• ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

• ЗАПИСКИ ТЮРЕМНОГО СВЯЩЕННИКА

• О ЖИЗНИ И СЛУЖЕНИИ О. ГЛЕБА КАЛЕДЫ

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Эта книга не нуждается в представлении: и имя автора, и тема говорят сами за себя. Но о некоторых вещах хотелось бы упомянуть особо, — и не в последнюю очередь потому, что книга выходит к 80-летию со дня рождения ее автора.

Г. А. Каледа был тайно рукоположен в священники в 1972 г. и вышел на открытое иерейское служение лишь за три года до своей кончины. Теперь можно только удивляться тому, как много успел сделать отец Глеб за это короткое время, и как бы заново оценить, насколько целенаправленной была его деятельность, насколько закономерно она вытекала из всего хода его жизни.

Главным делом жизни отца Глеба Каледы была христианская апологетика, — область богословия, включающая в себя объяснение вероучения для тех, кто с ним незнаком, и вместе с тем защиту христианства от клеветнических нападок. Все, что он делал, имело в конечном итоге одну цель — нести в мир Свет Христов и защищать истину Его учения, пребывающую в Церкви. Отсюда — его работа в Отделе религиозного образования и катехизации, где он руководил программами подготовки катехизаторов и закладывал основы православного образования; отсюда — и его внимание к тем, кто, пожалуй, с наибольшей остротой нуждается в просвещении светом Евангелия — к заключенным. Он пришел к ним в тюрьму с благоговейной самоотдачей, с твердостью духа и с любовью. Об этом свидетельствует то, как его принимали. Первая беседа отца Глеба с заключенными описана ее свидетелем A. Л. Дворкиным, написавшим послесловие к книге. На наш взгляд, эта сцена стоит того, чтобы обратить на нее особое внимание читателя:

«Я помню, как серьезно он готовился к первому походу в Бутырку. Помню, как мы с ним туда зашли, какое давящее впечатление тогда с непривычки оказали на меня эти затворы, решетки, темные засаленные стены, липкий спертый воздух… Помню, как мы впервые встретились с колонной заключенных, которую вели навстречу нам вниз по лестнице. Одинаковые телогрейки, бритые головы, лица, в которых тогда виделись лишь жестокость и порок… Казалось, что можно сказать этим людям? И вообще, зачем им то, что я мог бы сказать? Слов не было…

К счастью, говорить начал отец Глеб, и буквально после нескольких слов, сказанных им, зал растаял. Не было больше скрытой враждебности, ухмылок, неприятия. Не было ряда одинаковых бритых голов. Были человеческие лица, лица несчастных людей, запутавшихся, грешных чад Божиих, оказавшихся в нечеловеческих условиях существования, отчаявшихся обрести в жизни добро и свет».

Этим отчаявшимся священник Глеб Каледа принес надежду.

И бывало так, что надежда эта оправдывалась самым зримым образом: те, кто в тюрьме становились христианами, совершенно неожиданно, казалось бы, получали облегчение своей участи. Правда, иногда это происходило и при прямом действенном участии отца Глеба, хлопотавшего за своих подопечных в официальных инстанциях. Разумеется, здесь не было никакой автоматической связи, да ее и не искали: многие обратившиеся принимали свое заключение даже с радостью, находя в воздаянии за свои преступления возможность искупления грехов. Просто в иных случаях Господь, видящий сердца, избавлял вернувшихся к Нему блудных детей от непосильной для них ноши.

Особенно радовался отец Глеб, когда освободившиеся заключенные приходили к нему в храм Преподобного Сергия Радонежского, когда они и на свободе продолжали жить в Церкви, оставались его духовными детьми. С каким весельем он говорил о том, что прихожане храма и не подозревают, кем были когда-то те люди, которые отныне молятся вместе с ними и ничем от них не отличаются перед лицом Божиим!

* * *

Отец Глеб, несмотря на свою занятость, с величайшей серьезностью и ответственностью относился к подготовке этой книги. Он писал ее по тщательно разработанному плану, используя собственные заметки и наброски и вновь переделывая, казалось бы, уже готовые главы. Но полностью довести до конца эту работу он не успел, и при подготовке рукописи к изданию мы не могли с этим не считаться. Нашей задачей было как можно более бережно отнестись ко всему, что было им оставлено. В его заметках и черновиках отражалась его личность, и нам представляется, что она не менее интересна для читателя, чем само содержание книги. Поэтому мы решили не придавать тексту литературную гладкость за счет чересчур значительных его изменений.

После кончины отца Глеба настоятелем в храме Бутырской тюрьмы стал протоиерей Николай Матвиенко. Издательство благодарит отца Николая за помощь при подготовке этой книги.

Мы надеемся, что читатель не только оценит духовный и нравственный подвиг первого, после столь длительного перерыва, настоятеля храма Бутырской тюрьмы, но и примет в сердце те его слова, с которыми он обращается к каждому из нас:

«Наши тюрьмы, наши лагеря, наши заключенные всегда остаются с нами как наши кровоточащие и гноящиеся раны. И нам их лечить».

ЗАПИСКИ ТЮРЕМНОГО СВЯЩЕННИКА

Священники и катехизаторы в местах заточения (Предисловие автора)

Во многих тюрьмах и лагерях за последние годы появились храмы и молитвенные комнаты. Многие священники ходят к заключенным, «проповедуя Евангелие Царствия» (Мф. 9:35), «благодати Божией» (Деян. 20:24), крестят некрещенных, исповедуют, причащают, служат молебны и Литургии. Имеются желающие венчаться в тюрьме: муж в тюрьме, жена на воле хотят закрепить свой гражданский брак церковным. В места заключения ходят также пятидесятники, адвентисты, представители «Богородичного центра», баптисты, Армия спасения из англоязычных стран и множество других религиозных группировок и сект.

В тюрьмы зачастили и иностранные, и отечественные журналисты и кинематографисты: конкурируют, кто первый снимет и опишет какое-либо небывалое еще событие в тюрьме, кто первый покажет в кино или по телевидению приговоренного к смертной казни или саму казнь. Торопятся французские и немецкие репортеры. На мой прямой вопрос французу: «А Вы пишете и даете репортажи о казнях в других странах, например, в Америке?» — был ответ, поразивший и возмутивший меня: «Нет, только в России». В интонации был подтекст: «Да нет, что Вы, только в России».

Этому корреспонденту французской газеты «Монд» я сказал: «Мне не нужен гонорар. Если можете, пожертвуйте на храм в тюрьме». Я получил две бумажки. Когда мы расстались, я развернул их — это были две сторублевки, то есть в сумме меньше чем полдоллара. На следующий день борец за права и свободу человека в бывшем Советском Союзе улетал в Париж, рубли ему там были не нужны. Гонорара за это интервью, как и за многие другие, я не получил ни копейки.

Наши тюрьмы (СИЗО), наши лагеря (ИТК), наши заключенные всегда остаются с нами как наши кровоточащие и гноящиеся раны. И нам их лечить. А все остальное — это отвлечение времени, реклама и щекотание нервов пресыщенных и богатых иностранцев. Одному из них пришла в голову идея: купить Бутырскую тюрьму и превратить ее в дорогой валютный отель…

Ладно!.. Забудем об иностранцах. Среди них имеются (правда, единицы из единиц) искренние друзья Русской Православной Церкви и России. Им мы приносим глубокую благодарность. Вернемся к нашим повседневным и будничным делам на нашей церковной ниве.

Зачинателем духовно-церковного окормления мест заключения оказался тогдашний Митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий, который в 1990 г. посетил колонию строгого режима в Металлстрое. Вскоре он был избран Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием II и продолжает поддерживать с этой колонией духовные отношения. Кажется, ни одно поздравление в связи с избранием его на трон Российского Патриарха не было ему так дорого, как письмо от заключенных Металлстроя. В 1993 г., уже будучи Святейшим Патриархом, он освящал, как и обещал, построенный заключенными на их личные средства, их личным трудом православный храм в честь священномученика Вениамина, митрополита Петроградского. К работе с арестованными Святейший Патриарх Алексий II неоднократно призывал архипастырей и пастырей[1].

Многие православные священники и иеромонахи трудятся в тюрьмах и лагерях, несут арестантам Слово Божие, крестят, исповедуют, причащают. Накоплен значительный опыт работы с заключенными. Среди направлений деятельности Отдела религиозного образования и катехизации, где я прохожу свое основное церковное послушание, записана катехизация в криминальных зонах. Подчеркиваю, что работа там идет независимо от Отделов религиозного образования или милосердия и благотворительности; идет стихийно по прямому чувству, по зову православных сердец: «в темнице был, и вы пришли ко Мне» (Мф. 25:36). Вероятно, настало время обменяться уже накопленным опытом и подумать об общецерковном семинаре по катехизаторской и миссионерской работе в местах заключения.

Мой опыт несравним с опытом отцов, давно подвизающихся в тюрьмах и в лагерях[2], он отражает лишь опыт работы в одной из тюрем одного города огромной страны[3]. Но кому-то надо начинать. Поэтому я по благословению своего священноначалия взялся за перо. К сожалению, почти все попавшиеся мне заметки в светской и церковной прессе носят в основном информационный характер[4], и в них почти не ставятся вопросы методического, духовного и организационного порядка. Ясно также, что объем катехизаторской и миссионерской работы, которую ведет Русская Православная Церковь в местах лишения свободы, явно недостаточен ни по своему объему, ни, порою, по своему уровню. Многие священники (знаю по опыту общения) боятся тюрьмы, боятся смертников.

I

Тюрьмы и лагеря, так называемые зоны общего, усиленного и строгого режима для взрослых и подростков, — это огромное невозделанное поле, где надо пахать, сеять и жатву убирать. К этому полю, учитывая его размеры, православные пастыри только-только приступили. А оно, как всякое поле, требует систематической работы и внимания. Множество преступников, грешников и невинно осужденных ждут там прихода священников и катехизаторов.

На исповеди молодой парень-арестант благодарит Господа: «Слава Богу, что я попал в тюрьму (!). Если бы меня не арестовали, я не знаю, чего бы еще натворил. А здесь, в тюрьме, я поверил в Бога!» Эту мысль мне разными словами повторял не один арестант.

Там, в тюрьмах и лагерях, священник принимает глубочайшее беспощадное покаяние. Человек со слезами кается на исповеди в преступлениях, которые ему следователи не инкриминируют. Это ли не показатель и глубины раскаяния, и доверия к духовнику!

Когда в камере заключенный говорит: «Если бы мне сейчас предложили выйти на волю или провести месяц в тюрьме, — я бы выбрал тюрьму, — мне многое еще надо узнать и постигнуть», — это значит, что идет перерождение человека.

Если на Вас смотрит просветленное после крещения лицо и полные любви глаза смертника, бывшего убийцы, то это его лицо и глаза Вы будете носить в сердце до конца дней своих.

А другой смертник говорил: «Я поверил в Бога, когда услышал свой смертный приговор». Позже он крестился.

Убийца признавалась: «Я ночами не спала, все молилась: Господи, пришли ко мне священника». Она исповедалась и причастилась на Божественной Литургии в тюремном храме. Помню, как она в первый раз в жизни шла к Чаше. Через несколько месяцев она причащалась вторично.

Другой впервые в жизни стал молиться, когда жертва истекала кровью у его ног: «Господи, сохрани ему жизнь». Молитва преступника была услышана, и одного увезли в больницу, а другого — в тюрьму. А потом, после суда, в тюрьме была первая двухчасовая исповедь со слезами раскаяния за все прегрешения, совершенные в жизни.

Многие сотни прошений о крещении, об исповеди, о причащении, о беседах лежат у меня невыполненными. Грех мой священнический! Всечестные отцы, собратия священники, помогите!

II

Тюрьма — это огромный сложный мир, где на ограниченной территории собраны вместе и заперты в камерах, больших и маленьких, люди трагических судеб, разных характеров, стремлений и жизненного опыта;

где садисты соседствуют с молодыми романтиками, необузданная фантазия которых привела их в разбойные банды;

где новые раскольниковы расплачиваются за свои наполеоновские мечтания, за проверку себя: что он — тварь дрожащая, или личность, которая может переступить условные нормы общества (вплоть до совершения убийства) и повелевать людьми, организовывать их и командовать ими;

где в тесных и душных камерах мучаются те, кто, насмотревшись фильмов, мечтал о «хорошей и свободной жизни», о «красивой жизни», как любят говорить они, о женщинах и вине;

где томятся тщеславные кокетки, совершавшие воровство, чтобы иметь красивое, обращающее на себя внимание платье, колье, лакированные туфли, и мрачно смотрят на мир маниакальные убийцы;

где продолжают гордиться своими подвигами или начинают раскаиваться в содеянном эмансипированные женщины и шестнадцатилетние девочки, создавшие разбойные банды без единого представителя мужского пола, а также молодые женщины, пошедшие на тяжкие преступления за своим возлюбленным;

где заключены солдаты-убийцы, не выдержавшие издевательств старослужащих;

где бессонные ночи проводят женщины-матери, в отчаянии и исступлении зарезавшие своих пьяных тиранов-мужей, и в ночной тишине камер им мерещатся кровь и трупы убитых супругов и встают в сознании осиротевшие дети;

где находятся опытные рецидивисты, гордые своим весом в уголовном мире «воры в законе» и малолетние преступники — дети, подростки, брошенные своими родителями и совершившие преступления;

а также лица, севшие за служебные преступления и собственную небрежность, и подставленные своим начальством под суд наивные интеллигенты; здесь и прошлые алкоголики и наркоманы, насильники и проститутки, мафиози, рэкетиры, милиционеры и т. д.

Много бывших спортсменов: мастеров и разрядников каратэ, бокса, самбо, борьбы и пр.; в спортшколах и на стадионах в них воспитывали физическую мощь мышц и жажду победы над противником, но не заботились об их душе и нравственности. Вообще, при посещении камер и бесед с заключенными складывается впечатление, что многие наши спортшколы являются генераторами преступников. Их надо рассматривать как потенциально криминогенные зоны.

Всю эту разнообразную массу людей, поступающую в тюрьмы, пытаются как-то сортировать по камерам и коридорам, жестко разделяя привлекаемых по одному делу «подельников». В тюрьме — и здоровые, и больные, в том числе и душевнобольные. У некоторых психические сдвиги происходят уже в тюрьме.

В прошлой вольной жизни их не коснулись слова о добре и правде, о грехе и святости, о любви и красоте человеческих отношений. Они ходили среди нас, жили в наших домах, учились с нашими детьми в школе, а, может быть, мы их учили или работали рядом с ними, и они иногда заходили и в наши православные храмы.

А теперь все они, лежа на тюремных нарах, койках и топчанах или на холодном полу камер, думают о своей прошлой жизни, мучительно размышляют об ожидающем их будущем.

Арест, тюрьма прервали их бездумный бег по жизни; их остановили. И священник может обратиться к ним со словами пророка Иеремии: «Остановитесь на путях ваших и рассмотрите, и расспросите о путях древних, где путь добрый, и идите по нему, и найдете покой душам вашим» (Иер. 6:16). Кто прислушивается к этим словам и хочет искать новых путей и ценностей в своей жизни, а кто, подобно древним израильтянам, решает в сердце своем: «Не пойдем!»

Особенно напряженно о жизни размышляют подследственные, — впереди суд и полная неопределенность. Мучительно думают и многие осужденные, находящиеся на работах. Все они нуждаются в любви.

Этим размышлениям, этому поиску иных путей, этой тоске по человеческой любви надо помочь и откликнуться, просветить христианским православным словом. И многие заключенные желают каяться и открыть свои сердца Слову Божиему, и в условиях тюрьмы духовно и нравственно преображаются. Они показывают достойные плоды покаяния.

Тюрьма — это огромное скопление людей; численность арестованных в настоящее время стремительно растет, отражая возрастающую греховность и развращенность секуляризованного и американизирующегося «на советский атеистический манер» общества. Численность заключенных в Бутырской тюрьме резко возросла и значительно превышает норму. Знаменитая петербургская тюрьма «Кресты» была построена при царе-батюшке в расчете на 1000 заключенных, по советским нормам в ней положено содержать 3300 арестантов, в начале 1992 г. в ней сидело 6500 человек, а в первом квартале 1993 г. — 8000. Все нормы давно превышены и в тюрьме «Матросская тишина». 65 и 80 человек в одной камере — это качественно разные и физические, и психологические состояния. Даже в 1937 г., как сообщил мне начальник следственных изоляторов Москвы Анатолий Семенович Голубев, в Бутырской тюрьме сидело меньше арестованных, чем осенью 1992 г.

В чем причина роста числа заключенных? Она объясняется следующим: ростом преступности; уничтожением в начале 60-х гг. тюрем в больших городах; медлительностью следствия; резким сокращением интенсивности работы судов.

1. Рост преступности. Все человеческие цивилизации имели то или другое представление о грехе. Христианство дало абсолютную мораль и Голгофской жертвой Христа, Господа и Спасителя нашего, дает человеку возможность спасения от греха, а современные учения освобождают человечество от самого понятия греха. Поэтому неизбежным следствием борьбы с религией, следствием секуляризации общества, отрицания абсолютной Богом данной нравственности является рост греховности и увеличение числа преступлений[5].

Даже если исключить отдельные всплески преступности при чрезвычайных обстоятельствах (гражданская война, массовый голод), то в течение всех послереволюционных лет наблюдается рост уголовной преступности. Растет преступность и в Америке, которую кое-кто сейчас пытается брать как эталон демократии и цивилизации.

За последние четыре года от рук преступников погибли или получили увечья 352 тыс. человек; при этом более 170 тысяч погибли в автомобильных катастрофах. За четыре года обворовано 3,7 млн. человек. Преступность становится все более профессиональной и молодеет. Средний возраст заключенных — 24 года. Участились случаи наемных убийств, захвата заложников. Появились разбойные группы, состоящие из одних только девочек в возрасте 14–17 лет, которыми нередко руководят 16-летние красавицы. Они отличаются утонченной жестокостью. В стремительном росте преступности огромную роль играют средства массовой информации и пропаганды: телевизор, кино, радио, а также современная массовая литература, которые разжигают в человеке низменные страсти и похотливые желания, а часто и сообщают технологию совершения преступлений, воспитывают в молодежи идеал широкой веселой жизни в материальном довольстве и плотских наслаждениях.

2. Уничтожение тюрем. В начале 60-х гг. были уничтожены тюрьмы в больших городах, например, Таганская и Новинская в Москве, так как нам твердили, что в 1980 г. наступит коммунизм, когда никаких преступлений, кроме шпионажа и диверсий иностранных разведок, просто не может быть.

3. Медлительность следствия. Сроки следствия часто по тем или иным причинам с санкции прокурора неоднократно продлеваются. А сколько незаконченных дел! Я знаю человека, который находится под следствием более 4-х лет. Его утешают, что он по инкриминируемым ему статьям может получить 12 лет лагерей.

4. Резкое сокращение интенсивности работы судов (заседатели не являются на заседания и пр.). В результате сплошь и рядом подсудимые приговариваются к срокам, которые они уже отсидели за время предварительного следствия и судопроизводства, и после оглашения приговора их отпускают на свободу. Это подрывает уважение к суду и всей пенитенциарной системе. К сожалению, я не встречал человека, которого приговорили к сроку меньшему, чем он уже отсидел. В таком случае потребовались бы моральное и материальное возмещение пострадавшему и поиски виновного среди следователей и судей.

В тюрьме пишут иконы, изготовляют самогонные аппараты, из каблуков мужских ботинок делают удивительной красоты брошки, ссорятся друг с другом, пишут стихи, ищут формы сосуществования. Это большой, сложный мир со своими законами, иерархией, взаимоотношениями внутрикамерными, заключенных и охраны, начальствующего состава и подчиненных; взаимоотношениями межкамерными, заключенных и воли. Одни сидят, но множество людей болеет и страдает за них на воле, раздается плач матерей и глухие стоны отцов. Один сидит, но за ним в горе пребывают жертвы им сотворенного: обворованные, избитые, изнасилованные, изуродованные, убитые; за ним — слезы матерей и вдов, осиротевшие дети. Разрушено, повреждено, травмировано множество жизней.

Жертв этих преступлений мы отпеваем в наших храмах. А представляете ли вы, каково исповедовать многодетную вдову в церкви, где рядом стоит гроб с телом ее убитого мужа? А что вы скажете ребенку, на глазах которого в их квартире зарезали отца?

Каждому уголовному преступлению обычно предшествует множество тайных и явных грехов. Преступление, по определению свт. Григория Богослова, — нарушение законов человеческих, грех заповедей Божиих. Зависть и тщеславие могут быть причиной воровства; жажда власти, стремление к легкой и роскошной жизни, воспеваемой кино и телевидением, блудные деяния и постыдные образы «видиков», реклам и современных книг часто являются первопричинами организации разбойных банд, насилия, убийств.

Понятие греха есть во всех человеческих цивилизациях. Христианство избавляет человека от последствий греха, а многие современные учения упраздняют само это понятие. Отсюда расцветает грех, множатся преступления и беззакония, и по причине увеличения беззакония во многих охладела любовь (ср. Мф. 24:12).

Но среди заключенных есть те, кто, устрашившись собственных злодеяний, желает покаяться перед священником. Муки собственной совести приводят человека к покаянию и к Богу. Нередко приходится раскрывать связь между так называемым «обычным» мелким грехом и его последствием — тяжким преступлением и на конкретных примерах объяснять разницу между грехом и преступлением: в одних случаях грех и преступление совпадают, в других — грех не является преступлением, в третьих — преступление не является грехом: все христианские древние и новые мученики — преступники по государственному закону. Заключенные прекрасно понимают последовательность: прилог — помысел — пленение — грех словом или действием.

Большинство заключенных исповедуется впервые в жизни. Ни о каких общих исповедях в тюрьмах и лагерях не может быть и речи. Исповедь длится обычно час, полтора-два со слезами и беспощадностью к себе кающегося грешника-преступника.

Многие признаются, что блуд и прелюбодеяние они не считали грехом. Малолетние преступницы считают блуд просто приятным провождением времени. Покаяния в этом грехе легче добиться у мужчин, чем у женщин, которые иногда пытаются себя оправдать. С таким отношением к нарушениям седьмой заповеди приходится иногда встречаться и на обычном приходе, — яркий пример развращенности всего нашего современного общества. Среди арестованных, особенно в лагерях, распространено лесбиянство, которое уродует психику и делает порою невозможным по выходе на свободу возвращение женщины к нормальной семейной жизни. Задача священника — не только принять исповедь, но и способствовать нравственному преображению заключенного на основе православной веры, способствовать изменению отношений между заключенными.

Священник имеет дело не с преступником, а с человеком-грешником. Грешника надо подводить к покаянию, проводить через покаяние и поднимать ко спасению. «Я пришел, — говорил Христос, — призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф. 9:13, ср. Мк. 2:17, Лк. 5:32).

Преступникам, отвергнутым от общества, нужна любовь. Они, как малые дети, бывают очень чувствительны к ней. О! Если бы мы, священники, ходящие в тюрьмы, могли бы сказать своим заключенным, как апостол Павел филиппийцам: «Бог — свидетель, что я люблю всех вас любовью Иисуса Христа» (Флп. 1:8).

Как-то в камере с двумя смертниками мы сидели втроем, обнявшись, на одном из двух имевшихся бетонных топчанов. Я сам пригласил их сесть рядом, — один из них плохо слышал. В следующий раз он спрашивает: «А можно ли, батюшка, к Вам сесть поближе?» — и, услышав: «Конечно», — присаживается вплотную ко мне.

Длительность исповеди делает затруднительным при одном и даже двух священниках за день, вечер и утро подготовить более или менее значительное количество людей к Причастию. Поэтому в условиях Бутырской тюрьмы установилась такая практика: в течение некоторого времени проводятся «большие исповеди», «исповеди за всю жизнь», а затем, накануне Литургии или перед

Литургией, которая, к сожалению, служится пока не каждую неделю, «малая, полуобщая исповедь», к которой допускаются только те, кто был ранее на «большой», и на ней перечисляются грехи, совершаемые в камерах в тюрьме. Однако и в этом случае проводится беседа с каждым исповедником (некоторые заключенные исповедовались и причащались в течение одного года по нескольку раз). В результате такой практики на Литургии причащаются только те, кто был как минимум на двух исповедях.

Щекотливый вопрос в условиях тюрьмы: «тайна исповеди». Обычно приходится исповедовать в кабинетах следователей, в дежурках. Меня руководство тюрьмы заверило, что в тех кабинетах, где проходят исповеди, подслушивающих устройств нет. Об этом я объявлял заключенным и предлагал: если кто не верит, может писать свои грехи и бумажку показать мне, после исповеди мы эту запись тут же уничтожим. Никаких полицейских последствий ни одна исповедь не имела. Церковная тайна исповеди сейчас охраняется законом: священник, принимающий исповедь, не может быть привлечен ни как свидетель, ни как обвиняемый (за недоносительство) к судебному расследованию.

Немаловажный вопрос — возраст священника. Как-то в тюрьме исповедовали два священника: одному 26 лет, а другому шел восьмой десяток. Женщины все заявили, что пойдут только к последнему, к нему же стремилось и большинство мужчин. В тюрьмах, где люди еще не привыкли к исповеди, к общению с иереем, нужны священники, умудренные жизненным опытом, которым и нецерковному человеку было бы естественно сказать: «Отец! Святой отец!»

Итак, наши современные тюрьмы и исправительно-трудовые колонии — это огромные приходы, нуждающиеся в Слове Божием и духовном окормлении, может быть, больше, чем обычные приходы в миру. Во многих тюрьмах и лагерях появились храмы, создаваемые в значительной мере трудом и на средства заключенных и по их инициативе или поддержке.

Арестанты крестятся, исповедуются, для них совершаются Литургии.

В НТК № 33 под Саратовом построен храм блаженной Ксении Петербургской.

В Краснопресненской пересыльной тюрьме в храм превращена одна из камер.

Регулярно совершаются богослужения в тюрьме Сергиева Посада, начато восстановление храма XVIII в. в Бутырской тюрьме и т. д. К тюрьмам привлечено внимание журналистского корпуса, но там нужен не бег по коридорам с телевизионной камерой, не эпизодическая раздача посылок, а огромная систематическая работа с людьми.

III

Учитывая огромные размеры наших тюрем и зон общего, усиленного, строгого и особого режимов и ограниченное количество кадров духовенства, ясно, что Русской Православной Церкви охватить все места заключения в должном объеме при имеющемся количестве священников невозможно. На Москву, город с населением более 9 млн. человек, со множеством приходских, больничных храмов и подворий — около 500 священников. Единственный выход — апостолат мирян. Проблема апостолата мирян рассматривалась на специальных католических конференциях и симпозиумах. Их опыт следует проанализировать с православных позиций и применительно к нашим условиям. Вся работа разнообразных катехизаторов — это и есть, по существу, апостолат мирян. Подготовкой катехизаторов, мужчин и женщин, занимались при Отделе религиозного образования и катехизации Московского Патриархата с начала 1991 г. Православные курсы катехизаторов, на базе которых осенью 1992 г. создан Православный Свято-Тихоновский Богословский институт. Катехизаторов готовят краткосрочные курсы в некоторых епархиях, что позволяет иметь кадры преподавателей для воскресных школ.

Основной труд по православному просвещению заключенных в Бутырской тюрьме взяли на себя миряне-катехизаторы под руководством и по благословению священника. Они часами сидят в камерах, беседуя с арестантами, они готовят их ко крещению, изучают с ними Закон Божий, сами активно участвуют в богослужениях. Благодаря проведенным ими занятиям заключенные начали сами читать часы на Литургиях, и благодарственные молитвы после Причастия, и даже «Апостол». Катехизаторы следят за распространением икон, крестильных крестиков, свечей. Между заключенными и катехизаторами устанавливаются личностные духовные и человеческие отношения.

Однажды из камеры я взял на исповедь одного заключенного, а в камеру ввели для беседы и заперли двух катехизаторов. На вечерней поверке в 20.00 в камере по счету оказался один лишний. Коридорный не разобрался в обстановке и начал пересчитывать снова. Заключенные затеяли «бузу» и стали на верхних нарах переползать за спинами своих товарищей и дважды появляться перед надзирателем то на одном, то на другом конце верхних нар. Численность в камере невероятно возросла. Коридорный стал нервничать. Всех вывели из душной камеры (дело было в июле) в прохладный коридор и построили по совету воспитателя в три шеренги. В это время я случайно пришел со «своим» зэком и встал в стороне наблюдать за происходящим, а двое выведенных из камеры моих помощников-катехизаторов (Сергей и Аркадий, ныне священник) встали у ее входа. Численность заключенных оказалась в порядке — их стали вводить в камеру.

Проходя мимо Сергея и Аркадия, почти все заключенные по-христиански целовались с ними. Меня обрадовала и очень тронула эта картина. Она нагляднее, чем многое другое, свидетельствовала об отношениях православных проповедников и учителей с находящимися в тюрьме уголовниками.

Одновременно в камере с заключенными могут находиться 2–3 катехизатора, которые либо занимаются с небольшими кружками, либо ведут общую беседу. Некоторые такие пары прекрасно дополняют друг друга. В мужские камеры ходят только катехизаторы-мужчины, в женские — женщины. Священники бывают в тех и других. Они проводят общие беседы, служат молебны. Главная же их задача — исповедь, индивидуальные беседы, совершение Литургий и духовное (а старшего из них — и методическое) руководство всей катехизаторской работой в тюрьме. Однако почти вся систематическая работа ложится на катехизаторов.

К отбору их следует подходить очень осторожно и вдумчиво. Здесь нужны люди с любвеобильным сердцем, твердой верой, уравновешенные и спокойные. Нельзя привлекать экзальтированных особ и лиц, лишенных чувства долга. Мирянин-катехизатор должен смотреть на свою работу в тюрьме как на церковное послушание и служение и иметь на нее благословение. Многие просились и отпали. Встречаются дамы, называющие себя православными, которые сами себе хотят набрать команду катехизаторов и при всем своем православии возмущаются «поповской монополией» в Церкви и в ее деятельности. Некоторые возмущаются, что прежде, чем вводить их в тюрьму, священники, работающие там, хотят с ними поговорить. Но все это мелкие случайные издержки в просветительской тюремной работе, которые приходится иметь в виду при ее организации и подборе людей.

Отбирая катехизаторов для тюрем и колоний, нужно помнить, что они, по слову ап. Павла, «должны быть честны, не двоязычны, не пристрастны к вину, не корыстолюбивы, хранящие таинство веры в чистой совести. И таких надобно прежде испытывать, потом, если беспорочны, допускать до служения» (1 Тим. 3:8-10).

Помогают многие. Фонд «Вера. Надежда. Любовь» Общества помощи невинно осужденным им. Святителя Николая Чудотворца[6] на свои средства приобрел для тюремного храма кое-какую утварь и облачение, отпущенное Патриаршим заводом в Софрино по себестоимости. В начале 1992 г. Издательский отдел и Отдел религиозного образования и катехизации совместно с указанным Обществом передали в тюремную библиотеку духовную литературу на тысячи рублей; множество книг, икон, крестов и свечей было передано в камеры и отдельным заключенным за счет некоторых храмов и лиц. Материальную и финансовую помощь храму Покрова Пресвятой Богородицы в Бутырской тюрьме оказали отдельные лица из числа заключенных и начальствующего состава. Прекрасный набор подсвечников подарила община храма святого равноапостольного князя Владимира в Старосадском переулке.

6/19 декабря 1992 г., в день святителя и чудотворца Николая, по благословению Святейшего Патриарха в храмах Москвы состоялся сбор средств для заключенных на создание храмов в тюрьмах, издание литературы. Отдел религиозного образования и катехизации готовит издание молитвословов для заключенных и карманного Евангелия[7].

Материальную помощь оказало благотворительное общество «Мария»; пожертвования вносят отдельные лица и сами заключенные. Эти средства идут на приобретение литературы, свечей, крестиков, икон и другие нужды.

Из-за рубежа поступают отдельные посылки с гуманитарной помощью и подарками, но в основном они оседают в женском отделении и у малолеток. Какая была радость, когда от храма Большое Вознесение малолеткам передали сладости в целлофановых мешках. Одна зарубежная фирма переслала в больничную тюрьму лекарства.

Я ел и с заключенными в тюремных камерах, и в арестантских столовых, и в столовой, обслуживающей тюремный персонал. Питание заключенных состоит из казенной пищи, посылок с воли, а также покупок продуктов в тюремном магазине. Но все это определяется инструкциями и тем, как трактует их местное начальство. Начальство может лишить передач, права приобретения продуктов в магазине[8].

Для заключенных нужно слово Божие, нужно человеческое общение, нужны Таинства и богослужения. Это может сделать только священник.

Часто нужен человеческий разговор и любовь. Я вел исповедь в одной из камер. Приводил одного, забирал другого. Меня всей камерой просили, чтобы я поговорил с юным татарчонком, хотя была длинная очередь и исповедать всех желающих я в этот день физически не мог. Он просил меня глазами и движениями губ. «Его возьмите», — просила камера. Мы с ним вошли в исповедальную. Он не собирался уходить от веры отцов. Бедный мальчик! Он, не выдержав издевательств дедовщины, застрелил сержанта. Я не знаю, сколько времени мы с ним беседовали. Потом, когда я бывал в этой камере и выходил из нее, он всегда оказывался в проходе стоящим так, чтобы я, проходя, поцеловал его. Почему-то и ему был нужен разговор с православным священником со знаками его иерейской любви.

IV

В последние годы в тюрьмы и лагеря стало ходить много священников разных епархий и городов. Встает множество вопросов духовно-пастырского, катехизаторского и организационного плана. Они требуют соборного обсуждения, может быть, сначала на страницах церковной печати, а потом на специальном семинаре, конференции или даже Соборе. Наметим лишь некоторые из них.

Необходимо учитывать принципиально разные условия катехизаторской работы с осужденными и находящимися под следствием: осужденных можно собрать в клубе или под открытым небом, или в тюремном или лагерном храме; с подследственными можно общаться только в камерах, только камерами их можно выводить в церковь или молитвенную комнату в месте заключения. У подследственных не может быть никаких связей или контактов, могущих затруднить ведение следствия. Реально подследственный — в руках следователя.

С осужденными в Бутырской тюрьме мы начинали с общей беседы. После беседы служился молебен в темнице заключенных, пел церковный хор; однажды пели молебен с освящением воды двумя хорами антифонно. По завершении молебна священник отвечал на задаваемые вопросы, а затем собирались группы около катехизаторов, а к священнику подходили для личных разговоров. Естественно, возникла серия встреч, состоявших из бесед-исповедей и, наконец, на Светлой Седмице — первая в Бутырской тюрьме Пасхальная Литургия (29.04.92). Потом было еще много Литургий, а на Пасху 1993 г. в тюрьме, во внутреннем дворе состоялся крестный ход вокруг храма.

1. Среди заданных при первой встрече вопросов был такой: «У нас тут многие бывали, хорошо говорят и больше не приходят. Вы тоже поговорите и уйдете?» Вопрос в том: или сразу и быстро охватить всю тюрьму, или постепенно и терпеливо вовлекать в работу все новые и новые камеры, вести индивидуальную работу с отдельными заключенными, пестуя каждую отозвавшуюся душу, принимая двух и более часовые исповеди; и лишь после того, как появились устойчивые ростки, переходить в следующие камеры. «Вы даже не понимаете, что вы делаете, — сказали в одной из камер катехизаторам. — Мы уйдем на этап и будем продолжать вашу проповедь в лагерях».

Мы шли в основном вторым путем. Очень важно воспитать в камере своего катехизатора, помочь ему обрести необходимые знания и навыки. Такие православные внутрикамерные миссионеры во многом определяют общий настрой в камерах. Есть, например, камера с красным углом с иконами, лампадой и занавеской, за которую можно зайти и помолиться. У этой же камеры над входом снаружи висит большой крест. В другой на передней стенке прекрасно написана самими заключенными Голгофа с Распятием. Иконы имеются во многих камерах, в некоторых их много, в других — меньше. Ввиду того, что трудно попасть в тюремный храм, осужденные просили, чтобы была создана молитвенная комната. Из-за перенаселенности тюрьмы это сделать трудно, но в мужской и женской столовых сейчас организуются «красные углы», куда бы арестант мог удалиться в удобное для него время. Это — плоды очень медленной постоянной работы.

2. Влиять ли или не влиять священникам на расселение заключенных по камерам? Вероятно, как правило, не следует вмешиваться в эту очень трудную работу администрации тюрьмы и следователей. Но в исключительных случаях священнику иногда приходится просить о разведении кого-то по разным камерам, особенно когда идет речь о смертниках, — когда священник пользуется авторитетом у администрации, он может предлагать свои советы и просьбы. Мне удавалось в этом вопросе находить взаимопонимание с начальником тюрьмы. Узнавая о каких-то безобразиях в камерах от начальства, священник дает им в беседе с заключенными, в проповеди в храме морально-нравственную религиозную оценку. Но никакая информация о жизни в камерах не может поступать от священника к начальству. Он может пользоваться лишь силой своей иерейской власти.

3. Восстанавливать или не восстанавливать институт тюремных священников и в какой форме? Тюремным священником в предреволюционные годы был известный в Москве о. Иосиф Фудель[9], друг о. Павла Флоренского, о. Сергия Булгакова, С. Л. Франка и других известных мыслителей первой половины XX в. Он оставил после себя очень интересные записки тюремного священника[10].

Принципиальные различия церковной и общественной духовной обстановки делают невозможным прямой перенос опыта тюремной работы царской России в государство, возникшее на ее месте. Раньше тюремные священники в своем служении могли опираться на арестантов и тюремных служек, которые в своем большинстве верили в Бога, были как-то знакомы с православием и церковной службой, и многие могли петь на клиросе, ибо они с пеленок слышали церковное пение. Теперь ничего этого нет. Даже в самой Москве в новых приходах часто не хватает опытных псаломщиков, алтарников, регентов. Поэтому священник, связанный только с тюремным храмом, окажется без помощников: без псаломщика, без алтарника, без хора. Следовательно, разумнее идти по пути прикрепления к тюремным храмам священников вместе с общинами. В таком случае к одной тюрьме или режимной колонии и к одному тюремному или лагерному храму может быть прикреплено несколько приходов.

Один из священников должен являться официальным представителем Русской Православной Церкви от конкретной епархии (и. о. настоятеля храма). На него возлагаются обязанности: а) руководить деятельностью отдельных священников и катехизаторов в тюрьме; б) решать возникающие вопросы с руководством тюрьмы; в) давать рекомендации на допущение в тюрьму конкретных священников и катехизаторов.

Необходимость наличия благочинного в тюрьме, где трудится несколько приходов, не требует объяснений. Настоятельная же необходимость церковного контроля за лицами, желающими посещать режимные учреждения от Русской Православной Церкви, объясняется неоднократными попытками уголовных элементов и религиозных групп, не имеющих никакого отношения к Московской Патриархии, прийти в тюрьмы под видом ее представителей, якобы имеющих сан. Последствия бывали маложелательными, — выразимся пока так! Известен случай, когда одно и то же лицо пыталось проникнуть в тюрьму то от одной, то от другой конфессии.

В больших тюрьмах кроме настоятеля полезно назначать отца-ключаря, который ведет организаторскую и хозяйственную работу. Хорошо, если бы он имел и общие ключи, как тюремные надзиратели и воспитатели.

Священник, служащий в тюрьме или лагере, может, опираясь на своих помощников-катехизаторов, сделать свой внетюремный приход местом для частичной реабилитации вышедших на свободу. Уверовавшему в тюрьме приятно прийти к уже знакомому священнику, у него испросить благословения и помощи на дальнейшую вольную жизнь: неизвестно, как новый, случайный священник отнесется к его заявлению, что он преступник, уголовник. А знакомого тюремного священника этим не удивишь.

Только тюремное послушание может оказаться для священника непосильным бременем. У ходящего в тюрьму — тюрьма всегда при нем. Надо иметь радости и заботы нормальной приходской жизни. Опыт мира — нести в тюрьму и лагерь, а опыт тюрьмы и колонии — в мир. С амвона приходского храма полезно говорить о тюрьме, а в тюрьме, в камерах и в храме — о православной жизни, о православных подвижниках благочестия в миру и монастырях.

Многих священников просили прийти к заключенным, но одни говорили: «Тюремный священник — это особая харизма», другие просто мотали головой или говорили: «Это не для меня», а один сказал: «Там могут убить». Среди уголовников тюрьмы я чувствую себя в полной безопасности; скорее могут убить в городском переулке, во дворе, в подъезде собственного дома. Это все несерьезно. Большинство свой отказ оправдывало занятостью в приходе. Но тюрьма — это тоже приход, и нельзя один приход противопоставлять другому.

V

Центром жизни любого прихода является храм — место совместной молитвы, место совершения христианских Таинств. Храм — это небо на земле, где люди набираются благодатных сил и отдыхают от тяжкой юдоли мира сего, где человек набирается духовных сил, чтобы нести свой крест. Если вольные люди несут свое горе и печали в храм Божий и получают там утешение, то каково же значение храма в жизни уверовавшего в Бога узника! К храму заключенные относятся с какой-то особой любовию, и участие в строительстве храма на территории лагеря или тюрьмы воспринимается как общее дело, как дело свободного волепроявления. Храм — это воля в заключении.

Во всех дореволюционных тюрьмах и каторгах были храмы. После революции 1917 г. в ходе социалистического строительства они были превращены в огромные переполненные камеры, в тюремные больницы, в помещения для пыток и массовых расстрелов. Подавляющее большинство монастырей советская власть превратила в места заключения. Так, в соборе Екатерининской пустыни под Москвой пытали, расстреливали, а трупы сбрасывали в подвал, где обливали соляркой и сжигали. Из подвала вела вытяжная труба, остатки которой сохранились до наших дней.

В первые десятилетия советской власти в камерах тюрем и в бараках лагерей особого и не особого назначения Литургия совершалась тайно от начальства. Евхаристию иногда совершали, за отсутствием антиминса, на груди умирающего мученика-исповедника. В тюрьмах и лагерях тогда было много заключенных священников, монахов и церковно хорошо подготовленных мирян. В частности, известно, что, когда перестал действовать построенный еще в XVIII в. храм, в камерах Бутырской тюрьмы потаенно совершалась в 20-е годы Божественная Литургия, и заключенные в своих камерах причащались Тела и Крови Христовых. В те годы порою в камерах сидело одновременно до 5 архиереев, не считая священников. В знаменитом СЛОНе (Соловецкий лагерь особого назначения) в конце 20-х годов — 18 архиереев, сотни священников и т. д. Была разработана система хранения запасных Святых Даров. В лагерях совершалось чтение на память Двенадцати Евангелий с участием мирян: один читал, когда он забывал — подхватывал другой, потом третий и т. д. Игорь Константинович Фортунатов[11] рассказывал, что самая яркая заутреня на Пасху в его жизни была в Карагандинском лагере. «Христос воскресе!» — неслось над лагерем и казахской степью. Охрана с этой поющей толпой заключенных ничего не могла сделать — молча наблюдали за происходящим стоящие на вышках караульные. Такое было, когда в тюрьмах и лагерях сидели сотни тысяч гонимых за веру.

Сейчас ситуация принципиально иная: в тюрьмах и лагерях сидят некрещеные или крещеные, но совершенно не воцерковленные уголовники, часть из которых лишь в тюрьме обратилась ко Господу. Для их духовного развития храм как место, организующее молитву, как место не знаемого ими богослужения и место совершения Таинств более важен, чем это было для арестованных за веру Православную в двадцатые и тридцатые годы.

После 1917 г. до самых последних лет посещение тюрем священниками с воли было совершенно исключено, — в тюрьмы и лагеря духовенство попадало только в качестве зэков. Всякие проявления религиозности пресекались. За крест на шее в некоторых лагерях можно было попасть в карцер или, в лучшем случае, его при проверке лишь срывали с шеи.

После 1988 г. отношение к религии со стороны государственной власти и общества стало меняться. Празднование тысячелетия Крещения Руси послужило началом нового массового крещения. Священники стали проникать в места заключения сначала для встреч с отдельными заключенными, а затем уже для общих бесед. Начались в лагерях и тюрьмах и отдельные богослужения.

В тюрьмах Санкт-Петербурга и области большую работу ведет епархиальное духовенство. Настоятелем храма лагеря в Металлстрое является протоиерей, профессор Духовной Академии Владимир Сорокин. Знаменитые «Кресты» курирует энергичный протоиерей Борис Глебов; тюрьму-больницу опекает протоиерей Борис Безменов, у которого возникла огромная переписка с заключенными, приезжающими в эту больницу из разных лагерей.

Строительство храмов, создание молитвенных комнат, домашних тюремных храмов идет во многих лагерях и тюрьмах. В дополнение к тому, что об этом уже говорилось, упомянем храм в честь иконы Богоматери «Умягчение злых сердец» — в Пермской области (колония № 9), свт. Феофана Затворника — в Кемеровской области (колония № 5), свт. Николая Чудотворца — в Чувашии (колония № 4), апп. Петра и Павла — в Бурятии (колония № 2). Во многих областях России идет сооружение храмов в местах заключения. Строительство храмов в основном характерно для лагерей, где имеются свободные площади. В тюрьмах с их ограниченной территорией обычно приходится создавать «домашние» церкви, используя для этого помещения камер. По этому пути пошли, например, в СИЗО № 3 и № 5 в Москве.

Удивительного письма икону принес в храм из своего дома начальник Бутырской тюрьмы Геннадий Николаевич Орешкин[12].

До тех пор, пока приход московского храма Святого равноапостольного князя Владимира не пожертвовал подсвечники, пользовались подсвечниками, сделанными заключенными: на напольной крестовине подставка, а на ней — брус с высверленными ячейками для свечей. Алтарная преграда — это два щита, обтянутые белыми «тканевыми» одеялами с повешенными на них бумажными иконами. Все очень просто!

Важно то, что в храме начались молитвы, совершаются Литургии, происходит крещение.

Литургии совершаются по особому чину. На Великой и Сугубой ектеньях обязательно произносятся прошения о заключенных. На малом входе — тропарь и кондак о заключенных, тропарь Покрову Пресвятой Богородицы (храмовый), Николаю Чудотворцу, всем святым, в земле Российской просиявшим, «О Всемилостивое чудес» и молитвословия дня.

Иногда поется «вечная память» всем, в темнице сей умершим и сидевшим. Заключенные подают записки.

Хор обычно любительский, из храма Святого пророка Илии, что в Обыденском переулке[13].

Несколько раз в тюрьме пел профессиональный хор под руководством Владимира Стрельбицкого. Бывал женский хор храма преподобного Сергия Радонежского (Высоко-Петровский монастырь, Петровка, 28), когда в храм приводили женскую камеру.

Апостол читается обычно по-русски, Евангелие — на церковнославянском (с благословения епархиального священноначалия Апостол и Евангелие читаются либо о заключенных, либо в соответствии с ситуацией в камерах, присутствующих на богослужении, и с предполагаемой тематикой проповеди). Уже давно Часы и благодарственные молитвы после Причастия читают сами заключенные. Они начинают и алтарничать, конечно, в присутствии алтарника, пришедшего с воли.

Об исповедях говорилось ранее.

Для подготовки ко крещению катехизаторы проводят серии бесед с заключенными согласно рекомендациям, полученным от священника.

Перед крещением священник обращается со словом ко крещаемым и иногда по ходу крещения дает пояснения, необходимые для более осознанного восприятия обряда оглашения и Таинств крещения и миропомазания. Символ веры крещаемые трижды читают вслух сами либо на память, либо по молитвеннику. Священник помогает читать его только первый раз и следит за ритмикой общего чтения. Крещение в тюрьме совершается только полным погружением. В качестве купели используется ванна. Ходят вокруг «малой купели», под которую приспособлен небольшой кухонный бак. Крещаемые ходят вокруг купели со свечами и все вместе поют «Елицы во Христа крестихомся…» Никаких сокращений чинопоследований в тюрьме не допускается. Крещение смертников совершается отдельно в присутствии вооруженной охраны.

В проекте — создание при храме специального баптистерия.

Заключенные и их оставшиеся на воле жены или невесты начали подавать прошения с просьбой о венчании в тюремном храме.

В 1992 и 1993 гг. на Пасху в Бутырском храме совершались Пасхальные богослужения. В последнюю Пасху была совершена Утреня с крестным ходом, фонарями, выносными иконами, трехсвечником в руках возглавляющего службу священника. Сидящие в камерах смертники слышали пасхальные песнопения, которые пел хор, возглавляемый регентом Владимиром Стрельбицким. На Литургии причащалось 44 человека, в том числе 29 крестившихся перед Утреней. После Литургии по камерам были розданы крашеные яйца с монограммами ХВ и ПА II, присланные Святейшим Патриархом Алексием II, и кусочки куличей, что, впрочем, имело чисто символическое значение.

Создание храмов в тюрьмах и лагерях требует значительных усилий и средств. Создание храмов при тюрьмах — наиболее трудная проблема как для руководства тюрьмы или лагеря, так и для епархии.

Восстановление храма Бутырской тюрьмы требует значительных материальных средств. Просим оказать помощь в создании храма одной из самых крупных тюрем страны. Вы этим поможете духовному возрождению своих оступившихся братьев и сестер. При храме, кроме баптистерия, предполагается иметь духовную библиотеку с читальным залом, где будут проводиться беседы, исповедальню, комнату священника и необходимые подсобные помещения, учитывающие специфику тюремного и больничного храма[14].

Заключенные ждут помощи для своего храма от православных людей России и от русских в рассеянии сущих.

VI

«А вы епитимьи на преступников накладываете? — спросил меня один молодой иеромонах. — Они же все под епитимьей должны находиться. Их же до причастия нельзя допускать».

Взял я сборник правил Св. Апостолов и постановлений Святых Соборов.

Вот правило 56-е свт. Василия Великого. Оно гласит: «Волею убивший и потом покаявшийся двадцать лет да будет без причастия Святых Тайн. На эти двадцать лет дается ему следующее распределение: четыре должен он стоять и плакать вне храма, прося входящих в этот храм верных сотворить о нем молитву, исповедуя при этом свое преступление. После четырех лет да будет принят в число слушающих Писания и с ними да исходит в продолжении пяти лет. Семь лет с припадающими да молится и да исходит. Четыре года стоит только с верными, но да не сподобится причастия. По окончании их да причастится Святых Тайн».

Убийцу, приговоренного к смертной казни, не причащать двадцать лет, а только исповедовать?

Правило 57-е: «Невольно убивший десять лет да не причастится Святых Тайн». Под это правило попадают наши шоферы, совершившие аварию со смертельным исходом; водители поездов, под которые бросился самоубийца; начальник, оскорбивший подчиненного, который умер вслед за этим от инфаркта или инсульта. В правиле 5-м свт. Григория Нисского: «аще будет истинное обращение, то да не соблюдается число лет, но с сокращением времени да ведется кающийся к возвращению в церковь и к причастию Святых Тайн. Аще же кто, не исполнив времени покаяния, определенного правилами, отходит от жизни, то человеколюбие отцев повелевает, да причастится Святых Тайн, и да не без напутствия отпущен будет в оное последнее и дальнее странствие».

Вечная проблема для духовников — соотношение акривии и икономии в их служении, то есть строгости и милосердия.

На прямую просьбу потрудиться в тюрьме молодой иеромонах, говоривший об епитимьях, ответил: «Это не для меня», а на предложение сходить к смертникам решительно замотал головой, глазами уставившись в пол, а перед этим лицо его дышало благостью и любовью.

Вопрос стоит так: лишать ли причастия человека, ожидающего собственную казнь, или укрепить в нем веру и силы духовные? А ожидающего суда? Или приговоренного к длительному заключению?

Вероятно, в этих случаях надо основываться на 5-м правиле свт. Григория Нисского и 54-м свт. Василия Великого, которые предоставляют определять тяжесть епитимьи благоразумию пастыря.

Бог стучится в сердце человека и милостями, и наказаниями. Если человек не откликается на призыв милостей Господних, то ему посылаются жизненные несчастия, скорби и страдания. Они призваны остановить бездумный бег человека по жизни, заставить задуматься о путях своих. Так бывает и с отдельным человеком, и с целым народом.

Арест — удар, горе, которое многих заставляет задуматься, ибо — насильственно остановился бег жизни.

Так говорит Господь: «остановитесь на путях ваших и рассмотрите, и расспросите о путях древних, где путь добрый, и идите по нему, и найдете покой душам вашим» (Иер 6:16). И многие, лежа на тюремных нарах, рассматривают прежде всего свой путь и ищут в нем свои ошибки. Вот почему так действенно слово священника и катехизатора.

В страданиях человек перерождается в ту или другую сторону.

«Я готов на страдания, — сказал мне один заключенный, — в страданиях человек ведь очищается». Он говорил это так, словно хотел передать мне свою глубокую убежденность, если не свое личное открытие, сделанное им в страданиях в тюремных камерах и на допросах. Он готов был идти этапом в ИТК как путем очистительного страдания. Дай Бог, чтобы он не сломался в лагере. Такое отношение к страданиям, к своему заключению, я встречал у многих мужчин. На протяжении веков известны случаи, когда терзаемые угрызениями совести преступники сами на себя доносили и являлись с повинной, чтобы в страданиях омыть грех свой. У женщин типичнее другое отношение: «Я покаялась, значит, меня надо отпустить на свободу».

Как-то я исповедовал в приходском храме, еще до того, как начал ходить в тюрьму. Ко мне подошел мужчина лет тридцати-тридцати пяти с просветленным лицом и какой-то непонятной печатью на всем его облике.

«Я — преступник», — говорит он. Я молчу. «Я трижды судимый», — произносит он. Из беседы выясняется, что он поверил в Бога при отбытии третьего лагерного срока благодаря работе среди заключенных о. Бориса[15].

После Литургии мы с ним вместе обедали и очень хорошо и серьезно беседовали. В памяти у меня осталось его просветленное лицо.

Апостол Павел пишет, что Бог наказывает нас «для пользы, чтобы нам иметь участие в святости Его. Всякое наказание в настоящее время кажется не радостью, а печалью; но после наученным через него доставляет мирный плод праведности» (Евр. 12:10–11).

Страдание помогает нам отвергнуть нечестие, мирские похоти (Тит. 2:12), сострадать ближнему.

Однако наши мирские страдания часто заключаются в том, что мы поставлены в положение, когда не можем жить широко, иметь вдоволь денег, лишаемся автомобилей, престижной работы и прочего мишурного блеска мира сего! Это мирское счастье заключенные пытались добыть себе ценою преступлений. С арестом пропали все радости и богатства, о которых мечталось, к которым они стремились всеми законными и законозапрещенными способами. Не достигнутая мечта порождает страдания. А тут еще пропала свобода, навалилась духота камер, холод бараков, а в некоторых случаях — и дубинка надзирателей. Страдание удвоилось, утроилось. Да мы почти все законными и противозаконными способами ищем богатств этого мира, земного сиюминутного счастья и забываем о Царствии Небесном. Христос учил: «Смотрите, берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения <…> наипаче ищите Царствия Божия, и это все приложится вам (Лк. 12:15,31). Кто ищет Царствие Божие, тот получает во время сие братьев и сестер, и радость совершенную, и Господа, а в веке грядущем жизнь вечную (Мк. 10:29–30).

Заключенным и в общих беседах, и каждому в отдельности надо объяснять смысл страдания с величайшей корректностью и тактом. Многие до понимания этого смысла доходят сами, без книг и проповедей. Страдания заставляют задуматься о пройденном пути, о самом себе, о том, как быть дальше; страдания перерождают и очищают человека от всего наносного, внешнего и мусорного.

Тема страданий, крестоношения, к сожалению, почти выпала из современных проповедей и православной литературы. Нужны популярные брошюры о христианском отношении к страданиям и серьезное, рассчитанное на духовенство и учащихся духовных школ современное богословское и психологическое рассмотрение проблемы страдания.

Одной из задач священников и катехизаторов в тюрьме является воспитание в арестантах христианского отношения к страданию и подготовка их к прохождению этапа и к жизни в условиях ИТК, чтобы у заключенных, принявших православие, не было бы в лагерях психологических срывов и продолжалась бы религиозно-духовная жизнь, начатая в тюрьме. Страдания могут вызвать уныние, ропот, раздражение и злобу. Отношение к страданиям выявляет духовный уровень человеческой души. К страждущему нужны любовь и внимание, вот почему даже неверующие заключенные с уважением и вниманием относятся к священникам и катехизаторам, приходящим в тюрьму.

Эти замечания практически не относятся к рецидивистам, которые укоренились в своих преступлениях и готовы на новые, как только окажутся на свободе. Имеется большая разница между теми, кто после приговора хочет остаться в тюрьме, и теми, кто мечтает оказаться в ИТК.

В ИТК сплошь и рядом наблюдается беспредел как между заключенными, так и со стороны охраны. Рецидивисты и «воры в законе» стремятся в колонии, там их царство, там они будут господами положения в привычной для себя среде. В лагеря рвутся и те из первачков, которые хотят остаться в преступном мире. Они и «воры в законе» презирают тех, кто остается в тюрьме: таковой для них чужак, ренегат, предатель. В тюрьме меньше лагерного беспредела, больше зависимости от начальства, больше дисциплины, меньше физической нагрузки на работе. Тюрьмы не работают на экономику, как ИТК. Хозобслуга, состоящая в основном из заключенных, занимается обеспечением жизнедеятельности самой тюрьмы. Кухня, прачечная, частично больница, сантехника, уборка двора и т. д. Для большинства легче с посылками из дома.

Камеры для осужденных напоминают среднего уровня казармы, где у каждого имеется постель на однорядной или двухэтажной тщательно заправленной койке. Камеры в пределах одного блока свободно общаются между собою. Имеется уголок, телевизор. Правда, все окна зарешечены, из своего блока нет свободного выхода. Можно думать, читать, молиться. Но, увы, это не для всех посильно и не во всех камерах.

Подследственные камеры в последнее время превращаются в круги ада. Страшная переполненность. В камере, рассчитанной на 30–35 человек, содержатся 90-100-110. Спят по очереди, на полу, другой раз без всякой подстилки, матрасов не хватает. В жаркие дни заключенные исходят потом. Голые тела прижимаются друг к другу. Периодически вспыхивают инфекции. Из камеры ни шагу без конвоя, и то только с руками за спиной.

Если в 1992 г. во всех камерах были относительно терпимые условия (60 человек вместо нормы 36), то в тех же камерах в 1993 г., где сидит до 110 заключенных, где от духоты случаются сердечные припадки, где постоянный шум и раздраженность, молиться и разговаривать становится трудно. Со стоящей в камере бледнолицей толпой стало трудно и беседовать[16].

Руководство тюрьмы и Отдел следственных изоляторов бьют тревогу на всех уровнях. Поднимают общественность. К несчастью, правительственные и законодательные органы практически не реагируют на возникшую ситуацию.

Пребывание во многих мужских многолюдных следственных камерах превратилось в постоянные физические мучения. Доходят сведения, что в некоторых провинциальных тюрьмах и колониях до сих пор применяются изощренные пытки. Имеется внутренний и внешний беспредел.

Эта проблема неоднократно обсуждалась на совещаниях в МВД и в Моссовете.

Осужденные, отбывающие наказание в тюрьме и занятые на работах по обслуживанию тюрьмы, говорят, что у них условия физические вполне нормальные, моральные трудности — это отсутствие свободы.

К тюрьмам и ко всем учреждениям исполнения наказаний должно быть привлечено внимание всей общественности, в том числе и религиозных деятелей. Выдающийся иерарх прошлого века свт. Филарет Московский был активным членом Общества попечительства о тюрьмах.

VII

Страшный и ответственный момент из жизни арестанта — это выход на волю. Пьянящая радость свободы, но кругом все чужое. Жизнь за годы, проведенные в заключении, изменилась, да и сам ты за годы пребывания за решеткой и проволокой стал другим; у долго сидящих глубоко меняется психология. Там за тебя думали, — хорошо или плохо, но думали; был ненавистный тебе режим, но он был. А здесь теперь ты должен решать все сам.

Но если ты вышел из темницы верующим христианином, то по-старому ты жить не хочешь, а по-другому просто не умеешь.

…Да, своровать я могу, напиться могу, но работать за гроши…

Я уже прошел все это…

…Мне надо есть, а на работу меня не берут…

…Я хочу жить честно, но денег у меня нет…

…А старые дружки приходят и зовут обмыть выход на волю…

Советская система более 70 лет создавала условия, исключающие духовное воздействие на уголовников (избивали даже за крестик, обнаруженный на груди), но благоприятные для хозяйничанья в колониях «воров в законе», для обучения случайно попавшей молодежи премудростям уголовной науки. Остались люди, работавшие в системе, которые очень по-разному воспринимают новые веяния. Отсюда и очень разная обстановка в разных тюрьмах и разных колониях.

Для вышедшего из заключения сразу встает несколько трудных проблем, как объективных, так и субъективных; и общество должно помочь ему решить их, если оно не хочет плодить рецидивистов.

1. Первая проблема — это прописка: пробывший по суду в заключении более года лишается прописки. Если он жил один, его площадь будет передана другому; если в одной квартире и комнате с матерью или женой, то они должны добиться прописки. В противном случае он становится бомжем, то есть человеком без определенного места жительства.

2. Вторая проблема — это устройство на работу.

а) Еще недавно бывший заключенный оказывался в замкнутом круге: на работу не берут потому, что нет прописки, — не прописывают потому, что нет справки о работе.

б) На работу его даже с пропиской не берут, ибо он потенциально является социально опасной или социально подозрительной личностью. Раньше через органы МВД вышедший из заключения мог как-то быть устроен, а теперь органы государственной власти для директоров частных предприятий и председателей кооперативов не указ.

в) Сейчас появились новые опасные искушения — устроиться в кооператив или частное предприятие, созданное бывшими уголовниками, которое в том или ином объеме занимается тем или иным видом законопреступной деятельности. Они под флагом зарегистрированной государством фирмы занимаются «отмывкой» денег, полученных ценою крови, грабежа и фальсификаций. Таким образом, многие подобные фирмы оказываются легализованным путем возврата в уголовный мир, где мелкой сошке уготована роль непосредственного исполнителя грязных дел или подставного лица для суда.

3. Третья проблема — это старые друзья по уголовному миру. Это цепкие группы, которые стараются не выпускать из своих сетей некогда попавшего к ним. Один, крестившийся в тюрьме и в который раз выпущенный на свободу, боялся выходить из дома своей матери. А потом встретил старого дружка, и тот предложил отметить сначала по маленькой, а потом по крупненькой… Безвольный, он уже был в руках «вора в законе». Он не хочет жить по-старому, но его хватают цепкие руки преступного мира. «…Не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю» (Рим.:15).

Для пришедших в заключении к Богу нужна новая среда, новый быт, нужно духовное руководство. Как-то с одним, трижды судимым, мы в трапезной приходского храма долго обсуждали, куда ему поехать, чтобы не было старых друзей и старой славы.

4. Четвертая проблема — противоречия в собственном внутреннем мире: новые верования, приобретенные в тюрьме или колонии, — и старые дохристианские привычки, старые рефлексы на возникающие в миру и быту ситуации. В заключении был сделан выбор между Добром и Злом; выйдя на волю, этот выбор надо повторить и закрепить. Закрепить прежде всего смирением, ибо многие либо теоретически, либо в минуты отчаяния поверхностью сердца своего поверив в Господа, начинают искушаться своей собственной верой, начинают надеяться на свои собственные силы, а не на милость и помощь Божию. Гордость — это тот подводный камень, о который, по словам преп. Ефрема Сирина, разбились многие великие корабли.

Справедливо слово апостола Павла:

«…ты держишься верою: не гордись, но бойся» (Рим. 11:20), «…кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть» (1 Кор. 10:12).

Старые привычки — это широкая жизнь, материальное довольство, ресторан, женщины, — все, что так соблазнительно показывают в кино. Это романтика разбоя, увлекательные и рискованные происшествия и преступления, которые воспеваются в зарубежных и отечественных фильмах, особенно в «видиках». В риске есть пленительный азарт. «Я стал опытнее и так по-глупому, как прежде, в тюрьму уже не попаду».

«Конечно, Православие — это сладость молитвы; я ее познал в камере или бараке. Но она мне уже надоела, да и что мне было там делать, а здесь столько всякого живого и интересного. Конечно, Православие — это жизнь с Богом. Я ее как-то там постиг в тюрьме. Но там были мои сокамерники, той же православной веры, как и я, пришедшие к Богу под арестом, там приходил священник, катехизаторы. Но здесь-то я один, здесь меня чураются и на работе, и в церкви». Конечно, «человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих» (Иак. 1:8). Но такие есть, и о них надо помнить. «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов» (Гал. 6:2). Особенно трудно с алкоголиками. Когда предлагается хроническому алкоголику сходить к врачу, он отвечает: «Я теперь верующий, я помолюсь как следует мученику Вонифатию, и все пройдет. Врачи мне теперь не нужны». Это гордость новоначального в вере. Это прелесть! Ответ на нее: «Твори молитву и иди ко врачу!» и «Не искушай Господа Бога твоего» (Мф. 4:7; Лк. 4:12).

После выхода на свободу человеку особенно нужна христианская помощь во всем многообразии ее форм, как блудному сыну (Лк. 15:11–32), как пропавшей овечке (Мф. 18:11–14; Лк. 15:3–7).

Возникает необходимость Братства или Союза православных христиан, бывших в заключении. Это, конечно, трудная работа. Во Франции есть общество бывших алкоголиков, которое весьма успешно борется с алкоголизмом. Люди для Православного тюремного братства есть. Для организации его нужны духовное окормление со стороны Церкви и поддержка Органов внутренних дел.

Многие заключенные — талантливые, деятельные люди, которые просто не знали, куда применить свою энергию. Сколько среди них творцов, художников, изобретателей, организаторов! Дайте законный и полезный выход их талантам. Дайте им молитвенное общение с себе подобными. По возможности нужно вернуть им духовничество, которое было в заточении и исчезло на воле, где преобладающей формой исповеди, особенно в провинции, является общая, против чего постоянно выступает Святейший Патриарх.

Желательно, но не всегда, конечно, возможно, чтобы по выходе из заточения бывших зэков опекали их бывшие тюремные священники и катехизаторы. Это еще один довод, чтобы к тюрьмам и колониям прикреплялись бы приходы, а не один священник, связанный только с храмом конкретной тюрьмы или колонии.

Необходимо создавать центры православной реабилитации бывших заключенных. Основную роль в них могли бы играть сами бывшие арестанты, но, чтобы такие центры могли возникнуть, необходимы как церковное окормление, так и понимание и поддержка со стороны государственной и местной администрации.

VIII

Однажды шел я по длинному узкому коридору, разговаривая с высокопоставленным тюремным начальником. На одном из поворотов этого коридора мы почему-то остановились, повернувшись друг к другу лицами. «Отец Глеб, — произнес он, ударив себя в грудь кулаком, — все говорят о заключенных, о них заботятся. А почему о нас никто не думает? Я же — двадцать два года (!) „сижу“ в тюрьме!»

Мы с ним много беседовали. Интересная и незаурядная личность! Профессионал высокого класса. Он хочет уйти от тюрем на волю, осесть на земле, копаться в саду, наслаждаться природой, пением птиц, видом цветущих вишен. Не могу я поддержать его желание. Он здесь нужен, в тюрьмах. К сожалению, из-за своей греховности человечество не может обойтись без тюрем. Тюрьмы, количество заключенных в них — это показатель греховности всего общества. Ужас в том, что наши тюрьмы и лагеря не сокращаются, а преступность увеличивается.

Начальник Бутырской тюрьмы Геннадий Николаевич Орешкин в каждом заключенном видит человека, «…оступившегося, но человека». Мне вольно или невольно приходилось присутствовать при его разговорах с заключенными в камерах, в персональном служебном кабинете, при беседах с подчиненными и журналистами. О результатах его работы говорить еще рано и трудно. Старожилы-заключенные отмечают, что с его приходом улучшилась атмосфера в тюрьме, отношение к заключенным, хотя он может «посадить в карцер», лишить свиданий и принимать и другие меры административного воздействия. В его должности недопустима расплывчатая сентиментальность[17].

Очень хорошо заключенные относятся к воспитателю Валентину Васильевичу Кондратьеву. Он педагог по образованию, прекрасно знает свой контингент и оказывает большую помощь в работе в тюрьме катехизаторам и священникам.

Большую заботу и много человеческого тепла вносит в свое дело воспитательница женского корпуса Вера Ивановна Романова. «А Вы знаете, как мы ее зовем? — спросили меня в одной из камер девочки-малолетки (подследственные) и ответили, — нашей мамой Верой». Она пользуется каждой возможностью скрасить жизнь своих подопечных горемык. Надо было ее видеть, когда она ходила по камерам и раздавала конфеты, полученные через меня от храма Большое Вознесение к Рождеству[18].

Хорошие отношения у меня сложились со многими офицерами тюрьмы, которые пытаются помочь работе священников и катехизаторов и относятся к нам с большим уважением. «Если Вы хотя бы одного из 100 свернете с преступного пути, — Вы сделаете большое дело», — сказал мне как-то один из них.

Хорошее впечатление осталось и от общения с зам. начальника Краснопресненской тюрьмы Николаем Николаевичем Лебедевым, который много потрудился со священником Федором Соколовым для создания в тюрьме православного храма. Приветливые отношения сложились и со многими надзирателями.

В самом начале своих посещений Бутырской тюрьмы я был удивлен тональностью разговора между осужденными и их начальником. Это были дружелюбные разговоры сотрудников, а не «надзирателя-зверя» и озлобленного заключенного. Как-то я обсуждал с заключенными возможность проведения в тюрьме одного мероприятия. Мне заметили: «Не беспокойтесь, отец Глеб, мы сами обо всем договоримся. По-разумному с начальством у нас можно договориться». Для меня это было крушение бытующего мифа о «злодействах начальства и надзирателей в тюрьме».

Но не надо и идеализировать.

Тюрьма — это концентрация уголовного мира, и, общаясь с ним, трудно сохранить человеческий облик. Власть над людьми, если она не на любви и боли, часто развращает. Систематические дежурства в коридоре нередко порождают лень. С каким неудовольствием идет иной надзиратель открыть дверь камеры. «Солдат сидит (если не спит), а служба идет». Кричишь, кричишь по гулкому коридору, появляется ленивой походкой и с заспанным лицом дежурный надзиратель.

А «воры в законе» с их неписанной, но безграничной властью в пределах ограниченного пространства! С ними приходится считаться любому начальнику тюремно-лагерно-режимного учреждения. Расчеты между собою «воры в законе» ведут обычно не в тюрьме, а в колониях и на этапах.

А самогоноварение в камерах?

А битие стекол в камерах летом и бунты осенью — «замерзаем»?

А захват заложников? Когда берут заложников и тем более убивают — охрана звереет. Вспомните описанный в газетах бунт в Санкт-Петербургских «Крестах» в феврале 1992 г.

Конечно, бывают срывы. А не так ли случается и «на воле» с нашими начальниками и подчиненными? Но в следственных тюрьмах и исправительно-трудовых колониях это, естественно, приобретает более резкие и болезненные формы.

Среди младшего персонала тюрьмы встречаются и простые немудрящие и приветливые парни, и лодыри, и лица, с которыми в «темном переулке», может быть, без молитвы встретиться страшно. В память впечаталась здоровая грудастая особа, перетянутая широким ремнем со щегольски висящей на нем черной резиновой дубинкой. Кобура, дубинка, вероятно, покрытая лаком, блестели и красовались на широком бедре своей хозяйки. Все меня обычно приветствуют наклоном головы и словами приветствия, а эта с высоты своего роста сверлила меня своими властными глазами. С каким наслаждением, подумал я, она может по малейшему поводу бить наотмашь своей блестящей дубинкой. Арестантки ее боятся.

Между прочим, отношения между женским обслуживающим персоналом тюрьмы (надзирательницами) отличаются значительно большей нервозностью, чем между мужским. Как священник, ходя по коридорам и камерам Бутырки в рясе или в подряснике с иерейским крестом, я всегда чувствовал уважительное отношение к себе как со стороны руководства, так и рядовых сотрудников мужчин; а некоторые надзирательницы женщины смотрели на меня, как будто хотели сказать: «Черное чучело явилось». Со стороны мужчин я ни разу не слышал нецензурного ругательства, а среди женщин-надзирательниц (но не со стороны заключенных) — случалось.

Добрая и заботливая Вера Ивановна и «Особа» — два крайних типа женщин из сотрудниц тюрьмы.

Вероятно, к отбору и подготовке кадров тюремных надзирательниц надо подходить особенно внимательно и вдумчиво.

Работники СИЗО, ИТК и милиции в нашем обществе нередко рассматриваются как изгои. Еще В. Гюго отметил, что общество не любит тех, кто на него нападает, и тех, кто его защищает. Эпоха сталинских «гулагов» также сделала свое дело в нашем отношении к пенитенциарным учреждениям. И наша современная милиция нас не красит. Однако каждое обобщение, если оно справедливо, должно иметь пределы своей действенности. Среди работников тюрем и колоний имеется много хороших добросовестных людей, нуждающихся в моральной и материальной поддержке. На их плечи ложится тяжелый и неблагодарный труд, без которого (увы!) наше общество существовать не может. Они достойны уважения каждого из нас.

Одному из них я подарил свою проповедь с надписью: «Соработнику на ниве нравственного возрождения».

Конечно, морально-нравственная и даже физическая обстановка содержания в разных тюрьмах и колониях очень разная. Она в гораздо более значительной мере, чем раньше, зависит от местного начальства. Тюрьма и каторга — вещь страшная по самой своей природе, — они способны изуродовать души и арестантов, и охраны. Литература о тюрьмах и каторгах, и разного рода исправительных лагерях огромна[19].

Начальник одной из финских тюрем жаловался, что ему очень тяжело работать: на 80 заключенных у него только 120 человек обслуживающего персонала. Нашим бы начальникам тюрем его заботы! Практически у всех большой недобор кадров. В Бутырской тюрьме на более чем 6 тысяч заключенных приходится 580 человек обслуживающего персонала. В число этих сотрудников включены врачи, библиотекари и т. д.[20]

В Аргентине одна религиозная организация, по рассказу г-на Рона Никкеля[21], полностью взяла на себя обслуживание одного тюремного корпуса, то есть охрану и воспитательную работу. В результате возвращаемость заключенных из этого корпуса в тюрьмы за повторные преступления оказалась равной 0 %, тогда как из остальных корпусов, где работали обычные государственные офицеры и надсмотрщики, 75 % сидевших снова попадают под арест.

IX

Посещение и плодотворная деятельность в тюрьмах и исправительно-трудовых колониях православных священников и катехизаторов возможна только при благоприятном отношении к ним руководства этих учреждений. Все они живут на особом режиме; нарушение инструкций может привести к тяжелым последствиям, хотя сами эти инструкции далеки от совершенства и иногда могут быть неоправданно жестоки.

Нужно обеспечить вход и выход священника и катехизаторов — существует строгая пропускная система, конвой, бесчисленные дверные замки и т. д.; нужно отворять камеры, искать места для бесед и исповедей, богослужений, а если создается храм или молитвенная комната, то надо определить им место, найти материалы, обеспечить необходимую строительную и сметно-финансовую документацию; необходимо выводить заключенных на различные «религиозные мероприятия», учитывая при этом интересы следствия, чтобы у проходящих по одному делу не было ни прямых, ни косвенных контактов и т. д.; иногда приходится оставаться на сверхурочное дежурство, чтобы священники могли провести исповедь в удобное для них время и с учетом внутреннего распорядка учреждения, а в некоторых случаях — для части заключенных, и с этим приходится мириться, так как только с разрешения начальника тюрьмы или его заместителя и в их присутствии можно пройти в коридор смертников. В камере со смертниками я сидел один, но при открытой двери, — вероятно, рядом стояла охрана, готовая в случае опасности ворваться в камеру. Потом я оставался с ними при закрытых дверях, когда стало ясно, что со мною осужденные убийцы ничего не сделают. Крещение смертников так же требует усиленной охраны. Думаю, что в последнем случае руководство тюрьмы перестраховывается. Эти и многие другие мелочи требуют большого внимания, сил и времени со стороны руководства и сотрудников тюрьмы, которых по штату не хватает и которые перегружены другими работами и заданиями.

Я был очень тронут, когда после крещения смертников кто-то из охраны, сопровождавшей их в камеры, вернулся ко мне в храм и обрадованно сказал: «Г. был очень рад и доволен крещением».

Значит, охрана, стоящая около меня с резиновыми дубинками, была не безучастна к крещаемым, — они радовались за крещаемых, ожидающих исполнения смертного приговора, и чувствовали свою сопричастность совершающемуся Таинству.

В кабинетах у воспитателей мы оставляем книги, свечи, иконы, крестики, которые раздаются по камерам как катехизаторами, так иногда и самими воспитателями (по указанию священника или катехизатора).

В Бутырской тюрьме в XVIII в. был построен по проекту выдающегося русского архитектора Казакова храм в честь Покрова Пресвятой Богородицы. В 1883 г. он был почему-то переосвящен в храм Александра Невского. Храм возвышался над тюремными корпусами и имел колокольню. В 1917 г. службы в нем прекратились, и он был превращен в пересыльную камеру. В ней сидели и ждали своей отправки на этап многие выдающиеся люди, в том числе священник, философ, богослов, искусствовед Павел Флоренский.

Позже были снесены купола, храм был превращен в тюремную больницу; разделен на два этажа, а к верхней части храма пристроили третий этаж. Обезглавленный храм скрылся за вновь надстроенными корпусами тюрьмы.

Мы выдвинули смелое предложение, почти не надеясь, что оно встретит понимание у руководства следственных изоляторов г. Москвы, — предложили нижние два этажа оставить под больницей, а верхний — превратить в храм. С руководством отдела изоляторов Москвы мы облазили храм, и наше предложение было принято. Был заказан проект его реконструкции (архитектор — М. Ю. Кеслер). Храм-больница нуждается в капитальном ремонте: прогнили стропила, кое-где на третьем этаже провалился потолок.

В обследовании здания приняли участие заключенные.

Техническая и сметно-финансовая документация составлена. Расходы на капитальный ремонт берут на себя органы МВД РФ, а внутренняя отделка самого храма отнесена на счет добровольных пожертвований и сборов Церкви. Заключенные с радостью и воодушевлением встретили известие о строительстве храма и пожелали принять непосредственное участие в его восстановлении. От руководства тюрьмы и заключенных поступили первые пожертвования в виде денежных взносов и икон.

На третьем этаже храма, не ожидая капитального ремонта, мы уже начали богослужения; служили и Божественную Литургию на переносном престоле, оборудовав скромный иконостас.

Протоиерей Федор Соколов, настоятель Спасо-Преображенского храма в Тушине (г. Москва), стал и настоятелем храма Краснопресненской пересыльной тюрьмы. Этот храм был освящен малым освящением, которое совершали протоиерей Федор Соколов († 21.02.2000 г.), иерей Константин Татаринцев (из Спасо-Преображенского храма) и иерей Глеб Каледа из Бутырской тюрьмы и Отдела религиозного образования и катехизации Московского Патриархата[22].

Присутствовало некоторое количество заключенных (храм очень маленький), руководство тюрьмы (приехал начальник Бутырской тюрьмы Г. Н. Орешкин), были представители и тюрьмы «Матросская тишина». Очень чувствовалось, что освящение одного тюремного храма есть дело общецерковное; оно встречает и понимание, и сочувственное отношение работников МВД (хотя, конечно, далеко не всех) к делу просвещения заключенных.

«За год вашей работы в Бутырской тюрьме, — сказал один надзиратель нашему катехизатору, — заметно изменилась обстановка в тюрьме». Изменение нравственной атмосферы отмечается в Краснопресненской тюрьме, опекаемой о. Федором и его помощниками, несмотря на то, что пересыльная тюрьма, в отличие от Бутырской, — это «проходной двор».

Религиозно-нравственная проповедь особенно нежелательна для закоренелых «воров в законе», — ведь они могут быть морально дискредитированы.

В одной из камер в конце 1991 г. трое земляков решили установить «нормальный» тюремно-лагерный режим, когда есть «хозяин» камеры и двое его подручных той же национальности, а остальные располагаются по положенной в уголовном мире иерархии. Остальные дали им сдачи и сказали, что такого они у себя в камере не позволят. Претенденты на лидеров присмирели и сникли.

Прибывший из суда просит, сидя внизу в распределиловке, у охраны: «Ну когда же вы меня отведете домой», — «домой» — это значит в камеру.

Я разговаривал с арестантами в камере. Вводят привезенного из суда заключенного. Наша беседа прекращается, все бросаются к нему. Он оказывается около меня. «Ну что?» — спрашиваю его. Он бледный, стоя у моего плеча, шепчет: «Прокурор клонит к вышке!» Спустя некоторое время он, по решению суда, выходит на волю. Меру наказания определили сроком предварительного заключения в следственном изоляторе. Молились за него. Вместо участия в убийстве ему определили недонесение.

Начальник исправительно-трудовой колонии № 33 под Саратовом подполковник Евгений Николаевич Максимов также считает, что общение осужденных с православным духовенством, несмотря на то, что началось недавно, позволяет говорить о некоторых переменах в духовной атмосфере колонии. «Все мы, — отмечает он, — стали как-то теплее относиться друг к другу. У людей появился интерес к православной литературе, которую епархия (Саратовская) пожертвовала нам в библиотеку, ее с удовольствием читают. Уверен, что наши заключенные знают христианское вероучение лучше многих, находящихся на свободе. Приобщение к Православной Церкви заметно повлияло на меня лично. Не хочу сказать, что я совершенно изменился, но научился смотреть на мир другими глазами»[23].

Начав смотреть на мир другими глазами, начальники мест заключения и их подчиненные начинают иначе смотреть и на своих подопечных.

Священник занимает в тюрьме особое положение, к нему и особое отношение. В устах плачущего заключенного, содрогнувшегося от своих преступлений, слова «святой отец», — это слова не елейности и лицемерия. Это хотя и беспомощные, но поиски святости. Священник — единственный, может быть, человек, который пришел к нему с воли не как к преступнику, а как к страждущему грешнику, как к находящемуся в беде человеку; пришел не просто с воли, а из другого мира, которого преступник, находясь на воле, не знал и не хотел знать.

X

Прошу не обижаться всех, кто говорит и пишет. Приведенные в эпиграфе слова ап. Иакова относятся и ко мне, ибо и я говорю и пишу.

Пресса, радио, телевидение и кино стали проявлять в последние годы повышенный интерес к тюрьмам, исправительно-трудовым колониям, к смертной казни. Хорошо, что эти места человеческого горя, страданий и трагедий, бесправия, жестокости и самодурства перестали быть полностью закрыты от общественного ока. Хорошо, когда этот интерес согрет чувством скорби и желанием помочь. Но плохо то, что иногда в этом интересе общественных средств информации проявляется лишь пустое любопытство, стремление сыграть на еще мало обыгранной теме, пощекотать нервы читателям и зрителям. У одной из сотрудниц тюрьмы вырвалось: «К нам ходят, как в зверинец — зверей посмотреть. А здесь человеческое горе. Видите ли, смертника им надо снять. Человеческие горе, жизнь и смерть надо уважать, а не любопытствовать. Неужели люди этого не понимают!»

Однажды, зайдя в кабинет начальника тюрьмы, я застал там германских кинодеятелей, решивших снимать фильм о смертной казни в России. Они требовали, чтобы начальник тюрьмы предоставил им возможность снять исповедь приговоренного к казни.

«Это же Таинство. На исповеди человек говорит то, что он нигде и никому не скажет. Он все скажет священнику. Ни мне, ни вам, — никому не скажет, а священнику покается. Понимаете, есть тайна исповеди!»

Кинодеятели начали убеждать, спорить, требовать, искать компромиссы, доказывать, что эта сцена у них предусмотрена сценарием.

«Ну, вообще-то говоря, это не мое дело. Это „епархия“ о. Глеба. Я буду действовать согласно его указаниям».

Я отверг всякие компромиссы. Представители немецкого кино вышли из кабинета раздосадованные и, кажется, ничего не понявшие.

С российскими киножурналистами, снимающими фильм на ту же тему, договорились, что они снимут только наше с Геннадием Николаевичем прохождение по 6-му коридору — коридору смертников без встречи с ними.

19.12.92 г., в День Святителя и Чудотворца Николая, заключенные отказались идти на молебен, когда узнали, что будет снимать телевидение. Пришли, лишь вняв просьбе, когда им сказали, что съемка сегодня совершается по благословению Святейшего Патриарха. В храме молитвенная атмосфера отличалась от обычной, и заключенные очень вяло и напряженно подходили ко кресту под направленными на них телевизионными камерами.

Глубоко возмутила меня заметка о смертнике Михаиле П. в «Вечернем клубе» 20.02.93 г. Автор Н. Леонтьев пишет с шиком и гордостью о том, что ему осужденный признался, что он убийца, хотя категорически отрицал это на суде, на следствии и в беседе со священником. Что, журналист — следователь? Что, он пытается поддержать следователя и суд? Диалог журналиста с приговоренным к казни шел, судя по заметке, сначала дружественно доверительно, а потом на изматывание нервов. Произошел явный психологический срыв: «Терять мне больше нечего, ну и катись…» В такой позе, в какой снят Миша в газете, я, приходя в камеру, заключенных не видел. Снимок сделан явно после срыва[24].

Боюсь, что наше секуляризованное общество не до конца понимает опасность такого рода праздного — без боли и сострадания — любопытства. Знал я одного человека, который принял участие в расстреле только потому, что ему было интересно знать, а что он будет переживать, если убьет человека. В первый раз он был потрясен и напился в стельку. Потом его заинтересовало, а что он будет переживать, если второй раз расстреляет. Он приставил к виску раненого дуло, разрядил пистолет, а потом спокойно стер с него брызнувший на дуло мозг убитого. Впоследствии он уже со смехом расстрелял в упор еще несколько человек.

Не нами дана жизнь, и не нам ее отнимать — для православного здесь все ясно. Но мы не задумываемся о том, что калечим души тех, кому вменяем в обязанность (или разрешаем) быть палачами. Приговорами к высшей мере наказания мы воспитываем в сознании людей возможность убийства по своему или чужому решению, мы плодим палачей. За небольшую сумму стало возможным договориться об убийстве любой неугодной кому-то личности. Последние ступеньки моральной деградации нации.

Весной 1992 г. по исправительно-трудовым колониям и следственным изоляторам прошла волна забастовок и бунтов, которая не обошлась без человеческих жертв. Кстати, в это время были бунты и в английских тюрьмах. В газетах проскочило сообщение, что в ближайшее время Верховный Совет примет новое уголовное законодательство. Месяцы идут, а закона нет как нет. Суды, тюрьмы, колонии — все работают по-старому. Заключенных взбудоражили ожиданием, а ничего не делается. Забыли об опубликованном в печати.

В Бутырках мне рассказывали, что у них была группа депутатов, якобы для обследования положения в следственных изоляторах, которые сказали сидящим в этой тюрьме арестованным: «Все тюрьмы и колонии бастуют, — вы одни сидите и молчите». После такого призыва представителей высшей власти нашелся «вор в законе», который дал приказ: «Голодать!» Зэки во многих камерах перестали есть «казенное», но с воли посылки принимали, а кое-кто и в тюремном магазине прикупал, а кто не имел посылок и не мог прикупить еду, действительно голодал. «Жалко смотреть на людей, — говорили тюремные надзиратели, — некоторые так обессилели, что на ногах не стоят». Сначала варили на всех и выбрасывали в помойку, а потом ходили по камерам и узнавали, где будут есть. Кстати, у меня спрашивали в хозобслуге тюрьмы, присоединяться им или не присоединяться к голодовке. Я, конечно, был против этой возмутительной и нелепой акции.

Вот к чему приводит безответственность журналистов и депутатского корпуса. Преступно ради своих политических задач в борьбе за власть привлекать уголовные элементы. Нарушение обещаний высших органов власти приводит к дискредитации власти, что, в свою очередь, ведет к безвластию. …Слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои. А Я говорю вам: не клянись вовсе… Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого. (Мф. 5:33–34,37)

XI

Однажды заключенный мне задал вопрос: «Зачем к нам ходят все: Армия спасения, американцы, англичане, протестанты, богородичники, — они же веру убивают? Почему Патриарх это допускает? Они не понимают нас, а сыто и самоуверенно, с высоты поучают нас. Православие отрицают».

Я не собирался сначала говорить о взаимоотношениях с другими конфессиями в условиях лагеря и тюрьмы. Но после состоявшегося разговора, начатого заключенными, понял, что об этом нельзя умолчать.

Первое, что необходимо отметить, — это то, что ряд религиозных организаций пытаются выступать от имени Русской Православной Церкви. От ее имени в Бутырскую тюрьму проник небезвредный богородичник «о. Стефан». Он быстро, не преподав крещаемым ни елеопомазания, ни миропомазания, окрестил несколько человек и раздал брошюрки, издаваемые «Богородичным центром», которые своим содержанием сильно смутили заключенных, — за разъяснением они обратились ко мне. Пришлось тут же экспромтом в камере провести беседу об этой еретической антицерковной группировке[25].

Великое смущение он вызвал и в женской камере. Они приняли его как православного священника, но слова его и поведение вызвали в арестантках глубокое смущение. Он набросился на одну женщину и, указуя перстом, заявил: «Ты сатана», — и, растопырив пальцы, сказал другой: «В тебе двенадцать бесов». Обращаясь ко всем с поучением, он сказал: «Что вы молитесь о своих радостях, вы должны их ненавидеть, как все земное, все ваши несчастия происходят от ваших радостей». После его посещения женщины в камере не могли, по их словам, три дня прийти в себя. Они в простоте душевной считали, что религия учит «чти отца твоего и матерь твою», а тут «православный священник» учит «ненавидь родителей твоих». «Я преступница, грешница, но неужели я сатана, — я хочу к Богу». И в этой камере пришлось вести беседу о «Богородичном центре» и подчеркивать, что никакого отношения ни к Православию, ни даже к католичеству он не имеет.

В тюрьму под видом представителя Русской Православной Церкви пытался проникнуть некто Потемкин, бывший уголовник, сидевший в Бутырках. Как считают сотрудники тюрьмы, хотел установить контакты с сидящими там уголовниками.

В Бутырки рвется «епископ Никон» — «истинный православный христианин»[26].

Он не афишировал свое различие с Русской Православной Церковью, возглавляемой Московским Патриархом. Ему 32 года. По имеющимся данным, у него в Москве 110–200 сторонников. Он настаивал, чтобы его провели в храм. Ему предложили связаться со мною. Состоялся телефонный разговор (он звонил мне в Отдел Патриархии). Он требовал, чтобы я, как рядовой иерей, подчинился указаниям «его преосвященства» и учитывал иерархическую дистанцию между нами. И не мое дело интересоваться, кем и когда проведена его хиротония во епископы.

Следующий раз он пришел с двумя лицами, имеющими священнические кресты, одним из них был уже известный нам Потемкин. Он требовал, чтобы ему открыли храм для богослужения. Ему объяснили, что храм на кодовом замке, а код знает отец Глеб. Он пообещал устроить скандал в прессе и поносил меня как диктатора у начальника управления следственных изоляторов и исправительно-трудовых учреждений генерала Ю. Н. Калинина. По иному поводу были объяснения между генералом Калининым и начальником тюрьмы полковником Г. Н. Орешкиным.

Под видом приглашения в тюрьму (по просьбе заключенного) православного священника была предпринята попытка провести нелегальное свидание подследственного с родителем.

Все это вынудило Патриархию направить начальнику тюрьмы письмо, в котором указывается, что единственным официальным представителем Русской Православной Церкви в Бутырской тюрьме является автор этих строк[27], и посещать тюрьму от имени этой Церкви могут лишь лица, рекомендованные им. Отклонения от этого требования приводили к чрезвычайным происшествиям.

По просьбе одного арестованного в Бутырскую тюрьму приходил представитель Зарубежной Русской Православной Церкви. После этого в одной из камер начались горячие разговоры и споры в поддержку Васильевской «Памяти» и создания боевых отрядов, в осуждение РПЦ, которая-де сотрудничала раньше с коммунистами, а теперь с демократами, и все ее священники и тем более архиереи — сотрудники КГБ.

Довольно активно за Бутырскую тюрьму взялась Армия спасения, основанная методистским проповедником У. Бутсом в 1865 г. и реорганизованная по военному образцу в 1965 г. Они ходят лишь в хозобслугу, но раздают по камерам Евангелия и литературу неправославного содержания. Посещают Бутырки и другие протестанты. Армия спасения появилась здесь в середине 1992 г. — и о первом посещении ею тюрьмы знала вся Америка. А православные к тому времени ходили сюда больше полугода, служили Литургии, но никаких сообщений об этом ни в нашей, ни в зарубежной прессе не было.

Протестантские организации, как правило, стараются обежать множество камер, передать Евангелия, Библию и протестантские книги, ведут антиправославную пропаганду. Пытались крестить. Просто без молитв покропят водою и говорят: «Ты крещена». После такого крещения арестованная идет, ничего не смущаясь, на исповедь и желает причаститься Святых Даров в православном тюремном храме.

Православными в Бутырской тюрьме становятся. Не знаю случаев перехода в иные конфессии, но развитие скепсиса после посещения инославных чувствуется. «Где же ваша истина, когда вы между собой не можете договориться», — примерно таково настроение от визитов протестантов. Сплошь и рядом миссионеры-иностранцы отталкивают своим самодовольным видом, незнанием русской литературы и быта и огромным чувством превосходства над заключенными и всем русским. Православие для них — религия варваров. Одним словом, в тюрьме приходится сталкиваться со всеми трудностями, которые встречаются в миру.

Проповедь христианства в России возможна только через Православие. Здесь человека окружает православная культура, православные храмы; православный проповедник может сказать: «Помнишь, как молилась твоя бабушка?» — и многие в тюрьме, как и в миру, вспоминают своих православных предков. И для заключенных как для рядовых мирян нужна массовая литература, разъясняющая различия между Православием и другими конфессиями.

Вопрос о соотношении конфессиональной проповеди в тюрьме может быть разрешен следующим образом. Москва — каноническая территория Русской Православной Церкви, основная масса заключенных — люди православные или тянущиеся к Православию, в тюрьме более двух веков стоит православный храм, который может принадлежать только Русской Православной Церкви. Только ей может принадлежать и право свободного посещения камер во избежание столкновений в камерах на религиозной почве.

Вместе с тем необходимо, чтобы люди любых конфессий и вероисповеданий могли бы призвать своего служителя или проповедника и иметь с ним беседу в специально отведенном помещении — молитвенной комнате.

«Истинно православные христиане» пытаются предложить закон, по которому тюрьмы могли бы посещать члены любой зарегистрированной религиозной организации при любой их численности. Это нереально, если учитывать специфику спецучреждений: никаких тюремных кадров не хватит для сопровождения каждой организации и религиозной группы по тюремным коридорам и камерам. Кроме того, это создаст предпосылки для проникновения в тюрьмы уголовных элементов для установления связей между преступниками, находящимися в тюрьме, и единомышленниками на воле. Не случайно инициатива такого закона принадлежит уже упоминавшемуся Потемкину. Проповедь в тюрьмах должна находиться под контролем и проводиться с благословения официально зарегистрированных религиозных центров не ниже областного уровня или крупных известных монастырей типа Свято-Троицкой Сергиевой Лавры.

Несомненно, что в ближайшее время попытки уголовников проникнуть в тюрьмы под видом религиозных деятелей будут усиливаться. Русская Православная Церковь не должна допускать, чтобы кто-либо пытался дискредитировать ее святое имя и авторитет.

XII

Когда впервые начальник тюрьмы ввел меня в шестой коридор — коридор смертников, я увидел серо-зеленые стены, сводчатый потолок да узкие двери с тремя замками. Никого из людей. За нами захлопнулись стальные двери.

Что-то охватило мою душу, что-то коснулось меня, и я невольно прошептал: «Здесь другая атмосфера, дух другой», — подразумевая остальную тюрьму. «Да, конечно», — тихо вторил мне начальник тюрьмы.

С другой стороны коридора лязгнула дверь, и на нас посмотрел дежурный надзиратель. Здесь лица надзирателей ничего не говорят.

В этом коридоре узкие камеры, в которых сидят 20 человек, приговоренных к расстрелу. Я бывал в этих камерах и разговаривал с сидящими здесь смертниками. Кое-кто из них крестился.

С какой силой во время крещения на память читал Символ веры в тюремном храме ожидающий свою казнь смертник Григорий.

Беседуя с другим смертником, я думал. «Тебе, Дима, не здесь сидеть, а быть бы катехизатором на воле», — я готовил его к крещению.

Судьи приговаривают к расстрелу одного человека, а палачи расстреливают другого, правда, с той же фамилией.

Мои смертники всегда со мною.

В шестом коридоре нет пустых разговоров. Здесь живут по другую сторону жизни.

Вот здесь, в шестом коридоре, можно учиться страху смертному.

Вот здесь, в шестом коридоре, очень полезно потрудиться монашествующей братии.

О ЖИЗНИ И СЛУЖЕНИИ О. ГЛЕБА КАЛЕДЫ

Второго декабря 2001 г. профессору, протоиерею Глебу Каледе исполнилось бы 80 лет. В жизни этого человека отразилась вся история нашей нелегкой эпохи, а своей «нетипичностью» его судьба лишь выявила ее узловые моменты.

Глеб Александрович Каледа родился 2 декабря 1921 г. в Петрограде. Его отец происходил из крестьянского сословия, а мать, урожденная Сульменева, — из старинного дворянского рода. В конце 20-х годов семья переехала в Москву, ту Москву, от которой сейчас остались лишь небольшие островки и осколки. Отец Глеб рассказывал, что город поразил его своей красотой, и та — настоящая — Москва навсегда осталась в его памяти.

Семья была глубоко верующей и церковной. Первым духовником Глеба был московский священник о. Владимир Амбарцумов[28], впоследствии арестованный и расстрелянный 5 ноября 1937 г. Последующих духовников Глеба Каледы постигла та же участь.

В раннем отрочестве мальчик лишился матери. К 30-м годам отец Глеба, экономист по специальности, достиг довольно высокого служебного положения. Комната в коммунальной квартире, где жила семья, стала приютом для многих возвращавшихся из ссылок священников и монахов. Подростком Глебу часто приходилось отыскивать нелегально живущих иереев, чтобы оказать им помощь.

Глеб Каледа закончил школу в 1941 г. В самом начале Великой Отечественной войны он был призван в армию. С декабря 1941 был на передовой, служил дивизионным радистом при «катюше». Г.А. Каледа прошел Волхов, Сталинград, Курск, Кенигсберг и закончил войну в Данциге (Гданьске). Господь хранил его: несмотря на то, что он был в пекле самых страшных сражений и немцы несколько раз вели прицельный артиллерийский огонь по его рации, он прошел войну без единой царапины и лишь однажды за четыре года перенес легкую контузию. Господь уберег его и от другого: обстоятельства сложились так, что за всю войну будущему священнику ни разу не пришлось применять свое табельное оружие; он ни разу не стрелял по человеку. А вот положить собственную жизнь «за други своя» он был готов неоднократно, о чем свидетельствуют полученные им боевые награды. Гвардии рядовой Каледа был награжден 16-ю орденами и медалями, в том числе орденом Боевого Красного Знамени, двумя орденами Отечественной воины и медалью «За отвагу».

Демобилизовавшись летом 1945 года, Г. А. Каледа поступил в Геологоразведочный институт. Он закончил его с отличием в 1951 г. по специальности «геологическая съемка» и сразу же поступил в аспирантуру. Много времени провел в полевых работах в высокогорных районах Средней Азии. В 1954 г. защитил кандидатскую диссертацию, в 1981 г. — докторскую. В 1987 г. стал профессором по специальности «литология». С 1961 г. был заведующим Отделом литологии коллекторов ВНИГНИ (Всесоюзный научно-исследовательский геологоразведочный нефтяной институт). В течение многих лет являлся научным руководителем ряда всесоюзных научных проблем. Профессор Каледа воспитал несколько поколений отечественных геологов. Всего по своей специальности он опубликовал более 170 работ; некоторые из них стали классическими. 20 с лишним лет был членом редколлегии академического журнала «Литология и полезные ископаемые».

Г. А. Каледа был счастлив в семейной жизни: в 1951 г. он женился на Лидии Владимировне Амбарцумовой, дочери своего первого духовного отца. У них родилось шестеро детей — четверо сыновей и две дочери; среди них — священники, настоятельница монастыря, врачи, ученые…

Казалось бы, послевоенная судьба Глеба Каледы вполне укладывается в рамки обычного талантливого ученого-естественника, прошедшего по ступеням типичной научной карьеры. Но была еще и другая сторона его жизни, далеко выходящая за рамки типичного. Ни молодым студентом, ни маститым ученым Г. А. Каледа не порывал своей связи с Церковью. Он был постоянным прихожанином храма Пророка Илии в Обыденском переулке. Его духовным отцом стал первый настоятель Троице-Сергиевой Лавры, назначенный после ее открытия в 1944 г., архимандрит Гурий (Егоров), впоследствии — митрополит Ташкентский, а затем — Симферопольский. В дальнейшем его окормлял митрополит Иоанн Ярославский (Вендланд), сам в прошлом талантливый геолог, духовный сын и ученик владыки Гурия. В начале 70-х гг. митрополит Иоанн предложил своему духовному сыну стать священником. Вопрос об открытом рукоположении не стоял: как священник Глеб Каледа никогда не получил бы регистрации в Совете по делам религий. Можно было говорить лишь о тайном священническом служении. И вот, в начале 1972 г. владыка Иоанн тайно рукополагает своего духовного сына вначале в диаконский сан, а через месяц — в священнический.

Началось пастырское служение отца Глеба. Можно говорить, что пойдя на этот шаг, он рисковал своей научной карьерой, своей работой, возможностью заниматься любимым делом. Но и более того: в те страшные годы никто не знал, не сменит ли коммунистическое государство политику медленного удушения Церкви на открытые гонения, не вернется ли оно вновь к физическому уничтожению священства. Отец Глеб совершал богослужения на своей квартире, и его необычно для нашего времени большая семья преобразовалась в церковный хор. «Не может укрыться город, стоящий на верху горы» (Мф. 5:14). Постепенно, несмотря на строгую конспирацию, все большее количество людей узнавало об этом домашнем приходе. Люди приходили туда молиться, становились духовными детьми отца Глеба. В своей квартире он многих крестил и венчал.

Однако со временем отец Глеб начал все более тяготиться конспиративной жизнью и необходимостью держать свое пастырское служение в тайне. Поэтому, когда наступили новые времена, он обратился к Патриарху Алексию II с просьбой позволить ему выйти на открытое служение. Патриарх благословил его на это, и с 1990 г. отец Глеб возглавил сектор Церковного просвещения в новосозданном Отделе религиозного образования и катехизации Московского Патриархата. На его плечи легла задача — создать сеть приходских и церковных школ в нашей стране, разработать для них учебные программы, пересмотрев при этом программы преподавания общеобразовательных предметов. Отец Глеб очень много занимался и лекционной деятельностью, а также стал духовником общины прихожан храма преподобного Сергия Радонежского в центре Москвы в Высоко-Петровском монастыре. Это был громадный, непосильный труд. Но кроме этого, отец Глеб первым из священников стал работать с заключенными в Бутырской тюрьме и восстанавливать там храм, первым настоятелем которого и был назначен весной 1993 г.

В Бутырке отца Глеба любили все: и охрана, и заключенные. Нужно было видеть, как ждали обитатели камер его визита, как трепетно и с каким глубоким уважением относились к нему и как упрашивали его побыть с ними еще немножко.

Несмотря на огромную занятость, отец Глеб находил время для того, чтобы писать. Во всех его трудах запечатлялся его уникальный жизненный опыт, соединение громадных научных знаний и глубокой богословской эрудиции с разумной и обоснованной верой. Он подготовил несколько серьезных богословских работ, написал толкование на библейское повествование о сотворении мира и постоянно работал над книгой «Домашняя церковь», отдельные главы из которой ходили в «самиздате». Но объектом его особого интереса и внимания была Туринская Плащаница. Его труды о ней можно назвать основополагающими в этой области.

(Статья, подытоживающая изыскания о. Глеба о Туринской Плащанице, стала последней его прижизненной публикацией (см. ж. «Альфа и Омега» № 2 за 1994 г.). Позднее она была издана отдельной книгой и массовым тиражом в издательстве «Зачатьевский монастырь», также были изданы книги «Домашняя церковь» и сборник проповедей «Полнота жизни во Христе». — Изд.)

Тяжелая болезнь пришла неожиданно. Отец Глеб переносил физические страдания с мужеством и верой, продолжая работать до самого последнего дня. Он умер после повторной операции. Его последними словами были: «Не волнуйтесь за меня, мне очень хорошо».

На его отпевание собралась не только вся церковная Москва, но и коллеги геологи, а также освободившиеся заключенные и сотрудники тюрьмы. Именно тогда воочию было явлено, как много людей его любили, как многим он был нужен. В службе, которую возглавил архиепископ Солнечногорский Сергий, председатель Отдела милосердия и благотворительности Московского Патриархата, приняло участие более 50 священников и диаконов. Большой храм преп. Сергия Радонежского в Высоко-Петровском монастыре, в котором проходило пастырское служение отца Глеба, был переполнен молящимися. Все отмечали особую атмосферу светлой печали, царящую в храме. Да, мы прощались с любимым пастырем. Вся жизнь отца Глеба была для окружающих его уроком христианской любви, и любовь эта превращала печаль по усопшему в радость грядущего Воскресения.

Теперь, спустя годы после кончины отца Глеба, близкие ему люди видят, что ни одного из дел, начатых им, не пропало; это радостный знак того, что Господь, благословивший его начинания, Сам заботится об их успешном продолжении.

Мне бы хотелось сообщить читателю свои впечатления об отце Глебе, которые остались в памяти за те два с половиной года, когда я был его прихожанином, духовным чадом и сотрудником.

* * *

Я видел отца Глеба в разных обстоятельствах: в тюрьме и на официальных приемах, в горах и на берегу моря, в центре больших городов и в лесах, на море, на суше и в воздухе. Я видел его с самыми разными людьми: с Патриархом и с отъявленным атеистом и сталинистом, с премьер-министром Греции и с заключенными, с видными учеными и таксистами, с мужчинами и женщинами, взрослыми и детьми. Все это множество встреч вырисовывало фигуру человека, удивительно талантливого и многогранного, но и удивительно цельного, человека, являющего пример высокого христианского настроя души и этим приводящего ко Христу множество людей.

Ну и, конечно же, я видел отца Глеба за молитвой: в великолепных соборах и восстанавливаемых церквах, в домашней обстановке и на природе, в монастырях, в тюрьмах и больницах. Все то, что я увидел, я и пытаюсь выразить в словах.

* * *

Когда я вспоминаю отца Глеба, чаще всего перед моими глазами встает такая картина. Жаркий летний день. Мы с батюшкой гуляем по маленькому критскому городку, дожидаясь отбытия нашего парохода в Афины. Самое жаркое время дня; местные жители отдыхают после обеда. Запыленная зелень кипарисов, ослепляющая белизна стен домов и песка под ногами. Залитые солнцем улицы совершенно пустынны, лишь одна маленькая девочка гоняет вдалеке на велосипеде. Увидев двух пешеходов, она едет к нам навстречу, объезжает вокруг, внимательно разглядывая нас со всех сторон. Вдруг она резко поворачивает руль, подъезжает поближе и, бросив велосипед, идет навстречу священнику.

Приблизившись, девочка произносит: евлогите, патер («благословите, отче») и протягивает руки для благословения. Отец Глеб снимает шляпу и медленно, широким крестом крестит девочку: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа» и, нагнувшись, целует ее в голову, а та очень почтительно прикладывается к его руке. Затем девочка разворачивается и бежит к своему велосипеду. «Какие хорошие тут дети», — улыбается отец Глеб.

* * *

Что поражало в отце Глебе, — это та молодость духа, которую он сохранил, несмотря на свой почтенный возраст. Эта молодость проявлялась в его энергии, его работоспособности, его мобильности, его улыбке. В нем совершенно не было старческой брюзгливости и закоснелости. При всей серьезности и мудрости прожившего долгую жизнь человека в нем была некая лучезарная детскость, неподдельный интерес к каждому новому человеку и ко всему Божию творению. Он всегда был открыт для всего нового, и никакие непривычные формы сами по себе не вызывали у него раздражения. Он хотел видеть суть и не позволял внешним впечатлениям заслонить ее. Наверное, именно в этом корень той внимательной доброжелательности, с которой он относился к людям.

Отец Глеб был очень одаренным человеком. И, наверное, одним из главных его даров был дар высшей свободы во Христе. Поразительно, насколько он был лишен одного из наиболее устойчивых последствий 70-летнего коммунистического правления — угрюмой провинциальности, которая, увы, иной раз проявляется даже в лучших из нас. Широта его взглядов, мыслей, его мироощущения, открывавшаяся в общении с ним, поражала: неужели этот человек всю жизнь свою прожил в стране с запертыми на все замки границами, в стране с жесточайшей диктатурой, физически истреблявшей любое проявление инакомыслия? Он жил так, как будто никогда не существовало ни границ, ни ограничений.

Эта свобода и была тем внутренним двигателем, энергией которого питалась как литургическая и молитвенная жизнь батюшки, так и человеческие, личностные его качества: открытость, мобильность, теплота, легкость в общении и общежитии. И великая радость, которой была пронизана его столь нелегкая жизнь, также коренилась в этой свободе.

Отец Глеб стремился во всем и в каждом увидеть добрую основу и апеллировать к ней. Не случайно одним из любимых библейских примеров, к которому он часто возвращался, была проповедь апостола Павла в Афинах. Ее отец Глеб считал образцом христианской проповеди, ибо апостол Павел начал не с обличения идолопоклонников-афинян, а с похвалы за проявляемое ими «особое благочестие». «Если бы я был афиняном того времени, — говорил отец Глеб, — я сразу навострил бы уши: чему же хочет научить меня этот похваливший мое благочестие еврей?» Сам он в свое время услышал эту весть, принял ее в себя и за всю свою долгую и очень сложную жизнь ни разу не изменил ей.

Когда мы с ним были в Афинах, я привел его на Ареопаг, откуда проповедовал апостол Павел, и сфотографировал на этом месте. Отец Глеб сидит, задумавшись, вокруг него покрытые темной зеленью афинские холмы, внизу — крыши большого города и черепичные купола церквей, а над ним синее-синее небо.

* * *

Думаю, что «павлов» подход был главным фактором того, успеха, который сопутствовал последней крупной миссии в его жизни — его тюремному служению. Я помню, как серьезно он готовился к первому походу в Бутырку. Помню, как мы с ним туда зашли, какое давящее впечатление тогда с непривычки оказали на меня эти затворы, решетки, темные засаленные стены, липкий спертый воздух, побыв в котором минуту, мучительно хотелось поскорее принять душ. Помню, как мы впервые встретились с колонной заключенных, которую вели навстречу нам вниз по лестнице. Одинаковые телогрейки, бритые головы, лица, в которых тогда виделись лишь жестокость и порок, — все это привело меня почти к полному параличу воли. Казалось, что можно сказать этим людям? И вообще, зачем им то, что я мог бы сказать? Слов не было…

К счастью, говорить начал отец Глеб. И буквально после нескольких слов, сказанных им, зал растаял. Не было больше скрытой враждебности, ухмылок, неприятия. Не было ряда одинаковых бритых голов. Были человеческие лица, лица несчастных людей, запутавшихся, грешных чад Божиих, оказавшихся в нечеловеческих условиях существования, отчаявшихся обрести в жизни добро и свет.

Я наблюдал потом, как принимали батюшку в тюрьме. Мы уходили от заключенных уже после отбоя. Но разговора с батюшкой ждали еще и работающие там офицеры, так же, как и заключенные, проводящие большую часть своей жизни за решеткой… И уже глубоко заполночь возвращался домой невысокий, сухонький пожилой человек с неподъемно тяжелым «дипломатом» в правой руке.

Я был с ним, когда нам показали поруганный тюремный храм, и я прислуживал на первой Литургии, которую совершал в нем отец Глеб — первой Литургии после семидесятилетнего запустения. Это была пасхальная Литургия в Светлый вторник 1992 года. Я помню, каким торжеством звенел голос отца Глеба, когда он — первым после долгих десятилетий молчания — провозглашал пасхальное приветствие.

Я, да и не я один, видел работу батюшки с «обычными» подследственными и осужденными. Однако его работа со смертниками шла без свидетелей: мы знаем о ней только по его собственным очень немногословным рассказам. Он проводил в камере смертников многие часы, оставаясь с ними один на один. Нескольких из них он крестил, и они пересмотрели всю прошлую жизнь. Отец Глеб неоднократно говорил, что нигде не видел такой горячей молитвы, как в камере смертников. Увиденное там еще более убедило его в необходимости отмены смертной казни, ибо, по его словам, «мы приговариваем к смерти одного человека, а казним уже совсем другого»…

Он обладал фотографической памятью и помнил почти все, что когда-либо читал или видел. Но такой редкий дар не был для него предметом гордости или превозношения: он считал его нормальным свойством, присущим всем людям. Помню, как-то он назвал ветер, дующий с моря, пассатом. Я спросил, откуда он это знает, и вообще, какая разница между пассатом и муссоном. «Как, — удивился отец Глеб, — ведь это проходят в пятом классе средней школы. Как же вы сдали экзамен по географии за этот класс?»

Отец Глеб очень любил Россию, ее природу, живущих в ней людей. Он всю жизнь был верным членом русской ветви Вселенской Православной Церкви. Но при этом он никогда не забывал о вселенском измерении и вселенском призвании Православия. Он все время напоминал своим духовным чадам, что Церковь наша не исчерпывается Россией, и что мы в России, так же как и члены других поместных православных Церквей, вместе питаемся из одного и единого Источника. Помню, с какой радостью он рассказывал об открытии новых православных приходов в Калифорнии, в Португалии, в Корее. Он считал, что бедствия, посланные в нынешнем веке нашей стране, во многом промыслительны, и что вызванное ими русское рассеяние послужило свидетельству о Святом Православии даже до концов земли.

Помню, как он радовался в православной Греции. «Ведь я никуда не уезжал, — повторял он. — Я на родине! Я в православной стране!» Он был счастлив возможности служить в греческих храмах. Нужно сказать, что и греки совершенно не ощущали его иностранцем и обращались к нему почтительно-ласково: геронта — «старче».

* * *

А насколько непритязательным был этот маститый ученый, ветеран войны, заслуженный протоиерей! Он мог работать и работал в любых условиях, лишь бы были под рукой карандаш и бумага. Он не требовал себе отдельных кабинетов, автомобилей с водителем, секретарей, курьеров. С раннего утра до позднего вечера он месил московскую слякоть, постоянно с тяжеленным портфелем, в котором с предметами богослужебными соседствовали книги и рукописи; его толкали в общественном транспорте, он мог и выстаивать длинные очереди; помню, как он попросил меня пойти с ним в магазин и помочь нести яблоки, которые он покупал для заключенных.

Однажды в командировке ему купили билет на пароход в первом классе. Отец Глеб был невероятно смущен: «Как, зачем это? Я ни разу в жизни не ездил первым классом. Стоит ли? Ведь можно и попроще». Но хозяева наши были неумолимы: «Вам, отец Глеб, полагалось бы ездить первым классом со дня вашего появления на свет!»

Одним из самых основных понятий христианской жизни для него было благоговение. Часто, заметив во время богослужения, что кто-то был невнимателен, небрежен, он посвящал проповедь именно этой теме, справедливо указывая, что из современной жизни чувство благоговения изгнано почти без следа. Для него не было второстепенных моментов богослужения, — в каждом он видел полноту смысла. Чувством благоговения он явно жил и сам, и не только в храме. В его отношении к людям, к человеческой жизни, пожалуй, основным было благоговейное почитание Творца, Которого он умел видеть в Его творениях. Но благоговение отца Глеба не имело ничего общего со жреческой важностью; к себе он относился просто.

…Вот удивительный эпизод. Исповедуется мальчик, совсем маленького роста. Низко наклоняться к нему батюшке уже не просто, — и он, старый священник, становится на колени перед ребенком и так принимает его исповедь.

* * *

Отец Глеб скончался на 73-м году жизни после тяжелой продолжительной болезни. Мы не знаем, что, скрытое от наших глаз, было явлено ему в его последние минуты. Но мы можем с уверенностью сказать, что те молитвы, которые он возносил за каждого из нас в течение своей земной жизни не прекращаются и теперь, когда он с дерзновением стоит перед престолом Господним.

А. Дворкин.

Больше книг на Golden-Ship.ru.

Примечания

1

Решением Священного Синода Русской Православной Церкви от 16–18 июня 1995 г. создан Отдел Московского Патриархата по связям с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями, председателем которого стал епископ Красногорский Савва. — Изд.

2

Головкова Л. Бутырский тюремный храм (Из истории Бутырской тюрьмы) // Московский журнал. 1993, № 2/3, сс. 33–37.).

3

Отец Глеб начал регулярно посещать Бутырскую тюрьму в конце 1991 г., а весной 1993 г. был назначен настоятелем восстанавливаемого им тюремного храма. — Изд.

4

«В темнице был, и вы пришли ко Мне…» (В редакцию пришло письмо — И. Рыжая. Е. Дудкина; А. В. Калигин; Геннадий Побединский; В. Ю. Флерчинский) // Московский Церковный Вестник. 1993. № 2/3, с. 9; Яковлев А. Храм за колючей проволокой // ЖМП, 1992, № 11/12. сс. 46–47.

5

Следует отметить прекрасную статью Гассановой «Христианская и общечеловеческая нравственность» в Московском Церковном Вестнике в 1992 г.

6

Председатель Общества — адвокат Наталия Леонидовна Высоцкая, ее заместитель — прот. Федор Соколов (погиб в автомобильной катастрофе 21 февраля 2000 г.), настоятель Спасо-Преображенского храма в Тушине.

7

Новый Завет и Псалтирь для заключенных благодаря стараниям о. Глеба Каледы издало в 1995 г. Сестринство во имя Милостивой иконы Божией Матери.

8

В одной из камер наладили изготовление самогона (был изготовлен маленький, очень изящный аппарат), а выдали как инициаторов-изготовителей двух заключенных иногородних, которые с воли не получают посылок. Руководство тюрьмы уверено, что те в этом самогоноварении либо совсем не виновны, либо меньше всех, но эти двое не нужны в камере, поэтому пусть посидят в изоляторе. За самогоноварение из камеры изъяли телевизор. Заключенные пытались устроить бунт: как смеют нарушать их человеческие права. Сахар для самогоноварения получают так: 1 кг в месяц — норма сахара, которой заключенного обязана обеспечить тюрьма, 1 кг он может купить в тюремном магазине и 1 кг сахара имеет право получить в посылке с воли. Так что продукт для самогонки есть в достаточном количестве. Я видел несколько изготовленных в тюрьме самогонных аппаратов.

9

Головкова Л. Бутырский тюремный храм (Из истории Бутырской тюрьмы) // Московский журнал. 1993, № 2/3, сс. 33–37.

10

Священник Иосиф Фудель. Записки тюремного священника // Общинная жизнь. 1992, № 2.

11

Известный ботаник И. К. Фортунатов (†1987), будучи студентом, осужден за религиозные убеждения. Был другом семьи о. Глеба. — Изд.

12

В начале 1994 г. он вышел на пенсию. — Изд.

13

В этом храме отец Глеб начинал открытое священническое служение в 1991 г. — Изд.

14

На двух этажах под храмом будет располагаться тюремная больница и санчасть. Некоторые палаты-камеры (психиатрическое отделение) перенесены в другие корпуса.

15

Скорее всего автор имеет в виду свящ. Бориса Глебова. — Изд.

16

В последнее время ситуация с перегруженностью в Бутырской тюрьме значительно улучшилась в связи с открытием в Москве нового следственного изолятора. — Изд.

17

С новым начальником тюрьмы подполковником Л. К. Волковым отец Глеб работал недолго, уже будучи тяжело больным; при этом он отмечал его готовность помочь священникам и стремление улучшить быт заключенных. — Изд.

18

Среди работников пенитенциарных учреждений встречаются удивительные люди. Таким являлась, например, начальник отряда Наталия Ивановна Гаркач — ИТК 5/15 (Куйбышевская обл.). Что стоит рассказ заключенной: «Ивановна человек… Один раз я ее очень подвела. Так она не наказала. Просто перестала со мной разговаривать. Лучше бы пятнадцать суток штрафного изолятора отвесила… Я готова была на колени перед нею встать, только бы заговорила». К ней в отряд многие мечтали попасть, хотя никаких послаблений режиму за ней не числится (см. Чебалин Е. За двойной оградой // Советская Россия. 20.05.1988).

19

Она написана писателями, прошедшими сквозь их стены (Ф. М. Достоевский, А. И. Солженицын, В. Шаламов, О. В. Волков, В. Шаталова), либо учеными-публицистами (И. Солоневич — «Россия в концлагере»). В этом ряду заслуживает внимания небольшая книжка Петра Дмитриева «Солдат Берии» (Л., 1991), написанная бывшим охранником одного из лагерей, попавшим в войска МВД по обычному военному набору, а потом, спустя много лет, оказавшимся арестантом.

20

Содержание одного заключенного в США обходится в 50 тыс. долларов, в европейских странах — в 40–45 тыс. долларов.

21

Г-н Рон Никкель — президент Международного союза «Тюремное Братство».

22

В настоящее время эта тюрьма находится под пастырским окормлением иерея Иоанна Каледы, сына о. Глеба. — Изд.

Журнал «Альфа и Омега» (№ 1(23), М., 2000 г.) опубликовал интересную историю:

«К священнику Иоанну Каледе, окормлявшему заключенных в одной из московских тюрем, пришла девушка с просьбой исповедовать и причастить её жениха, находящегося в тюрьме. Отец Иоанн согласился, и она уехала домой, где рассказала бабушке жениха, что её внука будет причащать священник Иоанн Каледа. Та вдруг спросила: — А это не сын священника Глеба Каледы, который спас моего отца? — и рассказала удивительную историю, которую оставил ей её покойный отец. В 30-е годы этот человек сидел в лагере. Однажды во сне он увидел священника Глеба Каледу, который рекомендовал ему поскорее попроситься на работу внутри лагеря. На следующий же день тот попросился на такую работу и получил её, а вскоре вся бригада была послана в так называемую командировку, то есть на работы в особо тяжелых условиях, и никто не вернулся живым. В то время Глеб Александрович Каледа был подростком. Рукоположен он был лет через сорок без малого, а еще почти через двадцать лет после рукоположения стал тюремным священником».

23

ЖМП. 1992, № 10/11.

24

В статье Н. Леонтьева имеются «поэтические детали», которые могут обмануть только не бывавших в тюремных камерах. Например, что ключи с металлическим скрежетом запирали его один на один в камере. В камерах для смертников три замка — автоматические, самозахлопывающиеся, английские, один из них электрический с дистанционным управлением. В обычных камерах два замка.

25

Пишу о посещении богородичником тюрьмы со слов заключенных и бесед с офицерами тюрьмы, так как сам на встрече с ними я, разумеется, не присутствовал.

26

Истинно православные христиане — немногочисленное ответвление катакомбной церкви 20-50-х гг., до сих пор не желающее присоединиться к Московскому Патриархату. — Изд.

27

В начале осени 1994 г., когда отец Глеб был уже прикован к постели, по его прошению Святейший Патриарх Алексий II поручил это отцу Николаю Матвиенко, настоятелю храма «Всех скорбящих Радосте» на Ордынке, который после смерти о. Глеба стал настоятелем храма Бутырской тюрьмы. — Изд.

28

Канонизирован на архиерейском Соборе 2000 г. — Изд.