в спасении. Многие несомненные грешники Ветхого Завета, например, Каин, содомляне, египтяне и все народы, жившие в разврате, спасены — как учил Маркион — Господом во время сошествия Его в ад. Наоборот, праведники — Авель, Енох, Ной и прочие — не получили спасения, потому что не поверили будто бы проповеди Христа и не прибегли к Нему за помощью (Гл. 27, 2-4).

От этих столпов ереси расплодились менее известные руководители, принимавшие лишь тот или иной пункт учения ересеначальников или прибавлявшие к нему что-либо из других систем.

Таковы вожди энкратитов, происшедших от Сатурнина и Маркиона. Они проповедовали безбрачие и воздержание от употребления в пищу животных. Некоторые же из них, как, например, Татиан, отрицали спасение первозданного человека Адама и объявляли брак прямо как растление и блуд (Гл. 28).

Барбело-гностики признавали существование никогда не стареющего высшего зона по имени Барбело. Происхождение высших членов плеромы явилось следствием того, что этому Барбело неименуемый Отец восхотел открыть себя. Отсюда произошли: Мысль, Предвёдение, Нетление и Жизнь вечная. Созерцая их величие, Барбело произвел из себя свет, который и есть Христос. По требованию Христа Отец дал бытие еще Уму и Слову. От сочетания Слова и Мысли произошел Саморожденный, которому все подчинено. Точно также и остальные пары произвели из себя эоны. Саморожденный, сверх того, произвел совершенного и истинного человека и сочетал с ним совершенное знание, даровав ему вместе с тем девственным духом непобедимую силу. От первого ангела, который был при Единородном, произошел Дух Святой, который называется у еретиков также Премудростью и Пруникос. Этот явился виновником бытия мира. Он произвел из себя творение, в котором были Невёдение и Дерзость. А Невёдение создало уже небесную твердь, ангелов, землю и все, что есть на земле. Оно и управляло миром в Ветхом Завете, заявляя: «Я один Бог Ревнитель, и кроме Меня нет Бога» (Исх. 20,15; Ис. 14,5-6; Contra haereses. Гл. 29).

Офиты во главе эонов ставили Отца всех вещей, называвшегося у них Первым Человеком. У него есть Сын, второй человек. Ниже их Дух Святой, существо женского пола. Ниже Духа Св. первоначально существовали стихии: вода, темнота, глубина й хаос. От соединения Отца и Сына с Духом появился единородный сын их, Христос. Эти четверо и составляют святую Церковь, высшую группу эонов. От жены = Духа Св. произошла сила мужеско-женская, именуемая у офитов левой, Пруникос и Премудростью. Она-то и положила начало бытию мира. Премудрость спустилась в глубь стихий, из которых создалось ее тело. Впоследствии она освободилась от своего тела, которое стало видимым небом. Управляют небом и землей 7 эонов: Иалдабаоф, Иао, Саваоф, Адонеус, Элоеус, Ореус и Астафеус. Первый из них произвел Ум, вьющийся в образе змия;[1508] а все создали человека.

История Ветхого Завета представляется у офитов как постепенная смена влияний и борьба Иалдабаофа, с одной стороны, и змия и ангелов его — с другой. Для спасения людей сошел на землю Христос, вселившийся в человека Иисуса от Девы Марии. Дело Спасителя и офиты представляли докетически. Конец всего наступит, когда разрозненные части вышнего света соберутся все вместе и возвратятся в нетленный эон (Гл. 30).

Каиниты учили, что они родственны Каину, Исаву, Корею, содомлянам и другим грешникам Ветхого Завета. Эти, по воззрению каинитов, произошли все от высшей силы. В полноте же все небесное и земное разрешено было через Иуду-предателя. Против Каина и подобных ему в Ветхом Завете постоянно вел борьбу Творец неба и земли, именуемый у каинитов Истерой (ύστερα), Целью своей жизни представители данной группы ставили разрушение дел Истеры. А практически это выражалось в непозволительно безнравственном поведении (Гл. 31, 1-2).

Окончив изложение систем гностиков, предшествовавших Валентину, Ириней заключает, что уже это одно много значит для опровержения еретиков. Ибо некоторые из них самих, узнав, что их воззрения «происходят от таких-то матерей, отцов и дедов», могут найти в себе силы возвратиться в Церковь. Остерегутся вступать в еретические общества и другие люди. Поэтому обнаружение учения гностиков есть уже победа над ними. Их тайны теперь открыты, и борьба с ними легче, подобно тому как легче бороться с известным, обнаруженным уже лютым зверем в расчищенном лесу. Однако св. отец обещает в следующей книге представить более подробный разбор и опровержение изложенных систем последователей Валентина (Гл. 31, 3-4).

Книга вторая. Со второй книги и в действительности следует опровержение гностиков. Ириней разбирает здесь их лжеучение на основании данных разума, применяя философски-диалектический метод.

Прежде всего довольно подробно и обстоятельно (Гл. 1-14) опровергается св. отцом лежащий в основе всех заблуждений еретиков дуалистический взгляд на Бога и мир, которых валентиниане реши-тельно разделяли между собой, представляя материю — кэному — в виде самостоятельной, независимой от Бога субстанции. Ириней доказывает неправильность и логическую несообразность подобных воззрений, противопоставляя им церковное учение о едином БогеТворце, создавшем небо, землю и все, что в них, все содержащем в Своей власти.

Бог — существо совершенное; в Нем не может быть никакого недостатка. Но если есть нечто вне Бога, то Он уже не может быть назван полнотой (плерома), замечает св. Ириней, и не все содержит; значит, Ему этого, вне Его сущего, недостает. Отсутствие же, недостаток чего-либо у Бога говорит о несовершенстве Его, а далее последовательно приводит к отрицанию самого бытия Божия, ибо Бог несовершенный не есть Бог.

К нечестию ведет учение гностиков о Боге, рассматриваемое и с другой стороны. Бог и мир, плерома и кэнома существуют вместе, вне друг друга. Но в чем они содержатся? Должно быть нечто третье, объединяющее их. Допустив же третье, мы должны принять и четвертое, объединяющее третье, второе и первое; и пятое, объединяющее четвертое, третье, второе, первое и т. д. в бесконечность. То же самое и в учении Маркиона о двух богах, добром и злом. Должно в конце концов получиться бесчисленное количество богов, управляющих бесчисленными мирами; бесчисленные плеромы и бесчисленные Глубины (Бифос). Каждый бог будет управлять своим миром и не заботиться о чужом. С другой стороны, и люди, созданные богами, будут и должны прославлять каждый своего бога; иначе их обличат в богоотступничестве, и они подвергнутся заслуженному наказанию (Гл. 1).

Нелепо учение гностиков и о создании мира ангелами (= зонами). Внутри ли того, что обнимается Богом, в Его ли области был сотворен этот мир, или в чужом, вне Бога находящемся владении? — задает вопрос Ириней. Если вне Бога, то возникают уже упомянутые нами несообразности. Если же скажут: «В Его владениях», то как могло случиться, что мир сотворен против воли Бога, ангелами, которые сайи подчинены Ему, или кем-либо другим, как будто Он или не видел всего, что в Его владении, или не знал, что будет сделано ангелами? Но если мир создан не вопреки воле Бога, а с Его ведома, то, очевидно, единственной причиной бытия всего сущего и является именно воля Божия... Бог всемогущ, ни в чьей помощи не нуждается. Он создал Сам все Словом Своим, наперед предопределив в Себе неизреченным и недомыслимым образом. «Сотворил, как восхотел, всему даруя согласие, назначая порядок и начало создания, духовным существам даруя природу духовную и невидимую, пренебесным — небесную, ангелам — ангельскую, животным — животную, плавающим — приспособленную к воде, живущим на суше — приспособленную к суше, и всем пригодную для них природу» (Гл. 2).

Но если мир создан Богом, то нельзя вместе с гностиками называть Его пустотой. Бог предобразовал мир в Своей мысли; все созданное Им есть отображение Его совершенств. Поэтому в мире не может быть недостатка (Гл. 3). Если же допустить (с еретиками), что это создание Бога есть лишь тень, пустота (кэнома, μή όν), то, очевидно, и производители его грешат тем же. Очевидно, и Глубина гностиков вместе с Молчанием пусты по природе своей (Гл. 4,1).

Из этих затруднений валентиниане выходили нередко таким образом. Объявляли, что выражения «вне» и «внутри» относятся не к местному (пространственному) расстоянию, а к ведению и неведению (Гл. 4, 2). Св. Ириней доказывает, что и такие воззрения на плерому и кэному не менее несостоятельны. Допустим, что кэнома то же, что неведение. Но где оно проявляется, это неведение? Если в самой плероме, то очевидно, что плерома несовершенна, а в свете, каким обладает Первоотец, есть какой-то недостаток; этого света мало для освещения всей плеромы, в ней находятся места темные, неосвещенные. Не меньше несообразностей получается, если допустить, что кэнома (= неведение) существует вне плеромы. По учению гностиков, Христос, образовав Свою мать по сущности, изгнал ее из плеромы. При высказанном предположении это будет значить, что Он отлучил ее от знания и произвел в ней неведение; т. е. оказался виновником неведения" Точно также придется признать, что и Спаситель был в неведении всякий раз, когда выходил из плеромы: для создания Ахамот, отыскания пропавшей овцы и т. п. (Гл. 5).

Да и вообще это воззрение еретиков на гнозис = знание, как основу бытия и всех взаимоотношений, в частности хотя бы между членами самой плеромы, нельзя считать правильным. Нелепо предположение, что низшие зоны не знают высших и особенно Первоотца. Как может это быть, когда они находились в его области, от него произошли? Животные и то знают своего Творца. Через призывание имени Господа еще до пришествия Спасителя на землю люди изгоняли злых духов. Значит, и те познают Бога, а зоны, добрые по природе, оказываются неведущими своего владыки. Возможно, что Бог неведом был ангелам (зонам, по учению гностиков) в Его невидимой сущности; но Его бытие и промыслительные действия в отношении ко всему созданию не могли быть неизвестными им (Гл. 6).

Несостоятельно учение гностиков о пустоте, кэноме, рассматриваемое и с точки зрения их взгляда на происхождение ее разных частей. Еретики, как известно, держались платоновского отчасти воззрения, по которому все существующее в мире является отображением, подобием эонов плеромы (у Платона — идей). Разбирая эти взгляды, св. Ириней прежде всего отмечает, что не велика честь для Бога или плеромы, вечных, неизменяемых, быть похожими на временные, преходящие вещи мира. Кроме того, в мире слишком много частей и видов,творений. Число эонов (30), во всяком случае, не может соответствовать количеству предметов и явлений мира. Среди людей, животных замечается большое разнообразие характеров, свойств. Одни люди добры, другие злы; одни твари ручные, другие дикие; одни полезны, другие вредны. Одни живут в воде, другие на суше, третьи в воздухе. Если все это отобразы горних эонов, то очевидно, что и среди последних должны существовать подобные же различия. Между тем гностики такого различия не допускают. В действительности, между тварями мира и зонами плеромы, говорит Ириней, не только . нет подобия, но они по природе своей противоположны друг другу, как вода и огонь, свет и тьма и т. п. Вещи мира телесны, сложны, скоропреходящи; зоны и по взгляду гностиков — духовны, неограниченны, необъятны (Гл. 7).

Нельзя утверждать вместе с еретиками и того, что земные вещи суть тени вещей горних. Горние вещи, эоны — духовны, а духовное не имеет теней; это составляет свойство лишь телесных, обладающих материей предметов. Но допустим, говорит св. отец, что есть тени и у вещей духовных. В таком случае земные предметы должны существовать вечно, как вечны горние вещи, дающие тень (Гл. 8).

Таким образом, с какой бы стороны ни рассматривать вымыслы еретиков о плероме и кэноме, они оказываются несостоятельными (Гл. 8, 2). Нужно поэтому, не мудрствуя, держаться того учения о Боге — Творце всего мира, какое предлагает Церковь. Это учение не только возвещено в Писании, проповедано Господом, апостолами и хранится у всех Церквей; его принимали древние, по преданию, от первого человека; о нем получали напоминание евреи через пророков; ему научались язычники через простое рассмотрение творений. Истина его свидетельствуется, следовательно, даже посторонними Церкви людьми. Между тем, лжеучение гностиков, ведущее начало лишь от Симона-мага или еще более позднейших валентиниан, остается без свидетельства; а представители его оказываются хуже язычников, богохульствуя против Творца своего (Гл. 9).

Нельзя, конечно, еретикам приискать подтверждения своим взглядам и в Св. Писании, хотя они пытаются сделать это, основываясь на неясных самих по себе притчах Господа и задавая загадочные, сбивающие неопытных вопросы (Гл. 10). Впрочем, подробное рассмотрение приемов гностиков в пользовании Св. Писанием и разбор приводимых ими в свою защиту текстов Ириней решил пока отложить (Гл. 11), а переходит к опровержению частных пунктов в учении гностиков о плероме (Гл. 12-19).

Прежде всего св. отец доказывает, что если даже стать на точку зрения валентиниан, то окажется, что тридесятица их страдает, с одной стороны, недостатком, с другой — излишеством. Недостаток проявляется в следующем. Гностики включают в число 30 Первоотца. Между тем, говорит Ириней, этого даже с точки зрения их учения нельзя делать, потому что Первоотец, как непроизведенный никем, нерожденный, необъятный, непостижимый, бесстрастный, ничего общего не может иметь с тварными, ограниченными, им произведенными зонами. Но в таком.случае в тридесятице уже не будет хватать одного члена; остается лишь 29 (Гл. 12,1).

Однако и это число нужно уменьшить. В сизигии с Глубиной, по учению еретиков, состоит Мысль. Мысли же не может быть без того, кто мыслит. Она и Глубина должны составлять поэтому не два, а одно лишь существо. Но от единой и нераздельной четы может произойти тоже лишь одно существо, а не два, «дабы не получилось непохожее на произведшее его». А в таком случае одно существо должны составлять не только Глубина и Мысль, но также Ум и Истина и далее — Слово и Жизнь, Человек и Церковь, т. е. должна получиться вместо восьмерицы лишь четверица (Гл. 12, 2). Впрочем, еретики не строго выдерживают своего взгляда на необходимость сизигии для эонов. Их Премудрость испытывает страсть и родит без соединения со своим супругом.· Таким образом, допускается у них и раздельное существование членов той или иной пары. Однако и это не спасает их положения. Все равно, их тридесятица и при подобном толковании должна быть уменьшена, так как к ней принадлежат необъединимые существа. Таковы Слово и Молчание. Всем понятно, что они противоположны друг другу. Где сказано слово, там нет молчания; где молчание, там нет места слову. Что-нибудь одно должно быть устранено из плеромы. Опять, следовательно, тридесятица разрушается (Гл. 12, 3-6).

Излишество же в ней св. отец видит в том, что в системах валентиниан к числу эонов плеромы почему-то не причислены Христос и Св. Дух, происшедшие от Единородного, и Спаситель. Кроме того, Предел в некоторых системах производится от Первоотца, в других же — от Единородного. Получаются как бы два отдельных эона. Всего, таким образом, оказывается не 30, а 33-34 члена плеромы (Гл. 12, 7-8).

Далее ев: отец переходит к более детальному разбору учения валентиниан об эонах первой восьмерицы и доказывает, что весь первый ряд их должен быть отвергнут, так как воззрения гностиков и в этом пункте логически несостоятельны. По их учению, Ум произведен Глубиной и Мыслью. Между тем даже у людей ум является, конечно, виновником бытия мысли, а не наоборот. Кроме того, нельзя и вообще отделять ум, особенно божественный, непохожий на человеческий, от носителя Его, Бога, ибо Бог «прост, несложен, равночленен, всегда Себе равен и подобен, весь будучи разумение, весь — дух, весь—мысль, весь—чувство, весь—разум, весь—слух, весь — глаз, весь — свет и весь источник всякого блага» (Гл. 13. 1-7). Это верно также и в отношении к Слову, которое гностики представляли произведенным от Ума. Бог есть весь Ум и весь — Слово. В Нем все нераздельно; нельзя поэтому говорить о произведении Слова как особом каком-то акте, по подобию человеческого рождения (Гл. 13, 8).

Погрешают валентиниане и относительно Жизни, говоря, что она была произведена на шестом месте, тогда как следует, по словам св. Иринея, поставить ее прежде всего другого, потому что Бог есть Жизнь, Нетление и Истина. Все Его свойства являются лишь названиями совершенств, всегда существующих в Боге. Поэтому никто не может сказать, что Ум древнее Жизни, ибо самый ум есть уже жизнь (Гл. 13, 9).

Что касается учения гностиков о четвертой паре эонов — Человеке и Церкви, то, отмечает Ириней, еретики сами спорят между собой относительно ее. Одни говорят, что Слово произошло от Человека; другие утверждают, наоборот, что Человек от Слова. Таким образом, нелепость их учения обнаруживается ими самими (Гл. 13, 10).

Путаница в воззрениях гностиков и логические несообразности, по мнению Иринея, находят себе объяснение в том, что начала их воззрений заимствованы у древних комиков и философов. Валентиниане лишь заменили некоторые имена и составили из многих лоскутков свою систему. Так, гораздо раньше их комик Аристофан в своей «Теогонии» производил из Ночи и Молчания Хаос, из Ночи и Хаоса — Любовь, из нее Свет, а из него все остальное первое поколение своих богов. Затем он говорил о втором ряде богов и о сотворении мира и человека. Валентиниане взяли почти целиком его учение. Они поставили лишь на место Ночи и Молчания Глубину и Молчание, на место Хаоса — Ум, на место Любви — Слово. Вместо первого ряда богов придумали эоны, а вместо вторых богов говорят о творениях Матери. От нее же производят они устроение мира и создание человека (Гл. 14, 1).

Их Глубине можно найти аналогию в учении Фалеса Милетского о воде, начале всех вещей; а также у Анаксимандра, представлявшего началом сущего — бесконечное, которое заключало в себе всё в виде семени (Гл. 14, 2). Учение о тени и пустоте заимствовали они у Демокрита и Эпикура; учение об образах и подобиях (горние и земные вещи) — у Демокрита и Платона (Гл. 14, 3). Что Творец создал мир из прежде существовавшей материи, ранее их провозглашали Анаксагор, Эмпедокл и Платон (14, 4). Их лжеучению о том, что Спаситель произошел от всех эонов и что каждый из них вложил в него как бы свой цвет, можно найти нечто подобное в Гесиодовой Пандоре (14, 5). Употребление и значение чисел заимствовано гностиками у пифагорейцев (14, 6).

Выбирая те или иные пункты из философов и вообще составляя свою систему о плероме, еретики, по словам св. Иринея, не приводили никаких доказательств, почему они так делают. В самом деле, почему произошли эоны, почему первое и родоначальное всего — восьмерица, а не пятерица, троица, седьмерица? Почему от Слова и Жизни произошло именно 10 эонов, а не более или менее; почему от Человека и Церкви — 12? Почему вся плерома разделяется на три части: восьмерицу, десятерицу и двунадесятицу? — Гностики ссылаются на какую-то мировую гармонию или начинают перечислять человеческие страсти. Но все это касается лишь вторичных явлений, может отчасти объяснить бытие земных тварей. Вопрос же ставится о самой плероме. Неужели Отец создал ее без всякого плана и предусмотрения? Подобной нелепости допустить нельзя. Но тогда остаются два предположения: или плерома является отображением еще более высшего ряда эонов, другой плеромы, или мысль о творении существовала в Боге, создавшем мир. Но если принять первое объяснение, тогда необходимо признать, что для второй, высшей плеромы тоже должен существовать первообраз в третьей, для третьей — в четвертой и т. д. С этой точки зрения более валентиниан прав Василид, признающей 365 небес, образовавшихся последовательно одно от другого. Однако почему он остановился на этом числе? Почему не взял, например, цифру 4380 или еще большую? Здесь градация должна идти в бесконечность и, в сущности, настоящего, удовлетворительного объяснения происхождения плеромы опять не дается. Если же принять первое предположение, что Бог создал плерому по ранее сложившемуся у Него плану, то почему гностики не принимают все-цело церковного учения? Гораздо безопаснее с самого начала признать истину, т. е. что Бог-Творец, создавший мир, есть единый Бог, и кроме Него нет иного Бога, и что Он Сам от Себя получил образец и вид сотворенных вещей (Гл. 14, 8 — 16,4).

Не менее неправильностей и логических несообразностей находит Ириней и в учении гностиков о низших в сравнении с первой восьмерицей зонах. Эти несообразности обнаруживаются уже во взглядах на происхождение членов тридесятицы. Должно быть принято одно из двух: или зоны появились вместе с их Первоотцом, или же постепенно истекали из Него, по подобию рождения людей и животных. В первом случае необходимо признать бытие какой-то самостоятельной субстанции, из которой образовались все зоны, кроме Первоотца. Но допускать существование внутри плеромы инородной сущности нелепо. Остается второе предположение. Но если зоны произошли постепенно от Отца, по подобию человеческого рождения, тогда они должны все иметь одну сущность с Ним, как похожие друг на друга люди, или огоньки, зажженные от одного света. Однако гностики не выдерживают этой идеи о равенстве. Одни зоны у них причастны страданиям, другие — непричастны, одни называются младшими, другие — старшими. Отец всеведущ, но остальные, начиная со Слова, уже страдают неведением, и чем ниже стоит зон по градационной лестнице, тем меньше познает он своего Первоотца (Гл. 17).

Много несообразностей у еретиков и в более частных пунктах их воззрений на низших эонов. Премудрость у них была в неведении, падении и страдании. Однако всем известно, что где нет предусмотрительности и знания, там нет премудрости. Нельзя приписывать Премудрости и страданий, так как она духовной природы (ГЛ: 18, 1). [1509]

Как могло также Помышление получить отдельное бытие, когда оно предполагается только в ком-либо, само же по себе никогда не может существовать? Не могло Помышление испытывать и страданий. Нелепо также учение о том, что из ее аффектов произошли части видимого мира. Это уже материализация духовного. Кроме того, искание Помышлением совершенного Отца, желание быть с Ним и понять Его величие — не могло повлечь за собой неведение и страдание (как учат еретики), а скорее, наоборот, должно было бы привести ее к совершенству, бесстрастию и истине, ибо она желала познать совершенное существо, а не обычную тварь (Гл. 18, 2-7).

Нелепо также представление валентиниан о духовном семени, ставшем основой мирового бытия, и Демиурге. Согласно их взглядам, Матерь зачала семя по образу явившихся ей ангелов (окружавших Спасителя). Это семя сначала было бесформенным, безввдным, несовершенным. Отсюда, по мнению св. отца, можно сделать вывод, что, очевидно, и ангелы, по образцу которых произошло семя, также бесформенны, безвидны, несовершенны. Однако гностики не осмеливаются утверждать подобного. Не мог и Демиург не знать, что семя вложено в него Матерью. Такое предположение ставит его гораздо ниже тварей, им же созданных, ибо они сохраняют способность познания, отсутствовавшего якобы у творца. Далее, семя, по воззрению гностиков, будучи облечено в материю, возросло, получило форму и приготовилось к принятию совершенного разума. Когда было оно в плероме, около источника бытия и света, то оказывалось несовершенным, а когда попало в противоположную ей по сущности материю, которую и еретики представляли в виде мрака, то неожиданно получило форму и достигло совершенства. Это тоже нелепо, по мысли Иринея (Гл. 19, 1-7).

Дальше св. отец не идет в разборе частностей учения валентиниан о плероме. По его словам, и сказанного уже достаточно для доказательства несостоятельности, непрочности и нелепости их учения. Кто хочет знать, солена ли морская вода, тому нет надобности выпивать все море (Гл. 19, 8).

Ириней переходит к разбору и доказывает несостоятельность (Гл. 20-28) тех ссылок на Св. Писание, какие делали валентиниане в подтверждение лжеучения о плероме. Еретики применяли к своим вымыслам притчи, подсчитывали числа, слоги и буквы в словах. Так, истина страданий двенадцатого зона, по их мнению, доказывается отпадением двенадцатого апостола, Иуды, и страданиями Христа в двенадцатом месяце. Однако св. отец вполне основательно указывает, что здееь нельзя провести строгой аналогии. Иуда окончательно отпал, без возвращения, от лика апостолов. Между тем двенадцатый зон был восстановлен и призван обратно в плерому. Почему, затем, Иуда — предатель Господа, должен изображать страдания зона? Ведь сам он (Иуда) не страдал. Да и в количественном отношении нет сходства. Иуда был двенадцатым апостолом, а зон, претерпевший страдание, тридцатым по счету в плероме. Страдания Спасителя также не имеют ничего общего со страданиями зона. Последний подвергся разложению и уничтожению. Христос же Своей силой укрепил тленного человека и возвратил ему нетление (Гл. 20).

Неудачна также ссылка еретиков на двенадцать апостолов как на образ бытия двунадесятицы эонов. Странно, прежде всего, по мысли Иринея, что число апостолов применяется гностиками к низшей группе эонов. Почему, затем, не принимают еретики во внимание 70 апостолов? Наконец, почему забывают Павла? В образе какого зона дан нам этот апостол? — спрашивает св. отец (Гл. 21).

В подтверждение своего учения валентиниане ссылались еще на то, что Христос, будучи 30-и лет, крестился, а потом в двенадцатом месяце пострадал; поэтому, заключали они, должно быть 30 эонов плеромы и двунадесятица; поэтому-то и двенадцатый эон пострадал. В противоположность еретикам, Ириней доказывает, что Христос крестился, когда Ему не исполнилось еще 30 лет, как говорит евангелист Лука (3,23); что проповедовал Он не один год, а три, по крайней мере, как видно из того, что Он провел три Пасхи в Иерусалиме; что пострадал Спаситель не в двенадцатом месяце, а в первом, как то можно узнать из указаний закона Моисеева. Точно также не тридцати лет был Христос во время страданий, а 44—45, т. е. уже в зрелом возрасте, как и свойственно учителю народа (Гл. 22).[1510]

Нельзя, вопреки валентинианам, видеть и в евангельской жене, страдавшей кровотечением 12 лет, образ двенадцатого страждущего эона. Здесь также нет полной аналогии. Жена на двенадцатом году исцелилась от страданий, поэтому скорее в предшествовавших летах ее жизни можно видеть образ страданий эона. Но тогда этот тип (жена) должен быть отнесен уже не к двенадцатому, страдавшему зону, а выше его лежащим, не подвергавшимся, по взгляду гностиков, страданиям. Почему, затем, берется ими только этот пример? Почему еретики пренебрегли рассказом Евангелия о женщине, страдавшей 18 лет (Лк. 13,16), или о расслабленном, лежавшем 38 лет? Объяснение может быть только одно: эти примеры не подходят к их теории (Гл. 23). Нелепы и несостоятельны также доказательства, заимствуемые валентинианами из числа букв и слогов. Особенно любили они ссылаться на еврейское имя Спасителя — Иисус, которое, по их счету, состоит из шести букв и выражает «полноту восьмериц», так как общая сумма его букв, принимаемых за цифры, равна 888. Св. Ириней предлагает вопрос: почему гностики берут лишь еврейское имя, а игнорируют греческое наименование того же Спасителя? Между тем слово Есотгр (= евр. Иисус, русск. Спаситель) содержит лишь 5 букв, общая же сумма его равна 1408.[1511] Впрочем, и еврейское имя Спасителя, по свидетельству еврейских ученых, содержит лишь 2,5 буквы, а не 6, как думают еретики.

В Св. Писании можно найти массу повторяющихся чисел, которые совершенно не подходят к толкованиям и системам гностиков. Таково, например, 5. Слово Есоттр состоит из 5 букв, также Паттр, ’Ауюгг| и т. п. Спаситель благословил 5 хлебов и насытил 5 тысяч человек; 5 дев названы Им мудрыми и 5 неразумными; 5 мужей было с Господом во время Преображения и т. д. (Гл. 24).

Почему еретики берут только подходящие им числа и не обращают внимания на другие? Ничем иным, кроме произвола, объяснить этого нельзя. Такое обращение со Св. Писанием, однако, заслуживает всяческого порицания. При подобном способе можно извлечь доказательства каких угодно нелепых положений. Причина поведения валентиниан лежит в их гордом представлении о себе, как много знающих людях. На них оправдываются слова апостола: «Знание надмевает, любовь назидает» (/ Кор. 8, 1). Они возомнили себя совершеннее Бога-Творца, оттого и впали в заблуждение. Не все может постигнуть человек. Очень многое навсегда останется для него скрытым в здешней земной жизни. Поэтому во избежание опасностей лучше довольствоваться тем, что ясно, точно и определенно раскрыто в Св. Писании, и не дерзать проникнуть своим собственным умом в тайны, открытые лишь одному Богу. Таковы, например, вопросы, что делал Бог до создания мира или как Сын Божий рожден от Отца (Гл. 25-26,28). Что касается, в частности, Писаний, то толковать их надо с большой осторожностью, тоже не полагаясь только на свой ум. Нельзя основываться в своем учении на притчах или вообще местах, допускающих двоякое понимание. Необходимо исходить из ясных, точных, прямых слов Христа, пророков и апостолов и уже с их точки зрения объяснять темное, иносказательное (Гл. 27).

Покончив с разбором учения валентиниан о плероме, св. Ириней переходит к опровержению их воззрений на историю кэномы, в частности, антропологии их в связи с эсхатологией. Еретики различали, как известно, три типа людей: материальных, душевных и духовных. Духовные это — гностики. Они выше всех по своей субстанции, выше даже Демиурга, ибо он имеет лишь душевную природу. Конец мировой жизни будет состоять в том, что подобное возвратится к подобному: материальные люди, соединившись с материей, подвергнутся уничтожению в огне; души праведных перейдут вместе с Демиургом в «среднее место»; а пневматики—в плерому, вознесутся выше седьмого неба.

Ириней усматривает, прежде всего, противоречие в эсхатологических взглядах валентиниан. Души праведных, по их учению, переходят в «среднее место». Причиной такого переселения, очевидно, является именно их праведность. Они получают «среднее место» как награду за свою жизнь. Души нечестивых погибают в огне. Опять возмездие за жизнь. Между тем духовные люди переселяются в плерому безразлично, праведны они или нечестивы; принимается во внимание лишь одна их субстанция, духовная природа, которая должна соединиться с подобным себе. По мысли св. отца, должно быть принято что-либо одно: или праведность спасает человека, или природа. Оба же положения несовместимы. Если спасает природа, тогда все души, добрые и злые, должны спастись; нет нужды в праведности и вере. Если же спасает праведность, то почему у гностиков-не участвуют в спасении тела людей, когда они участвовали в праведности?

Выход из этого противоречия один: лучше всего принять церковное учение о воскресении душ вместе с телами и воздаянии каждому по заслугам его (Гл. 29).

Еще нелепее учение еретиков, что они, как духовные, должны занять место выше душевного Демиурга. Демиург и в их представлении является Творцом. Неужели же Творец может оказаться ниже твари? И что сотворили сами гностики, чтобы возноситься выше Демиурга? Какие небеса утвердили? Какую землю основали? Какие светила создали? Какие реки заставили течь? Разве могут они равняться с Творцом неба, земли и всего, что на них; с Творцом ангелов, архангелов, всех духовных сил?

Валентиниане утверждают, что они взойдут выше седьмого неба. Между тем ап. Павел, по собственному его признанию, восхищен был лишь до третьего неба, в рай, где и слышал неизреченные глаголы (2 Кор. 12, 2-4). Неужели гностики выше почитаемого ими апостола? (Гл. 30).

В связи с представлением о себе как высшей породе людей, стояли, как известно, и нравственные воззрения валентиниан. Они учили, что, как духовным, им все позволено; им даже нужно испытать все, доброе и плохое; что и вообще такого различия в действительности не существует.

Ириней разбирает эти пункты. Необходимость испытать всякого рода деятельность стоит прежде всего в противоречии с учением Господа, Которого и гностики почитают за Учителя своего. А у Него виновным является не только любодей, но и желающий любодействовать; не только убийца, но и даже гневающийся на брата своего. Он заповедал не только не ненавидеть людей, но и любить врагов; не только не клясться ложно, но и просто не клясться; воздерживаться, вообще, не только отдел, но и от помышлений греховных (Гл. 32,1). Если гностики хотят испытать всякую деятельность, почему, спрашивает св. отец, они не изучают всех наук — арифметику, геометрию, музыку, медицину, скотоводство, мореплавание и т. п.; или искусства — по меди и мрамору, живописи? Почему непременно их деятельность сводится к удовольствиям, сластолюбию и гнусным делам (32,2)?

Есть, правда, и у них особые дела, чудеса, связанные с искусством магии. Но этим они обольщают лишь людей молодых или неразумных, рассчитывая на минутное впечатление; а главное, их дела не приносят никакой пользы людям. Во всяком случае, их нельзя сопоставить с чудесами Господа, хотя бы с выдающимся фактом Его воскресения из мертвых. Да и теперь в Церкви совершаются различные чудесные действия. Ибо одни члены (Церкви) изгоняют демонов, другие имеют предвёдение будущего, видения и пророческие дары. Иные исцеляют больных. «Даже и мертвые воскресали и пребывали с нами довольно лет», — говорит св. Ириней. Но все это совершается не при помощи магии, а через благодать Божию, и не в обольщение людей, а на пользу их (Гл. 32, 3-5).

Нелепо также учение гностиков и о переселении душ. Против него говорит уже непреложный факт, что души ничего не помнят из того, что прежде было с ними. Между тем, даже сны вспоминаются людьми по пробуждении. Зачем же нужно переселение душ? Если для совершенствования, то какая речь может быть о нем, когда все прежде бывшее забывается, как бы умирает? Нельзя, конечно, это забвение относить на счет тела, которое как бы подавляет душу. Тело не сильнее души. Оно может ослаблять деятельность последней, но немыслимо, чтобы совершенно уничтожало ее. Против такого допущения говорит деятельность пророков. Переходя из экстатического состояния в обыкновенное, они помнили все бывшее с ними (Гл. 33). Что души не только продолжают существовать, не переходя из тела в тело, но и сохраняют тот же характер тела, какой имели в соединении с ним, это весьма ясно показал Господь в притче о богатом и Лазаре. Здесь говорится, что богатый, будучи в аду, помнил о Лазаре, Аврааме, своих братьях, оставшихся на земле, и т. п. (Гл. 34, 1).

На этом, собственно, и заканчивается опровержение Иринеем учения гностиков. Как видим, он имел прежде всего в виду последователей Птолемея и Марка. Однако обличение валентиниан может служить обличением и всех подобных еретиков. Сказанное о плероме их, Первоотце, Демиурге в равной мере может быть отнесено не только к Птолемею, но также к Маркиону, Симону, Менандру, Сатурнину, Василиду. Обличение нравственных воззрений валентиниан может быть приложено к Симону, Карпократу и др. «С опровержением последователей Валентина, — справедливо поэтому говорит Ириней, — низложено все множество еретиков» (Гл. 31, 1; см. вообще всю эту главу).

Однако св. отец считает нужным добавить еще несколько слов в опровержение возможных возражений против церковного учения о едином Боге (монотеизм — идея, проходящая через всю вторую книгу «Против ересей»). Взгляды Василида о 365 небесах с необходимостью ведут к признанию множества богов, до беспредельности, и чрез это уже ниспровергаются (35, 1). Несостоятельно также утверждение некоторых гностиков, что пророки изрекали свои пророчества по внушению различных богов. Эта мысль опровергается тем, что все пророки проповедовали единого Бога и Господа, Творца неба и земли (35,2). Против монотеизма не может говорить и факт употребления многих имен в Св. Писании Ветхого Завета в приложении к Божеству: Саваоф, Элоэ, Адонаи и т. п. Всё это наименования не разных богов, а одного и того же; посредством них указуется, по словам Иринея, один Бог и Отец, все содержащий и всему дающий бытие (35, 3).

Покончив с этими возражениями, св. отец считает себя вправе заявить: «Думаю, (теперь) достаточно доказано, что один Бог и Творец всего» (Гл. 35,4).

Книга третья. Закончив разбор учения валентиниан с точки зрения данных разума, Ириней не счел однако возможным ограничиться этим, а решил представить своему другу также доказательства из Св. Писания (Кн. II, 35, 4; III, предисловие). Это и делает св. отец, начиная с третьей книги.

Но предварительно ему приходится посвятить несколько глав (15) защите тех источников, на основании которых он намерен опровергать теперь еретиков и выяснять истину церковного учения.

Об устроении нашего спасения мы узнали, говорит Ириней, от апостолов, которые сначала устно проповедовали, потом по воле Божией передали нам Евангелие в писаниях, как будущее основание и столп нашей веры. Матфей написал Евангелие на еврейском языке, живя среди евреев. Марк передал то, что было проповедано Петром; Лука изложил проповеданное Павлом. Потом Иоанн, ученик Господа, возлежавший на Его груди, также написал Евангелие во время пребывания своего в Ефесе.

Проповедь апостолов, записанная в Евангелиях, началась после сошествия на них Св. Духа в день Пятидесятницы. Поэтому на ней лежит печать полного, «совершенного знания» (Гл. 1).

Между тем гностики, как мы уже отмечали,[1512] произвольно обращались и толковали Св. Писание. Некоторые книги ими урезывались, взамен их присоединялись новые. Нередко еретики и обвиняли Писания, будто они неправильны, не имеют авторитета, различны по изложению. Апостолы (будто бы) к словам Спасителя примешали нечто от Закона; да и Сам Господь говорил то от Демиурга, то от «середины», то от плеромы. И Спаситель, и ученики Его применялись, по словам гностиков, в своей проповеди ко взглядам народа. Когда же еретиков отсылали к церковному Преданию и обличали на основании его, они ссылались на свое «предание», сохранявшееся в их общинах.

Отметив это (Гл. 2), Ириней считает необходимым установить правильный взгляд на Св. Писание и Св. Предание и указать нормальные принципы для толкования первого.

В основу всего св. отец кладет предание апостолов. Характерным признаком последнего является передача его через преемство епископов. Апостолы сообщили предстоятелям Церквей — своим ученикам — всю полноту Христова учения, не оставляя ничего тайного, сокровенного. Эти, в свою очередь, передали его преемникам, и так слово истины хранится в чистоте и совершенстве, передаваясь из поколения в поколение; но только в Церкви. Желающему познакомиться с Преданием достаточно обратиться к предстоятелю любой из Церквей, особенно древнейших, основанных апостолами, и он получит исчерпывающие сведения. В качестве примера св. Ириней перечисляет всех Римских епископов (после апостолов): Лина, Анаклета, Климента, Эвареста, Александра, Сикста, Телесфора, Пия, Гигина, Аникита, Сотира и своего современника Элевфера. Через них проповедь истины дошла до времен Иринея в неприкосновенности.[1513] Хранительницами апостольского предания являются также Смирнская и Ефесская церкви в Малой Азии. В Смирне особенно выделялся ученик Иоанна Богослова — Поликарп. С ним знаком был и св. Ириней. Поэтому и его (Иринея) можно считать хранителем апостольского предания (Гл. 3-4).[1514]

А что апостолы и Христос излагали свое учение не приспособляясь к слушателям, св. отец доказывает так. Всякое приспособление есть смешение истины с ложью. Но мыслимо ли, чтобы совершенная Истина (Христос) допускала ложь? Эти понятия не совместимы, как тень со светом. Да и в действительности, разве приспособлением была проповедь Спасителя к иудеям о Себе как Сыне Божием, или воззвания апостолов к язычникам о том, что они должны оставить поклоне-, ние дереву и камням, ибо это не истинные боги? Подобные речи шли вразрез с укоренившимися представлениями слушателей (Гл. 5).

Далее Ириней пока не идет в рассуждениях об источниках христианского вероучения. А переходит прямо к доказательствам на основании Св. Писания основных истин христианства, отвергаемых или искажаемых гностиками. Сначала (Гл. 6-15) подробно обосновывает он церковное учение о едином Боге, Творце всего мира. Анализ многих мест из Псалтири, пророка Исаии, Бытия дает св. отцу право выставить бесспорное положение, что Св. Писание Ветхого Завета не знает и не называет Богом и Господом кого-либо еще, кроме «Бога Отца и Его Сына, получившего от Отца Своего господство над всем созданием» (Гл. 6, 1-2). Правда, иногда в Писании (Пс. 95, 5; 80, 10 и др.) упоминаются «боги» (мн. число); но это наименование указывает не на эонов плеромы, а на идолов и потому употребляется в несобственном смысле (Гл. 6, 3, 5). Ангелы, архангелы, престолы и господства также сотворены Всевышним Богом через Слово Его. Поэтому опять не может быть речи о равенстве их своему Творцу. Это — произведения Бога. А «созданное отлично от Создавшего и сотворенное отлично от Сотворившего». Ничего подобного зонам в церковном учении об ангелах нет (Гл. 8).

Особенно много доказательств в пользу монотеизма дают Евангелия: Матфея, Луки, Марка и Иоанна. Св. Ириней почти на каждой странице видит здесь указание на единого Бога и Сына Его, пришедшего для спасения мира. «Один и тот же Бог, Отец Господа нашего, Который обещал через пророков послать предтечу и сделать видимым спасение Свое» (Гл. 9, 1). «Один и тот же Бог, проповеданный пророками и возвещенный в Евангелии, и Его Сын, Который от плода чрева Давидова» (9, 2).

«Не Христос временно сходил на Иисуса (как учат гностики) и не иной есть Христос, а другой Иисус; но Слово Божие, Спаситель всех, Владыка неба и земли, Который есть Иисус, принявший плоть и помазанный от Отца Духом, стал Иисусом Христом» (Гл. 9,3). Одного Бога, открывшего через пришествие Сына Своего людям новое домостроительство свободы, новый Завет, возвещали праведные' Симеон и Анна (10, 5). Преимущественно же ясно представлено учение о единстве Божества у св. Иоанна в начале его Евангелия (Ириней подробно анализирует пролог этого Евангелия — Гл. 11, 1-6).

Против этой проповеди не могут возражать и гностики. Ибо достоверность Евангелий настолько велика, что сами еретики «воздают им свидетельство» и ссылаются на них в подтверждение своих взглядов, хотя и не все евангельские сказания принимаются ими (Гл. 11,7).

Больше или меньше имеющихся Евангелий нет и не может быть, по мнению св. Иринея. Четыре страны света; четыре ветра. Херувимы апокалипсические (Откр. 4,7) имели четыре лица: человека, орла, тельца и льва. Это — символическое указание на четыре стороны в личности и деятельности Христа: Его царское служение (лев), священническое достоинство (телец), явление по человечеству (человек) и дарование Духа Святого (орел). Сообразно этому и Евангелий должно быть и есть лишь четыре. Одно передает о первоначальном, действенном и славном рождении Христа от Бога Отца (царское достоинство — у Иоанна). Другое носит священнический характер (Луки). Матфей возвещает человеческое рождение Спасителя. А Марк начинает с пророческого Духа, свыше приходящего к людям. Поэтомуто и в истории домостроительства замечаются четыре периода: 1) от Адама до потопа; 2) от потопа до Моисея; 3) от Моисея до Христа и 4) обновляющий человека и сокращающий в себе всё период со Христа (Гл. 11, 8). Отсюда, достоверными должны считаться лишь те сведения, какие даны в имеющихся Евангелиях. Вне их истинного учения о Христе нет. Нельзя, однако, произвольно и сокращать или урезывать сказанное там. Поэтому св. Ириней называет суетными, невежественными и дерзкими всех, которые увеличивают или уменьшают число Евангелий, как Маркион, например, усекающий Евангелие от Луки; алоги, отвергающие Евангелие от Иоанна, или валентиниане, принимающие пятое «Евангелие истины». Такие все впадают в непростительный грех (Гл. 11,9).

Но не только Евангелия проповедуют единого Бога. То же самое и в учении апостолов, как оно изложено в книге Деяний. Петр в своих речах: в день Пятидесятницы, перед старейшинами, при красных дверях храма не говорил, что «один Христос пострадавший и воскресший, а другой взлетевший на высоту и оставшийся непричастным страданию», а, напротив, убеждал иудеев, что «один и тот же Бог Отец и Христос Иисус, воскресший из мертвых; и веру в Него проповедовал неверующим в Сына Божия и из пророчеств доказывал, что Христа, Которого Бог обещал послать, Он послал в Иисусе, Которого иудеи распяли, а Бог воскресил» (Гл. 12,1-6). Такую же проповедь держал апостол Корнилию и собравшимся около последнего язычникам. Не сказал, что иной Бог иудейский, а другой христианский, хотя это и безопасно было для него в виду отсутствия иудеев. Наоборот, утверждал, что один и тот же Бог, в Которого смутно веровали язычники, и Тот, Которого теперь апостол проповедует им (Гл. 12,7). Точно также Филипп (Деян. 8 гл.), Павел в Дамаске, в ареопаге, в Листре, первомученик Стефан перед своей смертью и все другие апостолы «возвещали одного и того же Бога, Творца всего, как Отца Господа нашего Иисуса Христа, как Бога Славы». (12,8-11). И нельзя нигде найти, у них учения о противоположности Ветхого и Нового Заветов. Наоборот, везде ясна мысль, что «закон Моисеев и благодать Нового Завета, оба сообразны с временами, дарованы для пользы человеческого рода одним и тем же Богом» (Гл. 12,12).

А что апостолы не приспособлялись к слушателям и возвещали одну лишь истину, об этом громко свидетельствуют факты мученической смерти многих из них. «Те, которые за Евангелие Христово предали души свои даже до смерти, каким образом могли говорить людям сообразно с укоренившимся у последних мнением?» (Гл. 12,13).

Нельзя также делать различие между свидетельствами апостолов. Нельзя ставить одни выше, другие ниже, одни признавать, другие отметать. Все апостолы равны в своих речах и посланиях. Неправы поэтому те (гностики), которые Павла предпочитают всем другим благовестникам, как будто ему только открыты все тайны. Думающих так посрамляет сам апостол, когда говорит, что один и тот же Бог содействовал Петру в апостольстве у обрезанных и ему самому у язычников (Гал. 2, 8). Или еще лучше: «Я ли, они ли, мы так проповедуем, и вы так уверовали» (1 Кор. 15,11). И Сам Господь разве напрасно посылал сначала 12, потом 70 учеников на проповедь? Разве они не знали всей истины? (Гл. 13). С другой стороны, неправы и те еретики, которые не признают за Павлом апостольского достоинства. Они идут против прямого свидетельства книги Деяний, где ясно говорится, что Павел был избран на служение Самим Христом, чудесно явившимся ему на пути в Дамаск {Деян. 9,22,26 гл.; Contra haereses. III, 15,1-2).

Никаких оснований нет и к отвержению или урезыванию Евангелия от Луки (как делает Маркион). Евангелист был постоянным спутником Павла, о чем говорит обстоятельный, со всеми подробностями, рассказ его в книге Деяний о путешествиях великого апостола. И Павел в Послании к Колоссянам называет Луку «возлюбленным» своим (Кол. 4,14). Очевидно, последний был научен апостолом языков -и им уполномочен передать нам Евайгелие, заключает Ириней (14, 1). Да и сами гностики, принимая многое из благовестия Луки, свидетельствуют против себя. Нужно что-либо одно: или всё Евангелие отвергнуть, или всё принимать. Еретики, принимая часть, тем самым признают авторитет евангелиста и поэтому обязуются к принятию благовестия его в делом виде (Гл. 14,3).

Этим утверждением равного авторитета всех апостолов кончает Ириней свои доказательства из Писаний Ветхого и Нового Заветов в пользу истинности церковной идеи монотеизма.

Далее св. отец переходит к изложению (Гл. 16-24) на основании Св. Писания церковного учения о Христе и деле спасения, совершенном Им (христология). Гностики, как мы уже отмечали, различали Иисуса от Христа, Спасителя и Единородного. Последних трех они представляли зонами (отличными и друг от друга). Иисус же, по их воззрениям, был лишь сосудом, в который вселялся горний Христос. Воплощение Господа и страдания Его еретики представляли докетически. Горний Христос, как учили они, не страдал. Претерпел муки лишь человек Иисус, а Христос удалился от него во время страданий.

Ириней прежде всего возражает еретикам по поводу разделения ими Иисуса от Христа, Спасителя и Единородного и последних трех друг от друга. Анализ относящихся сюда мест из Евангелий от Иоанна,Матфея, Марка, речи Симеона Богоприимца и посланий ап. Павла (преимущественно к Римлянам) и Иоанна дает св. отцу право выставить положение, что Св. Писание Нового Завета «не знает другого Сына Человеческого, кроме рожденного от Марии и пострадавшего, (не знает) и Христа, Который оставил Иисуса перед страданиями. Но знает родившегося Иисуса Христа, Сына Божия, и что Сей Самый пострадал и воскрес» (Гл. 16, 5). Иисус был Христос, Которого держа, Симеон благословлял как Всевышнего, Которого увидев, пастухи прославляли как Бога, Которого Иоанн, будучи еще во чреве матери своей, тогда как Он был в утробе Марии, признал Господом и приветствовал взыгранием, Которому волхвы, увидев, поклонились, принесли дары и, простершись пред вечным Царем, отошли иным путем» (16, 4). Словом, Иисус, Христос, Спаситель, Единородный — это лишь различные наименования одного и того же воплотившегося Сына Божия. Не признающих такого церковного учения еще апостол Иоанн называл антихристами и рекомендовал верующим дальше держаться от таких (Гл. 16).

Правда, и Св. Писание учит о сошествии во время крещения на Иисуса; но о сошествии не горнего Христа, а Духа Святого; того же Духа, Которого Бог еще в Ветхом Завете обещал излить на христиан, речью о послании Которого утешал Господь учеников перед страданиями Своими и Который в день Пятидесятницы излился в действительности на апостолов, а теперь через Христа изливается на всех верующих (Гл. 17).

Доказывает также Ириней через анализ Св. Писания, что и воплощение Господа, и страдания Его не были мнимыми, призрачными. «Сын Божий, — говорит св. отец, — воплотившись и сделавшись человеком, снова начал длинный ряд человеческих существ и сокращенно (in compendio) даровал нам спасение, так что потерянное нами в Адаме, т. е. бытие по образу и подобию Божию, мы опять получили во Христе Иисусе. Ибо невозможно было, чтобы человек, который раз был побежден и погиб через непослушание, сам воссоздал себя и получил награду за победу; также невозможно было, чтобы получил спасение тот, кто впал во власть греха. То и другое сделал Сын, Который есть Слово Божие, от Отца происходящее, Который воплотился и нисшел даже до смерти и совершил домостроительство нашего спасения» (Гл. 18,1-2). Христос «соединил человека с Богом. Ибо если бы не человек победил врага человеческого, то враг не был бы побежден законно. И опять, если бы не Бог даровал спасение, то мы не имели бы его прочно. И если бы человек не соединился с Богом, он не мог бы сделаться причастным нетления... Ибо каким бы образом мы могли быть причастными усыновления Ему, если бы не получили опять от Него через Сына общения с Ним, если бы Слово Его, сделавшись плотью, не соединилось с нами? Итак, те, которые говорят, что Он мнимо явился и не родился во плоти и не сделался истинно человеком, доныне еще состоят под древним осуждением, предоставляя греху господство, так как, по их мнению, не побеждена еще смерть» (Гл. 18, 7).

Во Христе соединились два естества — Божественное и человеческое. Он был не просто человек, родившийся от Иосифа, но истинный Бог, рожденный от Отца, и истинный человек, родившийся от Девы. Иначе мы никак не могли бы достичь спасения, говорит Ириней, если бы Слово Божие не соделалось человеком, и Сын Божий — сыном человеческим (19,1; 20,1-2).

В Ветхом Завете предсказано было о Христе как истинном Боге и вместе истинном человеке. О Нем пророчествовали Моисей, Исаия, Иоиль, Амос, Аввакум, Даниил и другие (Ириней подробно приводит эти пророчества — Гл. 20,4; 21). Ими ясно было провозвещено, что Спаситель «имел исключительно пред всеми преславное рождение от Отца Вышнего и что также испытал рождение от Девы... И что Он был человек некрасивый (так понимает Ириней пророчество Исаии о Христе — 53,8) и подверженный страданию, сидел на осленке, принимал для питья уксус и желчь, был презираем в народе и нисшел даже до смерти; и что Он также есть Святый Господь, Дивный, Советник, прекрасный по виду, Бог сильный, грядущий на облаках Судия всех — все это пророчествовали о Нем Писания» (Гл. 19, 2). Особенно ярко учение о Христе как истинном Боге и истинном человеке представлено у Исаии в словах: «Се, Дева во чреве зачнет и родит сына и нарекут имя Ему Эммануил» (Ис. 7,14 — Ириней подробно анализирует этот текст, защищая попутно перевод LXX — в противоположность Феодотиону, искажающему смысл настоящего пророчества — см.: Contra haereses. Ill, 21, 1-6).

И в действительности Христос, пришедший на землю, был истинным Богом и истинным человеком, как об этом свидетельствуют Писания Нового Завета. Божество Сына Ириней уже доказывал в начале настоящей книги. Поэтому главное внимание сейчас обращается им на подтверждение из Св. Писания учения об истинной человеческой природе Спасителя. Евангелия ясно показывают, что Христос испытывал все, что свойственно человеку. Он родился от Девы — женщины, алкал, постясь 40 дней, вкушал от плодов земли, утомлялся в пути (Ин. 4,6), плакал над Лазарем; из Его пречистых ребер истекла кровь и вода (22,1 -2). Св. Лука указывает всех предков Спасителя по человечеству, до 72-го рода включительно (22, 3).

Истину страданий Богочеловека, в частности, особенно ярко доказывают послания ап. Павла (Гл. 18, 1-3). Да и Сам Господь еще задолго до смерти Своей подготовлял учеников к мысли, что Сыну Человеческому необходимо идти в Иерусалим, много пострадать от священников, быть отвержену и распяту и в третий день воскреснуть (Мф. 16,21). Верующих в Него Он увещевал взять крест свой и следовать за Ним. Поэтому-то и идут христиане за имя Спасителя на мученичество. Если бы Христос не страдал совсем или мнимо лишь страдал, разве мог Он призывать к подражанию Себе? Разве можно допустить обман с Его стороны: звать других к подражанию' тому, чего не было? И какое значение имело бы тогда мученичество за имя Его (Гл. 18,4-6)?.

Свою христологию Ириней заключает разбором лжеучения Татиана, утверждавшего, что спасение во Христе распространяется лишь на потомков Адама, не касаясь его самого. Св. отцу приходится по этому поводу кратко изложить историю домостроительства в Ветхом Завете и указать то значение и плоды, какие явились следствием искупительного подвига Христа. Преступление Адамово состояло в непослушании воле Божией. Он пал, обольщенный диаволом. После грехопадения первый человек почувствовал стыд, смирился и раскаялся перед Богом. В виду всего этого Господь не наложил на него проклятия, как на змия или людей, нарушавших (помимо, первородного, греха) волю Божию безнравственными поступками (например, Каина). Однако Бог не оставил первую пару и без наказания, «дабы не совсем погибли, быв прокляты Богом, и не стали презирать Бога, оставшись без укоризны». Адам был изгнан из рая и удален от древа жизни. Человек стал смертным. В этом сказалось, впрочем, и милосердие Божие. Если бы люди оставались бессмертными, тогда не было бы конца греху. Смерть прекращает грех, полагая ему конец через разрушение плоти.

Когда явился на землю Сын Божий, Он спас прежде всего Адама. Это и было естественно. Нужно было освободить сначала того, кто первым попал в сети врага. Оставить Адама во власти диавола и спасти его потомков значило бы то же, если бы освобождены были из рабства дети пленных, а родители их, сами попавшие в плен, остались бы в неволе. Наконец, если бы не был спасен Адам, тогда Господь оказался бы побежденным со стороны диавола, и злоба последнего превзошла бы волю Божию. В Адаме получили спасение и все мы. Это спасение Ириней определяет как восстановление (recapitulatio) человека в то состояние, в каком он был до греха. Плодами же такого восстановления явилось уничтожение власти диавола над людьми, упразднение смерти и дарование жизни, для которой человек и создан был (Гл. 23).

В последней главе Ириней разбирает лжеучение Маркиона о двух богах — добром, спасающем людей (в Новом Завете), и злом, лишь судящем их (в Ветхом Завете). Св. отец говорит, что здесь еретик впадает в противоречие с истинным понятием о Боге. Ибо Бог лишь благой, не наказывающий людей за преступления и пороки, несправедлив и немудр. С другой стороны, Бог правосудный, лишь если Он не проявляет милосердия, оказывается злым. В первом случае Ему недостает правосудия, во втором — благости. Но недостаток есть уже несовершенство. А несовершенный не может быть Богом. Поэтому даже Платон, философ, благочестивее еретиков, ибо он одного и того же Бога признавал и правосудным, и благим (Гл. 25,1-6).

Кончает Ириней третью книгу пожеланием, чтобы еретики не оставались в той яме, которую сами себе выкопали, а обратились к Церкви Божией, и чтобы Христос образовался в них, и они познали Творца и Создателя сей вселенной, единого истинного Бога и Господа всего (25, 7).

Книга четвертая. В предшествующей книге Ириней основывался главным образом на свидетельствах апостолов. Теперь св. отец решил пополнить свои доказательства «словами Господа» (Кн. III, 24,7; IV, предисловие, § 1). Под этими «словами» он понимает прежде всего в собственном смысле изречения Христа; а с другой стороны, все то, что сказано было под влиянием Св. Духа Моисеем и прочими пророками в Ветхом Завете (Кн. IV. Гл. 2-3).

Темой большей части IV книги является вопрос об отношении Нового Завета к Ветхому. Еретики-гностики представляли Бога Ветхого Завета совершенно отличным и непохожим на Бога Нового Завета; а самые Заветы полной противоположностью друг другу. Валентиниане учили, что Творцом мира и Богом в Ветхом Завете был, собственно, Демиург, существо тварное, низшее по сравнению с Первоотцом. Но особенного развития достигла эта точка зрения у Маркиона. По нему, в Ветхом Завете действовал злой бог, в Новом же — добрый и милостивый. Этим и объясняется различие в характере обоих Заветов. Бог Нового Завета, равно как и Отец всего, был совершенно неведом до пришествия Христа. В подтверждение своих воззрений еретики ссылались на некоторые места Св. Писания; указывали, что и по церковному учению Христос, сошедший на землю, отменил предписания ветхозаветного Закона и тем как бы разрушил его; очень много говорили о грехах праведников Ветхого Завета и некоторых действиях людей древнего мира, обнаруживавших на себе (будто бы) влияние злого бога (например, ожесточение сердца фараона) и т. п.

Все это и имел в виду (гл. 1, 33, 2—3) Ириней при составлении четвертой книги «Против ересей».

Свое изложение он начинает с доказательств (Гл. 1-2) из Св. Писания, что Творец неба и земли есть истинный Бог и что Сам Господь Иисус Христос этого именно Творца признавал Своим Отцом. Отсюда один виновник Ветхого и Нового Заветов — Бог Отец. Давид говорит: «Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю» (Пс. 123, 8). Исаия восклицает: «Так говорит Господь Бог, сотворивший небо, утвердивший землю и то, что на ней» (Ис. 42, 5). И Господь наш исповедует: «Славлю Тебя, Отче, Господь неба и земли» (Мф. 11,25; Лк. 10,21 — Против ересей. IV, 1-2; см. там и другие тексты Св. Писания).

Утвердив свое общее положение, Ириней переходит к разбору оснований, какие выставляли еретики в пользу их воззрений и прежде всего ссылок гностиков на Св. Писание (Гл. 2-7).

В Библии сказано: «Небо — престол Божий, земля же подножие ног Его». С другой стороны, однако, говорится, что «небо и земля прейдут» (Лк. 21, 33). Если истинно последнее выражение, то, по мнению гностиков, с «прешествием» неба и земли должен прейти и Бог, восседающий на них. Но в таком случае Его нельзя приравнивать ко всегда пребывающему Всевышнему, или Первоотцу. В опровержение еретиков св. Ириней замечает, что они слишком материально представляют себе как «сидение» Бога, так и «прешествие» неба и земли. Бог — Существо духовное, и нельзя думать, что Он сидат наподобие человека. С другой стороны, когда в Писании говорится о «прешествии» неба и земли, то имеется в виду лишь изменение образа или формы (/ Кор. 7, 31), а не полное уничтожение. Но если бы и действительно небо с землей совершенно исчезли, разве можно на этом основании заключать о прекращении с ними бытия Бога? Бог всегда пребывает, независимо от творения Своего (/7с. 101, 25. 28; Против ересей. IV, 3).

В Писании, далее, Иерусалим представляется «городом великого Царя», Бога Ветхого Завета, по взгляду гностиков. Вместе с тем говорится, что в Новом Завете город будет «оставлен». Еретики и в этом видят указание на временное лишь бытие и действия Бога Ветхого Завета. Св. Ириней соглашается, что Иерусалим имел лишь временное предназначение. Он получил начало с Давида, как Закон — с Моисея, и, исполнив положенную ему Богом «меру», перестал существовать в качестве духовного центра. Но такой характер его бытия установлен был Богом при самом создании Иерусалима, как свидетельствует Исаия (1, 8). Поэтому из факта оставления его нельзя делать тех выводов, какие делают гностики; подобно тому, как нельзя требовать, чтобы со стебля или ветки виноградной не снимались плоды на том основании, что это создания Бога. Плодоносящий стебель выполнил свое назначение — и остается пустым. Не только Иерусалим временно оставлен, но и образ всего мира должен прейти с пришествием Господа. Однако отсюда не вытекает, что и Бог перестанет существовать (Гл. 4).

Господь сказал в Евангелии: «Никто не знает Сына, кроме Отца, и Отца не знает никто, кроме Сына и кому восхощет Сын открыть» (Мф. 11, 27; Лк. 10, 22). Еретики излагают это место так: «Никто не знал Отца, кроме Сына, ни Сына, кроме Отца и кому Сын восхощет открыть Его»; и поясняют (гностики), что истинный Бог был неведом до пришествия Господа нашего и что возвещенный пророками Бог не есть Отец Христа (6,1). Св. Ириней замечает в опровержение еретиков, что если бы действительно Христос не существовал до Своего пришествия на землю и Бог не сообщал до сих пор истинного ведения о Себе, — ив таком случае можно исследовать лишь причину подобной беспечности Отца, но нельзя уничтожать веру нашу в Творца (6, 2). Настоящий текст не говорит в пользу еретиков. Господь учит здесь, что слово Божие всегда с Отцом. Поэтому знает Его лучше всех. Для людей же непосредственно Бог непостижим. Знание о Нем и сообщает Сын в Своем откровении. Но постигают последнее те, кому Сын по воле Своей дает разумение Его, ибо Бог не познается без Бога (6,3-4). Не верно и то, что Бог неведом был в Ветхом Завете. Наоборот, Писания свидетельствуют, что Он открыт в Своем творении, через Закон и пророков; Авраам исповедал Его. Поэтому и Христос, Сын Божий, был узнан на земле Симеоном Богоприимцем, Марией — Матерью Его и даже демонами и диаволом. Да и гностики говорят о себе, что им дано познание Бога. Почему же другим не мог быть ведом Он? (Гл. 6-7).

Далее Ириней переходит к разбору (Гл. 8-26) мнения гностиков, будто Сын Божий, сойдя на землю, отменил ветхозаветный Закон (отсюда еретики, как мы отмечали, делали вывод о противоположности Ветхого и Нового Заветов и богов, господствовавших тут и там).

Св. отец различает в Ветхом Завете: 1) закон естественный и десятословие, 2) обрядовый закон Моисея и 3) предание старцев.

В начале существовал лишь естественный закон. Содержание его одинаково, по Иринею, с десятословием. Дан он был не ради Бога, конечно, а для людей; для того, чтобы они шли правильным путем в своем богопочитании, не уклонялись в служение идолам и приготовлялись к принятию Христа (Гл. 14; 15). «Закон был, таким образом, и средством научения, и пророчеством будущего» (15,1). Основным содержанием десятословия служили заповеди о любви к Богу и к ближним (12, 3; 13,4).

Когда евреи «решились сделать тельца и обратились сердцами своими опять к Египту, желая быть рабами вместо свободных», когда они отказались служить истинному Богу и исполнять Его первоначальные повеления, «то получили, — говорит Ириней, — прочее служение, сообразное с их пожеланием» (15,1). Им был дан обрядовый закон Моисеев. Подробные предписания последнего делали подчиненных ему людей рабами. Это завет рабства (15,1; 16,5). Целью его было вразумление евреев (16,5), приучение их ко всецелому повиновению Богу. Многое здесь вызывалось грубостью и непокорностью народа, как и Спаситель отмечал (Мф. 19,7,8) — Против ересей. IV, 15,2); или же имело прообразовательное значение, например, обрезание (Гл. 16,1), празднование субботы (16,2), левитское служение, жертвоприношения (Гл. 17).

Однако еще в Ветхом Завете Господь разъяснял и истинный смысл предписаний Моисеева закона. Он через пророков «требовал не жертвоприношений и всесожженний, но веры, послушания и праведности ради спасения людей». Взывал, что «милости хочет более, чем жертвы» (Ос. 6,6 — см. подробнее: Против ересей. IV, 17). Таким образом, и тогда уже в Законе различалась его сущность от внешних форм, имевших, очевидно, временное лишь и воспитательное значение.

Но не все понимали это. Нашлись и такие люди, которые усугубили обрядовые предписания, прибавили к Моисееву закону ложное и даже противное ему. Иное же отменили или толковали по своему. Это — фарисеи, установившие наряду с Моисеевым законом обязательное предание старцев (12,1).

Принесенный Христом на землю Новый Завет, конечно, совершеннее всех ранее бывших. Это закон свободы. Господь даровал роду человеческому несравненно большую благодать и обильнейшие дары (Гл. 9-41). Поэтому естественно, что многое было отменено им в ветхозаветном Законе. Но чего касалась эта отмена? По учению св. Иринея, Господь всецело отменил предание старцев, фарисейские постановления, противоречившие Закону и искажавшие его смысл. Он посрамил фарисеев в своей речи: «На Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи...» (Мф. 23 гл. — Против ересей. Гл. 12, 4); изгнал торгующих из храма (Против ересей. Гл. 2, 6) и т. п.

Отменены Им были и внешние предписания Моисеева закона, данные по грубости и непокорности евреев и имевшие лишь временное, воспитательное и прообразовательное значение: обрезание, празднование субботы (16, 1), кровавые жертвы (18, 2).

Однако сущность предписаний Моисеева закона во многом сохранилась; отменена лишь была форма, вид. Служение священническое осталось, праздники тоже (16,1). «И не приношения вообще отменены, ибо есть приношения там (в Ветхом Завете), есть приношения и здесь (в Новом); есть жертвы у народа (иудейского), есть жертвы и в Церкви (христианской); но изменен только вид, так как приношение делается не рабами, а свободными... Иудеи посвящали Ему десятины своих имений; а получившие свободу определяют все имущество свое для целей Господних» (18, 2).

Что касается заповедей десятословия, то в этом отношении Господь не только ничего не отменил, но даже восполнил, как Сам Он говорит (Мф. 5,17) и как видно по Его Нагорной проповеди. «Вместо “не прелюбодействуй” Христос заповедал не иметь даже вожделения; вместо “не убивай” — не гневаться; вместо даяния десятины — разделять все имение бедным и любить не только ближних, но и врагов; и не только быть щедрыми дателями, но даром отдавать тем, которые отнимают наше» (Гл. 13, 3). «Естественные, благородные и всем общие заповеди Он расширил и умножил, независтно и щедро даруя людям чрез усыновление знать Бога Отца и любить Его всем сердцем и без противления следовать Его Слову, воздерживаясь не только от худых дел, но и от пожеланий к ним... Он умножил страх Божий, ибо сыны должны больше бояться Отца и иметь к Нему большую любовь, чем рабы» (Гл. 16, 5).

Поэтому-то и говорит Ириней, что «все естественные заповеди общи нам и им (иудеям); у них получили они начало и происхождение, а у нас — приращение и восполнение. Ибо повиноваться Богу, следовать Его слову и больше всего любить Его и ближнего, как самого себя, — а человек другому человеку есть ближний — и воздерживаться от всякого злого дела и прочее подобное обще обоим Заветам, и это показывает одного и того же Бога» (Гл! 13, 4).

Эта общность и единство обоих Заветов ясно видны также при сопоставлении содержания того и другого. В сущности, главным предметом речи и в Новом, и в Ветхом Заветах является проповедь о втором Лице Св. Троицы, Сыне Божием, пришедшем на землю Христе Спасителе нашем. Пророки возвестили в своих речах все главнейшие моменты из жизни Господа. «Сын Божий повсюду рассеян в Его Писаниях: то как беседующий с Авраамом, с Ноем, то как ищущий Адама, то наводящий суд на содомлян, то как являющийся и показывающий Иакову путь, то говорит с Моисеем из купины. Даже невозможно перечислить случаи, в которых Моисей изображает Сына Божия. Он знал и день страданий Его и образно предсказал под именем Пасхи... И не только день указал, но и место и предел времени и знамение заката солнечного... Он также открыл Его пришествие, говоря: не оскудеет князь от Иуды... {Втор. 32,6). Он дает разуметь, что Слово... оказывается висящим на древе и не веруют в Него...» (Гл. 10,20). Много говорили о Христе также Давид и другие пророки (Гл. 11, 20). «Каким же образом могли свидетельствовать они, — спрашивает Ириней, — если бы не были от одного и того же Отца?» (Гл. 10, 1).

И не только в речах возвещался Христос. Бог Отец давал указания на Него в видениях. Слово являлось и говорило с Моисеем (Исх. 33). Илия в «голосе тихого веяния» познал наступление в будущем тихих и мирных времен царства Спасителя (2 Цар. 19). Иезекиилю было открыто в видении «подобие Славы Господней» (Иез. Гл. 2). Сын Божий являлся Анании, Азарии, Мисаилу в пещи халдейской {Дан. 3 гл.). Даниил видел Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных и приближающегося к Ветхому деньми (Дан. 7 гл. — Против ересей. IV, 20, 8-11).

Открывался Господь пророкам и в действиях. Осия (Ос. Гл. 1) взял жену-блудницу, пророчествуя этим, что «будет блудодействовать от Господа вся земля, т. е. живущие на земле люди, и от такого рода людей Бог благоволит взять Церковь, которая будет освящена чрез общение с Его Сыном, как та женщина освятилась чрез общение с пророком». Моисей женился на эфиоплянке, предуказуя на вступление в Церковь Христову язычников. Блудница Раав, язычница, приняла у себя трех соглядатаев, т. е. Отца и Сына со Св. Духом (Против ересей. IV, 20,12). Много предзнаменательного также в истории Авраама, Исаака, Иакова (Гл. 21).

Все это имело большое значение для подготовления евреев к принятию Господа. Многие из них знали уже Христа до Его рождения и «наученные пророками, легко встретили пришествие Его» на землю (23,1). Иосиф поверил ангелу, говорившему, что зачатие Девой Ма-рией Спасителя произошло во исполнение пророчества Исаии (Ис. 7,14) и принял жену свою (Мф. 1,20-23). Евнух царицы эфиопской так скоро согласился воспринять крещение от Филиппа (Деян. Гл. 8) потому, что «пророками был приготовлен уже в страхе Божием». «Посему и апостолы, собирая погибших овец дома Израилева, говорили с ними от Писаний и доказывали, что распятый Иисус есть Христос, Сын Бога живого, и убеждали в том великое множество; и в один день крестились три тысячи человек, четыре и пять тысяч» (Против ересей. IV, 23). Поэтому и Павел, апостол языков, говорит: «Я потрудился более всех их» (1 Кор. 15, 10). Деятельность других апостолов среди евреев была несравненно легче, чем проповедь среди совершенно неподготовленных пророками язычников (Гл. 24).

Нужно внимательно читать Писания Ветхого Завета, и тогда каждый найдет в них речь о Христе и предызображение нового призывания (26, 1); каждый поймет, что один и тот же Дух Святой действовал в пророках и в Новом Завете, и что один, вообще, Бог—виновник и того, и другого Заветов (Гл. 25). Особенно ясно значение пророчеств для людей, принадлежащих к Церкви и принимающих ее Предание. «Поэтому, — говорит Ириней, заключая речь о пророчествах* — надлежит следовать пресвитерам в Церкви, тем, которые имеют преемство от апостолов и вместе с преемством епископства по благоволению Отца получили известное дарование истины» (25, 1-2).[1515]

Далее св. отец переходит (Гл. 27-32) к разбору ссылок гностиков на грехилюдей Ветхого Завета и некоторые действия Бога, из которых видно будто бы, по мнению еретиков, несовершенство Управителя Ветхого Завета и Его отличие от Бога Отца. (Во всем этом отделе Ириней подкрепляет свои положения свидетельствами неизвестного пресвитера.)[1516]

Св. отец признает, что грехи были даже у праведников в Ветхом Завете. Но нужно делать различие между этими грехами. Одни совершены были как преступление воли Божией. Таковы, например, падения Давида, Соломона или народа еврейского в пустыне. Эти грехи нельзя, конечно, ставить в вину Богу. Когда Давид терпел за правду от Саула, воспевал пришествие Христа и поучал народы мудрости, то действовал по руководству Св. Духа. Также и Соломон, когда судил праведно, изъяснял премудрость Божию, строил храм, предызображал царство Христа, возвещал грядущий мир народам, высказал три тысячи притч о пришествии Господа и пять тысяч песней, то, по свидетельству Писания, угодил Богу. Но когда Давид взял к себе в жены Вирсавию, жену Урии, а Соломон собрал жен ото всех народов и дозволил им воздвигнуть идолов в Израиле, — тогда ими не руководил уже Дух Святой. Оба они согрешили. Так представляет дело и Св. Писание, повествуя, что Давида по повелению Божию строго обличил в грехе пророк Нафан, и замечая о Соломоне, что он «сделал зло пред Господом» (3 Цар. 11, 1). И тот, и другой были наказаны. Точно также понес кару и народ еврейский, когда не хотел повиноваться водительству Бога и стал «блудодействовать» в пустыне. Двадцать три тысячи погибло тогда в один день, как говорит ап. Павел (/ Кор. 10,1-13; Против ересей IV, 27,1-3.) Писание об этих грехах возвещает лишь для нашего научения. Если наказаны были люди древние, не видевшие пришествия Господа, то тем большему наказанию подвергнутся христиане, уверовавшие в Пришедшего, живущие после Его искупительной смерти (27, 2,4).

Разбирает Ириней и упрек, который делали еретики евреям по поводу взятия последними во время исхода из Египта сосудов, одежд и т. п. Св. отец признает, что это было сделано по повелению Божию, но замечает, что гностики оказываются в данном случае лишь незнающими и непонимающими оправданий Божиих и Его распоряжений (30.1). Нельзя ставить в вину иудеям, что они взяли сосуды. Живя в Египте долгое время в самом тяжком рабстве, народ еврейский получил право на обладание некоторой долей имущества египтян. Сосуды оказались как бы платой за труд. Кроме того, из них впоследствии была сделана скиния. Наконец, весь исход из Египта нужно рассматривать как прообраз происхождения Церкви Христовой (IV, 30).

Тем более нельзя обвинять Бога — Управителя Ветхого Завета — или пророков за такие действия, которые служили исключительно знамениями будущего времени. Совершали их люди часто.даже вне сознания. Таков факт происхождения детей от Лота и двух дочерей его. «Весь смысл события с-Лотом, — по мнению св. Иринея,— состоял в том, что Сын Отца всего, т. е. Дух Божий, Которым все создано, совокупился и соединился с плотью, т. е. со Своим созданием, чрез какое совокупление и единение две синагоги, т. е. две Церкви, произвели от своего Отца живых чад живому Богу» (Гл. 31).

Выражение Писания, что «Бог ожесточил сердце фараона» (Исх. 9, 35), по толкованию св. отца, образное. Его нужно понимать в том смысле, что «Господь лишь допустил неверие и ожесточение фараона» (Гл. 29).

Таким образом, ниоткудане видно, что Бог Отец и Творец—Управитель Ветхого Завета различны друг от друга. Наоборот, все показывает, как свидетельствует и пресвитер, ученик апостольский, что оба Завета произошли от одного и того же Бога, заканчивает Ириней разбор ссылок еретиков (Гл. 32).

Истинно духовный человек, принадлежащий к Церкви и руководствующийся ее Преданием, понимает и принимает все изложенное св. отцом. Он сам объяснит, что «пророки изрекли чрез столь великий ряд Писаний, к какой особенной черте распоряжений Господа относится каждое из изречений и вместе покажет весь состав дела Сына Божия, всегда зная одного и того же Бога и всегда познавая то же Слово Божие, хотя Оно только ныне открылось нам, и всегда познавая того же Духа Божия, хотя Он только в последнее время новым образом излился на нас и от создания мира до конца изливается на человеческий род, отчего веруюшие Богу и следующие Его Слову получают даруемое от Него спасение» (33,15); Такой духовный человек разберется в делах и вынесет суд язычникам, иудеям, гностикам, монтанистам,[1517] докетам (Гл. 33). «Отступающие же от Христа и презирающие заповеди Его и своими делами бесчестящие Творца, и своим учением хулящие Питателя своего навлекают на себя праведнейший суд» (33,15).

Этим, собственно, и заканчиваются рассуждения Иринея о Ветхом и Новом Заветах. Однако св. отец считает нужным посвятить несколько глав (34-36) защите тех оснований, на каких построено изложенное им учение.

Как мы уже видели, в подтверждение своих положений он ссылается на Св. Писание Ветхого Завета, особенно пророческие речи, и на слова Господа. Гностики (мы это также уже отмечали) не всегда признавали за Св. Писанием должный авторитет. Маркион утверждал, что ветхозаветные пророки говорили от другого бога. Валентиниане же иное из Св. Писания относили на счет Христа, другое—Демиурга, третье производили от семени, четвертое — от плеромы.

Возражая Маркиону и его последователям, Ириней (повторяя уже отчасти сказанное им в IV же книге) обращается к ним с призывом: «Читайте внимательно данное нам апостолами Евангелие и читайте внимательно пророков; и вы найдете, что вся деятельность, все учение и все страдание Господа нашего предсказано ими. Если же у вас возникнет такая мысль и скажете: что же нового принес Господь пришествием Своим, то знайте, что Он принес все новое тем, что Он, возвещенный, принес Себя Самого» (34, 1). «Он все исполнил пришествием Своим и еще исполняет в Церкви, до скончания (всего), предвозвещенный законом Новый Завет» (34,2). Все пророки предсказывали одно и то же. И это не сбылось ни на ком из древних; а только на Христе (34,3-5).

Несостоятельны возражения и валентиниан. «Кого боялся, — спрашивает Ириней, — Бог, что не мог открыть волю Свою Сам по Себе, независимо, свободно? Или Он был бессилен, что Ему понадобилась помощь Демиурга, семени и т. п.?» (35, 1). Демиург.не все знал, по учению гностиков. Между тем Первоотцу было все известно. «Если же Дух из плеромы был Дух света, Дух истины, Дух ведения, а дух от Демиурга был дух неведения, несовершенства, заблуждения, то каким образом в одном и том же (писаниях пророческих) могло быть совершенство и недостаток, ведение и неведение, заблуждение и истина?» (35, 2). Откуда также «семя их Матери могло узнать тайны плеромы и говорить о них? Ведь Матерь породила это семя, будучи вне плеромы; а что вне плеромы, то, по учению еретиков, вне ведения и есть незнание» (35, 3).

Некоторые изречения Св. Писания сообщены, по словам гностиков, от плеромы. Но если спросить, от какого именно эона получены эти сведения, то обнаружится большое разногласие даже среди самих валентиниан. Одни припишут изречение Первоотцу,· другие Единородному, третьи — Слову, четвертые — Христу, пятые Спасителю или еще какому-либо зону. Такое разногласие само по себе уже доказывает неправоту еретиков (35,4).

Вопреки им, Сам Господь во многих притчах Своих: о винограднике и виноградарях (Мф. Гл. 21), царе, устроившем брачный пир (Мф. Гл. 22), о блудном сыне, о работниках, которые посылались в виноградник в разные времена, и др., показывает, что один и тот же виновник Ветхого и Нового Заветов. Как и хозяин виноградника, Бог Отец посылал сначала в мир пророков. Когда люди не приняли их, Он послал Сына Своего единородного. Но и в Него многие не уверовали и не спаслись. И пророки, и Сын посланы были, однако, одним и тем же Отцом небесным (Гл. 36).

В связи со взглядами на Ветхий и Новый Заветы стояли отчасти и антропологические воззрения гностиков. Еретики учили, что ветхозаветные люди — «вещественны»; они же — гностики — духовны, совершенны по природе своей; что, поэтому, ветхозаветные люди, как худые, уничтожатся вместе с материей (конец мира); пневматики же воссоединятся с плеромой. Это дало повод (37, 6) и Иринею посвятить последние главы (37-41) IV книги изложению церковного учения о человеке и, в частности, вопросу о свободе воли. .

Добрых или злых людей от природы нет, по словам св. отца. Таковыми люди лишь делаются. Настроение и деятельность человека определяются его свободной волей. Бог «дает всем благой совет, но положил в человеке свободу выбора»; от человека зависит —. принять или отвергнуть, следовать или не исполнять совета (37,1).

Так учит Св. Писание. Господь говорил: «Да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши дела и прославили Отца вашего небесного» (Мф. 5, 16). И еще: «Раб, знающий волю господина своего и не делающий, бит будет много» (Лк. 12, 47). Или: «Что вы зовете меня: Господи, Господи, и не делаете того, что Я говорю?» (Лк. 6,45). И не только в делах, но и в вере Бог дал свободу человеку. Спаситель говорил: «По вере твоей да будет тебе» (Мф. 9, 29); «Все возможно верующему» (Мк. 9,23). Поэтому-то «верующий в Него имеет жизнь вечную, а неверующий в Сына не имеет жизни вечной, но гнев Божий пребудет на нем» (Ин. 3,36). Поэтому и Сам Господь изрек Иерусалиму: «Сколько раз Я хотел собрать чад твоих, и вы не восхотели. Посему останется дом ваш пуст» {Мф. 23,37-38; Против ересей. IV, 37, 3-5).

Если бы человек не имел свободы, то никакой похвалы не мог бы заслужить за свои добрые дела, и вместе никакое наказание за преступление не было бы справедливым в отношении к нему (37, 2). С другой стороны, если бы добро было свойственно природе человека, то он не мог бы испытывать наслаждения от него. «Царство Небесное силою берется и употребляющие усилие восхищают его» {Мф. 11.12). «То, что приходит к нам само собой, не бывает так ценимо, как то, что достается с великой заботой» (Против ересей. IV, 37, 7).

Конечно, Господь имел силу сразу же сотворить человека совершенно добрым'. Однако свобода тогда уничтожилась бы в нем. А через нее человек подобен Богу. Да и не полезно было бы сразу давать людям совершенство. Они, как тварные существа, не могли им воспользоваться тотчас же по создании. Человек был подобен младенцу. А мать не дает дитяти сразу твердой пищи, хотя бы и могла сделать это. И Господь наш мог явиться в неизреченной славе Своей; но мы не могли бы вынести величия Его. Поэтому Он пришел в образе человека (Гл. 38).'

Итак, спасение человека — дело его свободы. Если он будет творить добро, веровать в Бога, исполнять заповеди Его, искать Его света, то Господь дарует ему этот свет, удостоит вечного блаженного жилища. Убегающие же от Бога, вечного Света, сами лишают себя всех благ и подвергнутся строгому осуждению и вечным мукам вместе с диаволом и ангелами его (Гл. 39-41).

Книга пятая. В настоящей книге св. Ириней решил пополнить свои доказательства «из прочих (неиспользованных им еще) изречений Господа и из апостольских посланий», преимущественно ап. Павла (V, предисловие; IV, 41, 4).

Предметом речи являются здесь эсхатологические вопросы. Первая половина книги (Гл. 1-20) отведена св. отцом защите церковного учения о воскресении плоти против гностиков, утверждавших, что спасаются и получают блаженство лишь души верующих; тела же все уничтожаются в конце мировой жизни вместе с материей.

Ириней доказывает, с одной стороны, возможность, с другой — действительность воскресения тел.[1518]

Человек, утверждает св. отец согласно с ап. Павлом (/ Сол. 5,23), состоит из трех частей: духа, души и тела. Дух — высшее, господствующее в нем. С человеческим духом соединяется у верующих Дух Святой, руководствуя людьми и направляя жизнь их к .Богу. Душа — это дыхание в человеке, то, что дает ему способность двигаться, жить, действовать. Когда она оставляет тело, человек умирает. Плоть сама по себе не имеет жизни. Но способна и к тлению, и к нетлению, и к смерти, и к жизни (6, 12). Это доказывается нашим личным опытом. Мы двигаемся, совершаем различные дела; значит, не мертвы, а живы (Гл. 3, 12). Наше земное существование может продолжаться значительное время. Доказательством служат факты долголетия ветхозаветных патриархов, многие из которых жили по 700, 800, 900 лет (Гл. 5, 1). Некоторые праведники Ветхого Завета, как Енох, Илия, взяты живыми на небо. Иона был чудесно возвращен к жизни из чрева кита. Анания, Азария и Мисаил остались невредимыми в огненной печи, в семь раз более обычного разожженной (Гл. 5, 1-2).

Все это говорит о возможности воскресения тел. Отрицание же такой возможности приводит к отвержению какого-либо из свойств Бога: или всемогущества Его, или благости. Если Господь, рассуждает Ириней, давая жизнь душе человека, не дает ее телу, «это показывает Его или слабым и бессильным, или злым и завистливым». Но нельзя не признавать Бога всемогущим. Он дает всему бытие. Он создал человека из праха земли. Почему же не может Господь воссоздать тело по смерти? Ведь сотворить из ничего новое гораздо труднее, чем призвать к жизни уже бывшее. А если Господь может воскресить тела людей, то почему же не сделает этого? Неужели Он позавидует человеку? Или Бог — злое существо, не желающее, чтобы кроме Него кто-либо еще пользовался благом (вечной блаженной жизнью по воскресении)? И то, и другое предположение несовместимы с понятием о Нем (Гл. 3-4).

Действительность воскресения тел св. Ириней доказывает так. Сын Божий, сойдя на землю, воспринял не призрачную, но реальную плоть человеческую. Правда, плоть Спасителя не имела греха: но сущность ее была одинаковой со всеми людьми (14, 3). Этим уже Христос давал понять, что Им будет искуплен целый человек, что спасение распространяется, в частности, и на тело людей. Но спасение не было бы полным, если бы при всеобщем воскресении тела оставались в нетлении, в разложении (Гл. 1, 14, 16-19).

Искупив род человеческий, Господь установил таинство Евхаристии. Всякий христианин причащается в нем истинного тела и истинной крови Спасителя. Действие последних простирается не только на душу, но и на тело, которым, собственно, они и воспринимаются. Кровь Господа «орошает нашу кровь», и телом Своим Он «укрепляет наши тела». «Как же говорят (еретики), — спрашивает св. отец, —' что плоть непричастна дара Божия, т. е. жизни вечной, — плоть, которая питается телом и кровию Господа и есть член Его?» Отрицание воскресения тела ведет к отвержению действенности Евхаристии (Гл. 2).

Верующие во Христа получают благодать Св. Духа, Который, соединяясь и руководя душой человека, вселяется и живет в человеческом теле. Поэтому-то и говорит апостол: «Разве не знаете, что вы — храм Божий и Дух Божий живет в вас? Если кто разорит храм Божий, того погубит Бог, ибо храм Божий свят, а сей (храм) вы» (1 Кор. 3,16-17). Здесь, по мнению Иринея, наше тело «ясно называется храмом, в котором живет Дух». «И не только храмом, но храмом Христа называет (апостол) наши тела в следующих словах к коринфянам: разве не знаете, что тела наши суть члены Христовы?» (1 Кор. 6,15).

Деятельность Св. Духа направлена к нашему усовершению и приготовлению к нетлению. Получая Его, мы «мало-помалу приучаемся принимать и носить Бога». Благодать «делает нас духовными и смертное поглощает бессмертием». Но если уже теперь таковы действия Духа в нас, то «что будет, — спрашивает Ириней, — когда; воскреснув, увидим Его лицом к лицу, когда все члены в избытке радости вознесут песнь, прославляя Того, Кто воскресил их из мертвых и.даровал вечную жизнь?» По слову апостола, Дух Св., живя в нас, служит «залогом наследия нашего» (Еф. 1,13), залогом нашего будущего нетления и воскресения плоти (Гл. 8). Поэтому, замечает св. отец, «величайшее богохульство говорить, что храм Божий, в котором живет Дух Отца, и члены Христовы не участвуют в спасении, но уничтожаются» (Гл. 6).

Разительнейшим доказательством воскресения людей вместе с телом является непреложный факт воскресения Христа из мертвых. Господь «воскрес в существе плоти и показал ученикам следы гвоздей и прободение бока». Так и нас, говорит апостол, Бог «воскресит силою Своею» (/ Кор. 15,42; Против ересей. Гл. 7).

Гностики, отрицая воскресение тела, ссылались на 1 Кор. 15, 50, где замечается, что «плоть и кровь не могут наследовать Царства Божия». Св. Ириней доказывает, что настоящие слова апостола не подтверждают в действительности мнения еретиков. Последние истолковывают «плоть» и «кровь» в физическом значении; между тем написавший сам понимал эти термины в моральном смысле. Под «плотью» и «кровью» имеются в виду у него люди, не имеющие в себе и не руководимые Духом Божиим й потому совершающие преступления против нравственного закона, подпадающие под власть плотских похотей. Так говорит апостол в другом месте: «Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолосдужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев...» (Гая. 5,19-20). Эти-то «плотские дела» и имеются в виду в 1 Кор. 15, 50.

А что Павел в действительности не отрицал воскресения плоти, доказательств тому достаточно в его посланиях. Двумя стихами лишь далее приводимого еретиками места у него стоит: «Тленному сему надлежит облечься в нетление и смертному сему облечься в бессмертие. Тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою. Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?» (/ Кор. 15, 53-55). «Эти слова, — по замечанию Иринея, — будут справедливы только тогда, когда сия смертная и тленная плоть восстанет в жизнь и облечется в бессмертие и нетление». Точно также и к филиппийцам апостол пишет: «Наше жительство на небесах, откуда мы ожидаем и Спасителя Господа Иисуса, Который уничиженное тело наше преобразит сообразно с телом Своей славы так, как Он может по действию силы Своей» (Флп. 3, 20-21). Или еще во Втором послании к Коринфянам: «Мы всегда носим мертвость Иисуса в теле нашем, чтобы и жизнь Иисуса Христа открылась в теле нашем. Ибо мы, живые, непрестанно предаемся на смерть ради Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей» (2 Кор. 4,10-11). Во всех приведенных местах апостол, по словам св. Иринея, «ясно и очевидно проповедует воскресение и нетление плоти». А не может он, конечно, противоречить себе, говоря в одном месте совершенно противное сказанному в другом (Против ересей. IV, 13,3-5; см. вообще: Гл. 9-14).

Будущее воскресение мертвых с плотью предсказано было и ветхозаветными пророками. Исаия говорит: «Воскреснут мертвые и восстанут сущие во гробах и возрадуются находящиеся на земле. Ибо роса, которая от Тебя, есть здоровье для них» (Ис. 26, 19). И еще: «Я утешу вас, и вы утешитесь во Иерусалиме; и увидите, и возрадуется сердце ваше, и кости ваши взойдут, как трава, и рука Господня познается чтущими Его» (Ис. 66, 13-14). То же возвещено было Иезекиилю в видении на реке Ховар, когда, по слову пророка, кости, сначала сухие, соединились друг с другом, получили жилы, плоть, покрылись кожей, восприняли дух и сделались живыми людьми (Иез. 36,1-10; ср. также: 37, 12-14; Против ересей. IV, 15,1).

Воскресение плоти предуказал и Сам Спаситель неоднократными случаями воскрешения людей во время Его земной жизни. Дочь начальника синагоги, сын вдовы Наинской, Лазарь призваны были Господом снова к жизни в тех же самых телах, какие имели и до смерти; поэтому и мертвые воскреснут в последний день с тою же плотью, какая была у них на земле (Гл. 13,1-2).

Заканчивая настоящий отдел, Ириней снова призывает верующих твердо держаться Церкви, принимать ее Писания, Предание и следовать пресвитерам. Путь, указываемый Церковью, и учения ее правильны и предохранят от всякого вреда. Между тем «еретики, будучи слепы для истины и сбившись с пути, необходимо блуждают по разным дорогам» (Гл. 20).

Вторую половину V книги (Гл. 21-37) св. отец отвел более или менее связному изложению истории последних судеб мира и человека.

По его представлению, мир просуществует столько тысяч лет, во сколько дней был он создан, т. е. 6 ООО (Гл. 23, 2). Перед концом мировой жизни Господь попустит быть великой скорби на земле в виде царствования антихриста, который воплотит в себе всю силу диавольскую.

Диавол (Ириней предварительно посвящает изложение церковного учения о нем гл. 21-24) ведет постоянную борьбу с Богом. Будучи сначала одним из добрых ангелов, он позавидовал первому человеку и сделался отступником от Божественного закона (Гл. 24,4). С тех пор основным свойством его стала ложь. Он оболгал Бога и обманул людей еще в раю, обещая последним, что они сделаются сами богами, если вкусят от запрещенного плода (23,1). И на всем протяжении Ветхого Завета он «обольщал и совращал души человеческие к преступлению заповедей Божиих и мало-помалу ослеплял сердца старавшихся служить ему, чтобы они забыли истинного Бога и ему поклонялись как Богу» (24, 3). Он уверял: «Все предано мне, и кому хочу — даю», выставляя себя как бы правителем, хотя земные власти ставятся не им, а Богом (Гл. 24, 1-2). Пытался диавол обольстить Самого Господа, искушая Его в пустыне словами, взятыми из Писания, но ложно толкуемыми. Христос посрамил однако его, показав, что он искажает заповеди и повеления Бога (Гл. 21,2-22). Через жизнь и смерть Свою Спаситель одержал победу над диаволом и освободил от порабощения ему людей. Верующие во Христа получили сами власть наддиаволом и могут не опасаться его козней (Гл. 24,4).

Последняя, окончательная победа Бога над ним будет иметь место, однако, в конце лишь мира, когда Господь поразит антихриста (изложению учения о последнем Ириней отводит почти целиком гл. 25-30). Основываясь на пророчествах Даниила, Апокалипсисе Иоанна Богослова и эсхатологических местах посланий ап. Павла, св. отец говорит, что антихрист будет богоотступником, рабом и разбойни-ком; однако потребует поклонения себе как Богу и провозглашения себя царем. «Он устранит идолов, чтобы внушить, что он сам Бог; но себя превознесет как идола и в себе самом сосредоточит разнообразное заблуждение, чтобы те, которые посредством разных мерзостей поклоняются диаволу, служили ему посредством этого идола» (Гл. 25, 1). Антихрист будет гнать Церковь и верующих во Христа. Ему будут служить демоны. Он через них совершит великие чудеса для обольщения живущих на земле (Гл. 28,2). Произойдет он из колена Данова (Иер. 8,16). Местом же обитания его будет Иерусалимский храм, согласно пророчеству Даниила (Мф. 24, 15-17. 21; Против ересей. 25, 1-3).

Число имени его 666. «Ибо Ною было 600 лет, когда потоп нашел на землю... И он (антихрист) восстановит все бывшее после потопа заблуждение выдуманных идолов и убиение пророков и сожжение праведных. И воздвигнутое Навуходоносором изображение имело в вышину 60 локтей, а в ширину 6 локтей; из-за него Анания, Азария, Мисаил были брошены в огненную печь, через свое приключение пророчески показывая имеющее быть в конце сожжение праведных» (Гл. 29). Данное число стоит также в лучших списках Апокалипсиса и подтверждается' свидетельством учеников Иоанна Богослова — пресвитеров (Гл. 30,1).

В соответствии с этим Ириней высказывает предположение, что антихрист будет носить имя Титан (если писать последнее как Твгаху). Настоящее слово содержит 666, состоит из шести букв, в каждом слоге по три буквы. Оно древне и неупотребительно; никто из царей не назывался так, и ни один из идолов, почитаемых у греков и варваров, не носил подобного имени. Но у многих оно почитается за божественное (Гл. 30, 3). Однако св. отец не «решается утвердительно объявить “Титан” за имя антихриста, зная, что, если бы необходимо было в настоящее время открыто быть возвещену его имени, оно было бы объявлено тем самым, кто и видел Откровение» (Гл. 30, З).[1519]

Великая скорбь на земле, царствование антихриста, согласно пророчеству Даниила (Дан. 7,23-25), будет продолжаться 3,5 года.

По окончании этого срока Господь поразит антихриста и ввергнет его с клевретами в огненное озеро (Откр. 19, 20; Против ересей. Гл. 25,3; 30,4).

Затем наступит земное царство Христово (Ириней придерживался хилиастических воззрений; изложены они у него в гл. 3137). Господь воскресит (первое воскресение) всех почивших святых; к ним присоединятся оставшиеся в живых праведники. Земля будет давать обильнейшие плоды. Между людьми и животными и среди последних будет господствовать мир. Дикие звери не станут истреблять своих собратьев; пищей их явится трава. Люди будут пользоваться всеми плодами земли, царствовать на ней, наслаждаться общением с ангелами и готовиться к будущему лицезрению Бога.

Утверждение такого чувственного царства есть дело простой справедливости. «Справедливо, — говорит Ириней, — чтобы праведники в том же создании (во плоти), в котором подвизались или подвергались скорбям, и получили плоды страдания своего; и в создании, в котором умерщвлены по любви к Богу, в том же и оживились, и в создании, в котором понесли рабство, в том же и царствовали» (Гл. 32,1).

Аврааму Бог еще в Ветхом Завете обещал в наследие всю землю. «Подними глаза твои и посмотри от этого места, на котором ты находишься, к северу, югу, востоку и западу. Всю землю, которую видишь, дам тебе и твоему семени навеки» (Быт. 13,14-17). Однако, ни Авраам, ни потомство его никогда не обладали всей землей. Поэтому, заключает Ириней, «надлежит ему (Аврааму) с семенем своим, т. е. боящимися Бога и верующими в Него, получить его (наследие) в воскресение праведных» (Гл. 32,2). Исаак также благословлял, по вдохновению от Бога, своего младшего сына, говоря: «Даст тебе Бог от росы небесной и от тука земного множество пшеницы и вина. И послужат тебе народы и поклонятся тебе князья, и ты будешь господином брата твоего, и поклонятся тебе сыновья отца твоего» (Быт, 27, 27—29). Это обетование не сбылось на Иакове. Отсюда, по мнению Иринея, «вышеприведенное благословение бесспорно относится ко временам царства, когда будут царствовать праведные, восстав из мертвых, когда и тварь, обновленная и освобожденная, будет плодо-носить множество всякой пищи от росы небесной и от тука земного» (Против ересей. V, 33, 3).

Об этих же временах пророчествовал Исаия: «И будет пастись волк вместе с агнцем, и барс будет покоиться вместе с козлом, и теленок, и вол, и лев будут пастись вместе, и малый отрок будет водить их... И малый отрок возложит руку на пещеру аспидов и на ложе детей аспидовых, и они не сделают зла и не могут погубить кого-либо на святой горе Моей» (Ис. 11, 6-9).

Сам Господь также предсказывал наступление чувственного царства. Выпив из чаши на Тайной вечери, Он говорил ученикам: «Пейте из нее все; ибо сия есть кровь Моя Нового Завета, которая за многих излиется во оставление грехов. Сказываю же вам, что отныне не буду пить от произрастения сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего» (Мф. 26,27-29). По толкованию Иринея, Христос обещал пить от произрастения виноградного со Своими учениками, показывая и наследие земли, на которой пьется новое произрастение виноградное, и плотское воскресение учеников Его. Ибо новая плоть—воскресающая, она же получает и новую чашу. И Он не может представляться пьющим от произрастения виноградного, когда находится вместе со Своими [учениками] в пренебесном месте. Имеющие Его, опять же, не могут быть без плоти, ибо плоти, а не духу свойственно питие, получаемое из винограда (Гл. 33,1-2).

Точно также, по словам Иринея, пресвитеры, видевшие Иоанна, ученика Господня, передавали, что они слышали от него, как Господь учил о тех временах и говорил: «Придут дни, когда будут расти виноградные деревья и на каждом будет по десяти тысяч лоз; на каждой лозе по 10 тысяч веток; на каждой ветке по 10 тысяч прутьев, на каждом пруте по 10 тысяч кистей и на каждой кисти по 10 тысяч ягодин, и каждая выжатая Ягодина даст по 25 метрет вина. И когда кто-либо из святых возьмется за кисть, то другая возопиет: я лучшая кисть, возьми меня; чрез меня благослови Господа. Подобным образом и зерно пшеничное родит 10 тысяч колосьев, и каждый колос будет иметь по 10 тысяч зерен и каждое зерно даст по 10 фунтов чистой муки; и прочие плодовые деревья, семена и травы будут производить в соответствующей сему мере, и все животные, пользуясь пищею, получаемою от земли, будут мирны и согласны межцу собой и в совершенной покорности людям» (Гл. 33, З).[1520]

По окончании земного Царства Христова будет всеобщее воскресение мертвых (для праведников — второе воскресение); а затем последует суд над всеми людьми (32,1). Об этом говорил Спаситель перед концом Своей земной жизни (Мф. 25 гл.). Суд и должен быть. Ибо «если Отец не судит, то или это не принад лежит Ему, или Он одобряет всякие действия; и если Он не судит, то все будут равны и будут считаться в одном и том же состоянии. Тогда, значит, пришествие Христа будет излишне и даже ни с чем несообразно» (Против ересей. V, 27,1). На суде Господь определит каждому по заслугам его: праведники, стоящие по правую руку, будут призваны в Царство Отца; а стоящих по левую сторону грешников Христос пошлет в огонь вечный. Одни получат вечное блаженство, другие вечную же муку (28,1).

Блаженство и муки св. Ириней понимал не столько в физическом, сколько в духовном, моральном смысле. «Всем соблюдающим любовь к Нему Бог даст общение Свое. Общение же с Богом есть жизнь и свет и наслаждение всеми благами, какие есть у Него. А тех, которые по своему произволению отступают от Него, Он подвергнет отлучению от Себя, которое сами они избрали. Разлучение с Богом есть смерть, и удаление от света есть тьма, и отчуждение от Бога есть лишение всех благ, какие есть у Него. Посему те, которые через отступничество свое утратили вышеупомянутое, как лишенные всех благ, находятся во всяческих мучениях, не потому, чтобы Бог Сам по Себе наперед подвергал их наказанию, но наказание постигает их вследствие лишения всех благ. Но блага Божии вечны и без конца, поэтому и лишение их вечно и без конца» (27,2).

Обычного заключения в V книге нет. Это дало основание Грабе[1521] заметить, что, может быть, конец Contra haereses в существующих кодексах утрачен.[1522] Предположение вероятное, но с несомненностью говорить о такой утрате нельзя до тех пор, пока не найден полный греческий подлинник этого выдающегося произведения Иринея.

Как видно из представленного содержания, способы полемики Иринея против гностицизма были различны. Одним из них являлось прежде всего самое изложение (Έλεγχος) гностического учения. Последнее было неизвестно большей массе христиан; а представители его выдавали свои мнения за истинно христианские взгляды. Св. отец в первой книге показал действительную сущность заблуждений еретиков. Отметил языческое происхождение гнозиса, его коренную противоположность христианству и сообщил сведения о нравственной жизни и приемах его проповедников и последователей. Теперь ересь потеряла уже свою таинственную, привлекательную наружность и стала менее опасной для христианских масс.

Что касается, собственно, опровержения (ανατροπή), то здесь, как мы видели, Ириней начинает с доводов разума. Доказывает взаимное противоречие гностических систем, сравнивая их одну с другой (например, взгляды Птолемея с учением Валентина, Секунда, Колорваса и др.).[1523] Путем последовательного развития доводит до абсурда многие положения еретиков.

Штирен,[1524] разбирая Contra haereses, находит в них не без основания типы доказательств: «ех concessis» (по допущению),[1525] «progressus in infinitum»[1526] и т. п.

Иногда же св. отец высмеивает мнимо глубокие таинственные соображения и заявления гностиков. Так, отметив, что еретики и, в частности, не названный у Иринея по имени один их учитель произвольно дают вымышленные имена разным членам божественной плеромы, св. отец продолжает: «В таком случае ничто не препятствует и другому кому-либо для того же самого предмета назначить такие имена: есть некоторое Первоначало царственное, недомыслимое, сила, существующая прежде всякого существа, простирающаяся во всяком направлении. С нею соприсутствует сила, которую я называю Тыквою, с сею Тыквою соприсутствует сила, которую я называю Препустотою. Сии Тыква и Препустота, будучи одно, произвели, впрочем, не производя, собственно, чего-либо отдельно от себя, — плод, отовсюду видимый, съедомый и сладкий, каковой плод слово называет Огурцом. С сим Огурцом существует сила той же с ним сущности, которую я называю Дынею. Эти силы — Тыква, Препустота, Огурец и Дыня — произвели остальное множество сумасбродных дынь Валентина».[1527]

В последних трех книгах главенствующее значение при опровержении мнений еретиков имеют доказательства из Св. Писания. Цитаты из разных книг Ветхого и Нового Заветов встречаются почти на каждой странице труда Иринея. Тексты приводятся из Бытия,[1528] Исхода, Левит, Числ, Второзакония, Иисуса Навина, Судей, Царств, Ездры, Премудрости Соломона, Притчей, Псалтири, Иова, Исаии, Иеремии, Иезекииля, Даниила, Осии, Иоиля, Амоса, 'Михея, Ионы, Аввакума, Захарии, Малахии.[1529]

Еще больше цитат из Св. Писания Нового Завета: Евангелий Матфея, Марка, Луки и Иоанна, Деяний апостольских, посланий Иакова, 1 и 2 Петра, 1 и 2 Иоанна, Иуды, ап. Павла к Римлянам, 1 и 2 к Коринфянам, Галатам, Ефесянам, 1 и 2 к Фессалоникийцам, Филиппийцам, Колоссянам, 1 и 2 к Тимофею, Титу, к Евреям и Апокалипсиса Иоанна Богослова.[1530]

Что касается толкования Св. Писания, то в этом отношении в Contra haereses можно находить образцы и буквально-исторического,[1531] и аллегорического методов.[1532] Главенствующий принцип, какой св. отец рекомендует другим и какого сам постоянно придерживается, тот, чтобы при изъяснении мест Св. Писания отправляться от сказанного там ясно, неприкровенно,[1533] а главное — следовать церковному ученик), как оно сохраняется в апостольском предании, передаваемым через преемство епископов.[1534]

Устное церковное Предание служит для св. отца надежнейшим критерием истины. Он обращается к нему во многих важных случаях.[1535] Следуя пресвитерам, Ириней проповедует и хилиазм, не разделявшийся всей Церковью.[1536]

Приводит св. отец выдержки также из письменных трудов отцев Церкви, живших до него: Папия Иерапольского,[1537] Игнатия Богоносца,[1538] Климента Римского,[1539] Иустина Мученика,[1540] Поликарпа Смирнского.[1541]

Тон полемики Иринея в общем однако мирный, чуждый особо резких выпадов против гностиков. Даже в описании того нравственного безобразия, которое творили в Ронских странах Марк и маркиане, он остается в роли почти объективного бытописателя.

И это совершенно понятно. Главным мотивом к написанию антигностического труда была у него, как мы видели, любовь к собратьям. Все для него одинаково дороги: церковные христиане, которым грозила опасность отпасть в ересь, и гностики, уже отделившиеся от Церкви, но еще не совсем погибшие. Он и хочет, как любящий отец, предостеречь одних и возвратить других.[1542] А это возможно сделать только любовью, а не гневом.

3. Источники «Против ересей»

Когда говорят об «источниках» «Против ересей», то имеют в виду, собственно, I книгу этого труда Иринея. Вопрос о зависимости св. отца от кого-либо при опровержении гностического учения, содержащемся в последних четырех книгах (II—V), в ученых исследованиях серьезно не ставился. Самостоятельность Иринея в данном случае признается всеми одинаково.

Что же касается I книги, то в этом отношении, наоборот, уже a priori является несомненной та или иная степень зависимости св. отца от посторонних источников. Здесь он излагает не свои взгляды, а чужое учение. Кроме того, многие из выведенных у него еретиков жили во времена раннейшие его; таковы Симон, Менандр, Киринф и т. п. С ними Ириней не мог быть знаком непосредственно. Последнее является сомнительным и в отношении к некоторым другим, более поздним по времени представителям ереси: слишком много их выведено у св. отца.

Таким образом, в данном случае приходится ставить лишь вопрос о том, какими именно источниками и в какой мере пользовался Ириней при написании I книги «Против ересей».

Гностики, жившие до св. отца и бывшие его современниками, имели довольно значительную литературу, остатки которой сохранились отчасти, в виде фрагментов, даже до настоящего времени. Кроме того, ересь подвергалась разбору со стороны отцев Церкви, предшественников Иринея. Против нее писали Иустин Мученик, Игизипп. В виду этого при решении вопроса о зависимости св. отца представляются следующие три возможности:

1) Ириней излагал учение еретиков на основании их собственных сочинений.

2) Св. отец воспользовался трудами раннейших церковных писателей.

3) С более же современными гностиками он мог: а) сам быть знакомым и Ь) узнавать об их учении и поведении от других лиц, непосредственно соприкасавшихся с еретиками.[1543]

Указанные источники не исключают друг друга: Ириней. мог использовать их одновременно и все вместе.

Какие же из этих возможностей в действительности имели место при написании I книги «Против ересей»?

Внешних исторических свидетельств по этому поводу нет нигде. Правильный ответ на данный вопрос может быть получен, следовательно, лишь путем тщательного анализа содержания названной книги.

Начиная с середины прошлого столетия особенное внимание исследователей привлекла к себе вторая по счету возможность, частнее,.— отношение Иринея к «Синтагме» Иустина.[1544] Выдающиеся уче-ные Запада: Липсий, Гарнак, Гейнрици, анализируя I книгу, пришли к выводу, что ее некоторые отделы находятся в тесной зависимости от названного труда Иустина. По их стопам пошли и другие авторы.

В результате все исследования последнего времени об источниках Иринея почти исключительно занимаются выяснением отношения его к Иустину. И вопрос об источниках Contra haereses разрешается обычно в вопрос о зависимости этого труда от «Синтагмы» Иустина.

В виду такого положения дела и мы вынуждены при анализе содержания I книги обращать на этот пункт особенное внимание.

Прежде и полнее всего Ириней излагает в своем сочинении гностические системы различных представителей валентинианской школы: Им отведено в I книге более ²/₃ всего содержания. Об источниках ее в данном случае говорит сам св. отец в предисловии ко всему труду: «Я счел за нужное, прочитав сочинения учеников Валентина (έντυχών τοΐς ύπομνήμασι των Ούαλεντίνου μαθητών), как они себя называют, и, узнав их образ мыслей из личной беседы с иными из них (ένίοις δέ αύτών και συμβολών, και καταλαβόμενος την γνώμην αύτών), показать тебе...».[1545]

Таким образом, источниками большей части I книги, по признанию самого Иринея, являются: а) собственные сочинения еретиков, Ь) личное знакомство и беседы с некоторыми из них св. отца.

Это подтверждается и частным рассмотрением изложения названных систем.’

В 1-10 главах Ириней передает воззрения Валентинова ученика Птолемея и его последователей. Речь о них он начинает непосредственно после приведенной фразы: «Для этого (чтобы показать сущность учения валентиниан), сколько могу, кратко и ясно изложу мнения тех, которые в настоящее время распространяют превратное учение, т. е. последователей Птолемея, составляющих отпрыск Валентиновой школы».[1546]

Такая связь и самый образ выражения говорят, что указанные выше источники были использованы именно здесь, и изложение учения Птолемея является лишь примером, частным подтверждением общего положения.

O том же свидетельствует и способ изложения, какой применяет здесь св. Ириней. Некоторые места представляют из себя буквальные выдержки из сочинений еретиков. Таково, например, I, 6, 4: «К этому убеждают неразумные, говоря дословно так (атак, Ai^soi ^éyovra; обтах;): “Кто, будучи в мире, не любил женщины”»[1547] и, может быть, многие другие. Но большая часть учения изложена Иринеем, очевидно, в свободной перефразировке, причем постоянными являются вводные выражения: «говорят», «утверждают» («Áiyowiv», «ípácncoooiv», 0éX,oociv) и другие подобные. Местами св. отец прерывает изложение своими соображениями, замечаниями;[1548] а иногда даже ироническим дополнением учения еретиков.[1549] Делает некоторые отступления для их опровержения.[1550] Ссылается на прежде сказанное им[1551] и т. п. Словом, свободно обращается с имеющимся у него материалом и излагает его по собственному плану.

Все это говорит о самостоятельности его в пользовании источниками. Но ее не могло бы быть, если бы Ириней взял этот отдел из какого-либо раннейшего антигностического труда. Поэтому мысль о буквальном заимствовании первых десять глав, без обработки, должна быть отвергнута. Нельзя однако говорить и о зависимости св. отца в данном случае от раннейших святоотеческих творений в смысле заимствования материала, хотя бы и с самостоятельной его переработкой. Последняя возможность устраняется чисто хронологическими соображениями. Как говорит сам Ириней, последователи Птолемея, систему которых он излагает, жили во время написания им Contra haereses.[1552] Значит, раннейшие отцы, например, Иустин Мученик, совсем не могли знать их.[1553]

А в таком случае наиболее вероятным является вывод, что, излагая разбираемый отдел, Ириней пользовался главным образом сочинениями еретиков.[1554]

Но с другой стороны, несомненно, что многие сведения получены им и путем личного знакомства. Об этом свидетельствует он сам. Так, говоря о поведении еретиков (их распутстве, хождении на празднества к язычникам и т. п.), св. отец ссылается на исповеди возвратившихся от них женщин и факты действительности, имевшие место перед его глазами.[1555] Эти-то сведения и данные из сочинений гностиков, самостоятельно комбинированные, и легли у него в основание разбираемых глав.

До настоящего времени из сочинений Птолемея сохранилосьлишь послание к Флоре.[1556] Но написанное по специальному поводу, оно не излагает системы еретика в целом ее виде. Остальных же трудов теперь не существует. Поэтому нельзя, к сожалению, точно решить, что именно взято св. отцом из книг Птолемея и что получено из личных бесед и встреч с последователями этого гностического учителя.

В 13-21 главах I книги Ириней излагает учение и характеризует поведение последователей другого выдающегося валентинианина, Марка. Св. отец не говорит здесь прямо, что он читал собственные сочинения этого еретика или его учеников. Однако ближайшее знакомство с означенным отделом подтверждает достоверность общего положения, какое он высказал (в предисловии) об источниках изложения валентинианских систем.

Главы 14 и 15 в настоящем отделе почти целиком состоят из буквальных выражений самого Марка.[1557] В остальном св. отец передает учение его и последователей своими словами, снабжая их обычными вводными выражениями: «говорят», «утверждают», «доказывают» и т. п.

Таким образом, здесь наблюдается полная аналогия с передачей учения Птолемея; с той лишь разницей; что в настоящем случае Ириней приводит, по-видимому, больше буквальных выдержек.

Точно так же, как и там, но в гораздо большей степени, пользуется он и другими источниками. Очень многое о маркианах св. отец узнал путем личного знакомства с ними и из рассказов совращенных ими людей. Как он сам говорит, последователи этого учения появились при нем в Ронских уже странах Галлии,[1558] а может быть, даже и в Лионе. Ириней не мог поэтому не знать их. Сам же он упоминает о некоторых соблазненных еретиками женщинах, которые по возвращении в Церковь передавали на исповеди, по-видимому, и ему лично многое о жизни гностиков.[1559]

Такое знакомство с поведением еретиков, несомненно, лежит, в основе глав 13 и 21, где св, отец рассказывает о символических действиях их в таинствах и об отношении к женщинам (растление, любовные связи и т. п.).

Данные, полученные тем и другим путем, Ириней располагает по собственному плану; делает замечания,[1560] опровергает мимоходом Марка,[1561] подчеркивает безобразие и безнравственность таинственных действий и поведения его последователей,[1562] допускает отступления, повторение[1563] и т. п. Если мы прибавим сюда еще способ цитации еретических сочинений, то самостоятельность св. отца при изложении глав 13-21 окажется настолько же очевидной, как и при передаче учения Птолемея. Здесь мы имеем дело с результатом личной работы Иринея.

Однако, отрицая заимствование, нельзя сказать того же про зависимость в широком смысле этого слова. Мы имеем в виду отношение св. отца к святоотеческой литературе.

В 1,15,6 он упоминает о «некоем божественном старце и проповеднике истины» (ó Gsícx; яреорКпгв mi кфи£, xfjq áAx|0eím;) и приводит стихи последнего, написанные против Марка.[1564] То же лицо, по-ввдимому, разумеется им и в 1,13,3: «Как сказал о таковых (маркианах) лучший нас (ó Kpsíoooov rp»v), что душа бывает дерзка и бесстыдна, когда разгорячена пустым ветром».[1565] Старец этот не называется по имени; не приводится также и заглавие его труда. Судя, однако, по цитируемому у Иринея отрывку (где содержится в кратких выражениях полная характеристика Марка), можно думать, что сочинение его не было велико по своему объему, как и вообще трудно писать исчерпывающее изложение и опровержение чужого учения в стихотворной форме. Проза для этого всегда считалась и в действительности является гораздо удобнее.

Что касается самого анонимного автора, то он принадлежал, вероятно, к числу церковных деятелей и был противником гностиков. Принимая же во внимание, что сочинение его направлено против Марка, действовавшего в середине II в., можно думать, что он является представителем третьей генерации христиан и, вероятно, был даже современником самого Иринея, хотя и старше его (πρεσβύτης).

Несомненно, однако, во всяком случае, что этого анонима нельзя отождествлять с Иустином Мучеником и что, вообще говоря, Ириней в главах 13-21 был совершенно независим от «Синтагмы» названного отца. Это ясно из того, что Ириней касается в настоящем отделе не только Марка, но и его последователей. А они, по его же словам, жили в одно время с написанием Contra haereses,[1566] так что Иустин совсем не мог их знать.[1567]

До настоящего времени не сохранились не только труд анонимного автора, но также ни одно из сочинений Марка и его последователей. Поэтому решить, что Ириней заимствовал буквально из творений гностиков, что в перифразе, из каких именно авторов и чем обязан церковному анониму — не представляется, к сожалению, возможным и здесь.

В главе 18 св. отец излагает взгляды энкратитов и, как представителя их, выводит Татиана. Последний был современником Иринея,[1568] а в ересь впал по смерти своего учителя Иустина.[1569] Уже отсюда видно, что ни Иустин, ни другой какой-либо раннейший отец не могли послужить источником для Иринея в данном случае; сообщение его о Татиане несомненно самостоятельно и появляется в литературе впервые. Так представляет его и Евсевий, когда излагает в «Церковной истории» сведения о Татиане на основании прежде всего свидетельства Иринея.[1570]

Климент Александрийский, относившийся вообще с уважением к Татиану, упоминает и опровергает, однако, его сочинение «Περιтτου κατά τον σωτηρα καταρτισμού», в котором Татиан, по его словам, отвергал брак.[1571] А это как раз утверждает о нем и Ириней.[1572]

Точно также некто Родон говорит в сочинении «Против Маркиона», что «Татиан трудился над книгою вопросов (проблем — προβλημάτων βιβλίον), в которой он обещал изложить темные и сокровенные места Божественных Писаний», и объявляет, что сам он (Родон) в собственном сочинении представит разбор тех его «вопросов» («αύτός ό 'Ρόδων έν ΐδίφ συγγράμματι τάς των έκείνου προβλημάτων έπιλύσεις έκθήσεσθαι επαγγέλλεται»).[1573]

Родон был церковным полемистом против гностиков.[1574] Да и настоящая выдержка взята также из его антигностического труда против Маркиона. В виду этого можно думать, что обещанные им SKiAwosiq «Книги проблем» Татиана представляют из себя не просто разбор, а опровержение ее. Весьма вероятно, что он считал Татиана гностиком и находил еретические мысли именно в указанном его сочинении.

Может быть, эти два творения и были у Иринея под руками, когда он писал о Татиане.[1575] В настоящее время, однако, оба они утеряны. Поэтому говорить детальнее о сообщении св. отца не приходится.

В главах 29—31 Ириней излагает учение варвелиотов, офитов и каинитов. Все они объединены им в одну группу. Это видно уже по начальным словам главы 29: «Кроме этих (выше указанных гностиков — маркионитов и др.) от вышеупомянутых симониан произошло еще множество гностиков, появившихся как грибы из земли. Я изложу их главнейшие мнения»[1576] (а далее как раз следует передача учения этих еретиков).

О том же говорит § 3 главы 31, являющейся заключением к данному отделу, а вместе с тем и ко всей книге: «Необходимо было ясно доказать, что последователи Валентина, как видно из самих мнений и правил их, происходят от таких-то матерей, отцов и дедов (выведенные в главах 29-31 еретики были, по мысли Иринея, родственны и являлись предшественниками современных ему валентиниан. — С. Ф.) и обнаружить их учение».[1577]

Способ изложения здесь аналогичен тому, каким представлены системы Птолемея и Марка. Некоторые пункты учения гностиков приводятся Иринеем буквально. Например, 30,6 со слов: «вследствие сего... Иалдабаот сказал...»[1578] и далее. Большая же часть изложена св. отцом своими словами с обычными вставными выражениями: «говорят», «учат», «хотят доказать»[1579] и т. п.

Очевидно, что аналогичным передаче учения Птолемея и Марка был и источник, на основании которого Ириней излагал настоящие системы, т. е. таким являлись, по всей вероятности, собственные сочинения еретиков.

В отношении к одним из них — каинитам — св. отец прямо подтверждает это: «Я также собрал их сочинения (Jam autem et collegi eorum conscriptiones)».[1580] Можно думать, что y него под руками были книги и других представителей настоящей группы гностиков.

О личном знакомстве с последователями этих учений св. Ириней ничего не говорит; по-видимому, его и не было.

Однако это не дает права заподозривать самостоятельность св. отца и предполагать зависимость его книги в данном отделе от каких-либо церковных писателей, раннейших его. Для этого нет никаких оснований. Наоборот, судя по приведенным выше выдержкам из разбираемых глав, а также и по манере изложения, аналогичной той, какая вообще практикуется им, можно с большой вероятностью утверждать, что св. Ириней и здесь не менее самостоятелен и независим, чем когда излагает учение современных ему валентиниан.[1581]

Но о пределах его самостоятельности и Степени пользования сочинениями еретиков и в данном случае говорить и решать подробно нельзя, так как из книг еретиков этой группы до настоящего времени также ни одна не сохранилась, насколько известно.

Пропущенные нами главы 11-12 и 22-27 в последнее время привлекли к себе исключительное внимание исследователей источников гностицизма и более всего подверглись разработке. Указанные в начале этого отдела авторы именно их признали зависящими от «Синтагмы» Иустина. В 1865 г. Р. Липсий выпустил в свет свой труд «Zur Quellenkritik des Epiphanios», где впервые высказал гипотезу о заимствовании глав 22-27 книги I «Против ересей» из названного труда Иустина.[1582]

Основаниями являются у него следующие соображения. 1) Весь отдел, начиная с 22,2 и кончая 27,4, занимает исключительное, особенное положение в содержании I книга. У него есть свое введение (22, 2) и свое заключение (27, 4).[1583] 2) Язык, образ выражений и вообще стиль отличны здесь как от первых 21 (исключая отчасти 11 и 12), так и последних 28-31 глав.[1584] 3) Содержание также не подходит к первоначальной дели написания всего труда Иринея. Св. отец имел в виду изложить и опровергнуть учение валентиниан, а в этом отделе предлагаются системы Симона, Менандра, Василида и других еретиков, не принадлежавших к названной школе.[1585]

Все это приводит Липсия к мысли, что главы с 22, 2 по 27, 4 не представляют из себя самостоятельной работы св. отца, а заимствованы откуда-то извне.[1586] Но откуда же именно?

1) В 27,1 Ириней называет папу Гигана девятым епископом Римским.[1587] Между тем в III, 3,1 ставит его на восьмом от апостолов месте.[1588] Такое противоречие, по мнению Липсия, можно объяснить только тем, что в 27,1 св. отец дословно следует чтению своего источника, тогда как в III, 3,1 пользуется собственным счетом. Но девятым епископом Гигина в то время считали в Риме (catalogus Liberianus); следовательно, и источник, из которого Ириней взял этот отдел, был римским по происхождению.[1589]

2) Второй отдел главы 6 книги IV и второй же отдел главы 26 книги V «Против ересей» дают возможность еще частнее определить первоисточник Иринея. В этих местах он, опровергая гностиков, делает ссылку и приводит выдержки из сочинения Иустина против Маркиона.[1590] Но Zúvrayjia rtpöc; Mapidcova, по мнению Липсия,[1591] есть не что иное, как последняя часть большого труда Иустина, т. е. «Синтагмы против всех ересей», о которой упоминает он в своей Апологии.[1592] 6) Что Иустин именно был источником для Иринея, подтверждением этому служит и 1,23,1 «Против ересей». Здесь св. отец говорит о Симоне-волхве и статуе, воздвигнутой в его честь.[1593] Насколько известно, из предшественников Иринея сведения эти передает, и в той же форме, только Иустин в своей первой Апологии (гл. 26 и 56).[1594]

Переходя затем к частному рассмотрению всего отдела из глав 22-27, Липсий считает однако необходимым исключить места, содержащие учение Карпократа и евионитов (I, 25,4-6 и 16, 2), которые, по его словам, вероятно, составлены св. Иринеем самостоятельно.[1595] Сомнительным в этом отношении представляется ему также параграф о николаитах (I, 26, З).[1596]

В том же своем труде немецкий ученый мимоходом (без всяких доказательств) высказывает предположение, что из «Синтагмы» Иустина, может быть, заимствован Иринеем и § 1 главы 11 книги I «Против ересей».[1597]

Это замечание всего в 1,5 строки было, однако, подхвачено Гейнрици. В выпущенной последним через 6 лет после Липсия книге «Die valentinianische Gnosis und die heilige Schrift» (1871) он уделяет этому вопросу несколько больше места и высказывает положение, что не только 1,11,1, но все целиком 11 и 12 главы I книги Иринея заимствованы из «Синтагмы» Иустина. В качестве оснований для такого утверждения у него служат: а) то, что означенные главы носят характер дополнительного рассказа, где старое (вышеприведенные в Contra haereses сообщения) мешается с новым, b) что в этом отделе господствует тот же способ передачи учения еретиков, как и в главах 22-27 книги I.[1598]

В 1873 г. вышла в свет докторская диссертация А. Гарнака «Zur Quellenkritik der Geschichte des Gnosticismus» (Leipzig), а в 1874 г. ее продолжение подтем же заглавием в Zeitschrift fiir historische Theologie. Th. II. S. 143-226: Автор уделяет значительное место между прочим также вопросу об источниках Иринея (§ 2 диссертации),[1599] обращая исключительное внимание на главы 22-27 книги I (по поводу гипотезы Липсия).

Разбирая доводы последнего, он вообще не признает за ними силы (хотя с некоторыми и соглашается) и приходит к выводу, что ни по внешним основаниям, ни по тем внутренним, заимствованным из самого Иринея, какие приводятся Липсием, нельзя утверждать, что св. отец в указанных главах зависит от «Синтагмы» Иустина.[1600] Однако самую мысль эту Гарнак считает правильной. Только доказательств ее, по мнению названного ученого, нужно искать в другом месте, что и делает он сам. Несколько выше в том же труде, рассматривая Υπομνήματα Игисиппа, он приходит к выводу, что в «Синтагме» Иустина опровергались гностические ереси в таком порядке: Симон, Менандр, Маркион, Карпократ, Валентин, Василид, Саторнил.[1601] В главах 22-27 Иринея они расположены несколько иначе: Симон, Менандр, Саторнил, Василид, Карпократ (Валентин), Кердон, Маркион (Марцеллину, Киринфа, евионитов и николаитов Гарнак исключает из счета).[1602]

Иустиновский и игисипповский порядок, таким образом, изменен здесь у Иринея, начиная с третьего еретика.[1603] Между тем во II книге (31, 1) Contra haereses еретики следуют друг за другом так: Маркион, Симон, Менандр, Саторнил, Василид, Карпократ.[1604]

Гарнак думает, что последний порядок был обычным для Иринея, а в главах 22-27 св. отец будто бы произвольно изменил его. Но,соответствие его в таком случае Иустино-Игисипповскому счету свидетельствует, что как вообще, так в частности и при изложении глав 22-27 Ириней пользовался «Синтагмой» Иустина в качестве первоисточника.[1605]

Однако, как мы уже отмечали, Гарнак исключает из общего числа Марцеллину, Киринфа, евионитов и николаитов. При изложении учения последних Ириней, по его мнению, был самостоятельным.[1606]

Сочинения Гейнрици и Гарнака дали повод[1607] Липсию выступить с новым ересеологическим трудом «Die Quellen der ältesten Ketzergeschichte» (Leipzig, 1875), в котором он вторично исследует вопрос об источниках св. Иринея.[1608] В настоящем случае значительная доля внимания уделяется им и отделу из глав 11-12 книги I «Против ересей».[1609] Рассматривая их, Липсий в общем соглашается с Гейнрици и относительно оснований, и в выводе. Подобно ему, он указывает на особенное положение данного отдела, дополняющего и повторяющего сказанное ранее.[1610] Утверждает далее, что учение Птолемея, изложенное здесь (12,1-2), противоречит тому, что Ириней говорит об этом еретике в первых десяти главах (новое по сравнению с Гейнрици, основание).[1611] Значит, настоящий отдел заимствован Иринеем из другого раннейшего источника. А сходство в языке и вообще в передаче учения еретиков свидетельствует, частнее, что содержание обеих глав должно быть отнесено на счет того же сочинения, какое лежит и в основе глав 22-27.[1612]

Это заключение заставило, однако, Липсия в дальнейшем прийти к несколько неожиданным по сравнению с первым его трудом, выводам.

В главах 11-12 излагается между прочим учение Секунда и последователей Птолемея.[1613] А о них, по словам самого Иринея,[1614] известно, что они жили еще во время написания Contra haereses, т. е. в последней четверти II в.[1615]

К тому же, и в 1,25,6 св. отец говорит о некоей Марцеллине, приходившей в Рим при папе Аниките.[1616] По мнению Липсия, упоминание о ней должно быть отнесено на время не раньше епископства Сотира (155/167-174/175 гг.).[1617] Между тем, как думает немецкий ученый,[1618] «Синтагма» была написана Иустином около 145 г..

Эти хронологические данные вынудили Липсия признать, что при составлении глав 11-12 и 22-27 св. Ириней не мог непосредственно пользоваться «Синтагмой» Иустина, так как там, очевидно, о многих еретиках, упоминаемых в разбираемых отделах «Против ересей», ничего не говорилось.[1619]

Но такой вывод стоит, как видим, в противоречии со всем тем, что доказывал Липсий в своем первом труде. Чтобы избежать его, не отказываясь вместе с тем совершенно от раннейших своих положений, он придумал такую комбинацию.

Св. Ириней несомненно пользовался антигностическим сочинением Иустина; однако это пользование не было непосредственным. В руках его при написании глав 11-12 и 22-27 была переработанная «Синтагма». По мнению Липсия, неизвестный автор, живший в Риме (упоминание о Марцеллине, приходившей сюда при Аниките),[1620] переделал и значительно дополнил труд Иустина в 170-175 г. Этото новое сочинение и послужило источником, откуда Ириней заимствовал часть своей I книги.[1621] — Таким образом, Липсий изменил несколько свои раннейшие взгляды. Однако прежняя связь обоих отцов сохранилась и здесь.

В подтверждение того, что выдуманная им переделанная «Синтагма» существовала в действительности, немецкий ученый ссылается на Ипполита, который будто бы также пользовался ею наравне со св. Иринеем.[1622]

Анализируя же сочинения того и другого, Липсий утверждает (в отличие от прежних своих взглядов), что «Синтагма» обнимала следующие ереси: Симона, Менандра, Сатурнина, Василида, Карпократа, Киринфа, Валентина и его школу, Секунда, Птолемея, Кердона, Маркиона.[1623] Таким образом, на долю собственно Иринея, где бы он самостоятельно излагал материал, остаются из всего отдела глав 11—12 22-27, пожалуй, только места, касающиеся николаитов и евионитов; да и эти еще стоят у Липсия под вопросом.[1624]

Новая гипотеза не нашла себе, однако, последователей среди ученых. Уже Людеман, дававший отзыв о ней, находит ее неудачной и предпочитает держаться точки зрения, изложенной Липсием в первом ересеологическом труде.[1625] Подобно Людеману, автор основательного труда «Die Ketzergeschichte des Christentums, urkundlich dargestellt»[1626] А. Гильгенфельд решительно высказывается зайепосредственное знакомство св. Иринея с «Синтагмой» Иустина и против новой гипотезы Липсия.[1627] В отличие от последнего, он однако из всего отдела глав 12 считает заимствованными у Иустина лишь первые три параграфа главы 11 (11, 1-3) Contra haereses. Остальные же части считает самостоятельной работой Иринея.[1628] Доводы Липсия им несколько исправлены и дополнены.

Несколько времени спустя и сам Липсий высказался в пользу своего первого мнения, в согласии с Гильгенфельдом.[1629] В виду таких колебаний в вопросе об источниках Иринея, Гарнак также уже в 1888 г. значительно изменил свой взгляд. Теперь он решается утверждать лишь «вероятность» («probably makes use of lustin») использования св. Иринеем «Синтагмы» Иустина, отказываясь вместе с тем от возможности определить пределы зависимости.[1630]

В 1894 г. появился новый труд по тому же вопросу: И. Кунце — «De historiae gnosticismi fontibus; novae quaestiones criticae». Автор подверг основательной критике все доказательства Липсия, Гарнака, Гейнрици и Гильгенфельда; рассмотрел относящиеся к вопросу данные и пришел к следующим выводам:

I. Главы 11-12,22—27 книги I тесно связаны с остальным сочинением Иринея.

И. Св. отец расположил здесь материал по своему плану и изложил своим стилем.

III. У него были основные источники (творения гностиков) и «Синтагма» Иустина против Маркиона.

IV. Если этим именем обозначается не «Синтагма против всех ересей», то не вероятно (non est probabile), чтобы последняя была в руках Иринея.

V. Чем обязан св. отец Иустину, невозможно в настоящее время определить.

VI. Конъектура же тех, которые гл. 11—12 и 22—27 относят на счет «Синтагмы» Иустина, лишена фундамента.

Гипотеза вышеназванных ученых получила здесь должную оценку. Даже Гарнак, давая свой отзыв об этой книге, называет ее ученым и основательным исследованием и должен был признаться, что в настоящее время нельзя решить, чем обязан Ириней «Синтагме» Иустина.[1631]

В 1903 г. появилась еще работа Е. Фея (Feye): «Introduction a l’Etude du gnosticisme» (Paris). Автор, излагая (между прочим) историю вопроса об.источниках Иринея, не добавляет однако от себя чеголибо нового.

Из русских ученых специальным исследованием настоящего вопроса никто ,не занимался. Есть только несколько мимоходных замечаний на эту тему в работах о гностицизме М. Посновав Судя по ним, автор признает зависимость св. Иринея от «Синтагмы» Иустина, хотя основывается в данном случае исключительно на работах Липсия, Гильгенфельда и Гарнака, не подвергая их разбору и не приводя собственных доказательств.[1632]

Такова, история разбираемого вопроса. Как мы видим, согласия и единства нет даже во взглядах сторонников зависимости Иринея от «Синтагмы» Иустина, не говоря уже о Кунце. Липсий оставляет свою первую гипотезу и меняет ее на другую, отличную от. прежней. Не сходятся авторы и между собой. Гарнак опровергает и отвергает доказательства Липсия; этот пишет контр-опровержение. Гильгенфельд отвергает вторую гипотезу Липсия и защищает первую.

Самая зависимость трактуется также различно. Липсий понимает ее в форме заимствования без самостоятельной обработки; Гарнак, по-видимому, допускает последнюю.

Да и. объем обоих рассматриваемых отделов в отношении зависимости их. от «Синтагмы» не определен окончательно и у всех одинаково. В первом труде своем Липсий признает заимствованными гла-вы 22-27, но уже сам исключает из них 25, 4-6; 26, 2 и даже 26, 3 (учение Карпократа, упоминание о Марцеллине, места о евионитах и николаитах).[1633] А во втором труде исключенными — и то под вопросом — оказываются только отделы о николаитах и евионитах, т. е. лишь два параграфа главы 26 (26,2-3).[1634] Гарнак, напротив, расширяет объем самостоятельно составленных параграфов, включая в них кроме 25, 6[1635] также всю главу 26[1636] и даже § 1 гл. 27.[1637] Гильгенфельд к его счету прибавляет снова карпократиан (25, 4-5).[1638] Гейнрици распространяет зависимость Иринея от «Синтагмы» на главы 11-12 .целиком. Но уже Липсий исключает из них § 4 гл. 11 и § 2 гл. 12; а Гильгенфельд оставляет лишь три первые параграфа главы 11.

Эти несогласия и противоречивость в суждениях сами по себе уже наводят на сомнение в том, действительно ли св. Ириней при написании глав 11-12 и 22-27 зависел от «Синтагмы» Иустина.

Но обратимся к разбору тех оснований, по которым сторонники этой зависимости делают свои выводы. Сначала рассмотрим доказательства защитников мысли о заимствовании.

Все их можно подразделить на два рода. Одни приводятся в подтверждение того, что св. Ириней названные отделы вообще заимствовал из другого раннейшего сочинения; другие указывают частнее, что таким источником была именно «Синтагма» Иустина. Так как инициатива в создании гипотезы о заимствовании принадлежит Липсию, и доказательства его изложены полнее, чем у других авторов, то мы рассмотрим их в том порядке, как они представлены в первом и втором (особенно о главах 11 -12) его ересеологических трудах.

Первым основанием к признанию зависимости и использования св. Иринеем при написании этого отдела какого-то постороннего источника, как мы видели, служит у Липсия указание на то, что главы эти занимают исключительное положение, имея свое особое «введение» (22, 2) и «заключение» (27, 4). Мысль эта отчасти верна. Действительно, с 22,2 начинается новая часть I книги «Против ересей». «Так как весьма сложное и многообразное дело открыть и обличить всех еретиков, а я намерен опровергнуть их всех, сообразно с их характером, то я счел необходимым прежде изложить об источнике и происхождении их для того, чтобы ты, зная их возвышеннейшую Глубину, понимал природу дерева, произведшего такие плоды» (системы валентиниан, действовавших в Галлии).[1639] В 27,4 же стоит: «Так как он один (Маркион) отважился открыто искажать Писания и бесстыднее всех клеветать на Бога, то я намерен особо опровергнуть его, обличая собственными его сочинениями, и с помощью Божией разрушить его учение на основании речей Господа и апостолов, которые самим же им уважены и употребляются у него. Но теперь я по необходимости упомянул о нем, чтобы ты знал, что все, которые каким-либо образом искажают истину и повреждают проповедь Церкви, суть ученики и последователи самарянина Симона-волхва. Хотя они и не объявляют имени своего учителя для обольщения других, но преподают его учение. Они пользуются именем Христа как приманкой, но разным образом вводят нечестие Симона и чрез то губят многих, коварно распространяя свое учение под прикрытием доброго имени и подавая под сладостью и красотою имени горький и злой яд змия, первого виновника отпадения».[1640]

Однако называть первый параграф «введением», а второй «заключением», значит преувеличивать их значение. В действительности 22,2 служит простым переходом к дальнейшему. В предыдущих главах св. Ириней излагал учение современных ему представителей гностицизма валентинианской школы. Теперь он желает показать их источник и происхождение, т. е. представить учение их предшественников по распространению гностицизма или, как он выражается в 31,3, «доказать, что они происходят от таких-то матерей, отцов и дедов и обнаружить их учение».[1641]

Таким образом, ничего особенного во «введении» (по Липсию) нет: параграф этот является вполне естественным в ходе мыслей I книги «Против ересей».

Заключением же новой части нужно считать не 27,4, а приведенные слова из 31,3. И нам кажется несколько странным, почему Липсий, Гарнак и др. говорят о главах 22-27, оставляя в стороне 29-31. Если признавать «новый отдел», то необходимо вносить в него все последние главы, начиная с 22 и кончая 31.[1642]

Что же касается 27, 4, то этот параграф представляет из себя род обычного для Иринея резюме или, точнее, повторения мыслей той или иной части сочинения и имеет себе параллели в других книгах его труда, где ни о каких заимствованных отделах говорить не приходится (ср., например: 11,9,2; 19,8-9; 31,1;-Ш, 15,3; IV, 7,3-4; V, 14*4 и др.).

Ничего особенного, необычного для Иринея не представляют из себя также содержание и стиль этих параграфов. Упоминаемый в 22,2 Bythus («Глубина») еретиков встречается у него и в других местах; например: И, 5,4; 7,5; 8,2; 13,6; 16,1 и др. Точно также и выражение «necessarium arbitrati sumus» («я счел необходимым прежде изложить...») имеет себе аналогию в предисловии к I книге, § 2; 1,19,

О и др. Общая же мысль этого параграфа одинакова уже с идеей самого наименования всего труда Иринея: «Обличение и опровержение лжеименного знания». Еще больше аналогий можно подыскать для 27, 4. И прежде всего целый параграф III, 12,12, где излагаются подобные же мысли и в той же форме. Да и в других местах нередко употребляются те же слова и выражения, как здесь; например: «impudorate» = «аторибрюацгуах;» — 1,6,3; 11,4; И, 12,3; «proeconium ecclesiae» = «кфоуца rffe ёккХ^саас;» — III, 34,1 и много других.[1643]

В качестве второго основания у Липсия служит ссылка на образ выражения и изложения, который вообще в данном отделе, по нему, совершенно отличен от обычного иринеевского.

Что это доказательство не соответствует однако действительности, мы уже только сейчас показали на разборе 22,2 и 27,4. Можно привести еще несколько мест из середины отдела. Такова, например, формула «άφορμάς» или «άρχάς λαβεΐν», встречающаяся здесь (23, 4; 24,1; 27,1) и имеющая себе соответствие в 1,28,2; И, 13,8; III, 4,3 и др. местах. Или фраза в 24, 7: «принимая их (математиков) положения, они (гностики) переделали их сообразно с характером своего учения (illorum theoremata accipientes, in suum characterem transtulerunt)»,[1644] повторяемая почти буквально в II, 31, I[1645] и много других.[1646]

Одинаков с остальными частями и способ цитации Иринеем учения гностиков. Некоторые выражения он приводит буквально. Таковы, вероятно: в 24, 6 — «ибо говорят они: ты знай всех, а тебя пусть никто не знает»[1647] или в 27, 3: «к этой хуле... присоединял он (Маркион)... следующее (et hoc): Каин и ему подобные» и т. д.[1648]

Большую же часть учения св. отец передает через вставки также обычных у него выражений: «aiunt», «ait», «inquit», «demonstravit» и т. п.[1649] Ссылается он и на собственные сочинения карпократиан[1650] и Маркиона,[1651] очевидно, известные ему непосредственно. Точно также часто прерывает изложение обличением еретиков,[1652] своими замечаниями,[1653] что, как мы видели, имеет место и в других частях I книги.[1654]

Некоторые сведения, по всей вероятности, получены были Иринеем непосредственно от очевидцев поведения гностиков,[1655] как и о маркианах.[1656]

Нельзя также признать основательным и третье доказательство Липсия (об изменении первоначальной цели написания Contra haereses). Уже Гарнак, в выводах согласный с названным ученым, отвергает это доказательство, как не соответствующее действительному положению вещей.[1657] И совершенно справедливо.

Правда, в предисловии к I книге Ириней говорит о своем намерении изложить учение валентиниан, не упоминая о других гностиках.[1658] Однако эти слова указывают лишь на ближайшую цель его труда и ничуть не отвергают и не исключают другой, более главной и общей — опровержения всех еретиков. Нельзя забывать, что Contra haereses прежде всего шло навстречу нуждам и потребностям своего времени и места. А тогда в Галлии и Малой Азии из гностиков особенно деятельными являлись именно последователи Птолемея, Марка и других валентиниан. Поэтому-то Ириней и говорит о них прежде и более других.

Интересен, однако, взгляд его на валентиниан. Они фигурируют у него в качестве представителей и заместителей других гностиков, а учение их он рассматривает как «сокращение всех еретиков (recapitulatio omnium haereticorum)».[1659] Отсюда — опровержение валентиниан равносильно у Иринея опровержению всех гностиков.[1660]

Таким образом, можно думать, что уже пиша предисловие к I книге, он имел в виду, излагая и опровергая Птолемея и Марка, дать через это средство к опровержению всех еретиков-гностиков. А что последнее было общей целью всего его большого труда, об этом он прямо говорит в предисловии к IV книге: «Я подтвержу словами Господа то, что мною сказано, чтобы ты получил от меня доводы со всех сторон к поражению всех еретиков»[1661] и других местах (например: II, 5,3; 13,8; 31,1).[1662]

И вопреки Липсию, такая цель представляется Иринею не только с момента написания глав 22-27, а гораздо раньше. Так, о ней он говорит уже в 1,11,1,[1663] как справедливо отметил уже Гарнак. Эту же цель предполагает и самое заглавие труда Иринея: «’Έλεγχος και ανατροπή τής ψευδωνύμου γνώσεως», — ибо, по признанию самого Липсия, ψευδώνυμος γνώσις употребляется Иринеем для определения не одной какой-либо секты, а всех гностиков вообще.[1664]

Тремя разобранными и ограничиваются, собственно, все доказательства Липсия, приводимые в пользу мысли, что главы 22-27 взяты Иринеем из какого-то постороннего источника. Далее же идут основания, свидетельствующие, что таким источником была именно «Синтагма» св. Иустина. Их мы разберем несколько далее. А теперь пока рассмотрим те доказательства, на основании которых Гейнрици и Липсий (во втором ересеологическом труде) утверждают заимствование глав 11—12 из того же источника, какой лежал, по их мнению, в основе глав 22-27.

Оба названных ученых указывают прежде всего на то, что весь трактуемый отдел занимает особенное положение среди других глав, дополняя и повторяя сказанное выше. Но как мы видели уже, повторение является обычным приемом св. Иринея, имея место не только, например, в I, 27, 4, но и в II, 9, 2; II, 31, 1; IV, 7, 3 и многих других частях Contra haereses.

Если же понимать «особенность» отдела глав 11-12 в смысле указания на содержание их (здесь вкратце излагаются системы Валентина, Секунда, учеников Птолемея и других гностиков), то оно оказывается вполне естественным в ходе мыслей Иринея и отвечающим его намерениям. Общей целью его труда, как мы уже видели, является опровержение всех еретиков. Однако главное внимание обращает он на современных ему валентиниан, представителей и заместителей этих всех еретиков (recapitulatio omnium haereticorum), по его мнению. Сообразно с этим и в I книге у него сначала (главы 1—10) излагается подробно учение современного валентинианина Птолемея, а затем (в главах 11-12) вкратце указывается отличие от него других представителей той же школы, чтобы через это показать вместе с тем несостоятельность их всех. Таким образом, рассматриваемые главы по своему содержанию стоят в тесной логической связи с предшествующими и вполне соответствуют общей цели труда Иринея.[1665]

Второе основание Гейнрици и Липсия касается образа выражения, стиля и вообще способа передачи учения, который, по мысли названных ученых, в главах 11—12 одинаков с 22—27.

Но как мы видели уже, стиль и образ изложения глав 22-27 не только не представляют из себя чего-либо особенного, а, наоборот, являются вполне обычными иринеевскими. И если этот отдел одинаков с главами 11-12, как утверждают названные ученые, то, значит, вопреки им, и здесь нет ничего особенного по стилю и способу выражения. Так обстоит дело и в действительности. Св. Ириней употребляет при изложении учения еретиков обычные вводные слова: «Xéyei»,[1666] «Xeyoúoiv»[1667] и т. п., вставляет собственные замечания,[1668] даже иронизирует над гностиками, доводя их положения до абсурдных выводов;[1669] упоминает о прежде сказанном им,[1670] отсылает к дальнейшему изложению.[1671] Ср. также 1,11,1: «έκ δε της τετράδος ταύτης καρποφορεΐσθαί Λόγον και Ζωην, Άνθρωπον, και Εκκλησίαν είναι τε ταύτην ’Ογδοάδα πρώτην»[1672] и 1, 1: «έκ δή του Λόγου και της Ζωής προβεβλήσθαι κατά συζυγίαν ’Άνθρωπον και Εκκλησίαν και είναι ταύτην άρχέγονον ’Ογδοάδα»[1673] ИТ.П.

В качестве третьего основания Липсий ссылается на противоречие между содержанием 12,1-2 и первых десяти глав I книги.

Однако уже присоединяющийся к его общему выводу Гильгенфельд отрицает силу за настоящим доказательством.[1674] Действительно, в гл. 12 Ириней указывает такие пункты в учении последователей Птолемея, о каких не было речи в первых десяти главах «Против ересей»; например, что Глубина имеет двух супруг: Мысль и Волю (12,1), что «первая восьмерица произошла не постепенно, но все зоны вместе и сразу были произведены Первоотцом и его Мыслью» (12,8) и т. п.[1675] Но отсюда далеко еще до «противоречия». Св. отец в первых десяти главах излагает взгляды самого Птолемея и тех учеников его, которые близко стояли к вождю. В 12-й же главе речь идет о таких последователях еретика, которые принимали не все пункты в его учении, отличаясь во многих деталях. Показать такое различие и было целью Иринея при изложении главы 12, как и вообще во всем настоящем отделе (гл. 11-12) св. отец имел в виду отметить «непостоянство мнений ересеучителей, когда двое или трое из них об одном и том же говорят не одно и то же; но противоречат друг другу и в сущности дела, и в именах».[1676]

Гильгенфельд в доказательство того, что 11, 1-3 заимствованы из постороннего источника, ссылается на 11, 3, где Ириней, передавая взгляды какого-то «знаменитого» среди гностиков учителя (άλλος δέ τις έπιφανής διδάσκαλος αύτών), не называет его однако по имени.

Этого, по мнению ученого, не могло быть, если бы св. отец читал собственные сочинения упоминаемого учителя.[1677] Однако данное место не ясно в чтении. Греческий текст его именно здесь утрачен[1678] (приведенные выше по-гречески слова представляют лишь перевод Гильгенфельда с латинского). Что же касается латинского текста, то в существующих изданиях действительно стоит: «скгиэ ша^йег»,[1679] соответствующее έπιφανής διδάσκαλος. Но Епифаний и Феодорит читают здесь по-гречески собственное имя еретика валентинианина Епифания,[1680] надписание имени которого, конечно, очень сходно с έπιφανής = clarus.

В виду этой неясности строить какие-либо гипотезы на основе существующего текста нельзя.

Представленный разбор доказательств Липсия, Гейнрици и Гильгенфельда показывает, что нет оснований предполагать заимствование глав 11-12 и 22-27 из какого-то постороннего источника. Наоборот, весь ход речи здесь, образ выражения, цитация — обычные иринеевские — говорят, что при изложении этого отдела св. отец был настолько же самостоятелен, как и при написании остальных частей I книги «Против ересей».

Уже полученного вывода достаточно для того, чтобы отвергнуть состоятельность гипотезы Липсия, Гейнрици и других во всем ее объеме. Ибо дальнейшие доказательства, что в данном случае св. Иринеем было использовано не иное какое-либо сочинение, а именно «Синтагма» св. Иустина, могут иметь значение лишь в том случае, когда признано вообще заимствование. Если же такого заимствования не было и если, наоборот, самостоятельность изложения очевидна, то нельзя говорить и о частном выводе и разъяснении общей мысли о заимствовании, использовании в указанном виде такого именно, а не другого сочинения.

Однако мы рассмотрим и эти доказательства (они представлены Липсием в первом его труде).

Немецкий ученый указывает на противоречие между 1,27,1 и III, 3, 1 в упоминании о папе Гигине, которого в первом случае Ириней называет девятым от апостолов епископом, а во втором — восьмым. Такое противоречие свидетельствует, по мнению Липсия, о том, что сведения I, 27, 1 заимствованы из какого-то римского источника.

Действительно, соответствия между указанными сообщениями Иринея нет. Однако при настоящем положении источников трудно с определенностью решить, что послужило причиной такой разницы в счете. Вероятных же объяснений можно найти несколько. Может быть, например, в первом случае св. Ириней включал в число пап ап. Петра, а во втором начинает счет с его преемника на Римской кафедре.

А что 27,1 вообще не заимствован св. Иринеем, но представляет его самостоятельную работу, об этом говорит уже сходство стиля и способа выражения настоящего отдела с § 1 главы 3 книги III «Против ересей», который (параграф) признает принадлежащим св. Иринею и сам Липсий.[1681]

Но если бы и действительно оказалось, что данное сообщение Ириней заимствовал из римского источника, может быть, даже из Catalogus Liberianus, то и в таком случае еще не ясно, почему же нужно считать «Синтагму» Иустина источником «Против ересей». Правильным можно признать лишь вывод, что в числе источников св. отца был и этот каталог. А чтобы распространить настоящее заключение на «Синтагму», нужно предварительно доказать, что она зависела и повторяла данные каталога. Однако такого доказательства Липсий не привод ит. А без него и основание это не имеет силы.

Точно также недоказательно и сопоставление 23,1 с сообщениями первой Апологии св. Иустина о еретике Симоне и статуе, воздвигнутой в честь его (Апол. Гл. 26 и 56).

Ириней говорит о Симоне Маге на протяжении четырех (§§ 1-4) параграфов главы 23. Но относительно трех последних (§ 2-4) уже сам Липсий утверждает, что в данном случае св. отец пользовался, кроме «Синтагмы» Иустина, еще другим каким-то источником.[1682] Что же касается первого параграфа, то почти ⁴/₅ его содержания — за исключением конца, где именно и говорится о статуе, — представляют из себя буквальные выдержки или переложение рассказа об этом еретике книги Деяний св. апостолов (Гл. 8,9-11.20-23 и др.), которая, очевидно, и служила источником для Иринея в настоящем случае.[1683]

Если мы прибавим сюда, что стиль, способ выражения и вообще изложение всего данного отдела — как мы уже доказывали — обычные, иринеевские, то придем к тому выводу, что заимствования без переделки здесь также не было. Это одинаково верно как в отношении к Апологии, так и в отношении к «Синтагме» Иустина и другим возможным источниками. Зависимости в такой форме, впрочем, не предполагают в данном случае не только Гарнак, но даже и Липсий, понимая под ней, по-видимому, лишь заимствование материала.

Но и в таком виде разбираемое основание не оправдывает надежд сторонников «Синтагмы». Вся сила этого доказательства заключается в сопоставлении содержания Апологии и Contra haereses. Но отсюда если и можно делать какие-либо выводы, то только лишь об отношении св. Иринея к последнему труду Иустина. Распространять же их на «Синтагму», рассуждая строго логически, мы не имеем права, так как это два различных сочинения св. отца..

Правда, судя по словам самого Иустина, в «Синтагме» также излагалась ересь Симона и даже, по-видимому, в более полном виде, чем в Апологии.[1684] Но утверждать, что сообщения поданному вопросу обоих сочинений одинаковы, нет оснований.

Да и зависимость св. Иринея от Апологии представляется сомнительной.

Как мы видели, все сообщение св. отца о Симоне Маге занимает четыре (§§ 1-4) параграфа главы 23, по русскому изданию почти полных три страницы (С. 86-88). Если сравнить его с тем, что говорится об этом еретике в Апологии, то окажется, что в последней нет ни передачи рассказа книги Деяний (8, 9-23) о Симоне, ни изложения учения еретика. Между тем сам св. Ириней отводит этим отделам значительное место. Повествование же книги Деяний занимает у него большую часть первого параграфа до слов: «Симон с большей ревностью принялся»,[1685] переводя на строки — около ¾ страницы, а изложение учения — почти целиком три последних параграфа, за исключением двух первых фраз § 2, т. е. всего около двух страниц. Более или менее сходными в обеих книгах являются лишь конец первого и начало второго параграфов, занимающие около 15 строк. Такая пропорция (сходного 15 строк, а отличного 2 ¾ страницы, т. е. около 100 строк) уже сама по себе колеблет мысль о зависимости Contra haereses от Апологии.

Однако рассмотрим сходные пункты. Тут говорится:

а) об искусстве волхвования, каким владел Симон Маг, Ь) о статуе, воздвигнутой в честь его, с) о признании его со стороны поклонников за существо высшего порядка и d) о Елене-блуднице, которую он всюду водил за собой. Но первое и третье сообщение имеются уже в книге Деяний апостольских. Этим источником и пользовался, очевидно, св. Ириней в данном случае. Что же касается двух остальных пунктов, то здесь при сходстве есть и значительная разница. Св. Иустин говорит, что на статуе была надпись: «Simoni Deo Sancto». Ириней об этой надписи умалчивает; а про Елену, наоборот, добавляет деталь, что она была выкуплена Симоном в Тире, финикийском городе,[1686] чего в сообщении Иустина нет.

При такой разнице в сообщениях можно ли говорить о зависимости Contra haereses от Апологии? Мы думаем, что отрицательный ответ более уместен.

В сообщении Иустина о Симоне в 26-й главе первой Апологии обращает на себя внимание надпись на статуе. Иустин читает ее: «Simoni Deo Sancto» = «Симону святому богу». В 1574 г: эта статуя была найдена, и в той именно местности, как определяет ее Иустин. По общему признанию, вновь найденная и иустиновская идентичны между собой. Но надпись на найденной читается несколько иначе: «Semoni Deo Sanco (или Sango), Deo Fidio Sacrum». Таким образом, в действительности имеется в виду не Симон Маг, а Семон Санк, бог договоров у древних сабинян.[1687]

Св. Иустин, значит, допустил ошибку. Но каким образом она могла произойти? Здесь возможны два предположения: а) или сам св. Иустин исказил надпись, или Ь) другие лица ввели его в заблуждение.[1688] Первое, однако, едва ли соответствует действительности.

Всего естественнее думать, что св. Иустин был введен в заблуждение другими. Но кто же они? Церковным христианам не было цели извращать смысл и чтение надписи. Остаются гностики-симониане. Они, по сообщению Иринея, считали Симона за бога (23, 1-2). Поэтому понимание в таком именно смысле надписи было вполне в их интересах. Тогда они могли сказать: «Смотрите, даже император и римский сенат считают Симона за бога. Значит, он и есть бог». Вероятно, они и истолковали в таком смысле надпись в своих сочинениях, и св. Иустин именно у них заимствовал сведения о Симоне Маге. Таким образом, вопреки общепринятому взгляду, считающему св. Иустина первоисточником сообщений об этом еретике и особенно о статуе, воздвигнутой в его честь, мы полагаем наиболее верным отнести их на счет самих еретиков, точнее, их сочинений, хотя бы, например, «’Απόφασις μεγάλη».[1689]

В таком случае нет никакой нужды сводить и сообщение Иринея о Симоне к Иустину: Ириней, очевидно, заимствовал свои сведения, с одной стороны, из Деяний, с другой — из собственных творений симониан. Таким образом, не Ириней пользовался сочинениями Иустина, а оба они имели источником третий труд. При таком предположении вполне объясняется и та разница, какая существует между Апологией и Contra haereses. Один автор заимствовал из сочинений еретиков одни сведения, другой — другие. Но потому же, конечно, и некоторое сходство сохраняется между обоими.

Гораздо более значения могла бы иметь ссылка Липсия на знакомство св. Иринея с сочинением Иустина против Маркиона. Но при одном существенном условии, а именно: необходимо прежде всего доказать, что этот труд есть то же самое, что и «Синтагма против всех ересей» или, по крайней мере, часть последней. Однако ни Липсий, ни кто другой этого не доказывают, а просто принимают на веру, почти как аксиому. Между тем тождество обеих синтагм стоит еще под большим вопросом. Идо тех пор, пока на него не получится твердо обоснованный, несомненный положительный ответ, нельзя считать настоящее основание особенно сильным.

В противоположность доказательствам Липсия и Гейнрици, некоторые данные вынуждают, по-видимому, к совершенно обратному по сравнению с их гипотезой выводу. Св. Иустин, например, в «Диалоге с Трифоном», написанном позднее первой Апологии и «Синтагмы»,[1690] не называет еще евионитов таким именем, хотя и был знаком с их заблуждениями о Христе как простом человеке и с поведением в отношении к христианам из язычников.[1691] Можно думать, что они не упоминались и в его «Синтагме».[1692] Между тем, св. Ириней помещает их, как несомненных еретиков, как раз в отделе глав 22-27 (26,2),[1693] что и послужило, как мы видели, поводом для названных ученых к исключению параграфа о евионитах из общей связи.

Точно также ни в Апологиях, ни в «Диалоге» Иустин не называет гностиков этим термином, а определяет их по именам их учителей или просто как безбожников и богохульников.[1694] Вероятно, не было такого наименования и в «Синтагме». Между тем Ириней уже в 1,11,1 говорит о «началах так называемой гностической ереси».[1695]

Противоречат мысли о заимствовании и некоторые хронологические данные, о которых упоминает сам Липсий уже во втором своем труде. Св. Иустин говорит о «Синтагме» в первой Апологии; значит, «Синтагма» написана раньше последней. Но Апология, вероятно, подана была между 150-155 гг.[1696] В таком случае, «Синтагма» появи-лась, вероятно, не позже 150 г.[1697] Но Ириней в 11 и 12 главах говорит о еретиках Секунде, учениках Птолемея и, может быть, Епифании(11, З),[1698] которые, по собственному признанию св. отца, жили во время написания Contra haereses,[1699] т. е. в последней четверти II в., и поэтому никак уже не могли попасть в «Синтагму» Иустина.

Точно так же не мог говорить в ней Иустин и о Марцеллине, приходившей в Рим при папе Аниките (25, 6). Аникит вступил на престол около 154-155 г.; значит, и Марцеллина была в Риме не раньше этого времени, т. е; опять-таки тогда, когда «Синтагма» была уже написана. В виду именно этого 25,6 и исключался из числа отделов, заимствованных будто бы у Иустина, Липсием еще в первом его труде, как мы уже видели.[1700]

Суммируя все сказанное о первой гипотезе названного ученого, мы приходим к тому выводу, что: 1 ) основания, приводимые им и его сторонниками в пользу мысли о заимствовании св. Иринеем трактуемых отделов из «Синтагмы» Иустина, не доказывают этого заимствования; 2) такого заимствования, вероятно, не было и в действительности. Главы 11-12,22-27 представляют из себя, можно думать, самостоятельный труд Иринея.

Мысль о заимствовании целых отделов без обработки должна быть оставлена.

Да и с точки зрения самого Липсия результаты, достигнутые им и его последователями, нельзя назвать блестящими.

Подсчитаем, что остается, собственно, на долю Иустина из всего содержания обоих отделов.

Уже Гильгенфельд признавал заимствованными у него из отдела глав 11-12 лишь три первые параграфа главы 3. Мы же, со своей стороны и в согласии с рассуждениями Липсия во втором его труде (хронологические выкладки), должны будем исключить отсюда еще и 11, 2-3 (здесь идет речь о Секунде и Епифании — современниках написания Contra haereses) и даже, может быть, 11,1 (в виду слов о «гностической ереси» — термина, неизвестного, вероятно, св. Иустину).

Из отдела глав 22-27 всеми авторами согласно признаются заимствованными у Иустина один параграф (§ 2) главы 22, главы 23 и 24 целиком, первые три параграфа 25-й, один (§1) 26-й и три последних (§ 2-4) 27-й главы. Но как мы уже видели, по собственному признанию Иринея, при изложении учения Карпократа и его последователей (глава 25),[1701] а также и учения Маркиона (27, 2-3) он пользовался сочинениями самих еретиков.[1702] Второй же параграф главы 22 и четвертый 27-й служат, по признанию Липсия и других, введением и заключением отдела;[1703] значит, также составлены самим Иринеем, особенно последний, где св. отец высказывает даже намерение написать против Маркиона особое сочинение и ссылается на творения еретика.

Остаются, таким образом, лишь две небольшие главы: 23 и 24 и один параграф (§ 1 ) главы 26, т. е. почти ¼ общего содержания обоих отделов.

Рассматривать подробно вторую гипотезу Липсия, что св. Йриней заимствовал главы 11-12 и 22-27 из переработанной «Синтагмы» Иустина, мы не будем — в этом нет нужды.

В основе настоящей гипотезы лежат, в сущности, те же данные, какие выставляет Липсий в первом своем труде.

Ссылки же на Марцеллину и валентиниан — современников Иринея, как мы видели — доказывают лишь несостоятельность первой гипотезы немецкого ученого.

Переделанная неизвестным лицом «Синтагма» Иустина является, по-видимому, созданием самого Липсия, ибо кроме него о ней никто никогда не говорил.[1704]

Достаточным свидетельством несостоятельности последней гипотезы служит и то, что она, насколько нам известно, не разделяется никем еще из авторов, исследующих гностицизм.

Но может быть, св. Ириней заимствовал лишь материал, содержание разбираемых отделов, переработав его по собственному плану и изложив самостоятельно?

В защиту его, по-видимому, направлены некоторые из доказательств, уже рассмотренных нами. Таково, например, указание Липсия на изменение Иринеем первоначальной цели своего труда[1705] или на противоречие, какое существует будто бы между 12, 1-2 и первыми десятью главами I книги «Против ересей» при изложении учения Птолемея.[1706] Таковы же и ссылки названного ученого[1707] на сочинение Иустина против Маркиона, которым Ириней пользовался при написании Contra haereses, или на сходство сообщения первой Апологии Иустина с тем, что говорит Ириней о Симоне Маге в 28,1 книги I «Против ересей».[1708]

К пониманию зависимости в смысле заимствования материала при самостоятельной обработке его склоняется более и Гарнак, предлагающий свои доказательства, отличные от тех, которые выставлены Липсием.

При разборе мысли о заимствовании мы выяснили, что первые два указания Липсия не соответствуют действительности. Точно также разобраны нами и опровергнуты другие две его ссылки. Нельзя назвать обоснованным и логически правильным и ход доказательств Гарнака.

Прежде всего, нельзя признать несомненным тот порядок еретиков, какой он предполагает для «Синтагмы» Иустина на основе данных, главным образом, Υπομνήματα Игисиппа.[1709] Липсий уже в своем первом труде, как это хорошо известно А. Гарнаку,[1710] предлагает совершенно иную схему;[1711] а во втором ересеологическом сочинении еще далее уходит от Гарнака.[1712] Затем, почему последний считает обычным для Иринея порядок, представленный в II, 31, 1-, а не в 22-27 главах I книги?

Утверждение немецкого ученого совершенно произвольно. Не ясны также у него причины, вынудившие Иринея к изменению схемы. И не приведут ли, кроме того, соображения Гарнака к совершенно обратному выводу? В самом деле, если св. отец по своему желанию изменил порядок ересей, лежавший в основе «Синтагмы» Иустина, то говорить о несамостоятельности его при изложении глав 11-12 и 22—27 едва ли приходится.

Против мысли о заимствовании материала свидетельствуют, повидимому, и те места, где Ириней излагает учение Секунда, Епифания (?), последователей Птолемея или делает замечание о Марцеллине ( 11,2; 12,1 -2; 25,6): все названные лица действовали уже после смерти Иустина.

С другой стороны, если выделить эти параграфы, нет оснований вполне уверенно утверждать, что остальная, большая часть разбираемых глав совершенно независима по содержанию от «Синтагмы против всех ересей». При настоящем состоянии исторических источников вопрос об этом остается открытым.

Однако можно, по нашему мнению, обойтись совсем без гипотезы о какой бы то ни было зависимости Иринея от последнего труда Иустина. Мы видели, что сам св. отец ссылается на сочинения Карпократа (25, 4, 5) и Маркиона (27, 4). Весьма вероятно, что у него были труды и других еретиков. Кроме того, многие сведения, в особенности о поведении и мистериях гностиков, получены им или через непосредственное знакомство с еретиками, или по устной передаче других лиц.[1713]

Таким образом, источники Иринея могли и здесь быть в общем те же, что при написании всей I книги. Излагая же учение Маркиона, св. отец, может быть, имел под руками вместе с собственными творениями этого еретика еще и сочинение против него св. Иустина («σύνταγμα πρός Μαρκίων»).[1714]

Однако как в отношении к учению Птолемея, Марка и офитов, так и здесь нельзя решить, в какой степени воспользовался Ириней сочинениями еретиков, ибо от последних или ничего не осталось, или сохранились маленькие фрагменты, на основании которых трудно делать какие-либо выводы.[1715]

4. Время появления латинского перевода «Против ересей»

Вопрос о времени появления латинского перевода «Против ересей» относится к числу спорных. Ф. Фейарденций приписывал его самому Иринею или, по крайней мере, одному из учеников св. отца, работавшему под его непосредственным руководством.[1716] Взгляд этот, разобранный уже Додвеллем[1717] и Массюетом,[1718] впрочем, недолго удержался в литературе: так мало он соответствовал действительности и так явно был несостоятелен.[1719]

Отвергнув его, большинство[1720] западноевропейских ученых[1721] до конца прошлого столетия держалось, однако, несколько родственной ему точки зрения Массюета (высказанной в согласии с Грабе[1722] и некоторыми другими раннейшими писателями,[1723] что перевод был сделан до Тертуллиана и Киприана, пользовавшихся им в своих трудах).[1724]

Были, правда, и противники настоящего мнения. Так, еще Додвель, писавший 21-м годом раньше Массюета, относил время перевода к концу IV в.[1725] В новое время подобным же образом высказался Хорт.[1726] Однако только А. Гарнаку своей критикой массюетовской точки зрения[1727] удалось поколебать общую уверенность.[1728] Но, высказавшись против отнесения перевода ко времени до Тертуллиана, он не дал точного положительного решения вопроса.[1729] Понадобилась поэтому работа проф. Г. Иордана.[1730] Названный ученый еще раз рассмотрел все основания, выдвинутые Массюетом, привлек новые данные, касающиеся языка Contra haereses, библейских цитат в данном труде, и в результате пришел к выводу, что латинский перевод появился позднее Тертуллиана; весьма вероятно, во второй половине IV в., в северной Африке.[1731] После Иордана, насколько нам известно, новых исследований по этому вопросу не появлялось в свет.

Такая разница в мнениях зависит от того, что прямых положительных указаний на время латинского перевода нет ни у самого Иринея; ни в творениях других современных ему писателей. Поэтому при решении настоящего вопроса приходится иметь дело лишь с косвенными основаниями.

Среди них на первом месте большинством исследователей, начиная с Массюета и Додвеля и кончая Иорданом, обычно анализируется отношение к Contra haereses Тертуллиана.

Массюет утверждает, что Тертуллиан уже имел под руками и пользовался латинским переводом противогностического труда Иринея. В доказательство своего мнения он ссылается на сходство в содержании и тексте творений обоих отцов, простирающееся иногда до того; что Тертуллиан повторяет даже ошибки сохранившегося доныне латинского перевода Contra haereses.[1732]

Излагая в своем сочинении «Против валентиниан» учение гностиков, Тертуллиан, действительно, следует трудам своих предшественников по обличению еретиков и, в частности, св. Иринею, в чем и сам открыто признается.[1733] Особенно часто использованы им первые главы Contra haereses. Сходство содержания их и соответствующих частей Adversus Valentinianos отметил уже один из раннейших издателей творений Тертуллиана Землер.[1734] Чтобы убедиться в нем, достаточно простого параллельного чтения обоих трудов. Но какой характер носит это сходство и можно ли на основании его говорить о знакомстве Тертуллиана именно с латинским переводом антигностического сочинения Иринея?

Массюет и его сторонники отвечают на последний вопрос утвердительно; Гарнак и Иордан, наоборот, отрицательно.

Чтобы вынести самостоятельное решение, необходимо сравнить тексты Тертуллиана и Иринея. Приведем полностью VII главу Adversus Valentinianos (откуда начинает, собственно, обнаруживаться сходство содержания) параллельно с соответствующими местами Contra haereses — на греческом и латинском языках.[1735]

Как видим, зависимость Тертуллиана от Contra haereses при изложении учения гностиков стоит вне всякого сомнения. Ббльшая часть содержания VII главы взята им у Иринея. Однако очевидно и то, что в данном случае можно говорить лишь о зависимости именно в содержании. Утверждать зависимость текста Тертуллиана от латинского перевода Contra haereses нельзя. Мы сделали подсчет сходных слов и выражений. Таких во всей главе из общей суммы около 320 оказалось лишь приблизительно 20, т. е. около 6%. Процент слишком незначительный, чтобы на основании его делать какие-либо выводы. Он одинаково мог оказаться и при использовании Тертуллианом латинского перевода Иринея и в том случае, если бы под руками у первого был лишь греческий подлинник Contra haereses. Тер-туллиан дает свободную, независимую от буквы текста передачу содержания антигностического труда Иринея. Случаи же совпадения вполне могут быть объяснены как точный перевод им отдельных выражений греческого подлинника. Таким образом, на основе сравнения текстов VII главы Adversus Valentinianos и первой Contra haereses нельзя заключать к существованию во времена Тертуллиана латинского перевода Иринея.

Но данная глава, как справед ливо отмечает Иордан,[1739] характерна для Тертуллиана. Содержание его антигностического труда в большинстве случаев представляет именно свободное переложение материала Contra haereses.[1740]

Сделанный нами выйбд приложим поэтому и вообще к Adversus Valentinianos.

Исключение представляют из себя лишь несколько небольших отделов (сам Массюет приводит таких только три). Так, например, кн. I, гл. 11,3 Contra haereses читается

Сюда относится также Adversus Valentinianos. Cap. 25 = Contra haereses. 1,11,3.[1745]

Уже непосредственное сравнение всех этих мест показывает, что Тертуллиан дает здесь не свободное переложение содержания соответствующих текстов Иринея, а более или менее точный перевод греческого подлинника. Таким образом, приведенные части разнятся, вообще, от изложения Adversus Valentinianos. Но кем сделан был имеющийся у Тертуллиана их латинский перевод? Массюет, принимая во внимание сходство их с сохранившимся доныне латинским текстом Contra haereses, относит перевод на счет последнего.[1746] Мы произвели подсчет, и обнаружилось, что сходных слов в обоих приведенных текстах приблизительно около 28-30%. Можно ли на этом основании говорить о заимствовании Тертуллианом своего текста из латинского перевода Contra'haereses? По нашему мнению, отрицательный ответ и здесь более подходящ. Чтобы убедиться в этом, достаточно произвести хотя бы такой опыт. Посадите двух семинаристов или гимназистов в разные комнаты и дайте им перевести какое-либо место, например, из Тита Ливия. Когда они напишут свои переводы, мы уверены, что сходства у них окажется не менее 30%. Но каждый из них переводил независимо от другого; Говорить о зависимости или вообще о том, что Тертуллиан пользовался латинским переводом, можно лишь в таком случае, когда сходство будет поразительным и простираться, по крайней мере, на 80-90%, как и обстоит дело, например, с Августином.[1747] Если же это сходство не обнимает даже половины слов, то мы не считаем возможным признавать его «массовым»[1748] и делать отсюда выводы, подобные Массюету. Наоборот, естественнее обратное заключение. Если в 70% авторы разнятся, то вероятно, что у Тертуллиана совсем не было под руками, и он вовсе незнаком был с латинским переводом Contra haereses.

Вывод этот подтверждается и при ближайшем знакомстве с практикой, какой держался Тертуллиан в передаче на латинский язык гностических имен и терминов, заимствованных из Gontra haereses. Ему были опытно известны трудности, встречающиеся при этом: несоответствие рода имен в греческом и латинском языках, употребительность греческих терминов и т. п. Поэтому он подвергает вопрос об именах предварительному обсуждению (до изложения самих гностических систем) в VI главе Adversus Valentinianos. Здесь же намечаются им и общие линии его поведения на будущее время. Он желает придерживаться преимущественно греческих выражений, помещая латинское значение их сбоку страниц; где же ему придется по необходимости употреблять латинские термины, там он обещает добавлять, хотя бы в скобках, греческие слова.[1749]

Уже этот факт предварительного обсуждения вопроса об именах сам по себе говорит за независимость автора. Очевидно, вопрос не был еще разрешен практически никем из латинских писателей до Тертуллиана. В частности, не было, вероятно, и латинского перевода Contra haereses. В противном случае Тертуллиан, можно думать, высказал бы что-либо по его поводу — похвалу или порицание, — или хотя бы просто упомянул о нем. Ни того, ни другого ,нет. И это тем более достойно замечания, что лишь 4-6 строками выше он говорит о заимствовании им содержания Adversus Valentinianos из творений Иринея, Иустина и других отцев. Если Тертуллиан сознается в заимствовании содержания, почему бы ему не сознаться в заимствовании терминов? Очевидно, он первый пролагал пути в, передаче греческих гностических выражений и имен на латинский язык.

Установленных в VI главе принципов достаточно твердо придерживается Тертуллиан и при самом переводе, почему текст его в данном отношении нередко значительно разнится от настоящего латинского Contra haereses.

В, качестве примера сравним два места, взятые из Contra haereses: кн. 1,гл: 1,1.

Все представленное, как видим, не только не подтверждает мнения Массюета, но склоняет более мысль к признанию независимости Тертуллиана от латинского перевода «Против ересей».

Такому выводу противоречит, по-видимому, лишь то основание Массюета, когда он указывает на случаи совпадения текстов Тертуллиана и латинского перевода Contra haereses в одних и тех же ошибках. Эти случаи на первый взгляд кажутся разительными и как будто устраняют возможность существования отличной от массюетовской точки зрения.

Таковы, например: 1) Contra haereses.-1,11,3: «Alius vero quidam, qui et clarus est magister ipsorum...» (в латинском переводе)[1754] и у Тертуллиана: «Accipe alia ingenia circulatoria insignioris apud eos magistri, qui...»;[1755] когда греческое имя ’Ercupaviiç (SiSâaKcAoç) переводится неправильно в обоих текстах: «clarus» и «insignioris».

Некоторые ошибки не могут идти в счет в виду неясности существующего текста. Так, возможно, что в греческом подлиннике поставленного у нас под № 1 места первоначально стояло не имя ’Етхрауг^, а одинаковое с ним по написанию слово есркрауг)^ = лат. с1ашз. К тому же здесь нет и полного совпадения между Тертуллианом и латинским Иринеем, ибо с1агиз и ¡П51§п1опэ — не одно и то же.

Не всеми также принято и приведенное нами чтение № 2. Землер, Кройман и Иордан не без права считают слова, поставленные у нас в скобках, позднейшей вставкой.[1764]

Случаи, подобные № 3, Иордан объясняет тем, что у Тертуллиана и латинского переводчика был, вероятно, под руками греческий текст, несколько отличный от сохранившегося доныне у Епифания.[1765]

Но в таких местах, как стоящие у нас под №№ 4 и 5, совпадение трудно объяснить иначе, как допустив зависимость одного от другого. В самом деле, если даже предположить, что в греческом тексте, бывшем под руками у Тертуллиана и переводчика, стояло вместо άποστερεθηναι — как теперь у Епифания, άποσταυρουν, все равно, неправильный перевод этого слова термином «crucifixat» в ,Adversus Valentinianos и у латинского Иринея не находит себе иных объяснений, как случайное совпадение или зависимость. Но сваливать все на «случай» — едва ли удобно и научно; поэтому остается второе предположение. Им же, вероятно, объясняется и перевод выражения έπιγενομένφ πάθει — у Тертуллиана «appendicem passionem» и у латинского Иринея «cum appendice passione». Точно также и перевод в № 5 — άποσκήπτειν — латинским глаголом derivare, употребленным в действительном залоге.[1766]

Но кто же от кого зависит в допущении ошибок; Тертуллиан от латинского переводчика или этот от Тертуллиана? Массюет решает вопрос в сторону зависимости Тертуллиана. И на первый взгляд такое решение представляется естественным: Ириней жил раньше Тертуллиана. Однако дело идет не о Contra haereses вообще, а о латинском переводе, время появления которого для нас лишь искомое пока; поэтому возможны оба предположения, и самая зависимость не свидетельствует еще в пользу мнения Массюета.

Мы, по крайней мере, вместе с Иорданом,[1767] принимая во внимание, что первые два основания (сходство в текстах и употреблении имен) не только ничего не говорят за Массюета, а даже наоборот, склоняют мысль в пользу независимости Тертуллиана от латинского Иринея, думаем, что правильнее принять зависимость латинского переводчика от Тертуллиана, сделавшего свой перевод раньше того. Такое предположение вполне согласно и с представлением, сложившимся о Тертуллиане в науке. Это был человек высоко образованный. Трудно допустить, чтобы он слепо следовал ошибкам своего менее опытного и хуже знавшего латинский язык предшественника (допустим это) по переводу. Обратное же предположение вполне вероятно.

Отрицательный по отношению ко взгляду Массюета вывод представляется нам более правильным и при сравнении цитаты из Contra haereses 1,27,1-2, приведенной у Киприана Карфагенского, с латинским текстом Иринея.

Как видим, сходных слов во всем этом отделе можно насчитать не более шести (т. е. 12%); да из них четыре — оказываются собственными именами. Поэтому текст Киприана нельзя назвать даже.переводом Contra haereses; это такая же свободная передача содержания, как в VII главе Adversus Valentinianos Тертуллиана. А в таком-случае нельзя говорить и о зависимости или даже знакомстве св. Киприана с латинским переводом труда Иринея.

Весьма возможно, что у первого был под руками греческий подлинник Contra haereses, и он передал в свободной форме одно лишь место из него на латинском языке, сделав, таким образом, свой собственный перевод.

Массюет, предвидя подобный вывод, указывает на то, что Киприан, будто бы, не знал греческого языка.[1772] Однако Иордан справедливо возражает ему, что в первой половине III в., когда жил св. отец, греческий язык продолжал еще быть общераспространенным литературным языком. К тому же Киприан, происходя от богатых родителей, получил хорошее образование.[1773] Поэтому говорить уверенно о незнакомстве его с греческим языком не приходится; тем более что ни Массюет, ни кто другой своего настоящего положения не подкрепляет никакими доказательствами.

Позднейшие, а отчасти и современные Тертуллиану и Киприану христианские писатели, оставившие свои труды на латинском языке, не обнаруживают также никаких следов знакомства с латинским Иринеем. Между тем большинство их, как Новациан, Руфин, Иероним и, вероятно, Лактанций и Викторин знали хорошо, вообще, творения св. отца.[1774]

Особенно характерно молчание о латинском переводе Contra haereses у Лактанция, Руфина и Иеронима. Первый по справедливости считается знатоком греческой и латинской литературы прошедшего и своего времени. И если у него нет никаких следов и упоминания о латинском Иринее, значит, последнего не было в то время.

Руфин перевел на латинский язык «Историю» Евсевия. В ней, как известно, масса выдержек на греческом языке из Contra haereses. Если бы у Руфина был или вообще в его время существовал латинский перевод труда Иринея, он, по всей вероятности, воспользовался бы им для облегчения своей работы. Между тем Иордан, тщательно проверивший и сравнивший перевод Руфина с греческим подлинником Евсевия и латинским Иринеем, вполне определенно утверждает, что у Руфина нет решительно никаких следов знакомства с последним, и перевод его сделан самостоятельно с греческого оригинала.[1775]

Иероним же не только ничего не говорит о латинском переводе Иринея, но прямо причисляет св. отца к греческим писателям.[1776] А голос этого биографа св. отцев должен быть принят во внимание. Он тщательно собирал сведения о них; и если бы ему был известен латинский перевод Contra haereses, он не преминул бы упомянуть об этом.

Ясные следы пользования латинским переводом труда Иринея обнаруживаются лишь у блаж. Августина в его сочинении Contra Julianum. Чтобы убедиться в этом, достаточно простого сравнения соответствующих текстов.

Как видим, разница здесь лишь в 2-3 словах; и та должна быть по своей незначительности отнесена скорее на счет описки переписчиков. Сходство же прямо поразительное. И его ничем иначе нельзя объяснить, как тем, что Августин взял свой текст из настоящего латинского перевода труда Иринея.

Приведя выдержки, Августин к тому же нигде не говорит, что это его собственный перевод. Между тем подобные замечания нередки у него при цитации других отцев, писавших по-гречески.[1781]

О знакомстве его с латинским именно переводом Contra haereses свидетельствует и то обстоятельство, что он причисляет св. Иринея к латинским писателям, понимая под этим выражением людей, пи-савших на латинском языке.[1782] Может быть, греческий подлинник труда Иринея был ему вовсе неизвестен.

Во всяком случае, из всех приведенных данных с несомненностью ясно, что латинский перевод Contra haereses существовал во времена Августина и даже несколько раньше. Однако, принимая во внимание сказанное нами по поводу Тертуллиана, Киприана и других предшествующих писателей, дату появления его нельзя особенно отодвигать назад. Вторая половина IV в., указанная Иорданом, и по нашему мнению, наиболее сюда подходит.

Дальнейших свидетельств о существовании латинского Иринея не имеется почти до IX в., к которому относятся некоторые сохранившиеся рукописи Contra haereses (см. о них выше). Только в одном из писем папы Григория Великого дается любопытное сообщение. Эферий, епископ Лионский, живший в конце VI и начале VII в., обратился к нему с просьбой прислать биографию и творения Иринея (имеется в виду, вероятно, именно латинский текст). Папа в ответ пишет, что ни того, ни другого в Риме не могли найти.[1783]

Этот ответ, да и самая просьба Эферия весьма характерны. Очевидно, ни в Лионе, ни в Риме не было еще в начале VII в. латинского Иринея.[1784]

Но как же тогда понимать свидетельство творений Августина? Лучшим объяснением является предположение Иордана, что у Григория Великого мы видим лишь косвенное указание на место появления перевода. Если в Риме и Лионе он не был известен еще в VII в., значит, и сделан был не здесь, а где-либо вдали от места служения св. Иринея и столицы мира. Но где же? Цитаты Августина подсказывают вероятный ответ. Очевидно, таким местом была Северная Африка, где жил этот отец. Поэтому перевод был известен ему еще в начале V в.; а до Лиона и Рима не дошел и в VII.[1785]

Поводом к появлению перевода можно принять вслед за Додвелем[1786] борьбу с присциллианистами, которых Церковь считала за гностиков.

Подтверждением мнения Иордана о времени его появления служат и цитаты из Священного Писания, в большом числе имеющиеся в Contra haereses. В передаче их на латинский язык замечается — с одной стороны — близость к греческому подлиннику, когда буквально, слово за словом приводятся греческие выражения, хотя бы они отличались даже от других существующих текстов Библии.[1787] С другой, весьма многие из них, несомненно, приведены по латинскому тексту до-Иеронимовой церковной Библии, отличному местами от греческих цитат Contra haereses.[1788]

Первое совершенно понятно: переводчик, вообще говоря, рабски следовал своему первоисточнику, буквально передавая его. И тем интереснее второй факт, когда, вопреки своему обычаю, он цитирует места Священного Писания по латинской церковной Библии. Такая перемена, или непоследовательность, находит себе объяснение в том, что, очевидно, последний текст был весьма авторитетным для него и общепринятым в латинских странах того времени. В науке же появление латинского перевода Библии относится обычно к III в.[1789] В соответствии с этим, время общего признания авторитета его нужно полагать-столетием позже.

А в таком случае мы снова приходим к середине IV в., как наиболее подходящей дате латинского перевода Contra haereses.[1790]

Что касается самого латинского языка этого труда, формы выражения и т. п., то, как справедливо отметил Иордан, он не представляет таких характерных особенностей, чтобы по нему время перевода можно было отнести к определенному периоду. Но во всяком случае анализ его не дает никаких оснований отрицать возможность появления перевода именно в IV столетии.[1791]

Кто был переводчиком Contra haereses, установить невозможно по отсутствию данных. Иордан высказывает предположение, что это, может быть, Викторин Петавский, живший в IV в. Указание на него немецкий ученый хочет найти в сообщении Иеронима, что Викторин написал сочинение против всех ересей.[1792] Такого труда не сохранилось доныне. Совпадение же заглавия его с Contra haereses и дало повод Иордану думать, что Иероним ошибочно приписал Викторину сочинение Иринея, между тем как тот был только переводчиком его.[1793] Однако уже сам немецкий ученый сознается, что не отваживается защищать свое мнение, основанное, в сущности, лишь на совпадении заглавий;[1794] и помещает даже заметку о нем в примечании, под строкой.

5. Греческий подлинник «Против ересей» в Новое время

Греческий подлинник «Против ересей», судя по цитатам из этого труда, сохранившимся у древних отцев Церкви, существовал, вероятно, до ΙΧ-Χ в. После этого прямых свидетельств о нем нет; и в настоящее время мы вынуждены иметь дело лишь с латинским переводом.

Однако, начиная с XVI столетия и до сего времени было несколько попыток отыскать оригинал.

Первое сообщение в таком роде дает Фейарденций. По его словам, некоторые благочестивые и ученые мужи свидетельствовали, будто сами они видели и читали греческий экземпляр творений Иринея в библиотеках Венеции и Ватикана.[1795] Их свидетельство побудило Фейарденция приняться за розыски. Но последние оказались безрезультатными.[1796] Точно также и Массюет, знакомый с приведенным сообщением Фейарденция, тщетно искал греческие кодексы в названных библиотеках.[1797] И до сего времени вот уже 300 лет все еще не открыто никаких остатков от них. Поэтому приходится заподозрить достоверность сообщений «благочестивых и ученых мужей» Фейарденция. В XVI в. начали усиленно издавать и переиздавать творения Иринея. Налицо оказался только латинский текст. Между тем было известно, что сам св. отец писал на греческом языке. Отсюда вполне понятным было желание найти греческий подлинник. Это желание (только) в умах некоторых и приняло, кажется, форму действительного факта, причем местонахождение кодексов приурочено было к известным обширным библиотекам Ватикана и Венеции.

Надежду отыскать Contra haereses на греческом языке здесь, повидимому, приходится оставить.

Не так, может быть, безнадежно обстоит дело с другими книгохранилищами.

Т. Цан в Zeitschrift fiir Kirchengeschichte (Bd. II. 1878) приводит рассказ И. Саккелиона, напечатанный в греческом журнале Pandora (Bd. XV) и при издании Πινδάρου σχόλια Πατμιακά (1875). Саккелион передает, что в библиотеке монастыря св. Иоанна на Патмосе находился экземпляр творений Пиндара, помеченный 1515 г. В конце его помещены схолии на этого поэта, написанные двумя разными руками, по мнению Саккелиона, в XVI в. Кроме того, как рассказывает далее он, на первой выходной странице сочинения приведен список шести сочинений:

Ειρηναίου Επισκόπου Λουγδούνων κατά αιρέσεων βίβλια Ε'

Подвергнув анализу это сообщение, Цан пришел к выводу, что появление приведенного списка относится ко времени между 1550 и 1628 гг. Автором его, несомненно, был грек. Судя же по термину μή λειπόμενος в отношении к первой рукописи, можно думать, что все остальные сохранились еще до него и были у него под руками. Цан думает даже, что список этот является лишь частью каталога существовавших тогда в монастырской библиотеке кодексов; всех их было значительно больше. Для нас важно, что среди них упоминается и Contra haereses. Значит, греческий подлинник этого сочинения существовал еще, по мнению Цана, в XVI в.[1798]

К подобному же заключению в отношении к XVII в. приходит и Ф. Мейер, нашедший в Иверском Афонском монастыре в кодексе XVII столетия список греческих рукописей и между ними творения Иринея.[1799]

O последнем Гарнак высказывает не лишенное вероятия предположение, что это простая копия с греческого перевода иеронимовскаго каталога (De viris illustribus).[1800] Возможны, по-видимому, и другие объяснения. Однако нельзя отрицать вероятности и за объяснением Мейера.

Открытие Διδαχή των δώδεκα αποστόλων, а в последнее время «Доказательства апостольской проповеди» и IV-V книг Contra haereses (на армянском языке) дает право признавать возможность существования где-либо греческого оригинала главного труда св. отца.

6. Подлинность «Против ересей»

Вопрос о подлинности «Против ересей» не поднимался до второй половины XVIII столетия: так были все уверены в ней. Первым и, насколько нам известно, единственным человеком, отвергавшим ее, был И. С. Землер.[1801]

Прежде всего, он ссылается на то, что в кн. Ill, гл. 3 излагается (будто бы) учение о примате Римского епископа, что заставляет предположить более позднее происхождение разбираемого труда, от автора, проникнутого папистической тенденцией. Учение «Против ересей» о преимущественном значении в Церкви епископов также не могло, по мнению Землера, появиться во II в. Подозрительным кажется ему и тесная связь Иринея с Востоком. Св. отец цитирует творения Папия, Ермы, неизвестного в то время латинянам; ссылается на восточных «пресвитеров»; приводит вьщержки из Платона, Гомера, Менандра и других светских греческих писателей; знаком был с еврейским языком. Все это, думает Землер, едва ли могло иметь место, если бы разбираемый труд написан был действительно на Западе (в Лионе). В конце VI или начале VII в. Лионский епископ Эферий обратился к папе Григорию Великому с просьбой прислать ему творения Иринея. В Риме, однако, их не оказалось.

На основании этих данных Землер и объявил имеющийся в' настоящее время текст «Против ересей» подложным в целом его виде или, по крайней мере, в значительной части.

Но когда и кем совершен быль подлог? Землер отвергает подлинность свидетельства Тертуллиана в Adversus Valent. Cap. V об Иринее. По его мнению, первым лицом, знакомым с настоящим (подложным) текстом «Против ересей», нужно считать Евсевия. Значит, труд, приписываемый Иринею, появился не ранее конца III и начала IV в. То же подтверждается и при ближайшем знакомстве с творениями Тертуллиана и Климента Александрийского. Сравнивая их содержание с существующим текстом «Против ересей», нельзя не заметить поразительного сходства между ними во многих частях. Но ни Тертуллиан, ни Климент Александрийский, как думает Землер, не могли быть знакомы (по крайней мере, в полном виде) и использовать сочинения Иринея, жившего одновременно с ними. Очевидно/приписываемый последнему труд появился позже их.

Авторов подлога Землер не называет точно. По его мнению, здесь работала группа лиц, действовавшая во славу, по-видимому, Римской церкви и ее епископа. Они организовали целую «фабрику» (officina) подложных сочинений. Между прочим, исказили или вновь написали и Contra haereses. Настоящий труд, как кажется Землеру, представляет собой компендиум из разных мест «Стромат» Климента, творений Тертуллиана, а может быть и других несуществующих теперь сочинений. Это вновь созданное (или переделанное) произведение авторы подлога приписали св. Иринею Лионскому, имя которого пользовалось в то время большим уважением в Церкви. Кчислу сфабрикованных склонен Землер отнести, по-видимому, и некоторые из творений Тертуллиана, особенно «Против валентиниан».[1802]

Против новой гипотезы выступил X. Ф. Вальхий.[1803] Его соображения не отличаются особенной глубиной и обстоятельностью; тем не менее, после него вопрос о ней больше уже не поднимался: так оказалось мало поколебленным возражениями Землера всеобщее убеждение в подлинности Contra haereses в нынешнем их виде.

Первое доказательство Землера не имеет силы. Учение Иринея о примате (будто бы) Римского папы стоит еще под вопросом. Очень многие авторы весьма основательно утверждают, что в III, 3 Contra haereses нет и следа подобных воззрений.[1804]

Да если бы св. отец и признавал этот примат, на таком основании также странно было бы отвергать подлинность его творений. Может быть, он ошибался; пусть и считают это за ошибку. Но почему же непременно нужно признать здесь явный подлог?

Учение Иринея о преимущественном положении епископов в Церкви также нельзя назвать совершенно новым, неизвестным, а потому и не подходящим ко II в. Подобные воззрения высказывались значительно раньше св. отца Климентом Римским и Игнатием Богоносцем. Имеют они твердые основания и в Св. Писании Нового Завета.[1805]

Связь Иринея с Востоком, ссылки его на греческих писателей и отцов, знакомство (незначительное) с еврейским языком объясняются очень просто. Детство и, может быть, ббльшая часть юности св. отца протекла в Малой Азии, с ее по преимуществу греческим населением и греческой культурой, под влиянием Поликарпа и других малоазийских «пресвитеров».[1806]

Что касается ссылки Землера на письмо Эферия, то он сам отнимает у нее силу, когда относит появление «Против ересей» к концу III или началу IV в. Ему самому необходимо объяснить отсутствие разбираемого труда в библиотеках Рима. Мало того, возражение это в сущности направляется прямо против его теории. Если Contra haereses — подлог со стороны католиков, то, очевидно, в центре католичества оно должно было бы сохраниться спустя два века. Если же в действительности его не оказалось, то, значит, католики не придавали ему такого большого значения, как думает Землер.

В самом же письме Эферия, как мы уже-отмечали, идет речь, вероятно, не вообще о сочинении Иринея, а лишь о его латинском переводе, появившемся в TV в. в Северной Африке и не успевшем еще ко времени папы Григория дойти ни до Рима, ни до Лиона.

Сходство между трактатом Тертуллиана «Против валентиниан»,[1807] некоторыми местами из «Стромат» Климента Александрийского — с одной стороны, и антигностическим трудом Иринея — с другой, безусловно есть.[1808] Однако заключать отсюда, что «Против ересей» появилось позже первых даух творений, будучи сфабриковано из них или вместе с ними (особенно с трактатом Тертуллиана), ни в коем случае нельзя.

Единственное основание, какое приводит Землер в пользу такого вывода, это то, что Ириней, Тертуллиан и Климент были современниками; поэтому последние два не могли воспользоваться трудом первого. Однако положение это верно лишь отчасти; вторая же половина его не соответствует действительности. Тертуллиан написал свое сочинение «Против валентиниан», можно думать, уже в III в., после того как перешел на сторону монтанистов, т. е. около 208-215 г.[1809] Между 208 и 211 гг. появились, вероятно, и «Строматы» Климента.[1810]

Антигностический же труд Иринея написан был в 185-189 гг. Таким образом, и Тертуллиан, и Климент имели полную возможность в течение 20-25 лет основательно ознакомиться с сочинением епископа Лионского.

Зависимость свою от Иринея открыто признает сам Тертуллиан.[1811] И совершенно произвольно отрицает Землер значение за его свидетельством. Оно не согласно с теорией Землера. Но если руководствоваться такими соображениями, тогда можно отвергнуть все самые достоверные исторические данные. Другихже доказательств Землер не приводит. По словам Евсевия, Климент также знаком был с творениями Иринея и использовал некоторые места из них в своем сочинении «О Пасхе».[1812]

Нет, таким образом, никаких оснований выдумывать мифическую фабрику подложных творений св. отцев. Дело обстояло проще. Тертуллиан и Климент воспользовались существовавшим уже в их время трудом Иринея. Этим и объясняется сходство между их творениями и некоторыми частями «Против ересей».

Неправильно и вообще утверждение Землера, будто бы· до Евсевия никто не был знаком с трудом епископа Лионского. Оставим в стороне свидетельства Евсевия (о Клименте) и Тертуллиана (о себе самом). Автор однако забыл, что общеизвестным признает труд Иринея уже составитель «Малого лабиринта». «Кто не знает, — говорит он, — книг Иринея, Мелитона и прочих, в которых Христос именуется Богом и человеком?»[1813] Знакомство с настоящим содержанием «Против ересей» обнаруживает Киприан Карфагенский в письме к Помпею.[1814] Ипполит Римский, по словам Фотия,[1815] использовал данные Contra haereses в своей «Синтагме». В «Философуменах» же его приводится в выдержках значительная часть I книги этого труда,[1816] сходная с настоящим текстом.[1817]

Теория Землера должна быть поэтому отвергнута, как совершенно несостоятельная.

Не может быть места, однако, и никакой другой, подобной ей.

Сочинение Иринея в сохранившемся доныне виде вполне соответствует тем сообщениям и данным, какие имеются о нем в древних исторических источниках. Выдержки из него, вполне совпадающие с настоящим текстом, кроме Ипполита и Тертуллиана, приводят: Евсевий, Епифаний, Августин, Феодорит и другие отцы.[1818] Иероним,[1819] Фотий[1820] утверждают, что труд этот издавна делился на

5 книгукак и теперь. Тертуллиан,[1821] Евсевий,[1822] Иероним,[1823] Фотий[1824] определяют содержание его как по преимуществу антигностическое, направленное против валентиниан, Маркиона и других еретиков, что и есть в действительности. У Евсевия,[1825] Фотия,[1826] Иоанна Дамаскина[1827] приводится то же полное заглавие, какое дано было ему самим Иринеем.

' Все это вместе взятое и служит тем серьезным фундаментом для уверенности в подлинности всех пяти книг «Против ересей», на котором стояло и стоит большинство ученых и которого не могут поколебать выступления, подобные землеровскому.

7. Значение «Против ересей»

Точных и прямых исторических сведений о том, каковы были непосредственные результаты появления в свет антигностического труда Иринея, не имеется. Творения отцов-ересеологов представляют лишь косвенные основания для суждения о значении его в последующей борьбе Церкви с ересью.

Уже Ипполит Римский пользовался сочинением Иринея в своей «Синтагме».[1828] В «Философуменах» же его приводятся, иногда довольно обширные, выдержки из Contra haereses.[1829] Передает сообщения св. отца о гностиках Тертуллиан в сочинении «Против валентиниан».[1830] Усвоен был им от Иринея и метод опровержения еретиков (доведение их положений до абсурда и осмеяние мнимо глубоких учений).[1831] Епифаний Кипрский внес в свой антиеретический труд целиком двадцать глав I книги Contra haereses.[1832] Феодорит, излагая системы еретиков, в качестве основы пользуется также сочинением Иринея, сокращая и дополняя сообщения св. отца.[1833]

Отсюда видно, каким уважением пользовался труд Иринея. Учители Церкви, преемники его по борьбе с ересью, пользовались им как главным пособием.

Из него почерпали они данные, касающиеся теоретических заблуждений гностиков; здесь получали сведения о нравственном поведении вождей ереси; отсюда заимствовали методы борьбы и достаточные средства для опровержения гностиков. Ириней и по смерти своей оставался, таким образом, живым борцом против ереси, обнаруживая влияние свое в творениях преемников. И в этом великая заслуга св. отца.

Но учители Церкви имели, очевидно, веские основания именно так относиться к его труду. Они, особенно ближайшие по времени, вероятно, воочию видели, какое впечатление производило сочинение епископа Лионского на церковных христиан и на гностиков. В их отношении можно заметить отголоски общего мнения той эпохи. Так сильно использован у них труд Иринея, очевидно, потому, что непосредственные, им лично известные результаты появления его в свет были также велики.

И это вполне естественно. По собственным словам Иринея, до него многие взгляды еретиков и поведение их не были известны широким массам..[1834]. Он один из первых представил изложение систем гностицизма, начиная с Симона-волхва и кончая современниками св. отца. Раскрыл нравственное безобразие в поведении вождей и последователей ереси; сообщил сведения об их мистериях.

Уже это одно могло предостеречь церковных христиан от увлечения гнозисом, разъяснить неопытным сторонникам последнего истинную сущность нового движения и внушить им отвращение к безнравственным вождям. Св. отец, однако, вместе с этим разобрал и опроверг ересь со всех точек зрения: на основании данных разума, Св. Писания и церковного Предания. Многие положения гностиков доведены у него до абсурдного или смешного, хотя и логического заключения; другие представлены как противоречащие учению Библии, словам Христа и апостолов и несоответствующие общецерковным воззрениям. Ересь поражалась, так сказать, в ее самое сердце. И едва ли можно сомневаться, что удар, нанесенный ей Иринеем, сильно отозвался на ней; в особенности потому, что он был одним из первых. Начиная с III в., гностицизм стал падать, а к VI низведен был на степень простого исторического явления, без влияния на христианскую жизнь. И, несомненно, в этом огромную роль сыграл антиеретический труд Иринея.

Не меньшее значение имел он и во внутренней жизни христианской Церкви того времени. Св. отцы, писавшие до второй половины II в., давали в своих творениях преимущественно нравственные наставления или защищали христиан от нападок властей и черни (апологеты). Contra haereses отвечало уже выявившейся среди верующих потребности иметь цельное миросозерцание. Здесь представлена первая более или менее полная богословская система. Раскрыто догматическое учение: о Боге в Самом Себе, взаимоотношении Лиц (особенно первых двух) Св. Троицы, о промыслительных действиях Бога в Ветхом Завете, о значении последнего периода для приготовления люДей к принятию Спасителя; воплощении Христа и Его искупительном подвиге для спасения людей; о таинствах крещения и причащения и о последних судьбах мира и человека: антихристе, всеобщем суде и земном царстве Христовом. — Все эти пункты изложены на основе Св. Писания; подтверждены во многих случаях свидетельством церковного Предания (не исключая и ошибочного учения о 1000-летнем царстве) и обоснованы на данных разума. Таким образом, их раскрытие могло вполне удовлетворить даже очень хорошо образованных христиан.

Отвечал труд Иринея и наиболее жгучим потребностям момента. Церковь Христова в то время переживала весьма важный период точного выяснения своего вероучения, внутренней организации и борьбы с ересями и расколами. Св. отец, сообразно этому, особенно сильно выдвигает учение о необходимости руководствоваться во всем Св. Писанием и апостольским устным Преданием; говорит о значении Церкви как хранительницы этого Предания и истолковательницы Писания; выдвигает и защищает авторитет епископата; полагает начало установлению канона св. книг Нового Завета (Евангелий не больше и не меньше четырех); говорит о необходимости принадлежать к Церкви, ибо вне ее нет ни истины, ни спасения.

И до настоящего времени труд Иринея сохранил свое значение. Прежде всего — в качестве документа д ля истории гностицизма. Собственные сочинения еретиков, выведенных в Contra haereses, как мы уже говорили выше, почти совсем утрачены (за малыми исключениями). Не дошли до нас и появившиеся раньше Иринея труды церковных писателей, выступавших против гнозиса. Сочинение св. отца является теперь поэтому почти незаменимым источником сведений о многих из древних христианских гностиков. И едва ли когда утратит такое свое значение. Вместе с тем, в нем мы имеем замечательный по полноте и обстоятельности образец того, какие методы и средства употребляла христианская Церковь II в. в борьбе с новым движением.

Весьма интересен этот труд и & богословском отношении, как первый опыт системы церковного мировоззрения, созданный почти на заре христианства; как показатель того, чем жила, интересовалась и как разрешала Церковь II в. жгучие для нее вопросы.

Глава II. « Доказательство апостольской проповеди»

1. Свидетельства древности и открытие сочинения

Первое свидетельство об этом сочинении, как мы уже видели,[1835] находится у Евсевия. В V, 26 своей «Церковной истории» он говорит: «Кроме вышеозначенных сочинений и посланий Иринея есть еще весьма краткое, но особенно необходимое слово его против эллинов, под названием “О познании” (Пер1 ematrpTiç). Есть и другое, посвященное им брату, по имени Маркиану, в котором содержится доказательство апостольской проповеди (και άλλος, ον άνα-τέθεικεν άδελφφ Μαρκιανφ τοΰνομα, εις έπίδειξιν του άποστολικου κηρύγματος). Есть также “Книга разных проповедей”...».[1836] Иероним передает это сообщение гораздо короче: Ириней «написал 5 книг “Против ересей”, небольшое сочинение против язычников, сочинение “О дисциплине”, к Маркиану-брату об Апостольской проповеди (et de disciplina aliud, et ad Marcianum fratrem de Apostolica praedicatione), “Книгу различных поучений”...».[1837] Руфин, давая перевод Евсевия, несколько переиначил смысл приведенной выше цитаты.

«Кроме тех книг, которые мы ранее упомянули, — читает он, — есть еще превосходное сочинение Иринея “Против язычников”, которое он озаглавил “О дисциплине”, написанное к некоему Маркиану (extat... volumen egregium adversus gentes, quod (Irenaeus) De disciplina adtitulavit, ad Marcianum quendam scribens)...».[1838] Таким образом, Руфин соединил два, по Евсевию и Иерониму, творения Иринея — «О познании» и «Доказательство» — в одно.

Это все, что мы имеем о «Доказательстве» от древности. Само сочинение до 1907 г. считалось утерянным.

Авторы, упоминавшие о нем при перечислении творений Иринея, ограничивались обычно простой цитатой из Евсевия, прибавляя сообщение об утрате творения. Некоторые же, следуя Руфину, мешали его с «Περι έπιστήμης».[1839] В исключительных только случаях (Додвель,[1840] Штирен[1841]) распространялись несколько больше, анализируя понятия «κήρυγμα», «έπίδειξις», «άπόδειξις» и т. п. и выясняя таким путем действительную сущность, цель и содержание сочинения. Подобные соображения бывали иногда учены и даже остроумны; но, конечно, рассчитывать на большее не могли.

Так обстояло дело до самого начала XX столетия.

В декабре 1904 г., как мы уже говорили,[1842] был открыт полный текст этого трактата архимандритом Карапетом Мкртчяном на армянском языке, вместе с IV и V книгами Contra haereses.

Служебные обязанности не позволили, однако, ученому тогда же заняться переводом новонайденного труда. Он был окончен только через год после открытия при помощи Эрв. Минасьянца. Перевод этот (на немецкий язык) вместе с армянским подлинником был доставлен А. Гарнаку. Тот передал его для просмотра приват-доценту Финку. Последний нашел перевод в общем точным. Гарнак выправил стиль и разделил сочинение на 100 глав (в рукописи делений нет).

В результате в 1907 г. появилось первое издание считавшегося до тех пор пропавшим сочинения Иринея на армянском (S. 1-69) и немецком (S. 1-52) языках с предисловием к нему Мкртчяна и послесловием с замечаниями А. Гарнака. В том же 1907 г. вышел русский перевод его (с немецкого); в 1908 г. — второе немецкое (только) издание; в 1909 — голландский перевод, а в 1913 — новое немецкое издание в переводе проф. Вебера.[1843]

По мнению Мкртчяна, рукопись, содержащая «Доказательство», должна быть отнесена к XIII в.[1844]

2. Армянский перевод

Исследование Витена однако показало, что армянский текст рукописи плохо сохранился.[1845]

Нужно поэтому полагать, что имеющийся в настоящее время кодекс есть, по крайней мере, третий по времени список первоначального текста. Таким образом, перевод данного сочинения на армянский язык следует отнести к гораздо раннейшему по отношению к XIII в. времени. В марто-апрельской книжке армянского журнала «Арарат» за 1902 г. напечатан труд некоего Стефана Философа с рукописи X в. В нем цитируются «Против ересей» и «Доказательство апостольской проповеди». Мкртчян думает, что автором этого труда является не кто иной, как Стефан Сиунийский, известный писатель VIII в.[1846]

Но две цитаты, приведенные этим Стефаном, как оказалось, находятся в еще более раннем догматическом сочинении католикоса Сахака (Sahak) III (678-703). На этом основании Мкртчян в предисловии к первому изданию «Доказательства» относил перевод данного сочинения к раннейшему Стефана времени, а именно — ко второй половине VII или началу VIII в. Подтверждение своему мнению армянский ученый видел еще в том, что к настоящему именно периоду относится и первое известное упоминание в армянской литературе Иринея вообще.[1847]

Новое открытие того же архимандрита Карапета[1848] вносит однако некоторую поправку к его выводу. Оказалось, что «Доказательство» цитируется уже в труде Иоанна Майрогомского — «Печать веры».[1849] И как показывает исследование Иордана, цитаты приводятся здесь, вероятно, по ранее существовавшему армянскому тексту.[1850] Но «Печать веры» появилась при армянском католикосе Комитасе, т. е. между 612 и 628 гг.[1851] Следовательно, время армянского перевода «Доказательства» нужно отнести к эпохе, раннейшей начала VII в.[1852]

Конибир,[1853] а вслед за ним и Витен[1854] считают возможным полагать его даже в середине V в. (оба названных ученых высказали свои мнения раньше опубликования фрагментов из «Печати веры»).

Более трудно решить вопрос, с какого языка сделан был перевод, точнее: прямо ли с греческого или при посредстве сирийского.

Мкртчян уклоняется от прямого ответа на него. По его мнению, есть данные и за то, и за другое. Как известно, «Доказательство» в рукописи связано с IV и V книгами «Против ересей». Значит, о том и другом труде можно, рассуждать вместе. Но в IV, 7, 1 армянского текста «Против ересей» песнь Богоматери «Величит душа Моя Господа» (Magnificat) приписана Елизавете,[1855] что, по мнению ученого, говорит за сирийское происхождение Лк. 1, 46-47. Точно также и в самом «Доказательстве» цитата из Зах. 9, 9 («се царь твой грядет... сидящий на осле, на жребяти, сыне ослицы»; в немецком: «auf einem Fiillen, dem Jungen einer Eselin»),[1856] является, как думает он, буквальным переводом сирийского гебраизованного текста.

В подтверждение этого мнения ссылается Мкртчян и на замену в армянском тексте IV книги «Против ересей», гл. 17, 5[1857] и 20, 2[1858] имени пророка Малахии при цитатах из него (Мал. 1,10—11; 2,10) наименованием «ангел» или «вестник»; хотя сам же армянский ученый признается, что такая передача могла иметь происхождение непосредственно от Иринея.[1859]

С другой стороны, текст в § 43 «Доказательства» из Быт. 1,1: «Baresit bara elowim basan benuam samentares», без сомнения, приводится в греческой, а не сирийской, более близкой к еврейской, транскрипции. Кроме того и вообще в эпоху, когда появился армянский перевод творений Иринея, сирийское влияние в Армянской церкви пало, заменившись греческим. В виду этого Мкртчян и оставляет вопрос открытым.[1860]

Доказательства, приводимые армянским ученым в пользу мнения о переводе Έπίδειξις’3 с сирийского текста, нельзя, однако, признать основательными. Песнь Богоматери (Magnificat) приписыва-ется Елизавете не только в армянском переводе, но и в некоторых латинских кодексах «Против ересей» (Claromontanus и Vossianus).[1861] На этом основании сотрудник Мкртчяна Минасьянц считает возможным отнести чтение: «сказала Елизавета: величит душа моя Господа» в IV, 7,1 «Против ересей» на счет самого Иринея.[1862] С другой стороны, как показали исследования А. Гарнака[1863] и Т. Цана,[1864] последняя вариация издавна существовала наряду с чтением: «сказала Мария» (особенно на Западе). Но, кажется, менее всего была распространена именно у сирийцев.[1865]

Пророчество о входе Господа в Иерусалим, как указал. Витен,[1866] приведено Иринеем не прямо по Зах. 9, 9 (ср. еще Ис. 62, 11 ), а по тексту Евангелия от Матфея (21,5), где стоит, как и у св. отца: «Скажите дщери Сионовой: се Царь твой грядет к тебе кроткий, сидя на ослице и молодом осле, сыне подъяремной».[1867]

Замену имени пророка Малахии в Contra haereses сам Мкртчян считает возможным отнести непосредственно на счет Иринея.[1868]

Кроме того, как отметил уже Минасьякц, деление IV и V книг «Против ересей» на главы в армянском переводе совпадает в общем с сохранившимися латинскими кодексами.[1869] Между тем сирийский перевод Contra haereses значительно отличается от них в этом отношении.[1870]

Известный знаток армянского, сирийского и других восточных языков английский ученый Конибир присоединяет сюда авторитетное заявление, что, по его исследованию, текст найденной архимандритом Карапетом рукописи совершенно свободен от сиризмов.[1871]

Если мы примем во внимание еще цитацию Быт 1, 1,[1872] то должны будем признать наиболее правильным вывод, что «Доказательство» переведено было на армянский язык без посредства сирийского текста; по всей вероятности, прямо с греческого оригинала.[1873]

3. Первоначальное заглавие сочинения

Евсевий передает, как мы уже видели, название «Доказательства» неопределенно:«και άλλος, δν άνατέθεικεν άδελφφ Μαρκιανω τοΰνομα, εις έπίδειξιν τοϋ άποστολικοΰ κηρύγματος».6 [1874] Не ясно, есть ли «si<; sm5si£,iv» и т. д. буквальное заглавие труда Иринея или только приблизительная передача его содержания. Слишком краткое и, очевидно, неточное по букве сообщение Иеронима а также ошибочное переложение Руфина не могут помочь делу.

Гарнак полагает, что в «Церковной истории» дано буквальное заглавие сочинения, как оно стояло у самого Иринея, хотя он и оговаривается, что такая форма очень необычна для дрёвнецерковной литературы. Но если бы оно звучало просто «Έπίδειξις» и т. д., то Евсевий, по мнению немецкого ученого, выразился бы несколько иначе. Поэтому он признает за более правильное заглавие труда: «εις έπίδειξιν».[1875] Ему следует Витен[1876] и другие западноевропейские исследователи Иринея.[1877]

В армянской же рукописи стоит: «Доказательство апостольской проповеди».

Какое заглавие более правильно? Гарнак утверждает, что смысл сообщения Евсевия спорен; его фразу можно понимать двояко. Сам он принимает более нравящуюся ему форму. Однако нам кажется, что спорные вопросы нельзя решать таким образом. Необходимо обратиться к бесспорным положениям.

Таковым в данном случае является заглавие в армянской рукописи. А оно прямо свидетельствует, как стояло наименование труда у самого св. Иринея. Отвергнуть его значение можно только тогда, когда доказана будет испорченность или подложность рукописи. Но пока этого нет, мы должны признать его за очень важный документ в данном вопросе. И поэтому более правильным заглавием труда Иринея нужно считать именно сохранившееся здесь, что погречески может быть передано: «Έπίδειξις τοϋ άποστολικοΟ'κηρύγματος».[1878]

Слово έπίδειξις (έπι и δείκνυμι), как верно объяснили Додвель[1879] и Витен, [1880] значит, собственно, «демонстрация», «показание», «объявление» чего-либо. Таким образом, русский перевод его — «Доказательство» — не совсем точен. Последнему соответствует не έπίδειξις, а άπόδειξις (= доказательство какой-либо истины, показание ее достоверности из других посторонних оснований). Έπίδειξις шире άπόδειξις; в некоторых случаях даже вмещает его в себя. Так и теперь. «Показание», «изложение» апостольской проповеди не исключает доказательств ее истинности, поскольку и сами апостолы не только передавали учение Христа и о Христе, но и ссылались при этом на пророчества Ветхого Завета, свой психологический опыт и т. п.

Έπίδειξις поэтому может обозначать вместе изложение и доказательство апостольской проповеди. Что оно обозначает в приложении к настоящему сочинению, мы покажем несколько ниже. Ктриуца = «проповедь», «весть». ’AroxrcoXixoö прибавлено к ней для определения, что это не обычная проповедь, а именно та, которую возвестили апостолы, т. е. христианское учение. Таким образом, более точный перевод заглавия сочинения св. Иринея будет такой: «Показание апостольской проповеди».

4. Адресат «Доказательства»

Адресатом книги был «брат Маркиан», как говорит уже Евсевий и как стоит в начале этого сочинения. Кто он такой, неизвестно. Ляйтфут высказывает предположение, что это тот самый Маркиан, который упоминается в Martyrium Polycarpi как переписчик его.[1881] Однако такое сопоставление не вносит света: мы столь же мало знаем и о том Маркиане. К тому же, как заметил уже Гарнак, в Московской рукописи Martyrtum’a имя это передается не Маркиан, а Маркион.[1882] Поэтому рискованно даже отождествлять адресата разбираемой книги с тем переписчиком.

На основании самого «Доказательства апостольской проповеди» можно сказать только, что между Маркианом и Иринеем были очень дружественные отношения, о чем говорит форма обращения (в немецком переводе «mein lieber Marcianus») и самый факт посылки ему данного труда. Св. отец любил беседовать с ним, когда они жили вместе. В момент написания «Доказательства» Маркиана, однако, не было в Лионе; он, очевидно, жил где-либо в иной провинции. Поэтому-то Ириней и посылает ему свое сочинение, снабжая его такой припиской: «Так как в настоящее время мы телесно, отделены друг от друга, то я хотел бы не упустить случая поговорить с тобой письменно и в кратких словах изложить проповедь истины, чтобы укрепить твою веру».

Последнее выражение, а также заключительные слова этого отдела[1883] дают вместе с тем некоторое основание полагать, что адресат св. отца не имел иерархического сана[1884] и не считался даже твердым христианином. Έπίδειξις было для него чем-то вроде катехизиса, а сам он мог быть назван νεόφυτος = новообращенный.[1885]

Судя же по тому, что в 91-92, 95 и других главах Ириней очень усиленно распространяется о необязательности для христиан Моисеева закона, можно думать, что Маркиан происходил из иудеев и может быть, еще держался противного Иринею взгляда в указанном вопросе; хотя с положительной несомненностью утверждать этого нельзя.[1886]

5. Время написания «Доказательства»

О времени написания «Доказательства» не говорят ни Евсевий, ни Иероним, ни армянская рукопись. Приходится поэтому при определении его основываться исключительно на данных, заключающихся в самом сочинении.

А здесь прежде всего обращает на себя внимание ссылка св. Иринея на его антигностический труд: «Все такие (еретики) суть нечестивцы и хулят своего Творца и Отца, как мы показали в “Опровержении и обличении ложно называемого гнозиса”».[1887]

Отсюда ясно, что «Доказательство» написано было позже «Против ересей», по всей вероятности, в 90-х уже годах II столетия.

Витен к решению настоящего вопроса привлекает главу 48 разбираемого трактата. Здесь между прочим Ириней говорит, что Господь «будет судить всех людей и царей, которые теперь ненавидят Его и преследуют Его имя».[1888]

Голландский ученый обращает исключительное внимание на слово «царей». По его мнению, множественное число, в каком оно стоит, указывает на одновременное существование в момент написания «Доказательства» в римском государстве нескольких императоров. Но из истории известно, что подобное положение имело место в 193-196 гг., когда за императорский престол боролись три претендента: Нигер, К. Альбин и Септимий Север. Может быть, думает Витен, Ириней был непосредственным свидетелем той войны между Альбином и Севером, когда противники встретились в Галлии. Это событие падает на 196 г. Его-то и признает Витен датой написания «Доказательства».[1889]

Нам такое толкование приведенной выдержки представляется, однако, искусственным, не имеющим достаточных оснований в тексте. Витен, кажется нам, приписал Иринею то, чего в действительности св. отец не говорил. Однако, по нашему мнению, глава 48 все же может быть[1890] привлечена к разрешению настоящего вопроса. Приведенная выше фраза указывает, что в момент написания «Доказательства» Церковь не пользовалась, по-видимому, уже миром (как это было во время составления Иринеем «Против ересей»);[1891] а, наоборот, подвергалась преследованию. Но из истории известно, что император Коммод относился терпимо к христианам. Положение их изменилось к худшему при Септимии Севере.[1892] Можно поэтому думать, что «Доказательство» написано было по смерти Коммода (t 192 г.) уже в царствование Севера (193-211). Временем появления его лучше считать середину 90-х гг. II столетия.

6. Содержание «Доказательства»

Первая глава представляет из себя предисловие. Св. Ириней, обращаясь к Маркиану, указывает повод и цель посылки ему сочинения. В момент его написания друзья были разделены телесно, не имея возможности лично беседовать по вопросам веры и. благочестия. Между тем это было бы полезно, особенно для Маркиана. Взамен беседы Ириней и посылает настоящее произведение «в качестве важного письменного напоминания, чтобы Маркиан в немногом получил многое и в малом познал все члены тела истины, и в кратком услышал доказательства божественного».

Здесь, как видим, дается вместе и общий план трактата: он сообщит, сводной стороны, «познание всех членов тела истины», а с другой представит «доказательства божественного» содержания ее. Если Маркиан примет и проведет в жизнь, что намерен сообщись ему Ириней, то его спасение сделается плодоносным; он сможет дать ответ всякому вопрошающему об уповании и не собьется с правильного пути благочестия.

Go второй главы начинается в собственном смысле сочинение Иринея.· В-неМ довольно отчетливо можно различать три части: а) введение (гл. 2-3), Ь) изложение (гл. 4-97) и с) заключение (гл. 98100).

Вначале св. отец выставляет бесспорное, признаваемое всеми положение: человек есть живое существо, состоящее из души и тела, и для него необходимо и прилично сохранять то и Другое в добром состоянии, т. е. нормальном, свойственном им по природе. Таковым является «чистота». В теле она сохраняется, когда человек воздерживается от всего вредного и греховного; в душе — когда соблюдается вера в Бога и хранится истина без всякого прибавления и убавления. Тело и душа тесно связаны между собой. Через осквернение и загрязнение первого благочестие делается мрачным и печальным; но с другой стороны, если ложь проникает в душу, то и тело искажается, оскверняется и теряет свою красоту. Необходимо поэтому заботиться о том и другом вместе. «Ибо какая польза — на словах знать истину, а тело осквернять и совершать дела злобы? Или, с другой стороны, какую, собственно, пользу вообще может доставить чистота тела, если в душе нет истины?»

Так должно быть. Но не так бывает в действительности. Есть племена и люди, которые не знают и не поклоняются Богу. Есть еретики, которые своим коварным и превратным учением развращают не только себя, но и других. Есть грешники, которые имеют познание о Боге, но заповедей Его не соблюдают. Всего этого нужно опасаться.

Чтобы сохранить в нормальном состоянии душу и тело, мы должны, по словам св. Иринея: а) «неповрежденно соблюдать правило веры и Ь) исполнять заповеди Божии, веруя в Бога и боясь Его, так как Он — Господь, и любя Его, так как Он — Отец». Но главным представляется св. отцу вера, связанная с познанием истины. Ибо нравственно-практическая жизнь, соблюдение заповедей («делание») проистекает от веры, являясь, таким образом, производной. Вера — постоянная хранительница (у Витена[1893] по-голландски steun = основа) нашего спасения. Поэтому «необходимо и достойно прилагать к ней много попечения, чтобы достигнуть истинного разумения сущего».

Познание же истины дается нам в каноне веры, читаемом при крещении. В нем вера «научает нас вспоминать, что мы получили крещение во оставление грехов, во имя Бога Отца и во имя Иисуса Христа, воплотившегося и умершего и воскресшего Сына Божия, и в Святого Духа Божия; и что это крещение есть печать вечной жизни и возрождение в Бога; чтобы мы были чадами не умерших людей, но вечного и неизменного Бога, (напоминает) что вечное и неизменное есть Бог и стоит Он высоко над всяким производным существом,[1894] и Ему все подчинено, и подчиненные Ему все сделались для Него собственными, чтобы Бог господствовал и был Владыкой не над чем-либо иным, но над Своим; (напоминает) что все Божие и что поэтому Бог — Вседержитель и все от Бога».

Это «правило веры» (κανών της πίστεως) и служит темой главной и самой обширной части трактата Иринея (гл. 4-97).

Она, в свою очередь, может быть разделена на два отдела: 1) 442'а;[1895] 2) 42Ь-97.

В первом излагается более подробно содержание канона, т. е. дается именно то, что обозначается греческим термином έπίδειξις = «показание», «демонстрация».

Сначала у св. отца идет речь о Боге в Его существе и Лицах Св. Троицы (гл. 4-7).

Мир и люди существуют. Сами собой они не могли произойти и не в состоянии поддерживать свое бытие. Должен быть Виновник всего этого. Таким и является Бог, единый, ни от кого не происшедший, но все содержащий в Своей власти. От Него получило начало все существующее. «Дело представляется следующим образом: Бог Отец, непроисшедший, невидимый, Творец всего, над Которым нет иного Бога; и так как Бог — разумное Существо, то поэтому Он Словом создал происшедшее; и так как Бог — Дух, то Он украсил все... Поскольку же Слово утверждает, т. е. животворит и дает бытие происшедшему,[1896] а Дух упорядочивает и образовывает различные силы, то по всей справедливости Слово названо Сыном, а Дух — Премудростью Бога» (гл. 5).

Поэтому-то правило нашей веры и основание знания, по словам Иринея, таково: «Бог Отец — непроисшедший, необъемлемый, невидимый, единый Бог, Творец всего; это самое первое положение нашей веры. Второе же положение — Слово Божие, Сын Божий, Христос Иисус, наш Господь, являвшийся пророкам соответственно с образом их пророчества и следуя определению Отца, — чрез Которого все произошло, Который также в конце времен, чтобы привести все к совершенству и восстановить (άνακεφαλαιοΟσθαι = recapitulare) в Себе,[1897] соделался человеком между людьми, видимым и осязаемым, чтобы упразднить смерть и показать жизнь и произвести общение единения между Богом и человеком. И третье положение — Дух Святой, Которым пророки пророчествовали и отцы научились божественному, и праведники приведены были на путь праведности, и Который в конце времен новым образом излился на человечество по всей земле, обновляя человека для Бога» (гл. 6).

«Поэтому и крещение нашего возрождения, — заключает Ириней, — совершается посредством этих трех положений,, когда Бог Отец дарует нам благодать для возрождения посредством,Своего Сына чрез Св. Духа. Ибо те, которые носят в себе Духа Божия, приведены к Слову, т. е. к Сыну, а Сын приводит их к Отцу, и Отец дает им приобщиться к нетлению. Следовательно, без Духа невозможно приступить к Отцу; ибо познание Отца есть Сын, и познание Сына — чрез Св. Духа, Духа же сообщает Сын, сообразно Своему служению, по благоволению Отца, тем, кому хочет и как хочет Отец» (гл. 7).

Однако Бог не есть самозамкнутое в Себе существо. Он проявляет Свою деятельность в отношении к миру как Творец, Управитель, Промыслитель и Судия. Он есть Бог всех: иудеев, язычников, верующих и неверующих. Верующим Он в конце времен открыл Евангелие усыновления: для иудеев был Господом и Законодателем, язычникам открывался как Творец и Вседержитель. Для всех же *— иудеев, язычников, верующих и неверующих — Он является Судией (гл. 8).

Дав такую общую характеристику отношений Бога к миру, св. Ириней в дальнейшем переходит к изложению истории этих отношений (гл. 9-42а).

Прежде всего Господь создал небесные силы: ангелов, архангелов, херувимов и серафимов. Их назначение — прославлять Бога непрестанной хвалебной песнью (гл. 9-10). Затем был создан человек. Для произведения его Господь взял от земли чистейшую, тончайшую и самую нежную часть; присоединил к ней в определенной мере Свою силу и дал творению Свои собственные формы, чтобы и по внешнему виду оно было богоподобным. Для оживления человека Бог вдунул в него дыхание жизни. Человек был свободен и независим, будучи создан для господства над всем, что есть на земле (гл. 11).

Историю божественного домостроительства среди людей Ириней излагает согласно представленному им уже в Contra haereses, III, 11, 8[1898] делению ее на четыре периода.[1899]

Первый обнимает время от Адама до потопа (гл. 11-18). Св. отец последовательно, кратко, просто, но точно передает по Библии[1900] историю первых людей. Говорит о создании жены, жизни в раю, даровании заповеди, преступлении ее, следствиях грехопадения. Касается и жизни вне рая, отмечая рождение Каина и Авеля, обрабатывание первыми людьми земли, убийство Каином Авеля, всеобщее развращение человечества перед потопом.

Далее следует второй период — жизнь Ноя и его потомства до Моисея (гл. 19-24). Св. Ириней рассказывает (опять по Библии же, в общем) о всемирном потопе, грехе Хама, благословении Иафету и Симу и проклятии Ханаана; о жизни людей после потопа, построении башни, смешении языков. Несколько подробнее передает историю Авраама; кратко упоминает об Исааке, Иакове, сыновьях последнего и переселении евреев в Египет.

В главах 25-30 излагается история третьего периода; от Моисея до Христа. Говорится о тяжелом положении евреев в Египте, изведении их оттуда, законодательстве при Синае, осуждении на 40-летнее странствование, самом странствовании и смерти Моисея. Очень кратко (12-15 строк) упоминается об окончании дела Моисея Иисусом Навином, Давидом и Соломоном и о деятельности среди иудеев ветхозаветных пророков.

Св. Ириней не передает отдельных фактов из жизни Господа, а говорит лишь вообще о сущности и плодах Его искупительного подвига. Будучи по духу Сыном Божиим, Христос в конце времен соделался Сыном Давида; рожденный прежде творения мира, всегда существовавший у Отца — явился миру в человеческом образе. Слово Божие стало плотью (гл. 30; 37).

Уже самим фактом Своего воплощения Он соединил вновь людей с Богом и установил нарушенные через грех мир и согласие между ними; восстановил человека в то состояние, какое имел последний в Адаме. Уничтожена была Им смерть и тление во плоти, власть диавола над людьми и грех (гл. 31).

«Вместе с тем Он показал воскресение, Сам соделавшись первородным из мертвых, и в Себе воскресил падшего человека, возведя его горе, на высочайшую часть неба, одесную славы Отца» (гл. 38). Исполнились на Господе и обетования, данные в Ветхом Завете. От Адама Бог обещал произвести потомство многочисленное, как звезды небесные. Соответственно этому, в Новом Завете Христос призвал в Церковь всех язычников, детей Авраама по вере. Давиду было обещано: поставить от плода чрева его вечного царя, владычеству которого не будет конца. Царь этот — Христос, Сын Божий, родившийся от Девы из рода Давидова. Он будет царствовать вечно.

Между делом Христа и падением людей замечается соответствие, только в обратном отношении. Из девственной земли был создан человек, — от Девы произошел Спаситель; человечество через непослушание девы было поражено, и через послушание Девы Марии Слову Божию получило жизнь. Преступление совершено посредством древа, и разрушено чрез древо, на кресте (гл. 32-34).

Все главные моменты жизни Спасителя тесно связаны также и друг с другом. «Если бы Он не родился, — говорит Ириней, — то и не умер бы; если бы Он не умер, то и не воскрес из мертвых; и если бы не воскрес из мертвых, то и не победил смерти, и владычество ее не было бы упразднено; и если бы Он не победил смерти, как могли бы восстать к жизни мы, подпавшие смерти от начала?» (гл. 39).

Христос не был, однако, одиноким в Своей земной деятельности. Еще раньше пришествия Спасителя Предтеча приготовлял народ к принятию Слова Жизни. По вознесении же Господа, в мир пошли ученики Его. Они призвали к вере язычников, показав людям путь жизни, обращая их от идолов, любодеяния и лихоимства и очищая души и тела их крещением водой и Св. Духом. Основана была ими и Церковь, как постоянная хранительница даров Св. Духа. Ей дано было надлежащее устройство (гл. 41).

Со второй половины главы 42 начинается второй отдел (42Ь97) изложения. Здесь предлагаются в собственном смысле «доказательства» истинности апостольской проповеди о Христе, заимствованные из ветхозаветных пророчеств.

«Что все это (изложенное о Христе) так должно было произойти, об этом Дух Божий наперед возвестил чрез пророков, чтобы крепка была вера в тех, которые служат Богу истиною» (гл. 42Ь).

Сначала идет речь о личности Христа Спасителя. Он был Сын Божий, предвечно существовавший у Отца. Об этом прежде всего пророчествовал Моисей. Он говорит по-еврейски: «Baresit bara elowim basan benuam samentares», что значит: «Сын в начале, потом сотворил Бог небо и землю» {Быт. 1,1).[1901] Свидетельствует Иеремия: «Прежде денницы Я родил Тебя, и прежде солнца Твое имя» (Пс. 109 и 71, 17). Посему также и апостол Иоанн говорит: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1,1).

С другой стороны, Слову Божию надлежало по исполнении времен сойти на землю и жить среди людей. Это было прообразовано в неоднократных видениях и явлениях Бога в Ветхом Завете: в виде трех странников, один из которых был Господь {Быт. 18 и 19 гл.), Иакову на пути в Харран (лестница от земли на небо); Моисею в терновом кусте (Доказ. Гл. 44-46).

Сообразно этому, Господь в Писании изображается, с одной стороны, как вечный Царь народов; с другой — как Искупитель и Спаситель человечества. Первое ясно предуказано Давидом: «Господь говорит Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих. Жезл силы пошлет Господь от Сиона и господствуй посреди врагов Твоих» (Пс. 109).

Вторая же сторона деятельности Христа (на земле) предсказана через Исаию в следующих словах: «И ныне так говорит Господь, образовавшей Меня от чрева матери в Своего раба, чтобы Я собрал Иакова и Израиля собрал к Нему... И Он сказал: для Тебя должно быть важно, что Ты назван Моим рабом, чтобы восстановить колена Иакова и возвратить рассеянных Израиля. И Я сделал Тебя светом народов, чтобы Ты был во спасение до концов земли» (Ис. 49, 5-6; Доказ. Гл. 48-52).

Явление Господа на землю и спасение человечества не "могло однако произойти иначе, как через воплощение Христа. И это также было предсказано в Ветхом Завете (пророчества о рождении Спасителя приведены у Иринея в гл. 53-66). Исаия говорит: «Даст тебе Господь Сам знамение: се, Дева зачнет и родит Сына, и вы наречете Его Еммануил; Он будет есть масло и мед» (Ис. 7, 14-15). Отсюда ясно, что Христос должен был явиться обычным человеком. Снова тот же пророк говорит: «Младенец родился нам, сын дан нам, и Он назван: чудный советник, Бог крепкий» (Ис. 9, 6).

Предуказано, было в Ветхом Завете и то, где, в какой стране родится Сын Божий, из какого народа произойдет. Моисей пророчествовал: «Не оскудеет князь от Иуды и вождь от чресл его, доколе не придет Тот, Которому это определено, и Он будет надеждой народов» (Быт. 49, 10-11). И опять говорит: «Взойдет звезда от Иакова и восстанет вождь от Израиля» (Числ. 24,17). У Исаии также . стоит: «И произойдет отрасль от корня Иесеева, и цвет произойдет от корня его. И почиет на нем Дух Божий» (Ис. 11, 1-2). Все это указывает на народ еврейский, племя Давидово и Авраамово. Пророк же Михей определенно называет место рождения Христа: «И ты, Вифлеем иудейский, не мал между вождями Иуды; ибо из тебя произойдет вождь, который упасет народ Мой, Израиля» {Mux. 5, 2). И Давид говорит: «Господь клялся Давиду истинною клятвою, от которой Он не отречется: от плода чрева твоего посажу на престоле твоем» (Пс. 131, 10-11).

Предсказано было пророками и то, что Христос совершит исцеления, воскресит мертвых (Доказ. Гл. 67). У Исаии стоит: «Он понес наши немощи и наши болезни возложил на Себя» (53,54). И еще: «В тот день глухие услышат написанные слова и прозрят во тьме и во мраке глаза слепых» (Ис. 29,18); «воскреснут мертвые, и те, которые во гробах, восстанут» (26, 19).

Особенно же много в Ветхом Завете пророчеств о страданиях и позорной смерти Христа (Ириней отводит им гл. 68-82). Исаия говорит: «Сколь многие изумлялись о Тебе: так бесславен лик Его среди людей... Он не имел ни вида, ни славы; и мы видели Его, и у Него.не было ни вида, ни красоты. Но вид Его презрен и умален более других людей; муж в язвах и привыкший переносить страдания, ибо отвращено лицо Его. Он был презираем и ни во что не ставили Его. И Он грехи наши носит и ради нас терпит болезни. А мы думали, что Он в болезнях и язвах от Бога, тогда как Он уязвлен за наши грехи и мучим за наши беззакония; наказание мира нашего на Нем, и язвами Его мы исцелились» (Ис. 52, 13-53. 5). Также у Иеремии стоит: «Он подставляет ланиты бьющим Его, пресытился поношением» (Плач Иер. 3, 30). Давид пророчествует: «Зачем мятутся народы и племена замышляют тщетное? Восстают цари земли и князья совещаются вместе против Господа и против Помазанника Его» (Пс. 2, 1-2).

Предуказан был и образ страданий Христа: предание за 30 сребренников {Иер. 32, 6); распятие на кресте {Ис. 65, 2); разделение риз {Пс. 21,19); вкушение уксуса с желчью {Пс. 68, 22).

Есть места, касающиеся воскресения Господа: «Я лег и уснул, Я встал, ибо Господь защитит Меня» {Пс. 3, 6; Доказ. Гл. 73).

Вознесение на небо также предсказано Давидом: «Он восшел на высоту, пленил плен; Он принял, одарил людей дарами» {Пс. 67, 19); «поднимите, князья, ваши врата; поднимитесь, врата вечные, да внидет Царь славы» {Пс. 23, 7; Доказ. Гл. 83-84).

Вознесшись, Господь сел одесную Бога Отца, воспринял власть над всем миром и снова придет судить человечество. Обо всем этом также были пророчества в Ветхом Завете. «Так говорит Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих под ноги Тебе» {Пс. 104, 1). И еще: «От края небес исход Его и возвращение Его до (другого) края небес, и ничто не останется сокрытым от жара Его суда» {Пс. 18, 7; Доказ. Гл. 85).

Обобщая сказанное, Ириней заключает: «Если пророки предрекли о Сыне Божием, что Он явится на земле, возвестили, где на земле, как и в каком образе Он явится, и Господь принял на Себя все эти пророчества, то наша вера в Него твердо обоснована, и истинно предание проповеди, т. е. свидетельство апостолов (о Нем)» (Гл. 86).

Ветхозаветными пророками предсказана была и дальнейшая, после вознесения Господа, судьба дела Его на земле: послание апостолов на проповедь {Ис. 52, 7), а также и то, что они вышли из Иудеи и Иерусалима {Ис. 2, 3) и возвещали учение Христа во всем мире {Пс. 18, 5; Доказ. Гл. 86-87).

Очерчен был у пророков также общий характер Нового Завета в отличие от Ветхого (вопросу об этом посвящает Ириней гл. 88-97).

Христос искупил людей Своей кровью и даровал спасение всем. С Него начался новый период. Законодательству Моисея теперь не должно уже быть места; предписания последнего не обязательны для христиан. Так и говорит Исаия: «Не вспоминайте прежнего и не помышляйте о том, что некогда произошло. Воистину Я совершаю нечто новое, что уже является, и вы узнаете его. И Я создам реки в пустыне и в безводной степи, чтобы поить избранный народ Мой» (43,19-20). Главное внимание людей Нового Завета должно обращаться не на внешние дела, а на обновление духа, как пророчествовал Иеремия: «Завет, который Я заключу с домом Израилевым в те дни, будет состоять в следующем: Я вложу закон Мой в мысли их и в сердце их напишу его» (31, 32-33).

В Церковь Христову должны вступить не тол ько евреи, но и язычники. О последних у Исаии сказано: «Так говорит Бог Израилев: в тот день обратит человек взор свой к Творцу, и глаза его будут устремлены к Святому Израилеву; и они не взглянут на храм идольский и на дело рук своих, которое создали персты их (идолов)» (17, 7-8). И еще: «Я открылся не вопрошающим обо Мне, Меня нашли не искавшие Меня. Я говорил: вот Я, к народу, который не призвал имени Моего» (65, 1). У пророка Осии также возвещено: «И скажу не народу Моему: ты Мой народ, и не возлюбленная будет возлюблена. И на месте, где говорили о них: вы не Мой народ, там назовут их сынами Бога живого» (2, 23; 1, 10). Язычники в Церкви стали первыми, непокорный же народ (евреи) последним. Так говорил еще Моисей во Второзаконии: «Вы раздражили Меня не Богом и огорчили Меня своими суетными идолами; и Я раздражу вас не народом, народом неразумным огорчу вас» (32, 21).

Поэтому, заканчивает Ириней обзор пророчеств о Новом Завете, мы не имеем нужды ни в каком Законе в качестве воспитателя. Мы говорим с Отцом и стоим пред Ним лицом к лицу... Закон не будет более говорить: «Не прелюбодействуй» тому, кому никогда не приходят похотливые пожелания в отношении к чужой жене. И Закон не будет больше говорить: «Не убий» тому, кто удалил от себя всякий гнев, всякую вражду... Нельзя требовать десятины от того, кто все имение приносит Богу и оставляет отца, мать, все родство свое и следует Слову Божию... (Гл. 96). Во Христе началась новая жизнь, жизнь истинно человеческая, свойственная нормальной человеческой природе (Гл. 97).

Заключая свое сочинение, Ириней говорит: «Это (все вышеизложенное) драгоценная проповедь истины, и это образ нашего спасения, и это — путь жизни, который пророки предсказали, Христос исполнил, апостолы передали, а Церковь вверила своим чадам во всем мире. Ее (истину) дблжно сохранять во всей целости, с твердой волей и богоугодно, с добрыми делами и здравым направлением мысли» (Гл. 98).

Последнее требование особенно имеет значение в виду появившихся уже еретиков, которые искажают основные положения правила веры (ср.: Гл. 6—7).

Одни из них хулят Бога Отца, представляя Его отличным от нашего Творца. (Лжеучение таких разобрано св. отцом ранее в «Опровержении и обличении лжеименного гнозиса».) Другие не придают никакого значения снишествию Сына Божия и домостроительству Его воплощения. Иные не принимают даров Духа и отвергают пророческие дарования. «Всех таких, — убеждает Ириней, мы должны остерегаться и избегать их нравов, если действительно желаем быть угодными Богу и получить спасение». (Гл. 99-100).

Как видно из представленного содержания, «Доказательство апостольской проповеди» отличается от Contra haereses по своему характеру. В то время как там св. Ириней преимущественно полемизирует с гностиками, здесь полемика занимает очень незначительное место. За исключением глав 99 и 100, да еще конца 2-й, где мимоходом св. отец говорит о еретиках, все остальное сочинение изложено в спокойном тоне христианского учителя.

Главной темой трактата является «правило веры», и само «Доказательство», по словам Иринея,.есть только «письменное напоминание» того, что передано было Маркиану — очевидно, неофиту христианства — устно перед крещением.

Таким образом, мы имеем перед собой не что иное, как огласительное слово, которое предшествовало обычно крещению.[1902] И св. отец является перед нами уже не полемистом-антигностиком, а христианским учителем, катехетом.

По исследованию Витена, «Доказательство» очень сходно с оглашением, как оно изложено в Апостольских постановлениях (VII, 39), и особенно с катехетическими сочинениями Августина. Сходство с последними настолько велико, что испорченный текст «Доказательства» можно даже исправлять по Августину.[1903]

Однако эта разница в характере и предмете сочинений св. отца не уничтожает того общего, что в них есть. Таковыми являются, например, способы доказательств. Как в Contra haereses, так и в TMSei^’e Ириней пользуется доводами разума и цитатами из Св. Писания, хотя в последнем, сообразно характеру работы, преимуществуют тексты Ветхого Завета. Много сходства и в содержании. В новооткрытом памятнике более рельефно выражено лишь учение о Св. Троице (Гл. 47; ср.: гл. 6-7) и о свободе христиан от ветхозаветного Закона (Гл. 87-96).

Остальные пункты в большинстве те же, что и в Contra haereses. Только там взгляды св. отца приходится восстанавливать из разных мест сочинения; здесь же они приведены в большую систему и единство. Витен и Гарнак указывают (а Витен и приводит целиком) параллели из Contra haereses почти к каждой странице «Доказательства», хотя, по справедливому замечанию проф. Н. И. Сагарды,[1904] нельзя на этом основании считать последнее мозаикой взятых из первого выражений. Оно вполне самостоятельно; общность мыслей объясняется тем, что один и тот же автор пишет об одних и тех же предметах и тут, и там.

7. Подлинность «Доказательства»

Найденное архимандритом Карапетом сочинение вполне соответствует тем сведениям, которые мы имеем о «Доказательстве» у Евсевия. Одно и то же заглавие, один и тот же автор, один и тот же адресат. Содержание настоящей рукописи, как мы показали, также вполне соответствует ее заглавию. Одинаков с Contra haereses метод работы и система доказательств.

Сущность богословских воззрений также почти тождественна здесь и там, с маленькими дополнениями в. «Доказательстве». Есть, правда, некоторые неясности и неудобопонятные места (вроде учения о семи небесах:— гл. 7; названия Сына Божия перстом, который простирается от Отца к Св. Духу — в гл. 26[1905] и.т. п.). Но не нужно забывать, что мы прежде всего имеем дело с переводом, а не подлинником. Да и армянская рукопись является, по крайней мере, третьим списком с первоначального кодекса. Многие неясности устранены уже Конибиром и Витеном. Можно думать, что со временем и все остальное разъяснится.

В виду достаточных положительных данных вновь открытое произведение признано за подлинное единогласно учеными всех стран: Германии (Гарнак,[1906] Бонвеч,[1907] Кунце[1908]), Англии (КонибирДHarris),[1909] Голландии (Витен),[1910] Италии (Мануччи),[1911] России (Н. И. Сагарда)[1912] и др.

8. Значение «Доказательства»

По сравнению с богословским учением Contra haereses, как мы уже видели, «Доказательство апостольской проповеди» ничего совершенно нового не представляет. Зато несколько дополняет сказанное там о Св. Троице и о свободе от Ветхого Завета.

Некоторое преимущество его заключается еще в том, что здесь христианское учение приведено в большую систему и более точно обработано; тогда как в первом труде Ириней по необходимости должен был часто следовать плану своих противников, разбирая по пунктам их взгляды и излагая свой воззрения лишь по частям.

Гораздо больше ценности представляет «Доказательство» в церковно-историческом отношении. Это — огласительное слово. В нем даны «все части тела истины», т. е. церковного учения. По нему, наравне с Λιδαχή των δώδεκα αποστόλων, мы можем судить, в чем полагали христиане первых веков сущность христианства; какое оглашение употреблялось перед крещением. В нем выступает и сам Ириней с новой стороны — как пастырь, катехет, христианский учитель.

И в настоящее время эта книга может быть полезной всякому верующему, в особенности же малознакомым с христианским учением или новообращенным. Здесь ясно, просто, кратко излагаются основные пункты христианской догматики; о Боге, Лицах Св. Троицы, о Христе, Его искупительном подвиге, о человеке, о Ветхом и Новом Заветах. Кратко передается вся история человечества, начиная с Адама. Все положения, касающиеся Нового Завета, в частности, христологии, подтверждаются текстами из Св. Писания, что для искренно верующего человека служит самым убедительным доказательством достоверности и безусловной истинности всего христианского вероучения.

Глава III. Несохронившиеся и сомнительные сочинения

1. «О единоначалии, или О том, что Бог не виновник зла» (Περι μοναρχίας)

Об этом сочинении Иринея упоминают Евсевий[1913] и Иероним.[1914] В полном виде до нашего времени оно не дошло. В «Церковной истории» сохранился лишь один отрывок из него.[1915] Направлено оно было против еретика Флорина, о котором у нас уже была речь выше.[1916]

Судя по фрагменту, Ириней в послании прямо обвинял Флорина в ереси; а сравнивая его учение с раннейшими системами, приходил к выводу, что он превзошел всех гностиков. Учение его отлично от церковного. Ничего подобного ему никогда не передавали пресвитеры, апостольские ученики. Оно даже с общечеловеческой точки зрения не может считаться здравым и правильным.[1917]

Заглавие послания дает понять; что в нем подвергнуты были св;. отцом критике и частные пункты в учении Флорина. Опровергалось воззрение его на Бога и противопоставлялось ему православное учение об единоначалии Божества.

Считая его еретиком, св. Ириней однако не отчаивался в возможности возвращения его в лоно Церкви. Может быть, последнее было даже целью письма. Тон его мягок. Св. отец, по его собственному выражению, говорит снисходительно (явсрешцеусск;). Пытается воздействовать на Флорина ссылкой на детские годы, проведенные ими вместе под руководством общего их учителя, Поликарпа Смирнского.[1918]

Время составления этого послания, как мы уже говорили выше,[1919] по всей вероятности, относится к 80-м гг. II столетия. Это вытекает из следующих соображений.

Флорин не упоминается Иринеем в его большом антигностическом труде, написанном около 185-189 гг. Такое молчание всего лучше может быть объяснено тем, что св. отец допускал еще возможность возвращения Флорина в Церковь и не говорит о нем в Contra haereses, боясь раздражить его и укрепить таким образом в ереси.[1920]

Но так именно относился он к Флорину и в период написания Περί μοναρχίας.[1921] Следовательно, время составления обоих произведений приблизительно совпадает.

Последнее предположение находит себе подтверждение еще и в том, что св. Ириней выставляет себя в отрывке в качестве уже довольно пожилого человека, и притом как хранителя апостольского предания. Значит, во время написания письма он был уже епископом, получив этот сан, вероятно, значительно раньше.

С другой стороны, в 90-х гг. во Флорине Мы видим перемену: он склонился окончательно к валентинианству, чего в настоящем случае еще не было. Поэтому отодвигать дату Περί μοναρχίας ниже 80-х гг. тоже нельзя.

Определить ее однако более точно невозможно. Поэтому мы и употребляем общий термин — «восьмидесятые годы».[1922]

Отрывок, приведенный у Евсевия, имеет большое значение при определении года рождения Иринея,[1923] решении вопроса об его отношениях к Поликарпу[1924] и в истории Флорина.[1925]

О последнем св. отец говорит здесь, что взгляды его были еретическими, ибо касались христианских догматов (та боуцата). То же ясно и из сравнения его с гностиками.[1926] С другой стороны, однако, констатируется, что их не исповедовали бывшие до Флорина еретики; следовательно, они являлись новыми, своеобразными и отличными от других подобных систем.

Кроме того, св. отец не отчаивается в возможности возвращения Флорина в лоно Церкви. Значит, учение его сохраняло еще нечто общее с церковным.

Но такими именно чертами характеризуются и те взгляды Флорина, какие представлены в «Истории» Агапия.

Может быть, поэтому сообщение последнего является переложением содержания всего Περί μοναρχίας или его части. Это весьмавероятно. Во всяком случае, почти несомненно, что данные арабского ученого относятся к тому же времени.[1927]

Цан высказывает предположение,[1928] что разбираемым сочинением пользовался также Филастрий в своем труде «О ересях».[1929]

2. «Книга о восьмерице» (Περί όγδοάδος)

Сочинение это упоминается у Евсевия и Иеронима (вместе с Περι μοναρχίας).[1930] Написано оно, как и последнее, по поводу ереси Флорина (δί ον — у Евсевия) и, вероятно, адресовано было ему же. Это случилось уже тогда, когда Флорин склонился к валентинианству (ύποσυρόμενον τη κατά Ούαλενίίνον πλάνη).[1931] Очевидно, первое послание Иринея не произвело надлежащего действия. Поэтому он и отправляет второе.

Судя по заглавию, здесь опровергается гностическое учение о восьмерице эонов, а может быть и другие заблуждения Флорина.

Евсевий[1932] и Иероним[1933] ставят его после Περί μοναρχίας. Кроме того, во время написания последнего, как мы знаем; Флорин еще не был решительным валентинианином, каким оказывается теперь, а держался самостоятельных взглядов.

Следовательно, время составления настоящего труда должно быть отнесено ниже Contra haereses и Περί μοναρχίας. Очень вероятно, что оно написано было одновременно с письмом к папе Виктору о Флорине, т. е. около 190-191 гг.[1934]

До нас дошло только заглавие и маленький отрывок из него в «Церковной истории» (V, 20, 2), где Ириней увещевает переписчика книги тщательно переписать ее, сличить потом с подлинником и внести в копию настоящее заклинание.[1935] Евсевий говорит, что в самой книге св. отец «относил себя к первым преемникам апостолов», т. е. выставлял в качества хранителя апостольского предания.[1936]

Массюет думает, что к этому же сочинению принадлежит и стоящий у него под № VIH[1937] фрагмент из неизвестного сочинения Иринея, приведенный у Леонтия Византийского и впервые напечатанный в Vita Irenaei Галлуа (Р. 507), в котором говорится о чистоте и блеске тела Христа, внутри украшенного Словом, а снаружи охраняемого Духом. Основанием для такого предположения явилось то, что в Парижском кодексе № 2951 сохранился отрывок подобного же содержания с надписью: «Ειρηναίου, έτασκόπου της Γαλλίας, κατά Βαλεντίνου». Массюет и полагает, что приведенная здесь и там цитата взята из антигностического труда св. отца. Но так как в Contra haereses такого отрывка нет, то, очевидно, он находился в другом подобном сочинении, т. е. Περί όγδοάδος.

С этим фрагментом весьма сходен и сирийский отрывок, напечатанный у Гарвея под № XXV.[1938]

Трудно с определенностью решить, насколько прав Массюет. Мнение его основывается, собственно, на выражении κατά Βαλεντίνου. Но ведь Περί όγδοάδος направлено было не против самого Валентина, а против Флорина.[1939] Может быть, фрагмент заимствован из какой-либо антигностической проповеди св. отца?[1940]

Гарвей относит также к Пер'г oySoaSoc; греческий фрагмент (стоящий у Массюета под № XLV,[1941] в русском переводе — XLI,[1942] а у самого Гарвея — XLIII[1943]), который гласит: «Нелегко душе, одержимой заблуждением, переменить свое убеждение». Очень может быть, однако, что эта цитата взята из Contra haereses, III, 2[1944]или тоже из «Книги разных поучений».[1945]

3. «О расколе» (Περι σχίσματος)

Сочинение это-написано было против Власта. Как мы уже видели, последний был римский раскольник, выступавший, вероятно, по пасхальному вопросу.[1946] Судя по тому, что Евсевий говорит о нем оба раза вместе с Флорином, которого выставляет уже еретиком, можно думать, что тот и другой действовали одновременно и именно тогда, когда Флорин склонился к системе Валентина.[1947] Вероятно, и сочинение против Власта написано было одновременно с Περι όγδοάδος, т. е. или в 190, или в 191 г.

До настоящего времени сохранилось одно только заглавие его у Евсевия (προς Βλαστός περι σχίσματος — V, 20, 1) и имя адресата[1948] (ср.: V, 15).[1949]

Гарвей предполагает, что к нему принадлежит фрагмент, касающийся вопроса о Пасхе, адресованный некоему Александрийцу.[1950] Однако Власт был, вероятно, фригийцем по происхождению,[1951] а действовал в Риме {Euseb. V, 15, 1). О связи его с Александрией нет никаких сведений. Поэтому предположение английского ученого едва ли может быть принято.[1952]

4. Письма к папе Виктору

Евсевий в «Церковной истории» приводит отрывок из письма Иринея от имени галльских христиан к папе Виктору (V, 24, 1217).[1953] Послание это касалось пасхального вопроса и имеет значение для истории последнего.[1954] Исследователи различно читают его текст (Циглер, Цан, Додвель, Грабе и др.). Мы уже показали, каково, по нашему мнению, правильное чтение.[1955] Указывали также поводы и обстоятельства, при которых послание было написано. Относится оно по времени к концу пасхального спора 190-192 гг.[1956]

Теперь нам остается решить вопрос — одно ли письмо, вообще, писал Ириней Виктору или несколько.

Т. Цан[1957] утверждает первое и присоединяет к приведенному у Евсевия фрагменту отрывок из Максима Исповедника и сирийский, напечатанный Гарвеем.[1958]

Гарнак[1959] и другие, наоборот, говорят, что св. отец писал по крайней мере дважды папе, а может быть и больше.

Цан в подтверждение своего мнения ссылается на Евсевия, в частности, на то, что у него упоминается и приводится часть только одного письма, о других же ничего не говорится.[1960] Гарнак принимает кроме Евсевия еще свидетельства Иеронима и Фотия.

Последний в своей «Библиотеке» замечает, что Ириней писал к Виктору «часто» («πολλάκις γραφεί»).[1961] Цан, однако, отнимает силу этого свидетельства утверждением, что Фотий дает в данном случае не особенно точный перевод Иеронима, и его слова самостоятельного значения иметь не могут.[1962]

Сообщение Иеронима в подлиннике читается так: «Известны и другие его (Иринея) послания к Виктору, епископу Римскому (et aliae ad Victorem... epistolae), по вопросу о праздновании Пасхи, в которых он убеждает Виктора, что не должно, без особенных уважительных причин расторгать единение с обществом епископов других Церквей. Ибо Виктор думал, что многие асийские и восточные епископы, которые праздновали в одно время с иудеями, в 14 день месяца, должны быть осуждены. Но с этим мнением Виктора не согласились даже те, которые расходились с вышеупомянутыми епископами относительно дня празднования Пасхи».[1963]

Цан утверждает, что и на Иеронима нельзя ссылаться. Он в своем сообщении передает данные «Церковной истории». Но перепутал и исказил их, отнеся к Виктору те письма, которые отправлены были Иринеем к предстоятелям других Церквей по тому же вопросу о Пасхе.[1964]

Мы согласны с немецким ученым, что Иеронима нельзя считать самостоятельным свидетелем и что он иногда искажает сообщения Евсевия об Иринее (ср. ниже «О познании»). Но утверждать, что и в данном случае он исказил данные, приведенные в «Церковной истории», нам кажется, нельзя.[1965] Сопоставление Иеронима с V, 24,18 Евсевия не доказательно. Иероним в сокращенном виде передает все имеющееся в «Церковной истории» о последней стадии пасхальных споров в конце ΊΙ в. (190-192 гг.).

Но если разобрать тщательно данные Евсевия, то окажется, что церковный историк говорит как раз противное Цану. .

Прежде всего, немецкий ученый делает совершенно нелогичный вывод, когда в подтверждение своей точки зрения ссылается на то, что Евсевий приводит лишь один отрывок из письма Иринея. Некоторые сочинения св. отца совсем не сохранились, за исключением только заглавий (Περι σχίσματος и др.); но это не значит, что их не было.

Евсевий своим рассказом, наоборот, ясно показывает, что Иринёй, по крайней мере, дважды писал Виктору по вопросу о Пасхе. Излагая историю пасхального спора 190-192 гг., он говорит, как по требованию папы были созваны соборы в разных городах мира и какие на них были вынесены постановления. Между прочими упоминается и собор Лионский во главе с Иринеем. Большинство соборов, по выражению Евсевия, «дали от себя одинаковый отзыв», и от них (в частности, и от Лионского) имеются послания (γραφή).[1966] Только послание малоазийских Церквей, подписанное Поликратом Ефесским, несогласно было с мнением большинства. Это несогласие и вызвало Виктора на опасный шаг отлучения восточных Церквей от общения.

Оба эти события (соборы и их послания, с одной стороны, и отлучение — с другой) церковным историком соединяются так: «вслед за сим (соборы) предстоятель Римской церкви (έπΐ χούτοις ό μεν τής 'Ρωμαίων προεστώς)» и т. д.[1967] ’Em хоихок; указывает, что между соборами и отлучением существует историческая последовательность: после первых начинается новый фазис спора.

Ясно также отсюда, что Виктор получил ответ не только от Поликрата, но и от всех других соборов, между прочим, очевидно, и от Лионского. Иначе едва ли могло быть. Так решительно действовать мог он только тогда, когда знал, что большинство разделяет его мнения. Не узнав последнего, он мог оказаться в ложном положении: отлучить себя самого от общения со всей Церковью. В частности, необходимо было ему получить ответ и от Лионской церкви. Последняя с Римом находилась в некоторой связи. Но более всего имела родство с малоазийскими Церквами. Виктор не мог быть уверен, что она держится иной от малоазийской практики; а не получив ответа, не мог и действовать. Может быть, и лионских христиан пришлось бы отлучить?

Если же послание Иринея от имени собора было получено им прежде отлучения малоазийских Церквей, то, несомненно, в нем Ириней не мог касаться этого факта и тем более «порицать» Виктора за такое отлучение и разрушение церковного единства.[1968]

Последние мысли изложены были им, очевидно, во втором письме, написанном уже после отлучения и по поводу его. Так и представляет дело Евсевий.[1969] И нам кажется странным иное его понимание. Послания соборные в Рим — до отлучения малоазийцев — и порицательные послания к Виктору после него так отчетливо различаются у церковного историка.[1970]

Первое соборное письмо относится к началу спора 190-192 гг. От него не сохранилось ничего. От второго остался уже упомянутый и разобранный нами довольно большой отрывок.

Наши выводы, разумеется, ничуть не исключают возможности написания Иринеем и других — кроме этих двух — писем к Виктору. Повествование Евсевия допускает это вполне.

В отношении же к данному случаю нет никаких оснований непременно объединять все фрагменты св. отца, помеченные именем Виктора, как адресата, в одно целое. Может быть, отрывок о милостыне; приведенный у Максима Исповедника,[1971] принадлежит к первому письму Иринея.

Что же касается сирийского фрагмента, то содержание не обязывает нас причислить его к одному из данных писем. Вероятно, он составлял часть особого, третьего, отправленного Иринеем Виктору по поводу ереси Флорина.[1972] Мы уже касались его несколько раз прежде.[1973] В нем св. отец требует от Виктора принятия мер против Флорина и его сочинений, уже дошедших до Галлии. Фрагмент имеет некоторое значение при определении года рождения Иринея и для истории Флорина. Написано все послание, вероятно, в 190-191 г.[1974]

5. Письма к разным епископам по поводу пасхального спора

Непосредственно после отрывка из второго письма Иринея к папе Виктору Евсевий (V, 21,18) замечает: «По случаю происшедшего тогда спора (пасхального) он (Ириней) имел переписку не только с Виктором, но и с различными, весьма многими предстоятелями Церквей».[1975]

В «Церковной истории» не приводится ни одной выдержки из этих писем. Судя же по посланиям св. отца к Виктору и вообще деятельности в пасхальном споре, можно думать только, что и здесь он старался, с одной стороны, убедить епископов держаться римской практики, а с другой — призывал к миру. Время написания их относится, очевидно, к концу того же периода 190-192 гг., когда составлено и второе послание к Виктору.

У Гарвея[1976] помещен сирийский фрагмент, из оглавления которого видно, что он составляет часть письма, написанного св. Ирйнёём некоему Александрийцу, «О празднике Воскресения, чтобы праздновать его в первый день недели». Судя по этому заглавию, а также отчасти и по содержанию отрывка,[1977] послание, из которого он взят, вероятно, относится к эпохе пасхального спора и написано по поводу его.

Под именем же «Александрийца» имеется в виду, может быть, предстоятель Александрийской церкви.

Тогда фрагмент оказывается, по-видимому, остатком писем Иринея к разным епископам по вопросу о Пасхе.[1978]

В Responsiones ad quaestiones ad orthodoxos есть еще ссылка на рассуждение Иринея о Пасхе («έν τφ περι τοϋ Πάσχα λόγφ»).[1979] Может быть, и этот отрывок относится к тем же письмам св. отца.[1980]

Гарвей причисляет сюда же отрывок на армянском языке с надписью: «из св. Иринея епископа — о воскресении Господа».[1981]

Может быть, такое же происхождение имеют фрагменты X (о том, что Господь по милосердию Своему спасает Свои создания), XII и XXXVII (о необходимости воскресения тел человеческих).[1982]

6. «О познании» (Περι επιστήμης)

В гл. 26 книги V «Церковной истории» Евсевий, перечисляя остальные известные ему произведения Иринея, упоминает «весьма краткое, но особенно необходимое слово его против эллинов, под заглавием «О познании» (Пер! етсггпцг^)». Далее у него следует замечание о «Доказательстве».[1983] Иероним передает это известие так, что из одного сочинения «О познании» у него получается два: «небольшое сочинение “Против язычников” и другое “О дисциплине” (et Contra gentes volumen breve, et De disciplina aliud)».[1984] Руфин, наоборот, смешивает разбираемый труд в одно с «Доказательством»: «Существует... другое выдающееся произведение — “Против язычников”, которое он (Ириней) озаглавил “О дисциплине”, адресуя к некоему Маркиану (volumen egregium adversus gentes, quod de disciplina adtitulavit, ad Marcianum quendam scribens)».[1985]

Судя по заглавию, оно представляло апологию против язычников (именем ”EM.r|veç на языке древних св. отцев назывались обычно язычники, преследовавшие христиан),[1986] написанную, очевидно, в философском духе, на основании данных разума. Время составления неизвестно.

Гарвей высказывает предположение, что к этому сочинению принадлежит греческий отрывок, стоящий у Миня[1987] под № XXVI, а у него самого — XXIV.[1988] Основанием для английского ученого являлось, по-видимому, то, что в отрывке речь идет также о «познании» (yvôoiv), а с другой стороны — рациональный метод рассуждения;

Однако упоминание о Св. Духе, а не только Боге вообще, делает сомнительной возможную принадлежность фрагмента к апологетическому, направленному против язычников и к язычникам сочинению. Скорее, можно отнести его к «Книге разных проповедей».

7. «Книга разных проповедей»

В той же 26-й главе V книги Евсевий называет еще «Книгу разных проповедей» (Βιβλίον διαλέξεων διαφόρων), принадлежащую Иринею, в которой св. отец, по словам историка, «упоминает о Послании к Евреям и так называемой Премудрости Соломоновой и приводит из них некоторые изречения».[1989]

Термин διαλέξεις, как мы уже отмечали,[1990] обозначает проповеди, произнесенные перед народом в особых предназначенных к тому местах и время.[1991] Таким образом, эта книга есть плод и показатель чисто пастырской деятельности св. отца.

Вся она не сохранилась. Но в Sacra parallela преп. Иоанна Дамаскина приводятся два отрывка, принадлежащие, по всей вероятности, к одной из проповедей, находившихся в ней (у Миня они стоят под №№ IX и XI).[1992] Второй в рукописи озаглавлен: «του αγίου Ειρηναίου έκ των Αλέξεων (= Διαλέξεων)».[1993] Первый, обнародованный Мюнтером, имеет надписание: «έκ των Ειρηναίου διατάξεων (вероятно, также = διαλέξεων)».[1994]

Гарвей приписывает к этому же сборнику армянский отрывок, напечатанный впервые Питрой,[1995] под заглавием: «Из второй серии гомилий святого Иринея, преемника апостолов. Гомилия о сынах Заведеевых».[1996] Питра сам, а задним и Преображенский[1997] отрицалиподлинность фрагмента. Гарнак,[1998] Липсий,[1999] Мануччи,[2000] наоборот, признавали.

Со времени выхода в свет труда Иордана,[2001] исследовавшего все армянские фрагменты, вопрос об этом отрывке вступил в новую и, как кажется, окончательную стадию. Оказалось, что Питра и Гарвей напечатали лишь ¼ всего его содержания (у Иордана дан перевод всего фрагмента).[2002] В гомилии ведется полемика и прямо упоминаются еретики-ариане.[2003] Иринею поэтому сочинение ни в коем случае не могло принадлежать. Манера речи и обороты в ней также отличны от Contra haereses и «Доказательства».[2004] Неправильно передал Гарвей и заглавие отрывка. Сам английский ученый, вероятно, не видел рукописи, а имел дело лишь с изданием Питры. У последнего же перед фрагментом стоит заметка: «Homiliarum 2». Гарвей и понял ее в смысле указания на существование двух серий гомилий Иринея. В действительности она говорит лишь о том, что в Венской библиотеке мехитаристов существовал рукописный кодекс в двух частях. Содержание его составляли проповеди разных отцев, между прочим и св. Иринея. Из второй части этого кодекса и взят был Питрой разбираемый отрывок.[2005]

Липсий высказывает[2006] очень вероятное предположение, что к «Книге проповедей» принадлежат все греческие отрывки и один сирийский (у Гарвея №XXVI), которые взяты из разных катен и помещаются как толкования на Пятикнижие, Судей и другие исторические книги Ветхого Завета,. Премудрости Соломона,-а также на Евангелия от Матфея и Луки (см. об этом также у нас ниже).

8. «Книга против Маркиона»

В Contra haereses, III, 12,12 Ириней дает обещание написать специальное сочинение против Маркиона и его последователей. «Маркион и его последователи обратились к усечению Писаний... Но я с помощью Божиею опровергну их в другом сочинении (arguemus eos', donante Deo, in altera conscriptione) на основании того, что еще удержалось у них».[2007] Неизвестно однако, выполнил ли св. отец свое намерение. До настоящего времени сведений о существовании такой книги нет. Евсевий также, по-видимому, не видел ее, хотя упоминает об обещании Иринея написать ее.[2008]

Может быть, Ириней опровергал Маркиона в своих проповедях или же вовсе не успел выполнить своего намерения.

9. Письмо Лионской и Виеннской церквей о мучениках лионских

Икумений в толковании на 1 Петр. Гл. 3 приводит отрывок, где упоминается Санкт и Бландина. Комментатор снабжает его замечанием, что он взят из сочинения св. Иринея об этих мучениках («των Είρηναίφ τφ Λουγδούνου της Κέλτικης έ^σκόπω περι Σάγκτου και Βλανδίνης των μαρτύρων γραφέντων»).[2009]

О Санкте и Бландине подробно говорится в послании Лионской и Виеннской церквей к Церквам асийским и фригийским, (Церковная история. V, 1). Грабе справедливо замечает, что отрывок, приведенный у Икумения, представляет из себя приблизительное, сокращенное изложение настоящего рассказа.[2010] В этом действительно можно убедиться, сравнив фрагмент с «Церковной историей», V, 1, 14-19[2011] и другими местами той же главы.[2012] Икумений поэтому, очевидно, заимствовал содержание фрагмента из указанного послания. Приписывая же отрывок Иринею, он тем самым приписывает ему и все последнее. В своем месте мы высказывали подобное же предположение как весьма вероятное.[2013] Св. отец был выдающимся человеком в Лионе, пресвитером, ученым. Ему всего естественнее было поручить составление «Мученичества». Фрепель находит сходство даже в стиле послания с языком подлинных сочинений Иринея.[2014] Время написания его относится, вероятно, к тому же 177 или 178 г., когда было гонение на галльских христиан.

10. «О вере» (Περι πίστεως)

Максим Исповедник приводит три фразы из творений Иринея с пометкой: «Из слов к Димитрию, виеннскому диакону, “О вере” (έκ τών προς Δημήτριον διάκονον Βιαίνης περί πίστεως λόγων)».[2015] Точно также в Парижском кодексе № 854 приводятся три цитаты на греческом языке с подобной же надписью («έκ του προς Δημήτριον διάκονον Βιαίνης περί πίστεως λόγου»).[2016]

Одна выдержка здесь тождественна с фрагментом у Максима. Другая указывает начало слова Иринея «О вере» («исследуя Бога, послушай Давида, говорящего...»).[2017] Третья представляет из себя греческий текст ранее обнародованного уже Фейарденцием на латинском языке фрагмента о всемогуществе Бога.[2018]

По-видимому, Ириней действительно написал особоё сочинёние «О вере», адресовав его Димитрию, диакону из Виенны. Возможно, однако, что и у Максима Исповедника, и в Парижском кодексе под этим именем имеется в виду одна из проповедей св. отца, помещенная в его «Сборнике» (BifîAiov SiaXé^scov ôiacpôpcov). Т. Цан[2019] относит к этому слову фрагмент,[2020] сохранившийся на сирийском,[2021] армянском,[2022] арабском и эфиопском[2023] языках, христологического содержания.[2024] Гарвей, однако, считает его частью писем Иринея по пасхальному вопросу,[2025] а Иордан — заимствованным из «Книги проповедей» св. отца.[2026]

Со своей стороны, Иордан причисляет к сочинению «О вере» армянский фрагмент, напечатанный сначала у Питры,[2027] а потом и у него самого, с надписью: «Иринея, епископа Лионского, свидетельство веры» или — по Эчмиадзинскому кодексу: «Из слова “О вере” Иринея (Eranos), епископа Лионского».[2028]

11. Комментарии на разные книги Св. Писания

В катенах и у некоторых отцев сохранились отрывки из творений Иринея, неизвестно откуда взятые, представляющие из себя толкование на то или иное место разных книг Св. Писания Ветхого и Нового Заветов: Числ, Второзакония, Судей, Царств, Премудрости Соломона; евангелий Матфея, Луки и др. Внутренние основания не дают права отрицать их подлинность и принадлежность св. отцу.[2029]

Однако нельзя, кажется, думать, чтобы он писал специальные комментарии чуть не на все Св. Писание. Для этого потребовалось бы очень много времени; кроме того, подобная деятельность его, несомненно, была бы известна древним, хотя бы Евсевию. Последний, однако, о ней специально не говорит. Молчат и другие отцы.

Очевидно, таких комментариев и не было. И нам остается отнести все подобного рода отрывки к уже известным сочинениям Иринея. А в этом отношении наиболее подходящим является прежде всего Βιβλίον διαλέξεων διαφόρων. В проповедях всего естественнее встретить попутные объяснения разных текстов.

Такое предположение несколько подтверждает и Евсевий, когда говорит, что в «Книге проповедей» упоминается между прочим и Послание к Евреям, и Премудрость Соломона.[2030] Может быть (форма речи дает право сделать это заключение), там упоминались и комментировались и другие священные книги.

Подобным образом могут быть объяснены следующие отрывки (счет по Migne’ю): VIII, XIV-XIX (те же номера и в русском переводе), XX-XXI (русского перевода нет), XXII-XXXI (русский перевод ΧΧ-ΧΧΙΧ), XXXII (русского перевода нет), XXXIII и XXXV (русский переводХХХ, XXXII), XLI (русский переводХХХУШ), XLII (русский перевод XXXIX), XLIII (русского перевода нет), XLIVXLVI (русский перевод XL-XLII), XLVII (русского перевода нет), XLIX-L (русский перевод XLIII-XLIV), LI (русского перевода нет).

Сюда же, вероятно, относятся и два сирийских фрагмента у Гарвея — №№ XXV, XXIX[2031] (русский перевод XLV, XLIX).[2032]

Названный ученый в своем издании творений св. Иринея напечатал также один сирийский фрагмент (№ XXVI) с надписью (на английском языке): «Из св. Иринея, епископа Лионского, из первой части.его толкования на Песнь Песней (from the first section oí his interpretation of the Song of Songs)».[2033] Однако до сего времени не было никаких известий о существовании такого сочинения Иринея. Да и по содержанию отрывок сомнителен: едва ли Ириней мог высказать подобное учение о происхождении души и тела.[2034] В лучшем случае его также можно отнести к «Книге проповедей».

Гарвей на основании сирийского кодекса Британскаго музея № 12157 приписывает Иринею составление еще особого сочинения об Элкане и Самуиле, относя сюда также напечатанный у него (сирийский) фрагмент № XXXIX.[2035] Никто из древних отцов не знает однако о подобном труде Иринея. Гарнак, кроме того, замечает, что приведенное Гарвеем из названного кодекса выражение (на основании которого английский ученый и делает свое заключение), очевидно, не в порядке.[2036] Основываться на нем и приписывать Иринею сочинение об Элкане и Самуиле поэтому нельзя. Может быть, фрагмент № XXXIX (у Гарвея) взят из той же «Книги проповедей» св. отца.

Мартэн и Дюран нашли в Альтенбергском (Altenberg) монастыре кодекс, содержащий комментарии на Апокалипсис с надписью: «Иринея, Лионского епископа».[2037] Некоторое основание приписать, вообще, св. отцу толкование на эту книгу могло дать сообщение Иеронима, что ее «interpretatur Iustinus Martyr et Irenaeus».[2038] Однако, как показывает контекст речи, последнее выражение не совсем точно. Иероним хотел, собственно, сказать, что Апокалипсис известен был и Иринею, т. е., другими словами, имел в виду[2039] собственное сообщение св. отца в Contra haereses, V, 30, 1, З,[2040] приведенное в «Церковной истории» (V, 8, 5-7).[2041] Хотя, если даже понимать interpretatur и в буквальном смысле, не требуется обязательно признать существование особых комментариев Иринея на Апокалипсис. Это выражение вполне может быть отнесено к V книге «Против ересей», где св. отец очень часто толкует Откровение, подтверждая свои эсхатологические и хилиастические воззрения.[2042] Что же касает-ся найденного кодекса, то в нем приводятся цитаты из Амвросия, Августина, упоминается Арий[2043] и т. п. Поэтому Иринею он ни в коем случае не принадлежал.[2044]

В Патмосской рукописи сиА (IX или X в.) есть отрывок с замечанием «Ειρηναίου Λυγδόνων (так стоит) έκ των εις την Γενέσιν».[2045] Это, по-видимому, тоже указывало на целую книгу комментариев. Но оказалось, что здесь имелся в виду только фрагмент из Contra haereses, V, 12, 2, напечатанный уже ранее Питрой.[2046]

12. «О сущности всего» (Περί τής του παντός ούσίας)

Об этом произведении сообщает патриарх Фотий. Оно было направлено, по-видимому, в опровержение язычников. В нем доказывалось, что философ Платон противоречит сам себе; учение платоника Антиноя (или Алкиноя) о душе, материи и воскресении плоти неправильно и опровергается христианскими воззрениями по тем же вопросам; что эллинам не дулжно гордиться древностью своего происхождения, ибо иудеи в этом отношении превосходят их. По словам Фотия, сочинение приписывалось в его время наряду с Иосифом, Иустином, Гаем также и св. Иринею.[2047]

Г рабе нашел один отрывок из творений св. отца с надписью: «Из второй книги писателя Иринея о том, что материя не самобытна (έξ ετέρου βιβλίου Ειρηναίου συγγραφέως περί του μη είναι άγέννητον την υλην)».[2048]

Содержание фрагмента и самая надпись, по-видимому, несколько подтверждают сообщение Фотия в части, касающейся Иринея.[2049]

В настоящее время, однако, признано, что сочинение Περι της του παντός ουσίας написано было Ипполитом Римским.[2050] Сообщение Фотия не может иметь поэтому значения в приложении к Иринею. Едва ли законно, однако, предполагать существование какого-либо особого труда св. отца (да еще двухтомного: «из второй книги») о несамобытности материи и на основании данных найденного Грабе фрагмента.

По содержанию этот отрывок вполне можно отнести на счет какого-либо из поименованных у Евсевия творений Иринея, хотя бы, например, «О познании», также направленного против эллинов. Не противоречит этому и надпись. Вторая ее половина (о несамобытности материи) передает лишь тему отрывка и, по-видимому, буквально взята из него самого. Первая же часть («из второй книги Иринея») может быть объяснена в том смысле, что во времена преп. Иоанна Дамаскина (которым приведен отрывок) творения Иринея существовали в двух книгах, или томах. Фрагмент был взят из второго тома.

13. «О Св. Троице» (Περί τής άγίας τριάδος)

В кодексе Coislin. № 276, содержащем Sacra parallela преп. Иоанна Дамаскина, приведен один фрагмент из творений Иринея с надписью: «έκτοΟ περί της άγίας τριάδος Ειρηναίου». Дается, по-видимому, указание на существование какого-то особого сочинения св. отца — «О Св. Троице».

Однако во всех других рукописях труда преп. Иоанна Дамаскина отрывок этот стоит с надписью просто «Ειρηναίου».[2051] Не знают о названном произведении Иринея также ни Евсевий, ни Иероним, ни другие древние отцы. Едва ли поэтому когда-либо он и писал сочинение «О Св. Троице».[2052]

14. «Слово против Саторнина»

В новооткрытом (ноябрь 1911 г.) епископом Карапетом Тер-Мкртчяном сочинении армянского писателя VII в. Иоанна Майрогомского «Печать веры»[2053] сохранился фрагмент творений Иринея с надписью: «Из Слова против С(а)торнина (aus der Rede, der gegen Stomin)».[2054]

В отрывке идет речь, однако, вообще о гностиках, причем прямо называются: Маркион и маркиониты, николаиты, валентиниане и евиониты. Темой служит главным образом история домостроительства нашего спасения, вместе с обличением неправых мнений еретиков.

В начале замечается, как Маркион и николаиты разделяют Господа надвое и по своему объясняют Его личность, а Кердон (?) говорит, что возвещенный Законом и пророками Бог не есть Отец Иисуса Христа.

Далее идет речь об основном источнике христианского ведения, Св. Писании, по поводу отношения к нему еретиков. Некоторые из них искажали Евангелие от Луки, выбрасывая из. него учительные речи Христа и все, что касалось рождения Господа. Урезаны были и послания апостола Павла. Евиониты принимали лишь Евангелие от Матфея. Те же, которые отделяли Иисуса от Христа и говорили, что Христос остался непричастным к страданию, а испытал их лишь Иисус, — хвалились, что имеют Евангелие от Марка. Сторонники Валентина ссылались по большей части на Евангелие от Иоанна и, кроме того, сами составили особую книгу писаний.

В отличие от еретиков, св. Ириней высказывает правое учение по этому вопросу. Он утверждает, что только в Церкви Св. Писание сохраняется во всей полноте и чистоте. Православные епископы передают его без всяких дополнений или убавлений. В частности, Евангелий в Церкви, только четыре. И должно быть их не больше и не меньше.

Далее излагается христианское учение о Боге в Его существе. Он создал мир. Он всемогущ. Никто не может спросить Его, почему Он так, а.не иначе что-либо делает. Он тот, Который победил победителя и освободил побежденного человека. От Бога Отца св. Ириней отличает Слово Божие, Сына Божия и Духа. Сын Божий через Духа является. Дух владеет знанием и совершенством. И в Сыне нет никакого недостатка. Он пришел от Отца в царственной силе и могуществе. Он никого не страшится., ибо выше и сильнее всего существующего.

За богословием следует краткая антропология. Человек вначале был свободным, как свободен Создавший его по подобию Своему. Состоит он из духа и тела. Плоть его способна и к тлению, и к нетлению. Дух сильнее ее, как говорит Писание: «Дух бодр, плоть же немощна» (Мф26, 41). Поэтому он должен главенствовать над нею, управлять бессильным и одухотворять телесное. Немощь плоти должна поглощаться силою Духа. Но случилось иначе. Человеком по хищению овладел сатана, устрашил сердце людей и подчинил их своей воле.

Однако такое положение было ненормально. Необходимо было восстановить первозданный порядок. Это и сделал воплотившийся Сын Божий (следует христологическое учение). Слово Божие соделалось человеком и победило диавола, связало Своею силой крепкого и уничтожило через это власть его над человеком.

Плоды искупительного подвига Спасителя весьма велики. Победив диавола, Он тем самым уничтожил страх человека перед ним. Теперь человек мог уже не бояться своего врага и, получив силу от Бога, иметь мужество свободно соделывать свое спасение. Ему даровано было и истинное ведение, какого раньше он лишился. Плоть его, прежде через грех подпавшая владычеству закона смерти, теперь вышла из-под власти этого закона и снова получила жизнь. Во взаимоотношениях между духом и телом установилась первозданная гармония. Дух, как сильный и крепкий, господствует над слабой плотью и управляет ею.

Некоторые мысли, содержащиеся в переданном фрагменте, имеют довольно близкие параллели себе в большом труде Иринея, особенно те, которые касаются отношения гностиков к Св. Писанию и где излагается правильный взгляд на этот источник христианского вёдения.[2055] Содержание отрывка несомненно антигностическое. Однако нет оснований относить его целиком на счет Contra haereses. В нем есть мысли, которым трудно подыскать аналогии в этом труде.[2056]

Течение мыслей здесь довольно логическое, хотя при Настоящем состоянии текста связь не везде может быть точно установлена. Весь фрагмент производит впечатление целостности. Возможно поэтому, что он представляет из себя часть какого-либо сочинения Иринея. В армянской рукописи перед ним стоит замечание, что он взят из «Слова против Саторнина». Что он часть проповеди, вполне допустимо. Нам кажется даже, что в нем можно найти и нравственное приложение, обычное для поучений, именно там, где автор говорит о плодах искупительного подвига Спасителя. Здесь ощущается желание внушить слушателям мысль, что они могут и должны теперь осуществить тот нормальный порядок, с целью восстановления которого пришел на землю Спаситель. Им необходимо иметь мужество в борьбе с грехом и диаволом и стремиться к тому, чтобы дух их господствовал над плотью. Подтверждение этому можно видеть и в том обстоятельстве; что во всем фрагменте кратко, но в сущности полно излагается история домостроительства нашего спасения.

Что касается Саторнина, то об этом еретике известно очень мало, так что нельзя определенно сказать, относится ли отрывок к нему. К тому же и содержание его направлено, по-видимому, вообще .против гностиков. Однако нет оснований и отрицать .принадлежность фрагмента к слову Иринея именно против этого еретика.[2057]

Ни Евсевий, ни Иероним, ни другие древние учителя не знают, однако, о существовании подобного отдельного сочинения св. отца. Вероятнее всещ поэтому, что слово, из которого был заимствован настоящий отрывок, входило в_состав сборника проповедей Иринея, о котором говорит Евсевий.[2058]

15. «Слово против Колорваса»

В том же норооткрытом произведении «Печать веры» приведен другой отрывок творений Иринея с надписью: «Из слова против Коларбоса (очевидно = Колорваса: aus der Rede, welche gegen Kolarbos) и единомышленников его, которые (говорят, что) Христос по несовершенству и под влиянием страданий скорбел и ужасался».[2059]

Темой речи здесь является вопрос о соединении в личности Спасителя двух естеств.

Вначале опровергается мысль еретиков о страхе Христа. Кого мог страшиться Тот, Кто был крепким и Творцом всего? Подобное предположение нелепо и противоречит учению апостолов, которые из Писаний доказали Божество Спасителя. Но так как это мнение еретиков стоит в связи с представлением их, вообще, о личности Господа, то Ириней считает нужным коснуться последнего вопроса подробнее.

Некоторые из гностиков утверждали, что Иисус есть сосуд Христа, а Христос свыше сошел на Иисуса в виде голубя, или что Иисус есть Сын, а Христос — Отец Его, а Христов Отец — Бог. Другие говорили, что Господь мнимо пострадал, так как по природе Он не способен к страданию. Иисус — утверждали они — пострадал, а Христос остался чуждым страдания. Против таких-то хулителей, желающих'погубить верующих Церкви, и восстает св. отец. Чтобы опровергнуть их взгляды, он довольно подробно анализирует некоторые места из Евангелий Матфея и Иоанна и ссылается на учение апостола Павла.

Особенное внимание его привлекают слова: «Это есть книга родства Иисуса Христа, сына Давидова, сына Авраамова» (Мф. 1,1); затем: «Дева зачала и родила Сына и назвала имя Ему: с нами Бог» (Мф. 1, 23); «Иисус Христово рождество было так» (Мф. 1, 18); «Слово плоть бысть» (Ин. 1,14); «Кто верует, что Иисус есть Христос, от Бога родился» (1 Ин. 5,1). Анализ их дает ему право утверждать, что Матфей и Иоанн говорят о двух естествах во Христе, нераздельно соединенных как во все время земной жизни Его, так и при страданиях на кресте. Павел также не знал, по нему, иного, кроме Господа распятого и страдавшего, умершего и воскресшего.

В результате Ириней вполне уверенно и определенно высказывает вопреки еретикам, что, согласно свидетельству всех апостолов, Христос есть Сын Божий, Слово, соделавшееся человеком от блаженной Девы. В Нем не два лица, как говорят гностики, а одно. Из божественного Писания мы научены, что один и тот же есть Иисус Христос. Или, как говорит св. отец в середине фрагмента: «Один есть рожденный и пострадавший Иисус Христос и один и тот же Единородный Сын Божий, Которого Бог по безмерному человеколюбию Своему послал в мир». Во Христе нераздельно объединены человеческая и божественная природы. Он был в одно и то же время и человеком, и Богом.

Некоторые мысли, содержащиеся в данном фрагменте, имеют аналогии себе в Contra haereses. Но есть и такие, которым трудно подыскать параллели.[2060] Во всяком случае, и этот отрывок нельзя всецело отнести на счет большого труда Иринея. Ход мыслей здесь довольно правильный; все они объединены одной темой. В виду этого гораздо естественнее считать и данный фрагмент частью неизвестного греческого сочинения св. отца.[2061] Может быть, таким действительно было «Слово против Колорваса», какое указывается в качестве источника в надписании отрывка.[2062]

Но так как никто из древних писателей не знает о существовании подобного самостоятельного произведения Иринея, то приходится и настоящий фрагмент отнести к «Книге разных проповедей» св: отца.

16. «Слово о домостроительстве Спасителя»

B «Печати веры» приведен еще один фрагмент творений Иринея с надписью: «Из речи о домостроительстве Спасителя (aus der Rede, welche über die Oekonomie des Erlösers)». Текст его таков. «Ибо то же самое Слово Божие, как Бог, чрез Духа познания и совершенства явилось, а не чрез Духа неведения и несовершенства. Ибо как могут совмещаться в одном и том же совершенство и недостаток, > ведение и неведение, истина и ложь, свет и тьма, сила и бессилие? Эти уничтожают друг друга, как свет и тьма никогда не могут быть вместе. Но если есть где свет, там нет тьмы. Если сила — нет бессилия ;есл и истина — нет лжи; если полнота — нет недостатка; если знание, то нет невёдения; если совершенство, то ни в коем случае не пустота».[2063]

Часть этого отрывка (с начала до слов: «эти уничтожают друг друга») стоит уже в разобранном нами фрагменте «Слова против Саторнина».[2064] Некоторые мысли имеют себе аналогии в большом антигностическом труде Иринея. Нельзя однако всецело относить его на счет последнего. С другой стороны, нет оснований отрицать подлинность фрагмента: образ выражений и обороты в нем обычные иринеевские.[2065]

Иордан предполагает, что он взят из какой-либо христологической проповеди св. отца, направленной против гностиков.[2066] Может быть, .однако, что отрывок составлял часть того же поучения, откуда-заимствован фрагмент с надписью: «Из слов# против Саторни-на». Половина настоящего отрывка буквально повторяется в том фрагменте (№ 10 у Иордана); содержание обоих касается домостроительства нашего спасения. Во всяком случае, если и существовало «Слово о домостроительстве Спасителя», то оно, очевидно, входило в состав сборника проповедей: писатели древности не называют его в числе отдельных и самостоятельных сочинений Иринея.

17. Фрагменты Пфаффа

В начале XVIII столетия некто X. М. Пфафф обнародовал неизвестные до тех пор никому четыре фрагмента из сочинений Иринея.[2067]

Вопрос о них вызвал довольно обширную литературу в продолжение первого полувека после их издания и в последней четверти прошлого, XIX столетия. Исследование Гарнака «Die Pfaff schen IrenausFragmente, als Falschungen Pfaffs nachgewiesen»[2068] в 1900 г. положило конец всем спорам. Немецкий ученый обстоятельно рассмотрел фрагменты и доказал, что они — подделка Пфаффа. Его выводы настолько основательны и убедительны, что нам остается только изложить историю вопроса об отрывках.

X. М. Пфафф (Pfaff)[2069] родился 25 декабря 1686 г. Получил блестящее образование. Одаренный от природы, он приобрел на школьной скамье хорошие знания по библейской филологии, патристике и другим богословским предметам. В 1706 г. его отправили в затратничную командировку с научной целью. Он посетил Галле, Гамбург,' северную Германию, Данию, Голландию и Англию. Во время этого путешествия, особенно же в Голландии и Англии, Пфафф завязал сношения со многими учеными и познакомился с библиотеками тех стран. В Это же время под разными влияниями сложились и его богсн словские воззрения. Он был отчасти пиетистом, отчасти униатом в духе Каликста. Мечтал о соединении вероисповеданий с наклоном в сторону учения древней Церкви.

Возвратившись из путешествия, он получил должность гофмейстера^ главного проповедника при дворе принца Вюртембергского, наследника престола. В этой должности ему пришлось снова путешествовать в Турин. Здесь он кроме исполнения прямых обязанностей много занимался и в местной библиотеке. Ему удалось найти древний манускрипт Лактанция. А в 1713 г. обнародованы были и найденные им якобы в Туринской библиотеке 4 фрагмента Иринея.

Пфафф отослал их к католическому ученому С. Маффеи (Maffei) в Верону (Италия) вместе со своими рассуждениями о Евхаристии, составленными на основании отрывков: Маффеи напечатал их (впервые) в своем «Giomale de Litterati d’Italia» (Т. XVI. Art. IV. P. 226), однако снабдил критическим письмом (epístola),[2070] где он высказал сомнение в принадлежности их Иринею. Итальянского ученого смущало, что фрагменты надписаны просто Eipr|vaíou, без прибавления ’Етшжояои Лоиубоúvrav. Способ цитации Нового Завета также казался ему необычным для св. отца. Во-втором фрагменте есть ссылка на несуществовавшие во времена Иринея Апостольские постановления. Евхаристические элементы называются также неупотребительным вообще у св. отцев термином ávmmxx. В том же фрагменте говорится о призывании Духа Святого при совершении таинства Евхаристии, о чем умалчивает Ириней в других своих произведениях. В третьем фрагменте мнимый Ириней выражается о постах как новацианин. Вместе с этим Маффеи оспаривает также и выводы Пфаффа о Евхаристии.

В следующем, 1715 году Пфафф выпустил фрагменты отдельным изданием. Получился целый том в 647 страниц.[2071] В предисловии.издатель сообщает дополнительные сведения об отрывках и полемизирует с Маффеи по поводу его сомнений и возражений о Евхаристии. Самый текст фрагментов снабжен довольно обширными примечаниями. За ними следуют две диссертации Пфаффа: a) «De oblatione eucharistiae in primitiva ecclesia usitata» (P. 161— 349) и b) «De consecratione eucharistiae in primitiva ecclesia usitata» (P. 350-496). Последние настолько обширны, что делают очевидной предварительную долгую работу автора над ними. В конце книги помещена «Liturgia graeca a J. E. Grabio ad normam veterum liturgiarum composita» (P. 497-528) и еще одно сочинение Пфаффа «Dissertatio de praejudicatis opinio nibus in religione dijudicanda fugiendis» (P. 529-647).

Объяснения и полемика Пфаффа с Маффеи была, как видно, основательной. Однако Маффеи не удовлетворился первым, и в 1716 г. в своем журнале напечатал второе письмо, где подтверждает с некоторыми добавлениями сказанное им прежде.[2072]

В ответ на это письмо Пфафф выпускает «Dissertatio apologética de fragmentis Irenaei anecdotis deque oblatione et consecratione vete-rum eucharistica adversus virum illustrissimum Scipionem Maffeium,» (1718 г.),[2073] где между прочим говорит, что фрагменты Иринея*, найденные им, соединены были в рукописи с сочинениями Игнатия, Иустина, Оригена и Ипполита.

Маффеи больше не отвечал на эту апологию. Но в 1734 г. монах Ф. М. Леони при Венецианском издании творений Иринея в форме трех писем повторил, несколько расширив, возражения его, причем еще резче поставил под сомнение подлинность фрагментов.[2074] Пфафф ему не возражал.

В1749 г. вышел каталог Туринской библиотеки Пазина (Pasinus). В нем между прочим по поводу пфаффовскаго открытия говорилось, что, несмотря на тщательные поиски, ни фрагментов Иринея, ни творений других отцев, называемых Пфаффом, в библиотеке не нашлось.[2075] Пфафф в 1752 г. ответил на это статьей, где доказывал, что библиотека и рукописи в Турине в его время находились в крайне плохом состоянии, так что нет ничего удивительного, что теперь обнародованных им фрагментов там не оказывается.[2076] . Этим письмом споры в XVIII столетии закончились. Таким образом, уже тогда подлинность фрагментов была заподозрена, хотя о подделке Пфаффа мысли еще не было.

Вопрос о фрагментах снова был выдвинут только с 1883 г., времени открытия Διδαχή των δώδεκα αποστόλων. Последнее произведение имеет нечто общее со вторым пфаффовским фрагментом. Выступили со статьями и заметками Вриенний,[2077] издатель Διδαχή, Т. Цан,[2078] А. Гарнак,[2079] Ф. Лоофс,[2080] Ф. Функ.[2081]

Все они обнаружили много учености, знания патрологической литературы, филологических, археологических сведений, находчивость , мысли и т. п. Однако к одному общему решению не пришли. Наоборот, каждый выступил со своими, отличными от других выводами.

Противоречивую сумму всех мнений очень точно представил А. Гарнак. «Только в одном все сошлись, что второй фрагмент не принадлежит Иринею. В решении остальных вопросов господствует двойственность: второй фрагмент принадлежит II, III, IV, V в.; он стоит близко к Иринею; он александрийский (по происхождению, говорят одни), он — антиохийский (другие); четыре фрагмента представляют одно целое, они возникли от разных авторов; 1-й, 3-й, 4-й фрагменты отнимаются от Иринея одними, а другими ему приписываются; собственно, третий не возбуждает никаких сомнений (говорят одни), он в высшей степени сомнителен (возражают другие)».[2082]

Так обстояло дело до 1900 г., когда в Texte und Untersuchungen появилось новое обстоятельное исследование А. Гарнака. Последний рассмотрел и изучил фрагменты еще раз. Выводы свои он излагает на 30 с лишним страницах. Мы передадим их вкратце.

Тщательный анализ отрывков прежде всего показал Гарнаку, что все они представляют из себя не что иное, как мозаику из цитат Нового Завета и греческих фрагментов Иринея. Самостоятельного в них остается по 1-3 слова. Сходство в этом отношении с необходимостью указывает на одного автора их всех. Но такая искусственность вместе с тем дает уже некоторый повод заподозрить их подлинность.

Если сравнить содержание отрывков с учением и сочинениями Иринея, то здесь окажется большая разница. Св. отец совершенно иначе цитирует места из Нового Завета, чем это можно видеть во фрагментах. Апостольское предание в последних представляется выраженным письменно, чего нигде не говорится в подлинных сочинениях Иринея. В Contra haereses (IV, 18, 5) св. отец упоминает о призывании только Бога при Евхаристии; во фрагментах призывается уже Дух Святой. Здесь употребляется не встречающийся нигде больше в святоотеческих творениях термин йуттжа для обозначения пресуществляемых Св. Даров.

Отмечает Гарнак и много других, более мелких отличий учения Иринея от фрагментов.[2083]

Все они, мелкие и крупные, настолько разительны, что не остается никакого сомнения в том, что св. отцу эти отрывки ни в коем случае не могут принадлежать.

Нельзя однако приписать их, доказывает Гарнак, и вообще представителю древнегреческой Церкви. В них нет никакого учения об аскетизме, хотя, повод к этому был. Полемика в них ведется, но не против гностиков, манихеев или ариан, а против схоластиков, школьных богословов и т. п. Даже в стилистическом и грамматическом отношениях они не могут принадлежать природному греку.[2084]

По всем этим основаниям происхождение их нужно отнести к более позднему времени и лицу не-греческого происхождения, не принадлежавшему к Греческой церкви.

Более всего подходят они к веку Пфаффа. В них цитируется употребительнейший в его время 1ех1из гесер^э Нового Завета. Они обнаруживают на себе большое влияние образа мыслей пиетистов в духе Шпенера, с учением последних о необходимости внутреннего перерождения, изменения жизни, оппозицией лютеранскому ортодоксализму и школьному богословию. Особенно заметно это на форме выражения фрагментов.

Отражаются также здесь униональные тенденции с наклоном в сторону практики и учения древней Церкви, хотя бы в учении о Евхаристии и т. п. Автор их относится с некоторым как бы осуждением к богослужебному ритуалу и церемониям.

Все эти воззрения разделял, как мы видели уже, и Пфафф.

Фрагменты, кроме того, для него лично служили еще подтверждением выводов его диссертаций о Евхаристии. Эти данные дают основания видеть автора их в лице самого Пфаффа.

Исторические обстоятельства открытия их, взятые во всей совокупности, дают подтверждение такому предположению. О фрагментах до Пфаффа, как известно, никто не знал. Значит, «предание» о них начинается только с него. А он сам в одном из своих писем сознается, что главный враг его — ученое честолюбие. В начале XVIII столетия, как мы уже показали, творения Иринея издавались довольно много раз. Интерес к ним в патрологической науке возрос. Для Пфаффа был, значит, повод к подделке, а по внутреннему складу он был способен на это.

Как оказалось потом, никто кроме него не видел в Туринской библиотеке ни этих фрагментов, ни большого каталога книг, который он обещал обнародовать, ни творений других отцев, с которыми будто бы были связаны фрагменты.[2085]

По всем этим основаниям А. Гарнак и приходит к тому правильному выводу, что подлежащие нашему суждению фрагменты суть не что иное, как подделка Пфаффа с целью прославиться и вместе пропагандировать пиетистические и униональные тенденции.

Большинство авторов, даже таких, которые, как Цан,[2086] прежде высказывались иначе, согласились с выводами немецкого ученого и даже считают вопрос окончательно решенным. Новых исследований о фрагментах после Гарнака не было.

Заключение

Не все произведения Иринея дошли до нас. Сравнительно немного сохранилось положительных сведений о нем в других исторических источниках. Однако общий облик св. отца выясняется с достаточной определенностью.

Это был человек глубокого ума. Уроженец Малой Азии, он получил вместе с тем довольно хорошее светское и превосходное христианское образование. Природные способности его, благодаря этому, достигли гармонического развития и, подкрепленные знанием светской и духовной литературы, проявились во всем блеске и широте в эпоху его церковно-общественной деятельности.

При разрешении всех вопросов он умел находить среднюю точку зрения, чуждую крайностей, примирявшую представителей различных течений и потому оказывавшуюся наиболее жизненной. Так было в пасхальных спорах, в движении по поводу раскола монтанистов, в начале переписки св. отца с Флорином и т. п. Поэтому-то и выражается Евсевий об Иринее, что он оправдал в жизни свое имя, будучи всегда и везде «миротворцем».[2087] Благодаря своему уму, св. отец еще во II в. отчетливо различил временное в религии от вечного, внешнее — от внутреннего, обряды — от догматов, что не было ясным даже для таких современников его, как римский папа Виктор (в пасхальных спорах 90-х гг.). Но особенно блестяще обнаружил Ириней свои природные способности и применил к делу разнообразные знания в борьбе с гностиками. Он поражал ересь с логической беспощадностью на основании разума, ссылался на светских поэтов и философов, почитаемых у валентиниан, опровергал данными из Св. Писания, Читая Contra haereses, приходится удивляться мастерству его обличения, когда умелой постановкой вопросов и опровержениями св. отец лишал противников возможности найти себе какое-либо оправдание.

Детство и юность Иринея протекли под руководством Поликарпа и других «пресвитеров асийских». Их влияние на св. отца сказалось в той всецелой преданности православию, какая красною нитью проходит через всю его деятельность и творения. Это был поистине «ревнитель завета Христова»,[2088] понимаемого в духе Церкви. Вне Церкви, по его учению, не может быть истины. На церковное Предание неоднократно ссылается он в Contra haereses, «Доказательстве апостольской проповеди», письмах к Виктору и Флорину. Ратуя за чистоту православия, пишет «Обличение и опровержение лжеименного знания», полемизирует с Флорином, выступает по вопросу о монтанистах, против Власта, говорит обличительные проповеди.

Относительно пастырской деятельности Иринея в Лионе сохранилось сравнительно немного сведений. Однако, по свидетельству галльских мучеников, она вполне соответствовала тем требованиям, какие предъявлялись к занимаемому св. отцом месту.[2089] Через своих учеников он деятельно распространял христианство среди непросвещенных жителей Галлии. Сам оглашал вступающих в Церковь («Доказательство апостольской проповеди»); говорил разного рода поучения в церковных собраниях. Ограждал верующих от влияния еретиков, появившихся уже в Ронских странах. Вместе с народом своим страдал в эпоху гонения (177 г.).

Деятельность св. отца не ограничивалась однако лишь Галлией. Его голос из Лиона, сравнительно удаленного от других центров, громко раздавался, по всему известному тогда христианскому миру. Без преувеличения можно сказать, что Ириней принимал участие во всех выдающихся событиях общецерковной жизни II в.:,пасхальных спорах, борьбе с гностиками, разрешении вопроса о монтанизме. Два раза св. отец путешествовал в Рим; вел переписку с папой Виктором; и многими другими епископами (по вопросу о Пасхе); полемизировал с римским, еретиком Флорином и раскольником Властом; находился в интенсивной связи с малоазийскими Церквами.

Голос его звучал веско, пркнимался во внимание и даже нередко оказывался решающим (в пасхальных спорах 90-х гг., по вопросу о Флорине и т. п.). Ириней смотрел на все глазами всецерковного деятеля. Интересы местные рассматривались им с общецерковной точки зрения. Заботясь о мире всех Церквей, он едет в Рим в 177-178 г. по поводу раскола монтанистов.[2090] К единению с ближними и отказу от тенденции властвовать над другими призывает он папу Виктора в 90-х гг. (по поводу пасхальных споров).[2091] Руководствуясь тем же принципом, выступает против Флорина и Власта.

Свою жизнь Ириней, по верованию Церкви, закончил мученически.

Однако и по смерти остался живым в своих сочинениях. Доныне все верующие учатся здесь глубокому проникновению в догматы веры, напояются духом преданности православию, имеют яркое свидетельство о характере и течении церковной жизни во II в.

Богата и содержательна была жизнь св. отца; славна смерть. Вечное почитание ему в Церкви Христовой!

160. Lib. II, 22,5: «quia autem triginta annorum aetas prima indolis est juvenis, et exlonditur usque ad quadragesimum annum, omnis quilibet confitebitur; a i|imdragesimo autem et quinquagesimo anno declinat jam in aetatem seniorem» (тик Massuet у Migne’я Col. 784-785). В некоторых изданиях последние слови читаются немного иначе: «а quardagesimo aut quinquagesimo anno» (см. у Migne'я Col. 785, прим. 91). Мы признаем более правильным последнее чтение, хотя смысл не изменяется, если следовать и массюетовскому. Во всяком с.ну чае, фразу эту можно понимать только так, что в середине между 40-м и I )0-м годами начинается старчество. А так как середина равна 44-45 годам, то очевидно, что конец возраста юноши (juvenis), по Иринею, совпадает с таковым же νεανίσκος’β по греческой рукописи (см. далее). Разница, значит, только в определении начала: св. отец относит его несколько дальше от детства. 1 Ιο она не так велика, да для нас и не имеет особенного значения.Несколько более трудной для понимания является первая часть фразы. Мы привели ее (как обычно делаем) по массюетовскому чтению. Так же стоит она в кодексах Claromontanus, Vossianus, Arundelianus (ср.: Migne. (',ol. 784-785, прим. 90) и в большинстве других изданий. На русский язык сс можно передать так: «Тридцать лет есть первый возраст юности и простирается...». — Фейарденций, однако, предлагает в своем издании несколько иную форму, заменяя prima словом primae (triginta annorum aetas primae Indolis est juvenis—см. его издание. P. 192; у Migne’я Col. 784-785, прим. 90). I рсческого текста этого места не имеется. Поэтому трудно с определенностью решить, какое чтение правильнее. Массюет считает таким свое (Ibid. у Migne'я); к нему присоединяется Гарвей (Т. I. Р. 331) и др. — Нам, однако, более правильным и естественным кажется чтение Фейарденция. Св. Ириной во всей 22 главе II книги Contra haereses полемизирует с гностиками, утверждающими число эонов в количестве 30-и на том основании, что Христос, будучи именно 30-и лет, крестился, а через 12 месяцев после этого пострадал. Вопреки им, св. отец на основании Евангелия и предания пресвитеров доказывает, что Христос крестился около 30 лет, но выступил в качестве учителя в зрелых летах (более 44-45 лет от роду) и лишь после нескольких годов проповеди пострадал, будучи уже стариком. Сообразно с этим, в приведенной фразе Иринею нужно доказать, что 30 лет есть еще юность, а не иной более зрелый возраст. Слово juvenis имеет поэтому на себе логическое ударение и стоит, следовательно, не в косвенном, как думает Массюет, а в именительном падеже. Выражение же primae indolis служит, очевидно, определением к нему. — Indoles значит, собственно, прирожденное «свойство», «характер» и, как справедливо, по нашему мнению, думает Гарвей (Р. 331), есть не совсем точный, перевод греческого διαθέσεως = «расположения», «порядка». Таким образом, значение primae indolis можно передать русским выражением «первого порядка», «в начале». Общий же смысл всей фразы получается такой: «Возраст в тридцать лет есть еще юность первого порядка» или «юность в ее начале». В таком виде она вполне согласуется с дальнейшим выражением «et extenditur...» и т. д. Если же следовать чтению Массю-ета, то связь со второй половиной предложения оказывается очень искусственной («30 лет есть первый возраст и простираются — те же 30 лет — до 40-го года») и получается с трудом понимаемая и грамматически едва ли правильная фраза, как у Гарвея в переводе на греческий: «δτι δέ ή τών τριάκοντα ετών ήλικία ή πρώτη διαθέσεως έστι νέας» (Т. I. Ρ. 333.). ΓΤο нашему мнению, гораздо естественнее читать в переводе на греческий: «δτι δέ ή τών τριάκοντα έτών της πρώτης διαθέσεώς έστι νέας (или νεανίας)». — Впрочем, и при том, и при другом чтении нам представляется вполне прайильным утверждение, что св. Ириней в данной фразе определяет начало (вопреки Цану, см.: Forsch. Thl. IV. S. 280, Anrn.) четвертого возраста (простирающегося до 44-45 лет), так как и primae indolis juvenis, как мы показали, может быть переведено «юность в ее начале». — С другой стороны, несомненно и то, что массюетов-ское чтение ничуть не опровергает нашего понимания πρώτη ήλικία, как равного третьему периоду; так как при нем prima aetas относится не вообще к жизни человека, а лишь к юности («есть первый возраст юности», а не жизни).

161. За № 101. Кодекс этот (на греческом языке) представляет из себя сборник смешанного типа, подобный тем, какие имели распространение в Греции и у нас, в России, в Средние века. В нем содержатся: а) гомилии Златоуста — 36 на Послание к Евреям и 12 на Послание к Колоссянам; Ь) Улпия Римлянина (Ούλπίου του ρωμαίου) описание внешнего вида одиннадцати св. отцев Церкви; с) варианты на слово Златоуста о явлении Христа 11 апостолам по воскресении, d) выписка о семи возрастах, е) шесть стихов мистического характера и f) три гомилии Дамаскина (ср. описание этого кодекса у проф. Matthaei. Accurata codicum graecorum mss. bibliothecarum Mosquensium sanctissimae Synodi. Lipsiae, 1805. Т. I. P. 65). Рукопись относится, по словам Маттеи, к 993 г. (Ibid.). Часть этого кодекса переписана лично профсссором (выписка о семи возрастах, между прочим) и приобретена Комиссией Духовных училищ вместе с другими его манускриптами для библиотеки Петроградской Духовной академии (в настоящее время рукопись № 287, пыписка о семи возрастах — л. 9 об. О греческом кодексе и, в частности, о выписке см. также: Болотов В. В. Рецензия на сочинение проф. Глубоков-ского «Блаженный Феодорит, епископ Киррский». Addendis superaddenda/ /Христианское Чтение. 1892. № 7-8. С. 64-65, 126; Его же. Отзыв о сочинении проф. А. И. Садова «Древнехристианский церковный писатель Лактанций» в протоколах Совета Академии за 1895-1896 уч. г. С. 165,иот-дольный оттиск. С. 69; также Родосский А. С. В память 75-летнего юбилея СПб. Духовной академии. II. С. 113; Его оке. Описание 432-х рукописей СПб. Духовной академии. СПб., 1893). Интересная для нас выписка в подлиннике читается так: «Λέγεται βρέφος άπό γεννήσεως εως ετών ό παις άπό έτών δ' εως ι:τών ιδ'. μειράκιον άπό έτών ιδ' έως κβ'. νεανίσκος άπό έτών κβ' μέχρι έτών μδ'. άνήρ άπό έτών μδ' μέχρι έτών νζ'. γηραιός άπό έτών νζ' εως ξη'. πρεσβύτης άπό ι';τών ξη' μέχρι τέλους ζωής αύτοΰ. έπτά γάρ ηλικίας έχει ό άνυρωπος». Судя по характеру этого сборника (смешанного — духовного и светского — содержания, — обычный тип в Средние века), а также и по тому, что он появился у нас в России, можно думать, что он имел довольно широкое распространение, и выписка о семи возрастах выражала обычные для греков взгляды и счет. В древнеславянских сборниках исчисление 7-ми возрастов было несколько иным. См., напр., рукопись Софийской библиотеки (XVI в.) № 1418, л. 430 об. и рукопись № 409 Петроградской Духовной академии (XVII в.), л. 235 об.: «младенец, д'Ьтищ, отроча, отрок, юноша, мяжь, старець: въ юлов'Ьчи естеств'Ь седмера сять вщгЬша. Младенецъ убо есть при сосц'Ьхъ иткн’; д'Ьтищьж до седьми л-кг; отрочаж до двою седмиц; отрокъ же до трехъ еедмицъ; юношаж до четырех’ седмиц; стербль же (по рук. XVII в. «средо-п'кчие» — № 409, л. 235 об.) до осми седмиц (по той же рукописи XVII в. — «пятая седмица и шестая»); ί отътол'Ь старець» (ср.: Родосский А. С. Описание 432-х рукописей. С. 286,356). Выписка эта в славянских сборниках озаглавливается так: «Выписка из Филона врача Иппократа». И действительно, счет этот велся несомненно под большим влиянием Гиппократа, если не является прямо испорченной копией того. У Гиппократа различаются: I) παιδίον (1-7 лет); 2) παΐς (7-14); 3) μειράκιον (14-21); 4) νεανίσκος (21-М); 5) άνήρ (28-35) и т. д. (Pollux onom. II, 4, изд. Bekker. P. 57; ср. также: Цан Forsch. Thl. VI. S. 36, Anm. 2). Как видим, здесь нет пунктов совпадения с Иринеем.

167. В таком понимании πρώτη ήλικία у Иринея с нами в общем согласен и Цан. По его мнению, этот период продолжался от 18 до 30 лет приблизительно (Forsch. Thl. VI. S. 37). Однако такое определение, как нам кажется, берется им произвольно. Приведя под строкой исчисление возрастов у Гиппократа, Плутарха, Эпиктета (Ibid. S. 36, Anm. 2), он предпочитает в своих рассуждениях совершенно их игнорировать. Πρώτη ήλικία у него означает, вообще, возраст молодого человека, который вступает только что в жизнь и становится самостоятельным (Thl. VI. S. 37; Thl. IV. S. 280, Anm.), в соответствии с чем выражение это у него подходит, собственно, более к четвертому возрасту по счету Гиппократа (см. выше). В доказательство своего мнения он ссылается на Ин. 9,21.23 и 1 -ю гомилию Псевдо-Климента. Но у Иоанна стоит не πρώτη ήλικία, а просто ήλικία [«самъ возрастъ (ήλικίαν) имать, самого вопросите», — говорят родители слепорожденного]; а тот же термин у Лк. 2, 52 прилагается к двенадцатилетнему Иисусу («пресп'Ьваше премудроспю и возрастомъ=ήλικία»; ср.; Лк. 2,42). Таким образом, употребление этого термина в Евангелии вполне согласно с нашим пониманием πρώτη ήλικία. Несколько произвольно понимает Цан и свидетельство 1-й гомилии Псевдо-Климента, что мы покажем ниже.

188. Цан (Forsch. IV. S. 303-308; VI. S. 31-35) решительно восстает против этого мнения, утверждая, что «всякому ясно, что здесь (в сирийском фрагменте) вдет речь не о личности, а о сочинениях Флорина» (Forsch. VI. S. 33). Но по нашему мнению, непредубежденному человеку должно быть ясно именно обратное, т. е. что здесь говорится не только о сочинениях, а и о самой личности Флорина. Это видно уже из предисловия, какое мы привели (не сказано: «о сочинениях», а прямо: «о Флорине»; так переводит и Цан). Да и дальше в тексте после речи о сочинениях Ириней пишет (по переводу Цана же): «Scheltet aber den, der dies geschrieben hat, welcher dadurch... anleitet... schadet, indem er durch eine Schriften faische Meinungen hervorbringt» (Forsch. VI. S. 33). He говорится: «Scheltet Schriften», а стоит: «den, der, welcher» (но не welche, как выше о сочинениях). Глагол поставлен в единственном числе, о сочинениях же сказано, что Флорин через них (а не они) приносит вред. Точно также и aber, стоящее после scheltet, показывает, что речь идет уже о другом, чем выше, — а выше говорится о сочинениях, — следовательно, здесь не они уже имеются в виду, а сам Флорин.

203. Рукопись эта (№ 160 по описанию Маттеи; теперь № 159 — см.: Lightfoot. Apostolic Fathers. Pars II. Vol. III. P. 355) относится κΧΙΙ или XIII в. (у Маттеи. Р. 89); привезена в Россию из Иверского монастыря на Афоне (Ibid.). В ней содержатся описания жизни многих святых. Мученичество Поликарпа описано на л. 96-99 (у Маттеи. Р. 89-90). Первые известия об этой рукописи даны проф. Маттеи в Accurata codicum graecorum mss. bibliothecarum-Mosquensium s. Synodi. Т. I. Lipsiae, 1805. P. 89-90. Широкой же публике она стала известной через О. Гебгардта, поместившего статью о ней в Zeitschr. fiir historische Theologie. 1875 (XLV). S. 355 ff. А полностью эпилог Martyrium’a впервые был напечатан в большом издании Цана — Patrum apostolicorum opera. Fascil. II. Lipsiae, 1876. S. 167-168 (вместе с текстом полного Martyrium’a). В ,1877 г. это издание (с эпилогом же) было повторено в новом малом (editio minor; эпилог помещается там на стр. 128). Сейчас у нас имеется уже 5-е editio minor 1906 г. В1889 г. эпилог Московской рукописи снова был издан Ляйтфутом (вместе с Martyrium’oM) в The Apostolic Fathers. Pars II. Vol. III. 2-nd edition. P. 402-403 (греческий текст) и P. 486-486 (английский перевод). Последнее известное нам издание — Фр. Кс. Функа в Patres apostolici. Vol. I. Tubingae, 1891 (P. 342-345 — вместе с латинским переводом).

205. «Мученичество Поликарпа» (греч. Μαρτύρων Πολυκάρπου; латинское, обычное у западноевропейских ученых, — Martyrium Polycarpi) есть сокращенное заглавие послания Смирнской церкви к Филомелийской церкви о страданиях и смерти Поликарпа, епископа Смирнского (t ок. 155 г.). До нашего времени сохранилось в довольно больших выдержках у Евсевия в «Церковной истории» (IV, 15), а в полном виде в нескольких греческих и латинских рукописях (см. о них у Ляйтфута — Apostolic Fathers. Pars II. Vol. III. P. 355-361, Цана (большое) и Функа при их изданиях). Полный текст издавался несколько раз; между прочим, в новое время Цаном (большое и малые издания); Ляйтфутом, Функом (см. заглавие этих изданий выше, где мы говорили об эпилоге по Московской рукописи). Русский перевод (с Клеркова издания) впервые был напечатан в «Христианском Чтении» за 1821 г. 4.1. С. 125-141.

220. Здесь рассказывается о последних минутах св. Поликарпа, сожженного на костре. «Пламень сильно поднялся, и те из нас, которым дано было видеть, увидели чудо и пересказали его другим, быв для сего сохранены сами. Огонь принял форму шатра и подобно корабельному парусу, надутому ветром, окружал тело мученика, так что, находясь в середине, оно казалось не плотью сжигаемой, а золотом и серебром, разжигаемым в горниле. При этом мы ощущали такое благоухание, как будто курился ладан или какой-либо драгоценный аромат. Когда же в тело вонзен был меч, то из него вытекла кровь в таком великом количестве, что погасила огонь» (См.: Patrum opera editio 5 minorrS. 125; ср. также большое издание Zahn’a. S. 156-158; Lightfoot'а. Р. 389-393; Funk'а. Р. 332-334; также Евсевия «Церковную историю». IV, 15,36-39 (у Schwartz'г. S. 147; русск. перев. С. 197)).

224. Vol. I. P. 642-645; Vol. III. P. 402. Соответствующие слова эпилога Ляйтфут приводит в таком виде: «έκ των Γαΐου άντιγράφων, άναζητήσας αύτά... καθώς δηλώσω έν τφ καθεξής... έκ τοΰ χρόνου κεκμηκότα» (см. у него Vol. I. P. 644). Эта фраза составлена им из выражений, взятых в двух рядом стоящих параграфах; первая часть ее (о Гае), по эпилогу, представляет из себя собственные слова Сократа; вторая же — выражение Пиония (см. у Ляйтфута полный текст эпилога — Vol. III. Р. 401; edition 5 minor Цана. S. 127 и др. издания). Нам такое обращение с текстом представляется не совсем удобным. Но, оставляя это в стороне, считаем нужным подчеркнуть, что все приведенные выражения заимствованы Ляйтфутом из эпилога по другим рукописям. В Московской выражения «καθώς δηλώσω έν τφ καθεξής (= как я покажу дальше)» нет (см. те же издания).

298. Смирняне считали их, по-видимому, лишь за временных обитателей, чужих людей. Указание на это можно отчасти видеть в предсмертной речи мученика Пиония, пострадавшего в Смирне в 250 г. (См. о нем: Lightfoot. The Apostolic Fathers. Pars II. Vol. I. P. 556-557; 715-717; Vol. III. P. 427). «Жи- — тели Смирны, — говорил он, обращаясь к толпе, — гордящиеся красотой вашего города и Гомером, здесь рожденным, и вы, находящиеся здесь иудеи! Вы все с радостью ищете нашей погибели. Но вам, эллинам, следовало бы послушать учителя вашего Гомера, сказавшего: “Недобро о человеческой пагубе веселиться”. Вам же, иудеи, Моисей повелевает: “Аще узриши осля врага твоего, падшее под бременем его, да не мимоидеши е, но да воздвигнеши е с ним”» (Терновский С. Указ. соч. С. 290-291). — Как видим, Пионий различает эллинов от иудеев. Первые, по нему, «жители»; вторые же—только. временно «находящиеся» в городе.

689. Евсевий. Церковная история. V, 1, 2 (у Schwartz'г S. 171; русск. перев. С. 226). Дюшен (Fastes episcopaux. Т. I. Р. 40), В. В. Болотов (Лекции. Вып. II. С. 293) и Н. В. Малицкий ссылаются на начало настоящего послания: «Рабы Христовы, жители Виенны и Лиона в Галлии» (ol έν Βιέννη και Λουγδούνω της Γαλλίας παροικοΰντες δούλοι Χρίστου:— cm.: Euseb. HE. V, 1,3 (у Schwartz'& S. 171; русск. перев. С. 226)) и утверждают на основании его, что христианские общины Лиона и Виенны составляли одну Церковь под управлением епископа Лионского. — Но если так, то почему Виенна стоит прежде Лиона? В. В. Болотов объясняет: «Может быть, это обусловливается тогдашними приемами авторов становиться на точку зрения читателя; а с точки зрения асийских христиан Виенна была важнее и ближе к ним. А может быть, это сделано потому, что инициатива письма принадлежала христианам Виенны» (Лекции. Вып. II. С. 293). Нам такое объяснение представляется, однако, не вполне достаточным. Почему Виенна «важнее» Лиона? И почему филиальное отделение общины в данном случае главенствует и проявляет инициативу?

694. В подтверждение своих взглядов Дюшен (Т. I. Р. 40), В. В. Болотов (Лекции. Вып. II. С. 294) и Я. В. Малицкий (С. 11-12, прим. 1) ссылаются еще на 72-еправило Эльвирского собора (в Испании) и свидетельство Григория Турского, по которым в древности существовали такие общины, в каких управляли диаконы от имени епископа. Может быть, и в Виенне было так же. Но само собой понятно, что эти ссылки доказывают лишь возможность такого положения вещей в данном городе, но недействительность его. А с другой стороны, нам кажется, что Галлию II в. надо сравнивать не с Испанией и даже не с Францией времен Григория Турского (когда на нее оказывал влияние католический Рим), а с малоазийскими и, вообще, восточными Церквами. Но о существовании здесь диаконов с правами управляющего Церковью в истории, кажется, неизвестно.

710. Гностики, как дохристианские, так, особенно, христианские отличались большой литературной продуктивностью. Им принадлежало значительное число сочинений. Почти каждое отдельное направление имело свою литературу. —До настоящего времени однако собственные произведения еретиков или совсем не сохранились, или дошли лишь в незначительных отрывках у св. отцев. Из христианской эпохи полностью на греческом языке ныне имеется только послание к Флоре Птолемея-тосткя (у Епифания), да на коптском языке несколько гностических произведений. (Под общим заглавием «Pistis Sophia» и «Jeu» они изданы в последнее время в немецком переводе C. Schmidts. в Берлинской серии «Die griechischen christlichen Schriftsteller der ersten drei Jahrhunderte: Koptisch-gnostische Schriften». Bd. I. Leipzig, 1905. Отрывки из гностических писателей христианской эпохи собраны также у Hilgenfeld’a в Ketzergeschichte. S. 453-630 и у Migne'я при творениях Иринея. PG. Т. VII. Col. 1262-1322.) Поэтому при исследовании о христианском гностицизме в качестве источников приходится иметь дедо главным образом с творениями отцев-ересеологов. Но учители Церкви не ставили себе целью полностью излагать взгляды гностиков; им важно было лишь опровергнуть еретиков. Поэтому и у них нельзя найти настолько исчерпывающих данных, чтобы история гностицизма и разнообразные системы его были представлены достаточно ясно и полно. Да и творения св. отцев-антигностиков не все сохранились. Утрачена, например, «Синтагма против ересей» Иустина Мученика и полемический труд ('YTOv^fyiara) Игисиппа. Более подробные сведения об еретиков даются: у св. Иринея (Contra haereses), Ипполита Римского (Фйооо(poüfi£va), Тертуллиана («Adversus Marcionem», «Adversus Hermogenem», «Adversus Praxeam», «Adversus Valentinianos», «Adversus Gnosticos Scorpiace», «De praescriptionibus adversus haereticos» и др.), Епифания (ilavapiov), Феодорита Киррского (Aipenxfk какоцившк; егахоцг)), Филастрия (De haeresibus), блаж. Августина (Liber de haeresibus) и отрыбочно у Климента Александрийского, Оригена, Дионисия Александрийского, Евсевия.

711. Так думают: Lipsius. Gnosticismus//Allgemeine Encyklopadie v. Ersch und Gruber. Section I. Thl. XI. S. 270; Hilgenfeld. Zeitschrift fur Wissensch. Theolog. 1862. IV. S. 420; Seeberg R. Lehrbuch der Dogmengeschichte. 1908. S. 220; Иванцов-Платонов. Ереси и расколы. С. 5,223; Болотов В. В. Лекции. Вып. II. С. 171 -172; Мелиоранский Б. М. Из лекций по истории и вероучению древней христианской Церкви. Т. I. С. 96-97; ПосновМ. Э.//Труды Киевской Дух. академии. 1912. Декабрь. С. 531-534; 1913. Сентябрь. С. 59-64. У него же см. и взгляды других исследователей по этому вопросу. А. Гарнак в своей Lehrbuch der Dogmengeschichte высказывается о гностицизме как возникшем из эллинизма, т. е. под влиянием греческой философии (Bd. I. 1909. S. 251-254). Но и здесь он признает также существование его в Сирии и Палестине до Рождества Христова (Ibid. S. 268-269). А в сочинении Die Mission und Ausbreitung des Christenthums почвой для возникновения гностицизма он считает синкретическое движение древнего мира, в котором, по его признанию, первенствующее значение имел ориентализм (Bd. I. 1906. S. 20,24-30).

722. Нет единства также и в классификации различных систем гнозиса. Гизелер, принимая во внимание происхождение его, делит гностиков на александрийских и сирийских. Первые, по нему, отправляются от платоновского представления о материи как не-сущей; характерным для них является учение об эманации. Вторые под влиянием парсизма склоняются более к дуализму (Lehrbuch Kirchengeschichte. 1844. Bd. I. Abt. I. S. 184,185-192). — Неандер обращает главное внимание на учение гностиков о Демиурге. Но так как последний, согласно их взглядам, действовал в Ветхом Завете, то и гностические направления, в сущности, различаются между собой сообразно их отношению к иудейству: одни примыкают и сочувствуют ему, другие враждебны (Kirchengeschichte. Bd. II. S. 75-77). — Баур, в общем присоединяясь к Неандеру, вводит однако новый пункт сравнения гностических систем — их отношение к язычеству; почему и делит все их на три группы:

802. Источниками для истории монтанизма служат главным образом сочинения Тертуллиана (De corona militis, De fuga in persecutione, De velandis virginibus, De exhortatione castitatis, De monogamia, De jejuniis, De pudicitia); Евсевия (Церковная история. V, 14-19); затем отрывки у Епифания, Ипполита, Оригена, Дидима, Феодорита идр. (собраны отчасти Л. Hilgenfeld'ом в Ketzergeschichte. S. 572-579; 591-595; см. также: Bonwetsch N. Zur Geschichte des Montanismus. S. 16-56). Из новых сочинений при написании настоящего отдела у нас были: Bonwetsch N. Zur Geschichte des Montanismus; Его же. Montanismus / /Real-Encyclopädie v. Hauck. 3 Aufl. Bd. XIII); Hilgenfeld A. Die Ketzergeschichte. 1884. S. 560-601; BaurF. Das Wesen des Montanismus/ /Theologische Jahrbücher. 1851.4 Heft. S. 538-594; HamackA. Geschichte der altchristlichen Litteratur. II, 1. S. 363-381; Его же. Lehrbuch der Dogmengeschichte. Bd. I. S. 425-442; Его же. Mönchtum. S. 13-17; Его же. Montanism//The Encyclopädia Britanica. Vol. XVI; Julicher//Theolog. Literaturzeitung. 1889. № 7. S. 163-171; NeanderA. Allgemeine Geschichte. Bd. II. S. 225-247; Seeberg R. Lehrbuch der Dogmengeschichte. S. 253-260; Möller W. Montanismus//RE v. Herzog. Bd. IX. 2 Aufl. 1858. S. 758-765; Tixeront. Histoire des Dogmes. P. 210-217; VölterD. Das Ursprungsjahr d. Montanismus/ /Zeitschrift für Wissenschaftliche Theologie. 1883. H. 1; Zahn Th. Forschungen zujc Geschichte. Th. V. S. 3; Его же. Geschichte d. neutest. Kanons. Bd. I. Hälfte I. S. 4-22,223-228,237-246; Bd. II. S. 964-973; Болотов В. В. Лекции. Вып. II. С. 348-367; Дюшен. Церковная история. Т. I. С. 180-190; КасщынД. Ф., прот. Расколы первых веков христианства. М., 1889. С. 15-110; Троицкий В. (архимандрит Иларион). Очерки из истории догмата о Церкви. С. 255-360; Покровский А. И. Соборы древней Церкви. С. 97-166.

880. Из современных исследований по этому вопросу у нас были: NeanderA. Allgemeine Geschichte d. christlichen Religion und Kirche. 4 Aufl. Bd. I. S. 380-384; Weitzel К. Die christliche Paschafeier; Steitz G. E. — статьи в Theologische Studien und Kritiken: «Die Differenz der Occidentalen und der Kleinas'iaten in der Paschafeier» (1856. Heft 4); «Einige weitere Bemerkungen iiber den Paschastreit des 2 Jahrhunderts» (1856. Heft 3); «Der astetische Character der Eucharistie und des Fastens in der alten Kirche» (1859); Rettberg Fr. W. Der Paschastreit der alten Kirche; Hilgenfeld, A. Der Paschastreit der aiten Kirche; Его же. Die Quarta-decimaner//Ketzergeschichte; SchiirerAem. De controversis paschalibus (страницы этой работы мы цитируем с буквой Р. впереди). То же почти с некоторыми добавлениями в немецкой обработке: Die Paschastreitigkeiten des 2 Jahrhunderts (у нас цитируется с буквой S.); Zahn Th. Geschichte des neutestamentlichen Kanons; Его же. Forschungen. IV Theil; Preuschen E. Passah altkirchiicher und Passachstreitigkeiten//RE Herzog—Hauck’a. 3 Aufl. Bd. XIV; Drems.Passach altkirchlicher liturgich (Ibid. S. 734-750); Болотов В. В. Споры о времени празднования Пасхи/ /Лекции. Вып. II. С. 428-451; Его же. Из истории Сиро-Персидской церкви. Πάρεργον — Из эпохи споров о Пасхе в конце II в.//Христианское Чтение. 1900. Ч. I. С. 439-454; отдельный оттиск: С. 111-126); Покровский А. И. Соборы древней Церкви. С. 169-252.

1053. Так стоит у Массюета и во всех других изданиях творений св. Иринея. Чтение это, однако, вызывает некоторые сомнения. В данном отделе, вообще, имеются в виду алоги. Аони, как известно (см. об этом далее), были противниками монтанистов и как раз отвергали именно пророческий дар и пророчества. Поэтому предполагать с их стороны желание самим сделаться лжепророками кажется несколько странным на первый взгляд. Имея это в виду, Цан (Geschichte d. neutestamentl. Kanons. Bd. I. Η. I. S. 237-246) высказывает предположение, что здесь, очевидно, переписчиками допущено невольное искажение первоначального иринеевского текста. На самом деле, вероятно, стояло, и должно стоять несколько иное чтение, а именно: «qui pseudoprophetas quidem esse nolunt» = «которые, конечно, желают, чтобы не было лжепророков, а на самом деле...».

1085. Томпсон, желая доказать наличие furor’a passionis у мучеников, ссылается на такие выражения послания, как: «первомученики не скрывались и были готовы, даже со всякой ревностью произносили исповедание мученичества» (και μετά πόσης προθυμίας άνεπλήρουν την ομολογίαν της μαρτυρίας — см.: Евсевий. V, 1,11 — у Schwartz'a S. 172-173; русск. перев. С. 229); или: страдания «тех (не отпавших) облегчала радость мученичества» (Евсевий. V, 1,34 — у Schwartz’a S. 177; русск. перев. С. 235; у Thompson'а см. в The American Journal of Theology. 1912. Vol. XVI. № 3. P. 378). Первая фраза характеризует отношение мучеников к допросу, когда они дерзновенно произносили исповедание веры во Христа, за что и платились жизнью. Второю оттеняется их настроение по сравнению с теми, которые, боясь мучений, отреклись от сввего Спасителя. Рассматривая приведенные выражения в общей связи речи, нельзя однако не признать, что утверждение на основании их о furor’e passionis объясняется исключительно предвзятостью и подозрительностью самого Томпсона. В самом деле, какой истинный христианин не произнесет своего исповедания, хотя бы за это грозила ему смерть (ср.: 1 Петр.Ъ, 14-15)?Икакой мученик, пострадавший за Христа, шел со скорбью на крест? Конечно, в наше время подобная «ревность» очень редко проявляется. Но в первые века она была отличительным свойством почти всех христиан, готовых ради любви Христовой страдать даже до смерти, подобно своему Пастыреначальнику (Флп. 2,8).

1134. «Ουδέ γόρ μόνον περί της ημέρας έστίν ή άμφισβήτησις, άλλα και περί του είδους αύτου της νηστείας, οί μεν γάρ οίονται μίαν ήμέραν δεΐν αυτούς νηστεύειν; ρϊ δε δύο, οϊ δε καί πλείοναςοϊ δε τεσσαράκοντα ώρας, ήμερινάς τέ και νυκτερινός συμμετροΰσιν τηνήμέραν αυτών». Мы в данном случае следуем чтению Grade, Zahn’a (Forsch. Th. IV. S. 287), Schwartz’г (S. 212) и др. Massuet (yMigne’n Coi. 1229), Stieren (T. I. S. 824), Harvey (Т. II. P. 474) читают иначе, а именно, сообразно переводу Руфина (nonnuili autem quadraginta ita horas diurnas nocturnasque computantes diem statuant), ставят точку после τεσσαράκοντα. Получается такой смысл: «Одни постятся один день, другие — два, иные — больше, а некоторые 40 дней; притом мерой своего дня почитают часы дневные и ночные». (Так и,в русском переводе творений св. Иринея. С. 530; в переводе же «Церковной истории» Евсевия стоит чтение, какое принимаем и мы.)

1139. Цан думает, что римские христиане совсем не держали поста перед Пасхой. Указание на это он видит в выражении цт] Trpeiv, прилагаемом Иринеем к римлянам (Forsch. Th. IV. S. 290-303; особенно: S. 298-300). Однако, как мы видели, xrpeiv относится ко дню Пасхи (это признает и сам Цан, см. S. 298), и ни откуда не видно, чтобы оно касалось продолжительности поста или его существования. ’Emtpouvrcov, стоящее выше, также не имеет при себе дополнения; поэтому и на нем нельзя основываться. Кроме того, по мнению Цана выходит, что римские христиане начали соблюдать пост уже сравнительно поздно, во всяком случае после 155 г. (Ibid.). Но при таком решительно ни на чем не основанном утверждении совершенно непонятной является ревность Виктора в отстаивании римской практики. Очевидно, что пасхальный пост существовал одинаково и в Римской, и в Малоазийской церквах. Только продолжительность и время окончания его были в них различными.

1143. Что Аполлинарий был противником Мелитона, доказывают следующие соображения. В своем труде «Пер! тоО шю%ф> он высказывает почти совершенно те же суждения о «некоторых любителях споров» и так же характеризует их, как Климент своих противников в одноименном Аполлинариеву сочинении. Но, как говорит сам Климент, его исследование «Пер! тоС jtóoxa» написано «по причине» сочинения Мелитона о Пасхе (é£, ama; tff; тоО MeJútcdvcx; ypacpffe (prpív éaurov auvrá^ai, см.: Euseb. НЕ. IV, 26, 4, те же страницы). Это é£, airía^ настолько сильно и определенно, что его нельзя понимать иначе, как в смысле опровержения Климентом Мелитонова сочинения (ср.: Schürer. Р. 37-38; S. 229; Rettberg. S. 116; Hilgenfeld. Paschastreit. S. 253 и др.).—Противное же предположение Вейтцеля (S. 26,74) и Штейтца (St. und Kr. 1856. S. 778), что Климент писал «по поводу» Мелитонова сочинения и в дополнение к нему, совершенно произвольно умаляет силу и значение ama. Термин этот означает не повод, а причину, основание, которое дает первый сильный импульс к какому-либо действию. Но таким,, при предположении последних авторов, сочинение Мелитона не могло быть для Климента, если бы оба отца были согласны в существе.

1250. Судя no всему ходу речи (enim — пояснительное и дальнейшее), «иудаизм», какой приписывает Псевдо-Тертуллиан Власту, состоял только в квартодециманской практике празднования Пасхи. Об иудаистических заблуждениях в собственном смысле, какие теперь обычно обозначаются этим термином, в сообщении ничего не говорится; и нет оснований утверждать, что Власт держался их. Римские христиане вообще преувеличивали значение квартодециманских воззрений малоазийцев (а Власт, весьма вероятно, происходил из Малой Азии), что видно уже из поведения папы Виктора; и, в частности, нередко упрекали последних без основания в иудаизме (ср.: Schürer. De controversis paschalibus. P. 72, прим. 4). Может быть, такой тенденции держался и современник Власта и Виктора Ипполит, на основе сообщений которого пишет Псевдо-Тертуллиан.

1532. Аллегорическому методу Ириней следует преимущественно при толковании пророческих мест Св. Писания Ветхого Завета. См., напр.: кн. IV, гл. 10-11, 20-21, где св. отец доказывает единство содержания Ветхого и Нового Заветов, так как того же Христа возвещали пророки в речах своих (Моисей, Давид и др.), видениях (Моисей, Илия, Иезекииль, Даниил) идействиях (Осия, женившийся на блуднице, и Моисей, взявший в жены эфиоплянку). В таинственном смысле изъясняются Иринеем и места из Иеремии, Даниила и других пророков, касающиеся времени антихриста (Кн. V. Гл. 25, 2-3; 26; 29, 2; 30, 2). Так же толкуются и многие притчи Спасителя: о винограднике и виноградарях; царе, устроившем брачный пир; работниках в винограднике и др. (Кн. IV, гл. 36. — Подробнее см. у нас при изложении содержайия указанных глав и других мест Contra haereses.) В русской богословской литературе по вопросу о методе, каким пользовался св. Ириней, существует, насколько нам известно, два диаметрально противоположных взгляда. Проф. Д. В. Гусев утверждал, что св. отец придерживался главным образом буквального смысла Св. Писания (Православный Собеседник. 1874. Т. П. С. 226 и др.). В. А. Троицкий (архим. Иларион), наоборот, уверенно заявляет, что Ириней всецело пользуется аллегорическим методом, какой был принят и у его противников — гностиков (Гностицизм и Церковь в отношении к Новому Завету. Сергиев Посад, 1911. С. 23-24). Истина, как видим, оказывается посередине.

1544. Причина такого исключительного внимания заключалась в следующем. Западно-европейские ученые—Липсий, Гарнак и др., — работая по вопросу о христианском гностицизме, вынуждены были начинать исследование его с Иринея, так как раннейшие документы — и гностические, и церковные — утрачены. Между тем, для истории Церкви важно, а для самих ученых и интересно было восстановить исторические данные, относившиеся ко времени до Иринея, особенно церковные. А тогда несомненно существовала утерянная в настоящее время «Синтагма против всех ересей» св. Иустина. У названных исследователей и явилась оригинальная мысль — намерение восстановить содержание этой «Синтагмы». Но как это можно было сделать? Авторы приняли за аксиому положение, что «Синтагма» несомненно так или иначе отразилась на содержании святоотеческих антигностических творений,.в особенности труда, наиболее близкого по времени к Иустину, т. е. Contra haereses Иринея. И вот они начали анализировать последнее творение с целью извлечь из него имеющиеся будто бы там части «Синтагмы».

1582. S. 52 и др. Мы считаем нужным сказать несколько слов относительно нашей терминологии в изложении и разборе оснований сторонников «Синтагмы» Иустина. Все они говорят, собственно, о «зависимости» от нее св. Иринея при написании указанных глав. Однако зависимость может различно пониматься и выражаться. Можно а) буквально, целиком или почти целиком заимствовать те или иные отделы и выражения, не обрабатывая их самостоятельно. Можно Ь) заимствовать материал, но излагать его в самостоятельно переработанном виде. Как мы увидим ниже, сторонники «Синтагмы» Иустина, сходясь в общей мысли о зависимости от нее св. Иустина, несколько расходятся в понимании этой зависимости. Липсий, Гейнрици и их единомышленники понимают под ней, собственно, «заимствование». Они думают, что св. Ириней главы 11-12,22-27 почти целиком взял из «Синтагмы» Иустина, не подвергая их самостоятельной обработке. Что это именно так, видно из самого способа их доказательств. Так, они, как увидим ниже, ссылаются на стиль и способ изложения данных отделов; говорят о неестественном положении разбираемых глав в ряду других; отмечают, что у них есть будто бы свое введение и заключение. А иногда и прямо говорят о заимствовании; например, когда объясняют противоречие между сообщениями св. Иринея о Гигине или мнимое различие в изложении учения Птолемея в 12, 1-2 и первых десяти главах. В отличие от этих ученых, Гарнак, по-видимо-му, более склонен понимать зависимость в смысле только заимствования материала, при самостоятельной его обработке. Принимая во внимание это различие, мы и употребляем при изложении взглядов Липсия и других вместо слова «зависимость» более точный термин «заимствование».

1748. Так выражается Иордан, сравнивая латинский перевод Contra haereses Якова Биллия с настоящим латинским текстом (S. 153). Далее профессор добавляет, что если бы такое же массовое (massenhaft) сходство замечалось у Тертуллиана и латинского переводчика Contra haereses,’ можно было бы говорить, что кто-нибудь из них пользовался переводом другого (Ibid.). Нам подобное утверждение кажется странным и способным подорвать собственные выводы Иордана. Мы также сравнили перевод Биллия с настоящим и нашли между ними около 35% сходства, т. е. на 5% только приблизительно больше того, что замечается при сравнении Тертуллиана с настоящим латинским переводом в разобранных местах. Если 35% доказывают зависимость, то почему не могут доказывать ее 30%? Непонятно. Мы, наоборот, не считаем «кассовым» сходство с Contra haereses ни у Биллия, ни у Тертуллиана. Ведь Биллий также самостоятельно переводил (см.: Migne. PG.T. VII. Col. 1339-1340) первые 18 глав труда Иринея.

1894. В немецком переводе здесь стоит: «damit das Ewige und Beständige Gott werde und hoch über einem jeden der Gewordenen stehe» (S. 3). В соответствии с этим на русский язык разбираемое место переведено: «Чтобы вечное и неизменное.сделалось Богом, и Он стоял высоко над каждым из происшедших существ» (Сагарда Н. И., проф. Новооткрытое произведение Иринея. С. 19). Гарнак такое чтение считает малопонятным; поэтому внес дополнение в текст, вставив после Beständige «in uns». Получилась фраза: «Чтобы вечное и неизменное сделалось в нас Богом» (Nachwort. S. 56-57). Нам однако кажется, что и от такой вставки дело не улучшилось. Мы сами следуем голландскому переводу Витена (Biz. 12). Его чтение нам представляется более правильным и соответствующим контексту речи. Смысл разбираемого выражения, по нашему мнению, тот, что Господь, как вечное и неизменяемое Существо, всегда неизмеримо превосходит и стоит выше всех происшедших тварей. Это положение нужно помнить всякому верующему, исповедуя его, в частности, и при крещении.

1965. Барденгевер отмечает, что Максим Исповедник, приводя отрывок (независимо от Евсевия) из послания к Виктору (у Migne’я и в русском переводе № IV; см. у нас текст его ниже), снабжает его пометкой: «έκτης πρός Βίκτωρα επιστολής» (Capita theologica, sermo 7; Migne. PG. T. XCI. Col. 769). Это, по мнению названного ученого, указывает, по-видимому, на то, что преп. Максиму не были известны другие письма Иринея к Виктору (Bardenhewer. Geschichte. S. 509). Мы не согласны, однако, с таким выводом. Максим мог быть знакомым с несколькими письмами Иринея к Виктору, но выдержку привел лишь из одного, что и отметил в надписании отрывка. Во всяком случае, на основании последнего (надписания) нельзя утверждать, что Ириней отправил лишь одно послание к Виктору. (Такого вывода не делает, впрочем, и Барденгевер. Наоборот, вопреки Цану, он вполне уверенно утверждает, что Ириней дважды писал Виктору: а) по вопросу о Пасхе и Ь) по поводу Флорина. См.: Geschichte. S. 508-509.)

2024. Русский перевод этого фрагмента (с английского у Гарвея. Т. II. Р. 462-463. № XXXI) у прот. Преображенского при издании творений св. Иринея. С. 548 (№ L): «Закон и пророки, и евангелисты возвестили о Христе, что Он родился от Девы и что пострадал на древе; что Он явился из мертвых и восшел на небеса и прославлен Отцом и есть Царь во веки, и что Он есть совершенный Ум, Слово Божие, рожденное прежде света; Он вместе с Ним есть Создатель вселенной, Образователь человека. Он есть все во всем: в патриархах — патриарх, в законах — закон, среди священников — первосвященник, среди царей — правитель, между пророками — пророк, среди ангелов — ангел, среди людей — человек, в Отце — Сын, в Боге — Бог, Царь во век. Он плавал с Ноем (в ковчеге) и руководил Авраама, был связан с Исааком и странствовал с Иаковом; Он пастырь спасаемых и жених Церкви, начальник херувимов, князь ангельских сил, Бог от Бога, Сын от Отца, Иисус Христос, Царь во веки веков. Аминь».

Тертуллиан	Греч. Ириней	Лат. Ириней
«Illic etiam Valentinia-norum Deus adsum-mas tegulas habitat. Hunc substantialiter quidem Αιώνα Τέλειον appellant, personaliter vero προπάτορα προ-αρχήν, etiam Bython, quod in sublimibus habitanti minime con-gruebat. Innatum, im-mensum, infinitum, in-visibilem aetemumque definiunt: quasi statim probent esse, si talem definiant, qualem sci-mus esse debere; sic et ante omnia fuisse ut di-catur. Sed ut sit expo-stulo, nec aliud magis in hujus modi denoto, quam quod post omnia inveniuntur, qui ante omnia fuisse dicuntur, et quidem non sua. Se-det itaque Bythos iste infinitis retro aevis in maxima et altissima quiete, in otio plurimo placidae et, ut ita dixe-rim, stupentis divini-tatis, qualem jussit Epicurus. Et tamen quem solum volunt, dant ei secundum in ipso et cum ipso personam, En-noeam, quam et Cha-rin et Sigen insuper nominant.	«Λέγουσι γάρ τινα είναι έν άοράτοις και άκα-τονομάστοις ύψώμασι τέλειον Αιώνα προόντα· τοϋτον δε καί... Προπάτορα και Βυθόν καλοϋ-σιν... υπάρχοντα δ’ αυτόν άχώρητον καί αόρατον, άΐδιον τε και άγγέ-νητον, ένήσυχίακαιήρε-μία πολλή γεγονέναι έν άπείροις αΐώσι χρόνων. Συνυπάρχειν δ’ αύτω καί Έννοιαν, ήν δη καί Χάριν καί Σιγήν όναμά-ζουσιν.	«Dicunt esse quendam in invisibilibus et ine-narrabilibus altitudi-nibus perfectum Aeo-nem, qui ante fuit; hunc autem et Proarchem et Propatora et Bython vo-cant. Esse autem ilium invisibilem et quem nulla res capere possit. Cum autem a nullo capere-tur, et esset invisibilis, sempiternus et inge-nitus, in silentio et in quiete multafuisse in immensis aeonibus. Cum ipso autem fuisse et Ennoeam quam etiam Charm et Sigen vo-cant.
	Και έννοηθηναί ποτε άφ’ έαυτοβ προβαλέσθαι τον Βυθόν τούτον άρχην τών πάντων, και καθάπερ σπέρμα την προβολήν τούτην (ην προβαλέσθαι ένενοήθη) και καθέσθαι, ώς έν μήτρςί, τη συνοπαρ-χούση έαυτφ Σιγή. Τούτην δε ύποδεξαμένην το σπέρμα τοοτο και έγκύ-μονα, γενομένην, άπο-κυήσαι Νοΰν, δμοιόν τε και ϊσον τφ προβαλόνη και μόνον χωροΟντα Πατρός. Τον δέ Νοϋν τούτον και Μονογενή καλοϋσι, και Πατέρα και ’Αρχηντωνπάντων. Συμπροβεβλήσθαι δέ αύτφ ’Αλήθειαν. ΚώεΙνοα τούτην πρώτον και άρχέ-γονον Πυθαγορικην Τετ-ρακιύν, ήν κοα ρίζαν των πάνιων καλοΰσιν. Έσα γόρΒυθοςκοά,Σιγή, έπειτα Νους και ’Αλήθεια. Αΐσθόμενον τε τον Μονογενή τούτον έφ οις προεβλήθη, προβαλειν και αύτόν Λόγον και Ζοήν, πατέρα πάντων των μετ’ αύτόν έσομέ-νων, και αρχήν και μόρ-φωσιν πανιός του Πληρώματος...» и т. д.[1737]	Et aliquando voluisse a semetipso emittere hunc Bythum, initium omnium (et velut semen prolationem hanc praemitti voluit) et earn deposuisse quasi in vulva ejus, quae cum eo erat, Sige. Hanc autem suscepisse semen hoc et praegnantem factam generasse Nun, simi-lem et aequalem ei, qui emiserat, et sulum capi-entem magnitudinem Patris. Nun autem hunc et Unigenitum vocant, et Patrem et Initium omnium. Una autemcum eo emissam Veri-tatem. Et hanc esse pri-mam et primogenitam Pythagoricam quater-nationem, quam et ra-dicerri omnium dicunt. Est enim Bythus et Sige, deinde Nus et Alethia. Sentientem au-tem Unigenitum hunc, in quae prolatus est, emisisse et ipsum Logon et Ζοέη, patrem omnium eorum, qui post se futuri essent, et initium et formationem universi Pleroma,tis...» ит. д.[1738]
Et forte accednut in ilia commendatissima quiete, monere eum de proferendo, tandem initio rerum a semetipso. Hoc vice seminis in Sige sua veluti in geneta-libus vulvae locis collo-cat. Suscipit ilia statim et praegnans efficitur et parit, utique silentio sige, et quem parit? Nus est, simillimum patri et parem per omnia. Deni-que solus hie capere suf-ficit immensam illam et incomprehensibilem magnitudinem patris. Ita et ipse pater dicitur et initium omnium et proprie Monogenes. At-quin non propie, siqui-dem non solus agnas-citur. Nam cum illo processit et femina, cui Veritas (nomen), Monogenes, quia prior ge-nitus, quanto congru-entius Protogenes vo-caretur. Ergo Bythos et Sige, Nus et Veritas, prima quadriga defen-ditur Valentinianae fac-tionis, matrix et origo cunctorum...» и т. д.[1736]

в настоящем тексте творении Иринея:	у Тертуллиана:
«Est quidem ante omnes Proarche ρπΜηβηηοέίοβ et inennarrabilis et innominabilis, quam ego monotetem voco. Cum hac monotete est virtus, quam et ipsam voco henotetem. Haec henotes et monotes, cum sint linum, emiserunt, cum nihil emi-serint, principium omnium ηοέίοη; et agenneton et aoraton, quam ar' chem sermo monada vocat. Cum hac monade est virtus, ejusdem substantiae ei, quam et earn voco hen.	«Est, inquit, ante omnia Proarche inexcogitabile et inennarabile et in-nominabile, quod ego nomino Mono-teta. Cum hac erat alia virtus, quam et ipsam appello Henoteta. Monotes et Henotes id est Solitas et Unitas, cum unum essent, protulerunt non proferentes initium omnium intellectual, innascibile, invisibile, quod sermo Monada vocavit. Huic adest consubstantiva virtus, quam appel-lat Unio. Hae igitur virtutes Solitas,
Нае autem virtutes, id est, monotes, et henotes, et monas, et hen emise-runt reliquas emissiones Aeonum».[1741]	Singularitas, Unitas, ceteras prola-tiones Aeonum propagatur».[1742]
Или кн. I, гл. 12,3
у Иринея:	у Тертуллиана:
«Quando cogitavit aliquid emittere Propator, hoc Pater vocatus est; at ubi, quae emisit vera fuerunt, hoc Alethia vocatum est. Cum ergo voluit semetipsum ostendere, hoc Anthro pos dictus est.	«Cum inquiunt cogitavit profferre, hoc Pater dictus est. Cum protulit, quia vera protulit, hie Veritas apellata est. Cum semetipsum voluit proba-ri, hoc homo pronuntiatus est.

Quos autem praecogitaverat, post-eaquam emisit, hoc Ecclesia vocata est. Locutus est Anthropos Logon, hie est primogenitus filius. Subsequitur autem Logon Ζοέ; et sic prima octonatio completa est».[1743]	Quos autem praecogitavit, cum po-tulit tunc, Ecclesia nuncUpata est. Sonuit. homo sermonem, et hie est primogenitus filius: et sermoni ac-cessit vita, et Ogdoas prima conclusa est».[1744]

Греч. Ириней:	Лат. Ириней:	Тертуллиан:
«Έστι γαρ Βυθός και Συγή, έπειτα Νους και ’Αλήθεια...»	«Est enim Bythus et Sige, deinde Nus et Alethia».[1750]	«Ergo Bythos et Sige; Nus et Veritas».[1751]
Или еще несколько выше из той же главы:
Λέγουσι γαρ τινα είναι. .. τέλειον αιώνα προ-όντα»	«Dicunt esse quendam perfectum Aeonem, qui ante fuit».[1752]	«Hunc substantialiter quidem Αιώνα τέλειον apellant».[1753]

Тертуллиан:	Лат. Ириней:	Греч. Ириней:
«[Primo quidem con-tristari propter incon-summationem gene-rationes] metuere post-remo, ne finis quoque insisteret».[1756]	«Primo quidem contri-statam propter incon-summationem genera-tionis: post deinde timu-isse, ne hoc ipsum finem habeat».[1757]	«Πρώτον μέν λοπηθηναι διά τό ατελές της γενέ-σεως, επειτα φοβηθηναι μηδέ αύτό τό είναι τελείως έχειν».
Или: 3) Contra haereses. I, 5,2 — и Adversus Valent. Cap. XX, где у Тертуллиана[1758] и в латинском переводе стоит «archangelum» — в то время как в греческом подлиннике у Епифания «άγγελον».[1759] Или: 4) Contra haereses. 1,2,4 = Adversus Valent. Cap. X.
Тертуллиан:	Лат. Ириней:	Греч. Ириней:

«Enthymesin vero ejus et illam appendicem Passionem ab Horo relegatam et crucifi-xam...».[1760]	«Separata enim inten-tione ab ea cum appen-dice passione ipsam quidem intra Pleroma perseverasse; concupis-centiam vero ejus cum passione ab Horo sepa-ratam et crucifixam».	«Χωρισθείσης γάρ της Ένθυμήσεως άπ’ αύτης σύν τφ έπιγινομενφ πά-θει, αύτηνμένέντός Πληρώματος είναι; την δε ένθύμησιν αύτης cAv τφ πάθειύπο τοϋ 'Όρου άφο-ρισθήναι και άποστε-ρηθηναι»][1761]
5) Или: Contra haereses. 1,2,2 = Advers. Valent. Cap. IX.
Тертуллиан:	Лат. Ириней:	Греч. Ириней:

«Α'έόή (viderit solo-ecismus, Sophia enim nomen est)... prorum-pit inpatrem inquirere, et genus contrahit vitii, quod exorsum quidem fuerat in allis aliis qui circa Nun, in hunc autem, id est in Sophiam, derivarat (ut solent vitia in corpore alibi connata in aliud membrum per-niciem su'am efflare)».[1762]	«Praesiliit... Aeon, hoc est Sophia, et passa est passionem... quae exor-sa quidem fuerat in iis, qui sunt erga Nun et Alethiam derivavit autem in hunc Aeonem, id est Sophiam...». ·	«Προηλατο... Αιών, του-τέσπν ή Σοφία, καί επα-θε πάθος... 6 ένήρξα-το μέν έν τοΐς περί τον ΝοΟν καί ’Αλήθειαν, άπέσκηψε δέ εις τούτον...».[1763]

Лат. Ириней:	Киприан:	Греч. Ириней:
«Et Cerdon autem quidam ab iis, qui sunt erga Simonem... cum venisset Romam sub Hygino, qui nonum[1768] locum episcopatus per successionem ab apostolis habuit, docuit... Succedens autem ei Marcion Ponticus, adampliavit doctrinam impudorate blasphemans eum, qui a lege et prophetis annuntiatus est Deus; malorum factorem et bellorum concupiscentem et inconstantem quoque sententia et contrarium sibi ipsum. dicens».[1769]	«...necdum quoque Marcion Ponticus de Ponto emersisset, cujus magister Cerdon sub Hygino episcopo, qui in urbe nonus fuit, Romam venit, quem Marcion secutus additis ad crimen augmentis impudentius ceteris et abruptius in Deum patrem creatorem blasphemare instituit et haereticum furorum sacrilegis armis contra ecclesiam rebellantem sceleratius et gravius armavit».[1770]	«Κερδών δέ τις άπό των περι τον Σίμωνα τάς άφορμας λαβών και έπιδημήσας έν τη 'Ρώμη έπι Ύγίνου, ένατον κλήρον τής έπισκοπικής διαδοχής άπό τών άποστόλων έχοντος, έδίδαξεν τον ύπό του νόμου και προφητών κεκηρυγμένον θεόν μή είναι πατέρα τοΟ κυρίου ήμών Ιησού Χρίστου. Τον μέν γάρ γνωρίζεσθαι, τον δε άγνωτα είναι, καί τόνμέν δίκαιον, τον δέ άγαθόν ύπάρχειν διαδεξάμενος δέ αύτόν Μαρκίων ό Ποντικός, ηυξησε, τό διδασκαλεΐον, άπηρυθριασμένως βλασφημών».[1771]

у б лаж. Августина:	в латинском переводе Иринея:
«Non aliter salvari Homines ab antiqua serpentis plaga, nisi credant in eum, qui secundum similitudinem camis peccati in ligno martyrii exaltatus a terra, omnia traxit ad se et vivificavit mortuos».[1777]	«Non aliter salvari homines ab antiqua serpentis plaga, nisi credant in eum, qui secundum similitudinem camis peccati in ligno martyrii exaltatur a terra et omnia trahit ad se et vivificate mortuos».[1778]
или Contra haereses. V, 19,1
у блаж. Августина;	в латинском переводе Иринея:

«Quemadmodum adstrictum est morti genus humanum per virginem, salvatur per virginem, aequa lance disposita, virginalis inoboedientia per virginalem oboedientiam. Adhuc enim protoplasti peccato per corrup-tionem primogeniti emendationem accipiente, serpentis prudentia de-victa per simplicitatem columbae, vinculis illis resoluti sumus, per quae alligati eramus morti».[1779]	«Et quemadmodum adstrictum est morti genus humanum per virginem, salvatur per virginem: aequa. lance disposita, virginalis inoboedientia per virginalem oboedientiam. Adhuc enim protoplasti peccatum per cor-ruptionem primogeniti emendationem accipiens et serpentis prudentia devicta in columbae simplicitate, vinculis autem illis resolutis, per quae alligati eramus morti».[1780]