Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви
ИС 13-301-0042
...Тысячи наставников во Христе, но не много отцов, — пишет святой апостол Павел (1 Кор. 4, 15). К автору этой книги, архимандриту Тихону (Агрикову), многие прихожане просились в духовные чада. А теперь и мы с вами можем услышать драгоценные наставления батюшки, прочесть доселе сокрытые строки его дневников.
«Есть очень сильное желание “пробудить” верующего, но уснувшего грехом... от нравственной спячки, от совершенно беспечной и суетной жизни», — пишет отец Тихон в этой книге. В центре ее — Святое Евангелие. Художественно пересказывая его события, батюшка приближает их к реалиям нашей жизни, делает их звучание настолько актуальным и проникновенным, что вновь задумываешься о цели и смысле жизни христианской, вновь загораешься желанием встать на путь исправления.
Библиотека Золотой Корабль.RU 2014
Дорогие читатели!
Издавая серию книг архимандрита Тихона (Агрикова), нам хотелось шире ознакомить вас с творчеством автора, чья книга «У Троицы окрыленные» переиздавалась уже много раз за последние десятилетия и приобрела большую популярность у православного читателя.
Архимандрит Тихон — поистине великий духовный писатель двадцатого столетия — столетия мучеников за веру в Русской Православной Церкви. И каждая часть духовного пути отца Тихона: война, где была пройдена суровая школа жизни; Духовные семинария и академия, где трудом и потом сначала давалась учеба, впоследствии сформировавшая его глубокие богословские знания; монашеская жизнь в Лавре, а затем в гонении вне стен родной обители, — каждая веха этого пути была полна возрастающего по силе страдания. Поистине жизнь архимандрита Тихона — терновый венец исповедника православной веры, пронесенный им с любовью и самоотвержением. Пристальней вглядимся в нее.
Пройдя все тяготы войны, будущий пастырь постучался в двери Лавры преподобного Сергия, прося духовных знаний. В 1950 году, с отличием окончив Духовную семинарию, он поступает в Академию, преподавателем которой и решает остаться после выпуска. К этому времени он уже монах Тихон. Вскоре следует рукоположение во священника.
Много чад было у молодого батюшки, нередко исповедовал он целыми ночами, нередко обращал к Богу заблудшие души убедительным словом. Прислушиваясь к его советам, мы приобщаемся к духовному наследию батюшки и тоже в каком-то смысле становимся его чадами.
В темные годы хрущевских гонений на Церковь не нужны были власти такие яркие светочи веры. Потому отец Тихон был изгнан из Лавры, оправлен в Закарпатье в монастырский затвор, затем скитался он по разным малым приходам. Но и из ссылки рассылал отец Тихон свои наставления в письмах, составлял пастырские заметки, вел духовные дневники. И какая милость Божия, что сегодня мы имеем возможность ознакомиться с этим духовным наследием!
«Приидите, трапеза уготована», — зовет евангельская проповедь. Придите, насладитесь духовной трапезой, уготованной добрым пастырем Христовых овец, — взываем и мы к вам, дорогие читатели. Много здесь найдете вы различных явств: и сладкие слова утешений, и горечь обличения пороков человеческих, и соль истинной веры, и терпкое вино любви христианской, — вкусите их, пусть на тернистом пути спасения подкрепится душа ваша пищей подлинной, духовной!
В качестве примечания добавим, что, редактируя авторский текст, мы решили максимально бережно отнестись к приводимым отцом Тихоном цитатам святоотеческих творений. Они оставлены в авторском варианте, хотя и не всегда дословно совпадают с современными переизданиями.
Последние годы жизни отец Тихон провел в подмосковном селе Тайнинском. Там принял он схиму с именем Пантелеймон. Там, 15 ноября 2000 года, на утреннем богослужении со словами возгласа «Слава Тебе, показавшему нам свет!» замкнулись навеки уста батюшки. Но сердце его по-прежнему зовет нас в горняя словами его писаний. Откликнемся на пастырский призыв проповедника любви Христовой!
Ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную (Деян. 17, 31). Вот в этом и есть основная сила Евангелия; по этой великой книге будет судим мир.
Святое Евангелие содержит в себе как бы кодекс всех христианских правил, по которым надо жить каждому человеку. Затем, на Святом Евангелии лежит «печать» жертвенной крови Сына Божия, которую люди, не переставая, попирают. Вот поэтому Судия Христос и положит Святое Евангелие как обвинительный документ для одних и оправдательный — для других, чтобы наказать непокорных и чересчур грешных и наградить смиренных и послушных праведников.
Мы очень бедны умом и ограничены благодатью, чтобы во всей силе раскрыть действенную силу Евангелия на Страшном Суде Христовом. И святые мужи Божии смиренно обходили этот страшный и сугубо таинственный вопрос о Страшном Судилище.
Ведь как много людей, которые пострадали в жизни безвинно, умерли в мучениях, не будучи просвещены евангельским учением Христовым! Язычники, иноверцы, безбожники и не слышали, может быть, о Святом Евангелии. А их дети, умершие, убитые... да сколько их было и есть? Сотни тысяч, миллионы! И все они умерли, не зная Святого Евангелия Христова! В чем их вина, что они не крещены во имя Святой Троицы? В чем их преступление, что они не слышали о любви Христовой? И вот все они также будут судимы по Евангелию.
О православный христианин! Ты сугубо счастлив, что ты крещен во имя Отца, и Сына и Святого Духа, и ты знаешь Святое Евангелие Господа нашего Иисуса Христа. Но беда твоя, может стать, в том, что, как имеющего всё это преимущество, тебя Бог осудит вдвое сильнее, нежели тех, которые некрещены и не просвещены светом истины...
Господь сказал, что «устами они чтут Меня, а сердцем далеко отстоят от Меня, тщетно чтут Меня» (ср. Мк. 7,6).
Вот плачем, а потом снова грешим. Прямо стыдно за себя становится...
Итак, мы не знаем, как велика сила Евангелия будет на Страшном Суде и после Страшного Суда, но хорошо знаем силу Евангелия, бывшую среди людей согрешающих, спасающихся и противящихся.
а) Согрешающие — это все мы грешные люди, которые хотим спастись, хотим приблизиться к Господу своему, хотим читать и исполнять Святое Евангелие, но грех так пронизал всё наше существо, что мы стали подобны красному дереву, изъеденному червями, или подобны железному сосуду, который изъела ржавчина.
Что делать нам, находящимся в таком жалком положении греховного плена?
Отчаявшись, грешить до пресыщения, а потом умереть? Нет! Святое Евангелие кротко говорит нам, чтобы мы не унывали и тем более не отчаивались в борьбе с грехом.
Грех нас борет и побеждает, но это не насовсем. Увидев наш труд, слезы и молитвы, Господь поможет побороть пагубный грех и стать свободными во Христе навеки.
Так Святое Евангелие укрепляет дух грешников, помогая им бороть зло в сердце своем и не отчаиваться в падениях.
б) Спасающиеся — это люди более крепкие духом. Они побеждают зло в себе с большей свободой. Хотя и они имеют несчастье впадать в непослушание Христу, однако быстро встают и продолжают путь спасения еще успешнее. Грех имеет власть и в их сердце, но не такую, как у согрешающих. Укрепленные силой Святого Евангелия, эти люди бодро и безбоязненно идут вперед, поражая грех, как ядовитую змею, в самую голову. Спасающихся меньше, чем согрешающих, но их молитва и живой пример святой жизни укрепляюще действуют на остальных и приносят им большую пользу. Если согрешающих можно отнести к началу пути движения к Царству Небесному, то спасающихся — к середине этого пути.
Первые страшные опасности они уже прошли. Горечь греховного рабства некоторые испытали на опыте; теперь они более опытны, более сильны духовно, хотя и не вне опасности от повторных падений.
О Господи! Сподоби же нас, грешных, быть в числе этих спасающихся, дабы нам более твердо шествовать стезей спасения и побеждать коварное зло в себе и окружающем нас мире!
в) Противящиеся — это бунтари против Святого Евангелия. Это люди, не хотящие принять учение Христово. Они очень «умны», «учены», «культурны». У них нет желания покориться слову Божию. Видите ли, говорят они, Евангелие очень простая книга и вместе с тем — фанатичная. Там одни чудеса и невероятные события. А наука ясно говорит, что чудес в мире нет. Есть еще только неизведанные силы природы, которые ученые откроют потом. Например, хождение по водам, исцеление словом, воскрешение мертвеца и прочее. Всё это — не чудеса Божии, а силы природы, которыми люди будут пользоваться потом.
Таким образом, совсем не признают чудес в Евангелии, которые совершал Господь наш Иисус Христос и святые Его апостолы. Они не знают и не хотят знать
Самого Иисуса Христа как Спасителя мира. Они знают только одно — противиться очевидной истине Христова учения, и противиться с ожесточением. Но самые страшные вещи не в этом, а в том, что они не молчат. Наоборот, они всеми силами трубят против Святого Евангелия, осмеивая его истину; они сбивают других, чтобы те не доверяли Евангелию, и этим духовным ядом заражают многих неопытных.
И всё же любовь Святого Евангелия не отметает таковых совсем. Господь, не хотящий смерти грешника, через Святое Евангелие снова влечет их к покаянию. Сила Евангелия действует на них: одних всё же смиряет, других более ожесточает. Последние, видя, что с Евангелием им не справиться, делаются более злыми и жестокими. Они уже сознательно становятся на сторону врагов Христовых и ведут с Ним борьбу, насколько хватает сил и жизни.
Так, один из них, умирая, не захотел поцеловать крест, который поднес к его губам священник Он отвернулся от креста и умер с искаженным от злобы лицом в страшных муках. Другой был задушен бесами. Когда родные из сострадания к больному позвали священника, то он не захотел его впустить в свою комнату. Пока батюшка стучался в дверь, в комнате больного раздался вопль и подобие ржания конского... Выломав дверь, люди пришли в ужас! Больной лежал на полу с вьпученными глазами, шея была синяя от давления и всё тело измято. На полу остались кровавые конские следы...
Нет! Господи! Это уж слишком ужасно! Бесам такая участь да будет, но не людям!..
Пощади нас, Владыко, пощади...
Вздохни из глубины души, друг мой, перекрестись и читай со слезами дальше. Сила Святого Евангелия Христова на нас, живущих, еще и в том, что вот мы живем, а еще не умерли, спасаемся, а не погибли; грешим, а ведь еще не отвергнуты. Ходим в храм Божий, причащаемся, молимся дома, носим крестик на груди, имеем отца духовного, есть что почитать, с кем повидаться по духу — и всё это по силе Святого Евангелия.
А смотрите, что делается в природе! Всходит теплое солнышко, падает освежающий дождичек, зеленеет травка, цветут разноцветные душистые цветы, дует тихий ветерок, шепчутся зеленые нежные листочки на деревьях, журчат прохладные ручейки, порхают красивые бабочки... Боже мой! да разве можно перечислить все блага природы, данные человеку благодатью Святого Евангелия?!
А еще, самое главнейшее из главных, как сказал один старец, — это та тихая слезочка, которая пробежит по щекам нашим. Тот глубокий вздох, который вырвется из нашей больной груди; то доброе слово, которое мы скажем нашему ближнему. То бескорыстное доброе дело, которое мы еще можем делать; тот тихий примиренный взор, который мы возведем к Распятию или иконочке Пречистой Богоматери. Да еще та тихая минуточка нашего уединения и беседы с любимым Господом; а еще — то поношение, то унижение, тот позор или даже страдания, смерть, которые мы можем еще перенести за Бога своего. Вот ведь какие мы имеем неоценимые блага, дарованные нам силою и любовью Святого Евангелия Христова.
Осень. Глухая полночь... Темные тучи закрыли звездное небо. Кажется, всё погасло. Всё уснуло, всё погружено в глубокий, непробудный сон. Но вот порыв ветра разорвал темные тучи, и яркие звездочки — одна, другая, третья — засияли на ночном небе; будто окно распахнулось в иной мир, будто дверь приоткрылась к небесным чертогам.
В это самое время среди ночи раздался громкий крик Вот, Жених идет! (Мф. 25,6).
Как гром поразил он спящих людей. Сон мигом бежал от них. И в абсолютной темноте несмело, как-то робко, боязливо один за другим загорелись светильники, и тихий тревожный шепот голосов смешался с порывами ветра.
Пробуждение!
Тогда встали все девы те и поправили светильники свои (Мф. 25,7).
Да, для человека, кажется, нет лучшей минуты, лучшего мгновения в жизни, как пробуждение от глубокого спокойного сна. Пробуждение в тихое солнечное утро. Какая невыразимая радость жизни сияет в его очах, какой свежий приток новой жизни наполняет его сердце!
Пробуждение — радость и ощущение светлой жизни. Но бывает пробуждение и не в тихое солнечное утро, а в глухую, темную, тревожную ночь. Когда небо колеблется от страшных раскатов грома, когда молния огненным змеем коробит и режет ночную тьму.
Человек в страхе просыпается. Он пробуждается в трепете от близости дыхания смерти. Но всё это мы говорим о сне и пробуждении обычном, физическом, телесном, которые бывают с нами каждое утро, каждый день. Это пробуждение несет человеку или временную радость светлой жизни и счастья, или, наоборот, страх временной жизни и невыразимого тревожного ощущения. Но вот нам в этом вступлении хочется сказать об ином «пробуждении», об ином сне, именно о сне не физическом, а духовном, о пробуждении не от сна обыкновенного, а от более страшного сна — греховного.
Есть очень сильное желание «пробудить» верующего, но уснувшего грехом — душу человеческую от ее греховного сна, от нравственной спячки, от совершенно беспечной и суетной жизни.
Тем более что никто не может о себе сказать: «О, я совсем не нуждаюсь в пробуждении. Я довольно бодрственно живу и не думал еще духовно засыпать».
Сказать так — значит грубо солгать, обмануть себя и других и наклеветать на Бога. Вси уклонишася, вкупе неключими быша: несть творяй благостыто, несть до единаго (Пс. 13, 3). И святой апостол Петр говорит: «Покажите всё старание свое, всю веру, терпение, воздержание, любовь, милосердие, — если в ком нет этого, тот слеп, закрыл глаза и забыл об очищении грехов своих» (ср. 2 Пет. 1, 5-9).
Каждая душа способна весьма часто забываться, засыпать в греховных увлечениях, и ее надо будить, пробуждать к духовной жизни, ко спасению.
«Душе моя, душе моя, востани, что спиши? Конец приближается» (Великий канон, кондак).
О, как жаль тех бедных дев, которые так хотели быть вместе со Светлым Женихом! Как они мечтали об этой счастливой минуте. И девство-то свое хранили, и светильнички приобрели (а маслица было немного), и со сном-то предательским долго боролись... Но вот ведь пробуждение принесло им нечто невыразимо ужасное — они увидели, что очень много лени было в их девической жизни и сильно они любили спать.
Сон греховный тяготит сердце мое.
О милые мои чада духовные, неужто и вы многие спите?..
Чем же пробуждается человек от сна греховного? Карой Божией: стихийными бедствиями, пожарами, землетрясениями, наводнениями, смертью близких, поражением болезнями, неприятностями в семье, на службе и прочим.
Пробуждается человеческая душа от сна греховного и через милость и любовь Божию, через слово Божие, церковное богослужение, исповедь. Пробуждается она и от доброго слова человеческого. От слова пастыря, духовного отца, от доброй книги, письма и прочего.
Вот я и решил настойчиво постучаться в двери спящих ваших душ, мои милые дети, постучаться словом отеческим. Оно тоже сильно, особенно когда исходит из любящего, страдающего отеческого сердца, измучившегося о чадах своих. Оно тогда бывает огненным словом, бывает сильным стуком в спящую совесть.
И как хочется, как хочется, чтобы этот стук в двери ваших сердец вы услышали и отозвались на него, бодро бы воспрянули душой от забвения греховного и поднялись навстречу жениху (Мф. 25, 1).
По опыту знаю, как трудно пробуждаться от сна греховного. Тем настойчивее я буду стучать — не один раз, и не два, и не три, и не четыре, а много-много раз, более десятка. Вот почему в этом сборнике и помещается более десятка различных статей, написанных в порядке усиления их нравственного содержания, в порядке всё более настойчивого стучания в двери спящей души.
О, не забыть мне того трагического впечатления, какое испытала моя бедная душа от одного виденного мною случая. Человек проспал корабль, где были его жена и дети, которых должен был он встретить. Но вот пришел долгожданный корабль поздней ночью, он давал несколько позывных гуд-ков, чтобы никто из людей не опоздал. Это была последняя пристань, после которой корабль должен был плыть по бурному, опасному морю. Жена и двое маленьких деток вышли на палубу в надежде увидеть папу.
— Мама, мамочка, вон, вон идет наш папа, — лепетала кудрявая девочка, шевеля кончик голубой ленты, которую ей вплела в косичку мама. И как маленькой Маше хотелось показать эту голубую ленту своему любимому папочке! Мать тревожно вглядывалась в освещенные электричеством улицы и площадь набережной, но мужа не было.
«Что же могло случиться? — думала молодая женщина. — Ведь телеграмму я давно ему послала. Заболел? Командировали куда?» Бедная женщина сильно вздрогнула, когда гудок загудел в третий и... последний раз. Люди еще сильнее забегали на берегу, стремясь не опоздать к отправке.
— Мам, а мам, — дергал за платье маленький карапуз, — а папа скоро придет? Я хочу гостинцев.
Мать все более и более теряла самообладание. Ее лицо передергивала болезненная судорога. Она, бедненькая, даже тихо вскрикнула, когда увидела, что матросы отвязывают канаты. А когда стали убирать трап, бедная женщина зарыдала. Малые детки еще теснее прижались к матери. Они понимали, почему плачет их мама, но отчего так долго не приходил к ним папа, они этого не знали. И вот, когда судно, вздрогнув от движения гребных винтов, тихо отходило от берега, на берегу раздался умоляющий вопль. Кричал, что есть силы, мужчина. Он бежал по берегу, перепрыгивая через бревна, канаты, махал неистово руками и всё кричал, чтобы остановили судно. Ведь там его жена и двое малых деток. Он их не видел целых четыре года и так ждал, чтобы ехать с ними за океан, но — увы! Проспал, и никто не разбудил его. Теперь он их вообще может не увидеть никогда, ибо кто знает, какое будет плавание?..
Капитан с мостика видел всю эту картину и, как бы отвечая на вопросительные взоры пассажиров, только сказал:
— Слишком поздно!
Несколько человек разом рванулись к перилам и едва успели удержать молодую женщину — она хотела сверху броситься в темные воды. Двое малышей — девочка и мальчик — сильно плакали.
«Слишком поздно!»
Вот так мы просыпаем здесь, на земле, течение времени. Просыпаем всё: родные наши уходят в океан вечности, близкие наши ждут нашего внимания, корабль времени дает один за другим сигналы отправки... а мы спим, мы крепко спим!
И кто только разбудит нас?!
А с каким чувством трепета и обиды за себя ты смотришь, чадо мое милое, на эту умилительную картину, где Христос Спаситель в образе странника бездомного стоит у закрытой или даже запертой двери твоего сердца и стучит! И как долго Он стучит! Как долго просится, чтобы ты впустил Его!
Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною (Откр. 3, 20). Стучит!
И ты ведь слышишь этот стук. Слышишь, как он глухо раздается извне. Слышишь, и как воет холодный осенний ветер, и как гремит старая железная крыша, и как стонет что-то за окном. Всё ты слышишь.
И вот снова стук.
— Ох, уж этот стук, — сквозь сон цедишь ты, — и кому это только надо, какой это только бродяга бродит в такую непогоду и такое позднее время!
И, перевалившись на другой бок, закутавшись с головой в одеяло, ты снова безмятежно засыпаешь.
А Он всё стоит, и «тук! тук! тук!» всё раздается. О милосердный Бог наш и долготерпеливый, доколе Ты терпишь нашу косность, и когда только Ты достучишься до нашего сознания, чтобы разбудить нас и мы открыли Тебе двери?
Доваляешься, доспишься, доленишься, мой любезный друг, настанет час, что и тебе самому придется стучаться в закрытые двери. Придется.
Когда хозяин дома встанет и затворит двери, тогда вы, стоя вне, станете стучать в двери и говорить: «Господи! Господи! Отвори нам». Но Он скажет вам в ответ: «Не знаю вас, откуда вы». Тогда станете говорить: «Мы ели и пили пред Тобою, и на улицах наших учил Ты». Но Он скажет: «Говорю вам: не знаю вас, откуда вы; отойдите от Меня все делатели неправды» (Лк. 13, 25-27).
Да, сейчас пока Он стучит в наши двери. И от нас самих зависит пробудиться и поспешить открыть Ему их. То есть сделать над собой усилие, расстаться с желанным сном, с теплой постелью, «раскачать» беспечность своей души, подвигнуть себя на слезное покаяние, исправление жизни, а уж если останемся глухи к стуку Божественной любви, то Бог застучит уже не стуком покаяния, а ударами наказания. Стукнет так, что развалится всё наше земное строение, и тогда рванемся к дверям Его милосердия, а они будут закрыты. Не знаю вас, откуда вы; отойдите от Меня все делатели неправды (Лк. 13, 27).
Там будет плач и скрежет зубов (Лк. 13, 28).
Вот сижу в своей одинокой келье. Тишина. За окном тихое морозное утро. С лаврской колокольни доносятся мерные звуки благовеста. «Бом, бом, бом...» — будит, пробуждает спящих телом и душой. Звон колокольный и будит, и зовет. Будит, чтобы восстали от сна и телесного, и духовного, зовет к богослужению, молитве, бодрствованию.
Бом, бом, бом...
Как волны зыбкие на море высятся
Так тихий благовест рождает жизнь.
Двадцать пять лет назад, в одну из темных мятежных ночей, когда душа минутой отдыхала от военной истории, вдруг раздался ночью такой же звон.
Откуда он исходил? Какая святая обитель его посылала в темную, мятежную военную ночь — ночь, полную страхов, предсмертных стонов, отчаянных воплей о помощи. «Бом, бом, бом...» — неслись тогда тихие, мерные, настойчивые звуки. Пробуждение?
Да, это было пробуждение спящей, страдающей совести. Это было пробуждение и вместе зов бедных мучеников-воинов, умирающих на поле великой брани за Святую Русь, за Церковь, за родное Отечество. Тихий звон неведомой обители звал их души к вечному покою. Он говорил им, что есть страна, где нет вражды, нет междоусобиц, нет убийств и насилия над свободной человеческой душой. И как таинственно, величаво было это благовестие.
Умирающий вдали от своей милой семьи воин слышал его, и мучительные страдания затихали...
Разведчик, зарывшись с головой в глубокий снег, прислушивался к нему и чувствовал, что он не одинок..
Все люди, которые слышали тогда этот звон, ясно понимали, что это сигнал великого бедствия. Это удары в спящую и озлобленную совесть, это пробуждение к духовному трезвению, это, наконец, зов Отца Небесного ко всем Своим детям земли, которые так сильно между собой поссорились, сошлись в смертной схватке. Он звал их всех к миру, к исправлению, к благоразумию и возрождению.
Двадцать пять лет назад. А звон этот и теперь, хотя и тихо, но властно звучит в моих ушах, звучит и сливается с новым, свежим, живым благовестом, с живым голосом Божиим, который не перестает пробуждать людей от спячки греховной, от гибельного духовного сна.
Встав от молитвы, Он пришел к ученикам и нашел их спящими (Лк. 22, 45). Вы всё еще спите и почиваете? — печально сказал Он им. — Пришел час, и Сын Человеческий предается в руки грешников (Мф. 26, 45). «А вы тоже еще спите и почиваете, — обращается Спаситель теперь уже ко всем нам, — доколе же вы будете спать-то?»
Сын Человеческий идет судить вселенную «и блажен раб, его же обрящет» Он «бдяща. Недостоин же паки, его же обрящет» Он «унывающа» (полунощница вседневная, тропарь).
Так неужели никто не пробудится от этого колокольного благовеста, что слышится в ночи? Неужели добрый Пастырь не достучится в двери нашего сердца, и не откроются они Ему?
Неужели и мой, сначала тихий, но потом всё возрастающий стук этих слов не пробудит ни в чьей душе спящей совести?!
И наконец, неужели эти громы всё увеличивающихся стихийных и народных мировых бедствий не тронут, не поднимут человека к трезвению и усиленному спасению души своей? «Воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, везде сый и вся исполняй» (Великий канон, кондак).
Званные, пробуждайтесь, вставайте, идите, ибо уже всё готово (Лк. 14, 17).
Истину говорю во Христе, не лгу, свидетельствует мне совесть моя в Духе Святом, что великая для меня печаль и непрестанное мучение сердцу моему: я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти (Рим. 9, 1-3), — отлученным за детей моих, родных мне по духу. Нет, не только быть отлученным от Христа Спасителя моего (ох, как трудно об этом говорить), но, по мысли апостола, и быть готовым за духовных чад своих лишиться вечной жизни, только бы спаслись все они, только бы ни одна душа не погибла, не заблудилась в дебрях греха и порока, не была задержана на страшных загробных мытарствах, не была низвергнута с узенького, шатающегося мостика, что пролегает через огненную реку, в клокочущую жаром неугасимым черную реку-бездну.
Великая для меня печаль и непрестанное мучение сердцу моему о чадах моих, родных мне по духу, чтобы никто, никто из них не погиб, но дабы все спаслись и в разум истины пришли (ср. Рим. 9, 2-4).
А вот сегодня воскресенье, 12/25 декабря, Неделя праотцев. Святое Евангелие читалось о званных на вечерю. Сколько любви Божией, сколько долготерпения к нам Он проявляет каждый день и минуту. Ныне Он зовет нас всех на вечерю любви. «Иди, — сказал Он слуге, — зови гостей, ибо все уже готово».
И начали все, как бы сговорившись, извиняться (Лк. 14, 18). Один сказал: «Я землю купил и надо ее посмотреть, прошу Тебя, извини меня, придти не могу»; другой сказал: «Я волов купил, и надо их посмотреть, прошу Тебя, извини меня»; третий сказал: «Я женился и потому у меня своя вечеря, придти я не могу, не беспокой меня» (ср. Лк. 14, 18-20).
Никто не хочет идти ко Господу: все уклоняются, отказываются — у каждого свои причины, дела.
А Он зовет, зовет, зовет к Себе. Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас (Мф. 11, 28). Ох, не постичь нам любви Великого Бога и, с другой стороны, не измерить никакой мерой человеческое ожесточение, непослушание, самоволие.
Се, стою у двери и стучу! (Откр. 3, 20).
Стучи же сильнее, Господи, стучи, может быть, мы пробудимся, может быть, очнемся от сна греховного, откроем Тебе двери и примем как дорогого Гостя. А уж если, Господи, не достучишься, если мы сами по болезни нашей, по немощи не откроем Тебе, то войди, наш драгоценный и милый Господь. Сам войди к нам через двери затворенные, как Ты входил к Своим апостолам по воскресении, войди к нам, воздвигни нашу немощь, поставь нас на ноги здоровыми, ибо мы так одиноки, что нам и нашей болезни и помочь некому.
Рассказывают, как один солдат, возвращаясь с долголетней службы, замерз у дверей дома своих родителей. Была страшная, бурная ночь. Он долго стучался в дверь, долго просился под теплый кров своего детства. Но стук делался всё слабее и слабее, наконец совсем затих. Когда утром работница вышла на двор за водой, она увидела у дверей скорчившегося от холода солдатика. Окликнув, она не получила ответа. Дотронувшись, она с ужасом поняла, что он мертв. Не достучался, бедненький. Да ведь к кому? В чьи двери? В двери своих родных родителей.
Вот нечто подобное получается и с нами. Он стучит в двери своих родных и любимых чад, а эти двери не открываются. И долго, долго Он стучит, долго просит открыть, долго стремится пробудить спящую душу, а мороз неверия все крепчает на дворе, буря сомнения воет, как голодный зверь. И удары всё слабее и слабее слышатся в дверь, и вот они совсем умолкли.
И что стало со Странником, Который стучал в двери вашего милосердия? Что? — спрашиваю я вас. Может быть, от крайнего изнеможения и невыносимого холода Он застыл у ваших дверей? Может быть, не достучавшись к вам, Он пошел к другим дверям, а потом к третьим, четвертым, и так на Него, ходившего, напали голодные волки и растерзали Его. Или даже свои же люди, которых Он всё стремился пробудить, сговорившись, убили Его. «Да что Он всё ходит по нашим домам, — говорили они, — и нас беспокоит? Разом убьем Его, как злодея, и скажем, что Он вор и разбойник, смущает народ наш, и нам ничего не будет». И вот, когда Он, укутавшись в Свои лохмотья, шел но улице, они из-за угла напали на Него. Сразу несколько человек Он, конечно, не сопротивлялся, как Агнец. Здесь же и бросили Его в глубокий ров, а снежная буря постаралась, замела все следы.
И некому стало стучать, не стало кому пробуждать людей от сна греховного, и люди совсем тогда обезумели от сна, постоянной спячки.
«Батюшка, — со скорбью в душе спрашивает молодая женщина, — что же мне делать, ведь я сплю двенадцать часов в сутки и все спать хочется, ведь я так совсем погибну».
О бедная, некому ее пробудить от этого сна, совсем некому. И сколько таких душ?! Спят, едят, пьют, снова спят, снова едят — и так вечный духовный сон!
Итак, мои милые духовные чада! Вы слышите, что я уже начинаю стучаться в двери вашего сердца, а в иные двери давно стучу. Желаю пробудить вашу дремлющую совесть. Желаю, чтобы вы не заспались временным и вечным сном, чтобы не погибли в своем крайнем нерадении.
«Нет, — говорят некоторые, — все-таки батюшка о нас плохо заботится. На исповеди — быстрее-быстрее, не успеешь что и сказать. А то и совсем не придет. Куда хочешь, туда и иди на исповедь. Письмеца к праздничку с поздравлением не пришлет, напишешь вопросы — не ответит. Как хочешь, так и спасайся, никому ты не нужен, никто тобой не интересуется, никто о тебе не позаботится».
И как много правды в этих словах, как много законной обиды! Что сказать мне на это?..
Кажется, что совсем нечего, истинно нечего. Вот только повторю еще, со слезами на глазах, слова святого апостола Павла: Великая для меня печаль и непрестанное мучение сердцу моему о чадах, родных мне по духу (ср. Рим. 9, 2).
Что же нам делать, когда мы живем в двадцатом веке? Если бы мы жили в каком-нибудь пятнадцатом или шестнадцатом веке, тогда было бы иное дело. А вот теперь попробуй спасаться! А спасаться надо. Вот и приходится терпеть и снова, снова терпеть и не отчаиваться. Ведь если условия спасения изменились, то Господь-то ведь всё Тот же Всесильный и Вселюбящий и не до конца прогневается, ниже во век враждует (Пс. 102, 9). Или как еще сказано: Господь не воздремлет, ниже уснет храняй сущия Своя (ср. Пс. 120,4).
Вот надо и нам поскорее расти духовно. Да и телесно расти, чтобы быть скорее взрослыми, мужественными, крепкими, непобедимыми, небоязливыми. Тогда хоть и ураган, и буря — ничто не сможет сломить крепкую душу. А пока надо терпеть и насколько возможно держаться в «кучке», в одной семье, мирно, терпеливо относясь друг к другу и помогая друг другу. Да поменьше спать, побольше бодрствовать. А уже если заснешь, так от малейшего стука (когда Он постучит в двери твоего сердца) скорее пробудись и за Божие дело берись.
Да вот подумаем хорошенько, как Мать Церковь печется о нас, как она сама, находясь в страданиях и печалях, любовно воспитывает каждого из нас. Ведь мы действительно еще младенцы духом, и какую нежную заботу оказывает нам Святая Мать Церковь.
В комнате тихо, мерцает лампадка,
Кротко Спаситель глядит с полотна,
Спит в колыбели дитя ее сладко,
Только не спит, не ложится она.
Как изваянье, склонясь к изголовью
Милого детки, она замерла,
Очи глядят с неземною любовью,
Краска румянца на щеки легла.
Сердце трепещет, в груди замирая...
Не наглядится на детку она.
«Спи, дорогой мой, болезней не зная,
Всюду с тобою Господня рука.
Господу жизнь я твою поручила,
Если же надо, отдам и свою,
Только бы смерть и болезнь пощадила
Эту невинную крошку мою.
Не испугаюсь я в жизни лишений,
Не откажусь от телесных трудов,
Только бы ты не узнал огорчений,
Только душою ты был бы здоров.
Полная искренней радости встречу
С гордостью твой я малейший у спех,
Первая вечно на зов твой отвечу,
Лаской покрою невольный твой грех.
В сыне для матери нет недостатка...
Спи же, мой мальчик». Лампада горит.
Как изваянье у детской кроватки
Мать молодая с любовью стоит.
Но мы с детства так привыкаем спать, что, став взрослыми, всё также хотим спать как можно больше. И не столько спим телом, сколько спим душой. Вот здесь-то мать старается уже разбудить спящую душу своего взрослого дитяти, чтобы оно не уснуло вечным сном погибели.
И я, как церковный слуга, помогаю в этом Матери Церкви. Стремлюсь пробудить вас к трезвенности и доброделанию. А главное, когда придет Жених в полуночи темной, чтобы мы все встретили бы Его радостными, бодрыми, с сияющими светильниками веры, с запасом елея (добрых дел) и вожделенной чистотой целомудрия наших душ и вошли с Ним в светлый чертог вечно ликующего счастья, которого да сподобит всех нас Господь.
Написал два слова: «Вопросы жизни» — и задумался. Боже мой, да разве возможно, чтобы решить все вопросы? Да сколько их в нашей жизни! Кажется, песчинок на берегу моря меньше. Чуть только малыш приходит в сознание, как уже вопросы.
— Мама, а это зачем? А это почему? А это откуда взялось? А зачем, мама, солнце круглое? А почему, мама, птички летают, а люди нет? А зачем кошка мяукает, а люди говорят? А зачем Боженька добрый, а у нас отнял папу? А почему зимой так холодно, а у меня нет сапог, а я хочу кататься? А почему ты, мама, плачешь, а наша маленькая Ленка смеется? И зачем ты так часто плачешь, мама, ну мама, зачем? Ну мамочка милая...
Вопросы, вопросы... Ну а если этот малыш вырастет, будет юноша, способный, талантливый, сколько у него будет вопросов о жизни, сколько надо ему ответов?! Ох эта жизнь наша, и особенно жизнь наших нынешних дней. Сколько она ставит вопросов перед человеком? Ведь бывает же, что от этих неразрешенных вопросов человек сходит с ума, или лезет под колеса вагонов, или еще что глупое делает. И если уже судить правдиво, то надо признать счастливым человека, который живет верой.
— О, Бог даст, поживу, узнаю, — говорит он. — А если не здесь, то там, в том мире, всё будет ясно, всё откроется.
И как он бывает спокоен после этого! Вопросы — как мелом написанные, мокрой тряпкой стираются. Как их и не было. Голова свободна, легка.
Да и возможно ли вообще думать, чтобы человек мог всё знать, всё разрешить, всё отгадать? Пустите комарика в огромный многоэтажный дом и скажите, может ли он всё там обследовать, изучить своим ничтожным комариным умом?!
Ах, вопросы, вопросы! Вас так много, как сама жизнь. И вот если я пишу о вопросах жизни, то не подумайте, мои дорогие читатели, что здесь решаются все вопросы. Да нет же! Могу ли я на это дерзать, чтобы разрешить жизнь, ее загадки? Здесь только самый крошечный алфавит для тех милых душ, которые живут не вопросами рассудка, а верой сердца. Вот им-то и дается это «малое», потому что они — дети Христа. А Спаситель очень любит таких и им-то приготовил вечное Царство (см. Мк. 10, 14). Конечно, как я говорил в начале, и у детей много-много всяких вопросов. Но эти вопросы их погашаются доверием к родной мамочке. Мамочка вот сказала так — и для милого детки это закон. Так вот и здесь, в духовном мире. Если, милая душа, у тебя есть доверие к тому, кто это пишет, и к Тому, Кто им руководит, т. е. доверие полное к Господу Иисусу Христу, Спасителю нашему, тогда эти малые «вопросы жизни», или, вернее, «ответы к жизни», для тебя будут весьма и весьма полезны. И вот эта книга будет малым лучиком в нравственной темноте настоящей жизни.
Да, самое главное в нашей жизни — спастись. От чего спастись? От вечной смерти, от вечной погибели. Сначала спасаться от греха, а затем от последствий греха — смерти вечной. Для спасения поучайтесь непрестанно в законе Божием, подобно царственному Давиду, который поучался закону Господню день и ночь. В нём вы найдете для себя такое удовлетворение запросов вашей жизни и вашего сердца, такое духовное услаждение, с которым ничто в мире сравниться не может. Коль сладка гортани моему словеса Твоя, Господи, — в восторге духовном взывал пророк, — паче меда и сота устам моим (Пс. 118,103).
В законе Божием вы почерпнете для себя те начала истинной жизни, которые дадут вам твердость и устойчивость во всех превратностях судьбы! Напитанные законом Божиим, вы уподобитесь дереву, насажденному при источниках вод, лист которого всегда будет зелен и свеж и никогда не отпадет, и которое приносит плоды свои в свое время (ср. Пс. 1,3). Словом, в законе Божием вы имеете и будете иметь и единственно верные ответы на все вопросы жизни, и истинное сокровище для вашего сердца. Через него Бог вселится в вашу душу.
Что значит поучаться в законе Божием? Это значит читать слово Божие чаще, ежедневно читать Святое Евангелие, Послания святых апостолов, толкования святых от-цов. Читать, изучать и жить так, как учит нас закон Божий. Это и есть главнейшее для нас, христиан, желающих себе и ближним спасения вечного.
Жить надо всегда с Богом, в Боге и для Бога. А это значит — жить и для ближних, для других, всем быть полезным, нужным. Тогда всё возвышенное, всё чистое, светлое, прекрасное, всё Божественное в вас будет постоянно укрепляться и возрастать. Вы будете восходить тогда от силы в силу. Но берегитесь спускаться в область эгоизма, мелкого самолюбия, расчета и чувственных наслаждений. Да сохранит вас Господь от этого великого несчастья! Это значило бы погубить душу, убив в ней те Божественные начала, которые составляют сущность ее жизни и основу ее истинного бессмертия. Сохранив же и развив их в себе, вы всегда будете достойными носителями и вашего высокого звания христианина, на каких бы поприщах жизни ни пришлось трудиться и служить для блага ближних.
Итак, будем жить с пользой, умением, разумным рассуждением, жить с Богом.
Люди без Бога и Христа Спасителя всегда бедны и слабы, они пленники и рабы греха, они бессильны жить по началам истинной свободы. Только во Христе Спасителе спасение человечества, ибо Он — Путь, Истина и Жизнь (см. Ин. 14, 6). Только от Него одного исходят начала истинного света, истинной жизни и воскресения. Только через Него люди освобождаются от ига рабства и делаются сынами Божиими. Словом, в Нём только одном истинный смысл человеческой жизни, в Нём, во Христе, нашем Спасителе и Боге.
Смысл человеческой жизни! Как жаждут многие именно в наше время отыскать этот смысл жизни! Как многие ошибочно, слепо ищут его не там, где он есть, и как мучаются, бедные, сердцем в этих поисках! Мучаются и не находят, потому что ищут его не во Христе, мучаются не одни только неверующие, но и те, которые называются верующими. Вот и мы все относимся к христианам православным и принадлежим к Церкви христианской и родились в ней.
Но христиане ли мы в действительности? Обрели ли мы этот смысл жизни и душевный покой свой во Христе, да и ищем ли его только в Нем одном? Мы называемся далее не просто христианами, но христианами православными, ибо принадлежим к одной истинной Православной Церкви Христовой. Но не ограничивается ли всё наше православие только соблюдением внешних религиозных обрядов и богослужебных форм и исполнением одних только правил и предписаний церковного устава, с забвением истинных начал христианской жизни, без одушевления и одухотворения ими своего образа поведения? Усвоили ли мы и понимаем ли этот присущий Православию дух вечной жизни, свободы и любви, который всё оживотворяет и без которого мы можем уподобиться только полю, усеянному сухими и мертвыми костями?
Не посетуйте на меня, что я ставлю такие острые вопросы. Не сомнение хочу я выразить в том, что все мы преисполнены этого духа истинного христианства. Я хочу найти только ответ на вопрос о том, куда должны быть направлены наши мысли, наши чувства, наши желания и какие цели и задачи предначертали бы мы себе в нашей жизни?
Ответ теперь становится ясным. Все мы — готовящиеся к будущей жизни — воспитываемся Матерью Церковью и приготовляемся ею к тому чтобы указывать другим людям этот истинный смысл жизни, чтобы благовествовать нищим... исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение и отпускать измученных на свободу (ср. Лк. 4, 18). Какая возвышенная, какая чудная, какая поистине божественная миссия! Нет здесь места ни узкому себялюбию, ни своекорыстию, ни мелким житейским расчетам. Всё здесь чисто, всё светло, всё жертвенно, всё исполнено вечных начал истинной любви.
Но чем выше задачи и цели нашей жизни, тем строже мы должны относиться к себе. Мы обыкновенно любим устремляться своею мыслию вперед и под влиянием временного одушевления начертываем себе план последующей деятельности, ограничиваясь часто одними только словами. Для истинной христианской деятельности нужно воспитание воли. Мы должны твердо сказать себе: меньше будем говорить и больше делать. Сосредоточимся всецело на подвиге, на труде и самовоспитании. Постараемся сами прежде для самих себя не в мысли только, не в словах, не в познании, а во всем своем существе, всем сердцем, всею мыслию, всеми помышлениями найти этот смысл жизни во Христе. Будем неустанно молиться и трудиться для того, чтобы Господь самим нам даровал это прозрение, это исцеление, это освобождение от уз своекорыстия и греховного себялюбия — этого поистине глухого, немого и слепого демона, который может быть изгнан только молитвою и постом.
Вот куда должны быть направлены наши мысли и наши желания! Вот в чем должны полагать мы задачи и цели нашей жизни и деятельности, мои дорогие и милые!
Итак, смысл нашей жизни — спасение. Себя и других. А главное — служение Богу не словами, а своей жертвенной жизнью и подвигом.
Священное Писание учит нас, что Царствие Божие, то есть возможные для ограниченной природы человеческой истинная радость, истинное блаженство, истинное счастье, достигаются и приобретаются человеком только через скорби.
Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие (Деян. 14, 22), тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь (Мф. 7, 14), — говорится в слове Божием. И Господь наш Иисус Христос, принявший для спасения нашего образ раба, и Сам восприял Свою вечную славу у Отца, и нам отверз райские двери через Крест — страдания, быв послушным Отцу Своему даже до смерти и смерти крестной (ср. Флп. 2,7-9).
И Пресвятая Дева, Пречистая Матерь Господа нашего, Радость всех скорбящих, честнейшая Херувимов и славнейшая без сравнения Серафимов, не путем ли великих скорбей шла к Своей неизреченной славе?
Не жизнь для себя, не погоня за мелким личным благом, но только жизнь ради Господа и ради ближних, крест, самоотвержение, самоотречение ведут к истинной радости, к истинному счастью, к истинному блаженству, к жизни вечной. Да и счастье, понимаемое в нашем обыденном, житейском смысле, счастье естественной любви, счастье семейной жизни — не зиждется ли всецело также на самоотречении, не состоит ли также не в жизни для себя, а в жизни для других? Не говорят ли люди, что человеческая любовь, дающая земное счастье, есть страдание? Однако же из-за этого мимолетного счастья не готов ли бывает человек принести всевозможные жертвы, претерпеть всевозможные лишения?
Не претерпит ли тем более всякие скорби истинный христианин из-за тех неизглаголанных радостей, которые уготованы любящим Господа? И что, в самом деле, может быть выше того блаженства и того счастья, которые приобретаются через истинное самоотречение, имеющее источником своим ту высокую цель, чтобы жить всецело для Христа, единой истинной нашей Радости, носить Его в своем сердце и в Нём одном полагать всё свое утешение? Идите, мои дорогие, сквозь тесные врата, как и сказал Господь наш Иисус Христос, так как тесным путем лучше идти, полезнее, правильнее, ибо он ведет к истинному счастью, истинному блаженству — ведет к вечной жизни (см. Лк. 7, 14).
А есть врата, которые ведут не к жизни, а к вечной смерти. Это путь диавола, богоборца-сатаны, путь непокорства, путь гордости, путь противления Богу.
— И зачем я только живу на свете? — говаривал молодой юноша, семинарист. — То не делай, то не говори, того не смей есть, ибо сейчас пост, на улице не гуляй с девочками, в кафе, ресторан, на танцы, пляски не ходи, ибо нет пользы; то не ешь, на другое не смотри, третьего не касайся. Ну зачем же жить тогда? Ведь я молодой человек, я жить хочу, наслаждаться всем, что дает жизнь...
— Ну хорошо, — ответил более опытный друг молодому человеку, — живи так, как только тебе хочется, как вздумается, бери всё от жизни, спеши жить. Но не слишком ли это будет эгоистично и подло?
Жить и наслаждаться, да всё испытать, да всего быть достойным, да отвергать все законы: общественные, нравственные, Божественные, быть умником и мудрее всех на свете — не слишком ли это будет безумно, дерзко, а главное — опасно, гибельно? Да, дорога к истинному счастью лежит через земное несчастье и только через несчастье, то есть скорби, лишения, добровольные и невольные унижения. Иного пути к подлинному счастью нет. И если враг спасения предлагает иной путь — путь сытости, самости, грубого эгоизма, невоздержания, то не стоит завидовать тем, кто пойдет за ним по этому пути, ибо конец его — погибель (см. Мф. 7, 13).
О Бозе похвалимся весь день и о имени Твоем исповемыся во век
Люди хвалятся ученостью, красотой, богатством, даже благочестием, смирением, молчанием, воздержанием и прочим, а ты хвались своей верой. Похваляться о Боге, прославлять имя Его — значит жить постоянно по началам Божественной святости, правды и любви и ими соразмерять, определять и направлять не только дела свои, но и самые мысли, чувства, желания, по ним созидать свой внутренний мир, свое душевное настроение. Такая высокая, чистая, святая настроенность должна всегда жить в душе всякого христианина.
О Боге похвалимся всякий день.
Но мы особенно должны ею проникаться, до нее возвышаться, когда условиями жизни церковной и общественной призываемся к каким-либо действиям во имя высших начал, во имя правды, чести и любви. Ну, например, послужить больным, на поле брани раненным, среди неверующих вести жизнь истинно честную, трудолюбивую. Этим прославится Бог наш.
Друг мой, будь внимателен к себе, смотри всегда внутрь себя, строго наблюдая за созиданием внутреннего человека, чтобы научиться смирению и познанию своих немощей и грехов. Пусть зрение твое будет слабо для осуждения других, для видения внешних предметов и явлений человеческой жизни и зорко для созерцания своего внутреннего мира. Без этого развития внутреннего зрения люди совсем не знают себя. Они — посмешище для других. Они подобны человеку слепому, который лишен зрения. Не видит несчастный окружающего мира, не видит людей, не видит предметов около себя. Себя он не видит: во что одет, во что обут, какое лицо его — грязное или чистое, какие руки, что он кушает, что пьет. О, поистине жаль этих бедных слепцов телесных. Как они несчастны, как достойны сожаления!
Вы видите, вон у дороги сидит на корточках бедный слепец. Он весь обтрепан, измят, испачкан. Темные его зеницы на бледном изуродованном лице кажутся особенно страшными. Бедняк протягивает свои руки вперед и время от времени повторяет одни и те же слова:
— Люди добрые, если можете, помогите... Худенький мальчик с большими ясными глазами, забеспокоился.
— Дядя, дядя, слышь, идут, — дергая за оборванный замусоленный рукав слепца, говорит по-арамейски мальчик.
— Да будет благословен Иегова, — кротко сказал слепец и совсем уже неожиданно вскочил на ноги и что есть силы, закричал: — Сын Давидов, помилуй меня!.. — и так несколько раз.
Когда умолк, почувствовал, что Кто-то стоит около него... и кроткий прочувствованный голос сказал:
— Иди, умойся в купальне Силоам (ср. Лк 18, 35-39; Ин. 9, 7).
Кто может описать радость прозрения этого несчастного?..
Но Господь Спаситель исцеляет и духовное зрение, чтобы мы смотрели внутрь себя, видели свои немощи, грехи, недостатки. Это нужно для того, чтобы иметь о себе правильное понятие. Ведь люди всегда страдают гибельной склонностью видеть и глазу брата сучок и не замечать бревна в своем собственном глазу (см. Мф. 7, 3). Такой гибельной склонностью заражены бывают преимущественно люди незрелые, небогатые внутренним опытом собственной жизни.
Друг мой, берегись этой болезни как величайшего зла и бедствия. Когда научишься замечать в себе самом не только бревна и сучья, но даже и ничтожный сор, и малейшие признаки беспорядка и нечистоты, тогда только познаешь всю свою бедность душевную, беспомощность и нищету. Тогда только и возможешь всю свою надежду возлагать на Бога и взывать к Нему непрестанно: «Господи, помоги мне, погибаю в волнах великого множества грехов моих». Тогда только и будешь стоять на верном пути ко спасению.
Смотри в себя и смиряйся, смиряясь — спасешься.
Как счастливы должны быть родители, давшие детям хорошее образование. Но вот в настоящее время повсюду чувствуется как будто упадок сил, отсутствие бодрости и чистого и светлого настроения. Идеалы, возвышающие человека верою, и вечные добро и красота, отвлекающие его от мелкой, суетливой, обыденной жизни, как будто исчезли с лица земли. Не чувствуется их освежающего действия.
Идеала не видят ныне иные даже и в самой Церкви Божией... Говорят, и что Церковь устарела со своими традициями. Она совсем отстала от жизни. Живет четырнадцатым веком и повторяет одни и те же молитвы, догматы, и никакого прогресса в ней нет. Другое дело — театр, сцена. Вот здесь, что ни день, то новое — новая пьеса, новое кино, представление, что ни мысль, то но-пая идея и прочее. Вот здесь действительно кипит жизнь, живая, не затхлая, без застоя. А о священстве говорят, что оно заражено старческими недугами и будто не знает чистых радостей жизни. Люди начинают обвинять священников в самом грубом и жестоком эгоизме и практической расчетливости, где об идеале не может быть и речи: обиралы, тунеядцы, лицемеры.
Скажу вам, друзья мои, с полной откровенностью, что этому последнему обвинению на священство я никогда не верил, не верю и верить не могу. Это значило бы потерять веру в жизнь и в святость Христовой правды. Но я не могу не признать справедливым упомянутого мною факта, что действительно во всей нашей жизни замечается теперь то, что называется духовным принижением. В этом печальном явлении я вижу результат несчастного влияния на современного человека крайнего самолюбия и чувственности, на которых оно выросло и воспиталось. И мы думаем обойтись без Бога в мысли, чувстве и жизни, оттого и принизились, ослабели и завяли, как вянет всё живое, до чего не доходит животворный луч солнца. Но в этом же печальном явлении есть особое побуждение для вас обнаружить в предстоящей вам жизни особую горячность к возвышенному, Божественному и ко всяким проявлениям вечной правды, истины, добра и красоты. На вас лежит, да-да, на вас лежит исторический долг внести в нашу жизнь то святое одушевление, ту бодрость и энергию, ту любовь ко всему Божественному и то духовное одушевление, отсутствие которых так тяжело ныне отзывается на всех и распространяет повсюду болезненное настроение.
Верьте в Бога, мои дорогие братья, дети, читайте ежедневно слово Божие, боритесь с эгоистическими стремлениями и низменными наклонностями. Упражняйтесь в том, что возвышает дух, и бегайте того, что его принижает. Воспитайте в себе истинную, а не эгоистичную любовь, тогда вы будете любить всякого человека, кто бы он ни был, и стремиться делать ему только одно добро. Живите в тесном союзе с Церковью Христовою и в послушании ее законам. Здесь вы почерпнете необходимые вам силы следования по нелегкому пути спасения, где неизбежны подвиги самоотречения и самоотвержения.
Укрепившись и утвердившись в указанном святом христианском настроении, вы и в себе самих будете носить, и на окружающих вас всегда и повсюду распространять то светлое, любвеобильное, радостное возвышающее и ободряющее настроение, которое составляет истинную красоту нашей жизни и ее истинное благо. Как хорошо быть образованным. Но еще лучше быть просвещенным. Поэтому, дети, юноши и девы, — все в школу жизни, чтобы учиться.
Я знаю только то, что ничего не знаю, что следует знать.
Просвещение носит в себе зиждительные начала общественной и церковной жизни, оно же дает силу и успех и в христианской жизни. Если для конечной цели этой деятельности недостаточно одного умственного развития без истинно христианской жизни, то и наоборот, одна жизнь благочестивая без просвещения ума не дает возможности верующему быть истинным христианином. Пастуху надо иметь зоркий глаз, чтобы издали усмотреть волка и вовремя предупредить опасность.
Христианство по существу своему есть свет и разум, и христианин, особенно теперь, в наши дни, должен быть и просвещенным, и научно образованным.
Всегда были люди, которые не признавали необходимости этого последнего, но им дан прекрасный ответ еще святым Златоустом. Прочитайте этот ответ в его труде «О священстве». Мы знаем из истории, что недостаток христианского образования даже и для многих благочестивых людей делал недоступною ту элементарную богословскую мысль, что Бог есть Дух. Отсюда грубый антропоморфизм, представляющий иногда Бога громадным человекообразным существом, сидящим на небе и ногами опирающимся на землю, на основание изречения Священного Писания: Небо — престол Мой, и земля — подножие ног Моих (Деян. 7, 49). Просвещеннейшие отцы Церкви даже в древней языческой литературе и философии, насколько они достигали истины, усматривали откровение Слова (например, святитель Василий Великий)!
Поистине образование потребно для тебя, мой друг, но к нему надо добавить еще очень многое, добавить просвещение души. А это дает нам дом Божий.
Дом Господень, дом молитвы, храм Божий есть место, где человек теснейшим образом чувствует, ощущает, сознает присутствие Бога. Бог есть безусловная и высочайшая Истина. Он есть вечная Красота. Он — Добро и Жизнь. Он — Любовь. Он — Свет и света податель. Он — Жизнь и Источник жизни. Он — Сокровище для нашего сердца. Ощущать и сознавать Бога — это значит чувствовать Его в душе своей со всеми доступными для нашего восприятия Его свойствами. Это значит иметь в душе своей мир, счастье и гармонию, чувствовать в Боге как источнике жизни исходное начало и конечную цель своего существования и в этом находить блаженное успокоение; это значит освещаться Его светом, услаждаться Его красотою, согреваться Его любовью и утешаться в лоне Его от всех бед и скорбей.
Правда, Бог везде и во всем. Его проявления мы можем чувствовать не в храме только, но и в многообразных явлениях природы. Господь проходит перед нами в огне и землетрясении, но истинное Его свойство, для нас доступное, как еще было открыто в Ветхом Завете пророку Илии, ближе всего передается нами в нежном веянии тихого ветра (см. 3 Цар. 19, 12). То есть в том, что мы признаем в Боге как любовь, мир и благоволение, которые Он особенно показал в истории домостроительства спасения человека. Это как бы веяние тихого ветра, это присутствие успокаивающей, врачующей наши немощи, услаждающей наши скорби Божественной благодати и составляет ту, если можно так выразиться, основную стихию, которая постоянно присутствует в храме Божием, его всецело наполняя и служа источником нескончаемой радости для верующей души христианской, даже и грешной, духовно расслабленной. Такое значение храма бесконечно возвышается еще оттого, что в наших храмах христианских не просто присутствует с нами невидимо наша Радость, Христос Бог наш, но еще и входит с нами в теснейшую связь, давая нам для вкушения в Таинстве Святой Евхаристии Свое Пречистое Тело и Свою Пречистую Кровь. А это уже верх всякой радости, которую человек выразить словом не в силах.
Устроение храмов Божиих есть одно из наивысших обнаружений любви к ближнему. Ибо чем больше будет храмов Божиих, тем больше будет таких мест, где Бог присутствует ближайшим образом среди людей и где людям дано познавать истинное счастье. Сюда стекаются все страждущие и обремененные, чтобы в Господе своем Христе найти утешение и успокоение (см. Мф. 11, 28).
С каким же настроением должны мы приходить в храм Божий и что хочет от нас Бог? Ответ на это дан Господом: милости хочу, а не жертвы (Мф. 9, 13). И в самом деле, не говорит ли Господь: если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником и пойди прежде примирись с братом твоим и тогда приди и принеси дар твой (Мф. 5, 23-24) ? Не говорит ли также Господь: если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших (Мф. 6, 15)?
Не говорит ли также Господь через Своего апостола Иакова: чистое... благочестие пред Богом состоит в том, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях и хранить себя неоскверненным от мира (Иак. 1, 27)?
О Господи Боже наш, дай нам побольше на земле храмов, святых мест, тихих пристаней, чтобы нам успокаиваться душой своей. Ведь плывем по бурному морю, — тихую пристань дай нам, Господи!
Честность, благородство, гуманность, справедливость! Чье молодое сердце не загоралось священным огнем при этих словах? Чья душа не воспламенялась горячим желанием осуществить эти высокие и святые начала в своей жизни? Кто бы из нас не почувствовал себя счастливым, если бы сказали о нем, что в своей жизни и деятельности он был благороден, честен и справедлив? Но для просвещенного человека этого идеала, этого счастья еще мало. В нем слишком много эгоистичного. Я могу быть честным, гуманным, справедливым и благородным не потому, чтобы через это я хотел созидать благо ближних, но для того, чтобы никто не смел мне бросить в лицо обвинение в бесчестности, неблагородстве и несправедливости. Есть высшее начало жизни, есть высший свет, дарованный нам во Христе. Это высшее начало требует от нас истинной жизни, созидаемой на началах самоотвержения и самоотречения. Оно зовет нас к твердой вере и последованию за Христом, Который есть Путь, Истина и Жизнь. В Нем только и есть истинный свет, без которого немыслима истинная христианская деятельность.
В Нем была жизнь, — говорит святой евангелист Иоанн Богослов, — и эта жизнь есть свет человеков (ср. Ин. 1, 4).
Да будет же Христос нашим путеводным светом, в котором одном только мы можем найти счастье жизни, сделаться детьми Христовыми, ищущими не своего блага, а блага своих ближних!..
«Свете тихий святыя славы...», «Свет Христов просвещает всех!», «Слава Тебе, показавшему нам свет!» (из богослужебных текстов).
Будьте мудры, как змии
Чтобы вы были мудры на добро
Есть мудрость ложная, мудрость мира сего, которая в очах Божиих есть безумие, — мудрость, вырастающая из начал узкого человеческого себялюбия. Эта мудрость — та мудрость, о которой говорит святой апостол Иаков: Если в вашем сердце вы имеете горькую зависть и сварливость, то не хвалитесь и не лгите на истину. Это не есть мудрость, нисходящая свыше, но земная, душевная, бесовская (Иак. 3, 14-15). Это мудрость, которая нагим и не имеющим дневного пропитания брату и сестре говорит: идите с миром, грейтесь и питайтесь — и не дает им никакого удовлетворения в их нуждах (ср. Иак. 2, 15-16). Не этой мудрости должны просить от Него.
Есть и еще мудрость — мудрость мертвая и бесплодная, мудрость воображаемая, не умеющая познать истинной сущности вещей и истинных начал жизни. Это та мудрость, носителей которой представляет нам Евангелие в лице книжников и законников. Эта мудрость лишена света, жизни и истины. Она имеет глаза, но не видит Христа, она имеет уши, но не слышит учения Его и не уразумеет (см. Мф. 13, 13). Эта мудрость людей с огрубелым и плотским сердцем, в котором нет места для обитания Духа Божия.
Но есть иная мудрость, истинная мудрость Христова, мудрость небесная, нисходящая свыше, чудная, Божественная мудрость. Она чиста... скромна, послушлива, полна милосердия и добрых плодов, беспристрастна и нелицемерна (ср. Иак. 3, 15, 17), обнаруживаясь добрым христианским настроением и поведением и мудрою кротостью. Она полна света, смирения, жизни и истины. Она низводит Бога в души наши. Потому что плоды ее — любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (ср. Гал. 5, 22-23).
Эта мудрость состоит в познании Христа. Она просвещает очи сердца нашего. Она дает нам разуметь, в чем состоит надежда призвания нашего во Христе, и какое богатство славного наследия Его для святых, и как безмерно величие могущества Его в нас (ср. Еф. 1, 18-19). Этой-то истинной, святой, чистой и небесной мудрости и должны мы просить у Господа. В ней конечная цель христианина, его основа, его жизнь и дыхание. Был мудр и умен Соломон, но потом сказал: всё — суета (Екк. 12, 8). Были мудры и гениальны строители Вавилонской башни до небес, но она у них развалилась; мудр и хитер был император Юлиан, мечтавший восстановить язычество, но вынужден был перед смертью воскликнуть: «Ты победил меня, Галилеянин!» А вот мудр и умен был крупный английский ученый Ньютон, открывший во Вселенной закон тяготения, но вот когда он упоминал имя Божие, то в знак величайшего благоговения к Нему снимал свою шляпу.
О мудрость человеческая и мудрость Божественная! Как небо высоко от земли, как день светлее ночи, так мудрость Божия мудрее человеческой. И как поэтому весьма нерассудительно поступают люди, восстающие дерзко на ум Божий. Господь сказал: Погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну. Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? ...Иудеи требуют чудес, и еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для иудеев — соблазн, для еллинов — безумие, для самих же призванных... Христа, Божию силу и Божию премудрость (1 Кор. 1, 19-20, 22-24).
Один — не только без мебели, но и без скамьи, чтобы присесть, — поселился я в пустующем домике. Старые стенные часы были единственным предметом обстановки. Сидел на каком-то ящике, на нём и занимался. Холод, пустота и жизнь впроголодь. Особенно жутко было вечерами. Темнело, и начинал накрапывать дождик, постукивая по худой железной крыше. Потом вдруг стучал сильно, заглушая сухой стук маятника. И дождь шел взрывами. Крыша вздрагивала в последней тоске и холодном отчаянии. Дождь стучал, как комья холодной земли о крышку тесового гроба. Казалось, грудь открыта, и холодный дождь течет прямо в меня, в усталое и тоскующее сердце. Этот холодный осенний дождик навевал мрачную тоску и жуткость. Во всем домике было два живых существа: я да часы, а еще изредка бессильно жужжала муха в чернеющем, словно пасть, окне. Ах, и мухе я был рад!
Порою, успокаивая себя, я начинал напевать робеющим голосом унылый стих, слышанный мной от слепого:
Зайду ли на гору высокую,
Узрю ли я бездну глубокую,
Где я на свете не тоскую,
Тебя лишь, вечность, взыскую...
Гробик, ты мой гробик,
Ты мой вековечный домик,
Желты пески — постеля моя,
Камни — соседи мои,
Сырая земля —матерь моя.
Матерь, ты моя матерь,
Прими ты меня в вечный покой.
Господи, помилуй.
Но кто это? Кто стучит в ворота? Я снимаю с гвоздя тусклую лампу стенную, одеваю галоши и иду отпирать в сенях засов. На дворе темно, хоть в глаз коли.
А слякоть — ноги не вытащишь... Прислушиваюсь. Опять стук.
— Сейчас, сейчас отворю.
Спускаюсь к калитке по скользкой лестнице.
— Кто там?
Молчание. Отодвигаю засов у калитки, открываю ее — никого. И еще мрачнее возвращаться в комнату. Сколько раз я выходил на стук, сколько раз отворял калитку — и только ветер, рванувшись, входил гостем со мною.
От тоски не мог ни заниматься, ни молиться. Ничего не шло в голову. С последнею надеждою взирал на лик Спасителя и на горящую пред Ним глиняную лампаду. Тоскливо громыхал железом крыши внезапный порыв ветра. Жутко шумел за окном двумя березами.
Вот тут-то, в этой пустынной избушке, в эти одинокие вечера и ночи ярко вспомнился мне мой благодатный старец. Он давно умер. Его убили разбойники, но голос его явно звучал в моих ушах:
— Мудрость, премудрость Божия — красота... Дитя мое, храни целомудрие и приобретай чистую Божественную мудрость.
Да, чистота сердца, девственность и целомудренная непорочность есть необходимые условия, чтобы стяжать мудрость Божию. «Чистые сердцем, — говорит святитель Григорий Нисский, — не увидят в себе ничего, кроме Бога» (см. «Заповеди блаженств». Слово 6).
Она ранним утром собиралась в церковь.
— Что ты там копошишься, или опять вздумала идти к попам на молитву?
Девушка глубоко вздохнула и промолчала.
— Нет, милая, сегодня уж ты не пойдешь, довольно меня за тебя вчера срамили, хватит.
В дверях вырос огромный мужчина и заслонил собою дверь.
— Братец, пусти, — робко просила девушка.
— Эх ты, дура безумная, не пушу.
— Это безумие есть мудрость, — тихо, но твердо сказала она и... повалилась ему в ноги.
— Что! — заорал брат. — Ах ты такая-сякая...
Но девушки как и не было, она юрко проскользнула в дверь и быстро убежала туда, куда неудержимо влекло ее сердце.
Мудрость (София) символически изображается голубым цветом. О, как прекрасен цвет голубой! Он противоположен блудодейству и отпадению от Бога. Голубой цвет — символ духовной чистоты и целомудрия.
Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, — и дастся ему (Иак. 1, 5).
О мой милый читатель! Утомил я тебя с этой мудростью. Очень уж она мудра и высока, но вместе и очень проста, и доступна.
Возлюби Господа всей душой своей, цени Его святое учение дороже всего на свете, смотри на всё земное как на мимолетный ветер, который дует отсюда, а через час — с другой стороны, а потом с третьей, и так без конца. Храни смирение, кротость, молчание, целомудрие, и ты поистине будешь премудрым.
Камень сапфир — лазурь, лазоревое небо. Небо есть мудрость, в нём — Премудрость. Сапфир переливается звездами в сияющей чистоте.
Твое сердце, милая детка, да будет таким, как драгоценный сапфир и лазурь неба, и мудрость голубая небес будет твоей, навсегда твоей.
Воздух синий-синий,
Солнышко горит,
Жаворонок с песней
В высоте парит,
Радостью трепещет,
Серебром звенит,
О любви, о Боге
Громко говорит.
Славит сине небо,
Край родимый свой,
И зовет, и манит
К небу за собой.
Голову поднимешь —
Не видать певца,
Только песня льется,
Льется без конца.
А ты, детка, плачешь,
Слезочки текут,
Мрак и бурю видишь,
Ноги не бредут.
Успокойся, пташка,
Небо — для тебя,
Кончится дорожка —
Воспарим туда.
И очи Его — как пламень огненный
Когда Господь наш Иисус Христос ходил по земле палестинской, проповедуя Евангелие Царствия Божия, в это время в иудейских горах свирепствовал жестокий разбойник. Своими страшными убийствами он наводил ужас на жителей Палестины. Люди боялись выйти из своих домов, чтобы не погибнуть от руки злого разбойника. Временами злодей прекращал свои злодеяния. Все думали, что он погиб или переселился в другие края, тогда люди свободно вздыхали и благодарили Иегову, что Он наконец-то избавил их от такого страшного человека. Но вдруг снова убийства, насилия, злодеяния еще с большей силой обрушивались на мирных жителей сел, деревень и даже городов.
Злодей был неуловим. Как будто какая могучая темная сила хранила и защищала его. Для уловления его посылались целые отряды и воинские подразделения, которые днем и ночью прошаривали и прощупывали каждый уступ скалы, каждый кустик, где мог бы укрыться разбойник, но все эти поиски были напрасными. Атаман-разбойник был неуловим, и никакая сила не могла его поймать и пленить. Тогда правительство объявило большую награду за голову разбойника, если только кто поймает его или хотя бы обнаружит. Но и эти меры не привели ни к чему. Страшный злодей был на свободе. Он жаждал все больше и больше невинных жертв. Старики, мужчины, женщины и даже малые детки гибли от злодейской его руки.
В один летний день по узким улицам Иерусалима двигалось странное шествие. Собралась огромная толпа людей. Здесь были люди разного сословия, возраста и пола. Впереди толпы шли вооруженные воины, пешие и на конях. Они вели Осужденного. Тяжелый Крест лежал на плечах этого осужденного, так что Он, идя с Крестом, низко пригибался, а иногда изнемогал и падал. Когда Он падал от сильного изнеможения и лежал на земле, то на него обрушивались жестокие удары воинов. Били по голове, по плечам, по спине, по чему попало. Бичи со стальными наконечниками оставляли на теле осужденного красные полосы, а затем от вторичных ударов по этому месту разрывалась кожа, и кровь текла ручьями на землю. И если бы воины с проклятиями и руганью сами не поднимали Осужденного, то Он так бы и лежал на земле, не имея сил Сам подняться. Ни стона, ни крика не выходило из уст Его. Он все эти жестокие истязания переносил молча. Только Крест всё виднелся над головами толпы, потом он все ниже и ниже опускался, и Ведомый на распятие опять упал на каменную дорогу улицы, обливая ее Своей кровью.
В это время у одного большого дома под навесом от солнца стоял человек Никто его не знал. И он никого не хотел знать. Но когда прохожие случайно встречались с ним взглядом, то неописуемый страх и ужас охватывал их душу. Они скорее отводили свой взор от незнакомца и стремились дальше. А он спокойно стоял в тени под навесом и наблюдал за тем, что делается на улице. Странное шествие поравнялось с ним. Он увидел согбенного Человека, несущего на своих плечах грубо сколоченный тяжелый Крест. Голова этого Человека склонилась низко к земле. Волосы были спутаны и смочены кровью и пылью. И колючий сухой терн, свитый несколько раз, был туго надет на главу, так что острые колючки его впились кругом головы в тело и из ран струилась алая кровь. Незнакомец даже услышал прерывистое дыхание Осужденного, которое вырывалось из измученной груди шумно и хрипло. Но особенно поражало наблюдавших лицо Страдальца. Оно было полно тихой кротости и бесконечного незлобия... Вот Он снова остановился, чтобы перевести дух. Кто поближе, подхватил Его под руки, чтобы Он снова не упал на камни.
Несколько выпрямившись, Он тихо повернулся. Там плакали сердобольные женщины.
— Дщери Иерусалимские, — послышался Его тихий, но строгий голос, — не плачьте о Мне, плачьте о себе и о детях ваших.
Эти слова произвели ошеломляющее впечатление на народ. Насмешки и крики на минуту замолкли. И там, куда направлялся Его взор, наступала тишина. Вот Он поворачивается снова вперед. На мгновение Его взор скользнул по большому дому. Казалось, что Он искал кого-то взором Своим. Искал незнакомца, который до сих пор стоял у этого дома и наблюдал за всем этим. Вдруг незнакомцу стало страшно. Он хотел уклониться от взора, хотел скрыться, убежать, но уже было поздно. Страдальческий взор Спасителя упал на незнакомца, и глаза их встретились.
— О Иегова, — прошептал смертельно побледневший разбойник, — лучше мне никогда не встречать этих глаз!
Это было одно мгновение. Спаситель повернул Свое лицо вперед, и шествие двинулось дальше. Но злодей, он уже не мог больше, как прежде, поднять надменно своего взора. Повернувшись направо, пряча свое лицо, он стремительно пошел вон из города. Это был тот неуловимый разбойник, тот злодей, которого не могли поймать никакой силой человеческой. Но вот его уловил Своим страдальческим взором Христос.
Он шел, шел стремительно, почти бежал. В его преступной душе творилось невероятное смятение. Взор Божественных очей, как пламень огня и в то же время как свет тихой ласковой любви, стоял в глазах преступника. Этот взор не угрожал, не судил, даже не укорял злодея, а отечески призывал, ласкал, тихо и кротко всё прощал. О, этот глубокий, пронзающий душу взор!.. И великий злодей-разбойник, не видя около себя ничего, быстро шел вперед.
Долго так продолжалось или нет, он не помнил. Только вдруг с ужасом заметил, что колеблется почва под его ногами и начинает быстро темнеть. Что это такое: днем начинается ночь? Неожиданно он услышал рядом с дорогой, чуть-чуть в стороне, тихий стон. Злодей остановился. Он первый раз в жизни почувствовал сострадание. Сколько раз он без содрогания убивал своим острым персидским кинжалом жертву. Сколько резал с каким-то злорадным ожесточением жен, грудных младенцев, стариков. Сколько он слышал жалобных воплей матерей:
— Пощади малюток!
Они ползали у ног его, хватались за его окровавленную одежду, умоляли, плакали, чтобы он только пощадил, оставил в живых их невинных малюток Ничто не трогало жестокое сердце злодея. С диким хохотом он разрезал груди матерей, прокалывал малюток и, разделавшись с жертвами, шел дальше.
А вот теперь он остановился, услышав стон человека. Не раздумывая, он сделал два-три шага в сторону и склонился над умирающим стариком. Это был старый еврей, задыхающийся от приступа восточной горячки. Достав свою флягу с заморским вином, разбойник влил несколько капель в уста умирающего — тот открыл глаза.
Сделав первое доброе дело, оказав помощь несчастному, разбойник почувствовал в своей душе неизъяснимую тихую радость. Такой радости он никогда в жизни своей не испытывал. Растирая лицо и грудь несчастного вином, он опустился перед ним на колени.
Вдруг резкий крик.
— Разбойник Маторан, сдавайся, сопротивление немыслимо!
Маторан поднял свою голову и встал на ноги. Кругом его в темноте стояли вооружейные всадники. Он снова опустился на колени и наклонился над стариком. В это мгновение удар страшной силы в голову повалил его на землю. Когда воины осветили факелом его лицо, то увидели, что оно было тихим и кротким, как лицо Ангела, а уста его еле слышно произносили последние слова:
— Ты умираешь сейчас невинно, а я — за свои злые дела.
Мои дорогие и милые! Как часто бывает с нами, когда ничто не трогает наше холодное, нечистое сердце. Мы живем, подобно этому разбойнику, в свое греховное удовольствие: Бога гневим, людей оскорбляем, добрые дела ничуть не делаем, а только злые. И вот стоит только ступить — и мы свалимся в бездну, пропасть великую, ад кромешный.
Что нам делать, чтобы не погибнуть? Что предпринять, дабы спастись и избежать вечной смерти? Надо, подобно разбойнику, взглянуть в очи Божественного Страдальца. Трепетно, со страхом великим, хоть на мгновение встретиться с Ним взглядом. Встретиться с этим глубоким взором Богочеловека, Страдальца, Великого Крестоносца, Искупителя всех людей, всего грешного мира.
Вот смотрите, как спокойно и даже почти развязно подходит в храме к Голгофе молодая девушка. Она, кажется, даже тщеславится в душе, что на нее все смотрят. Она делает земной поклон Распятому и, видимо, старается это делать как можно благоговейнее: как же иначе? Ведь на нее люди смотрят и говорят: «Вот какая молодая и как она хорошо кланяется». И она лелеет в своей душе эти преступные мысли. О окаянство! Так ли следует касаться Голгофы? Так ли подходишь ты к Страдальцу Христу? Лучше бы уж ты стояла вдали от Креста и с трепетом взирала, как Сусанна, только на ноги Господа, не смея поднять своего взора на измученный лик Страдальца. Видишь, как эти пречистые ноги пробиты длинными толстыми гвоздями? Видишь, как кровь пречистая теплой алой струйкой бежит из ран, видишь? Видишь ли ты, как Магдалина бьется у подножия Креста вся в слезах, жалобные издавая вопли?
Но, Господи, дай силы, дай мужество с трепетом и великим страхом взглянуть в Твои потухающие очи! Да оживят они мою холодную душу, да зажгут в ней пламень укора и стыда за греховную мою жизнь! Они, эти Божественные очи, всколыхнули, взломали лед в душе разбойника, атамана, убийцы, да и мою душу подвигнут на покаяние.
А вот смотрите — другая девушка, да она будто еще и монахиня. Она одна в своей келейке. Кажется, читает Святое Евангелие. Но что она делает? Похоже, что дремлет, непутевая. Ее уста так широко зевают, будто она целый год не спала. Как же она так сможет вникнуть в Слово Божие, взглянуть в очи Христовы, согреть холод своей души? Дремлет, даже видите — спит, лентяйка. Самым настоящим образом заснула над Словом Божиим. И осталась ее душа такой же, как раньше: холодной, несокрушенной, неутешенной. А Он, страдающий, всё смотрит со страниц Святого Евангелия, не спускает Своего измученного взгляда и, как тогда, в Гефсиманском саду, говорит: «Неужели и ты не могла хоть немного побыть со Мною? Се, грядет час, и Сын Человеческий будет снова предан в руки грешников».
А вот эта раба Божия стоит на службе. Идет Божественная литургия. Совершается Великий вход. Священник и диакон выходят из северных дверей, идут по солее, неся приготовленный Агнец. Поют «Иже Херувимы». Боже мой, да какой же это торжественный и вместе страшный момент. Ведь это Господь идет на вольное страдание. Видите, несут и крест, и копие, и все орудия для казни. Как надо сейчас трепетать и плакать о грехах своих, содрогаться телом и душой при виде этой страшной картины. Ведь злодей Маторан затрепетал и обратился, когда увидел Его, идущего на Голгофу. А эта раба Божия — как ни в чем не бывало; она даже рассматривает молодого диакона. Какой он красивый, какой у него голос звучный и мягкий, и еще, улыбаясь, шепчет что-то своей подруге. Несчастная душа! Тебе ли место стоять здесь, злодейка бессовестная! Впрочем, зачем так? Ведь сколько таких тогда стояли на улицах Иерусалима, когда Он, падал под тяжестью Креста, обливаясь кровью и слезами, шел на Голгофу...
Но ты, моя милая душа, поступи совсем иначе. Ты склони в эти страшные минуты свою повинную голову долу. Если хватит сил, мигом взгляни в очи Страдальцу да упади после этого на пол церковный и зарыдай о своем окаянстве. Ведь ради тебя, нерадивой, Он снова и снова идет на страдание, и идет уже страдающий, измученный, побитый, всеми оставленный.
Вот так, мой дорогой читатель, надо обновляться душой пред взором Божественного Страдальца. Везде, всегда, особенно, когда начинают обуревать тебя волны страстей и бури жизненных испытаний, представляй живо перед собой Своего Господа.
А вот Он во славе.
Обратившись, увидел (я) семь золотых светильников и, посреди семи светильников подобного Сыну Человеческому, облеченного в подир и по персям опоясанного золотым поясом: глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег; и очи Его — как пламень огненный (Откр. 1, 12-14).
Да, настанет час, когда мы все встанем пред Ним как пред Судией живых и мертвых. И очи Его не будут уже призывать, согревать, миловать, а будут жечь огнем правосудия и справедливого возмездия за нераскаянность душ наших.
Вот Он стоит предо мною страдающий. Еще зовет к Себе терпеливо и милосердно. Божественные очи Его полны снисхождения и любви к грешнику, в них бездна милости и щедрот. Святая глава увенчана колючим тернием. Шипы глубоко впились в голову. Алые струйки пречистой крови катятся по бледным ланитам.
Он ищет взором, ищет тебя, грешная, окаянная душа. Ищет, чтобы лучами тепла и любви растворить хладное окаянство твоего преступного сердца. Неужели ты не зарыдаешь, подобно разбойнику на улице Иерусалима? Неужели останешься стоять бесчувственным столбом, годным только для вечного сожжения в геенне! Да не будет!
Господи, да не будет этого с нами вовек!
Тихий свет очей Твоих,
Точно бездна моря,
Растворяет хлад души
Жизненного горя.
Пред Тобою я стою,
Трепетно взирая,
От грехов моих стеню,
Совестью сгорая.
Ласка дивная в очах
Исцеляет раны,
Сокрушая тьмы бесов,
Разоряя планы.
Прелюбимый мой Господь,
Вечно — тихи очи,
Дай мне плакать о грехах
Долги темны ночи.
Чтобы вечно быть с Тобой —
Пред любимым взорам...
Наслаждаться красотой
И райским простором.
Избави мя от клеветы человеческий, и сохраню заповеди Твоя
Недавно в Тихом океане совершилась печальная трагедия. Погибла молодая девушка-спортсменка (американка). Она задалась смелой целью — переплыть океан вплавь. Ее сопровождала небольшая моторная яхта. Половину она уже переплыла в течение двух месяцев. И вот, одним ранним туманным утром она спустилась с яхты и, как обычно, поплыла. Яхта ушла несколько вперед. Пройдя небольшое расстояние, она стала поджидать спортсменку. Но та не появлялась. Проводники ждали еще и еще. Девушка не подплывала. Тогда они вернулись обратно, ища ее на воде. Не найдя нигде девушку, команда яхты остановилась, не зная, что делать. Вдруг около самого борта судна вскипела морская вода — огромная акула, блеснув серебристым телом, ушла в пучину. Сомнений быть не могло — несчастная девушка-спортсменка нашла себе живую могилу в чреве морского хищника.
Дорогие мои друзья! Я хочу сказать вам совсем о другом. Гораздо о большем. Сказать о том, что есть более страшное чудовище в нашем житейском море, которое поглощает невинные жертвы безвозвратно.
Посмотрите вот на этого молодого батюшку, который отдает святому делу все свои юные силы, всю свою душу; как он много терпит всякой напраслины, как он много переживает, — и чем чище его жизнь, тем больше льется грязи и всякой небылицы. Клевета — вот имя той хищной акуле, которая так много поглощает невинных жертв в житейском море.
Предаст брат брата на смерть... восстанут дети на родителей и умертвят их (Мф. 10, 21). Гнусная клевета — грозное чудовище в нашей жизни. Брат клевещет на брата. Сестра очерняет свою родную и духовную сестру Родители (духовные отцы) предаются своими родными чадами, — что творится в бурном море жизни? А можно ли смотреть без содрогания на нынешние отношения духовенства между собой? Здесь еще ужаснее, еще гнуснее свирепствует клевета. Малейшая обида со стороны сослуживца — и обиженный клевещет на своего брата-священника, даже епископа, пред «сильными мира сего». Клевещет тем успешнее, чем тот неповиннее, чище душой. И «акула» в своем животном услаждении поглощает невинную жертву. А сколько было таких невинных жертв в недавние минувшие годы? А разве нет их теперь?
Клевета! Как ты ужасна, как братоубийственна! Каков страшный и богопротивный твой облик! Святые отцы считают клевету одним из страшных смертных грехов, и сами же часто становились ее жертвой (например, святители Иоанн Златоуст, Афанасий Великий, Григорий Богослов, наши русские святители: Филипп, митрополит Московский, Гермоген, патриарх Московский, и многие-многие другие).
Дорогие и милые мои духовные чада! Как огня геенского бойтесь клеветать на кого-либо, хоть одно слово плохое сказать на чью-либо душу. А если тебя невинно оклевещут, порадуйся и не унывай, смотри — не малодушествуй. Это для тебя самая лучшая награда — живые, неувядающие цветы на твоем оскорбленном, измученном челе.
О дай, Господи, нам силы духовные, чтобы благодушно переносить болезненные удары клеветы и оскорбления. Как переносил Ты, наш прелюбимый Страдалец и Господь... Но есть ли средство против клеветы, чтобы ее разоблачить, а уж если суждено Господом, то безропотно пострадать? Средство против этой страшной «акулы» есть. И средство сильное, могучее.
В одном городе хранятся две игральные кости, которые называются «кости смерти». Почему они так зовутся? Вот слушайте.
В этом городе совершилось однажды страшное злодейство. Была зверски убита молодая девушка. Она была известна всему городу как невинное, чистейшее существо. Она имела кроткую ангельскую душу. И вот однажды утром ее нашли плавающей в своей крови. Подозревал и двух молодых людей, которые оба добивались ее руки. Их взяли под стражу. Допрашивали, пытали, мучили, но виновника не открыли. Решили отдать дело на суд Божий. Для этого собрался весь город. Духовенство, начальство, тысячи народа. Виновные вышли на середину. С помощью двух игральных костей они должны были решить свою судьбу. Кому выпадет большее число очков, тот признается невиновным, а кому меньшее, тот подлежит казни. Первый юноша (убийца), смеясь, взял эти кости и бросил на землю. Выпало самое большое количество очков, то есть двенадцать. Все были в ужасе, потому что считали его убийцей (он был буйного, злого права). Второй юноша, кроткий (но теперь ему, неповинному, предстояла казнь), тихо опустился на колени и стал молиться. Тысячи людей замерли. На площади настала тишина, как в церкви. Только слышен был голос молящегося: «Господи, Ты знаешь все тайны дел человеческих. Я готов невинно умереть. Но тогда гордо и злобно восторжествует неправда. Ведь Ты видишь, Господи, что я неповинен».
Народ плакал. Юноша встал, взял две эти кости и ударил о землю. Боже мой! Совершилось чудо. Одна из костей раскололась на две: образовалось не двенадцать, а тринадцать очков. В этот же момент убийца пал на землю, пораженный невидимым мечом правосудия. Трепет охватил тысячи людей. Все прославили Бога, творящего дивное и преславное.
Итак, молитва, пламенно обращенная ко Господу, разрушает все коварные сети гнусной клеветы. Молитва есть непобедимое оружие в руках рабов Христовых. Этим оружием внешне беззащитные христиане защищаются от врагов невидимых и видимых.
О мои любезные и дорогие отцы, братья, чада. Научимся терпеть клевету. И этим терпением, вместе с пламенной молитвой, разрушим все козни диавола.
Пловец, пловец, смотри — акула,
Оскалив зубы, ищет жертв,
Смотри, во чреве ждет могила —
Промедлишь — разом будешь мертв...
Всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне
Архитектор построил великолепный дом. Это был чудо-дом: по красоте, изяществу отделки, формам — не было подобного. Все дивились изумительному зданию и восторженно хвалили создавшего его.
Но вот в одну из осенних ночей разразился страшной силы ураган. Ветер валил деревья, переворачивал суда на воде, потрясал здания на суше. Сильный ливень дополнял ужасные разрушения. Когда утром рассвело и ветер утих, увидели невероятное: чудо-дом покосился, изящно раскрашенные стены его потрескались. Вот он сейчас рухнет, рассыплется и... похоронит под обломками сотни жизней.
Не учел архитектор особенности грунта. Там, внизу, песчаный слой, и основание здания подмыло. Какой ужас! Затраты... жертвы... Основанный на песке...
Их сидело за столом десять без одного. Самому старшему — восемнадцать. Кто кем будет в жизни?
— Я хочу быть моряком.
— А я — летчиком.
— А я — ученым.
— А я — писателем.
— А я — врачом, — и так далее, и тому подобное.
Мать их сидела поодаль. Слушая своих детей, она становилась все грустнее и задумчивее. Потом стала украдкой утирать слезы.
— Мама, ты плачешь, — встревожились дети, — о чем ты, мама?
Она не вдруг ответила, обвела их печальным взором и тихо сказала:
— Милые мои дети, вы знаете, сколько труда, усилий стоило мне, чтобы воспитать вас. Ведь отец очень рано погиб, все вы были малютки. И вот теперь я слышу ваши желания. Вы хотите быть кто ученым, кто писателем, кто врачом, кто моряком — и никто не хочет быть священником.
Дети смутились. Свои головки опустили. В комнате водворилась тишина...
Вдруг самый юный курчавый мальчик встал, решительно подошел к матери, взял ее за руки и, глядя своими большими голубыми глазами ей в лицо, сказал:
— Мама, я буду священником.
Другие зашикали, кто-то украдкой засмеялся.
— Куда тебе, ты самый озорной, драчливый.
— Нет, я маме сказал, что буду священником, вот и буду.
Она нежно обняла его и поцеловала в курчавую головку.
— Милое мое дитя, — тихо сказала мать, — я знаю, знаю, что ты выполнишь свое слово, станешь священником.
Затем мать подвела малыша к Святому Евангелию, открыла его и сказала:
— Прочти, Алеша.
— Кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне (Мф. 7, 24).
— Дитя мое милое, — сказала нежно мать, — для того чтобы быть хорошим священником, построй дом души своей на камне. Камень же есть Христос.
— Мама, — тихо сказал отрок, — я буду хорошим священником.
Прошло пятнадцать лет. В одном из столичных храмов совершалась торжественная служба. Хор пел трогательно «Святые мученицы...» Из алтаря слышалось «Аксиос!..» Спустя минут двадцать оттуда вышел молодой, только что посвященный священник Он был бледен. Влажные глаза на худощавом красивом лице казались особенно большими и печально-торжественными. Глубоко пережил Таинство посвящения молодой батюшка, отец Алексий. И особенно сильно волновали его вечно живые слова уже умершей его родной матери: «Я знаю, Алеша, что ты выполнишь свое слово создать дом души своей на камне, а не на песке».
С первых шагов на приходе на молодого батюшку обрушились волны страшных испытаний. Эти яростные волны силились захлестнуть малый, одинокий челн юного борца за истину Христову. Особенно отца Алексия невзлюбили местные торговцы, которые богатели от разных вин и спиртного. Юный пастырь Христов повел решительную борьбу с пьянством. Он с амвона церковного со слезами увещевал людей бросить пить, ведь от этого убийственно разрушается их здоровье, губится семья, калечатся жизни жен и детей. Каждую Божественную службу отец Алексий убеждал, говорил, плакал.
— Горячо уж очень берет батька, — глухо говорили одни.
— Пусть, пусть потешится, скоро остынет, — злобно огрызались другие.
Но молодой священник не остывал, а еще более воспламенялся ревностью за свою паству. Стало заметно, что пьяных становится все меньше и меньше. Драки прекращались. Пьяных голосов не слышалось.
— Э, брат, дело серьезное, — говорили встречаясь друг с другом, трактирщики. — Скоро пойдем с сумой по миру.
— Ничего, разделаемся с ним скоро, — шипели другие. — Недолго ему осталось проповедовать.
Однажды, возвращаясь поздно домой, отец Алексий встретил двух неизвестных пьяных. Они повалили его на землю и нанесли несколько ножевых ран. Когда рассвело, люди нашли пастыря, лежащего в крови. К счастью, раны были не смертельными. Лежа в местной больнице, юный апостол трезвости не переставал учить народ. Здесь особенно его слова оказывали неотразимое влияние. Мученический взор больших впалых глаз прожигал любовью души слушающих. Здесь же однажды, лежа на больничной койке, отец Алексий почувствовал особенно мучительное состояние духа. Ему казалось, что дело его пастырское рушится преждевременно. Что он ничего не успеет в жизни. С подавленной душой он задремал.
— Милый сын мой, Алеша, — услышал он ласковый голос родной матери, — ты исполнил свое обещание, но крепче стой на камне веры до конца.
Отец Алексий вскинул свой удивленный взор — в дверях палаты стояла умершая мать. Она была вся в белом. Лик ее сиял неземной красотой, большие лучистые глаза любовно смотрели на сына.
Отец Алексий на диво скоро поправился, он сразу вновь взялся с большей силой за свое святое дело. Яростные волны недовольства с новой силой обрушились на ревностного молодого священника. Но он построил дом свой на камне, и никакая буря не в силах была разрушить это здание.
Как бесконечно счастливы люди, которые создают свою жизнь на твердом евангельском основании. Особенно теперь, когда так неспокойно жизненное море. Когда так часты и яростны ураганы, когда так много людей терпят крушение.
Всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне (Мф. 7, 24-25).
...Их тогда было десять без одного. И он среди них самый меньший. И когда все пошли в мир на широкую и гладкую дорогу, он тогда сказал:
— Мама, я буду священником, я буду хорошим священником.
Мог ли он теперь отступить от этого своего обещания? Мог ли изменить себе? Нет. Тысячу раз — нет! Очень уж глубоко полюбил он этот узкий путь Христов. И в самих Его страданиях познал сладость орошенной кровью добродетели.
Как трудно теперь упорствовать. Как трудно стоять на своем. Как трудно отстаивать правду, не имея почти никаких средств защиты. Отец Алексий не сдавался. Вот он вновь стоит на амвоне и убедительно говорит ело-во истины. Храм не стал уже вмещать слушателей. Многие, теснясь, стояли на дворе.
— Да, милейший друг, приходит нам крах, — глухо говорил трактирщик за углом своему приятелю. — Этот фанатик ишь что делает. Вся округа валит к нему в церковь, а у нас, гляди, пусто.
Зло с новой силой обрушилось на отца Алексия. Не прошло и двух месяцев, как его убогий домик глубокой осенней ночью вспыхнул, как свечка, и сгорел дотла... Благо, что батюшки не было дома. Отлучился на требу и запоздал. Вернувшись, он нашел кучу тлеющих углей, около которых плакали сердобольные старушки и суетились мужички. Недолго пришлось батюшке пожить и на квартире. Злоба бесовская и человеческая не унимались. Уж очень он был не ко двору современному ему миру. Уж очень пламенно он горел, ярко, светло. А яркая свеча быстро сгорает. В один воскресный день отец Алексий говорил горячую проповедь. Он и тени злобы не бросал на своих противников. Он только, широко крестясь, сказал, заканчивая:
— Верю, с Божией помощью я добьюсь, что скоро ни одного пьяного не увидите на улице.
Когда он после службы вышел их храма, у ограды стояла пролетка, запряженная тройкой сытых лошадей.
— Батюшка, ради Христа, умирает старуха, — кланяясь, проговорил бородатый.
Отец Алексий сильно утомился, но ведь умирает человек — надо ехать. И он сел в пролетку. Дорога неслась под колесами. Вдруг кучер резко повернул под гору. Лошади стрелой шарахнулись вниз. Пролетка понеслась в пропасть. Священник поднял утомленные глаза — кучера на козлах уже не было. Ему всё стало ясно.
— Господи, — тихо сказал он, совершая последний раз крестное знамение, — прими дух мой.
Когда далеко внизу люди с большим усилием остановили обезумевших лошадей, то пролетки с ними не было. Она оторвалась, несколько раз перевернулась и вместе с седоком полетела в пропасть...
На другой день его хоронили. Грозные тучи свинцовой тяжестью нависли над селением. Все жители как один — и малые, и старые — вышли провожать в последний путь своего любимого пастыря. Как рано он завершил свой великий путь! Как мало потрудился! Всего четыре года. Но сколько сделал! Последние его слова, сказанные в проповеди, были пророческими. Никто никогда не видел здесь пьяных людей. Много сделали четыре года его пастырской борьбы, а смерть сделала больше. Зеленый змий был раздавлен пламенной и жертвенной душой юного пастыря.
На месте центрального трактира выросла новая каменная церковь. Виновники трагической смерти священника понесли суровую кару перед судом человеческим. А перед Божиим?!
...Он был самый маленький из своих братьев. «Мама, — сказал он тогда своей родной матушке, глядя прямо ей в лицо, — мама, пусть они как хотят, а я буду священником, буду хорошим священником».
Укрепляйся и ты, мой милый друг, на камне святой веры Христовой и верно исполняй свои, данные Богу, обещания. И тогда никакая злоба вражья, никакая буря жизни не «подмоет» твоего здания души. Дом духовный вынесет все жестокие испытания, все бури, все невзгоды, потому что он основан на камне, камень же есть Христос.
Пустыня...
Суровая египетская пустыня, как безбрежный океан, не имела предела. Волнистый песок — рядом, по сторонам, вдали, насколько охватывал глаз, — рассыпан, словно мощной рукой, по всем беспредельным далям пустыни. Днем, когда на небе сияло огромное красное солнце, раскаленный этот песок жег огнем ноги и даже всё тело путника. А когда начиналась буря и вся пустыня превращалась в бушующий котел огня, пыли и песка, путнику совсем становилось не по себе. Идти не только трудно и душно от бушующего вихря, но и крайне опасно, чтобы совсем не потерять путь-дорожку, которая пролегает то совсем незаметной тропиночкой среди больших плоских песчаных гор пустыни, то расширяется снова в широкую каменистую ленту, утоптанную веками. И вот там, где раскаленный песок сметался с дороги силой ветра, видны были высушенные зноем и обожженные лучами солнца кости: человеческие и животных, верблюдов, лошадей. То целые скелеты лежали, полузанесенные песком грозной пустыни, то отдельно попадались черепа, кости рук, ног. Жертвы пустыни. Сколько тут их погибло, бедных путников, странников, одиноких или группами, попавших в смертельные объятия грозной бури безбрежной пустыни? Старцы, женщины, может быть, дети-малютки, плачущие и судорожно прижимающиеся к материнской груди в минуты смерти.
Пустыня... Сколько буйный твой ветер заглушил предсмертных воплей людей о помощи? Сколько огненный песок твой похоронил под собой несчастных.
Точно море, буйное, беспредельное, сурово-грозное, пожирает песок свои жертвы. Но следы этих жертв ты, море, тщательно прячешь от взора других в своих глубоких предательских объятиях.
А здесь — пустыня. На своих тропах и дорогах она как нарочно оставляет следы трагедий, как бы хвалясь своей силой: сколько она погубила, похоронила, замела. А эти вот следы напоказ оставила, чтобы их видели и трепетали, боялись ее, пустыни.
Кроме жгучего солнца и буйного ветра пустыня знаменита и лютыми разбойниками, которые, как ураганный ветер, налетают из-за сопок или гор на путников. И как они жестоки, жадны и немилосердны! На своих быстрых конях они неожиданно наскакивают на караваны, грабят, убивают, мучают и через десять-пятнадцать минут так же неожиданно исчезают, как и появились, оставив на пустынной дороге окровавленные трупы людей, животных, разбросанное там и тут ненужное им добро.
А еще в пустыне есть лютые звери и ядовитые гады, которые из-под куста или из-под тлеющей кости, камня уязвляют путников и наносят им смертельные раны.
О, как ты опасна, пустыня! Сколько таишь ты в себе страшных опасностей и смертей!
И только святые подвижники-пустынники не боялись тебя. Они жили в пустынях десятилетиями, перенося добровольно голод, жажду, опасности. Они жили в этой страшной пустыне, охраняемые и ведомые Господом, жили, очищались и спасались.
Вечереет. Тишина. Пустыня засыпает... Будто хочет забыться в прохладной ласке ночи. Солнце давно скрыло свои лучи за горизонтом.
Неожиданно, совсем, кажется, невысоко в небе засияла звезда. Да такая светлая, яркая, необыкновенная, точно живая. Осияв своим дивным мягким светом окрестность, она плавно двинулась на запад. Одновременно с этим за песчаными барханами, там, где прячется дорога, раздались громкие крики людей. То были крики не брани и погони, а крики радости и необъяснимого восторга.
Караван? Да, это шел большой и богатый караван. Он шел с востока на запад. Шел из далекой Персиды в Иудейскую страну. Три знаменитых мудреца (волхва) возглавляли этот караван. Они вот уже несколько месяцев идут по пустыне с навьюченными верблюдами, рабами, проводниками.
Но что они так взволнованы, что так радостно выкрикивают люди, показывая руками на небо? Звезда, таинственная звезда ведет их в Иудейскую землю. Она каждый вечер с наступлением темноты появляется на небе и показывает им путь, куда идти.
Это путеводная звезда. Звезда Богомладенца Христа. Она ведет богатых мудрецов Персиды, чтобы поклониться рожденному в вертепе Богу. Впервые они увидели эту новую звезду в глубоком небе у себя на родине, в Персии. Будучи учеными и мудрыми, они тогда сразу поняли, что родился Великий Царь, родился Тот, Который принесет всем людям мир и истинное счастье. Взяв с собой драгоценные дары новорожденному Царю и собрав большой караван, они вот уже несколько месяцев движутся к цели. Свое путешествие они предпочитают совершать ночью и в тихой прохладе утра. И вот всегда с вечера, как только вновь появлялась на небе таинственная звезда, они встречали ее восторгами радости и, ведомые ею, ехали в Иерусалим.
Только старейший мудрец Мельхиор всегда оставался молчаливым. С той священной минуты, когда он первый в тот тихий вечерний час встретился с этой звездой один на один, он стал совсем задумчивым, углубленным. И когда вновь появлялась на темном вечернем небе звезда, он, как и в первый раз, вздрагивал всем телом. Его бесцветные старческие уста тихо шептали не то молитву, не то благословение небу. Чаще всего он тихо произносил: «О Ты, Владыка, Царь мира и добра, милостиво благоволи мне только увидеть Тебя и потом спокойно умереть». При этом слезы умиления текли по его впалым щекам. Понукая своего чистокровного персидского коня идти вперед и вперед, он время от времени поднимал свой благоговейный взор на звезду, и слова трепетной молитвы и благодарения невольно лились из старческих уст, вызывая из очей обильные слезы. «Это Его звезда, — думал про себя старый волхв. — Она путеводит нас к Нему. Сколько веков измученное грехом человечество ждало Его пришествия. И вот Он пришел, и звезда Его сияет пред моим взором. Как стремится душа моя к Тебе, как она горит огнем нежности и любви! Как я увижу Тебя: в каких чертогах и дворцах Твое место? Какие знатные и славные люди теперь окружают Твою богатую колыбель, выражая Тебе наперебой покорность и почтение?»
Вдруг рядом со старым волхвом раздался крик радости: «Город, город Иерусалим!»
Мельхиор вздрогнул, поднял глаза, белый, как птица, увешанный золотой упряжью конь его остановился как вкопанный. Ехавшие рядом два других мудреца, Каспар и Валтасар, также остановили своих коней.
Вдали через синеву пустыни виднелся священный город Иерусалим. Он так был красив и величествен, что мудрецов из далекой Персиды объяли трепет и таинственный страх. Весь караван замер. Были слышны только дыхание коней и биение сердец.
«Так вот в каком величественном граде изволил родиться Он, — тихо сказал Мельхиор, — воистину по красоте и величию нет Ему подобного во всем мире».
Но в Иерусалиме как гром поразило волхвов известие: никто совершенно не знал о родившемся новом Царе мира. Все были крайне удивлены прибытием в Иерусалим из далекой Персии таких богатых и ученых людей. Даже сам царь Ирод был в тревожном недоумении. Чтобы внести ясность в это странное событие, он немедленно собрал иудейских книжников и от них узнал точно, что по Священным Книгам новому Царю должно родиться не в Иерусалиме, как это думали персидские мудрецы, а в городе Вифлееме.
Призвав тайно волхвов, Ирод просил их узнать точное место рождения Младенца Царя и на обратном пути сказать ему об этом. Коварный и хитрый властелин намеревался убить новорожденного Царя мира, видя в Нём конкурента на свой царский престол.
Но трудно было скрыть эти коварные замыслы Ирода от мудрого Мельхиора. Он читал мысли этой коварной лисицы, и ему, мудрому и честному, больно было видеть жестокость и преступность души Ирода, готового уже поднять свою кровавую руку на невинного Младенца, Которого Мельхиор, еще не видя, полюбил всей душой.
«Вы хотите почтить Его своим присутствием?» — сказал Мельхиор Ироду на прощанье. «Да, — ответил вкрадчиво Ирод, — я эту мечту вынашиваю много лет». Но Мельхиор не мог не заметить, как глаза иудейского царя при этих словах сверкнули злобным огнем ненависти и мщения. «Да воздаст тебе Небо за все это», — сказал мудрец Ироду и немедленно вышел из его царских палат. Он не мог дольше оставаться в этом логове жадного до власти зверя. Сев на своего белого коня, Мельхиор в сопровождении друзей-волхвов двинулся во главе каравана по дороге к Вифлеему.
«Благословен Бог Израилев, пославший славу Сыну Своему», — громко воскликнула молодая иудеянка, смотря с крыши своего дома на богатый персидский караван. Мельхиор услышал эти восторженные слова простой иудейской женщины, и ему стало легче на душе. Он понял, что простой народ с любовью и нетерпением ждет нового Владыку и полностью разделяет с Мельхиором его чаяния и надежды.
От Ирода посланный проводник помог каравану выбраться из Иерусалима на вифлеемскую дорогу. И когда последние домики Иерусалима с плоскими крышами остались позади, начало темнеть.
Мельхиор ныне был особенно задумчив. Он не спускал своих глаз с темнеющего неба. Вдруг он вздрогнул и облегченно вздохнул. По каравану пролетел тихий шелест слов.
На темноватом небе, несколько впереди каравана, сияла звезда. На этот раз она казалась еще ярче, чем прежде. И какое-то нежно-мягкое сияние, чего не было раньше, окружало ее. Все знали, что звезда явилась в последний раз. Последняя ночь разделяет их от Вифлеема. И потому каждый из спутников не мог наглядеться на эту таинственную звезду которая так много темных ночей освещала им трудный и опасный путь.
Среди каравана стояла тишина. Все готовились к чему-то великому и необыкновенному. Каждый о чем-то думал молча. Приближалась цель долгого путешествия. Наступал самый великий момент в их жизни.
«Кто Он, этот Рожденный? — думали мудрецы. — Если уж само небо почтило Его такой светлой звездой, то какая слава, наверное, окружает Его на земле!.. Каким должен быть великий град Вифлеем, где изволил он родиться!.. Какие чертоги-дворцы вместили Его!.. Какие славные и знатные люди окружают Его колыбель!.. Какое богатство, роскошь величие... И что Ему наши персидские дары!..»
В напряженном, томительном ожидании проходила короткая палестинская ночь.
И когда в тихом сиянии утренней зари волхвы впервые увидели вдали маленький городок Вифлеем, они заволновались и усомнились.
«Неужели коварный Ирод направил нас по ложному пути? Но ведь звезда...» — «Да, звезда, кажется, спускается всё ниже и ниже», — заметил один из волхвов. «Смотрите! — воскликнул в отчаянии самый юный из волхвов Каспар. — Она остановилась над кровлей одного из самых низеньких домов Вифлеема! Как всё это понимать, почтенный?!» — обратился он с отчаянием в голосе к Мельхиору. Старый мудрец весь ушел в себя. В эту ночь он пережил больше, чем за всю свою долгую жизнь. Он догадывался своим проницательным умом, что здесь творится какая-то великая тайна. Что-то делается новое и небывалое, но сугубо великое и мудрое. А когда он вместо славного и знаменитого города увидел маленькое бедное местечко — Вифлеем, Мельхиору всё стало ясно.
Утирая непрошеные старческие слезы, Мельхиор, не узнавая своего голоса, тихо, но твердо сказал своему молодому другу: «Сын мой, отныне навсегда разбито в прах земное величие. Он родился в убожестве и нищете...»
Наступило долгое молчание. Все напряженно смотрели на звезду. А она, как бы играя нежными тонами своих лучей, звала, манила к себе далеких путников, которые были поражены нищетой Родившегося. Только старый Мельхиор глубже всех проникал в эту тайну снисхождения Божия и, поражаясь смирением Неба, плакал.
Когда караван подошел к небольшой лачуге, то все заметили, как сияние звезды становится всё слабее и слабее. И наконец она как бы растворилась в утреннем палестинском рассвете.
Войдя в дом, волхвы увидели молодую Женщину, одетую в простую иудейскую одежду. На Своих руках Она держала Младенца. Почтенный старец был подле них. Вокруг всё было бедно, скромно и просто. Но что это за трепет овладевает душой мудрецов из Персиды? Какой-то священный страх заставляет склониться ниц пред этими простыми людьми.
Первым тихо и благоговейно приблизился Мельхиор. Он, не колеблясь, склонился пред Младенцем Богом и, открыв драгоценный ларец, принес Ему в дар дорогое персидское золото. Другие два волхва сделали то же: один принес в дар ливан, другой — смирну. При этом молодая Женщина и старец выразили свое крайнее удивление и вместе благодарность за всё это. Волхвы рассказывали, как их привела сюда звезда из далекой персидской страны. Мария подняла Свой взор к небу и тихо сказала: «Да благословит вас Бог Израилев и Сын Его, ныне родившийся на спасение всех народов». Волхвы пали па землю. Им показалось, что они видят несказанной красоты Царицу, на руках Которой, как на престоле, восседает дивный Младенец, в глубоких очах Которого сила, величие и любовь.
Когда волхвы возвращались обратно, только другим путем, в свою Перейду, каждый из них был глубоко задумчив и молчалив.
«Сын мой, — наконец сказал Мельхиор, обращаясь к своему юному другу Каспару, — где твои слова и робкие речи? Зачем ты до сих пор хранишь молчание?»
Молодой волхв поднял на старого мудреца свои большие черные красивые глаза, в которых сияли слезы, и тихо, как бы смущаясь, сказал: «Отец мой, истинная, высокая радость не знает слов. У нее есть только молчание и святое созерцание».
Дорогие и милые мои братья и сестры! Перед нами тоже лежит суровая труднопроходимая пустыня мира. Перед нашими глазами тоже бушуют ураганы страстей и непрестанной мирской суеты, которая всасывается во все поры нашей жизни. Над нами также почти всегда горит солнце знойных пороков, иссушающих наши бедные души. И злые привычки-разбойники: гнев, раздражение, буйство; и такие язвящие ядовитые змеи: тщеславие, лжесмирение, яд клеветы и прочее, прочее. Сколько опасностей, искушений, падений — и перечесть невозможно. И как только бедная душа сможет преодолеть все эти «огненные испытания», чтобы не погибнуть и не лечь костями жертв при дороге, как и многие другие! Труден наш путь. Далека наша дорога. А идти надо, непременно надо. Там, в Вифлееме, рождается Христос, возлюбленный Господь наш, Богомладенец, Царь славы. Убогие ясли — Его колыбель; грубая солома — постель и покрывало; холодный вертеп — Его чертоги. Темная зимняя ночь — дворец и палаты.
Да, мои дорогие и милые. Скоро светлый и тихий праздник Рождества Христова. Но перед нами лежит пустыня — поприще святого поста и молитвы. Лежат труды и борения подвига во имя очищения грешной нашей души. Какой нелегкий путь для наших слабых и немощных сил! Кто нам поможет, кто осветит путь, куда идти? Вместо светлой цели — духовного Вифлеема — не попасть бы нам в руки коварных и злых разбойников-демонов. А как счастливы были волхвы: им показывала дорогу путеводная звезда. Она и довела их до спасительных яслей Христовых. А кто же нам, мои дорогие, осветит этот темный и далекий путь?! Тем более что мы так часто бываем в жизни совсем одиноки и беспомощны.
Вот тихая и кроткая девичья душа. Она так мало еще живет на свете, а уже сиротка, не имеет ни отца, ни милой любимой мамочки. А душа ее такая чуткая, нежная, она рвется ко Христу, к Его смиренным яслям. Кто ее, бедную и одинокую, проведет по знойной и опасной пустыне? Ведь сама-то она так еще молода, так неопытна!
А вот этот юноша уже повидал жизнь. Ужасная война отняла у него лучшие телесные силы. А юношеские страсти и обманчивая прелесть пороков (война духовная) похитила силы душевные. У него на свете одна старенькая мать. Лучшая подруга жизни, невеста, изменила ему, видя его всё время больным и слабым. Но душа его рвется к Тому, Кто никого и никогда не отвергает. Кто всех жалеет и всех призывает. Душа его исстрадавшаяся рвется к яслям Христовым. Но кто его доведет? Кто покажет ему дорогу? Кто осветит и прогонит туман жизни, который густой стеной стоит на пути?!
А вот это уже старушка. Жизнь взяла у нее все родное и дорогое. Сколько слез она пролила за эти долгие годы? Сколько горя перенесла? Она уже и согнулась, и побелела, и так трудно ей становится дышать. И вот она тянется к последней отраде. Она тихо плетется ко Христу. Она знает, что у Его святых яслей и ей будет место. И только там она найдет себе истинный покой и радость. Но кто ей поможет идти? Ведь дорога-то какая дальняя. Пустыня жизни, кажется, не имеет конца!
Все мы, дорогие мои отцы, братья, сестры, чада мои милые, — путники. Все мы нуждаемся в путеводной звезде, которая бы довела, показала нам путь к святому Вифлеему, которая бы осветила дорогу, буйную и знойную. И этой путеводной звездой является для нас святая любовь. Разве не она зовет девушку ко Христу и Его святым яслям? Разве не она будит в душе юноши самые лучшие и светлые чувства? Разве не она воодушевляет угасающие силы больной старушки, воздвигая в ней надежду на преодоление новых трудностей пути? Разве не эта святая любовь горит, хотя и еле заметным пламенем, в грешной, охладевшей от суеты и страстей душе твоей, духовное чадо мое?!
Любовь ко Христу, то угасая, то вновь вспыхивая в грешных наших душах, — это путеводная звезда, неуклонно ведущая нас по знойной, а то и буйной, опасной пустыне жизни. Эта святая любовь ко Христу, Спасителю нашему, живет в наших сердцах еще с младенческих лет, когда мы с вами, мои дорогие и милые, в невинные детские годы так любили этот святой праздник Рождества Христова. Сколько волнующих дум роилось в нашей детской душе? Сколько дивных, святых картин предстоящего праздника рисовало нам наше детское воображение? И святые убогие ясли, а в них лежащий Младенец Христос; и светлое воинство Ангелов, окружающее убогий вертеп Богочеловека; и ликующие сонмы небожителей, поющих дивные гимны в небесной высоте; и Пречистую Деву Богородицу, устало, но нежно и любовно склонившуюся над яслями; и кротких животных, согревающих своим дыханием хлад сырого вертепа; и тихую рождественскую морозную ночь, в глубине неба которой горят миллионы светил небесных; и маленькую домашнюю елку, на которой так много горит свечей и развешаны светлые игрушки. Сколько радости, сколько детского невинного восторга всегда несла с собой эта дивная святая рождественская таинственная ночь!
Вот еще с ранних детских пор и живет в наших душах святая, неугасимая любовь ко Христу Господу Спасителю нашему. Только вот зной жизни и вихри страстей выветрили из наших сердец эту любовь святую. Развеяли ее по ветру и полю. Разбросали это драгоценное сокровище по распутьям и дорогам, по которым мы влачили свое земное странствие.
О мои дорогие братья, сестры и чада милые! Как нам надо теперь стараться, чтобы сохранить хоть остаток этого священного огня — любви, так нужного нам на нашем пути. Ведь только любовь и больше ничто не в силах усовершенствовать наше благополучное течение жизни. Она поистине звезда путеводная, сияющая не только в небесной высоте, но и в глубине нашего сердца. Она не только доведет нас до яслей Христовых, но и подскажет, какие дары принести Богомладенцу Христу. Ведь не с пустыми же руками и сердцем грязным приступим мы ко Христу, смирившемуся нас ради до убогого вертепа и скотских яслей! Надо что-либо принести в дар от чистого сердца и любящей души. Вот смиренные пастухи принесли Ему покаяние. Волхвы — злато, ливан и смирну. Небо — звезду, земля — Пречистую Деву, Вифлеем — ясли. А мы что принесем? Ведь мы тоже горячо любим Господа, и каждый любит по-своему. Но любим, и любим Его, может быть, больше всего на свете. Любим, любим и хотим еще больше любить.
Вот ты, детка Божия, привыкла очень много и много говорить. И подчас говоришь то, что и не помнишь, или потом уж опомнишься. А ты вот этим Рождественским постом постарайся говорить меньше и даже очень мало. Ради Христа, родившегося в яслях убогих, прошу тебя, говори меньше, а то временами и совсем молчи. Этим ты принесешь дар молчания Христу.
А ты вот, лентяюшка, очень уж любишь поспать. Тебя хоть хлебом не корми, только бы поспать тебе побольше. Да столько спишь, что за это время четверо, а то и пятеро могут выспаться. Да еще когда тебя будить начнут добрые люди, ты очень недовольна бываешь. Бурчишь что-то такое. А потом повернешься на другой бок, да еще уснешь. Ради лежащего в яслях на грубой соломе Богомладенца Христа Бога нашего прошу тебя, спи поменьше, спи столько, сколько положено здоровому организму (6-7 часов в сутки). И этим воздержанием ты принесешь Господу дар бодрствования.
А вот тебя, горькая пташка, уж очень борют нечистые помыслы, и ты им так уступаешь, что оскверняешь ими и свои чувства, и сердце. А ведь сердце твое — живой алтарь или духовный вертеп, где должен возродиться Христос. И эти скверные и блудные чувства сделали то, что твое девичье юное сердце стало не светлым вертепом Христовым, а темным вертепом гнусных разбойников. И как с такой нечистотой приблизиться к яслям Пречистого Христа? Ну как?! Ведь огонь стыда опалит тебя. Ангел смерти поразит тебя за дерзость такую. Вот ты плачешь, кусаешь свои губы, готова рвать волосы на себе. Умоляю тебя, мое бедное дитя, не отчаивайся, еще есть время. Вифлеем еще далеко. Пока идешь, собирай свой ум, закрой окна своих чувств: зрения, слуха, вкуса, осязания, обоняния. Обуздай свое чрево. Усиль молитву к Деве Пречистой и Иосифу Обручнику, отверзи источники слез. И демон блуда и всякой мерзости убежит от тебя. И ты принесешь милому Богомладенцу Христу дар целомудрия и чистоты.
А ты вот, моя почтенная, ходишь, как гордая павлина. И походка-то твоя выдает тебя, и нос-то ты задираешь. Да и речь-то твоя, точно матроны римской.
Даже малая твоя молитва, пост, поклоны и всё твое добро пропитано гордостью, точно мед дегтем. Спрашиваю тебя: как можно приблизиться к смиренным яслям Христовым с такой бесовской и богомерзкой гордыней?! Именем великого смирения Христова покайся, смирись. Дабы путеводная звезда (любовь) еще воссияла тебе на пути. И тогда, приблизившись трепетно и робко к яслям, ты принесешь Ему драгоценный дар смирения.
И так вот каждый из нас может и должен, идя ко Христовым яслям, принести Господу Христу посильный свой дар. Такой, какой он сможет, хоть самый маленький, но по любви и от чистого, трудового сердца.
Рассказывают, как восьмилетняя Ревекка, дочь бедного пастуха, узнала от отца, что Христос родился на соломе и что Ему очень и очень холодно. Тогда она ночью, украдкой от родителей, убежала в вертеп и принесла Спасителю свое единственное маленькое одеяльце, которым сама укрывалась. «Ему будет теплее», — сказала она. А сама осталась без одеяла.
О святая любовь! Ты — наша путеводная звезда. Веди же нас через пустыни, горы и стремнины. Веди к яслям Христовым. Веди, не угасая, чтобы нам, грешным, не усомниться, как Каспар, при виде добровольной нищеты Христовой. Дабы и нам отныне возыметь понятие, что земное величие всегда кроется в нищете и смирении. Чтобы нам возлюбить нищету Христову и возлюбить Самого Господа сильнее смерти. А еще, святая любовь, научи нас принести возлюбленному нашему Христу и Спасителю чистые дары. Тогда и для нас праздник святого тихого Рождества будет светлым, веселым, радостным, будет таким, каким мы его знали в нашем раннем, невинном детстве.
В сиянье звездном к дальней цели
Спешит усердный караван;
Вдали леса зазеленели,
Засеребрился Иордан,
Вот башни стен Ерусалима,
Громады храмов и дворцов, —
Но горний свет неугасимо
Зовет всё дальше мудрецов.
<...>
Всё ниже, ниже свет небесный,
Вот Вифлеем — холмов гряда...
И над скалой пещеры тесной
Остановилася звезда.
Лучи небесные погасли;
Янтарный отблеск фонаря
Чуть озаряет ложе — ясли
Новорожденного Царя.
Волхвами вещий сон разгадан,
Открылся Бог Своим рабам.
И смирну, золото и ладан
Они несут к Его стопам.
Константин Льдов
1906
Звездой любви в пути водимый,
Спеши в вертеп и ты, мой друг,
Колена трепетно склонивый,
Неси свой дар из чистых рук.
Горя любовию к нам, грешным,
Христос-Младенец примет дар,
Давая милость безутешным,
Он всем Владыка, Бог и Царь.
Как в природе: весна, лето, осень, зима — так и в жизни человека. Счастлив, кто проводил тихое, безмятежное детство, кто видел вокруг себя согласную семью и в родителях своих встречал высокие примеры доброй жизни. Но очень немногим теперь выпадает счастье иметь такое благодатное детство. Многие люди, которые могли бы быть теперь замечательными христианами, далеко стоят от спасительного учения Христова, потому что никто их не подвел в детстве ко Христу, никто их Христу не покорил, не поручил.
Детству, отрочеству и юности свойственны известная восторженность: так хочется найти предмет, достойный поклонения и благоговеть пред ним... И где, казалось бы, ближе найти такие предметы подражания, как не в своей родной семье, среди ближайших родных?
А между тем очень часто, когда в детях пробуждается сознание, они видят, насколько далеко стоят их родители от того святого идеала, который рисуют себе дети. И дети не только не могут в чем-либо добром подражать своим родителям, но еще должны призвать на помощь чувство большого великодушия, чтобы найти им оправдание в низких поступках.
Да, трудно, и очень трудно теперь милым детям идти за Христом и стать на евангельский путь жизни, путь добра и правды Божией.
Хочется только по опыту заверить, какое счастливое детство со Христом! Какие радужные небесные переживания доступны христианским детям! Сколько святой правды и высокой небесности в их чистых детских глазах! Неужели вы, мои читатели, не видите этого?
Однажды ученики Христа Спасителя обратились к Нему с вопросом: «Кто больше в Царстве Небесном?» Христос Спаситель, призвав малое дитя, поставил его посреди учеников и сказал: если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное (Мф. 18, 3).
О, какое блаженное детство со Христом, какое счастливое!
Но вот теперь Господь часто призывает к Себе детей помимо родителей. И в этой истине мы можем убедиться на себе, из нашей личной теперешней жизни, когда многие из молодых, не находя, может быть, должной нравственной поддержки среди близких, родителей, родных, друзей, рвутся ко Христу, ища у Него отклика, разъяснения и того тепла в жизни, которого лишили их близкие люди и в котором так нуждается человек, особенно в ранние годы своей жизни.
Не забыть мне той истории, которую я читал в одной потрепанной, но весьма содержательной книжечке еще в своей юности. Помню, я тогда сильно плакал от всего прочитанного и пережитого из этой книги.
Дело касалось одной детской души, которая испытала страшную трагедию муки душевной, не находя себе выхода в жизни. Это был отрок с блестящими дарованиями. Сын профессора-язычника. Отец решил дать своему сыну самое высокое образование. Он поручил его воспитание одному весьма выдающемуся старцу, профессору, который тоже был язычник И вот мальчик, получая всесторонние познания о жизни, о мире, о людях, не находил себе удовлетворения. Его пытливая юная душа искала настоящей правды. Он задавал много вопросов своему воспитателю, например таких: «А кто, почтенный мой профессор, сотворил этот мир, в котором мы живем? А откуда явился человек на земле? А отчего все так дивно устроено? А почему эта вот бабочка так красива и кто ее такой сделал? А зачем на земле люди страдают и почему этот старец жалок и голоден? И отчего, мой почтенный профессор, умирают люди и даже невинные младенцы?»
Опытный учитель отвечал юному ученику со всею обстоятельностью и убедительностью знатока жизни и дела, но отрок нимало не убеждался этими доводами языческого учителя. Слыша от профессора всё новые и новые сведения из наук, мальчик становился всё более и более задумчивым. Его невинная душа искала настоящей правды, подлинной истины, которую мог дать только Христос. Только святое евангельское учение о жизни могло удовлетворить пытливый ум юного ученика. Своим детским сердцем мальчик чувствовал, что ему многое не говорят. Что от него многое, весьма важное скрывают. Он инстинктивно догадывался, что за мрачными облаками языческой философии есть истинное Солнце правды, о Котором умышленно ему не говорят, Которое от него хотят скрыть, и скрыть навсегда, сделав его самым несчастным существом на свете.
Родители и учитель заметили тайную грусть мальчика и приложили все старания, чтобы развлечь своего любимца всякими увеселениями и сладостями. Но отрок делался всё печальнее. Как цветочек, который закрывали от солнца в темную комнату, отрок увядал. Он сделался очень худой и скорбный. Совсем стал мало есть и мало спать. И когда утром родители встречали своего любимого сына после сна, то с ужасом замечали, что его глаза были воспаленные от слез. Он, бедный и милый мальчик, ночами не спал, а всё думал, думал и плакал от безвыходности мысли, не находя многих ответов в жизни.
Но однажды для маленького духовного мученика просияло теплое, светлое солнышко. Выйдя в сад, он увидел маленькую девочку-соседку. Она была так мила и прекрасна, что мальчика невольно потянуло к ней.
Это была младшая дочка землекопа, который был тайным христианином. Заигравшись с девочкой, мальчик забежал в их бедный дом и увидел в углу маленькую иконочку с надписью на латыни: Христос, Спаситель мира. Мальчик вздрогнул, и в то же время какая-то необъяснимая сила теплом согрела его сердце. Он быстро повернулся и убежал домой. В другой раз он увидел свою подружку, как она плакала в саду. Он тихонько подошел к ней и боялся спросить о причине ее слез.
— Мама, милая мамочка умерла, — сказала сквозь слезы девочка и вдруг тут же повеселела. — Но я ее скоро увижу там, на небе.
Когда мальчик пришел домой, старый профессор-учитель в необычном суровом тоне выразил недовольство своему воспитаннику: зачем он ходит один и где так долго задерживается? Мальчик мягко извинился перед учителем и тихо удалился в свою комнату. До следующего утра его не видели. Что он передумал в эту ночь? Сколько слез выплакал на своей детской постельке? Сколько раз он вставал и подходил к окну, в которое тихим, таинственным светом глядела луна. Миллионы звездочек мигали с высоты, как бы звали мальчика к себе:
— Идем к нам, у нас хорошо, у нас тепло и светло, у нас Спаситель мира...
Отрок снова вздрогнул.
— Спаситель мира, — тихо прошептал бедный мальчик, — Спаситель мира, я к Тебе хочу.
На следующий день мальчик заболел. Врачи, недоумевая, бессильно разводили руками. Они не могли понять, что это за болезнь и чем помочь мальчику. Родители были безутешны. Лишь мальчик сохранял спокойствие. Было видно, что всё его внимание сосредоточено внутри на чем-то очень важном. Шла напряженная, таинственная работа души.
Спустя некоторое время мальчик умер. Лик его был чист и светел.
Господь принял к Себе его детскую душу.
Детство тесно связано с юностью, и нам следует особенно подробно остановиться именно на этом периоде жизни человека.
Большинство читателей этих строк — юные души, которые полюбили Христа Спасителя больше всего на свете. Юность — пора, когда обозначается выбор пути человека на всю его дальнейшую жизнь, пора, когда вырабатываются привычки благочестия, пора, когда проявляются высокие идеалы жизни, жажда самоотвержения и подвига. И особенно стойка юная девичья душа, которая так чутка ко всему святому и высокому, которая так жертвенно и всецело может любить Господа, и тем более теперь, в наши дни, когда Христос Спаситель снова развенчивается толпой, снова раздаются крики: «Распни, распни Его...» А мироносицы нашего века идут, идут за Ним, невзирая на поношения, скорби, опасности.
Какое счастливое время — время юности! И кто сейчас, будучи уже в летах, не желал бы вернуть юность обратно? Счастливое это время, но и опасное! Юная душа — это молодое деревце, которое, если не привязано за крепкое, стоящее рядом дерево, будет навсегда кривым. Не сдержите юность, дадите ей полную свободу, не будете внимательно следить за нею, не согреете ее теплом участия и любви — вы не заметите, как юность зачахнет, подобно цветку, нежному цветку, поблекшему от жара или от чрезмерно обильной росы. Вот нет уже румянца на лице юноши или девушки, уже потухли светлые очи, светящиеся невинностью и весельем, уже не так нежно они относятся к своим родителям, не любят долго оставаться с ними и спешат от них скрыться из дома; не интересует их так живо учеба, занятия, не влечет и храм Божий, скучной и тяжелой становится молитва, в тяжесть посты и дела благочестия. Это худой признак — страсти возобладали над юным сердцем, порочное знакомство увлекло к себе, светские развлечения, чувственные греховные удовольствия стали выше духовного любомудрия. Спрашивается, где корень зла подобного явления нашего юношества? Премудрый давно сказал: Худые сообщества развращают добрые правы (1 Кор. 15, 33). Недостаточное воспитание и худое содружество, общество — вот основные причины тлетворного духа нашего современного юношества. Отсюда встает вопрос о юношеской дружбе. Дружба — какое это великолепное слово, многообещающее, многозначащее! Но если говорить о дружбе в современных условиях жизни, дружбе христианской, этот термин приобретает особую красоту, особое значение.
Какой должна быть высокая дружба, например, у тех юношей и девушек, которые наметили себе цель прекрасную, благородную, героическую — быть истинными христианами, любить Христа, любить девство, несмотря ни на какие препятствия к этой благородной цели? Причем всякое препятствие на этом пути только удваивает их энергию. Чем выше идея, тем светлее товарищество, дружество, тем радостнее дружба — это соратничество под знаменем Христа Спасителя нашего и Бога.
Большая радость в жизни — иметь единственного друга, человека испытанного, верного, единомысленного, доказавшего вам свою привязанность. Кто из вас не знает о светлой дружбе тех прекрасных юных мучеников, которые, связанные узами истинной дружбы, вместе пошли страдать за Христа и обрели светлые венцы чистоты и мужества. А сколько история христианской Церкви знает святых, которые в самом юном возрасте презирали опасности, насмешки, поношения, мучения и смерть. Почему? Потому что крепко любили Христа — Жениха Нетленного. И как умиляется сердце, когда видишь подобное в сердцах нашей современной молодежи — юношей, девушек, которые за свою святую веру несут всякие неприятности, огорчения в жизни в своих родных семьях, на работе — словом, везде, где только им приходится быть.
Спрашивается, какие бывают виды дружбы? Юношеская (девичья), семейная. Первая приобретает особую высоту и значимость. И я бы сказал: теперь, в наши дни. Народная пословица гласит: друг познается в трудный час. Господь перед страданиями сказал Своим ученикам: Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам (Ин. 15, 14). Но там, среди учеников, среди друзей был и Иуда. И настанет час, когда Спаситель мира еще раз кротко скажет ему: Друже, целованием ли предаешь Сына Человеческого? (Лк. 22, 48).
Да, мои дорогие юные друзья, нет ничего страшнее, ужаснее, бесчеловечнее, как подобного рода «дружба». И как подняться до высоты настроения Спасителя, чтобы терпеть такую дружбу? То есть иметь в друге, подруге — предателя, изменявшего тебе в самом главном — убеждении.
Но почему, когда я вспоминаю о юности, плачу? Почему слезы, жгучие слезы градом катятся по щекам всегда, как юность приходит на память? Потому ли, что юность прожита плохо? Или жалость невозможности вернуть юность снова? Нет. Плачу скорее о юности настоящей. О тех юных душах, близких мне, дорогих, милых, которым так трудно спасаться. О вечной юности плачу, которая так будет счастлива, так блаженна.
Одна девушка говорила, что она никогда в жизни не переживала такого сильного потрясения, как потрясение от потери своей верной подруги. Они вместе воспитывались, потому что были соседки. Вместе учились в начальной сельской школе, потом в институте. Вместе тайком бегали в храм Божий, чтобы не узнали другие студенты или учителя их убеждения. Во время каникул они сговаривались вместе ехать куда-либо в святую обитель помолиться, чтобы вздохнуть душой, освятиться сердцем. Были случаи, когда они без хлеба, без воды, без необходимой одежды, без крова переносили крайние неудобства и трудности. Но всегда были вместе. Им было очень даже радостно всё это переносить за Господа Спасителя, Которого они любили, кажется, одним сердцем, одной душой, хотя и были две души. И казалось, ничто на свете не могло поколебать их святой девичьей дружбы.
Но вот... получилось обратное. Подружка стала как-то отделяться, лицемерить, отговариваться. В храм идти ее уже надо было уговаривать. Посетить больного — надо было ее убеждать. Когда спросили мать этой подружки, то оказалось, что Лида (так ее звали) и домой-то стала возвращаться слишком поздно, да и одеваться-то как-то по-иному, чем раньше. Лида влюбилась. Стала гулять, грубить матери, а вместе с тем стала сохнуть, увядать, тлеть, и когда ее прежняя подружка увидела, то не узнала. Она стала другой, потрепанной, уже измотанной жизнью. Она была юная старуха.
Некоторым посчастливилось увидеть за несколько недель до кончины преподобного Амвросия Оптинского. Он изнемогал. Слова еле срывались с уст. Чувствовалось, что жив он каким-то непостижимым чудом. И вот восьмидесятилетний отходящий старец, ослабевший до последнего предела сил человеческих, терпевший свою жесточайшую неисцелимую болезнь, этот отходящий подвижник сиял возвышенной, духовной, торжествующей юностью. Это был старец с юной душой.
Да, мои дорогие и милые юноши и девицы, счастлив тот из вас, кто проживет свою молодость по-молодому. Кто волнуется высокими чувствами, отзывается на все прекрасное, возвышенное, преклоняется лишь святому, достойному и смело убивает в себе, с помощью Божией, движение тех позорных страстей, которые так часто омрачают светлый, прекрасный лик юности, юности христианской, святой, девственной.
Но как жаль смотреть на те юные души, которые могли бы свою юную жизнь провести иначе, а вместо того представляют из себя гнездилище страстей, и в этих страстях так изживают свои душевные силы, что становятся молодыми стариками. Не правда ли, как отвратительно это явление: юноша или девушка, которые утратили свой пыл, которых ничто не волнует, которые сквозь зубы цедят пошлые слова, которые в расслабленном теле носят испорченную душу, оскорбляют, грубят родителям, ищут удовольствий самых грубых, животных, самых пошлых развлечений.
И наоборот, как отрадно видеть человека, который в старости юн, который не только сохранил, но сильно разжег в себе тот огонь, которым пылает святая юность.
Представьте себе, дорогие мои, простую девушку, которая горит пред Богом ярким пламенем молитвы, которая, может быть, совсем в нелегких условиях жизни всё ярче разгорается любовью к людям, которая всех готова обнять и согреть, всем послужить, угодить, и ее молодые глаза горят на изможденном лице. И поставьте рядом изжившего душу, рассеявшего на ветер телесные силы, всё изведавшего, всем пресытившегося, не имеющего за душой ни одной светлой мысли, ни одного благородного порыва, и ответьте: где юный и где старик; где человек чести, долга и где обыватель?
Как прекрасна юность, идущая путем подвига, жертвы, идущая за Христом! И как благодарно будет потомство такому юношеству. И сколько благословений пошлет им верующий народ и какая им награда уготована на небе! О, как светла юность со Христом, как она благородна и жертвенна, как красива в своем поношении!
И если говорить прямо, откровенно, то как не сказать, что нашему юношеству двадцатого века, юношеству христианскому весьма трудно идти за Христом.
И дорожка-то, кажется, стала не такая, как раньше, и силы-то наши стали не те. А главное-то дело — в препятствиях на пути. О, сколько их — препятствий, трудностей, искушений, как мы их называем. Раньше, конечно, было их значительно меньше, чем теперь, и обойти их можно было, и перешагнуть, и убрать с дороги. Но вот попробуй-ка теперь!
— Как мне нравятся эти светлые службы, — говорила одна студентка, совсем-совсем молоденькая, случайно оказавшаяся в храме Москвы, — как ведь тихо и необычайно вежливо ведут здесь себя люди, но вот веровать я никак не могу. Слишком уж это старо.
— Нет, нет! — говорил в другом месте совсем еще молодой человек своему приятелю. — Я не могу не молиться, это дыхание моей души. Пусть это другим совсем непонятно и кажется отсталым и ненужным делом, но для меня это больше самой жизни.
И вот ведь совсем, кажется, будто и невозможно, чтобы в наши дни были юные христиане, искренне верующие во Христа Спасителя. А ведь как их много. А сколько еще так называемых ищущих Христа, стремящихся к Нему, желающих нести Его иго на себе. Особенно из тех, кто повидал жизнь, кто ее «вкусил», испытал ее обманчивые сладости.
Но, как известно, юность не бывает вечна. Она переходит в зрелость. Наши юноша или девушка успешно оканчивают курс учебы. Открывается широкая жизнь. Семья или иной вид жизни — одиночество. То и другое требует подвига, зрелого суждения. Детство и юность были приготовлением к жизни.
Хочется сказать о счастье в зрелые годы, о счастье христианской семьи, вообще сказать об успехах спасения души в этих условиях жизни. Я хочу вскрыть истоки счастья христианской семьи, в чем именно причины счастья или несчастья семейной жизни.
В наше время, да, особенно в наши дни, замечается возрастание чувства недовольства и неуважения детей к родителям. Происходит прямое нарушение заповеди Божией о почитании родителей. И верующий человек должен видеть в этом факте зловещий признак несчастья семейной, служебной и даже общественной жизни. Возможно ли, например, спокойно думать о том, как в некоторых случаях дети бьют своих родителей? Попирают материнскую любовь и грубо оскорбляют честь своего родного отца, позорят своим низким поведением своих братьев и сестер.
Неуважение к родителям есть вещь, которая должна быть вырвана с корнем из жизни христианина, ибо оно совершенно нетерпимо и преступно и подтачивает основы жизни человеческой. Рассказывают, что когда преподобному Серафиму Саровскому приходилось слушать, как дети осуждали своих родителей, он приходил в неописуемый ужас и немедленно закрывал говорившему рот рукой или книгой.
По сути дела, у детей, хотя и взрослых, семейных, нет лучших друзей в жизни, помощников, молитвенников, чем родители: едва ли они еще когда встретят эту мало требующую, всё прощающую, всё дающую родительскую любовь. Только когда сырая земля скроет от них родителей, когда замолкнет навсегда этот голос, умевший быть столь нежным и ласковым, закроются глаза, всматривавшиеся с любовью в родную жизнь детей, — тогда только человек, пренебрегавший этой любовью, почувствует свое сиротство и невольно заплачет.
Вспоминается признание одного почтенного человека, совсем даже не церковного, который при своем высоком положении в обществе, лишившись неожиданно родителей, печально говорил:
— Вот ведь такое странное ощущение, будто я совершенно одинок во всем мире, сирота, и всё кругом пусто, безразлично.
А другой, всеми уважаемый нами архипастырь Русской Православной Церкви, недавно почивший, светлой памяти митрополит Нестор, горячо и нежно любивший свою мать, в своих «Воспоминаниях» говорит, что он своей многолетней жизнью, бурной, тяжелой, опасной — и всё-таки счастливой (владыка прошел весьма нелегкий путь жизни и несмотря ни на что считает себя самым счастливым человеком в мире), обязан молитвам и любви своей мамы. Святитель Филарет, митрополит Московский, вселенские святители Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст и многие другие замечательные пастыри и архипастыри Церкви, — какой прекрасный пример дают они нам, рядовым христианам, святых отношений к своим родителям, от благословения которых зависит наше счастье и успех в деятельности, а от проклятия — всякие неустройства, несчастья и потеря всего жизненного пути (ср. Сир. 3, 9).
Да, как видим, и зрелые годы имеют свои трудности на пути ко спасению. Это — семейные страдания, скорби и безвыходное одиночество. Что написать об этом последнем, то есть об одинокой жизни в зрелые годы? Ведь как много мужчин и особенно женщин переходят из юности в зрелые годы жизни и живут в одиночестве, то есть вне семейной жизни.
Если смотреть на это с точки зрения христианской жизни и спасения своей души, то можно сказать уверенно, что такой род жизни — самый наилучший, самый спасительный, верный. Он освобождает человека от излишней семейной суеты, он больше дает возможности служить Богу и людям, больше благотворить, молиться, думать о душе своей. Многие, особенно представительницы женского пола, зрелые годы своей жизни проводят вне замужества, идут путем иноческой или монашеской жизни, а то и вдовством непорочным.
Надо напомнить вам, дорогие читатели, что эти годы, годы зрелых лет, самые важные, самые серьезные в жизни человека. Это годы «купли» и годы «стяжания» духовного, годы, в которые человек должен особенно трудиться не покладая рук своих для вечной жизни. Детские годы и годы юности можно назвать приготовительными к настоящей, зрелой жизни. И в юности, конечно, человек может совершать великие подвиги спасения, но более здравые и более устойчивые действия в добре, в направленности к небесной цели присущи человеку зрелых лет, человеку пожившему, повидавшему жизнь людей, убедившемуся в превратности и непостоянстве всего земного, временного бытия.
Но вот посмотрите на эту старую деву, — да она, кажется, еще и инокиня, а может быть, и монахиня. Она уже имеет добрых полвека жизни, а то и больше. Но почему же она так беспечна, так нерадива, почему ее идеал — послаще поесть, побольше поспать и, конечно, как можно поменьше помолиться? Почему она так раздражительна, так умна на словах и так ленива на деле? Что, она не знает, что ее жизнь теперь несется к концу, забывает, что ей перевалило за полвека? Или она успокоилась, что ею в юности много сделано для Бога и для души? Совсем нет. Она в юности была очень ленива и болтлива или даже еще чище: она только и думала тогда о нарядах, да чтобы понравиться другим, да как бы увильнуть от послушания родителям, старшим. А теперь-то уж тем более. Достигнув, по милости Божией, зрелых лет, она совсем потонула в болоте нерадения и беспечности. И, главное, думает, что она спасается, что живет лучше, чем другие, что имеет право еще поучить молодых. Вот ведь какой ужас! Умоляю тебя, дорогая сестра! Мы с тобой в одних летах жизни. Наша земная жизнь, как камень с горы, стремительно несется к океану вечности. Остановись, осмотрись, нельзя жить так беспечно и лениво! Нельзя рисковать так безрассудно своей душой! Господь стучит в твое сердце, а ты всё благодушествуешь, медлишь, не думаешь спешить. Неужели ты имеешь глупый помысел расчета на старость? «О, я в старости буду трудиться, а сейчас поживу посвободнее...» Неужели так легко убедил тебя диавол будущим, которое совершенно не в твоих руках?
Вот, гряду, как тать в ночи (ср. Откр. 3, 3; 16, 15; 2 Пет. 3, 10).
Спасайся, родная сестра, мать, сейчас, именно сейчас, и страшись нерадения. Иначе опомнишься только во аде, но будет слишком поздно...
Прелестное, милое детство, очаровательная, свежая юность, более здравая, рассудительная зрелость... Так будем же спешить, мои дорогие братья, сестры, отцы, матери, дети милые, будем спешить, пока еще не совсем поздно!
Святые отцы наши богоносные в один голос зовут нас к ревности о своем спасении, о спасении наших детей, близких, родных, знакомых. Подняться самому из болота нерадения, помочь другим, напомнить третьим, что жизнь земная — миг в сравнении с вечностью. Так зачем же тыкаться в грязь, как жуки, и ничего более не видеть лучшего, светлого, возвышенного? Слышите, что говорит человек века сего: Где обетование пришествия Его? Ибо с тех пор, как стали умирать отцы, от начала творения, всё остается также (2 Пет. 3, 4).
Да, да, всё будто внешне остается так же, как и тысячу, две тысячи лет назад, но посмотрите внутренним оком на весь мир, всё человечество — всё ли так же, как прежде? Далеко нет! Всё, именно всё говорит о близости Его пришествия, и пришествия весьма скорого...
А что мы тогда скажем Праведному Судии? Что ответим, чем оправдаем себя и других? Может быть, чем-либо откупимся? Видишь войны на земле, видишь смятение в людях, видишь знамения на небе, землетрясения и падения городов, видишь гнойные раны на людях, видишь, видишь?.. Всё ты видишь, а, однако, говоришь:
— О, еще не скоро Он придет, а может, и совсем не явится... Поживу еще. Ведь другие-то живут в свое удовольствие.
О сатанинское внушение, бесовская лесть, обман вражеской силы!
Да, значительно время зрелых лет — очень важное время, и как умело, как разумно его надо использовать.
...Продай одежду свою и купи меч (Лк. 22, 36).
...Пойдите лучше к продающим и купите себе (Мф. 25, 9).
О страшное состояние дев неразумных! Всё проспали, забыли бодрствовать, пришел Жених, а их светильники погасли. Что-то ужасное, непоправимое навевает мне эта евангельская притча о десяти девах. Непрошеные жгучие слезы великой печали и сожаления о «спящих девах» волнуют душу и ранят сердце мое. Как вы, бедные мои, как вы сумели всё это проспать? Как вы и немного не побдели ради Жениха Нетленного? А вот теперь, хотя вы и девы непорочные, всё же чертог пре-светлый не для вас. Нет. Об этой великой трагедии нерадения я больше не могу писать, слезы душат мою больную грудь, рука отказывается выводить слова вразумления.
И всё это я вам пишу, брат мой любезный, сестра, мать, духовные дети, как достигшим зрелых суждений, зрелых лет своей жизни.
Потщимся сотворить праведную куплю, ибо время близко.
— Ох, и нагнал же ты нам страху, отец наш духовный, будто и вправду конец нашей жизни в зрелых летах наступает. А старость-то, разве это не время для спасения, исправления, разве не время и доя «купли»?
Да, верно, в мыслях копошится такое вражеское оправдание. Доводы весьма основательные. И старость — время спасения. Но, спрошу я вас, многие ли достигли старости? И всем ли она дала возможность исправиться, приготовиться к вечности?
Не отвержи мене во время старости (Пс. 70,9).
Сара зачала и родила Аврааму сына в старости его (Быт. 21,2).
О, если бы и нам принести плоды духовного делания в старости, если бы и для нас с тобой, мой любезный друг, старость была плодовита!.. Но как часто бывает наоборот.
Прежде всего, что такое старость? Это время немощей, бессилия, духовной и физической слабости, часто бездеятельности, забывчивости, бездвижимости. Ну что можно ожидать от подобной старости? Какого делания духовного, какого исправления? Каких добрых дел? А если учесть еще современные неурядицы, обиды и грубости со стороны родных и духовных детей, недовольства, распри, клеветы, оскорбления и прочее, и прочее, то что остается на долю нашего старца или старицы? Один сплошной ропот и уныние, а иной раз даже и отчаяние в своем спасении.
«Проснулась я от страшного хрипа и шума падающего на пол грузного тела», — жаловалась, плакалась в письме одна девушка.
— Тетя, тетя, что это тут делается, — в ужасе вскричала она. Ее сердце предчувствовало что-то невыразимо страшное. Она вскочила и села на край кровати. — Тетя, милая тетя, что с Вами? — не помня себя от страха, кричала девушка.
— Ох, Галинка, опять ты... — раздался сдавленный, хриплый голос восьмидесятилетней тети.
Галина разглядела в темноте, как тетя грузно и с усилием вставала с пола, а над ее головой с потолка свисал конец оборванной веревки.
— Боже мой, Боже мой, — заплакала девушка и рванулась к тете, — да что это Вы делаете, тетя милая!
— Кому я теперь нужна, все бросили, все забыли, и Богу-то я, видать, совсем не нужна.
Вот это старость, вот это лета преклонные. И где же здесь место спасению или духовному деланию? Как страшна и жалка такая старость, и как много теперь подобного. Но, благодарение Господу, не везде такое бывает. Есть и совсем другая старость, старость благодатная, тихая, озаренная великой и светлой верой в будущее; старость — как завершение всех земных подвигов, успокоение страстей и чарующего благодатного покоя.
Ей уже сто пятнадцать лет. Да, да, более ста лет. Хотя великий пророк и начертал: аще же в силах осмьдесят лет (Пс. 89, 10). Но она живет уже сто пятнадцать лет. Да еще такая живая, подвижная, светлая, общительная. Всё в ней как бы светится, лучезарит, издает сияние. Она вся прозрачная, как Ангел, и всё говорит, наставляет, чего-то лепечет, невыразимо ласково улыбается. Сто пятнадцать лет ей, а душа кажется пятнадцатилетней, юной, совсем-совсем еще только расцветающим цветочком. Мы ее и ее подруг провели по всей Академии, показали Церковно-археологический музей, всю церковную утварь. И она обо всем спрашивает, всем интересуется.
— Кто же она такая?
— Да схимница. И вот горе — забыл, как ее звать! Ведь только вчера я сам водил их по Академии нашей, — говорил молодой иеромонах Троице-Сергиевой Лавры.
Да, есть у нас еще такая старость. Есть! Это старость со Христом, старость, причем весьма уже ветхая — сто пятнадцать лет.
Но сколько в ней юной жизни, сколько радости веры, живого упования на будущую вечную жизнь!
Хотя премудрый Соломон сказал, что украшение стариков — седина (Притч. 20, 29), но здесь можно и даже нужно добавить, что украшение старцев — не столько седина, сколько по-доброму прожитая жизнь, обилие добрых дел, радость веры и живое озарение души начатками вечной жизни.
О мой милый друг! Как нам надо помнить, не забывать, что благодатная старость, ее долголетие даются как дар за добрую и праведную жизнь. Это есть венец всей жизни человека. И если мы с тобой провели, хотя и в невинных, но в радостях и веселии свое детство, если наша золотая юность пронеслась в буйном вихре страстей и пороков, если и солидная зрелость прожита в нерадении, то можно ли и даже честно ли ожидать нам от Бога тихой и безмятежной старости? Достойны ли мы ее иметь, как награду за наши труды?
Но если бы только старостью заканчивалась наша земная жизнь! Если бы она была конечным пределом нашего бытия! Но ведь за старостью следует нечто более важное, более страшное — неизбежная смерть, а за ней — и вечное воздаяние: вечная жизнь или вечная смерть (нескончаемые муки).
Нет! Я дальше не смею писать, мысль путается, рука немеет. Я невольно коснулся вечности. Я приблизился к тайне загробного бытия. Я не в силах вести тебя дальше, мой дорогой друг. Остановимся, остановимся здесь, дальше — предел, тайна. Путь, ведущий в вечность...
О, сколько душ человеческих обрывались здесь в бездонную пропасть и навсегда погибали! Вечность, вечность! Ты доступна только человеку гигантской веры и пламенной любви к Богу. На этих могучих крыльях только и возможно воспарить над тайной, непроницаемой вечностью и влиться душой в океан светлой горней жизни.
Но нам-то... нам-то еще предстоит одолеть путь земной жизни, путь нелегкий, опасный, сложный. И если ты, мой милый читатель, еще дитя по летам, то проводи свое детство в святом послушании родителям, старшим, не обманывай их, не лукавь. Но учись быть тихим и кротким, какими в детстве были преподобные Сергий, Серафим Саровский, святой праведный Иоанн Кронштадтский.
Если ты уже юноша годами или девушка, наипаче убеждаю тебя жить достойно христианской юности. Юности, которая светла, ясна, необычайно прекрасна только со Христом. Только с Ним юность может быть свежа, как утренний цветочек, смиренна, как склонившаяся фиалка, красива, как алая роза, и благоуханна, как лесной ландыш. Я прекрасно знаю, мой юный друг, что теперь трудно сохранить юность во всей ее чарующей невинной прелести и красоте, ибо сильно свирепствует враг спасения, которому прямо невыносима девственная чистота тела и души. Поэтому он сам, будучи весьма нечистым, гнусным и безобразным, стремится обезобразить и юную душу по своему же виду. Но я рад за тебя, мое чадо. Твоя юность со Христом, и никакая вражья сила не посмеет осквернить ее. Стремись к смирению, возгорай пламенем любви ко Господу и иди путем неуклонного подвига в жизни. Чаще достойно соединяйся со Христом (в Святом Причащении), и над летами твоей юности всегда будет парить венец вечной красоты и ангельского счастья.
Но подожди. Может быть, твоя золотая юность уже потеряла прелесть свежести и невинного девства? Ведь может быть! И неужели теперь всё уже потеряно и безвозвратно утрачено навсегда? Неужели теперь твоя жизнь совсем напрасна, бессмысленна? Нет! Мой милый, бедный друг. Тысячу раз нет! Хотя и говорят, что разбитое в прах невозможно восстановить. Но есть сила, которая и это делает. Это сила Божественная. Сила безмерной любви Небесного Отца, которая спасает погибший мир через жертву Своего Возлюбленного Сына. Наш удел — вернуться к Отцу с покаянием, жгучими слезами омыть язвы нечистоты души своей, восстановить утраченное.
Быть может, ты, мое духовное чадо, уже находишься в зрелых летах — убедительно и слезно умоляю тебя: потщися куповати добрую куплю для души твоей. Не погрязай в нерадении и благодушии. Дорожи каждым днем, часом своей жизни, и с молитвой покаяния и терпением великим проходи поприще твоего жизненного пути. Теперь-то особенно твоя жизнь может неожиданно оборваться, как тонкая паутина от порыва ветра. Ведь подумай, сколько уже раз дыхание смерти касалось тебя за эти прожитые годы жизни? Какие приступы болезней (нервно-сердечных и других) ставили тебя уже на край темной могилы? Но вот милость Божия дает тебе еще жить. Так потрудимся ревностно. Сам Господь стучит в твое сердце. Святые отцы наши зовут нас в своих писаниях. А Мать наша святая Церковь, как она заботится о твоей грешной душе! Особенно же если ты имеешь на себе ангельский образ, тем более тебе следуете трудиться и не ослабевать. Творить непрестанно Иисусову молитву, ограждать себя кротостью и смирением, перенося скорби с благодарением.
Ну, а если ты уже старец или старица, имеешь преклонные лета, что могу написать тебе в назидание? Ведь я сам-то не испытал еще этих лет жизни, не прошел этого поприща. Как же могу говорить что-либо удобовразумительное об этом времени жизни? Если позволено будет мне сказать, то скажу о старости не от себя, а от святых отцов наших духовных, которые прошли и это поприще земной жизни и оставили этот опыт в своих творениях.
Святые отцы говорят, что старости прилично благоразумие, учительность, доброта и вместе строгость к младшим. Постоянная теплота молитвы и дерзновенность прошений пред Господом. Старость особенно украшает святая любовь и устремление к небесной жизни. Он, старец, уже прошел весь путь жизни. Далекое детство вспоминается ему как тихий сон; юность — как минувшие грезы и, может быть, несбыточные мечты; зрелые годы — как вчерашний день. А теперь старость должна уже более смотреть вперед, чем назад. Хотя впереди зияет мрачная могила и неведомый исход суда Божия, тем не менее старец, окрыленный верою в Бога, надеждой на Его великое милосердие, бесстрашно смотрит вперед. Свыкается со смертью и постоянно готовится ее встретить. Старец больше, чем кто-либо, просит у Господа христианской кончины, безболезненной и мирной. Он как бы уже отрывается от земли и живет предощущением небесной жизни.
О тихая благодатная старость! Как ты мила в своей святой простоте и непосредственности. Как ты блаженна со Христом. Как ты счастлива, если вся жизнь, прожитая во славу Божию, не омрачает светлого чела старости горькими воспоминаниями грехов и страшных падений. Но если и это было в жизни, то все равно, радость полного раскаяния и прощения веселит тихую старость, и Господь со всем Своим бесконечным милосердием становится для прощенной и примиренной старости еще дороже, еще милее.
— Ты, отче, что всё плачешь и когда ты кончишь? — спрашивает ученик своего авву, который не переставал плакать тихими слезами, где бы только он ни находился.
— О мое милое чадо, — сквозь слезы ответил старец, — как бы ты знал грехи моей жизни, — и все их простил мне Господь мой. И как мне не плакать теперь слезами радости, и умиления, и благодарения Спасителю, — и старец снова залился тихими слезами.
О, как бы я желал тебе, мой дорогой друг, брат, чадо, такой тихой старости! Как я молю Господа об этом. И ты неустанно проси Бога, чтобы Он даровал тебе не только тихую, светлую, безмятежную старость, но и блаженную кончину, а за ней и благополучный, успешный переход «огненного пути» — воздушных мытарств, после которых да откроется тебе невечерняя заря вечного немерцающего дня — возвращенного рая.
Смотрю в маленькое окно моей кельи: желтый осенний лист вертится на ветру. Он почти белый-белый, а был недавно зеленый.
Да, как много этих листочков, желтых-желтых, белесых. Вся узкая дорожка в монастырском саду усеяна ими. Осенний ветер стучит в окно кельи, просится внутрь, ко мне, — может быть, он пришел за мной? Осень жизни.
Итак, пройдем, мои дорогие, пройдем покорно весь путь, путь нашей земной жизни: проведем тихое детство с его неясными мечтаниями; высокую, священную своими обещаниями юность; творческую пору зрелых лет, крепкую и бодрую старость, умудренную житейским опытом; пройдем все предлежащие нам искушения, имеющие быть неизменно на нашем поприще как его украшение и признак истинности, — и после вечера жизненного пути, по призыву Божию, перейдем к новому высшему виду бытия со словами великого апостола на устах: Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный; и не только мне, но и всем возлюбившим явление Его (2 Тим. 4, 7-8).
В заключение приведу замечательные слова одного серьезного человека, который, анализируя свою большую жизнь, сказал: «Самое высокое счастье, которое я испытываю в конце моей многосложной жизни, — это счастье исполненного долга, счастье верности святой идеи, верности Богу до конца».
Путь земной жизни завершен...
Бедный друг! Истомил тебя путь,
И усталые ноги болят.
Ты войди же ко мне отдохнуть...
Догорая, темнеет закат.
Милый друг! Не спрошу у тебя,
Где ты был и откуда идешь;
Только к сердцу прижму я, любя,
Ты покой в моем сердце найдешь.
Смерть и время царят на земле,
Ты владыками их не зови.
Всё, кружась, исчезает во мгле,
Неподвижно лишь Солнце любви.
Бедный друг! Измотал тебя путь,
И измученно сердите болит;
Так войди же ко мне отдохнуть,
Здесь Христос — наша радость и счастье любви.
Она была еще совсем юна, когда жизнь коснулась ее своим огненным крылом. Родная мама осталась где-то вдали. Родные? Да, как мало в них поддержки, каждый живет своим, каждый о себе и для себя. Ох эти семейные ссоры, и так жизнь не ласкает, а тут еще дома такое.
Она была совсем юна, а жизнь суровая, жизнь такая, что иногда уже и тяжела, что не хочется жить. Но это малодушие, непорядочно, почти неразумно, ведь жизнь дается однажды, — да, только один раз человек живет на земле, один единственный. А потом?! Потом область веры. Имеешь счастье верить — верь, это богатство души, если можешь — верь. И вера не обманывает.
Но вот жизнь ей улыбнулась. Озарились дни, словно праздник Да, счастлива та душа, которая испытывает в жизни лучи чистых радостей. И она, эта совсем еще юная душа, вкусила крошечку райского блаженства, но совсем мало-мало, совсем одну, будто крупинку от великой трапезы Господней.
Ох эти радости! Как их мало бывает в жизни! Совсем краешком крыльев касаются они души и снова куда-то улетают, в светлые дали. Радости, чистые, светлые радости...
Ее, юную и малоопытную, взяла к себе как бы на поручи одна Высокая Особа; Она не только взяла ее, бедную, одинокую, но возлюбила ее, как Свою родную дочь, любимое дитя Свое.
Какое редкое счастье — стать удочеренной Высоким Лицом, а потом и быть наследницей несметного богатства.
Почетная Дама, будто Царица, облекла Свою приемную дочь в самые чистые и дорогие одежды, украсив ее, будто невесту к брачному чертогу Жениха. И как завидовали многие счастью этой юной души, как хотели бы в тайне сердца своего быть на ее месте! Но счастье есть счастье, и дается оно не по желанию, а вот как-то просто — судьба, говорят, да и всё тут.
А жизнь течет... да еще каким бурным, стремительным потоком! Несется поток жизни, словно бурная полноводная река, несется и, что самое страшное, всех и всё увлекает своим течением и уносит в океан, далекий и бесконечный.
Она была совсем юная и малоопытная. Завистник счастья людей — диавол посеял в ней чувство недоверия к своей Высокой Благодетельнице, да, посеял плевелы на чистой земле.
Ох, нет ничего опаснее, как превозношение и гордость. Как губителен этот змий. Сколько он душ невинных ввергнул в бездну погибели!
Черное недоверие росло в юной душе. О юная цветущая роза, ты должна была быть увенчана миртами, если бы венцы, сплетенные благодарностью, парили над головой твоей и доныне.
Без трепетного волнения нельзя смотреть на благоухающую розу, когда она увядает... трагедия жизни, горечь падения. Люди, люди, окружающие нас, да и вы разве не виноваты?!
Отстранила приемная дочь любовь Высокой Покровительницы и не захотела быть украшена Ее чистыми одеждами, — это оскорбление, да еще какое и Кого?!
Юную увядающую розу мою пересадил Ты в приятный вертоград Свой, мягкий корень ее осыпал Ты плодородной землей. Но свирепый ураган вырвал ее и помчал по дебрям непогоды и бурным раскатам жизни.
О Всесильный, да сколько у Тебя любви и жалости, удержи, укрепи ее, пусть мирно расцветает она под кроткою сенью Твоею!
Она была еще совсем юная, когда жизнь коснулась ее своим огненным крылом.
Но как много у Тебя прощения, тем более что льются горячие слезы.
Смотри лучше, да не оскорбляй Ее, Она ведь Царица Неба и земли. О юная благоухающая роза, ведь ты увядаешь, ведь ты совсем, совсем завянешь.
О слезы, мои слезы... доколе льетесь из очей?..
Этот вопль души посвящается совсем юной девушке, которую Матерь Божия приняла под Свой Материнский покров.
Царица Небесная облекла ее в ангельские одежды, одежды невинности и чистоты, и украсила неувядаемой красотой неземного счастья.
Но разве небезопасно нежному цветочку расти у большой дороги? Разве не могут его сорвать, забрызгать дорожной грязью, растоптать?
А сколько ведь прохожих, проезжих: лошади, машины, трактора. Ох как небезопасно расти цветочку на большой дороге жизни. Хорошо еще, если весеннее время года или летнее, когда и атмосфера, и люди как-то легче, благосклоннее, добрее. Но уж если знойное лето или еще, хуже, осенняя непогода, грязь, дожди, а то и ударит ранний мороз, — скажите, что может стать с нежной розой, растущей у большой дороги?
Я не знаю, что со мной случилось. Воспоминание об увядшем цветочке, втоптанном в грязь и скованном цепями раннего холода, вызывает у меня потоки непрошеных жгучих слез. Да разве стоит об этом так убиваться? Разве это не закон жизни, установленный Самим Богом? Разве это не неизбежно в природе? Да, всё это закономерно и естественно. Цветы гибнут, замерзают, цветы рвут — и они увядают.
Но вот когда душа человеческая гибнет, когда это сокровище, особенно в самом расцвете, в невинной своей прелести и очаровании вдруг блекнет от холодного дыхания ветра, вянет под грубым, безбожным эгоизмом обольщения бесовского, черствеет, а потом совсем духовно умирает, — вот тогда разве не наплачешься, разве не зарыдаешь горячими слезами обиды, искренней жалости, подлинного отеческого сожаления.
Мой духовный сад, как запущен ты,
От негодных трав заросли тропы;
Спит душа моя крепким сном давно,
Нерадит она о пути своем.
Пробудись от сна, посмотри кругом,
Что ты спишь, душа, враг посеял тут
Черной тучею тьму забвения,
Скрылся светлый луч умиления.
Глас мольбы твоей, посмотри, застыл,
И усталый дух в нищете изныл.
Охладела ты, и не видно слез,
Сон сгубил давно ревность, страх, любовь.
Лютых помыслов всюду пала тень,
Ночью темною смотрит Божий день.
Пробудись от сна, посмотри кругом,
Что ты спишь, душа, что в саду твоем?
Чистоты твоей сгибли лилии;
Ты заботилась не о мире ли?..
Нет чудесных роз — к Богу рвения,
Их сгубил мороз нерадения.
Где, скажи, твой злак воздержания,
Где тот Божий страх, где рыдания?
Незабудки где — цвет смирения?
Ураган их снес небрежения.
Ты сгубила труд в духе лености,
Потеряла все драгоценности.
Свет погас давно, где светильник твой?
Пробудись душа, оглянись кругом.
И спеши в свой сад с сокрушением
И восплачи в нём со смирением,
Вырви плевелы многобожия,
Их сожги огнем страха Божия.
Грунт вскопай ты вновь духом ревности,
Отыщи свои драгоценности,
Ороси слезой покаяния
И пожертвуй всем достоянием.
С Божьей помощью обнеси плетень
Страхом Божиим, чтоб не пала тень.
Благодать Его оросит цветы,
Возрастут они на лице земли.
Лишь духовный сад, данный долею,
Обнеси скорей крепкой волею,
И придет в него твой желаемый,
В кров души твоей ожидаемый.
Сам Христос Господь радость вечную
даст душе твоей, бесконечную...
Мой духовный сад, как запущен ты,
От негодных трав поросли тропы...
Да, жизнь теперь не шутит, не балуется с нами. Она нам мачеха, ласкает только для того, чтобы обмануть, чтобы ввести в заблуждение малое дитя, а потом его навсегда покрыть мраком одиночества и оставленности, полной ненужности. Бейся тогда, сколько угодно, как рыба, выхваченная из воды, бьется об лед или как смытый волной с корабля человек на обломке мачты, бросаемый по бурному, темному морю, которому нет края и конца.
И вот тогда каким лучом радости озарится его душа, когда он, уже отчаявшийся в своем спасении, потерявший всякую надежду на жизнь, увидит вдали огни маяка!
Нет, кажется, совсем невозможно описать состояние измученной борьбой души при виде мигающих огней маяка жизни.
Один молодой человек рассказывал, что он еще со школьной скамьи ломал себе голову, как жизнью своей послужить другим. Он хотел быть как можно более полезным, нужным для людей. И он не находил себе ответа, как это сделать.
«Кем мне быть в жизни, — думал он, — доктором, или полководцем, или летчиком?» Он стал моряком. И вот однажды, когда пассажирский корабль, на котором служил этот юноша, был поврежден волнами и весь экипаж находился в опасности, неожиданно среди темной бурной ночи они увидели чуть заметные огни маяка.
Невозможно описать радость всех находившихся на корабле людей, отчаявшихся уже в своем спасении. Радость их еще более увеличилась, когда они заметили, что их поврежденный корабль медленно приближается к земле.
Молодой человек не сводил глаз с огней маяка. Он слышал, как рядом плакала женщина. Она нежно прижимала к своей исхудалой груди курчавого малыша и несчетное число раз целовала его, обливая слезами. Юноша слышал голос больного ребенка, который спрашивал мать:
— А что, мама, мы пойдем в сад зеленый? Ты мне говорила, что там очень красиво...
Мать еще сильнее прижимала малютку к себе и сквозь слезы отвечала:
— Теперь, милый мальчик, скоро увидим и сад зеленый.
Юноша не мог забыть этого трогательного момента в своей жизни и неизмеримо огромную роль маяка, спасающего многих несчастных от страшной смерти.
С того момента в нём еще больше укрепилось желание послужить людям, помогать им в жизни. Но как это сделать, что предпринять? Он не мог найти себе ответа. Еще больше в его душе воспламенилась ревность послужить людям, когда он вторично был на краю гибели и маленькие сигнальные огоньки спасли его.
Это было в начале войны. Он плыл по реке на небольшом военном катере. Была холодная осенняя ночь, а наутро плотный туман закрыл всё вокруг. Катер шел по заданию, медлить было нельзя. Вдруг какой-то внутренний голос сказал ему, чтобы он сбавил ход до самого малого, ибо впереди роковая опасность. И только он сбавил ход, как почти под самым носом катера мелькнул красный огонек Это был сигнал опасности. Дальше ходу нет. Он резко рванул катер в сторону, и тут рядом с бортом, почти впритирку, проплыл огромный утес. Это была гранитная скала — могила для многих несчастных моряков. Не сразу опомнился наш молодой человек, а когда пришел в чувство, понял, что он едва и себе, и бывшим с ним людям не нашел могилы у этого каменного чудовища.
— Эх маяк, спасительный маяк, снова ты спасаешь меня от злой смерти, — только и промолвил он, и в душе его родилось огромное желание быть маяком для людей, чтобы светить им в опасности, указывать путь от смерти к жизни.
По улице небольшого вечернего городка идет молодой человек с барышней. Вот он проходит мимо храма, в котором мягко светятся огоньки лампад.
— А что, Ваня, заглянем сюда, посмотрим, что там делают люди? — улыбаясь, сказала девушка молодому парню.
— Да ты шутишь, Лена, что же нам там делать? — ответил он. — Впрочем, давай.
В храме народу было мало. Стояли, склонив головы. Пожилой священник четко читал Святое Евангелие. Молодой человек прислушался.
Вы — свет мира. Не может укрыться город, стоящий наверху горы... Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного (Мф. 5, 14, 16).
— Что с тобой, Ваня?! — раздался испуганный голос.
— Мне надо выйти, — был тихий ответ.
И когда молодой человек и девушка шли по затемненной улице города, то он все время, будто про себя, повторял: «Свет мира... маяк., светить людям...»
Через три года он стал священником, его заветная мечта быть полезным для людей, быть светом (маяком) для терпящих на море бедствие осуществилась.
Потом был слух, что отец Иоанн, так чудесно призванный на пастырское служение, действительно был духовным маяком.
Многих он спас от потопления греховного, многих предохранил от гибельного кораблекрушения. Словами своей проповеди многие души осветил он светом Святого Евангелия и спас их от вечного мучения.
Да, есть, мой милый читатель, и теперь маяки на бурном житейском море. Есть. Только мрак злобы особенно сильно сгущается около них. Сгущается мрак, и свирепствует буря, буря клеветы, подстрекательства, лицемерия, продажности и даже предательства. ...Один из вас предаст Меня (Мф. 26, 21).
Но ты, мое милое чадо, не отрываясь, взирай на этот маяк, светящий тебе в темной ночи твоего плавания. Взирай с детской верой, несокрушимой надеждой, любовью, и твое плавание будет безбедным.
Помню я, как один молодой академик, давая пастырскую присягу у креста и Евангелия, сильно плакал от сознания важности пастырского дела.
— Я недостоин, — говорил он, всхлипывая и умываясь слезами, — я грешен. Как я могу быть светом миру и солью земли, как?!
— Господи, — молился я тогда дерзновенно, видя его смирение, — пусть он будет светом (маяком) для бедствующих пловцов по бурному житейскому морю. Пусть... ибо так мало теперь истинных светочей в нашей жизни, так мало — и так много, много несчастных, тянущихся к спасительному свету Евангелия Христова.
Как могучий маяк
Средь житейского моря,
Преподобного Сергия Лавра стоит...
Да, есть на море маяки одинокие, более или менее слабые и сильные. В зависимости от важности охраняемого ими места, в зависимости от той опасности, которая угрожает пловцам на море.
Лавра Сергия преподобного водружена Промыслом Божиим в самом центре нашей могучей страны, она поэтому и обладает самым мощным светом из всех маяков, какие только светят нам ныне. Она водружена около самого сердца — Москвы. И как много этот маяк приносит пользы людям в их душевном спасении! Об этом будет судить история. Мы только знаем из прошлого, что обитель святая Сергиева не один раз была оплотом Русской земли. Не один раз она спасала и столицу Москву от разорения.
Если сказать больше, то окажется, что святая Лавра Сергиева сохранила великую русскую народность в боевом единстве и избавила ее от полного разорения (так было в XIV и XVII веках). И в XX веке, когда на Русскую землю нагрянули темные полчища коричневой гитлеровской чумы, когда грозные волны захватчиков уже вздымались на подступах к Москве, — кто знает, какую роль сыграла Лавра Сергиева в их успешном отражении? Хотя святые врата обители и были в этот период войны закрыты на замок, но игумен Сергий оставался здесь, внутри монастыря. И вполне может стать, что как и тогда — в XVII веке, когда Москве угрожала смертельная опасность, — он выходил из Лавры и помогал защищать православные святыни, так и теперь невидимо он молился за Русскую землю и спасал ее от гибельного разорения.
А сколько этот светлый маяк спас и спасает людей от нравственного разорения? От гибельного потока грехов и заблуждений. Сколько душ, измученных, истомленных, обманутых в своих надеждах, обессиленных борьбой с грехами, превратностями изменчивой судьбы — сколько их озарилось лучами больших огней светлого маяка — обители преподобного Сергия!
Далеко-далеко, до суровых лесов Сибири, Дальнего Востока, Камчатки доходят благодатные лучи маяка Сергиева. В дремучей тайге, почти непроходимых дебрях, горах ютится деревушка. Доставка всего необходимого сюда производится не иначе как только на вертолете. И вот даже там, за тысячи километров, за «тремя морями», в этих маленьких таежных домиках живут люди теплом молитв преподобного.
«Святые отцы Сергиевой Лавры, — пишет один из далеких почитателей обители, — помолитесь о нас. Мы живем в тайге, среди зверей и снегов, не видим лица человеческого. Но в нашем домике есть маленький образ преподобного Сергия, и как только темная ночь покрывает нашу тайгу, мы с сыном Володей (ему девять лет) и матерью встаем на колени и молимся, чтобы преподобный и нас здесь не забыл... благословите нас и нашу сторону, и мы почувствуем ваше святое осенение. Ибо для Бога нет расстояния» (из письма).
А в стенах Академии, которая находится в Троице-Сергиевой Лавре, разве не учатся студенты почти со всего православного Востока и Запада? Болгары, румыны, арабы и другие народности разве не посылают своих сынов учиться под кровом преподобного Сергия?
«Я ступил на Святую Землю, по которой ходил Господь наш Иисус Христос, но образ преподобного Сергия всегда светит в моей душе...» (письмо из Иерусалима, из Русской православной духовной миссии).
А сколько со всего мира заграничных гостей, делегаций разных национальностей, различных вероисповеданий посещают Лавру с целью знакомства с жизнью нашей Православной Церкви. И все они
так или иначе озаряются лучами велико-го маяка Сергиева. Разъезжая во все концы вселенной, они несут отеческую любовь и гостеприимство всероссийского игумена всем народам земли, всем людям нашей планеты.
Вот теперь и суди сам, мой дорогой читатель, какое колоссальное значение маяка Сергиева в жизни современного мира. И получается, что из всероссийского игумена преподобный Сергий сделался игуменом всемирным, и его Лавра сияет своим благодатным светом на весь мир.
Удивляясь дивному промышлению Божию, возвышающему смиренных и устрояющему путь спасения всех людей, всех народов, вспомнишь строчки:
Всё бурлит здесь вокруг,
Тишине не досуг,
Час грозы отнюдь не миновал...
Монастырь же святой,
Словно страж над горой,
Нерушимо во мраке стоял...
Вот совсем недавно на исповеди к духовнику подошла жена одного священника. За руку она держала пятилетнего глазастенького мальчика.
— Что с ним делать, — жалуется мать, — ведь он «служит» дома. Наденет на плечи одеяло, повесит полотенце на шею и даст возглас к началу Литургии, а потом станет исповедовать и причащать Наташу (а Наташе три года). Затем крикнет громко: «Все причастились?» — и уходит, будто в алтарь. А еще говорит: «Вот, мама, когда я чуть-чуть вырасту, пойду в монастырь».
А он стоит совершенно серьезно и многозначительно посматривает: чувствует, что речь идет непосредственно о его особе...
Лучи пламенного маяка Сергиева светят далеко за пределами этого мира.
В начале ноября 1966 года в Москве скончалась девушка в возрасте тридцати одного года. Она болела раком. Болела, кажется, чуть более года. Но что это была за душа! Сколько света, чистоты, детской невинности было в ее очах! Она горячо любила обитель Сергия преподобного. И когда уже была очень больная и слабенькая, всё равно ездила к нему на поклонение. Боли были сильные — так ей в день не один раз делали (ее подружки) болеутоляющие уколы. Удивительно ясным был мир ее души. Она жила на земле, но все мысли ее витали на небе. Тридцать один год! Ведь еще девочка почти, душой ребенок, но как высоки и определенны были ее суждения. В горний мир она была готова вступить каждую минуту. Она горячо жаждала неба с его правдой, нелицемерной любовью, совершенством. И это не потому, что неизлечимая болезнь научила ее свыкнуться со смертью или она хотела скорее уйти туда, где нет «ни болезней, ни воздыхания», чтобы избавиться от страданий. Нет. Не потому. А потому, что она горячо любила Господа и жаждала встречи с Ним, любила Сергия преподобного и скорее хотела его увидеть там, на небе.
Когда она со своей духовной матерью последний раз была в Лавре (примерно за пятнадцать дней до смерти), то девушка говорила вполне убедительно, что эта поездка для нее последняя. Говорила уже плохо. Слова трудно выговаривались. Когда батюшка ее спросил: «Как ты эти дни себя чувствуешь?» — она неожиданно заплакала. Слезочки, крупные и светлые, как жемчужинки, покатились по ее опухшему лицу (от снотворных она стала опухать немного).
— А зачем ты плачешь? — участливо спросил ее батюшка.
— Мне кажется, — медленно и тихо ответила она, — что мои родные последнее время как-то стали мною тяготиться. Меньше любви стало от них, а мне это тяжело.
Может быть, это ей казалось только потому, что от предчувствия скорой разлуки душа ее требовала наибольшего к себе внимания, к тому же ее все искренне любили. А девочки, ее духовные подружки, не оставляли ее почти ни на одну минуту. Они особенно горячо любили ее, и в душе своей потихонечку, может быть, некоторые и завидовали ей. «Вот она отмучилась, уходит из этого грешного мира, — думали они, — да так тихо, спокойно, благодатно. Сохранила себя для Жениха Нетленного, вот скоро будет их встреча, а мы еще здесь, на этой грешной, развратной земле, и что еще нас ожидает впереди?» Думали, наверное, так думали, родненькие, и тихонечко поплакивали...
Вот что написала одна из них потом в письме: «...Скромный цветочек, тихая звездочка... Двенадцать дней не дожила до тридцати двух лет. Лежит в своем гробике, вся в белом — девушка ведь, да и гробик весь белый. Ее светлое лицо чуть улыбается, оно выражает еще таинственность. Ведь она теперь выше нас. Она вступила туда, куда мы несмело заглядываем чувством веры. Хотелось ей умереть золотой осенью, когда желтеют листочки. Она любила это время. Немножко жалела, что ей мало пришлось потрудиться для других».
Умерла она с глубокой надеждой, что авва Сергий преподобный, под молитвенным кровом которого она жила и теперь переступала рубеж к новой жизни, встретит ее там, и под лучами его отеческих молитв она безбедно минует страшные мытарства.
Потом говорили, что усопшая многим близким являлась во сне, — да такая светленькая, прерадостная.
И вот всё это достигается под лучами светлого маяка — святой обители Сергия преподобного. Говорим, что эти лучи озаряют во тьме путь не только земным пловцам бурного житейского моря, но проникают они и в загробный мир, где укрепляют душу, проходящую огненную клокочущую бездну.
О, как счастливы мы все, озаряемые лучами Сергиева маяка! Как нам нужно дорожить этим светом, как надо ценить его!
Есть еще, по милости Божией, маяки на нашей земле. Есть. В Почаеве, Киеве, Печорах и других местах нашего Отечества. Но как хочется, чтобы их было значительно больше. Тогда бы и жизнь была краше. И море бурное не так было бы страшно. И цветочков было бы больше на земле.
И вот кто-то прошел и сорвал тот цветок,
И, нанюхавшись, бросил в траву.
И завял, словно осень, его лепесток,
И вернешь ли его красоту?..
Да, маяки спасают людей, они украшают жизнь и делают плавание по морю житейскому безбедным.
Прорезав тьму ночей, туманных и несчатных,
Над ширью бурною сверкают огоньки,
О мелях, о скалах говоря опасных...
То —маяки...
Поднявшись высоко над черной бездной моря
И посылая в тьму сияющий свой свет,
Хранят они людей от ужаса и горя,
От зла и бед!..
Пловца надеждою свет яркий окрыляет,
Отраду льет в его измученную грудь,
И с новой верою и силой продолжает
Тот трудный путь!
Мы сбилися с пути, плывя средь жизни моря;
Сердца у нас болят, колеблются умы...
Давно во власти мы, друг с другом споря,
Душевной тьмы...
Христа забыли мы, под власть попав кумира,
Который чудится нам в призрачной дали,
Но есть средь нас и те, кого зовут «свет мира»
И «соль земли».
Идите ж вы, невесты и соратники Христовы,
Идите вы, достойные Христа ученики,
И станьте среди нас, и нам светите снова,
Как маяки!..
Отец Василий, заочник второго курса Московской духовной академии, только что сдал последний экзамен. «Слава Богу, — облегченно вздохнув, сказал он, — теперь в далекий обратный путь». Собрав свои нехитрые вещи в небольшой чемоданчик, он тепло простился со своими преподавателями и собратьями и вышел во двор. Душа влекла его последний раз поклониться преподобному Сергию, и он, повернув направо, направился в Троицкий собор. Приложившись к гробнице великого угодника, отец Василий вышел из стен монастыря и направился на станцию. «Слава Богу, — думал молодой священник, — и эта сессия прошла благополучно. Но что это так плохо у меня на душе? Как будто что-то внутри надорвалось. Но что именно?» Отец Василий напрягал свою память и не мог припомнить, что именно внушило ему такое мрачное настроение. Навстречу волнами двигались люди. «Сколько их, — думал батюшка, — и вот никто из них... ах да, вопрос старого профессора...» Как же этот вопрос задел его сильно за сердце. Отец Василий вспомнил и самого профессора, и его внимательные, полные отеческой доброты глаза.
— Кому нужен священник? — спрашивал профессор отца Василия. Он тогда не запнулся, сказал:
— Священник нужен верующим людям, преимущественно пожилым: старикам, старушкам.
Ответил будто и не совсем плохо, но профессор был, кажется, недоволен. Так вот с чего у него начался кавардак в душе. Кому он нужен — священник? Да и верно, вот сколько идет народу, сколько же удивленных взглядов! Да и не только удивленных, но кажется, что и недобрых. Даже вон та ворона, что уселась на сухой ветке, и та как-то надрывно заорала, когда отец Василий стал проходить мимо дерева. И смотрит-то она как-то подозрительно, даже нахально, на молодого священника. «Кому нужен священник?» — снова вспоминается вопрос старого профессора. «Почти никому, — невольно напрашивается убедительный ответ. — Только разве старым да глупым. Но ведь и с ними должен же кто-нибудь быть. Ведь и они — люди. Да еще какие!» Малое стадо (Лк. 12, 32) — припоминаются отцу Василию слова Спасителя.
— Нет уж, ладно об этом. — И молодому батюшке вспомнились те дни, которые тогда одним разом решили его будущую судьбу. Какое было страшное время. Какая холодная грязная ночь. Как сильно тогда рвались снаряды, точно само небо обрушилось и давило своей раскаленной неимоверной тяжестью. Он вспомнил то неприятное ощущение, которое овладело им в один роковой миг. Страшной силы взрыв, пламя жаркого огня, комья сырой слизистой глины — и он заживо погребен в сырой могиле. Давило грудь, давило голову, резало глаза, ныли ноги, и он даже не помнит, сколько продолжалось так. Только молнией резануло его сознание: «Конец». Помощи ждать неоткуда. Чудо одно могло его спасти. Инстинктивно он ухватился за это слово: «Чудо».
«Если Ты есть, — мелькнуло в голове, — дай мне пожить, буду священником». Больше отец Василий ничего решительно не помнит. Он очнулся в госпитале, услужливая память напоминала ему последние обрывистые мысли: «Дай мне пожить — буду священником...» И вот он стал священником. «Но кому нужен священник?» — снова, как назойливая муха, засверлила прежняя мысль в голове отца Василия.
На платформе станции Загорск толпилась масса народу. Поезд запаздывал. Начинало темнеть. Священником снова овладели прежние неприятные чувства. Как много здесь народу, а он среди них одинок, никому не нужный. Его будто не замечали. Каждый был занят своим делом, и у всех была общая мысль: скорее бы поехать. Отец Василий отошел в сторону платформы, где народу было меньше и опять взялся за прежнее: «Старики, старухи — вот знаменитое поле моей пастырской деятельности, а остальные?..»
— Я извиняюсь, — раздался рядом тихий женский голос.
Отец Василий даже вздрогнул от неожиданности. «Неужели это ко мне? — подумал он. — Да в такой обстановке. Да кому же я здесь понадобился?»
— Вы, кажется, священник, — сказала девушка, слегка делая поклон. — Не скажете ли Вы мне, какому Богу помолиться, мне завтра оперируют сердце? Операция будет длиться три часа. Бабушка мне сказала, что священник в этом может помочь.
Она говорила возбужденно, с каким-то жаром. Через темноватые очки на отца Василия смотрели большие доверчивые глаза. Ему стало жалко эту хрупкую девушку. Было ясно: она, как утопающая, хваталась за соломинку.
— Господь у нас один, — тихо, но твердо сказал отец Василий, — и Он слышит взывающих к нему.
— Но я не умею молиться, меня никто не учил, — сказала печально собеседница.
— Когда Вы уже будете на операции, — снова сказал отец Василий, — то в последние минуты Вашего сознания призовите Его на помощь, и Он станет возле Вас.
— Спасибо, Вам, большое спасибо, — тихо ответила девушка, и отец Василий увидел, как две крупные слезинки, точно жемчужинки, скатились по бледным щекам юной собеседницы.
В эту минуту подошла электричка, и он, подхваченный волной толпы, оказался мигом в вагоне. На душе было какое-то сложное чувство исполненного долга. Он оказался нужным в этой серой, многолюдной толпе. Никто другой из этих людей не мог утолить горечь души этой юной страдалицы, как только он, священник, молодой пастырь.
Вагон гудел, как переполненный улей. Молодого священника как будто никто не замечал. И снова мысли — кому он здесь нужен? И без него всё обходится хорошо. Даже как-то легче, свободнее без священника. Что хочешь, то и делай, что вздумается, то и мечтай. А он, даже его близость (если он стоит рядом или сидит) — уже стеснение, связанность какая-то. Он, священник, даже идея о священнике как-то неотвратимо вторгается в мысли, их ограничивает, они делаются выше, серьезнее. Поэтому всё шумное, веселое, молодое, неудержимо-буйное — там, в том конце вагона. А около отца Василия тише. Разговаривают мало, а иные объясняются полушепотом. «А все-таки я здесь одинокий, никому не нужный, даже лишний», — думает про себя отец Василий.
— Молодой человек, вот здесь есть свободное место, пожалуйста, садитесь, — проговорил сильный женский голос.
Все невольно обернулись.
— Я Вас приглашаю, — с каким-то оттенком властности говорила женщина, обращаясь непосредственно к отцу Василию.
Все расступились, давая свободный проход молодому священнику. Отец Василий кротким «благодарю Вас» выразил свою признательность этой особе и молча сел на свободное место.
— Вы, кажется, священник? — всё так же громко и непринужденно заговорила «благодетельница». Отец Василий еле заметным кивком головы ответил «да».
— Понимаете, Вы мне очень нужны, — еще оживленнее продолжала женщина. — Я жена крупного государственного деятеля. Мой муж погиб в авиационной катастрофе. Но что самое ужасное, он приходит ко мне среди ночи и, протягивая руки, говорит: «Наташа, ведь ты должна мне помочь». От этих слов мне ужасно больно, я немедленно зажигаю в спальне свет, и мой Алеша пропадает. Я говорила об этом своим родным, просила их помощи. И что же Вы думаете, — какой ужас! — вместо того чтобы помочь Алеше, они решили помочь мне. Вы не можете себе представить, что они придумали. Срочно вызвали врача и хотели отправить меня в сумасшедший дом. Да, да. Как я возмутилась! Знаете, властью мужа я готова была их карать, но воздержалась. Что же это такое: совершенно здорового человека считать сумасшедшим! Вещи, требующие глубокого изучения, считать галлюцинацией. Что Вы на это скажете, молодой человек? — глядя в упор на отца Василия, спросила женщина. — Вы тоже, может быть, склонны считать меня ненормальной?
Окружающая публика затихла настолько, что можно было слышать биение собственного сердца. Отец Василий вдохнул в себя воздух и совершенно спокойно ответил:
— Ваша история с мужем — обычное явление. И я далек от того, чтобы считать Вас ненормальным человеком.
— Что же Вы посоветуете мне, чтобы избавиться от этих кошмарных видений? — взмолилась женщина.
— Есть очень простой, но верный способ, — ответил отец Василий. — Вам нужно поставить свечку в храме и раздавать милостыню.
— Это же так легко, — почти воскликнула женщина, — и хотя я человек совершенно неверующий, но я это непременно сделаю. Как я рада, молодой человек, что Вы смогли понять меня. Так трудно быть непонятой. Теперь я вполне уверена, что моему бедному Алеше и мне будет легче.
Она смотрела на отца Василия такими глазами, которые говорили, что она готова отдать целое состояние, лишь бы отблагодарить за добрый совет.
— Вы самый дорогой для меня человек в мире, — подавляя волнение, сказала она решительно. Затем быстро встала и направилась к двери. В это время электричка остановилась, и она вышла на перрон.
«Как всё-таки интересно, — подумал отец Василий, — что я и здесь оказался нужным. Видимо, ни один из многочисленных пассажиров не мог положительно решить ее вопрос. Кто бы мог ее понять, да и кому она могла бы поверить так, как священнику?»
Остальное время до Москвы отец Василий проехал в каком-то полузабытьи. То ему представлялась та черная ворона, которая с дерева кричала ему вслед. Только она уже не по-вороньи, а прямо человеческими словами яростно вопила ему: «Кому ты нужен! Кому ты нужен!» То вдруг перед ним засияли две звездочки горящие, катясь, крутясь, они остыли и превратились в две крупные, как янтарь, прозрачные слезинки той молодой девушки.
В Москве отец Василий очень удачно сел на дальневосточный поезд, чтобы через несколько суток спокойно добраться до родного места. «Как странно, — думал отец Василий, — вся дорога будто является ответом на вопрос старого профессора. Надо же так! Но уж здесь-то, в этом несущемся поезде, где все пассажиры в своих купе заняты отдыхом, вряд ли кому я буду нужен как священник».
За перегородкой в соседнем купе было шумно. Там ехали три молодых человека, видимо, студенты старших курсов. По крайней мере, для них отец Василий не мог остаться незамеченным. Двое суток поезд с головокружительной быстротой нес отца Василия в Сибирь. Проведя спокойно третью ночь, он освежился в туалете струей холодной воды. Затем спокойно, не спеша прочел на память, как всегда, утренние молитвы. Затем отец Василий обратил внимание на то, что обычно в это время утра за стеной давно уже шумели и разговаривали, а в это утро что-то очень спокойно. Прислушавшись, он убедился, что его молодые соседи отнюдь не спали, а о чем-то напряженно и тихо беседовали между собой. Поезд быстро несся вперед, оставляя позади гущи темных уральских лесов. Отец Василий задумчиво уставился в окно вагона, и как-то совсем незаметно его взгляд перескочил от леса на летящую птицу, которая так быстро летела, будто хотела перегнать несущийся экспресс.
«Ах да, — подумал отец Василий, — ворона... Да, та крикливая ворона, что, будто давясь, кричала мне вслед. Какая же назойливая мысль, будто кто нарочно втискивает ее в мое сознание. Оно, конечно, и правда: уж где-где, а здесь-то наверняка я абсолютно никому не нужен. Поезд, как планета в бесконечном пространстве, несется... Может настать час, когда и на всей планете священник не будет нужен. Да и теперь... но что это? Будто стучат в двери моего купе. Наверное, гости», — отец Василий оторвался от окна, подошел и открыл дверь. Перед ним стояли три молодых человека.
— Мы извиняемся, — начал первый, — может быть, мы ошибаемся, но нам кажется, что Вы священник.
— Можете меня арестовать, — мягко улыбаясь, шутливо ответил отец Василий, — я всецело в вашем распоряжении.
— Да нет, — смутились гости, — мы совершенно не о том. Вы знаете, мы студенты, едем на каникулы, и вот, понимаете ли, какой счастливый случай для нас — увидеть молодого священника и не через преподавателя, как это в школе бывает, а непосредственно с Вами выяснить несколько религиозных вопросов.
Отец Василий насторожился, однако вполне откровенно сказал:
— Друзья мои, но ведь вы знаете, что беседовать священнику со студентами — дело не вполне безопасное.
— Нас, в сущности, интересует только один вопрос, — сказали гости, — и ответ Ваш будет иметь решающее значение в формировании нашего мировоззрения. Скажите, пожалуйста, — уже перешел к делу говоривший, — как Церковь относится к современным научным достижениям, и в частности к освоению космоса?
Отец Василий немного подумал и сказал:
— Церковь всегда послушна воле Создателя. Он сотворил первых людей и сказал им: размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею. «Обладать» — значит открывать новые законы природы и осваивать в человеческих возможностях Вселенную.
Молодые люди не могли скрыть своего замешательства и на глазах отца Василия стушевались. Было вполне очевидно, что ответ дан был как раз по существу.
— А не скажете ли нам, — вмешался второй из них, — где такие слова написаны? Мы прочитали всю Библию и, кажется, такого не встречали.
Отец Василий несколько раз поднял свой взор, как бы соображая, и затем уверенно сказал:
— Бытие, 1-я глава, 28-й стих.
Молодые люди искренне раскланялись, пожали отцу Василию руку и тихо закрыли за собою дверь. Оставшись один, молодой священник зашагал из угла в угол и совершенно неожиданно для себя сказал: «Да, отец Василий, а все-таки ворона напрасно старалась. Выходит, что я и здесь оказался весьма нужным».
Последующие дни отец Василий ехал как в раю. Соседи его вели себя настолько спокойно, что будто их не существовало. При встрече в коридоре не задавали никаких вопросов.
Рано утром поезд должен был доставить отца Василия на родной полустанок. По мере приближения к месту молодой священник всё больше и больше стал предаваться прежним чувствам. Почему-то ему опять вспомнился дословно заданный профессором вопрос и ворона, эта злосчастная ворона, которая так старательно и бесцеремонно своим хриплым криком провожала его из Загорска. На этот раз вспомнился ему и его приход, куда он ехал, и даже некоторые детали его проводов в Москву, когда он уезжал на сессию.
— Ты что-то, отец Василий, зачастил уж в Москву, — провожая его, недовольным голосом сказал староста, — смотри, смотри голубчик, не заучись там-то.
«Да и вообще, видимо, старик хочет изжить меня отсюда, а на мое место устроить знакомого ему священника. А псаломщица? Так эта терпеть меня не может. Просто не переваривает моей персоны. Скажу ей: “Петровна, ты читай и не спеши”. А она мне: “А ты сам-то, батюшка, как читаешь? Намедни читал акафист, я ни одного слова не разобрала у тебя. А еще в Академии учишься, в Москву ездишь”.
Вот и поговори с ней. Да и других сколько неприятностей. Ах, кто меня ждет там теперь? Кому я нужен?.. Да и жизнь свою всю поломал. Ведь молодой еще. А около жизнь-то какая!»
Долго так думал отец Василий, переворачиваясь с боку на бок на диване. Под утро всё же заснул. Ему снились какие-то огненные взрывы. Черный, как уголь, дым застилал небо. Слышались вопли и крики сотен людей. Вот снова удар, снова, да совсем близко, рядом и какой же страшный, сильный, точно само небо проломилось и тонны раскаленного металла рушатся на землю. Отец Василий очнулся. «Боже Ты мой», — невольно с хрипом вырвалось у него из груди. Что же это такое делается? Гроза за окном, да какая страшная гроза! Настоящее светопреставление. Удар за ударом — раскаты грома. Вспышки молний разрывали небо. Страшной силы ливень обрушился на идущий поезд. А какая тьма адская!.. Отец Василий вспомнил, что ему сходить с поезда на полустанке по крайней мере за час до рассвета да идти пешком до своего села надо не меньше трех часов. А дорога-то какая! Дрожь пробежала по его телу. Кто его ждет здесь и что?!
Закутавшись в одеяло, он снова забылся. И только закрыл глаза — ужас! — ворона, да не где-нибудь, а прямо в купе — уселась на край его чемодана, таращит пустые глаза, а сама пыжится, раздувается, как бочка, и трещит: «Кому ты нужен? Ну, кому ты нужен? Никому ведь ты не нужен!»
Отец Василий открыл глаза. Пора, через двадцать минут он выходит. Гроза будто прошла. «А темень-то какая, Боже мой!»
Поезд тихо остановился, издал пронзительный свист и тут же снова стал усиливать ход. Единственный фонарь на столбе бросал тусклый свет. Отец Василий мигом оказался на сырой земле. Взглянув на вагон, он увидел, как из открытого окна высунулись три руки и энергично махали ему на прощанье.
«Не спят, — мелькнуло в голове у отца Василия, — уследили даже, когда ему сходить, и вот прощаются». Рука его невольно потянулась в карман, достала платочек, и он утер им непрошенные слезы. В это же мгновенье он заметил, что кто-то копошится в темноте. «Бандиты, — молнией пронеслась мысль. — Уследили всё-таки. Господи, — невольно вырвалось из груди, — твори волю Твою святую!»
— Василий Иванович, Василий Иванович, ты ли это, голубчик? — послышалось негромкое из темноты.
«Кажется, голос-то нашего старосты, — подумал отец Василий, — неужели встречать меня приехали, да в такую непролазную грязь?»
— Батюшка ты наш, отец Василий, голубчик ты милый, — причитала псаломщица Петровна, — как мы все ждем-то тебя.
Отец Василий был тронут такой теплой встречей. Да и приехали-то, главное, те, кто особенно его недолюбливали и козни ему строили на приходе. Староста и псаломщица повели своего батюшку грязной тропинкой. Да всё заботились, чтобы он не поскользнулся, чтобы не замарался. Затем посадили отца Василия на повозку, которая стояла на дороге, и всю дорогу наперебой говорили, как все ждут его нетерпеливо. Сколько треб накопилось — видимо-невидимо. Петровна говорила, что ни в одном царстве-государстве, небось, столько дел не набралось, как в их храме. Она даже не преминула похвалиться отцу Василию, что она научилась вразумительно и очень разборчиво читать. Староста более деловито повествовал отцу Василию, что у них здесь дожди всё залили, всё как есть. В колхозе хлеба гибнут, что надо бы поскорее молебен отслужить, чтобы Господь вёдро послал, чтобы и хлеба, и всё что ни есть не погибло. Да на скотину «хандра» какая-то напала: «Говорят дохтора — ящер какой-то такой», — и тоже водосвятный молебен в церкви надо отслужить, чтобы скотинку-то спасти всю.
— Намедни, — говорил староста, — председатель колхоза мне повстречался, говорит: «Где у вас делся Василий Иванович?» Это он вас так именует, батюшка. Говорю ему, что в Москву уехал, наверно, в Кремль, на сессию какую-то.
Отец Василий улыбнулся:
— Нет, Кузьмич, не в Кремль, а в Загорск.
— Ну да, я ему так и говорю. А он эдак и говорит: «Скорее бы возвращался. Пока он был здесь, у нас всё будто ладно было, а как уехал, так всё кувырком пошло: ливни да болезни, и чума какая-то на детишек, и всё такое».
Телега тащилась по грязной дороге очень медленно. Колеса то и дело погружались в ямы с грязной водой. Начинало светать, по дороге попадались кустики, а то и большие деревья. На одном из них уселась большущая черная ворона и при виде незадачливых путешественников, начала громко, как по заказу, гортанно, неистово кричать. Староста заметил нервный взгляд отца Василия в сторону вороны и не преминул пояснить:
— Вон какую рань, бедняга, заорала, точно сам диавол ее разжигает.
Уже хладнокровно слушая удаляющийся вороний вопль, отец Василий, как бы про себя, промолвил:
— Как же это не нужен? Нужен я здесь, нужен...
— Вот именно, — не зная истории с вороной, подхватил староста. — Очень нужен ты, батюшка, да как же это не нужен? Шибко нужен, — и староста снова пустился рассказывать отцу Василию про новости, которые за недельное отсутствие его прямо потрясли их приход.
Завидя издали купола и крестики своего храма, отец Василий облегченно вздохнул и истово перекрестился. Подъезжая к сторожке, он увидел, что стоит какая-то телега, запряженная лошадью. Увидав ее, староста недовольно буркнул себе под нос:
— Вот те на, уж кто-то приехал.
Войдя в сторожку, батюшка узнал, что приехали за ним — причастить умирающего парня. В эту ночь он шел поздно по улице, и его ударила молния. Отец Василий помнит этого юношу. Николай. Дотошный был парень. В первый раз они встретились три года назад, когда отец Василий шел со станции, а Николай на станцию, парень попросил закурить. Батюшка ему тогда ответил, что не курит, а Николай, узнав, что он священник и направлен в их село, улыбаясь, заметил, что старики да старухи давно ждут его, а уж они, молодые, обойдутся и сами — зачем им нужен священник? Теперь же, говорят, Николай сам попросил, чтобы сходили да позвали к нему отца Василия. Видно, трудно парню. Рассказывают, что весь, бедный, обгорел. И от ожогов муки нестерпимые.
Всё это произвело на отца Василия сильное впечатление. Он только на минуту забежал к своей родной семье. Успокоил матушку своим благополучным возвращением, надавал маленькой Леночке московских гостинцев, оделся потеплее и, благоговейно взяв Святые Дары, вышел на требу.
Лошадь потащила телегу на другой конец села. Мотаясь из стороны в сторону на ухабах, молодой священник думал: «Вот теперь-то я окончательно осознал, почему старый профессор недоволен был моим ответом. Вот теперь бы я ответил иначе. На его вопрос: “Кому нужен священник?” — я ответил бы без колебания так: священник нужен не только старым и глупым, но он нужен абсолютно всем! И Боже Ты мой! Я теперь готов отдать все свои силы, чтобы послужить именно всем. И сколько в этом невыразимого счастья, осознания до конца исполненного долга».
И в тихом, умиленном сознании отца Василия всплыли, как огненные строки, слова святого апостола Павла: ...нас наказывают, но мы не умираем... мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем (2 Кор. 6, 9-10).
Дорожите временем — дни лукавы
Время — бурный поток,
Мчится, мчится в море
Твоя жизнь словно миг.
Как проходит? — Горе...
Он открыл глаза. Утренний полумрак царил в келье. Сотворив Иисусову молитву и положив на себя крестное знамение, он быстро встал, оделся. Освежившись холодной водой и утираясь полотенцем, он взглянул в окно.
На дворе был густой туман, который быстро-быстро рассеивался. А когда он повесил полотенце на гвоздик, вновь взглянул в окно. Тумана как не было... Тихая заря победно наступала с востока.
«Господи, — невольно произнесли его уста, — что такое жизнь наша? Пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий (Иак. 4, 14). Поистине пар, который так неожиданно появляется и так быстро тает, как будто его и не было. Вот уже около пятидесяти, а что доброго сделано в моей краткой жизни? Что?»
Рассуждая так, он внимательно всмотрелся в окно: в маленьком лаврском садике, что был за окном его монашеской кельи, лежала поблекшая трава. Она была не скошенная, нет, а увядшая от времени, так как на дворе осень. Поэтому всё пожелтело, поблекло, потускнело. И невольно вспомнились ему вещие слова другого апостола: Всякая плоть — как трава... засохла трава, и цвет ее опал (1 Пет. 1, 24).
Слова святого апостола, выражающие бренность и кратковременность человеческого существования, навеяли тихую печаль в его душу. «Твоя жизнь — как пар, — думал он, — она как бренная трава-цветок Подул ветерок — и пар рассеялся, не стало, завяла трава — цвет ее опал, и где красота ее? Боже мой милостивый, как всё это просто и как крайне печально! Какая же жизнь наша земная! Какая крошечная, какая маленькая. Когда еще псалмопевец Давид сказал, что жизнь человеческая аще в силах осмьдесят лет (Пс. 89, 10), а то и намного короче, очень намного». От всех этих нахлынувших мыслей как-то печально, уныло сделалось на душе... и слезы тихо поползли по щекам, обжигая их как огнем.
Заря наступающего нового дня тихо разливалась повсюду. Она, как новая искорка жизни, как мимолетный румянец на ланитах умирающего, придала свежий прилив энергии и подняла могучий поток душевных чувств. Как море, дотоле спокойное, вдруг возбудилось, взволновалось, вскипело.
«Еще один день в моей жизни. Еще. И сколько их прожито? И сколько еще впереди?!»
«От сна восстав, благодарю Тя, Святая Троице...» «К Тебе, Владыко Человеколюбче, от сна восстав, прибегаю, и на дела Твоя...» (из утренних молитв).
В предутреннем осеннем рассвете тихо и кротко мерцает лампада пред образом Богоматери с Предвечным Младенцем, мягко озаряя его оранжевым светом. Кажется, вот Она — Владычица мира, Заступница беззащитных, Нечаянная Радость, готовая протянуть Свою материнскую руку и, нежно благословив, залечить израненную, больную душу.
«Еще один день в моей жизни, — как молотом стучат в голове слова, — Господи, мой Господи, да помоги мне провести хоть этот день как надо, как должно — в молитвенном труде и благочестии. Помоги же, Господи! Ведь сколько этих дней, месяцев, даже лет, как один миг пронеслись в моей жизни, и пронеслись бесполезно, бесплодно, безблагодатно!»
Он даже не успел окончить свое утреннее молитвенное правило, как в дверь кельи постучали. Сначала скромно, как бы боясь нарушить раннюю утреннюю тишину. А потом всё сильнее, настойчивее, требовательнее.
Он медленно пошел к двери. Слышно было, как уста его еле слышно произнесли: «Неужели и этот день будет таким же суетным, как и вчера, как и позавчера, как и все минувшие?»
Да, мои милые друзья, чада, братья! Как хочется всем вам сказать во всеуслышание, что жизнь наша соткана из немногих дней. И потому как надо дорожить этими днями, как надо ценить каждый из них! да и не только дни, но и часы, и минуты ценить надо. Разбойник «во едином часе раеви сподобился» (ср. ексапостиларий Великой Пятницы). А сколько у нас этих часов, дней, месяцев, годов проходит бесплодно? Сколько? Почти вся жизнь наша пролетает безблагодатно, бессодержательно.
И сказал виноградарю: «Вот, я третий год прихожу искать плода на этой смоковнице и не нахожу; сруби ее: на что она и землю занимает?» Но он сказал ему в ответ: «Господин! Оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом, — не принесет ли плода; если же нет, то...» (Лк. 13, 7-9).
Боже мой, чьи это слезы проливаются? Чей это умоляющий голос раздается в защиту моей грешной, бесплодной души? «Господи, оставь ее, не руби, не надо, может быть, принесет плод, Господи!»
И вот еще один день в моей жизни! Еще...
Рассказывают про преподобного Сергия Радонежского, что он ночи напролет проводил без сна, в молитве. Когда вечером он вставал на молитву — солнце светило ему в спину, а оканчивал молитву, когда лучи солнца сияли ему в лицо. Таким образом, ночь — в напряженной, слезной молитве, а день? День, разумеется, в напряженном тяжелом труде. Вот это жизнь! Настоящая, полная. Вот это дни благоплодные, полезные, святые!
А у тебя что получается? Что?
«Твоя жизнь словно миг. Как проходит? Горе...»
Поистине жизнь наша достойна многих слез, жизнь наша — сплошное горе. И горе-то какое! Труднопоправимое, а иногда и совсем непоправимое.
— Аминь, — сказал он и открыл дверь своей кельи.
В коридоре стоял смущенный монах.
— Отче, прости, что так рано, — сказал он, понизив голос, — горе у меня большое. Моего племянника прибило громом... Молния... Всего сожгло. Девять лет ему только.
— Боже мой, в таких летах! — сказал он участливо пришедшему. — Что же, будем молиться, Господь наш «мертвит и живит»(см. 1 Цар. 2, 6).
«Вот и вся жизнь, — думает он, возвращаясь в свою келью. — Еще совсем ребенок, а какая страшная, неожиданная смерть?! Что же нам, пожившим, тогда делать? Как надо ценить дни свои, как надо молиться! Господи, Господи, еще один день даешь Ты мне!»
Не успел он дойти до своего переднего угла, как в дверь его кельи снова постучали. На этот раз стук был сильнее, энергичнее. «Знать, что-то важное нужно этому», — подумал он и поспешил открыть дверь.
— Мне служить раннюю литургию, — благословись, сказал молодой иеродиакон. — Батюшка, поисповедуй меня.
Пока шла исповедь, в дверь стучали несколько раз. Но открыть было некому. Таинство прерывать было нельзя. Провожая иеродиакона, он увидел, что в коридоре ждут еще два человека.
— Батюшка, отец благочинный велел Вам проводить общую исповедь...
— Идемте, а то опоздаем на братский молебен.
Несмотря на ранний час, на дороге — многочисленные богомольцы.
— Батюшка, благослови меня на работу.
— Батюшка, помолись, у меня мама в больнице...
— Батюшка, я еду на операцию сердца, благословите.
«Помяни, якоже обещался еси, посещати чад своих...» (ср. тропарь преподобному Сергию Радонежскому).
Исповедь. Святой праведный Иоанн Кронштадтский пишет, что исповедь налагает на священника тысячи крестов: черствость, холодность своей души и полное невежество, незнание исповедников, коварство и хитрость современных фарисеев: «Учитель, подобает ли подавать подать кесарю?» И ужасное греховное падение несчастных, и безразличие интеллигентных, и грубое суеверие простых старушек, и привязанность больных и слабодушных, и ревность до безумия душевно неуравновешенных. Боже, Боже мой, это не исповедь, а пытка жестокая. Муки Гефсимании и Голгофа, помрачившая светлое солнце.
Вот мучительное воспоминание молодого батюшки от первой исповеди.
Грехи страшные, ужасные, совершаемые и явно, и втайне, под покровом ночи. И кровосмешение в родной семье, и убийство родных, и коварство любви, и медленное умерщвление младенцев, и изуверство родных детей над престарелыми родителями, и калечение пьяным мужем жены, выбрасывание грудных детей на мороз, умерщвление крошечных малюток.
Боже мой правосудный, что он пережил в эти первые исповеди! И, как израненная лань, он бросился скорее в свою келью, упал на бедный одр и, сдавив голову руками, долго-долго стонал, ныл от внутренней невыразимой боли.
«Боже, Боже мой, что же это делается на свете? — повторяли его бледные уста. — Сколько греха, сколько кровоточащих ран в душах человеческих. Кто всё это может вынести? Кто может перетерпеть?» И долго-долго слышался жалобный стон его души в одинокой темной кельи.
Вот ты, мой любезный друг, брат, сестра, дитя, когда приходишь на исповедь, думай, что эта исповедь, может быть, последняя в твоей жизни. Иначе ты никогда не раскаешься как должно. Иначе слово о покаянии, как дождь стекло, не пробьет черствую корку твоей души. И какая беда, какое горе для тебя, горе непоправимое! Еще один день в твоей жизни. Еще одна исповедь, может быть, последняя — и та бесплодная, безблагодатная, а то и в осуждение вечное и огонь неугасимый.
Далеко от берегов Франции тонул корабль, увлекая с собой в бездны океана более двухсот человеческих жизней. На этом корабле среди ужасной обстановки при шуме бури и всеобщего смятения слышался голос молитвы. Молился священник. Несмотря на всеобщий страх и ужас, он молился и своей молитвой вносил мужество в сердца утопающих людей. Когда отвязывали последнюю лодку, было видно, что все в нее не поместятся, и часть пассажиров должна остаться на корабле. И тогда погибающие стали уступать ее друг другу. Когда лодка только отчалила, девушка, оставшаяся на корабле, сняла с себя плащ и перебросила его тем, кому удалось сесть в лодку. Погибая, девушка заботилась о тех, кто должен был ее пережить.
А ведь здесь — тоже бушующее море. Здесь — тоже необъятный океан жизни человеческой. Тоже сотни погибающих жизней человеческих. И как надо молиться тебе, священник! Как надо и тебе, мой друг, мое дитя, уступать место другим, чтобы они спаслись. А ты о чем мечтаешь? Быть впереди других, получить больше внимания от батюшки?
Когда он возвращался с исповеди домой, то, кажется, не шел, как все люди, а еле-еле волочил ноги. Тяжесть людских грехов сказывалась на его слабых силах, и физических, и духовных. Ведь это же все надо понести, надо жертвенно взять на свои плечи.
Он грехи наши понес. Наказание мира нашего на Нем (ср. Ис. 53, 4-5). Это пророчество относится к Господу нашему Иисусу Христу, Который взял на Себя всю тяжесть человеческих преступлений, понес на Себе беззакония всего мира, всех людей. И как Он был истерзан, обессилен, измучен этими грехами человеческими.
Вот Он, Спаситель наш, идет под тяжелым Крестом. Идет, тяжело дыша. Его подгоняют, ударяя плетьми по изрубцованной уже ранами спине. Ведь как Его там били — в претории Пилата. Целый полк грубых воинов варварски издевался над Ним. Историки говорят, что редкий страдалец выносил эти страшные пытки, которыми наказывали в претории Пилата. Большинство несчастных умирали тут же под ударами сменяющихся воинов. Осужденные просто падали на каменные плиты претории и, захлебываясь своей кровью, тут же умирали.
Господь наш Спаситель, хотя сильно был уже и до этого измучен (муки гефсиманской молитвы, издевательство во дворе Ирода, ночные томления и страдания в темнице и прочее), однако с помощью Отца Небесного вынес эти жестокие побои и остался жив. Когда на одном крутом повороте увидела Его Пресвятая Дева, Она еле Его узнала, так Он изменился в лице и во всем стане. На Спасителя нельзя было смотреть без содрогания. Увидев Сына Своего и Господа в таком ужасном состоянии, Дева Мария, вскрикнув, потеряла сознание...
А впереди была Голгофа...
Вот какую-то долю этих мук Господних должен нести на себе и каждый священник, каждый духовник, которому поручено пасти словесное стадо Христово. Пасти, хранить и от лютых волков; израненных, измученных — исцелять, ободрять, брать тягость грехов их на свои плечи.
Еле идя по двору, он не мог не заметить, как природа ликовала в своем золотом осеннем убранстве. Светлое и нежное солнце уже было высоко над горизонтом. Золотые осенние листочки, тихо кружась и играя, падали на мягкую аллею. Настроение его несколько улучшилось. «Господи! — глубоко вздохнув, тихо произнес он. — Как же хорошо всё Ты устроил для нас. А мы-то что делаем для Тебя? Что? Вот уже прошла половина и этого дня моей жизни, осталось только полдня. А потом что будет? Ночь, может быть, беспробудная, страшная, беспросветная, вечно мучительная?»
О мои дорогие братья, сестры, детки! Помним ли мы спасительный совет святых и богоносных наших отцов? Ведь они в один голос говорят нам, чтобы мы помнили о временной жизни нашей. Помнили твердо о том, что день, в который мы сейчас живем и дышим, он ведь может быть для нас уже последним. Больше уже не проснешься ты в постели своей, уже не откроешь очей своих на белый свет. Не увидишь тихого сияния лучей солнечных, не увидишь уже своих родных и милых и не услышишь спасительного божественного пения в храме Божием.
Ведь это истинная правда. Как это мы часто видим в жизни: рядом с нами люди ходят, смеются, плачут, суетятся, переживают — и вдруг их уже нет около нас.
— Где такой-то брат? — спрашиваешь.
— Да он в больнице. С ним удар случился.
Смотришь: прошел день, другой — его уже хоронят.
Человек, яко трава дние его, яко цвет на траве, — и завяла трава, и опал цвет ее (ср. Пс. 102, 15).
Вот и последний день в моей жизни прошел почти так же, как и прочие: в суете, спешке, нервном возбуждении, ропоте, неблагодарности.
В келье гробовая тишина. Как в темной могиле. Тихо-бледно мерцает огонек в лампадочке, вот он заколебался, задрожал отчего-то. Точно он боится угаснуть, умереть... За окном кельи — ночная тьма. Лучи светлого солнца давно уже погасли на темном западе.
О, если бы это не Ты, Господи, всё делал. Если бы Тебя совсем не было у нас... Если бы... Но нет! Это невозможно! Без Тебя пусто, жутко, невыразимо страшно!
Последний день моей жизни... Последний...
Вдруг, точно Ангел светлый осиял могильный мрак надвигающейся роковой ночи, — он увидел на темном небе тихо мерцающую звездочку. Она, будто живая, тихо-радостная, ласково смотрела из окошечка, сквозь ночную тьму, прямо в окно кельи, в одиноко мятущуюся душу.
«Как много у Тебя милостей, у нашего Господа, — мигом несется в голове, — как Ты долготерпелив. Как Ты...»
Слезы благодарности пуще прежнего орошают пол одинокой кельи.
Тихая звездочка принесла с собой надежду на новый бесценный день жизни. «Еще один день моей жизни, — облегченно вздохнув, тихо сказал он. — Я буду стараться провести его лучше».
Итак, смотрите, мои милые и дорогие, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем, потому что дни лукавы (Еф. 5, 15-16).
Только два слова. Да, два слова написал. А какая невыразимая бездна, какая тайна, глубина, высота, широта, сущность непостижимая в этих двух словах: «Век грядущий...»
Вот даже век настоящий, в котором мы сейчас живем, видим его, ощущаем, изучаем. И сколько неизведанных тайн скрывает он в себе — век настоящий?! Сколько загадок, сколько вопросов! А для того, чтобы разгадать тайны этого видимого нашего мира, сколько существует различных наук? Множество.
Так вот, настоящий век полон тайн — что же сулит нам тогда век грядущий? А век грядущий, то есть мир невидимый, духовный, небесный — сплошная тайна. Такая тайна, которая более всего принимается верой, доверием слову Божию.
И увидел я новое небо и новую землю (Откр. 21, 1).
Под веком грядущим, или небом с его вечной жизнью, на языке Священного Писания разумеется жилище святых Ангелов, избранных Божиих людей, жилище Самого Господа Бога. Без сомнения, каждый из нас хотел бы знать, как же протекает жизнь на небе, встретим ли мы там своих родных и дорогих, любимых нашему сердцу, на каком языке говорят на небе, что там происходит?
И в самом деле, мы очень мало знаем о том, что ожидает нас там, в жизни будущей. Святая Библия говорит нам об этом очень и очень мало, и говорит весьма сдержанно. Прежде всего и больше всего она говорит нам о том, что относится к нашему вечному спасению и совсем не касается вопросов, возбуждаемых любопытством. Она молчит касательно того, что не относится к необходимому, к действительно нужному, и это молчание есть верное доказательство ее мудрости и Божественного происхождения.
Как многое желали бы мы знать, например, о Спасителе нашем, Господе Иисусе Христе, о Его детстве, которое особенно чарует сердце незабываемой своей красотой. Хотелось бы нам знать и о юном возрасте Спасителя. Юные годы жизни, весна человеческого бытия, когда, как благовонный цветок, расцветает нежная, юная красота. Да и вообще, нам очень хотелось бы знать о привычках Спасителя, о том, что Он делал, каким был Его внешний вид. Какие одежды Он носил, каким именем называл Свою Мать, и многое другое. Ведь Личность Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа, для нас Самая дорогая, Самая любимая, Самая драгоценная и незаменимая. Но Святое Писание хранит обо всем этом глубокое молчание. Почему же, спрашивается? Потому что знание подробностей из жизни Спасителя нисколько не увеличило бы нашего благоговения к Нему и благоговейной любви. Не приблизило бы нас нисколько и к вечной жизни. И вот молчание Библии о Небе имеет такое же основание.
Но есть еще и другая причина. Пока мы живем на земле, в теперешней нашей плоти, мы совсем не в состоянии понять, что нам сказали бы о небе, о небесной жизни. Нашему языку не хватило бы слов, чтобы выразить в какой-либо мере тайны вечной жизни.
Вот посмотрите, к примеру, на эту безобразную гусеницу, которая так медленно и с таким трудом ползает в прахе. Что, если бы ей сказали (и она понимала бы человеческую речь) о прекрасной бабочке, порхающей с цветочка на цветочек и питающейся сладким нектаром? Думаете ли вы, что эта гусеница могла бы составить хотя малейшее понятие об этой бабочке и представить себе, что именно она сама посредством таинственного превращения скоро станет таким чудесным существом? Конечно, это было бы для нее совершенно непонятно. Ведь бедная гусеница совсем не знает, что такое крылья, что такое цветы, она никогда не пробовала и сладкого нектара, она совершенно не может представить себе жизни в воздухе.
А разве мы в этой жизни, на земле, не похожи на ту бедную гусеницу? Ведь ползаем же, как червяки, в пыли и грязи. И мы ничего не в состоянии понять о новой жизни там, на небе, даже если бы кто и попытался ясно и понятно описать нам ее, потому что мы ведь не знаем, что означают новые слова, которые пришлось бы употреблять, чтобы рассказать нам о тайнах вечной жизни.
Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1 Кор. 2, 9), — вот как мог сказать о вечной небесной жизни святой апостол Павел, который однажды сам был восхищен до третьего неба и слышал там неизреченные глаголы, которые невозможно передать человеческим языком.
Но есть еще основание, по которому Бог оставил нас в неведении о небе, и о жизни святых, и о вечных свете и радости.
Дело в том, что если бы мы могли бросить только один короткий взгляд на славу вечной жизни, если бы мы теперь уже знали, какое блаженство ожидает детей Божиих на небе, то, я думаю, жизнь наша здесь, на земле, стала бы для нас совершенно невыносимой, мы чувствовали бы себя слишком несчастными, земля казалась бы для нас ужасной, грязной тюрьмой. Желание будущей жизни, тоска по ней стали бы так ощутимы, так жгучи, что мы не могли бы думать ни о чем другом и совершенно потеряли бы охоту к нашим земным обязанностям.
Но всё же Священное Писание приподнимает немного завесу и открывает нам кое-какие знания о будущей жизни. И вот на основании того, что оно говорит нам об этой жизни, я попытаюсь сказать вам, как я думаю о небе, согласно, конечно, учению об этом святых отцов.
...Мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда. <...> А нынешние небеса и земля... сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков. ...Тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят (2 Пет. 3, 13, 7, 10).
Вот ведь какое обновление ожидает нашу старушку землю! Да и ученые предполагают, что с землею по каком-то времени должно случиться что-то необычное: или вследствие угасания солнца она должна вся обледенеть и всё погибнет от холода; или, наоборот, столкнется в пространстве с какой другой звездой-планетой и от этого столкновения сгорит как спичка.
...Тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят (2 Пет. 3, 10), — так говорит великий апостол Петр, ученик Господа нашего Иисуса Христа. Ему, видимо, Сам Господь открыл великую тайну этого страшного события.
А когда это случится? Тайна непостижимая. Ведома она одному Богу. И вот тогда на этой обновленной земле откроется и новая святая жизнь. Праведные люди, возлюбившие Господа, будут жить там. Они будут жить со своим телом, с которым жили на земле. Но это тело обновится, изменится, преобразится, станет прекраснейшим. Оно никогда не будет уставать или ослабевать, оно не будет и стареть, никакая боль не коснется его, оно не будет умирать, а будет наслаждаться вечной юностью.
И Священное Писание удостоверяет нас в этом самым определенным образом. Святой апостол Иоанн говорит: И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло (Откр. 21, 4).
Святой апостол Павел, говоря о воскресении мертвых, свидетельствует: ...сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное (1 Кор. 15, 42-44).
Святой апостол этими словами и говорит, что наше воскресшее тело будет обладать духовными свойствами и будет свободно от грубых, материальных потребностей, то есть ему уже не нужно будет этой земной пищи, которую мы теперь добываем в поте лица. Не нужно будет воды, земной одежды, жилищ, способов передвижений, ничего не нужно будет. Всё это только здесь, на этой земле нам так нужно. А тогда будет всё по-другому, всё будет более совершенно.
Воскресшее тело будет одухотворенным, то есть покорным орудием духа нашего, будет телом утонченным, как бы эфирным, воздушным — словом, оно станет подобно воскресшему телу Спасителя нашего, когда Он являлся ученикам Своим при закрытых дверях, внезапно становился невидимым и вознесся от земли на небо.
Несомненно, мы не будем только бестелесными духами. После воскресения из мертвых душа наша будет обладать телесными органами, посредством которых она будет в состоянии высказываться и действовать, а также и мир, где мы будем жить, станет миром будто материальным, но обновленным, чудным, более совершенным миром, где мы будем познавать новые творения Создателя, бесконечно более прекрасные, чем какие мы знаем теперь.
Чтобы объяснить нам красоту будущего мира, Святое Писание говорит об этом трогающими сердце словами и величественными образами. Об обителях святых оно говорит как о новом городе, сходящем с неба, украшенном, как невеста, и преисполненном всевозможного богатства, куда не войдет ничто нечистое и никто, преданный лжи, а только те, которые написаны в Книге жизни.
Святой апостол Иоанн говорит: Я... у видел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба... Он имеет большую и высокую стену, имеет двенадцать ворот...
Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями... А двенадцать ворот — двенадцать жемчужин: каждые ворота... из одной жемчужины. Улица города — чистое золото, как прозрачное стекло. ...Город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего; ибо слава Божия осветила его, и светильник его — Агнец (Откр. 21, 2, 12, 19, 21, 23).
Конечно, сказанное не следует понимать буквально. Это иносказательные образы, которые должны нам показать, что новый мир будет иметь необычайную красоту и будет обладать такими богатствами, каких мы не знаем на земле. Да, если уже красота, присущая нашей бедной земле, может нас пленять и радовать, каково же будет на небе — там, где будет Сам Господь, Его святые Ангелы, все святые, где мы будем наслаждаться радостью неизреченною и пре-славною (1 Пет. 1, 8).
Еще иное открыто нам о будущей жизни. Мы знаем, что она не будет иметь конца, она будет вечна. Вечна! Какая великая мысль! Пытались ли вы когда-либо заглянуть в глубину вечности? Люди брали то один, то другой образ, чтобы понять хоть сколько-нибудь, что есть вечность.
«Представьте себе, — говорили они, — что каждое столетие из моря брали бы по одной капле воды; какое бесконечное время потребовалось бы, чтобы совершенно вычерпать море! Но всё же бесконечный ряд столетий, если сравнить их с вечностью, покажется ничтожной каплей».
Вечность нельзя представить. Никогда не постигнешь того, что означает вечность. Жить без конца, жить вечно счастливо! Как величественно наше упование, как светла наша вера! Если мы только сохраним ее до конца (ср. Евр. 3, 6). Я не нахожу слов, чтобы выразить то, что волнует мое сердце, когда я думаю о вечности. И непостижимо легкомыслие тех, которые сами закрывают себе двери неба по своему неверию или потому, что не хотят отставать от своей суетной жизни. Они проходят мимо того блаженства, проходят холодно и безучастно. И как слаба, как мала наша вера, если мы ввиду такой славной будущности теряем мужество и уныло проходим путь нашего земного странствия!
Свет сияет с высоты
Вечного блаженства,
Продолжает свой полет...
Ангел совершенства.
Что же ты, душа, в тоске?
Аль любовь Христа иссякла?!
Или тонешь ты в песке,
Или ноешь во грехе,
Или жизнь твоя несчастна?
Но, спрашивается, что мы будем делать в вечной жизни? Не покажется ли нам тогда время бесконечно долгим? Не станем ли мы там временами скучать? Некоторые, кажется, в душе боятся этого. Но они могут успокоиться. Несомненно, нужно быть уверенным, что и на небе праведники будут вести жизнь очень деятельную, полную работы и служения. Ведь все дары и силы, которыми Господь наделил нас здесь, там, в будущей жизни, раскроются совершенно иначе, нежели здесь.
Возможно, там люди будут открывать всё новые и новые миры, восхищаться этими дивными познаниями и в бесконечном восторге прославлять Господа и Творца своего, вместе с Ангелами ликовать в просторах величия Божия и как бы таять в безмерной, блаженной любви Божией. А если прибавить радость созерцания славы Божией, радость, какую найдем в общении со всеми, кого мы так горячо любим на земле, радость общения со всеми святыми угодниками Божиими, мучениками, исповедниками, святыми девами и всеми святыми! И вот с такими существами нам дозволено будет находиться в живом общении, и мы будем иметь возможность узнать от них самих, что они некогда пережили на земле!
Какое блаженство ожидает нас, когда мы войдем в близкое общение с теми существами, которых мы называем Ангелами! Какую высокую, невыразимую радость мы почувствуем, когда увидим нашего Господа Иисуса Христа — Того, Кто так горячо любим нами, и в Которого мы веруем, и ради Которого скорби теперь переносим! Как будем радоваться, когда узнаем Его, как Он есть, и когда, взирая на славу Божию, будем всё более и более преобразовываться в тот же образ от славы в славу (ср.: 2 Кор. 3, 18), в образ светозарной Его, бесконечной Его любви!
В заключение еще один вопрос: все ли придут на небо, все ли будут блаженны?
Ах, нет! Много званных, — говорит Спаситель наш Господь Иисус Христос, — но мало избранных (Лк. 14, 24). Блаженство вечное будет даровано лишь тем, которые будут его достойны, кто будет в состоянии воспринять и ощутить его. Господь ни для кого не закрывает дверей Своего Небесного Царства. Напротив, Он постоянно и любовно зовет туда всех. Но не все хотят понимать Его голос. Любвеобильный зов Его остается непринятым. Не хотят люди идти тесным путем жизни, который ведет в жизнь вечную (см. Мф. 7, 13-14). Не хотят люди каяться в своих злых делах и поступках. Не хотят смиренно покориться Богу и Его Святой Церкви и освятиться святыми Таинствами. Многие не веруют истине и любят более неправду и тем самым лишают сами себя небесного счастья, сами делают себя неспособными к нему. Да просто считают, что жизнь и счастье — только на земле. На земле и надо стараться наслаждаться всеми благами, какие есть.
А небо? Да оно пустое, там нет ничего и никого... Ведь вот какие размышления гуляют в голове человека; как ветер или буря опустошают они душу человека, и он теряет вечность. Не верят в будущую жизнь или, прямо сказать, не хотят этой будущей жизни, да еще с Богом, да со смиренными Ангелами, святыми. Нет! Человек, бывает, даже ненавидит Бога, не может Его переносить, терпеть Его не может. Как, например, больной глазами не выносит света, прячется от солнечных лучей во мрак подвала. Это, конечно, уже диавольское настроение, а не человеческое. Ведь сатана же безумно ненавидит Бога и борется против Него всеми средствами. Да еще и людей заставляет делать так же.
Как один неверующий человек говорил своему другу, который был глубоко верующим:
— Что ты это, друг мой, хочешь втащить в общество этих тупых и смиренных, как телят, послушных людей? Не выношу я этих фанатиков, которые спасти хотят только свою душу, а нас всех, неверующих, загнать в преисподнюю, чтобы мы вечно горели в огне. Нет! Друг мой! Не хочу я быть кротким да покорным, да всё терпеть, да за всё благодарить, будь ты по-своему блаженным, а я по-своему хочу быть свободным.
Друг пытался ему доказать, что это гордость, непочтение, неуважение или даже зависть к Богу и святым кипит в душе друга. Он говорил, что человеку предстоит только терпением и смирением искупить свою вину пред Создателем, вину непослушания, самочиния. Другого пути нет к вечной жизни. Но приятель упорно стоял на своем и не хотел покориться истине.
В свете вольном что хочу,
То я буду делать!
Да, уже кто как желает, тот так пусть и живет. Земная жизнь — вольный свет! Но Господь хочет дать человеку еще и вечную жизнь. Любовью своей манит нас, как неразумных детей, заигравшихся на краю пропасти. А мы?! Ох, а мы как медлительны, неповоротливы, всё собираемся идти на зов Божий, да всё и топчемся на одном месте. А то и отходим назад, прячемся подальше, чтобы не слышно было голоса Призывающего.
Много званных, а мало избранных (Мф. 20, 16). Подобно тому как глухой не имеет никакой радости в музыке, как слепой не может насладиться красотой природы, так нераскаянные грешники, не желающие покориться Богу, не будут иметь никакой радости от общения с чистыми духами и избранниками Божиими, если даже и позволено было бы им войти в обители блаженных. Атмосфера чистой истины и святой любви, которою там все дышат, была бы для них невыносима, и Бог вселял бы в них только трепет и ужас, потому что на земле они не любили Его, не хотели служить Ему. Поэтому грешники сами бы убежали из рая сладости, света и красоты, как улетают и прячутся ночные птицы, когда появится солнце в своем блеске на горизонте.
Нет! Не все люди взойдут на небо, не все будут блаженны. Но будете ли вы блаженны, дорогие мои? Будете ли вы петь «Аллилуиа» со всеми Ангелами и святыми пред Престолом Божиим? Да, вы будете блаженны, будете на небе, если только твердо захотите быть истинными детьми Божиими, истинными, преданными учениками Божиими.
Да, вы будете петь «Аллилуиа», если возненавидите грех, как яд смертоносный. Если оставите гнев, ярость, вражду Если победите в себе блуд, нечистоту, объядение, сластолюбие. Если будете бежать, как от змия, от гордости, зависти, уныния. Если предадите себя целиком в волю Божию и отсечете свою греховную волю. Если оставите страх человеческий и будете иметь страх Божий. Если будете более мыслить о небесном, нежели о земном. Наконец, если будете готовы переносить благодушно и благодарно унижения, насмешки, обездоленность, оставленность, страдания, стеснения.
Да, вы будете тогда на небе.
В одном городе жила маленькая девочка. Она была сирота. Папа и мама давно умерли. И только бабушка приласкала малютку и научила ее любить Господа и за все скорби Его благодарить. Но вот умерла и любимая бабушка. Девочка осталась совершенно одна, как былинка в поле. Когда ее взял к себе в дом далекий родственник, то он стал притеснять девочку. Однажды он увидел ее ночью на молитве.
— Слушай, Леночка, и ты еще молишься Богу?! Ведь видишь, как Он сурово с тобой поступил. Взял от тебя маму, папу и бабушку, оставив тебя, крошку, совсем одинокой в жизни, и ты ли еще молишься и благодаришь Его?
Девочка притихла, наклонила свою головку, тихо заплакала. А потом, успокоившись, сказала:
— Ах, милый дядя. Господь у меня отнял маму, папу, бабушку. И я молюсь теперь не потому, чтобы Он вернул их мне, а потому молюсь, что сильно люблю Господа, — так любить меня научила бабушка. И я, кажется, без Господа и молитвы к Нему и жить не могу.
Поистине правдиво пишет Премудрый, что по поступкам ребенка можно уже судить, чисто ли и правильно ли будет поведение его (ср. Притч. 20, 11).
Вот мы пишем всё о веке грядущем. Откуда мы знаем, что он действительно есть? Век грядущий, жизнь вечная?!
Есть, повторяем, такая книга — это великая книга, которая говорит определенно о вечной жизни. Это книга будущего — Святая Библия. Она предсказывает о том, что должно совершиться на земле, и о том, что будет на небе. И как бы мы ни были ограничены в суждениях, однако чувствуем, что вопрос будущего века — великий вопрос. Вопрос самый главный для человека, и решение его важнее всего на свете. Все другие вопросы, касающиеся земной жизни, не имеют никакого сравнения с этим вопросом. И как неразумны те, которые не задают себе этого вопроса. Они беспечно стремительно идут навстречу смерти и суда, не задумываясь над тем, что именно их ожидает за гробом.
Ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее (Лк. 19, 10).
И как Господь жалеет этих заблудших детей Своих!
Место рая определяется Священной Библией на востоке. В таком направлении находится рай по отношению к земле. Преподобная Феодора поведала, что по исшествии ее из тела, она с сопутствующими ей Ангелами направилась к востоку (Житие преподобного Василия Нового, день памяти 26 марта/8 апреля).
Великий угодник Божий Симеон Дивногорец видел рай на востоке (день памяти 24 мая/6 июня); на востоке видела его и преподобная Евфросиния Суздальская (день памяти 18 сентября/1 октября).
Восток действительно пред прочими сторонами света имеет таинственную особенность, которая вселяет в душу что-то неземное, веселя сердце духовной радостью. Святая Церковь, не занимаясь отысканием места рая во Вселенной, в своих молитвах, особенно в Великую Субботу и на Пасху, высказывает свое мнение о месте рая на небе.
Итак, век грядущий — рай — находится на небе. Слово Божие и здравый разум свидетельствуют, что слово «рай» означает место жизни блаженных душ с Богом. А где он находится? Находится там, где он есть.
Святой Иоанн Златоуст, не одобряя любопытства при определении места рая, однако, не воспрещает тех полезных размышлений о рае, которые приводят к страху Божию и уклонению от зла (см. Беседы на книгу Бытия. Беседа 13).
Святая Библия представляет рай дивным и обширным садом на востоке (см. Быт. 2, 8-9). Поэтому и храмы строятся алтарем на восток, и покойники кладутся лицом к востоку, и молимся мы на восток.
Святые отцы Церкви будущий век (рай) тоже представляют дивным садом. Святой Григорий Синаит пишет, что рай есть низшее небо, что дерева садов всё время покрыты цветами и плодами; посреди рая течет огромная река, его напояющая и разделяющаяся на четыре реки (см. Святитель Игнатий (Брянчанинов). Слово о смерти. Глава 4).
У всех святых рай представлялся садом дивным, неописуемой красоты: эфирная природа, тихое сияние, благоухание, ангельское пение...
Святой подвижник Власий сильно желал узнать, как живут святые люди за гробом. После трехлетней молитвы об этом он в одну ночь был восхищен в рай. Вдруг он увидел, что ходит по какому-то полю или саду, а вокруг дивные птицы. В раю игумен Власий увидел и монаха Евфросина из своего монастыря, он сидел на золотом престоле под деревом.
— Это ты, сын мой Евфросин? — спросил он с изумлением. — Что ты здесь делаешь?
— Я поставлен здесь стражем, — ответил тот.
— А можешь ли мне что-нибудь дать из сада?
— Могу, — и дал преподобному Власию три яблока. Когда утром игумен проснулся в своей келье, то увидел три райских яблока и весьма удивился. Зазвонили к утрени. По окончании богослужения он объявил, чтобы никто из братии не выходил из церкви. Призвав Евфросина, он спросил его:
— Сын мой, где ты был в эту ночь? Евфросин опустил глаза долу и молчал.
Старец не переставал допрашивать. Тогда Евфросин ответил:
— Там, авва, где ты меня видел.
— А где я тебя видел? — спросил преподобный.
— Где просил у меня три яблока. Я тебе их дал. Ты принял их.
— Вот эти три яблока из рая Божия, — игумен показал их братии.
Яблоки были разделены всей братии. И какой был вкус, какое благоухание, какая их красота! (Алфавитный патерик).
Слово Божие учит, что по воскресении тела наши соединятся с душой нашей. Блаженный Августин говорит о том, что в раю, как и на земле, останется разделение на мужчин и женщин: «Тогда изгнано будет из плоти лишь недостаточное, а сама при-рода сохранится». Пол женщины не есть недостаток (так учили догматики средних веков), но природа тогда, конечно, не будет зачинать, ни рождать, посему не будет и бракосочетаний, но будет продолжать существовать в своих женских членах не для прежнего употребления, но для нового украшения, и никогда она не будет возбуждать похоти того, кто будет созерцать ее, напротив, она послужит новой причиной прославлять мудрость и благость Творца.
И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, потому что прежнее прошло (Откр. 21, 4).
Святой Иоанн Богослов говорит: ...взглянул я, и вот, великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех... народов... стояло пред престолом и пред
Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках... И восклицали громким голосом: «Слава Богу нашему, сидящему на престоле, и Агнцу!» ...Это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили их кровию Агнца (Откр. 7, 9-10, 14).
Святой Димитрий Ростовский говорит: «Праведники увидят себя прославленными, не только себя, но и своих близких, сердце их исполнится необъяснимой радости. Возрадуется отец о спасении сына, сын — о спасении отца. Духовный отец возвеселится, увидев рядом своих духовных детей. Мать возрадуется о дочери и дочь — о матери. Муж — о спасении любимой жены, жена — о муже, возрадуются братья о спасении сестер и сестры — о братьях своих; родственники возрадуются о ближних своих и знаемые — о знаемых. И во всех будет единодушная святая любовь, неразоримая, неотъемлемая, неотпадающая любовь».
Так как зло и грех есть источник всех печалей, то греха и зла там не будет. Там праведники будут с праведниками и с Господом, а грешники будут с грешниками и с диаволом. Праведники увидят друг друга, узнают друг друга, вступят в общение друг с другом.
Но свидание за гробом может быть или в высшей степени блаженное, или в высшей степени мучительное. Какая радость о Господе усладит души, поработавшие Ему на земле!
Но что за встреча будет у отца с детьми или матери с дочерью, если они на земле жили в угождении плоти, а не Богу и ближним?.. Не вечный ли плач о потерянном и вечно невозвратимом? Не укоризна ли и негодование и даже проклятие на тех, которые были виновниками погибели? Ад — ах, какое наследие! Какое место вечного огня, тьмы непроницаемой и несмолкаемого вопля.
Святой Иоанн Дамаскин говорит: «...Там мы увидим друг друга, узнаем один другого. Укоры, проклятия — вот встреча нерадивых. Родители не защитят детей непослушных. Злые дети будут проклинать своих родителей, что не научили их вере. Паства заблудшая вознегодует на своих пастырей, что они не вели их по пути спасения, не наполняли их сердца страхом Божиим, были равнодушны к их грехам, пасли только себя, прятались при опасностях и не возвращали овец заблудших во двор овчий...»
Да, век грядущий — не только век счастья и блаженства в раю, с Богом, Ангелами, святыми, но и век страданий, мук бесконечных, терзаний адских, тьмы ужасной, хлада несогреваемого и прочих бесчисленных мук. Ад!.. Какое ужасное слово! Место вечных страданий, мук, терзаний, отрыва от Бога. И как мы хотели бы, чтобы ада не было! Но есть он, есть — и есть непременно. Ад! Ну где же ты находишься? Видимо, находится он там, где нет света Божия, где ад помещен, там он и есть. Да, ад именно там находится, где ему место определил Бог.
«Ад» — слово греческое, ему соответствует еврейское слово «шеол», славянское — «преисподняя».
Я мало пишу об аде потому, чтобы не сказали: вот он запугивает нас адом, а его совсем и нет. Так я лучше умолчу, а век грядущий откроет. Скажу только, что христиане, которые проводили жизнь во грехах или впали в какой смертный грех и не уврачевали себя покаянием, наследуют вечное мучение вместе с падшими ангелами.
Но об аде очень страшно писать. Хотя мы и должны напомнить о вечных мучениях, но что-то очень тяжело писать об этом. Во-первых, никому не желаю этого ада, пусть это будет самый жестокий враг и хулитель — и ему ада не желаю. Во-вторых, ад каждый может испытать в какой-то мере на земле. Сделает он какой смертный грех — и, если совесть его не совсем заглушена, почувствует он настоящий ад в своей душе.
Но ад загробный, ад грядущего века не только в муках совести преступной, но и в разных физических терзаниях, — и какие они ужасные, какие неописуемо мучительные, какие страшные! Святые отцы всегда плакали и стенали, когда вспоминали о вечных мучениях. Они не то что боялись за себя, но жалели других людей, которые так нерадят о своей душе и широкой дорогой идут в погибель.
Казнь Содома и Гоморры огнем и горящей серой служит символом будущих вечных мук, представляемых озером огненным.
Тот раб, который знал волю господина своего, и не был готов, и не делал по воле Его, бит будет много (Лк. 12, 47).
О век грядущий, сколько ты таишь в себе непостижимого, сколько тайн, ведомых одному Богу! Ты, век грядущий, с вечной радостью и вечным горем. Ты грядешь, приближаешься нам навстречу. И скоро, скоро ты придешь к нам.
Так что же ты принесешь нам, век грядущий?!
Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще. Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его. Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний. Блаженны те, которые соблюдают заповеди Его... Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром (Откр. 22, 11-14, 17).
Господи! Да откроется нам век грядущий в радости и веселии вечном. Аминь.
Конец и слава Живому Богу!
Больше книг на Golden-Ship.ru