Пою о Веге,

О весенней звезде,

Об облачном беге,

О плывущем льде.

О летящих птицах,

О соке берез,

О счастье молиться

До теплых слез.

О свидании с теми,

Куда нет пути,

О том, что время

Христу придти.

Смотреть на мир - как это много!

Какая радость без конца!

Смотреть на мир и видеть Бога,

Непостижимого Отца.

По вере жить - как это много!

Не уклоняясь от креста,

По вере жить и славить Бога,

За нас распятого Христа.

В молитве быть - как это много!

Встречать сердечную весну.

В молитве быть и слышать Бога -

Святого Духа тишину.

Как ни стремится наше знанье

Постичь загадку мирозданья,

Но ум бессилен, все равно.

Не охватить нам мир бескрайний,

За тайной возникает тайна,

И все по-прежнему полно

Непостижимостью священной.

Не самочинно, а смиренно

В нее проникнуть суждено,

А в слове Божьем нам дано

Самораскрытие Вселенной.

Как поле утренней росою

Ты милостью покрыл меня.

Я - как Израиль столп огня[5] -

Твой образ вижу пред собою.

На землю, как прозревший, я

Гляжу счастливыми глазами,

Как вновь отверстыми ушами

Внимаю гимнам бытия.

Как Товий ангелом храним[6],

Я осенен добром людским,

Как Даниил во рву у львов[7]

Спасен от смерти и оков.

Но что во мне? Идут года,

Живу, не принося плода.

О, как смоковницу меня

Не иссуши к исходу дня.

Как Ты решаешь, так и надо.

Любою болью уязви.

Ты нас ведешь на свет и радость

Путями скорби и любви.

Сквозь невозвратные утраты,

Сквозь дуновенье черных бед

В тоске взмывает дух крылатый

И обретает в скорби свет.

Из рук Твоих любую муку

Покорно, Господи, приму.

С ребенком смертную разлуку,

Темницу, горькую суму.

И, если лягу без движенья,

Когда я буду слеп и стар,

Сподоби даже те мученья

Принять, как благодатный дар.

Как Ты решаешь, так и надо.

Любою болью уязви.

Ты нас ведешь во свет и радость

Путями скорби и любви.

В яслях лежит ребенок.

Матери нежен лик.

Слышат волы спросонок

Слабенький детский крик.

А где-то в белых Афинах,

Философы среди колонн,

Спорят о первопричинах,

Обсуждают новый закон.

И толпы в театрах Рима,

Стеснившись по ступеням,

Рукоплещут неутомимо

Гладиаторам и слонам.

Придет Он не в блеске грома,

Не в славе побед земных,

Он трости не переломит

И голосом будет тих.

Не царей назовет друзьями,

Не князей призовет в совет -

С Галилейскими рыбарями[8]

Образует Новый Завет.

Никого не отдаст на муки,

В узилищах не запрет,

Но Сам, распростерши руки,

В смертельной муке умрет.

И могучим победным звоном

Легионов не дрогнет строй.

К мироносицам, тихим женам,

Победитель придет зарей.

Со властию непостижимой

Протянет руку, один,

И рухнет гордыня Рима,

Растает мудрость Афин.

В яслях лежит ребенок.

Матери кроток лик.

Слышат волы спросонок

Слабенький детский крик.

Ночью в сад за преданным Христом

С поцелуем подошел Иуда.

Господи, мы тоже предаем

Поцелуями Тебя повсюду.

Причащаться к чаше подходя,

Сбросив с сердца ледяную груду,

Тайный голос слышу я всегда:

"Ни лобзания Ти дам, яко Иуда".

Ставлю ли я к образу свечу,

Деньги ли передаю на блюдо,

Постоянно с робостью шепчу:

"Ни лобзания Ти дам, яко Иуда".

Если я живу как фарисей,

И по мне судить о вере будут,

Не услышу ль в совести своей:

"Ни лобзания Ти дам, яко Иуда".

Ближнего ль придирчиво сужу,

За собой не замечая худа.

Каждый раз испуганно твержу:

"Ни лобзания Ти дам, яко Иуда".

Все, чем Ты не славишься во мне,

Осуждает горько мой рассудок,

И звучит в сердечной глубине:

"Ни лобзания Ти дам, яко Иуда".

Не могу исправить сам себя,

Жду спасенья своего, как чуда.

Да смиренно веря и любя

"Ни лобзания Ти дам, яко Иуда".

Мы знаем, что жизни конца не бывает.

Нет смерти, а есть только переворот,

И где распадается клетка простая,

Там более сложная сущность растет.

Темный инстинкт велит гусенице

Закутаться в кокон свой,

Кто б думал, что ей суждено возродиться

Крылатою красотой.

Но к человеку иная мерка -

Не темный инстинкт червя,

Ему открывает великая Церковь

Перспективу его бытия.

Священник - не маг. Он земного старта

Советник и рулевой,

Человеческой жизни сверхдальнюю карту

Он держит своей рукой.

Без удержу ткань мировая струится,

Все шире лучится, все в новые сферы

Уходит стремительный бег.

От станции "Рыбы" до станции "Птицы",

От станции "Птицы" до станции "Звери"

Вперед к рубежу "Человек".

И вот человек заявляет: "Приехал!"

Конечная станция! Чудная местность!

Устроюсь-ка здесь навсегда".

А что, если это всего только веха?

И дальше, все дальше, вперед в неизвестность

Должны пролетать поезда?

Об этом до нас достигают сигналы,

Апостольский голос вещает вселенной,

Евангелие говорит.

И веровать в это душа не устала,

Хотя уверяет рассудок надменный,

Что поезд пришел и стоит.

Но издали светит душе в ободренье

Пасхальным сияньем заря воскресенья!

В безднах космических буйствует плазма,

Рождая галактики, звезды, миры.

Вечно творящий божественный Разум

Все новые виды жизни творит.

Не то же ли здесь на земном нашем шаре?

В бурном огне выполняется план

Рожденья духовно-телесной твари,

У людей вырастают крылья из ран.

Все побеждается силой Христовой,

Все будет новым у твари новой.

Люди Христовы - звездно прославятся,

Чужие Ему в огне переплавятся.

Как дерево в саду Ты подстригал меня,

Побеги счастья все срезал, не дав развиться.

Угас ребенок мой, что был мне краше дня.

Рассыпалась семья и вот я сам в темнице.

Но я люблю Тебя, Отцовская рука,

Мне наносящая пронзительные раны.

И сердце полнит мне блаженство, не тоска.

Люблю Тебя, люблю,

и в гимнах

славить стану.

Нас окружает чудо,

Земля наполнена небом,

И всякий маленький кустик

Божьим огнем горит.

Но только видящий это

Смиренно снимает обувь,

Прочие, куст обступив,

Бойко ягоды рвут.

Любое бремя возложи, лишь укрепи меня,

Куда угодно поведи, но только будь со мной.

Любые узы затяни, но привяжи меня

К служенью Твоему и к мысли о Тебе.

Мне не понять, зачем внезапный вихрь

Вокруг меня бушует злобно так.

Но ведь Господь следит мой каждый шаг,

Спокоен я.

Мне не сорвать таинственный покров,

Каким для нас грядущий день одет.

Что он скрывает, темноту иль свет?

Вверяюсь я.

И в час прилива мне не разглядеть

Еще далек ли берег мой родной,

Но знаю я - Господь всегда со мной,

И счастлив я.

Не нагружайся делами на год,

Божье дитя, поживи без забот.

Завтрашний день пусть тебя не страшит,

Думать об этом Господь не велит.

К завтрашней ноше ты рук не тяни,

С теплою верой их к Богу воздень.

С нынешнем бременем следуй за Ним -

Это твой крест на сегодняшний день.

Бог ткань моих коротких дней

Ткет сообща со мной.

Я подбираю краски к ней,

Он - Мастер основной.

Вот нить печали вплетена.

Я, глупый, изумлен.

Но мне изнанка лишь видна,

Лицо же видит Он.

Хвалите Господа с небес,

Хвалите Его в вышних!

Хвалите Его, роща и лес,

И ветер в садовых вишнях.

Хвали Его Истра-река,

Трава веселого луга!

Хвалите Господа, облака,

Облака, плывущие с юга!

Хвалите Его, жаворонки полей,

Хвалите Его, птицы лесные!

Всякий цветок славословие лей,

Зажигая лампады цветные!

Хвалите Его, заката янтари.

Хвалите Его, звезды ночами.

Хвалите утром, росы зари,

Хвали Его, солнца пламя!

Пой душа моя, пой хвалу,

Радуйтесь ноги, землю лаская!

Впивайте, глаза, синеву светлу,

Радуйся, грудь, Божий воздух вдыхая!

Христос, говорят нам, стал мифом давно.

Померк Его свет и опять темно.

И след затерялся, травою зарос,

Какой проложил на земле Христос.

Но это неправда! Ведь я-то, я-то

Живу СЕЙЧАС, а не где-то, когда-то,

И в душу мою не легендой-преданьем,

А входит Господь благодатным касаньем.

Вот я родился... Впервые живу...

Впервые встречаю Его наяву.

И нет для меня этих двух тысяч лет,

Раз НЫНЧЕ мне явлен Господень свет.

Все сызнова в жизнь вступает Он нашу,

Все вновь освящает причастную чашу.

Он с нами всегда, неотступно, навечно,

И вся Палестина - в келье сердечной.

Слепорожденный не видел Христа,

Черной завесой была слепота.

Но и не видя, но и не зная,

Он повторял, неустанно взывая:

- Сыне Давидов! Сыне Давидов!

Даруй, чтоб я Тебя тоже увидел!

И не пропала молитва слепого -

Было ему озаренье Христово.

. . . . . . .

Стану вымаливать я у Христа,

Да озарится моя слепота!

Было раскрыто отверстие в крыше,

Чтобы расслабленный Слово услышал,

Чтобы увидел Христа впереди,

И прозвучало бы:

"Встань и ходи!"

. . . . . . . .

Сводом бетонным заделали мы -

Наша гордыня, наши умы -

Входы к источнику Жизни и Света,

Неодолимо препятствие это.

Но потружусь неоглядно и стойко,

Но проберусь через своды надстройки,

Чтобы увидеть Христа впереди,

Чтобы услышать мне:

"Встань и ходи!"

Земная жизнь подобна Евхаристии.

Вкушенье мира и благодарение,

Через Богообщение

Нас приобщает к Истине..

И в старину, и вчера, и сегодня

Наша Земля - это Риза[14] Господня.

Благословенна земная плоть -

В тело земное облекся Господь.

Благословенно реки теченье -

В реке совершилось Господне крещенье.

Радуйся, поле зерна золотого -

Хлебом является тело Христово.

Радуйся, сок виноградной кисти, -

Вином изливается кровь Евхаристии.

Благословен синеокий лен -

Изо льна был соткан Господень хитон.

Благословенны земные цветы -

В них видел Христос венец красоты.

Благословенны малые дети -

Им первым обещано Царство в Завете.

Благословенны земные дороги -

По ним проходили Господни ноги.

Радуйтесь птиц пернатые стаи -

Сам Дух Святой голубкой витает.

И в мысли, что Дух проникает материю -

Нет ни язычества, ни суеверия.

Недаром Господь, исцеляя слепого -

Использовал брение[15] праха земного.

И тяжко больных посылал не к врачам -

А только умыться водой в Силоам[16].

Доныне в тоске по целительной силе -

Старушка песочек берет на могиле.

И глядя на лик чудотворной иконы -

Кладет с воздыханьем земные поклоны.

А мы припадаем к священным мощам -

От них как-то ближе к бессмертию нам.

Так будь же свята и блаженна земля -

Долины и горы, моря и поля!

И в старину, и вчера, и сегодня -

Земля наша - светлая Риза Господня!

Дано ль мне Бога возлюбить

От всей души и разуменья?

Не только радостно хвалить

За красоту Его творенья,

Но безгранично доверять

И все от Бога принимать

Без ропота и принужденья.

На милость Божью уповать,

Его премудрости предать

Себя вне всякого сомненья,

И, лишь прося себе терпенья,

Осанна - Богу воспевать.

Сирень клубится кадильным дымом,

Паникадило[17] зажег каштан,

И гимном Богу незаглушимым

Звучит природы живой орган.

Весна - победа! Весна - победа!

Вера - победа! Вера - огонь!

И никакой боевой торпедой

Неразрушаема веры бронь.

В день Благовещенья весна благоуханна,

О чуде бытия поют поля и лес.

При виде таинства не Чудо сердцу странно,

А странным было бы отсутствие чудес.

И, чуду радуясь, священное Осанна

Пою Архангелу -

посланнику

небес!

О, Пречистая Матерь Божия,

Не отринь меня, как негожего,

Мать родимую огорчившего,

Материнства свет омрачившего,

Сына черствого, сердцем нищего.

Если мать моя Тебе жалится,

Все кручинится и печалится,

Если жгут ее слезы скрытые,

Огорчения незабытые -

То простить меня помоги Ты ей.

Ты потому скорбящим радость,

Что испытала свет скорбей.

Ты не отводишь чашу яда,

Но говоришь: "Смелее пей!"

Кладешь ласкающую руку

На голову, Благая Мать,

И на врачующую муку

Идешь и нас сопровождать.

Когда мы радости не чаем,

В слепую скорбь погружены,

То тихий взор Ее встречаем

И слышим голос: "Спасены!"

Вверяйся только без оглядки,

Хотя бы свет везде погас,

Как знать? Ведь может быть в зачатке

Уже иной огонь сейчас.

Затеплится огонь лампадки,

И сердце загорится в нем,

Тогда в нужде и недохватках

Ты все же будешь богачом.

Поймешь: простой воды напейся

В смиренном роднике лесном

И, словно в Кане Галилейской[20],

Вода окажется вином.

И все обыденное тайно

Необычайным предстает,

Все светит радостью нечаянной

И белой яблонькой цветет.

Не сводит глаз с орудий пыток -

Судьбы своей Младенец Твой.

И, словно требуя защиты,

За Мать хватается рукой.

Но Ты, смиряясь благодатно,

И веря в Божью правоту,

Несешь младенца невозвратно

Навстречу пыткам и кресту.

Вижу розы Богородицы

В озареньи дня нездешнего,

Мне, нечистому, доводится

Подышать от вечно-вешнего.

В сладком ветре лоб и волосы,

И глаза блестят омытые,

Где-то плещут звуки голоса

Тайные и позабытые.

Дух мой жадно пьет от вечности,

Тает тело невесомое.

Впредь не буду жить в беспечности,

Обращу ТУДА лицо мое.

Чистая Дева Мария

Всем печальница грешным Ты,

Пошли мне не мудрость змия,

Но детский талант простоты.

Как бы буря ни шумела,

Ни глумилась над тобой,

Неотступно, твердо, смело

Верен Церкви будь святой.

В мутных волнах быстротечность,

Злая смерть на дне пучин.

Только в Церкви светит вечность

И Христос всегда один.

В общей сумятице, в бурной тревоге

Противостанем мы волнам крутым,

Лишь обнимая Господни ноги,

Крепко прижавшись к ним.

Не рассуждая, не маясь, не споря,

Будь у Христовых ног.

Среди безумия мрачного моря

Светел Церкви чертог.

Промчались сани. Билась полость.

А я стою, вникая в звон.

Я знаю - в церкви нежный голос

Поет рождественский канон.

Вся наша жизнь шумит и мчится,

Так далеко душе до звезд.

А та - моя, не шевелится,

Лишь, наклонясь, положит крест.

Пусть это сон... Проста прическа,

Чуть-чуть печален очерк губ,

И запах ладана и воска

Невыразимо сердцу люб.

Мы не умрем в пустыне снежной,

Он греет нас, собой одев,

Любимый с детства, нежный, нежный,

Живой рождественский напев.

Люблю часы, когда ложится

На землю ночь в Страстной Пяток[25].

В церквах мерцает Плащаница[26],

Апрельский воздух чист и строг.

И мнится: вкруг свечей струится

Неисчислимых душ поток,

Там их незримая светлица,

Им уготованный чертог.

Уснули ль маленькие дети,

Ушли ли скорбно старики -

Все царствуют в Христовом свете.

А здесь, у нас свистки, гудки,

Очередной набат в газете,

И только в сердце песнь тоски.

Пришел я ко всенощной с вербой в руках,

С расцветшими ветками в нежных пушках.

Пушистые шарики трогаю я -

Вот этот - умершая дочка моя.

Тот мягонький птенчик -

Сын мой младенчик,

Двоешка под крепким брусничным листом -

Во всем неразлучные мать с отцом.

Тот шарик без зелени -

Друг мой расстрелянный,

К веткам прильнувший -

Племяш утонувший,

Смятый и скрученный -

Брат мой замученный,

А тот глянцевитый -

Брат мой убитый.

Шариков хватит на ветках тугих

Для всех отошедших моих дорогих.

Лица людей - лики икон,

Каждый свечою своей озарен.

Вербная роща в храм внесена,

В каждое сердце входит весна.

Радостно пение:

Всем воскресение!

Общее, общее всем воскресение!

Трепетны свечи,

Радостью встречи,

Смысл уясняется в каждой судьбе.

Слава Тебе!

Слава Тебе!

Сердце весне откройте -

Воскресли леса и реки!

Господа пойте и превозносите Его во веки!

Как пахнет уже листвой-то,

Природа открыла веки!

Господа пойте и превозносите Его во веки!

Кукушка кричит далеко

На гулкой лесной просеке.

Господа пойте и превозносите Его во веки!

Трепет возник какой-то

И в травке, и в человеке.

Господа пойте и превозносите Его во веки!

В домовой церкви тлеет золото,

Поблескивая в полумраке.

На грудь сестры сирень приколота,

Вся в белом мать, отец - во фраке.

Мучительно волнуясь внутренне,

Гляжу я на входные двери.

Не так, не так светла заутреня

Без кружевного платья Мэри[28].

Вдруг, по таинственному голосу

Переступив, я вижу сбоку

Ее распущенные волосы,

Ее зардевшуюся щеку.

И в тот же миг паникадилами

Зажглись и города, и веси,

И полетело легкокрылое

Блаженное Христос Воскресе!

По небу темному волокнами

Несутся тучи...

Блудный сын

У храма я стою под окнами

В большой толпе, как перст, один.

Там свет, заутреня пасхальная,

Там пир, там Отчий дом родной

Для всех, кому дорога дальняя,

И кто закончил путь земной.

За возносящимися дымами,

В сиянии паникадил

Мне мнится - полон храм любимыми,

Которых я похоронил.

Там мама празднично лучистая,

Отец с улыбкой доброты,

Головка дочки шелковистая

И братьев милые черты.

Но, отделен решеткой кованой

От мира тайны и чудес,

Молюсь: да будет уготовано

Обнять их мне...

Христос Воскрес!

Хоть он теперь не богомолен,

Наш заблудившийся народ,

И звон умолкших колоколен

Его к молитве не зовет,

Но голос сердца изначальный

В его душе еще звучит,

И в светлый день первопасхальный

"Христос Воскресе" говорит.

Тогда, покорный древним силам,

В распах кладбищенских ворот

Идет народ к родным могилам,

Идет, идет, идет, идет.

И на могилах теплит свечи,

И крошит хлеб, и кормит птиц,

И молится, и чает встречи

С заветным сонмом милых лиц.

Тот голос сердца не задушишь!

Его ничем не истребить.

И каждый, кто имеет уши[29],

Достоин веровать и жить.

“Христос анэсти эк нэкрон!”[30]

Весь мир победой озарен.

Зажегся новый день творенья

Зарею ясной воскресенья,

А старый мир пошел к закату,

Враждой и гордостью объятый.

Не думай, что Божье творенье застыло

На том, что мы видим, на том, что мы знаем.

Неистощима Отчая сила,

Живем мы над зыбким, изменчивым краем.

Человек, как созданье, не завершен,

Бессмертной душою он в рост устремлен,

И должен дозреть до положенной меры

Перед вступлением в новую эру.

Несется сегодня торжественный звон:

Ликует и радуется Сион[31]!

Человек сподобляется силой креста -

Войти в благодатное царство Христа.

Все движется, как будто неизменно

По чертежам рассчитанных орбит.

Но с Благовещенья переворот Вселенной

Растет, растет, в Девичьем лоне скрыт.

И, как январь таит зародыш лета,

А зной июля - холода зимы,

Так в ночь земную вечный праздник Света

Уже предчувствуем, уже предвидим мы.

Взгляни на храм! Ведь он - цветок и вестник,

Незаглушимый радостный пророк.

Он нам твердит, что, встав от смертной плесени,

Увидим мы божественный чертог.

Когда распускаются почки повсюду,

То в каждом саду совершается чудо!

Кто видит премудрость устройства Вселенной -

Допустит ли несовершенство Творца?

Кого восхитил человеческий гений,

Тот примет ли скудость людского конца?

Нет! Нет! Нет! Он ищет ответ

Не в дебрях рассудочных странствий,

А в светлом саду христианства.

И чает заветного дня Воскресенья,

Как продолженья творенья.

Мужчины больше философствуют

И сомневаются с Фомою[33],

А мироносицы безмолвствуют,

Стопы Христа кропя слезою.

Мужи напуганы солдатами,

Скрываются от ярой злобы,

А жены смело с ароматами

Чуть свет торопятся ко Гробу.

Людские мудрецы великие

В атомный ад ведут народы,

А белые платочки тихие

Собой скрепляют церкви своды.

Мы долго мчались ровными полями

И купол неба тоже плоским был,

И наглухо затянут облаками.

Однообразный путь нас утомил,

Устали все и многие зевали,

И был любой дремотен и бескрыл.

Вдруг серые озолотились дали,

Там словно солнца появился лик,

И сразу все очнулись и привстали.

А впереди крутой утес возник,

И на скале, сверкая куполами -

Встал монастырь, прекрасен и велик.

И вот уже поспешными шагами

Иду по лестнице, хваля Творца,

Приведшего молиться в лаврском храме.

Но лестнице гигантской нет конца,

Все выше, выше подниматься надо

И слабые колотятся сердца.

Едва дыша, вхожу на баллюстраду,

Она террасой окружила храм.

Внизу простор необозрим для глаза.

Не вся ль мирская жизнь простерта там?

И жизнь свою я будто вижу тоже,

И нет числа ошибкам и грехам.

Скорее в храм в ознобе тайной дрожи,

В тот полумрак, в таинственный шатер,

В ту тишину, где Ты нам веешь, Боже!

Монахи бледные... Бесстрастный хор...

Здесь отрешенность, простота и вера,

Здесь к морю Вечности прикован взор.

И, пораженный силою примера,

Стараясь углубиться сам в себя,

Я опускаюсь ниже в храм-пещеру.

О, только здесь я чувствую, скорбя,

Как я наполнен мелкой суетою,

Как помыслы мне душу теребят.

Побуду здесь... Под кровлею святою

Не слышно ветра. А со всех сторон

Он буйствует за этою чертою.

Но храм стоит высоко. Крепок он.

Про церковь настолько забыли,

От церкви настолько отвыкли,

Что впору ей внове и силе

Предстать в победительном цикле.

Чтоб стали народы дивиться,

Высокому внемля ученью,

Как долго могло оно длиться

Всемирной красы запустенье.

Уже от забвенья и гибели

Усилиями археологии[35]

Воздвигнута истина Библии

Торжественная и строгая.

И все - от ковчега Потопа[36]

До дивной звезды Вифлеема[37]

Умами ученых Европы

Доказано, как теорема.

А ложные домыслы скептиков

Развеяны в том же столетьи,

Когда родилась кибернетика

И в космос помчались ракеты.

Какая тропинка, пряма и проста,

Вернее других доведет до Христа?

Извилист рассудка обманчивый путь,

Он может в далекий обход завернуть.

Там помыслов рой овладеет тобой,

А с ними опасен томительный бой.

Заблудишься в их непролазной глуши,

И потеряется ясность души.

О, если бы только сподобиться нам

Припасть, как Мария, к Христовым ногам!

И как Магдалина[38] разыскивать смело,

Хоть и бездыханное Господа тело!

О, если б уверенно встретить вопрос,

Когда о любви к нему спросит Христос.

И здравому смыслу наперекор

Охотно пойти за Христа на костер!

Любовь сверх рассудка, тиха и проста,

Скорее всего доведет до Христа!

На нашей памяти, как говорят,

Покинул Джон свой родимый штат.

Из Мичигана отправился он

Далеко на Север, на реку Юкон.

Тысячу триста лет назад

Пошел в Египет Палладий брат.

Из Палестины пошел босой

В пески пустыни, в палящий зной.

Отправился Джон в невеселый путь,

Где стынет от лютого холода грудь,

Где нет человека на тысячу миль,

Где белая тишь и снежная пыль.

Пошел Палладий опасным путем,

Арабы грозят там кривым мечом,

Кишат крокодилы в гнилой воде,

Пошел по колючей, соленой земле.

На прииски шел с товарами Джон,

Там можно на виски нажить миллион,

Там всякому прибыль, кто силен и смел,

Звонкого золота Джон хотел.

Палладий спешил в Фиваиду[39], в скиты

За светлою мудростью старцев святых,

Томимый усталостью, зноем сожжен,

Богатства духовного жаждал он.

Когда же Джон совсем изнемог,

И сдвинуть не мог отмороженных ног,

То снег остудил его сердца жар,

И ветер засыпал его товар.

Когда же Палладий совсем изнемог,

И тихо лег на горячий песок,

То ангел отрадой повеял над ним,

И снес его душу к старцам святым.

Принимая смиренно крещение Иоанново,

В Человечестве Своем Господь

Торжественно посвящается на спасение человечества

Голосом Бога Отца.

А человечество освящается в Богочеловеке

На соучастие в деле Его,

По возведению к совершенству

Человеческого существа.

Сегодня в ночь листвою клейкой

Запахли сладко тополя.

Пойдем, пойдем бродить аллейкой

Под вековой стеной Кремля.

Целует щеки теплый ветер

И сердцу шепчет: не забудь

Про вековые стены эти,

Про их израненную грудь.

О, не забудь своей России,

Своей земли, своей страны,

Будь верен ей, как в дни лихие,

Ей деды пребыли верны.

За суматохою трамвая,

За блеском мертвых фонарей

Подслушай клекот орд Мамая[40]

Зарёй, над тишиной степей.

Сегодня в ночь листвою клейкой

Запахли сладко тополя.

Пойдем, пойдем бродить аллейкой

Под вековой стеной Кремля.

Опять с московских колоколен

В морозный сумрак льется звон.

Опять зима и день Николин[42],

И лучезарен Орион[43].

Опять от молодого снега

По переулкам тишь и гладь

И санок радостного бега

Отрадно шорох услыхать.

И снова праздник в светлом храме,

Живой рождественский канон,

А дома - радостное пламя

Лампадок алых у икон.

Но сердце, сердце? Что с тобою?

Откуда эти облака?

Зачем с доверчивой мольбою

Смешалась тайная тоска?

Из павших когда-то под Плевной

Не забыт ни один гренадер.

К ним приходит Весна-королевна

На тихий и солнечный сквер.

У турок отбитые пушки

Все глубже врастают в песок.

И дети играют в игрушки

На месте скорбей и тревог.

Мы больше имен их не знаем,

Но свечи усердно горят

За тех, кто за синим Дунаем

В далекой Болгарии спят.

И есть материнское сердце,

Где память их вечно жива,

Где нет ни забвенья, ни смерти -

Великое сердце - Москва!

Они лежат в своих гробницах

Под сводом вековых громад,

В кругу погашенных лампад,

А мимо них бездумно мчится

Маршрутом храмов и палат

Экскурсий торопливых ряд.

Бегут толпы слепые дети,

На что укажут - поглядят.

Им не обещано в билете

Явленье таинства столетий.

Лежат святители в гробницах,

А мимо них толпа влачится.

Толпа живых - лишь призрак тут,

А погребенные живут

И обвевает эти стены

Дух непреклонный Гермогена[46],

Петра[47], Филиппа[48] и Ионы[49],

Огонь молитвы их бессонной.

Не спят святители, не спят

В кругу погашенных лампад.

Они целители святые

Души смутившейся России,

Они - завет, они - залог,

Что наш народ не изнемог.

И если хочешь укрепиться

У родника духовных сил

Приди, чтоб тайно помолиться

Перед святыней их могил.

Спас Ярое Око

В Успенском соборе

Глядит издалека

На серое море

Экскурсий людских.

С вершины востока

В предведеньи срока

С печалью глубокой

Спас Ярое Око

Взирает на них.

Ценители ввели Рублева

В ряд великанов мировых.

Но инок тот глядит сурово

На почитателей своих.

Его непонятое слово

Неуяснимо для глухих.

Здесь мысль не летит одиноко

Готической аркой высокой,

Здесь мысль вырастает растеньем

И к небу дает устремленье

Не камню, несущему своды,

Но целостной жизни природы.

Мне задают вопросы злые,

В которых затаен укус:

- Ну, где ж извечная Россия?

- Ну где ж она, Святая Русь?

Осталась лишь архитектура,

Но это - церкви без крестов

И древняя литература -

Набор полузабытых слов.

Остались древние иконы,

Но это мир эстетских глаз,

И выросли музеев зоны -

Приманка интуристских баз.

А я в ответ: - Побудьте в храме,

Под праздник, в тесноте людской,

В той давке выстоит часами

Подвижник только и герой.

Но посмотри: народ церковный

Стоит в жаре плечом к плечу,

Стоит, преобразуя словно

Одну горящую свечу.

Между старушками простыми

Стоят ученые мужи,

Живым усердием держимы[53],

В ком нет охоты - убежит.

Отсюда выводы большие

Я сделать радостно берусь:

- Вот где извечная Россия,

Вот где она, святая Русь!

Из церкви в храмовые двери

Бегут, плеская вдаль и вширь

Потоки благодатной веры

Оздоровляющие мир.[54]

К Москве подступали татары,

Пылало Замоскворечье.

В Кремле слепая монахиня

Недобрый видела сон.

Будто в кремлевских соборах

Качнулись надгробные плиты,

И выступили святители

Московские из гробниц.

Но их никто не заметил,

Все были захвачены битвой.

Святители как бы тайно

Спасскою башней прошли.

Их лица печальны были,

Усталой была их поступь,

Блестя, стариковские слезы

По бородам их текли.

Вот вышли они за ворота,

Прошли через Красную площадь,

Но, не дойдя Китай-города

Внезапно замедлили шаг.

Кого осветило зарево?

Кто выступил им навстречу?

Ведь то преподобный Сергий

И Никола-Угодник[57] идут.

Быстро, быстро подходят

И оба встают на колени,

И оба в земном поклоне

Склоняются до земли.

Святители их поднимают.

- Что с вами, отцы святые?

Встаньте, не то мы тоже

Падем перед вами ниц.

Не встанем, пока не узнаем,

Куда вы глухою ночью

Под шум пожара и боя

Уходите из Москвы?

- Уходим, отцы, уходим,

Мы с Москвой расстаемся,

Мы грешную Русь оставляем,

Нет мочи терпеть грехи.

Нельзя потакать кощунствам,

Нельзя покрывать Иуду,

Черную зависть Каина

Больше нельзя терпеть.

- А мы вас молим: вернитесь!

Потерпим о русском народе.

До новой черной годины

Есть время ему прозреть.

Есть зерна для новой жатвы,

Есть души для новых храмов,

Есть вера для нового чуда

И кровь исповедников есть.

Взгляните в туман столетий...

Заходит новая туча.

Река кровавая льется,

Брат на брата встает.

Вот если и в ту годину

Народ наш не обратится,

Тогда, отцы, уходите,

Мы вместе с вами уйдем.

Святители молча склонились

И тихо пошли обратно.

Утром в кремлевских соборах

Покоились снова они.

. . . . . . .

. . . . . . .

Мы грешили, блудили, лукавили,

Но святые русской земли

Пока еще нас не оставили,

От нас еще не ушли.

В новом районе меж плоских громад

Старенькой церкви кресты горят.

Перед величием фронта коробок

Крестик на луковке нежен и робок.

Но для меня это, как откровенье,

Чудом оставшийся храм Воскресенья[60],

Как озаренье, как утвержденье

Светлого нашего вероученья.

Ясно и просто

Великий апостол[61]

К мудрости верный указывал путь:

- Чтобы быть мудрым - безумным будь.

Двадцать столетий минуло с тех пор

И эти слова повторяет Нильс Бор -

Апостол и физик - наука и вера,

А вот у обоих единая мера.

Для мира безумно явленье Креста,

Но в нем наша вера,

любовь

и мечта.

Иду по Москве, по асфальтовой корке,

Гляжу: на асфальте топорщатся горки...

Усилием воли, могучей как сталь

Какой-то силач пробивает асфальт.

И вот он просунул победный флажок:

Зеленый листок, тополевый росток.

Машиною крепко укатано было,

Но сила росточка асфальт победила.

. . . . . . . .

Программа, теория, жесткий устав

Слабее

живого

давления

трав!

Неумолим июльский зной.

Спасенье - катерок речной.

Там, на носу, где ветер встречный

Припек слабеет бессердечный.

Надев защитные очки,

В лопуховидной крымской шляпе

Гляжу на берега реки

В каемке пляжей, как в Анапе.

Ох, эти пляжи! В дни жары

Полны народу до отказа,

Полоской розовой икры

Сегодня кажутся для глаза.

Слепяще искрится река

На берега смотреть - тоска!

Как? В этой ли икриной груде

В розовом студне скрыты люди?

Что ни икринка, что ни точка,

То дух великий в оболочке?

Достойный Божеской любви,

Омытый в Божеской крови?

Горит лазурь, слепит вода,

Ликует ветер: да, да, да!

Не будь высокомерным снобом,

Не почитай себя особым.

Что человек в ряду созданий

В неизмеримом океане?

Нет царственной величины -

Все перед Господом равны.

Галактика или песчинка,

Ум гения или икринка.

Равновелико бытие,

Дается каждому свое:

Растеньям - влага и тепло,

Пернатым - вольное крыло,

Лесному зверю - глушь берлоги,

Для человека - счастье в Боге.

Но и ему непостижима

Святыня жизни Серафима[63].

Велик и дивен Божий свет,

Чужих детей у Бога нет.

И в самом крохотном созданьи

Сокрыта тайна мирозданья.

Кто по Кремлю, как русский проходил,

А не бежал туристом одержимым,

Тому над Русью кров небесных сил

И близость темной силы ощутимы.

Иконописец русский восходил

В мир образов, земле непостижимый,

И лик небесный он не оземлил,

Как мастера в капеллах древних Рима[65].

Но чей народ так яростно зверел?

Где трон царей качал колдун Распутин?[66]

Кто грубо так кощунствовать умел?

Где лик Христа был так далек и смутен?

Но где за веру шли хоть под расстрел

И мучеников гнали по маршрутам?

Мы знаем желтую акацию,

О белой - песни мы поем[68],

А встречу с розовой зовем

Мы чудом или благодатью.

А ведь она у нас в Москве

Растет наперекор молве.

В укромном милом переулке,

Как у волшебника в шкатулке

Таился дом и сад. Прохожие

Могли там видеть чудо розовое.

Недавно только, в год утрат

Спилили драгоценный сад.

И лишь акация одна

На радость нам сохранена.

Но ждать недолго. Чередом

И старый дом пошел на слом.

Спасти ее от топора,

Пересадить - нельзя. Стара.

Тогда велит прораб толковый

Одеть ее в футляр тесовый.

Пускай красавица цветет

Среди строительных работ.

И вот, где пыль и щебня груда,

Сияет розовое чудо.

Цветет особенно могуче,

Как перед смертью неминучей,

Цветет и зреет вплоть до семени,

Наперекор лихому времени.

Цвети, как символ, как призыв!

Как знак, что сил идет прилив.

Своею прелестью невинной

Противостой орде машинной!

Что знаем мы? Быть может там,

Где строят дом, возникнет храм,

Или цветами вспыхнут ярко

Аллеи радостного парка.

Тогда, лишь явится весна -

Взойдут родные семена

И встанет, душу обнадеживая,

Твое потомство, роща розовая.

Растет она, цветов полна.

. . . . . . .

Так экземпляр, пока единственный,

Способен силою таинственной

Взрастить

иные

племена.

В этом городе я и родился, и вырос,

Стал мой город столицею нового мира.

Я его и любил, я его и корил,

И вчера еще, каюсь, о нем говорил:

“Был в Содоме праведный Лот[70],

А у нас, увы, не живет.”

В тот же день во дворе-колодце

Что-то сердце мне обожгло:

Тонкий луч от лампады льется

Через дымчатое стекло.

Как волхвы на звезду

На него я иду.

И пришел,

И нашел.

С тех пор, как узнал я его окно

И вошел в его кабинет[71]

Глазам по-другому смотреть дано,

Через стены, чувствуя свет.

И стали моим открываться глазам,

По разным местам, по разным углам

Радости неожиданные,

Превращенья невиданные.

Вчера я видел книжный шкаф,

Но в нем усердная рука

Хранит не ряд томов ученых -

Таит лампады да иконы.

А шкаф стоит в ряду шкафов[72],

Как и у всех профессоров.

И вот я в комнате врача[73].

Что там за ширмою - свеча?

Перед иконой родовой

Он тайно теплит свет живой.

Так значит: доктор знает цену

Не только хитрому рентгену.

Огромен книжный магазин.

Таких гигантов не один.

Есть и побольше магазины,

Поставщики “печатной тины”.

Красивых книг полны витрины,

Но их листают с кислой миной.

А рукописную тетрадь

Все рвутся с жадностью читать,

Чтобы найти душе ответ,

Чтобы зажечь лампадный свет.

Но разве спрячешь свет в шкафах?

Лампады светятся в глазах,

О, милая, прошла ты мимо,

Но свет в тебе неугасимый!

Хожу по городу родному,

И каждому киваю дому:

Ведь может быть и в нем живет

Праведный Лот.

Святися, святися

Тюрьмой, душа моя.

Стань чище нарцисса,

Свежее ручья.

Оденься, омойся,

Пучечки трав развесь,

Как домик на Троицу[76]

В березках весь.

Темница, чем жестче,

Суровей и темней,

Тем солнечней в роще

Души моей.

Чем яростней крики

И толще прут в окне,

Тем льнут повилики

Нежней ко мне.

“Всякий огнем осолится,

Имейте соль в себе...”[77]

Не огонь ли моя темница,

Не соль ли в моей судьбе?

В огне размягчилось сердце,

Очистила душу соль.

Уловлен апостольской вершей[78],

Забыл я неволи боль.

Воскреснет вольная птица

И в самом жалком рабе,

“Всякий огнем осолится...

Имейте соль в себе...”

Решетка ржавая, спасибо,

Спасибо, старая тюрьма!

Такую волю дать могли бы

Мне только посох да сума.

Мной не владеют больше вещи,

Все затемняя и глуша.

Но солнце, солнце, солнце блещет

И громко говорит душа.

Запоры крепкие, спасибо!

Спасибо, лезвие штыка!

Такую мудрость дать могли бы

Мне только долгие века.

Не напрягая больше слуха,

Чтоб уцелеть в тревоге дня,

Я слышу все томленье духа

С Екклезиаста[80] до меня.

Спасибо, свет коптилки слабый,

Спасибо, жесткая постель.

Такую радость дать могла бы

Мне только детства колыбель.

Уж я не бьюсь в сетях словесных,

Ища причин добру и злу,

Но чую близость тайн чудесных,

И только верю и люблю.

Лен, голубой цветочек,

Сколько муки тебе суждено.

Мнут тебя, трепят и мочат,

Из травинки творя полотно.

Все в тебе обрекли умиранью,

Только часть уцелеть должна,

Чтобы стать драгоценною тканью,

Что бела и тонка, и прочна.

Трепи, трепи меня, Боже!

Разминай, как зеленый лен.

Чтобы стал я судьбой своей тоже

В полотно из травы превращен.

Дорожу я воспоминаньем,

Как отец меня плавать учил.

Покидал средь реки на купаньи,

Но рядом со мною плыл.

И когда я в испуге и муке

Задыхался и шел ко дну,

Отцовские сильные руки

Поднимали меня в вышину.

И теперь, когда я утопаю,

И воочию вижу конец,

Я, как мальчик тот, уповаю,

Что рядом со мной Отец.

Он вернет из любой разлуки,

Вознесет из любой глубины,

Предаюсь в Его крепкие руки,

И спокойные вижу сны.

Разбитая жизнь и погибшая доля -

Не есть ли святая беда?

Ведь так скорлупа погибает всегда,

Как только птенец появился на волю

И выглянул выше гнезда.

Утром хожу по дороге на службу

Медленным шагом. Лелею дружбу

С миром безмолвным, тайно знакомым,

С каждым деревом, с каждым домом.

Тени деревьев на гладкой стене

В сладостном счастьи кивают мне.

Солнечный свет в листве за оградой

Зажигается сердцу зеленой лампадой.

Господи Боже, какое счастье,

Что мира живого живая часть я.

Слышу я, детский звенит голосок,

Вижу: стоит ясноглазый цветок

И говорит, доверчиво глядя:

- Сколько сейчас времени, дядя?

Спасибо, спасибо! Какое счастье,

Что этого мира живая часть я.

В грудь мою ударяют лучи.

Она - тимпан и звенит в ответ:

Свет! Свет! Божественный свет!

Ликуй, радуйся, царствуй, звучи!

Пойте, блаженные люди,

О мире-тайне, о мире-чуде!

Господи Боже, какое счастье,

Что Божьего мира живая часть я!

В борьбе за хлеб, в земной тревоге

Нам суждены удары в грудь.

Но, лишь сойдя с большой дороги,

Мы обретаем правый путь.

Все не сбылось, о чем мечтали,

Бредем и мы в толпе калек,

Но чрез утраты и печали

Растет духовный человек.

Встал я, бездомный бродяга,

Под тротуарный фонарь

Слушать любимую сагу -

Песенку снега, как встарь.

Тихая музыка снега,

Тайное пение звезд...

Пью тебя, грустная нега,

Сердцем, поднятым на крест.

В искрах серебряных ельник,

Комната в блеске свечей,

О, как сияет сочельник

В горестном ряде ночей!

Легкая детская пляска,

Дедушка - добрый шутник!

О, если б страшная маска

С жизни упала на миг!

Если бы жизнь улыбнулась,

Как над подарками мать!

Если б глухой переулок

Радостью мог засиять!

Если б в открытые двери,

В музыке, в блеске, в огне

Все дорогие потери

Нынче вернулись ко мне!

Встал я, бездомный бродяга

Под тротуарный фонарь,

Слушать любимую сагу -

Песенку снега, как встарь!

Днем - ты тень. Днем - ты воспоминанье.

Ночью - свет во мраке немом.

Ты живешь в моем тайном страданьи

И бессмертна в сердце моем.

Всюду, где я шатер свой раскрою,

Ты витаешь рядом со мной,

Легкой тенью во время дневное,

Тихим светом во мгле ночной.

Если вспомню тебя в разговоре,

Ты мне тут же весть подаешь.

Ты живешь в моем давнем горе

И в сердце моем не умрешь.

Днем - ты тень из далекой дали,

Ночью - свет во мраке немом.

Ты живешь в моей тайной печали

И бессмертна в сердце моем.

Всякая могила зарастет травой,

Время всем поможет справиться с бедой.

Так твердят нам люди сердцу в утешенье,

Только ведь не просит сердце исцеленья.

Связь его с потерей в этой тайной муке,

А покой на сердце - смертный знак разлуки.

Я сижу один вечерами

И гляжу на один портрет -

Нежный мальчик с большими глазами

Ясным взором глядит на свет.

Чем я дольше гляжу, тем жальче,

Слезы жгут горячей огня -

Этот ласковый беленький мальчик

Превратился, увы, в меня!

Бегут, бегут мои года,

Уже седеет борода.

Вот на закате весь в огне

Какой-то берег виден мне.

И я догадываюсь вдруг,

Что жизнь моя свершила круг,

Что с корабля мне все видней

Знакомый берег детских дней.

Слышны родные голоса,

Блестит песчаная коса

И посвист иволги знакомый

Летит из рощи возле дома.

Уж скоро, скоро выйдет мать

Меня у берега встречать,

И всех, кого я потерял

Вернет мне мой девятый вал.

Я долго жил незрячею привычкой,

Но вдруг настал необычайный час.

И, озарен какой-то яркой вспышкой

Я вижу мир как-будто в первый раз.

Мне внове все - чужое и домашнее,

Родимый дом и дальние края.

О, жизнь, о, таинство великое и страшное,

Извечная чудесность бытия!

Пред каждым существом, пред трепетным растеньем

И легким семенем стою в благоговеньи.

Народов войны, мятежи и кризисы,

Страданья свет и счастья зыбкий сон -

Все жадно пьет душа и час прозренья близится,

В событиях сквозит пророческий закон.

И Апокалипсиса грозовая тень

Ложится явственно на суетливый день.

Не потому ль, что в этот год

Тепла была весна,

Иль может сам я стал не тот -

На сердце тишина...

Глаза ли научились вдруг

По-новому смотреть,

Но мне, как в детстве летний луг

Стал родственно звенеть.

Как будто я таких цветов

Полвека не видал,

И молодых берез стволов

Всю жизнь не целовал,

И не ступал босой ногой

На шелковистый луг...

Все это сделалось со мной

Под старость, как-то вдруг...

И вот задумчивый старик,

Сижу один на пне,

Все, что собрал я в свой тайник,

Сейчас растет во мне.

Родные голоса растут

Из самых дальних лет,

И лица милые встают,

Неся бывалый свет.

И я люблю, люблю, люблю

У ног своих цветок,

Не наступлю, не погублю

Прильнувший стебелек.

И вместе с тем (я буду ль прав,

Тая в себе печаль)

Мне и цветов, и птиц, и трав

Невыразимо жаль.

Они беспечно на просторе

Цветут, поют, качаются,

А в глубине лабораторий

Им смерть уготовляется.

И даже в небе, чаше дивной,

Нет больше прежней ясности -

От пыли радиоактивной

Оно уже в опасности.

Вот дар твой, человек, Сын Божий,

Надежда твари, царь Земли,

Ты самый шар земной, быть может,

Попробуешь испепелить!

Ты гибнешь собственной виною,

Вкусив познанья горький плод,

И все безвинное, земное

С тобой умрет!

Тогда вершись, судьба суровая:

Грядет Земля и Небо новые![86]

Противоборствуя похоти Мира,

Противостанем и похоти знания.

Мир взорвется земной наукой,

Не озаренной небесным Умом.

Благо науки станет проклятьем.

Раскрепощенная сила материи

У самовольных раскрепостителей

Грянет земным концом.

История дошла до роковых страниц

И к неожиданным приводит заключеньям:

Наука сделалась прислужницей убийц,

А чудо техники - самоуничтоженьем.

Бог дарует природе солнце,

Дожди благословения,

А люди - смертоносный стронций

В дождях уничтожения.

Мы к звездам руки тянем,

Мы в самоупоении,

А ведь стоим на грани

Самоуничтожения.

За гранью земной атмосферы,

За Марса соседней орбитой

Несутся обломки Цереры[89],

Осколки планеты разбитой.

Быть может, лишенные веры

Ученые наши потомки

Запустят вдогонку Цереры

Земли нашей бедной обломки.

Истории шире раскрылась завеса,

И век наш понять о себе нам дает,

Что в типах машин - это сказочный взлет,

А в типах людей - это время регресса,

Животворящего Духа отход.

Мудрец человек

Взял на звезды разбег.

Он в силах наладить полет на светила,

Но жизнь на земле он наладить не в силах.

Чем выше взлетают ракеты,

Тем дальше от Бога сердца.

Чем ближе до дальней планеты,

Тем явственней близость конца.

Единое всем на потребу -

Науку о Божьем пути,

Заменим полетами в небо,

Но радости там не найти.

Мы вглубь космических загадок

Летим, как ведьма на метле,

Чтоб и на звездах беспорядок

Устроить, как и на Земле.

Герой с Земли к Луне слетал

И по лицу ее гулял,

Отныне в ясный свет Луны

Земные страсти внесены.

Замолкла "Лунная соната"[92],

Готовы в лунный марш солдаты

И слышен спор о лунной доле

Взамен бетховенских триолей.

Люди в ракете мчатся

С приборами на Луну.

Зондом хотят прорваться

В космоса глубину.

В технику веруя,

С формулой, с мерою

Тщетно взлетаем мы

К звездам желаемым,

Видя внешность одну.

Старец стал на колени,

Неподвижен ночь напролет,

Но это и есть движенье,

Но это и есть полет.

Только стремление

К Богообщению

И возрастание

К Духа стяжанию

Вглубь бытия ведет.

От ума человека, от подвигов мужества

И сказочной техники головы кружатся,

Человек на Луне, корабли над Венерой!

Как это сроднить с простодушною верой?

Как тут устоять перед новою эрой?

Но нас не насытят и чары науки,

Они не избавят от злобы и скуки,

Убийства друг друга, потери дороги,

Томленья о вере, о благостном Боге.

Но поздно... Собой подменяя Творца,

Человек на земле - сирота без Отца.

Пророчески сбылись библейские слова,

И ни одно из них не прозвучало праздно.

Открылось, что во всех подробностях права

Была история великого соблазна.

Какую слышал речь от Змия человек?[93]

- Как Боги будете, вкусив плоды познанья!

Не то ли слышим мы в космический наш век,

Хозяйски заглянув в глубины мирозданья.

И тайну атома уразумев вполне?

А что затем? - Гибель в огне?

Не захотели мы припасть к кресту Голгофы,

И мчимся к рубежам всемирной катастрофы.

Если б жил среди нас Леонардо да Винчи[95],

Не сумел бы он быть всеобъемлющим нынче,

Мы все новые знания с жадностью копим,

Мы увязли в науки бездонные топи.

Наш ученый, шагая по трассам наук,

Раздвигает все шире незнания круг.

Если атом пронижет он электрожалом -

Потеряет себя в бесконечно малом.

Если бездны галактик измерит лучом -

Потеряет себя в бесконечно большом.

Если путь проведет на другие планеты -

То свой путь на земле потеряет за это.

Если снимет он труд с человеческих рук -

То во вред обернется бесцельный досуг.

Если смерть и болезни не пустит он в дом -

То не хватит нам места на шаре земном.

Если силу, подобную солнцу, найдет,

То погибнет в борьбе человеческий род.

Если в сытом довольстве устроит народы,

То лишит их последней духовной свободы.

Если мы не о Боге, в тоске и томленьи -

То напрасно горит человеческий гений.

Приговор раздается, кимвалом гремя:

"Ничего не возможно творить без Меня!"

Пусть будет машинам доступно мышленье,

Пусть будут машины решать уравненья,

Пусть могут машины стихи сочинять

И в шахматы лучше, чем люди играть,

Но ни одной из машин не дарована

Неутолимая жажда духовная.

Математически правильно думая,

Не объяснят они мудрость безумия.

Есть недоступная им высота -

Жертва Голгофы и сила Креста.

Физика - опасная наука,

Для материалистов - не порука,

Да еще нашла родного братика,

Атомного века математика.

И вдвоем ведут они дорогу

К Богу![96]

Иногда, лишь начнет светать,

Мне уже не хочется спать.

Я лежу и гляжу в окно,

За которым полутемно.

Но я вижу соседние стены,

А над ними стойки антенны.

На антенне сидит ворона,

Совершенно бесцеремонно

Чистит перья, шеей вертит

И не чует, на чем сидит.

Что пока она перья исследует,

Целый мир с антенной беседует.

Мир тревожный, большой, беспокойный,

Мир, кричащий про бури и войны,

Революции и сражения,

Ураганы и землетрясения.

Но ничто из того не затронет

Безмятежное сердце воронье,

Что вороне людские напасти?!

Ей бы к обеду кусочек на счастье.

Такой же вороной могу быть и я -

Не видеть, не знать глубины бытия,

Влачить свои дни беспросветно, убого,

Не видя, не зная, не чувствуя Бога.

Если то, что давно померкло,

Появляется в ясном зеркале,

Значит жизнь подводит итоги,

Означая конец дороги.

Наша жизнь не текла, а скакала,

Разметала нас, как попало.

Брат сестру не встречал сорок лет,

Ни друзей своих вешних лет.

Кто-то вел его новой дорогой

И к церковному вывел порогу.

Там, старея под сенью икон,

Стал считать себя чистым и он.

Вдруг раздвинулись в молодость двери,

И все те, кто давно был потерян,

Кто, пожалуй, не мог и присниться

Появились живой вереницей.

Как-то в парке, бродя по аллее,

Он услышал, поверить не смея,

Будто кто-то, затеявши жмурки,

Зовом юности звал его: “Шурка!”

И встает со скамейки ОНА[97] -

Королева весеннего сна.

- Шурка, ты? Я тебя узнаю!

Шурка, помнишь ли песню свою?

До сих пор я ту песню пою:

“Прожигайте жизнь веселее,

Расточайте, сил не жалея!”

Чудо-песня! Возможно ли это -

Жизнь прошла, а она не допета!

Как ни радостно было виденье,

Не хотел он тех слов возвращенья,

И, не выждав конца разговора,

Ускользнул с торопливостью вора.

Но недели с тех пор не прошло,

Снова встреча. Как будто назло!

Подошел незнакомый старик,

Говорит: “Задержу вас на миг.

Вы такой-то? - Да. - Встретил я вас

У таких-то... Всего один раз.

Это было полвека назад,

Значит, вы уцелели? - Я рад.

Вы запомнились мне за роялем,

Вы играли, а мы танцевали.

Мы неслись все быстрей и быстрей,

Словно ведьмы на Лысой горе.

Ну, прощайте. Я рад, что вы живы,

Не хворайте и будьте счастливы!

Но рассказом о диком веселье

Не закончилось встреч ожерелье.

Видно жизнь подводила итог

В знак того, что приблизился срок.

Вновь случилась нежданная встреча,

Вновь про молодость вспыхнули речи,

Повторилось вступленье: “А помнишь?”

И явился мой облик нескромный.

Зазвучали задорные песни,

Словно шрамы старинной болезни,

И во всей неприкрашенной грубости

Мне предстали грехи моей юности.

. . . . . . . .

Какую на жизнь я поставил печать?

Какие слова научил повторять!

Зачем эти песни запомнили вы?

Зачем их не выгнали из головы?

И тут-то я понял вполне: поделом

Мне выпало все, что случилось потом.

Я вижу явственный итог,

Я слышу благостный урок:

Все раны, все рубцы и шрамы,

Вся цепь утрат,

скорбей, тревог -

Все шло на построенье храма

Святыни

сердца

твоего!

Храни свое сердце от злой суеты,

Живя на земле, не теряй высоты!

Я не устану славить Бога

За чудеса прожитых дней,

Что так была моя дорога

Полна светящихся людей.

За то, что ими был обласкан,

Общался с ними, говорил

Без опасения, без маски

И радость сердцу находил.

Мы в огненном кольце... Людей терзает пламя,

Но праведники в нем не разлучились с нами,

И словно отроков при вавилонском чуде[98]

Росою нас кропят светящиеся люди.

Дар Божий - видеть их, узнать, что есть они,

Святые новые в языческие дни.

В саду сидел весенним днем

Я на скамье,

И думал: кто счастливей в нем,

В родной семье?

Вся осиянная зарей

В росе сирень,

Или травы росток простой,

Укрытый в тень?

Все сообща цветут цветы,

В них розни нет -

Ко всем доходит с высоты

Солнечный свет.

Я в храме за собой следил:

Что ищет взгляд,

Огни больших паникадил,

Иль свет лампад?

Он в куполе, где в высоте

Весь храм в лучах,

Иль в уголке, где в темноте

Дрожит свеча?

Все сообща горят огни,

Как звездный рой,

Друг другу радуясь, они

Звучат хвалой.

И кто блаженней меж людей -

Святой мудрец,

Иль тот, кто, как цветок полей,

Душой простец?

Кто добротою озарит

Лицо свое,

И очарованно глядит

На бытие...

Меж мудрецом и простецом

Зависти нет.

Все, радуясь, перед Отцом

Впивают свет.

Что юность? - Первый рейс туманными морями,

Отбор семян... Неведомый искус.

Что старость? -Светлый сад, наполненный плодами,

Доставленный благополучно груз.

Когда с трудом бредет старушка в храм,

Дивятся девушки ее шагам.

Да! Ходим мы тем медленней, чем старше,

Но с полной чашей можно ли бежать?

А кто лишь наполняет жизни чашу -

Тот может с ней играть и танцевать.

Вино на дне. Его не расплескать.

И, знаете, иной старушки слово

Чудесным цветом миру расцвело,

Оно вскормило мысли Соловьева[99],

И Пушкина поэзию зажгло[100].

Анна, избранная Анна,

С обрадованной душой!

Пой солнечное Осанна,

Анна, струнная Анна,

Так блаженно и странно

Слышать Бога с тобой,

Анна, светлая Анна,

С обрадованной душой.

Когда мне сказали: “В больницу везем!” -

Тоска меня залихорадила,

Но этот, пугавший отчаяньем, дом,

Оказался пристанищем ангелов.

Там бабушка Ксеня, хотя бы одна -

(А подруг ее - стая целая),

Больных оживляют, как травку весна,

Чудотворное дело делая.

В Крещенье несла мне воды святой,

Вынимала просфирку по праздникам.

И так поступала не только со мной,

А служила больному каждому.

Болезнь - это новый жизненный шаг,

Уверенье в милости Божией.

Урок, как любовью рассеивать мрак,

Как участием силы множить.

Ученье молчанью, в себе - пребыванью,

Постоянной молитве живой,

Смиренью, терпенью, приготовленью -

К переселению в мир иной.

Охотское море колышется мерно

Преступников в лагерь везет пароход.

Великое горе, великую скверну,

Людское крушение “Джурма” везет.

И тесен, и темен, и сыр, и угрюм,

И полон молчания трюм.

Но вдруг от одной поразительной вести

Народ встрепенулся и шопот возник:

- В углу на корме раздает свои вещи

Одежду и обувь какой-то старик.

Какой-то старик. Неизвестный, безликий,

О, как уместился он в этих словах?

Простец добродушный и старец великий

Среди суетливых воров - схимонах.

Он не дрожит перед бедой,

Он всех подбодрит шуточкой,

Старик с опрятной бородой

В какой-то старой курточке.

В лагере чистить уборные,

Кто выполнит дело позорное?

Выполнит весело, тщательно, честно -

Только один этот старец, известно.

Да еще скажет: “Ведь я не один,

Или не ведаешь? А Дамаскин?”

Но вот он санитар в больнице,

С ним хорошо больным лежится

Он как-то помогает им.

Да только ли больным?

Чу! Слышен шопот у дверей:

- Пришли в кандей[104] нам сухарей,

Пришли туда и покурить!

Он поспешает... Так и быть!

В бараке, в полутемных сенцах

Он исповедует,

Епитрахилью - полотенце.

Но сердце ведает,

Как на тебя легко ложится

Его рука,

Как может дух омолодиться

От старика.

Святителю Николае, моли Христа Царя,

Да размягчится в моем сердце черствость сухаря.

Пускай сердечный лед

Души не закует

И свет не скроет тьма

Бескрылого ума.

Большой Церковный Ум

Спасет от праздных дум.

Глаза мои, где вы были?

Где было сердце мое?

Осколок далекой были

Вонзил в меня острие.

О, если бы темной страсти

Не отдал я чистоты,

И было бы счастье, счастье,

Со мною была бы ТЫ.

Но сердце под грудой грозной

Раскаяния и стыда,

И только слезою слезной

Растопится эта беда.

А был ведь и я ребенком,

Я мальчиком ясным был,

Смеющимся, нежным, звонким,

И вот закопался в ил.

О, если бы смылись пятна

С моей поникшей души,

Вознесся б я елью статной

В душистой лесной глуши.

Лежу я под грудой грозной

Раскаянья и стыда,

Но жаркой струею слезной

Растопится эта беда.

Непонятые намеки,

Неузнанные значки!

Горите, горите, щеки

От боли и от тоски!

О, если б воздвигнуть мертвых,

Откинув крышки гробов,

И сколько б было простертых

Живых у ног мертвецов!

Вина перед ними грозно

Совесть мою тяготит,

Но Господу все возможно

Он даже меня простит.

В церкви вышла девушка

Прочитать псалом,

Беленькая свечечка

С голубым огнем.

Нежно и молитвенно

Губы шелестят,

Лепестками яблони

Встрепенулся сад.

Вихрь напал на яблоню -

Яростен и груб,

Скрылось пламя синее,

Замер шелест губ.

И ночами черными

Стал казаться сном

Образ тонкой девушки

С голубым огнем.

Как же так случается,

Что на склоне лет

Мне опять встречается

Этот синий свет?

Уж она не девушка -

Отцвела весна,

Но плодами зрелыми

Яблоня полна.

В листозвонном, березовом,

Соловьином скиту,

В послушании Божием,

Сирота, я расту.

И на черной, заштопанной,

На одежде моей

Только светлые локоны -

След умчавшихся дней.

Я, порою их трогаю,

И о чем-то скорбя,

Жизнь, монашески строгая,

Избираю тебя.

Да, я травы простейший стебель,

Чуть видный, маленький, немой,

Но с ароматом луга в небе

Плывет и тихий голос мой.

И наравне с садовой розой

Мне шлется солнца благодать

Неизмеримо большей дозой,

Чем я способен воспринять.

Зачем живу, не для того ли,

Чтобы в отпущенный мне миг

Увидеть, как прекрасно поле,

Как благ и светел Божий лик?

Мое все дело - Бога славить,

Зеленым фоном ткать ковер,

Чтобы на нем цветы и травы

Роскошный вышили узор.

И, если косы зазвенели,

Пусть упаду я в общий ряд,

Какое счастье в Божьем деле

Внести хотя б малейший вклад!

Я был подвержен с детства

Невольной склонности к духовному кокетству,

Стремленью нравиться и всеми быть любимым,

Но для скорбей любви неуязвимым.

Томлюсь самим собой... Ведь даже покаянье

Способно походить на самолюбованье.

Невидимый барьер - и страх, и боль, и стыд -

Поднять на лик Христа глаза мне не велит.

Я долго мечтой обольщался,

Что Старцу запомнились мы,

Все те, кто с ним близко общался

В распадках седой Колымы.

Я с ним комариной тайгою

В толпе обреченных шагал,

Сгибался в шахтерском забое,

На лагерных нарах лежал.

По прихоти десятилетий,

Капризные смены судьбы

Все стерли... И старец ответил:

- Не знаю, не помню, забыл...

Боюсь, когда ангел суровый

Предстанет, о сроке трубя,

Я снова услышу то слово:

- Не знаю, не помню тебя...

Мозговое кипенье не вспенивать,

Но сердечною радостью жить;

Головой никого не оценивать,

А душевно жалеть и любить.

Что нужно уметь,

Чтобы счастьем владеть,

Не сдаваясь горю и злу?

- Пить мир глазами,

Вбирать ушами,

Жизни таинству петь хвалу.

Что нужно уметь,

Чтобы счастьем владеть,

Неподвластно печали и злу?

- Чужие души

Любовно слушать,

Прозревая в них свет сквозь мглу.

Что нужно иметь,

Чтобы счастьем владеть,

Принимая судьбу свою?

Веру простую,

Надежду святую

И любви живую струю.

Затянут был тучами весь горизонт,

Идя на прогулку, я взял с собой зонт.

Мы с другом гуляли с утра до заката

И черные тучи умчались куда-то...

- Все дело в зонте, - я шутливо сказал,

- Мой зонтик ненастье от нас отогнал.

С укором взглянул на меня Алексей:

- Стыдись повторять эту глупость! Не смей!

Подумай, что кроется в этих словах,

Какой суеверный, кощунственный страх!

Что мир наш не друг, а зловредный хозяин,

Не ласковый брат, а завистливый Каин,

Что даже природа ехидствует зло:

- Мол, шубу захватишь, а будет тепло!

Подумай, подумай, достойно ли это

Тебя, философствующего поэта?

И вот получай наказанье за то -

Вдобавок к зонту понеси и пальто.

Мне было смешно и досадно, и жарко,

Пристыженный шел я

по старому

парку.

Дети, цветы и птицы,

Сердца их не знают гроз,

У них посылал учиться,

О них говорил Христос.

Не забыл Господь среди мудрых

Ни ребенка и ни цветка,

Но в смеющихся детских кудрях

Опочила Его рука.

Цветок на лугу зеленом,

Струящий звон в высоту,

Прекрасней одежд Соломона[109]

Всегда казался Христу.

И верно, не раз ячменный

Для птиц Он крошил кусок,

И птицы семьей блаженной

У Христовых прыгали ног.

Дети, цветы и птицы,

Сердца их не знают гроз.

У них посылал учиться,

О них говорил Христос.

Купили кольца днем весенним

И пела весело вода,

Что эти кольца мы наденем,

Как дети счастья - навсегда.

Ах, в этот день твой рот печальный

Улыбкой светлою расцвел.

Гряди, гряди в фате венчальной

И исцели меня от зол.

О, научи меня смеяться,

И петь, и плакать, и грустить

Морским волнам шутя вверяться

И по звездам блаженно плыть.

Купили кольца днем весенним

И пела весело вода,

Что эти кольца мы наденем,

Как дети счастья - навсегда.

Спи, мой родимый малыш,

Тоненький, новенький месяц

Встал над пустынею крыш.

Город с волненьем своим.

Замер. Запели рояли

По переулкам ночным.

Души тоскуют во мгле

В скученных темных жилищах

По небывалой земле.

Тяжек невидимый плен.

Скорбного ангела крылья

Реют меж мачт и антенн.

Слышно, как в ближнем саду

Тополь, молоденький тополь

Шепчет в блаженном бреду.

Спи, мой родимый малыш.

Тоненький, новенький месяц

Встал над пустынею крыш.

О, Посылающей цветочку

Тепло и солнце, и дожди,

Взгляни, Господь, на нашу дочку

И жизнь ее благослови.

Пусть перед нею мир, как новый,

Как первозданный расцветет -

Могучий бор темноголовый

И блеск небес, и говор вод.

Но мир узорною парчею

Да не закроет ей Тебя,

Пускай она горит душою,

Христа взыскуя и любя.

О, Посылающий цветочку

Тепло и солнце, и дожди,

Взгляни, Господь, на нашу дочку

И жизнь ее благослови.

Помнится, когда ты просыпалась,

Ты всегда так ясно улыбалась,

Словно в этом сне, цветы лаская,

Ты гуляла по долинам рая.

И теперь, когда ты Там очнулась,

Верится, ты также улыбнулась,

Жизни трудный сон превозмогая,

Посреди долин прекрасных рая.

Сегодня три счастья меня посетили:

Первое счастье - ливень весенний,

Второе счастье - тополя распустились,

Третье счастье - девчонки босые

Вбежали в подъезд, где я спасся от ливня,

Наследили на лестнице мокрые ножки,

Закрутились колечками мокрые косы

И так смеялись мои баловницы,

Что был я готов расплескаться счастьем.

Весна и синь, и золото, и вишен серебро

И маленькая школьница на станции метро.

Она шагает весело, припрыжкою идет

С большим блестящим яблоком и папкою для нот.

Размахивает папкою, а яблоко в зубах,

И яблочная сладость в сияющих глазах.

Но от меня не скроется, не спрячется хитро,

Что это мчится счастье по станции метро.

Дивным узором цветы расцвели.

Господи, слава Тебе!

Благоухает дыханье земли.

Господи, слава Тебе!

Неугасимые зори горят,

Господи, слава Тебе!

Коростели за рекою кричат.

Господи, слава Тебе!

Ясные реки звенят в тишине.

Господи, слава Тебе!

Длинные травы струятся на дне.

Господи, слава Тебе!

Птицы поют в тайниках своих гнезд.

Господи, слава Тебе!

Вечность мерцает в сиянии звезд.

Господи, слава Тебе!

Светлой грядою встают облака.

Господи, слава Тебе!

Чаша небесная дивно легка.

Господи, слава Тебе!

Люди окончили день трудовой

Господи, слава Тебе!

Песня встает над росистой травой.

Господи, слава Тебе!

Дети уснули, набегавшись днем.

Господи, слава Тебе!

Ангелы их осенили крылом.

Господи, слава Тебе!

Все успокоенно гаснет окрест.

Господи, слава Тебе!

Но не погаснет над церковью Крест.

Господи, слава Тебе!

Потомок мой! Еще ты мал,

Еще ты с мамой ходишь в ясли,

Но ты свечу святую взял,

Храни ее, чтоб не погасла.

Вся жизни нашей красота,

Надежда наша, свет и знамя

Сокрыты в образе Христа,

Держи Его в сердечном храме.

Мальчик мой милый в коротких штанишках!

Я ухожу, а ты остаешься.

И будут твердить тебе устно и в книжках,

Что ты перестройки всемирной добьешься.

Что ты полетишь на другие планеты,

Поставишь на службу расщепленный атом,

У космоса новые вырвешь секреты

И сделаешь мир бесконечно богатым.

Что ты чудодействием техники брызнешь

На все, что подвержено Смерти и Горю,

И люди придут к ослепительной жизни

Не где-то, когда-то, а близко и вскоре.

Мой милый, мой бедный доверчивый мальчик,

Все это - игрушки, твое обольщенье.

Чем дольше играешь, тем дальше и дальше

Отводится миг твоего просветленья.

Но смерть приведет этот час за собою.

Поймешь ты, да поздно, уж силы иссякли,

Что целую жизнь ты бессмысленно строил

Удобное кресло к финалу спектакля.

Что путь твой был предков извечной тропинкой,

Что двигался, дедов своих не догнав ты,

Хотя они шли в большинстве по старинке,

А ты пролетел в корабле астронавта.

И вот уже Смерти всеобщие двери!

Войдешь в них и ты со всемирным теченьем,

И скажешь: - Зачем я, зачем я не верил,

Что жизнь - это к Вечности приготовленье.

Зачем не собрал я богатство другое -

Сокровища сердца! Они б не иссякли,

Ведь целую жизнь ты бессмысленно строил

Удобное кресло к финалу спектакля.

В колокольчике пчела

Благодарно замерла.

Неотрывно пьет

Благодатный мед.

За пчелой я слежу,

На цветок я гляжу

И из той же чаши пью

Чистой радости струю.

И молюсь, и пою,

Бога дивного хвалю.

Полетит моя пчела,

А за ней моя хвала

Прямо, прямо, прямо, прямо

В вышину земного храма

С мириадами дыханий,

С мириадами звучаний,

В неумолчном хоре их

Прозвенит и этот стих.

Мальчуган был сам, как солнце, золотой,

Он играл...

А в окно к нему влетал

Луч весенний, луч веселый, молодой.

Мальчуган лучи ласкал,

Весь купаясь в свете,

Пламя солнца целовал

На паркете.

Я случайно встал на круг

Солнечного блеска.

И заплакал мальчик вдруг

В три ручья, по-детски.

- Что с тобою? - я спросил.

Он сказал: - Я видел,

Ты на солнце наступил,

Солнышко обидел.

Я его поцеловал

И теперь уж знаю:

Если на пол луч упал,

Я не наступаю.

Маленький, беленький, радостный,

Благоуханный,

Вот мой коханый

Ландыш желанный,

Гость долгожданный -

Дар весны.

Я его не сорву,

Я его сберегу,

Трогать не буду,

Поцеловав, побегу

К новому чуду.

Мотылечек расписной,

Красно-желто-голубой,

Переливный огонек

Опустился на цветок.

Неотрывно пьет благодатный мед.[117]

Подниму ли я сачок?

Погублю ли мотылек?

Нет, нет - он родной,

Самый младший братик мой!

Мы слушать музыку должны неоднократно,

Чтобы в душе она запела внятно.

Мы с деревом должны бок о бок жить,

Чтоб с ним тепло общаться и дружить.

Подолгу надо созерцать пейзаж,

Чтобы он стал неоспоримо наш.

И в книгу вчитываться по складам,

Чтобы свой смысл она явила нам.

А человека распознать тем боле

Никак нельзя, не съев с ним пуда соли.

Смотри на Божий мир неторопливо,

Чтобы увидеть в нем живое диво.

В молитвенной душе у нас должна

Царить ненарушимо тишина.

Сочувственно вникай во все живое,

И Сам Господь пройдет перед тобою.

Книга жизни почти дочитана,

Нарастая, грядет финал.

Все, что мной на земле испытано

Благодарственный гимн вобрал.

Славословлю Творца и Автора

Потрясавших меня страниц.

Не могу вспоминать их наскоро,

Перед каждою падаю ниц.

Верю: Смертью не нарушается

Связь с Художником и Творцом,

В новой жизни, что занимается,

Открывается новый том.

Лишь бы только за прегрешения

Не лишиться мне дара зрения.

В годы старости не в лечении

Силься бодрости почерпнуть.

А, познав саморазрушение,

Ты молись о благословении

На безвестный надмирный путь.