Текст Патерика состоит из трех томов. Второй открывается очерком жизни настоятеля архимандрита Иннокентия (1862–1888 гг.) и заканчивается временем первого закрытия пустыни (1922 г.) при настоятеле архимандрите Нектарии (1912–1922; 1942–1943 гг.)

• Архимандрит ИННОКЕНТИЙ, настоятель (1862–1888)

  • Послужной список игумена Иннокентия

  • НЕКРОЛОГ

• Архимандрит Антоний, впоследствии наместник Виленского Свято-Духова монастыря († 1862)

• Послушник Прохор юродивый († 1863)

• Иеросхимонах Макарий († 1864)

  • I

  • II

  • III

  • IV

  • V

  • VI

  • VII

  • VIII

  • IX

  • X

  • XI

  • XII

• Архимандрит Аполлинарий, впоследствии настоятель Бузулукского монастыря († 1864)

• Монах Мартирий († 1865)

• Монах Валериан

• Иеромонах Иона († 1865)

• Схимонах Евфимий († 1866)

• Иеросхимонах Иоанн († 1867)

• Иеромонах Порфирий († 1868)

• Архимандрит Иларион

• Иеромонах Паисий, впоследствии архимандрит, настоятель Чуркинской Успенско-Николаевской пустыни († 1869)

• Монах Александр нестяжатель († 1869)

• Монах Николай скорбящий († 1870)

• Иеромонах Анастасий, духовник († 1873)

• Монах Досифей благоговейный († 1874)

• Иеромонах Гурий († 1875)

• Схиархимандрит Илиодор († 1879)

  • Сновидения и видения старца Илиодора

  • Переселение из пустынной келии в монастырь

• Схимонах Лаврентий († 1881)

• Монах Игнатий трудолюбивый († 1883)

• Иеромонах Иосиф († 1883)

• Схимонах Артемий († 1885)

• Схиархимандрит ИОАННИКИЙ, настоятель (1888–1912)

• Глинский воспитанник, послушник Герман, впоследствии архимандрит, настоятель Святогорской Успенской пустыни († 1890)

• Иеромонахи Киприан и Серапион

• Глинский воспитанник, послушник Василий, впоследствии архимандрит Вениамин, настоятель Воскресенского Новоиерусалимского монастыря († 1890)

• Схимонах Иоанн († 1890)

• Монах Димитрий († 1891)

• Монах Кирилл юродивый († 1891)

• Монах Иоанн терпеливый († 1891)

• Схимонах Марк († 1893)

• Монах Евгений († 1894)

• Иеросхимонах Илиодор († 1895)

• Схимонах Пантелеймон († 1895)

• Монах Пимен († 1895)

• Послушник Николай († 1896)

• Схимонах Архипп († 1896)

  • I

  • II

  • III

  • IV

  • V

  • VI

  • VII

  • VIII

  • IX

  • X

  • XI

  • XII

  • XIII

  • XIV

  • XV

  • XVI

  • XVII

  • XVIII

  • XIX

  • XX

  • XXI

  • XXII

  • XXIII

  • XXIV

  • XXV

  • XXVI

  • XXVII

  • XXVIII

  • XXIX

  • XXX

  • XXXI

  • XXXII

  • XXXIII

• Послушник Сергий юродивый († 1897)

• Монах Петр († 1898)

• Схимонах Лука († 1898)

  • КЕЛЕЙНЫЕ БУМАГИ, НАЙДЕННЫЕ ПО СМЕРТИ СХИМОНАХА ЛУКИ

• Послушник Андрей смиренный († 1898)

• Архимандрит Самуил, впоследствии настоятель Чуркинской Успенско-Николаевской пустыни

• Схимонах Кирилл († 1900)

• Послушник Максим († 1900)

• Архимандрит НЕКТАРИЙ, настоятель (1912–1922; 1942–1943)

• Иеромонах Македоний, впоследствии архимандрит, настоятель Чуркинской Успенско-Николаевской пустыни († 1914)

• Иеромонах Максим — составитель жизнеописания игумена Филарета

• Игумен Иассон

• Иеромонах Софроний

• Иеромонах Феоктист, скитоначальник

• Монах Герасим

• Иеромонах Иулиан

• Иеромонах Феодосий, впоследствии архимандрит, настоятель Одрина Николаевского монастыря

• Монах Амвросий, впоследствии архимандрит, наместник Почаевской Успенской Лавры и Киево-Печерской Успенской Лавры

Архимандрит ИННОКЕНТИЙ, настоятель (1862–1888)

(Память 17 сентября ст. ст. / 30 сентября нов. ст.)

Цит. по кн.: Краткий очерк жизни архимандрита Иннокентия, настоятеля Глинской пустыни. Издание Глинской Рождество-Богородицкой пустыни. Киев, 1906.

Любвеобильный архимандрит Иннокентий (в миру дворянин Старооскольского уезда Курской губернии Яков Фирсович Степанов) поступил в Глинскую пустынь в 1845 году и был под духовным руководством известных Глинских старцев. По своим блестящим способностям, тихому нраву и усердию ко благочестию он обратил на себя внимание монастырского начальства и скоро занял должности письмоводителя и библиотекаря обители. Имея под руками обильный источник святоотеческой мудрости, он сумел почерпнуть оттуда воду живую и ею потом во имя любви обильно напоять приходящих к нему.

Этому много способствовала отличная память. Стоило о. Иннокентию что-либо раз прочитать внимательно, и он спустя десяток лет мог буквально цитировать целые страницы прочитанного. В должности письмоводителя и поверенного монастыря, отец Иннокентий был правой рукой трех настоятелей Глинской пустыни: Евстратия († 1855), Авксентия († 1857) и Иоасафа († 1862) и прекрасно ознакомился с многотрудными и разнообразными обязанностями аввы большого общежительного монастыря. Потому ему вполне по достоинству в 1862 году вручен был настоятельский посох. В должности настоятеля первой и главной заботой о. Иннокентия был соборный храм, перестройка которого началась еще при игумене Евстратии.

Обширный храм, почти весь заново переделанный, требовал внутренней отделки. При неусыпных заботах о. Иннокентия она была закончена в два года и храм освящен в сентябре 1864 года.

В 1870 году по инициативе о. Иннокентия Глинская пустынь с торгов приобрела казенные Сеймские мельницы, которые были в самом жалком состоянии. Только один амбар мог работать.

Отец Иннокентий не устрашился громадных расходов на возобновление. При мельницах устраивалось подворье, приобреталась нужная земля, заводилось хозяйство. Отец Иннокентий сам неутомимо трудился над посадкой деревьев. Ему усердно помогали братия и его почитатели из мирян. Господь благословлял все благие начинания. Это видно было в особом чудесном знамении. На другой год по посадке молодые сосны весной зацвели какими-то необыкновенно красивыми цветами. Отец Андрей, показывая их батюшке, сказал: "Никогда этого не видел". Отец Иннокентий перекрестился и ответил: "Я тоже никогда этого не видал". Чудный цвет на соснах был две недели.

Архимандрит Иннокентий (Степанов) (1824–1888), настоятель Глинской пустыни

Прежде больные иноки помещались в одноэтажном деревянном здании, совершенно неприспособленном для больницы. Между тем еще при игумене Евстратии разрешено было построить каменную больницу. В 1873 году о. Иннокентий предложил киевскому купцу К. К. Ховалкину сделать доброе дело устройством больницы. Предложение было принято, и вот в 1874–1877 годах явилась давно желаемая двухэтажная каменная братская больница на 25 кроватей, стоившая 22 тысячи. В этой больнице при о. Иннокентии, во время русско-турецкой войны 1877–1878 годах, был устроен временный лазарет для больных и раненых воинов, в котором перебывало на излечении 50 человек. Больные содержались за счет обители. Благодаря хорошему уходу и лечению, все выздоровели.

Время принятия настоятельства о. Иннокентия совпало с последними годами жизни его старца-руководителя иеросхимонаха Макария, слава которого постепенно переходила к достойному ученику его. Братия удивлялась мудрому управлению о. Иннокентия, посторонние славили его за любовь, приветливость, милосердие, прозорливость и исцеления. Монах Г., много лет бывший под мудрым начальством о. Иннокентия, говорил про своего незабвенного авву: "Отец Иннокентий свои подвиги скрывал. Это был великий старец, выше всех других, хотя его считали за обыкновенного". Принесут ему молоко, только попробует, пищу часто брали назад нетронутой. В трапезе тоже вкушал очень мало, только показывал вид, что ел.

Утром отец Иннокентий долго молился. Молитва составляла для него действительную необходимость. Скорее забывал о пище, чем о молитве, ибо насколько душа выше тела, настолько и пища души им ставилась выше телесной пищи. Велика была забота духовного отца и пастыря о великом семействе Глинского братства, которое надобно было не только пропитать, но еще держать в мире, любви, богоугождении, по возможности всех представить Богу достойными Его милосердия на Страшном суде. Приходилось мирить ссорящихся, покорять непокорных, поддерживать слабых и изнемогающих, возбуждать к ревности охладевших, распоряжаться во всех отраслях большого хозяйства… Все желалось совершить по воле Божией. Приходилось от посторонних выслушивать раздирающие душу скорби, несчастия, несправедливости; всем хотелось дать добрый совет, помочь и проч… Почерпнув в теплой молитве силу и крепость к перенесению всего находящего, отец Иннокентий выходил как бы на брань, вооруженный и на все готовый.

Вот входит молодая барыня, хочет что-то сказать — не может: слишком взволнована; целует благословлявшую руку о. Иннокентия и, тронутая его ласкою, с истерическим рыданием падает на диван. От мужа и родных она давно не видала такой ласки!.. Прошла минута, слезы облегчили горе и дали возможность объяснить цель своего прихода. Молодой муж днем на службе, вечер и ночь в клубе за картами, дома сварливая свекровь.

Молодая жизнь, полная сил и здоровья, проходит напрасно. Выходя замуж, она ожидала деятельности, жизни, свободы; но, обманутая ожиданием, приходит в отчаяние, не знает, что делать… Отец Иннокентий советует все переносить терпеливо, молиться Матери Божией с упованием, что все изменится к лучшему. Хорошо зная, что праздное время есть первый пособник скуки и уныния, батюшка, умудренный опытом иноческой жизни, велит употреблять свободные часы на чтение духовно нравственных книг, на прогулки с целью помочь бедным и т. д. Получив в благословение икону и книгу, барыня уходит вполне успокоенная. На место ее является простая старушка. Как увидала батюшку, сейчас и повалилась ему в ноги. "Встань, бабушка: кланяться в ноги надо Богу, а не мне грешному". Старушка встает, отец Иннокентий ее благословляет.

"Садись да скажи, какое у тебя горе". — "Три было сына, одного в солдаты отдали, другой умер, а младший обижать стал: пьет, ругается… Больно мне, батюшка!"… И слезы ручьем покатились из потухших глаз бедной старушки. "Потерпи, матушка, все пройдет. Жени сына, невестку к себе возьми и заживешь припеваючи. Молись Богу, Господь все ко благу нашему делает. Сперва накажет нас, а потом и помилует". Старуха радостная пошла от батюшки и также в благословение от него получила иконочку Царицы Небесной. Входит мужичок, истово крестится на иконы и также кланяется в ноги. У него жена-работница при смерти, дети малые: как он без хозяйки в доме останется или как к детям другую возьмет. Горе невыносимое!..

Старец посоветовал отслужить молебен Матери Божией с припевом целителю Пантелеймону, взять от Глинской чудотворной иконы маслица.

"Помажь больные места, и Царица Небесная воздвигнет с одра болезни жену твою. Не отчаивайся, надейся, будет здорова"… Крестьянин вышел от батюшки с надеждой в непреложность исполнения слов прозорливца.

Приходили другие с верою и упованием, говорили старцу все наболевшее у них на сердце. При виде этих слез, этой раздирающей душу картины, что чувствовала добрая впечатлительная душа о. Иннокентия?!. Много надо было силы все перенести, все выслушать, не теряя присутствия духа!

После таких приемов о. Иннокентий делал перерывы, — ему необходимо было самому успокоиться, чтобы быть готовым опять выслушивать всякое человеческое горе. Во время перерыва батюшка оставался один, молился о всех этих несчастных; он их любил, жалел, готов был им все отдать!.. В эти минуты сам утешающий искал утешения свыше — от Святого Духа Утешителя плачущих, скорбящих, болящих…

Управляя многочисленным и разнохарактерным братством, принимая множество посетителей всех званий, о. Иннокентий не мало имел поводов к огорчению. В первые годы своего управления о. Иннокентию приходилось немало бороться с пылкостью своего характера, ревновавшего о спасении подчиненных. Ревность эта брала перевес над любовью и снисхождением к немощам немощных братий, пока мало-помалу истинный дух Христов совершенно не возобладал им. Всякий порыв раздражительности и гнева о. Иннокентий научился подавлять молитвой.

Как только есть повод к гневу, он начинал усиленно перебирать четки, творя усиленно молитву Иисусову и именем Победителя смерти и ада разрушал козни духа злобы. Когда гнев не унимался, отец Иннокентий молчал, иногда удалялся в свою спальню для молитвы, пока Господь не водворял в нем тишины и кротости. Иногда батюшка утомлялся приемом до полного изнеможения, язык его уже не мог говорить; тогда он прекращал прием. Но видя массу народа, жаждущего его благословения и наставления, через несколько минут опять начинал принимать. Однако удовлетворить всех было невозможно, подвижник об этом не мало скорбел. Поэтому со всеми желавшими видеть или слышать его, принять благословение, он отправлялся в лес на прогулку и дорогой вел душеспасительную беседу. Все назидались, все были довольны. С некоторыми говорил отдельно. Насколько популярен был о. Иннокентий, достаточно сказать, что несколько саженей из храма до своей келии он шел иногда полчаса и более, задерживаемый просящими благословения. С приездом о. Иннокентия в какой-либо ближайший уездный город, к дому, где он останавливался, съезжались экипажи, собирались многочисленные толпы народа, болящих, скорбящих, нуждающихся. Тут каждый получал требуемое: бедные — помощь, скорбящие — утешение, болящие — совет, а иногда и исцеление. Имя Иннокентия передавалось из уст в уста.

Ежедневно с утра до полуночи о. Иннокентий отдавал себя на служение ближним. Знаменского монастыря монахиня Валерия говорила:

"Однажды я была у о. Иннокентия с матушкой Пелагеей. Народ осаждал двери коридорчика, в котором батюшка принимал посетителей. Крючок как-то соскочил, и в коридор втиснулось человек пятнадцать.

Трогательная была картина! Все повалились на землю, все плакали, молились, говорили: "Забыл нас, батюшка, сколько мы стояли, стучали!.."

При этом каждый говорил про свои скорби и нужды. Отец Иннокентий всех благословил: кому дал крестик, кому просфорку, иконочку; всех успокоил и просил еще немного подождать, пока матушек (т. е. нас) отпустит".

Вечером, отпустив от себя всех посетителей, о. Иннокентий иногда оставлял у себя кого-либо одного из братий, с кем намерен был продолжать беседу о молитве и кто по внутреннему своему устроению и усердию мог заняться непрестанным внутренним трезвением от посторонних помыслов: благодатная речь его лилась непрерывно, неудержимо; время незаметно переходило за полночь. Покойный батюшка говорил: "Надо молиться, без молитвы нельзя ничего начинать. О всяком деле прежде помолись и успех его предай Богу. Если бы я не предавался Богу, то что бы сделал? Если у нас нет в душе мира, истины и правоты, то наша молитва сомнительна и не получаем мы от Бога утешения. Ангел, видя душу достойную, подает ей утешение от Бога, а недостойную — лишает. Когда помолишься, и водворится в тебе душевный мир, то благодать Господня охраняет тебя от нарушения этого мира. Иной, возмущенный вражеским искушением, идет с желанием высказать свои неудовольствия, замечания или что иное не по Боге, но видя тебя с духом мира и кротости, превращается сам из волка в смирную овцу и все, что хотел высказать, выскажет в ином тоне или же совершенно умолчит.

Молись до тех пор, пока не почувствуешь в себе особенной небесной отрады, имея которую ты способен все встретить, все вынести, все сделать". Видно было, что сам старец все это пережил, перечувствовал, говорит от опыта, с великим убеждением, которое неотразимо действует на слушателя.

Когда о. Иннокентий не вел вечерней беседы о молитве, то сам молился и бдел за спящих братий. Вратарь, приходящий в полночь просить благословения будить будильщика для пробуждения братий, всегда заставал о. Иннокентия одетым и бодрствующим. Окончив бдение за братий, которые должны были сразу встать на утреннее молитвенное славословие, архимандрит Иннокентий отправлялся в лес и там в ночной тишине, на лоне природы, бдел за себя, подкрепляясь молитвой на дневной подвиг. Душа подвижника жаждала уединения, но не могла его нигде найти, кроме леса и только в ночное время.

Однажды келейник подумал: "Отец Иннокентий святой человек, а на утреню не ходит". Батюшка сейчас же отвечал ему: "Знаешь, почему не хожу я на утреню? Настоятель отвечает за всех, и вот мне, кроме всего, надо еще хотя умом побывать в келии каждого, помолиться за каждого, оградить его крестом, иначе враг распудит Христово стадо".

Кроме слова духовной мудрости, о. Иннокентий широко пользовался данным ему от Бога даром прозрения или, как говорит Священное Писание, "проявлением духа на пользу" (1 Кор. 12, 7). Приведем здесь несколько таких случаев. Купчиха В. К-ова говорила нам: "Отец Иннокентий, увидев меня в первый раз, до мельчайшей подробности рассказал мою жизнь, — лучше, чем я сама смогла рассказать, и напоминал давно забытое, мне приходилось только соглашаться и подтверждать слова батюшки".

Пелагея Р-т немало скорбела, что имеет мужа-лютеранина. Однажды в 1873 г. она видит во сне: будто за веревочку тянет своего мужа в Глинскую пустынь. Сон этот ей показался замечательным, она рассказала его о. Иннокентию. Батюшка на это сказал: "Перед смертью ваш муж в Глинской пустыни примет православие. Ровно через двадцать лет предсказание о. Иннокентия исполнилось. Муж Пелагеи Р-т приехал в Глинскую пустынь, ходил в храм на все богослужения и слушал православное учение. Убедившись в истине его, присоединился к православию и через несколько лет скончался смертью праведника.

Дворянка Е. Б-ва хотела заставить своего мужа согласиться на одно предложение. Для этого она воспользовалась авторитетом о. Иннокентия: к одному из писем батюшки она в доказательство исполнения своего желания прибавила выписку из Священного Писания. Показывая ее мужу, она говорила, что записка эта вложена в письмо о. Иннокентия. Вместе с тем просила мужа согласиться на ее просьбу. Этого поступка она никому не открывала, но батюшка про него узнал. Прошло немало времени. Г-жа Б-ва приехала к батюшке. Она сказал ей: "Ты довольствуйся своим умом, а моим не распоряжайся". Виновная раскаялась и просила прощения.

Была осень. Заведующий дальним монастырским хутором монах N. просил у о. Иннокентия благословения смолотить рожь. Батюшка паче чаяния приказал хлеб сложить вместе и закрыть его до весны. N. уверял о. настоятеля, что до весны весь хлеб пропадет, его поедят крысы, и настойчиво доказывал необходимость молотьбы. Отец Иннокентий не спорил: "Хорошо, сказал он, хлеб разделите пополам. Мою часть оставьте, а свою молотите". Начали молотить: погода стояла переменная, сырая.

Помолоченный хлеб ссыпали в закрома. Весной он перегорел и загорчил, так что его рады были продать за низкую цену для корма скоту, а часть о. Иннокентия смолотили и довольствовались ею целый год. Без этой части пришлось бы остаться без хлеба и покупать его по дорогой цене, так как на хлеб цены сильно поднялись.

Однажды о. Иннокентий был в г. Сумах. В толпе пришедших просить его благословения была гимназистка. "Подите сюда, — сказал ей батюшка, — пропустите ее". Она подошла. Он, благословляя, спрашивает: "На экзамен готовитесь?" — "Да, батюшка, прошу помолиться о благополучии". — "Дайте книжечку". Она подает, он открывает и читает ей вслух, а затем говорит: "Это хорошо выучите, это у вас спросят на экзамене, вы получите пять". Цифру "пять" написал на лбу девочки. Все случилось в полнейшей точности. Об этом в то время много говорили в г. Сумах.

По дару прозрения многие обращались к о. Иннокентию. Кажется, ни один молодой человек, желающий жениться, ни одна невеста, имеющая жениха, не решались на брак без благословения Глинского настоятеля. И замечательно, что, кого он благословлял, те жили счастливо, кого не благословлял, те всегда каялись, что не послушали прозорливого старца.

Так, одной госпоже о. Иннокентий советовал погодить годик до брака дочери, но мать не послушалась. Дочь ее умерла в страшных муках первой беременности.

Не напрасно отца Иннокентия называли "благоутробным, чадолюбивым, сострадательным, милосердным". Качества сии в нем выражались разнообразно. Милостыню батюшка выдавал не считая, явно и тайно, никто не уходил без помощи.

Однажды после обеда у о. Иннокентия была одна игуменья. В это время батюшка, как и всегда, раздавал бедным свою помощь. Кроме того келейник приходил несколько раз и тоже просил денег для раздачи. Отец Иннокентий давал серебро не считая. Видя такую щедрость, игуменья говорит: "Я думаю, что вы раздали рублей пятнадцать". — "Более, — отвечает ей о. Иннокентий, — роздано восемнадцать рублей". — "Можно ли так?" — "Нам их, матушка, Сам Бог посылает. В этом я убежден и опытом и словом Божиим". В это время подают пришедшую почту. Там было две повестки на 700 рублей. Отец Иннокентий, показывая их матушке, говорит: "Вот вам доказательство". Иногда о. Иннокентий нуждающимся давал большие суммы денег, но чтобы братия не осудила его в излишней щедрости, не велел никому сказывать и только близкие знали, и то не всегда, великую щедрость своего аввы. Когда негде было взять, о. Иннокентий отдавал нуждающимся свой подрясник, сапоги или рубашку.

По тому же состраданию к ближним он помогал больным. Преимущественно исцелял помазанием маслом из лампады от Глинской чудотворной иконы. Это знали почти все иноки Глинского братства, жившие при отце Иннокентии. Келейник батюшки монах Илиодор говорил: "Однажды к отцу Иннокентию пришли две женщины, одна из них была с девочкой на руках и объяснила, что дочь ее один год видела глазами, а два года совсем не открывает глаз, постоянно стонет, кивает головой, точно расслабленная, и потому она пришла просить помолиться о болящей. На это архимандрит сказал: "Я ничего не помогу, а вот только помажу глаза маслом от лампадки Царицы Небесной, а ты иди в скит и молись Богородице, потом приходи ко мне". Сказав это, отец Иннокентий благословил девочку, помазал ей глаза крестообразно маслом. В ту же минуту она перестала кивать головой. Батюшка сказал: "Вот уже и головой кивать перестала". После обеда женщины снова пришли, девочка была совершенно здорова, весело смотрела глазами и улыбалась. На благодарность матери исцелившейся девочки о. Иннокентий сказал: "Это дело милосердия Матери Божией".

Болящий иеродиакон Иоанникий, рассказывая про бывшие с ним исцеления по молитвам отца Иннокентия до и после смерти незабвенного покойного аввы, в заключение сказал нам: "При батюшке мы мало болели. Как только увидит, сейчас же узнает болезнь. "Э, брат, — обыкновенно говорил о. Иннокентий, — на, помажь или выпей, и пройдет". Даст или маслица, или травки. Болезнь действительно проходила". Выдаваемую траву материнку, мяту и другие отец Иннокентий называл "успокоительными травками". По молитве благодатного старца травки действительно оказывали благотворное действие на душу и тело. Головные боли о. Иннокентий исцелял прикосновением, или сжатием руками головы. Вышеупомянутая монахиня Валерия, между прочим, говорила про о. Иннокентия: "Однажды батюшка был на Покровском хуторе. Я с другой матушкой и Марьей Д-овной отправилась к нему. Во время чая батюшке докладывают об ожидающем народе. Отец Иннокентий достал из саквояжа баночку лекарства, дает мне и говорит: "Иди помажь". Я была в недоумении, народ верил батюшке, а не мне, но не желая ослушаться, пошла. Ко мне подходит одна женщина со страшной гнойной раной за ухом. Я не могла смотреть, вернулась и сказала о. Иннокентию: "Не могу исполнить вашего поручения". Батюшка пошел сам. Помазал за ухом, потом стал осматривать других и мазал больные места. У больных ногами о. Иннокентий своими руками разматывал онучи (пришедшие были обуты в лапти), ноги натирал мазью, снова помогал обуться и говорил: "Теперь иди с Богом". Такая любовь, такое внимание батюшки к страждущим беднякам кого не тронут?! Все были ему благодарны и уходили с молитвой на устах".

Но исцеляя других, сам о. Иннокентий не принимал никаких лекарств и при слабом телосложении почти всегда был болен. Но болезни переносил благодушно, с благодарностью Господу. Ибо в болезнях тела видел здравие души. Кроме того, за 8—10 лет до кончины подвижник взял на себя особый подвиг: никогда не отворять ставней своей спальни, и днем находился там с огнем. 21 июля 1888 г., после выноса в Глухов Глинской чудотворной иконы, он заболел предсмертною болезнью, страшно страдал, но никому не подавал вида. За месяц до смерти о. Иннокентий принял к себе одну благодетельницу М. Ф. П. Она вошла, остановилась, всплеснула руками и сказала: "Батюшка! Я к вам!"… Лицо ее как-то особенно изменилось. Потом госпожа П. говорила гостиннику приблизительно следующее: "Как только я вошла, увидела вокруг головы батюшки золотой венец, и лицо его было, как у ангела, я вся изменилась и трепетала от страха. Прощаясь, я хотела сказать о своем видении и только упомянула, что я видела, о. Иннокентий, улыбаясь, перебил меня словами: "Молись, и ты то же получить можешь".

17 сентября вечером в субботу, когда на бдении пели "Ныне отпущаеши раба твоего, Владыка", о. Иннокентий на 64-м году своей жизни тихо, блаженно скончался, напутствованный Таинствами елеосвящения, исповеди и причащения. Тело его в течение четырех дней не изменялось, не предавалось тлению, окоченелости и не издавало никакого запаха.

Народ массами стекался к одру почившего, каждый спешил отдать ему последний долг уважения. Рыдания не прекращались и нарушали тихое чтение Святого Евангелия. 20 сентября, во время литургии, плач народа усилился.

В Бозе почивший настоятель Глинской пустыни архимандрит Иннокентий (Степанов), 1888 г.

При отпевании плакал первоприсутствующий архимандрит Иоасаф, плакал весь многочисленный сонм священнослужащих, никто не мог удержаться от слез. Это была последняя дань любви всех любящему отцу архимандриту. Погребенный телом, он жив бессмертной душой и многим являлся во сне, утешал скорбящих, исцелял болящих и давал наставления.

Видевшие его действительно переставали скорбеть, болезни недугующих проходили, и исполнившие его советы имели в делах своих успех[3]. Об этом в обители записано много заявлений. Гроб о. Иннокентия находится в усыпальнице под теплым храмом Глинской пустыни. Почитатели его служат панихиды.

Послужной список игумена Иннокентия

Глинской Рождество-Богородицкой общежительной пустыни настоятель игумен Иннокентий, 62-х лет, обучался в уездном училище, из дворян Старооскольского уезда.

До производства во священнослужители проходил разные общежительные послушания в Глинской пустыни с 1845 г. В монашество пострижен — 1854 г., августа 7-го дня в Глинской пустыни игуменом Евстратием. Рукоположен во иеродиакона — 1855 г., 10 июня.

Рукоположен во иеромонаха — 1856 г., сент. 23-го.

За честное поведение и усердное служение обители награжден набедренником — 1861 г., сент. 30-го. По определению епархиального начальства исправлял должность настоятеля сей пустыни с мая по август 1862 г.

По указу Святейшего Синода определен настоятелем сей пустыни и посвящен во игумена преосвященнейшим Сергием, епископом Курским и Белоградским, — 1862 г., августа 2-го.

За попечение и труды по возобновлению соборного храма в Глинской пустыни объявлена признательность епархиального начальства со внесением в послужной его список — 1864 г., октября 3-го.

Высочайше награжден золотым наперсным крестом от Святейшего Синода, выданным — 1869 г., мая 10-го.

По указу Святейшего Синода награжден палицей — 1873 г., апреля 22-го.

Награжден за особенное участие в уходе за ранеными и больными воинами при монастырской больнице от главного управления знаком Красного Креста — 1880 г., января 25-го.

Всемилостивейше сопричислен за усердную службу к ордену Св. Анны III степени — 1882 г., марта 27-го (Послужные списки настоятеля с братией Глинской Рождество-Богородицкой пустыни за 1885 год // ГАКО, ф. 20, оп. 3 л, д. 89).

(31 мая 1887 г. по указу Святейшего Синода награжден саном архимандрита (Глинская Рождество-Богородицкая пустынь. — М., 1891. С. 92). - А.И.)

НЕКРОЛОГ

Цит по: Курские епархиальные ведомости. 1888. № 40 (часть неофиц.). С. 654–655.

17-го числа сентября, в 9 часов пополудни, в субботу, в Глинской пустыни Путивльского уезда после продолжительной и тяжкой болезни скончался ее настоятель о. архимандрит Иннокентий. Он происходил из потомственных дворян Степановых.

Покойный о. архимандрит отличался необыкновенно кротким характером и истинно христианским доброжелательством ко всем и к каждому, и к знатным людям, и к простым бедным поселянам. Каждый обращавшийся к нему за советом и благословением всегда выходил от него утешенным, обласканным, ободренным, подкрепленным, — подавляемый ли душевными страданиями, или удручаемый семейными скорбями, или предпринимавший какие-либо житейские добрые дела. На его погребение прибыло в пустынь множество народа из Глухова, Рыльска, Путивля, Белополья, Сум и других дальних и близких мест, а многие, не знавшие о времени его погребения, ехали уже на другой и третий день после погребения, которое было 20-го сентября. Погребение отправлял Путивльский архимандрит Иоасаф со многими иеромонахами и священниками, приехавшими из разных сел. Пели монахи, — их было много на обоих клиросах, и пели они так хорошо, что многим не придется, быть может, слышать в другой раз такого пения никогда.

Вся обширная соборная церковь и хоры в ней были наполнены молящимися помещиками, купцами и другими знатными лицами, не говоря уже о простом народе, которого было множество. Любовь к нему народа с особенной силой выразилась во время его погребения. Во все время его погребения все звания, полы и возрасты, находившиеся во храме, не исключая и священнослужителей, до того сильно рыдали, что как будто потеряли что-то самое заветное, дорогое; с такими рыданиями лили слезы непрестанно, с какими только провожают в могилу дети своих любимых родителей, оставаясь после их смерти без всяких средств к жизни и без надежды на лучшее будущее. Как дорог и на земле святой человек для людей! Упокой Господи душу раба Твоего о. архимандрита Иннокентия в горних селениях праведников.

Священник А. Силин.

Архимандрит Антоний, впоследствии наместник Виленского Свято-Духова монастыря († 1862)

Глинский подвижник архимандрит Антоний был назначен сначала экономом архиерейского дома Литовской епархии. Затем, с 1845 г. по день смерти в 1862 г., он был наместником Виленского Свято-Духова монастыря. В трудное время перехода епархиального управления и семинарии из Жировиц в Вильну отец Антоний являлся ближайшим помощником и "исполнителем хозяйственных распоряжений известного воссоединителя униатов с православием митрополита Иосифа (Семашко)"[4].

Послушник Прохор юродивый († 1863)

(Память 24 мая ст. ст. / 6 июня нов. ст.)

Цит. по: Глинский послушник Прохор юродивый // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Январь — июнь. Том доп. Ч. I. Кн. 1. М., 1912. С. 824–825.

Прохор 19-ти лет поступил в Глинскую пустынь в 1848 году и подвизался на кухне под руководством приснопамятного старца Феодота, которому старался во всем подражать. За особый образ жизни Прохора называли блаженным, юродивым, безумным и прельщенным. Он все благоразумно терпел ради Господа.

Желая сораспяться Христу, этот юный подвижник часто сам на себя вызывал различные скорби и беды. Под видом юродства он говорил горькую правду; помня слова святых апостолов, что повиноваться подобает Богу паче, нежели человеку (Деян. 5, 29), он исполнял только угодное воле Божией, а как многие творят добро и исполняют предписания закона по разным побуждениям, но немногие ищут во всем благой воли Отца Небесного, то Прохору приходилось терпеть немало неприятностей и гонений. Однако и этим он не довольствовался.

Распаляемый ревностью взять еще больший крест и следовать по пути Божественного Крестоносца, Прохор искал мучений. Кажется, с этой целью в 1852 году он оставил обитель, ходил без вида по разным городам и на вопрос властей, кто он и откуда, молчал. Не раз его преследовали и подвергали различным пыткам. После многих бедственных странствий подвижник возвратился в Глинскую пустынь. Его назначили опять на кухню, а спустя год перевели на пекарню. Тут он сошелся с послушником Афанасием (впоследствии старец Архипп[5]) и вместе с ним делил трудную мироотреченную подвижническую жизнь.

Потом за юродство Прохора часто переводили с послушания на послушание.

За год до смерти, во внимание к долговременной жизни в обители, Прохору дали ряску.

В 1863 году, имея от роду 34 года, отец Прохор заболел чахоткой, часто исповедовался и причащался. Смерть последовала 24 мая того же года от попавшей в горло кости. Так исполнилось его желание — умереть мученической кончиной[6].

Иеросхимонах Макарий († 1864)

(Память 21 февраля ст. ст. / 6 марта нов. ст.)

Цит по кн.: Краткое описание жизни и подвигов старца Глинской пустыни иеросхимонаха Макария. 2-е изд. Одесса, 1901.

Блажен, его же избрал еси, Господи, и приял, вселится во дворех Твоих

(Пс. 64, 5).

В память вечную будет праведник

(Пс. 111, 6).

Хвалите Бога во святых Его

(Пс. 150, 1).

I

Для людей благочестивых, интересующихся прошлым наших монастырей, представляют большой интерес описания жизни тех подвижников, которые были украшением святых обителей. Это вполне понятно и естественно, ибо чем же и привлекают к себе иноческие обители, как не святынями и подвижниками своими? Ради этого они воздвигаются, ради этого и посещаются благочестивыми христианами. И благодарение Господу, Глинская Богородицкая пустынь не оскудела святыней. Кроме многих частиц святых мощей, части ризы Господней и части ризы Пресвятой Богородицы, она имеет явленно-чудотворную икону Рождества Пресвятой Богородицы и нерукотворенный чудотворный образ Спасителя, от которых и поныне люди, с верой притекающие, получают обильно благодатные дары утешения, врачевания и т. п. Не оскудела Глинская пустынь и подвижниками веры и благочестия, каковыми были приснопамятные игумен Филарет, схиархимандрит Илиодор, архимандрит Иннокентий, монах Феодот и многие другие.

К числу этих светильников Глинской пустыни принадлежит и старец иеросхимонах Макарий, жизнеописание которого предлагается вниманию благочестивых читателей.

Иеросхимонах Макарий (Шаров) (1801–1864)

Приснопамятный старец скончался в 1864 году, но память о нем живет доныне и, благодаря происходящим от могилы его исцелениям, постепенно распространяется: в память вечную будет праведник.

Многие из сподвижников преподобного сошли за ним в могилу и унесли с собою память о многих важных делах и тайнах жизни его.

Многие и из живущих ныне в обители иноков знали лично старца, но по своему смирению, и отчасти храня смирение подвижника, хранят свои о нем воспоминания в глубине своего сердца. Некогда Глинский иеромонах Панкратий, пользовавшийся любовью старца, много слышавший из собственных уст его о прошедших днях подвижнической жизни и сам видевший много совершавшихся по молитвам старца действий благодати Божией, тайно вел о том подробную запись. Узнал о. Макарий и под страхом заклятия потребовал уничтожить записки; тот должен был исполнить волю смиренного старца. Поэтому нам, желающим хотя отчасти показать тот свет, каким в свое время так ярко горел он на свещнике Глинской обители, пришлось пользоваться только личными воспоминаниями некоторых иноков и несколькими письмами самого старца и о старце[7]. На просьбу, помещенную в 1-м издании описания жизни отца Макария (Курск, 1893), некоторые из лично знавших подвижника прислали свои о нем воспоминания. С великой благодарностью к ним мы воспользовались их сообщениями при издании настоящего жизнеописания, к которому при помощи Божией приступаем.

II

Святопочивший старец иеросхимонах Макарий (в миру Матвей Терентьевич Шаров) происходил из богатой мещанской семьи г. Ефремова Тульской губернии. Матушка его отличалась особенным благочестием, всегда ходила с четками в руках и воспитывала детей своих в страхе Божием[8]. Следуя примеру своих родителей, Матвей Терентьевич был также набожным, смиренным, вел воздержанную жизнь: он не ел скоромного, читал духовные книги, удалялся от мирской суеты, усердно посещал храм Божий и часто молился Богу дома. Все это, хотя и кратко сказанное, довольно ясно обрисовывает жизнь подвижника до поступления его в Глинскую пустынь.

III

При столь ревностном направлении к богоугождению Матвей Терентьевич казался человеком не от мира сего. Нетрудно было видеть его предназначение для иной жизни, жизни уединенной, монашеской. Двадцати шести лет, в 1882 году, он окончательно решился оставить мир и поступить в Глинскую пустынь под руководство незабвенного аввы Филарета — мужа, известного святостью жизни и способного учеников своих благонадежно вести в Царствие Небесное по узкому пути смирения, терпения и послушания. Такое духовное окормление игумена Филарета прекрасно определил один из достойных учеников его, архимандрит Макарий (Глухарев)[9], впоследствии великий миссионер, по всей справедливости названный апостолом Алтая. В одном из своих писем про Глинскую пустынь он говорит так: "Это школа Христова; это одна из светлых точек на земном мире, в которую дабы войти, надлежит умалиться до Христова младенчества"[10]. Вот в этой-то великой школе благочестия и привел Бог Матвею Терентьевичу подвизаться для спасения своей души.

Первоначально его назначили трудиться на монастырской пасеке, куда часто приходил отец настоятель, присматривался ко вновь поступившему и отечески учил его монашеской жизни. Много мудрости и духовного опыта заключалось в наставлениях богомудрого аввы. Окрыленный утешениями и молитвами святого старца, брат Матвей усугублял усердие к прохождению своего послушания и угождения Богу.

В 1830 году послушника Матвея перевели на братскую кухню, но там недолго он пробыл. Встретилась надобность в ключнике[11]. На другой год его, как вполне благонадежного, назначили на эту хлопотливую и ответственную должность, в которой он пробыл более шести лет до возведения в сан иеродиакона.

Заметив в нем большую наклонность к монашеской жизни и способность к выполнению ее, а также видя его усердие в послушании, отец Филарет 16 декабря 1833 года постриг Матвея в монашество с именем Макарий. Будучи еще послушником, он бдительно надзирал за состоянием своей души; сделавшись же монахом, отец Макарий еще более начал упражняться в этом. Усвоив себе матерь дарований — смирение, он поставил его во главе прочих добродетелей. Смирение выражалось в словах и делах его, в одежде и в каждом движении; словом, в короткое время он стал образцом смирения, ради которого, по слову святых, волны благодати в душах поднимаются, чистота сердечная возсиявает; бывает обильное излияние слез, ключом бьет сокрушение; в смирении — мудрость, разум, благоговение, воздержание, безгневие и всякое другое добро и есть, и видится, и славится[12].

Непрестанно стоя на страже своего сердца, о. Макарий оружием духовного делания заграждал вход в него страстям. Старец Филарет, радовавшийся о своем чаде радостью великой, наставлял его как должен истинный воин Христов вести себя в невидимой брани со врагами спасения. Внимательный ученик мудрого наставника быстро совершенствовался в добродетелях и наконец достиг того, что авва признал его достойным степени священства. 23 октября 1837 года монах Макарий посвящен был во иеродиакона. Приняв сей сан не по собственной воле, но по желанию своего настоятеля и руководителя, о. Макарий с особенной ревностью старался очистить свое сердце от всего земного и Богу неугодного, дабы быть достойным носителем благодати, принятой им при рукоположении. Служение иеродиакона Макария всегда отличалось особенным благоговением, заметным даже для других, несмотря на все старание его скрыть это от посторонних взоров, — отличалось чувством страха и трепета пред величием Вседержителя, страшному престолу Коего он предстоял!..

На следующий год отца Макария назначили помощником ризничего. В этой должности он состоял шесть лет, продолжая восходить от силы в силу духовного совершенства.

В 1839 году о. Макарий по достоинству возведен был в сан иеромонаха и еще более стал внимательным к себе. Сознавая всю важность принятых на себя обязанностей, он как бы отрешился от сего земного и мысленно стремился к небу. Хорошо ему было под отеческим кровом мудрого пастыря о. Филарета; в нем он всегда находил разрешение своих недоумений, прозорливый совет и благовременно необходимое указание. Но 31 марта 1841 года обитель Глинская лишилась своего настоятеля, а иеромонах Макарий своего поистине земного ангела-хранителя. Однако посеянное преставившимся старцем семя, орошаемое силой его небесных молитв и подкрепляемое ревностью о спасении самого ученика, не только не заглохло, но и принесло впоследствии сторичный плод.

IV

В Священном Писании и творениях святых подвижников приобретая глубокое познание высоких истин христианского аскетизма, о. Макарий стремился воплотить его ' в жизни своей и сделаться носителем добродетелей, указанных во Святом Евангелии Подвигоположником нашим Иисусом Христом. Но без побеждения плоти, воюющей на дух, нам невозможно достигнуть бесстрастия. Посему, зная сказанное: "иже не приимет креста своего и во след Мене грядет, несть Мене достоин" (Мф. 10, 38), "Иже Христовы суть, — плоть роспяша со страстьми и похотьми" (Гал. 5, 24), он по силе возможности желал распять самого себя постом, поклонами и бдением. Неизвестно, в чем состояло его воздержание, однако судить о великости последнего заставлял наружный вид старца. Из себя о. Макарий представлял кости, обтянутые кожей, и более походил на мертвеца, чем на живого.

Св. Симеон Новый Богослов говорит: "Господь и Бог наш не того ублажает, кто только учит, но того, кто прежде творит, а потом учит. Иже, говорит Он, — сотворит и научит, сей велий наречется в Царствии Небесном (Мф. 5, 19). Потому что те, которые слушают такого учителя, бывают готовы подражать ему, не столько получая пользы от слов его, сколько будучи подвигаемы и понуждаемы делами его, действовать подобно ему"[13]. Зная подвиги о. Макария и его наружный вид, показывающий в нем великого воздержника, нужно ли говорить, что один вид его поучал более всякого слова? Одна встреча с ним сильно трогала и побуждала к благочестию, возводя ум и сердце от земли к небу; от временного к вечному. Монахиня N. вспоминая почившего старца, пишет: "Отец Макарий был очень изнурен, без слез нельзя смотреть на него, я смотрела на него, как на мощи. Желая дать мне чулки, он стал их снимать с ног, и я увидела, что колени у него были потерты (от поклонов) "до крайности". Конечно, нелегко досталось подвижнику это самораспятие, много требовалось с его стороны борьбы и самопонуждения до болезненности[14], но только таким усиленным умерщвлением своего тела и непрестанной молитвой он мог уподобиться ангелам и получить от Бога благодатные дары прозрения, целения и власть над нечистыми духами, ибо сей род, по слову Спасителя, исходит токмо молитвою и постом. Обессиленный болезнью, подвижник, лежа на ковре, не выпускал из рук Псалтири, а когда наступала ночь, вставал на молитву и, поддерживаемый под мышки двумя костылями, читал Святое Евангелие и беседовал с Богом так долго, что нельзя было не удивляться, как это он, при болезненном состоянии своем, мог так долго пребывать в молитвенном бдении. Но сила Божия в немощи совершается, если сам человек любовью к Богу и надеждой будущих благ старается без самосожаления ревновать о богоугождении, покоряя духу свою немощную плоть. Говорят, о. Макарий ежедневно клал несколько сот земных поклонов. Кроме того, вычитывал не менее 2 глав Евангелия, нескольких глав апостольских посланий и 3-х кафизм. Это его келейное правило, которое он обязан был выполнять помимо церковных служб[15]. По прочтении Евангелия каждого Евангелиста о. Макарий читал особую молитву. "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, взывал старец, — прости меня грешного, нечистыми устами словеса Святого Евангелия Твоего изрекшего: глаголю и не исполняю Твоих повелений. Ты, Владыко, пришел еси оживотворити умерщвленные грехми, просвети Евангелием Твоим ум, сердце и укрепи душевный мой храм, да не вотще учуся и возвещаю словеса Твои. Господи, Господи! Мудрости истинной Наставниче и смысла Подателю, душу мою объемь верою в словеса Тобою реченные и умягчи ю, да излиется пред Тобою, и аз буду в Тебе и Ты во мне, Благодетелю мой, да никогда же удаляюсь от любви Твоей. Ты мое пристанище, Ты тишина моя и спокойствие сердцу моему. Пробави милость Твою ведующим Тя, Тобою бо живем, движимся и есмы и Тебе славу воссылаем ныне и присно и во веки веков".

После долгого молитвенного подвига о. Макарий на короткое время упокоивал немощную плоть свою в кресле, которое семнадцать лет служило ему одром.

Такие подвиги, совершаемые с чувством благоговения и сокрушения, снискали дерзновение подвижнику ко Господу. Молитве старца Бог внимал.

Госпожа М., принадлежащая к высшему кругу и воспитанная в религиозных началах, ежегодно до и после замужества своего, посещая Глинскую пустынь, с верой приходила к старцу Божию. Однажды, приехав в обитель, она просила у о. Макария молитв о разрешении неплодия. Через год родился у нее сын, и когда она приехала благодарить старца, последний смиренно называл себя величайшим грешником, говоря, что молитвы его в этом случае бессильны, но если она получила желаемое, то это по силе своей веры и упования на Бога.

Священноинок А. говорил: "В Глинскую пустынь пришел я из Малоярославецкого Николаевского монастыря. Покойный настоятель, о. архимандрит Иннокентий, ввиду некоторых особых соображений, не имел обыкновения принимать в свой монастырь братию из других обителей. На мою просьбу о принятии о. архимандрит также ответил отказом, хотя и не стеснял меня сроком пребывания в монастырской гостинице. Три месяца прожил я здесь, не имея сил расстаться с обителью, которую искренне полюбил. Наконец, решился идти за советом к о. Макарию. Приснопамятный старец был уже болен и лежал на одре; пришел я к нему, поклонился в ноги и стал объяснять ему свою скорбь о том, что желание подвизаться здесь не может исполниться потому, что о. настоятель не благоволит принять меня. "Иди и просись, и приимет тебя", сказал батюшка. Я так и сделал; и что же? Отец Иннокентий, сверх всякого ожидания, на этот раз сделал отступление от своего давно принятого правила: он принял меня, конечно, по молитвам о. Макария. В ближайшем к Глинской пустыни с. Сваркове Глуховского уезда жил честный непьющий труженик Данило, у которого попущением Божиим восемнадцать раз горело имущество; иногда в один год у него было 3–4 пожара: то сарай загорится, то плетень, то солома. Но всякий раз пожар скоро гасили без особенно больших убытков для хозяина. Последние разы односельчане даже не шли и пожар тушить. "У Данилы горит, не сгорит", говорили они. Однажды Данило одел одну ногу в лапоть и поставил ее на пол, под ногой загорелась солома. Пошел он к отцу Макарию и стал жаловаться на свою беду. Старец прочитал над ним какую-то молитву и сказал: "Теперь гореть не будешь", и слово молитвенника исполнилось: более Данило не горел.

Это не единственные случаи. Все с верой следовавшие советам подвижника получали не только душевную пользу, но и благопоспешение в житейских делах.

Заглянем в келию старца. Она состояла из одной малой комнаты. Стекла в ней были заклеены бумагой, чтобы не развлекаться взором. Но почитателям и особенно любопытным почитательницам и ученицам подвижника желательно было взглянуть на смиренное жилище уважаемого наставника. Некоторым из них он сам показывал свою келию, раскрывая ее двери. Вот как описывает келию о. Макария почтенная монахиня Ф., ученица о. Макария: "В келии была одна икона Страстной Божией Матери, распятие, несколько книг, стол, стул, простая деревянная скамейка[16], на ней лежал старый зипун, а на столе одно яблоко". Никаких украшений келии старец не терпел.

Л. М. П-ов, первый раз войдя в келию подвижника, поражен был полумраком. Осмотревшись, увидел, что окна заклеены бумагой, и невольно воскликнул: "Какая тут жизнь?!" Отец Макарий сказал ему на это: "Бывают большие страдания, но бывают и такие утешения, каких мир не знает".

Из этого описания смиренного жилища мы видим полную нестяжательность старца. Если бы захотел, он мог бы обогатиться деньгами и разными предметами неги и роскоши. Люди состоятельные, благодарные старцу за его добрые советы и исцеления, готовы были для подвижника сделать многое, но он все отклонял, желая остаться в боголюбезной нищете. Правда, иногда, уступая просьбам посетителей, о. Макарий принимал некоторые приношения, но сейчас же пересылал их настоятелю на обитель или раздавал другим посетителям. Из приносимого старец оставлял у себя только ладан и восковые свечи, которые и употреблял при совершении своих келейных молитвословий. Насколько он был вообще нестяжателен, можно видеть из того, что по смерти его найдена была только одна двадцатикопеечная монета в книге, положенная в виде закладки и так забытая.

Из своей келии отец Макарий любил совершать прогулки в лес. Возьмет какую-либо духовную книгу, пойдет в лес, в уединенном месте сядет и читает или питает душу свою богомыслием и молитвой. Для молитвы он опускался на колени, и чистая душа его возносилась к Богу.

Однажды, по обыкновению своему, о. Макарий отправился на подобную уединенную прогулку; утомившись, сел около дороги и углубился в богомыслие до такой степени, что не слышал, как приблизился к нему ехавший крестьянин. В это время подвижник неожиданно встает. Испуганная лошадь крестьянина бросается в сторону. "Прости меня, брат", — смиренно кланяясь, говорил о. Макарий. "Если бы это был кто-либо другой… — отвечал с улыбкой мужичок, — но так как это о. Макарий, то следует замолчать". Этот сам по себе маловажный случай достаточно говорит о том, каким глубоким уважением пользовался подвижник не только в среде братства Глинской пустыни, но и за стенами ее.

V

Болезненное состояние и подвиги благочестия при полном самоумерщвлении по благодати спасающего Бога дали подвижнику прийти в бесстрастие и развить в себе сильную святую любовь к ближним. Своей любовью он готов был обнять весь мир и всех привести к Богу. Посему Сердцеведец-Господь и указал ему такое поприще, на котором за святое послушание удобно было применять эту любовь и служить спасению многих. Высокая жизнь старца была известна не только братиям Глинской пустыни и ее богомольцам, но и архипастырю. В 1844 году из Глинской пустыни в возобновленную Святогорскую обитель выбыл иеромонах Анатолий, исполнявший должность благочинного. По воле преосвященного Илиодора, епископа Курского, на место Анатолия назначен был о. Макарий, несмотря на то что не особенно давно сей ревностный исполнитель заповедей Господних по болезни был зачислен за штат. Приняв на себя трудную должность благочинного монастыря, о. Макарий самоотверженно предался исполнению своего долга. Во дни его благочиния в обители царила примерная тишина: полагаясь на бдительность благочинного, настоятель был спокоен, знал, что ради святого послушания о. Макарий готов пожертвовать своим собственным спокойствием для общего блага, знал, что и братия обители, по уважению к о. Макарию, будет сохранять требуемое благочиние. Как же действовал о. благочинный? Он как бы разделял свою любовь на две равные части: одну часть ее отдавал настоятелю, исполнять приказания которого он считал священным долгом послушания, другую часть любви подвижник отдавал братии, среди которой находились такие, кои или по ложной стыдливости, или по самолюбию, самосожалению, иногда по упорству отказывались исполнить данное послушание или приказание. Как тут поступить? Конечно, когда не действует кроткое слово отеческого увещания, можно бы употребить настойчивость; но это будет не так спасительно для исполняющего, если же он поведенное исполнит с ропотом или осуждением, то и грех. Доложить настоятелю? Но чем все кончится? У настоятеля власть большая, он может уволить непокорного из обители, а там инок совсем расстроится, и погибла душа его!.. Не лучше ли потерпеть? И единственно ради Бога, любви и желания спасения ближних, много терпел о. Макарий, часто подвергая себя неприятностям. Иногда он сам старался исполнить послушание отсутствующих: так например, неоднократно по ночам он месил хлеб и исправлял другие тяжелые работы. Вот тут-то, более чем где-либо, приходилось подвижнику применить наставление апостола: "Должни есмы мы, сильнии, немощи немощных носити и не себе угождати. Кийждо же вас ближнему да угождает во благое к назиданию" (Рим. 15, 1–2). "Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов" (Гал. 6, 2). Тут-то пришлось доказать свою любовь к ближним, которая, по слову того же богоглаголивого учителя языков, долготерпит, милосердствует, не завидит, не превозносится, не гордится, не ищет своих сил, не раздражается, не мыслит зла, не радуется о неправде, радуется же о истине; которая вся любит, всему веру емлет, вся уповает, вся терпит, николиже отпадает (1 Кор. 13, 4–7). Про о. Макария не обинуясь можно сказать то же, что было сказано про тезоименитого ему подвижника авву Макария Египетского: "Он всех покрывал любовью".

Но любвеобильное отношение о. Макария к братии состояло не в одном только снисхождении к виновным. Нет. Покрывая любовью недостатки, он глубоко скорбел о них, просил, умолял их исправиться, давая на это свои опытные советы и молился о них. Его учение, исходящее из сердца, пламеневшего любовью к Богу и ближним, по благодати свыше было так действенно, что те, к кому обращено было назидание, невольно преклонялись перед могучей силой слова его и преклоняли свой разум во святое послушание. А исправив таковых, о. Макарий был спокоен; он знал, что исправленные им более уже не решатся сделать что-либо несоответствующее уставу обители, боясь этим огорчить его[17].

Требованиями послушания поставленный в необходимость соприкосновения с людьми светскими, он и с ними находил о чем беседовать и умел всем быть полезным. Начиная с обыкновенных вещей, о. Макарий незаметно умел направить разговор на тему о спасении души, и тогда-то оживленно и как бы вдохновенно начинал он, как из чистого источника, напоять слушателей словом спасения. Увлеченные обаятельной силой его слова, собеседники внимательно слушали подвижника, и многие через него познали науку истинно христианской жизни.

Заботясь о спасении других, о. Макарий не мог забывать о собственном спасении, умел охранять себя так, что общение с мирскими людьми нисколько не влияло на него. За отличное и благотворное свое служение в должности благочинного о. Макарий 7 июня 1846 года был награжден набедренником; но не внешние награды утешили его, а то бывало для него высшей наградой, когда душа грешная, под влиянием его убеждений и теплых, истинно отеческих поучений, более познавала своего Создателя и старалась угождать Ему.

VI

Много путей благочестия и погибели. Часто бывает, что иной противится одному и искренно согласен с другим; между тем у обоих намерение благоугодно Господу[18]. Жития святых представляют немало таких примеров. По Божию попущению, для усовершенствования искушаемых в братолюбии и самоотвержении, праведные мужи, одушевляемые любовью, смирением, безусловным послушанием воле Божией, бескорыстным служением благу ближних, при стечении обстоятельств и проявлении злобы и страстей людских, яко плоть носящие, охладевают один к другому, не выходя из своего незлобия и, как бы в огне очистительном, сгорая в обоюдной скорби и печали. Это один из высших крестных подвигов мужей высокой святости, недоступной плотскому суду и разумению человеческому. Нечто подобное было и с о. Макарием. Своей любовью он старался покрыть перед настоятелем немощи немощных братий и нередко за это сам подвергался неприятностям. Не мало приходилось ему терпеть скорбей от некоторых сподвижников за прием посетителей, особенно женского пола, а обязанности благочинного и старца много отвлекали его от богомыслия. И вот о. Макарий решился отказаться от благочиния и от приема посетителей, желая в келейном уединении работать единому Господу. В 1849 году, во внимание к болезненному состоянию отца Макария, по его просьбе уволили его от благочиния, а спустя два года, по болезни же, освободили от чреды священнослужения. С сего времени участвовал только в соборных службах, продолжая "примером жизни своей и словом опытного назидания благотворно действовать на других"[19].

С увольнением от благочиния о. Макарий из своей келии стал только выходить в храм Божий да для уединенных, и то редких, прогулок, во время которых его чаще обыкновенного видели на кладбище, где многое и о многом говорило его смиренной душе. Уединенное пребывание о. Макария в келии называли затвором, хотя оно не было таковым в полном значении этого слова. Впрочем, насколько возможно, сам подвижник старался укрыться от всего развлекающего внимание и свое уединение уподобить затвору. Для этого он ширмами огородил малое место в своей келии и там стоял в непрестанной молитве и богомыслии. Некоторые такое уединение ставили подвижнику в вину, но праведник не подлежит правилам закона (Гал. 5, 23; 1 Тим. 1, 9)[20]. Господь законополагает согрешающим на пути (Пс. 24, 8; 1 Тим. 1, 10). Конечно, людям, привыкшим к внешней жизни, уединение о. Макария казалось бесполезным. Каждый судит по себе и, осуждая других, обличает неустройство своей души. Не привыкшим к уединению, молитве и трезвению ума, трудно предположить, что другие уединяются ради преуспеяния души своей, желая быть только с Богом и Ему единому угождать. Кто не считает время потерянным, когда оно потрачено на обычные разговоры в келии, тот, конечно, думает, что и другие в келии своей предаются пустословию или покою. Но каждого по плодам познать можно. Был такой случай. Сошлись вечером два инока для взаимной беседы. Между прочим разговор перешел на о. Макария. "Что он затворился, — говорил один, — в затворе хорошо спасаться, не видя соблазнов; вот если бы он жил так, как мы, видя соблазны и как будто не видя их, то это был бы великий подвиг". Сказавшему это следовало возвращаться мимо келии о. Макария. Последний, открыв дверь, позвал его и говорит: "Прости меня, брат, прости грешного и немощного, не могущего подвизаться так, как подвизаетесь вы и от соблазнов мира уединившегося в келию; прости меня, Бога ради". Пораженный не столько глубиной смирения, сколько словами, произнесенными им несколько минут тому назад и повторенными теперь перед ним старцем, судья чужих дел и намерений упал в ноги смиренному подвижнику и искренне просил у него прощения.

VII

По уединении отца Макария, многочисленные почитатели его лишились назидания; пробовали было приходить к его келии, но получили отказ в приеме. Тогда некоторые из них просили настоятеля, дабы он за послушание приказал о. Макарию принимать приходящих и назидать их словом спасения. Но он не желал этого без согласия старца, который между тем, как хлебное зерно под прикрытием внешних покровов, незаметно более и более созревал духом, чтобы раскрыться и насытить собой голодных духовно. Когда кончилось это созревание, ему поведено было показать свой плод. Почтенный старец монах Исихий, от которого о. Макарий принимал различные услуги, передавал нам, что подвижник стал принимать посетителей[21], как лично слышал, по следующему случаю. "Лежу я, как теперь, утомленный и немощный, — говорил о. Макарий отцу настоятелю, — явился мне ангел Божий и сказал: "Принимай народ". Теперь я не могу противиться и должен исполнить волю Божию". После этого старец получил благословение от аввы на прием приходящих. Кроме того, было о. Макарию видение, по которому он без смущения стал принимать женский пол. "Я вас не принимал бы, — говорил подвижник монахине, — да мне было видение. Вижу, будто иду в церковь. По монастырю и около меня летает множество ласточек. Они салятся и на руки, и на плечи мне; я их беру в руки и одуваю. После того будто возвращаюсь из церкви и на голове несу крест, а на крышах монашеских келий грачи каркают на меня". Видение ласточек было понято о. Макарием в том смысле, что он не должен отказывать в приеме женщин, ищущих его совета; несение креста означало, что дело это — не легкий подвиг; а каркающие грачи означали тех братий, который роптали по поводу приема женщин.

Когда отверзлись двери тесной келии о. Макария, все и всегда, и во всякое время могли идти к нему в твердой уверенности, что найдут здесь и опытный совет и благодатную помощь[22]. келия подвижника ежедневно была свидетельницей разрешения многоразличных духовных нужд, вопросов и недоумений. Тут ежедневно с утра и до вечера многие открывали сердечные помышления свои, проливали обильно спасительные слезы умиления и раскаяния, давали обеты к исправлению жизни, разрешали свои сомнения.

Изумительно было спокойствие старца в минуты наставнической его деятельности! На его светлом лице сияла чистая радость, как отражение чистоты его сердца; в его взоре проявлялась ангельская кротость, как выражение внутреннего мира. Он весь был любовь, как выразилась про него одна почитательница. С одинаковым терпением старец выслушивал и нелепое суеверие темного человека, и безверие ученого человека, и его безумное вольнодумство, и бессмысленную жалобу крестьянской женщины, и замысловатую пытливость барыни, и бесхитростный рассказ простолюдина, и хитросплетенную фразу мудрецов мира сего; ничто не могло возмутить его христианского терпения, его полного духовного спокойствия; все было им покорено глубочайшему смирению. Это был истинный учитель нравственного богословия и духовного делания.

Не отличалось слово о. Макария блеском красноречия, но оно проникнуто было мудростью, свыше исходящей, согрето кротостью и любовью, растворено духовным рассуждением, которое святыми отцами признано выше всех добродетелей. Его смиренное слово было вместе с тем и слово действенное, заставляло повиноваться и веровать; оно восставляло безнадежного, и плотского человека мало-помалу делало духовным. Из келии старца печальные выходили радующимися, скорбящие — утешенными, отчаявшиеся — с надеждой покаяния, самонадеянные — смиренными, закоренелые грешники — возбужденными от греховного оцепенения. Всех, кто с полной верой приходил к о. Макарию, истинно желая положить благое начало исправления и начать новую о Господе жизнь, он с искусством мудрого врача, читая прозорливым оком прошедшее, незаметно приводил к сознанию прежних дел, в которых теперь, по вступлении на путь спасения, следовало каяться, учил заглаждать их постом, молитвой и добрыми делами и не превозноситься этими подвигами богоугождения. Если же кто не сознавался, старец напоминал ему и давал должные спасительные наставления.

Иеросхимонах Макарий Глинской Рождество-Богородицкой пустыни.

Люди, привыкшие к исполнению всех своих пожеланий, не обращая внимания, согласны или не согласны они с волей Божией, часто получали совет старца, противный их ожиданию, потому что последнее не было угодно Богу. Не рассуждая об этом, многие говорили: "Отец Макарий всегда скажет против твоего желания". Ибо во главе своих советов старец всегда ставил смирение; из этой добродетели выводил он все прочие добродетели, составляющие характеристику истинного христианина. Поверять свою совесть, быть в постоянной борьбе со своими страстями, очищать душу от грехов, любить Бога в простоте сердца, веровать в Него без рассуждения, беспрестанно иметь перед собой Его беспредельное милосердие, всеми силами души своей хвалить и благодарить Его; во всех неприятностях жизни искать вину в самом себе и всякую вину ближнего против нас прощать, дабы исходатайствовать тем у Господа прощение своих грехов; стараться водворить в себе любовь к ближнему, хранить мир и спокойствие в своем семейном кругу, чистосердечно участвовать как в радостях, так и в скорбях своих ближних; чаще вспоминать и стараться исполнять заповеди Божии и постановления Святой Церкви, если возможно, несколько раз в году говеть и приобщаться Святых Таин, строго соблюдать посты, чаще бывать в церкви; каждодневно читать утренние и вечерние молитвы и хоть несколько псалмов, а ежели время позволяет, то читать Евангелие и послания апостольские; кроме того, утром и вечером молиться о упокоении усопших и о спасении живых, и во главе сей молитвы с благоговением молиться о государе императоре и о всем царствующем доме; если же какую-либо из сих обязанностей по каким-нибудь обстоятельствам не пришлось бы исполнить, то укорять себя в этом, намерением впредь сего не делать; молиться и за тех, к кому питаем какое-либо неудовольствие, так как это есть вернейшее средство к примирению о Христе; правду говорить в глаза; если случатся от этого неприятные последствия, то переносить их терпеливо, а за глаза никого не осуждать. Вот сущность уроков, которые преподавал о. Макарий многим, жаждавшим его назидания и поучения.

VIII

В частности, наставления богомудрого старца были весьма разнообразны. Здесь мы укажем несколько случаев отношения его к приходящим.

Пришла к отцу Макарию одна женщина и в присутствии посторонних громко раскаивалась в своих великих грехах, но о. Макарий, знающий, что кому полезно, как бы не обратил на это внимания, не принял женщину и ни слова не сказал ей. Пришла она в монастырскую гостиницу и, горько рыдая, говорила: "Великая грешница я, недостойна получить и благословения"… Монахиня N. посоветовала ей снова идти к о. Макарию. На этот раз женщина была принята старцем, утешена и возвратилась в гостиницу с великой радостью.

Две сестры жили вместе, и обе были больны. Много раз они приходили к о. Макарию; он не допускал их к себе. Сознавая себя недостойными, они просили батюшку помочь им через свою прислугу — мальчика, которого о. Макарий полюбил и больным госпожам посылал просфоры, святую воду, свой хлеб, угольки из кадила и проч. Сестры все это принимали с верой, в точности исполняли советы старца и не только исцелились телом, но, что самое главное, душой. Мудрый старец это провидел, а пусти их к себе, они могли бы кичиться, что он их принимает, и вряд ли получили бы такую себе пользу.

В конце девяностых годов прошлого столетия мимо одной келии Глинской пустыни проходит пожилая, скромно, но прилично одетая женщина и набожно крестится. Это заинтересовало монаха Н., он решился спросить ее. "Перекрестилась я потому, что проходила мимо бывшей келии о. Макария, которого хорошо знала и бывала у него. Он меня отучил от нарядов. Была я молода и в купеческом звании считала необходимым нарядиться получше. Приду в обитель, меня и позовет о. Макарий и велит вынести, да подальше, таз, переполненный грязной водой. Совестно мне было нести таз на народе и боязно помочить свое платье, но ослушаться батюшки я не думала. Принесу таз, а о. Макарий и говорит: "Тебе надобно скромнее одеваться, наряды ни к чему не ведут". Когда оденешься скромнее, батюшка таза носить не заставлял, так я и научилась у него скромности в одежде и теперь всегда помню его". Упоминаемый выше Л. М. П-ов рассказывал нам. что в конце пятидесятых годов прошлого столетия он во время великого поста пришел к о. Макарию просить благословения. Старец в приотворенную дверь высунул свою руку и благословил, не показывая лица. "Теперь в подражание Иисусу Христу, время поста, слез и молитвы, приходи после Пасхи, побеседуем". После Светлой недели я был в Глинской с одним товарищем и собрался с ним идти в скиток. Вдруг слышу: "Что ж ты, раб Божий, когда нельзя было, приходил, а теперь проходишь мимо?" Это говорил о. Макарий. Я подошел к нему. Он благословил и пригласил меня к себе. Отец Макарий заставил меня перекреститься три раза, сам низко мне поклонился, и я ему, потом подошел ко мне и, целуя в плечи, говорит: "Христос посреде нас" и научил меня по-монашески отвечать: "Есть и будет". После этого о. Макарий спросил: "В монахи хочешь?" — "Да, батюшка, благословите!" У тебя мать на попечении, благословит — иди. А в какой монастырь думаешь?" — "В штатный". — "В штатный? — удивленно спросил старец, потом подумал и сказал, — Поживешь там год, может быть, немного более, выйдешь из монастыря и женишься". Почему старец знал, что я желаю быть монахом и имею на попечении мать? Он меня вовсе не знал[23]. Поступил я в штатный монастырь, и слова о. Макария исполнились. Прожив год и 3 месяца, я оставил монастырь и поступил на место псаломщика, где женился, и вот женат уже 36-й год"[24].

Девица N., скорбевшая о смерти своей матери, в Ахтырском монастыре перед чудотворным образом Царицы Небесной дала обет поступить в монастырь; отец не пустил ее, а после прошло и желание быть монашкой. Но совесть не переставала ее мучить за неисполнелие обета. Долго и усердно молилась она Богу. Молитва ее была услышана. Усердное моление и скорбное лицо девицы обратили внимание одной благочестивой особы, она подошла к ней в храме и с участием стала расспрашивать. Обрадованная этим, N. откровенно, ничего не скрывая, рассказала о причине своей печали. "Никто не разрешит этого, как только о. Макарий", отвечала ей вопрошающая и предложила вместе с ней ехать в Глинскую пустынь. Отец Макарий решил так. "Если эта девица поедет в женский монастырь и у ней снова явится желание поступить туда, то, значит, воля Божия быть ей монахиней; если же не будет желания, то, значит, обет дан был необдуманно, в порыве постигшей скорби". Она поехала в монастырь, и у ней возгорелась такая ревность к монашеству, что она ни за что не хотела вернуться к родителю, который ее насильно взял обратно, но она опять ушла в монастырь и теперь более 20 лет монахиней.

Раз пришли к о. Макарию две девицы: одну благословил выйти замуж, другую не благословил; но последняя не послушала старца, тоже вышла замуж и через два месяца овдовела[25].

На прощании с посетителями старец иногда давал мед, лимоны, кресты; некоторым деньги и каждому что-либо при этом предсказывал. Слова его в свое время исполнялись. Некоторым подвижник давал писанные или печатные от руки полууставом молитвы, чаще всего молитву преподобного Архиппа, и советовал их в известное время читать.

IX

По уважению к великому благочестию подвижника многие письменно просили у о. Макария руководства в духовной жизни, совета в недоразумениях и утешения в скорбях. Любвеобильный старец с готовностью отвечал на такие просьбы.

Вот несколько его ответов. Тот же Л. М. П-ов[26], при обращении на путь богоугодной жизни, сразу хотел стяжать великие добродетели, слезы и проч. Отец Макарий писал ему: "В мире живучи, не ищи великой меры и не печалься о неимении слез, довольно, если помощью и покровительством Божиим соблюдешься грехов падательных[27], а в повседневных — будешь приносить Господу Богу исповедание и молитвы. Пока не вступишь в монастырь, не доискивайся многого, соблюдай себя от возношения, осуждения, дурных, праздных и вредных сообществ, наипаче содружества и пристрастия женского. Целомудрие и смиренный нрав всего нужнее. Когда будут слезы — плачь, но не услаждайся ими и не мни о преуспеянии; теперь тебе не дастся великое, а только милосердный Господь, желая спасения грешника, посылает вдохновение и понуждение с подкреплением, чтобы востекал на путь покаяния и приучился к постоянству[28]. Вступлению в монастырь слабое здоровье не считай препятствием, и слабейшие тебя живут".

Монахине Н., увлеченной первыми подвигами ревности по Боге, старец дает мудрое наставление и предостережение: "Желаю тебе с помощью Царицы Небесной преуспевать во благое, не удаляясь от смиренномудрия. Письмо твое меня и порадовало, но вместе и озаботило напомнить тебе, чтобы ты не быстро смотрела на свои мнимые исправления (подвиги); помни, что Господь сказал Своим ученикам: аще и вся поведенная вам сотворите, глаголите, яко раби неключимы есмы, ибо вся наша правда и добродетели, если не растворит Господь Своим милосердием, обрящутся пред Ним аки рубище, в срамоте поверженное; посему нам необходимо всегда смирять себя, а не возноситься и идти по совету премудрого средним путем, не уклоняясь ни на десно, ни на шуие; всегда нужно умерять себя, чтоб не быть ни слишком горящей, ни охладевающей, ибо и то и другое не полезно; притом же старайся быть ко встречающимся оскорблениям сколько возможно снисходительной, дабы не зазорно могла произносить: и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим. Господь, убеждая нас к сему, сказал: отпущайте и отпустится вам.

На письмо о постигших скорбях в подвиге спасения старец писал: "Господь наш Иисус Христос и Пречистая Его Матерь Приснодевственная Мария да утешит вас печальных и скорбных, и укрепит изнемогающих! Вы уже уверены святым царем Давидом, что сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. Истинно не уничижит Господь претерпевающих скорби. Он сладко защищает к Нему воздыхающих и сладко питает сирых. Господь знает все наши болезни и оскорбленное ваше сердце; Он смотрит отеческим оком на терпение, благоугодное пред Ним и, когда Ему угодно, предающуюся в волю Его душу освободит от всех болезней и скорбей! И тогда страждущее сердце возрадуется о милости Божией радостью неизреченной". Послушниц П. и Е. напоминанием о цели их поступления в монастырь старец хочет подвигнуть к большему усердию и потому пишет им: "Прошу помнить, зачем мы пришли в монастырь и на какой конец? Для спасения души нужно непременно: терпение, смирение, молчание, незлобие, безмолвие, молитва и пост, а наипаче послушание безропотное; будьте осторожны в словах, никого не осуждайте, а то как ржа железо поедает, так и осуждение все добродетели истребляет. Прошу вас, вооружайтесь обоюдоострым мечом — словом Божиим"[29].

Монахине, писавшей ему, что она худо живет и некому ее научить, о. Макарий отвечал: "Прежде всего и более всего молись усерднее Господу Богу, чтобы Он тебя вразумил и научил всему благому и полезному, имей всегда и ограждай себя страхом Божиим, ибо это начало всей премудрости; прилежи смирению и послушанию, не удаляйся от терпения, оно очень полезно. Сколько возможно убегай смеха и разных кощунств, всему время, время всякой вещи под небесем. Было время смеяться, но уже пришло время, в которое надо оплакивать прежде содеянное. В подтверждение сего и святой апостол Павел пишет: егда бех младенец, тогда яко младенец глаголах, яко сладенец мудрствовах, и яко младенец смышлях; егдаже бех муж, тогда отвергох вся младенческая. Вот так-то и ты поступай и не держи в памяти своей сего, что некому тебя научить, как жить и спасти душу свою. Если захочешь учиться, то всегда от всего будешь учиться, а если не захочешь внимать себе, то и никто тебя не научит, — помни всегда, последняя твоя и во веки не согрешишь[30], так некогда сказал премудрый".

Сетующей монахине, что у нее нет слез для оплакивания грехов, мудрый опытом старец пишет: "Жалеешь ты, что у тебя нет слез для оплакивания грехов; но не скорби о сем, ибо Господь отвергнул все добродетели фарисея, а принял мытарево одно воздыхание и две лепты вдовицы предпочел всем приношениям; посему несомненно надо верить, что если мы воздохнем только от чистого сердца ко Господу, то Он и сие приимет от нас паче источников слез, которые, может быть, текли бы у нас с примесью или тщеславия, или осуждения, или еще — всего хуже — гордости; поэтому советую тебе всегда во всем благодарить Господа и не желать излишне того, чего не имеем, потому что мы не знаем, послужит ли то нам в пользу. Нам необходимо внимать себе, стараться сколько возможно уклоняться от пороков и прилежать добродетели, на всяк день стремиться положить начало благое".

На вопрос о келейном рукоделии он отвечал: "О рукоделии я тебе ничего не могу сказать определенно, но советую поступать так, чтобы тебя совесть не упрекала, ибо нам должно лучше любить Бога, нежели свои прихоти, посему и советую тебе поступать по своей совести". Желая предостеречь монахиню от тщеславия, что она с ним имеет переписку, он пишет: "А мне, смиренно тебя прошу, в другой раз не обещать своей усердной благодарности, да не приидет тебе помысел, что на твое письмо отвечает грешный Макарий благодарности ради. Прости, что я тебе о сем напомнил. Желаю тебе убегать злого и творить благо, да спасешься! Чего тебе и всем усердно желаю".

В скорби об участи умерших родителей старец письмом утешает. Скорбь по земным родителям пользы им не приносит, упокоевайте их поминовением, панихидами и милостыней. Это уже есть надежда крепкая и помощь сильная. Истинный помощник и утешитель наш Всесильный Бог. Вы только к Нему Единому обращайтесь, и воздыхайте, и плачьте, и Господь, видя такое ваше на Него упование и преданность, будет вашим заступником и поможет вам во всем и я, немощный и слабый иеромонах Макарий, по силе своей, не забуду помянуть в своей холодной молитве вас: родителей ваших".

Должностному лицу о. Макарий писал: "Не тяготитесь делать добро бедным вдовам и сиротам, пока время для вас удобное и возможное. Не думайте, что это вам не принесет никакой пользы и награды. Нет, это будет самое прочное богатство для вашего спасения; оно, может быть, оправдает вас перед Богом во время великой нужды".

Вот увещание о. Макария о благоугождении Богу, писанное одной боголюбивой особе: "Любящим Бога вся поспешествует во благое: и самый злобный дух, озлобляющий разными способами весь человеческий род, хотя и невольно, но служит к увенчанию благодушно претерпевающих. А временное все, что бы ни было, как сон по пробуждении: только что помнится, но уже прошло, предстоит лишь настоящее. Так и по истечении всех дней нашей жизни, в минуту разлучения души от тела, сердца же от суетных помышлений и желаний, представится как какое пробуждение от сна. Тогда придем в познание самих себя, и дел наших и окончания дней наших, но уже поздно! Тогда ясно откроется глазам нашим и увидим, в какой суете и забвении о вечности провели мы всю жизнь нашу, какая неизъяснимая жалость будет о том, что не усердствовали вниманием слову Божию и не жили так, как научал нас через проповедь Священного Писания Господь наш Иисус Христос. Тогда увидим, что ласкательствующий сон мира сего уже кончился, и мы, усыпленные его прелестными видениями, уже проснулись; тогда увидим, чего никогда не видели столь явно, хотя иногда и слышали, как через сон, доходящее до нас апостольское слово: что сеяй в плоть свою от плоти пожнет истление. Тогда-то мы увидим, как все это истинно и как суетны были наши дела и помышления, которые не были о жизни будущей по смерти сей временной, но о том только, что угодно было нашему плотскому вожделению, что услаждало плотскую нашу чувственность, и как мы уже пожинаем невольно плод гибели и смрада, томления и муки, определенные праведным судом Божиим. Увы! Тогда уже поздно раскаяние: потеряли время, данное ко спасению, провели дни свои в празднословии и осуждениях о ближнем; охотно, назирая других пороки и немощи, не внимали нимало своему спасению. Сладки были разговоры даже и в церкви Божией о разных посторонних вещах, а о своем душеспасении не хотели помышлять и не старались предстоять в молитве со страхом Божиим, где святые ангелы невидимо предстоят славе Божией, и тут пустословили и смеялись безумно! О, бесстрашные! И обычно стало уже между многими ходить в Святую Церковь для взаимного свидания, а не для слушания, что поют или что читают, чтобы поучаться слову Божию и вести по оному жизнь свою: нет, не для того сердце идти сюда умышляло, когда оно об украшении тела пышными одеждами более всего заботилось, чтобы показаться перед знакомыми. Так мы стоим в бесстрашии перед Господом, взирающим на мысли каждого! Итак, почтеннейшая сестра о Господе, будем почаще говорить: "Всели в мя, Господи, корень благих и страх Твой в сердце мое!.." К вам пишу, пребывающим в благочестии, к вашему сердцу, всегда благоговеющему к слову Божию; пишу я к душе, любящей Бога, пусть она внимает истине, во всякой вещи славословить Господа. Кротость и смирение, терпение и любовь о Господе ко всем — вот путь к Царствию Небесному. А истина и путь есть Сам Христос Спаситель мира. Простите меня сердечно, если какое-нибудь слово, писанное мной, оскорбило вас; да воздаст вам Господь все благое и да сохранит вас от того, что есть злое. Буди вам мир на сердце и благоволение Божие во спасение, и мое буди вам благословение".

Девица N. искала душеспасительных советов у многих старцев. Отец Макарий через друга своего, Глинского подвижника схиархимандрита Илиодора, передал ей, чтобы она, "если хочет быть спокойной, избрала себе одного старца опытного, внимательного и его советов слушалась, а не многих, ибо там мало пользы, где учат многие и всякий советует по-своему"[31].

X

Отец Макарий, служивший всем к обновлению внутреннего человека, не мог забыть и ближних присных своих — сподвижников обители Глинской. Во всех обстоятельствах жизни, при всяком прилоге вражеском, многие из братий спешили к батюшке. Однажды приходит к нему иеромонах Моисей, надеясь в беседе с богомудрым старцем найти утешение своих скорбей; но о. Макарий, едва дыша от усталости после приема множества посетителей, просил прийти к нему на завтра. Выйдя из келии подвижника, о. Моисей в великой скорби безмолвно возвел очи свои к небу, и его молитва была услышана. Наутро, только чуть дневной свет забрезжился, старец посылает за о. Моисеем. Когда тот пришел, о. Макарий, кланяясь, сказал ему: "Прости меня, отче и брате, грешного, что отказал тебе вчера; мимошедшую ночь много за сие пострадал". С тех пор подвижник безусловно предал себя на волю братии обители: они могли входить к нему во всякое время без всякого доклада, только по обычаю монастырскому, сотворив молитву Иисусову; они уже не опасались прийти не вовремя или побеспокоить старца. Его покой был душевный покой и добрая совесть его учеников. Как чадолюбивый отец, он обеспокоивался лишь одним — если долго не видел у себя кого-либо из относившихся к нему постоянно. Назидание искавших духовного руководства приснопамятного старца требовало с его стороны, очевидно, многих трудов, и о. Макарий, покорно неся на раменах своих это нелегкое бремя, был мудрым и опытным вождем подвижников. Велики были его мудрость в назидании братии, его усердие и любовь к ним, его умение применяться к нуждам иноков. Не было инока, которому бы он не служил примером, не было минуты, в которую он не заботился о душевной пользе братии, не было случая, который бы он отпустил без назидания; не было заботы, которую бы он добровольно не принимал на себя ради блага братий. Он имел все качества, необходимые для духовного наставника и руководителя: и высшее призвание, и дары благодати. Иноки Глинской обители питали к нему глубокое уважение и приходили к нему без всякого сомнения, как к опытному врачу не только душевных, но и телесных немощей. Кто небрег о своей душе, того так или иначе отец Макарий старался привлечь ко спасению. Однажды он позвал к себе проходящего мимо послушника Михаила и просил его поставить самовар. Тот при всем нежелании не осмелился ослушаться старца и спешно стал исполнять данное послушание, а как только закипел самовар, хотел уйти. Отец Макарий говорит ему: "Не буду пить, если ты уйдешь. Будем пить вместе". За чаем подвижник стал спрашивать у Михаила, куда он шел, но получил уклончивый ответ. Прозорливец, не обличая его греховного намерения, стал увещевать жить по-монашески, и слово старца имело благотворное влияние на брата. Но прибегая к о. Макарию в частных случаях, немногие желали избрать его в постоянные руководители от Святого Евангелия при постриге, когда требования старца вменяются как заповедь. А эти требования строгого аскета были строги, и не всякий их мог понести, да и из желающих о. Макарий не всякого принимал, а только тех, кого видел по ревности богоугождения способными исполнять его правила. Сам прошедший многотрудный иноческий искус, о. Макарий и в учениках воспитывал терпение, смирение, послушание и страх Божий, стараясь устранить вредное в спасении самосожаление, при котором подвижнику нельзя взять креста своего и следовать за Христом по узкому пути самоотвержения. Зато, раз вверившись старцу, ученики благонадежны были, что о. Макарий поведет их верным путем к Царствию Небесному. Из числа учеников приснопамятного подвижника известны: архимандрит Иннокентий, иеросхимонах Илиодор, монах Петр, иеромонах Иосиф и другие. {…}

Относительно иеромонаха Иосифа и старца известен один случай, еще подтверждающий, что о. Макарий знал чужие помыслы. За множеством народа, приходящего к старцу, иногда трудно было пройти по монастырскому двору ко святым вратам. Однажды мимо народа надобно было идти о. Иосифу. Досадуя на народ, задерживающий движение, о. Иосиф подумал: "Ишь старичишка, какую массу народа собрал к себе, и охота же ему возиться с ними, а тут они тебе прохода не дают". После этого, проходя мимо старцевой келии, он вдруг слышит стук в окно. Приходит к отцу Макарию и спрашивает: "Вы меня звали? — "Да, звал, — отвечает он, — скажи, Бога ради, что делать мне с народом? Видишь собралось их сколько, а я, окаянный старичишка, возись с ними, прохода не дают". Ученик понял, что старец познал его мысленный ропот и вот теперь призвал к себе, просить совета, что делать с народом. Пораженный этим, иеромонах просит прощения. Прощая, старец говорит: "Я, грешный, не от себя так поступаю, а за послушание Царице Небесной".

Если ученик, иеромонах, подвижник, обладающий опытом и благоразумием, иногда, по немощи человеческой, способен был к ропоту, то что сказать о других, не учениках старца, менее благоразумных и не так опытных? Когда многие восхваляли о. Макария, находились такие, кои по зависти к славе старца или соблазняясь приемом женского пола, в благих намерениях подвижника видели худое и клеветали на него настоятелю, стараясь во что бы то ни стало удалить о. Макария из монастыря. Дошло до того, что и сам он стал со скорбью помышлять: что, если и в самом деле попущено будет ему оставить любимую Глинскую пустынь? Через своего верного раба, известного Глинского старца, монаха Феодота[32], Господу было угодно утешить скорбящего. Пришел к нему отец Феодот и говорит: "Не бойся, старец, не выгонят, ты здесь умрешь". Престарелый Феодот и другой известный Глинский подвижник, схиархимандрит Илиодор, были духовными друзьями отца Макария. Все они взаимно назидали друг друга беседой и примером своей жизни. Под личиной юродства монах Феодот скрывал великую мудрость о Господе. Он обладал даром прозрения и многим иносказательно, но довольно ясно предсказывал грядущее, что в свое время исполнялось. Однажды о. Макарий, по должности благочинного, вышел во время утрени из храма и увидел над братской кухней столб света. Сейчас же он догадался о причине его, ибо знал, что в кухне отец Феодот ночи проводил в молитве и труде святого послушания, чистя за себя и других своих помощников картофель для варки пищи братии. Он поспешил в кухонный коридор и тихо приблизился к двери. Через щель, образовавшуюся от трения старой щеколды, благочинный начал присматриваться, что делает старец Феодот. Он стоял в это время на коленях перед иконой Спасителя с воздетыми вверх руками, и из уст его выходил пламень по направлению к иконе, освещая стены. Отец Макарий поражен был этим видением и тихо удалился, а потом с чувством благоговения рассказывал некоторым из братий[33]. Опасаясь, дабы о. Феодот не вознесся мыслей о своей праведности, о. Макарий умолял старца и даже запретил ему много открывать будущее. В свою очередь смиренный и младенчески незлобивый Феодот, заботящийся о спасении своего духовного собеседника, просил о. Макария, если можно, менее принимать мирских. "Имя твое везде славно, говорил он, — а ты сам знаешь, как пагубна для монаха всякая слава".

Уступая настойчивой просьбе своих почитателей, о. Макарий позволил снять с себя фотографическую карточку. Старец Илиодор за это сделал ему строгое замечание. Сам он не снимался по глубокому смирению и ученикам своим сниматься не дозволял. По тому же смирению схиархимандрит Илиодор не надевал схимнических одежд; отец Макарий подражал ему в этом.

XI

После блаженной кончины игумена Филарета многие ученицы почившего аввы перешли под руководство о. Макария. Как о. Филарет, так и отец Макарий имели особое духовное общение с инокинями Борисовской женской пустыни (Курской епархии). Последние часто бывали у своих старцев и вели с ними переписку. "При случае, — говорила одна из монахинь, — к о. Макарию сразу присылалось до 70 писем, и на все он не ленился отвечать". Приведем здесь сообщение престарелой монахини Агнии, которое ясно изображает отношение старца к ученицам. "Я, — пишет матушка Агния, — мирянкой была во многих обителях, многих старцев знала, но ни к кому так духовно я не расположилась, как к о. Макарию, которого сразу полюбила и сделалась его ученицей. Замечательно, что, видя его строгую жизнь, невольно многие, по силе своей, ему подражали. Познакомившись с батюшкой, я перестала есть мясное, потом сбросила цветную одежду и под конец пожелала поступить в монастырь".

"Мое знакомство с батюшкой состояло в скорби и терпении. При личном свидании он все ласкал да утешал, а молитвами своими снова под страшные скорби подводил, надеясь, что его же молитвами я их понесу". "Кого люблю, того и наказую", — нередко говорил батюшка, подражая священным словам апостола: "Его же любит Господь, наказует". Матушка Агния имела деньги, хорошую келию, была любима игуменьей, от всех сестер имела почет, но это не было для души ее во спасение, ибо многими скорьбми подобает нам внити в Царствие Божие, и вот старец помолился и устроил так, чтобы она понесла эти спасительные скорби. Прежде всего старец хотел уменьшить почет ее со стороны сестер обители. Им она выписывала фольгу для украшения киотов к иконам и чай. Старец запретил вести торговлю и самой не велел работать, а чаще открывать Псалтирь.

"Это неважно, — подумала Агния, — родные помогают, я и так проживу". После этого о. Макарий писал ей: "Пошлется тебе злое, потерпи Бога ради". — "Что батюшка пишет? — снова думает Агния. — Игуменья меня любит, деньги у меня есть, одежда есть, келия хорошая, родные меня любят, что буду терпеть?" Но как она не была способна перенести скорбей благодушно, то они и отлагались до времени. Она еще приехала к своему старцу и несколько раз была у него. Он постоянно твердил: "Поплачь, поплачь; о чем бы не плакать, лишь бы не радоваться". Она все не обращала на это внимания: "Ты деньги побереги, тебе нужно будет крышу покрыть". — "У меня, батюшка, крыша новая". Старец подает параман и говорит: "Надень и до смерти носи — это скорби терпеть до смерти". Прощаясь с о. Макарием, матушка Агния сказала о волнении в сердце. "Там какое-то бремя готовится", — ответил подвижник. И вот в скором времени по приезде в свой монастырь на Агнию действительно легло бремя скорбей. Положение ее изменилось. Предсказание старца исполнилось в точности. Целый год она терпела гонение. Деньги ее пропали за одним купцом, келию обокрали, родные в недолгом времени один за другим умерли. Надежда на деньги и на родных оказалась тщетной, так же как и на любовь многих. Во время скорби о. Макарий частыми утешительными письмами поддерживал свою ученицу. Наконец, она сама к нему приехала. Он говорит: "Грешному монаху, как мы с тобой, Агния, мало скорби, нужно посрамление потерпеть". И что же? Возвращается в монастырь, и ее из хорошей келии переводят в худшую. От великих скорбей и посрамления начались болезни, которые продолжались несколько лет. Отец Макарий опять письмами подкреплял упадающий дух страждущей монахини, уверяя, что это все пройдет и она опять будет жить по-прежнему. Это также исполнилось; но уже не было во вред души, ибо она прошла горнило искушения и знала тщетную надежду на земные блага и на изменчивую любовь человеческую.

Вообще старец Божий одних утешал лучшим будущим, других предупреждал о будущих скорбях, подготовляя заблаговременно, чтобы постигшее легче переносилось, и т. д.

Желая отсечь самоволие, старец входил в положение учениц до мелочей и подробностей. Узнав от той же монахини Агнии, что она имеет довольно одежды и белья, сказал: "Что же ты не раздашь, ведь это грех. Я наг родился и хочу нагим умереть. Сколько у тебя горит лампадок в келии?" — "Три". — "А сама спишь и потягиваешься. Лучше бы лампады не горели, да сама встала и положила сто поклонов"[34].

Другая ученица о. Макария, почтенная монахиня — старица другого монастыря, про свое поступление в монастырь, по прозорливому указанию старца, рассказала следующее. "Однажды еще молодой, в какой-то праздник, я была в церкви Глинской пустыни, на соборном молебне. Между предстоящими я увидела одного тощего, высокого ростом, со впалыми глазами иеромонаха. Он стоял совершенно неподвижно, закрыв глаза. Мне очень захотелось видеть его лицо, и вот, только что я подумала об этом, как он повернулся ко мне и стал прямо на меня смотреть открытыми глазами. Это был, как я после узнала, отец Макарий. В другой раз я была в Глинской пустыни с одной маленькой девочкой. Много слышала я про отца Макария, но лично идти к нему почему-то как бы опасалась. После обедни я отправилась в номер гостиницы, а девочка незаметно для меня где-то осталась…

Через несколько времени она возвратилась и принесла мне небольшую книжку под заглавием "Краткое наставление монашествующим". "Эту книжку, — говорит, — вам велел передать высокий худой монах". После этого мне захотелось лично видеть о. Макария, и я просила гостинника узнать, примет ли меня о. Макарий, и получила от него ответ: "Пусть идет в монастырь, а когда примут, то придет ко мне за благословением". Приехав домой, я стала очень скучать, ни в чем не находила удовольствия и вынуждена была ехать в Глинскую пустынь, к отцу Макарию. Он меня принял очень ласково, утешил и велел идти в монастырь. На мой вопрос, в какой идти монастырь и когда, он ответил, что Бог Сам все устроит. Возвратившись домой, в семействе я стала считать себя как бы чужой: жизнь в миру для меня потеряла всякое значение. Через знакомых я спрашивала отца Макария, что мне делать. И он велел передать, что когда настанет время поступления моего в монастырь, то я ни одной минуты дома более не пробуду. Желая прогнать гнетущую меня скуку, я поехала в один женский монастырь помолиться, не имея в виду поступить в этот монастырь, а между тем, когда брала благословение у матушки игуменьи, как-то совершенно неожиданно для самой себя попросилась в монастырь и была принята. После этого ездила к отцу Макарию. Он принял меня, как отец любимое дитя. Открыл двери своей келии, велел хорошенько все высмотреть, несколько раз повторяя: "Смотри хорошенько, все смотри!" Показав келию, он сел на пороге келии и стал говорить мне о смирении, терпении, нестяжании и вообще, как следует жить монахине. После всего он сказал: "Желала бы ты, чтобы твоя сестра умерла?" Это он спрашивал про постоянно болящую мою младшую сестру, которую я очень любила, но расстаться с ней мне вовсе не хотелось. Я молчала; старец снова повторил вопрос и затем, как бы отвечая на мои мысли, говорит: "Не хочешь, а лучше, если бы она умерла, молись об этом". Молиться о смерти сестры я не могла, она поправилась и выросла, но сделалась самой несчастной, так что действительно теперь я сожалею, что она в то время не скончалась. Через год я не захотела жить в монастыре: скорбей было очень много, а переносить их у меня не хватало терпения. Опять я поехала к батюшке Макарию. Он мне велел съездить пожить в другой монастырь. Там я попросилась и была тоже принята. Чтобы узнать, где мне жить, я снова возвратилась к отцу Макарию. Он велел ехать в первый монастырь, сказав, что Сам Бог определит, в каком монастыре мне остаться. Когда я вернулась и рассказала матушке игуменье о своем путешествии, то матушка ни за что меня не отпускала, а за самоволие велела целую неделю класть поклоны. В этой скорби я снова была утешена отцом Макарием. Без нужного дела из келии старец мне выходить не благословил и к себе принимать велел меньше. "Когда готовишься причащаться, под тот день ничего не кушай, молись", — говорил он. Прошло не мало времени. Отец Макарий сказал мне при личном свидании в Глинской пустыни: "Бери себе дочек (учениц), но чтобы подружек не имели, в церковь ходили, послушание проходили". До конца жизни о. Макария я пользовалась его мудрыми советами".

XII

Исцеляя немощных, о. Макарий вряд ли молил Бога о исцелении своих немощей. Для спасения себя и ближних, а также ради славы Божией старец никогда не жалел себя. Но пришло время, и телесная храмина его стала приходить все в большее и большее изнеможение, хотя внутренний человек и возрастал непрестанно. Получив некое откровение о приближающейся кончине, старец "в напутствие к сожитию на небесех со ангелами", как он потом выразился, пожелал принять на себя великий ангельский образ и удостоился святой схимы 1 июня 1863 года с оставлением прежнего своего имени. С повторением иноческого обета, он еще более усугубил и без того великие свои подвиги. Опираясь на костыль[35], он твердо выстаивал до конца все продолжительные богослужения Глинской пустыни, несмотря на сильную болезнь. Его же любит Господь, — наказует, и избранников Своих ведет к царствию вечного блаженства крестным путем. В этом случае о. Макарий не обижен был у Небесного Домовладыки. Он двадцать лет страдал лишайной сыпью по всему телу (кроме лица). Сыпь производила сильный зуд и жжение, особенно в руках и ногах, при худосочии, слабом пищеварении и ломоте. Кроме того, от долгих стояний ноги подвижника сильно опухали. Он ужасно страдал, но страдания сии еще усиливал добровольными подвигами благочестия. Так велика была любовь старца к Подвигоположнику Господу Иисусу Христу, так вожделевал подвижник Царства Небесного!..

С принятием схимы о. Макарий перестал вести переписку с посторонними, но мужчинам, желающим видеть его и получить благословение, не отказывал в приеме и даже для женского пола делал в особых случаях исключения. Так, в скором времени по принятии схимы пришла Пелагея Антоновна Сусликова, благочестивая землячка о. Макария. "Ну, Пелагея, — сказал ей старец, — теперь мы с тобой в сем веке не увидимся". Услышав это, собеседница заплакала и сказала: "Вы, батюшка, огненную реку перейдете, а я, грешная, останусь здесь и куда денусь?" — "Молись за меня. Если буду иметь дерзновение ко Господу, не забуду тебя и там".

За шесть месяцев до смерти изможденный подвижник затворился в своей келии и принимал к себе только иноков, но более предпочитал совершенное уединение. Пока он был в силах один или при участии кого- либо из братий, вычитывал все богослужения у себя в келии; когда же болезнь повергла его на одр, он благоговейно выслушивал молитвословия, не вставая. Теплая непрестанная молитва была единственным утешением подвижника во время болезни и еще более отделяла его от всего земного и смертного. Ибо, по слову святителя Иоанна Златоуста, через беседу с Богом мы становимся выше смерти и тления и переходим к жизни бессмертной[36]. Теперь еще чаще о. Макарий стал приобщаться Святых Таин Христовых, твердо веруя в скорое разрешение души своей от уз плоти.

Особым видением о. Макарий уверен был, что не будет задержан на страшных мытарствах. Монахине Агнии подвижник говорил: "Лежу я больной и скорбный. Господи, не готов я, а конец жизни приближается! И вижу белый столб, как бы бумагой оклеен, до самого неба восходит. На том столбе большая площадь; там хорошо, сказать тебе не умею. Это мне было место показано, и слышал я глас, что мне мытарств проходить не придется". Вот почему он с нетерпением и бестрепетно ожидал своей кончины. Стоя при входе в загробный мир, о. Макарий спокойно мог прощальным взором окинуть пройденный им земной путь и особенно в последние дни своей сказать с апостолом: "Мне жити — Христос и умрети — приобретение".

Незадолго до кончины, по собственному желанию, о. Макария перенесли в братскую больницу. Жизнь подвижника угасала подобно тихому мерцанию потухавшей лампады. Перед кончиной подвижник перестал говорить и только взорами, устремленными горе, давал разуметь, что молитвенный дух его стремится скорее "разрешиться и со Христом быти". Напутствованный в жизнь грядущую христианскими Таинствами, оплакиваемый почитателями, блаженный старец 21 февраля 1864 года, на 63-м году от рождения, тихо и мирно предал душу свою Господу, Которому усердно служил во все дни своей жизни. 23 февраля совершена была заупокойная литургия, после которой о. игумен Иннокентий с собором священноиноков воздал святопочившему своему старцу последний долг отпевания, предав многотрудное тело его общей всех матери — земле.

Архимандрит Аполлинарий, впоследствии настоятель Бузулукского монастыря († 1864)

(Память 11 октября ст. ст. / 24 октября нов. ст.)

Цит по: Архимандрит Аполлинарий // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Июль — декабрь. Том доп. Ч. 1. Кн. 2. М., 1912. С. 266.

Про отца Аполлинария от бывшего с ним ученика его стало известно, что он, состоя в должности уставщика Глинской пустыни, старался приучить себя к ночному бдению ради избежания искушений на грех и ради бодрствования на молитве. На ночь о. Аполлинарий привязывал себя длинными волосами к стулу, на котором успокаивался от дневных трудов. Как только задремлет и покачнется, стул дернет его за волосы. Проснется о. Аполлинарий, побудит своего ученика-послушника и начнет с ним класть поясные и земные поклоны с молитвами.

В 1853 году о. Аполлинарий назначен настоятелем вновь открытого Бузулукского монастыря Самарской губернии, отличался любовью к ближним, скончался 11 октября 1864 года в сане архимандрита на 56-м году от рождения.

Монах Мартирий († 1865)

Цит. по кн.: Подвижник Глинской Рождество-Богородицкой пустыни старец монах Мартирий / Собрал игумен Иассон. Курск, 1910.

Монах Мартирий был одним из выдающихся подвижников Глинской пустыни, который отличался высокими подвигами самоотвержения. Крайняя нищета, неподражаемое в наше время в постничестве воздержание, жестокое самоозлобление своего тела, беспрерывное над собой бдение всю жизнь, непрестанное псалмопение и молитвы и прочие делания были неотступными спутниками его жизни от начала поступления в монастырь и до блаженной кончины.

Монах Мартирий (Кириченко) (1800–1865)

Монах Мартирий (в миру Матфей Кириченко) числился мещанином города Суджи Курской губернии; настоящей же его родиной была слобода Басевка, где жили его родители; это были люди благочестивые и достаточные; впоследствии родной брат его служил управляющим богатого помещичьего имения.

1831 года, на 31-м году от рождения, Матфей Кириченко поступил в число братии Глинской пустыни, при настоятеле Филарете, и первый искус трудов общежительного послушания начал проходить в братской поварне, где в то время был поваром известный подвижник, блаженный старец Феодот; сей последний для пламенеющего ревностью к подвигам послушника Матфея представлял собой живой пример полнейшего самоотвержения, от которого послушник Матфей мог обильно черпать уроки той жизни, которая приходилась ему так по сердцу. Желая быть достойным подражателем жизни того, у которого был под началом, Матфей, умудряемый Божественной благодатью, здесь воспринял сердцем первые задатки своих будущих деланий, для которых как бы предначертал свой жизненный путь, по которому он должен двигаться к цели бесстрастия. В этом уверяет его твердая решимость, так как он с самого начала решился самоотверженно поставить себя на жестокий путь беспощадного самоозлобления, для искоренения страстей и умерщвления в себе всего ветхого человека с деяниями его, и продолжал начатое неуклонно и непрерывно, не угашая в себе пламени ревности до самой своей блаженной кончины; а это не многим удается[37].

1835 года, июня 4-го, состоялось причисление Матфея Кириченко в число указных послушников Глинской пустыни. За протекшие первоначальные годы послушник Матфей проходил различные черные монастырские послушания, со всяким прилежанием, а при всем этом никогда не оставлял церковного правила, выстаивая службы от начала и до конца, со всевозможным усердием. Охраняя свои чувства от развлечения и сосредоточивая в себе внимание в молитвословии, он всегда стоял наклоня голову с закрытыми глазами.

Проходя монастырские послушания, на которых приходилось постоянно обращаться не с одним монастырским братством, а и с многими людьми мирскими, послушник Матфей, невзирая на таковые соприкосновения, поставил себе правилом, не произносить праздного слова и усиленно нудил себя усвоить молчание, чего и достиг с помощью Божественной благодати. Всегда видели его погруженным во внимание, сосредоточенно пребывающим в молчании, а если требовала необходимость говорить по делу послушания, он отвечал кратко, отрывисто, чтобы не произнести лишнего слова. Таковым молчаливым благонастроением послушник Матфей ограждал себя не без цели; стремление его души понуждало его к постоянному погружению своего ума в словеса Божия, а чтобы удобнее привязать ум к таковому деланию, он, вероятно, в подражание преподобному Спиридону, просфорнику печерскому[38], изучил наизусть всю Псалтирь и при всяком занятии читал изустно псалмы, иногда умно, иногда устно тихо про себя, но когда никого не было вблизи него, он читал гласно вслух. Впоследствии он это чтение Псалтири так усвоил себе, что оно, кажется, проникло все существо его души и было как бы стихией, в которой вращались и двигались все его душевные силы. При всех своих занятиях, что бы он ни делал: т. е. дрова рубил или воду носил, сено сгребал или шел куда-либо, чтение псалмов лилось из его сердца, перед его умными очами всегда раскрыта была сия Богодухновенная книга; таким образом, славословия Богу от сердца возносились непрестанно.

В 1840 году 24 июня, по разрешению духовного начальства, послушник Матфей Кириченко был пострижен в монашество настоятелем Филаретом и был наименован Мартирием.

Еще прежде произнесения монашеских обетов монах Мартирий относился к себе весьма сурово, а по принятии на себя ангельского образа он решился совершенно отрешиться от всего земного, чувственного, а посему лишил себя самого необходимого для жизни. Нестяжание его было таково, что он совершенно не имел у себя никаких вещей или лишней одежды, исключая той, в которую одевался, а о деньгах уже и говорить нечего, он их просто не желал даже видеть.

Родной брат этого подвижника, человек благочестивый, имел хорошее состояние; иногда посещая Глинскую пустынь, он делал пожертвования деньгами и другими вещами. Монах Мартирий, смиренномудро уклоняясь от всякой известности, запрещал своему брату делать пожертвования в ту обитель, в которой он имеет свое жительство. Он говорил своему брату: "Если ты желаешь делать благодеяние, делай этот долг христианина, но это можешь выполнить, делая благотворение помимо нашей обители. Вот здесь недалеко Софрониева пустынь, Петропавловский монастырь и еще есть прочие монастыри, вот туда и направляй свои благотворения, Господь их приимет, а в нашу пустынь, где я живу, не привози ничего, а то ты будешь делать пожертвования, настоятель наш и братия будут благодарны, а из-за этого и мне будут оказывать признательность, а это-то весьма не полезно для монаха, полезнее быть ему в совершенной неизвестности. Господь сказал: "Да не увесть шуйца твоя, что творит десница твоя" (Мф. 6, 3), так делай и ты, если будешь благотворить туда, где меня нет и тебя не знают, тогда будет по-евангельски. А нашу святую обитель и без тебя Божия Матерь не оставит". Для своих потребностей монах Мартирий ничего не принимал и от своего родного брата, исключая восковых свечей, которые он зажигал во время своих келейных молитв. Получая свечи, он говорил брату: "За это подаяние спаси тебя Господи, а Кроме этого ничего мне не надо".

Монах Мартирий для приобретения незыблемых устоев духовной жизни, основанных на глубоком смирении, стремился вкоренить в себе эту фундаментальную добродетель; для сего подвергал себя всякому унижению. А как блюститель сердечной чистоты, он ясно видел тончайшие подходы врага, который ко всякому делу старается примешивать свои искусительные суемудрия. Чтобы положить предел пожеланиям ветхого человека, которые нередко влекут страстно к почестям наши сердечные чувства, и строго держаться предначертанного плана проводить жизнь в глубоком смиренномудрии, он решился отклонить от себя всякое предложение к священному сану наотрез, чтобы пресечь самые причины, побуждающие к почестям.

О келейном правиле того времени монаха Мартирия ясно сказать нельзя, потому что келейные его подвиги совершались в тайне, но из рассказов жительствующих с ним братий, которым приходилось быть свидетелями его стремлений, как он, с самого начала, трудился над собой, чтобы закалить себя в различных лишениях и подвигах, а наипаче во всегдашней духовной бодренности, можно заключать, что келейное правило сего подвижника обнимало собой все свободное время от трудов по послушанию.

Однажды старец Мартирий был назначен на послушание на дальнюю монастырскую мельницу, которая находится от монастыря на расстоянии одной версты. Отсюда было неудобно ходить всегда на церковное богослужение, которое старец Мартирий усвоил выполнять без опущения. Посему он к своему продолжительному келейному правилу присовокупил выполнение церковного богослужения, выполняя все в ночное время, так как днем случалось отвлекали дела по мельнице, хотя и при делах ум его бывал всегда занят чтением наизусть псалмов. На дальней[39] мельнице, где пришлось проходить послушание старцу Мартирию, для помещения имелся деревянный домик, довольно ветхий, крытый соломой, а снизу обложенный деревянной завалинкой, подгнившей от времени. Внутри этого домика были отгорожены две маленьких келии, в одной из них помещался старец Мартирий, а в другой рядом с ним помещался его помощник — новоначальный послушник. Обе келии отапливались одной печкой. В зимнее время послушник, протапливая печку замечал, что у него в келии тепло, а в келии старца Мартирия очень холодно; он думал, что это происходит от неисправности печки, наконец, присмотревшись, заметил, что снаружи около келии старца Мартирия завалинка раскопана и прокопаны сквозные отверстия для свободного прохода холода. Послушник, думая, что это случилось от ветхости домика, просил позволения у старца заладить эти дыры и осыпать завалинку, как должно быть; на это старец Мартирий сказал: "Не надо заделывать, а то будет жарко". — "Да где тут жарко, — возразил послушник, — когда в твоей, отче, келии со всех сторон дует морозный ветер, так что решительно невозможно согреться?" Но старец Мартирий уверил своего помощника, что у него в келии, особенно ночью, бывает не только тепло, а случается даже жарко. "Если хочешь узнать, — сказал он, — приходи ко мне вечером и убедишься, что бывает так". Послушник был новоначальный и очень простодушный; не понимая мысли старца, он, удивляясь, говорил: "Что за чудо! Кругом дует холодный ветер, а тепло, да еще и жарко?" Дождавшись вечера, он пришел в келию старца, желая убедиться в том, о чем уверял старец, а этот последний готовился читать свое вечернее правило, пригласил и пришедшего помолиться вместе.

Совершив правило, которое состояло из различных молитвенных чтений, старец начал полагать с молитвой земные поклоны. А послушник, соучастник молитв, следовал его примеру. Время тянулось уже довольно долго, а полагаемым поклонам и конца не видно. Послушник, молодой, полный жизни, очень крепкого сложения, желал поравняться с престарелым старцем в полагаемых поклонах, но видя, что старец кладет их быстро, как машина, и притом без всякой усталости, он сбросил с себя подрясник, потому что вспотел, и начал полагать поклоны раздевшись. В таковых поклонах время протянулось довольно долго. Наконец старец Мартирий прочитал отпустительные тропари и надлежащий отпуск и, обратясь к своему помощнику, благодарил его за то, что не отказался с ним совокупно помолиться, и видя, что сей последний вспотел, сказал ему: "А что, брат, теперь не холодно в моей келии?" Послушник, с простосердечной улыбкой указывая на себя, сказал: "Посмотри, отче, я весь мокрый, как из бани вышел! Благослови, пойду хотя бы немного прохладиться и отдохнуть, а то ноги надламываются!" Старец, напутствуя его доброй улыбкой, сказал: "Если когда случится холодно в келии, делай так, как ты это сейчас испытал, то всегда согреешься". Рассказывая это, послушник[40] говорил: "Уж в другой раз я боялся идти к нему на правило, чувствовал, что не вынесу".

При таких подвигах старец Мартирий предавался строжайшему воздержанию в пище. Телу своему он давал питания не столько, сколько бы оно требовало, а лишь бы поддержать жизнь. В таком воздержании он закалил себя с самого начала. День и два неядения бывали у него делом обычным, а в установленные посты порядок пощения у него принимал иной характер, о чем будет сказано после.

Однажды старец Мартирий, вероятно подражая древним святым подвижникам, решился усугубить свой пост. Пятнадцать дней провел он без употребления пищи, причем совершал изустное чтение Псалтири и прочее молитвенное правило. Впоследствии говорил своим близким по духу, что более этой меры уже поститься невозможно[41].

Вероятно, в это время ключник, заведующий съестными продуктами, заметил, что старец Мартирий продолжительное время не является за провизией, и когда пришел получать, ключник спросил его, почему он так долго не приходил за получением провизии. На это старец ответил кратко: "Далеко ходить".

При таком воздержании старец Мартирий тщательно скрывал свои в наше время неподражаемые подвиги, хотя в обществе скрыть их было невозможно, но он старался употреблять такие приемы, по которым другие думали бы о нем, как заурядном брате, для чего употреблял такие меры, каковые в глазах других казались послаблением, но вместе с тем и выполнялась заповедь братолюбия, как делалось иногда у древних египетских отцов, строгих подвижников.

Читаем в древних отечниках, что у них существовал обычай устроять утешение братии так: кто-либо из келиотов устроял учреждение и приглашал своих сподвижников на вечерю любви. Старец Мартирий не имел у себя ничего, но на мельнице у него было муки в изобилии. Желая сделать утешение братии, он выпрашивал у ключника бутылку конопляного масла, предполагая напечь блинов, приглашал к себе некоторых из братии, говоря: "Приходите, отцы святые, завтра ко мне на мельницу, я вас горячими блинками угощу, во славу Божию покушаете".

В урочный час старец Мартирий приготовлял тесто при неизменном изустном чтении псалмов, затем исполнял свое молитвенное правило с продолжительными поклонами, полунощницу, утреню, часы, обедницу, урочное келейное правило, с особенными дополнениями и поклонениями, им же не было числа; видя, что время подошло браться за другие дела, оканчивал молитвы, начиналось изустное чтение Псалтири и при нем исполнение работ по послушанию и приготовлению печи надлежащим порядком ко времени прихода званых братий, а так как еще здесь никого не было, то он читал псалмы гласно вслух. Как только начинали братия приходить, старец Мартирий одного из них просил читать Псалтирь; развернув книгу, указывал место, откуда начинать, вероятно, он дочитал уже до этого места. Прочих братий просил садиться кушать блины, во славу Божию, которые он сам пек и подавал на стол, и при этом в молчании слушать со вниманием чтение псалмов. А лишь чтец начинает читать славословие по чину на Аллилуиа трижды, все должны подняться и положить благоговейно три поясных поклона, по окончании же славословия опять садиться и кушать.

Таково было у него строгое постановление, из уважения к нему никто его не нарушал. Блины эти приправлялись конопляным маслом, а иногда еще и медом, если таковой случался, и при скудной пустынной пище это было большим утешением братии.

Однажды старец Мартирий пригласил к себе на таковое утешение известного подвижника старца схиархимандрита Илиодора; рассказ последнего передаем здесь. "Пришел я, — говорил старец Илиодор, — на мельницу прежде всех, когда приглашенных еще никого не было. Подойдя тихо к домику, двери которого были отворены, я услышал гласное чтение Псалтири, а когда приблизился к дверям, увидел, что старец Мартирий, склонясь на длинный чапельник, смотрит в пылающую печь и при этом читает громко псалом; не желая прерывать чтения, я остановился и поджидал окончания, на последних словах он вынул сковородку из печи, сбросил блин и продолжал чтения славословия, — Слава Отцу и Сыну и Святому Духу и ныне и присно и во веки веков. Аминь. Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава тебе Боже, трижды, он при этом помазывал сковородку и наливал тесто, продолжая славословие, — Слава Отцу и Сыну и Святому Духу и ныне и присно и во веки веков. Аминь. Поставив на огонь сковородку, он склонился на чапельник и, смотря в печь, зачитал следующий псалом. Все сказанное у него выходило как-то простосердечно, а притом же до глубины души трогательно. Стоя перед пылающей печью, он заботился об утешении братии, но, совершая служение ближнему, не переставал возносить славословие Богу, умом предстоя ему неотступно".

Все вышесказанное свидетельствует, что старец Мартирий усвоил себе изустное чтение Псалтири так, что оно ему обратилось не в навык только, а как бы в природу и уже не требовало самопринуждения, а, напротив, чувствовалось всегда в душе его ненасытное требование сей духовной пищи. Не это ли состояние древние подвижники называли даром псалмопения, который дается по благодати Божией нудящим себя к таковому подвигу. Без сомнения, старец Мартирий прочитывал изустно всю Псалтирь в сутки, как бы в промежутках между церковными богослужениями и своего келейного правила, за исключением еще многочисленных поклонов и чтения книг святителя Димитрия Ростовского.

Мельница, где жил старец Мартирий, отстоит от монастыря на довольно отдаленном расстоянии, по причине чего он не мог всегда участвовать на церковных службах, а это лишало подвижника духовного утешения, вследствие сего он просил настоятеля игумена Иннокентия перевести его в монастырь, где бы он мог всегда присутствовать на общественной молитве в храме Божием, и желая предаться строжайшему внутреннему вниманию, он для уединения выпросил себе келию в башне, которая в архиерейском саду на юго-восточной стороне, на углу монастырской ограды в скиту. Настоятель, удовлетворяя его желание, перевел его в монастырь и назначил ему желанную келию в башне и, чтобы не отягощать его внешними заботами, назначил ему послушание читать известное число времени в псалтирне, где совершается неусыпаемое чтение Псалтири о упокоении усопших; это вполне соответствовало душевному настроению старца Мартирия.

Переместившись из мельницы в монастырь в уединенную келию и освободившись от занятий по послушанию, он усугубил бдительность в охранении своих чувств, ходил всегда наклоня голову и не смотрел по сторонам; взор его всегда был опущен на землю. Если требовалось что ответить вопрошавшему его о чем-либо, таковому он отвечал кротко и внимательно, но весьма в кратких словах, и при этом смотря в землю. Твердое, установившееся по благодати Духа Святого, в его сердце богомыслие и чтение псалмов увлекало его внутрь, от всего видимого.

В храме Божием старец Мартирий становился где-либо более уединенно, иногда в углу около стенки, а иногда на хорах и стоял всегда погруженным внутрь себя в богомыслие. Когда он ограждал себя крестным знамением, касаясь своего чела, он сильно ударял в лоб несколько раз перстами, на которых были огрубевшие ногти, так что производили довольно сильную боль, отчего на его лбу виднелось красное пятно воспаленной кожи. Некоторые из братий спрашивали его, для чего он при ограждении себя крестным знамением ударяет себя несколько раз троеперстием в чело. Старец Мартирий ради их пользы открыл им свою мысль. "Прежде того, — говорил он, — как Спасителя нашего за нас грешных пригвоздили ко кресту воины, ругаясь над ним, возложили на Его голову терновый венец, который своими острыми шипами вонзился в его Божественную голову; шипы эти, вонзаясь, производили ужасную боль. Вот и нам грешным нужно, при ограждении себя святым крестом Господа Иисуса, помнить его болезни, претерпенные за нас. Для памяти болезней Спасителя от вонзающегося в голову Его тернового венца я ударяю ногтями в лоб, чтобы помнить Его эти болезни за нас".

Имея просвещенное Божественной благодатью душевное око, старец Мартирий был бодрый блюститель над своим сердцем, издали он усматривал приражения тонких подходов мысленного прилога, которые своей осторожностью внутреннего зрения различал и определял ясно, свой ли он (прилог) или чуждый, последнего гневным сопротивлением или отсечением причины, служащей поводом к прилогу врага, отражал и изгонял из сердца. Следующий случай показывает, насколько он был внимателен к мысленным приражениям.

Однажды какая-то раба Божия, благоговейная женщина, каковые приезжают в обитель помолиться, облегчить свою душу, утружденную мирской суетой, желая по силе своей благотворить, она некоторым старым монахам раздавала карманные платочки, прося помолиться за нее, при этом подала платочек и старцу Мартирию. Рассказ этот передал сам старец Мартирий одному из братий, который просил у него наставления, предостерегая брата, чтобы был внимателен к внутреннему движению своих помыслов. "Я взял поданный платочек, — говорил он, — и, придя в келию, развернул его, а в нем оказалось пятьдесят копеек денег, я подумал, куда их деть? Да пусть полежат, я отдам кому-либо нуждающемуся. Вечером после келейного правила, когда затушил огонь, чтобы успокоиться, замечаю, подходит мысленный прилог и говорит: "А вот что хорошо бы тебе сделать: человек ты уже старый и слаб, надо себя поддерживать, а то, пожалуй, можно и совсем ослабеть, вот теперь деньги есть, хорошо бы купить водочки и перед обедом пить по маленькой чарочке для аппетита, пообедал бы лучше, вот бы и здоровье подкрепилось, а то от воздержания и аппетит прекращается". Вначале я не придавал ему значения, а враг нашептывал, нахально все лезет со своим лукавым советом и мешает псаломским словам, а далее пристал так неотвязно, что мне стало противно его нахальство. "Э! — думаю, — да тебе, нечистый враже, лишь бы было к чему привязаться, то ты сейчас и здесь! Надо с тобой поскорее разделаться!" Я взял платочек с деньгами и, выйдя из келии, отыскал кирпич и привязал к нему платок с деньгами и пошел к речке, где самое глубокое место (около бани). Стал спиной к речке, чтобы не видеть, где упадет кирпич, и забросил его через голову в воду, не оглядываясь назад, и пошел обратно в своею келию. Придя в келию, почувствовал спокойствие — помыслы совсем исчезли". Этот рассказ характерно рисует, насколько старец Мартирий всегда был бдителен к самым тонким мысленным прилогам и как решительно отсекал самые причины, подающие повод к возникновению мысленных приражений.

Старец Мартирий в своей келии чаю никогда не пил, у него не было и чайной посуды. Не пил чаю не потому, что считал чай пить погрешностью, а потому, что, по его словам, он много отнимает времени. Вероятно, родной его брат подарил ему самоварчик, который он, не желая иметь в своей келии, отдал послушнику, впоследствии монаху Петру, клиросному, который жил под его келией там же в столбе-башне. В Глинской пустыни был обычай три раза в год раздавать братии по известной порции чаю и сахару; так раздавалось к праздникам: к Пасхе, к престольному празднику Рождества Богородицы и к празднику Рождества Христова. Старец Мартирий, получив свою порцию чаю и сахару на праздник, приносил все это к вышеуказанному послушнику Петру и просил ставить самовар. Здесь он один раз из своей порции пил чай, а остальной чай и сахар оставлял и более не приходил пить чай, пока к другому празднику опять не получит иную порцию, тогда опять принесет и опять один раз попьет чаю. Таким образом старец пил три раза в год свой чай, и то не в своей келии, за исключением того, когда бывал общий чай на послушании, когда убирают сено, или еще какое общее послушание.

Воздержание старца Мартирия было поистине неподражаемое. Когда он приходил в трапезу, то, сидя за столом с братией, казалось, ел обыкновенно, как и прочие братия, но кому приходилось наблюдать, тот убеждался, что он ел как малый ребенок, да и в трапезу он приходил не всякий день, и когда он не приходил в трапезу, в тот день он оставался без пищи. Посуды у него в келии не было никакой за исключением кувшинчика для воды и черепьяной махоточки, с которой он иногда приходил вечером в кухню отобрать кулешу. Придя в кухню, он спрашивал повара, все ли братия отобрали для себя ужин. Если не все, он будет ожидать, пока все не отберут и если не будет остатка, старец брал кусочки хлеба или пригарок из гречишной каши, которые пригорают в чугуне, и шел домой, а если оставался кулеш, то брал его в махоточку. Всегда старался брать то, что оставалось и по негодности выбрасывалось скоту. Он говаривал, что ту часть, которая выносится скоту, можно есть без упрека совести, а за ту, которая годна и употребляется на братию, надо молиться. Приходится удивляться глубокому смирению сего дивного подвижника, который, проводя жизнь равноангельскую, в непрестанной молитве, достиг той высоты смирения, этой неподательной добродетели, что считал себя недостойным части братской пищи, а употреблял ту часть, которая уже назначалась для скота. Взяв в махоточку кулешу, старец Мартирий, придя в келию, съедал несколько ложек, остаток же никогда не выбрасывал, а оставлял его на завтрашний день. Простояв сутки, кулеш прокисал и начинал бурлить. На следующий день брал он свою махотку с вчерашним кулешом, от которого несло кислотой, начинал есть, но вкус делает свое, натура не принимает. Тогда старец, обратясь к себе, с укоризной говорил: "Что же ты не ешь? Не вкусно, не нравится! А куда его теперь деть? Это святая милостыня! Значит, еще не голоден, а если вправду захочешь, то будешь есть". Он отлагал махотку в сторону и не давал себе есть. Таким образом он изнурял себя голодом, пока оставшийся прокислый и уже прогорклый кулеш не употребит. Поэтому он говорил братиям: "Кулеш, если останется до другого дня, делается вкусней, а на третий день еще вкуснее, и чем больше стоит, тем делается вкуснее". Понятно, что если не дать себе три дня пищи, то поневоле согласишься, что бы то ни было съесть, и вкус, хотя невольно, подчинится усиленному принуждению. Святые воздержники, изведавшие это опытом, говорят: "Скудость услаждает и самый хлеб"[42].

Старец Мартирий иногда брал на кухне пригарки, которые пригорают в чугуне, когда варят кашу гречневую или пшенную, эти пригарки он размачивал и ими удовлетворялся.

Все сказанное о воздержании старца Мартирия относится к обыкновенному времени, т. е. к дням разрешения. А что касается святых постов, на это у него были особые свои правила: в первую неделю четыредесятницы он ничего не ел и не пил до субботы, пока приобщится Святых Таин. При этом, бывая на всех церковных богослужениях, он выстаивал все и выполнял по уставу многочисленные поклоны. Прочие дни св. четыредесятницы проводил в великом воздержании, но последнюю неделю страстей Христовых решительно не употреблял пищи до святого великого четверга, когда уже приобщался с братией Святых Таин; в тот день употреблял пищу, а затем не ел опять до Светлого Воскресения. В эти дни он доходил до того, что становился похожим на движущийся скелет, обтянутый кожей, с глубоко запавшими глазами, которые ярко блестели, горя внутренней ревностью радостнотворного духовного веселья. Скрывая свое воздержание, он закрывал свое лицо клобуком от взора посторонних. Уже после смерти старца Мартирия духовник его Анастасий рассказывал: "Однажды на последней неделе, говея, старец Мартирий подошел исповедоваться. Духовник, видя его безмерно изможденным, спросил его, давно ли он принимал пищу. "В воскресенье", — ответил он. Духовник заметил ему, что изнурять себя до такой крайности не следует, на это старец объяснился, что такого правила воздержания в эти дни он держится всю жизнь. Духовник, вероятно, желая испытать через послушание, по Богу ли его такое воздержание, не подстрекаемо ли оно духовной гордостью, сказал ему: "Иди подкрепись пищей, а иначе я не буду тебя исповедовать". Старец, смиренно повинуясь, исполнил приказание духовника.

В башне келейная жизнь старца Мартирия для постороннего наблюдателя была малодоступна. Башня стоит уединенно в саду, а посему он здесь проводил жизнь как бы отшельническую. Его можно было видеть только в церкви, в трапезе и на общих послушаниях, которые бывают вообще редко; приходилось слышать рассказы о порядке его жизни от тех заслуживающих полного доверия братий, которые обращались к нему за наставлением и были ему близки по духу, но и здесь говорится только о порядке подвижнического наружного делания. Так, у старца Мартирия не было в келии никакой мебели: ни стола, ни стула, ни койки, а одежда состояла из одной рясы, одного подрясника теплого, другого холодного, одной мантии, одной камилавки, все это заношенное, истертое и в заплатах; этот весь гардероб висел на гвоздиках в коридорчике. Был еще у него некрытый тулупчик простой овчины, в котором он иногда согревался; этот последний свернутый лежал в келии на полу при стенке в углу; когда старец уставал, он садился на него отдохнуть. В келии были одни голые стены, все украшение этих последних состояло в следующем: в святом углу стояла святая икона, а ниже к стенке была прикреплена досточка — простой неотесанный отрезок шелевки[43], на ней лежали книги: Евангелие, Апостольские послания, Псалтирь, сочинения святителя Димитрия Ростовского и другие. Старец Мартирий, следуя наставлению святого апостола, чтобы молиться, и молиться непрестанно (1 Сол. 5, 17), все свои силы и все время употреблял на молитвенные подвиги. Придя из церкви, он становился выполнять свои келейные молитвенные правила, эти последние были, вероятно, у него так расположены, чтобы ими заполнить все остающееся свободное время: он читал Святое Евангелие, Апостольские послания и Псалтирь. Если чувствовал приступ сна, тогда оставлял чтение и начинал полагать бесчисленные земные поклоны, которых никогда не считал, и другим при наставлении говаривал: "Когда кладешь поклоны, не считай их, вот и не будешь думать сколько положил; что много положил поклонов, не будут беспокоить тщеславные помыслы. Бог все видит и знает, а нам-то для чего знать". Когда же старец чувствовал от поклонов усталость, тогда садился на лежавший на полу тулупчик и брался за чтение поучительных сочинений святителя Димитрия Ростовского, если же и опять чувствовал приступ сна, то опять становился и клал поклоны. Таким образом проходила его жизнь: в церковных богослужениях, келейном правиле, в поклонах и чтении поучительных книг. Он укреплял себя крепким сном, сидя на своем тулупчике, а на своих боках едва ли он ложился, этого никто не замечал, а приходилось его видеть дремлющего в сидячем положении.

Все здесь сказанное представляет нам подвиги старца Мартирия, наблюдаемые и постигаемые для нас, как внешние делания: труды, злострадания, самоумерщвления — распятия плоти со страстьми, и понятно, что они совершались для совершенного умерщвления ветхого человека, но что касается внутреннего его душевного делания, тех сердечных болезнований, воздыханий, предстояний всегда перед лицом Божиим, в страхе и любви, без чего не может человек решаться на таковые самоумерщвления, то они ведомы только Единому Сердцеведцу-Богу. А нам достались весьма скудные сведения о его духовной борьбе с духами злобы и о благодатных проявлениях, которых не лишен был этот дивный подвижник; эти последние почти совершенно сокрыты им, по причине его глубокого смирения и его молчаливости, о таковых проявлениях старец Мартирий высказывался только уже в неизбежных случаях и говорил только то, чего невозможно было скрыть.

Однажды старец Мартирий оказался внезапно больным, так что попросил к себе своего духовника иеромонаха Порфирия. Этому последнему он объяснил, отчего произошла его болезнь. Это происшествие, по словам духовника, совершалось таким образом. В ночное время старец Мартирий, стоя на молитве, услышал шум, и треск, и колебание своей башни (в которой он жил), стены дрожали, готовы были разрушиться. Слышался крик, угрозы раздавить башню и задавить старца обломками. Сей последний, вероятно, не первый раз видя нападение бесовского полчища, стоял на молитве непоколебимо. Бесы, рассвирепевши и Божиим попущением приблизившись к старцу, начали наносить ему удары; удары эти были настолько сильны, что от них образовались на теле кровавые подтеки в виде синих полос. А особенно пострадала его правая рука, на ней были следы ударов палкой. От таковых побоев старец не мог свободно владеть рукой и после довольное время носил перевязанную руку на полотенце на шее[44]. Это случилось в 1863 году в летнее время. Пишущий эти строки сам видел старца Мартирия, болящего от таких бесовских побоев; рано утром он, выйдя из своей келии, лежал под елкой в архиерейском саду; сюда приходил к нему духовник, вероятно, здесь он раскрыл ему случившееся, при этом говорил духовнику в простоте души: "Зачем лукавый враг на меня нападает. Я его ничем не трогаю!"

Надо удивляться глубокому смирению этих святых подвижников, которые в непрестанном славословии предстоят умом Царю Небесному, Господу бесплотных сил и сами, подобно бесплотным блаженным духам, приемлют благодатные утешения, подаваемые от Святого Духа, и уже здесь бывают причастники блаженного состояния, предназначенного любящим Бога, чего за свою безумную гордость лишился диавол, а это разжигает его злобу адским огнем. Но смирение, внедрившееся в их душу, как завеса, закрывает перед ними их высоту духовного совершенства, и они глубоко убеждены, что ничего такого не совершают, за что бы злобился на них диавол. Посему и старец Мартирий высказал духовнику, что он врага ничем не затрагивает, а того и не видит, что он диаволу своими подвигами не дает покоя[45].

Рассказанный факт бесовских нападений обнаружился через духовника, как уже было прежде о том сказано; а сколько сокровенной борьбы с диаволом перенес старец Мартирий, которая остается для нас неизвестной, а известна только Господу, ведающему сокровенные сердечные тайны! Только некоторые проявления приподнимают завесу, сокрывающую от нас все происходящее. Например: старец Мартирий иногда приходил в псалтирню, где совершается неусыпаемое чтение Псалтири, и, сидя на скамейке, склонясь на стенку, забывшись сном, укреплял себя несколько. На вопрос братии, зачем он здесь находится не в свои часы, он отвечал, что пришел в псалтирню подкрепить себя сном, на это ему говорили, что можно в своей келии спать, старец говорил: "В келии враги не дают уснуть, а в псалтирне читается слово Божие, вот здесь уже врагу той свободы нет[46], здесь я немного и сосну". Как нападали враги? В каких видах и образах? Этого старец не уяснял, а если бы раскрыл, картина получилась бы замечательная.

Случалось видеть старца Мартирия днем, сидящего на крылечке. Перед ним на коленях лежала развернутая книга. Старец от безмерных бденных трудов дремал, склонясь на стенку.

В 1863 году в летнее время известный старец, иеросхимонах Макарий, занимавший в то время келию в нижнем — клиросном корпусе, для большего уединения пожелал переместиться в башню, в которой жил старец Мартирий. Посему настоятель игумен Иннокентий для старца Мартирия назначил келию в деревянном корпусе, который стоит выше корпуса настоятельского, при входе из святых ворот в монастырь, в первом коридоре налево первая келия. Старец Макарий, прежде перемещения желая осмотреть башню, пришел в келию старца Мартирия и, увидев одни голые стены (замка не существовало у него никогда), подумал, что старец уже успел перебраться в другую назначенную ему келию, но ему сказано было, что Мартирий не переходил и еще ничего не переносил и у него нечего переносить. Нет у него ни стола, ни стула, ни скамейки, ни койки, только икона да книги, а ряса и мантия, состоящие из заплат, висели в коридорчике на гвоздике. Старец Макарий, удивляясь нищете и самоотвержению сего подвижника, все же пригласил его к себе и убедил его иметь в келии стол, стул и койку. Старец Макарий говорил ему: "Хотя никогда не садись на стул и не ложись на койку, но в келии твоей пусть это будет, потому что мы живем в общежитии". Подвижник, как сын послушания, послушал совета своего подвижника, попросил принести ему старья полуразломанного; все это было принесено и поставлено в келию; на койке лежали три отрезка старой шелевки, простыни никогда не было на ней, а также и скатерти на столе. Ложился ли старец на эту койку? Едва ли! Но она послужила ему смертным ложем. Пишущий эти строки видел на этой ничем не убранной койке по скончании старца Мартирия, его бездыханное тело.

Новая келия старца Мартирия двумя окошками была обращена к монастырскому собору и была к нему так близко, что в летнее время, отворивши окошко, можно было слушать в келии старца церковное богослужение.

В том же корпусе в следующем коридоре[47], в первой келии направо, жил тогда другой дивный подвижник схимонах Евфимий; теперь подвижники находились в таком соседстве, что келии их разделялись только деревянной стеной. Живя по соседству, они иногда обменивались между собой дружескими приветствиями и духовной радостотворной беседой. Оба достигшие совершенного бесстрастия и сердечной чистоты, они были великие молитвенники, о чем, конечно, они с детской невинностью вели между собой краткие разговоры. Однажды пишущему эти строки пришлось подслушать их духовноутешительный обмен взаимных желаний. Идя из церкви, оба старца беседовали между собой. Евфимий после обычного иноческого приветствия говорил Мартирию: "Вот, отче, теперь, слава Богу, ты переселился близко к храму Божию, а это для нас, немощных стариков, какое великое благодеяние Божие!" Старец Мартирий, озарившись духовным весельем, сказал: "О! Я теперь богат, слава Господу! Даже в келии слышу святое богослужение". Идя вслед за ними, я утешался духом, слушая их радостотворную беседу о духовном богатстве, и рассуждал в себе: вот о чем святые радуются! Тленное богатство, внешнее благосостояние их ума не занимают, об одном у них попечение, чтобы приблизиться к Богу, пребывать в храме Божием и непрестанно наслаждаться Богодухновенным псалмопением и изречениями словес Духа Божия. Вот в чем заключается богатство любящих Бога всем сердцем.

Старец Мартирий по причине безмерной строгости своей самоотверженной жизни, каковую усвоил себе от начала, имел вообще строгие воззрения на подвижническую жизнь. Поэтому он преподавал таковым наставление в строгом духе сообразно со своей подвижнической жизнью; для слабосильных наставления его были неприменимы. Если кто из таковых спрашивал его о внутренней брани: как управляться с помыслами, страстями и хотениями, он говорил таковым, не обинуясь, что для усиленной борьбы нужно усилить воздержание. Не ешь день, если не отстают, не ешь другой, а то и третий, а при этом молись Богу, да побольше поклонов клади, вот и отстанут нападения. Действительно, сам старец проходил жестокой стезей безмерного воздержания, самоозлобления и всяких лишений. Это было действительно распятие плоти со страстями и похотями (Гал. 5, 24). Других путей он не знал, да и не хотел знать; через таковые подвиги он достиг бесстрастия. Надо заметить, что старец Мартирий был крепкого телосложения, вследствие чего мог себя закалить в таких подвигах, а при этом приобрел прежде глубокое смирение, ограждающее его на духовном пути против гордого врага. Но для слабосильных такое воздержание и самоозлобление не по силам, а притом же неискусным может угрожать опасность от самомнения. Поэтому рассудительнейшие старцы не советовали молодым братиям обращаться к нему за наставлением. Старцы говаривали, что подвижник Мартирий сам мог пройти этим путем, но другим подражать ему без рассмотрения небезопасно. С первым жаром ревности самоотверженно он перешагнул многие ступени на лестнице духовного восхождения и взошел на высоту совершенства, почему и не был искушаем на низших ступенях так, как приходится тем подвижникам, которые восходят по духовной лестнице умеренным восходом постепенности среднего пути, руководясь даром рассуждения. Посему старец Мартирий не мог быть руководителем для немощнейших братий, которые идут умеренно путем царским, указанным рассудительными отцами, как более доступным и безопасным.

Строгий и самоотверженный подвижник, старец схимонах Евфимий[48] говаривал о суровой жизни старца Мартирия: "Я хотел подражать ему (Мартирию) в подвигах, но не мог выносить потому, что он был физически крепче меня".

Первый раз мне[49] пришлось увидеть старца Мартирия на общем послушании при уборке сена. Это случилось в первый год моего поступления в Глинскую пустынь в 1863 году. Старец Мартирий, отдалившись несколько от братии, сгребал сено молча, не обращая внимания на все постороннее. Один монах, сгребавший сено со мной рядом, обратил мое внимание на старца, говоря: "Видишь этого старца? Это строгий подвижник Мартирий, а ты, должно быть, не знаешь, что он тебе земляк, как уроженец твоей родины". Услышав это, как новоначальный, я рад был, что у меня здесь находится такой замечательный подвижник-земляк. Естественно, появилось желание признаться ему, но видя, что он уклоняется от всех, я выжидал случая, чтобы незаметно к нему приблизиться. Действительно, я скоро оказался близ старца. Подойдя близко, поклонившись почтительно, я приветствовал старца по монастырскому обычаю, а он на мой привет отвечал тем же и спросил, что мне от него надо.

— Простите, батюшка, я хотел у вас что-то спросить.

— Спрашивай, — сказал старец.

— Скажите, пожалуйста, где ваша родина?

— Юнаковка, — сказал он отрывисто.

— А как ваша фамилия?

Старец, взглянув на меня каким-то пронизывающим взглядом (глаза у него были очень блестящие), спросил меня:

— А разве ты из Юнаковки?

— Да, из Юнаковки.

— Ну, если так, я не юнаковский, — сказал старец и, подняв свои грабли, отошел в сторону подальше, наклоня голову, начал сгребать сено. А я остался на месте озадачен неудачей, раздумывая, не оскорбил ли я старца своим глупым вопросом, по своей новоначальной неопытности, и начал, раскаиваясь, укорять себя внутренне за свой глупый поступок. Теперь я верю, что старец видел мысленные движения моей души; подойдя ко мне, он, смотря в землю, начал говорить.

— Ты знаешь Басовку, которая близ Юнаковки?

— Знаю, — сказал я.

— Вот то моя родина. Если меня кто спрашивает о родине, — сказал он, — я говорю, что я юнаковский, потому что Юнаковку[50] многие знают, а она близ Басовки, которую никто не знает. Если я скажу, моя родина Басовка, вот сколько будет празднословия, начинают расспрашивать: где находится эта Басовка, в каком месте, а мне надо рассказывать подробно и уяснять, а это все празднословие. А знаешь, слово Божие говорит, что на всякое праздное слово придется отдавать ответ Богу на страшном суде Божием. Поэтому, если меня спрашивают, — продолжал старец, — где твоя родина, я говорю: Юнаковка. Тем разговор прекращается. Если хочешь, — добавил он, — и ты так поступай, вот и будешь избегать празднословия.

Объяснив мне это, старец Мартирий поклонился, отошел в сторону и начал сгребать сено, шевеля губами, вероятно продолжая свое неизменное и непрекращаемое чтение Псалтири. А я остался утешен вниманием и наставлением святого старца-подвижника.

Этот рассказ свидетельствует, как строг и бдителен над своими чувствами и внутренними движениями своей души был старец Мартирий. К нему действительно приложимо изречение псалмопевца: "Рек: сохраню пути моя, еже не согрешати ми языком моим: положих устом моим хранило!" (Пс. 38, 2), "Аще кто в слове не согрешает, сей совершен муж, силен обуздати и все тело", — говорит апостол Иаков (Иак. 3, 2). Таким поистине совершенным был старец Мартирий, когда положил перед собой страх Божий, чего ради хранил себя от произнесения праздного слова. Но несмотря на всю строгость к себе, он был братолюбив и очень внимателен.

Однажды посетил его родной брат со своим сыном, который управлял имением владельца в вышеупомянутой Басовке. Старец Мартирий, бывши в трапезе, подойдя ко мне, взял за рукав, представил меня своему брату, рекомендуя, что я их земляк. Судя по его строгой самоотверженной жизни, таковой его поступок означал особенное его внимание.

Однажды в 6 час. утра я пришел в теплую церковь, в это время начинался простой акафист, каковой служился в Глинской пустыни всякий день; в церкви сзади из братий никого не было, кроме старца Мартирия. Этот последний, подойдя ко мне, дал знак, чтобы я шел за ним на хоры; взошедши туда, он поставил меня рядом с собой и сказал: "Давай молиться, класть поклоны" и начал полагать земные поклоны, а я следовал его примеру. В молодых, почти юношеских летах для меня это ничего не значило и было утешительно. По окончании акафиста старец, подойдя ко мне, поклонился и благодарил за то, что не отказался с ним вместе помолиться, говоря: "Это весьма душеполезно".

Незадолго перед своей кончиной старец Мартирий начал изнемогать. Но несмотря на немощь, он не изменял строгого образа своей жизни. Подвижнические его делания, и внутренние и внешние, за многие лета обратившиеся ему в природу, не могли уже быть нарушаемы. Он не давал себе послабления ни в чем. Строгое воздержание в св. четыредесятницу он нудил себя выполнять по заведенному порядку. Но чувствуя ослабление сил, он однажды сказал иеромонаху Иерониму, бывшему тогда ризничим (впоследствии иеросхимонах Илиодор): "Теперь по старости лет поститься всю первую седмицу поста не можно, а надо в среду выпить горячей водицы да ложку меду, тогда можно будет повременить до субботы". Это была последняя четыредесятница в его земной жизни.

Старец Мартирий, приближаясь к скончанию своего земного поприща, чувствовал изнеможение телесных сил, но по усвоенной привычке не давать послабления своему телу он не обращал на него внимания. Продолжительные богослужения, бывающие в пустыни на страстной седмице старался выстаивать по возможности до Великой Субботы, но в первый день Святой Пасхи в церковь уже прийти не мог. Не желая лишиться утешительного для нашей души Пасхального богослужения, он во время утрени, пересиливая немощь и болезненные ощущения, вышел на крылечко, которое против дверей собора, здесь, прислонясь к стенке, выслушивал торжественное Пасхальное песнопение, звуки и слова которого отчетливо неслись к нему через открытую дверь, отстоящую от него на несколько аршин.

На второй день Святой Пасхи старец Мартирий был напутствован Святыми Таинствами и с молитвой на устах блаженно предал дух свой в руки Господа своего, апреля 5-го[51] 1865 года. При разлучении души его от тела лицо его озарилось светлостью просияния. Старец схиархимандрит Илиодор, присутствуя здесь, сказал братии: "Святая сия кончина свидетельствует о богоугодной жизни сего святого старца". При одевании тела братия с удивлением смотрели, что оно издавало необычную светлую белизну. Затем многотрудное тело было предано обычному погребению при пении победных над смертью Пасхальных песнопений, прославляющих смерти Победителя Господа нашего Иисуса Христа, даровавшего победу над плотью, миром и диаволом усопшему рабу Своему, чудному подвижнику старцу Мартирию.

Так окончил свое земное многотрудное поприще этот дивный подвижник, который, как живой орган Духа Святого, движимый благодатной силой Утешителя, непрестанно славословил Господа и устами, и сердцем, и всеми силами своей души, которая обратила себе в природу эти молитвенные славословия и прониклась ими так, что и при разлучении от тела, не прерывая своих славословий, потекла к первовечному свету — Господу Создателю и Искупителю своему, к Которому стремилась всю земную жизнь.

Здесь представлена вниманию читателя только некая малая частица жизни подвижника старца Мартирия, которая могла дойти до нашего сведения, и то более внешняя, доступная зрению и пониманию посторонних. А что касается его сокровенных подвигов и внутренних деланий, при этом жестокой борьбы с врагом рода человеческого — диаволом, а также и благодатных посещений, каковых он, без сомнения, был сподобляем, — все это осталось для нас глубокой тайной, ведомой только одному всеведущему Богу и подвизавшемуся.

Так протекла жизнь подвижника старца Мартирия, полная самого жестокого самоотвержения, борьбы, злострадания и всяких лишений, через которые он достиг высоты блаженного бесстрастия и соединился с Господом еще в земной жизни, а по кончине переселился в небесные обители славословить Его с бесплотными небесными силами и со всеми святыми в бесконечные веки".

Монах Валериан

Монах Валериан был учеником строгого постника и великого Глинского подвижника монаха Мартирия (Кириченко). Он во всем руководствовался советами своего старца и, по свидетельству Глинских братий, во многом был ему подражатель.

Старец Мартирий в отношении пищи заповедовал ему поступать так, как сам он поступал всю свою жизнь. Он говорил о. Валериану: "Бери для себя ту пищу, которую вываливают скоту, тогда за нее не будет укорять совесть".

Как пишет Глинский инок Иассон, монах Валериан "достойно окончил подвижническую жизнь, почив блаженно в Глинской пустыни"[52].

Иеромонах Иона († 1865)

Цит по: Подвижник Глинской Богородицкой пустыни монах Феодот Изд. Глинской пустыни. Одесса, 1909. С. 28..

Иеромонах Иона известен тем, что был послан настоятелем причастить умирающего подвижника схимонаха Феодота, но уже не застал его в живых. Отец Иона сильно скорбел об этом. "Хотя с его стороны не было особенного промедления, но все же ему казалось, что при большей поспешности он, может быть, и застал бы о. Феодота живым. Однако все происходит к славе Бога и святых Его. Сожаление и самообвинение о. Ионы вызвали сильное желание поправить естественно непоправимое. Тут скорбящий священноинок, может быть, подумал: "Я, недостойный иерей во Святом Причащении, принес Тело и Кровь Того, по всемогущему слову Которого мертвые воскресали. Если Господу угодно, то и теперь Он не оставит угодника Своего, без напутствования Животворящими Таинами. Он и в пустыню посылал ангелов причащать преподобных. Иисус Христос "вчера и днесь, Той же и во веки". Так или подобно этому подумав, отец Иона громко сказал почившему старцу, как бы живому: "Отец Феодот, я пришел тебя приобщить, прими Святые Таины". Усопший, покорный гласу, открыл глаза и приобщился. После этого он прощально обвел глазами всех братий, перекрестился и с ангельской улыбкой и светлым лицом тихо перешел в иной, лучший мир… Отец Иона был с академическим образованием; скончался в Глинской пустыни в 1865 году"[53].

Схимонах Евфимий († 1866)

(Память 7 февраля ст. ст. / 20 февраля нов. ст.)

Цит. по: Глинский подвижник схимонах Евфимий // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Январь — июнь. Том доп. Ч. 1. Кн. 1. М., 1912. С. 205–220.

Отрадно для нашего бессмертного духа вспоминать деяния святых мужей, которые путь земной жизни ходили в законе Господни, поучаясь в нем день и ночь, ищущи всем сердцем Господа, как говорит Псалмопевец. Таковые, через многолетние свои самоотверженные подвиги и различные искушения, по благодати Божией, взойдя на высоту духовного совершенства, сделались светочами посреди братий, между которыми они проводили многотрудную и многополезную свою жизнь. Одним из таковых замечательных подвижников был схимонах Евфимий, подвизавшийся безвыходно в Глинской пустыни сорок восемь лет; он служил образцом для современных ему насельников этой обители, а для младших братий был духовным воспитателем, как истинный ученик старца Филарета. При всяком случае и во всякое время таковым он старался внушать уроки иноческой жизни, передавать правила строгого монастырского чиноположения, каковое он принял от своего наставника приснопамятного настоятеля старца Филарета. Строго соблюдая его во всю жизнь, он всегда твердил всем, говоря: "Так нас учил старец Филарет, так и вы исполняйте и передавайте другим для исполнения, если желаете быть его (Филарета) учениками".

Схимонах Евфимий был призван божественной благодатью на путь иноческой жизни на 23-м году от рождения. В миру было имя его Евстафий Любимченко; он уроженец Полтавской губернии Зеньковского уезда, из вольноотпущенных дворовых людей помещика Суммы. Время поступления его в Глинскую пустынь в точности неизвестно. В послужных списках он в 1818 году значится послушником Глинской пустыни, находящимся на предварительном испытании. Вероятно, это и был год его поступления в монастырь.

Вначале послушник Евстафий проходил различные трудные послушания, какие в пустынных монастырях назначаются новоначальным: кухня, хлебопекарня и прочие черные работы. Трудясь неленостно и внимательно, послушник Евстафий своей кротостью и благонравием скоро обратил на себя внимание настоятеля и братии и был назначен келейником к настоятелю старцу Филарету. Из последующей его жизни видно, что послушник Евстафий, находясь всегда при своем богомудром настоятеле старце Филарете, имел сердце открытое для принятия духовных внушений, которые принимал от него с детской верой и любовью к нему. Преподаваемые уроки для иноческой жизни он старался глубоко внедрять в свое сердце, так что для него всякое слово, исходящее из уст настоятеля Филарета, было непреложным законом, которого ни в каком случае нельзя не выполнить. Уже будучи в старости, когда он передавал молодым братиям слышанные им наставления от настоятеля Филарета, он подтверждал, говоря: "Так учил нас старец Филарет".

Схимонах Евфимий (Любимченко) (1795–1866)

В 1827 году Евстафий, уже носивший рясу и камилавку, был определен на пономарское послушание. Таковое назначение, судя по ревности его к храму Божию, было для него истинным духовным утешением. Нужно заметить, что в то время в Глинской пустыни пономарское послушание считалось весьма почетным, а при этом и весьма ответственным, так как пономарю поручались ключи от церкви и все, что находится в церкви, и все доходы церковные, т. е. сбор денег молебных, проскомидных, исповедных, запивных и прочие; все сборы поручались ему бесконтрольно, посему на пономарское послушание назначались братия испытанные и весьма благонадежные.

Пономарь должен был смотреть за чистотой алтаря и церкви; его обязанность — зажигать свечи, лампады и все прочее алтарное и церковное дело, но особой бдительности требовалось от него в том, чтобы всегда быть готовым в известный момент, так как в Глинской пустыни устав требовал строгого исполнения в точности определенного времени для известного богослужения. По уставу Глинской пустыни утреня начинается в двенадцать часов ночи. Пономарю к этому времени нужно быть всегда готовым, чтобы к исходу двенадцатого часа принять от настоятеля благословение и затем следить, чтобы в точности в известную минуту ударить три раза в колокол "на повесть", а затем спешить отворять церковь и зажигать огни. Так как пономарь при всяком богослужении первый входит в церковь и выходит последним, то для исправного исполнения дел требуется особенное воздержание, всегдашняя бдительность; там тщательные пономари если ложились отдохнуть, то не раздеваясь и не распоясываясь, чтобы быть готовыми. Евстафий с самого начала под руководством старца Филарета проводил жизнь строгую: труд, бдительность и воздержание были ему присущи и постепенно входили ему в обычай; поэтому для тщательного Евстафия всегдашнее пребывание в храме Божием было духовным утешением и весьма удовлетворяло потребности его ревностного духа.

В 1832 году 20 декабря Евстафий был пострижен в мантию строителем Филаретом и наименован Евфимием. Еще до принятия ангельского образа монах Евфимий проводил жизнь подвижника. По принятии же на себя благого ига Христова он прилагал внимание ко вниманию. Испытывая на опыте, как действителен бывает для очищения сердца Божественный страх, который, по словам Псалмопевца, "чист пребывает во век века" (Пс. 18, 10), монах Евфимий начал прилагать труды внутреннего духовного делания для приобретения этой чистительной добродетели. Из его наставлений впоследствии молодым братиям ясно видны его прежние сокровенные делания и приемы для внедрения в свое сердце страха Божия, нераздельно пребывающего с непрестанной памятью Божией. Ясно, что монах Евфимий поставил себя в присутствии всевидящего и вездесущего Бога и перед Его зрением совершал свои внешние дела и внутренние подвиги. Он запечатлел в своем сердце, что простертое на него зрение Божие наблюдает все его и внешние подвиги, и внутренние мысленные движения души. О таковом состоянии говорит пророк Давид: "Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся" (Пс. 15, 8). Продолжая свой внутренний труд, он при содействии благодати Божией настолько успел в приобретении этой добродетели, что она проникла все его душевное существо, как бы сорастворилась с ним и пребывала всегда неотлучно в его сердце. Уже в глубокой старости, бывши изможденным воздержанием и подвигами, когда он проходил по церкви, то держал себя в таковом настроении. Внимание его было сосредоточенное, благоговейно погруженное внутрь себя, руки по швам, ногами переступал на одних пальцах (на цыпочках) так тихо, как бы он проходил в присутствии Самого здесь сидящего Господа и смотрящего на него.

Впоследствии, внушая другим братиям уроки о приобретении добродетели — страха Божия, старец Евфимий говаривал, что подвиг сей требует не одного внутреннего сосредоточения, но и внешнего попечения о благопристойном расположении тела в благоговейном настроении. Это последнее весьма содействует внутреннему душевному благонастроению. "Ты, — говорил он, — старайся себя держать в такой благопристойности, как держат себя в присутствии земного Царя, особенно когда бываешь в храме Божием, где Господь являет Свое особенное присутствие".

Настоятель Глинской пустыни, принимая во внимание строго подвижническую жизнь монаха Евфимия, относился к нему весьма почтительно и, желая назначить его духовником, как искусного старца, для руководства молодых братий, предложил ему принять священный сан. Но монах Евфимий, руководясь свойственным ему подвижническим смиренномудрием, отказался наотрез, он сказал настоятелю: "Отче святый! Тому, кто должен учить других, надо прежде постараться самому все знать, а я еще только начинаю учиться".

Внимательный к движениям своей души, монах Евфимий всегда уклонялся от всяких почестей. Он говорил: "Чтобы успешнее вести брань со страстью честолюбия, для этого лучше отсечь раз навсегда самые причины, возбуждающие в нас поводы к честолюбию, потому что пожеланиям нашего ветхого человека конца нет. Если получишь одно, то хотения наши разгораются к получению еще другого высшего, если получишь другое, пожелания еще более умножаются к получению еще высшей степени, и так далее и так далее. Получив сан диакона, непременно пожелаешь получить сан иеромонаха, а далее также пожелается получить набедренник, а еще далее и какую-либо почетную должность, и так в этой области нашим пожеланиям нет предела. Посему самое лучшее сразу преградить путь этому отсечением причин к получениям почестей. Заменить все одним исканием приближения к Богу; этим путем душа наша скорей достигнет желанного покоя".

Хотя подвижник Евфимий сам, по своему глубокому смирению, уклонился от принятия священного сана, но впоследствии некоторым другим братиям, слабейшим духом, не советовал без причины уклоняться от предлагаемого священства. Вероятно, этот самоотверженный поступок не прошел ему даром: не мог же оставить его в покое враг рода человеческого, борясь с которым преподобный Серафим стоял тысячу суток на камне, когда отказался два раза от предлагаемого настоятельства в сане архимандрита.

Старец Евфимий, следуя изречению своего Спасителя во святом Евангелии: "Иже аще хощет в вас вящий быти, да будет вам слуга" (Мф. 20, 26), отклонив от себя священный сан, решился быть меньшим слугой в святилище алтаря Господня, чтобы прислуживать всем священнослужителям. Уже когда многие из его учеников были диаконами и иеромонахами, он при богослужении, подавая кадило и другие принадлежности, со смиренным почтением целовал их руки, отдавая должное священному сану, не обращая внимания на то, что эти ученики, почтенные иеромонахи, обращались к нему с глубоким уважением и благоговением и принимали от него уроки жизни.

Проходя пономарское послушание многие годы, старец Евфимий свободные часы посвящал другим занятиям. Он трудился в саду, сажал деревья, окапывал и поливал; то же делал и внутри монастыря, в палисадниках около братских корпусов.

Часто старец Евфимий удалялся в чащу леса; там в уединении от всякой суеты он предавался молитвенному созерцанию, к известному времени возвращаясь из леса в монастырь. Как любитель природы, он отыскивал кусты диких замечательных цветов, выкапывал эти кусты, приносил в монастырь и высаживал их около собора на площадке монастыря, заботясь о них, чтобы они не засохли. Таким образом он засадил дикими цветами всю верхнюю площадку, на всем ее пространстве, от собора вверх до архиерейского сада и от теплой церкви до просфорного корпуса. Эта площадка в летнее время, когда природа одевалась в свою красоту, представляла сплошной разноцветный красивый ковер, издающий тончайшее приятное благоухание. Приходилось видеть, как уже в старости лет старец Евфимий поддерживал эту площадку насаждением новых кустов цветов, а вечерами приходил на площадку любоваться этими дивными созданиями — цветами, воздавая хвалу Создателю всяческих.

Подвиги внутренние и внешние старца Евфимия в летах его мужества и до старости скрыты от нас неизвестностью, за исключением некоторых весьма малых сведений, каковые он высказывал при случае братиям, обращавшимся к нему за наставлениями относительно борьбы со страстьми.

Однажды, укрепляя в борьбе вопрошавшего его брата, он рассказал ему о себе, как он сам в молодости однажды боролся с блудным духом, нападавшим на него с ожесточением. Желая отразить его разженные стрелы, он связал себя по нагому телу узловатой бечевкой и покрепче скрутил чуркой; не давая себе пищи и покоя, он ходил целую неделю по лесу, день и ночь не развязывая бечевки. В таком положении с крепким сердечным воплем обращался он ко Господу, молясь об избавлении от налегавшей брани. И когда приспела помощь Божия, он, ощутив в сердце мир и во всем теле покой, решился снять бечевку со своего тела, но эта последняя оказалась глубоко въевшейся в тело. Кожа под бечевкой, воспалившись, присохла к ней. Когда он отодрал бечевку с кожей, по всему протяжению оказалась сплошная рана. Кровь лилась по всему телу, а подвижник, смотря на это и терпя болезнь, улыбаясь, приговаривал себе: "А что, Евфимий, хорошо? Может быть, еще чего захочешь? Тогда еще не то тебе будет". Этот факт высказал подвижник при случае, желая укрепить брата в борьбе с врагом. Если принять во внимание сокровенность подвижников, которые всячески стараются скрывать свои подвиги и другие делания, то надо верить, что подобных самоистязаний подвижник Евфимий перенес немало, но они ведомы единому Господу.

По послужным спискам значится, что старец Евфимий в 1853 году послушания не проходил по болезни, а в 1854 году был уволен за штат. Затем в 1855 году уже говорится: "временно пономарит". 1856–1857 годы тоже временно пономарит. Действительно ли была болезнь причиной к увольнению за штат старца Евфимия? Или, быть может, это канцелярский обход того времени? Причины к увольнению за штат в то время бывали следующие. Всякий настоятель имел право с разрешения Святейшего Синода постригать в монашество[54] такое число братии, какое полагалось по штату, это число бывало весьма ограниченное, посему некоторые монастыри терпели весьма чувствительный недостаток в священнослужителях. Чтобы иметь возможность постричь способных братий, нужно было наперед иметь для сего свободные вакансии, следовательно, надо было исключить неспособных за штат. Настоятели того времени вынуждены были прибегать к такому обходу, так что приходилось приписывать некоторым и слабость старческую, и болезнь для исключения за штат. По всей вероятности, и старец Евфимий, как отказавшийся от принятия священного сана, а для такового состоять в штате или за штатом все равно, был по указанной причине уволен за штат. Здесь приходится не особенно полагаться на канцелярские указания, которые в силу необходимости иногда не выполнялись. Голос братии добросовестно свидетельствует, что старец Евфимий проходил пономарское послушание тридцать лет. Это последнее утверждали братия, глубоко почитавшие старца, следовательно, и знавшие это основательно. В общем смысле и списки подтверждают то же самое. В 1827 году показано, что рясофорный послушник Евстафий пономарит; в 1857 году монах Евфимий, ровно через тридцать лет, все еще пономарит. Далее уже говорится, что по болезни послушания не проходит.

Постриг в схиму старца Евфимия был совершен в пятидесятых годах, когда он был уволен за штат, а так как постриг был совершен в тайне, то имя ему не переменялось.

Старец Евфимий строго соблюдал все установления настоятеля Филарета: он носил всегда низенькую камилавку, не более двух вершков в высоту, каковую носил в свое время и настоятель старец Филарет, а также и вся его братия при его управлении; круглых схимнических камилавок в Глинской пустыни тогда не было, и схиму как старец Евфимий, так и прочие схимники снаружи не носили, а надевали только тогда схиму, когда приступали приобщаться Святых Таин и то под мантией. Наружностью же схимники не отличались по одежде от мантийных монахов ни мантией, ни камилавкой. Вообще старцы-схимники в то время смиренно избегали всякой показности для посторонних зрителей, чему подражатель был и старец Евфимий.

Схимонах Евфимий, проходя тридцать лет пономарское послушание, имел почти непрестанное пребывание в храме Божием. Всегда при начале богослужения входил первым и по окончании продолжительного пустынного богослужения и всех треб выходил последним, следовательно, для отдыха и принятия пищи ему оставалось времени немного. Таковое многолетнее пребывание во святилище Божием, где приносится непрестанное славословие и хвала Господу сил, обратилось ему в такую привычку, которая требовала сего пребывания как бы какой жизненной потребности.

Когда старец Евфимий по старости лет не мог исполнять пономарского послушания и был уволен по слабости здоровья, то, несмотря на свою слабость, он на всякое богослужение спешил к началу и выстаивал внимательно до конца. В Успенской теплой церкви, в правом приделе, на солее около ризницы была сделана отдельная форма, эту форму старец Евфимий выпросил себе у настоятеля и в ней как бы поселился; у него там имелись некоторые принадлежности, требующиеся иногда: книжки, полотенце, гребешок, скамеечка, подушечка из шерсти. Сей подвижник был настолько внимательный, что не' пропускал рассеянно мимо слуха чтения в храме Божием; всегда углубляясь в смысл песнопений и чтений, он богато питал ими свою душу, а когда постарел и слух ему стал изменять, а при этом еще и случаются чтецы со слабым голосом, в таких случаях, когда читались кафизмы, старец Евфимий брал низенькую скамеечку и подходил близко к чтецу, садился и слушал внимательно чтение, а иногда брал свою маленькую шерстяную подушечку, подходил к солее и склонялся грудью на железную решетку, предварительно подложив подушечку; таким образом стоя неподвижно, углубляясь в смысл читаемого, здесь уже он не мог уронить ни одного слова. Старец Евфимий от сильных подвигов и постнического воздержания был очень сух, вследствие этого охранял свою изможденную грудь шерстяной подушечкой от жесткости и холода железной решетки, на которую он склонялся.

Подвижник схимонах Евфимий, стремясь к высшему совершенству, давно уже порвал всякие связи с внешним миром; он стремился отрешиться и своими чувствами от всего видимого тварного в мире сем. Его пребыванием были два места: храм Божий — место всегдашнего общественного песнопения и молитвословия, и келия — место уединенных подвигов и молитвы, но и эту последнюю он обставил так, что она не была похожа на обыкновенное человеческое жилище. Она была уставлена зелеными сосновыми ветками, особыми сосновыми причудливыми наростами, какие бывают иногда на деревьях; по стенам и по окошкам, где только можно пристроить, виднелись сухие наросты грибных пород, губни сухие, которые растут на сухих деревьях, зеленый мох и другие растения, которые прочно могут сохраняться в сухом виде. Старое кресло, на котором он сидел, было все обложено такими наростами и обставлено сосновыми ветками. Все такое украшение на закоптелых стенах представляло вид не келии, а пещеры в диких каменистых скалах. По стенам довершали украшение картины бумажные и живописные, изображения преподобных древних подвижников: Павла Фивейского, увешанного листьями, Антония Великого, сидящего в пустынной пещере; Илии пророка у потока, получающего пищу, принесенную вранами; далее преподобный Малх, плененный сарацинами, в пустыне коз пасет; и другие сим подобные. Видно было, что он готов был подражать великим столпам иночества, готов переселиться в пустыню к тем, которые были за тысячи лет перед его временем, но за невозможностью переселиться туда переносился к ним мысленно и жил с ними духом.

Как преданный ученик игумена Филарета, схимонах Евфимий весьма радел о соблюдении чиноположения, установленного игуменом Филаретом в Глинской пустыни. В церкви положенное пение, чтение, поклоны, сидение, стояние и все прочее тогда строго соблюдалось в точности по преподанному порядку игумена Филарета. Вновь поступающей братии передавались точные сведения всего церковного чиноположения. Старец Евфимий много содействовал поддержанию такового благонастроения; он знал, что новоначальные, особенно молодые братия, приходят в обитель с открытым сердцем для принятия всего передаваемого и что весьма полезно направлять их в самом начале в правилах монастырского благоговейного настроения, а посему обращал особенное внимание на новоначальных, он указывал, как держать себя, проходя по монастырю, как держать себя, идя по церкви, часто показывал это собственным примером. "Когда идешь по церкви, — говорил он, — будь внимательный, держа себя в таком настроении по внешности, в каком держат себя подданные в присутствии земного царя, по внутреннему же чувству помни, что на тебя зрит Царь Небесный, здесь в храме Божием он являет Свое особенное присутствие. Когда идешь, по сторонам не смотри, руки держи по швам, ступай ногами тихо и благочинно, старайся проходить так, чтобы шествие твое совершенно не было слышно, чтобы не помешать вниманию молящихся".

Старец часто подходил к новоначальным в церкви и указывал самые приемы собственным примером, как в благоговейном чувстве полагать земные поклоны. Он говаривал: "Смотри, брат, я тебе покажу, как нас учил старец Филарет". Он становился рядом с новоначальным братом, приняв позу благоговейного настроения; при этом внушал помнить, что предстоишь и поклоняешься великому Царю Небесному, зрящему на нас; он полагал внимательно на себе крестное знамение, тихо опускал на землю вначале правое колено, затем левое и поклонялся, касаясь челом земли. Затем поднявшись на оба колена, он вставал вначале на правую ногу, потом на левую. У него так выходило, что поклон полагался на самом том месте, где ногами стоит молящийся. Все сказанное старец Евфимий передавал молодым братиям в простоте сердца, с непритворной отеческой любовью, истинным желанием преподать им урок того действительного внешнего и внутреннего монастырского общежительного иноческого благонастроения, которого сам был первый строгий исполнитель, посему слово его, растворенное сердечной любовью, было весьма действующим. Благодаря его вниманию, в церкви при богослужениях братией поддерживался однообразный чин и даже однообразные приемы действий.

Тридцать лет исполняя пономарское послушание, схимонах Евфимий усвоил себе в совершенстве знание церковного устава и многосложного местного чиноположения, установленного в Глинской пустыни, так что к нему обращались при всех недоумениях. Это был живой Типикон Глинской пустыни.

Прожив в Глинской пустыни безвыходно сорок восемь лет, схимонах Евфимий не изменил своей природной национальности. Несмотря на то что среди Глинской братии преобладал русский элемент, он в полной неприкосновенности сохранил свой природный малороссийский язык, всегда говорил на украинском наречии. В простоте души он водрузил в своем сердце страх Божий и пребывал непрестанно во внутренней молитве с любимым Господом Сладчайшим Иисусом, имя Которого молитвенно носил в своем сердце.

Роста старец Евфимий был выше среднего. Тело его от воздержания было весьма сухо; он был очень стройный и подвижный, лицо правильное, несколько продолговатое, совершенно постнического вида.

Нос ровный, умеренный, глаза светлые, блестящие. Борода умеренная, седая, несколько продолговатая, красивая. Черты изможденного лица всегда сосредоточенные, но при этом всегда отражали знаки внутреннего духовного радования. Благодатное отражение на его лице видно было всегда для внимательных зрителей, которое отражалось иногда приятной неестественной белизной и показывало светло-сиятельный тонкий оттенок.

К концу 1865 г. старец Евфимий почувствовал от старости и подвигов ослабление сил, но, несмотря на телесную немощь, всегда бывал в церкви на богослужении. А в 1866 г. к концу января он совершенно заболел. Предсмертная болезнь приковала его к одру. Но обратившаяся в природу привычка к храму Божию, к богослужению, песнопению, слушанию слова Божия, влекла его неудержимо в храм Божий. Он просил братию водить его в церковь на богослужение. Время было зимнее, и случилась оттепель, так что погода стояла ненастная, ходить было очень скользко, но несмотря на все это, его, едва движущегося, одевали в подрясник, мантию, клобук и водили или, лучше сказать, почти носили на руках два монастырских брата в теплую церковь и усаживали на правой стороне, на приступочке близ чтеца, где он, сидя, выслушивал богослужебное пение и чтение. Старец сидел неподвижно, опустив голову, закрыв лицо клобуком. Мне, пишущему эти строки, в то время часто приходилось читать около сидящего старца; смотря на него, я не раз думал, жив ли он или уж святая его душа отлетела в горние селения. По окончании богослужения он давал знать, и его отводили в келию, а на следующее богослужение он опять просил вести его в церковь. Таким образом продолжали его водить, пока он уже совершенно не изнемог.

Когда старец приблизился к кончине, он просил напутствовать его Святыми Таинствами; просьба была исполнена: над ним совершили Таинство Елеосвящения и Святого Причащения. По принятию Тела и Крови Христовых он сидел на коечке, мирно ожидая своего переселения в иной мир. При светлой улыбке на его лице из его глаз падали слезы. Один из братии по своей простоте спросил отходящего старца: "Батюшка, что вы плачете! Разве и вы боитесь умирать?" Старец посмотрел на него с приятной улыбкой и сказал: "Чего мне бояться? Идти к Отцу Небесному и бояться! Нет, брат, я, по благости Божией не боюсь, а что ты видишь мои слезы, это слезы радости. Столько лет душа моя стремилась ко Господу, а теперь приближается желанное время, я скоро предстану Тому, к которому всю мою жизнь стремилась душа моя и увижу Его: вот слезы и текут".

Таковой любовью и божественным страхом преисполнена была душа старца-подвижника, отходящего от земного бытия, и от радости, что он скоро увидит любимого Господа, у него из глаз лились слезы; таковое утверждение в надежде чуждо всякого смущения, а посему, мирно пребывая в сердце своем с любимым Господом пресладким Иисусом, он скоро испустил тихий последний вздох, с которым блаженная его душа оставила земное многотрудное тело и потекла к любимому Господу со страхом и радостью.

Так окончил свое земное многотрудное подвижническое поприще сей дивный подвижник схимонах Евфимий, на 71-м году своей жизни 7 февраля 1866 года.

Тело же его было опрятано по обычаю иноческого чиноположения, и началось чтение Святого Евангелия.

На второй день 8-го числа утром был совершен вынос в церковь, а после заупокойной литургии — соборне исходное последование монашеского погребения. Когда совершалось последнее целование, от тела его разлилось дивное благоухание, которое многие внимательные из братии ощутительно обоняли, воздавая славу Господу, прославляющему святыя своя. По окончании отпевания гроб был поднят на руках братии и отнесен на братское кладбище в ближний скит Иоакима и Анны; здесь около задних ворот в уготованную могилу был опущен гроб при молитвенных песнопениях по чиноположению церковному. Так сокрыто было в земных недрах тело того, которого душа в пламенной любви всю жизнь стремилась ко Господу и достигла такого сыновнего страха, который уже не мучает, а радует.

Иеросхимонах Иоанн († 1867)

(Память 11 августа ст. ст. / 24 августа нов. ст.)

Иеросхимонах Иоанн (в миру Иван Крюков) родился 20 сентября 1795 года в семье небогатых мещан г. Курска. С детства сердце его горело стремлением к монашеству, которое пробудили слышанные им рассказы о подвигах спасавшегося в Сарове преподобного о. Серафима. Однако не скоро исполнилось желание Ивана. По воле родителей 7 лет он учился у мастера, изготавливавшего печные изразцы, затем поступил приказчиком к торговцу скотом. По настоянию родителей Иван женился. Постепенно благосостояние его улучшилось. Он открыл небольшую фабрику изразцовых печей, кроме того содержал два постоялых двора и гостиницу. Но богатство не изменило его духовной настроенности. Иван отличался строгой благочестивой жизнью, часто ходил в храм и не оставлял мысли о монашестве. Вскоре жена его умерла, он остался бездетным и в 1833 году по совету духовника Киево-Печерской Лавры поступил в Глинскую пустынь, процветавшую тогда под руководством игумена Филарета.

Отец Филарет сначала определил его помогать монастырскому гостиннику. От отца гостинника Иван и получил первые уроки жизни иноческой. Впоследствии он всегда относился к старцу гостиннику с особым почтением и доверием, часто открывал ему свою душу. Через полтора года о. Филарет назначил Ивана монастырским печником. В течение четырех лет он ревностно исполнял возложенное послушание и много печей в пустыни сложил своими руками. Затем игумен определил его в братскую трапезную, где он трудился почти полтора года. После этого послушания о. Филарет назначил Ивана экономом и 22 июня 1840 года постриг в монашество с именем Иоанникий. В должности эконома он пробыл пять лет, исполнял это послушание с немалой пользой для обители. Игумен Филарет, а затем и настоятель о. Евстратий относились к нему с любовью и доверием.

С первых дней поступления в монастырь отличительными чертами о. Иоанникия были простосердечие, усердие к послушаниям, искренность, честность. С простотой нрава соединялась в нем глубокая искренняя вера, чуждая колебаний и сомнений.

В Глинской пустыни под руководством игумена Филарета и других старцев о. Иоанникий прошел строгую школу духовного делания. Неукоснительное исполнение аскетического устава обители выработало в нем самособранность, способность к великим подвигам и трудам. Он непрестанно возделывал ниву своего сердца молитвой, постом, чтением Слова Божия и изучением творений святых отцов (по благословению духовника в Глинской пустыни о. Иоанникий научился читать и писать). Это был ревностный молитвенник. Кроме неопустительного посещения всех продолжительных богослужений Глинской пустыни, о. Иоанникий и в келии почти все свободное от работы время посвящал молитве с многочисленными земными поклонами.

Но особенно способствовало его духовному возрастанию полное отсечение своей воли и послушание старцам. Отец Иоанникий впоследствии рассказывал, что в келию к игумену Филарету он всегда входил с трепетом и благоговением, как бы готовясь предстать перед лицом Божиим[55]. Без благословения старцев о. Иоанникий не принимал ни одного решения. Глинская пустынь воспитала его, как воина Христова.

О высоте его духовной жизни свидетельствует тот факт, что в этой обители он исцелил двух бесноватых[56].

Одиннадцать лет подвизался о. Иоанникий в любимой им Глинской пустыни. В 1844 году он был назначен экономом восстанавливаемого Святогорского Успенского монастыря. Здесь он особенного много потрудился для благоустройства обители. Настоятель архимандрит Арсений ценил его труды. В 1849 году о. Иоанникий был рукоположен во иеродиакона, затем во иеромонаха и назначен духовником для богомольцев[57]. В 1850 году по благословению епархиального архиерея о. Иоанникий затворился в меловой пещере. 29 августа 1852 года старец-подвижник был пострижен в схиму с именем Иоанн. 17 лет подвизался он в затворе и прославился великими подвигами. Многие иноки и богомольцы обращались к о. Иоанну за советом. Беседа с ним успокаивала и приносила облегчение обремененной грехами душе. Старец имел дар прозорливости. Часто он называл по имени людей, которых видел впервые. Он имел также дар исцеления.

Иеросхимонах Иоанн (Крюков) (1795–1867)

Иеросхимонах Иоанн предсказал день своей кончины, которая последовала 11 августа 1867 года. Впоследствии богомольцы часто служили панихиды на его могиле, где совершилось множество исцелений.

Иеромонах Порфирий († 1868)

(Память 23 марта ст. ст. / 5 апреля нов. ст.)

Цит. по: Глинские иноки: схимонах Марк, иеромонах Порфирий и монах Димитрий. (Память 29 марта) //Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Март. М., 1907. С. 331–336.

Сердобольный отец Порфирий в жизни своей во имя любви к ближним много потерпел горя. В миру он назывался Петром Левашовым, был сын священника, отличался выдающимися способностями. В 1816 году, по окончании курса Оренбургской семинарии, 19-ти лет от роду, он в ту же семинарию был определен учителем. Через два года возведен в сан священника, разновременно был благочинным, присутствующим в духовном правлении и членом консистории. Священствуя в Оренбургском кафедральном соборе, о. Петр был экзаменатором ставленников. В 1810 г. он протоиереем переведен в г. Бузулук (тогда Оренбургской, ныне (т. е. во время написания жития иеромонаха Порфирия. — Примеч. издат.) Самарской губернии), где был благочинным и цензором проповедей. Все свои доходы о. Петр раздавал бедным и сам терпел крайнюю нужду: каждый месяц оставался должен 20–50 руб. и, как говорят, не мог свести концы с концами. Но во всем уповал на Бога, Который не оставлял его в нуждах. Однажды ему нужны были деньги, но он не стал ни у кого просить. Однако любящие его граждане сами собрали ему 1000 руб. и просили их принять на расходы.

Любя правду и прямоту, скорбя за все, что нарушает нравственные законы в человеке, в обществе и государстве, отец Петр особенно возмущался откупной продажей спиртных напитков, которая в сороковых годах прошлого (19-го. — Примеч. издат.) столетия действовала в полной силе. Откупщики или спаивали народ дешевой водкой, или преследовали желающих купить водку на стороне за более дешевую цену. Оттого немало было столкновений, побоищ и убийств. Протоиерей Левашов, готовый душу свою положить за други своя, ради общего блага, решился действовать против откупной системы. Но кто мог его послушать? Кто мог отменить откуп? Только государь. Печальник о благе народа долго боролся между желанием пресечь отечественное горе и опасностью оскорбить своего монарха. Первое желание превозмогло. В 1848 году, во всеподданнейшем прошении императору Николаю I протоиерей Левашов в ярких красках изобразил все бедствия народа и просил отменить откупную систему. Вместе с тем в органах государственного правления предлагал оставить неправые пути и следовать во всем закону Господню.

Нам неизвестно, до или после подачи этого прошения у о. Петра скончалась любимая супруга. В своем стихотворении "Валаамские думы" он пишет, что не осушились еще на глазах слезы о понесенной утрате супруги, как он внезапно был подхвачен и выброшен на скалу Валаама. Дело в том, что великая ревность о благе народа и желание сильнее убедить в своих доводах, не сдержали о. Петра в своих границах. За резкие выражения в прошении его сослали на Валаам, как человека, который взялся не за свое дело и одержим манией все представлять в самом мрачном виде. Настоятелю Валаамского монастыря предписали устранять Левашова от общения с посторонними и не дозволять вести переписку без ведома начальства. На Валааме о. Петр был помещен в скиту Всех Святых. Сначала к нему относились очень подозрительно, все сторонились его, о нем пронесся "всяк зол глагол". Тут его не поняли. Одни считали его прельщенным, другие мятежником. В слезах его видели хитрость, в мольбах — притворство. За это время о. Петру пришлось много вытерпеть. Одно утешение он находил в молитве. Всех скорбящих Радость Пресвятую Деву Богородицу он молил:

В 1855 году отец Петр ожидал только отрады в смерти. Он писал:

Но всеизглаждающее время смягчило отношения к изгнаннику. С другой стороны, его духовная мудрость и дар прозрения не укрылись от людей беспристрастных. К нему стали приходить и приезжать лица разных званий. Одни хотели его видеть, другие получить совет, третьи утешение и т. д. Отец Петр, по доброте своей, не мог отказывать и всех напоял богомудрыми речами[58]. Начальство обители поставлено было в недоумение. Отказывать богомольцам не желалось так же, как и нарушать распоряжение высшей властей о недопуске посетителей к о. Петру. Поэтому сочли за лучшее просить перевести его куда-либо в другое место. В мае 1857 года его перевели в Спасо-Прилуцкий монастырь близ Вологды. Но северный болотный климат разрушительно действовал на здоровье о. Петра. Он просил перевести его в Глинскую пустынь, которая известна была ему по строгости иноческой жизни. Желание его исполнили: в сентябре 1859 года протоиерей Левашов прибыл в обитель, которую сам избрал. Здесь он вел себя уединенно, прилично, скромно, благочестиво, к церкви был прилежен и с усердием участвовал в соборных богослужениях.

Если не скоро можно предпринять какую-либо перемену в обычной жизни семьи или общества, — тем более это надо сказать в отношении ко всему государству. Но народное бедствие не давало покоя отцу Петру, ревность побуждала его ускорить ход дела, и вот он повторил свою просьбу в прошении императору Александру II. С 1 января 1863 года отменена была откупная продажа спиртных напитков, и о. Петр утешился.

В Глинской пустыни протоиерей Левашов пленился умилительным чином богослужений, полюбил благочестивые уставы и обычаи обители, освоился с братиями, привык к их пустынной жизни и остаток дней своих желал окончить в монашестве, почему и просил епархиальное начальство постричь его в монахи и зачислить в братство Глинской пустыни. Игумен Иннокентий, представляя его прошение, доносил, что "благое настроение духа, образовавшееся у о. Петра вследствие многолетнего безотрадного положения, при преклонных летах, может быть принято за прочное основание для будущей его жизни в звании монашеском", и ходатайствовал о пострижении протоиерея Левашова и о снятии с него надзора. Просьба была уважена. 16 февраля 1863 года отец Петр с именем Порфирий пострижен в монашество, а на другой год по высочайшему повелению освобожден из-под надзора.

В тиши глинского уединения о. Порфирий не укрылся от народа. О нем узнавали, как о своем печальнике и радетеле, к нему шли, писали и просили советов, присылали деньги. Нестяжательный старец просил денег ему не присылать, принимал только чай и сахар для угощения приходящих к нему братий; все присылаемое отдавал бедным и иногда сам терпел великую нужду. Претерпевший много скорбей, иеромонах Порфирий особенно умел утешать скорбящих, заступать обидимых и плакать с плачущими.

Мягкое, любвеобильное его сердце исполнялось чуть ли не большей скорбью, когда ему говорили о скорбях; из глаз его струились слезы. "Родной мой", — скажет он — это его любимое выражение — и начнет утешать своей мудрой речью. Невольно приходилось выходить от него с радостью. Подвижник высоко ценил слезы утешающего и по собственному опыту писал:

Не без скорбей пришлось нести подвиг утешителя скорбящих. Когда обидимые утешались, — обидящие не всегда были довольны им.

В часы своего досуга о. Порфирий писал статьи стихами и прозой. Несколько его статей напечатано было в журнале "Странник" за 1866–1868 гг. Последняя его статья называлась "О бессмертии", и сам он 23 марта 1868 г. отошел в бессмертие, имея от роду 71 год. В последнее время о. Порфирий заметно слабел. В день смерти до двух часов пополудни находился в забытьи, а очнувшись, стал говорить: "Бог человеколюбив, Он грешников (кающихся) прощает. В Глинской много монахов спаслось, много спасется".

По причащении о. Порфирий вечером скончался. Лицо его просияло особенным светом. Прозревая будущее, отец Порфирий говорил: "Со временем падет вера в России. Блеск земной славы ослепит разум; слово Истины будет в поношении, но за веру восстанут из народа неизвестные миру и восстановят попранное".

Могила о. Порфирия находится на братском кладбище Глинской пустыни и покрыта каменной гробницей с надлежащей надписью.

Архимандрит Иларион

Воспитанник Глинской пустыни архимандрит Иларион был миссионером в Квихпахской миссии в Америке с 1861 по 1868 г.[59].

Православная миссия располагалась на реке Квихпаке. Здесь в селе Икогмюте была церковь в честь Воздвижения Честного Животворящего Креста. Прихожане этой миссии жили по рекам Кускоквиму и Квихпаку. Последняя имеет протяженность свыше 2000 миль. Православных в миссии было более 4000 душ[60].

Иеромонах Паисий, впоследствии архимандрит, настоятель Чуркинской Успенско-Николаевской пустыни († 1869)

(Память 19 июля ст. ст. / 1 августа нов. ст.)

Цит. по кн.: Архимандрит Паисий, настоятель Высокогорской Успенско-Николаевской Чуркинской пустыни Астраханской епархии. Астрахань, 1904. С. 2—16[61].

Отец архимандрит Паисий (в миру Петр Димитриевич Сипченко) родился в 1801 или 1802 годах в местечке Новой Водолаге Валковского уезда Харьковской губернии и происходил, как значится в его формулярном списке, из войсковых обывателей. Простое семейство, в котором он увидел свет Божий, и сравнительная малочисленность школ того времени, лишили его возможности получить правильное школьное образование. Тем не менее в доме родителей он научился грамоте и полюбил книгу. Родители его впоследствии записались в купеческое сословие г. Валкова, и юному Петру, без сомнения, пришлось делить труды своих родителей по торговле. Но не торговля была его призванием. Замечательно умный и способный от природы, Петр, под влиянием, вероятно, прочитанных им житий святых Божиих, при своем глубоко религиозном настроении и увлекающемся темпераменте, решился вступить в монастырь. По всему югу славилась тогда подвижническим направлением своих иноков Глинская Рождество-Богородицкая общежительная пустынь, находящаяся в Путивльском уезде Курской губернии. Сюда-то в 1828 г. пришел этот искатель монашеских подвигов и, принятый в число братства ее, с усердием и ревностью начал проходить здесь все возлагавшиеся на него послушания.

Основанная на месте чудесного явления Чудотворной иконы Рождества Пресвятой Богородицы, Глинская пустынь представляет собой самое удобное место для подвигов людей, ищущих спасения. Окруженная со всех сторон сосновым лесом, с его бальзамическим воздухом, удаленная от жилищ людских, она была и есть в полном смысле сего слова "пустынь". В описываемое нами время здесь настоятельствовал богомудрый подвижник, строитель и впоследствии игумен, старец о. Филарет, поставивший обитель на высоту нравственного совершенства. {…}

К сему-то мудрому и опытному наставнику, в эту великую школу иноческой жизни, пришел молодой, полный сил и здоровья ревнитель спасения Петр Сипченко. Но духовная жизнь полна терний и камней претыкания на спасительном пути. Случается, что, проживя в монастыре известное время, пришедший сюда охладевает в своем усердии: дух его мятется, в голове вереницей проносятся мысли о том, что и в миру для человека возможно и достижимо спасение, и т. д. В заключение он ставит перед собой вопрос: не оставить ли обитель и не возвратиться ли к прежним своим занятиям? С одной стороны, его устрашает тягота иноческого жития, с другой — жаль бывает и оставить тот род жизни, который им избран добровольно, а отнюдь не по принуждению и необходимости. В эти минуты тяжелой душевной борьбы он уподобляется человеку, стоящему на распутье двух дорог и не могущему решить, который из этих двух путей избрать ему для следования. Вот в это-то тяжелое время ужасной внутренней борьбы и необходимо для человека особенно благодатное указание, могущее разом разрешить все его сомнения, положить конец всем его колебаниям.

Нечто подобное было и с нашим послушником Петром. Прожив в Глинской пустыни два года, он, вследствие неведомых нам причин и обстоятельств, очутился на только что упомянутом распутье. В это время, как светлое солнце, сиял в Сарове своими чудесами и благодатными дарами преподобный Серафим. Чтобы разрешить все свои сомнения, чтобы получить благодатное указание, смиренный послушник предпринял неблизкий и небеструдный путь из Глинской пустыни в Саров. И вот, в 1830 г. он появляется в Саровской обители, дабы спросить преподобного: "Есть ли ему благословение Божие поступить в монашество?" Молодой человек падает великому подвижнику, окончивающему свое земное течение, в ноги, просит развязать душу его от вихря сомнений. Он робко предлагает святому старцу вопрос: "Есть ли воля Божия поступить ему и брату его, Николаю, в монашество?" Преподобный отвечал послушнику так: "Сам спасайся и брата своего родного спасай"[62]. Потом, подумав немного, сказал: "Помнишь ли житие Иоанникия великого? Странствуя по горам и стремнинам, он нечаянно уронил из рук жезл свой, который упал в пропасть. Жезла нельзя было достать, а без него святой не мог идти далее. В глубокой скорби он возопил к Господу Богу — и ангел Господень вручил ему новый жезл".

Сказав это, о. Серафим вложил в правую руку послушника свою собственную палку и сказал: "Трудно управлять душами человеческими. Но среди всех твоих напастей и скорбей в управлении душами братий ангел Господень непрестанно при тебе будет до скончания жизни твоей"[63]. Такова была воля Божия о молодом Глинском послушнике, изреченная устами великого и святого мужа нашей отечественной Церкви.

Путешествие по России, встреча с разными лицами, опытными в духовной жизни, знакомство с различными порядками внутренней и внешней жизни разных монастырей, им посещенных, для наблюдательного послушника имели большое значение, расширяя круг его воззрений, обогащая ум его многими сведениями. Образы древнего иночества постоянно предносились его духовному взору и увлекали к подражанию подвигами древних подвижников.

Возвратившись в Глинскую пустынь, успокоенный и умиротворенный духом, имея указание преподобного Серафима в благословении Божием — стать ему иноком, молодой послушник, полный крепости и сил телесных, с большей, против прежнего, ревностью проходил назначенное ему послушание. Его строительные и хозяйственные способности, так широко развившиеся впоследствии, дают нам основание предполагать, что послушание его состояло в наблюдении за производившимися в пустыни постройками. Его усердие, его благочестивая настроенность и совершенно безукоризненная жизнь обратили особенное, преимущественное перед другими, внимание мудрого старца Филарета, зорко следившего за духовным преуспеянием того, кому впоследствии суждено было самому стать руководителем монахов и благостроителем иноческой обители. 5 декабря 1833 г. этот усердный послушник, произнеся невозвратные обеты иноческие, от рук своего богомудрого настоятеля принял пострижение в мантию, с наречением ему имени Паисий, в честь преподобного Паисия Великого.

Менее года пробыв в звании простого рядового монаха, 30 августа 1834 г., преосвященным Илиодором, архиепископом Белоградским и Курским, о. Паисий был рукоположен во иеродиакона. Проходя свое священно-диаконское служение с благоговением и дела своего послушания с рачительностью, иеродиакон Паисий прожил в Глинской пустыни до 28 февраля 1838 г., когда, по определению епархиального начальства, состоялось перемещение его в Троицко-Николаевский монастырь г. Белгорода, бывший тогда резиденцией курских архипастырей. В этой обители нетленно и открыто почивает св. Иоасаф Горленко, епископ Белогородский, чудодействующий со дня блаженной своей кончины и доныне. Под благодатным кровом сего святителя, 28 июня того же 1838 г., иеродиакон Паисий рукоположен был во иеромонаха.

В то время как молодой иеромонах Паисий проходил свое служение в Белоградском монастыре, на отдаленном Кавказе лилась и русская и туземная кровь. Русские воины старались укрепить здесь владычество родной земли и самодержавного государя, а горцы упорно отстаивали свои вековечные права. Борьба кипела ожесточенная. Долго дрались обе стороны. Жизнь двух враждебных друг другу сторон представляла бездну опасностей, и лица белого духовенства, в особенности семейные, крайне неохотно шли на службу полковыми священниками кавказской армии. Вследствие этого решено было заменить их иеромонахами различных монастырей. Один из таких иеромонахов был и о. Паисий, по высочайшему соизволению императора Николая Павловича, указом Святейшего Синода от 18 мая 1840 г. определенный в закубанское Абинское укрепление, в ведомство черноморской кордонной линии.

Прибыв к месту своего служения, о. Паисий тотчас же вступил в отправление обязанностей отрядного священника. К этому времени (1841 г.) относится следующее письмо его к иеромонаху Серафиму, впоследствии духовнику Глинской пустыни, с которым Паисий одновременно ехал по Черному морю в береговые укрепления, так как и Серафим в то же время был назначен отрядным же иеромонахом. Приводим письмо это полностью.

"Приехал я в черноморский город Екатеринодар 11 мая, для заготовления запасных Даров. Воспользовавшись случаем, сим долгом почел сообщить вам, как другу, о своем положении. Я, по отъезде вашем из Новороссийской крепости, отправлен к атаману черноморского войска. Он, по разрешению корпусного командира, командировал меня в Абинское укрепление, которое, к счастью моему, как местоположением, климатом и укреплением, лучше всех береговых укреплений. Сообщение с Россией в два месяца имеешь раз, и каждый год можно быть в Черномории не меньше двух месяцев. Гарнизону у нас 100 человек. Молитвенный дом — наподобие церкви; я требую антиминс и скоро надеюсь получить. Атаман вошел с представлением, чтобы позволили настоящую церковь выстроить, и я надеюсь на будущее лето видеть церковь в крепосте Абин. Прошу я генерала, чтобы походатайствовал исхлопотать мне вместо морской провизии отпуск денег, и уже получил уведомление из штаба корпусного, что Головин испрашивает разрешение провиантского департамента об отпуске денег всем иеромонахам, вместо морской провизии, и генерал наш говорит, что отпустят. Видите, какое я исхлопотал вам и всем благодеяние"[64].

После уединения и безмолвия Глинской пустыни и тишины своей белгородской келии, брошенный в жерло военных опасностей, принужденный быть всегда настороже, с томительной неизвестностью — что принесет следующий день и как пройдет наступающая ночь, о. Паисий не потерялся в этом первоначально бывшем для него чуждом обществе и скоро освоился со своим положением. Вместе со своим отрядом в 1841 г. он находился в движении от Ольгинского до Абинского укрепления, за Кубань и обратно; в 1842 г. сделал такой же путь; в 1844 г. также; в 1849 г. два раза ходил за Кубань. Опасности, которым подвергался весь отряд вообще и иеромонах Паисий в частности, были далеко не шуточными. Шальная пуля немирного горца могла уложить его совершенно неожиданно, не говоря уже о болезнях и неудобствах передвижения с места на место. Но еще опаснее была крайне неутешительная перспектива — попасть в плен к горцам. А о. Паисию и суждено было испытать именно это несчастье, и притом даже не во время его походов, а прямо из укрепления Туапсе. В записках духовника Глинской пустыни вышеупомянутого иеромонаха Серафима внесен рассказ, записанный им со слов самого Паисия. В этих записках Серафим пишет: "На рассвете одного дня черкесы напали на укрепление и забрали вместе с другими в плен и о. Паисия. Выведя его за укрепление, обобрали дочиста и заставили нести на гору десять русских ружей. На горе сели отдыхать. Один черкесский князек, потерявший в схватке своего сына, стал рубить пленных русских. Одинаковая участь ожидала и о. Паисия: князек уже поднял над ним шашку; но Промысл Божий бдел над достойным иноком: один из черкесов, проникнувшись состраданием к нему, защитил о. Паисия от нападения разъяренного отца и взял его к себе в плен, как часть военной добычи. У него и был иеромонах Паисий целых полгода, по истечении которых был выкуплен русскими за сравнительно незначительную цену"[65]. Что мог передумать, что мог перечувствовать за это время невольный пленник? И каким бесчисленным опасностям, не только ежедневным, но и ежеминутным, подвергалась его жизнь, всецело зависевшая от каприза или настроения его горячего и свободолюбивого владельца!.. Только мощным осенением его ангела-хранителя и молитвами рабов Божиих, вопиявших о нем ко Господу, можно объяснить соблюдение жизни о. Паисия и его счастливое освобождение из плена.

Возвратился иеромонах Паисий к церкви своего отряда окруженный ореолом страдальца. Это, само по себе печальное событие в его жизни, послужило впоследствии даже к его личной пользе. Его заметили, на него обратили внимание, начали им интересоваться, искать с ним сближения. Он сделался известным самому наместнику Кавказа светлейшему князю Воронцову, не говоря уже о других высокопоставленных лицах, с которыми завязалось знакомство о. Паисия в это именно время и которое так пригодилось ему впоследствии, в период его управления Чуркинскою пустынью. Впрочем, и сам иеромонах Паисий своей ревностью, своим всегдашним усердием в исполнении лежавших на нем обязанностей, соединенными с примерным иноческим благоповедением, заслуживал всеобщей к нему любви и расположенности, которыми действительно и пользовался. За эти перечисленные качества он 22 мая 1843 г. был награжден золотым наперсным крестом, от Святейшего Синода выдаваемым. Но душе его, отзывчивой ко всему доброму, сердцу его глубоко верующему, выше всех наград было сознание свято выполненного долга. В самом деле, всегда и везде высоко служение пастыря душ человеческих, несравненно и выше и труднее оно на поле брани, в пороховом дыму, при грохоте орудийных выстрелов. Здесь оно является, так сказать, буквальным исполнением великой заповеди Спасителя нашего, повелевающего душу свою положить за други своя. Напутствовать отходящего воина в вечность, сказать несколько слов веры и христианского утешения человеку, уже перешагнувшему грань всего земного, принять его последний вздох, — что может быть достопочтеннее такого служения, такого поистине подвига?!.

Но принося и свои силы, и свое здоровье святому делу служения ближним, о. Паисий сделался сам жертвой своей ревности и своего пастырского долга. На этом поприще он окончательно расстроил свое здоровье и приобрел неизлечимую ломоту в ногах, от которой уже никогда не мог избавиться и от которой впоследствии сошел и в могилу. Девять лет продолжалось это его самоотверженное служение, но приступы болезни так усилились наконец, что он был вынужден просить Святейший Синод об увольнении его от обязанностей отрядного священника и о перечислении в число братства Глинской пустыни, на место своего пострижения. Желание его было исполнено синодальным указом от 11 июня 1849 г. Тепло и сердечно простившись со своими бывшими духовными детьми и оставив у них самое лучшее о себе воспоминание, как о добром пастыре и прекрасном человеке, он выехал в родную обитель, с которой у него было связано много отрадных и сладостных воспоминаний прежней его первоначальной монастырской и монашеской жизни.

Что же приобрел себе о. Паисий за эти девять лет служения при отрядной церкви? Жизнь, полная опасностей, выработала в нем твердую волю, не страшившуюся никаких опасностей, не отступавшую перед ними и смело начинавшую борьбу с различными препятствиями, которые, в конце концов, он и успевал преодолевать. Твердость и настойчивость воли, приобретенные здесь, сослужили ему, точнее же, обители Чуркинской в свое время громадную службу. Долговременное служение в звании пастыря, всегдашная ровность характера, любвеобильное со всеми обращение, замечательная его общительность, наконец, природный и здравый ум, в соединении с умением всегда и везде, во всяком обществе, быть на своем месте, снискали ему, как мы и выше говорили, всеобщее расположение и любовь, не охладевшие и тогда, когда о. Паисия уже не было и в отряде. Эти добрые отношения о. Паисий старательно поддерживал впоследствии и им в значительной степени обязан был успехом своей последующей плодотворной деятельности. Кроме того, будучи человеком весьма воздержным, привыкшим ограничивать свои требования, он из получаемого 1000-рублевого годового жалованья скопил себе небольшую денежную сумму, так что еще в бытность свою в Абинском укреплении имел возможность положить на имя своего брата иеромонаха Козелецкого Георгиевского монастыря Назария в сохранную казну 1000 рублей серебром, с условием, что в случае смерти Назария он, Паисий, мог получить их обратно в свое распоряжение[66]. Это благоприобретенное состояние дало ему в непродолжительном, как увидим, времени возможность самостоятельного действования. {…}

Прибыв в Глинскую пустынь, иеромонах Паисий зажил скромной иноческой жизнью. Молитва, уединение и относительное спокойствие были уделом жизни его в ней. После девятилетнего служения в обстановке, полной лишений и опасностей, он отдыхал и душой и телом среди иноческой семьи уединенной обители. За это время даже самое здоровье его окрепло. Из тихой своей келии он писал оставленным в укреплении и других местах друзьям своим сердечные письма. Сношения его с этими лицами еще более укрепляли их взаимную духовную связь. И тогда, как о. Паисий сообщил своим друзьям о благоприятных последствиях своего глинского пребывания и улучшении в состоянии здоровья, друзья постарались довести об этом до сведения наместника князя Воронцова. Князь, лично знавший и по достоинству оценивший плодотворную деятельность почтенного инока, очень желал его видеть снова на службе в военном ведомстве управляемого им края. Место при церкви Абинского укрепления было уже занято, но представлялась возможность дать Паисию другое назначение. И князь решился действовать в этом направлении. По докладу военного совета, основанному на ходатайстве князя Воронцова, 10 апреля 1851 г. иеромонах Паисий, с высочайшего соизволения, был снова назначен в состав армейского духовенства в Георгиевское афинское укрепление. Получив уведомление об этом, о. Паисий, простившись с братией пустыни, выехал к месту нового своего служения и 22 июня был уже в укреплении, где немедленно и вступил в отправление пастырских своих обязанностей. Однако в этот раз ему суждено было весьма немного послужить в настоящем укреплении. Святейший Синод, еще ранее назначения сюда Паисия, постановлением своим определил в Георгиевское укрепление другое лицо. Таким образом, иеромонаху Паисию ничего не оставалось более, как выехать обратно в Глинскую пустынь, что он и сделал 10 июля.

Пребывание его в Глинской пустыни, по возвращении из Георгиевского укрепления, было таким же мирным, как и прежнее, и продолжалось почти три года. Петербургские друзья в это время позаботились об о. Паисии. В северной столице находился тогда Астраханский архиепископ Евгений, бывший экзарх Грузии (†1869, в Пскове), вызванный для присутствования в Святейшем Синоде; архипастырь добрый и благопопечительный о своей епархии и о лучшем благоустройстве ее. Пребывая так далеко от своего кафедрального града, он мыслью часто переносился в свою епархию. Немало забот доставляла его сердцу Николаевская Чуркинская пустынь, 17 декабря 1850 г. лишившаяся своего приснопамятного старца-настоятеля о. архимандрита Евгения, вызвавшего ее к бытию почти из развалин. Назначенный временно исполняющим должность настоятеля пустыни — Спасо- Преображенского монастыря, иеромонах Аарон не оправдал возлагавшихся на него епархиальным начальством надежд и 30 ноября 1851 г. был уволен от сей должности, временное исполнение должности поручено было казначею Спасо-Преображенского монастыря иеромонаху Иларию (Указ дух. кон. 21 дек. 1851 г. № 3427). Но иеромонах Иларий также не принадлежал к числу способных начальников монастыря. Из-за его неподготовленности к этому во всех случаях, требующих великих душевных сил, духовной и практической опытности, поста, он не мог принести вверенной ему пустыни никакой осязательной пользы. {…}

Вполне естественно, что в уме преосвященного Евгения родилась мысль — поискать человека, которому он мог бы доверить управление пустынью, вне пределов своей епархии, в среде монашествующих обителей, отличавшихся строгостью жизни своих иноков и неуклонным исполнением общежительного устава. За десять лет перед тем, в 1844 г. состоялось восстановление древней Успенской Святогорской пустыни Харьковской губернии, получившей и настоятеля, и братию, и устав Глинской пустыни. {…}

Событие это не прошло незамеченным в обществе; тем большее внимание обратили на него люди, близко стоявшие и искренно расположенные к монашеству. А таким именно и был Астраханский архиепископ Евгений. Человек весьма добрый и общительный, во время своего пребывания в Петербурге он завязал знакомство со многими лицами столичного общества, среди которых могли быть и лица, знавшие и расположенные к иеромонаху Паисию. Слыша сетования Астраханского архипастыря на недостаток людей в его епархии, принуждавший его терпеть на посту настоятельском человека, не имеющего к тому ни малейших способностей, они могли рекомендовать архипастырю о. Паисия, как лицо, имеющее все данные для того, чтобы вполне удовлетворить всем его требованиям.

Собрав более точные предварительные справки об о. Паисии и убедившись, что в лице его Чуркинская пустынь может рассчитывать видеть продолжателя деятельности приснопамятного возобновителя своего архимандрита Евгения, преосвященный Евгений, согласно изъявленному им желанию, принял о. Паисия в ведомство Астраханской епархии и дал надлежащее движение делу о его перемещении из Глинской пустыни. 7 мая 1845 г. иеромонах Паисий был переведен в Астраханскую епархию и определен настоятелем Чуркинской Николаевской пустыни.

Прежде всего он обратил свое внимание на богослужение. Привыкнув в Глинской пустыни видеть его совершаемым с точным и буквальным соблюдением предписаний устава церковного, без малейших отступлений, и смотря на это, как на дело воистину Божие, о. Паисий и во временной его управлению пустыни восстановил ее церковный чин[67].

Отец Паисий увековечил свое имя и память о своем настоятельстве сооружением обширного трехпрестольного каменного соборного храма в честь Успения Божией Матери, отчего и сама пустынь стала именоваться Успенско-Николаевской. Кроме того, он построил в обители настоятельский трехэтажный каменный корпус, каменную трехэтажную гостиницу для посетителей монастыря; открыл больницу и аптеку, медикаментами которой пользовались не только братия, но и жители окрестных поселков; восстановил кирпичный завод; продолжил и окончил постройку ограды, заложил изящную колокольню и благоустроил подворье в г. Астрахани.

По делам монастыря он неоднократно ездил в Петербург и исходатайствовал для обители возвращение ее древних угодий (земель и вод). Эти угодья стали со временем единственным источником содержания Чуркинской пустыни.

Сделав Чуркинскую пустынь общежительным монастырем и поддерживая строгий порядок внутренней иноческой жизни, о. Паисий умножил братию обители до 80 человек.

За усердное попечение об устройстве пустыни и подвиг духовного бдения о душах, вверенных его руководству, в 1856 году о. Паисий был награжден набедренником, в 1857 году возведен в сан игумена, в 1862 — в сан архимандрита, в 1867 году сопричислен к ордену Св. Анны 3-й степени.

Благоустроив и обеспечив обитель, напутствованный Святыми Таинами, 19 июля 1869 года о. Паисий скончался на 67-м году от рождения.

Монах Александр нестяжатель († 1869)

(Память 20 апреля ст. ст. / 3 мая нов. ст.)

Цит. по: Глинский монах Александр нестяжатель // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Январь — июнь. Том доп. Ч. 1. Кн. 1. М., 1912. С. 648–651.

Отец Александр (Пайтеров) из купцов, в Глинской обители подвизался 20 лет. За богатство в миру он возлюбил нищету монашеской жизни, за большое стяжание сделался нестяжателем: у себя ничего ни имел, даже чайника. В его время чай и сахар от обители давали три раза в год: на Рождество Христово, на Рождество Богородицы и на Пасху. В остальное время многие не пили чая, иные собирали пахучие травы и пили их вместо чая. Получив обычные 1/8 ф. чая и 1 1/2 ф. сахара, отец Александр то и другое опускал в кувшин с водой и так пил некоторое время прямо из кувшина.

Однажды знакомый купец давал подвижнику три рубля. Он решительно отказался, уверяя, что от монастыря все имеет вдоволь. "На чай и на булки пригодится", — говорил посетитель. "Я все имею", — ответил Александр и не взял денег. Как полный нестяжатель, не занимающийся ничем посторонним, кроме богоугождения, о. Александр был внимателен на молитве. В церковь спешил, как на пожар. Второпях иногда наденет клобук, а ряску забудет, так и стоит, не обращая на себя внимания. Скажут ему, тогда заметит. Случись это на пути в храм, — не вернется. Став на хоры (он там всегда становился, чтоб менее развлекаться), велит принести ряску Алексею, который был моложе Александра, вместе с ним жил в келии и еще ранее своего сотоварища спешил в храм на общественную молитву. Отец Алексей (Панов) пережил Александра только на 4 месяца, скончался на 41-м году жизни. В келии отец Александр продолжал быть внимательным к себе: любил читать книги, говорил все божественное, о телесном ни слова, точно ангел во плоти. Так говорил про него один почтенный Глинский старец, лично его знавший.

В начале Великого поста 1869 г. о. Александр пришел в больницу и, утешая инока Ф-ста, болящего ногами, говорил: "Поправишься. У меня тоже болят ноги, но я не поправлюсь, только бы до Пасхи дожить". Инок тот действительно поправился, а Александр заболел, 10 дней спал не просыпаясь, в Великий Четверг проснулся и просил причастить его. По принятии Святых Таин выпил стакан чая и опять уснул.

В первый день Пасхи, 20 апреля (1869 г.), по окончании утрени, когда вынесли святые иконы и стали христосоваться, он на 65-м году жизни душой пошел в открытые райские двери, а тело его предано земле до гласа архангела, когда все воскреснут, чтобы принять воздаяние по делам своим.

Монах Николай скорбящий († 1870)

(Память 14 апреля ст. ст. / 27 апреля нов. ст.)

Цит. по: Глинский монах Николай скорбящий // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Январь — июнь. Том доп. Ч. 1. Кн. 1. М., 1912. С. 587–588.

Монах Николай был из купцов, вдовым по второй жене поступил в Глинскую пустынь в 1851 году, имея от роду 60 лет. Несмотря на такой возраст, ему пришлось выдержать сильную плотскую брань. Враг, не любящий телесной чистоты, представлял ему различные соблазнительные картины. Для побеждения искушений о. Николай стал ежедневно ходить на кладбище, никакая погода его не задерживала. Там, среди могил и крестов, вместо телесной красоты, он представлял себе бренность естества человеческого и тление во всем его безобразии; вместо минутного услаждения — вечную муку. Но искушение не уменьшалось. Господь попустил его, желая дать подвижнику большую награду.

Однажды схиархимандрит Илиодор с одним из учеников ехал из своей лесной пустыньки в обитель и встретил о. Николая. Он подбежал к старцу, взял благословение и со слезами стал говорить, что никак не может победить соблазнительных представлений, которые рисует ему враг спасения даже явно и на кладбище. Отец Илиодор посоветовал понуждать себя к молитве, непрестанному памятованию смерти, суда Божия, мук вечных и к воздержанию в пище. "Вот видишь, чадо, — сказал после старец ехавшему с ним ученику, — как трудно бороться в старости, когда мы себя к этому не подготовили. В старости пасть может, хорошо, когда устоит". Поспешествующей благодатью Божией отец Николай устоял. Последнее время он плохо видел и от этого немало понес скорбей. Он молил Господа послать ему смерть о Пасхе, когда, по слову св. Златоуста, никтоже должен бояться смерти, ибо избавляется прохождения воздушных мытарств, и получил просимое, — скончался в третий день Пасхи, 14 апреля 1870 г., на 76-м году жизни.

Иеромонах Анастасий, духовник († 1873)

Об иеромонахе Анастасии в литературных источниках сохранились лишь краткие разрозненные сведения. Известно, что он 21 год находился под руководством игумена Филарета[68], а значит, поступил в Глинскую пустынь не позднее 1820 года. Возможно, при игумене Филарете о. Анастасий был казначеем, поскольку в "Жизнеописании игумена Филарета…" (Одесса, 1905. С. 120–121) упоминается казначей Глинской пустыни иеромонах Анастасий. Игумен Филарет, стремясь к уединению, просил его принять на себя настоятельскую должность, но "видя явное благоволение Божие к смиренному настоятелю, казначей отклонил сделанное ему предложение".

Впоследствии о. Анастасий стал братским духовником, и многие Глинские подвижники были его учениками, в их числе монахи Мартирий (Кириченко), Петр (Лешенко) и другие.

О высоте нравственной жизни и духовной опытности о. Анастасия свидетельствует и то, что более 20 лет (до самой кончины о. Анастасия) его советами руководствовался известный святостью жизни Глинский старец Архипп (Шестаков).

Скончался иеромонах Анастасий в глубокой старости в 1873 году[69], прожив в Глинской пустыни в иноческих подвигах более 50 лет.

Монах Досифей благоговейный († 1874)

(Память 5 ноября ст. ст. / 18 ноября нов. ст.)

Цит. по: Монах Досифей Глинский // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Ноябрь. М., 1910. С. 82–86.

Отец Досифей (в миру Димитрий Колченков) родился в с. Снагости Курской губернии от благочестивых родителей. По послужным спискам обители он первый раз показан в 1840 году. Первоначально занимался переплетом книг и келейничал духовнику иеромонаху Порфирию, а потом игумену Евстратию. В 1843 году Димитрий Колченков указом консистории формально зачислен в число послушников обители. В ходатайстве об этом аттестован: "Поведения благонравного, к церкви усерден, к монашеству имеет большую склонность, в послушании прилежен и беспрекословен". В 1849 году пострижен в мантию с именем Досифей и назначен на должность пономаря. Через два года за скромность, кротость и послушание представлен к посвящению во иеродиаконы, но ради смирения, не желая сана, притворился малограмотным, и потому ему было отказано. За это враг спасения воздвиг на подвижника сильную брань. Сначала он внушал сожаление об отказе от священного сана; потом представлял ему все прелести мира сего и, наконец, возбудил в нем нечистую плотскую похоть. Началась пятилетняя борьба, томление духа, раздражение. Не видя ослабления брани, о. Досифей готов был возвратиться в мир; только слабый голос совести еще удерживал его в стенах обители. Все это не могло не отразиться на его здоровье: он сделался бледным, хилым, угрюмым. Видя его борьбу, братия и сам отец настоятель утешали его, ободряли, советовали терпением победить врага, но не оставлять обители; установили за него церковную молитву. Господь внял молению. Отец Досифей стал преодолевать искушения, мир водворился в его сердце, и он решился бесповоротно остаться в монастыре. С этих пор он сделал крутой поворот в своей жизни: из разговорчивого сделался совершенно молчаливым; если что требовалось объяснить, он безмолвно показывал знаком и лишь в крайней необходимости отверзал уста свои для двух-трех слов. С целью успешнее вести борьбу с врагом спасения и временным злостраданием избавиться от вечных мучений отец Досифей, любя чистоту, опрятность и удобства жизни, теперь показывал полное пренебрежение ко всему этому: келии никогда не белил, сор не выбрасывал, все, что падало на пол, там и оставалось; стол, стул и кровать были у него поломанные, постелью служили лохмотья. Грязь, копоть, паутина дополняли убожество келии. В ней роилось бесчисленное множество насекомых, к уменьшению которых подвижник не употреблял никаких средств.

Единственное окно келии о. Досифея было замазано белилами, и любопытный глаз не мог видеть, что находилось внутри его жилища. С редким постоянством и терпением старец отсекал все поводы к нарушению принятого им подвига безмолвия, не только внутреннего, но и внешнего. В келию свою он никого не пускал, даже настоятеля. Однажды о. игумен Иннокентий, обходя келии, хотел зайти и к нему; о. Досифей, приняв благословение настоятеля, сказал: "Батюшка, я белю келию, нечего и смотреть ее". Отец Иннокентий прошел мимо. Когда скончался о. Досифей, и братия пришли в его келию, то на дырявом полу в углу увидели большую кучу, в которой был сор, остатки хлеба, пищи, тряпки, изношенное белье и проч. Все это гнило в течение нескольких лет, и воздух был настолько заражен зловонием, что невозможно было войти в келию, между тем, когда подвижник был жив, то от него и одежд его не было слышно никакого запаха.

Одежду подвижник носил ветхую; белья не снимал, пока оно не истлевало и само собой не обнажало его. Отец Досифей говорил: "Голый родился, голый и умру". Так и случилось, он умер богатым полным нестяжанием. Не желая нарушать уединения, подвижник не ходил в братскую трапезную, а пищу из нескольких простых блюд брал в одну деревянную чашку, в которой смешивались вместе и кислый борщ, и рыбный суп, и каша. "Я больной, — говорил он удивляющимся братиям, — и потому все снова буду варить в келии". В последние годы своей жизни отец Досифей вкушал пищу один раз в сутки вечером, часов в 8 и в самом малом количестве. Но и в этом случае он ссылался на болезнь, которая будто бы не дозволяет есть ранее вечернего времени, а в сущности, своими оправданиями прикрывал подвиг воздержания. Остатки пищи старец бросал на пол, и они съедались мышами и крысами. Иногда Досифей на братской кухне брал золу. Подражая кающемуся царю и пророку Давиду, он хлеб ел с пеплом и питие растворял слезами. Так он распинал плоть свою со страстьми и похотьми, желая многими скорбями внити в Царствие Небесное. Послушание пономаря о. Досифей проходил 26 лет до самой смерти; отличался полным усердием, благоговением и страхом Божиим. Ради чистоты и порядка в храме он не жалел своих сил и времени, которое при других обстоятельствах провел бы в своей келии. За такое долголетнее служение в храмах, посвященных Царице Небесной, подвижник в алтаре удостоился видеть Пресвятую Деву Богородицу. Отец Досифей сподобился слышать ангельское пение при смерти старца Феодота. Все это свидетельствует о богоугодности подвигов монаха Досифея.

Исконный душегубец не может видеть доброго течения земнородных к небу и без упорной борьбы не уступает человеку своей победы. Поэтому и на о. Досифея он воздвиг бурю помыслов, иногда вооружал на него мальчиков ближайших сел, которые преследовали подвижника своими насмешками. Только полное смиренномудрие старца могло без вреда для души сносить все козни врага рода человеческого, который в лице некоторых братий обители также находил себе усердных помощников — досадить подвижнику.

Близкие к о. Досифею замечали в нем дар прозрения и целения. Односельчанин его, почтенный иеромонах З., говорил: "Раз мы шли вдвоем к речке. Досифей говорит мне: "Два послушника боролись: один другого бросил в воду, тот чуть не утонул". Приходим к речке и видим, что послушник С. столкнул в речку другого брата. Он в одежде погрузился в воду, и его едва вытащили". Другой старец говорил: "Однажды, когда я вместе с о. Досифеем проходил пономарскую должность, мне пришлось сильно угореть в своей келии. От угара не мог подняться. В это время приходит Досифей и говорит: "Иди в церковь: там ждет тебя послушание". После его слов угар мгновенно прошел, и прежде бывшая у меня лихорадка с той поры ко мне не возвращалась".

Отец Досифей скончался 5 ноября 1874 г. на 64-м году своей жизни и, оставив сию временную юдоль плача, перешел в вечную небесную радость. В сороковой день по кончине он во сне явился братскому повару, который спросил его, получил ли он милость от Бога? "По милости Матери Божией получил", — ответил явившийся и стал невидимым.

Иеромонах Гурий († 1875)

Отец Гурий был ризничим Глинской пустыни во время настоятельства великого Глинского старца архимандрита Иннокентия (Степанова). Отец Гурий отличался глубоким смирением перед Богом и ближними и "имел такое детское незлобие и доброту сердца, что, кажется, не было подобного ему между братиями. "Это был ангел", — говорил про него Глинский старец иеросхимонах Илиодор (Захаров). — Что ему ни скажи, что ни сделай, он все улыбается, все у него "слава Богу". Благодушия его никто не мог нарушить. Ему, например, говорят: "Отец Гурий, о. настоятель благословил тебе надеть свитку и идти на экономию работать", и он безропотно, ничтоже сумняшеся, сейчас же шел на экономию. При виде его и у злобного пройдет злоба.

За свое послушание и смирение о. Гурий имел особенное дерзновение в молитвах. По молитвам его Господь исполнял прошение прибегающих к Нему. Случались на полях саранча или жучок, на огородах — червь, болезнь скота или что-либо другое, всегда просили служить молебен о. Гурия. Сам архимандрит Иннокентий в таких случаях говорил: "Пошлю Гурия, и все пройдет". Известный святостью жизни Глинский старец иеросхимонах Макарий (Шаров) посоветовал своему ученику Никите Захарову (впоследствии иеросхимонаху Илиодору) перед его постригом в мантию избрать себе старцем смиренного иеромонаха о. Гурия. К такому- то кроткому старцу поступил Никита (в мантии о. Иероним) при постриге (в сентябре 1858 года[70] — А.И.) и, конечно, немало поучился у него словом и примером[71]. Умер о. Гурий в декабре 1875 года.

Схиархимандрит Илиодор († 1879)

(Память 28 июня ст. ст. / 11 июля нов. ст.)

Цит по кн: Сказание о жизни и подвигах блаженной памяти старца схиархимандрита Илиодора, подвиравшегося в Глинской пустыни (Собранное игуменом Иассоном). М., 1906.

Схиархимандрит Илиодор много лет подвизался в иночестве в Глинской пустыни и достиг высоких духовных дарований, каковыми он сиял далеко за пределами обители[72].

Родиной его было село Староселье Черкасского повета (уезда) Киевской губернии. Отец его Феодор Голованицкий был священником в названном селе, а имя матери его Евдокия. В 1795 году родился у них сын, нареченный во святом крещении Иоанном (впоследствии схиархимандрит Илиодор). Годы младенчества Иоанн прожил в доме родителей, которые воспитывали его в страхе Божием.

Отрок Иоанн Голованицкий проживал в доме своего отца 11 лет от роду и после обычной подготовки[73] был отправлен в Киевскую академию (еще до реформы 1819 года, когда она совмещала в себе и высшие, и низшие училищные классы). Старший брат его Иаков занимал должность учителя.

Иван Голованицкий поступил в Киевскую академию в 1806 году сентября 16-го, а уволен из академии марта 18-го 1813 года, в возрасте 18 лет, как указано в свидетельстве академического аттестата, находящегося в архиве Глинской пустыни. Следовательно, он находился в Киевской духовной академии в дореформенное время, пробыл в ней 6 лет и 6 месяцев.

В 1813 году он принят был на правах вольноопределяющихся в число юнкеров и зачислен в Нижегородское ополчение, которое было командировано за границу по следам бежавших из России французов. Туда же последовал и Иван Голованицкий. В этом походе ему пришлось много испытать, побывать во многих местах, много повидать и о многом подумать. Иван Голованицкий находился при канцелярии, так что от строевой службы был свободен, а посему имел возможность наблюдать многое, окружающее его.

По окончании войны в 1814 году некоторые войска, в том числе и Нижегородское ополчение, возвратились в Россию. Того же года 28 октября было предписано распустить Нижегородское ополчение, а 12 марта 1815 года Иван Голованицкий, как вольноопределяющийся, получил чистую отставку и аттестат, одобряющий[74] его поведение и тщание по службе.

После некоторых размышлений Иван Голованицкий избрал Киево Печерскую Лавру, желая поселиться в ней. Он явился к Киевскому митрополиту[75] и подал прошение о принятии его в число Лаврской братии.

Иван Голованицкий был зачислен в число братии и на послушание определен в ключню, а через несколько времени был взят в келейники к наместнику Антонию[76]. Однако в Киевской Лавре Иоанн прожил недолго.

Схиархимандрит Илиодор (Голованицкий) (1795–1879)

В то время славилась Софрониева пустынь. Незадолго перед тем почивший старец Феодосий, бывший другом и спостником знаменитого старца Паисия Величковского, поставил Софрониеву пустынь на высокую степень совершенства, образовав в ней строгих подвижников. Ученики Феодосия как и ученики Паисия, отличались строгим подвижничеством; особенно упражнялись в трезвении и молитве; слава о них распространялась далеко за пределы обители и Иоанн Голованицкий, еще будучи в Лавре, много слышал об этой славной пустыни. Поэтому, когда он оставил Лавру, то и направился в Софрониеву пустынь. С ним вместе согласился идти его товарищ по имени Владимир.

Оба товарища, наконец, достигли Софрониевой пустыни и были приняты в число братии настоятелем пустыни архимандритом Варлаамом[77]. Иоанну было назначено послушание в трапезе и на клиросе, а товарищ его определен к общим послушаниям. Пребывание Иоанна в этой пустыни сопровождалось благодетельными последствиями.

Послушник Иоанн, во смирении души покоряя свою волю во всем следовал советам опытных старцев.

Пребывание Иоанна в Софрониевой пустыни сопровождалось благодетельными для него последствиями. Внимая наставлениям духовно-рассудительных отцов, он по возможности уразумел, что от монаха требуются не одни телесные подвиги и труды, но и внутреннее делание в вертограде сердца своего, к чему желающий преуспеть в духовной жизни должен прилежно стремиться. Но не в Софрониевой пустыни Промыслом Божиим предназначено было ему развиваться и зреть духовно; всеуправляющая десница Божия указала Иоанну иное место через посредство обстоятельств, в силу которых он вынужден был оставить Софрониеву пустынь.

Причиной послужило назначение несоответственного его характеру и душевным стремлениям послушания. Как новоначального и знакомого с канцелярским делом, его определили жить на хуторе. Там имелось большое количество леса, который братия обязана была ежедневно обходить кругом и оберегать от порубки, так как часто случалось воровство леса. Отсюда можно видеть, что послушание Иоанна на хуторе не могло предоставить желанного мира и спокойствия его душе. Ему нередко приходилось бывать свидетелем неприятных сцен, возмущавших покой его духа, а однажды пришлось даже спасаться бегством, когда воры пустили в хор топоры и колья. Положение Иоанна было тягостным для него, и он решился оставить Софрониеву пустынь и переселиться в Глинскую, в которую в то время на должность настоятеля был вызван из Софрониевой пустыни старей иеромонах, впоследствии игумен Филарет, ученик прежде упомянутого старца архимандрита Феодосия, бывшего настоятеля Софрониевой пустыни.

В Глинской пустыни старец Филарет принял Иоанна с радостью и назначил ему послушание в хлебне и петь на клиросе. С полным усердием послушник Иоанн начал исполнять свое послушание, ревностно совершая все возложенные на него поручения.

Через два года[78] после поступления послушника Иоанна в Глинскую пустынь он был пострижен в рясофор старцем Филаретом и в пострижении получил имя Иоиль. По пострижении он вручен был для руководства строгому подвижнику схимонаху Пахомию[79]. Но недолго пришлось Иоилю быть под руководством своего любимого старца; скоро Пахомий окончил свое земное поприще, мирно почив о Господе.

После смерти старца Пахомия инок Иоиль стал обращаться за советами непосредственно к игумену Филарету, под мудрым руководством которого он усиленно трудился над своим духовным совершенствованием. Жаждая духовной мудрости, он непрестанно упражнялся в чтении Божественных писаний, святоотеческих творений и других душеполезных книг, которыми и питал жаждущую свою душу.

Когда Иоиль представлен был к постригу в мантию, то в консистории возникло недоразумение относительно столь ранней чистой отставки его от военной службы. Началась по этому делу переписка с военным ведомством, длившаяся продолжительное время и не приведшая ни к какому результату; вследствие этого Иоилю пришлось самому путешествовать в С.-Петербург. На пути он посетил г. Курск, где выхлопотал себе паспорт.

На пути дальнейшего следования Иоиля в С.-Петербург с ним случилось одно таинственное происшествие, о котором он потом рассказывал. Когда он проходил по одной из северных губерний, то ему предстояла переправа через большую реку. Моста через реку вблизи не было, а время подходило к половодью, и путь по льду уже прекратился; не дойдя еще до реки, Иоиль зашел для ночлега на постоялый двор и расположился подкрепить себя сном. Немного времени спустя после того, как он заснул, кто-то толкнул его слегка и сказал: "Странник! Время вставать! Одевайся и пойдем, я дорогу знаю и проведу тебя кратчайшим путем". "Спустя несколько времени, — рассказывал Иоиль, — я стал замечать местами по дороге некоторый неопределенный блеск; по обеим сторонам дороги также расстилались блестящие широкие полосы. "Что это за блеск я вижу?" — спросил я моего спутника. "Это вода", — сказал он. "Значит мы идем по реке?" "Да", — ответил он коротко. Наконец мы вышли на большую дорогу. Тогда проводник мой указал мне дорогу и сказал: "Иди вперед, а я последую за тобой". Я исполнил его желание. Пройдя немного, я оглянулся: проводника моего уже не было".

По окончании дела в С.-Петербурге Иоиль благополучно возвратился в Глинскую пустынь, где с новым усердием предался своим обычным иноческим подвигам. С этого времени начинается для Иоиля ряд искушений, которые попустил Господь, чтобы еще более очистить этот сосуд благодати Своей.

Отец Иоиль любил посещать Площанскую пустынь Севского уезда Орловской губернии, где проживал старец схимонах Афанасий, известный своей духовной опытностью, из числа учеников старца Паисия Величковского[80]. Под руководством у него был тогда иеромонах Макарий, впоследствии старец и начальник скита Оптиной пустыни. Монах Иоиль любил посещать духовных старцев, у которых почерпал нетленное питие для утоления своей духовной жажды.

В одно из таких посещений Площанской пустыни, на обратном пути Иоиль по наваждению врага подвергся нападению злых людей, от рук которых угрожала ему смерть.

Не подозревая в них злых людей, Иоиль преспокойно отправился с ними в путь. Ночь была безлунной, но звезды ярко горели на безоблачном небе. Пройдя довольно большое расстояние пути, спутники по условному знаку выхватили ножи и бросились к Иоилю, наступая на него с обеих сторон, намереваясь пронзить его ножами; при этом требовали денег. Иоиль в испуге в душе своей воззвал молитвенно о помощи к Святителю Чудотворцу Николаю, а злодеям мог только сказать: "У меня денег нет"; в этот момент послышался впереди человеческий голос, услышав который, злодеи отступили в сторону. Присматриваясь вперед, Иоиль заметил партию солдат с ружьями на плечах, идущих им навстречу, которые, поровнявшись, спросили, не проходил ли впереди обоз. Иоиль ответил, что не проходил. "Знать он остался сзади, — говорили солдаты, — если встретите, скажите ему что, мол, партия прошла!" Иоиль обещал исполнить и, ограждая себя крестным знамением, благодарил Бога и своего покровителя Святителя Николая за скорую помощь. Так он добрался благополучно до постоялого двора, у ворот которого сидел дворник. Монах Иоиль спросил его, не проходил ли военный обоз, и при этом объяснил, что повстречавшаяся партия солдат просила сказать, что они прошли. Но дворник уверял, что он сидит всю ночь, но не видел, чтобы проходил обоз или солдаты. Иоиль осведомился, нет ли где дороги в стороне, но получил ответ, что в этом глухом лесу нет подобных дорог на большое расстояние. Иоиль поблагодарил Бога за избавление и остановился на постоялом дворе отдохнуть. Потребовал чего-либо поесть. Иоиль пробыл на постоялом дворе до рассвета, а утром поздно отправился в путь. Пройдя немалое расстояние, он увидел впереди себя, что на дороге, пролегающей лесом, его поджидают вчерашние спутники-злодеи. Иоиль остановился, опасаясь идти далее. Осмотревшись вокруг себя и не видя ниоткуда помощи, он начал молиться Господу, призывая на помощь своего покровителя Святителя Христова Николая. После некоторого раздумья он хотел уже воротиться назад, но в этот момент заметил двух солдат, сидевших в стороне под деревом, которые поднялись и, ограждая себя крестным знамением, начали молиться на восток, затем подняли на плечи ружья и пошли по той дороге, по которой нужно идти Иоилю. Злодеи, увидев солдат, поспешили удалиться. Возблагодарив от всей души Господа и покровителя своего Святителя Николая, Иоиль с радостью пошел за солдатами, следуя за ними всю дорогу в нескольких шагах, пока дошли до постоялого двора. Дом во дворе состоял из двух связей, крыльцо из сеней выходило на большую дорогу. Солдаты поворотили на крыльцо и пошли в дверь в сени, а Иоиль следовал за ними с той мыслью, чтобы познакомиться с ними и продолжать вместе путь безопасно. Переступив порог, он увидел в сенях хозяина-крестьянина, который, сидя, плел лапти. Иоиль спросил его: "В которую избу пошли солдаты?" — "О каких ты солдатах спрашиваешь?" — спросил хозяин. "Да вот, о тех, которые сейчас пошли в эту дверь", — ответил Иоиль. "Перекрестись", — возразил тот, — это тебе видение было: я вот здесь часа два сижу работаю и никаких солдат здесь не видал; ты что-то бредишь!". Но Иоиль не поверил, а пошел отыскивать сам, осмотрел обе избы и обошел весь двор, спрашивал всех жильцов; оказалось, что, действительно, никто не видал никаких солдат.

1823 года, марта 9-го дня (на память сорока мучеников) Иоиль облечен был в иноческий образ настоятелем Филаретом и наречен Иоанникием[81]. После пострижения Иоанникий, по обычаю, несколько дней пробыл в церкви безвыходно. В это время он был утешен явлением ему ангела.

"Изнемогши от чрезмерного бодрствования, — рассказывал впоследствии сам Иоанникий, — сел среди церкви, склоня голову на амвоне, чтобы несколько укрепить себя сном. Я закрыл глаза, но спал или нет, того верно не знаю; вдруг я вижу, что южная дверь алтаря отворилась, и из алтаря показался прекрасный юноша, в белом стихаре, препоясанный орарем крестообразно. Подойдя ко мне, он сказал: "Иоанникий! Бодрствуй! Ты — монах, и потому непрестанно должен бодрствовать!" Сказав это, он вошел северной дверью в алтарь.

По принятии ангельского образа Иоанникий усугубил бодрствование над собой, следуя призванию явившегося ему небожителя. Удалялся от всякой суеты, избегая даже бесед с мирскими людьми, чтобы не рассеиваться, ничего от них не принимал, а в особенности от женщин, чтобы ничто не напоминало ему о суетной жизни.

По мере усовершенствования Иоанникия в духовный жизни, усиливались искушения. Враг человеческого спасения делал неоднократные нападения на Иоанникия, чтобы смутить подвижника; устрашал его различными видениями, поставлял иногда его действиям преграды, но сильный благодатью Божией он побеждал козни диавола. Наконец диавол воздвиг клевету, — это сильное в руках диавола оружие.

Клеветники при всяком удобном случае начали возводить различные клеветы на Иоанникия перед лицом своего настоятеля. Долго старец Филарет не верил им, но однажды, видно уже сам Господь ради душевной пользы Иоанникия попустил искушение: старец поверил одной клевете. Дело заключалось в следующем.

Один иеромонах из числа недоброжелателей Иоанникия отлучился из монастыря без дозволения настоятеля. Когда он возвратился из отлучки, настоятель привлек его к ответственности за самовольную отлучку. Виновный, чтобы избежать ответственности за свой поступок, вздумал сложить свою вину на Иоанникия; он уверял настоятеля, что именно Иоанникий подстрекал его на тот поступок, и приводил свои лживые доказательства с такой хитростью, что настоятель поколебался и в конце концов поверил клевете. Он позвал к себе Иоанникия и, не принимая от него никаких оправданий, приказал ему немедленно удалиться из обители.

Изгоняемый неповинно монах Иоанникий с болью в сердце расстался с любимой обителью[82]. Получив из духовной консистории паспорт, он направился на север, имея целью достигнуть Соловецкой обители, чтобы поселиться в ней. С ним вместе путешествовал некто иеромонах Израиль, имевший ту же самую цель путешествия. По Божию попущению на пути случилось с Иоанникием одно ужасное приключение, которое угрожало опасностью его жизни. Путешествуя по Новгородской губернии, они шли в поле большой дорогой, в тишине братски занимаясь душеполезной беседой. Вдруг неожиданно беседа их прервалась появлением какой-то женщины, которая втерлась между идущих товарищей и нахально старалась завязать с ними разговор. Внезапное появление женщины произвело неприятное впечатление на монаха Иоанникия. Охраняя свои чувства, он отстал, приглашая и своего спутника остановиться, с намерением, чтобы женщина ушла от них. Когда она уходила, то они видели, что у нее за плечами была какая-то ноша, а на голове имелось что-то высокое причудливое; остальную часть дня они прошли благополучно. На другой день рано утром, оставив свой ночлег, отправились они в путь. Дорога, по которой они шли, была по чистому полю близ реки Волхова. Видно было на далекое расстояние, что никого из людей не было. Тихо и покойно продолжали они свой путь. Вдруг неожиданно между идущими опять появилась вчерашняя женщина; тем же образом как и вчера, она беззастенчиво со всем нахальством старалась вступить в разговор с идущими. Раздосадованный Иоанникий в негодовании поднял палку и, грозя ей, сказал: "Отойди от нас, ведьма, что ты, негодная, привязалась к нам!" Женщина яростно сверкнула глазами и мгновенно исчезла. При этом монах Иоанникий пришел в бессознательное состояние, что с ним происходило, он не сознавал, а придя в сознание, увидел себя лежащим около ручейка раздетым донага… Оба товарища отправились в путь. Иеромонах Израиль видя, что спутник его оправился, дорогой рассказал ему все по порядку случившееся. "Когда ты, — говорил он, — поднял палку на женщину, она в это время разразилась адским хохотом, а ты бросился бежать в сторону, снимая с себя одежду; сапоги и даже белье снимал ты и бросал в стороны и бежал по направлению к реке; добежав до берега, ты поскользнулся и упал вниз по крутому скату; но вцепившись за мелкий кустарник, выбрался на берег и опять бросился бежать вдоль берега. Добежав до ручейка, пересекающего твой путь, ты упал без чувств. Я же когда услыхал хохот женщины, обратил в ту сторону взор, и мне показалось какое-то мерзкое обнаженное тело; оградив себя крестным знамением, я пошел вслед за тобой, подбирая твои разбросанные вещи, и когда дошел до ручейка, то нашел тебя уже в бессознательном состоянии; я оградил тебя крестным знамением и начал лить воду на твою голову, чтобы привести тебя в сознание".

После этого он не решился продолжать путь один, так как спутник его иеромонах Израиль, не пожелав путешествовать далее, определился в одном из Российских монастырей. После некоторого раздумья и колебаний и сам Иоанникий решился возвратиться снова в Глинскую пустынь. Но здесь в его отсутствие ненавистники его успели еще более оклеветать его перед настоятелем. Посему, когда он возвратился в пустынь, настоятель не принял его и на глаза, причем и братии запретил принимать его в свои келии, а гостиннику приказал даже выгнать Иоанникия из гостиницы. "Когда выгнали меня из монастыря, — рассказывал впоследствии сам Иоанникий, — была уже ночь. Вышел я за святые ворота и, обратившись, взглянул на то святое место, где не так давно был вчинен в лик иночествующей братии, но откуда теперь я так позорно изгоняюсь, как злодей! Неизобразимая горесть разлилась в душе моей!.. Предо мной был целый мир, а я не имел где главы преклонить! Опустившись на землю, я горько зарыдал… и рыдал долго… Слезы несколько облегчили мое сердце, и я стал рассуждать, что мне теперь делать и где ночевать. Не знал я, на что решиться: до деревни идти по лесу в темноте ночной было страшно; и под оградой, окруженной лесом, ночевать тоже небезопасно, тем более, что лес был густой, и я знал, что в нем часто бродили звери. Долго я боролся с помыслом — удалиться ли от ограды обители и идти до деревни или остаться на ночь под оградой; решился на последнее. Если угодно Господу прекратить дни моей жизни, думаю себе, то пусть звери растерзают меня, но растерзают здесь под оградой святой обители. Между тем некоторые из старшей братии, сожалея обо мне, решились пойти к настоятелю и просить его о принятии меня в число братии. И так, оставшись на ночь под оградой, я томился от горести и, наконец, почувствовал изнеможение. Сотворив молитву, я, сидя на земле, склонился на сумку и хотел заснуть; долго я лежал, но заснуть не мог: различные помыслы, как черные тучи, надвигались на мою душу и давили меня. Время приближалось к полуночи, и на меня стал нападать какой-то особенный страх; страх этот все усиливался и, наконец, до того овладел всем моим существом, что я едва мог переводить дыхание. Находясь в таком положении, я начал усердно молиться Пресвятой Богородице и просить Ее помощи… Слышу: на колокольне пробило 12 часов; в это время отворилась калитка, ко мне вышел монастырский духовник и начал звать меня: "Иоанникий, где ты?" Я отозвался, и он объявил мне, что настоятель принимает меня снова в обитель, а послушание назначает на братской кухне. Какова же была моя радость! Я не находил слова как благодарить Царицу Небесную"!

Два месяца монах Иоанникий трудился на кухне, неповинно неся епитимию. Наконец, настоятель убедился в его невинности и скоро представил к рукоположению во иеродиакона. 1824 г. ноября 12-го Иоанникий был рукоположен в сан иеродиакона преосвященным Владимиром, епископом Курским и Белгородским. С какой чистотой сердца и с каким благоговением приступал он к Таинству священства, об этом можно судить по действию на него благодати во время хиротонии. Когда архиерей возложил руку на голову его, призывая Духа Божия на проручествуемого, он ощутил, что через голову в сердце его полилась какая-то сладостная теплота и разлилась по всему телу. Сердце его исполнилось несказанной радости, так что он даже изменился в лице. Архиерей заметил в нем перемену и часто посматривал на него в продолжение Божественной литургии. Во время причащения Святых Таин, он, стоя за престолом между прочими диаконами, был в восхищении и сподобился созерцать чудное видение, открывшееся его умственным очам. Впоследствии при одном воспоминании об этом он переносился умом к виденному, прерывал рассказ на некоторое время и как бы погружался в самого себя: тогда лицо его принимало чрезвычайно благоговейное выражение, которое ясно показывало, каких благоговейных чувств была исполнена его душа. Не всем он рассказывал об этом видении, по своему смирению, но близким по духу иногда говорил о нем даже подробно. "Когда я стоял за престолом, — рассказывал так старец, — вдруг все, окружающее меня, как бы стушевалось и сделалось невидимо; внезапно очутился я в каком-то пречудном храме, осияваемом неизреченным светом. Человеческий язык не может изобразить несказанную красоту и величие того пречудного нерукотворенного храма. На горнем месте была какая-то светлая возвышенность, но ее скрывала распростертая, как бы невещественная завеса. Сияние, выходившее из-за завесы, разливало свет по чудному храму. Я стоял в трепетном ожидании чего-то, устремив все мои душевные чувства к горнему месту. Какой-то тайный голос говорил мне: "Там Господь!" Вдруг огненная рука простерлась отнять завесу; при виде этого, душа моя переполнилась благоговейных чувств и я громко воскликнул: "О, Господи!" Протодиакон, стоявший рядом со мной, толкнул меня; как бы очнувшись, я в полусознании начал осматриваться кругом себя, не понимая хорошо, что со мной происходит. Пришедши в себя, вижу, что архиерей, стоя перед престолом, причащается Святых Таин, а прочие священнослужители, стоя в порядке, смотрят на меня с удивлением".

Упражняясь всегда во внимании, усиленно охраняя себя от приражения мысленных прилогов вражиих, Иоанникий достиг в душевном состоянии той степени чистоты, на которой сподобляются духовных откровений. Не раз впоследствии рассказывал старец своим близким для возбуждения в них духа ревности о тех откровениях, которые были показаны ему в дивных сновидениях.

"Однажды, — говорил он, — по окончании утрени придя в свою келию, я совершил свое келейное правило и прилег несколько отдохнуть, и только что погрузился в тонкий сон, как представилось мне ясно, будто бы я еду в тарантасе с настоятелем Филаретом во двор какой-то великой госпожи. Тарантас остановился, на дворе было очень грязно. Настоятель Филарет пошел в дом, а я остался на своем месте; в это время вышел из дома молодой человек прекрасной, величественной наружности, в белом стихаре, по-диаконски крестообразно препоясанном; лицо его блистало светлостью; подойдя ко мне, он сказал: "Иоанникий, тебя требует Царь, следуй за мной, я тебя доведу к нему"; а я ему говорю: "Видишь, какая здесь невылазная грязь, здесь пройти невозможно; на это он сказал: "Смотри на мой след: где будет становиться моя нога, туда и ты ставь ногу, но только не оглядывайся назад". Сказав это, он обратился и пошел, а я следовал за ним. Действительно, я увидел, что где становилась его нога, там делалось сухо, на эти места вступал и я; прошедши некоторое расстояние, я заметил, что мы идем не по земле, а по какой-то тропе, которая была по воздуху перекинута через реку. Эта тропа не более трех вершков в ширину, на ней едва вмещалась человеческая стопа. Всматриваясь в след своего вожатого, я увидел под собой реку, но не водную, а огненную, которая стремительно неслась по своему руслу; ее пламенные волны как бы изливались через пороги бурным потоком, а между огненными волнами видны были человеческие члены: где покажется рука, где нога, где голова, или весь корпус человеческого тела. В ужасе я продолжая свое шествие; мы дошли до берега; перед нами оказалась равнина, на которой был сад; ворота в сад были открыты; мы направились через ворота в сад. Вожатый мой оставил меня в саду, а сам пошел в дом, который стоял на левой стороне, а я начал обозревать поистине дивную красоту этого сада; деревья были здесь какие-то прекрасные и стояли в дивном порядке; зелень и цветы неземной красоты; среди сада стоял величественный пятиглавый собор дивной архитектуры; на его среднем куполе был большой крест из чистого бриллианта, а на других меньших куполах такие же, но только меньшей меры. Они светились и горели разительным блеском: невозможно было на них смотреть; все здесь было как бы неземное. Восторгаясь всем виденным, я увидел из глубины сада направляющееся ко мне общество девиц; их было числом 15; одеты они были в белые платья, наподобие хитонов, розовыми лентами препоясанные крестообразно; возраста были все от 14 до 15 лет; ласково приветствуя меня издали, они называли по имени и, подойдя ко мне, хотели целовать в уста[83], но я, уклоняясь от этого, поднял против себя руку, чтобы их не подпустить и говорю им, что я монах; девицы как бы застыдились, но приветливо улыбаясь, раскланявшись, удалились от меня. В это время вышел из дома водящий меня; я заметил, что он изменился, прежде он был ласков, а теперь казался грозным. Внутренний мой помысел говорил мне, что это потому он сделался ко мне таким, что я отверг приветствие тех девиц, не допустил их облобызать себя: тогда водящий меня, указывая рукой за ворота, говорит: "Иоанникий, пойди вон туда и посмотри еще там, а я доложу о тебе Царю". Я спросил его: "Да где же Царь?" Он указал мне дом, который находился за какими-то растениями, почему издали нельзя было рассмотреть его и только через зелень видна была златоблестящая крыша. Повинуясь приказанию своего вождя, я вышел за ворота; здесь я увидел на пространном берегу огненной пропасти бесчисленное множество разбросанных человеческих костей. Я подумал, что это, должно быть, те несчастные, о которых говорит пророк Давид: "Расточишася кости их при аде" (Пс. 14, 7); подойдя ближе к пропасти, я увидел узкую лестницу, которая спускалась по крутизне берега до огненных волн; к ней было приделано одно перильце полусгнившее; желая поближе рассмотреть эту ужасную пропасть, я начал спускаться по лестнице, взявшись рукой за перильце; это последнее так пошатнулось, что я едва удержался на лестнице, а посему поспешил выбраться оттуда. Стоя на берегу в страхе, обозревая страшное место, вижу идет молодой послушник нашего монастыря, раздетый донага. Я, останавливая его, говорю: "Послушай, брат, не ходи туда, там место ужасное", — но он, не обращая внимания на мои слова, устремился к берегу и только ступил на лестницу, как вдруг оборвался и полетел в огненную пропасть[84]. Я еще не успел излить свою скорбь, как мне казалось, о погибшем, как вижу идет туда же схимник, так же обнаженный; останавливая сего последнего говорю ему: "Отче, не ходи туда! Место такое ужасное, что выразить нет возможности!" Он, остановившись, подумал и говорит: "Нет! Надо идти: я туда послан"; и только вступил на лестницу, как тоже оборвался и полетел в пропасть. Обратившись, я увидел своего водителя около себя; он велел мне следовать за собой; когда вошли мы в сад, он указал мне вдаль, где на прекрасном месте между деревьев сидели три человека, при этом сказал: "Там Господь! Гряди к нему". В трепетном благоговении я пошел к сидящим. В это время два отошли от того места, а один остался. Когда я приблизился к сидящему, он обратил на меня величественный свой взор, полный милосердия, и сказал: "Марие! Что пришла еси"! От Его голоса душа моя переполнилась благоговейного умиления; внутренний голос мне сказал: "Эти слова относятся к твоей душе". В благоговейном страхе воздел я руки и от полноты души произнес: "Господи! Се аз"! Сидящий, милостиво взирая, сказал мне три слова[85]. Водящий меня приказал опять следовать за ним и повел меня опять той же воздушной тропой через огненную реку, в которой я видел те же ужасы, что и прежде. Перейдя реку, мы пошли по равнине между рядов растущих деревьев и вышли на зеленый луг; отсюда видно было все пространство места, а за огненной рекой был виден дивный сад с его прекрасными растениями, дивным собором и постройками неземного зодчества. Водящий меня остановил и, указывая на сад и реку, сказал: "Иоанникий! Вот тебе показал Господь места, которые уготованы для будущей жизни праведных и грешных, если хочешь быть там, — он указал на сад, — подвизайся жить в повелениях закона Божия".

Этим сновидение кончилось. Я проснулся; при этом душа моя исполнена была благоговейного страха и умиления".

В уверение истины старец говорил: "Ей, так".

В 1826 году в Глинской пустыни случилось одно неприятное происшествие, породившее между братией смущение. История его такова.

Некто мирянин поступил в Глинскую пустынь в число братии, человек уже довольно пожилой. Таковые иногда приходят в монастырь в старых летах, может быть, с доброй душеспасительной целью, но к прискорбию часто приносят с собой, долговременной жизнью в миру усвоенные мирские понятия, привычки, с которыми, вступив в монастырь, расстаться не понуждают себя и, будучи подстрекаемы своим самолюбием к честолюбию, ищут поставить себя выше тех братий, которые многолетними трудами и внимательной жизнью от юности приобрели иноческую опытность, и в глазах монастырского братства стоят на степени достодолжного уважения. Чтобы достигнуть своей цели возможно скорее, некоторые из них (вновь поступивших стариков) часто прибегают к проискам, и своими хитрыми обходами случается и успевают в своих предприятиях. Такой случай послужил причиной нестроений между Глинской братией, отчего произошло общее смущение, в которое мог быть замешан иеродиакон Иоанникий, но последний, желая уклониться от неприятностей, счел за лучшее переместиться в Рыхловский Николаевский монастырь, Черниговской губернии[86]. Таковое перемещение состоялось 29 сентября 1896 года.

Рыхловским монастырем в то время управлял настоятель иеромонах Анастасий. Желая иметь его своим помощником, Анастасий просил епархиальное начальство утвердить иеродиакона Иоанникия в должности казначея. Около трех лет протекло для него в этой должности с пользой для обители и благополучно для себя, а затем начался тяжкий период в его жизни, в котором пришлось проходить ему горнило испытаний, какие только проходят избранные последователи Подвигоположника Христа Спасителя нашего.

Настоятель Анастасий не останавливался ни перед какими мерами, чтобы уязвить Иоанникия. Желая выжить его из монастыря, он при всяком случае придирался к казначею без всяких причин.

В это тяжелое время Иоанникию представился случай с опасностью для себя явить ревностное благочестие в охранении-святыни в храме Божием.

Об этом он рассказывал впоследствии так: "Однажды вхожу я во святый алтарь и вижу, что на святом жертвеннике сидит толстый помещик, которому монастырский ризничий показывает различные священные вещи. Помещик был богат и отличался вольностью, маловерием и особенно страстью к сутяжничеству. Видя такое поругание святого места, я затрепетал от ужаса.

Думаю себе: если сказать ему, что следует, то от него и не отвяжешься. Оставить же его попирать святое место было невыносимо для моего благоговейного чувства. Стал я перед святым престолом и помолился мысленно, говоря: "Господи, помоги! Ревнуя поревновах по Твоей святыне! Аще угодно Тебе попустить, чтобы я пострадал, да будет воля Твоя"! Затем, подойдя к жертвеннику, я заложил локоть правой руки за спину сидящего и сбросил его с жертвенника так, что он пролетел в северную дверь, как сатана.

Тогда Анастасий обратился к коварной хитрости; он начал делать доносы на Иоанникия не от себя, а от лица других иеромонахов, будто бы казначей Иоанникий и некоторые другие не повинуются настоятелю[87]. Вследствие таковых доносов, в следующем 1829 году было предписано из консистории настоятелю игумену Анастасию строго следить за поведением казначея Иоанникия и некоторых других; а затем скоро в том же, 1829 году, 25 января состоялся указ о переводе казначея иеродиакона Иоанникия в Домницкий монастырь, под строжайший надзор, с запрещением впредь до дальнейшего распоряжения. Итак, Иоанникий, по одним голословным доносам, без всякого следствия, неповинно осужден был страдать на месте своего изгнания.

Два года и десять месяцев томился Иоанникий в Домницком монастыре под запрещением. И какая это была жизнь! Всякий час он трепетал за свою будущность, постоянно опасаясь разделить участь несчастных духовных лиц, гонимых неправдой. Всякий день с прибытием почты, ожидал он решения своей участи и был подобен человеку, над которым нависла страшная скала, готовая оборваться и раздавить его. Тяжело положение такого человека! "Я тогда плакал, — рассказывал он после, — и плакал, как изгнанный из рая; от многих слез едва не лишился зрения. Горе мое было сильно главным образом тем, что не было никакой надежды и на будущее; не представлялось никакой возможности избавиться от нависшей опасности. И знал и видел, что клевета вполне восторжествовала: архиерей был против меня, консистория тоже; чего же можно было мне ожидать доброго?"

Занимая письмоводительское послушание в Домницком монастыре, Иоанникий часто ездил в г. Чернигов по делам монастырским к преосвященному Лаврентию, управлявшему тогда Черниговской епархией. Не раз представляясь лично, он просил преосвященного отпустить его на Афонскую гору или на север в Соловецкую обитель, чтобы там окончить жизнь свою в монашеском звании. Но преосвященный, видимо предубежденный против него, не только не хотел уволить его, но даже и обращался с ним очень сурово, иногда высказывая ему угрозы относительно лишения духовного звания. "Будешь, будешь, красную шапку носить!" — говаривал он с оттенком насмешки. С какой горестью выслушивал Иоанникий эти немилостивые слова своего владыки! Уже в старости он рассказывал, что подобные представления его преосвященному были настолько для него тяжелы, что, без помощи свыше, немощный человек не мог бы их перенести своими только силами. Иногда случалось, что владыка давал обещание уволить его и приказывал подать прошение. Прошение подавалось, уплачивался гербовый сбор, тратились последние копейки половинного монастырского жалованья Иоанникия; несколько дней Иоанникий ожидал резолюции без достаточных средств на содержание[88]. И в заключение получал обратно прошение с резолюцией — "в выдаче билета отказать".

Иоанникий пытался с получаемыми назад прошениями являться к архиерею, чтобы напомнить ему об его обещании, но из этого ничего не последовало. А однажды владыка сказал ему: "Да, отпусти тебя, на север, а ты поедешь в Петербург, да вздумаешь оправдываться, тогда, пожалуй, и мне могут выйти неприятности. Нет! Не выпущу тебя, пока не наденут на тебя красной шапки". Таким образом угнетаемый со всех сторон Иоанникий с тяжелой скорбью в душе ожидал окончания своей печальной участи.

Настоятель Домницкого монастыря архимандрит Иов Куроцкий был человек простой и добрый, как отзывался о нем впоследствии Иоанникий. Зная невинное страдание Иоанникия, он сочувствовал ему, утешал его чем мог, часто приглашал его с собой обедать; но он не в силах был снять с Иоанникия того тяжкого бремени, которое тяготило его душу. Таким образом, безнадежность выйти из столь ужасного положения особенно угнетала неповинного Иоанникия; в таких горестях единственным утешением для него, как он впоследствии говорил, была молитва; с ней он всегда обращался к Божией Матери, перед Ней исповедуя свою неповинность, и к Святителю Христову Николаю, которого он в продолжение всей своей жизни считал своим покровителем.

Злосчастное положение, постигшее Иоанникия, началось в феврале 1828 года, когда Анастасий, сбившись с пути иноческой нравственности, начал делать ложные доносы на невинного Иоанникия, с того времени протекло одиннадцать месяцев преследования Иоанникия, предшествовавших тяжкому испытанию, которое ожидало его впереди. А в январе 1829 года получен был указ о поднадзорном его перемещении в Домницкий монастырь, в котором и продолжались его тяжкие душевные страдания до 20 ноября 1831 года. Такое продолжительное время, Божиим попущением, пришлось Иоанникию проходить горнило горьких испытаний; эти последние глубоко врезались в его сердце и живо представлялись ему в глубокой старости. Всегда при воспоминании того времени, он благодарил Бога, подавшего ему помощь перенести эти тяжести. До самой смерти он был сострадательным и соболезнующим ко всем гонимым и оскорбляемым; в таковых принимал он сердечное участие[89]. В 1831 году последовало перемещение преосвященного Лаврентия Черниговского в другую епархию. Настоятель Домницкого монастыря, желая проститься с отъезжающим архипастырем, но в то же время будучи болен[90], поручил иеродиакону Иоанникию сделать прощальный визит владыке от его (настоятеля имени) и всей братии Домницкого монастыря. После обычных объяснений с владыкой, Иоанникий хотел было удалиться; но владыка, остановив его, сказал: "Я кажется обидел тебя, давай, брат, простимся!"

На место преосвященного Лаврентия в Черниговскую епархию был назначен высокопреосвященный Владимир, архиепископ Курский и Белгородский, присутствовавший тогда в Святейшем Синоде, который скоро и прибыл на место своего назначения[91].

Иеродиакон Иоанникий снова был послан в Чернигов, чтобы от лица настоятеля и братии приветствовать вновь прибывшего архипастыря и спросить его благословения. Прибыв в архиерейский дом, Иоанникий случайно встретился с владыкой среди монастыря; представившись владыке и отрапортовав ему о благосостоянии обители, он принял благословение архипастыря и удалился.

Высокопреосвященный Владимир, увидев Иоанникия, видимо заинтересовался им и, желая иметь о нем точные сведения, потребовал к себе своего эконома — архимандрита Петра, чтобы узнать от него об Иоанникии беспристрастный отзыв. Понятно, что дело о нем владыке было известно еще в Петербурге. Архимандрит Петр был человек простой и добросердечный; ему были известны подпольные интриги гонителей Иоанникия, и что сей последний страдает напрасно, а посему он имел к нему душевное сострадание, хотя в виду сплотившихся непомерных сил[92] против Иоанникия, не мог ему раньше помочь, а только ограничивался, до возможного времени, сердечным состраданием и утешительным словом. Но когда вновь прибывший архиерей потребовал от него беспристрастного выяснения этого дела, тогда он решился раскрыть перед владыкой подробно о неповинном страдании Иоанникия. При этом высказал, что братия Глинской пустыни, давно знающие о духовном настроении Иоанникия, будучи уверены в его неповинности, просили его (архимандрита Петра) заступиться за него, но, к прискорбию не было возможности. Архиерей, выслушивая справедливый рассказ старца архимандрита, убеленного сединами, качал головой. Отпустив своего эконома, владыка, вероятно, углубился в размышление об участи, постигшей неповинного страдальца; это видно из того, что он сейчас же решился изменить ее на лучшую. Этот рассказ архимандрита произвел на Иоанникия удручающее действие. Да это и естественно.

Как только явился Иоанникий к преосвященному, первый был вопрос владыки.

— Ты давно в Домницком монастыре?

— Около трех лет.

— А где ты постригался в монашество?

— В Глинской пустыни Курской епархии.

— Кто постригал тебя?

— Строитель старец Филарет.

— А рукополагал во иеродиакона кто?

— Вы, Ваше высокопреосвященство, удостоили меня этой степени.

— Я рукополагал тебя? — переспросил владыка.

— Вы.

— Дело о тебе мне хорошо известно; ты желаешь быть иеромонахом?

— Нет, не желаю.

— Почему?

— Лета прошли.

— А сколько тебе лет?

— Тридцать шесть.

— Однако ты старичок, — сказал с улыбкой владыка[93].

— А если я рукоположу тебя без твоего желания, что ты на это скажешь?

— Ничего не могу сказать кроме того, что повинуюсь Вашей воле, как воле Божией. При этом осмеливаюсь доложить вам, что я несчастный нахожусь под запрещением, и дело обо мне в Святейшем Синоде, известно ли это Вашему Высокопреосвященству?

— Вот я для тебя Синод![94] — сказал владыка, — Готовься на завтра к рукоположению во иеромонаха! И так паче чаяния Иоанникий был рукоположен во иеромонаха 20 ноября 1831 года.

Совершившийся по воле Божией неожиданный поворот в судьбе Иоанникия настолько поразил его, что он совершенно растерялся, не будучи в состоянии сообразить всего, что с ним происходило. Вышедши по рукоположении из церкви, он забыл явиться даже к архиерею и без всяких видов, удостоверяющих его рукоположение, удалился из Чернигова. Когда он прибыл в Домницкий монастырь, то никто не верил тому, что он рукоположен в иеромонаха; только настоятель знал его настолько, чтобы ему поверить и дозволить совершать богослужение.

20 января следующего 1832 года было предписано указом настоятелю Домницкого монастыря иеромонаху Иоанникию выдать 25 руб. денег из неокладной монастырской суммы на расходы и снарядить тройку лошадей для проезда ему в Чернигов.

По приезде в архиерейский дом Иоанникий немедленно представился высокопреосвященному Владимиру. Владыка спросил его, почему он по рукоположении так поспешно и как бы секретно уехал из Чернигова. "Простите, владыка святой!" — сказал Иоанникий. — Неожиданность совершившегося в моей судьбе так меня озадачила, что я растерялся и сделал это в замешательстве и едва опомнился уже по приезде в монастырь. Владыка, улыбаясь, сказал ему: "Однако хорошо же тебя здесь пугали!" Иоанникий был назначен служить в Крестовой церкви. Впоследствии оказалось, что владыка вызвал его к себе, желая лично убедиться в его качествах. В этих видах некоторым лицам было поручено даже следить за его поведением.

Когда Анастасий первый раз представился вновь прибывшему владыке, то сей последний передал ему от мнимой сестры поклон и посылку, а затем после кратких объяснений спросил Анастасия, сколько ему лет. Сей последний сказал: "Пятьдесят лет"[95]. Владыка посмотрел на него недоверчиво и сказал: "Зачем обманывать! Вам есть ли еще тридцать лет! Вам, кажется, было бы приличней быть женихом, нежели настоятелем обители". Затем смотря на Анастасия, владыка покачал головой и, вздохнув, сказал: "В неведении погрешил я за тебя перед Богом, обращая внимание на твои доносы. Я полагал, что настоятель Рыхловского монастыря — благоговейный старец строгой жизни, который, понуждая братию к строгому исполнению монашеских правил, не мог быть приятен для молодых, любящих вольность, а посему и вынужден был доносить о возмутившихся против него, но теперь на деле вижу противное". Затем после малой паузы архиерей сказал: "Вот что скажу вам, отец настоятель, садитесь вот там (указав место) и пишите прошение об увольнении от должности, дело ваше лучше будет". Пораженный неожиданностью такого происшествия, Анастасий взмолился: "Ваше высокопреосвященство! Позвольте мне подать прошение из монастыря". "Нет! — строго повторил архиерей, — "Здесь! Здесь!" Анастасию более ничего не оставалось делать, как повиноваться. Прошение об увольнении было подано. Анастасий был перемещен в Домницкий монастырь в число братства[96]. Так сбылись слова пророка Псалмопевца: "Ров изры ископа и впаде в яму, юже содела" (Пс. 7, 16).

Недолго пришлось жить иеромонаху Иоанникию в Черниговском архиерейском доме. Архиерей, окончательно убедившись в безвинном его страдании и лично удостоверившись в его способностях, признал Иоанникия достойным высшего назначения, и так как в Рыхловском монастыре продолжалось неустройство, то владыка наметил его туда настоятелем. Таковое предположение владыки не было известно Иоанникию; он думал, что его перемещают в число братии Рыхловского монастыря, и потому посланный в сентябре 1832 года в Рыхловский монастырь, он по приезде в обитель поселился в братской келии, как обычный монастырский житель.

Духовник и казначей были удалены от управления с перемещением их из Рыхловского монастыря, а управление передано иеромонаху Иоанникию, с утверждением его в должности настоятеля, которое состоялось 16 сентября 1832 года.

Приняв в управление обитель, он все свои заботы направил к тому, чтобы водворить в обители спокойствие и восстановить в ней надлежащий порядок. Достижение этой цели стоило Иоанникию немалых трудов и сопряжено было с некоторыми для него неприятностями. Дело в том, что при настоятеле Анастасии лучшие из братии вынуждены были оставить Рыхловский монастырь, так что монастырь имел насущную нужду в способных людях. Поэтому первым делом для Иоанникия было собрать около себя людей достойных и способных и с Божией помощью этого он достиг с большим успехом. Как только разнесся слух о смене Анастасия, настоятеля Рыхловского монастыря, и об определении туда строителем иеромонаха Иоанникия, в Рыхловский монастырь стали возвращаться некоторые из прежней братии, вышедшей из обители при Анастасии, а многие переходили и из Глинской пустыни. Таким образом около Иоанникия скоро составилось благонадежное общество братии, а посему в обители был восстановлен им должный порядок монастырской жизни. Принимая во внимание труды строителя Иоанникия по благоустройству обители, высокопреосвященный Владимир 12 ноября 1833 года наградил его набедренником, а 14 сентября 1835 года произвел его в сан игумена с возложением палицы.

Своей открытой сердечной любвеобильной простотой в обращении игумен Иоанникий привязал к себе братию так, что они обращались к нему с таким доверием, с каким обращаются дети к нежной матери, и от любви к нему готовы были исполнять все его пожелания.

Не об одном духовном благонастроении братства была забота настоятеля Иоанникия — нужды обители требовали немалых забот. Так как в обители требовались постройки и ремонт обветшалых монастырских зданий, а средства обители были слишком ограничены, то для изыскания средств игумен Иоанникий ездил в Москву для испрашивания пожертвований и возвратился в свою обитель через три месяца после отпуска[97]. В эту поездку он был на поклонении святым мощам преподобного Сергия Радонежского. В Троице-Сергиевой Лавре был принят любезно знаменитым наместником Лавры архимандритом Антонием. А на обратном пути посетил Оптину пустынь Калужской губернии, где в то время подвизался старец иеромонах Леонид. О душеполезных беседах с этими старцами он рассказывал уже в глубокой старости.

Игумен Иоанникий, будучи настоятелем, очень редко бывал в монастырской гостинице, куда вместе с посетителями-богомольцами часто приезжали окрестные помещики со всеми членами семейства. Нашлись из них такие, которые делали заявление епархиальному архиерею, что будто бы настоятель Рыхловского монастыря неприветлив к приезжающим посетителям, а это может де отвратить благодетелей от обители. Но владыка уже был уверен в благоразумии Иоанникия, а посему не верил такой нелепости. Однажды Владыка сказал ему: "На вас, отец игумен, есть донос, что вы не приветствуете благодетелей и не посещаете их в гостинице".

— Ваше высокопреосвященство! Я от юности избегал знакомств с женским полом, и что теперь, как монах, уклоняюсь от таковых компаний, это сущая правда, а особенно таких, которые приезжают в монастырь для того, чтобы убить праздное время. Человек я еще не старый, а, как монах, долгом считаю строго охранять свои чувства, вот причина моего удаления от знакомства. Благодетели же, которые приезжают в монастырь по истинному усердию помолиться, таковые не будут на меня заявлять жалоб, потому что я таковых не удаляюсь.

— А если обитель от этого действительно потерпит ущерб?

— Я верую в помощь Святителя Христова Николая, что этого не случится.

— Ну если так, — сказал владыка, — я тебя не принуждаю".

В начале своего настоятельства Иоанникий представил к рукоположению в диакона монаха, который исполнял обязанность рухольного[98]. Ставленник после рукоположения явился к владыке принять благословение на путь. Владыка спросил его: "Хорош ли ваш новый настоятель"? "Да, он хорош, — сказал ставленник, — да уж строг без рассмотрения. Вот например: я занимаю послушание рухольного, ко мне приносят женщины продавать разные предметы: холст, нитки, полусуконку и прочее, а настоятель запретил вход в келию женщинам, и приходится с ними толковать на открытом воздухе, это не совсем удобно". "А! Вот каков он оказался. Обожди же немного, — сказал владыка, — я передам ему письмо". Оно было следующего содержания. "Отец настоятель! Рассматривай повнимательней, кого представляешь к рукоположению, а таких дураков, как этот, больше не представляй". Когда ставленник, прибыв в монастырь, подал письмо от архиерея настоятелю, сей прочитав, подал прочитать подателю, и при этом спросил: "Что говорил архиерею"? Ставленник сознался во всем; тогда настоятель Иоанникий сказал: "Видишь, как архиерей тебя похвалил, расскажи об этом братии, чтоб кто-либо из них так же, как и ты не уплелся и будь покоен, я тебе это прощаю".

Игумен Иоанникий однажды, бывши на своем хуторе, в летнее время пошел с некоторыми из братий покупаться в реке Десне. Купаясь, чуть было не утонул; только чудо спасло его. "Сознавая опасность и борясь со стихией, я обратился молитвенно к Святителю Чудотворцу Николаю, но силы меня совершенно оставили, и я погрузился на дно. Помню, что лежу на дне реки, но сознание меня не оставляет, и я непрестанно призываю Святителя Николая. Я даже начал рассуждать в себе, неужели, думаю, усопший человек может столько времени сохранить в себе сознание? Затем я почувствовал как бы склонность ко сну; мысль промелькнула: значит наступает смерть! Но при этом дышать сделалось легко и свободно. Как очутился я на берегу, сам не знаю! В чувстве глубокой благодарности припал я к земле, поклонился своему избавителю от смерти Святителю Христову Чудотворцу Николаю. Ей, так"[99], — подтверждал свой рассказ старец Илиодор.

После восьмилетнего управления Рыхловским монастырем, в котором игумен Иоанникий подвизался, не щадя своих сил, он почувствовал, что здоровье его стало ослабевать. Посему он решился оставить должность настоятеля и лично просил об этом высокопреосвященного архиепископа Черниговского Павла, бывшего во время осмотра своей епархии в Рыхловском монастыре. Высокопреосвященный Павел не пожелал его уволить. "Потрудитесь еще, — говорил владыка, — если почувствуете ухудшение, тогда дело видно будет. Старайтесь поддержать свое здоровье, а дела монастырские можете поручить по возможности своим помощникам. Теперь же уволить вас не могу". Игумен Иоанникий думал склонить владыку на свою просьбу и подал еще прошение, но владыка отказал резолюцией наотрез, затем уговорил его продолжать свое многополезное служение.

Скоро после сего игумен Иоанникий был переведен указом Святейшего Синода от 6 августа 1840 года, на должность настоятеля Петропавловского монастыря той же Черниговской епархии, с возведением в сан архимандрита. С сердечной скорбью расстались братия Рыхловского монастыря со своим любимым настоятелем, к которому и по его отъезде питали особенную любовь до самой его смерти. Многие из них через десятки лет приходили и приезжали к нему для посещения уже в его старости, когда он жил на покое в Глинской пустыни, изъявляя ему свою преданность.

Петропавловский монастырь в историческом отношении имеет важное значение: в нем в сане игумена настоятельствовал угодник Божий святитель Димитрий Ростовский чудотворец; уединяясь в скиту, принадлежащему этому монастырю, святой игумен в безмолвии составлял там Четьи-Минеи — жития святых; этот скит находится в прекрасной местности, и теперь именуется "скит святителя Димитрия Ростовского".

31 марта 1841 года в понедельник Святой Пасхи скончался настоятель Глинской пустыни, приснопамятный старец игумен Филарет. Архимандрит Иоанникий, благоговея к первому своему руководителю на пути иноческой жизни, счел для себя священным долгом участвовать молитвенно при погребении своего духовного наставника и, несмотря на весенний разлив воды, отправился в Глинскую пустынь. В одном месте разбушевавшийся поток угрожал опасностью, но Иоанникий, утвержденный верой в молитвенную помощь своего усопшего отца, игумена Филарета, оградив себя крестным знамением, приказал кучеру ехать небоязненно через опасный поток. Переправа совершилась благополучно, и он прибыл в Глинскую пустынь благовременно.

В четверг на светлой неделе 3 апреля при стечении народа архимандрит Иоанникий в сослужении со священноиноками Глинской пустыни, при молитвенном участии всей осиротелой братии совершил погребение тела в Бозе почившего возобновителя Глинской пустыни, своим опытным духовным окормлением воспитавшего в ней многих дивных подвижников, игумена Филарета. Это тот самый игумен Филарет, который в час кончины преподобного Серафима Саровского видел душу его, возносящуюся в небесные селения, о чем пишется в описании его жизни[100]. Окружающие его гроб, по уставу Святой Церкви, в пасхальных победных над смертью песнопениях торжественно прославляли воскресшего из мертвых Христа Спасителя нашего, своим воскресением отверзшего райские селения, куда возносилась душа почившего старца лицезреть неприступную славу Того, к Которому всю свою земную жизнь она пламенела божественной любовью.

Архимандрит Иоанникий был весьма сострадателен к несчастью всякого человека, но особенно, если таковое несчастье касалось душевного состояния в загробной жизни; в таких случаях он принимал всякие меры для подаяния помощи страждущему. Однажды в Петропавловский монастырь был прислан священник с запрещением священнодействия; случилось, что он скоро скончался без разрешения.

Канцелярская форма донесения о его смерти была исполнена, как требует того порядок, но архимандрит Иоанникий, заботясь о загробной участи умершего священника, очень скорбел, что он состоит под запрещением, и обдумывал, как бы исходатайствовать ему разрешение. Скоро представился к тому удобный случай. При обозрении своей епархии Черниговскому архиерею пришлось быть и в Петропавловском монастыре. Впоследствии так рассказывал об этом старец Илиодор: "Улучив удобное время, я словесно доложил архиерею об умершем священнике под запрещением. Владыка спросил: "Вы донесли об этом консистории"? — "Да это сделано". — "Вот и хорошо". Через несколько минут я опять повторил то же. Владыка сказал: "Вы, отец архимандрит, мне уже об этом говорили". — "Да, я говорил Вашему преосвященству и опять повторяю". — "Для чего же"? — "Я ожидаю от Вас этому несчастному, связанному Вами, Вашего архипастырского разрешения: если Вы его не разрешите, то кто его разрешит? Этот несчастный будет связанным всю вечность, а это в загробном мире ужасно". Архиерей задумался и после небольшой паузы сказал: "Благодарю вас, отец архимандрит, за столь важное напоминание, а сколько, действительно, бывает таких несчастных случаев нашему невниманию! Ох!" И тут же произнес разрешение умершему священнику".

Архимандрита Иоанникия всю жизнь не оставляло желание проводить жизнь сосредоточенную, чтобы подготовить себя к созерцательной жизни. К этому всецело располагало его и всегдашнее стремление души его. Стремление это не раз порождало в нем намерение оставить настоятельскую должность, чтобы, удалившись от занятий и хлопот, предаться полному и строгому уединению. В этих видах он предполагал поселиться в Брянских лесах, где тогда подвизались некоторые знаменитые подвижники. Но настоятельская должность препятствовала осуществить такое желание. Теперь же он решительно вознамерился удалиться от дел правления монастырем и удалиться на покой, только в избрании места колебался. Глинская пустынь привлекала его, как место первоначальных его воспитательных подвигов. Рыхловский Николаевский монастырь, в котором довольное время он настоятельствовал, привлекал его многими воспоминаниями и особенным расположением к нему всего братства. Но было и третье место, подходящее для таковой жизни; приходило желание остаться на покое в Петропавловском монастыре, где имеется на прекрасном месте недалеко от монастыря скит святителя Димитрия Ростовского[101].

Летом в 1855 году архимандрит Иоанникий приехал в Рыхловский монастырь; прибытие его для любящей его братии того монастыря было истинным духовным утешением. Они просили и уговаривали его переселиться к ним на покой, обещая во всем упокоить его, как любимого отца. Между тем они отправились в лес осмотреть новую келию, где пришлось остаться ночевать. После вечерней молитвы архимандрит Иоанникий сидел в комнате, где ему была приготовлена спальня; против него была печка голландская, сделанная так, что верх ее не достигал потолка; погрузившись в размышления, он произнес: "Хорошо ли и полезно ли будет для моей души поселиться здесь?" В этот момент что-то тяжелое вроде громадного чурбана с верху печки с грохотом бросилось к его ногам, произнося грубым голосом и коверкая слова "Хо-ро-шо! Хо-ро-шо!" Архимандрит осенил себя крестным знамением и, зажегши огонь, осмотрел келию; нигде ничего и никого не оказалось. Утром он рассказал о случившемся пришедшим братиям. Выслушав рассказ, братский духовник сказал ему: "Вот вам, батюшка, уверенность, что вам здесь будет хорошо". Архимандрит ему сказал: "А кто этот уверяющий? Я его не признаю быть от Бога; а диавол, как изобретатель всякой лжи, никогда правды не скажет. Но так как он поспешил и в это дело вмешался с своим советом, то слушать его я не намерен". После сего он возвратился в свой Петропавловский монастырь.

После такового происшествия архимандрит Иоанникий обратился с усердной молитвой ко Господу, да ими же весть судьбами укажет ему место для поселения, согласно святой Его воле. Господь не презрел обратившегося к Нему с верой; ему было показано сновидение, в котором хотя иносказательно, но ясно изображалось различное течение предполагаемой жизни на трех разных преждеупомянутых местах. Здесь как бы предлагалось ему испытание, действительно ли он самоотверженно стремится к духовным подвигам? Сновидение было таково. Он увидел себя стоящим среди поля. Перед ним лежали три дороги: первая на Рыхловский монастырь; она тянулась по зеленой равнине, по сторонам ее цветущая зелень, а местами произрастали хлебные злаки; вся местность была ровная, красивая, очень привлекательная. Вторая дорога на Петропавловский монастырь; эта уже далеко уступала первой. На ней было немало возвышенностей, водопромоин и прочих неудобств. Третья дорога на Глинскую пустынь; эта последняя очень узка, тянулась по оврагам, изрыта рытвинами, водопромоинами и поросла колючим терновым кустарником. Сон был весьма ясный и внушительный. Проснувшись, архимандрит Иоанникий ощутил уверенность, что сон этот показывает событие будущего. Ясно было, что первая дорога показывала отрадную и быть может почетную жизнь. Вторая предвещала состояние между первой и последней; а третья видимо знаменовала скорбный путь, но из всех трех ему предлагался добровольный выбор. Рассуждая об избрании показанных дорог, архимандрит Иоанникий остановился на Евангельском изречении: "Яко узкая врата и тесный путь вводяй в живот" (Мф. 7, 14). "Спаситель мой, — говорил он, — прошел земную жизнь путем крестным. Все избранные Его последователи следовали за Ним тем же путем. Я тоже хочу идти вослед Спасителя моего, а посему не должен уклоняться от пути скорбного". Итак, он решил поселиться в Глинской пустыни.

В начале 1845 года архимандрит Иоанникий подал прошение Черниговскому архиерею об увольнении его от должности настоятеля с перемещением на покой в Глинскую пустынь. Дело это затянулось на продолжительное время, вероятно потому, что Петропавловский монастырь, в котором настоятельствовал архимандрит Иоанникий, был под ведомством Черниговской консистории, а Глинская пустынь, куда он просился на покой, подведомственна Курской консистории. Соблюдение формальной переписки между Святейшим Синодом и двумя епархиальными начальствами потребовало времени, и дело это окончилось лишь 6 сентября того же, 1845 года. Увольнение последовало согласно во всем его прошению, с определением ему половинной пенсии в 52 руб. 85 коп. в год.

С великой радостью архимандрит Иоанникий получил указ об увольнении от настоятельства, которым он освобождался от всех житейских попечений, связанных неизбежно с настоятельской должностью. Душа его давно жаждала беспрепятственно заняться единым на потребу, и вот пришло это желанное время. Переместившись в Глинскую пустынь и освободившись от хлопот и занятий, сопряженных с должностью настоятеля монастыря, архимандрит Иоанникий всецело стремился посвятить себя добродетелям строгого подвижника, прилагая внимание ко вниманию и постоянно стремясь к тому, что пленяло его душу от юности. Сокровенное его делание было видимо только единому Сердцеведцу. Миролюбие старца сделало его осторожным и внимательным ко всему, что касалось его отношения к другим.

Не раз случалось, что старцу миротворцу приходилось терпеть немало укоризн, упреков и насмешек от тех самых людей, которым он желал душевного мира и спокойствия. Это случалось тогда, когда враждующие бывали старшие из братий, но тем не менее люди маловнимательные и своенравные. "Приду бывало, — рассказывал старец, — начну уговаривать их и просить примириться; вот тут-то мне и достанется. Откуда, говорят мне с насмешкой, явился такой миротворец?! Уходи отсюда! Какое тебе до нас дело?" На это старец Иоанникий с кротостью и приветливой улыбкой, кланяясь, говорил: "Простите меня, отцы святые! Я с желанием добра обращаюсь к вам"; и опять продолжал их просить о том же. Господь, видя труд старца, смягчал ожесточенные сердца, и вражда уступала место миру и любви.

В 1850 г.[102] осенью архимандрит Иоанникий предпринял путешествие в Палестину вместе с другими паломниками, направляющимися туда же.

Обходя Малоазийский берег, корабль их проходил мимо берегов Мирликийских. Капитан корабля (грек) думал миновать Мирликийский берег, чтобы не останавливаться там, так как погода и ветер были благоприятны, а о Мирликии никто не знал из паломников. Только что корабль поравнялся с Мирликией, как вдруг подул сильный ветер с моря и корабль понесло к берегу. Принятые меры к сопротивлению не имели успеха и корабль загнало в залив. С большим трудом удалось корабль направить снова на путь. Но опять повторилось тоже. Капитан, желая поставить на своем, употребил все средства и сделал усиленное сопротивление; но как только выехали в море, то ветер вдруг сделал такой натиск, что едва успели бросить якорь, чтобы не допустить корабль до скалы, грозившей ему совершенной гибелью[103]. Тогда капитан, указывая на берег, в азарте закричал паломникам: "Ступайте к нему (разумея Святителя Николая); это он наделал! Он вас русских любит". Сказав эти слова, капитан скрылся в каюте. Паломники не понимали, в чем дело, пока матросы не объяснили им, что здесь находится гроб Христова Святителя Николая. Высадившись на берег, они поспешили к месту гроба Святителя. Архимандрит Иоанникий, исполненный сугубой радости, изливал благодарные, сердечные чувства к своему покровителю Святителю Николаю за то, что он так чудесно дал ему возможность поклониться месту погребения святого. Придя в церковь и представ гробу Святителя, архимандрит Иоанникий возложил на себя епитрахиль и начал молебен. Певцы из числа паломников запели: "Царю небесный" и прочее, а он благоговейно положил земной поклон. В это время лампада, висевшая на высоте, недосягаемой рукой человека, вылилась на него сама собой и потом опять стала в обычное свое положение, нисколько не качаясь[104]. Это чудесное обстоятельство привело всех в удивление; все в один голос говорили: "Милость Святитель изливает на архимандрита". После молебна архимандрит Иоанникий пожелал удостовериться, не задел ли он лампады как-нибудь нечаянно. Он измерил рукой расстояние и не дотянулся до лампады.

Во время пребывания в Иерусалиме, архимандрит Иоанникий часто обходил места, освященные жизнью и страданиями нашего Спасителя. Гроб Господень, Голгофа, Страстный путь, Гефсимания, Елеон и прочие святые места были для него любезнейшими местами поклонения. Здесь со всей полнотой благоговейно любящего сердца изливался его молитвенный дух к Тому, Кто совершил великое дело нашего искупления, Кто пролил Пречистую Свою Кровь ради нашего спасения.

Когда были на благословении у патриарха, блаженнейший Кирилл обратил особенное внимание на архимандрита Иоанникия и вступил с ним в беседу. Между прочим он спрашивал его, соблюдают ли русские монахи келейное правило. Архимандрит ответил его блаженству, что в российских монастырях не одинаковы постановления. В некоторых монастырях исполняется келейное правило по назначению старцев, а в других предоставляется совершать келейные молитвы по своей воле каждому по возможности. Блаженнейший Кирилл сказал: "Монахи, не держащие келейного правила, мертвые монахи. Правило келейное есть возбудитель душевных сил, отрезвляющий ум для предстояния перед Богом; оно есть первый руководитель к непрестанной молитве и стена, ограждающая монаха от внутренних искушений. Вы, отец архимандрит, по возвращении в Россию и в свою обитель, постарайтесь повлиять на свою братию, чтобы они прилежнее обратили внимание на келейное правило".

На обратном пути из Палестины, архимандрит Иоанникий заехал на Святую Афонскую Гору, предполагая там остаться навсегда. Вступив на берег Святого Афона, он поклонился, взял земли и посыпал себе на голову, говоря: "Се покой мой: зде вселюся" (Пс. 131, 14). В короткое время между жителями Афона разнеслась о нем слава. А посему многие стали обращаться к нему за душеполезными советами, упрашивали его остаться там навсегда, желая вверить себя его руководству. Была уже назначена ему и келия, которую монастырь уступал ему безвозмездно. На это он сначала соглашался, но через несколько времени объявил, что Господу не угодно, чтобы он оставался на Афоне, а противиться воле Божией он не намерен[105]. С великой скорбью проводили его многие Афонские отцы и он возвратился в Россию в первых числах июля 1851 года. Так архимандрит Иоанникий, совершив свое путешествие с великой для себя душевной пользой, прибыл в Глинскую пустынь, где волей Божией назначено было ему продолжить свой подвиг служения Богу и людям.

Стремясь ревностно к высшему совершенству, архимандрит Иоанникий пожелал обновить перед Господом иноческие обеты пострижением во святой великий ангельский образ — святую схиму. Свидетельствуя о своем совершенном самоотвержении, он в 1857 году через посредство настоятеля с братией ходатайствовал перед епархиальным архиереем о разрешении такового пострига. Преосвященнейший Илиодор, бывший тогда на Курской кафедре, вероятно рассуждая о важности такового шага и испытывая его решимость, медлил дать разрешение и даже пытался своими советами отклонить его от такового желания. Поэтому в 1858 году пришлось повторить ходатайство. Владыка, убедившись в непреложной решимости архимандрита Иоанникия, благоволил удовлетворить его ходатайство. В том же 1858 году 24 декабря в навечерие праздника Христова Рождества он был облечен во святую схиму с наречением имени Илиодор. Восприемником при постриге он избрал своего духовника иеросхимонаха Амфилохия[106], который при многих других иноческих добродетелях, отличался богатством духовного ведения аскетической жизни и глубоким рассуждением.

По принятии святой схимы схиархимандрит Илиодор, усугубляя свой подвиг, пробыл в церкви безвыходно семь дней; по его словам, он сидел при иконе Спасителя, наполняя сердце свое Божественными глаголами, подобно Марии, приседящей у ног Иисусовых; избрав "едино на потребу" (Лк. 10, 39, 42), он безмятежно погружался в созерцательную молитву, пребывая один с единым Иисусом, зря Господа своего внутри сердца своего. После обновления обетов схиархимандрит Илиодор, отрешаясь от всего тварного, поставил перед мысленными своими очами час своего душевного отрешения от уз плотских и, как человек, которому уже предстоит "единою умрети" (Еф. 9, 27), написал в 1859 году 9 мая завещание следующего содержания:

"Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь. Я нижеподписавшийся архимандрит Иоанникий, в схиме Илиодор, жительствующий в Глинской Богородицкой пустыни на покое, по определению Божию находясь ныне в трудном болезненном состоянии и ожидая скорого окончания жизни своей, считаю долгом объяснить следующее: я с юных лет призванием Божиим вступил в монашество и милосердием Его до сего времени препроводил в оном жизнь мою; но как благоволением милосердного Господа был я настоятелем в других обителях и при увольнении на покой определением Святейшего Правительствующего Синода удостоен ежегодной пенсии, то дабы не было сомнения о моем состоянии, истинно объявляю, что ни капитала, ни вещей каких-либо, ни особой одежды, кроме обыкновенной, которую я изготовил на случай смерти, и в которой ходил, никакой другой у меня нет; книги, у меня бывшие, раздал братии обители сей. Исполняя сим долг мой, смиренно прошу отцов и братий обители этой не забывать меня грешного молитвенным поминовением по моем отшествии, да улучу милость Божию и оправдание души моей. Засим, принося сердечное благодарение за упокоение меня в этой обители, с чувством сокрушения и осуждения себя, прошу у всех прощения и сам с искренностью и благожеланием прощаю всех во всем, кто чем-либо согрешил против меня".

Завещанием своим старец Илиодор как бы заканчивал свое земное поприще, ожидая своего переселения в загробный мир. Вследствие всегдашнего общения с Богом, он возвышался душевной чистотой до той степени, на которой открываются внутреннему зрению тайные деяния и даже помышления человеческого сердца. Здесь в подвижнике проявлялся дар прозорливости, по действию которого он прозревал греховные намерения человека, подпавшего внушению диавола искусителя, устрояющего таковому падение, а посему, желая разрушать козни врага, старец Илиодор спешил благовременно подать ближнему руку помощи. Для примера приведем один искренний рассказ монаха, который со скорбью и слезами раскаяния рассказывал о себе следующее: "Однажды я как-то увлекся нечистыми помыслами; по неопытности в борьбе я не смог отразить их. Нечистые, но соблазнительные картины, рисовавшиеся в моем воображении, совсем отуманили мой ум. По вражескому устроению мне пришлось встретиться с лицами, сочувствующими моему нечистому греховному похотению, и я вознамерился осуществить свой греховный помысл. Когда наступил вечер, я пошел за трапезный корпус, чтобы, обойдя его через сад мимо теплой церкви, пройти в гостиницу, где меня, быть может, ожидало падение. Войдя в сад, я стал подыматься вверх по тропинке к теплой церкви. Здесь я заметил, хотя и темно было, человека, идущего мне навстречу. Не желая быть замеченным, я уклонился в сторону направо и спрятался за деревом, осторожно наблюдая на проходящим. Вижу, что он остановился против меня и стал звать к себе: "Чадо, поди ко мне! Поди ко мне, чадо!" Я узнал голос старца Илиодора, но помолчал, полагая, что, быть может, он и не меня зовет. Наконец, он назвал меня по имени. Тогда скрываться было уже нельзя. Я подошел к нему и поклонился, чтобы принять благословение. Но он, взяв крепко меня за руку, стал спрашивать меня: "Куда ты, чадо, идешь, а? Скажи мне, чадо, куда ты идешь?" На мой ответ, что иду по делу, он сказал: "Чадо, скажи мне правду, я не начальник твой, меня нечего бояться. Ты говоришь "по делу", а дело-то ведь недоброе. Посмотри, вон кто понуждает тебя идти по этому делу, чтобы затем взять душу твою!" При этом он указал вниз к трапезному корпусу. Я взглянул туда, и моим глазам представилось странное зрелище: около каменного быка, поддерживающего корпус, я увидел диавола в безобразнейшем виде: черный, очи огненные, зубы выдающиеся изо рта, внутренности снаружи и несколько прикрыты длинной бородой; весь он был в пламени. При виде такого гнусного страшилища, я затрепетал от ужаса; кровь как бы застыла во всех моих жилах, я не мог двинуться с места, не мог проговорить ни одного слова и стоял, как окаменелый. Помню только, что старец, держа меня за руку, повел с собой, говоря: "Пойдем, чадо! Пойдем ко мне!" Приведши в свою келию, он посадил меня на стул, где я стал уже приходить в себя. Чтобы ободрить меня, он приказал мне ставить самовар и, сидя уже за чаем, убеждал и укреплял меня, чтобы я был на будущее время осторожнее, и продержал в своей келии до утреннего благовеста".

В своем смиренномудрии старец Илиодор доходил до такой степени самоуничижения, что считал себя ниже всякой твари. Ревниво охраняя свое смиренномудрие, он во всю свою жизнь не позволил снять с себя портрет[107]. Место, где старец схиархимандрит Илиодор начал постройку пустынной келии, находится в трех верстах на восток от монастыря. Оно тогда было окружено с трех сторон чащей деревьев строевого леса различных местных пород. Здесь же у подошвы небольшой возвышенности протекает река Обеста, которая устремляет свое течение с востока на запад, извиваясь зигзагами между порослей.

Схиархимандрит Илиодор (Голованицкий)

В конце лета 1863 года была окончена постройка пустынной келии. Старец Илиодор, помолившись Божией Матери, приняв благословение от настоятеля, отправился в свою пустыньку, взяв с собой одного своего келейника, послушника Викентия[108]. Просился к нему и другой рясофорный послушник М.Ж., но ему старец Илиодор отказал, говоря: "Ты, чадо, там жить не будешь"; тогда послушник этот обратился к посредству известного подвижника старца иеросхимонаха Макария, который упросил старца Илиодора взять его с собой как бы на испытание. Действительно, М.Ж. не прожил и двух месяцев в пустынной келии со старцем, не вынес пустынного уединения и суровой жизни, и возвратился в монастырь, оправдывая сказанное старцем: "Ты, чадо, жить там не будешь".

С переселением в пустынную келию, старец Илиодор усугубил свои подвиги, и образ его жизни сделался суровее: молитва, воздержание и удручение своего тела были непрерывными его подвигами. Относительно молитвословий церковных он держался обыкновенно следующего порядка: с вечера вместе с келейником он читал девятый час и вечерню; часов в 8 или в 9 вечера читал повечерие, канон Божией Матери и молитвы на сон грядущим.

Ночью он будил келейника или еще кого из братии, нередко бывавшей у него, на утреню, а иногда вычитывал ее один, не желая утруждать других. Часов в 10 утра читались утренние молитвы, часы третий и шестой и обедница. Между всеми этими молитвословиями он исполнял и свое продолжительное келейное правило. Из каких молитвословий оно состояло, то осталось тайной…

В отношении пищи старец Илиодор держался строго скитского устава. В продолжение всех постов он ел без постного масла. В понедельник, среду и пяток — тоже. В разрешающие же дни он следовал церковному уставу, но не ради услаждения вкуса, а именно только ради того, чтобы последовать разрешению, предписанному Святой Церковью. Никаких отступлений от принятых правил он не допускал даже и во время тяжких болезней. Обычный порядок питания, какого он держался, был следующий: после обедницы часов в 11 или 12 он выпивал чашку чая, размачивая ржаные сухарики. Часам к двум — к трем келейник варил картофель или суп с картофелем, приправленный конопляным маслом, если это были дни разрешающие; рыба случалась очень редко. Часов в 6 или в 7 вечера он подкреплялся одной чашкой чая со ржаными сухарями. При этом старец часто укорял себя как бы за невоздержание; он говаривал: "Вот какие мы бедные пустынники! Едим три раза в день, а святые отцы как воздерживались! Ох, горе тебе, бедный Илиодор!" Случалось однако, по несколько дней ничего не варили, и тогда келейник ходил обедать в монастырь, а старец удовлетворялся одними сухарями. Что касается пищи молочной и яиц, то этого рода пищу старец употреблял в малом количестве лишь по субботам и воскресным дням, если она бывала, и в двунадесятые праздники, а также в дни, разрешающие эту пищу по церковному уставу — неделю пасхальную, неделю Святой Троицы, Рождественские святки, сплошную и масляную, в остальное время он, со дня пострижения в святую схиму и до самой смерти, т. е. в продолжение более двадцати лет, не позволял себе употреблять молочной пищи и яиц.

По воскресным дням и в великие праздники он приходил в монастырь и присутствовал в церкви во время всенощного бдения и Божественной литургии. По окончании богослужения, он из храма приходил в свою монастырскую келию, где подкреплял себя чашкой чая, а также пищей от братского трапезного стола и возвращался обыкновенно в свою пустынную келию; но нередко оставался и в монастыре на день и более. В таких случаях братия спешили к нему, чтобы послушать от него назидательных речей и побеседовать с ним для своей душевной пользы.

Старец Илиодор был сам строгий хранитель сердечной чистоты, он к тому направлял и тех, которые обращались к нему для руководства. Посему некоторым молодым послушникам он не советовал читать до известного времени Библии[109]. По поводу такового совета некоторые простейшие из братии, не понимая глубоких мыслей старца, делали свои заключения, что Библию читать грех, потому что ее старец не советует читать. Пишущий эти строки, желая рассеять недоумение простейших братий, в присутствии некоторых из них сказали старцу: "Батюшка! Вот вы некоторым не советуете читать Библию, а они из этого заключают, что Библию грех читать." — "А ты как это понимаешь?" — спросил старец. "Я понимаю, что на это у вас имеются другие причины." — "Да, чадо, так и есть", — сказал старец, — они не понимают, — вот и говорят. Можно ли допустить мысль, что эту святую великую книгу грех читать?! Я тебе, чадо, расскажу самую причину, почему я не советую молодым читать Библию, чтобы ты знал, да и другим рассказал. Не советую читать потому, что она им не принесет пользы: они не обучились еще духовной брани и не могут по немощи охранять свое сердце от прилогов, а страсти в них кипят. В Библии же много повествуется о некоторых плотских грехах, которые могут возбуждать воображение к страстным похотным пожеланиям и осквернять сердце, а это для действующего, стремящегося к сердечной чистоте, очень вредно. Вот вместо пользы, которую они могли бы получить от чтения, они получают вред. Видишь, чадо, почему я не советую читать Библию тем, кто не может еще поставить ум свой на страже. Враг наш диавол всяким случаем пользуется, чтобы забросить в наше сердце свои зловредные семена. А посему молодым братиям полезнее читать те книги, которые разоблачают козни врага, разъясняют движение страстей, через которые он действует, и поучают духовной брани. Таковы книги святых отцов подвижников, которые исподволь прошли весь путь подвижничества и передали нам в своих писаниях для нашего назидания".

Монах И. спросил старца Илиодора: "Как поступать при встрече различных обстоятельств, чтобы не погрешить перед Богом"? Старец сказал ему: "Чадо, если ты желаешь, чтобы твои действия были не погрешительны, постарайся, чтобы они всегда были основаны на Священном Писании: на Евангельских истинах, на учении святых апостолов и на изречениях святых отцов подвижников. В этой святой сокровищнице ты найдешь основание на все, что тебе будет нужно, на всякий случай, на всю жизнь. Священное Писание старайся изучать тщательно и понимать правильно, чтобы не толковать его в пользу своих прихотей и от горделивого мнения показывать себя сведущим для применения к другим. Ты старайся все прилагать к себе. Например: если предстоит тебе какое предприятие, в котором иногда встретятся недоумения, ты тогда обратись к Священному Писанию и постарайся подыскать основание для предстоящего тебе дела, сообразно святому учению. Если так настроишься поступать, то действия твои будут не погрешительны. При всем сказанном нужно руководиться строгим рассуждением, без которого иногда в наши, по-видимому, добрые предприятия, по хитрости врага, вкрадываются тонкие погрешности[110]. Отцы святые говорят, что рассуждение выше всех добродетелей; следовательно, должно стремиться к приобретению этой добродетели. Приобретается же она не иначе, как постоянным обращением с человеком, имеющим этот дар. Так некто спросил великого старца: "Авва! Как могу я приобрести дар рассуждения?" и получил такой ответ: "Иди и прилепись к такому человеку, имеющему рассуждение, от него и научишься рассуждению".

Изведав ощутительно великую пользу, происходящую от смирения, старец Илиодор всем подвизающимся советовал трудиться неустанно над укоренением в себе этой добродетели, неприступной для врага и охранительной для подвизающегося. Часто он говорил: "Отцы святые советуют для охранения себя от самомнения проходящему путь подвижничества, даже при богатстве рассуждения, покорять свою волю другому искусному, чтобы на себя не надеяться, а на молитвы другого и, смиряя себя, иметь сильное оружие против гордого врага. Если же не найдешь искусного и рассудительного руководителя, то покори себя хотя самому простому, незлобивому, но благоговейному, обращайся к нему за благословением на всякое предприятие. Благоговей перед ним и призывай его молитвы в помощь, они для тебя спасительны. Одно то, что ты не будешь на себя надеяться, а на молитвы другого, будет защитой от врага, так как в этом есть смирение. Если же, — говорил он, — не окажется и простого старца благоговейного, тогда поищи благоговейного брата и поступай во всем так, как выше сказано о старце. Такой путь указывает преподобный Нил Сорский; он самый безопасный".

Монах один обратился к старцу с таким вопросом: "Батюшка! Меня страсти беспокоят, а я немощен, не могу противостоять им, что мне делать?" Старец сказал ему: "Чадо, сами собой мы ничего не можем сделать, нужна нам помощь Божия. Древние же подвижники говорят: страсти те же скорби, а о скорбях Господь сказал через пророка Давида: "Призови Мя в день скорби твоея и изму тя и прославиши Мя" (Пс. 49, 15). Видишь, чадо, нужно нам призывать Господа в помощь, а без Него мы не можем ничего сделать. Спаситель нам сказал: "Без Мене не можете творити ничесоже" (Ин. 15, 5). А что Господь не оставляет тех, которые взывают к нему о помощи, то об этом свидетельствует тот же пророк, говоря: "Близ Господь всем призывающим Его, всем призывающим Его в истине" (Пс. 144, 18).

А что страсти нас борют, от сего унывать не должно, это наша брань, против которой мы должны всегда быть готовы. Нужно только усиленно противиться их требованиям. А чтобы успешнее против них действовать, надо повнимательнее рассматривать, которая сильнее в нас действует страсть, против этой одной следует и вооружиться всей крепостью[111].

Дар прозорливости старец Илиодор скрывал тщательно по своему смирению. Но как свет, если будет сокрыт в темном месте, то и в маленькую скважину показывает свое сияние, так и сей благодатный дар, обитавший в сокровищах чистой его души, в известных случаях для пользы других, являл свое действие, и явления сии так многочисленны, что их все собрать и предать писанию не удобно. Кому из внимательных приходилось бывать у старца, тому часто приходилось слышать ответы или замечания на его сокровенные помыслы, которые знал только один тот, в чьей душе они скрывались. Но если где требовалась необходимость для вразумления ближнего или спасения погибающего, там старец не скрывал благодати, обитающей в нем.

Однажды пришли в пустынную келию к старцу Илиодору его почитатели, давно ему известные купцы, из города Белополья. Благословляя их, старец пристально посмотрел на одного Ф. В. Б. и спрашивает его, какого он вероисповедания? Сей последний, озадаченный таким вопросом, сказал: "Батюшка, разве вы меня первый раз видите? Вам даже известен наш весь род". — "Это-то так действительно, но есть ли на вас крест!" Тогда тот поклонился старцу, сознаваясь, что, по своему небрежению, уже года два не носит нательного креста. Старец сделал ему внушение, указав, что святой крест — это знамение спасения нашего, которое всякий верующий христианин должен иметь на себе всегда неотложно.

"Если считаешь себя достойным, то прикажи этому столбу, (он указал на столбик) путь перейдет на другое место. Если перейдет, тогда признавай себя достойным, а если не послушает, тогда признавай себя грешным". "Я ясно понимал, — говорил этот купец, — что старец говорил о том, что совершается в моей душе".

Сновидения и видения старца Илиодора

Старец Илиодор благоговел перед своим духовным наставником, игуменом Филаретом, зная его горячую любовь к Божией Матери, славы ради Которой он трудился неусыпно над благоустроением во имя Ее святой Глинской обители, где он воспитал многих своих учеников в духе истинного подвижничества. Он знал, каких трудов стоило игумену Филарету установить и утвердить устав строгого чиноположения в этой обители. Игумен Филарет сам трудился над писанием нот обиходного пения, которое теперь пленяет своей сладкозвучной мелодией. Сам старец Илиодор слышал от игумена Филарета, что сей последний говаривал: "Я дал обет Божией Матери установить этот устав в Глинской пустыни для всегдашнего строгого исполнения этого чиноположения моими будущими приемниками. Посему, если кто из них нарушит его, с таковым буду судиться на суде Божием". Такая твердая уверенность сего дивного возобновителя Глинской пустыни, по всей вероятности, утверждалась на благодатных откровениях, которые, к прискорбию, скрыты от нас. Но старец Илиодор, как ученик игумена Филарета и личный свидетель его подвигов и скорбных трудов, знал, каких слез и кровавого пота стоило ему выполнять все то, что он сделал. А посему часто задавался мыслью, какие плоды принесли эти труды его и какое имеют значение в загробном мире таковые его подвиги? На таковое размышление он получил извещение в следующем сновидении. Вот подлинный его рассказ: "Увидел я, — говорил он, — какое-то очень приятное место в виде пространной зеленой поляны, на которой я стоял лицом к Востоку. Предо мной по зеленеющей равнине струился небольшой ручей прозрачной воды, а на противоположной стороне протекающего ручья красовался небольшой, но весьма изящной архитектуры храм. Перешагнув ручей, я направился к этой церкви, и, войдя внутрь, увидел здесь игумена Филарета, стоящего на клиросе с своим любимым учеником[112]. Он, пресладким голосом воспевая какую-то церковную песнь, славил Господа. Людей в этой церкви не было видно, но по всей церкви стояли рядами в чудном порядке большие подсвечники, на сих последних ярко горели большие свечи. Ему (Илиодору) сказал какой-то голос: "Все эти горящие светильники зажигал старец игумен Филарет". Старец Илиодор толковал это сновидение так: малая, но красивая церковь, им виденная, — это немногочисленное тогда общество братства Глинской обители, которое под его личным руководством было прекрасно благонастроено в духовной жизни, а горящие светильники знаменуют учеников игумена Филарета, в душах которых он возжигал ревность духа в любви к Богу.

Храм в Спасо-Илиодоровском скиту в честь Нерукотворенного Спаса. Фотография начала XX в.

В 1865 году в Глинской пустыни было освящение вновь устроенного трехпрестольного собора. Вначале средний престол освятил сам преосвященный Сергий, епископ Курский (впоследствии митрополит Московский). На следующий день в правом приделе престол освящал архимандрит Ювеналий, бывший тогда благочинным монастырей. Посему ранняя литургия в этот день служилась на среднем, вновь освященном престоле. Старец Илиодор молился на ранней литургии, а так как в то время я[113] ему прислуживал, то по окончании литургии поспешил в его келию, чтобы приготовить самовар. Старец, придя из церкви, по обычаю благоговейно поклонился перед святыми иконами, снял мантию и сел на свое место. Смотря на старца, я заметил в лице его какое-то изменение. Прозрачная белизна на лице покрывалась чудным румянцем, а взор его был поразительно благоговейным. Видно было, что душа его была преисполнена неземным утешением. По своей тогда юности, я не понимал этого, а только удивлялся, недоумевая, почему старец казался так хорош? После краткого молчания, старец вздохнул от полноты чувств, затем сказал: "Какое великое благоволение Божией Матери к нам грешным!" Затем говорил мне: "Чадо, поди ближе ко мне, я тебе расскажу вот что: сегодня на Божественной литургии один старец видел дивное видение. Когда клиросные певцы вышли среди церкви петь "Тебе поем, Тебе благословим…", в это время с правого клироса показалась, идущая по солее, величественная благолепная жена, чудной несказанной красоты. Одежда на ней была такая дивная, что невозможно объяснить, поверху одежды мантия, застегнутая на груди; а на голове Ее митра, блестящая чудным отражением; на верху митры видна была маленькая возвышенность. "Вот этакая"! — при этих словах старец показал пальцами меру возвышенности не более как в 3/4 вершка, — "на верху возвышенности был маленький крестик. Она была окружена светом славы". Здесь старец прервал свой рассказ, положил свою руку на стол и склонился на нее челом, в молчании погрузившись в созерцание виденного. Я стоял перед ним в ожидании, желая услышать рассказ еще подробнее. Через малый промежуток времени старец поднял голову. Я осмелился спросить: "Батюшка! Где же видели эту чудную жену?" — "А вот где, чадо, — продолжал он, — Она шла с правого клироса по солее и дойдя до середины перед царскими вратами, обратилась лицом к востоку, и стала невидима. Это, брат, была сама Царица Небесная. Она, милостивая, явила свое присутствие во вновь освященном храме Святого имени Ее, во свидетельство Своего благоволения к нам, грешным". Сказав это, старец опять склонился на руку челом и предался созерцанию. Видно было, что сердце его было переполнено небесным утешением, а в воображении стояло чудное видение, к созерцанию которого стремилось все душевное существо.

Святые врата Спасо-Илиодоровского скита. Фотография начала XX в.

Старец Илиодор таковые события для сокрытия себя передавал как бы слышанные им от другого кого-либо. Но окружающие его хорошо понимали, что этот другой был ни кто иной, а он сам. Я, как сейчас хорошо помню, что в конце литургии я подошел к старцу взять у него ключ от его келии. Старец стоял один, склонив голову, около него никого не было. Он подал мне ключ машинально и не взглянул на меня, вероятно потому, что ум его был прикован к виденному. Затем, не говоря ни с кем, он вышел из церкви прямо в свою келию, где сейчас же рассказал мне это видение, и запретил тогда рассказывать другим об этом.

Весьма многое из благодатных откровений, которых удостаивался по милости Божией старец Илиодор, сокрыто от нас, по причине его глубокого смирения. Не всегда он был предрасположен открывать эти тайны, а только тогда, когда требовала сего польза ближнего, но и в таких случаях он часто рассказ свой относил, как уже было сказано, не к себе, а к постороннему лицу. Но бывали нередко случаи, что старец говорил о своих благодатных откровениях явно и открыто, иногда рассказывал пространно, а иногда в кратких отрывочных выражениях, как видно, по действию внутреннего движения духа. А если беседа умножалась, то в таких случаях наблюдающий мог заметить, что ум его восхищался в созерцание, которое переносило его в духовную область к зрению виденного, а быть может, иного чего, для нас непостижимого. Здесь рассказ его пресекался, и речь обрывалась на половине или даже в самом начале повести. Следовало молчание. В такое время черты лица его показывали действие его внутреннего радостотворного ощущения. Это состояние понятно только для тех, которые по милости Божией сами того удостаиваются. В таких случаях никто из присутствующих его ближних учеников не осмеливался каким-либо вопросом нарушить его внутреннее безмолвие, пока он сам не заговорит; но заговорит уже не о том, на чем остановилась его речь, а о другом предмете. Так, однажды в его пустынной келии поздно вечером в присутствии трех учеников, в числе которых был и я, старец Илиодор вел беседу о Софрониевских и Глинских подвижниках касательно благодатных откровений. При продолжении беседы, речь его начала замедляться; понятно, что ум его как бы переходил или соприкасался к зрению духовных предметов, но он еще владел собой, и когда сказал: "Да, я видел на небесах эти обе пустыни (Софрониеву и Глинскую) в великой славе", то на этих словах речь его пресеклась, он погрузился в созерцание; бестелесный ум восхитился туда, куда по благодати Божией ему было доступно по мере его чистоты. Сидя на своей коечке, он склонился к стенке и наклонил на грудь голову, пребывая как бы в забытьи. Мы сидели и смотрели на него в молчании, опасаясь, чтобы движением своим не нарушить его освященного безмолвия. На лице его было видно изменение, являющееся в таких случаях. Старец через несколько времени, вздохнув от полноты чувств, начал говорить: "Простите меня, добрые мои братия, не полезно мне говорить о таких предметах, но любовь моя к вам вынуждает иногда сказать, для возбуждения вашего духа". Затем начал говорить о других предметах. Но из нас ни один не осмелился спросить его о подробностях, как ему было показано это видение. В это время и на близких его, присутствующих, действует какой-то благоговейный страх, связывающий свободное обращение.

Иеромонах Иосия передавал следующий рассказ. "По пострижении в мантию, я находился положенное время безвыходно в храме. Однажды ночью я вышел из церкви и увидел, что в окне келии старца схиархимандрита Илиодора светился огонь. Он был в то время болен. Войдя к нему я увидел его лежащим на койке с воздетыми руками, очевидно он молился и, не обращая никуда внимания, он спросил: "Это ты, чадо?", называя меня по имени. Подойдя к нему, я поклонился, а он, благословляя меня, сказал: "Ах, чадо! Сейчас видел я умершего духовника, он задержан на мытарстве за то, что доносил настоятелю грехи братские, открываемые на исповеди"[114].

Вероятно сей духовник по причине малодушия не мог устоять перед вопросами любопытного настоятеля, за то и подвергся таковому несчастью. Святитель Димитрий Ростовский говорит о тайне исповеди: "Та тайна Божия запечатлена есть печатию самого Бога, яже есть Дух Святый, и никто же должен отрешити тоя печати, и во явление людем открыта… Аше бы кий властелин или суд гражданский повелел, и нудма принуждал иерея, да скажет, каковый грех духовного своего сына, и аще бы прещением и муками и смертию претил, и убеждал ко изъявлению греха чьего, то иерей должен есть умрети, паче и мученическим венцем венчатися, неже печать исповеди отрешити, и тайну Божию в явление предати, изъявляя грехи духовного сына своего… (за что) вечною от Бога смертию казнену быти за изъявление."[115]

В 1865 году проездом из Киева в Воронежскую епархию преосвященный Серафим, посетив Глинскую пустынь, пожелал побывать в пустынной келии старца Илиодора.

Преосвященный Варлаам в шестидесятых годах проездом на Черниговскую епархию тоже был в Глинской пустыни и посетил старца в пустынной келии, а в 1875 году посетил его преосвященный Нафанаил епископ Черниговский.

Переселение из пустынной келии в монастырь

Осенью 1874 года монах Геласий, прожив у старца в пустынной келии несколько дней, собрался идти в монастырь, но старец, удерживая его, сказал: "Побудь, чадо, еще здесь немного со мною, я чувствую, что более здесь не буду жить". После этого, дня через три он сильно заболел, вследствие сего его перевезли в монастырь. Более он не возвращался в свою любимую пустыню[116].

Последнее время старец почти постоянно лежал и поднимался лишь с большим трудом и более с помощью других. Видимо он таял, как воск догорающей свечи, и жизнь его готова была скоро закатиться.

Старец Илиодор последний год жизни почти постоянно лежал от истощения сил. Часто он лежал на спине вверх лицом, в таком виде делал наставления слабеющим голосом и давал ответы вопрошавшим.

25 июня, в понедельник, старец Илиодор еще раз причастился Святых Таин и мирно ожидал своего исхода. Он уже переставал от ослабления организма владеть языком, ему было тяжело говорить, но память у него сохранилась светлая. Если что надо было показать, он указывал это движением руки. По принятии Святых Таин, он дал знак, чтобы ему поднесли крест с распятием, перед которым он молился многие годы. Осенив себя крестным знамением, он приложился ко кресту и велел поставить на место. Все время старец был спокоен, таковое спокойствие видимо происходило от примирения совести, уверяющей в оправдании себя Божественной благодатью. Он ожидал своего исхода не как смертного, а как переселения в иной мир.

26-е старец провел спокойно в молитвенном погружении, а 27-го в среду у старца спросили, не желает ли он принять Таинство Елеосвящения и приобщиться Святых Таин. С усилиями, едва слышно проговорил он: "Желаю очень". Игумен Иннокентий совершил Таинство Елеосвящения, вслед за тем в последний раз приобщили его Святых Таин.

Остальное время дня и вечера старец провел весьма спокойно. Уже в полночь находившийся при нем его келейник, монах Анфим заметил, что дыхание его начинает замедляться; он позвал Корейского игумена Иоанникия, находившегося в соседней келии, и монаха Геласия. Эти последние придя увидели старца, лежащего благообразно; дыхание его постепенно замедлялось и видимо приближался исход его души… Скоро последний тихий вздох возвестил, что земное поприще старца схиархимандрита Илиодора окончилось… Он мирно почил о Господе ровно в час по полуночи, с двадцать седьмого на двадцать восьмое число июня 1879 года, на восемьдесят четвертом году своей многострадальной жизни. Блаженную кончину старца возвестил братии звук большого колокола, по уставу Глинской пустыни, призывая вознести молитву за новопреставившегося[117]. Тело его было одето как подобает по чину иноческому. 30-го же июня, после поздней литургии, настоятель Глинской пустыни игумен Иоанникий с собором иеромонахов совершил священный обряд погребения. После обычного целования братии подняли гроб и на своих руках понесли его к месту погребения, где был приготовлен склеп; гроб при пении обычных тропарей: "Земле, зинувши, прийми от тебе созданнаго рукой Божиею", и прочее, был опущен в могильный склеп, и тело было предано земле.

Место погребения его находилось на левой стороне входа в теплую Успенскую церковь и было избрано как бы по промыслительному предуказанию так, что при расширении теплой церкви оказалось по плану входящим внутрь стен храма, где представилась возможность с разрешения местного архиерея устроить усыпальницу. В ней ныне (т. е. во время написания жития схиархимандрита Илиодора. — Прим. изд.) место погребения блаженно почившего старца, покрытое крышкой наподобие крышки гроба, обтянутой черным бархатом с позументом. Здесь любящие его служат панихиды об упокоении его души в небесных селениях. А верующие в его оправдание и дерзновение перед Богом получают духовную помощь в своих нуждах.

На месте же его пустынных подвигов, где была его пустынная келлейка, ныне существует благоустроенный скит. Здесь иночествующая братия повседневно совершает богослужение, где непрестанно приносится бескровная умилостивительная жертва о мире всего мира, и об упокоении души того, кто некогда в своей земной жизни место это оросил своими слезами, освятил своими подвигами, восходя в созерцательной молитве до Богообщения; и ныне бессмертный дух его, здесь совокупно с поющими, возносит хвалебное славословие Богу, в Троице славимому.

Схимонах Лаврентий († 1881)

(Память 24 августа ст. ст. / 6 сентября нов. ст.)

Цит. по: Схимонах Лаврентий Глинский. // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Август. М., 1909. С. 498–503.

Старец схиархимандрит Илиодор в отце Лаврентии указал ученикам своим приемника по старчеству. Более ревностного делателя заповедей Божиих на тесном иноческом пути, кажется, не было. Поэтому о. Илиодор говорил про Лаврентия, что он духом более всех подходит к монашеству. Внешне простой, но умудренный опытом жизни и мудростью, сходящей свыше, о. Лаврентий был истинным нелестным руководителем спасающихся. Святитель Тихон Задонский бабке о. Лаврентия сказал: "За благочестие твое в твоем роде будут монахи". В юности Лаврентий был смирным мальчиком, любил уединение, сверстники его нередко обижали. В возрасте мужества он был у своего помещика садовником, мяса не ел, а полагавшуюся на его долю часть отдавал своему женатому брату. На 38-м году жизни он был отпущен барином своим в монастырь и в 1846 году поступил в Глинскую пустынь, где 25 лет нес послушание садовника; в 1874 году о. Лаврентий принял схиму. По спискам всегда аттестовался настоятелями усердным, трудолюбивым, к монашеской жизни внимательным. Любя уединение, подвижник 32 года жил в маленькой и низкой комнате, внизу уединенной монастырской башни у пруда (саженки). В келии он всегда занят был или молитвою, или чтением Священного Писания и святоотеческих книг. На послушание не выходил, пока не прочитает акафистов: Спасителю, Божией Матери и Николаю Чудотворцу. Идя в храм на послушание или куда-либо, и возвращаясь в келию, он всегда читал молитвы или псалмы. Послушание исполнял тоже с молитвой и упованием на Бога. Замечено, что деревья, посаженные Лаврентием с молитвой, менее других подвергались порче, и были более плодовиты.

Безропотный, безответный, благодушный, о. Лаврентий отличался примерной нестяжательностью и безмолвием. Никто не замечал его в пустословии. Только к духовным беседам он был внимателен и в своих словах назидателен. Желая себя и других побудить к ревности о спасении, он нередко говорил: "Жизнь наша коротка, и время скоротечно, а за гробом ждет нас мука бесконечная".

По строгости воздержания о. Лаврентий служил примером для братии. Он дорожил каждой крошкой хлеба и другим внушал, что пренебрегать даром Божиим — грех. Если ему случалось кушать что-либо выходящее из повседневного приготовления пищи, то он считал это великою роскошью и обыкновенно простосердечно говорил: "Такой обед у Царя, да у нас!"

В братской трапезе подвижник старался казаться кушающим, но его крайнее воздержание не могло укрыться от сидевших с ним рядом или против его. Однажды инок Н. видя, что старец весьма мало кушает, подумал: "Вот какой постник наш Лаврентий, поистине святой муж". — "Какой тебе святой, откуда ты взял его?" — ответил Лаврентий на мысли своего сподвижника.

По принятии схимы о. Лаврентий спрашивал своего старца- руководителя схиархимандрита Илиодора, можно ли ему еженедельно причащаться. Одобрив такое желание, о. Илиодор сказал: "Можно, и если на неделе будет праздник, то и два-три раза, но говеть — благоговеть и воздерживаться. Рыбы и масла нельзя вкушать ту неделю, в которой хочешь причащаться. Попробуй, а если будешь ослабевать, скажи; можно установить так: одну неделю поговеешь, другую — во вторник и четверг бери из кухни рыбное, но молочного не вкушай. В понедельник, среду и пятницу без масла".

После этого старческого благословения о. Лаврентий, ревнующий о достойнейшем принятии Святейших Тела и Крови Христовых, вдался в усиленные подвиги поста и молитвы: о пище и сне почти забыл и дошел до болезненного состояния. Это не укрылось от сподвижников. Один из них отец Д. пошел к старцу Илиодору и подробно рассказал ему про Лаврентия. Старец поблагодарил Д. и, как опытом прошедший узкий путь и знакомый со всеми препинаниями врага, захотел испытать схимонаха Лаврентия, боясь, чтобы он не впал в прелесть. Зная, что обольщенные своею праведностью не слушаются других, он того же отца Д. попросил идти к Лаврентию пригласить его пить чай, несмотря на позднее время. Монах Д. объяснил схимнику повеление старца. "Как же так? — спросил его Лаврентий. — Я никогда не позволял себе после правила чего-либо вкушать!" — "За послушание, отче, исполни повеленное", — сказал строгому постнику монах Д. Подвижник, привыкший в точности исполнять все старческие повеления, и на этот раз не отказался от послушания. На другой день о. Илиодор сам посетил схимника и сказал ему примерно так: "Опасно вдаваться в чрезмерные подвиги, хотя бы и схимнику. Меру трудов духовных должно сообразовать с телесными силами. Неумеренные подвиги делают тело неспособным не только к несению послушания, но и к дальнейшему подвигу, а благоразумные подвиги трудящегося не лишают его награды от Бога и возможности продолжать тесный путь". С тех пор о. Лаврентий был более осторожным и без благословения своего старца не предпринимал никаких подвигов.

Помимо добродетели, один наружный благолепный вид благоговейного инока располагал невольно уважать его. Роста о. Лаврентий был среднего, бледнолицый с легким румянцем, телом очень худой. Волосы головы и длинной окладистой бороды были седые, взор кроткий, походка смиренная, речь тихая. Никогда не случалось видеть подвижника печальным, гневным или недовольным — внутренний благодатный мир спокойной совести невольно отражался в сияющем святой простотой и благолепием лице его.

Истинно и нелицеприятно любя ближних, о. Лаврентий всем желал спастись и потому не опускал случая замечать младшим братиям нарушение какого-либо монастырского правила. Строгий исполнитель иноческих обетов, он опытно знал, что малое упущение ведет к большему и, наконец, совершенно охлаждает в деле богоугождения.

Не только братия Глинской пустыни, но и посторонние немало пользовались советами, а главное доброй жизнью старца. В советах о. Лаврентия иногда высказывалось прозрение будущего. Так, один его односельчанин, идя в Киев на поклонение святым угодникам, зашел в Глинскую пустынь посетить о. Лаврентия, который, вместо путешествия, советовал приготовиться к скорой смерти. Тот не послушался и, возвратясь домой из Киева, рассказал родным своим предсказание схимника о смерти. В скором времени оно исполнилось. Тогда родные весьма пожалели, что не обратили внимания на слова благочестивого земляка и не позаботились о должном напутствии умершего. Несмотря ни на болезни, ни на старость, ни на искушения, о. Лаврентий бодро выстаивал до конца все продолжительные монастырские церковные службы. Обыкновенно он стоял посередине хора храма, шага на два от перил. Глаза его были закрыты, голова склонена вперед. Старец- молитвенник в храме никогда не садился и не опирался, как свеча, горел перед Богом молитвенник духом и этим немало озлоблял врага спасения. Однажды, стоя в храме, о. Лаврентий почувствовал сильный удар в ноги, потом в бока, в спину, и, наконец, в голову. Видя козни злого духа, старец просил братию поддержать его. При каждом ударе ему приходил помысел идти в келию или в больницу, получить помощь и отдохнуть, но другой, внутренний голос говорил ему: "Не лучше ли на молитве остаться? Лучше умереть в храме, нежели на койке, а то пойдешь и дорогой кончишься, к чему будет твоя ходьба!.." Прошло четверть часа борьбы. Подвижник решил умереть, а не оставлять храма, и Господь сторицею наградил его небесным утешением за победу. Болезнь прошла, сердце Лаврентия исполнилось неизреченного веселья. "Такого отрадного чувства я никогда не имел, — говорил он, — и если бы служба совершалась 20 часов, я бы согласился стоять, лишь бы меня не покидала та небесная радость". В скором времени о. Лаврентий удостоился особого видения. В виде прекрасных голубей прилетели к нему ангелы и сказали: "Через год мы прилетим за тобой". Усиленными молитвами и частым причащением о. Лаврентий весь год готовился к переходу в вечность. Желая проститься со своей племянницей, он перед кончиною писал ей: "Хотя по учению Церкви не должно верить снам, но есть сны, которые служат к нашей душевной пользе. Я видел недавно умершего брата; он звал меня с собой. Приезжай же, время мое близ есть". Несмотря на крайнее оскудение физических сил, подвижник и в последние дни жизни не хотел оставить подвигов благочестия.

Настало 24 августа 1881 года — тот самый день, когда год тому назад старцу было явление ангелов: он просил вести себя в монастырскую больницу, в тот же день особоровался, причастился и вечером тихо предал дух свой Богу.

По смерти о. Лаврентий являлся братиям: предупреждал о несчастьях или подкреплял слабых в подвиге и говорил, что получил повеление охранять обитель. Однажды он явился во сне старшему Заруцкого монастырского подворья и сказал: "Разве можно так быть беспечным? Враг хочет вас всех поднять на воздух: сейчас свечка догорит, и вы все погорите". Старший проснулся, вышел в сени и в сарайчике, где складывались яблоки, увидел огонь. Войдя туда, он убедился в справедливости слов явившегося старца: на столе, без подсвечника, догорала свечка, оставленная одним из послушников, совершавшим тут свое келейное правило. Свечка была потушена, и опасность миновала. (Из монастырских записок).

Монах Игнатий трудолюбивый († 1883)

(Память 24 августа ст. ст. / 6 сентября нов. ст.)

Цит по: Глинский монах Игнатий трудолюбивый //

Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Июль — декабрь. Том доп. Ч. 1. Кн. II. М., 1912. С. 99–101.

Монах Игнатий, в миру дворянин Иван Матвеевич Мамчич, был окружным начальником. По упразднению этой должности в 1857 году, оставлен за штатом. В то время хорошо ему известный юродивый Александр Васильевич спасался в пустынном хуторе близ г. Козлова Тамбовской губернии и пригласил его к себе. Иван Матвеевич на него перевел весь свой капитал более 25-ти тысяч рублей и просил израсходовать на добрые дела. Поэтому Александр Васильевич, оставив двенадцатилетнее свое уединение, стал ездить узнавать: где и кому необходима помощь. Он давал деньги на исправление сельских церквей, покупал облачения и священные сосуды, помогал обедневшим поправиться, справлял приданое бедным девицам и проч.[118].

Прожив в пустынном уединении 6 лет, Иван Матвеевич пошел странствовать по святым местам и присматриваться к монашеской жизни, ибо у него уже созрело желание посвятить себя Богу в иноческом житии. Более всего ему понравилось в Глинской пустыни, куда он и поступил в 1866 году.

Первое его послушание было на экономии. Здесь, ни во что не ставя свое дворянское происхождение, он усердно принялся за исполнение всякой черной и трудной работы. Собирал сено, возил его на волах, корчевал корни, копал канавы наравне с чернорабочими и т. д. Этим он подавал пример молодым послушникам. И не только у людей, но и у волов — как говорят — заслужил особенную любовь.

На третий год по поступлении в обитель, игумен Иннокентий взял его в свои личные письмоводители по частной переписке и назначил читать проскомидийный синодик. В этих послушаниях он пробыл до смерти и заслужил всеобщее уважение. Но, как только случалось общее послушание, он шел на него с радостью.

Особенно любил сенокос: летом вилы всегда висели у Ивана Матвеевича над дверями келии. Монашество с именем Игнатий он принял в 1874 году, отличался благоговением и благоразумием. В келии отец Игнатий читал святоотеческие книги, искал познания истины спасения и чтением, и опытом жизни приобрел духовную мудрость, которая дается после многих молитв и скорбей[119].

Один брат, видя о. Игнатия до поту трудящегося на полевых работах, сказал ему: "Поберегите свое здоровье. Вам бы можно и не ходить на эти работы". Он отвечал: "Для души это очень полезно".

Другой раз тот же брат встретился о. Игнатию и на его вопрос, куда идет, ответил: "Иду просить новые сапоги". Зная скудость содержания обители и возможность обойтись без просьбы, Игнатий сказал: "Купи на свои деньги, которые таким образом пойдут на монастырь, как твоя жертва".

Монах Ф. в расстроенном виде встретился о. Игнатию и объяснил ему, что идет жаловаться игумену на своего обидчика. Помня святоотеческие наставления, что врага надо "ухлебить", о. Игнатий сказал: "Ты себя расстроил, расстроишь и того, и отца игумена. Снеси оскорбителю полфунта чая и будешь спокоен". Совет был исполнен, и все обошлось мирно.

24 августа 1883 года, имея от роду 67 лет, отец Игнатий мирно скончался, напутствованный в жизнь вечную святыми Таинствами Елеосвящения, Исповеди и Причащения.

На могильном кресте его надпись говорит, что он 18 лет проходил послушание с кротостью чистого усердия к обители и смиренным братолюбием[120].

Иеромонах Иосиф († 1883)

Иеромонах Иосиф был одним из ближайших учеников Глинского старца иеросхимонаха Макария (Шарова). В жизнеописании о. Макария сказано, что это был "добрый инок, с усердием подвизавшийся в Глинской пустыни 38 лет и умерший в 1883 году. Его два раза выбирали в настоятели других общежительных обителей, но он предпочитал лучше дни свои кончать там, где начинал иночество".

Схимонах Артемий († 1885)

(Память 5 февраля ст. ст. / 18 февраля нов. ст.)

Цит. по кн.: Спасо-Илиодоровский скит… С. 25–28.

Отец Артемий был любимым учеником старца схиархимандрита Илиодора, искавшим уединения, трезвения и молитвы. Отец Артемий, в миру Андрей Витков, уроженец Курской губернии, поступил в Глинскую пустынь в 1863 году, имея от роду 38 лет, и под духовным водительством схиархимандрита Илиодора начал проходить самые трудные послушания, отсекая свою волю и безропотно повинуясь старшим. Всегдашнее благоговение и страх Божий брата Андрея невольно обратили на него внимание сподвижников; через три года он был приукажен и в скором времени после этого пострижен в рясофор. Ангельский образ он воспринял в 1872 года и наречен был Артемием.

Отец Артемий после десяти лет трудных послушаний назначен был пономарем. Эту должность он проходил с такой же ревностью, как и прежние послушания, и за эту ревность потерпел немало неприятностей и клеветы, но, как истинный подвижник, никогда не оправдывался в обвинениях, зная, что на пути спасения нет лучшего венца, как благодушно терпеть всякое поношение. Апостол Петр говорит: "Если злословят вас за имя Христово, то вы блаженны, ибо Дух славы, Дух Божий почивает на вас. Только бы не пострадал кто из вас, как убийца или вор, или злодей, или как посягающий на чужое, а если как христианин, то не стыдись, но прославляй Бога за такую участь" (1 Петр. 4, 14–16). Терпению о. Артемия радовался старец, радовался и о. настоятель. Последний, видя желание Артемия сораспяться Христу и понести все находящее ради преуспеяния в добродетели, и, зная о клевете, не давал ему понять этого, взыскивал, как с виновного. "Пастырь душ, — говорится в "Лествице", — делает вред себе и подвижнику, если не подает ему случаев к приобретению венцов, какие он, по его примечанию, может на всякий час заслуживать перенесением досад, бесчестий, уничижений и поруганий. От этого (неподаяния случаев к венцам) происходит троякий и весьма важный вред: во-первых, сам настоятель лишается награды, которую получил бы за благонамеренные выговоры и наказания, во- вторых, добродетелью одного мог бы доставить пользу другим, но этого не сделал; третий же и самый тяжкий вред состоит в том, что часто и кажущиеся мужественными, терпеливыми и утвердившимися в добродетели, не получая от настоятеля ни обличений, ни поношений, лишаются снисканных кротости и терпения. Хотя земля (земля добродетелей) добра, тучна и плодоносна, но при недостатке воды бесчестия дичает и производит терние кичения, заблуждения и бесстрашия. Зная сие, великий апостол писал к Тимофею: "Настой, обличи, запрети, благовременно и безвременно" (2 Тим. 4, 2). Душа, привязавшаяся ради Христа любовью и верой к пастырю, не отступает от него (пастыря), особенно же, если она получила через него исцеление своих язв, памятуя сказавшего: "Ни ангелы, ни начала, ниже силы, ни ина тваръ кая возможет нас разлучити от любви Христовой" (Рим. 8, 38)[121]. Отец Артемий, как истинный послушник, не ложно повинуясь настоятелю и всем старшим, поставленным от аввы, скоро достиг блаженного смирения. Несказанно он был рад, получив благословение своего пастыря на переселение в старцеву пустыньку. Но недолго ему пришлось наслаждаться уединением. С одной стороны подвиги, с другой простуда сильно расстроили и без того слабый его организм, начинавший уже чувствовать старческую немощь[122]. Ходить и ездить в обитель было неудобно, тем более неудобно лечиться в пустынной келии. Это заставило подвижника перейти в монастырь. В пустыньке он прожил два года. С переселением в обитель о. Артемий с тем же именем принял схиму и стал готовиться к смерти. В последние часы своей жизни он говорил: "Вот мне показывают весь круг моей жизни (он указал рукой в пространство) и кто-то говорит: "Счастливый твой жребий". Когда отца Артемия переспросили, он сказал: "Как не поймете? Счастлив мой жребий". — "Братья, — говорил умирающий, — не осуждайте друг друга, осуждающих ждет горькая доля". {…} Еще отец Артемий говорил: "Если бы знали, что ожидает грешников, постоянно плакали бы".

Особоровавшись и причастившись, он спокойно ожидал той минуты, когда душа его оставит бренное тело и переселится ко Господу. До самой этой минуты он по четкам читал молитву Иисусову и с ней скончался 5 февраля 1885 года на 60-м году своей жизни.

Схиархимандрит ИОАННИКИЙ, настоятель (1888–1912)

Настоятель Глинской пустыни архимандрит Исаия (впоследствии схиархимандрит Иоанникий[123], в миру Иоанн Гомолко) родился в 1842 г. в семье обер-офицера[124]. С детства воспитанный в страхе Божием, он отличался сосредоточенностью и самоуглублением. После окончания Гомельского уездного училища в 1865 г. Иоанн поступил в Глинскую пустынь. В то время в обители ярко сияли иноческими добродетелями старцы: схиархимандрит Илиодор, настоятель обители архимандрит Иннокентий, монах Досифей, которому являлась Божия Матерь, схимники Лаврентий, Евфимий и другие. Отсекая во всем свою волю, предав себя в полное послушание старцам, молодой подвижник очищал сердце ежедневным исповеданием всех своих помыслов и поступков, учился смирению, читал творения святых отцов.

Отличительными чертами его духовной жизни были внутренняя собранность, внимание к каждому движению души, хранение ума, без которого истинное подвижничество невозможно.

Нелегко человеческой душе, поврежденной грехом, приобрести внимание и трезвение. Много потрудился молодой подвижник для стяжания этой добродетели. Действуя по учению святых отцов, вечером он испытывал себя: "Как провел день? С чем приду на суд? Что сегодня приобрел я для вечной жизни?", а утром проверял — "Как прошла ночь?" И так каждый день, бдительно наблюдая за собой, отсекая все чуждое духу Христову, он не принимал вражеских помыслов, искоренял душевредные страсти покаянием и противодействием им.

Опасение рассеяться, потерять контроль над своими мыслями, а также постоянно совершаемая молитва удерживали его язык. Кроме молчания трезвение требовало сдерживания и всех остальных чувств, воздержания в пище и питии, что ревностно соблюдал Иоанн. Но при этом воздержание его было разумным. В трапезу он приходил вместе со всеми, но ел весьма мало, стараясь это скрывать. Также не предавался он и совершенному молчанию, хотя говорил редко и лишь тогда, когда в этом действительно была необходимость. И так во всем стремился он ничем не выделяться среди братии, опасаясь тщеславия.

Опытно познав, что ум его сосредотачивается на богомыслии и память смертная помогает ему думать о последнем дне, подвижник еще ревностнее проявлял заботу о своем спасении. Смирение ставил он во главу угла, отыскивая все возможные способы для смирения своего сердца, во всем обвиняя самого себя, старался терпеливо переносить укоризны от других, крайне остерегался осуждения. Такая бдительность над собой, соединенная со смиренной молитвой, стяжала ему непрестанную память о Боге. Каким бы делом он ни занимался, ум его пребывал в богомыслии, которое, по учению святых отцов, является основанием внутреннего совершенства[125]. Многими трудами, с болезнью сердечной и при помощи Божией стяжал подвижник собранность помыслов и непрерывный сердечный плач о свои грехах. Даже лицо его носило отпечаток постоянной самособранности.

Внутреннее преуспеяние привело и к внешнему. В 1874 году Иоанн был пострижен в монашество игуменом Иннокентием (Степановым) с именем Исаия; в 1880 г. рукоположен во иеродиакона, в 1884 г. — во иеромонаха. Видя его духовную опытность, настоятель назначил отца Исаию письмоводителем и поверенным по делам монастыря. В должности письмоводителя о. Исаия должен был отвечать не только на официальные бумаги относительно дел Глинской пустыни, но и на многочисленные письма богомольцев, обращавшихся за советом, духовным наставлением, просивших помощи и поддержки в своем горе. Ответы его, наполненные благодатью Святого Духа, всегда были душеспасительными.

Как поверенный по делам монастыря, о. Исаия стал "правой рукой" настоятеля и не только хорошо ознакомился со всем монастырским хозяйством и многотрудными обязанностями аввы обители, но и находился под непосредственным духовным руководством архимандрита Иннокентия. После кончины архимандрита Иннокентия Богу угодно было вверить о. Исаии управление обителью почти на четверть века — с 1888 по 1912 г. Большинством голосов монашествующей братии он был избран на должность настоятеля обители и возведен в сан игумена[126].

В должности настоятеля много потрудился о. Исаия для благоустройства и процветания обители, как внешнего, так и внутреннего ее облагораживания. Под его руководством в 1889 г. была перестроена и расширена церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы (в июне 1890 г. был освящен ее придельный храм[127]), возобновлены иконы и вся утварь в храме святых Богоотец Иоакима и Анны. В 1892 г. в Спасо-Илиодоровском скиту построена деревянная церковь во имя Нерукотворенного Спаса (теплая, однопрестольная). В 1894 г. к ней была пристроена деревянная колокольня с четырьмя жилыми келиями, а в 1906 г. выстроена каменная колокольня с двумя келиями.

Его стараниями были устроены четыре домовые церкви: во имя архистратига Михаила в 1893 г. при Сеймских мельницах (теплая, однопрестольная); во имя Св. Пророка Предтечи и Крестителя Господня Иоанна в 1889 г. в Спасо-Илиодоровском скиту (теплая, однопрестольная); во имя Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня при новой деревянной больнице в 1896 г. (теплая, однопрестольная); во имя Вознесения Господня в 1907 г. в деревянном доме при хуторе Негровском в 3-х верстах от обители (теплая, однопрестольная).

По благословению о. Исаии был выстроен также каменный корпус для братии и два деревянных корпуса для приема богомольцев. Благоустроил о. Исаия и больницу Глинской пустыни, которая в годы его настоятельства стала лучшей в епархии. Здание больницы было "устроено по коридорной системе, со всеми необходимыми приспособлениями для вентиляции, дезинфекции и отопления… в особой комнате находилась аптека с запасом медикаментов, хирургических инструментов, имелись также сушильня трав, ванна…

При больнице для тяжелобольных была устроена домовая церковь… Уход за больными осуществлялся под руководством фельдшера из монашествующих… Для лечения опасно больных… приглашался врач из г. Глухова". Ежегодно в больнице Глинской пустыни пользовалось медицинской помощью около 8–9 тыс. человек из братий и богомольцев.

Отец Исаия ввел в Глинской пустыни много новых послушаний. Для их исполнения монахами в обители были организованы мастерские живописцев, позолотчиков, коверщиков, ложечников, резчиков по дереву, переплетчиков, токарей, корзинщиков и другие. При нем в пустыни процветали садоводство, огородничество, пчеловодство и правильное рыбоводство. Эти послушания, с одной стороны, давали средства на содержание обители, а с другой — предоставляли возможность послушникам закалить себя в труде, научиться терпению. Вместе с тем отец Исаия заботился об облегчении труда иноков. Например, мойка белья была устроена в отдельном корпусе со всеми новейшими для того времени приспособлениями. От самого же настоятеля требовалось много знаний, труда и умения в деле руководства всем этим множеством ремесел. Насколько серьезно настоятель относился ко всем послушаниям можно заключить из того, что при устройстве, например, живописной мастерской он письменно обратился к известному тогда художнику и реставратору Д. М. Струкову с просьбой дать практические советы по обучению живописцев, при этом сам четко и подробно описал процесс обучения, применявшийся в Глинской пустыни. Вообще в письмах о. Исаии по делам обители отразились острота его ума, высокая образованность, интеллигентность. Позднее иконы, написанные в иконописных мастерских Глинской пустыни, украшали храмы обители.

Мудрый настоятель значительно увеличил капитал Глинской пустыни. Только в банковых билетах за период с 1892 по 1910 г. он возрос почти на 43 тыс. руб.; возросли и средства, поступающие ежегодно на содержание обители — с 26 тыс. руб. в 1892 г. до 47 тыс. руб. в 1910 г.

Из уважения к строго подвижнической жизни настоятеля Глинской пустыни и ее иноков резко возросло число благотворителей монастыря. За годы настоятельства о. Исаии обители было пожертвовано разными лицами более 220 десятин пахотной и сенокосной земли, 257 десятин леса, 23 десятины полевой земли. При игумене Исаии монастырское землевладение Глинской пустыни стало самым большим в Курской епархии.

С ростом благосостояния Глинской пустыни возросла и ее благотворительность. В годы настоятельства о. Исаии Глинская пустынь ежегодно принимала около 50 тысяч богомольцев, которые размещались в монастырской странноприимнице (на содержание которой обитель выделяла около 6000 руб.), бесплатно пользовались жильем, монастырской трапезой, лекарствами, одеждой, обувью, а иногда получали и денежную помощь. В случае нужды жители окрестных деревень пользовались безвозмездно от пустыни хлебом, деньгами, а в случае бедствия (пожара, голода, падежа скота) всегда получали от пустыни пособие. Например, в 1892 г. местные жители "пользовались топливом из поломанных… деревьев в монастырском лесу, пустынь также давала лес на постройку жилищ".

К особому виду благотворительности обители можно отнести создание в 1890 г. при Глинской пустыни "Дома трудолюбия" для обучения в нем разным ремеслам и грамоте крестьянских детей-сирот. Сначала этот дом был рассчитан на 15–20 мальчиков, но позднее в нем обучалось под руководством монашествующих 125, а в 1904 году 187 мальчиков. Цель создания "Дома трудолюбия" по замыслу настоятеля состояла в том, чтобы приютить сирот, дать им образование и возможность самостоятельно зарабатывать на жизнь, если они не останутся в обители. На содержание "Дома трудолюбия" пустынь ежегодно выделяла около 4000 руб.

Но не только благотворительностью славилась при о. Исаии Глинская пустынь. Велика была ее роль и в духовно-просветительной деятельности. Заботясь о просвещении народа, отец Исаия организовал в 1891 г. в Глинской пустыни издание религиозно-нравственных книг и листков.

Литература, издаваемая Глинской пустынью под руководством о. Исаии, имела огромное значение в деле спасения человека.

Большой популярностью среди народа пользовались "Глинские листки" и "Глинские Богородицкие книжки". Они содержали выдержки из творений святых отцов, проповеднических трудов учителей Святой Православной Церкви, житий великих подвижников Божиих. Среди них: "Солнце" — из творений святителя Тихона Задонского, "Покайтеся", "Приготовьтесь ко сретению жениха" — из творений святителя Ефрема Сирина, "Поучительные примеры из жития св. Нифонта", "Как спасся блаженный Досифей" — из книги аввы Дорофея, ряд назидательных книг благочестивым людям: о дарах Божественной благодати, об исповеди и причащении Святых Христовых Таин, о необходимости хранения очей и много других.

Понимая, какое огромное значение имеет изучение творений святых отцов в духовной жизни христианина, о. Исаия всеми мерами способствовал издательской деятельности своей обители. Уже в середине 1893 г. пустынь издала 35 "Глинских листков" и 22 книги. Они бесплатно раздавались в благословение богомольцам.

По благословению о. Исаии пустынь одновременно издавала книги и о самой обители, ее истории, уставе, отличительных особенностях богослужений, скитах, о явлении Чудотворной Глинской иконы и о чудесах, от нее происшедших. Эти книги пользовались большой популярностью и неоднократно переиздавались.

Обитель поставила также своей задачей издание жизнеописаний замечательных подвижников Глинской пустыни и при о. Исаии было издано 15 таких жизнеописаний.

Немалое внимание уделял о. Исаия изданию и церковных проповедей, в которых народу раскрывались истины веры и правила нравственности христианской.

Об издательской деятельности игумена Исаии современники писали: "Настоятель Глинской пустыни о. Исаия выделяется из многих игуменов монастырей. Для него дороги все приходящие помолиться в пустынь (а их из года в год перебывает у него до 50 тысяч). Он заботится о всех православных христианах, ради которых и занялся издательской деятельностью. В широко известном издании "Россия. Полное географическое описание нашего Отечества" о Глинской пустыни сказано: "Монастырь занимается книгоиздательством для народа".

Благодаря трудам о. Исаии Глинская пустынь стала инициатором миссионерской деятельности в Курской епархии. В 1908 г. в целях борьбы с сектантскими лжеучениями (в частности, со штундо-баптизмом), появившимися в епархии, в Глинской пустыни был открыт миссионерский кружок во имя святого апостола Иоанна Богослова. В обязанности членов кружка входило ежедневное чтение поучений в храмах, а также среди народа в гостиницах, столовых, на монастырских дворах. Эта деятельность велась под непосредственным руководством и наблюдением о. Исаии.

Среди этих многогранных трудов основной заботой настоятеля было созидание правильной духовной жизни братии, и здесь большое внимание он уделял бодрствованию каждого инока над своей душой. Сам о. Исаия, несмотря на множество забот, не только не терял своей внутренней собранности, но и преуспел в трезвении.

Преподобный Симеон Новый Богослов называет трезвение основным духовным деланием и говорит, что святые отцы преимущественно упражнялись в нем "и сподобились им получать божественные дарования"[128]. Святые отцы называли трезвение по-разному. "Это делание, — пишет преподобный Симеон Новый Богослов, — некоторые из отцов называли сердечным безмолвием, другие называли его вниманием, иные трезвением и противоречием (помыслам) и хранением ума… Одним словом, — продолжает далее преподобный Симеон, — кто не внимает себе и не хранит ума своего, тот не может сделаться чист сердцем, чтобы сподобиться зреть Бога"[129].

Трезвение было заповедано христианам еще святыми апостолами, как необходимое предохранительное средство против врагов нашего спасения: "Трезвитесь, бодрствуйте, зане супостат ваш диавол яко лев рыкай ходит иский кого поглотити" (1 Петр. 5, 8). Подобно писал солунским христианам и святой апостол Павел: "Да не спим, якоже и прочии, но да бодрствуем и трезвимся… мы же сынове суще дне да трезвимся" (1 Сол. 5, б, 8).

Трезвение — главное средство борьбы против греховных помыслов, которые являются одним из основных препятствий к достижению духовно-нравственной жизни, жизни во Христе. По словам преподобного Симеона Нового Богослова, греховные помыслы — это стена, отделяющая человека от Бога, а освобождение от них является разрушением этой преграды и открывает возможности общения с Богом.

Отец Исаия подробно раскрывал братии святоотеческое учение о греховных помыслах и о средствах борьбы с ними. Его святая жизнь и наставления ярко свидетельствовали о том, что сам он глубоко опытно постиг это учение.

Старец Исаия поучал братию непрестанно работать над своим сердцем и умом, помнить, что человек постоянно ходит среди сетей врага. Часто братия, принимая от него благословение, получали и наставление: "Будь внимателен!", и эти энергичные слова настоятеля сообщали им бодрость духа. Внимание к помыслам уподоблял о. Исаия "мысленной мастерской", в которой страстная жизнь переделывается в бесстрастную. Призывал он всех стяжать внимание к своей душе, как предлагали святые отцы: "Если человек, находясь среди других, отсекает свою волю и не обращает внимания на чужие грехи", то помыслы его собираются.

Игумен Исаия говорил, что с трезвением соединено и составляет как бы единое средство немедленное отвержение приражающихся греховных помыслов. Поставив ум в трезвенное состояние, мы должны бдительно смотреть на нападающие помыслы и отвергать их при самом появлении, не принимая их и не давая им проникнуть в наше сердце.

Старец указывал, что трезвение относится не только к области ума, но вообще ко всему нашему существу. Бодрственное состояние души и тела требует от христианина как хранения ума, так и хранения чувств, которые по нашей невнимательности бывают проводниками греховных помыслов. Отец Исаия говорил: "Если ум не обуздывает чувств, то глаза всюду разбегаются от любопытства, уши любят слушать суетное, уста становятся неудержимыми". Такой человек не в состоянии сохранить Божественные заповеди и исполнять иноческие обеты. Поэтому святые отцы учат: "Усиленно обуздывай органы чувств твоих: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание и преуспеешь благодатью Христовой".

Богомудрый авва учил братию быть особенно внимательными во время бесед. Сдержанность в разговоре и бдительное отношение к высказываемым словам являются необходимым условием для успешной борьбы со смущающими помыслами, т. к. высказанные неуместные и часто худые слова ослабляют собранность ума и расточают духовное сокровище, которое собирается постепенно духовным деланием.

Поэтому для стяжания добродетели внимания о. Исаия особенно призывал братию хранить везде молчание и подвизаться в постничестве. Настоятель побуждал братию к строгому воздержанию в пище. Так, например, он ограничивал братию в белом хлебе и квасе.

Кроме чувств отец Исаия указывал братии на необходимость хранить и память, которая по нашей невнимательности через воспоминания способствует возникновению греховных помыслов. Память наша, по словам св. Григория Синаита, расстроившись преслушанием, склонна больше удерживать лукавые и пагубные помыслы, чем помыслы об истинном и должном. Греховные помыслы, возникающие от воспоминаний, приносят большой вред, т. к. расслабляют наше сердце; ум же теряет свою собранность и отвлекается ими от Бога.

Богомудрый настоятель с трезвением соединял и другое средство борьбы с помыслами — молитву. По учению святых отцов, трезвение и молитва должны находиться в теснейшем единении. "Внимание так должно быть связуемо и неразлучно с молитвой, — пишет преподобный Симеон Новый Богослов, как связаны и неразлучны тело с душой". Преподобный Филофей Синайский учит: "С трезвением сочетай молитву, и будет трезвение усиливать молитву, а молитва трезвение".

Молитва очищает ум. По словам св. Григория Синаита, она должна совершаться не только устами, но и умом, ибо нет пользы, "если христианин творит молитву, а ум его кружится"; молитва делается слабой, если человек увлекается помыслами. Отец Исаия говорил, что в борьбе с греховными помыслами в первую очередь требуется деятельность ума; если же ум наш не проявляет должной ревности, то от помыслов избавиться мы не можем.

Совершая молитву, святые отцы осеняли себя крестным знамением. Крестное знамение было для них одним из действенных средств борьбы с греховными помыслами. Знамение креста, по словам преподобного

Симеона Нового Богослова, имеет долг совершать всякий христианин со страхом и трепетом, с благоговением и вниманием, ибо через благоговейное изображение крестного знамения мы получаем силу и помощь от Бога. От света благодатных лучей, исходящих от креста, рассеивается тьма греховная. Святые отцы опытно познали, что "крест дает душе крепость, силу, смысл и божественную мудрость", поэтому они и предлагают ограждать себя крестным знамением при волнении страстей и появлении греховных помыслов.

Игумен Исаия призывал иноков внимательно читать и изучать Божественное Писание, ибо Слово Божие помогает бороться с греховными помыслами. Св. Максим Исповедник говорит, что Слово Божие есть свет и огонь, поскольку освещает естественные помыслы и попаляет неестественные, т. е. греховные. Через поучение в Божественном Писании христианин приходит в состояние страха Божия и трезвения. Необходимым средством борьбы с греховными помыслами мудрый настоятель считал также покаяние и исповедание помыслов отцу духовному. Для достижения сердечной чистоты, по слову преподобного Симеона Нового Богослова, кроме добронравия, благих расположений и хранения совести необходимо "всегдашнее исповедание сокровенных помыслов сердца"[130].

Но особенно сильным и спасительным средством искоренения греховных помыслов служит, по учению святых отцов, причащение Святых Христовых Таин. "Ничто столько не содействует и не способствует к очищению души, к просвещению ума и освящению тела, и обоих божественнейшему изменению, еще же и к отражению страстей и бесов, как причащение Святых, пречистых, бессмертных и животворящих Таин — Самого честного Тела и Крови Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа".

Такими средствами о. Исаия учил всех бороться с греховными помыслами и возрастать в духовной жизни.

Настоятель ревностно следил за всем в монастыре и не оставлял без внимания ни малейшей погрешности братии, так как знал, что без контроля как внутреннего, так и внешнего трудно человеку спастись. Если кто не достоял Божественной службы, или нерадиво что сделал, или разбил, или оскорбил чем-то брата, или сказал лишнее слово, или засмеялся, или не кротко и не смиренно ходил, или не слушал за трапезой душеполезного чтения, или взроптал по поводу пищи, или смотрел с любопытством по сторонам — за все это и за другие еще и меньшие провинности должен был дать ответ настоятелю. Безусловно, исправление малейших погрешностей иноков, возведение их на самую высоту монашеских подвигов потребовали от настоятеля огромных трудов, но за все это он был признан "строгим ревнителем правил церковных и жизни иноческой". Некоторые из братий даже роптали на него за строгость, но он заботился только о том, чтобы деятельность свою сделать угодной Богу. Впоследствии и недовольные были ему благодарны.

Во время настоятельства этого ревностного подвижника и пламенного молитвенника богослужения в Глинской пустыни совершались с особым благоговением и торжественностью. По отзывам современников, впечатление на богослужениях было "поразительное, возвышающее святые молитвенные чувства".

Отец Исаия установил совершать в Глинской пустыни перед ранней обедней кроме положенных по уставу соборных акафистов (в воскресенье — Спасителю, в субботу — Матери Божией), также и другие соборные акафисты: во вторник — великомученице Варваре, в четверг — Святителю Николаю.

Настоятель сам прошел строгую школу полного послушания старцам и знал, что невозможно иноку трезвиться без частого откровения помыслов, поэтому при нем старчество особенно процветало в обители. Важно отметить, что о. Исаия посетил Иерусалим и Афон, где "почерпнул много преданий старчества от уважаемых старцев Востока".

Если до 1888 г. в Глинской пустыни иноки могли ходить на откровение помыслов к любому старцу или братскому духовнику, то о. Исаия ввел более строгий порядок. При поступлении в обитель каждому назначался старец (по своему желанию нельзя было избрать), которому ежедневно следовало открывать свои мысли и поступки, без благословения его ничего нельзя было предпринимать. Именно это делание возводило Глинских подвижников на высоту духовного совершенства, сохраняя преемственность древних иноческих традиций.

Также и богомольцы "получали удовлетворение религозно-нравственных нужд своих, обращаясь за советом к просвещенным духовным опытом старцам".

Под многоопытным руководством о. Исаии сформировался целый сонм духовных подвижников. Это будущий настоятель Глинской пустыни архимандрит Нектарий (в миру Николай Нуждин), схиигумен Антоний (в миру Авксентий Ветер, духовник обители в 1944–1946 гг.), схиархимандрит Серафим (в миру Симеон Амелин, настоятель обители с 1943 по 1958 г.), старец святой жизни иеросхимонах Никодим (в миру Иоанн Калиуш) и многие другие. По свидетельству одного из великих старцев Глинской пустыни, "среди тех иноков не было ни вражды, ни обмана, ни ссоры, они даже не знали, что такое лесть". Совершенство их монашеского подвига ярко выразил св. Феофан Затворник (Вышенский) в письме к игумену Исаии. Он писал о Глинской пустыни того периода: "Благодарение Господу: иночество живо еще на православной Руси". Именно поэтому из Глинской пустыни очень часто забирали иеромонахов на начальствующие должности в другие монастыри для утверждения там истинно монашеского жития.

Вот лишь немногие примеры. Из Глинской пустыни были переведены: в 1900 г. иеромонах Македоний (Жиров) в Чуркинскую Николаевскую пустынь Астраханской епархии настоятелем; в 1902 г. иеромонах Иосия (Конев) в Белогорскую пустынь братским духовником; в 1905 г. иеромонах Симон (в миру Стефан Юнг) назначен настоятелем Пустынского Успенского монастыря, а игумен Порфирий — настоятелем в Иссык-Кульский Троицкий миссионерский монастырь Туркестанской епархии; в 1906 г. иеромонах Николай (в миру Никита Калиный) в Николо-Тихвинский скит г. Саратова скитоначальником; в 1909 г. иеромонах Тимофей (в миру Тихон Перфильев) сначала казначеем в Обоянский Знаменский монастырь, а затем благочинным в Курский Знаменский монастырь; в 1911 г. иеромонах Товия (в миру Тимофей Ракитин) назначен наместником Тригорского Преображенского монастыря.

Слава о строгости и духовной высоте жизни Глинских иноков, о ее богомудром настоятеле привлекала множество желающих поступить в святую обитель. Только за первые 5 лет управления игуменом Исаией обителью численность братии возросла вдвое, а к концу его настоятельства — почти втрое (в 1909 г. в обители было 598 человек), хотя принимал в обитель о. Исаия с большой осмотрительностью, предупреждая вновь поступавших: "Живем мы бедно и послушания у нас тяжелые".

Стремились в Глинскую пустынь не только новоначальные, но и опытные в духовной жизни подвижники. В архивных документах периода настоятельства о. Исаии хранится множество прошений о переводе из других монастырей в эту святую обитель. Приведем лишь некоторые. В конце XIX — начале XX веков по прошению в Глинскую пустынь были переведены: — в 1894 г. бывший настоятель Рыльского Николаевского монастыря игумен Симон (в миру Симеон Титов); в 1895 г. казначей Обоянского Знаменского монастыря Астерий (Василевский); в 1904 г. казначей Тихоновой пустыни иеромонах Досифей (в миру Терентий Кузьмин); в 1907 г. такие знаменитые впоследствии Глинские подвижники, как иеросхимонах Никодим (в миру Иоанн Калиуш) из Чуркинской Николаевской пустыни; иеромонах Иулиан (в миру Иосиф Гагарин) из Курского Знаменского монастыря; в 1908 г. — духовник Рыльского Николаевского монастыря, иеромонах Серафим (Сочин); в 1911 г. — наместник Рыльского Николаевского монастыря Иринарх (Степанов) и духовник Тульского Богородично-Щеглова монастыря иеромонах Исаия (в миру Иоанн Миронов).

В Глинскую пустынь в затвор стремился уйти в последние годы жизни и маститый старец, ученик преподобного Амвросия Оптинского, настоятель Псково-Печерского монастыря архимандрит Мефодий. "Строгий иноческий устав обители, аскетическая жизнь братии и ее настоятеля о. Исаии — все влекло к себе старца. Однако он скончался, не успев осуществить свое желание. Глубоко почитая старца о. Исаию, перед своей смертью архимандрит Мефодий послал Глинскому настоятелю телеграмму следующего содержания: "Готовый к отшествию в вечность просит Ваших молитв".

Духовное преуспеяние иноков Глинской обители, которые "после обычных подвигов внутренних и внешних дошли до того, что чувствовали сильное влечение внутрь, чтобы быть там с единым Господом", позволило о. Исаии осуществить свое сокровенное желание об устроении при обители скита. Вся глубина его собственного постоянного влечения к внутренней жизни выразилась в этом благом желании. Отец Исаия сам составил устав скита, который святитель Феофан Затворник признал лучше устава скита Софрониевой пустыни. Скит был устроен в 1893 году на месте подвигов схиархимандрита Илиодора, в память избавления императора Николая Александровича от опасности в Японии в 1891 году. Жизнь скитян устраивалась по совету св. Феофана Затворника (с которым о. Исаия вел переписку). Сущность этой жизни выразилась в словах святителя: "Скит есть обиталище живущих исключительно внутренней жизнью… Скитник… как попал в скит, пусть считает себя похороненным, келия его — окно в небо, туда только пусть и смотрит… На свете только и есть, что он да Бог, да братия по Богу" В первом пункте устава была указана цель создания скита — "преуспеяние во внутренней жизни". Настоятель старался отклонить все отвлекающее братию от этой цели. Вход в скит женщинам был совершенно воспрещен. Но и мужчины крайне редко посещали скит, только с благословения настоятеля по билету. Даже порядок общения скитян и братии пустыни был определен уставом.

Для приема посетителей, ищущих духовного совета, за скитской оградой (вне скита) была построена особая приемная, по обстановке похожая на часовню. Здесь старцы скита давали наставления приходящим. По благословению о. Исаии в скиту было установлено непрерывное чтение Псалтири (в начале XX века Глинская пустынь была единственной обителью Курской епархии, где поддерживались такие подвижнические труды).

Иноческая жизнь в Глинской пустыни при о. Исаии была на таком высоком уровне духовного совершенства, что многие епитимийцы, присылаемые в обитель, исправлялись. Например, иеромонах Нафанаил (Александров) из Почаевской Лавры был перемещен сначала под надзор в Рыльский Николаевский монастырь, затем в Путивильский Молченский монастырь и наконец в 1889 г. — в Глинскую пустынь с запрещением в священнослужении. Но вскоре "по одобрении его поведения" игуменом Исаией ему было разрешено священнослужение, а в послужных списках за 1892 г. о нем сказано, что он "качеств добропорядочных и к послушаниям способен". Также и иеромонах Павлин (Попов) в 1905 году поступил из Белгородского Свято-Троицкого монастыря в Глинскую пустынь под строгий надзор настоятеля с запрещением священнослужения. В том же 1905 г. настоятель дал о нем отзыв: "Качеств хороших и усерден", и священнослужение ему было разрешено.

За свою плодотворную и многотрудную деятельность игумен Исаия был удостоен многих наград: в 1892 г. был награжден наперсным крестом, от Святейшего Синода выдаваемым, в 1896 году — серебряной медалью в память императора Александра III для ношения на груди на Александровской ленте, в 1900 г. высочайше сопричислен к ордену Св. Анны 3-й степени, в 1903 г. возведен в сан архимандрита, а в 1906 г. сопричислен к ордену Св. Анны 2-й степени.

Его почитали как высокодуховного, "строгого и умного" старца. Святитель Феофан-Затворник называл о. Исаию "старцем многоопытной мудрости" и просил его молитв. Сам же старец проводил жизнь скромную, смиренную, желая не человеческой славы, а только угождения Господу и единения с Ним. Постоянная бдительность над собой, непрестанная молитва привели его к подлинному безмолвию и бесстрастию, он как высшего подвига ради любви ко Христу желал схимы, которую удостоился принять в 1906 году с именем "Иоанникий". С этого времени старец усилил свои подвиги, ночи проводил в бодрствовании, ограждая обитель своими святыми молитвами. Жизнь его поистине стала отшельничес-кой, хотя он и оставался настоятелем большого монастыря.

В последние годы своего настоятельства схиархимандрит Иоанникий служил редко, но служение его имело особую благодатную силу. Нельзя было без глубокого умиления присутствовать при совершаемой им литургии. Дух молитвы, почивающий на нем, казалось, переливался в сердца предстоящих и все получали великую духовную пользу и особое утешение, когда молились вместе с ним. Имея дар плача, старец всегда служил со слезами.

Видя, сколь великую пользу получает обитель от богомудрого старца, враг усилил борьбу против него. О внутренней брани схиархимандрита Иоанникия можно только догадываться, по своему смирению он никому этого не открывал, но враг, потерпев в ней поражение, воздвиг на него гонение внешнее. По внушению вражескому на старца восстал отставной генерал П. Митропольский, который арендовал у Глинской пустыни дом. Генерал настроил против схиархимандрита Иоанникия небольшую кучку братий[131] и 1909–1910 гг. написал в Святейший Синод 6 обвинительных заявлений, порочащих настоятеля. Основные обвинения состояли в том, что схиархимандрит Иоанникий слишком строго относится к братии, трапеза в обители весьма постническая, послушания трудные. На эти обвинения можно было бы ответить, что поступающие в обитель сами должны были видеть, на какую строго-подвижническую жизнь они идут и быть готовыми к лишениям телесным ради духовного совершенства. Но враг внушил ропотникам еще и оклеветать настоятеля в якобы разорительном для монастыря ведении хозяйства. И хотя быстрое умножение числа братии, рост доходов, земель и капиталов обители, ее щедрая благотворительность, возведение новых храмов, учреждение скита и "Дома трудолюбия", иными словами явное процветание обители убеждало в обратном, генерал П. Митропольский добился, чтобы в течение 1909 г. в обители было проведено две ревизии административно-хозяйственной части пустыни, а в 1910 году еще одно дополнительное следствие, по результатам которого Курская духовная консистория не только не подтвердила виновность настоятеля, но признала его образ жизни безупречным.

Курский архиепископ Питирим (Окнов), который лично знал высокоподвижническую жизнь схиархимандрита Иоанникия и видел ту великую духовную пользу, которую получала Глинская пустынь от его руководства, в течение двух лет защищал старца от гонителей. Отсылая в Святейший Синод заключение Курской духовной консистории, оправдывающее схиархимандрита Иоанникия, архиепископ Питирим письменно просил митрополита Флавиана (Городецкого) "встать в защиту Глинской пустыни и ее достойного настоятеля", так как ожидал со стороны П. Митропольского новых выступлений против старца. Но тогда Павел Митропольский оклеветал в Святейшем Синоде и архиепископа Питирима и добился перевода его на другую кафедру. На Курскую кафедру был назначен архиепископ Стефан (Архангельский), лично не знавший схиархимандрита Иоанникия и поверивший клеветникам. В феврале 1912 г. он направил в Святейший Синод прошение об увольнении схиархимандрита Иоанникия от должности настоятеля, и 12 марта 1912 г. последовало соответствующее определение Святейшего Синода об увольнении старца.

Безусловно, Богу было угодно, чтобы старец в довершение всех своих подвигов претерпел еще и неправедное гонение. Когда архимандрит Иоанникий уходил из обители, вокруг Глинской пустыни был сильный весенний разлив рек, вода поднялась высоко, а старец вышел из монастыря, перекрестил воду и на глазах у всех пошел по ней, как посуху, повторив чудо, совершенное некогда преподобным Иоанникием Великим. Так Господь прославил Своего угодника и всем открыл святость его жизни и несправедливость возведенных на него обвинений.

Дальнейшая судьба святого старца неизвестна, но память о нем жива, рассказы о его святой жизни и подвигах, о его наставлениях передаются из поколения в поколение Глинских иноков.

Глинский воспитанник, послушник Герман, впоследствии архимандрит, настоятель Святогорской Успенской пустыни († 1890)

(Память 13 апреля ст. ст. /26 апреля нов. ст.)

Архимандрит Герман (в миру Григорий Иванович Клица) родился 3 марта 1816 года в г. Нежине Черниговской губернии. Его отец — Иван Анастасиевич, грек по происхождению[132] был купцом и занимался торговлей мехом. Мать, Анастасия Федоровна, происходила из русской купеческой семьи г. Калуги и была глубоко благочестивой христианкой. В духе христианского благочестия воспитывала она и своих детей. В 1821 году отец Григория скончался, и своим воспитанием он полностью обязан был матери.

Богобоязненная вдова часто вместе с детьми посещала богослужения в Нежинском Введенском монастыре и привила детям особое благоговение к службам церковным.

Благодаря стараниям матери, Григорий получил хорошее образование. Он окончил Нежинское греческое училище, затем поступил в Нежинский лицей, а в 1829 году перешел в Московскую практическую коммерческую академию, где и окончил полный курс. Затем по желанию матери он вместе со старшими братьями стал заниматься торговлей мехом.

Однажды Григорию довелось увидеть в Чудовом Московском монастыре обряд пострижения в иночество. Постригали его сверстника, что особенно тронуло Григория. Он подумал о постригаемом: "Счастливец, он расторг навсегда свою связь с миром, стал весь Божий", — и невольно задал себе вопрос: что мешает и ему то же сделать. И тут же принял решение быть монахом. Вот как впоследствии рассказывал об этом событии сам о. Герман: "Дивны судьбы Божии… Вот и на мне грешном явил Господь милость в Чудове: вошел я туда совсем мирским человеком, не имевшим никакого понятия о монашестве, а вышел… полным монахом и по образу мыслей, и по всем желаниям моего ума и сердца. Как это сделалось, не могу я понять доселе, знаю одно, что тогда умер я совсем для мира, стал к нему хладен, не узнавая сам себя".

Благочестивая мать благословила его намерение. Но сказала, что он еще молод (Григорию было 20 лет) и велела пожить еще в миру, испытать, твердо ли его произволение служить и угождать Богу, не изменится ли оно впоследствии. Послушный во всем воле матери, Григорий повиновался.

Бывая в Киеве по делам торговли, он часто посещал Киево-Печерскую Лавру. Здесь Григорий познакомился с настоятелем Киевского Пустынно-Николаевского монастыря благочестивым архимандритом Авксентием. Отец Авксентий указал Григорию на Глинскую Богородицкую пустынь как на место очень удобное для подвигов спасения, поскольку настоятель пустыни игумен Филарет был известен святостью своей жизни и опытностью в духовном наставлении. "Идите в Глинскую пустынь, к благодатному старцу отцу Филарету, и там он научит вас как спасаться: и сами спасетесь, и других спасать будете!" — сказал архимандрит Авксентий. Эти его слова оказались прозорливыми. Григорий действительно стал впоследствии верным учеником и последователем игумена Филарета в деле спасения человеческих душ.

Получив благословение на поступление в Глинскую пустынь от Харьковского архиепископа Мелетия (Леонтовича), к которому Григорий часто обращался за духовным советом и окончательное благословение своей матери, 24 июня 1840 года он пришел в Глинскую обитель.

С отеческой любовью принял игумен Филарет Григория Ивановича, когда тот вошел в небольшую приемную келию, и, прозорливо посмотрев ему в глаза, сразу понял, что за человек пришел к нему проситься в обитель. Этот взгляд старца навсегда запечатлелся в памяти Григория Ивановича и сразу привлек всю его душу к блаженному старцу, перед которым упал он на колени и, как милости, просил его принять в число своей братии.

"Приму, приму, чадо, — кротко сказал ему старец, — отчего не принять? Только обитель у нас убогая, пища в ней суровая, труды телесные и молитвенные велики: смотри, понесешь ли ты их, происходя из богатого купеческого рода?" Григорий обещал ему всякую тяготу и всякие труды Бога ради переносить. "Ну, и добре, — отвечал старец, — помолимся Матери Божией, покровительнице и начальнице сего места, да примет Она тебя в число Своих чад!" И, став перед иконой Богоматери, стал молиться, да с таким жаром и усердием, что Григорий, стоя за ним, невольно почувствовал, как весь он тоже подвигся к молитве, вслед за молившимся старцем. Помолившись, игумен Филарет благословил Григория, поцеловал его в голову и сказал: "Ну, теперь ты — чадо мое, Владычица о сем благоволит. Иди к письмоводителю, сдай ему свои бумаги, а сам иди на пасеку в лес, к тамошнему старцу-монаху: скажи ему, что я прислал тебя к нему в послушники, да слушайся его во всем и почитай его как отца. А вечером я сам побываю у него на пасеке и сам прикажу тебя учить доброму иноческому житию". Так кончился прием Григория Ивановича в монастырь: просто, свято и любвеобильно. В том же духе отнеслась к нему и вся братия Глинская, никто не спросил его о вкладе в пользу монастыря, хотя и знали, что он из богатых купцов, все были там равны, во всем послушны своему настоятелю-отцу.

Письмоводитель-иеромонах приветливо принял от Григория Ивановича его документы и дал ему своего послушника в проводники на монастырскую пасеку, куда прибыли они как раз в полдень и застали старца-пасечника собирающим на дереве пчелиный рой. "Ну, и добре, сынку, — ответил старец-малоросс, на рекомендацию Григория, что прислан к нему от игумена под начало в послушники, — иди да помоги мне рой сгребати в улики". Новичку-купчику пришлось неумелыми руками браться за улей и собирать в него пчел, которых стряхивал с дерева старец сильной рукой. Пчелы жужжали вокруг него, облепили ему лицо и руки и порядком его покусали; но он стерпел все это и усердно старался делать свое дело и помогать старцу. На этом застал их игумен Филарет и, видя искусанное, опухшее лицо Григория, похвалил его терпение.

"Добре, добре, сыну, доброе начало полагаеши послушания и терпения иноческого! Смотри, помни: теперь пчелы тебя кусают, а потом бес станеткусать; как теперь терпишь, так и тогда терпи, ибо только претерпевый до конца, той спасен будет".

Затем сказал он несколько духовных слов старцу-пасечнику, чтобы не обижал и не притеснял он новичка послушника, а был ему отцом и наставником во спасение и, благословив обоих, тихо ушел от них домой. Старец-пасечник был из крестьянского сословия, неграмотный, но вел жизнь подвижническую: до вечера не вкушал пищи, полагал множество земных поклонов и все молился по четкам, нашептывая вполголоса молитву Иисусову. Григорий по силе возможности старался ему подражать и понемногу приобучил себя к посту и воздержанию, довольствовался пищей однажды в день под вечер, прочитывал старцу своему келейное правило, Псалтирь, Святое Евангелие и жития святых, что особенно ему нравилось и скоро привлекло к нему любовь пасечника.

Летом, когда пчелы роились, оба монаха не всегда могли ходить в церковь к богослужениям и часто вычитывали себе правило на пасеке и, кроме того, в свободное время от работы Григорий любил читать духовные книги, а старец слушал его чтение и был очень доволен. Послушание Григория было не тяжелое, но довольно хлопотливое, да к тому же пчелы часто его кусали, после чего тело на укушенных местах у него опухало и долго болело. Однажды, осматривая улей, он нечаянно перекинул его себе на голову, которую облепили пчелы и сильно ему искусали лицо и шею: все лицо у него опухло, так что не мог он даже смотреть глазами. В это время зашел на пасеку игумен Филарет и, видя такое его положение, пожурил его старца, что поручает ему осматривать ульи, а не сам это делает. В тот же день игумен прислал проволочную маску на лицо, предохраняющую от ужалений пчелиных, с которой Григорий уже пчел не боялся и исправно помогал своему старцу.

Игумен Филарет довольно часто посещал их пасеку: сядет, бывало, на скамье под деревом и внимательно наблюдает, как пчелки носят свой мед. Иногда подзывал к себе Григория и говорил с ним на пользу его души, учил его смирению, послушанию, отсечению своей воли, побеждению помыслов греховных и бдительности над собою. Простые слова его имели особенное благодатное влияние на душу Григория, и он всегда был рад и счастлив, когда старец-игумен заходил на их пасеку.

Однажды убирали они со старцем пчелиный рой, а потом занялись промывкой ульев и вощин, для чего нужно было носить воду из колодца, бывшего за изгородью пасеки, причем калитку, всегда затворенную, на сей раз отворили, а сами трудились в одних рубахах, так как стоял сильный летний зной. Трудясь, они и не заметили, как подошел к ним игумен Филарет и стал журить старца-пасечника, что калитка у него на пасеку отворена: "Вот вы в одних рубахах тут трудитесь, а калитку растворили, — говорил он, — взойдет кто сюда из богомольцев мирян и соблазнится на вас, монахов, и будете вы в ответе за это перед Богом". Старец стал оправдываться перед игуменом недосугом своего дела и что, нося воду большим водоносом, неудобно бывает всякий раз затворять за собою калитку. Игумен оставил его и с тем же выговором обратился к Григорию. "Прости, отче!" — смиренно ответил ему Григорий и поклонился ему до земли. "Вот это по-монашески", — сказал игумен Филарет и стал журить его старца за самооправдание. "Вот ты сколько времени уже живешь в монастыре, а доселе смирения монашеского не приобрел, — говорил он ему наставительно, — все оправдываешься, а нет того, чтобы осознать свою вину и сказать по-монашески: "Прости". Вот послушник твой умнее тебя, осознал свою вину, сказал: "Прости", и Бог его простит!". Этот случай обратил на Григория внимание игумена Филарета, и так как у него был сильный голос — бас, то он вскоре потом перевел его с пасеки на клирос.

…Сильный голос его, прекрасное его чтение и пение, а также строгая монашеская его жизнь, чуждая всяких знакомств с товаригцами-сверстниками, обратили на него внимание старшей братии обители. Иеромонахи Арсений, Феодосий, иеросхимонах Антоний, сосед его по келии, познакомились с ним и полюбили его от души. Иеромонах Арсений (Митрофанов), сам уроженец богатой купеческой семьи города Ливень Орловской губернии, любимый ученик игумена Филарета, пользовавшийся его доверием и любовью, сам преисполнен был дарований духовных. Подвижник и молитвенник, горел он ревностью о славе Божией и, имея пылкий характер, силою воли переработал его в себе, пленил его всецело в послушание Христово своему кроткому и любвеобильному старцу — игумену Филарету, которого чтил и любил беспредельно. Иеромонах Арсений и послушник Григорий вскоре прочно подружились, полюбили друг друга, как родные братья, и эта дружба их устроилась не без особого смотрения Промысла Божия, приуготовлявшего в них благопотребные сосуды для служения Богу в другом месте, свыше Им назначенному. Любовь о Христе соединила их неразлучно до самой смерти первого из них, которому второй стал преемником и продолжателем всех благих его начинаний. Иеромонах Феодосий, муж духовноопытный, делатель молитвы Иисусовой, стяжавший редкий дар рассуждения духовного, увидел в Григории добрую ниву для плодоприношений духовных, приблизил его к себе и стал насаждать в его душу высокое учение подвижничества духовного. Ему много был обязан Григорий в отношении своего духовно-подвижнического воспитания и был до самой его смерти преданным сыном его о Христе.

…Так прошла для Григория зима 1840–1841 годов мирно и душеспасительно. Это была последняя зима в жизни игумена Филарета, который видимо слабел силами телесными; наконец в марте 1841 года окончательно слег на одре и 31 марта 1841 года мирно и кротко предал душу свою в руки Божии. Великая скорбь объяла тогда всю Глинскую пустынь, которая в лице игумена Филарета лишилась своего обновителя, воздвигшего ее из ничтожества на степень благоустроеннейшего в духовном отношении в России монастыря. Иеромонахи и послушники, старцы и юноши равно оплакивали неутешно своего великого старца- отца, который, как святой, лежал в гробу, издавая благоухание от тружнического своего тела. Это благоухание Григорий сам ощутил у его гроба, и даже спросил иеромонаха Арсения, не положено ли было в гроб его каких благоуханий земных. Но отец Арсений, который присутствовал при облачении и положении во гроб свято почившего старца, удостоверил его, что никаких благоуханий не было туда положено, а что это благоухание есть воздаяние от Бога за труды игумена.

Сильно скорбел Григорий, что так мало сподобился пожить в Глинской пустыни под настоятельством столь святого старца-игумена Филарета, светлый нравственный облик которого навсегда запечатлелся в его памяти, и молитвы которого он призывал себе в помощь при всех случаях дальнейшей иноческой жизни.

В Глинскую пустынь был вскоре назначен настоятелем Евстратий, уроженец Казанский. {…} Послушника Григория игумен Евстратий отличал своим доверием: он сделал его своим письмоводителем, причем по-прежнему проходил он и клиросное послушание.

{…} Отличая Григория, игумен Евстратий облек его в рясофор, назначив письмоводителем монастыря, имел в нем нужное и деловое лицо, к которому братия часто относилась со своими нуждами: кому билет выдать, кому документы прописать или выхлопотать, что все старался он для всякого сделать без промедления, и за это братия его любили и ценили".

Однако вскоре он расстался с любимой Глинской пустынью. В январе 1844 года император Николай I утвердил решение Святейшего Синода о восстановлении Святогорской Успенской пустыни в Харьковской губернии. По повелению императора в этой обители был введен устав Глинской пустыни, а настоятелем по указу Святейшего Синода назначен Глинский казначей о. Арсений (Митрофанов). В то же время были переведены в Святогорье 12 Глинских братьев, в том числе и рясофорный послушник Григорий Клица.

В апреле 1844 года новая Святогорская братия простилась с родной Глинской пустынью и, напутствованная благожеланиями игумена Евстратия и Глинских старцев, отправилась в новую обитель. Игумен Евстратий благословил их иконой Рождества Пресвятой Богородицы, точным списком с Чудотворной иконы Пустынно-Глинской и так в сопутствии святой иконы Богоматери отправились они на новые подвиги духовные. Прибыв в Святогорье, они ввели здесь чин и устав богослужения Глинской пустыни, который совершался неопустительно вплоть до закрытия Святогорской пустыни.

Послушник Григорий, от природы имевший способности к строительству, оказался очень полезен игумену Арсению при восстановлении древнего монастыря. "Тебя Сам Бог ко мне послал", — говорил о. Арсений и предоставил ему полную свободу в строительном деле.

7 марта 1845 года о. Арсений постриг Григория в монашество с именем Герман; 17 марта 1845 года рукоположил во иеродиакона; 12 мая 1847 года — во иеромонаха. Сначала о. Герман исполнял послушание уставщика, затем ризничего. После кончины настоятеля о. Арсения братия Святогорской пустыни 25 октября 1859 года единогласно выбрала о. Германа своим настоятелем. 30 октября 1859 года он был возведен в сан игумена. За время своего настоятельства о. Герман как внешне, так и внутренне благоустроил святогорскую обитель. Он перестроил настоятельский корпус, построил трехэтажный иеромонашеский корпус, закончил строительство Преображенской церкви, построил храм Рождества Пресвятой Богородицы, устроил Арсеньевский скит для стремящихся к безмолвной жизни, а для больных и престарелых иноков — больничный хутор, где было 2 корпуса и домовая церковь.

Отец Герман возвел в Святогорской обители трехпрестольный собор Успения Пресвятой Богородицы. Он также приобрел для обители мельницы и лесные участки.

Как ревностный настоятель, все свободное от богослужений время посвящал о. Герман своей должности, ежедневно он обходил братские келии, наблюдал за монастырским благочинием и хозяйством.

Его духовно-подвижническая жизнь, мудрое управление обителью, ревность о благочестии и неутомимость в службах церковных стяжали ему всеобщее уважение. Это был монах в полном смысле этого слова, чистая жизнь и нестяжание которого были изумительны.

Но главное, он до конца своих дней был преисполнен чувствами благоговейной любви и глубокого уважения к игумену Филарегу и нерушимо хранил в своей обители все установления и порядки, введенные этим великим старцем в Глинской пустыни. Это позволило о. Герману воспитать многих истинных иноков-подвижников в святогорской обители, "под его настоятельством, ставшей духовной красою и утешением всего края и давшей опытных настоятелей и братию в другие монастыри своей епархии".

В августе 1861 года Святогорье посетил император Александр Николаевич с августейшей семьей. Император пожаловал о. Герману золотой наперсный крест. По личному повелению императора 16 декабря 1861 года о. Герман был посвящен в архимандрита.

Некогда опустевшая Святогорская обитель во время настоятельства о. Германа стала известна по всей России и была украшена многими царскими дарами (иконами, церковной утварью).

8 декабря 1880 года о. Герман был награжден орденом св. равноапостольного князя Владимира.

В завершение своей земной подвижнической жизни о. Герман в 1889 году построил на месте чудесного спасения царской семьи 17 октября 1888 г. при крушении поезда около станции Борки (Курско-Азовской железной дороги) Спасов скит Святогорской пустыни. 1 апреля 1890 г. о. Герман был награжден орденом Св. Анны 1-ой степени.

Вот как пишет об архимандрите Германе знавший его в течение 23 лет и глубоко почитавший А. Ф. Ковалевский: "Неусыпный молитвенник… бодро стоял он на страже молитвенной и дома, и на пути, и в келии, и в вагоне железной дороги, вычитывая все положенные молитвословия, и так без сомнения подвизался до старости маститой, до полного истощения сил телесных, не давал себе отдыха и покоя: молился, служил, пел Богу песни хвалебные неустанно и прямо из храма Божия слег на одр смертный. Необычайная энергия и сила воли действовали в его ослабевшем старческом организме, чудотворно обновляли его юностью неземной. Кто видел его в последние месяцы и дни его жизни, невольно убеждался, что это был человек благодатный".

Скончался архимандрит Герман в Святогорской обители 13 апреля 1890 года.

Литература

Очерк жизни в Бозе почившего Святогорской Успенской пустыни настоятеля архимандрита Германа / А. Ф. Ковалевский. Изд. 2-е. Харьков, 1894.

Иеромонахи Киприан и Серапион

Послушники Глинской пустыни Косма и Стефан, впоследствии иеромонахи Святогорской пустыни Киприан и Серапион, среди других сверстников-послушников особенно духовно были близки Григорию Клице, впоследствии архимандриту Святогорской пустыни Герману. Но "дружба их была ограничена и не переходила границ дружбы духовной: друг друга поощряли они к подвигам молитвенным, друг другу передавали скорби свои и искушения, чуждаясь всяких угощений и посещений безвременных"[133]. В Глинской пустыни они были пострижены в рясофор. В 1844 году вместе с послушником Григорием они перешли в Свято горскую пустынь.

Иеромонах Киприан стал впоследствии духовником Святогорской обители.

Он воспитал многих подвижников, в том числе иеромонаха Иоанникия, ставшего также Святогорским духовником. В жизнеописании о. Иоанникия сказано, что он "обращался за советом к богатому опытностью и ведением духовным старцу Киприану, бывшему его духовным отцом. "Сначала, — признавался о. Иоанникий, — очень надоедали мне на исповеди разные странницы и чернецы своими рассказами про видения и чудеса, будто с ними бывшие: дела не говорят, а только время проводят, да свою мнимую святость на вид поставляют. Вот и спросил я батюшку о. Киприана, как тут быть с этим народом. Тот и посоветовал: "Назначай за каждое подобное видение или чудо, тебе рассказанное на духу, поклоны творить… и поверь — скоро оставят они тебя в покое". Начал я так делать: не понравилось богомолкам, перестали ко мне идти на дух, стали к другим духовникам обращаться, меня же жестоким прозвали, а я и рад, ибо от них одно затруднение только выходило: иная целый час толкует о своих видениях у аналоя, а другие тем временем ждут"[134].

Духовноопытный о. Киприан был духовником настоятеля Святогорской пустыни архимандрита Германа (Клицы). Скончался о. Киприан в Святогорской Успенской обители.

Глинский воспитанник, послушник Василий, впоследствии архимандрит Вениамин, настоятель Воскресенского Новоиерусалимского монастыря († 1890)

(Память 22 августа ст. ст. / 4 сентября нов. ст.)

Будущий архимандрит Вениамин (мирское имя его было Василий) в Глинской пустыни проходил послушание келейника у братского духовника о. Арсения (Митрофанова). Когда о. Арсений собирался переходить в Святогорскую пустынь, послушник Василий много помог ему в выборе и собирании братии, а сам собирался в Старый Иерусалим, куда получил увольнение и билет. Но о. Арсений убедил его ехать с собой в Святогорье, сказав: "Иерусалим от тебя не уйдет". Эти слова оказались пророческими. В Святогорье Василий был пострижен в монашество с именем Вениамин, рукоположен во иеродиакона, затем во иеромонаха и много потрудился на пользу обители. Он был казначеем и деятельным помощником игумена Арсения в благоустройстве Святогорской обители, где память о нем незабвенна. Затем воспитанник Глинской пустыни о. Вениамин был назначен настоятелем Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря, где в сане архимандрита 22 августа 1890 года окончил свою жизнь.

Схимонах Иоанн († 1890)

(Память 1 октября ст. ст. / 14 октября нов. ст.)

Цит. по: Глинский подвижник схимонах Иоанн // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Октябрь. М., 1909. С. 3–5.

Отец Иоанн, в монашестве Иеремия[135], в Глинскую пустынь поступил в 1862 году; пять лет нес хлопотливое послушание при монастырской гостинице, потом был назначен на трудную и ответственную должность эконома, которую ревностно и со страхом Божиим исполнял до назначения в 1889 году лекарем и смотрителем братской больницы.

Еще экономом он прославился, как врач-самоучка, с любовью и успехом подающий помощь не только людям, но и домашнему скоту.

Людей отец Иеремия лечил преимущественно от простуды и застаревшего ревматизма. Для лечения последнего он употреблял глину и соль с примесью какой-то жидкости. Боль в груди устранял накладыванием особо составленного им пластыря, который очень благотворно действовал на больных. Для других болезней у отца Иеремии были разные травы и настойки. Словом, на все человеческие немощи он находил свои, только ему известные лекарства. Но более всего помогали его молитвы и его вера в помощь Божию, а также вера больных в действительность молитв самого отца Иеремии, с любовью относящегося к страждущему человечеству.

В доказательство любви отца Иеремии, иеромонах Н-рий говорил, что, когда он сильно заболел простудой, эконом Иеремия взял его к себе в келию, лечил и ухаживал две недели до выздоровления.

Глинский лекарь-самоучка был известен далеко за стенами обители. Его вызывали в г. Курск для лечения сильного ревматизма у наместника Знаменского монастыря архимандрита Вонифатия.

Несмотря на многие обязанности смотрителя и лекаря больницы, прием больных братий и посторонних, отец Иеремия еще находил время возделывать огород и ухаживать за садом при больнице. Это был поистине великий труженик ради Царствия Небесного. Кажется, ни одной минуты он не оставался без дела. Всем подавал пример трудолюбия и младших заставлял помогать ему без всякого слова.

По виду будто бы строгий, не опускавший случая заметить упущение или шалость молодых послушников, отец Иеремия, лишь только у него просили прощения, с любовью все прощал, всегда при этом еще обласкает, даст яблок, слив или бубликов.

За пять месяцев до кончины семидесятипятилетний старец принял пострижение в схиму с именем Иоанн и, доселе прямой, бодрый, он сразу сгорбился. Полагают, что он стал носить на себе на железной цепи железный же тяжелый крест, который прежде надевал только при келейном правиле, совершаемом со многими земными поклонами.

Молитва подвижника, конечно, не могла нравиться врагу спасения. Он не преминул устрашать молитвенника, но безуспешно. Однажды же во время совершения Иоанном правила, вошла в келию кошка и по мантии влезла ему на плечи. Отец Иоанн не испугался и продолжал молитву, кошка исчезла.

Близко знавшие старца замечали в нем дар прозрения. Близость своей кончины он также предузнал. Принятие схимы, частое причащение Святых Таин и постоянная молитва были его приготовлением к смерти, которая последовала 1 октября 1890 года, в день праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Мы думаем не без значения душа его отозвана в такой день. Под покровом Царицы неба и земли она предстала престолу Нелицеприятного Судии — Бога, как усердно, 28 лет потрудившаяся для братии и обители. На могильном кресте схимонаха Иоанна надпись говорит: "Он заслужил себе особенную память помощью больным. Его молитвами, лечением и неослабным уходом неизлечимо больные, иногда врачами приговоренные к смерти, получали полное выздоровление".

Монах Димитрий († 1891)

(Память 28 марта cm. ст. / 10 апреля нов. ст.)

Цит. по: Глинские иноки: схимонах Марк, иеромонах Порфирий и монах Димитрий. (Память 29 марта) // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Март. М., 1907. С. 336, 339.

Отец Димитрий[136] мог служить примером иноческого нестяжания, терпения и смирения. Еще дома он, по рассказу его родного брата, жил, как монах: не кушал скоромного, каждое воскресенье ходил к литургии в ближайший Путивльский монастырь, а, чтобы не опоздать, вставал и уходил ночью.

В Глинскую пустынь Димитрий поступил в 1883 г. и назначен был в сапожную мастерскую, где исполнял самые грязные работы. По своему смирению он был молчалив и беспрекословен, готов всякому услужить во имя любви. Часто случалось, что уже рясофорным монахом он мазал дегтем сапоги какому-нибудь послушнику. Для неразумных смирение о. Димитрия служило поводом к насмешкам и оскорблениям. Особенно много досаждали подвижнику мальчики, обучающиеся в мастерской шитью сапог. Зная, что поношения и скорби очищают от грехов и дают бесстрастие, о. Димитрий добровольно терпел всякое оскорбление. В келии он также во всем утеснял себя, чтобы идти по узкому пути в Царство Небесное. Лишних вещей у него не было: только одна икона, стол, стул, табуретка и кровать. Из одежды одна худая ряска, один подрясник и одна пара белья. Когда он стирал свое белье, то оставался в одном подряснике. При заботах о чистоте души ему некогда было заботиться о чистоте своего помещения, да и ради подвига он о нем не радел. Летом в келии у него было множество насекомых, но о. Димитрий не выгонял их и не убивал. Пословицу "мухи не обидит" про него можно было сказать в прямом, а не в переносном смысле.

Беспорочная духовная жизнь по Богу — возраст старости — на 43-м году приблизила о. Димитрия к оставлению этой юдоли скорбей и плача. От воспаления легких о. Димитрий скончался в три часа утра 28 марта 1891 г., пролежав в монастырской больнице более месяца. Во время болезни подвижник соборовался и несколько раз причащался. Перед самым отходом в иную лучшую жизнь, блаженный старец встал, поправил перед образами лампадку, помолился, лег, три раза ударил рукой о пол, на котором лежал, и тихо предал дух свой Богу.

Монах Кирилл юродивый († 1891)

(Память 3 сентября cm. ст. / 16 сентября нов. ст.)

Цит. по: Глинский монах Кирилл юродивый // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Июль — декабрь. Том. доп. Ч. 1. Кн. II. М., 1912. С. 102–103.

Отец Кирилл в обитель поступил в 1854 году, семь лет усердно нес разные послушания. В 1861 году за добрую иноческую жизнь назначен пономарем. В этом послушании он пробыл также семь лет и награжден стихарем. По принятии подвига юродства, его переместили на пекарню, где он вместе с новоначальными пробыл 21 год, из них последние 14 лет читал еще Псалтирь по благодетелям обители. За время юродства своего подвижник потерпел много скорбей и оскорблений. Белья не переменял и этот подвиг сохранял в тайне.

Живший в одном коридоре с отцом Кириллом иеромонах Елеазар передавал монаху Товии, что Кирилл в своей келии ругается. "Раз я отворил его келию, — у него никого нет. На мой вопрос, Кирилл сказал: "Это я так". Товия сказал отцу Елеазару, что Кирилл ругается со врагами спасения, как об этом пишет св. Антоний Великий.

Тот же Товия говорил: "Когда я был послушником, видел страшный сон: на меня напали какие-то страшные люди. Вдруг является отец Кирилл с крестом в руках: все мои враги разбежались. Утром я встретил Кирилла: он по обыкновению всегда серьезный, на мое приветствие, улыбнулся. Мне показалось — он знает о своей помощи мне".

В 1888 году отца Кирилла, слабого и немощного, перевели в больницу. Оставленный в покое от преследования за юродство, он пребывал в молчании с единым Богом, необходимое говорил в двух-трех словах.

Желая быть более сосредоточенным на молитве, он стоял в храме с закрытыми глазами, но чтобы скрыть это, притворялся спящим. Одни, не ведающие многообразных подвигов спасающихся, соблазнялись им, другие удивлялись, как он — спящий, всегда просыпался, когда при богослужении необходимо было класть положенные поклоны.

Все земное подвижник считал за сор, который останется на земле. Деньги, приходящие ему от брата, бросал куда попало и они валялись где-либо на полу или на окне, пока кто-либо из больничных не прибирал их для его же необходимости или не отдавал на общую потребность монастыря.

За три недели до смерти отец Кирилл почти ничего не ел, только утром и вечером выпивал по полчашке чая. Накануне перехода в лучший мир, он приобщился Святых Таин. Когда в день смерти ухаживающий за ним брат Матвей по обыкновению принес обед, он сказал: "Теперь уже не надо". Последние слова подвижника Матвею были: "Терпи и смиряйся".

Отец Кирилл скончался 57-ми лет 3 сентября 1891 года.

Монах Иоанн терпеливый († 1891)

(Память 12 октября ст. ст. / 25 октября нов. ст.)

Цит. по: Глинский монах Иоанн терпеливый //Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Июль — декабрь. Том доп. Ч. 1. Кн. II. М., 1912. С. 266–268.

Тихий и скромный рясофорный монах Иоанн трудился в Глинской пустыни мальчиком-рабочим, исполняя самые неприятные обязанности. В 1884 году он поступил в Глинское братство и семь лет до самой смерти был поваром, последнее время при кухне на монастырской гостинице.

За 10 лет до блаженной своей кончины он заболел и постепенно таял, как свеча, но никому не жаловался, терпеливо переносил свои страдания и молча исполнял свое дело за себя и за подручных своих помощников. Поистине это был великий терпеливец. Приготовить обед на большое число гостей-богомольцев, всем угодить, всех удовлетворить, не оскорбляя и не оскорбляясь, — действительно, надо иметь немало терпения, особенно когда помощники часто сменялись и не знали, что и как делать. Если иногда приходилось неприятное сказать своим подчиненным новоначальным послушникам, то отец Иоанн сам же первый у них попросит прощения. Пищу приходилось приготовлять в несколько блюд: кому с рыбой, кому постную, без рыбы, а также в больницу некоторым больным. При таком ее разнообразии, много было хлопот: одно делай, другое приготовляй, третье ставь на плиту, четвертое снимай и т. д. Вдруг, что-либо закипело, льется на плиту и производит чад, надо скорее снять, а помощники или замедлят или не догадаются. Отцу Иоанну самому приходилось бежать к плите и второпях голыми руками брать горячие кастрюли. Поэтому руки его привыкли ко огню и его не боялись. Судя по себе, Иоанн иногда благословлял своим помощникам брать горячую посуду тоже голыми руками, но у них не было такой веры и послушания, как у ученика одного святого старца, который, оставив в печке кочергу, по благословению своего учителя, полез в топившуюся печку и взял кочергу без всякого для себя повреждения.

По наружному виду отец Иоанн более похож был на мертвеца: болезнь, постоянный пост, воздержание и скорби по послушанию иссушили его. Труженику многократно предлагали отдохнуть, полечиться, полежать в больнице, но он не хотел уходить с послушания: лекарств никаких не принимал: во всем полагался на Господа, Который силен живить и мертвить. 11 октября 1891 года отец Иоанн до того ослаб, что его понудили идти в больницу. Немного он прошел и упал. Его повели, но ноги ему не повиновались, — пришлось нести. В больнице отца Иоанна сейчас же особоровали, на другой день приобщили Святых Таин. Вечером того же дня, сказав три раза: "Умираю", больной сложил на груди руки, тяжело вздохнул, и душа его, оставив бренное тело, вознеслась к Богу, Которому старалась угождать в земной жизни. Могила отца Иоанна находится на братском кладбище рядом с другим приснопамятным поваром отцом Феодотом.

Всей земной жизни Иоанна было 45 лет[137].

Схимонах Марк († 1893)

(Память 4 марта ст. ст. / 17 марта нов. ст.)

Цит по: Глинские иноки: схимонах Марк, иеромонах Порфирий и монах Димитрий. (Память 29 марта) // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Март. М., 1907. С. 325–331.

В жизни подвижника Марка, в миру Михаила Карлова, был один случай, заставивший его оставить соблазны мира сего и в пустынной обители искать единого на потребу души. Вот что он открыл об этом отцу настоятелю. Ему предстояло идти в солдаты, но не хотелось лишиться свободы. С другой стороны боялся строгостей долговременной военной службы… После долгой борьбы, он решился опалить себя порохом: набил им бумажную трубку и поджег. Взрыв пороха повредил ему глаза: правый глаз совершенно закрылся, а левый стал слезиться. От отбытия воинской повинности Карлов избавился, но потерял душевный покой. Неумолимая совесть постоянно преследовала его упреками за самоуродование и уклонение от священного долга верноподданных. К текущим слезам от повреждения присоединились слезы искреннего раскаяния. Последнее привело его в Глинскую пустынь, где он во святом послушании, посте и молитве желал найти успокоение своему духу.

Михаил Карлов поступил в обитель в 1865 году. На другой год "во внимание ко его доброму поведению и усердию к монастырской жизни", игумен Иннокентий просил Манторовское волостное правление (Тимского уезда Курской губернии), выдать Карлову увольнительное свидетельство для поступления в монашество. Первое послушание Михаила было на монастырской крупорушке. Там Господь, временно наказывающий любимых Своих для избавления их от вечных и страшных наказаний по смерти, видя доброе произволение искупить содеянный грех, послал Михаилу тяжелый крест болезни и скорбей. 4 декабря 1870 г. Михаил попал под колесо крупорушки, приводимое в движение лошадями, и еще более стал уродливым. У него покривилась спина, а видящий глаз выдался вперед. Справедливо говорит Священное Писание: кто чем согрешает, — тем и мучится (Прем. 11, 17). Согрешил Михаил уродованием себя, и большим уродованием наказан. Уродливость немало способствовала оплакиванию грехов и смирению подвижника. Она была причиною оскорблений, насмешек и пренебрежения со стороны легкомысленных людей, часто судящих о человеке по наружности его. Но смиренный терпеливец все переносил, как посланное от Бога.

По выздоровлении, Михаила назначили смотрителем на монастырской мельнице и постригли в монашество с именем Мардарий[138]. На новом послушании отец Мардарий пробыл 23 года. Все это время жил в одной келии, не заботясь об удобствах, украшении или побелке своего убогого помещения. Самые простые иконы, угольник, стол, табуретка и скамейка для спанья составляли все его имущество. Из одежды у о. Мардария ничего не было лишнего и притом все поношенное.

Кроме мельницы, храма, трапезы и своего жилища старец никуда не ходил, праздным никогда не был и между своими подчиненными был как последний, нередко на себе нося тяготы братий, без ропота выполняя недостатки их по послушанию.

Его послушание не было легким. Тягость увеличивалась разными неудовольствиями посторонних, приезжающих на мельницу. Только благодаря незлобию отца Мардария, все обходилось тихо и мирно. Через 15 лет мирного управления мельницей, по зависти врага спасения, строящего козни верным рабам Божиим, о. Мардарий снова подвергся опасности для своей жизни. Однажды он был схвачен за полушубок действующим мельничным колесом. К счастью тут был его помощник. Быстрым опущением заставы, он остановил воду и крикнул о помощи. Подоспевшие рабочие вытащили о. Мардария невредимым, но без полушубка. Последний остался на колесе, и его с трудом достали.

Кроме обязанностей старшего на мельнице, о. Мардария более 20-ти лет ежегодно назначали в г. Глухов, где он должен был безотлучно находиться в храме при Глинской явленно-чудотворной иконе Богородицы, которая пребывает в городе с 19 июля по 3 августа.[139] Такой почти непрерывный двухнедельный подвиг для старого монаха был нелегким, но его подкрепляли глубокая вера к Царице Небесной и вспомоществующая благодать Божия. Многие удивлялись безропотному терпению подвижника особенно потому, что все священноиноки и певчие чередовались между собою, а о. Мардарий оставался на своем послушании всегда один. Мало этого: ему еще приходилось обедать и ужинать урывками, не вместе с другими, а когда о нем вспомнят и пошлют кого-либо сменить только на время подкрепления пищей. Отец Мардарий довольствовался тем, что оставалось от братской трапезы. Иногда еще приходилось терпеть незаслуженные упреки за несвоевременный приход. Безропотный старец сносил все. "Прости Бога ради", — был его обычный ответ. Как виновный, он садился где-либо в стороне, чтобы не быть для других помехой, и торопливо утолял свой голод. Если за поздним приходом его, пищи от братского стола не оставалось, он ел один хлеб и скорее спешил на свой пост в храм к иконе Царицы Небесной. Случалось и так, что в суете о нем вовсе забывали и оставляли на целый день без пищи.

Не только в пище, но и во сне о. Мардарию приходилось себе отказывать. Спал он обыкновенно в то время, когда Чудотворная икона была заперта в храме, что продолжалось 3–4 часа. Изнеможденный летами и подвигами, в 1892 г. о. Мардарий просил заменить его при иконе другим, но подходящего не нашли и его назначили уже в последний раз, ибо до следующего крестного хода в г. Глухов ему не пришлось дожить.

Незадолго до смерти, по старости лет и слабости сил, о. Мардарий был освобожден от послушания на мельнице с назначением старцем-руководителем нескольких новоначальных братий[140]. В сознании своей неопытности, он просил освободить его от нового послушания. Но, зная его безупречную подвижническую жизнь, о. настоятель не согласился, и Мардарий покорно принял старчество. Тогда он стал ходить к другим старцам — учиться руководить учеников по пути иноческой спасительной жизни. Сам смиренный, кроткий, терпеливый, он тем же добродетелям учил духовных чад своих. В особенности внушал переносить всякие обиды, не оскорблять обидчиков, а во имя любви, заповеданной Богом и ко врагам, молиться за них, а себе ожидать небесной награды. Однажды для доказательства такого снисхождения к обидчикам, чтобы показать, что их надо прощать и еще за них молиться, старец вынужден был сказать одному своему ученику случай из своей сокровенной жизни. Примерно он рассказал следующее: "Несколько лет тому назад я был сильно обижен одним братом. Видя в нем действие врага спасения, стал со слезами молиться Богу, чтобы мне без гнева перенести обиду и не впасть в злопамятование, а обидчика во имя любви простить. Долгое время на проскомидии за него вынимал частицу из просфоры. Ночью 8 ноября в день своего ангела светского моего имени и ангела обидчика, я особенно молился за оскорбителя и на ранней литургии также. Какое-то отрадное чувство разлилось по всему моему телу. По возвращении от обедни, в келию приходит мой оскорбитель и, подавая теплый пшеничный хлеб, говорит: "Видел, отче, как ты о мне молился и поминал на проскомидии. Прости меня". Поклонился, оставил хлеб и вышел. Я обрадовался, благодарил Бога. Не слыша удаляющихся шагов брата, отворил двери келии, осмотрел все кругом, но его нигде не было видно. Это меня удивило. Сердце преисполнилось необъяснимой радости. Попробовал хлеба: в нем был необыкновенно приятный вкус. После чаепития пошел я к имениннику благодарить за посещение и за хлеб. Но он уверял, что не приходил ко мне и хлеба не приносил. Значит, посетил меня не земной гость, а, должно быть, ангел хранитель моего обидчика. Когда я все рассказал, благодать Божия коснулась сердца брата, он пришел в умиление и просил прощения. Так, дивным промышлением Божиим, у нас восстановились добрые братские отношения". Боясь человеческой славы, старец заповедал до его смерти никому не говорить о явлении ему ангела. Ради того же смирения в духе истинного монашества, о. Мардарий никому не открывал своих келейных подвигов, но о них можно судить по следующему факту. В одно время за дверями своей убогой келии подвижник услышал голос настоятеля и, на произнесенную для входа молитву Иисусову, поспешил ответить: "Аминь". При входе аввы, отец Мардарий смиренно повергся ему в ноги и просил благословения. В келии отец настоятель увидел на угольнике перед иконами раскрытую Псалтирь, которую не успел закрыть Мардарий. И что замечательно: Псалтирь была раскрыта на 41-м псалме. Первые слова, которые бросились в глаза отцу игумену, были: "Быша слезы моя мне хлеб день и нощь". Как бы желая убедиться, авва посмотрел в лицо подвижника: левый слезящийся глаз был особенно красен и слезлив. Несомненно, что свое келейное правило о. Мардарий совершал со слезами.

За шесть дней до смерти о. Мардарий ужинал с одним из своих учеников и, предчувствуя близость вечной разлуки, сказал: "Из этих чашек мне более есть не придется". Ученик спросил: "Почему вы так, батюшка, говорите"? Старец, скрывая свое крайнее изнеможение, отвечал: "Я здоров, но думаю завтра сходить в больницу; может, там и останусь". На другой день он был принят в монастырскую больницу по старческой немощи. Накануне смерти, когда послушник принес ему обед, отец Мардарий сказал: "Завтра мне уж ничего не нужно будет". Но и в этом обеде он не нуждался и не прикоснулся к нему. На другой день 4 марта года ночью он окончил земное бытие на 64-м году от рождения[141] и действительно ни в чем земном не нуждался, кроме заупокойных молитв своих ближних.

В загробную жизнь о. Мардарий напутствован всеми спасительными Таинствами Святой Церкви: особорован, причащен и облечен в великий ангельский образ (схиму) с именем Марка. Поистине, блаженна была его кончина! Если напутствие одним из упомянутых Таинств служит для верующих залогом прощения грехов, то тем более соединение всех их вместе. Такая смерть и самая жизнь старца дают нам уверенность сказать, что Господь, видящий смирение и труд отца Марка, простил ему грехи, душу избавил от смерти, очи его от слез (Пс. 55, 14). Ибо, по слову Священного Писания, плакавшие здесь, утешаются в Царствии Небесном (Мф. 5, 4) и сеющие здесь слезы, там пожинают радость (Пс. 125, 5).

Монах Евгений († 1894)

(Память 12 мая cm. ст. / 25 мая нов. ст.)

Цит. по: Монах Евгений Глинский // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Май. М… 1908. С. 78–86.

Монах Евгений прибыл в Глинскую пустынь в 1883 году 22-х лет и назначен на послушание при гостинице, где обратил на себя внимание ласковым обращением с гостями. Его перевели — помощником гостинника на подворье при Сеймских мельницах близ г. Путивля. Новое послушание требовало немалых хлопот по принятию всех едущих в обитель и из обители… Ибо до проведения подъездного пути Ворожба-Середина-Буда Киево-Воронежской железной дороги[142] все ехали в Глинскую пустынь на ст. Путивль и останавливались на подворье Сеймских мельниц. При настоятельстве архимандрита Иннокентия († 1888) для советов с мудрым и прозорливым Глинским настоятелем приезжало особенно много посетителей. Сам о. Иннокентий часто ездил на Сеймские мельницы, и братиям гостиного двора много было дела. Отец Евгений часто не мог управиться, но молитвами батюшки о. Иннокентия все тягости послушания нес благодушно.

Видя ревность юного подвижника, враг спасения внушил ему мысль, что от такого послушания он заболеет, что сырой воздух от близости реки Сейма ему вреден. От самомнения Евгений действительно заболел и стал просить перевести его в монастырь. Отец Иннокентий сказал ему: "Я тебя не сам назначал, на это была воля Божия и Царицы Небесной, не могу преступить Их святой воли; покоряйся и ты. Старайся нести послушания без рассуждения и получишь награду, молись Матери Божией и будешь здоров".

Еще полгода Евгений боролся с прежним помыслом о вреде для здоровья, но победил его. Однако искушение не оставляло подвижника. Он стал тяготиться послушанием, а потом восстали в нем нечистые похотения. Снова он просится в монастырь. Отец Иннокентий, как мог, утешил его, советуя нести данное послушание ради вечной награды на небесах. Сила убеждения на этот раз подействовала, и Евгений беспрекословно стал нести все тягости трудного послушания. Молитвой, постом, непрестанными трудами, по благодати Божией, он победил плотские вожделения.

Смиренный молодой монах и там, где являлся по послушанию, как старший и распорядитель работ, с трудом был отличаем посторонним от прочих: он сам во всем показывал пример; любовью и лаской заставлял рабочих трудиться более усердно.

Под надзором отца Иннокентия, из него выработался тихий, ласковый, терпеливый от юности подвижник, вполне подходящий на послушание гостинника, которое потом отец Евгений занял и до самой смерти исполнял с любовью.

Казалось отец Евгений вырос на этом послушании, сроднился с ним и был незаменим. Евгений всегда ожидал гостей: к приезду лошадей с поезда у него все было приготовлено. Он без требования немедленно подавал закуску и чай, разве спросит, что угодно вперед подать. Отец Евгений знал все требования интеллигентов и делал множество услуг, которые имеют большое значение для приезжего. Иногда между гостями находились любители поговорить и в отце Евгении находили покорного слушателя не потому, что гостинник сам любил поговорить, но потому, что невниманием своим он не хотел оскорбить гостя.

Вообще молодому подвижнику не приходилось много спать, всего 3–4 часа в сутки. Кроме многосложных обязанностей, требующих его присутствия в разных местах, о. Евгений старался, по возможности, сам встретить всякого приезжего из обители, своего ли брата или постороннего, а в полночь отправить его на станцию железной дороги, для чего надобно было распорядиться кучерами, лошадьми и т. д. Конечно, многое можно было поручить другим, но он все сам хотел видеть, чтобы не было где какой неисправности.

Зная, как пагубно придаваться нерадению и уступать требованиям бренного естества, всегда ищущего покоя, неги, удовольствия от сластей и страстей, мудрый монах соблюдал во всем воздержание. Других угощал, а сам вкушал очень мало. Он сам подавал на стол, потом садился кушать, кушал медленно, иногда только показывал вид, что кушал, вскоре снова уходил, и этим утаивал свой подвиг воздержания.

Избегая славы, отец Евгений часто скрывал свое имя. Был такой случай. Приехали две монахини и о. Евгения спрашивали об отце Евгении, к которому им советовали обратиться по приезде на мельницы. Отец Евгений пригласил монахинь в гостиный дом, предложил чай и потом обед. На вопросы об о. Евгении, говорил: он занят, да мы и без него обойдемся. Наконец, монахини уезжают и в присутствии одного послушника просят увидеть о. Евгения. Услышав это, послушник не вытерпел и сказал: "Да вы говорите с о. Евгением и о нем же спрашиваете?" Монахини начали благодарить доброго гостинника за радушный прием.

В подчинении о. Евгения было несколько братий, вольнонаемных кучеров, рабочих, мальчиков, и он имел поводы к неудовольствиям, но гневным его не видали. К подчиненным он относился ласково, иногда вины их брал на себя и старался все покрыть любовью. Если кто провинится, или что не так сделает, он обыкновенно, без всякого гнева, а со скорбью и сожалением говорил: "Ишь ты какой! Разве можно так делать?" За то и ему платили любовью, стараясь чем-либо не оскорбить его. Но скорбей у о. Евгения всегда было много, он их скрывал, и кто близко не знал его, тот мог думать, что у него все тихо, мирно и ничто не возмущает его душевного покоя. Содержание гостиного дома и прием гостей требовали немалых расходов, кои не всегда были желательны тем, которые наживали деньги. Отсюда причина многих неприятностей.

Однажды отца Евгения оклеветали и потребовали в монастырь. Приехав туда вечером, он много скорбел, не зная, чем дело кончится, и спать не мог. Слезная молитва немного успокоила его, и под утро он уснул. Во сне видит покойного архимандрита Иннокентия. Тот советует ему терпеливо переносить скорби, покориться воле Божией, ниспосылающей все к нашему спасению. Трудно, батюшка, — говорит ему Евгений, не могу перенести, помогите! Отец Иннокентий тяжело вздохнул и громко сказал: "Что с вами буду делать?" При этих словах о. Евгений проснулся. Утром клевета обнаружилась, оправданный гостинник вернулся к своему послушанию.

Свободное от послушания время молодой подвижник проводил в молитве и чтении душеполезных книг. Особенно последние три года он стал удаляться от всякой суеты, сделался серьезным, сосредоточенным. Такая перемена в нем произошла после того, как он получил хороший урок о духовной жизни от одного проезжего опытного старца. Последний — благодарный гостиннику за его любезный прием, разговорился и между прочим, спросил у о. Евгения, читает ли он Иисусову молитву?

— Читаю, батюшка.

— Как читаешь?

— Обыкновенно по четкам известное число молитв, как благословил мой старец-руководитель.

— Устами только?

— Устами.

— Всегда?

— Нет.

— Надо всегда, только тогда она нам принесет особенную пользу.

— По моему послушанию трудно, — постоянно отвлекаешься.

— Старайся, и навыкнешь, тогда ничто внешнее не будет препятствовать.

После этого разговора, опытный делатель Иисусовой молитвы долго поучал о. Евгения в том, как он должен упражняться в непрестанной молитве и трезвении ума.

Незадолго до смерти одному брату о. Евгений говорил, что по силе своей, он старается исполнять все сказанное тем старцем, а при недоумениях в творении молитвы письменно обращается к нему и имеет несколько ответов.

Для наилучшей характеристики подвижника приведем здесь воспоминания его племянника.

Тот писал: "Прежде я с отцом жил в с. Теткине, а в 1888 г., одиннадцати лет, переехал на жительство в пригородную слободку г. Путивля, близ монастырских Сеймских мельниц и тогда в первый раз увиделся с своим родным дядей по матери, монахом Евгением. Был обласкан его любовью и с тех пор до самой его смерти находился при нем: все внешкольное время летом вместе с другими мальчиками занимался в саду. В течение этих шести лет я пользовался высоким примером жизни о. Евгения и ни разу не заметил в его поступках чего-либо предосудительного. Уважая в нем не столько родного дядю, сколько истинно добродетельного человека, я без всякого преувеличения, по чистой совести, для памяти о нем могу сообщить кое-что из его жизни.

Прежде всего многих поражала неутомимость о. Евгения на послушании: он был гостинником на подворье Сеймских мельниц, поваром для приезжающих гостей и садовником. Кроме того, заведовал кучерами, скотным двором, огородом и полем. Столь многосложные обязанности почти не оставляли ему свободного времени. Утром, управившись с гостями, он шел в сад, огород или в поле. В келию заходил лишь ненадолго, но и тогда я всегда заставал его или сидящим с четками в руках и творящим Иисусову молитву, или же за душеполезной книгой. Заботы многотрудного послушания не отвлекали отца Евгения от обязанности инока: он рано утром или поздно вечером исполнял свое монашеское келейное правило. Видя его постоянно бодрствующим даже ночью (ибо отправление лошадей на станцию всегда было в полночь), я спрашивал дядю: "Когда вы спите?" Он, обыкновенно, отвечал: "Мы-то спим, а враг наш бодрствует".

Кроткое слово отца Евгения, его снисходительность ко всем, братская любовь и железное терпение везде приносили благословение Божие и успех в деле.

Первым помощником из братий отцу Евгению назначен был послушник Потапий. Он обязан был варить обед и ужин для приезжающих гостей и, по монастырскому обычаю, каждый день утром приходил к о. Евгению испрашивать благословения — что варить? Не зная, сколько будет обедающих, потому что часто неожиданно приезжали братия и посторонние, отец Евгений отвечал: не знаю. Немного спустя, Потапий снова спрашивал и получал тот же ответ. "Когда же все приготовить? — недоумевал помощник Евгения и сильно возмущался, что не управится с предстоящим делом. Незадолго до обеда отец Евгений сам приходил на кухню и указывал, что приготовить, а смущенному Потапию говорил: "Делай с упованием на Бога и управишься". Так и случалось: пища всегда уваривалась к обеду (для которого не было точно определенного времени и в случае неуправки можно подать позднее).

Все козни врага спасения, возбуждавшего несогласие между подчиненными о. Евгения и иногда посторонними, разрушались смирением и младенческою кротостью "молодого монаха", как называли о. Евгения мирские. Так, однажды, скот крестьян слободки Сеймских мельниц зашел в монастырский огород и причинил вред. Увидав это, рабочие загнали скотину во двор. Через час от общества пришел уполномоченный Иван М-ко, встретил о. Евгения страшной бранью и хотел ударить в лицо. Отец Евгений смиренно поклонился ругателю и сказал: "Прости, брат, — я виноват", и велел выпустить скотину. М-ко поражен был поступком о. Евгения, пал на колени и со слезами просил прощения. Незлобивый монах простил его и сказал несколько слов на душевную пользу. С тех пор несколько лет, до самой смерти о. Евгения, этот крестьянин приходил за советом к "молодому монаху". Такова сила смирения, — она и врагов делает друзьями.

Благотворное влияние о. Евгения особенно выразилось на нравственности мальчиков, смежных с монастырским владением слобод: Сеймской и Пригородной. Мальчиков было 15–25. В летнее время, по указанию о. Евгения, они обрабатывали сад и огород, а зимой приходили к доброму батюшке просить почитать книжек. Отец Евгений удовлетворял их просьбы, а иногда дарил им малые книжки и листки. Ласковое обращение, слово, сказанное на пользу, и высокий пример жизни о. Евгения укореняли в детях страх Божий, устраняли все нехорошее и исправляли непокорных, шаловливых мальчиков. Достаточно было побыть у Евгения хоть один день, чтобы сделаться покорным на всякое дело.

Вот почему некоторые из родителей приходили к о. Евгению и благодарили его за исправление своих малолетних сыновей, да и те, придя в возраст, вспоминали молодого монаха.

Впрочем, не за одно это сохраняется добрая память об о. Евгении. Он, чем мог, служил на пользу ближним: приходящим и просящим помогал добрым советом, больным, кроме того, давал разные простые средства, хотя сам лекарствами никогда не лечился.

С верой принимающие советы и лекарства получали желаемый успех и также приходили с благодарностью.

В числе добродетелей молодого монаха была его нестяжательность. В белье и одежде у него не было ничего лишнего; одежду носил скромную. Если к этому прибавить несколько малых простых икон и несколько книг, то мы составим полное понятие об имуществе отца Евгения. О нем он не заботился, не прилагал сердца. Когда перед смертью его просили распорядиться собственными вещами, он сказал: "У меня ничего нет".

За три года до смерти тяжелая чахотка стала подтачивать и без того слабый организм отца Евгения. Но, сколько было возможности, Евгений продолжал свое послушание, никому не жаловался на болезнь, переносил ее терпеливо, лежать не любил.

В сентябре 1893 года он вынужден был поступить в монастырскую больницу. Там надоело ему быть без дела и, далеко не поправившись, он через месяц выписался. Заботы и скорби послушания усилили болезнь: на Фоминой неделе следующего года он слег в постель, отправлен в монастырь и, по принятии в больницу, особорован. Дни его были сочтены. Он таял, как свеча. Последние три дня каждый день причащался Святых Таин. Когда 12 мая у него началась агония, смотритель больницы громко сказал ему над ухом: "Отец Евгений, как же вы умираете без причастия?!" И что же? Агония прекратилась, умирающий открыл глаза, пришел в чувство и просил причастить. Братский духовник в Таинстве Св. Евхаристии соединил его со Христом Богом и прочитал отходную, в конце которой, в 8 часов утра, праведная душа отца Евгения тихо отлетела в небеса. Многие из братий, видя или слыша о блаженной кончине отца Евгения, не усомнились назвать его святым человеком. Все сожалели о его ранней смерти, подчиненные почившего плакали.

На могильном кресте подвижника надпись говорит: "Под сим крестом погребен монах Евгений, в мире Евмений Бобров, скончавшийся смертью праведника 12 мая 1894 года на 33 году от роду. Он с полным усердием и любовью к ближним послужил обители десять лет".

Отец N. долго не мирствовал на о. Евгения, но никак не ожидал его скорой кончины. Разлука, без должного примирения, терзала его сердце.

Благородный незлобием сердца и благосклонный к скорбям ближних, отец Евгений явился ему во сне. N. обрадовался и сказал: "Я скорблю, что с тобою не простился". Явившийся отвечал: "Вот потому я и пришел к вам". С этими словами Евгений пал в ноги отцу N., а тот ему. "С тех пор, — говорил отец N., — скорбь моя прошла, и я обрел душевный мир".

Иеросхимонах Илиодор († 1895)

(Память 9 апреля ст. ст. / 24 апреля нов. ст.)

Цит. по: Старец Глинской пустыни иеросхимонах Илиодор // Курские епархиальные ведомости. 1895. № 23. С. 475–480; 1895. № 24–25. С. 481–497; № 26. С. 498–503; № 27–28. С. 504–517; № 29. С. 518–525.

9 апреля 1895 года, в Фомино воскресенье, в Глинской пустыни после долгой и тяжкой болезни тихо и мирно почил о Господе иеросхимонах Илиодор на 72-м году жизни.

Уроженец Курской губернии, отец Илиодор в мире назывался Никитой Захаровым. В 1854 году он, движимый ревностью о спасении своей души, в двадцатисемилетнем возрасте, поступил в Глинскую обитель под духовное водительство приснопамятного старца отца Макария, который мудро вел ученика своего по скорбному и тесному иноческому пути, воспитывая в нем терпение, смирение и страх Божий. Брату Никите старец постоянно внушал, что без смирения, основания всех добродетелей, никто не может наследовать Царствие Небесное, ибо Господь взирает токмо на кроткого и смиренного и трепещущего словес Его (Ис. 66, 2) и что, по слову Апостола Иакова, надо быть скорым на слышание (т. е. быть всегда готовым к исполнению заповеданного нам), но медленным на слова и на гнев, который не творит правды Божией (Иак. 1, 19–20). Внушая ученику своему добродетели смирения и послушания, о. Макарий требовал неуклонного исполнения их на деле, а потому брату Никите пришлось немало потрудиться в борьбе с врагом спасения и соблазнами мира и плоти, хотя по своему тихому и скромному характеру, он, как бы от самого рождения призван был к иночеству; так, по крайней мере, отзывался о нем о. Макарий. Стараясь по силе возможности исполнить все спасительные наставления великого старца, брат Никита усердно нес монастырское послушание, не ожидая ни послаблений, ни поощрений; единым на потребу души его было искать Царствия Божия и правды его. С целью избежать самоволия он во всех делах своих обращался к старцу. Когда по слабости человеческой в чем-либо сознавал себя виновным, то без всякого оправдания, смиренно просил прощения, готовый понести налагаемую эпитимию. Любимому батюшке отцу Макарию брат Никита охотно открывал свою душу и все помыслы свои. Но врагу спасения неприятно было такое общение ученика со старцем, и он внушил брату Никите оставить Глинскую пустынь и скрыть это намерение от старца; но прозорливый старец сам узнал о нем. Однажды о. Макарий позвал брата Никиту к себе и сказал: "Зачем в другую обитель, живи здесь, тебе тут место указано". Пораженный прозорливостью старца, Никита остался в Глинской пустыни. В другой раз брат Никита испытал на себе дар целения о. Макария: "У меня, — рассказывал впоследствии брат Никита, будучи уже иеромонахом, — в течение нескольких дней болела голова, думал пройдет и старался превозмочь боль. Изнемогая от боли, я вышел на двор, думая получить облегчение, слышу зовет меня о. Макарий. Подхожу к нему, беру благословение. Старец сам спросил у меня: "Болит голова? Что же ты молчишь?" С этими словами он перекрестил голову, и боль прошла. Такими действиями (прозрения и целения) отец Макарий более всего заставлял своих учеников верить в спасительность его духовного руководства.

Кроме смирения и послушания, о. Макарий, сам прошедший многотрудный иноческий искус, воспитывал в брате Никите терпение ради обетованных будущих благ. "Многими скорбями подобает нам внити в Царствие Божие", — говорил он ученику словами Священного Писания (Деян. 14, 22) и этим старался устранить вредное в спасении самосожаление. В твердой уверенности, что все совершающееся происходит по всеблагой воле Господа нашего Иисуса Христа, сказавшего: "Без Мене не можете творити ничесоже" (Ин. 15, 5), ревностный послушник Никита благодушно переносил все скорби и огорчения, стараясь скрыть от сотоварищей все трудное и неприятное. "Зачем еще и других печалить своими скорбями, у каждого их довольно". Так учил его поступать о. Макарий. Но выше терпения, выше всех добродетелей, богомудрый старец ставил молитву, через которую можно испросить себе у Бога всякие дары божественной благодати. "Живущие по плоти плотское мудрствуют и Богу угодити не могут" (Рим. 8, 8, 9) они и желают противного духу (Гал. 5, 17); "дух животворит, плоть не пользует нимало" (Ин. 6, 64), поэтому, кто хочет жить по духу, должен пребывать непрестанно в молитве: непрестанно молитеся, всегда благодарите, — говорит апостол. Отец Макарий от брата Никиты настойчиво требовал творения непрестанной молитвы и как только, бывало, увидит его, всегда спрашивает: "А как молитва"? и расспросив его, давал подробное указание на будущее время, при этом старец пояснял, что о. игумен Филарет, а также игумен Евстратий всегда справлялись у послушников, творят ли они Иисусову молитву, особенно когда ничем не заняты, идут дорогой и т. д. Кроме этих кратких наставлений, о. Макарий давал своему ученику и более подробные поучения о непрестанной Иисусовой молитве, поставляя усвоение ее конечной целью иночества. Для доказательства этого старец указывал Никите на слово о трезвении и молитве св. Исихия, пресвитера Иерусалимского из Добротолюбия (3 том). Кто подвизается внутри каждое мгновенье, тому необходимо смирение для брани с гордыми демонами, дабы всегда иметь помощь Христову. Господь ненавидит гордых. Надо иметь внимание, чтобы быть чистым от всяких помыслов, кроме непрестанной молитвы. Кто не имеет чистой молитвы, во внутреннейших сокровенностях души, дабы призыванием Господа Иисуса Христа незримо был бичуем враг, тот не имеет оружия на брань, потому что на себя надеющийся, а не на Бога, падает падением ужасным. Пребывая в общежитии, мы должны самоохотным изволением отсекать всякую свою волю перед настоятелем, дабы быть самопроизвольными безвольниками. Также надлежит ухитряться избегать возмущения раздражительностью, не допускать неразумных движений гнева, бегать безосторожной вольности в обращении с другими и уклоняться от бесед. Кто отрекся от страстных помыслов, тот сделал монахом внутреннего человека. Смирение освобождает от душевных страстей, а злострадания (подвижнические лишения) освобождают от страстей телесных. Телесные подвиги уменьшают похоть тела, но они вполне не охраняют от мысленных грехов. Сердечная чистота отсекает всякое зло, вводит в сердце радость, благонадеяние, сокрушение, плач, слезы, познание самих себя и грехов, памятование о смерти, истинное смирение, безмерную любовь к Богу и людям и сердечное божественное рачение. Если о Господе не по видимости хочешь быть монахом благим, кротким, соединенным всегда с Богом, то старайся проходить добродетель внимания, которая состоит в охранении ума и в установлении сердечного безмолвия. Наука наук и искусство искусств состоит в умении управляться со зловредными помыслами.

Без призывания Иисуса Христа невозможно прогнать прилога лукавого. Тот истинный монах, кто держит трезвение. Плоть — коварный друг — будучи довольствуема, поднимает сильную брань, поэтому враждуй против тела и воюй против чрева. Когда тело в чем-либо прегрешит, бичами бить его надобно до ран[143]. Внимая сим словам святого Исихия из уст своего великого старца, брат Никита хорошо понял, что для делателя Иисусовой молитвы необходимо иметь: 1) уединение с постоянным безмолвием и охранением ума от всяких посторонних мыслей; 2) отсечение своей воли, с безусловным послушанием настоятелю; 3) истинное смирение, с безгневием, чуждым всякой раздражительности; 4) воздержание в пище и питии и 5) изнурение тела. Все эти добродетели по силе своей он старался стяжать под руководством о. Макария, а потом под руководством иеромонаха Гурия и схиархимандрита Илиодора, в честь которого был наречен в схиме Илиодором.

Восемь лет брат Никита проходил трудные послушания в полном повиновении старцу и старшим и, по достаточном утверждении в благодушном перенесении скорбей, в труде, посте и молитве, признан был достойным принять иноческие обеты. Перед постригом в мантию о. Макарий посоветовал Никите избрать себе старца — смиренного иеромонаха отца Гурия, ризничего, который и принял от Святого Евангелия брата Никиту, получившего при постриге в монаха имя Иероним. {…} К кроткому старцу поступил о. Иероним при постриге и конечно немало поучился у него словом и примером, но и о. Макарий не оставлял его своими советами.

Вид Глинской пустыни с северной стороны. Фотография начала XX в.

Через три года после пострижения о. игумен Иоасаф имел намерение представить о. Иеронима к посвящению в сан иеродиакона. Но о. Иероним, сознавая себя недостойным и малоподготовленным к священному сану, отклонял предложение настоятеля, но этого отказа не одобрил старец: "Не следует противиться воле Божией", — сказал он. Вскоре после этого с о. Иеронимом был такой случай. Однажды он, утомленный дневными трудами, читал в келии правило и задремал; горевшая церковная свеча упала с подсвечника и зажгла угольник, на котором стояли иконы, вспыхнувшее пламя заставило очнуться подвижника и потушить огонь. После этого случая о. Иероним согласился принять сан иеродиакона и был посвящен в 1861 году. Опасения о. Иеронима относительно малоподготовленности отчасти оправдались; ему очень трудно было освоиться с богослужением. "Кому доставалось легко, а мне трудно", — говорил о себе о. Иероним. Однако, несмотря на это, во уважение к его высокой иноческой жизни, через три года, он возведен был в сан иеромонаха. В этом сане о. Иероним свободнее мог посвятить себя любимому уединению. Непрестанная молитва, особенно молитва Иисусова, была обычным его келейным занятием.

Для достижения любимого уединения, он, следуя примеру Арсения Великого, всех избегал, хотя и всех любил. В своей келии редко кого принимал и сам ни к кому не ходил, кроме послушания, церкви, братской трапезы, а также настоятеля, старца, духовника, а впоследствии и своего ученика; на опыте познал он, как много пользы приносит иноку безмолвие, уклонение от всяких пустых бесед и развлечения. Безмолвие созидает дух, развлечение — разоряет. По словам Варсонофия Великого, молчание более богословствования достойно удивления и славы (36-й ответ). Впоследствии о. Иероним и других наставлял быть молчаливыми и нередко в своем присутствии прекращал пустословие наставлением памятовать о молитве, помнить свое дело и избегать празднословия и пустословия. Верный обету нестяжания, о. Иероним в своей келии ничего не имел лишнего. Все у него было самое простое, крайне необходимое, — даже иконы в его келии были без всяких украшений, в самых простых киотах. Внешний вид келии его не занимал, и неудобства не беспокоили; для него, казалось, все было удобным.

Келейное правило о. Иеронима постепенно увеличивалось, по мере духовного его преуспеяния. Последнее правило его было такое[144]: 2 главы Евангелия, глава апостольских посланий; 3 кафизмы, покаянный канон, 150 земных поклонов с молитвой Иисусовой, столько же поклонов с молитвой Богородице. Когда в церкви не полагалось земных поклонов, о. Иероним клал поясные поклоны; но кроме того он имел в правиле 33 земных поклона в память 33-летней земной жизни Спасителя и молитву Св. Ефрема Сирина "Господи и Владыка" с земными поклонами. Эти всегдашние земные поклоны он не делал только в неделю св. Пасхи[145]. Иногда старец находил еще время вычитывать какой-либо канон или акафист, не говоря о том, что, как служащий иеромонах, он вычитывал в келии все положенные каноны и молитвы, если их не приходилось выслушивать в церкви. Иисусова молитва положена была ему во всякое время. Молитва умом в сердце совершалась у него сама собой, хотя бы он занимался чем-либо другим. Один из отцов спросил его во время болезни: "Как себя чувствуете, батюшка?" — "Слава Богу, молитва меня утешает, так было бы скучно". Но не к одной уединенной молитве усерден был о. Иероним. Все богослужения он посещал аккуратно и неопустительно, всегда отправлялся в церковь по первому удару колокола. Вкушая пищу в малом количестве, отец Иероним боялся всякого выделения себя из числа прочих и потому не налагал на себя особых постов и сухоядений, но никогда не позволял ни малейшего отступления от правил церковного устава относительно постановлений о пище. Насколько он был строг к себе в этом отношении можно судить по следующему. В великий пост за несколько недель до смерти, ему, изнемогающему от болезни, поста и старости, предлагали для подкрепления сил покушать рыбы. Старец улыбнулся и спросил: "На что мне силы"? — "Да вы, батюшка, очень ослабели, умереть можете". — "И умереть хорошо, — отвечал он, — буди воля Господня, а рыбы не надо, какой же я после того иеросхимонах буду". Так о. Илиодор и не пожелал воспользоваться разрешением для больных рыбной пищи в пост.

За такую высокую жизнь о. Иероним любим был о. Макарием и схиархимандритом Илиодором. Еще в самом начале поступления о. Иеронима знаменитый Глинский подвижник старец Феодот отличил его.

Храм в честь Успения Пресвятой Богородицы. Фотография начала XX в.

Через год после поступления к Иерониму (в то время Никите)[146] приехала мать, с которой он и встретил Феодота. "Кто это?" — "Мать". — "Дай Бог, чтобы поболее таких сыновей сюда приводили", — сказал о. Феодот.

Как иеромонах, о. Иероним наравне с другими нес череду священнослужения. Всегда исполненный благоговения и любви, он при священнодействии в высшей степени проникался страхом Божиим, что не могло укрыться от внимательного наблюдателя, хотя внешне он ничем не отличался от прочих. Чередная седмица для отца Иеронима была особенно трудна. Будучи уже иеромонахом, он все еще не мог отрешиться от робости и боязни. В напряженном состоянии ему, как и всем, приходилось священнодействовать от 7 до 10 часов в сутки, смотря по тому какой день: простой или праздничный. Кроме того, седмичный иеромонах обязан быть на братском обеде и ужине, вычитывать в келии положенные молитвы, выполнять старческое правило и проч. Для сна почти не оставалось времени, все было занято послушанием и молитвой, а если оставалось свободное время, благоговейный иеромонах, каким был о. Иероним, от утрени до литургии и по принятии Святых Таин до вечера, вряд ли решался спать. Таким образом у такого иеромонаха вся неделя, можно сказать, состояла в непрерывном бодрствовании. Отец Иероним, как истинный труженик на пути спасения, многократно изнемогал в молитвенном подвиге, но не оставлял положенного правила, от этого здоровье его постепенно слабело, так что лет пятнадцать тому назад (т. е. около 1880 г. — Примеч. издат.) он был освобожден от чреды, но почти всегда участвовал в соборных богослужениях и молебнах, а также на общем Елеосвящении в великий четверг. Отец Иннокентий много раз желал избрать о. Иеронима на какую-либо должность, но последний, ежедневно молящийся Господу и Владыке не дать ему духа любоначалия, по своему истинному смирению, долго отказывался от предлагаемой чести и только в 1877 г., уступая настоянию о. игумена Иннокентия, о. Иероним согласился взять на себя должность ризничего и вместе с тем звание соборного старца.

Всегда благодушный и снисходительный, о. Иероним в должности ризничего потерпел немало скорбей. Тут требовалось отвечать и за себя и за других; ему трудно было кому-либо сказать обидное слово, а иногда по необходимости приходилось делать напоминания подчиненным; но эти напоминания его были в самых безобидных словах. Если же упущение было серьезнее, то он старался выговорить без всякого гнева, в голосе его слышалось скорее сожаление любящего отца о проступке сына, чем гнев начальника; казалось о. Иероним не способен был гневаться.

Кроткий, благодушный, молчаливый и ласковый, отец Иероним всех любил, всем желал мира, всех утешал или поддерживал в скорбях, когда кто к нему обращался. Сам он по-видимому всегда благодушествовал. От него никто никогда не слышал ни слова ропота на тягость послушания. Видя такое благорасположение к всем и благодушие, братия питала к нему любовь и уважение. Многие просили о. Иеронима взять их под свое руководство, но кротость и смирение заставляли о. Иеронима отказываться от руководительства другими, и он отказывался[147]. Только одного ученика он взял к себе и то по особому желанию отца игумена Иннокентия (потом архимандрита). "Прими этого ученика, — говорил о. игумен о. Иерониму, — этот ученик тебе пригодится". И он, действительно пригодился старцу: во время болезни его много успокаивал его, ухаживал за ним и вычитывал ему правило, молитвы, часы, полунощницу. "Вот когда ты мне пригодился", — вспомнил старец слова отца Иннокентия, когда ученик с любовью служил ему во время болезни.

Избегая человеческой славы, о. Иероним тщательно скрывал свои подвиги, но "ничтоже бо есть покровенно, еже не откроется" (Мф. 10, 26) говорит Господь, прославляющий Его прославляющих. Тайное делание о. Иеронима не укрылось от хотящих поучиться его добродетелям. Один священноинок рассказал нам, что несколько лет тому назад, когда он был еще монахом, от невыносимых скорбей решился он писать Оптинскому старцу Амвросию о принятии его к себе в скит; сел писать, но не мог. В это время входит к нему о. Иероним. "Что делаешь?" — спросил он монаха. Тот рассказал все подробно. Выслушав его, добрый старец посоветовал объяснить свои скорби настоятелю, а не уходить из обители. "По уходе старца, сердце мое успокоилось и я не ходил к настоятелю, — говорил священноинок, — но по молитвам батюшки, безвыходное мое положение на послушании изменилось, скорби прошли; в молитвы старца я всегда верил"[148].

Утруждаемый болезнью и годами, о. Иероним в 1893 году вынужден был отказаться от должности ризничего и уволен по принятии схимы, которую он принял с именем Илиодора. После принятия великого ангельского образа иеросхимонах Илиодор несколько поправился, стал снова ходить к литургии, но по всему видно было, что силы его постепенно оставляли: жизнь его таяла, как свеча. Порок сердца у о. Илиодора был давно, лет 20, от него затрудняло дыхание и старец не мог спать лежа, поэтому, а также и ради подвига, он не ложился в постель; сидя одетый в кресле, он ненадолго успокаивался от понесенных подвигов и с первым ударом колокола спешил идти в храм в полночь на утреннее славословие Господа. Только в последнее время, когда болезнь о. Илиодора усилилась, он на малое время ложился на кровать, но за 6 месяцев до смерти снова перешел в кресло и уже не вставал с него. Однажды ему сказали: "Батюшка, вы бы легли, ведь так сидеть трудно". Старец ответил: "Трудно, кто не привык, а мне ничего". За месяц до смерти старца, желая продлить жизнь подвижника и пользоваться его мудрыми советами, отец настоятель благословил братии келейно усилить молитвы несколькими поклонами, и он прожил Светлую седмицу, хотя духом давно стремился скорее разрешиться от бренной плоти и "со Христом быти" (Фил. 1, 21). Эти дни страданий больного, конечно, еще более предочистили смиренную душу почившего для славы в лике преподобных. Может быть для той же славы Господу угодно было перед самой кончиной усилить болезнь о. Илиодора. У него образовалась водянка со всеми обычными жестокими страданиями, сопровождающими эту болезнь. Но всегда покорный воле Божией, о. Илиодор все переносил без ропота, без стона и жалобы. Стоя на пороге в жизнь вечную, он благодушно ждал приближения смерти. В нем отрадно было видеть верующего добродетельного инока, у которого все упование было в Боге. В этом случае о. Илиодор вполне мог повторить апостольские слова: "Мы не унываем, если нынешний наш человек (тело) и тлеет, за то внутренний (душа) со дня на день обновляется. Ибо кратковременное (легкое) страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое, ибо видимое временно, а невидимое вечно" (2 Кор. 4, 16–18). Готовясь к исходу в иной лучший мир, старец все время своей болезни часто приобщался и соборовался, а прошедший великий пост принимал Святые Таины почти ежедневно, на пасхе через день. Строгая жизнь и такое приготовление к смерти о. Илиодора открыли ему духовные очи: день кончины он предчувствовал; в пятницу на святой неделе он сказал: "Через два дня меня не будет", и слова его исполнились. Эти два дня больной был как бы в забытьи. 9 апреля рано утром старец причастился в полном сознании и после этого не открывал уст своих для земного слова; кажется, ничто внешнее не касалось его, только по дыханию видно было о присутствии души в теле, которая в эти часы может быть взирала на лучший мир вечного покоя и блаженства, а мы с некоторыми из братий смотрели на умирающего и молились за него Богу. В 9 часов 25 минут вечера 9 апреля он тихо скончался. Несколько более сильных вздохов прекратили его многотрудную жизнь за земле. Как-то не верилось в смерть старца. Сейчас был живой, и вдруг не стало?! Тут только вполне почувствуешь необходимость веры, она дает упование, что праведник, особенно напутствованный всеми христианскими Таинствами в жизнь вечную, "жив будет во веки и в Господе мзда его" (Прем. 5, 15), ибо как Таинство Причащения приемлется во оставление грехов и в жизнь вечную, так таинство Святого Елеосвящения, по учению св. Апостола Иакова, "молитвою веры спасает болящего, грехи отпускаются ему".

Без этого упования веры, жизнь наша не имела бы цели. Грустно становится за тех, кто верой не может проницать далее видимого вещественного. Человек яко трава, яко цвет сельный, дух пройде в нем и не будет на земле, но будет вечно в иной загробной жизни. Что сие таинство? Воистину таинство великое: взятое от земли в землю отходит, а дух вдохнутый Богом в тело, созданное "из персти", возвращается к своему Создателю. Итак, не стало старца, земной путь пройден им в угождении Богу. Благо ему, он с апостолом Павлом может сказать: "Подвигом добрым подвизахся, течение скончах, веру соблюдах. Прочее убо (а теперь) соблюдается (готовится) мне венец правды, его же воздаст ми Господь" (2 Тим. 4, 7–8). Если неправедный судья бедную вдову защитил от соперника, то мы тем более верим, что Господь, Всеправедный Судия, пошлет ангелов своих защитить на мытарствах от духов злобы душу о. Илиодора, ту душу, которая в молитве Иисусовой вопияла Ему о помиловании день и ночь (Лук. 18, 3–7). Об исходе этой души из тела братии возвещено было тремя редкими удара большого колокола, при гробе установлена чреда священноиноков для чтения Святого Евангелия, через три часа отслужена заупокойная утреня. Утром 10 апреля после литургии была соборная панихида, вечером бдение; гроб вынесен в церковь. В день погребения 11 апреля заупокойную литургию совершали соборне, на отпевание вышли: отец настоятель, 6 иеромонахов и 3 иеродиакона. Несмотря на простой день, когда все были по послушаниям, любовь собрала ко гробу старца многих братий. Торжественное отпевание производило сильное впечатление, напоминая каждому о его смертном часе. Перед прощанием, по благословению о. игумена, одним из братий произнесено трогательное слово. Слово это, сказанное перед гробом подвижника, было поучительно для братий, как по окружающей печально священной обстановке, так и по содержанию; у некоторых оно вызвало слезы и несомненно останется надолго в памяти. Память о смерти, по учению святых отцов, особенно нужна монахам, она предохраняет от греха. "Помяни последняя твоя и во веки не согрешиши", говорит премудрый (Сир. 7, 39). И потому не бесполезно для живых присутствовать при погребении умерших; так и умершим бесспорно полезна молитва живых. По прощании, тело покойного при колокольном звоне, пении "Святый Боже" и частых остановках для литии с чтением Евангелия принесли к вечному упокоению близ церкви ближнего скита недалеко от могилы иеросхимонаха Макария. Так желал и убедительно просил отца игумена о. Илиодор, взяв с него слово, хотя по благословению милостивого архипастыря, о. настоятель предлагал о. Илиодору похоронить его в усыпальнице, где погребены архимандриты Илиодор и Иннокентий.

Вот гроб опустили в могилу, возглашена лития и еще пропета "Вечная память!" Хорошо, когда почивший оставляет по себе память добрых дел, но на сем свете что вечно? Добрые дела бессмертны на небе, только там все вечно. Святая Церковь о такой вечной памяти молится за усопших, желая им упокоения со святыми. Эту мысль она ясно выражает в погребальных своих молитвах и песнопениях, которые перед духовным взором верующего как бы открывают двери загробного мира, куда провожаем душу "усопшего" или уснувшего, чтобы за гранью видимого, она, освободившись от тяжести бренного тела, могла насладиться вечным покоем обещанного Царствия Небесного. Там более земного, "в память вечную будет праведник" (Пс. 111, 6), ибо "для вечности Бог создал человека, а не для тления; его Он сделал образом вечного бытия Своего" (Прем. 2, 23). Туда к своему Создателю и Спасителю стремилась всегда душа почившего иеросхимонаха Илиодора. Да почивает же она со святыми в селениях преподобных. Мир тебе и вечная память, назабвенный подвижник, показавший пример иноческих добродетелей!

Схимонах Пантелеймон († 1895)

(Память 13 декабря ст. ст. / 26 декабря нов. ст.)

Цит. по: Глинский подвижник схимонах Пантелеймон // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Декабрь. М., 1910. С. 239–243.

Схимонах Пантелеймон, в миру Максим Криущенко, происходил из крепостных крестьян Черниговской губернии. Под руководством родителей и особенно благочестивой бабушки, воспитан был в страхе Божием и рос кротким, тихим мальчиком. Бабушка не раз говорила ему: "Ты, Максим, монахом будешь". Братья так и прозвали его монахом; через несколько десятков лет он, действительно, сделался монахом.

Ребенком Максим упал в речку. Прошло немало времени, пока рабочие вынули его из воды, но мальчик чудесно сохранился невредимым. Другой раз Максим и брат его Феодор ночью, карауля барский овин, уснули. Во время сна овин загорелся. Первым проснулся Максим, разбудил брата и выскочил, но, не видя Феодора, снова вбежал в овин и вытащил перепуганного брата. После этого сейчас же обрушилась горящая крыша овина. "Убежим", — говорил ему Феодор. "Нет, — отвечал Максим, — если убежим, — отец с матерью помрут с горя. Скажем — мы не знаем — как овин загорелся, и нам ничего не будет". С них, действительно, не взыскали. Вспоминая прошлое, старец говаривал: "Меня всюду Господь хранил: в воде не утонул и в огне не сгорел". В школе Максим учился хорошо, и сам впоследствии учил детей грамоте; читал и пел на клиросе; отличался усердием к посещению храма Божия и хорошо знал церковный устав.

Имея сильное желание поклониться мощам Киево-Печерских угодников, Максим ни у кого не спросившись, отправился на богомолье. Дорогой все мысли его были заняты желанием скорее достигнуть цели; о последствиях самовольной отлучки ему в голову не приходило; только в Киеве вспомнил об этом. Желая помешать усердной молитве, враг спасения старался еще сильнее устрашить паломника гневом барина, представляя ему побои, розги и всякие другие неприятности. "Не возвращайся, беги от барина", — внушал ему дух злобы, но богобоязненный крестьянин не послушался злого внушения. Уповая на Бога, Царицу Небесную и святых, он решил молиться за господ, умилостивить их или вытерпеть наказание. Глубоко потрясенный торжественно-умилительным богослужением Лавры, Максим забыл все земное и в молитвах находил великое утешение. Тут более, чем когда-либо, ему пришло желание быть монахом. Вспомнил он и предсказание бабушки. С сожалением он оставил Киев. Мысль, как явиться помещику, не покидала его всю дорогу. Прибыв домой, он немедленно принес повинную. Узнав цель отлучки, добрый барин не наказал его, а благодарил за молитвы и подарки, которые состояли из просфорок и священных изображений на бумаге.

По времени, кроме Киево-Печерской Лавры, Максим посетил и другие святые места. Наконец, без всяких средств, при помощи добрых людей, он прибыл во святой град Иерусалим и поклонился его святыням. На обратный путь у него тоже не было средств. После усердной молитвы, он от великомученика Пантелеймона получил деньги на дорогу. Когда его спрашивали, во сне или наяву ему явился святой великомученик, он отвечал: "Наяву".

После смерти матери, помимо желания, Максим должен был исполнить волю родителя и жениться. Стали рождаться дети: одни умирали, другие жили. Максим увидел себя связанным на всю жизнь, и уже не чаял быть монахом. Господь же, видя благое изволение Максима, посещал его печалями житейскими, болезнями в семействе и смертью детей. И в Максиме снова загоралась ревность угождения Богу.

В течение всей жизни, когда бывал в дороге, Максим не раз подвергался опасности, но всегда обращался с молитвой к Богу. Упование на помощь свыше не посрамлялось: Господь чудесно избавлял его от разных бед.

После смерти жены Максим выдал дочерей замуж, а сыновей женил, и, разделив имущество между детьми, поступил в Глинскую пустынь. Через несколько лет, в 1878 году, как знающий хозяйство, он был назначен смотрителем Белгородского загородного архиерейского дома, где и пострижен в монашество с именем Парамон.

До него на земле, принадлежащей архиерейскому дому, когда-то рыли колодезь, потратили много денег, а воды не достали и возили ее из слободки по 20 коп. за бочку. При покупной воде трудно вести хозяйство, и оно было запущено. Отец Парамон выбрал подходящее место и, с упованием на Бога, приступил к рытью колодца. На глубине трех аршин показалась в изобилии вода, нужная для скота, сада и огорода. Потом была вырыта сажанка и в ней разведена рыба. Все хозяйство улучшено, и доходность его увеличена.

У отца Парамона были две противоположные черты характера: в отношении себя и своих прямых обязанностей, он был вполне сметлив и благоразумен; в отношении посторонних — прост и наивен, как дитя. За простоту, добродушие и усердие он пользовался благосклонным вниманием высокопреосвященнейшего Сергия, епископа Курского († митрополита Московского). Десять лет о. Парамон пробыл в должности смотрителя архиерейского дома и, может быть, пробыл бы там более, но одно важное событие в его жизни заставило искать большего уединения для духовных подвигов. Событие это — летаргический сон, случившийся с ним в 1888 г. Отца Парамона считали уже умершим, положили в гроб и хотели хоронить. Вдруг он встал. На вопрос, что видел, молчал, хотя не отрицал своих видений. После летаргии о. Парамон усилил пост, молитву и покаянные подвиги. Для большей наглядности о памяти смертной сделал себе дубовый гроб и перешел обратно в Глинскую пустынь, где назначен на послушание при больнице, потом читал по очереди Псалтирь по благодетелям. С 1891 года он находился при часовне ближнего скита. Это послушание ему было вполне по душе. Двери келии выходили прямо в часовню, где подвижник совершал свои моления. Тут нередко можно было его застать поющим какую-либо священную песнь или акафист. После ранней обедни отец Парамон ежедневно читал Святое Евангелие, "Апостол" и один из акафистов.

Находясь в часовне, о. Парамон пищу вкушал дважды в сутки. По его словам, к этому он привык еще в Белгороде. "При занятиях забудешь и о еде", — говорил он. Помня поговорку: "От того порок бежит, кто в гробу живой лежит", о. Парамон часто спал в своем гробу, а в полночь вставал и шел к утрени.

Когда, по послушанию или болезни, он не мог быть на каком-либо богослужении в обители, то келейно пел и вычитывал все положенное. Сосед его по келии слышал как о. Парамон ночью отправлял у себя утреню.

Во время трехлетнего послушания при часовне, не раз отца Парамона обижали посторонние люди; однажды ночью, когда он шел в монастырь к утрени, на него напали злодеи. Избитый и пораненный о. Парамон пришел в храм Божий.

В 1894 году о. Парамон принял св. схиму с именем Пантелеймона и, как по старости нуждающийся в постороннем уходе, переведен в больничный корпус. С принятием схимы, старец стал исповедоваться и причащаться почти еженедельно.

Несмотря на преклонность своих лет и полное изнеможение, он до самой смерти ходил в церковь. 13 декабря 1895 года, идя от вечерни, и, предчувствуя свою смерть, он громко пел похоронное: "Святый Боже…", а в 11 часов вечера того же дня тихо скончался, имея от роду 80 лет.

Монах Пимен († 1895)

(Память 1 апреля ст. ст. / 14 апреля нов. ст.)

Цит. по: Подвижники Глинской пустыни. (Память 1 апреля) // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Апрель. М., 1908. С. 10.

Монах Пимен ухаживал за больным, сам от него заразился и умер в 1895 г. Надпись на кресте его заканчивается ублажением положившего "душу свою за други своя".

Послушник Николай († 1896)

(Память 17 июня ст. ст. / 30 июня нов. ст.)

Цит по: Подвижники Глинской пустыни. (Память 1 апреля) // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Апрель. М., 1908. С. 11.

Блаженное послушание скоро спасет инока. Господь таких отзывает в Свои обители еще в молодых летах. Эта мысль выражена в следующей эпитафии (на его надгробии на кладбище Глинской пустыни. — А.И.). "Под сим крестом погребен послушник Николай Донской, на смерть удостоенный ангельского образа с именем Никифора. Он скончался после Св. Причащения 17 июня 1896 года, на 23-м году жизни. В обители подвизался два года и в сей короткий срок усердным послушанием и благочестным житием успел уготовить душу свою к блаженному переходу в вечность".

Схимонах Архипп († 1896)

Цит по: Жизнеописание Глинского подвижника схимонаха Архиппа. Одесса, 1902.

Великая польза и утешение рассказывающему житие святого мужа.

Епифаний Премудрый.

Слава и честь и мир всякому делающему благое.

Рим. 2, 10.

Когда пересказываем жития прославившихся благочестием, то прежде всего Владыку прославляем в рабах Его.

Св. Василий Великий.

I

Читая жития угодников Божиих, мы невольно сознаем великую разницу между ними и нами. Но она не должна приводить нас к ложному выводу, будто теперь не те времена, не те люди и нам невозможно угодить Богу. Таким выводом оправдываются неревнующие о своем спасении, а хотящих спастись не устрашит самая великая противоположность их жизни с жизнью святых.

Напротив того, она вызовет у них сокрушение духа и молитву ко Господу и святым Его о даровании боле крепкой веры, большей преданности в волю Божию и недвоящегося упования на Промысл Всемогущего, чтобы и они слабые, при содействующей благодати Божией по силе своей могли ревновать житию святых. Ведь и святые некогда были похожи страстями на нас, также обложены плотью; однако силой воли, любовью к Богу и желанием себе спасения, превозмогли все. Бог силен и невозможное сделать возможным.

Он всем хочет спасения и только ожидает с нашей стороны желания, понуждения себя; благодать Его всегда готова нам в помощь. Все это можно видеть из предлагаемого жизнеописания отца Архиппа, еще так недавно бывшего среди живых и на себе показавшего, что при усердии ко благочестию и в настоящее время возможно достигнуть всех даров божественной благодати.

("Кормчий". 1893 г. № 23)

II

Схимонах Архипп в жизни своей действительно был светочем веры, какая была у древних подвижников. Так о нем говорили сподвижники, близко знавшие почившего старца[149].

Господь, знающий несодеянное, предвидел в нем особые веру и любовь и еще в рождении отличил его некоторой особенностью, которая заставила мать младенца сказать: "В жизни его (новорожденного) должно быть что-либо особенное".

При святом крещении отец Архипп наречен был Афанасием. Родиной его была пригородная слобода Ездоцкая Старооскольского уезда Курской губернии. В родной купеческой семье его называли "Афоней". Восьми лет Афоня велел отцу своему подождать продавать хлеб. Тот послушался и имел хорошую прибыль. С тех пор слова Афони в делах торговли исполнялись; не послушают — прогадают. Но помогая советом, сам он в торговле приносил только убыток: часто, оставшись один в лавке, он отпускал бедным товар без денег; жизнью своей он выделялся и в семье: хорошо не одевался, чай пил без сахара, деньги ненавидел и называл их железом, удовольствий не любил, спал без подушки, любил храм Божий и уединение. За такую жизнь немало нес оскорблений.

За три года до поступления в монастырь Афанасий перестал кушать скоромное, отрастил волосы и вообще показывал склонность к монашеству. Однажды он тайно ушел в Киев. На третий день его догнали, побили и насильно возвратили домой. Мирская жизнь ему была не мила. "Целый год меня били", — говорил сам старец[150], — и наконец сказали, толку из меня не будет".

Чтобы вынудить согласие родных на увольнение в монастырь, Афанасий четыре дня скрывался в погребе своего родственника. Старший брат искал его. "Дашь Афоне бумагу, скажу, где он", — говорил родственник. Согласие было дано, Афанасий вышел из своего заключения. На этот раз его уже не задерживали[151].

III

Так подготовленный скорбной жизнью к иночеству, 27-летний Афанасий Шестаков в 1852 году пришел в гостиницу Глинской пустыни с намерением поступить в монахи. Оттуда его вместе с несколькими другими богомольцами послали помогать на пекарню. Окончив дело, все разошлись, остался один он. "Отчего ты не идешь?" — спрашивают его. "Куда я пойду, — ответил незнакомец, — я пришел в монастырь". — "Иди к игумену", — говорят ему. "Нет, я сюда пришел служить Богу". С тех пор он остался на пекарне и исполнял самые трудные работы. Обязанностью Афанасия обыкновенно было выкладывать из дежи тесто для хлебов. Обладая большой силой, он сразу вынимал сколько требовалось теста в форму[152].

В какое бы время не позвали Афанасия и где бы он ни находился, хотя бы и в храме, он без рассуждения немедленно бежал на пекарню для исполнения послушания. Вне храма и послушания Афанасий оставался на пекарне и читал Псалтирь, которую всегда носил с собой. Случится какое дело, его сейчас же заставляют делать. Однажды старший на пекарне спросил у него про одного брата, ушедшего от дела; Афанасий, лежа на скамейке, сказал: "Знайка лежит, а незнайка бежит", и его, как знайку, заставили работать. Афанасий рад был делать "за послушание", т. е. не самовольно, а что приказывали. Работая за себя и за других, он исполнял заповедь любви к Богу и ближнему, утруждал плоть свою, укреплялся в подвигах и становился бодрее духом. На послушание и на услугу ближнему во имя любви он смотрел как на заработок вечных благ. Не он делал одолжение своим трудом, а ему делали одолжение, когда заставляли трудиться. Это самый правильный взгляд на святое послушание.

Молча делая свое дело, смиряясь и подвергаясь уничижению, брат Афанасий мало обращал на себя внимания, а если и обращал, то как юродивый. Потому он пострижен был в мантию на 18-м году по поступлении в Глинскую пустынь, причем наречен был Архиппом.

По терпению своему о. Архипп выделялся от многих. Об этом свидетельствует даже одно то, что на послушании в пекарне он пробыл 33 года подряд. Ему несколько раз предлагали быть старшим, но любитель смирения предпочитал лучше подчиняться, чем повелевать. "Я ничего не смыслю, простите меня неразумного, — говорил он, падая в ноги, — назначьте другого". Десятками лет позже его поступившие рясофорные послушники были старшими, а он, мантийный монах, покорно повиновался им, оставаясь младшим. Лишь с принятием схимы в 1885 году он освобожден был от этого послушания и стал читать только Псалтирь по благодетелям. Чтение Псалтири по очереди он нес с 1874 года. Но и после увольнения из пекарни о. Архипп не переставал добровольно трудиться на прежнем послушании; нередко его можно было видеть ночью месящим хлебы вместе с послушниками. Когда некем было заменить отсутствующего брата, просили о. Архиппа; он беспрекословно шел на послушание в пекарню. Отец Иосиф, старший на пекарне, говорил нам: "Однажды некому было выкладывать хлеб из дежи. Пошел я к о. Архиппу и говорю ему: "Батюшка, некому хлеб выкладывать". Старец вскочил и побежал в пекарню, засучил рукава и начал выкладывать тесто с особенным усердием и силой. Все ему удивились. Окончив трудную работу, молча отдохнул и пошел в свою келию.

В 1890 году о. Архиппа, как высокого подвижника, назначили в ближний скит для принятия посетителей, ищущих духовного совета. Для строгого аскета такое послушание было весьма тягостно, но он, привыкший во всем повиноваться, не прекословил. В скором времени о. Архиппа перевели на дальнюю монастырскую пасеку, место пустынных подвигов схиархимандрита Илиодора. Там не было храма. Отцу Архиппу, привыкшему к церковным богослужениям, это было великим испытанием. Он искал также уединения, но не нашел: то братия, то посторонние приходили за советом. Отсюда о. Архипп снова переселился в ближний скит, а через два года опять в пустыньку схиархимандрита Илиодора, где был уже выстроен храм, и начал основываться Спасо-Илиодоровский скит[153]. Под руководством о. Архиппа и началась скитская жизнь Глинских иноков, потом был назначен скитоначальник — иеромонах. До января 1896 года о. Архипп оставался в скиту на покое, по болезни и старости, продолжая всегда быть примером послушания, смирения и терпения. Слово "покой" здесь разумеется только в том смысле, что старец не нес обычного монастырского послушания, но не переставал трудиться в подвигах, добродетелях и приеме посетителей. Тогда многим стал известным его дар прозрения и сила молитв.

По благословению отца настоятеля старца просили в монастырскую гостиницу и возили на монастырские хутора; он повиновался как дитя, готовый на всякое послушание. Даже видя явную опасность для своей жизни, о. Архипп не отрекался быть исполнителем воли начальников. За два года до смерти он был очень слаб. Отец настоятель думал, что ему лучше будет, когда провезет его по свежему воздуху. С этой целью он предложил о. Архиппу ехать с ним в г. Путивль. Отец Архипп не противоречил. Прощаясь с келейником, он сказал: "Может не увидимся". Поехали. На поворотах дорог лошади пять раз сами собой сворачивали назад, точно им кто заграждал дорогу. Кучер с большим усилием направлял лошадей на дорогу; проехав немного, лошади снова сворачивали. Усматривая в этом волю Божию, препятствующую поездке, отец игумен приказал вернуться в обитель. Там старец сказал настоятелю: "Ты бы меня не привез обратно живого". После этого отец Архипп в потоке слез излил Богу благодарную молитву. Был и другой случай, когда подвижник с явным вредом для своего здоровья, исполнил послушание, а неизвестных нам таких случаев может было весьма много.

IV

Вообще у блаженного послушника послушание всегда было на первом плане. Ради его, он в начале своих подвигов вкушал пищу наравне со всеми; атлетическое его сложение и постоянный нелегкий труд требовали этого, тем более, что страсти у новоначальных умаляются не усиленным постом (иначе послушники не могли бы нести послушания), а исповеданием греховных помыслов, трудами и удалением от свободного обращения с близкими[154]. Блажен отец Архипп, ибо без сожаления отдал себя на труд послушания и избегал свободного обращения с ближними, которое развращает и благонравных. Будучи в схиме, старец продолжал ходить в братскую трапезу, но воздерживался от насыщения, стараясь, впрочем, не показать этого. Когда все кушали, он весьма медленно, не торопясь, понемногу принимал пищу; хлеб в рот клал крошками. Отец П-ий, бывший некоторое время с о. Архиппом на пекарне, рассказывал нам, что старец не употреблял рыбы и для него никаких разрешений не существовало. До конца поздней обедни он ничего не вкушал и иногда прямо из храма шел в трапезу. Никто не мог его заставить изменить этого правила, не говоря о более важном. Так подвижник тверд был в исполнении принятого воздержания.

Однажды на масляной неделе пеклись блины для братий. Утром все находящиеся на пекарне кушали блины, один о. Архипп не прикоснулся к блинам. Пристали к нему братия, прося и уговаривая именем любви покушать и не пренебрегать даром Божиим и ими, но в подвижнике человеческая любовь не одолела любви к Богу. Для о. Архиппа лучше было огорчить людей, чем Бога, Который радуется, видя, что мы сами идем навстречу бесчестию, чтобы подавить, поразить и истребить в себе суетное самомнение[155]. Если до поступления в обитель, отец Архипп три года не вкушал скоромного, то в обители он тем более строго держал постоянный пост, зная, что аще внешний наш человек (тело), тлеет, обаче внутренний (душа) обновляется (2 Кор. 4, 16). Ибо каким видится, тело пространно питаемое, — цветущим и полным, таковой духовно делается душа через воздержание[156].

Схимонах Архипп (Шестаков) (1825–1896)

Благообразие души отца Архиппа невольно сказывалось в лице: оно сияло бледностью святого воздержания. В посты старец особенно был воздержан. Однажды в Петров пост в 2 часа пополудни он пришел из скита в "киновию"[157] и признался отцу Михаилу, что еще не кушал, от чая отказался, взял небольшой кусок черного хлеба и половину огурца. С переходом в Спасо-Илиодоровский скит, он усилил свой пост. Начал причащаться еженедельно, а если на неделе был праздник, то и чаще. Поэтому, у него всегда было сухоядение, без масла. Горячую пищу подвижник употреблял по субботам и воскресеньям, в остальное время для него пищею были хлеб, сырая капуста, огурцы, редька, картофель. Раз на первой неделе великого поста, видя о. Архиппа сильно отощавшим, брат Леонид предложил старцу подкрепиться пищей. Строгий воздержник побежал от него. Так боялся он нарушить принятый пост. Сильное воздержание и грубая сухая пища конечно были вредны для изможденного подвигами о. Архиппа, но он желал лучше умереть, чем отступить от боголюбезного воздержания[158], поста и молитвы. В год смерти за послушание о. настоятелю старец стал кушать каждый день горячую простую пищу в два блюда[159]. Чай пил о. Архипп однажды в день после обеда. В чае он как бы не нуждался. Налитый стакан у него стоял долго, выпьет один-два глотка, выплеснет на пол и просит снова налить. Он часто заваривал особую траву или клал ее целой горстью в стакан с чаем. Самый горький травяной настой пил без сахара. Этой травой он угощал братию. За послушание старцу едва-едва выпьешь один стакан. Иногда подвижник заваривал сосновые шишки, иногда сушеную жгучую крапиву и советовал другим пить. "Такого чая ни у кого нет", — говорил он. В последнее время, особенно при болезни, отец Архипп мог бы иметь различные "утешения"[160], но он не только не требовал их, а даже отклонял, желая пребыть на кресте самоумерщвления до самой смерти, ибо претерпевый до конца, спасен будет. Подвижники воздерживаются от всего для получения венца нетленного, говорил святой апостол (1 Кор. 9, 25) и о. Архипп старался быть воздержанным не только в пище, во сне, но и во многих других отношениях. Заботясь насколько возможно поддержать здоровье подвижника, отец настоятель в 1895 году благословил о. Архиппу распарить больные ноги в бане. Старец, как поступил в обитель, 43 года не был в бане и неизвестно, бывал ли когда. Другой, пожалуй, стал бы просить не ходить, и для такого старца, как он, достаточно было сказать одно слово, чтобы не нарушить своего правила, но не так сделал беспрекословный послушник, он не осмелился и одним словом пререкать своему пастырю. Келейник невольно высказал удивление: "Столько лет вы, батюшка, в баню не ходили!" — "А послушание? Отец игумен благословил", — сказал отец Архипп. Тут не знаешь чему удивляться: или великому воздержанию, или беспрекословному послушанию. Когда о. Архиппа вели в баню, он несколько раз с сожалением сказал: "Все мое пропало!" — пропало старание о том, чтобы не видеть тела своего и не показать его другому.

При раздевании старца келейник увидел, что о. Архипп туго опоясывался по белью толстой веревкой. Большой узел веревки упирался в живот подвижника.

Отец Архипп также был крайне воздержан в зрении. На женщин он вовсе не смотрел, в их присутствии взор обращал на другие предметы или вниз. Если необходимость заставляла сидеть с женщиной, он садился далеко, голову опускал и отвечал на вопросы собеседницы, не обращая к ней лица своего. Однажды в монастыре, после литургии, в храме подошла к нему женщина и стала что-то спрашивать. Старец не только, по обыкновению, опустил глаза, но и закрыл их рясой и, ответив коротко, выбежал из храма.

Другой раз на монастырских Сеймских мельницах отец Архипп, указывая на гостиный дом, спросил послушника: "Кто там"? — "Какая-то приезжая барыня". Старец закрыл лицо полой подрясника и побежал на мельницу, споткнулся, упал, поднялся и опять побежал, показывая пример, как инокам надо быть осторожными в обращении с другим полом.

V

Желая положить хранение устам своим и не согрешать языком, сей мудрый у Бога и безумный у людей, в начале подвигов своих, перед тем как на пекарню собираться братии на послушание, клал в рот щепку, пока не навык молчать или говорить только кратко одно полезное. Обычных рассуждений двоедушных слабых натур у него не было. Он не обращал внимания, что скажут другие, а ради принятого подвига терпел все находящее. Часто обращались к нему с желанием втянуть в беседу, но он твердо стоял в своем намерении; иногда уклонялся от пустых бесед под предлогом немощи или болезни, а послушание всегда исполнял с полным усердием. Многие неблагоразумные за это осуждали его и смеялись, не понимая, что разумный молчит (Притч. 11, 12) и соблюдает душу свою от погибели (Притч. 13, 3), ибо, по слову святого апостола Иакова, кто думает, что он благочестив и не обуздывает своего языка, но обольщает свое сердце, у того пустое благочестие (Иак. 1, 26). Молчание подвижника было вполне разумное. Он не хотел только говорить об обычных делах человеческих. Когда же заговаривали о душеполезном, он сейчас же оживлялся, глаза его начинали искриться какой-то неземной радостью и на устах появлялась улыбка.

Пустословие других старец прекращал громким произнесением молитвы Иисусовой или заставлял кого-либо читать Священное Писание. Когда спрашивали у него не должное, он отвечал: "Прости, Бога ради, я ничего не знаю", — и громко начинал повторять: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного". Вообще надобно сказать, что у него в словах, делах, движениях, а главное, в сердечном чувстве всегда был страх Божий[161].

VI

Отец Архипп еще послушником вполне оправдал священные слова, кои вышиваются на схимнических одеждах: плещи моя вдах на раны и ланиты моя на заушение, лица же моего не отвратих от студа заплеваний[162].Такое добровольное предание себя на злоключения при незлобии на оскорбителей свойственно только совершенным, но отец Архипп, как мы уже говорили, и поступил в обитель испытанным в терпении. Однажды на пекарне он стал просить новоначального брата месить хлебы. Тот в гневе бросился на подвижника и закричал: "Как смеешь меня заставлять?" и бил его до тех пор, пока сам не уморился. И что же? Не бивший, а битый поклонился в ноги и просил прощения. После этого о. Архипп несколько дней был болен. Враг спасения человеческого сам озлоблялся и окружающих озлоблял на истинного подвижника, ибо мерзостью для нечестивого кажется идущий прямым путем (Притч. 29, 27). Другой раз тот же брат в пылу напрасного гнева схватил о. Архиппа за бороду и вырвал у него клок волос. Смиренный и кроткий труженик огладил бороду и, падая в ноги обидчику, сказал: "Прости меня, верно я тебе не понравился". Кто-то в пекарне сильно ударил о. Архиппа в висок: он четверть часа лежал на полу без памяти на грязном мокром каменном полу, а, очнувшись, встал и молча взялся за свое дело, как будто ничего с ним не случилось. Раз его сильно побил один брат за то, что ему не понравилось пение отца Архиппа на клиросе. Но положивший устам своим хранило внегда восстати пред ним грешнику (Пс. 38, 2) через некоторое время пригласил к себе обидчика и угостил. Непамятозлобие есть признак истинного покаяния, говорит св. Лествичник[163], ибо Богу угоден тот, кто, делая добро, страдает несправедливо (1 Петр. 2, 19–20), и блажен тот терпеливец, который может в унижении хвалиться высотой своей (Иак. 1, 9). Если не ложно слово премудрого, что глупый весь свой гнев изливает, а мудрый сдерживает его (Притч. 29, 11), то мы и тут поймем высоту отца Архиппа перед его оскорбителями, ибо мудрость, по выражению Марка подвижника, состоит не в том только, чтобы знать истину в естественной последовательности, но и в том, чтобы от обижающих нас переносить зло, как свое собственное[164]. Оставшиеся с одним первым знанием возносились гордостью, а достигшие второго стяжали смиренномудрие[165]. Некоторые случаи оскорблений, дававшие о. Архиппу повод к смирению, вспоминал и сам старец. Так, он рассказывал нам, что как-то старший заставил его одного из мучника нести в пекарню ушат с мукой. Муки в ушате помещалось до трех пудов и всегда носили вдвоем. "Я отказался, не мог нести, — старший поколотил меня". Говоря это, о. Архипп крестился, добродушно улыбался и молился за оскорбителя.

Зная все это, невольно удивляешься терпению и незлобию отца Архиппа: он в скорбях не скорбел и, обижаемый, не жаловался, все принимая, как посланное от Бога ради очищения грехов наших и ради спасения.

VII

По поступлении в обитель отец Архипп пять лет не имел у себя келии, приметаясь на пекарне, вменяя себя за ничто перед человеками: спал он или на грязном каменном полу и на угольях лицом в угол, или на полке перед столом, при самом входе в пекарню. Иногда нарочно рассыпал муку, разливал воду или ронял тесто. Начнут его ругать, а он кланяется и у всех просит прощения. Таким образом он заставлял выходить наружу скрывающиеся внутри страсти, уничтожал их собственным смирением и уничижением себя перед другими. Одежду подвижник носил порванную, грязную. От простуды и долгого стояния в храме у него на ногах образовывались отеки, обыкновенных сапог одеть было невозможно. Он некоторое время носил на одной ноге сапог, на другой валенок, потом ходил в опорках, которые по виду были настолько плохими, что никто не поднял бы их на дороге. Впоследствии отец Архипп ходил или в больших валенках или в особо для него сшитых просторных сапогах. Часто старец тер лицо руками или'ерошил волосы на голове. Все это подавало повод называть его юродивым, безумным, прельщенным. Он не отрицал этих названий, умея искусно ими укрыться от тех, кто не искал у него совета и не желал принести ему душевную пользу. Посему о. Архипп говаривал: "Лучше всего дураком быть, да надобно уметь им сделаться". Тем, кто называл его прельщенным, он говорил: "Прости меня, я прельщенный", перед теми, кто считал его юродивым, он показывал себя безумным. Но действительно безумный действует бессознательно, а этого не было заметно у о. Архиппа. Безумный говорит и делает разные глупости, ему только свойственные, но в то же время не признает себя безумным; о. Архипп, напротив, сознавал, что сам по себе он ничто, и без Бога ничего не может сделать, а исполнял очень мудро все требуемое иноческими уставами. Скорее можно назвать глупым знающего доброе, говорящего о добре и его не делающего, чем называющего себя юродивым и делающего все доброе разумно. Отец Архипп был лишь исполнителем слов Священного Писания: аще кто мнится мудр быти в вас в веке сем, буй да бывает, яко да премудр будет (1 Кор. 3, 18–19), зане буее Божие премудрее человеков есть и немощное Божие крепчае человек есть (1 Кор. 1, 25). Юродство свое старец совершенно оставил, как нам кажется, только по вступлении в меру бесстрастия. Однако для неразумных и в этом состоянии он казался неразумным, особенно тем, кто не знал аскетических требований святых отцов или отречение от греховных и плотских удовольствий считали буйством.

В их глазах старец не переставал казаться очень странным и, может быть, достойным презрения, а Богу, смотрящему на душу и сердце, был любезен. Господь не презрел трудов и подвигов смиренного подвижника и богато ущедрил его своими дарами. И все те, кто видел в отце Архиппе истинного труженика ради Царства Божия, не пренебрегал им; они верой и любовью ублажали его за истинно тесный спасительный путь и признавали мудрым, ибо, по слову Божию, муж долготерпелив мног в разуме (Притч. 14, 29).

Не желая вводить братию в грех осуждения и оскорбления, о. Архипп поступающим в пекарню — тем, кто чаще других относился к нему по послушанию, так характеризовал свой образ жизни: "Путей спасения много, каждый идет своим путем. Наш игумен[167] идет открытым прямым путем, отец Игнатий также[168]; Иероним[169] идет закрытым путем смирения, а я сделал себя дураком, и дурак на самом деле. Трудны все пути, но дураком себя не всякий может сделать. Трудно не обижаться, когда оскобляют, а надобно все терпеть[170]. Мальчики (молодые послушники) мне говорят: "Архипп, ты дурак", и я говорю: "Дурак". — "Ты, — говорят, не так сделал". — "Простите, я дурак, не понимаю".

VIII

Незлобие, прощение обид, добровольное юродство и вся жизнь о. Архиппа свидетельствуют о его глубоком смирении, которое святыми отцами считается первой добродетелью и основанием для прочих добродетелей. В начале своих подвигов в обители он руководствовался советами братского духовника иеромонаха Анастасия[171], после его смерти обращался к известному старцу схиархимандриту Илиодору[172], с которым некоторое время жил в одном коридоре. Старец Илиодор полюбил Архиппа за его строгую жизнь и смирение и отзывался о нем высоко. Однажды, указывая на него своему ученику отцу И., схиархимандрит Илиодор говорил: "Вот мы видим образец жизни живого святого"[173]. Недоверие к своему рассуждению о. Архипп сохранил до самой смерти. Будучи уже прославленным подвижником и старцем, руководителем в духовной жизни Глинских схимников, а также давая другим наставления, он не переставал проверять себя вопрошением других: "Так ли я сказал?" и при этом прибавлял: "Я ничего не знаю". Священное Писание слушающих советы называет мудрыми (Притч. 12, 15), хотя они и не мудры у людей. Несмотря на все благодатные дары[174], старец Божий не превозносился, знал, что сам по себе он земля и пепел, велик и праведен не он, а Бог, дивный во святых Своих, в них почивающий, и потому в похвалах не тщеславился, считал себя недостойным хвалы; хвалимый более ревновал о совершенстве, а поносимый побуждал себя к покаянию. Таким образом до самых последних дней своей жизни отец Архипп искал случая к смирению и во всякое время готов был у старшего или младшего просить прощения; скажет что-либо хотя бы последнему послушнику, заметит, что слова его не понравились, сейчас говорит: "Прости меня, ради Бога". Когда заходил разговор про кого-либо, особенно с осуждением поступков, отец Архипп обыкновенно говорил: "Он выше (достойнее) меня". Таким образом сей простейший из простых смертных, как называл его один из почитателей, при помощи Божией мог победить всякое возношение и тем сохранил все свои добродетели нерасхищенными, ибо только смирением сохраняется сделанное[175]. Кто себя почитает чем-либо, будучи ничем, тот обольщает сам себя (Гал. 6, 3). Мы с собой ничего не приносим, все Божие, а не наше. Что ты имеешь, спрашивает апостол, чего бы не получил? А если все получил от Бога, то нечем хвалиться.

По смирению своему о. Архипп не считал себя достойным уважения, старцем, иногда удивлялся, зачем к нему идет народ. "Огарок догорает, смерть на носу, глаза оловянные, глупый"… Так он называл сам себя. Иногда он скрывался от народа, а раз в ближнем скиту вылез в окно, когда келию его окружило много народа, и келейник объявил, что старца нет в келии. Некая почитательница подвижника во что бы то ни стало хотела видеть старца, который в то время никого не принимал. Уступая настойчивой просьбе, о. Архипп надел на себя чугунный тяжелый крест, открыл двери келии и говорит: "Вот как я живу, вот камень[176], вот как я молюсь: "Раба Божия, раба Божия, раба Божия…" Старец крестился и очевидно хотел показать себя безумным. Почетные посетители иногда сопровождались к отцу Архиппу кем-либо из братий. Это видимо стесняло смиренного подвижника. Тогда он вместо советов говорил разные несообразности и многие оставались в недоумении о хваленом старце, который не умел толком сказать двух-трех слов. Однажды отец Архипп высказался так: "Вы ученые, а я малограмотный, что скажу вам? Помолимся". И начинал молиться с поклонами: "Помяни, Господи, раба Твоего (имя), помяни, Господи…". Так до 10 раз. "Даруй ему, Господи, здравие и спасение… Даруй ему, Господи, здравие и спасение… Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас; Пресвятая Богородице, спаси нас!" Опять делал несколько поклонов. С ним молились все присутствующие. Молитва старца всегда выручала. В одно время старец Архипп казалось так много наговорил лишнего, что монах М., сопровождавший посетителей, вынужден был просить в будущем ничего подобного не говорить, но не помогло; в другой раз подвижник при том же М., как бы нарочно еще более наговорил посетителям, чего бы говорить не следовало. Отец М. скорбел и не знал, что делать. Ему не желалось, чтобы все это продолжалось дальше. Придя в тот день к вечерне, он боролся с помыслами по поводу слов старца и решился так или иначе доложить отцу настоятелю. В это время отец Архипп быстро соскакивает со своего места, бежит к М. и говорит: "Прости меня, я много говорил, не говори отцу игумену"; братски лобызается в плечи. М. стал доискиваться причины, почему отец Архипп так поступает и, кажется, нашел ее. Желая выйти из неловкого положения, он доложил отцу настоятелю, что старец стесняется принимать посетителей в присутствии посторонних: ни его не могут спросить, ни он не может сказать что-либо откровенно. После этого ищущих духовного совета отец настоятель стал посылать к о. Архиппу без провожатых и даже просил не говорить ему, кем они посланы.

В обитель приехали почетные посетители. NN. расхвалил им прозорливость о. Архиппа и между прочим сказал: "Он имена Ваши угадает". Старец действительно называл некоторых по именам, не зная их и видя в первый раз. Гости к подвижнику приехали с NN. Отец Архипп обращается к одному из них и спрашивает: "Вас зовут Петр?" — "Нет" — "Иван?" — "Нет". Другого также дважды назвал не по его имени и потом с улыбкой повернулся к NN. и спросил его: "А что, угадал?"

Этим он с одной стороны избежал суетной славы, с другой показал, что дар, сходящий свыше, в угодниках Божиих проявляется для других — не на злоупотребление, не ради славы или человекоугодия или денег, а единственно на пользу душевную, и только в то время, когда это будет угодно Богу[177].

Обыкновенно в своей простоте и смирении старец Божий никогда не подозревал, что его слова некоторыми записываются или передаются другим для записи. Как-то брат С. сказал об этом о. Архиппу и даже указал, кто именно более всего о нем пишет. С тех пор старец стал действовать более скрытно, по крайней мере от записывающего его слова и действия[178]. Когда для примера другим настоятель указывал на о. Архиппа и это доходило до него, то старец просил не прославлять его.

Как-то братия говорили о. Архиппу о том почтении, каким он пользуется среди почитателей. Подвижник отвечал: "Это не всякому полезно, а иному и во вред"[179].

"Кто гонится за славой, слава бежит от него и кто бегает от славы, она следует за ним". Это изречение святых исполнилось на отце Архиппе. Бегал он славы, но не избежал ее, она росла по мере его смирения. Старец все приписывал Богу и воздавал ему хвалу, а Господь его прославлял во исполнение слов Своих: прославляющих Мя прославлю (1 Пар. 2, 30). В последнее время (когда старец пришел в состояние бесстрастия) ему не страшны были враги, не страшна была и слава. Врагов он победил смирением, славу же — полным презрением. Вот почему жизнь его была вполне открыта и назидательна для окружающих. Но смиренный старец, желая и других научить смирению, не только не дозволял прославлять себя, но не любил, когда и других прославляли. Если начинали живых и вполне достойных хвалить, о. Архипп спрашивал: "Святой он?". Потом добавлял: "Умрет, тогда посмотришь". Этим он давал урок: никого не прославлять ранее смерти (Сир. 11, 28).

IX

Смиренный подвижник, бегающий всякой славы, и келию имел смиренную. В ней не было никаких украшений: иконы с лампадкой перед ними, подставка со следованной Псалтирью, стол, стул, табуретка и кровать. Все это было старое и самое простое. На кровати побитый войлок и чем-то жестко набитый толстый мешок вместо подушки; на закоптелых стенах в беспорядке прибиты были листы бумаги различной величины с молитвами и изречениями. Видно, вся забота старца была не о внешнем убранстве жилища, а о внутреннем украшении души[181]. В последнее время келия о. Архиппа имела несколько лучший вид, но только потому, что келейники ее убирали, а старец ни во что не вмешивался. Почитатели заботились о возможном покое немощного подвижника и посылали ему кто мягкое кресло, кто коврик. Он, не желая оскорблять отказом, принимал с благодарностью, но, привыкший к простоте, видимо всем этим тяготился. Все время вне храма и послушания отец Архипп проводил в молитве или чтении Священного Писания. Кто бы ни пришел к старцу из братии, он заставлял прочитать одну-две главы из Апостола, Евангелия или кафизму из Псалтири. Иногда он сам приходил к кому-либо из живущих с ним в одном коридоре и также просил почитать Псалтирь или Евангелие. Кроме того, любил читать или слушать акафисты и Киево-Печерский Патерик. Из последнего — преимущественно жития Марка пещерника, Пимена многоболезного и Прохора лободника[182]. Не без причины сии преподобные пользовались особенным вниманием подвижника. Он сам старался им подражать, видя в их житии некоторое сходство со своими стремлениями. Нередко о. Архипп заставлял кого-либо читать акафист Тихону Задонскому, который "житию бесплотных поревновал, подвигам древних святых отец подражал и самоотвержение всецелое показал (3-й и 7-й ирмосы акафиста), он (святитель Тихон. — Примеч. издат.), от юности возлюбивший Христа, восхваляется как образ добродетелей, учивший других благому житию словом, делом, любовью, смирением, незлобием, чистотой, послушанием и воздержанием. В отце Архиппе мы видим те же добродетели и то же желание учить других примером своей жизни. Старец питал особое благоговение к святителю еще за то, что он поклонился в ноги ударившему его юродивому. Смирению святителя подражал отец Архипп и также падал в ноги своим оскорбителям, прося у них прощения. Святителей Митрофана Воронежского и Тихона Задонского отец Архипп ставил в пример подражания одному послушнику: "Ученость не спасет, — говорил он, — а послушание и смирение". Желая всякую минуту употребить на угождение Богу, старец Божий на себя лично, для обеда, ужина, чая старался употребить как можно менее времени, Кажется, с этой целью он наливал чай в стакан не носиком, а через край чайника. Он также весьма мало спал. Когда жил в монастыре, рассказывал нам один из учеников его, то спал большей частью сидя на узком выступе печки, а чтобы не упасть, протянул веревку и во время сна держался за нее. Можно представить себе, каков был сон подвижника в таком неловком положении. Иногда о. Архипп спал, сидя на стуле.

X

Вообще у о. Архиппа мало было заботы о покое и удобствах жизни, он все отверг ради Господа Иисуса, шедшего тесным путем и не имевшего где главы преклонить (Мф. 8, 20). Добровольная бедность — богатство монаха; с ней он всегда и всем доволен при скромных потребностях в жизни и потому не имеет столкновений с братиями из-за чего-то временного, вещественного. Он знает, что в случае нужды все необходимое пошлет ему Господь во время благопотребное, не как дар за добродетели, а как милость. Так и жил о. Архипп. Он всегда был всем довольным и благодушным. "Великое приобретение, — говорит апостол, — быть благочестивым и довольным" (1 Тим. 6, 6). Имея упование на Бога, о. Архипп не искал никакого воздаяния за советы[183]. Правда, он не отказывался принимать некоторые приношения своих почитателей, но только потому, что не хотел оскорбить усердие приносящих; подаваемое подвижник отдавал братии. Мы уже говорили, что в юности старец не любил денег, называл их железом и отпускал товар бедным, не требуя платы[184]; тем более монахом о. Архипп остался верным обету нестяжания и, если имел при себе небольшое количество денег, присылаемых братом или подаваемых посетителями, то не прилагал к ним сердца, употребляя их на чай для угощения братий, приходивших к нему за духовным советом, на траву, раздаваемую народу, и на нужды обители. Старец никогда не запирал денег; жившие вблизи него всегда знали, где находятся его деньги. Их он клал в щели стен своей келии, по углам или на полу и не скрывал этого, а раз положил бумажник в щель и замазал тестом. Может быть, и тут как во всех поступках у него была своя нравоучительная цель. Однажды о. Архипп пришел в просфорню взять булку. Просфорник удивился приходу подвижника, который прежде никогда не брал булок. Видя удивление отца Ф-та, он сказал: "Брат приехал, чай придет пить, надо хотя булку взять. Все не понравилось брату у меня: "Живешь, говорит, небрежно, паутины много"… После отъезда брата о. Архипп угощал братию чаем, сахар клал в стакан горстью и приговаривал: "Пей, у меня теперь много сахару, брат голову привез". А тому же отцу Ф-ту говорил: "Брат спрашивал, не надо ли денег. Я ему отвечал: "На что мне деньги — чая и сахара ты привез; хлеб, пища, одежда монастырские". — "Пригодятся, — говорит, — коли нужда будет". — Я их у него не взял, он на столе оставил".

Храм в честь Иверской иконы Божией Матери над Святыми вратами Глинской пустыни. Храм и врата построены игуменом Филаретом в 1826–1831 гг. Фотография начала XX в.

XI

Зная, что страдающий плотью перестает грешить[185], отец Архипп для сохранения блаженного бесстрастия без всякого сожаления изнурял себя разными способами и когда был совершенно больной, лично не принимал никаких мер к излечению, напротив того, как бы искал случая нанести больший вред своему здоровью. Но это происходило у него не от пренебрежения жизнью, а от полного упования на Бога, без воли которого и волос с головы человека не спадет, как уверяет нас Слово Божие. Старец очень туго подтягивался по белью. Отец Н., келейник его, говорил: "Жаль было смотреть на о. Архиппа. Тело у него было очень сухое, точно скелет, обтянутый кожей".

Иногда зимой, в мороз, уже будучи в дальнем скиту прославленным старцем, о. Архипп больными ногами вставал в снег по колено и стоял. "Вот тебе, вот тебе!.. Не хочешь? Стой!.." Так укорял он плоть свою, противящуюся требованиям духа и побуждал ее к несению всяких трудностей, чтобы добровольными трудами избежать трудов невольных, ибо, по слову св. аввы Фаласия, ум благомыслящий обучает душу и приручает тело ко всяким подвигам[186].

Когда по послушанию отцу Архиппу необходимо было ехать из скита в обитель, он просил запрягать лошадей и сам шел пешком или бежал. Запрягут лошадь и нагонят его где-нибудь лежащего в снегу или в грязи, едва переводящего дух. Так до самого исхода своей жизни старец не сбрасывал с себя креста, который должны нести все последователи Божественного крестоносца. Отцу Архиппу, вожделевающему будущих вечных благ и уповающему на споспошествующую благодать, и трудное было не трудно.

Нужно ли после этого говорить, что сей добровольный бескровный мученик ради Бога и Царствия Небесного прежде смерти мертв был для страстей? В смиренном старце, распинавшем плоть свою, враг спасения не находил себе места, и подвижник, как храбрый воин, уже не боялся невидимых врагов — открыто подвизался, подавая собой добрый пример братии. Но если Иисуса Христа, Иже греха не сотворити, порицали, то удивительно ли, когда порицают верных рабов Его? Отец Архипп не составлял исключения. И его порицали. Монаху, говорили, следует скрывать свои подвиги. Это общее святоотеческое положение, но нет правил без исключения. Рассуждение, к кому, когда и что относится, святыми отцами поставлено выше всех добродетелей. При помощи рассуждения можно знать исключения из общих правил и применять их к кому должно. Василий Великий пишет: "Кто по благодати Божией чист от недуга человекоугодия, тому нет надобности скрывать прекрасное"[187]. Мы постоянно видели о Архиппа говорящим одну правду без различия лиц, званий и положений[188]; в нем не заметно было человекоугодия и потому, думаем, — он открыто мог подвизаться.

Иногда старец давал особые уроки труда и терпения. Раз осенью схимонах Архипп пригласил отца N. помочь ему обмазать келию. Для обмазывания стен он брал не глину, а грязь, которая была тут же, у келии; грязь не прилипала и отваливалась. Так немало потрудились. Наконец о. Архипп говорит: "Пойду самовар ставить" и ушел, а инока оставил работать. Тот и подумал: "Руки зябнут, грязь не пристает, только напрасный труд, лучше бы старец пригласил штукатуров, они сделали бы все, как следует". В это время о. Архипп позвал его на чай и говорит: "Руки зябнут, грязь не пристает" и повторил все то, о чем инок думал. Потом добавил: "Раб Божий, не скорби. Матерь Божия каждый шаг твой видит и запишет, ничто не пропадет". После этого уже не работали, келия осталась необмазанной. Для старца, как видно, нужна была не обмазка келии, а урок. В дальнем скиту старец однажды после вечерни лег на пол храма головой в угол и не вставал. Брат Иван говорит ему: "Батюшка, тут жестко". — "За мои грехи и этого мало", — ответил подвижник, который мог не ложно говорить со святыми: Бога ради умервщляемся весь день (Пс. 43, 23), телесные мучения — веселие рабом Твоим, Господи (Молитва св. Евстратия), ибо в спокойствии чистой совести и в тайных утешениях бессмертного духа любящему Господа как бы нечувствительны бывают трудности бренного естества. Он знает, что страдающий со Христом с Ним и прославится и что нынешние страдания ничего не стоят в сравнении с будущей славой, как уверяет христиан святой апостол (Рим. 8, 17–18).

XII

Еще более было ревности у старца к посещению храма Божия. Все божественное он изучал не словами, а трудами, ибо хорошо понимал, что не слов, а дел потребуют от него во время исхода. До поступления в обитель он спешил в храм по первому звуку церковного колокола, ничто не могло задержать его дома. Тем более так подвижник поступал в монастыре, если был свободен от послушания. С освобождением от обязательного послушания на пекарне о. Архипп всегда находился в церкви, пока храм был открыт. Можно сказать, что он жил более в храме, чем у себя в келии. С двенадцати с половиной часов ночи и до трехчетырех часов утра он был на утрени, а в праздники на бдении с семи часов вечера четыре — шесть часов подряд; днем старец находился там с раннего утра до обеда, пока отслужат две литургии, акафист и не отбудут все требы, час на вечерне, час на повечерии, а иногда и долее. Кажется не было случая, чтобы отец Архипп проспал утреню или не выстоял ее до конца, если и могли быть исключения, то не по его вине. Последние лета жизни о. Архиппа нам особенно памятны. Бывало посмотришь на него и невольно думаешь: "Не от мира сего сей небесный человек или ангел во плоти". Не видели старца Божия разговаривающим в храме или смеющимся, но всегда внимательным; поистине он достигал спасения со страхом и трепетом[189]. Были случаи, когда о. Архипп заболевал, едва мог идти, но хотя ползком, как говорил о нем один почтенный старец, все же направлялся в церковь. Эту ревность ко храму Божию он сохранил до смерти. В последнее время жизни о. Архипп был совершенно слаб, особенно ногами, вот, кажется, сейчас умрет, но заблаговестили, — и он напрягал последние силы и не шел, а бежал к богослужению, показывая другим пример, как надобно монаху спешить на церковную службу. "Зазвонят в церковь, — как на пожар беги", — говорил он другим. Находясь в дальнем скиту, совершенно больной, он лежит и едва дышит. Но вот зазвонили к богослужению, он говорит келейнику: "Веди, веди меня!" И идет, едва передвигая ноги, поддерживаемый келейником, и еще укоряет себя за нежность. В последний год старца носили или возили в храм, стоять он там не мог, сидел или лежал, не желая оставаться в келии во время богослужений. Вообще старец Божий побуждал себя на всякое дело благое; благочестием побеждал разленение, молитвой, терпением и трудом прогонял уныние, обычное на долгом иноческом пути.

XIII

Отец Архипп в отношении богоугождения был строг и к своим приближенным и к ученикам. Их он вел тесным путем труда, терпения и смирения. Когда ему за послушание благословлено было принимать посетителей, то ему назначили келейника. Иногда при нем жил кто-либо из братий. Им он благословил делать все необходимое так, чтобы они не просили на эти необходимые дела каждый раз благословения, кроме некоторых случаев и требовал, чтобы они всегда чем-либо были заняты. Если видел кого праздным, был недоволен и немедленно назначал какое- либо дело.

Отец Архипп был старцем преимущественно Глинских схимников. Приведем здесь примеры отношений его к ученикам. Однажды о. Архипп пришел в больницу к ученику своему схимонаху Варнаве и спрашивает его, почему тот не ходил в церковь. Отец Варнава отговаривался болезнью ног. "Надо принуждать себя", — заметил о. Архипп и показал ему свои ноги. Они, по выражению бывшего тут инока, были толстыми, как бревна, багрового цвета и в ранах — страшно было смотреть на них.

Отец Архипп, находясь на послушании в пекарне, более двадцати лет подчинялся монаху Лонгину, а по принятии последним схимы с именем Луки, сделался его старцем. Они потом одновременно жили в ближнем и дальнем скитах и помогали друг другу идти тесным путем. Для посторонних и не понимающих сокровенного их подвига взаимные отношения сих старцев казались чуть ли не враждебными, но это была своего рода духовная мудрость. Св. Симеон говорил: "Тот, кто кажется недобрым и говорит некие слова, по видимости лукавые, имея в виду узнать дьявольские дела тех, которые кажутся лишь добродетельными и благоговейными, чтобы обратить их на путь покаяния и спасения, поистине есть подражатель Христов, споспешник воли Божией и спаситель человеков. Это, впрочем, могут делать только те, кто не привязан к миру сему и никакого не имеют пристрастия к привлекательным видимостям его и всецело соединились с Богом"[190]. Отец Архипп неопустительно ходил на все богослужения, а схимник Лука, такой же ревнитель посещения храма Божия в обители, с переводом в Спасо-Илиодоровский скит держал себя как бы в затворе и не всегда посещал храм Божий, но вычитывал все службы у себя в келии. Отец Архипп говорил: "Я хожу в церковь, а Лука не ходит, посмотрим, кто из нас выгадает". Схимонах Лука тоже находил что сказать про своего старца. Под обычными слабостями осуждения и пересуд друг друга (а не посторонних) они скрывали свои добродетели. Неопытные этим соблазнялись, высказывали свое нездравое состояние души, но уврачевывались или совестью или самими старцами. Так, однажды старец увидел идущего к нему отца Луку и сказал: "Глухой идет"[191]. Находящийся у старца один брат стал осуждать идущего. "Я говорю, а ты про него говорить не можешь, он выше меня", — заметил брату отец Архипп и заставил осуждающего класть поклоны. В другой раз отец Лука ночью пришел к своему старцу, пал к нему в ноги и просил прощения, отец Архипп пал в ноги ученику. Так они несколько раз падали друг другу в ноги. Келейнику, умиленному смирением старцев, они запретили об этом кому-либо говорить. Раз идут старцы мимо иконы святых Митрофана и Тихона Воронежских, находящейся с наружной стороны собора Глинской пустыни. Отец Архипп говорит: "Клади поклоны". Лука спрашивает: "Какие?" — "Земные" — "Сколько?" — "Три" — "Батюшка, подержите палку". Архипп берет палку, а Лука при народе кладет земные поклоны за послушание своему старцу.

XIV

Молитва смиренного, говорит слово Божие, проникает через облака (Сир. 35, 17). Молитва смиренного о. Архипа даже за других была действенна перед Богом. Вот несколько примеров. Юный послушник Петр просил старца помолиться, чтобы ему во сне увидеть загробную участь еще живых его родных. О. Архипп ответил: "Увидишь, не спи до 12 часов". Брат Петр, уснув после 12 часов, увидел отца, мать и других родных, веселящихся в каком-то красивом доме, а бабушка в это время ругалась, была мрачная, черная. Сон свой послушник передал старцу Отец Архипп велел 40 дней молиться за бабушку, а бабушке на 40 дней затвориться и поститься, чтобы избежать участи грешных за гробом[192].

Некий брат в знак своей благодарности и уважения к о. Архиппу поведал нам следующее: "Я знал силу молитв старца, — говорил он, — и просил его помолиться. Он видел мою господствующую страсть. В скором времени я почувствовал успех в борьбе с сопротивником. Спустя несколько дней враг сильно вооружился на меня и я, омраченный страстью до забвения, уже решился на падение и тогда еще больше убедился в силе молитв подвижника. Мысленно я вкушал ядовитую прелесть греха, хотел исполнить делом, но что-то мне препятствовало, а затем страстное желание без всякой борьбы с моей стороны моментально пропало. Я снова собирал свои греховные мысли, и они опять были как бы кем-то прогнаны. Так повторялось несколько раз, и греховное мое пожелание не возбуждалось, как это бывает при обычном искушении, когда враг отступает, давая самому человеку в силу привычки повторить известный грех. Это заставило меня задуматься. Внутренний голос сказал мне, что по молитвам о. Архиппа, ангел Господен ополчился окрест меня. Я пришел в себя и познал гибельное омрачение страсти". Некто И. Г. писал о. Архиппу, что он 49 лет от роду, вдов, имеет детей и давно болеет: "Все испытанные лекарства и советы докторов не помогли, чувствую сильную тоску, мысли сладострастные меня мучают, нужно бы жениться, да по слабости нельзя. Прошу помолиться о выздоровлении". Старец отвечал: "Получил я твое письмо и молился о тебе. На твои сетования скажу: грех есть злейшее зло из всех зол. Он удаляет нас от неизреченного благодатного света Божия, который радостью исполняет все наше существо, а может ли радоваться грешник? Нет. Все его удовольствия не по Богу еще более заставляют тосковать. Грешить и оставаться без наказания еще худшее зло. Кто, согрешая, не кается, не терпит наказания, того ожидает немилостивый суд Божий. Поэтому: его же любит Господь, наказует. Благодари Господа, что и к тебе Он милостив: наказывая, смерти не предает, а ждет полного твоего обращения. Если господин наказует прислугу, а она продолжает противное делать, то не помилования, но большего наказания она достойна. Так и ты, будучи болен и неся наказание, продолжаешь грешить и прогневлять Бога. Можно ли ожидать выздоровления? Скорбь и теснота на всякую душу, творящую злое. Если хочешь быть здоровым, необходимо и в помысле уцеломудриться, пора, твой возраст приближается к старости, прожил ты большую половину жизни. Необходимо тебе подумать о вечности. Твори милостыню, посты, молитву, кайся, сокрушайся о грехах, читай священные и душеполезные книги, и скорбь твоя заменится радостью о Господе. Тогда болезнь свою будешь нести благодушно. Бог силен послать тебе и полное выздоровление, только не прогневляй Его. Чтение слова Божия, крестное знамение и частое призывание имени Иисуса Христа: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного" прогоняют все злые помыслы. Так всегда надобно восставать против помыслов, чтобы не породили злого желания и греховного дела". Молитвы и письмо старца имели благотворное действие. В благодарность за это И. Г. прислал 5 руб. и писал отцу Архиппу: "Верую, что вы за меня помолились".

Самым главным доказательством силы молитв о. Архиппа и его святости надобно считать чудесное освещение дороги в 1882 или 1883 году. Это было так.

Однажды иеромонах Глинской пустыни отец N. хотел побывать в соседней Софрониевой обители. О своем желании он сказал архиппу и спросил, не желает ли он с ним ехать? "Скажи отцу игумену", — ответил старец. Отец N. стал проситься и сказал про Архиппа. Настоятель отпустил их на три дня. Собраться в дорогу и проехать 35 верст подряд требовалось немало времени, как и на обратный путь; пробыть в Софрониевой пустыни пришлось немного. На третий день их задержали до вечера и просили остаться на ночь, они не согласились — отец Иннокентий[193] не любил просрочек.

Поехали ночью, желая явиться вовремя. Ночь была темная, дорога проходила по краю глубокого оврага. Кучер предлагал сойти и священноинок соглашался, но отец Архипп не хотел. Веря, что ангелы — служебные духи — посылаются на служение для тех, кто имеет наследовать спасение (Евр. 1, 14), он сказал: "Молись Богу, на Него надейся, нас сохраняют ангелы Его". С этими словами старец склонил голову на правую сторону и мысленно стал молиться. Отцу N. страшно было ехать в полном мраке при ежеминутной опасности ринуться в пропасть; он мысленно осуждал о. Архиппа и хотел снова сойти. Прозревая мысли его, старец сказал: "Сиди, я отвечаю, веруй, Господь не попустит", — взял отца N. за руку и держал. "Не придется отвечать, когда ринемся вниз головой, не соберешь и костей наших", — помышлял отец N., но покорился. Вдруг какой-то луч осветил лошадей, повозку и овраг, а все остальное окружающее пространство осталось в прежнем мраке. Отец N. указал кучеру на чудесное освещение, тот молча кивнул головой, чтобы не прерывать молитвы старца, глаза которого были закрыты. Но как только миновала опасность, о. Архипп открыл глаза и громко прославил Бога, а кучер сказал: "Поехали, батюшка!" С окончанием молитвы старца луч света исчез и воцарилась прежняя непроницаемая тьма. Луны вообще не было видно всю дорогу до Глинской пустыни. Это еще более убедило спутников богобоязненного старца в чудесном освещении дороги по святым молитвам отца Архиппа[194].

Для большего удостоверения в возможности чудесного приведем слова святых отцов: Ефрем Сирин говорит, что небо и земля, море и воздух, и все, что в них, повинуется тому, у кого сердце исполнено страха Божия[195]. Св. Иоанн Синайский в своей Лествице пишет "Никто, видя или слыша что-либо сверхъестественное в монашеской жизни, да не впадает в неверие по неведению, ибо где пребывает преестественный Бог, там всегда много уже совершается сверхъестественного[196]. Совершенный Бог не подлежит изменению. Всемогущество Его одинаково было, есть и будет во веки. Следовательно, и теперь истинные монахи по благодати Божией могут сподобляться тех же сверхъестественных явлений, знамений и чудес. Бог, идеже хощет, — побеждается естества чин, и Сам вещает нам, что у Него все возможно (Лк. 18, 27).

Занимаясь Иисусовой молитвой, отец Архипп и других научал этому великому и святому деланию. Однажды в великий пост о. Архипп сказал отцу М.: "Чтобы далась Иисусова молитва, надо поститься". Тот обыкновенно постился по монашески: кушал без рыбы и масла. Но у о. Архиппа поститься означало иметь всегдашнее сухоядение и вкушать его очень мало. А такой пост и в Великий пост будет постом… Раз старец пришел к отцу Т., лег на кровать и начал читать лежа: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного"; "Владычице моя Пресвятая Богородице Дево, спаси мя грешного". Повторив несколько раз, он сказал: "Так можно лежа читать молитву", вскочил и побежал из келии. Этим он дал понять, что лучше лежать с молитвой, чем без молитвы.

Пришли к о. Архиппу о. настоятель и иноки другой обители П. и N. Старец лежал на жестком ложе, покрытый дырявым подрясником и по складам читал Иисусову молитву, как бы не обращая внимания на пришедших. "Старец Божий, встань, прими гостей", — сказал ему отец игумен. — "Ох, болен, не могу встать". Его поднимают. Отец Архипп опять начинает читать Иисусову молитву. "От тебя, старец, желают получить слово на пользу" — "Я ничего не знаю". Берет листок и читает редко по складам: "Свеча жизни догорает, се зрю… зрю… гроб перед собой!.. Господи, Иисусе… Иисусе… Христе… Сыне Божий, помилуй мя!.. Я малограмотный, на — прочитай" Дает читать Иисусову молитву отцу П., прибавляя: "Я повторю за тобой". Молитва прочтена была скоро. "Нет, не так, я не мог повторить". Снова начинает читать по складам, повторяя одно и то же несколько раз, ясно, с умилением. "Я малограмотный, на — прочти". Опять дает читать молитву отцу П. На этот раз молитва была прочитана медленно, с чувством. "Ты лучше меня читаешь. Так читай ее всегда и спасешься". С этими словами о. Архипп всем дал листки с Иисусовой молитвой и по листику Глинского издания, повторяя: "Читай всегда и спасешься". Другой инок К., видя болезненного старца, лежащего на жестком ложе, в полном убожестве, умилился душой, отошел в сторону и несколько раз ударил себя в грудь, может быть, с мытаревой покаянной молитвой.

XV

При постоянном самоумерщвлении, посте и молитве, при желании умилостивить Бога о грехах отцу Архиппу свойственно было останавливать мысль свою на смерти, что признается одной из самых лучших мер для достижения бесстрастия и чистоты сердца. Память смерти он развил в себе слезами, покаянными чувствами, сокрушением духа, полным послушанием воле старших, пением заупокойных священных песнопений, воспоминанием о смерти своих сподвижников и т. д. Изредка громко, ясно, с чувством о. Архипп читал "Апостол" на ранней заупокойной литургии[197] и часто вспоминал усопших братий: "Отец Аввакум умер, отец Аполлоний умер, а я живу". Часто своим старческим голосом пел какую-либо погребальную священную песнь или повторял: "Свеча жизни догорает, се зрю гроб перед собой, смерть стоит за мной, суд Божий надо мной… Что сотворю?.. Господи помилуй!.."

Если все это может относиться к каждому, так как краткая земная жизнь наша подобна догорающей свече и конец ее — неминуемая смерть, за ней гроб и суд, то тем более это относилось к старцу, имевшего всегда перед собой раскрытый гроб, готовый во всякое время принять покойника. В него о. Архипп иногда ложился, иногда перед ним проливал слезы. Богобоязненному старцу лучше был гроб без греха, чем дневной свет в грехах. На гробе о. Архиппа была маленькая надпись: "Все наше тут". Внимательному старцу она говорила о многом: тут все сокроется, ничего не возьмешь с собой, не здесь постоянное житие наше.

Некий господин, побывав в келии подвижника, говорил знакомому Глинскому иеромонаху: "Мне показалось, что я был где-то не на земле: и гроб и сам старец напомнили мне о смерти. Отец Архипп точно встал из гроба, который должен был сокрыть меня".

XVI

С даром памяти смертной несовместимы смех и пустословие[198]. И мы не видели о. Архиппа когда-либо смеющимся, видели же только серьезным и плачущим. Особенно он часто плакал, когда пел погребальную стихиру: "Приидите последнее целование дадим, братие, умершему". Пел он ее довольно часто, и слезы текли по исхудалому лицу его.

В Спасо-Илиодоровском скиту случаи внешнего проявления слез у о. Архиппа бывали чаще. Раз он плакал и говорил: "Все у меня есть, горе мне, лучше бы своими руками зарабатывать". Но, кажется, более всего подвижник проливал слез, молясь за братий, Пришел он к скорбящему скитянину П-ию, лег на кровать, немного полежал и говорит: "Давай помолимся". Помолились, у отца П-ия скорби прошли; старец ушел. Подушка оказалась смоченной слезами отца Архиппа.

Инок М. был в смущении и подумал: "Пришел бы ко мне отец Архипп и помолился бы обо мне". После обеда его мысленное желание исполнилось: совершенно неожиданно приходит старец[199] и говорит: "Свеча жизни догорает, се зрю гроб перед собой"… С этими словами он заплакал. "Мне, — говорил отец М., — жалко стало старца, тогда как оказалось, отец Архипп сожалел обо мне более меня. Отец Архипп просил прочитать главу Евангелия. Открылась 13 глава Евангелия от Луки, где говорится о нераскаянных грешниках, о посечении бесплодной смоковницы, об исцелении жены, связанной недугом 18 лет, и о тесном пути в Царство Небесное. Все это касалось меня. Я также связан недугом страстей и исцелить меня может только Христос, если же не покаюсь, не пойду тесным путем, то и меня Господь посечет, как хотел посечь евангельскую смоковницу. Недаром о. Архипп, вспомнив о смерти, заплакал".

Раз один брат насмешливо выразился по поводу приема о. Архиппом женщин. О. Архипп с глубоким сожалением посмотрел на него, заплакал и отошел в сторону, скорбя о дерзости послушника, ставшего орудием врага спасения[200]. Но по молитвам отца Архиппа брат осознал свою вину, просил прощения и немало этим порадовал богобоязненного подвижника.

В 1893 году преосвященный Ювеналий, епископ Курский[201], осматривая Спасо-Илиодоровский скит изволил обратить особенное свое внимание на о. Архиппа и, получив о нем самый лучший отзыв от настоятеля, пожелал быть в келии подвижника. На вопрос архипастыря: "Как поживаешь, старец?" о. Архипп ответил: "Боюсь мук вечных, боюсь геенны огненной, скрежета зубовного, червя неусыпаемого!.." и залился слезами. Потом говорит: "Спокойно живу, враг меня не берет". — "Ты уже поборол врага", — изволил заметить владыка и любезно простился с подвижником. На другой год архипастырь изволил снова зайти в келию старца и беседовать с ним наедине. После того при свидании с настоятелем Глинской пустыни преосвященнейший владыка не раз справлялся об о. Архиппе. В 1897 году, обходя братские жилища Спасо-Илиодоровского скита и проходя мимо бывшей келии почившего подвижника, архипастырь с молитвой об упокоении его перекрестился, а при отъезде из скита благоизволил зайти в приемную старца, где тогда хранился гроб его[202]. Теперь гроба там нет. Выйдя из приемной, владыка в назидание скитянам сказал несколько слов о памяти смертной.

XVII

Не поставляют возженного светильника под спудом, но на свещнике, да светит всем. Так было с отцом Архиппом. Не укрылись его добродетели и дары духовные от посторонних; многие жаждали от него наставлений. Посему с 1890 года о. Архиппу за святое послушание благословлено было принимать посторонних посетителей. Тяжело было ему беседу с Богом менять на беседу с людьми, но, повинуясь воле своего аввы, старец принял возложенное послушание, как назначенное ему свыше. Для большего удобства и чтобы не стеснять братий, о. Архиппа перевели в ближний скит. Приемную составляла галерея, прилегающая к братскому корпусу, в которой по стенам были поставлены иконы, священные картины, различные таблицы и листки духовно-нравственного содержания. Несмотря на болезнь и старческие немощи, о. Архипп часто выходил в приемную к народу, выдавал листки и книжки издания Глинской пустыни и траву. Тут он молился за приходящих и их сродников живых и умерших.

На богослужения подвижник ходил в обитель. Келейник его говорил: "Старец в 11 часов вечера тихо встанет, оденется и пойдет на утреню в монастырь, не беспокоя меня, а когда желал, чтобы я шел, кричал: "Погибла душа моя!" Это он, конечно, относил ко мне. Или же говорил: "Я пойду во ад, и ты за мной". С утрени о. Архипп не возвращался в скит, а до ранней обедни находил себе успокоение где-либо в коридоре или на пекарне. Там он, вменяя себе за уметы, ложился в угол на пол и так проводил время более в бдении, чем во сне.

XVIII

Из ближнего скита старца дважды переводили на место пустынных подвигов схиархимандрита Илиодора[203], где о. Архипп, как преуспевший в духовной жизни, поставлен был во главе братии. Сначала подвижник занимал ту келию, которая построена была на месте сгоревшей пустынной келии старца Илиодора. Во время жития в ней о. Архиппа она служила как бы гостиницей для приходящих. Тут временно помещались послушники, тут пили чай. Отцу Архиппу не было покоя, но не роптал он. Для неразвлеченной молитвы он уходил в лес и укрывался в какой-нибудь яме. Праздным старец никогда не был и не любил видеть, когда другие были без дела. Праздность — мать пороков, ее и старался прогонять о. Архипп. При устройстве здесь Спасо-Илиодоровского скита он сам копал колодец, вырывал корни, кустарники и т. д. То же заставлял делать послушников, свободных от обязательных послушаний. Иногда со своими сподвижниками он ходил в лес собирать травы или хворост. Идет и читает Иисусову молитву, показывая пример другим. Этим он многих приучал к молитве и отвлекал от празднословия. Братия, видя маститого подвижника первого на богослужении и в деле, соревновали старцу и друг другу. Все ходили на утреню, обедницу[204], вечерню и повечерие и не выходили до окончания службы. Даже несущие послушание на кухне не составляли исключения; по малому числу братства они управлялись со своим делом, не оставляя обшей молитвы. Все единодушно работали, все разом шли к столу и опять на дело внешнего послушания. Так много значит личный пример святой жизни, труда и молитвы. Дар прозрения старца немало содействовал этому, а также один чудесный факт, сам по себе не особенно важный, но доказывающий богоугодность смиренного подвижника.

"Весной 1894 года, — рассказывал брат Яков[205], — я только что посадил грядку огурцов около келии старца, прихожу к о. Архиппу, он говорит: "Надо огурцов посадить". Я отвечаю: "Посадил, батюшка". — "А это что?" — спрашивает он, указывая на плавающие в тазу негодные огуречные семена. — "Это негодные". Отец Архипп взял таз и вдоль всей грядки плеснул водой — летом те все огурцы взошли, а мною посаженные — изредка". При управлении братией отец Архипп кроме личного примера не употреблял никакой строгости, ничего не взыскивал, со всеми обходился отечески-ласково, но все братство, уважая его, боялось оскорбить старца чем-либо небогоугодным, и его молитвами охранялось от неуместных поползновений. Впрочем, нет правил без исключения. Такое прискорбное исключение было и среди братий Спасо-Илиодоровского скита. Один из братий в июне обрезывал сухие ветви у плодовых деревьев скитского сада. Многократно братия, даже схимники говорили ему, что время обрезывания прошло. Брат отвечал дерзостью. Наконец, отец Архипп, как старший, сделал ему кроткое замечание. Брат грубо ответил: "Ты, схимник, знай свое дело, в чужое не суйся". После этого все молчали, а непослушный брат продолжал трудиться, может быть, в уверенности, что благодаря его уходу в тот год яблок будет много. Во всяком случае старец прозревал его мысли и сказал: "Напрасно трудишься, яблоки все осыплются". Яблоки действительно осыпались преждевременно и вместо сотни мерок, обыкновенно собираемых со всего сада, было собрано не более сотни яблок. Так наказано было ослушание и оскорбление начальника.

Вблизи скита есть (имеются в виду времена написания книги. — Примеч. издат.) кирпичный завод, где в летнее время по мере надобности братия в то время делали кирпичи. Отец Архипп раз или два раза в неделю навещал тружеников и сам учил их как надобно класть глину в формы с молитвою Иисусовой. "Так будете делать, научитесь терпению, послушанию и молитве, и Господь облегчит труды ваши", — говорил он. В дождливую или пасмурную погоду работа шла труднее, враг спасения успевал всевать плевелы ропота. Тогда о. Архипп чаще навещал братию, ободрял, утешал и наставлял безропотно нести послушание.

XIX

Помимо руководства братий о. Архиппу и здесь, в Спасо- Илиодоровском скиту благословлено было принимать посетителей за скитской оградой в особой пристройке, по обстановке похожей на часовню. Первое, что там бросалось в глаза — это большое живописное распятие. Пока не построили приемной, распятие было в келии подвижника. При взгляде на него о. Архипп еще более побуждал себя подвизаться до смерти, чтобы вечно жить со Христом. В приемной впереди креста стоял маленький церковный столик. На нем была икона и сосуд со святой водой для окропления приходящих. Направо по стене висели три большие живописные картины: одна из них изображала силу молитв одного святого мужа за своего умершего ученика, которого он увидел в геенском огне по шею[206]. Другая картина представляла видения святого Андрея юродивого о том, как враг спасения удерживает грешника не каяться или скрывать грехи и как венчаются искренние исповедники. Третья картина показывала воздушные мытарства св. Феодоры. Такая обстановка приемной о. Архиппа[207] и сам он в схимнических одеждах, с худым бледным лицом, впалыми щеками, потухшим взором, чуждый всякого пристрастия, с седой клинообразной бородой невольно поражали всякого и заставляли хотя на время отрешиться от земного и тленного, чтобы вспомнить "последняя своя". Взирая на старца, невольно приходилось переноситься мыслью в давно минувшие времена полного расцвета подвижничества, к образу древних великих аскетов, воспитанных безмолвием пустыни, вдали от всякой молвы сего мира. Казалось, в лице о. Архиппа воскрес один из тех ангелов во плоти. Не напрасно даже схимники называли о. Архиппа древним постником или одним из древних подвижников.

Посторонних посетителей обоего пола отец Архипп принимал в приемной или под открытым небом и редких из мужчин в своей келии.

С посетителями, искренне ищущими совета и спасения, он уединялся. После тайных бесед с ним, все отзывались о подвижнике высоко. Праздно любопытствующих отец Архипп не любил, старался от них уклоняться. Однажды некий господин забросал старца вопросами, о. Архипп отвечал: "Я ничего не знаю" и все молчал, пока не ушел от него праздный вопрошающий. Другой раз двое приехавших в экипаже, заявили старцу желание побеседовать. Отец Архипп, как видно, узнал их праздное любопытство и ответил: "Что скажу вам? Я ничего не знаю; говорю, что мне келейники скажут". Посетители сейчас же уехали.

У старца был тяжелый чугунный крест, фунтов в 5, с тяжелой железной цепочкой. Иногда он его надевал на себя или на других и приговаривал: "Тяжел крест, но спасителен". И. Г. П-ов, как почитатель старца, пользующийся его советами, в начале устроения скита, когда о. Архипп там был за старшего, по благословению настоятеля жил некоторое время в скиту. Однажды он не пришел на утреню. После обедницы о. Архипп задержал И.Г. в храме, надел ему на шею чугунный крест и заставил читать Евангелие. По прочтении трех глав И.Г. сказал: "Пора батюшка, на чай". — "Читай еще, я послушаю", — ответил старец. Еще прочтено было две главы, снова сделано напоминание о времени чая, но подвижник не отпускал того, кого любил и кого, любя, наказывал. По прочтении 6 или 7-ми глав, о. Архипп снял крест и спросил: "Знаешь за что? Почему не был на утрени?" А при первом знакомстве с тем же И. Г. отец Архипп зажег свечу и, держа свою руку на огне, медленно говорил: "Этот огонь ничто в сравнении с тем огнем, который будет жечь грешников на том свете. Этот огонь временный, а тот вечный, того огня нам надобно бояться". Сказав это, отец Архипп спокойно снял руку с огня и, несмотря на жжение, не показал никаких признаков боли. Нужно ли говорить, что его наставления, исходившие из опыта собственной богоугодной жизни, сопровождаемые подобными действиями, его слова, сказанные с чувством, благоговением, страхом Божиим, иногда со слезами, производили сильное впечатление на слушателей.

Старец вообще учил прежде всего делом не прилепляться к земному, не надеяться на богатство, знатность или славу; помнить смерть, ад, Царство Небесное, уготованное праведным и муки вечные, уготованные грешникам. Словесно отец Архипп наставлял чаще молиться Богу, помнить Его, ходить в храм Божий, соблюдать посты, каяться в грехах, избегать пустословия, праздности, трудом порабощать страсти. В частности, его советы и наставления были кратки, но разнообразны. Боримым страстями и впадавшим в смертные грехи отец Архипп говорил: "Там что? Подумай!" — или: "Тут хорошо, а что будет по смерти? Умрешь, что в гробу будет?" Зная, что пересыщение рождает плотские вожделения и делает язык многоречивым, а при многословии трудно избежать греха, отец Архипп советовал иметь воздержание в пище. Еще говорил: "Милостыня очищает всякий грех" (Тов. 12, 9). Лучше дать, чем взять. При этом с выписки по-славянски читал: "Егда Фома Апостол взя злато у некоего царя для построения палат в Индии и разда нищим, и паки взя и паки разда, тогда царь посла уведати и не обрете построения, всади его в темницу. И бе видение цареву брату, яко таковые палаты Фома устроил царю в Царствии Небесном. Возрадовался зело царь и отпусти Фому с великой честью". После наставления, о. Архипп клал несколько поклонов о здравии посетителей, просил их приложиться к иконе, окроплял святой водой, давал им нравоучительные листики, книжечки, молитвы, крестики, смесь трав, или кусочки хлеба.

XX

В действиях отца Архипп при принятии им посетителей мы не находили ничего предосудительного, но для ищущих вины, вина всегда найдется. Это зависит не от того, кого касается суждение, а от душевных свойств судящего. "Ум, движимый любовью к ближнему, всегда помышляет о нем (ближнем) доброе, и напротив: движимый противоположным чувством, предполагает в нем худое[208]. Некоторые, ревнуя нечисто, как говорит св. апостол[209], за многое осуждали о. Архиппа и из скудельных своих кладезей напояли других питием мутным, чем, конечно, лишали многих пользы от советов и наставлений богобоязненного подвижника. Осуждали о. Архиппа за принятие женщин. "Схимник, а с женщинами возится". Но кому приличнее принимать было женщин: старому ли схимнику, высокой жизни, пришедшему в бесстрастие, или молодому и страстному иноку? Притом о. Архипп не по своему желанию принимал посетителей, а за послушание. Надо же удовлетворять духовные потребности народа, жаждущего наставлений и советов. Прозорливый, богобоязненный старец, конечно, более всего подходил для такого послушания. Неужели лучше было отцу Архиппу ослушаться и самовольно жить в уединении?..

Самовольно избранное послушание, хотя и благословлено, не имеет той цены, как то, которое исполняется с отсечением своей воли; последнее святыми отцами сравнивается с мученичеством.

Старца порицали даже за выдачу народу кратких молитв. Что же может быть выше молитвы, правой веры и терпения? Ими приобретается всякое благо. Поэтому св. Марк подвижник пишет: "Если хочешь кратким словом воспользовать любознательного, укажи ему молитву, правую веру и терпение всех прискорбных случайностей[210]. Архипп, не любящий многословия, так и поступал: он молился за посетителей, заставлял и их молиться, а давая молитвы Иисусову и Богородичную, указывал на важность молитвы. Утешая скорбящих и унывающих, он учил терпению и правой вере, ибо начальная причина скорбей и уныния происходит от неверия в пекущийся о нас Промысл всемогущего, милосердного и человеколюбивого Бога.

"К чему, еще говорили, выдавать мирским умносердечную молитву Иисусову, когда мирские о ней понятия не имеют?" Но сама по себе молитва Иисусова: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного", не есть еще умно-сердечная; о ней, как о молитве, всякий имеет понятие. Принимающие ее с верой в простоте сердечной во всяком случае не остались без пользы. Призывание имени Сладчайшего Иисуса прогоняет злые мысли, просвещает ум, согревает сердце. Всякий, получивший молитву и краткое наставление о. Архиппа: "Чаще читай", конечно, читал молитву несколько раз. А чего не может сделать благодать Божия? Кто знает: может быть Иисусова молитва, произнесенная с верой, многих избавила от злых помыслов, слов, дел и бед, многих обратила на путь спасения.

Еще осуждали подвижника за строгость наставлений. "Слишком строг и суров, все толкует о смерти и муках! Какая тут любовь?!" Отбросив всякое пристрастие, должны будем согласиться, что в наставлениях строгого подвижника была именно самая чистая, возвышенная любовь. Он, по заповеди Спасителя, того же желал ближнему, чего и себе; чего не желал себе, того не желал другим. Боялся он мук вечных, о них говорил, чтобы другие их боялись и не попали в них. Памятовал он о смерти, которая внушала страх Божий и предохраняла от греха; той же спасительной памяти смертной он желал каждому. Значит, можно ли обвинять его за строгость и напоминание о смерти и муках? Если и при строгом учении многие живут далеко не строго, то что будет, когда умолкнут строгие учители, или когда не будет видно строгих примеров жизни, какую вел о. Архипп?

Враг спасения не любит гласа наставляющих, особенно тех, кто сильно влияет на других; он сейчас же поднимает вопль: "Где вам все так исполнить, вы немощны и слабы; это можно было требовать в прежнее время, а не теперь! Это стеснение!" и т. д. И рада этому воплю грехолюбивая изнеженная плоть, противница духа: она ни о какой строгости знать не хочет, но кто ищет спасения — иначе судит… Слово крестное погибающим юродство есть, а спасаемым сила Божия есть (1 Кор. 1, 18).

XXI

Иночествующих о. Архипп принимал у себя в келии. Наставления его братиям, преимущественно своей обители, были весьма разнообразны и касались всей монашеской жизни. Будучи великим терпеливцем, он и другим советовал терпение. На вопрос брата С., как спастись, он отвечал: "Все терпи: — будут тебя ругать — молчи, будут бить — молчи, молись за обидчиков, смиряй себя постоянно и спасешься". Некоторые из молодых послушников, под предлогом порабощения плотских похотей, вдаются в непомерное воздержание и делаются малоспособными к послушанию. Отец Архипп советовал им без лености трудиться на послушании, избегать всякой праздности, а благословенную пищу вкушать по мере потребности, но без излишества. Так молодому послушнику, самовольно соблюдавшему большое воздержание в пище, на вопрос: "Как спастись?" отец Архипп ответил: "Трудись постоянно, ешь и пей, что дают". — "А поститься и воздерживаться не надо?" — спрашивал его брат[212]. "Ну не ешь, — ответил ему о. Архипп, — не будешь нести послушания, не будешь жить в монастыре". Один брат скорбел, что по послушанию ему приходится обращаться с посторонними и терпеть разные искушения. Отец Архипп ему говорил: "Ты знаешь, послушание не умирает, терпи и получишь награду, как тот послушник, который все переносил за послушание (Акакий в 4-м слове у Иоанна Лествичника). Умер он и похоронили его, пришел к нему старец и спрашивает: "Умер ли ты?" — "Нет, отче, — отвечает он, — как можно умереть послушнику". Терпи и ты ради Господа". Старшему живописной, где было много юных послушников, о. Архипп в 1890 г. говорил: "Береги мальчиков: они более смиряются, когда хуже едят и больше на послушании. Трудность послушания спасет". Совет был принят к исполнению.

Через некоторое время о. Архипп говорил: "В живописной идут тесным путем и спасаются". Должностному лицу в обители советовал не оставлять молитву, когда очень спешного дела нет. "Если могут подождать тебя, — говорил он, — ты не бросай своего правила и избавишься от бед".

Была у о. Архиппа одна игуменья. Отец Архипп говорил ей: "Тебе дан посох, он от земли до неба простирается (так значит велика власть настоятельская); требуется рассуждение. Кто тебе посох дал"? — "Владыка". — "Бог, — поправил старец и добавил, — архиерей его дал от Бога". Простившись с одним иноком, уходящим в другую обитель, о. Архипп сказал: "Какой монах, когда из монастыря в монастырь ходить будет".

Для наставления братий у о. Архиппа было написано полууставом несколько выписок из Священного Писания, церковных песнопений и творений святых отцов. Вот некоторые из этих выписок: "Тело свое держи строго и в пище, и во сне, и в отдыхе, ничего не давай ему потому только, что оно хочет. Апостол заповедал: "Плоти угодия не творити в похоти" (Рим. 13, 14). Всякое древо, не дающее добрых плодов, т. е. умного делания, бывает посекаемо и в огонь ввергаемо (слова аввы Агафона у Нила Сорского в предисловии). Люби келию, яко рай. Если тебе в келии скучно, то от того, что еще Господа не любишь. Послушание паче поста и молитвы[213]. Послушание не умирает. Тому человеку рай будет, кто послушание исполняет. Злоба никогдаже ижденет злобу. Аще кто тебе зло творит, твори ему добро". Желая обличить неправильное исполнение подвигов, о. Архипп говорил: "И бык трудится, и бык смиряется: надо на все иметь рассуждение". Вот еще несколько кратких изречений старца[214].

"Придя в монахи, не говори о мирском, а о монастырском. Говори необходимое, а то — новости одному, тот другому, пятому, десятому… для других вред и для тебя. От разговора теряются чувства (умиление, страх Божий и проч.). Когда спрашивают, отвечай коротко: одно-два слова. Будь молчалив; даже глупый, когда молчит, кажется мудрым".

"Великий вред от празднословия: слово — дар Божий. Все ничто, если не научишься, когда сказать и когда молчать. Говори тихо и не смейся. В келию к себе никого не зови и сам ни к кому не ходи. Мышь, когда сидит в норе, не уловляется кошкой, а как только выйдет, уловляется, так и нас ловит враг спасения. Монаху надо жить в скудости. Когда хвалят, нужно плакать, а когда укоряют и ругают, тогда грехи снимают".

"Помни смертный час: ах, умереть надо, а смерть грешнику люта!"…

XXII

Без всякого лицеприятия старец иногда обличал ближних. Обличение его приносило благотворные плоды. Еще рясофорным послушником о. Архипп показал это нелицеприятие. Архимандрит Т., бывший на покое в Глинской пустыни, просил настоятеля поместить с ним в одном коридоре такого монаха, к которому бы никто не ходил. Назначен был Архипп (тогда еще Афанасий). Архимандрит полюбил простого и смиренного соседа, часто ходил с ним на прогулку и был весьма разговорчив. При многословии, говорит премудрый, не избежишь греха, так случилось и тут. Молчаливому спутнику многое казалось лишним. Раз он не утерпел и в простоте своей сказал: "Не следовало бы тебе говорить этого, ты третье лицо в России: первый — митрополит, второй — архиерей, а третий — архимандрит".

Один благодетель обители, несмотря на свои старческие лета, ходил в сюртуке и носил накрахмаленную рубашку. Отец Архипп говорит ему: "Сюртук замени длинной свиткой и подпояшься поясом, рубашку носи простую. К чему тебе наряжаться, ты старик, тебе надо к смерти готовиться".

Приходят к о. Архиппу два господина, служившие на видных местах в земстве. Подвижник в первый раз их видел. "Вы пришли ко мне получить наставление, — говорил он, — слушайте: занимаете вы хорошие места, для других должны служить примером, чтобы вами не соблазнялись, а вы как живете? Вот ты уже старик, а что делаешь? Не думайте, все так пройдет; Господь взыщет за все. Будьте справедливы, не обижайте никого, избегайте всяких греховных пожеланий. Более ничего, простите меня, я глуп, неученый". Пришел к о. Архиппу некто, слишком неживший свое тело. Старец прямо ему говорит: "Ты гладкий, а вот сегодня-завтра смерть, и тогда все пропадет".

Священноиноку N. старец-руководитель[215] не благословил пить вино. N. ранее пил очень мало и то только по просьбе, при случае, ему нетрудно было исполнить заповедь, но врагу спасения так или иначе хотелось погубить его душу. Через вино он находит возможность вовлечь инока во все другие пороки, заставляя нарушить обеты послушания, нестяжания и целомудрия. Отец N. заболел. Ему под предлогом лекарства предлагается настой из водки. Не подозревая никакой опасности, N. начал принимать горькое лекарство и привыкать к водке. Помня заповедь старца, он употреблял лекарство тайно. Господь, хотящий всем человекам спастись, через о. Архиппа разрушил козни врага. Однажды во время вселенской панихиды, когда певчие были на середине церкви, священноинок N. стоял на правом клиросе в теплом храме рядом с о. Архиппом, вдруг от иконы Святителя Николая[216] слышит повелительный голос: "Послушай, послушай, послушай!" — "Слова эти сильно отозвались в моем сердце, — говорил N., — и как бы разлились по всему телу. Я не верил своим ушам, стал осматриваться. Отец Архипп вышел из формы[217], приблизился ко мне и с угрозой стал обличать: "Ты правила старца не читаешь, в церковь не ходишь!… Что ж ты думаешь?.. Ты стал вино пить, даже водку; смотри, ляжешь спать и заснешь на век[218]. Ты монах, даже более. От вина блудные помыслы, и тянешься к падению. Старайся на утреню ходить, хоть на часть… Твои родные померли многие, ты болеешь… Не ходи по келиям: странствовать худо, сиди на одном месте, без послушания — никуда. Мне возвестилось это сказать тебе. Смотри!.. Не пей вина, ходи в церковь". Тут о. Архипп предсказал будущее назначение отца N. которое и состоялось в свое время. "Вот за тебя три поклона", — сказал вдохновенный старец и, положив поклоны, спрашивает: "Ты не будешь скорбеть"? Говорить ли, какое благотворное влияние произвели столь сильные обличительные слова подвижника, в которых высказана была вся сокрытая жизнь отца N.?[219].

Однажды приходит к отцу Архиппу приехавший из другой обители священноинок. Отец Архипп сразу же спросил его: "Ты отчего живешь без руководителя? Отчего редко в церковь ходишь? Почему так и сяк живешь?" Всю жизнь посетителя видел старец. Почему не имел руководителя и почему не ходил в церковь, священноинок дал ответ, но относительно своей жизни должен был сознать себя виновным и, видя в старце человека Божия, просил прощения. Отец Архипп дал ему спасительное наставление. После таких обличений, казалось бы упомянутые священноиноки должны быть недовольны подвижником, но по слову Божию: обличи премудра и возлюбит тя (Притч. 9, 8), они истинно возлюбили старца и отзывались о нем в самых лестных выражениях. Так исполняется изречение древней мудрости: обличающий человека найдет после большую приязнь, нежели тот, кто льстит языком.

Однако обличения старца не всегда имели такие результаты. Людям иных взглядов на жизнь и привыкшим к удовлетворению похотений бренного своего естества, не могли нравиться наставления и обличения строгого аскета. Он одним казался странным, другим невыносимым. Вместо того, чтобы о благом по естеству благое мыслить и о всяком человеке помышлять доброе, как научают святые отцы, лукавый разум помышляет злое и добрые дела ближнего перетолковывает к уменьшению их достоинства[220].

"Чем кто благочестивее, на того тем более диавол понуждает нас озлобляться. Кто святее, на того взводит большую хулу. Перед простосердечными побуждает возноситься, простоту их веры, да и самые предметы их веры и благоговейного поклонения, — презирать"[221]. И потому мы не удивляемся, если находились говорящие не в пользу о. Архиппа. Плотолюбец не может истинно похвалить распинающего плоть свою, невоздержный — постника, славолюбивый — бегающего славы и т. д. Вот почему некоторые доброе называют злым и злое добрым (Исаия 5, 20)[222]. Всем угодить трудно; угождая благочестивым, не угодишь злочестивым; неложно говорит Сама Истина: горе, егда добре рекут о вас вси человецы. Не всегда слыша похвалы о. Архиппу, мы еще более удостоверялись в истине его благочестия. Конечно, духовноопытному нетрудно узнать человека. "Если хочешь узнать сердечные помышления, — говорит св. Ефрем Сирин, — обрати внимание на уста: от них узнаешь, о чем заботиться и старается сердце: о земном или о небесном, о духовном или о плотском, об удовольствии или воздержании, о многостяжательности или нестяжательности, о смиренномудрии или о высокоумии, о любви или ненависти. Из сокровищ сердца уста предлагают снеди приходящим, и то, чем занят язык, показывает, что любит сердце: Христа или что-либо из настоящего века. И невидимая душа по телесным действиям делается видимой, какова она — добра, или зла"[223]. Но кто смотрел на о. Архиппа с предубеждением, считал его безумным, сам не присматривался к его словам и подвигам, не знал или не хотел знать его, когда он пришел в меру духовного возраста и получил от Бога благодатные дары. Тот оставался в неведении о старце и много погрешал, отрицая то, что говорило про подвижника большинство. Часто мы видим что-либо малое, по нашему погрешительное, а великой добродетели, совершаемой тайно, не видим. При этом надо еще иметь в виду, что "ко всяким добродетелям претыкается зло, и посему лукавые добродетель перетолковывают в порок"[224]. "Святые, — говорит святитель Димитрий Ростовский, — имеют в себе нечто зазорное; они, как человеки, подлежат человеческим немощам, совершен только один Бог"[225]. Но именно за такие немощи и за чудачества осуждали о. Архиппа. Отец настоятель, знавший подвижника 30 лет, вынужден был образумить заблуждающихся. В защиту старца он сказал следующее: "Это великий муж, дай Бог, чтобы у нас таких было более. Его молитва имеет значение. Не смотрите на его немощи и чудачества. Надо понимать его чудачества. Он все в нас видит: умрет, тогда поймут, какой он был светильник[226]. Нам надо не осуждать его, а подражать ему. Чудачества его и немощи не вредны, а подвиги достойны подражания. Несмотря на свои преклонные лета, когда проспал он хоть раз утреню, когда ушел раньше конца службы? Пусть скажут. Я не знаю, пропустил ли он хотя одно богослужение. Он не ест вовсе с маслом, причащается еженедельно, читает Псалтирь, беспрестанно в труде, другим показывает пример. Что же еще надо?"

XXIII

Зная жизнь старца, его слова и дела, мы не усомнимся сказать, что сей немудрый у людей, но мудрый у Господа, умудренный опытом жизни, не читая святоотеческих книг, учил и действовал святоотечески, ибо "уста смиренномудрого изрекают истину"[227]. "Научившийся от Бога божественному может без учения человеческого разуметь человеческое"[228]. Исполнение этих изречений святых мы видим на отце Архиппе. Он был хотя невежда словом, но не разумом (II Кормч. 11, 6).

Приведем несколько примеров духовной мудрости подвижника.

Иноку N. всякое посещение отца Архиппа приносило великую пользу; у него всегда было желание бывать у старца как можно чаще, но с другой стороны лукавый враг заставлял бояться прозорливца: "Пойдешь к о. Архиппу, он зная грехи твои, обличит тебя". В действительности обличит его (врага), который желает, чтобы мы возненавидели вразумление и тем его самого избавили от позора. "Я, — говорил отец К., — желал идти к о. Архиппу в то время, когда у меня будет лучшее душевное состояние, а между тем, по самонадеянности своей, приходил в худшее. Созидал и разорял, и снова откладывал посещение старца. Только по впадении в грех решился просить молитв о. Архиппа, но все же опасался его обличения при других. Пришел к нему и застал несколько братий. Просил помолиться. Что же делает о. Архипп? — Обличает, но как? Берет списанную полууставом надгробную стихиру великой субботы (поется по великом славословии) и начинает читать внятно по складам, повторяя одно и то же: "Приидите, ублажим Иосифа приснопамятного в нощи к Пилату пришедша и Живота всех испросивша — даждь ми сего страннаго, Его же Мати зрящи на кресте висяща, рыдающи вопияше и матерински восклицаше: "Увы мне.''… Слова "в нощи" и "увы мне" о. Архипп сказал ясно, громко, повторил их с особым ударением. Для меня они имели особое значение, для других показывали благочестивое воспоминание страстей Господних. Так мудро буй мира сего может обличать мысли и страсти наши.

Однажды к о. Архиппу пришел отец М. и застал у него другого инока. Тот и другой стеснялись спрашивать старца, он сам их выручил. Перебирая листики с выписками, не без цели уронил один листок на пол, при этом сказал отцу М.: "Молись и клади поклоны после утрени; спрашивай себя, проживешь ли этот день". М. действительно иногда ночью совершал свое келейное правило с поклонами, но сомневался, полезно ли это. Отец Архипп разрешил его тайное недоумение. Не менее мудро старец дал наставление другому, бывшему тут иноку. Начинает читать листок и будто не разбирает: "До… до… не разберу, на, прочитай". Тот читает именно то, что соответствовало его душевной потребности.

Один брат пришел к подвижнику для душевной пользы, но стеснялся спрашивать. Познав его помыслы, о. Архипп незаметно для других дал ему нужный ответ. "Приходил ко мне один мужичок и спрашивал, как избежать блудных помыслов, сонных видений и греха? Когда, говорю ему, ешь сытно в три-четыре блюда, — кровь кипит, засматриваешься днем, а ночью видишь. Ешь хлеб, да воду: кровь кипеть не будет, страсти утихнут, видения прекратятся и согрешать в помысле не будешь". Под видом мужичка брат познал себя и совет старца принял к сведению.

Так не наученный человеческой мудрости, но наученный от Духа Святого (1 Кор. 2, 13), отец Архипп был мудр во благое и прост на злое (Рим. 16, 19). Сам Господь умудрял его, как поступить в том или ином случае ради спасения ближних, не оскорбляя их, не выставляя себя и не обнаруживая другим душевного состояния приходящих.

Инокиня А. А. спрашивала старца, согласиться ли ей жить вместе с одной монахиней. "Она как к тебе расположена?" — "Да ничего". — "Любит?" — "Любит", — отвечала инокиня. "Надо узнать: как любит? Истинно любит — живи с ней". В последнем вопросе нельзя не заметить мудрости старца, ибо редко можно найти чистую бескорыстную христианскую любовь. К ней, так же как и ко всякой добродетели, примешивается зло (сладострастие, или честолюбие).

Некий начальник поставлен был в затруднительное положение и не знал, как из него выйти. О. Архипп посоветовал написать письмо к высокопоставленному лицу. Совет был принят. Но письмо как-то не удавалось. Снова спрашивают у, якобы, немудрого старца, как писать? Отец Архипп посоветовал написать: "Тяжко мне и обоюдно тесно"… Далее он развил мысль, и письмо имело желаемый успех.

Отец N. смущался духом и долго боролся с унынием, но не решался сказать о нем своему старцу-руководителю. Ему казалось: лично у него много напрасных хлопот и забот, мало спасительного; жизнь проходит как будто без всякой пользы[229]. К нему в келию пришел о. Архипп. N. начал высказывать свои мысли. Старец соглашался, поддерживал. Видя единомыслие подвижника, отец N. высказал все откровенно. Вечером того же дня по молитвам старца он пришел в познание истины, осознал свое положение, убедился в неправоте своих суждений, отрекся от них: всех обвиненных оправдал, а себя, оправданного, признал во всем виновным и немало удивлялся отцу Архиппу, что он подтверждал его заблуждение. В сущности со стороны мудрого старца было желание дать высказаться, облегчить сердце и узнать причину душевной болезни. Утром на другой день о. Архипп встретил отца N. и говорит ему: "Не унывай, слава Богу за все… Господь милостив"… Эти слова ободрили кающегося и поселили уверенность, что и он не даром живет, но приносит хоть малый посильный плод и не забыт будет у Бога… Из слов старца о. N. узнал, что Господь возвестил подвижнику о перемене душевного его устроения, о покаянии и побудил ободрить его, чтобы он снова не впал в уныние.

Старец Божий, зная немощи человеческого естества, открывал только то, что были способны понять, выслушать и кто принимал слова его близко к сердцу, с верой, тем оно по благодати Божией и было на пользу.

Ничто из земных выгод лично не занимало о. Архиппа, но, как сын обители, он радовался ее радостью, печалился ее печалью и душевно желал обеспечить содержание братии. Людям, могущим благотворить от своих избытков, он говорил: "Что дашь, то твое, что не дашь — не твое". По-видимому тут — противоречие; но на самом деле действительно так. Данное на доброе дело, ради Бога, — наше, как совершившееся, могущее по смерти идти вслед за нами (Апок. 14, 13) и предстать ходатаем за нас у Судии Бога, а оставленное у себя неизвестно, пойдет ли нам на душевную пользу: может быть потратится на различные предметы роскоши и удовольствия, принося душевный вред. Хотя на случай смерти пишут завещания, но не в воле завещателя исполнить их. Притом данное по необходимости, когда в нем нет нужды, не имеет уже той цены. Итак, только данное нами на доброе дело при жизни, может считаться вполне нашим.

Келейник просил у старца благословить ему чугунный крест. Старец не благословил, несмотря на неотступную просьбу. "Тебе не полезно", — сказал о. Архипп. Келейник уверял, что он носить креста не будет, а просит только для памяти. Но не получил просимого. Так мудрый подвижник боялся дать ближнему то, что при ревности не по разуму может послужить не во спасение души, а на о обольщение, превозношение и погибель[230].

Все вышеизложенные случаи вполне свидетельствуют, что подвижник, несмотря на свое видимое неразумие, для знающих его казался далеко не таким. Можно ли, например, назвать его неразумным, когда он весьма разумно учил других, как следует читать по-славянски и исправлял у чтецов ошибки. Своего келейника он долго не мог научить читать именно так, как ему желалось. Он требовал читать по-церковному одинаковым ровным голосом[231].

Послушник И., ученый светским наукам, читал в церкви, держась гражданского выговора, с ударением на букву "а", чего славянский язык не терпит. Отец Архипп захотел его исправить. Берет он славянскую книгу, открывает ее и говорит М.: "Посмотри, так ли я читаю". Начинает складывать: "Бо-го-ро-ди-це". N. говорит: "Богородице". Старец снова складывает и выговаривает протяжно: "Богородице". Так повторил несколько раз; ученый брат наконец понял, в чем дело, и начал читать без изменения "о" в букву: "а".

Самолюбивых, которые не могут терпеть никакого замечания, невозможно направить на истинный путь, хотя бы они и заблуждались. Собственное "я" у них важнее всего. Как таких наставить? Отец Архипп умудрился. Он спрашивал их, как незнающий, именно о том, что для них было на пользу, или просил прочитать ему то, что давало им нужное наставление.

Иеромонах Г-ий, прежде подвизавшийся в Глинской пустыни, после смерти старца, говорил: "Я знал мудрость о. Архиппа, несмотря на то, что сам он себя и некоторые называли его "дураком". Истинный делатель заповедей не требует много наставлений. Отец Архипп, когда у старца схиархимандрита Илиодора заставал других, сейчас же уходил, а обращался наедине, иногда на дороге, коротко что-то спросит, получит такой же ответ и уходит".

Таким образом изречение св. Марка Подвижника: "Видел я простецов, делом смирившихся, и стали они мудрее мудрецов"[232], кажется, можно вполне применить к отцу Архиппу.

XXIV

Когда человек грешит и не сознает себя виновным, Бог для вразумления его посылает скорби. Они еще более умножаются, если принимаются с ропотом, как незаслуженные. Отсюда происходят сетование, печаль, уныние. Но истинные подвижники в самой скорби видят любящего Бога, Который наказует любимых и бьет всякого сына, его же приемлет (Евр. 12, 6). Так и отец Архипп, несмотря на свой претрудный образ жизни, не только сам всегда благодушествовал, но, движимый любовью к ближним, то рано утром, то поздно вечером, то в одном, то в другом месте являлся утешать скорбящих и малодушных. "Чудный он у нас, — говорил про него скитянин отец В., — сам едва ходит, а когда надобно утешить другого, прибежит веселый, запоет о смерти, ободрит словом, видя его невольно сам ободришься". Веселое сердце благотворно как врачевство, а унылый дух сушит кости (Притч. 17, 22). Однажды того же отца В., обвиняли в самовольной ловле рыбы. Дело это разбирал благочинный. В., по малодушию своему, сильно скорбел. Вдруг к келии его — вне скита, пришел отец Архипп, сел на скамейку и начал петь погребальную священную песнь: "Приидите последнее целование дадим, братие, умершему, благодаряще Бога"[233]… В. пригласил старца в келию. Вместо приветствия отец Архипп просит его не скорбеть, и он успокоился. Приехал благочинный. Отец Архипп спрашивает его: "Говорят, меня тут за начальника поставили[234], могу ли я распорядиться одним человеком?" Получив утвердительный ответ, он сказал: "Я благословлял В. рыб ловить, пусть и теперь сходит: я с тобой поем рыбки". В. пошел, скоро поймал большую щуку, для старцев была приготовлена хорошая уха. Другой раз во время богослужения в скитском храме старец подходит к монаху Г. и говорит ему: "Не скорби", а потом спрашивает: "Ты не скорбишь?" — "Нет, батюшка, теперь особенных скорбей не имею". — "Ну так будут скорби, только ты не скорби, на свете все перевертывается и изменяется. Тебе бы лучше отказаться от старшинства". Сказав это, старец пошел на свое место и схиму, которая у него была одета на изнанку, перевернул на правую сторону. По некотором времени отца Г. сменили со старшинства и назначили на другое послушание.

Скорбящий и унывающий брат А-сий решился тайно уйти в другую обитель. "Была суббота, — говорил он, — я думал завтра рано оставить монастырь. В воскресенье в 5 часов утра выхожу в коридор, вижу отца Архиппа (он тогда жил в ближнем скиту). — "Дай мне умыться", — сказал он. Я его пригласил в келию. Тут он стал уговаривать меня оставить свое желание: "Оно не от Бога, а по искушению", — говорил старец. Более часа пробыл у меня отец Архипп: то говорил, то молился один или вместе со мной. Позвонили на раннюю обедню, а он все увещевал меня. По его молитвам и убеждению я остался в обители.

Монах 3. изнемогал от великих испытующих веру и терпение скорбей. Несколько раз он собирался посоветоваться с отцом Архиппом, который служил ему всегда образцом монашеского терпения, но все что-либо ему мешало.

Вдруг сам отец Архипп бежит к нему, чего прежде не случалось: подбежав к отцу 3., он говорит: "Не унывай, Матерь Божия тебя утешит". Успокоенный словами и молитвой старца, монах 3. получил облегчение, готовый снова все терпеть ради вечного воздаяния. В скором времени положение его изменилось к лучшему.

Монах Т. говорил: "По поступлении в обитель меня послали караулить луг вместе с отцом Ф. Тут на меня напали страшные скорби, готов был уйти из обители. Однажды в праздник отец Ф. пришел из церкви и подает мне просфорку от отца Архиппа, которого я вовсе не знал; скушал просфорку, и скорби прошли. Потом я стал посещать старца. Пойдешь к нему со скорбями, напьешься чаю и они сами собой пройдут. Отцу Архиппу не надо было говорить о скорбях, сам узнает и утешит. Он даже не позволял говорить о скорбях, знал, что повторение скорбных помыслов приносит еще больший вред. В одно время у меня были скорби, и я пошел к отцу Архиппу с непременным желанием высказать ему все: он встретил меня с словами: "Не скорби", — усадив пить чай, говорит: "Слышал, как я сегодня читал Апостола? — "Нет, на ранней обедне не был". "Ну так я тебе прочту". Он начал громко, как в церкви, читать заупокойный Апостол[235]. Вместо слез, на меня напал неудержимый смех, с которым вышло все мое горе, и я пошел от старца совершенно успокоенный".

У благодетеля обители, помещика М. Ф. Улазовского заболела нога. Доктора успокаивали его, а родным говорили о необходимости ампутации. Услышав это, больной пожелал лучше прибегнуть с молитвой к Богу и с этой целью отправился в Глинскую пустынь. "Приехал я вечером, — говорил он, — на завтра встал рано, еще не было и пяти часов. Выхожу и вижу отца Архиппа, он, как видно, ожидал меня. Пригласил меня сесть на лесенке и говорит: "Не скорби, будешь здоров, еще не умрешь". — Нога моя поправилась".

"Терпи, все пройдет, надейся на Бога, избавит; молись, Матерь Божия поможет; надо терпеть, с чем туда явимся?" — Вот обычные наставления и ободрения отца Архиппа скорбящим и унывающим. Вообще старец словом, а главное примером своей жизни, всех побуждал к терпению, поддерживал слабых, вразумлял неразумно-скорбящих или своими молитвами избавлял их от скорбей, когда последние не могли им, по их же вине, приносить спасительного плода.

XXV

Св. Ефрем Сирин говорит: "Если сподобились духовных дарований по благодати Христовой, будем друг с другом иметь общение всех благ к назиданию и пользе самих себя, ближних и всех человеков. Ибо, исполняя так закон Христов, соделаемся достойными вечной жизни"[236]. Отец Архипп так и поступал. Выше мы уже упомянули о некоторых случаях, где виден дар его прозрения, являвшийся у старца весьма обильно. Приведем здесь еще несколько таких случаев.

Брат Антоний пришел к отцу Архиппу попросить его молитв. "Все тужишь, — говорит ему старец, — о своих не молишься".

— "Я молюсь", — отвечал, Антоний.

— Как?

— За упокой отца и о здравии матери.

— Молись о них за упокой.

— Мать еще живая.

— Молись за упокой, — повторил подвижник.

Придя от отца Архиппа, брат Антоний получил письмо с родины, извещающее о смерти матери. Был уже девятый день по ее смерти. Он опять пошел к старцу и сказал ему о получении письма. Отец Архипп, как бы с упреком за недоверие к словам его, сказал: "Девятый день, а ты за здравие молишься!?"

Соборный храм Рождества Пресвятой Богородицы. Фотография конца XIX — начала XX века.

Средний иконостас Соборного храма, в котором находилась Чудотворная икона Рождества Пресвятой Богородицы Пустынно-Глинская. Фотография конца XIX — начала XX века.

Монах С. и брат N. шли в скит к отцу Архиппу. Первый знал силу старческих молитв и хотел просить помолиться о здравии сильно болящей матери. Другой, новоначальный, имел еще светские взгляды на монашество, шел по-видимому более посмотреть скит, из любопытства, нежели пользоваться чьим бы то ни было советом. Подходят к скиту. Навстречу им выходит сам старец. По взаимном приветствии, С. просит помолиться о здравии матери. Отец Архипп говорит: "Будет здорова, пойдем, помолимся". В келии он положил 12 поклонов и снова повторил: "Будет здорова". Больная действительно поправилась. Брата N. старец заставил читать Евангелие. Открыл его, как пришлось, на 18 главе от Иоанна. Когда N. дошел до 10 стиха 20 главы: Идоста же паки к себе ученика, подвижник прибавил: "в мир". — "Отец Архипп брату N. предсказывает выход из обители в мир" — подумал про себя монах С. По окончании чтения отец Архипп стал говорить пришедшему брату: "Пришел ты в монастырь, надо на утреню ходить, на акафисты, не все сладко есть; приучай себя ко всему; от чревоугодия спать хочется, от сна страстные помыслы рождаются. Домашние попечения оставь, да и свое рассуждение, а то мы люди ученые — рассуждать любим… Таким трудно спастись, такие скоро уходят, а кто смиряется, ничего не знает, тому легче жить в монастыре… Ты скорбей понес много; если будешь покоряться, то поживешь еще!" Таким образом старец, первый раз видевший этого новоначального, узнал все его прошедшее и настоящее. N. скоро ушел "в мир", и слова отца Архиппа исполнились.

N.N. хотел поступить в Глинскую пустынь, но несколько дней не мог дождаться приема у отца настоятеля. Пошел он к о. Архиппу и спрашивает. "Не знаю, батюшка, поступить ли мне, вот уже несколько дней не могу дождаться…"

— Куй железо, пока горячо.

— Может быть, меня еще не примут?

— Куй железо, пока горячо.

Вдруг в келию старца приходит о. настоятель. Старец говорит N.N. "Просись". Отец игумен спрашивает о. Архиппа: "Принять?" — "Прими", — и N.N. был принят в число братства.

Глинский иеромонах просил старца принять четырех девиц с его родины.

Отец Архипп помолился за них и дал каждой листик или книжечку, вынимая их то из середины, то из-под низу, то сверху. Содержание статей вполне соответствовало потребности души каждой. Так получившая книжечку "Гибельные последствия похоти очей" призналась, что действительно слишком много засматривается на красоту мужчин. Получившая листок о почитании родителей, имея мать-старуху и малую сестру или брата, хотела идти в монастырь. Девице, живущей в большом семействе, досталась таблица о мире между домашними. Вообще старец каждому давал то, что более могло служить на душевную пользу.

Студент N.N. с родственником своим был у о. Архиппа в скиту. Оттуда они все трое ехали в обитель. О. Архипп, обращаясь к N.N. говорит:

"Оставь в пост есть мясо, грешно, не прогневляй Бога" (это было в Рождественский пост), гирьки в кармане не держи, а то попадешься, плохо будет; да и жениться — тоже не думай. Женишься, учиться перестанешь". На расспросы родственника, оказалось, что действительно ел по постам мясо, думал жениться и в кармане носил так называемый кистень (гирьку) для самозащиты, которую сейчас же вынул из кармана и показал. Пораженный тем, что о. Архипп узнал даже самую сокровенную тайну его сердца о женитьбе, N.N. обещался все исполнить по желанию старца.

Монах Г-ий безвинно был обижен и тайно в келии выплакал свое горе. На утро встречается отец Архипп и говорит: "Чего ты плакал? Надо все терпеть, это спасательно". После слов старца Г-ий успокоился.

XXVI

Отец Архипп предсказывал предстоящие перемены иноков на послушаниях, предупреждал о несчастьях и вообще многим говорил будущее.

Раз на пекарню пришел послушник. О. Архипп сказал: "У этого голос как у отца Иннокентия, он будет игуменом". Тогда словам Архиппа не придавали никакого значения. 17 сентября 1888 года скончался архимандрит Иннокентий и в настоятели избран иеромонах Исаия, тот самый, которому старец предсказал игуменство более, чем за 20 лет[237].

Брат Г., только что поступивший на пекарню, в отце Архиппе сердцем, верующим в правду, познал истинного раба Божия и решился во всем подражать ему. Однажды старец велел ему придти вечером на сеновал кучерского двора, где тогда отец Архипп проводил ночи, может быть для сокрытия от других своих молитвенных подвигов. Когда пришел Г., он говорит: "Ты моего подвига не понесешь: дураком трудно быть, ты должен идти своим путем, будешь монахом и иеромонахом". Последнее предсказание подвижника исполнилось почти через 20 лет.

Инок Тимофей[238] видел во сне, будто отец Архипп его исповедует. Утром, возвращаясь от ранней обедни из ближнего скита, подходит к нему старец и велит читать молитвы перед исповедью, положенные псалмы и повседневное исповедание грехов. В тот же день отец Тимофей по послушанию своему пошел в темную кладовую, через открытый люк упал в погреб и сильно разбился, хотя мог бы убиться до смерти. — "Исповедными молитвами, — говорил он, — старец приготовил меня к смерти и помилован я, может быть, только за его святые молитвы".

Однажды старец встретился с братом N. и говорит ему: "Ударят в щеку, подставь другую". В скором времени как запасный нижний чин, был призван в учебный сбор. Он был дежурным, к нему подошел рядовой и ударил в лицо. Виновного ожидало строгое наказание, но оскорбленный унтер-офицер вспомнил слова старца, правильнее же — Самого Господа, повторенные подвижником месяц тому назад и простил оскорбителя ради Бога.

Как-то пришел о. Архипп в живописную мастерскую своей обители, сел на кровать брата Н-а и стал говорить: "Из монастыря не следует уходить до самой смерти". На следующее утро Н., тайно ушел из пустыни, не вняв предупреждению подвижника.

Имелась ли какая скорбь или неприятность, о. Архипп являлся в живописную с словами наставления, утешения и молитвы.

Отец Иван говорил: "Я часто ходил к о. Архиппу. Однажды он говорит мне: "Хорошо бы тебе быть в больнице, в киновии тебе надо бы, там воздух хороший. Да и в Путивле хорошо, там река; в Заруцком тоже хорошо"…

— Батюшка, это не от меня зависит.

"А хорошо бы тебе"… и старец снова стал перечислять, где мне будет почему-либо хорошо. После этого я в скором времени заболел воспалением легких и меня отправили в больницу, потом перевели в "киновию", а когда поправился, назначили в Путивль на Сеймские мельницы. Где только говорил о. Архипп, мне пришлось везде побывать".

Отец И. пришел к о. Архиппу с послушником N. Старец, указывая на последнего, говорит: "Это не наш". — "Он у нас", — сказал И. — "Не наш", — несколько раз подтвердил о. Архипп. Прошло 6–7 лет и N. перешел в другой монастырь.

Когда в Глинскую пустынь перевелся иеромонах Г-дий, о. Архипп говорил ему: "Ненадолго ты пришел к нем, опять уйдешь". Через год с лишком слова старца исполнились.

Послушник Григорий должен был отбывать воинскую повинность. Пришел проститься к о. Архиппу, испросить его молитв и благословения. "Отправляюсь, батюшка, к отбытию воинской повинности, может быть, в солдаты возьмут".

— Садись, пей чай, ни о чем не думай, — сказал пришедшему старец.

Сколько раз Григорий ни начинал говорить о беспокоившем его будущем, отец Архипп не давал ему на нем остановиться, занимал своим разговором, успокаивал и угощал чаем. Григорию выпал большой номер жребия, и он освободился от военной службы. Подобно этому подвижник поступал не один раз. Может быть, его молитвами люди полезные спокойно оставались на прежнем своем поприще, не тревожась переменой образа жизни.

Дворянин П. Б., желая избежать военной службы по жребию, думал поступить вольноопределяющимся и уже готовился держать экзамен. Тогда ему было 18 лет. Бывая в обители, он сказал о. Архиппу: "Хочу поступить в военную службу".

— Зачем тебе в военную службу?

— Все равно, могут взять по жребию.

— Нет, ты не пойдешь.

"В то время, — говорил нам П. Б., — я ни за что не верил старцу, слова его приписал полному неведению правил отбытия воинской повинности. Перед экзаменом я заболел и не мог держать его до отбытия повинности. Болезнь совершенно изменила меня, и я был признан неспособным к службе. Так, вопреки моему ожиданию, исполнились слова о. Архиппа".

К девице N.N. сватался богатый жених. Она спрашивала о. Архиппа, выходить ли ей за богатого. Старец сказал: "Будет пить, да бить. Лучше бедный, да благочестивый". Но N.N. уговорили выйти за того, который сватался. Он стал пить и жену бить. Тогда N.N. вспомнила слова прозорливца и горько раскаялась, что не послушалась совета. Прошло несколько лет, она была в Глинской пустыни и об этом рассказывала отцу настоятелю.

Монах Иосиф по смерти о. Архиппа говорил, что 6 лет тому назад, старец, указывая на каменный больничный корпус Глинской пустыни, говорил: "Повыше больницы, где ограда, будет хорошая кухня".

На том месте в 1897 году (год спустя по смерти старца) построен был новый деревянный больничный корпус. Больничная кухня помещается в конце, ближнем к каменному корпусу. Слова подвижника сбылись в точности.

XXVII

Отец Архипп предсказывал время кончины отцов и братий Глинской пустыни и посторонних. Благодаря этому, многие имели возможность заблаговременно, насколько могли, приготовиться к лучшему переходу в жизнь загробную.

В августе 1888 года старца видели лежащим и плачущим между главным и левым алтарями соборного храма. На вопрос о причине плача старец отвечал: "Скоро все будете плакать". Через месяц все оплакивали смерть любимого архимандрита Иннокентия. Замечательно, что почивший авва первоначально погребен был на том самом месте, где плакал отец Архипп[239].

При легкой начавшейся болезни братского духовника иеромонаха Аполлония[240], отец Архипп за 20 дней предсказал его смертный исход.

Послушник Семен Викторов поступил в Глинскую пустынь в 1891 году и начал работать Господу со страхом и усердием. Это не могло нравиться врагу человеческого спасения, и вот он употребляет обычную свою хитрость: любовью к матери хотел поколебать любовь к Богу: "Похорони мать и тогда беспечально подвизайся в отречении мира[241]. Семен спросил отца Архиппа; тот, несмотря на здоровый вид брата Семена и представительную наружность, прозревал краткость жизни вопрошающего и советовал остаться в монастыре: "Спеши, не медли, — говорил он, — куй железо, пока горячо, после будет поздно". Семен послушался старца, и приложил особенное усердие к прохождению иноческого жития. Прошло 4 года, Семен заболел и на другой год, постриженный в мантию с именем Смарагда, блаженно скончался, вполне подготовленный к переходу в жизнь вечную.

За 1,5 недели до смерти М. П. Л., когда он был еще здоровым, о. Архипп писал ему приблизительно следующее: "Припомните, как я сидел с вами в Спасо-Илиодоровском скиту. Вы признали необходимым расширить скитскую церковь и обещали на это внести свою жертву. Это слышала Матерь Божия, и ангел-хранитель записал слова ваши в памятную книжку. Спешите же исполнить свое благое желание. Я стар, смерть у меня на носу: свеча жизни догорает, се зрю гроб перед собой… а может быть и вы еще ранее меня умрете, спешите, спешите!"

Это было пророчеством. М. П. скоро заболел. По получении известия о тяжкой болезни этого благодетеля о. игумен с иеромонахом М. и отцом Архиппом отправились к больному. Отец Архипп говорил: "Хоронить едем". По приезде Глинские старцы нашли М. П.-ича в предсмертной болезни. Отец игумен просил совершить елеосвящение. Брат больного сильно противился этому в виду того, что может быть М. П. поправится; он, вероятно, полагал, что елеосвящение нужно только для умирающих. Отец Архипп, не входя в доказательство спасительности св. таинства, которое на основании слов святого апостола Иакова совершается с тем, чтобы Господь спас болящего, воздвигнул его с одра и простил ему грехи, сказал: "Надо (пособоровать). Бывает — и на стуле умрешь". М. П-ич умер на другой день. Прошло несколько лет, брат М. П.-ича совершенно здоровый, скоропостижно скончался в 1899 году на стуле. О прозорливом предсказании старца многие стали говорить в городе N., где эти братья жили.

М. П. Я-ская в июле 1895 г. просила старца помолиться за болящую родственницу. "За тебя теперь помолюсь, а за нее после помолится отец игумен", — отвечал о. Архипп. В октябре того же года больная скончалась и М. П. просила настоятеля Глинской пустыни совершить по усопшей поминовение.

Впрочем, не всегда сбывались предсказания прозорливца. Были случаи, что он говорил о скорой смерти кого-либо, а тот жил долго. Следует ли поэтому отвергать прочие случаи его прозрения? Никак. Следует ли думать, что несбывшееся по предсказанию старца было им предсказано ложно? Нет. Вот Сам Бог повелел пророку Ионе проповедовать разрушение Ниневии; жители ее покаялись, и предсказание пророка не исполнилось, слово Божие не сбылось. Можно ли сказать, что Господь и пророк Его не знали будущего? Подобное бывает и с предсказаниями прозорливцев. Предсказывает прозорливец иному смерть, болезнь, несчастье, но долженствующий иметь их стал молиться, каяться, — и Бог изменяет свое определение, и слово прозорливца является как бы ложным[242].

XXVIII

Много было случаев, доказывающих, что о. Архипп познавал чужие помыслы. Однажды к нему в дальний скит шли четыре инокини. Одна из них (N.) говорит: "У меня голос перерывается, хорошо попросить у старца травки пить". Только подошли к скиту, выходит о. Архипп и подает N. траву: "Вот тебе травка, пей". Ее спутницам дал по сухарику и всех оделил книжечками. "Святой батюшка, — сказала К., — сейчас узнал, что я говорила"!

Псаломщика N.N. отец Архипп спросил: "Как идет твоя копеечная торговля"? Под торговлей он разумел мелкие доходы пришедшего. Тот не понял старца, вопрос его отнес к излишнему любопытству, и подумал: "Схимник, а интересуется какой-то мирской торговлей"? Только что я подумал, — рассказывал N.N., — отец Архипп, потирая лицо руками, говорит: "Вот я и схимник, да интересуюсь какой то мирской торговлей". Прозорливость старца удивила посетителя, с тех пор он не осуждал его.

N.N. предложили сходить к отцу Архиппу, "прозорливому старцу". — "Я не особенно расположена к прозорливцам, хожу к ним посмотреть, без всякой веры". Однако поехала. Отец Архипп говорит ей: "Зачем пришла? Ты не особенно расположена к прозорливцам, ходишь посмотреть без всякой веры"? N.N., удивленная прозорливостью старца, пала на колени, стала молиться, и возвратилась в обитель с верой в прозорливцев. "Чудный старец, он меня поразил", — говорила N.N. сопровождавшим ее.

Монахиня N. заведовала в своем монастыре гостиницей. Послушание это нелегкое: требуется всех принять, всех удовлетворить, всем угодить. Еще хорошо, когда требования простираются в мере возможного. Особенно монахине тяжело было от меньшей братии: странников и странниц. "Сколько народу, надоели мне"! — не раз говорила монахиня с ропотом на тяжесть своего послушания. Потом она сознала вину и поехала в Глинскую пустынь посоветоваться со старцами, была и у отца Архиппа. Как только вышел он к ней, так и сказал: "Сколько народу, — надоели мне!" Монахиня познала прозорливость старца и начала свою беседу с признания в своем ропоте.

Отец Николай говорил: "Прибыл я с целью проситься в пустынь; несколько дней не мог видеть о. настоятеля. Гостинник посоветовал сходить к о. Архиппу. Он тогда жил в ближнем скиту. Просил я его похлопотать за меня и помолиться; обещал, но не просил о. игумена. Я четыре дня подряд беспокоил старца. Последний раз иду к нему и думаю: "Чем мне может помочь схимник, он не казначей, не благочинный, не другое какое-либо должностное лицо?" Только отворяю двери келии, отец Архипп машет мне рукой и говорит: "Зачем идешь? Я не казначей, не благочинный"… Я просил прощения и скоро был принят по просьбе старца".

Брата Л. обуревали мрачные мысли совершенно о посторонних предметах, не входящих в круг его послушания. Враг спасения, отклоняя нас от самопознания, всегда на погибель нашу указывает недостатки ближних и внушает оставить монастырь. "Это не так, это не по правилам, это вопреки здравому смыслу!.. Спасусь ли я здесь?" Так помышлял недавно поступивший Л. и перед его мысленным взором настоящее нарисовалось самыми мрачными красками. "Что делать, на что решиться?"… Тут подходит к нему отец Архипп и говорит: "Неужели бежать? — Сиди и нахлобучь себе шапку". После слов старца у Л. пропали все помыслы. "Я, — рассказывал Л., — стал разгадывать значение слов старца и растолковал их так: мне надо сидеть у себя в келии, не входить в чужие дела и не смотреть на других, а внутрь себя: так нахлобучивший шапку ничего не видит"[243].

Инок М., не постигая причины и цели внешних действий начальников и братий, также часто беспокоился вопросами: "Это почему, это для чего"… Смущаясь сам, он немало смущал и других. В одно время подобные вражеские помыслы особенно сильно его бороли. Подходит к нему о. Архипп и говорит: "Скажу тебе притчу: по реке плывет доска. Мы вытаскиваем ее на берег и производим следствие: откуда она, почему плывет, кто ее пустил? А ты не тронь ее, пусть плывет и все будет мирно. Ты понимаешь значение этой притчи, так и поступай".

Тот же инок, невразумленный предыдущим советом старца, осуждал некоторые порядки обители и в уме своем проектировал различные меры улучшения, с целью извлечь больше дохода. Прошло более месяца. М. приходит к старцу, тот был болен, принял ласково. По некотором времени говорит: "Не гонись за тысячами, лучше понемногу. Тебе надо более о Царствии Божием думать, еще не ушел от геенны".

Послушник-живописец летом расписывал внутри теплую церковь. Входит туда о. Архипп. Послушник подумал: "Хорошо бы, если бы старец сказал что-либо на пользу". Прозорливец подошел к нему и говорит: "Мы не можем поститься и подвизаться, как древние: будем есть, трудиться и смиряться, и Бог помилует нас".

Благочестивая девица N.N., желая более угождать Богу, отказалась от должности учительницы и хотела спросить, хорошо ли она поступила. Старец как только вышел к ней, не дожидаясь вопроса, говорит: "Дома лучше, себя учи, а потом в монастырь" и дал ей один из Глинских листков. Та читает и говорит: "Хорошо, что я пошла к старцу: этот листок открыл всю мою душу".

Однажды во время богослужения отец Архипп подошел к одному брату и, отвечая на его мысли, говорит: "Да, иди в N-скую пустынь, там тебя ждут, там лучше".

XXIX

Послушник N., не имея никакого общения с отцом Архиппом, не мог лично убедиться в его прозорливости и потому неразумно отрицал этот дар в подвижнике. Он неизвестно по какой причине называл о. Архиппа деревом. В одно время N. сильно поддался искушению и когда другие были заняты молитвой, он строил планы: когда и как совершить свое падение и заранее услаждался им. Близ него находился отец Архипп, многократно с досадой тер себе лоб, ерошил волосы и громко говорил: "Ишь, как тянет. О!.. Вот, вот… сидеть нельзя" и проч. Наконец, старец подошел к брату N. и со словами: "Иди, иди к N. (он назвал женское имя), стал тянуть его за руку, а потом, указывая в угол, прибавил: "А вот и диавол, подучающий тебя".

Наедине подвижник раскрыл все греховные планы N. Последний просил прощения и святых молитв отца Архиппа. "Я дерево, ничего не знаю", — отвечал ему прозорливец. После этого N. не сомневался в прозорливости старца и в чувстве искреннего раскаяния говорил: "Отец Архипп узнал все мои мысли и все, что во мне было".

Нередко старец Божий, узнавал душевное состояние приходящих к нему[244]. Укажем еще несколько таких случаев. Монах И. говорил: "Был я на Семеновском хуторе. Ради святого послушания меня охраняла благодать Божия от различных искушений. Мало-помалу я стал принимать тщеславные помыслы, восхваляющие меня за воздержанную жизнь. Господу угодно было смирить мою гордыню. Однажды сижу один в келии, входит женщина и просит пить. Напоил ее, она ушла, но во мне сильно восстало греховное похотение, с ним я долго боролся и с ним поехал в обитель. Выхожу из храма, навстречу мне отец Архипп. "А что Семеновка?" — спросил он, пронизывая меня своим испытующим взглядом и как бы видящим всю мою внутренность. Я просил святых молитв у старца. "Иди, твори Иисусову молитву, пока не придешь в келию" — сказал он мне. Я исполнил его совет и избавился от борющего меня помысла".

Несколько молодых людей пришли к старцу. Он помолился и каждому дал смеси трав, а одному из них дал полыни и сказал: "Сам видишь — и говорить нечего". Тот смутился, а товарищи его удивились, что подвижник через полынь ясно обозначил действительный его характер.

Некая монахиня пришла к старцу, ничего у него не спрашивала, а только просила его святых молитв, должно быть она стеснялась присутствия посторонних. Отец Архипп помолился. Монахиня еще просила помолиться. Так повторялось несколько раз. Наконец отец Архипп сказал ей: "Я грехи твои вижу". Точно этого и ожидала монахиня, поклонилась и вышла.

Некоторым старец говорил: "В тебе я все вижу", а иногда келейнику Н. рассказывал о сокровенной жизни современных ему подвижников Глинских, о которой он не мог знать, если бы не имел дара прозрения.

Отец М. говорил: "Когда я находился в благочестивом настроении, то при встрече со мной о. Архипп ласково кланялся, подходил близко, иногда братски приветствовал в плечи. При уклонении же от богоугодной жизни, когда я обуревался худыми мыслями, старец проходил мимо, точно меня не видел или сурово смотрел и кивал головой. То же я замечал и относительно других".

XXX

Кроме духовной мудрости и других благодатных даров, о коих мы уже упомянули, отец Архипп имел еще дар целения. В подтверждение этого укажем некоторые случаи.

Инок Михаил выздоровел по молитвам схимонаха Архиппа 20 марта 1894 г. и тогда же по памяти записал следующее: "Около месяца я постоянно чувствовал слабость во всех членах, ломоту рук, ног, спины и боль в груди[245]. Несколько дней лежал в больнице[246]. Стало легче, поторопился выписаться, чтобы не запускать своих дел по послушанию, но недели через две болезнь возобновилась. Последние четыре дня (с 16 марта) меня стало тошнить: я не мог принимать никакой пищи, кроме булки и киселя, в самом малом количестве. От этого слабость еще более усилилась: при малейшем движении меня бросало в пот. Голова страшно болела, а ноги, одетые в две пары теплых чулков и под теплым одеялом, не согревались, несмотря на высокую температуру в келии. Вечером в субботу 19 марта я совершенно ослабел и не мог идти на воскресную крестопоклонную утреню. Все воскресенье 20 марта боль не уменьшалась. После обеда мой сподвижник по послушанию брат Димитрий просил благословения пойти в дальний скит к о. Архиппу. Давая позволение, я сказал ему: "Кланяйтесь старцу и попросите его помолиться за меня. Скажите, что я болен". В 4 часа я сразу почувствовал значительное облегчение: озноб в ногах совершенно прекратился. "Верно о. Архипп помолился за меня", — подумалось мне. Это было действительно так. В 7 часов вечера я почувствовал себя настолько здоровым, что вышел подышать чистым воздухом и прошелся вперед и назад сажен 30. По окончании повечерия брат Димитрий пришел из церкви и передал мне: "Перед вечерней отец Архипп надел схиму и стал класть поклоны, мне с братом Иваном также велел молиться. Потом говорит: "Будет здоров". Значит Господь послал мне облегчение во время молитвы старца, желая показать, что исцеляет не ради меня, но ради ходатайства Своего угодника. Теперь 8 часов вечера. Я радуюсь облегчению болезни и, благодаря Бога, описываю свое исцеление. Слава Богу, дивному во святых Своих! Слава Богу, давшему нам на земле великих молитвенников! Слава и благодарение Богу за милость ко мне, грешному!"

Послушник А. в 1894 г. долго находился на излечении в монастырской больнице. У него была "пляска св. Витта". По уменьшении болезни, он стал ходить в церковь, но и тогда на него нельзя было смотреть без сострадания: ноги у А. судорожно сгибались, руки тряслись и корчились, губы кривились и шевелились, глаза бессмысленно блуждали. Такое положение несчастного заставило одного монаха сказать отцу настоятелю: "На брата А. невозможно смотреть без жалости; неужели у нас не найдется старца, который мог бы помолиться о его выздоровлении?" В скором времени А. был послан к о. Архиппу. Далее мы будем говорить словами самого старца: "Три дня тому назад пришел ко мне брат А. "Ты ко мне пришел? — спрашиваю его, — Хочешь помолиться? Помолимся: Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас, Господи Иисусе… Положил десять поклонов; потом Богородице: Пресвятая Богородице, спаси нас, Пресвятая Богородице спаси нас… (О. Архипп, говоря это, крестился и клал поклоны). Так положил я три поклона, потом одел схиму, взял книгу и начинаю: "Святый Боже", "Отче наш" и молитву "Да воскреснет Бог". Тут он меня напугал: как начал прыгать, даже до потолка!… Мне страшно стало, ушел от него в другую комнатку[247], а его велел напоить чаем. Ему после того лучше стало". Узнал об этом о. игумен и послушнику А. благословил жить в скиту. Видя несчастное положение брата А., старцы, особенно о. Архипп, не могли не молиться об исцелении болящего и в скором времени А. совершенно поправился.

У брата Петра развилась в сильной степени чахотка, дни его были сочтены, он сам готовился к смерти. В одно время о. Архипп подозвал его к себе и говорит: "Поправишься и поживешь еще". В скором времени по молитвам старца он поправился.

У отца Василия — скитянина была внутри сильная боль, мучился он два дня. Потом говорит отцу Архиппу: "Батюшка, болен". — "Выпей сосновых шишек два раза и пройдет", — сказал ему старец. Горький настой сосновых шишек пить, как чай, даже без сахара, мог только отец Архипп, но Василий исполнил волю старца. Настой на этот раз показался ему очень вкусным. Боль прошла. "Попробовал пить в третий раз, настой для меня показался горьким, как всегда". Так говорил нам отец Василий.

Подобный случай исцеления был с другим братом. Старец велел выпить стакан настоя данной им травы. Послушник ни за что не хотел этого исполнить: "Лучше болеть, чем пить такую горечь", но благоразумие взяло верх. Настой показался ему сладким, понравился, он захотел всегда его пить, но после болезни настой стал по-прежнему для него горьким. Тогда брат понял, что трава сделалась приятной по молитвам о. Архиппа ради его исцеления[248].

С переходом отца Архиппа в дальний скит в 1894 году в ближнем скиту (где ранее жил старец), перестали выдавать народу траву. По некотором времени отец Архипп говорил отцу М.: "Надо сказать раздающему листки (в ближнем скиту), чтобы он раздавал траву: через нее исцеления бывают, потому что она дается по благословению и с молитвой. Она (трава) для меня как хлеб, напьюсь и есть не хочется. Другие говорят, она горькая, а мне она сладкой кажется. Пусть бы выдавал также сухари или хлеб. В хлебе тоже молитва и благословение. Многие мне говорили, что наш хлеб помогает в болезнях, веру к нему имеют. Теперь хлеб не дорог, что значит раздать по кусочку 2–3 пуда?" О себе отец Архипп не думал, хотя хлеб и трава имели целебное свойство для других по его же молитве. В состав травы, раздаваемой старцем, входила небольшая часть мяты, богородицкой травы, более же всего материнка и смородинный лист. От малой шепотки травы, положенной в чайный стакан, настой делался очень горьким, а отец Архипп для себя клал в стакан целую горсть, или же заваривал траву в чайнике. Настой получался густой и пить его для непривычного было невозможно.

Отец Архипп считал себя великим грешником, а исцеления приписывал благодати Божией; иногда некоторым он простодушно рассказывал, что и как у него случилось. Однажды говорил он нам: "На днях была одна женщина взяла меня за схиму и говорит: "Ах, батюшка, я от вас исцелилась, рукой владеть не могла, а теперь владею. По вере подал ей Господь", кротко прибавил старец[249].

XXXI

Исцеляя других, сам о. Архипп, как видно, не молил Бога о своем исцелении. Напротив, будучи больной, он не жалел своего здоровья, знал, что если Бог не даст смерти, то и больной не умрет, а если пошлет смерть, то и крепкое здоровье не воспрепятствует ей. От долгих стояний в храме в течение многих лет, ноги старца наконец совершенно отказались служить. Это стало особенно заметно года за два до смерти подвижника. Не желая упасть, он, как дитя, перебегал от одного места к другому, где ему можно было за что-либо задержаться или же шел при помощи посторонних. Часто его беспокоили посетители, для них он жертвовал малым своим отдыхом и, несмотря на полное изнеможение, ради св. послушания выходил к ним. Однажды, с целью узнать, где отец Архипп изберет место своего погребения, келейник водил старца по скиту и вокруг скита, прося указать, где будет скитское кладбище. Много мест было указано и ни одно подвижник не назначил для кладбища. А потому предположили, что отец Архипп не умрет в скиту. Так и случилось. Силы отца Архиппа постепенно слабели. С 10 декабря 1895 года он особенно начал готовиться к смерти, пожелал пособороваться и говорил: "Скоро умру". Перед праздником Рождества Христова старец был очень слаб, желудок его не мог переваривать сухой, грубой пищи. Пришлось искусственно поддерживать его пищеварение. Для большего ухода за старцем и большего его успокоения отец игумен благословил о. Архиппу перейти в монастырь. Перед выездом в обитель старца соборовали. Он едва стоял, но не хотел ложиться; от внутренних страданий у него не раз невольно выходил болезненный стон.

13 января 1896 года подвижник перешел в монастырь и был помещен в угловой келии иеромонашеского корпуса. Здесь старец несколько оправился. Опять начали водить или правильнее сказать носить его в церковь, где он более сидел, вставая только в важные моменты богослужения. В церкви оставался по-прежнему все время, пока совершалось богослужение с раннего утра до обеда. В дни причащения о. Архипп после утрени оставался в храме до утра, пока не заблаговестят утром к акафисту[250]. В это время старец обыкновенно выполнял свое келейное правило. Сном подкреплялся подвижник два — три часа вечером. В феврале отец Архипп занемог еще сильнее и по несколько дней не вставал с постели.

В конце апреля, по совету доктора, старца поместили "в киновии" среди соснового леса[251]. Тут старцу стало легче, он даже принимал некоторых посетителей. В "киновии" все церковные службы и акафисты вычитывались по скитскому уставу Глинской пустыни. В субботу старца возили в монастырь, где он за литургией приобщался Святых Таин. Кроме служб, в келии читалось Евангелие, Апостол, Псалтирь и Киево-Печерский Патерик. Старец спал только от 3 до 5–6 часов утра, днем иногда как-будто задремлет, но при малейшем стуке открывал глаза. Ночью подвижник творил Иисусову молитву. Утром, а иногда ночью, старец будил келейника и говорил: "Вставай, а то проспишь Царствие Божие". Встав — начинали читать утренние молитвы, полунощницу и утреню.

В сентябре отцу Архиппу сделалось хуже. Однажды вечером его посетил отец настоятель; утешая старца, он между прочим спросил, в чем еще нуждается и чего молит у Бога. Отец Архипп, показав на звездное небо, ответил: "Хочу звездочки" и потом прибавил: "Бог всем нам приготовил звездочки, а получить их от нас зависит". Под звездочкой о. Архипп разумел райские обители святых.

Чувствуя себя весьма слабым, он часто стал посылать келейника за духовником. Приходилось 1,5 версты идти ночью лесом и в монастыре многих беспокоить не в урочное время. От этого замедлялось приобщение. В виду такого неудобства, о. Архипп пожелал перейти в обитель. Об этом он 18 сентября просил одного инока передать о. игумену, но тот просьбу его передал на другой день, а ночью старец во сне явился к о. игумену и просил перевести его в монастырь. Утром 19 числа старец уже занимал прежнюю свою келию, где жил до "киновии". Отрадно было смотреть на старца, который на исходе из сего видимого мира, спокойно взирал на неизбежную для всех смерть: она не страшна была ему, а паче радостна. С мыслью о смерти он сроднился; смерть тела прекращала его многоскорбную жизнь в сей юдоли плача, а там за гробом блаженная вечность!… Только тот, кто в юности своей приобрел веру в Бога, сердцем полюбил христианские добродетели, паче же всего усвоил страх Божий, а в возрасте мужества подвигами благочестия воплотил их в своей жизни, только тот мог так благодушно переносить старческую немощь, тяжелую болезнь и безбоязненно ожидать своего перехода в вечность.

Иноку М-илу старец говорил: "Я дома, ты в гостях". — "Когда совершенно придете домой в обители небесные, прошу, батюшка, молиться об мне", — сказал ему М. Старец на это опять повторил прежние слова. М. рассказывал, что при этом он почувствовал громадную разницу между собой и старцем: "Он уже дома, уже достиг спасения и благонадежен на получение вечного блаженства святых, а я далек от этого, беспечен, как в гостях".

21, 23, 24 и 25 сентября старца причащали Святых Таин. 22-го числа о. Архипп сказал келейнику: "Умру в пятницу. В пятницу меня особоруйте". Таким образом он за пять дней точно предсказал день своей кончины.

XXXII

Но вот наступила пятница 27 сентября 1896 года, начали хлопотать о соборовании. Старец в этот день утром ходил и говорил; никто не думал, что сегодня предсказание его исполнится. Накануне этого дня келейник отец А. думал: "Старец умрет; надо у него попросить благословения". Сказать этого не осмелился. Ночью видит во сне: будто о. Архипп благословил его иконой Божией Матери и сказал: "Ну вот я тебя благословил". Утром отец А., не упоминая о сне, сказал: "Батюшка, благословите меня". Старец отвечает: "Вот икона, я благословил". При этом указал на ту икону, которой во сне благословлял просящего[252].

В 11 часов утра подвижника особоровали. Задолго до смерти старца отец настоятель приказал келейнику дать знать, когда будет умирать о. Архипп. Тот просил подвижника сказать о времени смерти. И вот 27 сентября после соборования о. Архипп велел идти и сказать о. игумену, что он умирает, а сам лег и уже не открывал уст своих для какого-либо слова, только на вопрос о причащении тихо ответил: "Причастить". Сейчас же были принесены Святые Дары и его причастили за полчаса до перехода в жизнь вечную. Одр умирающего окружали отец настоятель и многие из братии. Принесена была явленно-чудотворная икона Пресвятой Богородицы; ею авва осенил крестообразно подвижника, потом читали акафист великомученице Варваре и пели отходную. Во время отходной дыхание старца становилось все тише и реже, наконец он без всякой агонии, тихо, едва заметно испустил дух, точно заснул. Было 3,5 часа пополудни. Трогательно и поучительно было смотреть на блаженную кончину подвижника. Пережитые минуты незабвенны у братии. Со священными песнопениями они проводили душу старца от земли на небо, где (они верят) светлые ангелы с пением небесным приняли ее и ввели в чертоги Царя славы. Так честна перед Господом и людьми смерть преподобных, души их в руце Божии и не прикоснется их мука (Прем. 3, 1), ибо Всеправедный Бог каждому воздает по делам его: по терпению дела благого, славы (конечно славы небесной), чести и нетления ищущим, воздает живот вечный (Рим. 2, 6–7). Почивший старец в исполнении дела благого имел адамантовое терпение: кто столько вожделевал славы небесной, чести и нетления, как отец Архипп, перенося во всю жизнь свою великие труды и скорби? И неложен Господь, Он даст ему "живот вечный". Блажен почивший, ибо подвигом добрым подвизался, течение скончал, веру соблюдал, духом горяще. Господеви работающе, упованием радующеся, скорби терпяще, в молитве пребывающе (2 Тим. 4, 7 и Рим. 12, 11–12).

Святой Кирилл Александрийский говорит: "Блажен, кто в здешней жизни уничижает и смиряет себя ради Бога: он возвеличен будет Всевышним Богом, и прославлен ангелами и не станет на суде ощную! Блажен человек, который пребывает в молитвах, терпелив в постах, с радостью предстоит на бдениях, борется и прогоняет сон, преклоняет колена на Божие славословие, возводит очи на небо к Господу и размышляет о Седящем на престоле славы, Испытующем сердца и утробы (Апок. 2, 23). Такой насладится вечными благами и соделается другом, братом, сыном и наследником Божиим; лице его возсияет, как солнце в день судный в Царствии Небесном"[253]. Поэтому не может быть сомнения, что не забыты у Господа посты и бдения схимонаха Архиппа, его послушание и труды, его слезы и незлобие, его добрый пример и наставления.

Об упокоении блаженного старца все присутствующие положили 40 поклонов.

Отец Архипп просил было похоронить себя в его гробу, а потом сказал: "Лучший будет". Его и хотели положить в тот гроб, но отец настоятель благословил сделать "лучший", а этот оставить на память. Слова старца исполнились. По кончине старца отслужили в келии соборную панихиду; на следующий день торжественную литургию. Этот день многие не принимались за послушание, ходили читать Псалтирь у гроба старца, служили панихиды, у всех был точно праздник: радость, а не печаль была в сердцах всех братий, — верилось, что душа почившего избавлена от испытания на воздушных мытарствах и прямо перешла в небесные обители. В этом уверяла высокая жизнь старца, блаженная кончина и несколько сновидений братий[254], дающих указания о блаженном упокоении подвижника.

Еще при жизни старца один благочестивый инок видел во сне отца Архиппа, стоящего на молитве в светлой и прекрасной обители без окон и дверей. По смерти о. Архиппа, некоторые из братий видели почившего старца или восставшим из гроба, или живым и радостным, или моментально явившимся в преображенном своем естестве: светящемся и благообразном. Особенно замечательно следующее сновидение. Монах Маркелл при погребении о. Архиппа усомнился в его угодности Богу, хотя хорошо знал подвижническую жизнь старца. За несколько дней до сороковой памяти почившего он видит сон, будто о. Архипп лежит в гробу среди большой белой залы; многие шли туда, в числе других шел и Маркелл. Отец Архипп сел; подозвал его к себе. Лицо его было белое, благообразное, "как у святого"[255]. Подойдя к ожившему, Маркелл поцеловал гроб и подумал: "Удивительно, нет никакого запаха". На эти мысли старец сказал: "Обо мне ничего не думай, не сомневайся, давай поцелуемся". Несколько раз они поцеловались. На сердце у отца Маркелла стало отрадно. "Потерпи немного, тебе будет хорошо, а обо мне ничего не думай, не думай, что я грешник", — еще подтвердил о. Архипп. Монах Маркелл проснулся с чувством особенной радости и стал верить в святость почившего старца. Отец А., бывший келейник старца, чувствовал боль в груди, ему во сне явился о. Архипп с сияющим лицом и сказал: "Ничего не употребляй, кроме масла от лампадки Царицы Небесной". Когда боль усилилась, отец А. помазал грудь деревянным маслом от явленно-чудотворной иконы Божией Матери, и боль прошла.

XXXIII

29? сентября в воскресенье после литургии отпевание в Бозе почившего схимонаха Архиппа совершал отец настоятель и собор священноиноков. Сей священный обряд походил более на торжество над смертью, нежели на победу смерти над жизнью. Наконец, на могиле пропели еще "Вечную память", и гроб блаженного старца зарыли в могилу, с северной стороны теплого храма Глинской пустыни. Могила находится при дороге в больничный храм[256]. Для погребения было избрано три места: одно в Спасо-Илиодоровском скиту, другое на братском кладбище, а третье у теплого храма. Жребий указал последнее. Когда стали рыть могилу, один из учеников старца припомнил, что еще весной, указывая из окна келии место у теплого храма, отец Архипп говорил: "Тут у храма думают поставить крест. Как вы думаете: хорошо ли будет?" — "Зачем тут крест? Там близко дорога", — возражали подвижнику. "Ну, может быть в скиту", — сказал старец и потом, как бы про себя, добавил: "Нет, тут лучше… Поставят, братия будет ходить и креститься". Это же место старец указал келейнику. Однажды он вел подвижника из храма. О. Архипп остановился тут и говорит: "Здесь будет стоять крест". Келейник сказал: "Зачем он тут стоять будет?" Старец отвечал: "Придет время, ты спрашивать не будешь". На другой день по погребении о. Архиппа могилу обложили дерном, поставили деревянный крест и прибили живописное распятие. По ночам на этой могиле, как "звездочка", горит лампадка и напоминает о старце, который, живя на земле, подобно звездочке, горел любовью к Богу. Светом своим лампадка возбуждает братию молиться о почившем подвижнике и самим, подобно ему, желать в небесах получить "звездочку". На обороте могильного креста старца надпись: "Под сим крестом погребен схимонах Архипп, в мире Афанасий Шестаков, скончавшийся смертью праведника 27 сентября 1896 года на 71-м году своей жизни. В обители он подвизался 44 года, и истинно-подвижнической жизнью, смирением и незлобием, по благодати Божией, стяжал дары: памяти смертной, слез, прозрения и целения".

"Духовные мои братие и спостницы, не забудите мене, егда молитеся; но зряще мой гроб (могилу), поминайте мою любовь и молите Христа, да учинит дух мой с праведными". Внимая сим словам церковной песни от имени почившего и, зная богатство добродетелей схимонаха Архиппа, сподвижники поминают его, взаимно ожидая молитв преподобного старца, ибо не сомневаются, что чистая душа его, свободная от бренной плоти, еще сильнее будет молиться за них, еще действительнее ее молитвы перед престолом Вседержителя. На могиле великого подвижника многие молятся, а иногда служат панихиды.

Молитва об упокоении всегда полезна для живых и умерших. Поминовение грешников показывает к ним любовь, и Господь, пришедший грешников спасти, воздает нам за это Своею любовью. Тем более Богу приятно, когда мы почитаем Его угодников. Наша молитва ходатайствует им большую славу и вызывает их молиться за нас перед Господом. Поэтому поминовение о. Архиппа в 9 и 40 дни бдением и соборными панихидами радовало благоразумных. Память праведного с похвалами (Притч. 10, 7). Похваляемому праведнику возвеселятся людие (Притч. 29, 2), бессмертие бо есть память его, яко от Господа познавается и от человек (Прем. 4, 1) и угодна Господеви душа его (Прем. 4, 14). На бдении в 40 день, по благословению настоятеля, сказано было похвальное слово о жизни почившего подвижника. Приводим его здесь, как краткий нравоучительный перечень представленного в жизнеописании старца.

Аще кто мнится мудр быти в вас в веце сем, буй да бывает, яко да премудр будет (1 Кор. 3, 18–19), зане буее Божие премудрие человеков есть и немощное Божие крепчав человек есть (1 Кор. 1, 25).

Истинность этих слов святого апостола Павла жизнью своей вполне подтвердил почивший сподвижник наш схимонах Архипп. Юрод быв Христа ради, он не пожелал знать человеческую мудрость, не пожелал славы, чести или богатства, которых избегал, но понудил себя взойти на крест бесчестия, унижения, скорбей и озлобления, чтобы хотя отчасти уподобиться Подвигоположнику нашему Иисусу Христу. Прискорбности и злострадания, эти враги плотоугодия, помогали ему вести невидимую брань и одухотворяли его, облекая в боголюбезное смиренномудрие. При видимом юродстве, старец мудр был о Господе и весьма разумно, святоотечески, не словом, а делом проходил иноческий тесный и прискорбный путь в послушании и терпении, бдении и молитве, ибо хорошо знал, что нельзя тесно жить без тесноты, скорбно — без скорбей и считать себя идущим узким путем при жизни широкой, вседовольной. Благодаря ревности и вспомоществующей благодати Божией, сей блаженный бескровный мученик, всегда благодушествовал; иго заповедей для него было благо и бремя легко. Не будем распространяться много, скажем о его послушании и довлеет нам. Он 33 года подряд пробыл на послушании в пекарне, исполняя во всякое время самые трудные работы за себя и за других. Это одно ясно говорит о его смирении и терпении. 33 года — половина человеческой жизни! Легко сказать: 33 года, но не легко прожить их на трудном послушании безропотно. Иной нетерпеливый в три года переменит три послушания и более. При всем том отец Архипп в начале подвигов пять лет не имел келии, приметаясь на полке в пекарне или на грязном каменном полу, вменяя себя за ничто перед человеками. Его оскорбляли младшие, смеялись над ним, а он все терпел безгневно, принимая это как посланное от Бога. Много раз его безвинно били, рвали бороду, он ни слова не скажет, в ноги поклонится, прощения попросит. Таково было незлобие сего дивного терпеливца!

Кроме смирения, простоты и незлобия, блаженное послушание благоговейного послушника привело к бесстрастию, дало ему вожделенный мир души и рассудительность. От духовной рассудительности родилась проницательность, от проницательности — прозрение. Последнее обильно изливалось на душевную пользу братий. Старец предсказывал перемену жизни и кончину братий, предупреждал несчастья и падения, утешал скорбящих и обличал согрешающих, когда на это была воля Господня. Нужно ли упоминать о его усердии к храму Божию, если мы знаем, что о. Архипп не был в храме, можно сказать, только в то время, когда не было богослужения или когда был занят послушанием? Нужно ли говорить о духовных дарах его: постоянной памяти смертной и непрестанной молитве? Это у нас все знают. Нужно ли упоминать о даре слез и целения? И они многим известны. Сила молитв святопочившего старца также испытана[257]. Да разве, скажут некоторые, свят о. Архипп? Да, это мы можем сказать утвердительно. Святость о. Архиппа засвидетельствовал высокопреподобный по титулу и жизни схиархимандрит Илиодор. Указывая на него, старец говорил: "Вот мы видим образец живого святого". Святым отца Архиппа называли многие из мирян, а глас народа — глас Божий, ибо сердцем благочестивых веруется в правду, как говорит апостол, а устами исповедуется во спасение. Глубокая вера почившего, его подвиги также свидетельствуют об угодности о. Архиппа Богу. Благодатные дары его и блаженная кончина показывают нам, что о святости о. Архиппа говорят не только люди, но и Сам Господь. Таким образом в о. Архиппе мы видели живой пример святого человека и истинного подвижника, который еще так недавно жил между нами и оставил по себе живую память, для подражания ему; дорожите этой памятью и возгревайте ее молитвой о старце. Он еще при жизни говорил: "Мимо моей могилы будут ходить братия и молиться". И кто, признательный, не помолится за него? Юные братие, боримые страстями, — молитесь о нем.

Мы веруем, молитвами того, чей дух витает между нами, каждый по вере своей получит облегчение и отраду. По слову св. Кирилла Александрийского: кроткий, тихий и смиренный Богом похваляется, ангелами ублажается и людьми почитается. Не то ли же делается с кротким и смиренномудрым о. Архиппом?"[258] Почитая память сего великого терпеливца, будем подражать жизни и подвигам его; ибо и нам многими скорбями, терпением и смирением подобает в Царствие Божие внити. Ревность нашего подражания порадует душу почившего подвижника и несомненно вызовет на молитву, чтобы поспешествовать нам. Итак, отцы и братие, приимите образ злострадания и долготерпения на тесном иноческом пути: се ныне блажим терпящего (Иак. 5, 10–11). Тогда и мы за временные труды наследуем нескончаемый покой; за подвиги — венцы, вместо тления — нетление, вместо скорбной жизни — всерадостное блаженство на небесах. Там, как и здесь, восходя от совершенства к совершенству, мы вместе с ангелами будем воспевать величие и милость Царя славы Христа Бога нашего, ибо Ему со Отцом и Святым Духом подобает всякая слава во веки веков. Аминь.

Соборный храм Рождества Пресвятой Богородицы Глинской пустыни. Фотография 1892 г.

Помолимся и мы, боголюбивый читатель, об упокоении со святыми отца Архиппа, да и он взаимно будет нашим молитвенником у Господа. Мир тебе и вечная память, блаженный отче Архиппе, ибо почил о Господе от трудов своих (Апок. 14, 13). Молись за нас в обителях небесных. Ты ради любви ко Господу оставил всякое наслаждение земное и, прежде смерти умертвил себя греху; ты подвигами побуждал других к подвигам и ободрял труждающихся; ты радовался о преуспевающих и плакал о нерадивых. Возбуждай нас ко спасению, да и мы сподобимся блаженного вечного упокоения со святыми.

Примечания

Послушник Сергий юродивый († 1897)

(Память 14 июня ст. ст. / 27 июня нов. ст.)

Цит. по: Глинский послушник Сергий юродивый // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Январь — июнь. Том доп. Ч. 1. Кн. 1. М., 1912. С. 860–862.

Послушник Сергий Сотников был из крестьян Курской губернии. После смерти своих родителей, жил один в родном доме и, насколько мог, старался благоугождать Богу. Однажды, в день Усекновения главы Святого Иоанна Предтечи, по забывчивости, нарушил пост. Когда напомнили ему об этом, — Сергий, в наказание себе, положил вовсе не есть скоромного и не ел. Не находя в миру полного удовлетворения для своих религиозных чувств, он решился идти в Глинскую пустынь. Перед уходом, все свое имущество раздал родным и соседям: брал у него кто что хотел без денег. В Глинской пустыни Сергий нес тяжелое послушание в гостинице. До изнеможения трудился и отвергал все утехи этого мира[259]. Второе послушание его было в больнице, в качестве служителя. Тут он день и ночь беспрекословно исполнял все черные работы "за пятерых", как выразился про него один инок: что бы ни приказывали ему — он говорил: "Благословите"; что заметят, — говорил: "Простите". В остальном — молчал. Блаженный послушник хотел воплотить в себе идеал смирения и послушания, как его описывают святые отцы. Прощения просил он даже у посторонних, если видел или думал, что они его осудили, или им соблазнились. Готовый во всем руководствоваться советом и мнением старца, он ходил к нему очень часто.

Видение адских мучений еще более заставило Сергия ревновать о спасении. Желая скорее уподобиться Подвигоположнику Иисусу Христу, вызвать на себя большие скорби и злострадания, Сергий начал юродствовать и обличать неправые поступки некоторых братий. За это потерпел много скорбей, без всякого озлобления кланялся обидчикам и просил у них прощения.

За странности жизни, а более за нелицеприятное обличение, Сергия два раза высылали из обители. Последний раз он возвратился в обитель весьма слабым. Заведующий гостиницей отправил его в больницу. По выписке, ревностный послушник опять принялся за усиленные труды и снова был отправлен в больницу, где через три дня отошел в вечный покой. Причащался он почти каждый день, а исповедовался в день два и три раза: чуть что вспомнит, или что худое помыслит, — бежит к духовнику во время чтения канона или поучения на утрени. Так поступал он относительно исповеди и когда был здоровым. Перед кончиной Сергий разбудил бывших с ним в одной палате больных и сказал: "Вставайте, вставайте, я умираю".

В час ночи 14 июня 1897 года он от слабости сил двадцати семи лет от роду блаженно скончался[260]".

Монах Петр († 1898)

(Память 14 апреля ст. ст. / 27 апреля нов. ст.)

Цит по: Глинский подвижник монах Петр // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Апрель. М., 1908. С. 175–199.

Отец Петр родился 21 декабря 1820 года от бедных благочестивых поселян с. Дунайца Глуховского уезда Черниговской губернии. Отца его звали Игнатием, мать Параскевой. До восьми лет отец Петр о себе ничего не помнит. "С этого возраста, — писал он сам, — я жил больше в праздности, был шалуном и глупцом: не знал, кому что сказать, кому и как почтение отдать. Но по благодати Божией отличался кротостью и смирением". Эти прекрасные качества делали его несмелым стыдливым мальчиком, любящим полное уединение, в котором он с полной охотой предавался молитве и чтению божественных книг. За это более других братьев он был любим родителями. Читать Петр выучился у отца в короткие зимние дни, но многое забывал летом. Часослов, Псалтирь и краткий катехизис он выучил в три года. Тихо и мирно жилось ему под любящим надзором кроткой богобоязненной матери. В 1833 году смерть восхитила ее и оставила сироток в великом горе. Отец не мог заменить им матери, некому было испечь, сварить и обшить, не на что было и нанять кого-либо для ухода за малолетними. Сознавая необходимость иметь в доме хозяйку, Игнатий Лешенко хотел жениться. За него бедного и старого, на большую семью, никто не соглашался идти, решили по совершеннолетии женить старшего брата Димитрия. Пришлось ждать более двух лет. Несмотря на бедность, Игнатий Лешенко отдал Петра учиться к дьячку. Дьячок показал ученику четыре простых правила арифметики и письмо. Дальнейшее учение прекращено было по следующему случаю. Предстояла народная перепись. Дунайское общество заставило казака Игнатия Лешенко переселиться из д. Лухтовки, где жил, в с. Дунаец, из которого он был родом. На новом месте пришлось жить в чужом доме и терпеть еще большую нужду. Петр стал приучаться к работам и вынужден был наняться работником к приходскому дьячку, человеку доброму и благочестивому. У него по праздникам юный работник брал читать духовные книги и вполне оставался доволен своей скромной жизнью. Но на земле ничего нет постоянного, жизнь Петра скоро изменилась.

Семейство Лешенковых состояло на первой рекрутской очереди, имело семь ревизских душ, на службу должны были взять единственного достигшего совершеннолетия старшего брата Димитрия. За него так же, как и за отца, никто не хотел выходить замуж. Только когда младшие братья, каждый от себя, дали подписки идти в службу, нашлась добродетельная девица, пожелавшая быть женой Дмитрия, в семействе Лешенковых сироткам заменить мать. Второй и последние братья умерли, третий имел кривую руку, способными для военной службы остались: старший брат и шестнадцатилетний Петр. Настала очередь брать кого-либо в солдаты, общество вынуждено было взять Димитрия. Димитрий, убитый горем, пришел в дом дьячка, с горькими слезами и причитаньями бросился Петру на шею, вспоминал, как он и другие братья дали подписки идти за него на службу. Видя это, не только Петр, а и посторонние плакали. И Петр пошел в солдаты за брата!

По прибытии в полк, полковой командир назначил его в третий эскадрон.

"Я был тих, — писал он впоследствии, — смирен, всем послушен, меня скоро полюбили солдаты. Не прошло и двух недель, приезжает командир полка. После смотра он подходит ко мне и говорит: "Молодец, Лешенко, лучше всех!" При всех дает мне 30 копеек в награду и, обращаясь к эскадронному, говорит: "Прошу вас, г. ротмистр, сим солдатиком заняться как можно лучше". И вот, взялись меня учить прилежно, я едва мог вынести: товарищей учат раз, меня два; их два — меня непременно три раза в день. Конное учение мне не давалось: на выезженной лошади я все делаю, как следует, но если сяду на дурно выезженную лошадь или на молодую, то езжу хуже всех".

Через год его сделали старшим солдатом карабинером.

В 1839 году в числе лучших солдат его выбрали в образцовый полк.

По недостатку унтер-офицеров осенью 1841 года на смотру их эскадрона, полковой командир приказал представить четырех человек самых лучших по службе и поведению для производства их в унтер- офицеры.

20 сентября 1841 года Петр Лешенко был произведен в унтер-офицеры.

В 1845 году в Киевском и Подольском военных поселениях формировались кантонистами дивизионы; в числе самых лучших грамотных унтер-офицеров инструкторов туда был назначен и Петр Лешенко взводным.

Взводные обязаны были обучать кантонистов грамоте и фронту, смотреть за их нравственностью, опрятностью и прочее. И это дело он выполнял прекрасно, и был горячо любим и уважаем юными питомцами.

Старший вахмистр кантонистского дивизиона, выдержав экзамен на офицера, просил уволить его от исполнения прежней должности. Просьбу уважили и на место его назначили Лешенко, как одного из лучших унтер-офицеров в эскадроне и самого старшего по службе. Другой радовался бы занять высшую должность, а он не желал и лишь временно согласился занять ее, уступая настойчивому требованию начальства. Не уклонялся он от службы, насколько мог с усердием исполнял свои обязанности. В трудных обстоятельствах всегда обращался к бывшему старшему вахмистру. При добром совете последнего, у него все было исправно и благополучно.

В 1853 году, как выслуживший пятнадцатилетний срок службы, Лешенко хотел идти в бессрочный отпуск, но его не уволили. По существовавшему тогда закону, служба считалась с двадцатилетнего возраста. Три года службы ему не считалось. Но любящим Бога вся поспешествуют во благое, говорит апостол (Рим. 8, 28). Так и Лешенко неувольнение в отпуск послужило на великую пользу. В сентябре кончилось двенадцать лет его унтер-офицерской службы. Он имел право держать экзамен на офицера или на пенсию. Сам он не осмелился ни о чем просить, но начальство распорядилось ему предоставить все права, приобретенные беспорочной службою. Оправляя его на экзамен, дивизионный и эскадронный командиры говорили ему: "Лешенко, держи прямо в подпоручики и не являйся, если захочешь быть офицером". — "Где мне быть офицером, — отвечал старший вахмистр, — я молю Бога, чтобы помог мне сдать экзамен на пенсию". И помог ему Господь. Сдав экзамен, кандидат Лешенко отказался от офицерства и пожелал только пользоваться двумя третями корнетского жалованья. "Не думал и не ожидал, — писал он, — получить те награды, какие получил". Справедливо говорится — за Богом молитва, а за Царем служба не пропадают. По сдаче экзамена, Петр Игнатьевич продолжал нести свою должность еще четыре года, до упразднения кантонистских дивизионов. Желая побывать в Киеве, он просил назначить его туда для отвода кантонистов. Просьбу его исполнили. В январе 1858 года он исправно сдал кантонистов в Киевский константиновский батальон.

Отставку кандидат Лешенко получил 23 мая 1859 года.

Из Варшавы, где стоял полк, Петр Игнатьевич направился в Киев, причем в пути перегонял или же отставал от идущих. Как прежде, так и теперь Петр Игнатьевич имел при себе маленькие книги: Канонник и Псалтирь. Идя или отдыхая, он каждый день для пользы душевной прочитывал одну или несколько кафизм, какой-либо канон или акафист, и этим отгонял от себя всякую скуку и страх.

Таким образом благополучно достиг он Киева. Там отговел, с усердием помолился Богу, благоговейно внимал чтению и пению. Ходил он в пещеры и по другим святыням и местам, везде присматривался к иноческому житию, все ему очень нравилось. У него уже созрело желание проситься в Лавру, но любовь к братьям побуждала идти на родину.

Недолго Петр был там и опять пошел в Киев, где снова посетил все монастыри, ко всему полезному присматривался, искал себе места и не нашел, а хорошо известная по прежней военной службе Маньковка манила сюда его к себе. И вот он в прежней своей уединенной комнатке. "Сам себе хозяин, слуга и господин". За квартиру с отоплением и столом платил 2 руб. в месяц, житьем своим не мог нарадоваться.

Сначала Петр Игнатьевич рад был посещению прежних своих маньковских друзей. Но посещения участились, и не давали ему спокойно молиться Богу, со вниманием читать Священное Писание и другие душеспасительные книги. Поэтому, прожив в старой квартире три месяца, он перешел на другую сторону речки, куда друзьям ходить было неудобно и не по дороге. Новая квартира состояла также из отдельной комнаты.

"Каждый праздник хожу, — писал он, — в храме на все богослужения, пою на клиросе, читаю каноны или что-либо другое. Дома у себя положил прочитывать утренние молитвы, полуночницу, утреню с тремя кафизмами, тремя канонами и первым часом, потом читаю 3-й и 6-й часы с последованием изобразительных, перед вечером 9-й час и вечерню, вечером великое повечерие с каноном и вечерние молитвы". Об этом он писал так: "Но от лености, и в особенности от растления человеческой природы, большой немощи или, может быть, от дьявольского искушения, я не мог сего долго исполнять. Когда читал все это со вниманием, не спеша, то язык мой так бывало притупится и окостенеет, что потом не мог и одного слова выговорить правильно, ум мой до того омрачался, что я переставал понимать читаемое, сердце охладевало, ожесточалось, а в голове делалось кружение". Ревность по Боге не похвальна, когда совершается не по разуму (Рим. 10, 2). В деле спасения, как преуспеяния духовного, особенно необходимы постепенность и руководство. Нет несчастнее и ближе к погибели людей, не имеющих наставника на путь Божий, говорит св. авва Дорофей. А такого наставника Петр Игнатьевич не имел, — он сам себе положил и сам начал сразу большое правило. Но скоро образумился. "Тогда, — продолжал он, — я, окаянный, познал свою немощь и вынужден был оставить сие святое занятие и положил каждый день прочитывать по три кафизмы, с тропарями и молитвами, чтобы за седмицу кончить весь Псалтирь. Остальное время употребляю по желанию: прочитываю какой-либо канон или акафист, Евангелие, Апостол, житие, поучение или другие духовные книги, иногда пишу, больше же в праздности сижу, все думаю, помышляю и в разные страны мыслями летаю: куда пойти, где главу преклонить, к кому прибегнуть и свое желание открыть? Кто бы жизнь мою своим попечением исправил и на путь меня истинного покаяния наставил, чтобы мне богоугодно до смерти пожить и в будущей жизни милость от Христа Бога получить". Господь не попустил обольститься самовольными подвигами, но внушил ему желание искать наставника.

С этими покаянными чувствами 5 июля 1860 года Петр Игнатьевич оставил Маньковку и направился в Киев; оттуда он пришел в Глинскую пустынь, где и пробыл немалое время, присматриваясь к жизни иноков.

В лице великого Глинского старца иеросхимонаха Макария он нашел себе искомого наставника, который советовал ему до поступления в обитель полгода странствовать. В начале июля 1861 года Петр Игнатьевич был снова в Киеве и оттуда опять пришел уже в любимую им Глинскую пустынь. Затем он был в Сергиевой Лавре, Москве, Ярославле, Ростове, Воронеже и в Задонске, в последнем удостоился молиться при открытии мощей святителя Тихона.

В декабре того же 1861 года Петр Игнатьевич снова прибыл в Глинскую пустынь и поступил в число братства. Сначала его назначили в пекарню, а через неделю перевели на братскую кухню, в которой он был 4,5 месяца. Желая испытать ревность и терпение новичка, прежде поступившие послушники смеялись и обижали почтенного служку. Трудно ему было привыкать к незнакомому делу — варке пищи; трудно было жить без всякого утешения, у него тогда не было и самовара, так же как и у сподвижника его по келии; но вскоре Петра Лешенко перевели в другое помещение рядом с отцом Макарием, под надзором которого брат Петр хотел жить постоянно. Когда, утомленный трудами послушания, Петр приходил в келию, старец Макарий принимал его к себе на чай. Так прошло несколько времени, но Петру стало совестно часто ходить на чай к старцу. Однажды он не пошел и на зов отказался. Узнав о причине отказа, любвеобильный старец приносит к Петру самовар и говорит ему: "Когда ты не стал ходить ко мне, то я буду ходить к тебе. Дарю тебе сей самовар и чай, но не зови меня. Я сам скажу". Скажет старец: "Брат Петр, я к тебе чай приду пить", ученик поставит самовар, и тогда чай пили вместе. После кухни Петр был месяц при больном иноке, а с 20 мая 1861 г. считался на клиросном послушании. Пел он басом и благоговейно относился к делу Божию.

1 октября 1864 года по личному благословению преосвященного Сергия, епископа Курского и Белгородского, за ревность к послушанию в поощрение к иноческим трудам, он был пострижен в рясу с поручением старцу иеросхимонаху Анастасию, ученику знаменитого Глинского игумена Филарета, так как о. Макария в живых уже не было. Тогда же или в скором времени отца Петра назначили уставщиком левого клироса. В этой должности он пробыл 30 лет и сумел себя поставить в такое отношение к клиросным, что большинство любило его и слушалось. Тут много значил пример. Он назидает и молча.

Церковный устав о. Петр знал на память, он сам был живым ходячим уставом: на всякий вопрос, касающийся богослужения, мог ответить сразу. Прямой своей обязанностью уставщик считал не допускать опущений и нарушений уставов церковного и Глинского, в исполнении которых был строг. Требуя положенного и правильного чтения и пения, он нередко говаривал: "Церковь украшается чтением и пением". Так же о. Петр строго наблюдал за временем снимания и надевания камилавок, за церковным монашеским благочинием, которое показывает выдержанность иноков и повиновение их установлению святых отцов. Все это о. Петр требовал сознательно, а не как косный приверженец одной внешности. Не послушаться его было совестно.

Кто неправильно крестился или кланялся, о. Петр непременно покажет и расскажет: как по уставу и требованию св. отцов следует полагать на себя крестное знамение и делать поклоны. При этом нередко говорил: "За все придется отвечать. Стыдящийся правильно креститься в день судный не будет причислен к Христову стаду". Всякому чтецу и канонарху старец толково объявлял, что и когда они должны исполнять и потому во время богослужения они твердо знали свою обязанность. В чистый понедельник о. Петр всегда сам читал в церкви поучение из церковного устава о поклонах и молитве св. Ефрема Сирина "Господи и Владыко". Поучение других выслушивал с особенным вниманием. Словом, он был добрый монах и в полном смысле уставщик, учитель других уставщиков. Во избежание ошибок, отец Петр никогда и ничего не читал на память и другим не дозволял этого делать. Однажды ему сказали: "Отец Петр, вы знаете наизусть, читайте на память". Он ответил: "На память только слепые ходят и спотыкаются". Постоянно во всем аккуратный, внимательный и бережливый, он терпеть не мог небрежного обращения с церковными книгами.

Кроме необходимого о. Петр не любил разговаривать в храме, других также учил стоять молча, благоговейно и со страхом Божиим. Впрочем, иногда желая знать что-либо полезное из устава, братия обращались к о. Петру. Он по необходимости должен был отвечать на предложенные вопросы. Дневного Апостола о. Петр несколько раз прочитывал в келии, углубляясь в смысл священных глаголов. Слушая чтение в храме, обращал внимание клиросных на наиболее трогательные или особенно полезные места. Весьма много скорбел о. Петр, когда в своих собратиях по послушанию видел небрежение. Он хорошо понимал важность пророческого речения: проклят всяк творяй дело Божие с небрежением (Иерем. 48, 10).

Спасая себя, о. Петр желал спасать юных братий, неопытных. Это составляло его особую заботу. Когда юные послушники хотели оставить монастырь, он долго увещевал их не уходить из спасительной ограды общежития, если же они уходили, просил их возвратиться. Некоторые сами обращались к отцу Петру, прося его ходатайствовать о принятии их снова в обитель. Любовь и доброта, которыми было исполнено сердце старца к младшим его собратиям в дни их скорби и печали, особенно ярко выражены в его письмах, из коих несколько приведем здесь.

Вот какие наставления давал старец в своих письмах. (Письма цитируются без изменения старой орфографии и без редактирования. — Примеч. издат.).

1. Христос посреди нас, всегда был, есть и будет! Возмогай брат о Господе и в державе крепости Его. Облекись во вся оружия Божия, как святой апостол Павел повелевает. Мужайся и крепися, подвизайся и борися и о мне грешном молися. Господь скоро да поможет тебе, помилует тебя и исполнит желание сердца твоего. Получив от тебя письмо, узнал твою печаль и весьма горько о тебе заплакал. От истинной моей к тебе любви я весьма усердно желал и старался исполнить прошение сердца твоего и утешить тебя в горести. Ходил к отцу игумену и усердно просил о тебе, давал ему твое письмо, но никак не мог упросить его, а только узнал, что он еще любит и жалеет тебя.

Дал книгу "Духовное врачевство" и сказал: "Пошли ему сию от меня в знак памяти и истинной моей любви к нему, в мое благословение и наставление, во утешение его печали и в руководство для побеждения страстей". Недоумеваю, каким бы еще образом твоему горю помочь. Предлагаю три совета. Первый совет. Если брат твой имеет свой собственный дом, живут в доме его все так хорошо, что для тебя молодого нет и не предвидится соблазна, и если ты сам более охоты и ревности имеешь к телесным трудам, то ты живи с братом в доме его, трудись ради Бога и работай всякую работу, угождай брату во всем добром, почитай его, как отца.

Второй совет. Если ты более охоты имеешь к подвигам духовным, об монашеской жизни так скорбишь и печалишься, что никак не можешь ничем утешить себя и истинно желаешь быть сыном обители, то нимало не медли, но теперь же вместе с братом приходи и сие письмо и книги с собою принеси. Здесь святые отцы с Божиею помощью, может быть, упросят отца игумена принять тебя б монастырь.

Третий совет. Если никогда не желаешь быть сыном Глинской обители, то со вниманием прочти в книжице наставления святителя Тихона Задонского, писанные для монашествующих, ответ просившему у него совета, где ему удобнее для спасения души жить, и прочитай наставление пошедшему в монастырь, что наблюдать ему должно. Отец архимандрит Илиодор благословляет тебе: где бы ты ни был и в каком бы монастыре ни жил, посылаемую книжицу св. Тихона как можно почаще читать и стараться везде жить и поступать так, как св. Тихон учит. Ибо я после того, как был у отца игумена, ходил еще и к отцу архимандриту Илиодору, просил и его ходатайствовать о тебе. Он сказал: "Теперь не могу без него" (т. е. без тебя не может). Я давал ему это мое и твое письма читать и с ними книгу "Духовное врачевство". Он письма прочитал, книгу же и советы похвалил, сказав: "Второй совет лучше избрать паче первого и третьего, ибо первый опаснейший, а третий относится ко второму". Итак брат, избирай один из сих советов, который для тебя кажется лучший и меня уведоми. А в печали пой стих: Реку Богу моему, заступник мой еси почто мя забыл еси? И к душе взывай: Векую прискорбна еси, душе моя, и векую смущавши мя. Уповай на Бога, яко исповемся Ему, спасение лица моего и Бог мой.

Ты весьма юн. Святые отцы говорят и Священное Писание свидетельствует, что юность, не под наказанием живущая, удобь есть поползновенна и если в совершенных мужах добрый от злого развращается, со строптивым, рече, развратишися, то кольми паче в юных, которые естественно ко злым делам паче нежели к добрым преклонены суть, по писанному: прилежит помышление человеку прилежно на злое от юности его. Часто о сем тексте рассуждая, я весьма сожалею о тебе.

При сем посылаю тебе св. книги в наставление, во утешение, руководство и для побеждения злых страстей и привычек[261]. Ты же, брат, с молитвою и помощью Божией начни оные, не спеша со вниманием и благоговением читать и, уразумев прочитанное, будешь твердо в памяти содержать, при случае оным на деле себя пользовать. Советую тебе некоторые вопросы и ответы выучить наизусть. Святые книги всему доброму научают. От усердной молитвы и чтения святых книг ты скоро вкусишь небесной сладости и увидишь сам, сколь благ Господь и сколь блажен муж, который всегда уповает на Бога. Веди себя всегда честно и боголюбезно, пред всеми смиряйся, ибо Господь наш Иисус Христос говорит: Вся к возносяйся смирится, емиряяй же себе вознесется, то есть кто сам себя смиряет, того Бог вознесет и прославит. Да утешит тя Господь в день печали, да заступит тя имя Бога Иаковля, да послет ти помощь от святого и от Сиона заступит тя, помянет всяку жертву твою и весь совет твой да исполнит. Тогда возрадуемся и мы о спасении твоем и во имя Господа нашего возвеличимся! Но мое искреннее желание без твоего собственного хотения и старания исполниться не может.

2. Спасайся, возлюбленный мой о Христе брат! Молися о мне грешном. Мне весьма жалко тебя, каждый день вспоминаю, письма от тебя ожидаю. Какую избрал жизнь, имеешь ли твердое намерение опять в Глинскую обитель возвратиться? Прошу тебя, когда ты приидешь, Бога ради укрепи себя смирением и терпением, чтобы с Божией помощью возмог перенести все то, что ни случилось бы тебе неприятного. Древние св. отцы новоначальных послушников также испытывали, а потом принимали, в монашество постригали. Так Антоний Великий испытывал Павла Препростого. Прочитай житие его и прочих преподобных, и сам узнаешь, что если мы не будем иметь сих главных добродетелей: смирения и терпения, то все российские монастыри обойдем и ни в одном из них долгое время спокойно и богоугодно не поживем, а, следовательно, и в Царствие Небесное не войдем.

Брат, Бога ради прошу тебя не трать всего времени жизни твоей на попечение только о теле своем, но когда тело алчет и требует пищи, то рассуждай, что и душа имеет нужду в свойственной ей пище и она (душа) так же от голода изнемогает и делается мертвою, как и тело. Удаляйся чревоугодия, чтобы не утратить тебе всего того, что было тобою приобретено. Пророк Давид говорит: да будет слезы мне хлеб день и нощь. О, как блажен Давид! Он днем и ночью проливал слезы, а мы, виновные в тысячах худых дел. не хотим и на один час прийти в сокрушение и покаяться?.. О, если бы мы истинно знали и твердо веровали, какая радость бывает на небе о кающихся? Тогда проливали бы слезы, отвергли бы худой навык, возненавидели бы всякий грех, каялись и жалели о том, что столь много преблагого Бога оскорбляли.

3. Ты долгое время находился в болезни. Чем далее откладываешь лечение, тем более у тебя ослабевают душевные и телесные силы. Без больницы и доктора вылечиться не можешь. Я, многогрешный, от истинной моей любви к тебе и сострадания предлагаю душеполезный совет. Попекись прежде всего о исцелении своей души. Когда душа будет здорова, и тело твое скорее исцелеет и примет прежний вид. Остановись в городе N. на целую неделю, поговей, исповедайся и причастися. Потом сходи в городскую больницу и попроси доктора освидетельствовать болезнь твою и принять тебя в больницу. Скажи ему, что деньги за лечение будут уплачены родителями. Если же не примет в больницу, проси дать рецепт и наставление: как принимать лекарство, пищу, питие и чего воздерживаться. Смотри, брат, исполни, что тебе говорю. Если не исполнишь, то будешь несчастным человеком, погибнешь телом и душою навеки. Только не дай, Господи, сим словам моим исполниться.

4. Ты всегда находишься в опасности. Водки отнюдь не пей, ибо все твое счастие временное и вечное зависит от водки. Счастие, если не будешь пить, то будешь здоровым, хорошим и честным человеком и скорее сыщешь себе место в какой-либо обители. За сие и Бог и люди тебя любить будут. Несчастие твое будет, если одну рюмку водки выпьешь, потому что выпивши не утерпишь выпьешь и более и сделаешься пьяным. Пьяный на все дерзает. Берегись малого греха, то никогда великого греха не будет. Читай ежедневно Псалтирь, Канонник и молитву: Господи, не лиши мене небесных Твоих благ[262]. Прочитывай ее несколько раз в день: она весьма утешительна.

5. Сколько я ни старался уговаривать тебя, просить и умолять многократно: "Ей, брат, горе тебе будет, покайся, береги голос свой, береги здоровье, отстань от злой дружбы, ходи ежедневно в церковь на клиросное послушание и ты будешь жить спокойно. За сие тебя Бог, начальство, отцы и братия будут любить и награждать". Ты меня не слушал. Много раз предостерегал тебя. За ослушание всегда следует наказание, как поживешь, так и прослывешь.

Но умоляю тебя: Бога ради прости и не скорби на меня, не унывай, а на Бога уповай. Еще легко можно покаяться, если захочешь. Ты только от сего дня, от сего часа положи во уме своем твердое намерение непременно исправиться. Не откладывай до завтра, ибо не знаешь, дождешься ли завтрашнего дня; смерть нечаянно нападает не только на больных, но и на самых здоровых, а ты весьма болен не только душою, но и телом; сильный кашель предвещает чахотку, от чахотки смерть. Смерть в чем застанет, в том и всю вечность будешь. Если она застанет тебя покаявшегося, то и Бог простит твои согрешения, и ты будешь в Царствии Небесном, если же застанет без покаяния, то увы и горе будет! погибнешь телом и душою навеки! Ах, брат, как мне жаль тебя! Бога ради, хотя теперь послушай меня; покайся и пожалей себя.

Ежедневно читай молитву, исповедания к Богу от человека, полагающего спасения начало. Премилосердный Бог весьма скоро поможет тебе исправиться, возвратить тебе здравие, и ты будешь всегда спокоен, благополучен. Если будешь отдыхать в поле или на квартире, также во время ночлега, прочитывай из Псалтири хотя по одной кафизме в сутки, из канонника акафист Спасителю или Божией Матери, или же что-нибудь во славу Божию и на пользу души своей. Поверь мне, ты все сие легко можешь исполнить, если сам захочешь.

Спаситель сказал: кто хочет идти за Мною, тот первое: отвергнись себя, второе: возми крест свой и третие: иди за Мною. Он не хочет иметь Своими учениками невольников, но желает, чтобы всякий человек охотно, без всякого принуждения предал себя Ему. Следовательно, в Царствие Небесное входят только те, которые сами желают и стараются войти. Господь по Своей премудрости и любви даровал тебе волю и свободу делать, что хочешь. Он не хочет отнять у тебя сего драгоценного дара. Итак, брат, хочешь ли ты идти за Иисусом Христом в Царствие Небесное? Он указывает путь; Сам будет помогать тебе на сем пути. Не хочешь идти за Ним, твоя воля на то. Но только смотри, берегись пренебрегать призывом Иисуса Христа. По Своему милосердию Он долго, долго толкает в двери сердца твоего, чтобы пробудить твою душу и возбудить в тебе желание спасения. Горе тебе будет, если Он, наконец, отступит и отринет тебя, как сына погибели. Премилосердный Бог спасти тебя хочет, но без твоего хотения и старания не может.

6. Письмо твое получил с великою радостию. Всегда Господа Бога молю, да вознаградит Он тебя и спасет Своею благодатию. Весьма сожалел, что ты оставил ангелоподобный образ жизни. Еще более сожалел и соболезновал, что пошел слабым, боялся смерти твоей без покаяния. Но когда получил твое письмо и узнал, что слава Богу, здоров и с помощью Божиею совершил путь свой, что отец игумен тебя с любовию в свою святую обитель принял, в которой, как слыхал, весь церковный устав, правила и обряды Глинской пустыни, возблагодарил Бога. С тех пор я немного успокоился и уже не имею такой скорби и печали о тебе. Каково твое здоровье: поправился ли твой голос, на каком находишься послушании, хорошо ли тебе жить, любят ли тебя отцы и братия, не скучаешь ли о Глинской обители? ибо схиархимандрит Илиодор говорит и прочие старцы утверждают, что всякий хороший монах или послушник, как бы ему хорошо ни было, во всю свою жизнь непременно будет скорбеть и скучать о том месте или обители, где полагал своего спасения начало. Пиши ко мне подробно, я по совету старцев буду тебе отвечать! Непременно старайся всегда и везде вести себя так точно, как от имени твоего написано в письме к нашему отцу игумену, и будешь жить всегда и везде спокойно и благополучно, как в раю, ибо в том письме ничего нет невозможного. Обещание свое напиши на сердце и на бумаге и носи с собою, чтоб удобнее помнить, ибо сказанное и прочитанное долго сохраняется. Не для тщеславия все сие пишу, но во славу Божию и для пользы души твоей. Мы оба хорошо знаем того человека, который писал письмо от тебя отцу игумену, и что там написано, он сам все с Божией помощью весьма легко исполняет.

Упоминаемое письмо от имени послушника к отцу игумену Иннокентию писал сам о. Петр, и говорит он о себе в третьем лице. Содержание письма было такое: "Святой апостол Павел говорит: все испытывайте, хорошего держитесь, удерживайтесь от всякого рода зла (1 Сол. 5, 21–22). Я, окаянный, по сие время испытывал, ныне же познал, что есть добро и что есть зло. Познал я добро, когда боялся Бога, слушал своих начальников и старцев, когда жил воздержно, и меня все любили. Познал я зло, когда не стал бояться Бога, слушать своих начальников и старцев; стал жить беспечно, и меня из святой обители уволили. Теперь я претерпеваю величайшее зло. Ах, горе мне, величайшему грешнику! Кто поможет моему горю, когда я сам оному виновен? И так, я, окаянный, подумал: восстану, пойду к отцу игумену и скажу ему: Отче святый, согреших на небо и пред тобою, и уже недостоин называться сыном твоим. Приими меня хотя в число наемников твоих. Восстал, написал сие письмо и послал вам, положив твердое намерение исправиться. Воззрите на меня оком благоутробным и помилуйте несчастного, не дайте погибнуть души моей в печали, да не возрадуется враг мой о мне. Примите меня опять, как блудного сына, во святую обитель, умилосердитесь надо мной и простите меня премногогрешного за прежнюю жизнь. В вашей святой обители желаю умереть. Хотя я в ней согрешил, но надеюсь на Бога, Пресвятую Богородицу и святые молитвы ваши, что исправлюсь: где согрешил, там и покаюсь. Тогда вы можете сказать про меня: сей сын мертв был, но ожил, пропадал и нашелся, согрешил, но покаялся. А я даю вам свое обещание: 1) Водки и вина никогда не пить. 2) В проходку[263] не ходить. 3) В церковь на клиросное послушание, на все службы и правила ходить. 4) В келии в свободное время от послушания заниматься чтением божественных книг и рукоделием. 5) Всем начальникам и старшим беспрекословно повиноваться, любить и почитать их. 6) С равными себе и младшими обходиться вежливо, снисходительно. 7) Вести себя, как можно тише, скромнее, так, чтобы братия любила и начальники жаловали. Еще прошу вас: поручить меня какому-либо благонадежному старцу, чтобы жить в его келии, и он мог бы наблюдать за мною в исполнении данного обещания. Верую, отче, и надеюсь, что услышите просьбу мою и исполните прошение сердца моего".

7. Получил от тебя два письма. Первым письмом меня и прочих отцов весьма возрадовал, обещаясь прибыть к нам на праздник Пасхи. С великою радостию ожидали. Вторым весьма опечалил; ибо не намерен скоро возвратиться к нам. Там тебе "жить лучше". Этим самым и меня из монастыря враг гонит. "Иди, иди скорее, там тебе лучше будет". Но я, грешный, так рассуждаю, что во всяком монастыре есть свои выгоды и превосходства, свои недостатки и неудобства.

Во всяком монастыре всеми силами мы должны стараться соблюдать все то, что от нас самих зависит и без чего мы жить и спасаться не можем, именно: иметь глубочайшее смирение, то есть думать о себе и считать себя всегда наигрешнейшими и худшими всех живущих в монастыре. Ибо Господь гордым противится, смиренным же дает благодать, и всяк возносяйся смирится (умилится), смиряяй же себе вознесется. Стараться со тщанием приходить всякое послушание. Всю братию нелицемерно любить, ибо любовь покрывает множество грехов. А потом уже мы можем, по силе нашей, с благословения настоятеля или духовного отца, принимать на себя и носить монашеские и келейные подвиги, как то: умеренный пост, нощные бдения, молитвы, поклоны и прочее.

Прилежно будем молить человеколюбивого Бога; да имиже весть судьбами спасет нас. А для сего должны всякий день и час каяться и полагать своего спасения начало. Ради покаяния и спасения мы оставили мир и пришли жить в монастырь, и в монастыре должны жить уже не по мирски, а по монашески. Для сего должно со вниманием, как можно почаще, читать святых отцов книги, в коих подробно описаны правила и наставления монашествующим. Если будем их знать и познанное исполнять на деле, то избавимся от вечных мучений и получим Царствие Небесное. Чего я, грешный, как себе, так и тебе и всем прочим о Христе братиям от всей души моей желаю.

Отец Петр писал не только убывшим, но и живущим с ним в обители. Движимый братскою любовию к своим сподвижникам, как членам единого о Христе братства, он иногда делал должные напоминания некоторым из них. Это не могло нравиться врагу спасения, и вот он под разными предлогами старается похищать доброе семя, павшее на сердца слушающих. Некоторые не одобряли о. Петра за его исправление братии и, конечно, сами считали себя в праве не слушать его. Другие исправления духом кротости и любви из желания спасения ближнему называли осуждением и в доказательство делали неправильные ссылки на Священное Писание и святых отцов. Для разъяснения недоразумений о. Петр писал следующее.

8. Любезный мой о Христе брат N. Бога ради простите меня окаянного великодушно, что я своими словами и обличениями многократно оскорблял и ныне оскорбляю. Но поверьте, все сие делаю от истинной любви моей к вам. Ибо чего желаю себе, того и вам: желаю себе здоровья, благополучия, а в будущем веке Царствия Небесного, того желаю и вам. Но еще умоляю вас: выслушайте нижеписанное слово, которое я много раз намеревался лично сказать, но были препятствия, посему вынужден писать, вы же с любовию или, по крайней мере, с долготерпением прочтите.

Осуждать всякого человека, кто и каков бы он ни был, есть тяжкий грех. Сам Спаситель сказал: "Не судите, да несудимы будете", обличать же, кто сие делает с добрым намерением, от любви к Богу и человеку, для славы Божией и в пользу души ближнего, без поношения его имени и чести, но для исправления, — нет греха. В Священном Писании есть два слова: "Обличай" и "не обличай". Первое повелевает, второе запрещает: не обличай человека злого, да не возненавидит тебя (Притч. 9, 8); ему неприятно слышать обличение, потому что обличение нечестивому раны ему есть. Слово Божие говорит: обличай. Кого? Обличай премудра, да премудрейший будешь. Какая же от сего польза? Такая, что он сам исправится и истинно возлюбит тя. Случается и доброму человеку впасть в какой-либо порок. По своему самолюбию он или не замечает или думает: "Это небольшой грех, другие о нем не знают". Найдется благоразумный и, сожалея обличить порочного, укажет ему на стыд и срам пред людьми и грех пред Богом; что творя грех, он многих соблазняет и доводит до того же греха осуждения, и потому виновен не только за свои грехи, но и за грехи ближних своих. Выслушавши обличение, добрый человек со смирением благодарит обличителя, возлюбит его, попросит прощения и будет исправляться, от того времени он уже бережется. Но обратимся к себе: слушаем ли мы с терпением обличения? Исправляемся ли?.. Отныне положим начало покаянию. Не будем откладывать покаяния на завтра, не знаем, дождемся ли завтрашнего дня; или же дождемся, то труднее будет покаяться, откладывание исправления может привести к отчаянию. Отчаяние конечная погибель души, ибо порок обращается в привычку, привычка в природу, а природу без всесильной помощи Божией никто сам собою не может победить!

Нося в себе покаянное чувство, подвижник всегда был серьезен, по- прежнему любил уединение. Кроме храма и братской трапезы его редко где можно было видеть. Увещевал прочих жить по Божиему, благоговейной жизнью.

Вся жизнь отца Петра была непрерывным служением Богу. Поистине, можно сказать, что он прежде всего другого искал Царствия Божия и правды его. До утрени он не спал; с первым полночным ударом колокола спешил, даже бежал, в храм на утреню, боясь пропустить начало богослужения, которое выстаивал всегда до конца и слушал его с полным вниманием, иногда умилялся до слез. Если сон смыкал отяжелевшие бдением глаза, и подвижник просыпал начало утрени, то, встав немедленно, шел в церковь, окаявал себя и пропущенное вычитывал в келии.

Келейные свои подвиги он совершал втайне: "О себе не могу объявить, чтобы враг не мог похитить". Но ничтоже есть покровенно, еже не открыется (Мф. 10, 26). Так стало известно многое из его сокровенной жизни.

Как любитель уединения, отец Петр келию имел вдали от других жилищ. Это была одна малая низкая комната, с одним окном в юговосточном столбе (башне) монастырской ограды. Сюда подвижник перешел со своим старцем, отцом Макарием. Последний помещался вверху, ученик его внизу. По ночам Петр громко читал и мешал ночному молитвенному бдению старца.

Тот, скрывая свой подвиг, однажды сказал ему: "Ты не даешь мне спать". — "Простите, батюшка, — отвечал ему Петр, — иначе не могу читать, как громко, а то засыпаю". И отец Макарий более не препятствовал ему читать громко, с целью привыкать к ночному бдению.

По смерти отца Макария ('[21 февраля 1864 года) отец Петр занял его келию и жил в ней подряд 33 года, перенося тяжелый для головы и разрушительный для тела сырой и холодный воздух отдельного каменного жилища — отец Петр зимою печку топил раз в одну или в две недели. Бывало, в морозы придет на утреню и трясется; иногда от холода у него опухали руки. Терпя холод, ради понуждения себя бдеть и молиться, другим отец Петр говорил, что он не любит тепла. Для той же цели бодрствования и молитвы, чтобы не внити в напасть, отец Петр, вместо кровати, имел у себя простую скамейку из двух досок, внутренние края которых были неравны и спать на такой скамейке было невозможно. Тюфяка подвижник вовсе не имел, подушка у него была весьма жесткая. Случайно пришедшим в его келию пришлось подметить, что изнеможенному телу своему старец давал кратковременный отдых на полу, подостлав под себя одну из своих одежд. Зимой отец Петр занимался в келии, одевшись, и так, кажется, ложился спать, даже не разуваясь. Однажды приближенному иноку он высказался, что ноги переобувал раз в месяц. Добродетельными покаянными трудами он избегал будущих трудов невольных и страшных, и таким образом приобретал себе благоволение Божие.

Монахи, жившие внизу того же столба, где жил отец Петр, слыхали ночные покаянные рыдания подвижника. На признание одного брата о слезах на молитве, монах А-ъ сказал: "Что твои слезы? Отец Петр каждую ночь рыдал".

Строгий в исполнении аскетических правил, отец Петр всегда довольствовался монастырскою пищей. До обеда старец не вкушал; обедать ходил в трапезу, на ужин из братской кухни приносил одной кашицы (кулешу), съестных припасов у себя не имел и в келии ничего не приготовлял, чем избавился от многих попечений, неприятностей и скорбей.

Жизнь подвижника была укором для небрегущих о спасении. Такие нередко очень грубо оскорбляли отца Петра; но ради будущих воздаяний и, считая себя, как грешника, достойным и большого оскорбления, старец все терпел молча.

Привыкший к военной службе, к постоянству в порядках жизни, отец Петр и в монастыре строго держался раз навсегда заведенного правила, по которому в известное время исполнял положенное.

Но сколько требовалось внутренней борьбы для этого? Сколько было поводов к обольщению испытать различные удовольствия и утешения, которыми другие пользуются свободно, как заслуженным правом.

Для лучшего уразумения и применения знания к жизни, подвижник читал одну и ту же книгу по два и более раза. Оттого он многое изучил, отлично помнил и не зарывал своего знания в землю, но делился с братьями, которые истинно искали себе пользы.

В декабре 1898 года отцу Петру должно было исполниться 78 лет от роду. Это такой возраст, когда и живущие при благоприятных условиях для здоровья ослабевают силами. Ослабел и отец Петр. Он иногда падал на клиросе, но по-прежнему понуждал себя на подвиги. За две недели до кончины скитянину отцу Андрею он говорил: "Скоро отец Петр, как яблоко…" При этом указал на землю, разумея скорое опущение тела своего в могилу. Прошла страстная седмица — время говения и усиленных подвигов иноков. Отец Петр сильно изнемог. В четверг светлой недели он в последний раз был на повечерии в храме. На другой день его особоровали, в субботу после утрени причастили — больному сделалось легче, он принял постриг в мантию без перемены имени. Во время обетов от умиления плакал. В тот же день ему в келию принесли Чудотворную икону Рождества Богородицы, на следующий день — чудотворную икону Спасителя. Болящий с особым благоговением приложился к святыням. Последние три дня старца причащали каждый день. За все время болезни подвижник почти не принимал пищи; и почти накануне смерти у него явился было аппетит.

Тогда многое ему предлагали, он отказывался. "Все роскошное предлагаете", — говорил он. "Батюшка, скушайте яйцо", — предлагали ему. "И это роскошь, и за это отвечать придется", — отвечал старец. Попробовал, оставил и сказал: "Человеческий рот — юрод".

— Чем кормить вас, батюшка?

— Кулеш есть? — спросил отец Петр.

— Есть.

— Из котла?

— Да.

— Это я люблю, за это отвечать не буду.

Покушал немного. Прошло несколько часов, ему еще предлагают.

— Надо иметь воздержание, — сказал больной.

В чай ему положили варенья. Подвижник посмотрел на стакан и сказал: "Чадо, помяни, яко восприял еси благая в животе твоем". Стакан остался невыпитым. Все церковные службы старцу вычитывали в келии. Остальное время отец Петр на память читал псалмы. Это, говорят, было его постоянным упражнением. В церкви, когда не беспокоили расспросами, он постоянно шевелил устами, — очевидно тайно читал псалмы или молитвы. При вздохе умирающего часто вырывались слова псалмов: "Возлюблю Тя, Господи, крепосте моя!.. Векую прискорбна еси душа моя? Уповай на Бога!.." За десять минут до кончины старец еще отвечал ухаживающему за ним иноку и встречал смерть вполне спокойно. В 8 часов утра 14 апреля 1898 года во вторник Фоминой недели, сидя в кресле, со священными словами псалмов на устах, без всякой муки, тихо, незаметно, отец Петр перешел в вечность, как бы уснул, чтобы встать в пределах невидимого для нас духовного мира[264].

Схимонах Лука († 1898)

(Память 1 мая ст. ст. /14 нов. ст.)

Цит. по: Схимонах Лука, подвижник Глинской пустыни // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Май. М., 1908. С. 3–17.

Схимонах Лука, в миру Леонтий Швец, происходил из крестьян Сумского уезда Харьковской губернии. В Глинское братство поступил при настоятельстве игумена Иннокентия в 1864 году, 26-ти лет. В то время в обители ярко сияли иноческими добродетелями старцы: схиархимандрит Илиодор († 1879), монах Мартирий († 1865), схимонах Лаврентий († 1881), схимонах Архипп († 1896), монах Досифей († 1874). В виду такого сонма великих подвижников, Леонтию было у кого поучиться высокой иноческой жизни, но главным образом он брал пример с первого из перечисленных подвижников, его советами руководствовался и при постриге в мантию отца Илиодора имел своим старцем.

Первое послушание Леонтия было на братской кухне, через два года при хлебопекарне. В последней он пробыл подряд 22 года. В 1896 году его постригли в рясу и, по усердию к послушанию, назначили старшим (или смотрителем) хлебопекарни. В 1875 году постригли в мантию с именем Лонгин.

Находясь на пекарне, отец Лука в полночь вставал на утреню, утром был на ранней и поздней литургиях, вечером выстаивал в храме вечерню, повечерие и правило. В храме он всегда становился на хорах позади всех. Оттуда ему не было видно богомольцев, стоящих внизу. На молитве подвижник был особенно внимателен. Братиям пекарни он советовал ходить на обед в трапезу, куда и сам ходил в тех случаях, когда по послушанию ему можно было отлучиться, но кушал весьма мало.

В свободное время от послушания и церковной молитвы, он исполнял келейное старческое правило и занимался чтением святоотеческих книг.

Келлия отца Луки состояла из одной небольшой комнаты. Несколько икон, столик, шкафчик, книги — вот и вся обстановка, притом довольно убогая. Из одежды — ничего лишнего. Настольной книгой для всегдашнего руководства у отца Луки были творения преподобного Симеона Нового Богослова, высокого по жизни и строгого по учению, изложенному простой речью. Для некоторого разнообразия в жизни о. Лука небольшое время употреблял на делание деревянных ложек, а потом и это совершенно оставил, боясь отвлечься от послушания и молитвы.

В 1888 году отца Луку назначили смотрителем Псалтири. Он должен был вести череду старцев, читающих день и ночь Псалтирь за благодетелей и следить за исправным исполнением возложенного на них послушания. С этого времени подвижник ходил на все богослужения неопустительно и, несмотря на их продолжительность, выстаивал всегда до конца.

В 1891 году он принял св. схиму и начал вести скитскую безмолвную жизнь.

На пекарне отец Лука трудился более других. Вместе с одним братом, он с вечера растворял закваску для хлеба, перед утреней подбивал ее; сам поджигал дрова в печке. После шестопсалмия, братия выходили с утрени и собирались на пекарне. По прочтении молитвы, в знак единения и братской любви, все крестообразно лобызали друг друга в плечи и, благословясь, начинали месить тесто. Отец Лука месил наравне со всеми.

Замесив хлебы, все расходились на отдых, а старший оставался наблюдать за печью и за тестом, — когда оно поднимется и настанет время катать хлебы. Младшим одна забота: исполнить приказанное, а на старшем лежала полная ответственность за исправность братий и хлебопечения.

Кухня и пекарня — первая школа для испытания новоначальных. Зная, как важно начало иночества, отец Лука требовал от подчиненных строго относиться к послушанию, испытывал их в отсечении своей воли и своего мудрования.

Пример терпения и беспрекословного послушания отцу Луке братия могли брать с монаха Архиппа, который в то время вел образ жизни юродивого, и на пекарне состоял с 1852 года. Он, по своему смирению, многократно отказывался от старшинства, Луке подчинялся 16 лет, из них пять лет, когда тот был еще рясофорным, иногда нарочно рассыпал муку, разливал воду или ронял тесто. Его за это упрекали и ставили на поклоны. Борьба подчиненных в порабощении плоти духу иногда тяжело отзывалась на отце Луке. Среди подчиненных попадались люди с тяжелым характером. За 18 лет старшинства своего на пекарне отцу Луке пришлось понести немало скорбей. Требуя дела, отец Лука всегда старался поощрить братию. В то время им не всегда отпускали чай и сахар, только на какой-либо праздник, — лично для него, как старшего, или для всех отец настоятель отпускал чай и сахар. Отец Лука всегда делился своим с братией. Иногда ему земляки присылали деньги, на которые он без стеснения поил чаем не только своих подчиненных, но и других бедных послушников. По отслужении литургии священнослужащим некогда было у себя заниматься самоваром, но они всегда находили готовый чай у отца Луки. Странникам и нищим отец Лука безотказно давал по ломтю хлеба, а иногда и более.

Отец Лука мог бы требовать дела, а о спасении братий, о их духовном преуспеянии вовсе не заботиться, но он, хотя и нес много скорбей, однако не оставлял при случае врачевать немощи ближних. Во время поступления его в обитель до 1889 года послушники не имели определенного руководителя. В духовной нужде каждый мог советоваться у духовника или других старцев. А так как новоначальные всегда были заняты делами обители под надзором старшего на послушании, то для большинства братий пекарни отец Лука являлся и непосредственным начальником и наставником в монашеской жизни. Желая всем достигнуть бесстрастия, он старался вызвать гнев и другие страсти, скрывающиеся внутри. Поэтому он ругал подчиненных и учеников своих. Но самому же ему приходилось выносить на себе вызванные наружу страсти, ибо не все могли не уязвляться его словами, не все могли познавать его благую цель духовного врачевания страстей. Трудно было, но отец Лука своих подчиненных и учеников вел в Царство Небесное путем труда, скорбей и злостраданий.

Любовь подвижника простиралась на всех вообще братий обители: так например, брата Алексия, бывшего в просфорне, хотели совсем уволить из монастыря; сжалился над ним отец Лука, пошел к настоятелю и сказал: "Батюшка, у меня братий на пекарне недостает, благословите с просфорни брата Алексия". Игумен Иннокентий благословил. Таким образом Алексий остался в обители и всегда был благодарен отцу Луке.

Любя ближних, отец Лука утешал скорбящих и болящих, вразумлял согрешающих, исправлял злонравных; хотящих оставить обитель уговаривал остаться, и слово его имело силу. Только в этих случаях он посещал келии других братий. Когда отец Лука замечал кого смущенным каким-либо помыслом или какой страстью, он приходил в келию брата. Поклонится ему до земли и начнет уговаривать исповедаться духовнику, чтобы враг отбежал. Иной боится большой эпитимии и не хочет идти, — отец Лука говорит: "Пойдем со мной, я за тебя упрошу духовника".

С принятием схимы старец не перестал заботиться о братиях и оказывать им вещественную и духовную помощь. Живя в дальнем скиту, он узнавал, кто нуждается, и помогал, то чаем и сахаром, то чем-либо другим.

Неопытных из своих учеников отец Лука предупреждал от разных искушений и козней врага спасения. Одна особа женского пола, приезжая в обитель, иноку N. несколько раз привозила гостинцы. Не подозревая худого, он никому не говорил об этом. Однажды пришел к отцу Луке в скит. Старец говорит: "К тебе галка летает, она тебе повредить хочет, чтобы ты монастырь оставил". Тогда инок понял козни врага и стал осторожнее.

Во имя той же любви старец некоторых успешно лечил простыми средствами.

Певчий Николай, придя к старцу, сказал о боли в горле. Отец Лука дал ему чайную ложку какой-то неприятной настойки. Выпил Николай и подумал: "Теперь еще хуже будет". Но на другой день болезнь горла совершенно прошла.

Монах Лаврентий рассказывал, что у него было много скорбей, лихорадочное состояние и страшная головная боль. "Я пошел в скит к старцу и сел у него грустный. Он размочил часть бублика, подал мне и говорит: "Больной? — на, ешь!" Я съел и пошел от старца совершенно здоровым".

В келейной жизни отец Лука был весьма радушным, веселым. Видно было, что в сердце его царил благодатный мир. От старца печальные уходили веселыми, скорбящие утешенными.

За своих учеников отец Лука молился и терпел искушения. В одно время брату Л. он сказал: "Через вас всю сию ночь на полу прокатался". Очевидно, враг спасения мстил ему за спасительное руководство учеников.

С принятием схимы, отец Лука имел своим старцем схимонаха Архиппа, того самого, который ему прежде подчинялся на пекарне. Для более безмолвной жизни они перешли в ближний скит, основанный на месте явления Глинской Чудотворной иконы Рождества Богородицы. На все богослужения отец Лука ходил в монастырь, несмотря ни на какую погоду. Придя с утрени, он в келии читал помянник и, немного отдохнув, в 5 1/2 часов шел снова в храм, выслушивал акафист, раннюю и позднюю литургии и молебен, что продолжалось до 11–12 часов дня.

После обеда отец Лука молился за государя, настоятеля, братию, благодетелей, всех христиан и совершал старческое правило. Вечером подвижник был на вечерни и повечерии, на котором каноны Спасителю, Богородице, ангелу-хранителю и вечерние молитвы слушал, закрыв глаза, "не видя". Свободное время заполнял чтением святоотеческих книг и богомыслием.

На первых порах, когда отец Лука получил заповедь старца в келейном правиле совершать 500 Иисусовых молитв, у него, должно быть, не всегда было полное внимание. И вот однажды явился ему на воздухе монастырский чудотворный образ Нерукотворенного Спаса, и от него был голос, чтобы он Иисусову молитву произносил медленно, внимательно. Кроме Иисусовых молитв в старческое правило отца Луки входило чтение кафизм, Евангелия, Апостола и поклоны.

С утверждением устава для дальнего Спасо-Илиодоровского скита Глинской пустыни, основанного на месте пустынных подвигов старца схиархимандрита Илиодора, отец Лука вместе со схимником Архиппом в 1892 году перешел в дальний скит. Для посторонних, не понимающих их подвига, взаимные отношения старцев казались чуть ли не враждебными, но это была своего рода духовная мудрость. Архипп неопустительно ходил на все богослужения и говорил: "Я хожу в церковь, а Лука не ходит, посмотрим, кто из нас выгадает". Когда что спрашивали у отца Архиппа, он, как бы недовольный, посылал к "глухому", под которым разумел Луку. А сей последний спрашивающих его отсылал к "пророку", т. е. к отцу Архиппу, который известен был даром прозрения.

Под обычными слабостями осуждения и пересуд друг друга (а не посторонних), мудрые подвижники скрывали свои добродетели. Неопытные этим соблазнялись, высказывали свое нездравое состояние души и уврачевывались или совестью, или самими старцами. Так, однажды отец Архипп увидел идущего к нему Луку и говорит: "Глухой идет". Находящийся у него брат стал осуждать идущего. "Я говорю, а ты про него говорить не можешь, он выше меня", — заметил отец Архипп и заставил осуждающего класть поклоны.

Раз идут старцы мимо иконы святых Митрофана и Тихона Воронежских, находящейся с наружной стороны собора Глинской пустыни. Архипп говорит: "Клади поклоны". Лука спрашивает: "Какие"? — "Земные". — "Сколько?" — "Три". — "Батюшка, подержите палку". Архипп берет палку, а Лука при народе кладет земные поклоны за послушание своему старцу.

К отцу Архиппу Лука всегда ходил вечером. Когда братия успокоятся от дневных трудов, он выйдет из келии и тихонько, стороной пробирается между деревьями под колокольню, где жил отец Архипп. Отец Лука занимал одну небольшую комнату с прихожей, держался более келейной жизни по болезни, в храм ходил не всегда. Пропущенные службы вычитывал в келии. Часы, обедницу и акафист иногда читали усердствующие послушники. Причащался отец Лука еженедельно по субботам и еще раз или два, если случался на неделе праздник. В храме отец Лука стоял за левым клиросом. Впереди он ничего не видел, кроме большой иконы святого великомученика Пантелеймона, а чтобы избежать и невольного взгляда по сторонам, приближался к этой иконе так, чтобы ее верхнее начертание было выше его роста. Таким образом ничто не могло отвлечь его от внимательной молитвы.

Какое келейное правило отец Лука исполнил в дальнем скиту, навсегда осталось тайной. Но что оно у него было большое, и старец должен был почти постоянно бодрствовать на молитве, не было тайной.

В дальнем скиту свободное время от богослужения и правила отец Лука употреблял на Иисусову молитву. По словам старца Архиппа, Лука вычитывал двенадцать тысяч Иисусовых молитв в сутки и, кроме того, находил время на чтение святоотеческих творений о молитве и трезвении ума от всяких посторонних помыслов.

Врагу не могло нравиться смиренное молитвенное богообщение отца Луки. Он восстал на подвижника страхованиями. Своему ученику Леонтию старец говорил: "Однажды выхожу я из келии, налетела на меня большая белая лошадь и начала грызть". Кроме страхований, отец Лука в дальнем скиту перетерпел разные телесные и душевные болезни. Брату Тихону он говорил: "Враг гнал меня из скита, но я поборол его". Кажется в это время отец Лука видел покойного старца схиархимандрита Илиодора в дивных небесных обителях и просился к нему. Старец велел еще подождать. Также отец Лука видел архимандрита Иннокентия (1888), который его утешил, но как утешил, отец Лука не говорил.

Кротость и терпение старца испытал один брат. Он начал очень дерзко говорить с отцом Лукой. Тот молчал и не сердился. В последнее время перед некоторыми из братий отец Лука особенно смирялся, считал себя хуже всех, низко кланялся и просил прощения. Впрочем, смирение отца Луки не препятствовало ему делать необходимые внушения. Однажды новоначальный брат Леонид, еще не усвоивший скромности внешнего монашеского благоповедения, нарвал в скитском саду целую чашку смородины. Отец Лука вышел из келии и позвал его. Тот сунул чашку в кусты и подошел к старцу. Отец Лука сказал: "Принеси сюда, что нарвал". Брат исполнил приказание. Тогда старец спросил: "Кто благословил? Два-три зерна — и за них надо отвечать пред Богом, а ты нарвал чашку?" Леонид, не понимая, что отец Лука дает ему урок избегать самоволия, вредного в монашеской жизни, и может быть, думая, что старцу жалко смородины, стал ее отдавать отцу Луке. Он, конечно, не взял, а виновному еще дал чая, сахара и отпустил с миром. Благодаря таким урокам, при старцах Архиппе и Луке, братия боялись самостоятельно рвать плоды даже после праздника Преображения. Плоды подавались на обед для всех.

Глинский чудотворный образ Нерукотворенного Спаса

В дальнем скиту так же, как и в ближнем, старцу был голос от иконы. Инок Иоанн говорил: "Моя келия была против отца Луки; иногда вечером я ходил к старцу побеседовать. Кое-что он мне говорил из своей жизни, но потом, на мои расспросы, укорял себя, говоря: "Глухой, что тебе нужно? молчи"; а мне говорил: "На что тебе любопытство?" Однажды отец Лука передал мне, что ему являлась Божия Матерь, другой раз рассказал, что во время побелки его келии, он вошел в прихожую и увидел икону Божией Матери "Всех скорбящих Радость", поставленную на кровати, чего он никак не дозволял и строго требовал не оскорблять святыни. Немедленно поставив икону в большом углу, отец Лука стал молиться перед иконой, потом пошел в свою келию, там также помолился, вероятно просил прощения у Божией Матери, и снова вернулся в прихожую. В это время от иконы услышал глас: "Раб, всегда храни благую веру, сим оправдан будеши". Тогда отец Лука пал на колени и долго со слезами молился Царице Небесной."

С целью сохранить себя от рассеянности, он, особенно в последние годы своей жизни, был строг в охранении внешних чувств. В числе бумаг, оставшихся после смерти старца, была такая заметка: "Скорый путь к добродетели есть молчание, смежение очей и глухота". Не раз приходилось наблюдать его глухоту. Она была неодинакова. Отец Лука крепко не слышал, когда спрашивали его, или говорили ему неполезное; полезное же слышал и тогда, когда ему говорили тихо. Иеромонах Анастасий говорил: "Отец Лука слышал все, но если что говорилось не на пользу, то говорил, что глухой, не слышит. А после говорящий сам убеждался, что хотел спросить, или говорить неполезное". Глухотой подвижник прикрывал подвиг своего молчания.

Кроме глухоты и молчания, мудрый старец строго оберегал свое зрение. Идя дорогой или стоя на молитве в храме, он закрывал глаза, внимал только себе. Закрытие глаз не всегда обходилось благополучно. За два с половиной года до смерти он, идя в келию, упал в коридоре в открытый погреб и поранил ногу. Рана причинила ему немалую боль, но и тут, как всегда, выразилось незлобие и великое терпение подвижника: ни стона, ни страдания не показал он. Сняли с ноги сапог и из него наполнили целый таз кровью. Все ужаснулись, а отец Лука сказал: "Царапинка, — больно?.. А как же мученики терпели до смерти?" От сильного кровотечения постоянная боль в ногах от отеков уменьшилась. Поэтому отца Петра, виновного в незакрытии погреба, отец Лука в шутку называл своим доктором. Учеников своих старец приучал к воздержанию и посту. Одного брата на масленой неделе заставлял есть капусту без масла и говорил: "Приучайся есть постней", то есть более постное, грубое, не возбуждающее сластолюбия и похоти плоти.

По смирению своему отец Лука, как бы боялся взять на себя руководство братиями. Даже своим ученикам он не давал прямо от себя наставлений, а старался учить их по святоотеческим книгам. Замечательно, что в деле руководства, отец Лука ответами своими предупреждал вопросы учеников.

Инок Тихон говорил: "Несколько раз отец Лука давал мне читать именно то, о чем хочешь узнать, но стесняешься спросить. Как только прочтешь, что надо, отец Лука сейчас же выйдет в прихожую и отберет книгу". Подобное говорили и другие.

Видя прозрение старца, ученики еще более понуждались следовать его советам или примеру. Отец Лука выражался очень странно, загадочно, примерами, — скажет что-либо ясно и замнет непонятными словами. Сколько у него ни спрашивают, более ничего не добьются.

При необходимости наставления, старец был краток. Для возбуждения ревности о спасении, старец заставлял учеников читать висевшую у него таблицу из сочинений святителя Тихона Задонского: "Христос грешную душу к Себе призывает". Многие, читая таблицу, умилялись до слез.

Монах Лаврентий говорил: "Отец Лука требовал от учеников строго исполнять послушание без ропота. Для испытания нас, старец начинал роптать, но не любил, если кто из учеников отзывался нехорошо, особенно, когда это касалось отца настоятеля". Отцу Игнатию старец однажды сказал: "Уважай настоятеля: у него мученических венцов много. Нас 500 человек, и всех надо направлять на путь спасения".

Новоначальные послушники по неопытности часто имеют ревность не по разуму. Ревнуя о делах обители и желая их исполнить, как можно лучше, они иногда забывают о пище и питии, но, ослабевая от чрезмерного воздержания, становятся вовсе неспособными нести какой- либо, даже легкий труд на пользу обители. Отец Лука вникал в положение таких братий и давал им нужные наставления. Он говорил: "Надо держать меру и подкрепляться пищей, чтобы быть годным на послушание, которое должно нести твердо".

За несколько лет старец предсказывал перемены братий на послушаниях. Иеромонах Анастасий говорил: "Когда я был новоначальным на кухне и сидел в келии у отца Луки, приходит к нему монах Симон. Лука говорит мне: "Встань, он будет твоим старшим". Прошло несколько лет, отец Симон сделался старшим на мельницах, куда и меня послали. Так, по предсказанию отца Луки, я 10 лет имел своим старшим отца Симона".

Про иеромонаха Г. отец Лука говорил: "Он будет игуменом". Прошло 9 лет, и слова его исполнились. Также про одну послушницу отец Лука говорил: "Она будет игуменьей". Через 10 лет предсказание прозорливца исполнилось.

Отец Алексий говорил: "Я был новоначальным, не одетым в послушническое одеяние, много пустословил. На замечание братий сказал: "Я еще не монах". Прошло некоторое время. Отец Лука, как бы зная мои слова, спрашивает меня: "Ты не монах, зачем пришел?"..

Старец ведал помыслы братий. Один инок соблазнился словами и действиями отца Луки и в уме своем подумал, что старец в прельщении. Прошло несколько дней, он приходит к отцу Луке, и тот говорит ему: "Я в прельщении".

Однажды отец Лука сказал: "Истинная любовь, что может, дает для всех, а не избранным". Прошло после того более полугода. Перед Великим постом благодетели прислали старцу грибов и маслин. Инок Михаил подумал: "Вот, отцу Луке прислали грибов и маслин. Он говорил, что всем надо давать, а сам так не делает. Пойду к отцу Петру, если отец Лука прозорливый, то узнает мой помысл и поступит так, чтобы мне не осуждать его". Петр помещался в мезонине того дома, в котором внизу была келия отца Луки. Лестница на мезонин шла из общего коридора. Идя к Петру, надо было проходить мимо келии старца. При входе Михаила на лестницу, вышел в коридор отец Лука, подозвал его к себе, дал большую банку маслин и велел у ключника взять грибов, сколько надобно. При этом добавил: "Грибы и маслины я отдал ключнику для раздачи скитянам".

"В прихожей старца я пил чай, — говорил монах Лаврентий, — отец Лука находился в другой комнате. Мне пришло желание на священную книгу, лежащую на столе, поставить сахарницу. Только я подумал, старец выходит и говорит: "Книга — та же икона, — ставить на нее нельзя".

Перед бдением я как-то искусился выпить церковного вина; пришел на клирос и думаю: как бы братия не услышали запаха. Во время чтения кафизм, я вышел из храма и сел на лавочке. Выходит мой старец, срывает цветочек и, смотря на меня, говорит: "Да, пахнет!" Так он мудро обличил меня, мне стало стыдно".

Дар прозрения сказался и в самой кончине подвижника. Отец Лука не отличался здоровьем, телосложения был слабого, но целомудренная и воздержанная жизнь сохранила его: в 60 лет он казался сравнительно молодым, в волосах его не было седины, на ланитах всегда играл легкий румянец. Лицом отец Лука был похож на известного киевского иеросхимонаха Парфения (11855).

От долгих молитвенных стояний у отца Луки на ногах образовались отеки. Кроме того, подвижник страдал желудочными болями. За год до смерти у него из горла стала кусками выходить запекшаяся кровь, но старец не жаловался на болезни, терпеливо сносил их, был всегда весел: надежда будущих благ ободряла его, нетленное богатство добродетелей утешало, он уже не боялся смерти, к которой, видимо для всех он стал готовиться с весны 1898 года. Весной старец обыкновенно благословлял отцу Стефану что-либо посадить на огороде при своей келии, иногда сам выходил копать гряды. В год смерти Стефан спросил у отца Луки, что посадить в огороде, и получил ответ: "Я вашего ничего не буду ни пить, ни есть". За месяц до кончины Лука пришел к старцу Ф-ту, поговорил с ним о протекшей своей жизни и о приближающемся переходе в вечность. Спустя десять дней, он стал прощаться со скитской братией и своими учениками, раздавал им некоторые свои вещи и книги.

29 апреля отец Лука отстоял в храме последнюю литургию и причастился Святых Христовых Таин. В четверг — день болезни и приготовления к смерти — старец был необыкновенно весел. Видно нестрашна смерть праведнику. 1 мая 1898 года отца Луки не стало. Утром в этот день он говорил ученикам: "Сегодня умру". Брат Иоанн начал читать ему часы. Отец Лука, стоя, указывал порядок чтения. Перед чтением обедницы старец замолчал, лег и стал тяжело дышать. Инок Стефан побежал просить скитоначальника особоровать подвижника. Спустя два часа после елеосвящения, отец Лука тихо испустил дух. Было 11 1/2 часов утра. При обряжении тело почившего было белое, прозрачное, как восковое.

Могила отца Луки — первая на скитском кладбище. Для нее требовалось выбрать место между восточной оградой скита и огородом, как было назначено отцом настоятелем. Пошел туда скитоначальник и на возвышенном берегу речки Обесты выбрал самое лучшее место под всегда зеленеющими соснами. Когда рабочим стали указывать место для копания могилы, один из иноков припомнил, что он три дня тому назад, при воспоминании о смерти, спросил отца Луку: "Батюшка, где вас похоронить?" Он ответил: "В скиту, в соснах, за оградой", — и рукой указал именно то самое место, которое избрано было для его погребения. Некоторые ученики старца сожалели, что их наставника похоронили не вблизи храма, но храм сам приблизился к могиле подвижника, что и было им предсказано. Он говорил: "Вверху неожиданно будет храм". Через год и три месяца после его смерти, в мезонине дома, где он жил, действительно устроили храм во имя Иоанна Предтечи. Могила старца от храма находится всего в 25 саженях. Она увенчана крестом с распятием, на обороте креста надпись указывает, что "Здесь погребен схимонах Лука, в мире Леонтий Швец, добре потрудившийся в обители 34 года, из них последние 5 лет в скиту, подавал собою пример молчания и оберегал очи свои еже не видети суеты. Скончался 1 мая 1898 года на 61-м году своей жизни'’. Надпись кончается просьбой от имени почившего: "Духовнии мои братие и спостницы, не забудите мене, егда молитеся; но зряще мой гроб (могилу), поминайте мою любовь и молите Христа: да учинит дух мой с праведными".

КЕЛЕЙНЫЕ БУМАГИ, НАЙДЕННЫЕ ПО СМЕРТИ СХИМОНАХА ЛУКИ

I. О вере и Священном Писании

Вера и доказательство суть два предмета, один от другого различные. Вера не делает принуждения уму нашему и насилия нашей воле. Когда ты слышишь слово веры, в твоей воле остается верить и через то получить спасение, или не верить и за то быть осужденным. Доказательство уверяет ум принужденным образом, а следовательно, восхищает и власть у воли нашей. Против воли своей уверенный силою доказательств не получает никакой награды. Для предметов, постигаемых верой, как сверхъестественным и пресущественным не могут быть вещественные доказательства. Блажен, кто не видит и верует, потому что не принужденно, но по своей воле верует.

Как могу, скажешь ты, верить я тому, что противно суждению ума моего: три и вместе едино (о Троице). Сего не постигает ум мой. Верю, что невместимо уму твоему, ибо и малый сосуд не вмещает в себя целого моря вод. Ум твой весьма мал, а Божество бесконечно велико и потому непостижимо. Но что из сего следует? Следует ли, что Бог не есть Триипостасен, потому что невместимо уму твоему; так нет и моря, ибо оно не вмещается в малом сосуде? Скажи мне ты, который желаешь разуметь то, что бесконечно и невидимо, понимаешь ли ты вещи малые, подлежащие чувствам твоим? Ум наш не постигает бесчисленного множества вещей, подлежащих чувствам, и что из того? Ужели они совсем не существуют потому, что мы их не постигаем? Мы не понимаем даже, не говоря о другом чем, и того, как видим, как слышим, как обоняем, как чувствуем вкус, как осязаем, хотя и много говорят о сем физики. Понимаешь ли ты, например, почему то кажется тебе черным, а сие белым, то красным, а сие разноцветным? Понимаешь ли, как тот звук услаждает тебя, а сей скуку наводит? Отчего чувствуешь различие тонов и голосов и разбираешь их качества? Понимаешь ли, почему та вещь издает из себя благовоние, а сия зловоние? Или как всякий запах один от другого различаешь? Понимаешь ли, как различаешь сладкое от горького, соленое от кислого и пресного? Или. как чувствуешь жестокое, шероховатое, мягкое, гладкое, твердое и ломкое? Не разумея всего этого, желаешь однакож уразуметь предметы сверхъестественные и чувствам не подлежащие. И жалуешься, что ум твой не постигает того, каким образом Бог есть един в трех ипостасях"[265].

Кто смотрит на лучи солнечные, тот просвещается, но кто пристально смотрит на самое солнце, у того зрение помрачается. Лучи трисолнечного Божества суть Священное Писание: чем более мы поучаемся в божественных словесах оного, тем более ум наш просвещается в совместном ему познании дел Божиих, сердце наше исполняется любовью к благочестивой вере. Когда же мы силимся проникнуть в сокровенности Божии, тогда ум наш помрачается, сердце хладеет и мысли преклоняются к неверию. Кто вникнет в смысл словес, реченных Богом к Моисею на горе Синайской, тот усмотрит справедливость сего рассуждения: "И рече Бог Моисею, глаголя: сошед, засвидетельствуй людям, да не когда приступят к Богу уразумети, и впадут от них мнози" (Исход. 19, 21).

Бог не требует от нас, чтобы мы знали, каким образом Он есть един и вместе троичен, как воплотился Сын, как сошел Дух Святой, или как совершились прочие таинства веры; но хочет, дабы мы верили, что все то есть истинно и верою бы спаслися. В делах Божиих вера потребна, а не знание художное Божественных сокровенностей; свет же, показующий путь к сей вере, есть Священное Писание. Оно есть луч Божественного света, оно просвещает ум и дает разуметь предметы веры, сколько естество человеческое вместить себе может; оно, не только руководит к вере, но и научает, какая вера есть спасительная; оно объясняет, какая есть та вера, о которой рек Господь наш: веруяй и крестивыйся спасен будет (Мк. 16, 16). Оно научает нас, что спасительная вера, есть вера любовью поспешествуема. Когда вникните в Священное Писание, то узнаете, что ко спасению нашему нужна таковая вера, а не знание сокрытого от нас. В Священном Писании усмотрите сии Господни слова: "Иже не имет веры", а не тот, кто не разумеет, "осужден будет" (Мк. 16, 16). Посему мы имеем нужду не в рассуждении Таинств, но в вере, в принятии и соблюдении учения Господня. Уразумения Таинств Бог от нас не требует, ибо Он знает, что они превышают наши понятия; по сей-то причине один из святых мужей советует нам удаляться того. "Вышних себя, — говорит он, — не ищи и крепльших себя не испытуй, яже ти повеленна, сия разумей" (Сир. 3, 21–22). Верить поведено тебе, а не исследовать Таинства, ибо в сем не имеешь ты нужды, нет тебе нужды знать тайны от тебя сокровенные"[266].

II. О терпении скорбей

Аще бывают многи скорби праведным, то неправедным кольми паче не должно отказываться от горького напоения, которое истребляет в нас гнев и ярость. Преподобный Евфрем Сирин говорит, что души, преданные скорбям для испытания, если будут мужественно терпеть с покорностью Отцу Небесному, без Него же ничтоже с нами бысть, еже бысть, то в день суда приобретут одинаковое с мучениками дерзновение перед Богом.

III. Об умном житии

Житие умное есть дело сердца, неослабно продолжаемое с заботливой мыслью о суде или правде Божией и о делах Божиих. Оно также есть непрестанная молитва сердца, мысль о промысле и попечении Божием, как частном, так и общем.

IV. О внимании

Что есть внимание? Внимание есть тщательное и неопустительное наблюдение вещей. Тот внимает самому себе, кто с неусыпным бодрствованием примечает за своими делами и за внутренними своими движениями; и тот, кто внимает себе, познает зависть и наветы началозлобного врага, примечает, сколь обманчива и вредоносна суета мира сего. Видит, с каким вредом и гибелью соединены чувственные удовольствия плоти; посему вооружается против диавола, отвращает очи свои от мирской суетности и берет верх над ухищрениями плоти. Кто внимает самому себе, тот видит, что мы "не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем"; что настоящее все тленно и временно, а будущее негиблемо и вечно, что в небесном отечестве находятся свет невечерний, слава непреложная, радость неизреченная и такие блага, "ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша". Посему он, оставив землю, возносится на небеса и, рассматривая там сущие блага, обращает к оным все желания души и сердца своего и все труды телесные; посему-то дела его боголюбезны, слова божественны, мысли святы; он весь становится светом, весь добродетелью, весь святостью. Таков бывает благочестивый человек, таков бывает пастырь, когда внимает самому себе. Внимание отверзает душевные очи пастыря. Он познает, что на себя принял, от кого и на какой конец. Усматривает, что принял на руки свои то, что есть славнейшее всякого создания, что не словом Божиим токмо сотворено, как прочие твари, но стяжено кровью единородного Его Сына. Принял же не от человека, не от ангела, но от Самого Вседержителя Бога. Бог поставил его пастырем, вручил ему сокровище небесное и преславное, то есть Церковь свою, да вводит в оную вне сущих, да наставляет истинные мудрости и благочестия в ней находящихся и руководствует как тех, так и других ко спасению. Познает пастырь, когда обращает на себя внимание, что тот, кто рачительно проходит пастырскую свою должность, получает, как исполнивший заповедь любви, неувядаемый венец правды. Познав же сие, обращает внимание и на все стадо, в котором Дух Святой поставил его, и выводит оное, яко другой Моисей, не из Египта, но из бездны греховной и избавляет не от власти фараоновой, но от рабства диавольского. Управляя, яко второй Самуил, праведно и свято народом Господним, приносит Богу о спасении людей, ему вверенных, не жертвы животных, но бескровные священнодействия; и, яко другой Павел, обращает неверных, вразумляет сомневающихся в вере, возбуждает впадших в грех, утверждает пребывающих в добродетели и бывает всем вся, да множайших, то есть достойных спасения, приобщает и приведет ко Христу. Внимание — дар небесный, сокровище бесценное! Оно есть гонитель суетности, бич плоти, оружие против врага человеческого, страж души и тела, лествица, возводящая человека от земли на небо, источник освящения, света, благодати и спасения; оно усовещает и пастыря народа, освящает и народ пасомый и спасает всякого человека! Премудро поистине завещание богоглаголивого Павла: "Внимай себе и стаду" (Деян. 20, 28). Сие учение о внимании божественный апостол положил не от себя, ниже от человек заимствовал, но слыша в самом законе Бога, тако рекшего: "Вонми себе и снабди душу твою зело" (Второзак. 9, 9)[267].

V. О долге духовных пастырей

Учение, какое апостол Павел преподал пресвитерам Ефесской Церкви, есть также изящнейшее правило для всех, как тогдашних, так и после бывших, нынешних и до скончания века быть имеющих архиереев, иереев и пастырей словесных овец Христовых. "Внимайте убо, — сказал он между прочим, — себе и всему стаду, в нем же вас Дух Святой постави епископы, пасти Церковь Божию, юже стяжа кровию Своею". Слова краткие, но исполненные мыслей небесных, слова краткие, но объясняющие весь долг пастырский, слова краткие, но содержащие в себе и дела, и учение, и все обязанности истинных и святых пастырей.

"Внимайте убо себе". Сими словами научает он, коликая святость должна быть во всех делах пастыря. "И всему стаду", а сими — объясняет, коликое бодрствование должен иметь пастырь о своем стаде. Простолюдину довольно для спасения своего посредством внимания избегать греха, и творить добродетель, но пастырь, хотя бы внимая, по словам Писания, себе, был чист от всякого греха, и хотя бы взошел на самую высоту добродетели, не может спастися, ежели не обратит такового же внимания и на паству свою, какое употребляет для собственного своего спасения. Для сего-то апостол Божий не сказал токмо: внимайте убо себе, но еще прибавил: и всему стаду. "Внимайте убо себе и всему стаду".

И так требуется от пастырей, чтобы они имели внимание сперва к собственному своему поведению: внимайте убо себе; потом ко спасению паствы своей: и всему стаду. Так, поистине нужно пастырю употребить прежде внимание на соделание себя самого святым, а потом уже освящать и других. Ежели он не очистит прежде себя самого от грехов, то как может очищать других? Прокаженный или покрытый струпом не очищает того, к кому прикоснется, но оскверняет. Посему Исаия прежде, нежели принял на себя пастырское звание, очищался углем, который принес к нему в клещах один из серафимов. Иеремия освящается прежде рождения своего, еще в утробе матерней, — пасти достодолжно народ Господень; а Иезекииль прежде, нежели посылается в дом Израилев, отворяет уста свои и съедает свиток знания и истины.

Если пастырь не приправит прежде солью благоразумия и житие и учение свое, то как может он исправить других и соделать их разумеющими законы Божии? Ежели он не будет прежде озарен сиянием добродетелей, и сам не соделается весь светом, то как может освещать всех в доме находящихся? Мрак греховный не освещает, но помрачает ум людей, к нему приближающихся. Тот напрасно будет стараться осветить во тьме сидящих, у кого нет в руках зажженной свечи, для сего-то Сам Господь назвал пастырей народа Своего солью земли и светом мира. "Вы есте соль земли, вы есте свет мира"[268].

VI. Келейное правило схимонаху

Молитв Иисусовых 600.

Матери Божией 400.

Ангелу Хранителю 100[269].

Своим Ангелам 100[270].

За новопреставленного брата до 40 дней 100.

Итого 1300[271].

Вместо четок (т. е. 1300 молитв) шесть кафизм Псалтири. Кроме того две главы "Апостола", главу Евангелия. Все это исполнять кроме церковных служб. А если почему-либо желательно заменить церковные службы, то нужно вместо них творить 6000 молитв четочных[272] или же какими хотите молитвами молиться 6 часов, да 1 1/2 или 2 часа за келейное правило, что и составит в сутки 7 1/2, или 8 часов пребывания в молитве Божией[273].

Послушник Андрей смиренный († 1898)

(Память 22 октября ст. ст. / 4 ноября нов. ст.)

Цит. по: Глинский послушник Андрей смиренный // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Июль — декабрь. Том доп. Ч. 1. Кн. II. М., 1912. С. 321–323.

Кротость к смирение сделали юношу Андрея любезным Тому, Кто призывает к Себе всех труждающихся, повелевая им научиться от Него кротости и смирению. Внимая сему призыву Господа, брат Андрей, с малолетства возлюбивший иноческий чин, поступил в Глинскую пустынь на 16 году жизни и стал подражать преподобным отцам, просиявшим в посте, труде, молитве, чистоте, повиновении и терпении. Прекрасный лицом, слабый телом и нежно воспитанный, он со страхом Божиим и усердием беспрекословно проходил трудные послушания сперва в монастыре, а потом в скиту. В храме юный подвижник благоговейно пел, канонаршил и часто за послушание читал. Братия любили его хорошее, отчетливое чтение. В свободное время Андрей не оставался праздным, а читал духовные книги или с кем-либо вел душеспасительную беседу.

Богоугодная жизнь этого старца в юном возрасте не могла нравиться врагу спасения: он представлял Андрею полное довольство в родительском доме и внушал мысль оставить пустынную обитель. Сильное желание спастись победило это искушение.

В последнее время юноша Андрей имел желание перейти в монастырскую живописную, но сказать не посмел. Сам Господь, ведающий тайные помышления человеческие, исполнил благое желание и взял его не в земную, но в небесную живописную, где души праведных созерцают такие чудные картины, которых слово земнородных вполне не передало, и перо точно не описало. Летом 1898 года брат Андрей заболел, но, сколько мог, старался превозмогать болезнь, которая стала усиливаться и заставила поступить в больницу, где около двух месяцев Андрей молчаливо переносил страдания и даже тогда ради Бога и своего спасения не раз отсекал свои пожелания. Так, однажды ему захотелось фруктовой воды, старец-руководитель в его духовной жизни принес желаемое, при этом заметил, что фруктовую воду здоровые пьют для удовольствия. "И в самом деле", — сказал больной и не стал пить принесенного ему напитка. В болезни юноша утешался благодатными Таинствами Святой Церкви: часто причащался, соборовался и без страха встречал неизбежную для всех смерть, как переход от жизни скорбей, болезней и воздыханий в жизнь духовной радости, вечного счастья и неперестающих хвалебных пений триединому Божеству. Вечером 22 октября 1898 года брат Андрей у своего одра слышал неземное пение, до самой смерти был в полном сознании, простился с ухаживающим за ним монахом и в ту же минуту тихо, с одним легким вздохом перешел в вечность. Перед самой кончиной юноши больничная палата наполнилась благоуханием, тело почившего не предавалось тлению и окоченелости. На другой день вечером к одру почившего пришел отец настоятель. Подняли покров и увидели, что лицо покойника, сохранив свои прекрасные черты, сделалось как восковое, с легким румянцем. Казалось, сквозь оболочку телесного вещества просвечивалась чистая душа юноши. Смотря на него, отец игумен сказал: "Он теперь еще прекраснее прежнего". При погребении юного собрата братия чувствовали не страх и трепет, а какую- то радость. Несли покойника к могиле как живого, призванного к Царю для получения великой награды, которая по неложному слову Священного Писания, обещана всем любящим Господа. Могила юноши находится на скитском кладбище, рядом с могилой схимонаха Луки, который любил, жалел и ободрял Андрея в иноческой жизни. На могильном кресте надпись говорит, что "послушник Андрей Гарковенко, после трехлетних подвигов, на 19-м году своей жизни, блаженно скончался в монастырской больнице 22 октября 1898 года". Скитская братия любила его о Господе за особую кротость, послушливость и смирение. Свою любовь к нему она выразила тем, что гроб его из обители к могиле на расстоянии 3-х верст несла на своих раменах[274].

Архимандрит Самуил, впоследствии настоятель Чуркинской Успенско-Николаевской пустыни

Глинская пустынь дала из числа своей братии настоятелей во многие русские монастыри, в том числе в Чуркинскую Успенско-Николаевскую обитель Астраханской епархии: о. Паисия, о. Самуила и о. Македония[275].

Сведения о жизни о. Самуила в Глинской пустыни не сохранились. Но, как ее воспитанник, он принес в Чуркинский монастырь строгие духовно-нравственные традиции Глинской обители.

Архимандрит Самуил был настоятелем Чуркинской пустыни с 1883 по 1900 г.[276]. Благодаря его трудам и усердию в Чуркинской пустыни были устроены святые врата в нижнем ярусе колокольни; в 1888 году окончено строительство двухэтажного каменного корпуса, начатое еще прежними настоятелями, где находились живописная мастерская, аптека и больница на 10 кроватей, проведен водопровод[277].

Архимандрит Самуил построил в Астрахани подворье Чуркинской пустыни, на котором останавливались монашествующие, приезжавшие в Астрахань по делам обители. Он устроил также в Чуркинской пустыни братское кладбище[278]. По отзывам современников архимандрит Самуил поддерживал благосостояние Чуркинской обители в том состоянии, в которое она была приведена усердием и энергией двух благочестивых старцев — настоятелей о. Евгения и архимандрита Паисия[279].

В декабре 1899 года по прошению из-за болезни он был уволен от занимаемой должности[280].

Схимонах Кирилл († 1900)

(Память 1 апреля ст. ст. / 14 апреля нов. ст.)

Схимонах Кирилл (в миру Климент Хохлов) родился в 1818 году в семье крестьянина в Путивльском уезде Курской губернии. После кончины жены, в 1875 году он поступил в Глинскую пустынь. Климент безропотно исполнял все порученные ему послушания, сначала общие, затем при монастырской гостинице, и никогда не был в праздности. После десятилетних трудов в Глинской обители 6 августа 1885 года игумен Иннокентий постриг его в монашество с именем Киприан. По принятии на себя иноческого образа, о. Киприан жил чисто и богобоязненно, стремясь подражать добродетелям известных Глинских подвижников. По прошению он был облечен в святую схиму с наречением имени Кирилл 25 марта 1894 года и до смерти усердно подвизался о своем спасении, украшая душу смирением и кротостью.

В последние годы жизни "по слабости здоровья и старости" послушания он уже не проходил, но в то же время, по отзыву настоятеля игумена Исаии, был усерден к подвижнической жизни.

Скончался схимонах Кирилл в 1900 году, ревностно потрудившись в обители 25 лет. Могила его находилась у Спасского храма Спасо-Илиодоровского скита рядом с большим крестом, перед которым молился старец схиархимандрит Илиодор. По завещанию о. Кирилла, в крест над его могилой была вставлена небольшая икона святых Ксенофонта и Марии со чадами, которую он нашел по особому откровению и дважды получил от нее исцеление.

Послушник Максим († 1900)

(Память 7 февраля cm. ст. / 20 февраля нов. ст.)

Цит. по: Глинская пустынь. Очерк современного состояния обители. Ч. 1. Курск, 1912. С. 47.

Послушник Максим, переходя из келии в келию, 5 февраля 1900 года говорил: "Через три дня перейду в другую келийку". Слова смиренного, усердного и благодушного юноши исполнились. Он скончался от угара 7 февраля и погребен на другой день. Могила ему сделалась "келлийкой". Восемнадцатилетний брат Максим, не познавший гибельной сласти плотского греха, был рано отозван в лучший мир по слову Священного Писания: "Да злоба людей не изменит добрый нрав его и лесть да не прельстит души его".

Архимандрит НЕКТАРИЙ, настоятель (1912–1922; 1942–1943)

Жизнеописание архимандрита Нектария открывает III том.

Иеромонах Македоний, впоследствии архимандрит, настоятель Чуркинской Успенско-Николаевской пустыни († 1914)

Архимандрит Македоний: (в миру Максим Жиров) родился в 1850 году в Курском уезде Курской губернии в семье бывших дворовых людей. В Глинскую пустынь он поступил двадцати семи лет и учился здесь у старцев жизни иноческой: нестяжанию, послушанию, смирению и прочим добродетелям. После общих послушаний Максим был назначен на послушание при портной. 10 декабря 1879 года его постригли в рясофор, а через 10 лет после поступления в обитель, 27 июня 1887 года, — в мантию. Вручив себя Христу, он всей душой стремился угодить Ему подвигами своей монашеской жизни. Спустя четыре года о. Македоний был рукоположен во иеродиакона и определен помощником благочинного, в 1894 году рукоположен во иеромонаха. За усердное служение обители 23 августа 1897 года он был награжден набедренником и определен исполняющим должность ризничего, 26 октября 1899 года утвержден в этой должности. Аттестуя его, настоятель игумен Исаия писал, что о. Македоний "качеств очень хороших".

Имя старца, воспитавшего этого подвижника, осталось неизвестным. Возможно, сначала им был настоятель архимандрит Иннокентий. Отец Македоний рассказывал, что однажды он ужасно страдал зубной болью. "Утомленный долгими страданиями, он погрузился в тонкую дремоту и видит покойного отца Иннокентия. Последний говорит больному: ""Какой ты малодушный, зачем роптать? Возьми из лампады Царицы Небесной масла и положи на больное место". Тот сейчас же очнулся от дремоты и поспешил исполнить совет любимого батюшки. Болезнь прошла, и после того он никогда не страдал зубами"[281].

В 1900 году о. Македония как способного быть руководителем и пастырем иночествующих назначили настоятелем Чуркинской Успенско- Николаевской пустыни Астраханской епархии. По приезде в Астрахань, в том же 1900 году он был возведен в сан игумена Астраханским епископом Сергием.

Отец Македоний особенное внимание обратил на внутреннюю жизнь вверенной ему обители и с первых же дней своего пребывания в ней "постарался ввести здесь чин родной для него Глинской пустыни, в чем ему немало содействовал и его ученик Глинский инок иеромонах Кесарий, ставший казначеем Чуркинской пустыни[282]. "Вскоре по прибытии игумена Македония, в Чуркинскую пустынь переселилось из Глинской пустыни несколько десятков иноков и послушников, при деятельном участии которых о. игумен имел возможность придать совершающимся здесь весьма продолжительным богослужениям особенные торжественность и благолепие, образовать приличный певческий хор из живущих в монастыре и упорядочить монастырское хозяйство во всех его частях"[283].

Игумен Македоний построил в Чуркинской пустыни теплый зимний храм[284], обогатил ризницу, значительно улучшил больницу, открыл в монастыре мастерские: иконописную, портную, сапожную, переплетную; возобновил кирпичный завод и даже приобрел в собственность обители пароход.

Благодаря его трудам монастырская библиотека пополнилась различными периодическими изданиями и другими произведениями богословско-исторического характера, а в 1903 году был опубликован краткий исторический очерк о Чуркинской пустыни.

Введение строгих глинских традиций и порядков ускорило и упорядочило духовное возрастание братии, что позволило о. Македонию открыть для преуспевших в духовной жизни иноков скит в трех верстах от обители[285].

В результате всей этой деятельности о. Македония умножилась братия Чуркинской обители. Уже через два года его настоятельства в монастыре числилось 130 насельников[286].

Благоустроив Чуркинскую пустынь и много потрудившись на ее пользу, отец Македоний скончался в сане архимандрита в 1914 году[287].

Иеромонах Максим — составитель жизнеописания игумена Филарета

Иеросхимонах Максим (в миру Михаил Кузьмин) родился в 1852 году. Он окончил юнкерское училище, проходил службу, но в 1887 году вышел в отставку в чине капитана и на 38-м году жизни поступил в Глинскую пустынь. Игумен Исаия назначил его на послушание "при письмоводстве", а затем, видя усердие и ревность к жизни иноческой, перевел в библиотеку Спасо-Илиодоровского скита. Здесь Михаил занимался изучением документов архива Глинской пустыни, связанных с жизнью ее выдающихся подвижников. Например, он разыскал в рукописях архива письмо иеромонаха Паисия (впоследствии настоятеля Чуркинской Успенско-Николаевской пустыни) к Глинскому о. Серафиму любомудрому. Это письмо, копию которого Михаил переслал в 1901 году бывшему Глинскому насельнику — игумену Чуркинской пустыни Македонию (Жирову), впоследствии было использовано при составлении жизнеописания о. Паисия и опубликовано в книге "Архимандрит Паисий — настоятель Высокогорской Чуркинской Успенско-Николаевской пустыни Астраханской епархии (Астрахань, 1904. С. 8). Ив. Ивачев, посетивший Глинскую пустынь в начале XX века, писал об отце Максиме: "Этот офицер-монах занимался составлением небольших назидательных статей, которые Глинская пустынь издает в виде маленьких брошюр"[288]. Но главное, по благословению Глинских старцев Михаил заново переработал существовавшие жизнеописания игумена Филарета и подготовил к переизданию 3-е издание жизнеописания игумена Филарета, которое было опубликовано в 1905 году[289]. По сравнению с прежними оно значительно дополнено сведениями из дел архива Глинской пустыни, первого рукописного описания Глинской пустыни 1829 года; других печатных и рукописных источников, а также устными рассказами Глинских старцев. Кроме подробного жизнеописания отца Филарета эта книга содержит ценные сведения о многих подвижниках Глинской пустыни. При издании этого жизнеописания имя автора не было указано и до сих пор оно не было известно. Но нам удалось обнаружить в ОР ГБЛ письмо инока Глинской пустыни Михаила Кузьмина[290] к настоятелю Оптиной пустыни архимандриту Ксенофонту, в котором о. Михаил сам называет себя автором указанного жизнеописания.

Отец Михаил писал: "Ваше Высокопреподобие, Всечестнейший и Боголюбивейший Батюшка Отец Архимандрит! Благословите!

В житии молдавского старца Паисия Величковского, издания Оптиной пустыни, Глинский игумен Филарет несправедливо показан учеником иеромонаха Василия Кишкина, что подтверждает посылаемое бандеролью "Жизнеописание Глинского возобновителя…" (стр. 10). При следующем издании книги о старце Паисии, благоволите приказать сделать соответствующее исправление.

С почтением и благожеланием, просящий святых молитв Вашего Высокопреподобия, автор посылаемой книги инок Глинской пустыни Михаил Кузьмин.

14 июля 1905 г."

Будучи свидетелем многих чудес, происходивших от Пустынно- Глинской иконы Рождества Пресвятой Богородицы, о. Михаил записал многие из них. Его записи были использованы при составлении очерка явления иконы и описания чудес, от нее происшедших[291].

24 августа 1906 года он был рукоположен во диакона, а 25 августа — во иерея; 3 июля 1907 года награжден набедренником. В монашество с именем Мартиниан о. Михаил был пострижен 11 февраля 1908 года. Через год по прошению из-за болезни он был пострижен в святую схиму с именем Максим; чредного священнослужения по слабости сил он уже не проходил. Точная дата его кончины неизвестна. Последний раз иеросхимонах Максим упоминается в послужных списках братии Глинской пустыни за 1911 год.

Игумен Иассон

Игумен Иассон известен как составитель жизнеописаний многих Глинских старцев: схиархимандрита Илиодора (Голованицкого), монаха Феодота (Левченко), монаха Мартирия (Кириченко), схимонаха Евфимия (Левченко), монаха Досифея (Колченкова). Однако о жизни самого отца Иассона сохранились лишь те краткие сведения, которые он сам о себе сообщает в связи с описанием жизни других подвижников.

Отец Иассон родился в торговой слободе Юнаковке Сумского уезда Харьковской губернии. В Глинскую пустынь поступил в 1863 году в юном возрасте. Вначале он проходил общие послушания, например, трудился на уборке сена, где впервые получил духовное наставление от старца Мартирия (Кириченко) о том, как надо избегать празднословия. Был он также и чтецом в храме. Однако вскоре его назначили прислуживать старцу Илиодору, как сам отец Иассон пишет: "Я ему (отцу Илиодору — А.И.) прислуживал и пользовался его любовью, посему я имел возможность видеть текущие достохвальные его подвиги и дела и слышать из уст его о прошедших"[292]. 16 лет (с 1863 и до кончины старца в 1879 году) прожил отец Иассон "при отце Илиодоре в самых близких к нему духовных отношениях и пользовался его доверием"[293].

Старец рассказывал отцу Иассону не только о внешних событиях своей жизни, но приоткрывал и свои духовные состояния. Отец Илиодор по своему глубокому смирению говорил лишь о некоторых благодатных откровениях, которых он удостаивался, но при этом запрещал передавать слышанное другим.

По свидетельству отца Иассона старец Илиодор был его духовным отцом и восприемником при постриге в монашество. Значит, отец Иассон был пострижен еще при жизни отца Илиодора, то есть до 1879 года.

В предисловии к первому изданию книги об отце Илиодоре отец Иассон пишет: "Имея к нему полное доверие и любовь, я старался напечатлеть в своей памяти все его деяния и все то, что мне довелось не раз слышать от него.

Опасаясь, что с течением времени многое может изгладиться из моей памяти, я еще при жизни старца, не мудрствуя лукаво, начал записывать для себя то, что мне казалось в каком-нибудь отношении замечательным. Таким образом у меня составилось довольно материала, неподлежащего для меня никакому сомнению"[294]. Однако в первое издание вошла только часть материала, собранного отцом Иассоном. Поэтому через 17 лет отец Иассон дополнил книгу как личными сведениями, так и письменными материалами других почитателей старца, и в 1906 году было опубликовано второе более полное издание книги о старце Илиодоре.

В то время о. Иассон находился уже не в Глинской пустыни, а в Курском Знаменском монастыре, куда его как ревностного подвижника перевели для поддержания там духовной жизни. Известно, что в 1892 г. о. Иассон был уже в сане иеромонаха. В 1903 г. он был назначен наместником Курского Знаменского монастыря, а 17 декабря 1904 г. "за отлично-усердную службу Церкви Божией" возведен в сан игумена. В 1906 г. отца Иассона наградили орденом св. Анны 3-ей степени. Но и находясь вне Глинской пустыни, о. Иассон продолжал служить своей любимой обители, в которой начинал иноческие подвиги. Он продолжал собирать материалы о Глинских старцах и составлял их жизнеописания.

Большой материал был собран отцом Иассоном о великом Глинском старце монахе Феодоте (Левченко). Прежде всего он записал рассказы отца Илиодора о старце Феодоте, а также других учеников и почитателей старца, лично его знавших. В 1893 году жизнеописание отца Феодота, составленное отцом Иассоном, было опубликовано в Курских епархиальных ведомостях, а в 1894 году издано отдельной книгой. В том же 1894 году было опубликовано составленное отцом Иассоном жизнеописание монаха Глинской пустыни Досифея.

В 1906 году отец Иассон написал книгу о монахе Мартирии, который в самом начале иноческого пути отца Иассона учил его молитвенному подвигу. Эта книга была издана лишь в 1910 году. В том же году была издана и написанная игуменом Иассоном книга о схимонахе Евфимии. Отец Иассон знал отца Евфимия последние 3 года его земной жизни, и неоднократно внимал наставлениям этого старца о правилах монастырского благоговейного поведения.

В жизнеописаниях Глинских подвижников отец Иассон неоднократно цитирует Священное Писание и святоотеческие творения. Становится очевидным, что он деятельно изучил Священное Писание и труды святых отцов. Стремясь раскрыть и пояснить читателям всю высоту духовной жизни и подвигов Глинских старцев, он приводит соответствующие изречения преподобных Иоанна Лествичника, Исаака Сирина, Иоанна Кассиана, Антония Великого, Макария Великого, св. Григория Великого, египетского подвижника Херомона, цитирует "Добротолюбие", сравнивает жизнь Глинских подвижников с жизнью древних святых отцов: Иоанна Колова, Арсения Великого, аввы Сисоя, Марка, преподобного Моисея Мурина, блаженного Андрея юродивого, киево-печерских преподобных и многих других. Часто цитирует отец Иассон и святителя Феофана (Говорова), завторника Вышенского.

Книги отца Иассона написаны духовным, назидательным, строгим слогом и свидетельствуют о его ревности в деле спасения.

В какой-то мере характеристикой духовной жизни отца Иассона может служить также отзыв о нем Глинской братии, помещенный во вновь составленном и изданном обителью в 1909 году жизнеописании монаха Феодота. Игумен Иассон назван здесь "почтенным составителем первоначального очерка про отца Феодота[295]. И. М. Концевич пишет, что впоследствии отец Иассон принял схиму с именем Иоанн[296].

Иеромонах Софроний

Старец иеромонах Софроний (в миру Семен Юденков) родился в 1843 году в семье крестьян Путивльского уезда Курской губернии. В Глинскую пустынь Семен поступил, когда ему было 25 лет. Сначала он проходил общежительные послушания, затем послушание при клиросе. Чистосердечный, послушный и ревностный подвижник, он быстро возрастал в духовной жизни под мудрым руководством Глинских старцев. Настоятель отец Иннокентий (Степанов) уже через 6 лет после поступления Семена в монастырь постриг его в мантию с именем Софроний.

В 1884 году он был рукоположен во иеродиакона, в 1895 — во иеромонаха. Служение отца Софрония у престола всегда сопровождалось чувством глубокого благоговения. Поразительны были самоуглубление и сосредоточенность, с которыми он совершал Таинство Святой Евхаристии.

В своей духовной жизни он достиг высоких степеней нравственного совершенства. По свидетельству подвизавшихся вместе с ним иноков отец Софроний был великим старцем. Его руководству поручали многих как вновь поступивших в обитель, так и новопостриженных.

Система воспитания новоначальных у отца Софрония (как и у других Глинских старцев) заключалась в том, что он приучал их быть откровенными с ним не только в делах, но и в помыслах. Такая откровенность и близость отношений не допускала учеников до грубых погрешностей. Не легко бывало новоначальному иноку открывать помыслы своему наставнику. Отец Софроний объяснял, что враг часто возбуждает у новоначальных чувство ложного стыда и тем самым препятствует чистосердечному исповеданию своих помыслов старцу. При таком состоянии иноку необходимо приложить усилие к откровенности, после чего она постепенно станет его добрым навыком и раз от раза он будет открывать свои помыслы непринужденно. Старец убеждал, что без частого откровения помыслов иноку очень трудно устроять свою духовную жизнь. Он опытно знал, что иноки, приучившие себя к откровению, со временем бывают способны помогать ближним в их смущениях.

Отец Софроний учил и воспитывал каждого ученика по его силам и способностям, не щадя своих сил, не жалея времени, и если его ученикам бывало нелегко принимать его учение и усваивать себе его правила, то и ему немалых трудов стоило каждого отдельно воспитывать, внушать любовь к урокам и возводить в духовное состояние.

Отец Софроний душу свою полагал за учеников своих: он прощал всякую немощь, лишь бы человек сознавал ее с покаянием. Старец часто напоминал, что пока христианин жив, он постоянно должен пользоваться врачеством покаяния и никогда не отчаиваться в грехопадениях. Через покаяние христианин возрастает духовно и удостаивается великих милостей Божиих. Только при посредстве покаяния можно перейти из состояния душевного в состояние духовное. Этой истине богомудрый пастырь научал как в своих проповедях, так и в личном общении с учениками. Он объяснял, что каждый христианин, тем более инок, должен вести в земной жизни непрерывную борьбу с врагами своего спасения. Средствами борьбы, заменяющими человеку меч и другие орудия являются слово Божие и молитва, а средством восстания — покаяние. Погибает только тот, кто не пользуется этими богодарованными средствами.

Отец Софроний от юности всей душой стремился стяжать любовь к Богу и людям, и Господь сподобил его этого величайшего дара. Старец поистине был преисполнен любви и изливал ее обильно на ближних.

В своей пастырской деятельности отец Софроний раскрывал сущность любви и необходимость растворять ею всю добродетельную жизнь человека. "Бог есть любовь" (Ин. 4, 16), — часто повторял старец. Уподобляться Ему есть цель всей жизни и деятельности каждого христианина. Но, чтобы стяжать любовь, необходимо очиститься от греховной порчи, перестать руководствоваться своим ограниченным умом, но во всем руководствоваться только светом слова Божия, отказаться от своей греховной воли и жить и действовать по воле Божией, всецело пленить себя в послушание Христово (2 Кор. 10, 5). Кто стремится к развитию в себе чувства любви к Богу, предварительно не очистив себя, тот близок к самообольщению.

Пастырям, обращавшимся к нему, отец Софроний говорил, что из любви к Богу вытекает и любовь пастыря к пастве. Пастырь поставляется Самим Богом на особенное служение, которое в то же время является и ближайшим средством собственного его спасения. Это происходит потому, что своей деятельностью пастырь способствует примирению своих пасомых с Богом и тем самым имеет возможность особенно угождать Ему. Поэтому чувства благодарной любви к Богу обнаруживаются в его чувствах к пастве.

Любовь к своей пастве, доходящая до готовности пожертвовать собой, является наиболее необходимым качеством пастыря. Где жива эта любовь, там пастырь является продолжателем дела Христова, где нет любви, там извращается все направление пастырской деятельности.

В своих поучениях отец Софроний советовал принимающим пастырство испытать самих себя, готовы ли они будут понести всю его тяжесть, потому что на это важное дело — спасение человека — должны идти люди, сильные духом и чистые по жизни, готовые к жертвенному служению Богу и людям.

В 1898 году отец Софроний был награжден набедренником. Затем, как преуспевший в духовной жизни, он был переведен в Спасо- Илиодоровский скит. Но и сюда братия стремились к нему для откровения своих сердечных помыслов, поскольку он имел дар духовного рассуждения. Обращались к старцу и многие паломники-миряне. Старец никому не отказывал. Он принимал богомольцев в приемной, устроенной за оградой скита.

С особой отеческой любовью принимал отец Софроний тех, кого терзали горести, печали, уныние, кто стоял на распутье и не знал, каким путем идти по жизни. Старец с открытым сердцем выслушивал их скорби и тотчас накладывал пластырь на душевные раны, давал нужные советы и наставления. Он часто говорил, что скорби попускаются людям для того, чтобы они через них находились в постоянном бодрствовании и искании Бога. Духовные беседы с отцом Софронием, проникнутые силой и светом благодати, его глубокая молитвенная собранность, проницательный разум, его любовь навсегда оставались в памяти обращавшихся к нему. Посетители говорили, что сам вид старца, его дивное смирение, весь его одухотворенный облик невольно внушали чувство глубокого благоговения. Многие из светских лиц имели его своим духовным отцом.

Старец Софроний постоянно ободрял, поддерживал пасомых духовно, водворял в их сердца стремление к небесной жизни, побуждал их к высшим подвигам и мужеству.

Сам будучи строгим исполнителем церковных установлений, отец Софроний старался внедрить церковность в сердца всех, кто к нему обращался. И это старцем делалось с той целью, чтобы привить вопрошавшим любовь к церковным установлениям и приучить их быть послушными сынами Церкви.

Кроме духовного окормления братий и богомольцев, старец Софроний совершал чредное священнослужение в Спасо-Илиодоровском скиту. Последний раз сведения о нем встречаются в послужных списках братии Глинской пустыни за 1911 год. Время кончины его неизвестно.

Иеромонах Феоктист, скитоначальник

Иеромонах Феоктист (в миру Филипп Бородин) родился в 1831 году в семье мещан г. Козлова Тамбовской губернии. В Глинскую пустынь он поступил при игумене Иннокентии в 1866 году. С первых дней жизни Филиппа в монастыре проявились такие его качества, как беспрекословное послушание, молчаливость, скромность и самоукорение. В обители, благодаря правильному духовному руководству, эти добродетели получили дальнейшее развитие. Через 8 лет после поступления в монастырь настоятель отец Иннокентий (Степанов) постриг его в мантию с именем Феоктист и поручил послушание пономаря, которое считалось в Глинской пустыни весьма ответственным.

Проходя пономарское послушание, отец Феоктист почти постоянно пребывал в храме, где он воочию ощущал славу и величие Божие. Здесь каждое священное изображение напоминало ему о небесном.

Кадильница с фимиамом, лампады, горящие свечи — все в храме отрывало его от земных попечений и устремляло к горнему. Он считал храм самым родным и близким для себя местом, куда постоянно стремился душой.

Немногие остававшиеся у него свободными от послушания часы отец Феоктист посвящал келейной молитве, чтению Священного Писания, творений святых отцов, для отдыха времени оставлял совсем мало.

Постоянное общение с Богом через молитву способствовало духовному совершенствованию отца Феоктиста, помогало ему познать самого себя, свою греховность, научало в ближних видеть только одно хорошее.

26 декабря 1889 г. отец Феоктист был рукоположен во иеродиакона, 22 мая 1894 г. — во иеромонаха. Еще в марте 1893 года отца Феоктиста назначили помощником ризничего Глинской пустыни. Это послушание он исполнял с великой любовью, усердием и тщательностью. Настоятель игумен Исаия писал, что он "качеств очень хороших, к послушаниям способен"[297]. Отец Феоктист достиг высокого преуспеяния в духовной жизни и 29 мая 1895 г. он был утвержден братским духовником Спасо- Илиодоровского скита Глинской пустыни, а спустя несколько месяцев, 2 ноября 1895 года, назначен также и начальником этого скита.

Так начался новый период его деятельности — наставнический, который продолжался почти до самой кончины о. Феоктиста. В этой деятельности проявилось все богатство его духовной мудрости и рассудительности.

Отец Феоктист принял начальство над скитом в третий год его существования. Он стал третьим скитоначальником после старца схимонаха Архиппа (Шестакова) и отца Мартиниана (Захарова). Отец Феоктист управлял скитом почти 11 лет. Он много потрудился для благоустройства скита, как внутреннего, так и внешнего его облагораживания.

При нем территория скита была расширена и обнесена деревянным забором. В скиту были построены несколько деревянных домиков, а в 1899 году устроена теплая домовая церковь во имя святого Пророка, Предтечи к Крестителя Господня Иоанна.

При отце Феоктисте в 1896 году был подновлен большой крест с распятием, стоявший близ Спасского храма. Перед этим крестом молился старец схиархимандрит Илиодор (Голованицкий). Во время пожара в пустынной келии этого старца лишь этот крест остался невредим. Глинские иноки благоговейно почитали его.

В 1906 году к Спасскому храму была пристроена каменная колокольня с двумя келиями. В том же году на средства благотворителей скит был обнесен каменной оградой.

Но, несомненно, не строительные или хозяйственные работы были основной деятельностью о. Феоктиста. Спасение вверенных его попечению душ — вот основная цель заботливого скитоначальника и духовника.

В Спасо-Илиодоровском скиту, как и в самой обители, духовная иноческая жизнь была основана на откровении помыслов старцу-духовнику. Такой порядок в скиту был введен настоятелем Глинской пустыни отцом Исаией (Гомолко), и отец Феоктист всемерно старался поддерживать его, считая, что это делание является основанием внутреннего благоустройства и порядка как всего братства, так и души каждого в отдельности. Он неоднократно напоминал инокам, что уклоняющиеся от пути откровения помыслов поступают так по действию вражеского внушения.

По отзывам современников, отец Феоктист сам был великим старцем. Он весь был предан великому подвигу водительства душ ко спасению и полагал на это дело все свои силы.

Глубокое знание человеческой души, тонкое понимание истин православного нравоучения давали отцу Феоктисту возможность безошибочно видеть нравственное состояние обращавшихся к нему и давать им правильные и полезные советы. Имея к отцу Феоктисту сердечную веру и сыновнюю любовь, не только скитяне, но и многие из братий обители стремились чаше исповедовать ему свои дела, поступки и тончайшие помыслы. Отец Феоктист никогда никому не отказывал в совете и помощи.

В подтверждение и пояснение своих духовных советов он указывал братиям на соответствующие изречения святых отцов. Отец Феоктист советовал скитянам в свободное время заниматься чтением святоотеческой литературы, при этом каждому назначал книги, соответствующие уровню его духовной жизни. В зимнее время, более свободное от общих послушаний, после двух часов дня скитяне собирались для духовного собеседования или назидательного чтения. Начальник скита определял, что читать и кому читать. После чтения старцы разрешали вопросы и недоумения, если они возникали.

Отец Феоктист удивительно соединял в себе качества, необходимые как начальнику скита, так и старцу-духовнику.

Будучи скитоначальником, отец Феоктист наблюдал, чтобы иноки в точности соблюдали все правила скита, определенные уставом. Он сам всегда присутствовал в церкви и трапезе, сам распределял послушания и назначал келейные занятия. Особое внимание отец Феоктист обращал на порядок церковной службы. Он прекрасно знал весь церковный устав и напевы. Это позволило ему ввести в скитское богослужение точность и строгий порядок. В хозяйственных делах он поступал всегда практично и осторожно. Не любил часто перемещать монахов с одного послушания на другое, считая, что на одном послушании скорее учатся терпению. Старец был строг, взыскателен и тверд, но в то же время все его слова были согреты проникновенной душепопечительностью и истинно отеческой любовью.

Скитяне на все спрашивали его благословения. Он же как монах, привыкший освящать благословением каждый шаг своей жизни, не тяготился никакими вопросами. Сам скитоначальник во всем руководствовался указаниями настоятеля Глинской пустыни.

Мудрый и внимательный руководитель, отец Феоктист входил во все обстоятельства жизни скита, разрешал все возникавшие затруднения и недоумения, оказывал всем своевременную духовную помощь. Под его руководством скитяне, соединившись в одном, общем всем стремлении к высшей духовной жизни, представляли собой братство, в котором при большом разнообразии характеров царствовало удивительное единодушие и согласие.

Жизнь в скиту в то время была очень строгая, пища скудная, трудиться же приходилось много. Отец Феоктист служил для всех примером трудолюбия и сам исполнял многие братские послушания. В келии он также все делал сам, освобождая своего келейника для других послушаний. Кроме того, он исполнял свою очередь при непрерывном чтении Псалтири в скитской церкви в самые трудные часы, когда все скитяне отдыхали.

Во всем этом проявлялось его любвеобильное и отеческое отношение к скитской братии. Если кто-то заболевал или приближался к смерти, то он всегда спешил к постели больного. При нем в скиту скончался старец Лука (Швец). После его кончины отец скитоначальник сам пошел и выбрал под зеленеющими соснами самое лучшее место для его погребения.

В 1897 году отец Феоктист был награжден набедренником, а в 1901 году — за труды по поддержанию в скиту строгой отшельнической жизни — наперсным крестом, от Святейшего Синода выдаваемым. Однако он стремился к жизни созерцательной, уединенной и в 1906 году по прошению был уволен от должности начальника скита. Но отец Феоктист не оставил своего старческого служения. Двери келии и сердце старца Феоктиста всегда были открыты для братии, каждый мог входить к нему в любое время без всякого доклада.

Все более и более возвышаясь духовно, старец с каждым днем слабел телесно. С 1911 года по старости он уже не священнодействовал. Чувствуя приближение смерти, отец Феоктист стал еще более внимательно относиться к самому себе, готовясь к той минуте, когда должен будет предстать перед Судией и Господом. И в конце своей жизни он предался совершенному уединению, безмолвию и самоуглублению.

Настоятель схиархимандрит Иоанн (Гомолко) писал, что отец Феоктист "усерден к безмолвной жизни"[298]. В это время в его душе пребывал покой и духовный благодатный мир, который даруется подвижнику после многолетней борьбы.

Точная дата кончины отца Феоктиста неизвестна. В послужных списках братии Глинской пустыни за 1918 год он уже не упоминается.

Монах Герасим

Старец монах Герасим (в миру Гавриил Рунский) родился в 1844 году в семье мещан г. Конотопа Черниговской губернии. С ранних лет он был проникнут любовью к Богу и горел желанием всего себя посвятить Ему.

Посетив Глинскую пустынь, он сразу почувствовал здесь особую близость Божию, благодатность духовной атмосферы обители и бесповоротно решился остаться в монастыре. Так шестнадцатилетним юношей поступил Гавриил в Глинскую обитель.

В монастыре подвизались тогда такие светочи старческого окормления, как схиархимандрит Илиодор (Голованицкий), иеросхимонах Макарий (Шаров), о. Иннокентий (Степанов), впоследствии Глинский настоятель. Молодой послушник был очевидцем дивных подвигов и таких известных Глинских старцев, как схимонах Евфимий (Любимченко), монах Мартирий (Кириченко), схимонах Архипп (Шестаков), схимонах Лаврентий, схимонах Артемий, монах Досифей благоговейный и других.

Воодушевленный их подвигами, Гавриил внимательно заботился о своем спасении, ревностно исполнял послушания и под руководством старцев постигал науку из наук — монашескую жизнь. Невидимая брань со страстями, келейная молитва, чтение слова Божия и творений святых отцов, ежедневное внимательное самоиспытание и откровение помыслов — вот те духовные делания, в которых возрастала и крепла его душа.

В 1878 году после 17 лет подвижнических трудов в обители он был пострижен в мантию с именем Герасим и назначен на послушание трапезного.

Впоследствии, видя его стремление к строгой духовной жизни, настоятель о. Исаия (Гомолко) назначил его пономарем при церкви Ближнего скита. Более 20 лет благоговейно исполнял это послушание о. Герасим, входя всегда в храм первым и выходя из него последним. Для отдыха у него почти не оставалось времени. Такая подвижническая жизнь вошла у него в привычку, стала его жизненной потребностью.

Храм — дом Божий, в нем все Божие, все святое, все имеет глубокий духовный смысл. Отец Герасим с ревностной ненасытностью жил и дышал постоянно атмосферой церковных песнопений, молитвенных воззваний, сделавшихся стихией его души. Подвиг непрерывного внимания себе и самоукорение много способствовали старцу в приобретении умной молитвы и созерцании Бога.

По отзывам современников о. Герасим занимался Иисусовой молитвой и достиг в ней высокого совершенства. Настоятель схиархимандрит Иоанникий (Гомолко) ценил его и писал, что о. Герасим "качеств очень хороших и внимательной жизни"[299].

Молитвенный дар старца, молитвенное созерцание им мира духовного влекли к нему сердца многих братий и богомольцев, которые хотели быть его учениками. Опытный делатель молитвы, о. Герасим давал подробные указания, как проходить этот подвиг людям самых разных положений и в разных обстоятельствах.

Старец говорил, что стяжание истинной молитвы в своем сердце требует от христианина большого труда и настойчивости. Он не должен ждать расположения к молитве, но всегда понуждать себя к ней. Перед тем как приступить к молитвенному правилу, христианину нужно подготовить себя к нему: удалить все посторонние мысли, успокоить чувства и вспомнить о Том, к Кому он обращается с молитвой. Старец говорил, что мы должны дорожить временем молитвы и помнить: погибает тот день и час, в которые человек не призывает Господа.

Сама духовная сущность молитвы — возношение ума и сердца человека к Богу — представляет возможность для постоянного упражнения в ней, так как молиться можно всегда и везде: в пути, в часы работы и отдыха, во время бесед и принятия пищи, в уединении и при многолюдстве, стоя, сидя, лежа. Чтобы приобрести постоянную молитвенную настроенность, о. Герасим советовал как можно чаще повторять в уме краткие молитвы: "Господи помилуй", "Господи помоги", "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного". Но при этом не надеяться на свои усилия, а у Господа просить ниспослать дар молитвы. Старец и сам просил Господа о правильном молитвенном устроении своих духовных чад.

Старец Герасим прозревал помыслы приходящих к нему. Он вел строго подвижническую жизнь и, как Глинский подвижник Досифей благоговейный, никогда не убирал своей келии.

Около 60 лет подвизался о. Герасим в Глинской пустыни и достиг высокого бесстрастия и чистоты. Время его кончины неизвестно. В послужном списке о. Герасима за 1918 год сказано, что он по старости лет послушания уже не проходил.

Иеромонах Иулиан

Иеромонах Иулиан (в миру Иосиф Гагарин) родился в 1853 году в семье мещан г. Мещовска Калужской губернии. Утвердившись в намерении посвятить свою жизнь иноческим подвигам, в 1882 году он поступил в Глинскую пустынь. После общих послушаний он был назначен на послушание при больнице, которое проходил с большим усердием. В монашество Иосиф был пострижен в 1889 году с именем Иулиан. В 1893 году его перевели в Курский Знаменский монастырь, где в 1896 году он был рукоположен во иеродиакона, а в 1897 — во иеромонаха. В 1902 году отец Иулиан был награжден набедренником, а в 1907 году по прошению переведен на покой в Глинскую пустынь.

По отзывам современников отец Иулиан был ревностным хранителем истинно монашеских заветов и вел строго подвижнический образ жизни.

Настоятель обители вверял его попечению многих новоначальных и новопостриженных. Отец Иулиан убеждал их в том, что чрезвычайно трудно правильно проходить монашеский путь. Чтобы безбедно шествовать по этому пути, иноку необходимо вручить себя руководству опытного наставника. Старец советовал живущим в монастыре отсекать свою волю и навыкать послушанию. Сам опытно постигший этот трудный, но безопасный путь монашеского делания, отец Иулиан много заботился об искоренении своеволия и самолюбия в своих духовных чадах. Указывая на вредные последствия всякого начинания без благословения, он искоренял самочиние. Старец требовал от учеников полнейшего отречения от своей воли, чем успешно достигал исцеления их душ.

Отец Иулиан поучал, что сам труд спасения совершается в деятельной борьбе с грехом, при исполнении заповедей, когда человек невольно видит свои немощи и смиряется.

Речь отца Иулиана была сдержанна, наполнена святоотеческим учением. Он всегда был сосредоточен и молитвенно собран; на исповеди — особенно серьезен и строг. Подвижник стяжал разум духовный и имел доступ к сердцу каждого. Замечания его как-то особенно глубоко проникали в душу, пробуждали сознание своей греховности перед Богом и стремление исправить свою жизнь.

Отец Иулиан сам опытно прошел скорбный путь послушания и уничижения под руководством опытных Глинских старцев прежде чем приобрел истинное смирение. Таким же путем он вел и начинающих монашеский путь, стараясь по выражению святого Иоанна Лествичника "изыскивать случаи для приобретения подвизающимися в деле спасения братиями венцов терпения". Воспитывая в новоначальных безгневие, смирение и терпение, он умышленно делал им несправедливые выговоры.

Так он научал своих чад твердо вставать на монашеский путь и во всем отсекать свою волю и раздражение. Отец Иулиан был ревностным душепопечителем и строгим духовником, однако он никогда не налагал неблагоразумно тяжелых наказаний.

Своим ученикам отец Иулиан особенно часто напоминал, что необходимым условием внутренней духовной жизни является постоянное внимание ко всем своим действиям, и, особенно словам. Старец учил беречь свой ум от рассеянности, ибо она вносит нестроения в духовную жизнь. Он говорил, что этот единственно правильный путь смиренной, постоянно устремленной к Богу внутренней духовной жизни является обязательным для каждого христианина, какой бы образ жизни он ни проводил: монашеский или мирской.

Призывая учеников стяжать внимание к своим душам, отец Иулиан указывал им на святоотеческое изречение о хранении чувств: "Дар бодрствования (трезвения) не попускает помыслам входить, а если они и войдут, то не допускает им вредить"[300]. Охраняя других и воспитывая их для жизни вечной, отец Иулиан в то же время непрестанно бодрствовал над самим собой.

Это был духовник опытнейший. Одним он преподавал начальные истины, другим — более глубокие и таинственные. Так, например, он объяснял, что жизнь вечная, по словам Божественного Учителя, состоит в познании истинного Бога. "Сия же есть жизнь вечная, — сказал Иисус Христос в Своей первосвяшеннической молитве, — да знают Тебя единого, истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа" (Ин. 17, 3), разумея здесь под знанием не теоретическое, умственное познание Бога, а теоретико-практическое, когда, кроме ума, в познании Бога участвует и сердце через его постоянную любовь к Богу, участвует и воля через преданность Воле высочайшей, через исполнение заповедей Господних.

Отец Иулиан, как пастырь духовный, отдавал старчеству все силы ума и сердца. Он воспитал многих высокодуховных подвижников, которые впоследствии также стали известными старцами, в их числе — великий Глинский старец, благочинный Глинской пустыни в 1949–1958 гг., схиархимандрит Андроник (Лукаш).

В конце своей жизни отец Иулиан по болезни уже не священнодействовал. Последнее упоминание о нем в документах обители встречается в послужных списках братии Глинской пустыни за 1911 год.

Иеромонах Феодосий, впоследствии архимандрит, настоятель Одрина Николаевского монастыря

Отец Феодосий родился в 1843 г. в глубоко верующей и благочестивой крестьянской семье. Условия семейной жизни способствовали формированию у него таких черт характера, как сосредоточенность, постоянная серьезная настроенность, трудолюбие. Здесь же в семье он впервые узнал и христианские добродетели: кротость, смирение, терпение, преданность воле Божией и, наконец, любовь, которая постоянно проявлялась во взаимоотношениях членов семьи. Отец Феодосий унаследовал от родителей все их добрые качества.

От юности возлюбив Христа, двадцатилетним юношей он поступил в Одринскую пустынь.

Высокие примеры истинно христианского подвижничества Глинских старцев, их пламенная вера в Бога зажгли в душе о. Феодосия огонь ревности Божественной. Он всецело занялся духовным деланием, всемерно понуждал себя к самособранности чувств; как правило каждый вечер с сокрушением сердца исповедовал старцу свои помыслы. Отец Феодосий неустанно трудился над усовершенствованием своей души, и вся дальнейшая жизнь его, полная сурового самоотвержения, определилась именно в Глинской пустыни. Годы, проведенные им в этой святой обители, обогатили его духовно и явились подготовительным периодом к его церковно-общественному служению. Здесь он принял монашество и под руководством великих Глинских старцев прошел строгую школу духовного делания. Физический труд, пост, непрестанная молитва, изучение творений святых отцов — все это возвело его "в мужа совершенного" (Еф. 4, 13). Поэтому в 1865 г. он был назначен настоятелем известного Карачевского Одрина Николаевского монастыря Орловской епархии, и 33 года подряд неустанно состоял на "божественной страже" вверенной ему паствы.

Носитель духа и традиций Глинской пустыни, архимандрит Феодосий за годы своего настоятельства в полном смысле преобразил Одрин монастырь и внешне и духовно. Епископ Орловский и Ливенский Серафим отмечал, что о. Феодосий "благоукрасил своими трудами Одринскую обитель"[301]. При этом, безусловно, основное внимание настоятель обращал на духовное воспитание иноков.

Умелым и мудрым обращением с подчиненными о. Феодосий врачевал души вверенных ему насельников обители. Как ученик Глинских старцев, он очень осторожно располагал души обращавшихся к нему к покаянию и исправлению. Ласковый, отеческий подход о. Феодосия к душе человека несомненно всегда оказывал на нее благое воздействие. Очень скоро этот воспитанник Глинской пустыни стал старцем — руководителем совести всей братии Одрина монастыря.

Глубокая и самоотверженная любовь старца к духовным детям обнаруживалась в живом сострадании, в самом реальном переживании того, что в духовном возрастании случалось с его чадами. Они чувствовали, что старец готов на все ради их спасения. Его поступки, благодатные слова и сам вид его вдохновляли учеников на еще более суровые подвиги благочестия. Епископ Орловский и Ливенский Серафим писал: "Отец Феодосий — прекрасно настроенный, монашески воспитанный духовный старец, которого я всегда глубоко уважал и уважаю"[302].

По отзывам современников, "Одрин монастырь под мудрым управлением… о. Феодосия достиг благолепия. Он совершенно сохраняет тип древних монастырей православной Руси. Службы отправляются здесь с таким благолепием и в то же время с такой трогательной простотой, что невольно располагают к молитве. Это действительно служение Богу "сердца смиренного и духа сокрушенного". И каждого посетителя встречают здесь такой мир и тишина, что, переступив порог обители, забываешь все треволнения и бури житейские. Кажется, даже от самих стен обители веет миром и спокойствием"[303].

Отец Феодосий развил активную благотворительную деятельность монастыря. Монастырь имел только 30 десятин земли, и удивительно было, как о. Феодосий находил средства не только содержать около 100 человек братий, поддерживать в порядке все постройки, но еще и питать от монастырской трапезы всех приходящих богомольцев и предоставлять им всякие удобства.

За высокоподвижническую жизнь архимандрит Феодосий в 1898 г. был назначен благочинным монастырей Орловской епархии и 20 лет исполнял это послушание.

В 1918 г. в возрасте 75-ти лет о. Феодосий по своему прошению "из-за преклонных лет и по слабости здоровья" был уволен на покой и переехал в горячо любимую им Глинскую пустынь. Здесь, как писал сам о. Феодосий, он "пользовался радушным гостеприимством и вниманием настоятеля, а также родственной любовью Глинской братии"[304].

10 февраля 1921 г. он подал прошение настоятелю архимандриту Нектарию, в котором писал: "С юных лет я имею к сей святой обители Глинской особенное влечение и душевное расположение, и еще в 1863 г. я полагал здесь начало монастырской жизни, почему и желал бы дожить в оной последние дни моей жизни. А поэтому обращаюсь к Вашему Высокопреподобию и к старшей братии с моей покорнейшей просьбой принять меня на всегдашнее жительство в сию Глинскую пустынь…".

22 марта 1921 г. архимандрит Феодосий был зачислен в состав братии Глинской пустыни. Более поздние сведения о нем не сохранились.

Монах Амвросий, впоследствии архимандрит, наместник Почаевской Успенской Лавры и Киево-Печерской Успенской Лавры

Архимандрит Амвросий (в миру Алексей Булгаков) был сыном причетника Курской епархии. После окончания курса в Курском духовном училище, в 1864 году он поступил в Глинскую пустынь. Шесть лет подвизался здесь молодой инок (по всей вероятности, послушание он проходил при больнице обители, т. к. впоследствии стал широко известен как искусный врач). Именно здесь в душе его был заложен тот нравственный фундамент, благодаря которому он не только сам неуклонно шел по спасительному пути, но и других вел за собой, а также оказался способным ревностно исполнять то ответственное служение, которое впоследствии ему было вверено.

В 1870 году о. Амвросий был перемещен в Свияжский монастырь Казанской епархии. В 1875 году рукоположен во иеромонаха и назначен казначеем этого монастыря, в 1879 году определен экономом Казанского архиерейского дома. В новой должности о. Амвросий был для всех примером. Архиепископ Казанский Палладий высоко ценил его. Это особенно проявилось при выборе настоятеля Михаило-Архангельского Черемисского монастыря. Черемисский монастырь по своему исключительному положению, как монастырь инородческий, требовал себе и настоятеля исключительного.

В сентябре 1883 года архиепископ Палладий писал в Святейший Синод: "Рассмотрев иноческие достоинства, способность к прохождению высших послушаний и заслуженность старших монашествующих лиц вверенной мне епархии занять имеющую особую важность и соединенную с особенными трудностями настоятельскую должность в инородческом Михаило-Архангельском Черемисском монастыре, признаю наиболее достойным по примерно честному иноческому житию, нравственным и умственным качествам, по твердости характера и разумной распорядительности эконома Казанского архиерейского дома иеромонаха Амвросия".

Так, 8 сентября 1883 года о. Амвросий был назначен настоятелем Михаило-Архангельского монастыря.

Прибыв в монастырь, иеромонах Амвросий сразу же почувствовал тяжесть той ноши, которая была на него возложена. Обитель не была устроена ни внутренне, ни внешне. Большим искушением для братии была вражда между насельниками: братья-черемисы относились с каким-то тайным недоброжелательством ко всем инокам-нечеремисам. Ревностно принялся о. Амвросий за устроение монастыря. Он желал, чтобы обитель, им управляемая, по своему благоустройству постепенно приблизилась к состоянию Глинской пустыни, на которую он всегда смотрел, как на идеал монастырского благоустройства.

Общий вид Черемисского Михаило-Архангельского монастыря Казанской губернии, настоятелем которого в 1883–1897 гг. был Глинский воспитанник архимандрит Амвросий

За годы своего настоятельства о. Амвросий "привел Черемисский монастырь в такое цветущее состояние как во внешней, так тем более во внутренней его жизни что, несмотря на инородческий состав его братии, он стал служить примером и для тех монастырей, которые искони были населены русскими иноками"[305].

Прежде всего настоятель ввел в монастыре общежительный устав со всей строгостью. Богослужение при нем всегда было продолжительное, чтение неспешное, пение благоговейное. Причем, пение было настолько гармоничное, что слушатели забывали, что они в черемисском, а не в старинном русском монастыре.

Сам о. Амвросий с первых же дней вступления в настоятельство служил примером для братии и в посещении богослужений, и в пользовании общей трапезой, и во всех других монастырских делах. Своей разумной распорядительностью и твердостью характера он сумел сгладить рознь между иноками. Теперь вся братия одной дружной семьей под руководством своего настоятеля стала трудиться на общую пользу обители. Инок монастыря, черемис, чуваш или русский, вступая в обитель, как бы забывал свое прошлое и все помыслы устремлял только к тому, чтобы найти путь к духовному возрождению.

Отец Амвросий ввел порядок по образцу Глинской пустыни: принятые в монастырь целыми годами жили в качестве "временных послушников", и только когда настоятель полностью уверялся в достоинстве этих лиц, их переводили в число постоянных послушников. Настоятель также наводил тщательные справки о поступающих во "временные послушники" и принимал только тех, кто не вызывал сомнений. Так о. Амвросий заботился о нравственности насельников монастыря.

При о. Амвросии число братий с каждым годом все возрастало (за время его настоятельства оно возросло более, чем вдвое). Это побудило отца настоятеля обратить особое внимание на монастырское хозяйство: при нем в обители стали процветать огородничество, садоводство, пчеловодство, цветоводство и мятосеяние. С каждым годом увеличивалась и площадь посева хлебов. Монастырь крайне редко закупал хлеб и почти всегда содержал братию и богомольцев за счет своего хлеба. Отец Амвросий так умело развил все отрасли монастырского хозяйства, что оно практически не зависело от внешних поступлений и почти полностью удовлетворяло нужды обители. По образцу Глинской пустыни о. Амвросий устроил в обители собственные кирпичные заводы, развил кузнечное ремесло, устроил бондарную, шорную, швейную, сапожную и столярную мастерские.

Такое разумное ведение хозяйства вскоре привело к улучшению благосостояния монастыря. С каждым годом возрастал и приток богомольцев, что также увеличивало доходы монастыря. В пользу обители стали поступать значительные денежные пожертвования. Все это позволило о. Амвросию и внешне благоустроить обитель.

Он продолжил строительство первого каменного храма в монастыре, начатое еще его предшественником. Храм во имя Благовещения Пресвятой Богородицы был завершен и освящен в 1891 году. На торжество собралось более 8 тысяч инородцев — черемис и чувашей. Освящение храма произвело на них неизгладимое впечатление.

Отец Амвросий построил также в обители два гостиных корпуса для богомольцев, просфорню, корпус для мастерских (столярной, швейной и сапожной), двухэтажный братский корпус. В 1895 году он начал строительство каменной Михаило-Архангельской церкви.

Отец Амвросий значительно увеличил имение монастыря. В 1892 году Черемисский монастырь приобрел 403 десятины земли в Нижегородской губернии, а в 1894 году купил двухэтажный дом с усадебной землей в г. Василь-Сурожске. Здесь о. Амвросий устроил монастырское подворье, столь необходимое обители.

Во всем стараясь подражать примеру любимой им Глинской пустыни, о. Амвросий развил плодотворную благотворительную деятельность Михаило-Архангельского монастыря. Он построил несколько домов для приема богомольцев. Под кровом своих гостиниц монастырь бесплатно питал и согревал народ. По указу отца настоятеля расчет необходимого монастырю хлеба всегда производился с учетом бесплатного довольства богомольцев. В монастыре находили приют нищие, неимущие, которые устремлялись сюда во множестве. Большую помощь оказывала обитель вдовам и сиротам. Многие вдовы долгие годы поддерживали свое собственное хозяйство только за счет средств монастыря, до тех пор, пока их дети не вырастали и не становились способными вести хозяйство.

Ярко проявилась благотворительная деятельность монастыря в время голода 1891–1892 гг., когда "каждый кусок насущного хлеба ценился на вес серебра"[306].

Тысячные толпы голодных полунагих инородцев устремились тогда в Черемисский монастырь, и всем обитель выдавала хлеб. Она питала их духовно и телесно под своим гостеприимным кровом. Множество инородцев спасалось здесь от голодной смерти.

Милосердие и благотворительность о. Амвросия проявились и в том, что он, помня слова Спасителя: "Грядущего ко Мне не изжену вон", принимал в обитель людей неспособных ни к какому физическому труду, больных и старых, если только они приходили из мира с истинным желанием спастись. Поэтому в монастыре в качестве монахов и послушников жили слепцы, калеки, карлики.

Исключительно важным видом благотворительности о. Амвросия было оказание бесплатной медицинской помощи всем нуждающимся. Он сам, за свой счет покупал медикаменты и, основываясь на опыте, приобретенном им в Глинской пустыни, а также с помощью различных лечебников с большим успехом лечил больных и молился за них. Лечение было столь успешным, что к батюшке обращались не только иноки и богомольцы обители, но и жители всей губернии. Они шли к любвеобильному отцу настоятелю за исцелением много верст, минуя свои врачебные участки. И вера их не посрамлялась. А имя о. Амвросия стало широко известно в епархии.

В 1896 году о. Амвросий устроил при Михаило-Архангельском монастыре по образцу Глинского дома трудолюбия приют для малолетних сирот (на 60 человек). Дети пользовались полным содержанием. Для детей инородческого происхождения, которых особенно много было в монастырском приюте, жизнь в монастыре имела особое значение, поскольку на деле знакомила их с порядками русской бытовой жизни.

Отец Амвросий кроме того жертвовал значительные суммы бедным детям из семей духовного звания, церковно-приходским школам, бедному духовенству, епархиальному попечительскому совету и т. д.

Большое внимание о. Амвросий уделял просветительной деятельности монастыря. При нем монастырь чрезвычайно много делал в утверждении христианства среди крещеных черемисов и чувашей, в распространении православия среди некрещеных и повышения грамотности этих народов. По отзывам современников, Михаило-Архангельский монастырь стал "главным просветительным центром черемисского края, опорой православия, образования и объединения инородцев с русским народом"[307].

Настоятель старался каждому инородцу — посетителю монастыря оказать особую духовную помощь. Всем им уделялось внимание, для всех находились духовные руководители, которые на их же родном языке указывали им путь к спасению и разрешали от содеянных грехов.

Монастырь содержал школу, где обучались дети окрестных жителей черемис. Сотни детей, наученных грамоте в Михаило-Архангельском монастыре, возвращаясь к свои родным, приносили с собой не только знание грамоты, но твердые убеждения православной веры, которые передавали своим ближним. Так монастырская школа стала центром распространения истинной веры, христианского благочестия и русской грамотности среди инородцев.

Просветительное влияние Черемисского монастыря на инородцев проявилось и в тех путешествиях на богомолье, которые часто совершались учениками иноверческих школ в эту обитель. В нее же стремились их учителя и наставники. Так, в 1896 году в монастыре были организованы педагогические курсы для учителей чувашских и черемисских школ. Отец Амвросий радушно предложил бесплатное помещение и трапезу для всех руководителей и слушателей курсов. Епархиальное начальство, учитывая его духовную опытность, возложило на него общее наблюдение и руководство занятиями на курсах.

Прекрасной характеристикой деятельности о. Амвросия могут служить отзывы современников о Черемисском монастыре, данные после его тринадцатилетнего управления обителью: "Черемисская обитель является теперь для инородцев таким же светозарным маяком на пути к совершенству, каким являются для исконных русских богомольцев древние обители святой Руси. Трудно найти теперь в инородческих уездах Казанской губернии, сплошь населенной черемисами и чувашами, хотя одну, отдаленную от монастыря, захолустную деревеньку, жители которой не бывали бы в Черемисском монастыре. Несмотря ни на дальность расстояния, ни на ненастную погоду, целые десятки чуваш и черемис, лишь только улучат свободное время среди многотрудной крестьянской неволи, спешат в уединенную лесную обитель. Днями и даже целыми неделями живут они под кровом гостеприимного монастыря, с детской простотой воспринимают в себя обычаи иноков-земляков, ежедневно посещают богослужения, каются в своих прегрешениях, и, соединившись со Христом в Таинстве Евхаристии, с миром в душе и с отрадой на сердце возвращаются в свои веси"[308].

Заслуги настоятеля о. Амвросия высоко оценило епархиальное начальство. В 1884 году он был возведен в сан игумена, а в 1892 году — в сан архимандрита. В 1888 году его наградили орденом св. Анны 3-й степени, в 1895 году — 2-й степени. С 1884 года он состоял благочинным монастырей. Хорошо была известна его исключительно многогранная пастырская деятельность в Святейшем Синоде. Вот почему в 1897 году при избрании кандидата на ответственную должность наместника Почаевской Лавры выбор пал на воспитанника Глинской пустыни архимандрита Михаило-Архангельского монастыря о. Амвросия. Указом Святейшего Синода от 9 сентября 1897 года он был определен наместником Почаевской Успенской Лавры. Деятельность его там было еще более плодотворной и оказала большое влияние на жизнь этой обители.

Отец Амвросий был направлен в Почаевекую Лавру в сложное для этой обители время. В адресе наместнику о. Амвросию от братии Почаевской Лавры при переводе его в Киево-Печерскую Лавру сказано: "Господь привел Вас к нам, когда обители нашей грозил разброд: мирской дух врывался в ее стены и затоплял ее. Лаской, терпением, а где нужно и грозой начали Вы исправлять порядки монастырские и через 12 лет напряженного труда Вашего обитель наша смело может стать в ряду лучших обителей Российских… Вы старались оградить нас от приражений вражеских и сосредоточить силы каждого на внутреннем самоусовершенствовании, искусным распределением дарований вливая новые силы к деланию иноческому. Вы с терпением и настойчивостью сводили все к одному центру, показав образ стройного иноческого ополчения, движимого одной мыслью и одной волей. Но, как мудрый строитель духовный, Вы не колебали основных устоев обители нашей, выработанных историей. Мы глубоко благодарны Вам за такую рассудительность и осторожность. Так строили обители древние благопопечительные отцы… Вглядевшись внимательно во все сделанное, невольно поражаешься тому, сколько воли, терпения и сил вложено Вами в это дело"[309].

Современники отмечали также, что о. Амвросий исподволь, незаметно сделал великое дело — создал целое образцовое монастырское хозяйство. Благодаря его заботам и трудам "угодья лаврские раскинулись, как бывало в старое время на Руси: Лавре был возвращен "Скитик" с угодьями", в монастыре произведены многочисленные постройки, храмы были расписаны и украшены, ризница обогащена и в служении введена великоуставность по чину восточному. Велось строительство величественного теплого собора, монастырь был огражден каменной стеной.

Большое внимание уделял о. наместник Лаврской второклассной школе, председателем и попечителем которой он состоял.

И в этой обители о. Амвросий широко развил благотворительную деятельность. При прощании с ним братия отмечали: "Православный люд привык встречать в нашей обители отеческое участие начальства и доброе радушие всей братии. Великодушие, мудрость Ваша и нас научила у самого порога наших келий делить с бедным простым людом наш покой и наши удобства, и он видел в этом верх отеческого попечения Вашего о нем и молился о Вас. Только мудрость Ваша, твердая надежда на помощь Царицы Небесной… и железная воля Ваша могли сделать это"[310]. 12 лет неустанно трудился о. Амвросий на пользу обители. Имя его стало широко известно.

В сентябре 1909 года он был назначен Святейшим Синодом наместником Киевской Успенской Лавры. Трогательным было прощание братии со своим любимым отцом и руководителем. "У многих на глазах стояли слезы, слышались рыдания бедняков, которые пользовались значительной материальной поддержкой со стороны старца"[311]. Толпа народа, заполнившая двор обители, провожала его.

Из-за многолюдства он не мог сесть в экипаж и шел пешком до св. врат, окруженный братией, учениками и учителями Лаврской школы, богомольцами.

Отец Амвросий стал наместником Киево-Печерской Лавры, будучи уже маститым, духовноопытным старцем. Братия Лавры тепло его встретили и глубоко уважали. Неутомимый и многосведующий в трудах хозяйственных, он еще более неутомим был в подвигах внутренней жизни. В среду лаврского иночества он внес еще более строгое подвижническое направление. С замечательной прозорливостью проникал он во внутренний строй жизни обители. Каждого насельника старался поставить в такое положение, чтобы он мог возрастать и преуспевать духовно. Удивительно было его умение давать послушания, соответствующие способностям каждого, которые он предузнавал всегда с редкой проницательностью.

Для всех братий он был чадолюбивым отцом, внимательно вникал в положение каждого так, что знал даже и келейные нужды насельников. Отец Амвросий обладал даром всех делать откровенными с собой, так что люди поверяли ему всю свою душу. В беседах он часто приводил слова, мысли и наставления Глинских старцев, основываясь на них, как ни истине несомненной. Для духовной беседы приглашали старца киевские митрополиты: высокопреосвященный Флавиан (которого о. Амвросий исповедовал и соборовал), а затем и высокопреосвященный Владимир. Отец Амвросий неоднократно сопровождал митрополита Владимира, когда того приглашали на прием члены императорского дома.

О последних годах жизни о. Амвросия в Киево-Печерской Лавре сведений почти не сохранилось. Известно лишь, что 20 января 1918 года по его прошению он был "уволен от должности наместника Лавры в виду преклонности лет и болезненного состояния с оставлением его в числе братии Лавры". Дальнейшая судьба его неизвестна.

Примечания

1

1 Ин. 5, 19.

2

Песнопения христианина. Киев, 1901. С. 108.

3

Глинская пустынь. Одесса, 1904. С. 34.

4

Глинская пустынь. Очерк современного состояния обители. Ч. 1. Курск, 1912. С. 42.

5

Отец Архипп Прохора называл своим учеником и желал, чтобы жизнь Прохора была описана. К сожалению, мы немногое узнали о нем.

6

Из Глинских записок.

7

А также извлечением сведений из архива Глинской пустыни.

8

Кроме Матвея у неё было два сына и дочь.

9

Бывший в Глинской пустыни 3 1/2 года в период 1826–1829 гг.

10

Письма архим. Макария. Москва 1860 г. Ч. II. С. 153.

11

Заведующим пищевыми припасами, покупающим их и раздающим в потребность братства.

12

33-е поучение св. Феодора Студита. 4 т. Русского Добротолюбия.

13

Св. Симеона Нов. Богослова, Москва 1800 г. вып. II. поуч. 53.

14

По учению св. Григория Синаита, всякий подвиг телесный и душевный, не сопровождаемый болезненностью и не требующий труда, не приносит плода: Царствие Божие нудится, и нуждницы восхищают е (Мф. 11, 12). Многие много лет неболезненно трудились, но ради безболезненности этой были чужды чистоты и непричастны Духа Святого, как отвергшие лютость болезней. (Письма о духовной жизни епископа Феофана. М., 1897. С. 188).

15

Такое же правило имел от о. Макария монах Иероним, умерший иеросхимонахом, и говорил, что оно первоначально исходило от игумена Филарета. Его держали и другие Глинские подвижники.

16

Заменявшая кровать.

17

Только ввиду надежды исправления любовь отцов терпит самовольных братий; в противном случае "лучше изгнать послушника из обители, нежели позволить ему исполнять свою волю" (Лест. слово к паст. 14, § 4).

18

26-е слово Лествицы.

19

Пометка настоятеля в послужном списке о. Макария.

20

Ибо этот закон воплотился в нем и сам праведник сделался для других законом.

21

Отец Исихий — монах Тульского Щеглова монастыря, подвиги свои начал в Глинской пустыни и сказанное про о. Макария передавал при посещении прежней своей обители.

22

Женщин старец принимал в коридоре потому, что Глинский устав не дозволяет женскому полу входить в помещения иноков.

23

Все сказанное Л. М. о келии старца относилось к этому посещению.

24

Л. M. П-ов это говорил в Глинской пустыни в 1896 году.

25

Прозорливый старец знал ее несчастное будущее, потому и не благословлял.

26

Упоминаемый на стр. 14 и 30 настоящего жития. (В данном издании на стр. 247 и 255. — Примеч. издат.).

27

Падений или смертных плотских грехов.

28

К постоянству богоугождения.

29

В этих кратких словах богомудрого подвижника заключена вся сущность и программа жизни христианина, и тем более инока.

30

Сир. 7, 39.

31

Св. авва Дорофей, объясняя слова ’’Спасение есть во мнозе совете" (Притч. 11, 14), пишет: "Не говорить (писание): в совете многих, чтобы с каждым советоваться но что должно советоваться обо всем с одним" (старцем). 5-е поучение ав. Дорофея.

32

Жизнеописание о. Феодота продается в книжной лавке Глинской пустыни.

33

Жизнь и подвиги старца Феодота. Курск, 1891. С. 23, 24.

34

Этим старец не отвергал принятого обычая возжигать лампады пред святыми иконами, но желал, чтобы с наружным благочестием было соединено душевное и телесное усердие наше.

35

Хранится в келиях настоятеля.

36

У Феофана "О молитве и трезвении". М., 1889. С. 56.

37

Преподобный Иоанн Лествичник говорит: "Есть мужественные души, которые от сильной любви к Богу и смирения сердца покушаются на делания превосходящие меру их" (слова 26, отд. 121. Изд. Оптиной пустыни).

38

Житие преподобного Спиридона Печер. Окт. 31-го дня.

39

В Глинской пустыни есть еще другая мельница, находящаяся близ монастыря, в отличие от сей последней описуемая мельница называется дальней.

40

Впоследствии иеромонах Иларион; перемещен в Тульский Щеглов монастырь; он был братским духовником.

41

Начало плодоносия — цвет; а начало трезвения ума — воздержание в пище и питии, отвержение и отсечение всяких помыслов и сердечное безмолвие; (Исихий Пресв. Иерусалим, о молит, и трезв. Еп. Феоф. осд. 165).

42

У св. Афанасия § 56 третьей сотницы.

43

Шелевка — южн. тес, теснина, тесница. Тес — тонкие доски из древесины хвойных пород, получаемые продольной распиловкой бревен (длина 4–6½ м, толщина 13–25 мм, ширина 100–110 мм).

44

В жизнеописаниях древних подвижников: Антония Великого, Марка Фраческого и других многих повествуется о биениях их от бесов, а также во многих жизнеописаниях современных подвижников говорится о том же.

45

Если радеешь о молитве, то приготовься к бесовским наваждениям и терпеливо переноси бичевание их; ибо как дикие звери нападут они на тебя и все твое изъязвят тело (Преподобный Нил Синайский, т. 91. Добротолюб.).

Не отказывайся терпеть этих сукновалов. Пусть колотят и топчут ногами, растягивают и гладят, но через это одеяние твое делается светлым (там же, т. 140).

46

В древнем Патерике находится следующая повесть. Когда первые анахореты поселились в Египетских пустынях, то враг нападал на них с такой силой, что не давал им совершенно спать. Посему эти подвижники, для укрепления себя сном, собирались в одно место несколько человек. Один из них читал псалмы, а прочие покоились сном, чтение псалмов ослабляло силу врага. Говорится там же, что впоследствии, когда сила креста Господня с проповедью Святого Евангелия распространилась по вселенной, тут сила вражья ослабела, диавол уже не мог нападать с таким ожесточением.

47

В Глинской пустыни братские корпуса пересекаются поперечными коридорами, так что во всяком коридоре только четыре келии.

48

Краткая биография старца схимонаха Евфимия издается отдельно.

49

Автору — игумену Иассону.

50

Юнаковка — большая торговая слобода Сумского уезда Харьковской губернии, стоит на большой дороге из Курска на Киев. Знаменитые того времени ярмарки: Коренная Курской губернии, Кролевецкая Черниговской губернии делали этот шлях весьма оживленным вследствие передвижения на извозчиках товаров с одной ярмарки на другую. Путешествующие поклонники из северных губерний в Киев проходили громадными массами этой дорогой. Посему все пункты на этой дороге, и в числе их Юнаковка, были известны многим. Так продолжалось до проведения железных дорог, с проведением которых положение резко изменилось.

51

По справке, кончина старца Мартирия указывается неправильно: на третий день Пасхи 6 апреля. Дневники братии указывают на второй день Пасхи. И автор сам тому личный свидетель, что кончина старца последовала на второй день в полуденное время.

52

Подвижник Глинской Рождество-Богородицкой пустыни старец монах Мартирий / Собрал игумен Иассон. Курск, 1910. С. 19.

53

Подвижник Глинской Богородицкой пустыни монах Феодот Изд. Глинской пустыни. Одесса, 1909. С. 28.

54

За разрешением пострига в монашество тогда обращались в Святейший Синод.

55

Очерк жизни затворника Святогорской пустыни иеросхимонаха Иоанна. Изд. б-е. Одесса, 1893. С. 13.

56

Там же. С. 16, 19.

57

Иеросхимонах Иоанн, затворник Святогорский // Поселянин Е. Русские подвижники XIX века. Изд. 2-е. СПб., 1901. С. 445.

58

Немирович-Данченко В. И. Крестьянское царство (Валаам). 2-е изд. СПб., 1889. С. 264–265.

59

Глинская пустынь. Очерк современного состояния обители. Ч. I. Одесса, 1904. С. 48. То же Ч. I. Курск. 1912. С. 41.

60

О православной миссии в Америке. Церковные ведомости. 1895. № 45. С. 156

61

После последнего примечания следует наше добавление к указанному источнику. — А.И.

62

Скончался в 1854 г. в Козелецком Георгиевском монастыре, в сане иеромонаха, с именем Назарий.

63

Житие старца Серафима. СПб., 1863. С. 189–190.

64

Копия письма иером. Паисия к Серафиму сообщена иноком Глинской пустыни Михаилом Кузьминым в письме к о. игумену Македонию от 3 мая 1901 г.

65

Записки духовника Глинской пустыни иером. Серафима 1842 г., л. 21–24. В архиве названной пустыни.

66

Дело о принадлежащих иером. Паисию деньгах и переписка по этому предмету 1854 г., в архиве Чуркинской пустыни.

67

Цит. по кн.: Архимандрит Паисий, настоятель Высокогорской Успенско-Николаевской Чуркинской пустыни Астраханской епархии. Астрахань, 1904. С. 2—16.

68

Жизнеописание Глинского подвижника схимонаха Архиппа. Одесса, 1902. С. 20.

69

Жизнеописание Глинского подвижника схимонаха Архиппа. Одесса, 1902. С. 20.

70

ГАКО, ф. 20, оп. 3 л., д. 89, л. 5 об.

71

Старец Глинской пустыни иеросхимонах Илиодор // Курские епархиальные ведомости. 1895. № 26. С. 496–499.

72

Глинская пустынь Путивльского уезда Курской губернии.

73

Вероятно, подготовкой к образованию отрока Иоанна занимался его отец Феодор Голованицкий, о школах по деревням тогда еще мало помышляли.

74

Дело архива Глинской пустыни № 240.

75

В то время на Киевской митрополии был высокопреосвященный Серапион.

76

Антоний, впоследствии преосвященный Воронежский, известный святостью своей жизни.

77

Архимандрит Варлаам, один из учеников старца Феодосия, был художественный молитвенник. Настоятельстовал с 1814 по 1840 г. с возведением в сан архимандрита и переведен в Обоянский монастырь (Описание Софрониевой пустыни. М., 1895. С. 118–119).

78

О времени пострига в рясофор сведений письменных нет, вероятно потому, что тогда это делалось по воле настоятеля без разрешения консистории. Из рассказов старца можно заключать, что он пострижен в рясофор в 1820 г.

79

Схимонах Пахомий — из отставных кавалергардских поручиков, в миру Петр Сковородка. Поступил в Софрониеву пустынь в 1800 г. Там, в Софрониевой пустыни в 1802 г. был пострижен в мантию, а в 1803 г. отправился на Афонскую гору, где в 1805 г. в Хилендарском монастыре пострижен в схиму. В 1808 г., возвратившись в Россию, поступил в Белобережскую пустынь Орловской губернии, в 1810 г. перемещен в Черниговскую епархию в Домницкий монастырь, в 1812 г. — в Петропавловский монастырь, в 1819 г., июня 6-го определен в Глинскую пустынь.

80

В предисловии книги Паисия Величковского о нем говорится: "Схимонах Афанасий ротмистр… по фамилии Захаров" (с.10, отд. 5).

81

При постриге в мантию его восприемником был духовник Варсонофий. Вероятно, тот, который имел большое влияние на настоятеля Филарета. (Рукопись Глинской пустыни).

82

Это случилось весной 1824 г.

83

По заключению святых отцов, в сновидениях девицы показывались девственникам: так, Софронию Софисту был показан лик девиц, ликовавших перед ним (впоследствии патриарх Иерусалимский) (Четьи-Минеи, марта 11-го). Святитель Григорий Богослов еще в возрасте юношеском видел двух девиц, которые обнимали его и уговаривали хранить чистоту, из них первая называла себя "Чистота", а другая — "Воздержание" (Четьи-Минеи, марта 25-го). Можно заключить, что вследствие девственной чистоты иеродиакона Иоанникия (Илиодора) в знаменательном сновидении приветствовал его лик девиц..

84

Послушник этот А. проводил в то время жизнь весьма неприличную.

85

Старец Илиодор, когда, рассказывая, доходил до сего места, всегда останавливался, наклоняя голову, и молчал довольное время, погружаясь в созерцание виденного; но трех слов, сказанных ему, не сказал никому до самой своей смерти.

86

Находится в Кролевецком уезде Черниговской губернии среди оврагов, покрытых вековым чернолесьем.

87

Заимствовано из архива Рыхловского монастыря 1828 и 1829 гг. (Рукопись Глинской пустыни).

88

Вследствие этих растрат Иоанникий терпел крайнюю нищету: одежда на нем была изорванная, а из разбитых сапог виднелись ноги.

89

Некто Я. Д. В-овец в декабре 1893 г. прислал настоятелю Глинской пустыни письмо за подписями нескольких лиц, удостоверяющих благотворное влияние примера терпения схиархимандрита Илиодора. Одна молодая монахиня, долго гостившая в Петербурге, стала колебаться, возвращаться ли ей в свой монастырь. По прочтении же сказания о жизни и подвигах старца Илиодора у нее исчезли всякие колебания, мятущие душу. Она окончательно решилась ехать в свой монастырь и терпеливо переносить всякие скорби. (Вероятно, ее кто-либо из могущественных преследовал в своем монастыре). (Рукопись Глинской пустыни).

90

В том же, 1831 г. он скончался.

91

На Черниговской кафедре он был с 31 марта 1831 г. по 1836 г.

92

Действительно, против Иоанникия были непомерные силы: настоятель Анастасий, секретарь консистории корыстолюбивый Кочерга и ими переубежденный местный владыка.

93

Владыке показалось действительно смешным видеть перед собой человека тридцати шести лет, очень красивого, стройного и приятного взора и утверждающего, что его лета уже прошли. Владыка не забывал этого и после и нередко с доброй улыбкой называл Иоанникия старичком. Когда у самого Иоанникия после спросили, почему он сказал, что "лета его уже прошли", то он объяснял это так: "Находящемуся в тяжком томлении время тянется весьма медленно; так было и со мной, действительно, и мне казалось, что жизнь моя уже протекла, и я приближаюсь к концу".

94

Высокопреосвященный Владимир, присутствуя в Святейшем Синоде, понятно, знал, что дело об Иоанникии и о других соучастниках скорбей оставлено без последствий. Старец Илиодор после рассказывал, каким образом Господь защитил их от грозящей опасности. Одна старушка служила экономкой у графини Кучубей, ее графиня очень любила; этой старушки сын, по имени Андрей, жил послушником в Рыхловском монастыре и подвергся одной участи с Иоанникием. Мать его, жившая в Петербурге при своей графине, узнала через монахов Александро-Невской Лавры о грозившей опасности ее сыну вместе с прочими. В горести своей она обратилась к своей графине, а эта последняя приняла живое участие в этом деле. Она послала племянника к великому князю Константину Павловичу, у которого он служил адъютантом, просить Его Величество ходатайствовать за гонимых. Благодаря вмешательству великого князя дело это было оставлено без последствия. Упомянутый послушник Андрей, впоследствии в постриге Амвросий, был духовником в Рыхловском монастыре. Он посещал старца Илиодора, уже живущего на покое в Глинской пустыни. Пишущий эти строки знал его лично.

95

Анастасий казался очень молод. Лицо имел нежное и бороду очень скудную.

96

Заимствовано из личных рассказов старца Илиодора.

97

26 февраля 1834 г. (Рукопись Глинской пустыни).

98

В общежитии обязанность рухольного — покупать для братии холст для белья и другие материалы для одежды и обуви и готовую одежду раздавать братии.

99

Многократно слышал пишущий это.

100

Жизнеописание игумена Филарета. Издание Глинской пустыни.

101

В этом скиту святитель Димитрий Ростовский составлял Четьи-Минеи (Жития святых), когда был настоятелем в Петропавловском монастыре.

102

Архив Глинской пустыни.

103

Подлинный рассказ старца Илиодора и его спутника монаха Григория.

104

Рассказ архимандрита и его спутника монаха Григория.

105

Некоторые святые подвижники, воспламенившись ревностью, по своему желанию, устремились на совершенное уединение, но промыслительное Божественное устроение, готовящее их на иное служение, указывало таковым предначертанные им Божиим промыслом пути, почему предприятия у таковых оказались без выполнения. Это видим на преподобном Антонии Киево-Печерском, который удалился на Святую Гору Афонскую для жительства. Но Промысел Божий готовил его на службу в ином месте. Он, как видим, был послан в Россию. Подобное произошло и со старцем архимандритом Илиодором.

106

Схииеромонах Амфилохий (в миру Андрей Скубырин) служил камердинером у князя Голицына. Проживая со своим господином долгое время в западных столицах — Берлине и Париже, он усвоил немецкий и французский языки и владел ими в совершенстве. Обладая природными способностями и жаждой к познаниям, он занимался чтением западной литературы современных писателей; это было тогда принято в высших общественных кругах, но таковое чтение, которое не питает нашего бесстрастного духа, не могло удовлетворить душевной жажды Андрея, и он начал искать удовлетворения в Священном Писании. Однажды князь застал его за чтением Псалтири и удивился, что молодой его камердинер занимается таким чтением. Князь рассказывал об этом другим: "Вот странно! Мой Андрей читает Псалтирь!". В Париже молодому Андрею представилась заманчивая карьера, когда живший там один русский капиталист предлагал ему вступить в брак с его дочерью, единственной наследницей богатства своего отца. Но он, чувствуя призвание к иноческой жизни, желая работать Богу в девственной чистоте, отверг таковое предложение. Князь Голицын, видя своего любимого камердинера, стремящегося к богоугодной жизни, отпустил его на свободу, после чего он в 1818 г. поступил в Глинскую пустынь, имея от рождения 36 лет. При постриге в мантию начертано было имя ему Анатолий. Старец же схиархимандрит Илиодор поступил ранее его, следовательно, по поступлении в монастырь они были как сверстники, как сотоварищи, оба они пели вместе на клиросе в Глинской пустыни. Анатолий, как старший по летам, ранее почувствовал старость, принял святую схиму и был наречен Амфилохием, и, будучи духовником старца Илиодора, избран был ему в восприемные старцы при постриге его в схиму. А что касается их практики духовного ведения, то они могли быть между собой спостниками и братскими советниками. Но старец Илиодор, смиряясь, подчинил себя своему духовному отцу и обращался к нему за советами с глубоким уважением до его кончины.

107

Существующий ныне портрет старца Илиодора снят уже с него мертвого и разработан после знавшими его учениками.

108

Ныне иеромонах Иосаф в Белогорской пустыни.

109

Библию, а не библейскую историю, которую он велел изучать.

110

"Суть путие, мнящиеся быти прави мужу, обаче последняя их зрят во дно адово" (Притч. 16, 25).

111

Преподобный Иоанн Лествичник. Слово 15-е, отд. 41.

112

Ученик этот был келейником старца игумена Филарета, много потрудившимся с ним в писании церковного нотного обихода. Имя сего ученика неизвестно.

113

Собиратель.

114

Подлинный рассказ иеромонаха Иосии.

115

Святитель Димитрий Ростовский. Часть 1. С. 144.

116

Старец Илиодор поселился в пустынной келии в 1863 г., а оставил ее последний раз в 1874 г. Время переселения из пустыни записано игуменом Геласием.

117

В Глинской пустыни существовал порядок такой. Лишь кто скончался из братий, сейчас дают знать настоятелю, а сей последний приказывает ударить три раза в большой колокол. Братия, услышав этот звук, кто чем ни был занят, оставляют дело и, став перед иконой, полагают двенадцать поклонов об упокоении души вновь преставившегося.

118

За 10 лет до смерти Александр Васильевич предсказал, что умрет не на хуторе и не в Козлове, а за 12 верст от родного города Корочи Курской губернии. Так и случилось: он блаженно скончался в селе Коломыйцеве в день принятия Святых Таин и погребен вблизи колокольни сельского храма. На могильном кресте надпись говорит: "Здесь погребен Корочанский купеческий сын Александр".

119

Схимонах Архипп говорил: "Наш игумен (отец Иннокентий. — А.И.) идет открытым прямым путем; отец Игнатий также.." (Жизнеописание Глинского подвижника схимонаха Архиппа. Одесса, 1902. С. 19. Сноска 2-я. — А.И.).

120

Глинский монах Игнатий трудолюбивый. (Память 24 августа) // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Июль-декабрь. Том доп. Ч. 1. Кн. II. М., 1912. С. 99—101.

121

4-е слово "Лествицы" "Об Экономе".

122

Отцу Артемию было тогда 58 лет.

123

Жизнеописание схиархимандрита Иоанникия впервые составлено автором по документам как государственных архивов, так и личного архива автора.

124

ЦГИА, ф. 796, оп. 191, отд. 1, ст. 2, д. 5, л. 80. Ведомость мужским и женским монастырям и общинам за 1901 г. СПб., 1902. С. 47; по другим данным он был из отставных старших сортировщиков Могилевской почтовой конторы (ГАКО, ф. 20, оп. Зл., д. 174, л. 8—10).

125

Архимандрит Иоанн (Маслов). Святитель Тихон Задонский и его учение о спасении. Диссертация на соискание ученой степени магистра богословия. Ч. 1. Т. 1. Загорск, 1983. С. 125. (Издана в Москве в 1993 и 1995 гг. — Примеч. издам.)

126

Выборы настоятеля Глинской пустыни в соответствии с указом № 3474 от 26 августа 1821 г. осуществлялись из числа братии обители. В 1888 г. провести выборы настоятеля Глинской пустыни было поручено благочинному монастырей и пустыней архимандриту Иоасафу. "По прибытии его в Глинскую пустынь все монашествующие, в числе 94 человек, имеющих право участвовать в выборах, собравшись 2 октября в храме и, отслужив перед Чудотворной иконой Рождества Пресвятой Богородицы молебен, положили в одну чашу свернутые записки, заготовленные каждым из них отдельно в своей келии с означением имени того лица, которого каждый из них желал бы иметь настоятелем пустыни. При вскрытии записок в присутствии всех монашествующих оказалось: 61 записка с именем иеромонаха Исаии, 26 записок с именем казначея пустыни иеромонаха Амвросия, 4 записки с именем иеромонаха Мартиниана, 2 — иеромонаха Иерофея и 1 — иеромонаха Поликарпа" (ЦГИА, ф. 796, оп. 169, оп. 185).

127

ЦГИА, ф. 796, оп. 442, д. 1338, л. 5 об.

128

Симеон Новый Богослов Слова. Вып. II. С. 186.

129

Там же. С. 186–187.

Преподобный Исихий говорит: "Трезвение есть путь великой добродетели и заповеди Божией; оно также называется сердечным безмолвием, и есть то же, что и хранение ума в совершенной немечтательности держимого" (Добротолюбие. Т. II, изд. 2-е, М., 1895. С. 158).

130

Симеон Новый Богослов. Слова. Вып. II. С. 27.

131

Из 598 насельников пустыни в 1909 г. против настоятеля выступили всего 28 человек (ЦГИА, ф. 796, оп. 194, д. 1164, л. 1).

132

Дед о. Германа переселился в Нежин с острова Кефалонии.

133

Очерк жизни в Бозе почившего Святогорской Успенской пустыни настоятеля, архимандрита Германа / А. Ф. Ковалевский. Харьков, 1894. С. 31, 43.

134

Духовник Святогорской Успенской пустыни иеромонах Иоанникий // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Февраль. М., 1906. С. 142.

135

В миру Иван Болдырев, родился в 1820 г. в семье государственных крестьян Курского уезда Курской губернии. В монашество пострижен 21 ноября 1868 г. в Глинской пустыни игуменом Иннокентием (ГАКО, ф. 20, оп. 3 л, д. 89, л. 24 об — 25). — А.И.

136

В миру Димитрий Сычев, отставной рядовой (ГАКО, ф. 20, оп. 3 л, д. 89, л. 64). — А. И.

137

Из Глинских записок.

138

В монашество он был пострижен игуменом Иннокентием 7 декабря 1874 года (ГАКО, ф. 20, оп. Зл, д. 89, л. 26 об., 27) — А.И.

139

Имеются в виду времена написания жития о. Мардария. — Примеч. издат.

140

Кроме того он проходил послушание при неусыпном чтении Псалтири по усопшим (ГАКО. ф. 20, оп. Зл, д. 109, л. 25) — А.И.

141

По данным послужных списков настоятеля монашествующих послушников Глинской Богородицкой пустыни за 1885 г. (ГАКО, ф. 20, оп. 3 л, д. 89, л. 26 об. — 27) и 1892 г. (ГАКО, ф. 20, оп. 3 л. д. 109, л. 24 об. — 25) о. Мардарий (Карлов) родился в 1827 году в семье бывших дворовых людей Тимского уезда Курской Губернии. — А.И.

142

Теперь Ворожба-Зерново (Так в оригинале. — Примеч. издат.).

143

Слово св. Исихия о трезвении и молитве. Об этом св. отцами написаны многие книги (Добротолюбие), но, к сожалению, немногие знают о них и еще менее, кто их читает.

144

Правило это, как полагаем, дано было ему старцем с принятием сана иеродиакона и более не увеличивалось.

145

По словам почившего старца, такое же правило было у иеросхимонаха Макария, Мартирия и др. подвижников; первоначально исходило оно от игумена Филарета.

146

Это было в 1856 г.

147

Глинский подвижник схимонах Архипп говорил: "…Наш игумен (Иннокентий — А.И.) идет открытым прямым путем;…о. Иероним идет закрытым путем смирения…" (Жизнеописание Глинского подвижника схимонаха Архиппа. Одесса, 1902. С. 19). — А.И.

148

"В молитвы о. Иеронима верил сам настоятель архимандрит Иннокентий. Он часто советовался с ризничим, просил его молитв и при поездках на братские послушания вне обители брал его с собой и дорогой беседовал о сокровенном молитвенном богообщении" (Глинской пустыни иеросхимонах Илиодор // Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Апрель. М., 1908. С. 111). — А.И.

149

Составитель этого очерка лично знал старца 8 лет, постоянно видел его в храме, часто посещал в келии, пользовался его любовью и советами, любил слушать его рассказы, по молитве о. Архиппа получил два раза исцеление от болезни; в отношении себя многократно убедился в даре прозрения подвижника, находился при его кончине, погребении и поминовениях. Он много лет собирал сведения об о. Архиппе от его учеников, сподвижников и посторонних и своевременно все записывал. Жизнеописание сие составлено на основании тех записей и личных его наблюдений и по составлении проверено близко знавшим блаженного старца.

150

Желали, чтобы он оставил свой странный образ жизни.

151

О жизни почившего старца до поступления в монастырь сообщил в письме о. настоятелю Глинской пустыни родной племянник о. Архиппа.

152

В то время хлебы были весом в 1,5 пуда и другие послушники накладывали тесто в форму за несколько раз.

153

Теперь (т. е. в год написания этой книги. — Примеч. издат.) называемый дальним.

154

Правила новоначальному монаху епископа Игнатия. 30-е.

155

25-е Слово Лествицы.

156

273-е поучение, 4 т. Русск. Доброт.

157

Так в Глинской пустыни называется домик в лесу, на середине дороги между дальним и ближним скитами. В этом домике первоначально готовили общий стол для рабочих в лесу.

158

Такое воздержание для многих казалось лишним. Не лишнее оно тому, кто хочет уподобиться ангелам. Св. Симеон Столпник говорил: "Хотя пища не оскверняет человека, однако она рождает скверные помыслы, помрачает ум, вкореняет страсть (чревоугодия), претворяет духовного человека в плотского, пригвождая мысли его к плотским вожделениям" (Четьи-Минеи, мая 24-го).

159

Не зная этого, схимонах Лука, ученик и сподвижник о. Архиппа, сам замечательный аскет, говорил про своего старца: "Был великий воздержник, а теперь изменился".

160

В обителях утешением называется угощение, поощрение или отпуск чего-либо сверх положенного, ради доставления отрады в скорбной и однообразной иноческой жизни.

161

В этом и состоит вся сила и образ истинного христианского благочестия и тем более монашеской жизни.

162

Это сказано было пророком Исаиею (50,6) в отношении к лицу Иисуса Христа и относится и ко всем ищущим совершенства в подражании Господу.

163

9-е слово, § 16.

164

Как бы нами заслуженное, по слову апостола: страдает ли один член, с ним страдают все члены (1 Кор. 12, 26).

165

1-й том Русского Добротолюбия. С. 581.

166

Русский Паломник, 1896. С. 35.

167

В то время игуменом был отец Иннокентий, умерший в сане архимандрита в 1888 г., известный своей духовной мудростью, даром прозрения и любовью к ближнему.

168

Бывший письмоводитель о. Иннокентия, из дворян, в миру был чиновником, усердно потрудился в обители 18 лет, скончался в 1863 г.

169

Ризничий, который подвизался 45 лет и блаженно скончался иеросхимонахом в 1895 г.

170

Юродство Христа ради считается самым трудным подвигом спасения.

171

Скончался в глубокой старости в 1873 г.; о. Анастасий был 21 год по руководством игумена Филарета, известного святостью жизни.

172

Скончался в 1879 г.; он тоже был учеником о. Филарета, имел дары духовной мудрости, прозрения и постоянной умно-сердечной Иисусовой молитвы. На месте пустынных подвигов о. Илиодора в монастырском лесу теперь находится Спасо-Илиодоровский скит Глинской пустыни. (Замечание относится ко времени написания жизнеописания схимонаха Архиппа. — Примеч. издат.).

173

Другим монахам схиархимандрит Илиодор, указывая на о. Архиппа, не раз говорил: "Это один из древних старцев живет в наше время".

174

О них будет сказано ниже.

175

14-е поучение аввы Дорофея.

176

Камень был давно принесен в келию по просьбе о. Архиппа.

177

Что за польза, скажут, если праведник узнает имена. Этим он привлекает внимание к себе и тех, кто сами для себя не ищут пользы душевной; но он, желая им спасения, ищет его для них. Привлеченные им из любопытства, часто уходят с пользой. Его слово при содействующей благодати Божией рано или поздно даст какой-либо плод. Во всяком случае само по себе слово человеческое не умирает. Оно так или иначе воспринимается слушающими, в уме или в сердце перерабатывается и снова является на свет, падает опять на сердца слышащих, рождается у них и т. д.

178

Есть основание думать, что о. Архипп не велел келейникам рассказывать о нем, и потому многое из жизни его для нас сокрыто.

179

Св. Марк подвижник говорит: "Невозможно ходить по духу, возлюбив похвалу человеческую и послабление телу. В таких без их хотения прозябают лукавые помыслы (1-й том Русского Добротолюбия. С. 554).

180

Христианский Паломник. М., 1863.

181

Ефрем Сирин в ст. "В подражание притчам" говорит, что бесполезное убранство келии не дает монаху терпения.

182

Читали о. Архиппу приходящие братия, а в последние годы келейник.

183

Делающий добро и ищущий воздаяния, утверждает Марк подвижник, не по Богу работает, а по своему хотению (1-й том Русского Добротолюбия. С. 565. § 57). В оный страшный день ему скажут: восприял вси благая в животе своем (Лк. 16, 25). Но иное дело принимать самовольно и прилагать к принимаемому свое сердце, иное дело принимать за послушание не лично для себя, а на обитель и братство.

184

См. II главу.

185

1 Петр. 4, 1.

186

Авва Фаласия § 21 третьей страницы.

187

у Феофана в книге "О молитве и трезвении". М., 1889. С. 13.

188

См. ниже XXII главу.

189

Кто не начинал еще молиться молитвой неразвлеченной, сердечной, тот может думать о легкости молитвенного подвига. Святые уверяют, что нет ничего труднее молитвы, конечно, молитвы внимательной, горячей, без примеси пространных помыслов, когда дух ум и сердце сливаются воедино и со страхом предстоят Творцу всяческих. Для такой молитвы требуется большая сосредоточенность, долготерпение, сила воли, а главное, любовь ко Господу и ревность о спасении, при которых и длинная молитва кажется короткой.

190

Слова преподобного Симеона Богослова Нового. 2-й выпуск. М. С. 9—10.

191

Из наблюдения и опыта мы убедились, что о. Лука был очень глухой на неполезное. Но слышал и тихо сказанное о полезном или когда у него истинно просили полезного для души совета.

192

Само собой разумеется, что это была показана не окончательная участь родных Петра, а того состояния, в каком они тогда находились. Дальнейшая судьба их легко могла измениться на более лучшее или худшее, смотря по последующей жизни и по тому, в каком состоянии Господь отзовет души их из сей юдоли плача в мир загробный.

193

О. Иннокентий был тогда настоятелем Глинской пустыни.

194

Этот факт о. N. сообщил нам после смерти старца, но очень жаль, что сам о. N. не пожелал быть известным. При известности его чудесное событие имело бы более доверия. Скажем только, что отец N. жив и теперь находится в Глинской пустыни. (Имеется в виду год написания цитируемой книги. — Примеч. издат.).

195

Творения св. Ефрема Сирина. Ч. 1. М., 1892. С. 521.

196

26-е слово Лествицы § 4.

197

Некоторые осуждали его за это, предполагая в нем тщеславие. Но, зная смиренномудрие старца, мы не можем согласиться с мнением тех, кто во всем подозревает худое, напротив, мы думаем, что читал он "Апостол" с той же целью памяти о смерти.

198

Св. Иоанн Лествичник (в перечне 26-го слова) говорит: "Душа, которая то смеется, то плачет, то роскошествует ни из чего не сможет извлечь себе пользы".

199

Никогда прежде не бывавший у М.

200

"Начало духовного развращения в монахе — смех и вольность, — говорит св. Ефрем Сирин, — и не только юных, но и старцев ввергает в постыдные страсти" (Ефрем Сирин. Ч. 1. М., 1881. С. 485).

201

Ныне (т. е. в год написания книги. — Примеч. издат.) архиепископ Литовский и Виленский.

202

О. Архиппа похоронили в другом гробу, а тот остался на память.

203

См. в конце III главы.

204

В простые дни кроме суббот и воскресений в скиту литургии не бывает, а совершается обедница. (имеется в виду время написания цитируемой книги. — Примеч. издат.).

205

Ныне (т. е. при написании книги. — Примеч. издат.) монах Иосиф, бывший тогда в скиту и живший в одной келии с о Архиппом.

206

Из повествований св. Иоанна Дамаскина. "Слово об усопших в вере". Христианское чтение. 1827. С. 26.

207

Там теперь (т. е. во времена написания цитируемой книги. — Примеч. издат.) хранится живописное распятие отца Архиппа. Келейный живописный крест подвижника (высотой в аршин) стоит за престолом Спасской церкви Спасо-Илиодоровского скита.

208

Аввы Фаласия, М., 1855. С. 81.

209

Галат. 4, 17.

210

1-й т. "Русского Добротолюбия" С. 569.

211

"Христиан. Памятник", М., 1863.

212

При обычном течении жизни послушнику пост и мера определены мерой благословенного для употребления всем в трапезе, ибо особое воздержание и особый пост налагаются в известных случаях не иначе, как по благословению старца, духовника или настоятеля.

213

В приведенном выражении под послушанием следует разуметь повиновение, которое в иноческой жизни действительно выше всех подвигов, в том числе поста и молитвы, так как самохвальное духовное делание ведет к самообольщению и всеми учителями монахов осуждается. Поэтому внешнее делание за послушание выше самовольной молитвы и самовольного поста. Но если спросят, что выше, молитва за послушание или внешнее дело за послушание, то ответим словами св. Ефрема Сирина: "Занятие молитвой и словом Божиим есть важнейшее и первое дело. Оно выше всех заповедей и добродетелей, когда совершается надлежащим образом" (3-я часть Ефрема Сирина. М., 1882. С. 555). Установители иноческой жизни молодым и новоначальным до порабощения страстей советуют труд по слову псалмопевца: "Виждь смирение и труд мой и остави вся грехи моя". Старцам отцы советуют держать молитву.

214

Сгруппированных в целое.

215

Но не о. Архипп.

216

Это храмовая икона правого придела теплой церкви Глинской пустыни: она была как раз против отца N.

217

Формами называются особые места, где стоят в церкви монахи.

218

По свойству болезни N. это могло вполне случиться.

219

Он сейчас же записал их. Прошло более 10 лет, старец умер, отец N. дал нам буквально списать слова подвижника, объяснив подробно все обстоятельства этого замечательного в жизни его случая.

220

Авва Фаласий. М., 1855. § 1 третьей сотницы и § 83 второй сотницы. По естеству или по своему началу благ пост, блага молитва, милостыня, добрые наставления, чтение слова Божия и т. д. Не думай, не подозревай, что их делают с другой какой-либо целью, кроме одной цели угодить Богу, оказать любовь ближнему и спасти себя.

221

Из дневника о. Иоанна Кронштадтского "Кормчий". 1895. № 4.

222

Справедливо говорит премудрый: не обрящешь в злых разума (Притч. 14, 6). Вопреки общему мнению о богоугодности прославленных старцев нам некоторые про них говорили одно худое. Не желая отравлять слух ядом злоречия, мы спешили удаляться от них.

223

Творение св. Ефрема Сирина. Ч. 1. М., 1895. С. 58.

224

Аввы Фаласия 1-я сотница, § 89.

225

Четьи-Минеи, июня 9-го, житие св. Кирилла Александрийского.

226

Это вполне исполнилось. По смерти старца многие стали говорить о его благодатных дарах и те, кои прежде не видели в о. Архиппе особенного, сами признали в нем великого подвижника.

227

Св. Марк Подвижник в слове о духовном законе, § 9.

228

Св. Димитрий Ростовский, Алфавит духовный. Ч. 1, глава 4.

229

От некоторых подвижников. Господь, ведающий для них лучшее, скрывает меру их духовного возраста, а нерадивым, разленившимся, холодным в деле спасения, мысль о бесполезности жизни в обители внушает враг спасения, с желанием в поисках подвигов выше меры, заставить их оставить и малое. Окончательная цель коварных злоумышлений диавола состоит в том, чтобы совершенно расстроить жизнь инока и привести его в отчаяние (Св. Иоанн Лествичник).

230

Св. Иоанн Кассиан пишет: "Все, что принимается одним или несколькими, а не всем братством, то излишне или гордостно и потому должно быть сочтено вредным, более обличающим тщеславие, нежели показывающим добродетель". (Древн. иноч. уст. М., 1892. С. 521 и 522).

В житии старца Серафима Саровского (Муром, 1893. С. 67 и 68) читаем: "Вериг и власяницы о. Серафим не носил и другим не советовал надевать их. Кто нас оскорбит словом или делом, и если мы переносим обиды по-евангельски — вот и вериги наши, вот власяница! Эти духовные вериги и власяница выше железных, которые надевают на себя нынешние люди. Правда, многие из святых отцов носили и власяницу и железные вериги, но они были мужи мудрые и совершенные, и все это делали из любви Божией, для совершенного умерщвления плоти и страстей и для покорения их духу. Но мы еще младенцы, и страсти все еще царствуют в нашем теле и противятся воле и законе Божию. Так что же будет в том, что мы наденем и вериги и власяницу, а будем спать, пить и есть столько, сколько душе хочется? Мы не можем и самомалейшего оскорбления от брата перенести великодушно. От начальнического же слова и выговора впадаем в совершенное уныние и отчаяние, так что и в другой монастырь выходим мыслью и с завистью указываем на других из своих собратий, которые в милости и доверенности у начальника. Можно ли в таком состоянии духа и жизни покушаться носить вериги и власяницу?".

Власяницу св. Василий Великий признает полезным носить монахам (по благословению руководителей) только во время, необходимое для удручения и смирения тела; в другое же время употребление ее не допускает. (Древ. ин. уст. С. 309). Мы знали некоего монаха, который носил власяницу, и в превосходстве своего подвига перед другими, всех оскорблял, а сам не мог понести и малейшего оскорбления. Во сто раз лучше ему было носить мягкие одежды, окаянить себя за нежность, иметь мирный дух и обходиться со всеми мирно.

231

Неровное чтение, с выкрикиваниями и сильными понижениями, режет слух и заглушает тихо произнесенные слова. Такое чтение требует особого внимания слушателей, скоро утомляет их и раздражает нервы. При таком настроении невозможно молиться. Совершенно противоположно действует спокойное ровное чтение. Вот какие правила для чтеца написал епископ Игнатий (Брянчанинов). "Чтец должен читать не спешно и не протяжно, произносить слова отчетливо, внятно. Читать должно просто, с благоговением, в один тон, без изливания своих чувствований переливами и изменениями голоса. Предоставим святым молитвословиям действовать собственным их духовным достоинством на слушателей. Желание преподать предстоящим свои чувствования есть знак самомнения и гордости (§ 19 правил наружного поведения для новоначальных иноков). Так почему же, спросят, отец Архипп выделялся из прочих? Он поступал не самовольно и как приобретший опыт, ибо праведнику закон не лежит. (1 Тим. 1, 9).

232

1 т. Русск. Доброт. С. 548.

233

Неизвестно, какое значение эти слова имели у отца Архиппа, кроме одного воспоминания о смерти, но он их часто пел. Под словом умершего он мог разуметь лично себя, или другого умершего миру или умершего душой, так что во всякое время сии слова могли иметь свое особое значение.

234

Тогда отец Архипп был в скиту за старшего.

235

Ранняя обедня в простые дни в Глинской пустыни всегда совершается заупокойная.

236

Творения Св. Ефрема Сирина, 3-я часть, М. 1882. С. 555.

237

По замечанию схимонаха Луки, по времени это было первое проявление дара прозрения у о. Архиппа, за 30 лет до его блаженной кончины.

238

В постриге Товия.

239

По возбужденному ходатайству, с разрешения Святейшего Синода на другой год 16 июня, почившего архимандрита перенесли и положили рядом со старцем схиархимандритом Илиодором. С расширением теплого храма место покоя этих подвижников вошло под храм и там устроена усыпальница, где почитатели их служат панихиды.

240

Скончался 9 августа 1894 г.

241

У него было два взрослых брата; они могли упокоить мать.

242

См. руководство свв. Варсонофия и Иоанна, ответы 360-й и 361-й.

243

Так и святые отцы учат нас, чтобы избегать ненужной многопопечительности, которую всегда старается навязать нам враг спасения.

244

Св. Иоанн Лествичник пишет: "Совершенно очистившийся видит душу ближнего, в каком она расположении".

245

По книге больницы болезнь его значилась: инфлюэнца.

246

С 21 по 26 февраля 1894 г.

247

Тогда о. Архипп жил в малом старом домике при скитской ограде.

248

Подобным образом по молитвам старца исцелялись многие.

249

2 августа 1897 года одна женщина ходила по кладбищу и искала могилу отца Архиппа. Потом обратилась указать ее к рясофорному монаху Николаю Алексееву, при этом рассказала, что она была больная и молитвами почившего старца выздоровела.

250

В Глинской пустыни ежедневно совершаются акафисты до ранней обедни обыкновенные Богородице, а в воскресенье, вторник, четверг и субботу соборные по особому распределению.

251

О. Архипп медицинских пособий не искал и лекарств не принимал.

252

Икона Божией Матери, именуемая "Умягчение злых сердец".

253

Из слова св. Кирилла о исходе души.

254

Хотя в сновидения не следует безусловно верить, тем не менее в некоторых случаях они служат указанием воли Божией; примеры этому мы видим в священной истории и в жизни святых.

255

Собственное выражение о. Маркелла.

256

Построенный после смерти о. Архиппа. Дорога тут находилась и прежде.

257

Тут был приведен случай чудесного освещения дороги, о котором сказано в XIV главе

258

Напоминание о торжественных поминовениях старца.

259

В этом смысле, как безумный пред миром и его плотскою мудростью, Сергий и назван юродивым.

260

Из Глинских записок.

261

Кроме упомянутого "Духовного врачевства" отец Петр послал: "Наставления для монашествующих святителя Тихона Задонского", "Алфавит духовный" Димитрия Ростовского, "Взаимные должности монашеского жития" и "Полезные напоминания иноку в начале его подвигов".

262

В вечерних молитвах Следовательной Псалтири, молитва св. Иоанна Златоуста.

263

Т. е. на прогулку в непозволенные места.

264

Из Глинских записок.

265

Толкование воскресных "Апостолов" с нравоучительными беседами архиепископа Астраханского Никифора. Т. 1, Киев, 1826, листы 103 и 104.

266

Там же, листы 106 и 107.

267

Там же, листы 93, 94.

268

Там же, листы 91–93.

269

На старом Афоне Ангелу Хранителю 50, и другую половину тому святому, имени коего посвящена обитель.

270

Святым, имя которого носил в миру и носит в монашестве.

271

Такое правило положено на Афоне с добавлением двухсот молитв четочных за утренние и вечерние молитвы.

272

Т. е. по четкам.

273

Поклоны при совершении молитв кладутся различно по ревности совершающего правило и по усмотрению старца-руководителя в духовной жизни.

274

Из Глинских записок.

275

Жизнеописания о. Паисия и о. Македония помещены на с. 306 и с. 530 данного Патерика.

276

Высокогорская Чуркинская Успенско-Николаевская общежительная пустынь Астраханской епархии. Краткий исторический очерк. Астрахань, 1903. С. 23; То же // Астраханские епархиальные ведомости. 1903. № 7. С. 307.

277

Там же. С. 25, 30, 31.

278

Там же. С. 23.

279

Чуркинская Николаевская пустынь Астраханской епархии. / Д.Д. // Воскресный день. 1899. № 9. С. 108.

280

Церковные ведомости. 1899. № 51–52. С. 396.

281

Чудотворная икона Рождества Пресвятой Богородицы Пустынно-Глинская. Очерк явления иконы и описание чудес от нее происшедших. Одесса, 1907. С. 46–47.

282

Иеромонах Кесарий (в миру Косьма Чернявый) родился в 1873 г. в семье крестьян Черниговской губернии. Уже в шестнадцатилетнем возрасте он поступил в Глинскую пустынь, где подвизался 11 лет. В апреле 1900 г. вместе с о. Македонием его перевели в Чуркинскую пустынь, где 2 февраля 1901 г. он был пострижен в рясофор, а 7 мая 1902 г. — в монашество. Через 2 дня его рукоположили во иеродиакона, а еще через 2 месяца — во иеромонаха. В 1903 г. он был назначен казначеем Чуркинской пустыни и награжден набедренником. В 1906 г. о. Кесария перевели в Иоанно-Предтеченский монастырь Астраханской епархии, а 9 ноября того же года он был возвращен в Глинскую пустынь. Настоятель схиархимандрит Иоанникий писал, что он "качеств хороших и усерден" (Послужные списки братии Глинской пустыни за 1911 г. // ГАКО, ф. 20, оп. Зл, д. 174).

283

Высокогорская Чуркинская Успенско-Николаевская общежительная пустынь Астраханской епархии. Краткий исторический очерк / Изд. Чуркинской пустыни. Астрахань, 1903. С. 23–24.

284

Освяшение храма в Николаевской Чуркинской пустыни // Астраханские епархиальные ведомости. 1914. № 30. С. 503–505.

285

12 августа 1911 г. император присвоил скиту, учрежденному при Иоанно-Предтеченском храме Чуркинской Николаевской пустыни, название "Романовский" (Церковные ведомости. 1911. № 35. С. 287).

286

Высокогорская Чуркинская Успенско-Николаевская общежительная пустынь Астраханской епархии. 1903, С. 24, 30. В 1901 г. было 99 насельников (Ведомость мужским и женским монастырям и общинам за 1901 г. СПб., 1902. С. 5).

287

Определение Святейшего Синода от 19–23 сентября 1914 г. // Церковные ведомости. 1914. № 40. С. 461.

288

Ивачев Ив. Глинская пустынь // Русский паломник. 1906. № 10. С. 154.

289

Жизнеописание игумена Филарета, возобновителя Глинской общежительной пустыни Курской епархии. 3-е доп. и вновь перераб. изд. Одесса, 1905. 164 с., ил.; с.1— IV оглавл.

290

В 1904 году он был пострижен в рясофор (ГАСО, ф. 454, оп. 1, д. 2, л. 19об.-20).

291

Чудотворная икона Рождества Пресвятой Богородицы Пустынно-Глинская. Очерк явления иконы и описание чудес от нее происшедших. Одесса, 1907. С. 27, 46–47.

292

Сказание о жизни и подвигах блаженной памяти старца схиархимандрита Илиодора, подвизавшегося в Глинской пустыни / Собранное игуменом Иассоном. М., 1906. С. 3.

293

Там же. С. 4.

294

Сказание о жизни и подвигах блаженной памяти старца схиархимандрита Илиодора, подвизавшегося в Глинской пустыни / Собранное игуменом Иассоном. М., 1887.

295

Подвижник Глинской Богородицкой пустыни монах Феодот. Издание Глинской пустыни. Одесса, 1909. С. VI.

296

Концевич И. М. Оптина пустынь и ее время. Почаев. Лавра, 1970. С. 52.

297

ГАСО. ф. 454. оп. 1, д. 1, л. 14.

298

ГАКО, ф, 20, оп. 3 л, д. 174, л. 18—19об.

299

ГАКО, ф. 20, оп. Зл, д. 174, л. 41.

300

Преподобных отцов Варсонофия Великого и Иоанна руководство к духовной жизни в ответах на вопрошения учеников. М., 1883. С. 219.

301

ГАКО, ф. 750, оп. 2л, д. 1974, л. 2.

302

Там же.

303

Церковные ведомости. 1895. № 9. С. 341.

304

ГАКО, ф. 750, оп. 2л, д. 1974, л. 1.

305

Черемисский Михаило-Архангельский мужской общежительный монастырь. Казань, 1897. С. 92.

306

Там же. С. 154.

307

Там же. С. 138.

308

Там же. С. 150–151.

309

Волынские епархиальные ведомости. 1909. № 46. С. 945–946.

310

Там же. С. 947.

311

Там же. С. 945.

Больше книг на Golden-Ship.ru