Архимандрит Епифаний Феодоропулос
Церковь о добрачных связях и абортах
Благословение Элладской Церкви
Перевод с новогреческого А. Севериненко
Источник текста: Библиотека православного христианина
Преобразование fb2, epub: Golden-Ship.ru 2016
Статьи, вошедшие в этот сборник, первоначально были опубликованы в афинской церковной газете "Ортодоксос типос" ("Православная печать"). Тогда эти статьи вызвали в церковной, да и в светской общественности Греции отклик, превзошедший всякие ожидания. Автор — о. архимандрит Епифаний Феодоропулос — был завален письмами от клириков и мирян с просьбами и предложениями опубликовать свои статьи отдельной брошюрой, которую всегда можно было бы иметь под рукой. Некоторые (в том числе и архиереи Элладской Церкви) даже предлагали осуществить издание за свой счет.
Впервые брошюра была издана в Афинах в 1992 году. Однако и в наши дни она ничуть не устарела, так как вопросы, рассматриваемые в ней, продолжают волновать совесть как церковных, так и не церковных людей как в Греции, так и в нашей стране. В русское издание вошли статьи, касающиеся двух тем: добрачных связей и абортов. О. Епифаний говорит со своим читателем простым, понятным языком, приводит примеры из повседневной жизни, ссылается на Священное Писание и отцов Церкви.
Автор в точности следует учению Православной Церкви, ни на волос не отклоняясь от святоотеческого Предания, в то же время открыто и безбоязненно вступает в дискуссию с современным внецерковным миром, не боясь говорить с этим миром на его языке.
Надеемся, что русское издание статей о. Епифания поможет заблуждающимся обратиться на путь истины, колеблющимся и сомневающимся — утвердиться на этом пути, а держащимся церковного учения — низлагать лукавые хитросплетения врагов истины.
Господин главный редактор!
Некий известный богослов, преподаватель института, путешествующий сейчас по Кипру, в одной из публичных бесед высказал, помимо прочего, такие мысли:
"Брак не является Таинством в том смысле, что занятие любовью за пять минут до свадьбы — грех, а спустя пять минут оно вполне законно. Это смешно!"
Слова "это смешно!" он повторил трижды! И продолжил:
"Брак является Таинством не в том смысле, что он узаконивает связь двух людей, но в том смысле, что эти двое принимаются в церковную общину как супруги".
Поскольку эти взгляды явились для многих соблазном, я очень прошу редакцию "Ортодоксос типос" просветить нас по этому вопросу.
С любовью о Господе,
Кипрский богослов.
Прим. ред.: Настоящее письмо мы передали архимандриту Епифанию (Феодоропулосу) и попросили его взять на себя труд ответить его автору. Он направил нам публикуемое ниже ответное послание, которое расставляет все по порядку и за которое мы его благодарим.
Господин главный редактор!
В ответ на Вашу просьбу направляю Вам следующее письмо. Однако сначала я заявляю, что не несу никакой ответственности за точность сведений, содержащихся в письме, отправленном Вам кипрским богословом. Я пишу, принимая a priori, что письмо точно передает слова, сказанные в ходе публичного выступления.
Итак:
1. Если, как было провозглашено перед аудиторией, "Брак является Таинством не в том смысле, что он узаконивает связь двух людей, но в том смысле, что эти двое принимаются в церковную общину как супруги" (!!!), то, ни много ни мало, он вообще не является Таинством! Это — всего лишь церковное чинопоследование, как, например, хиротесия пресвитера в протоиерея или возведение нового епископа на кафедру, то есть его интронизация в кафедральном соборе. (Разумеется, предполагается, что епископ принимает свою кафедру, будучи первоначально рукоположен на другую, как бывает в случае перемещения архиерея или назначения на кафедру епископа, пребывающего на покое). Зачем нужно Таинство, то есть получение особого дара Святого Духа, когда речь идет о таком простом деле, как прием в церковную общину "двух людей как супругов"? Было бы достаточно обычного бюрократического акта (например, записи в приходской книге). Пусть даже какого-нибудь чинопоследования. Но зачем призывать Духа Святого? Если, как было сказано выше, новый епископ — отец и глава церковной общины — принимается в нее не через Таинство, а через простой чин, то зачем требуется совершение Таинства для того, чтобы принять в нее как супругов двух простых мирян? Вот это действительно "смешно"!
2. Если "Брак является таинством не в том смысле, что он узаконивает связь двух людей, но в том смысле, что эти двое принимаются в церковную общину как супруги", то он не обязателен для супругов. Раз они уже являются членами церковной общины как частные лица, по отдельности, что за необходимость принимать их вместе "как супругов"? Я не говорю, что это плохо. Это хорошо, но в этом нет необходимости. В таком случае решение о том, будут ли супруги "официально числиться" в церковной общине по отдельности или как "супружеский союз", оставляется на их собственный суд… Таким образом, совершение Таинства брака зависит от выбора самих супругов!
3. Если "Брак является таинством не в том смысле, что он узаконивает связь двух людей, но в том смысле, что эти двое принимаются в церковную общину как супруги", то нет никакой причины связывать его по времени с совместной жизнью супругов, а не совершать через 3, 5 или 10 лет. Последний случай был бы даже более предпочтителен, по двум причинам. Во-первых, в случае развода было бы гораздо меньше проблем. Во-вторых, вместо того, чтобы быть принятыми в церковную общину как "супруги", они могли бы быть приняты как "семья", а ведь это было бы еще более впечатляюще и торжественно. Представляете себе брак, когда вслед за новобрачными вокруг аналогия идут со свечами трое, четверо или восемь одетых в белое детей? Прекрасное зрелище! Итак, к чему спешить? Однако пора оставить эти поистине "смешные" рассуждения и порассуждать более серьезно, или, лучше, более церковно и богословски. Итак.
4. Именно такова природа, сила и ценность Таинств, что они претворяют и изменяют состояние, преображают события, вместо греха даруют святость, вместо запретного — благословенное, возвышают земное на Небеса. Да, "за пять минут" до брака плотское соединение мужчины и женщины — грех; а "спустя пять минут" — нет. "За пять минут" до священнического благословения на святом престоле находятся "хлебушек" и "винцо"; "спустя пять минут (а на самом деле спустя секунду)" — это уже обоженные Тело и Кровь Господня! "За пять минут" до крещения преподание крещаемому святой Евхаристии — тягчайший грех; "спустя пять минут" — это необходимое и святое действие. "За пять минут" до епископской хиротонии нареченный во епископа — простой пресвитер, который не может рукополагать клириков; "спустя пять минут" в ходе божественной литургии он уже рукополагает пресвитера и дьякона. Но можно и не углубляться в Божественное и сверхъестественное, то есть в церковные Таинства, и в житейских делах действуют подобные законы. "За пять минут" до подписания договора и приложения печати это не договор, а простая бумажка; "спустя пять минут" — это официальный документ, создающий определенные правовые последствия (права и обязанности). "За пять минут" до подписания завещания оно ничем не отличается от оберточной бумаги; "спустя пять минут" оно определяет судьбу имущества, оценивающегося в сотни миллионов. "За пять минут" до принесения присяги президент — обычный гражданин, не имеющий никакой особенной власти; "спустя пять минут" он может отправить в отставку правительство и распустить парламент…
5. Если мужчина и женщина могут, не опасаясь греха, иметь плотское общение до брака, в то время как по причине разногласий дело может вообще не дойти до свадьбы (не раз уже обрученные люди расставались, когда уже были разосланы приглашения на свадьбу!), то что из этого выйдет? Наверное, и тот, и другая будут искать новых "супругов". А если и в этом случае повторится все то же самое (плотская связь, ссоры, развод до брака), неужели они всю жизнь будут оставаться безбрачными? Конечно, нет. Оба они снова будут искать очередного сожителя. А если несчастье повторится… в третий раз, что не так уж невероятно, то они вновь выйдут на поиски "супруга". Но чем же такое положение дел отличается от так называемой "свободной любви"? Мы еще можем говорить о браке "во Христе" или мы имеем дело с обычным плотоугодием, или, если хотите, с "бесплатной проституцией"?
6. А тем временем Церковь официально и недвусмысленно выразила свою точку зрения. И она ясно и категорично заявила, что плотское общение мужчины и женщины "за пять минут" до брака — не простой, а великий грех. Настолько великий, что он является препятствием к священству! (Известно, что так называемые "мелкие" грехи не являются такими препятствиями — иначе вообще никто не стал бы священником). Утвержденное Трулльским Вселенским Собором 69-е правило Василия Великого гласит: "Чтец, аще прежде брака смесится с своею обручницею, по отлучении на едино лето от служения, приимется в чтеца, но да пребудет без производства в высшие степени", то есть, чтец, имевший плотское общение со своей невестой до брака, остается в звании чтеца (после годичной епитимий, разумеется), но в высшие степени он уже не допускается, то есть он уже не может стать ни дьяконом, ни священником! Так учит и так узаконивает водимая Духом Святым Церковь! А мы смеем называть "смешными" ее боговдохновенные заповеди! Неужели мы не чувствуем, что сами смешны, противопоставляя наши собственные "чревовдохновенные" теории ее опыту в Духе Святом (было бы еще не так страшно просто выглядеть смешными); не рискуем ли мы угодить в число богоборцев?
С уважением и любовью о Господе Иисусе,
Архимандрит Епифаний (Феодоропулос).
"Ортодоксос типос", 8 февраля 1985 г.
Господин главный редактор!
В выпуске вашей газеты от 8 февраля сего года было опубликовано мое критическое письмо по поводу высказанного неким преподавателем богословия мнения, согласно которому мужчина и женщина могут иметь плотскую связь до брака, и это не будет грехом. В этом моем письме должно было быть семь пунктов вместо шести. Однако поскольку седьмой пункт был бы весьма пространным и поэтому резко выделялся бы среди прочих, я счел целесообразным опубликовать его отдельно. Я делаю это теперь. Не стоит и говорить, что мнение о допустимости добрачных связей высказывалось не только тем богословом, на которого ссылался наш автор с Кипра (если, конечно, его письмо точно передает ситуацию), но и некоторыми другими богословами и небогословами. Я прошу всех их немного прислушаться к нижеследующим словам.
"Трудна юность, ибо она удобопрельщаема, удобопоползновенна и весьма нуждается в узде; это некий огонь… легко и быстро разгорающийся", — говорит святой Иоанн Златоуст (PG 49, 21). Это касается не только нецерковной молодежи, но и церковной. И она, то есть верующая и живущая во Христе молодежь, обладает вышеупомянутыми свойствами, и в особенности удобопоползновенностью. Однако страх Божий (или, если угодно, любовь Божия) — сильное лекарство, и он в большей или меньшей степени, хотя и не всегда, удерживает молодых людей от тяжелых падений. А что касается плотских грехов, то верующие юноши и девушки, зная, что добрачные связи — грех, подвизаются и в этом направлении и по благодати Божией им удается — хотя, конечно, и не всем — достичь брака в чистоте и достойно получить венцы. В журнале "Три святителя" несколько лет назад (в мае 1973 г.) было опубликовано очень характерное письмо некой верующей девушки. Позволим себе опубликовать его и мы. Оно ярчайшим образом выражает позицию всех верующих молодых людей по данному вопросу.
(Журналист г-н Д. Псафас в одной из своих статей рассказал об одной девушке, которая хотела бы оставаться в чистоте до брака, однако находилась в недоумении по поводу того, как этого достичь, поскольку все молодые люди, с которыми она знакомилась, уже после второго свидания требовали связи с ней. Некая читательница нашего журнала прислала нам ответное письмо, адресованное г-ну Псафасу. Мы публикуем его ниже).
"Досточтимый г-н Псафас!
Я прочла вашу статью под названием "Чистота", опубликованную в номере от 31 числа этого месяца (марта). Мне доставило большую радость услышать о принципах написавшей Вам девушки, решившей оставаться в чистоте до брака. Однако ее ошибка заключается в том, что она ищет "дружбы" с молодыми людьми и к тому же, как явствует из ее письма, с молодыми людьми "современных" взглядов… Я опишу Вам мою собственную историю. Быть может, она будет интересна для этой девушки.
Мне 26 лет, я закончила университет. В детстве мой отец умер, и мне было непросто учиться, так как наша семья переживала немалые материальные трудности. С помощью Божией я держалась рядом с Богом и Его Церковью и успешно противостояла тем опасностям для нравственности, которые подстерегают человека в юности. Я не водила компаний с молодыми людьми. Мою компанию составляли несколько подруг одного со мною образа мыслей. Вопрос устройства своей жизни я предала Отеческому Промыслу Божию с несомненной верой. И результат последовал быстро. Один юноша, друг моего брата, (мой брат придерживается тех же принципов, что и я), — выпускник политехнического института, старше меня на три года, сделал мне предложение. Мы обручились. Из-за материальных причин наша свадьба очень затянулась. Однако с помощью Божией и Церковных Таинств мы оба сохранили чистоту, и так мы дошли до брака. Конечно, для обоих нас это был великий труд, но именно этот труд возвысил каждого из нас в глазах другого, в своих глазах и перед очами Божиими. Теперь вот уже два года, как мы муж и жена. У нас есть благословенное дитя, мы ждем второго, а там — как Бог даст… Мы не хотим "запланированной" семьи. (Сейчас в этой семье 6 детей — прим. авт.). Мы с мужем живем в ненарушимой гармонии. Нас связывает и глубокая человеческая любовь, и сильная привязанность, но главное — нас связывает Христос и Его Церковь, сознательными членами которой мы стараемся быть. И так наш союз приобретает силу. У нас не бывает ссор…
Что же касается нашего "досуга", то я не знаю, возвращаются ли другие пары такими радостными, такими умиротворенными, такими "переполненными" со "всенощной" вечеринки, как мы, например, с вечерни в маленькой церквушке, куда мы ходим вместе с семьями наших друзей, которые живут так же, как и мы. Наша жизнь течет тихо и мирно среди благодати и любви Божией. И мой муж, и я стараемся стать лучшими и несомненно верим, что будем вместе не только в этой, но и в будущей жизни, в нескончаемом Царствии Божием. Химеры и фантазии? Для других — может быть. Для нас же это живая реальность. Те, кто живут со Христом и с Его Церковью, уже в этой жизни предвкушают блаженство Царствия Христова…
Я прошу Вас не называть мое имя. Но если Вам позвонит девушка, написавшая Вам письмо, дайте ей мой телефон.
С исключительным уважением и великим почтением, поскольку по возрасту я гожусь Вам в дочери,
К. П.".
Вот так подвизаются верующие молодые люди. Однако если мы убедим их, что добрачные связи не составляют греха, то они, естественно, оставят этот подвиг, который очень труден. И что же тогда будет? То, что уже происходит со всеми молодыми людьми, имеющими добрачные связи. Известно, что они, за редкими исключениями, стараются избегать "нежелательных последствий" этих связей. Однако также известно, что, несмотря на все предохранительные меры, определенная часть этих связей ведет к зачатию, поскольку эффективного на 100 % противозачаточного средства не существует! Что же бывает в этом случае? Опыт говорит нам, что перед парой встают три выхода. Первый: преодолевая или презирая все препятствия и все трудности, они срочно женятся, так что ребенок рождается хотя и "досрочно", то есть через семь, пять или три месяца после свадьбы, но все же не незаконнорожденным, а в подготовленном семейном "гнезде". Второй: когда существуют непреодолимые препятствия к браку (например, отказ юноши, будь то по причине того, что он еще не думает о девушке как о своей будущей жене, или из-за противодействия родителей, или из-за материальной неустроенности, или… или… или…), а беременная не соглашается на убийство своего ребенка, то рождается внебрачный ребенок. В этом случае тоже есть много вариантов. Юноша может удариться в бега, оставив мать ребенка на произвол судьбы, — а здесь могут начаться и судебные тяжбы, а может и остаться с ней и жениться позже, усыновив внебрачного ребенка (или детей). В том случае, если отец ребенка бросит женщину, она может "скрыться" тем или иным способом (например, переехав в город, где ее никто не знает), а когда ребенок родится, отдать его третьим лицам для усыновления; а может и принять все последствия своего поведения и стать матерью-одиночкой и т. д. и т. п. А вот третий выход, к сожалению, самый легкий и потому самый распространенный: аборт, то есть убийство невинного создания! Опыт духовников печален: число женщин, имевших добрачные связи, пусть даже со своими будущими супругами, и не прибегавших к абортам, ничтожно. Большая часть из них совершала аборт, и даже не один раз. (Ведь на исповедь приходят не только сознательные верующие.).
Итак, то, что происходит сегодня с религиозно безразличной (сознательных безбожников не так уж много) или с малоцерковной молодежью, завтра непременно произойдет и с сознательными верующими — ведь мы знаем, как больна и подвержена стороннему влиянию человеческая природа, особенно в юном возрасте. Это значит, что часть молодых людей будет срочно устраивать брак, когда появятся признаки беременности, другая — заводить внебрачных детей (одного или нескольких), а третья (малая? большая? — Бог знает!), будучи охвачена паникой от тех проблем, которые будут вызваны нежданным, то есть добрачным, появлением ребенка, и которые дьявол представит колоссальными и непреодолимыми, несмотря на все увещания и запреты, прибегнет к аборту.
А кто же подстрекатели к этому преступлению? Без сомнения, это те, кто унижают, ценность и извращают смысл Таинства брака; те, кто учат молодежь, что добрачные связи — не грех. Их вина велика и тяжка! В день Суда от них будет потребован ответ не только за плотской грех увлеченных в добрачную связь верующих юношей и девушек, но и за кровь невинных созданий, которая непременно будет пролита, в большем или меньшем количестве. Братья! "Станем добре! Станем со страхом!" Не будем играть с огнем. Не будем касаться оскверненными руками священного. Не будем шутить над серьезнейшими вещами. Не будем бросать "разжженные стрелы" в лес во время засухи и сильных ветров. Не будем подкладывать дрова в уже разгоревшийся костер. Скажем: "Юность — это некий огонь, легко и быстро разгорающийся".
С любовью о Господе,
Архимандрит Епифаний (Феодоропулос).
"Ортодоксос типос", 22 февраля 1985 г.
В газете "Кафимерини" за 19 число этого месяца была опубликована статья г. Спиридона Алексиу, озаглавленная "Больница или тюрьма?", касающаяся позиции Церкви относительно возможной отмены уголовного наказания за аборты, выступающей против этой отмены. Эта статья, в которой автор, между прочим, ссылается и на нашу публикацию (см. газету "Ортодоксос типос" за 9 октября 1981 г.), не оправдывает аборты. Напротив, автор рассматривает умерщвление эмбриона как "деяние, принижающее человеческое существование и ставящее человека на одну из низших ступеней в шкале ценностей". Однако он продолжает: "Вопрос в другом: законны или противозаконны аборты? Здесь у нас появляются разногласия, так как мы утверждаем, что Церковь не должна выступать за сохранение уголовной ответственности за аборты. Церковь не должен занимать вопрос о том, что сделает или не сделает государство, будут подлежать аборты строгому запрету или нет. Церковь делает ошибку, вмешиваясь в политику…"
Да позволит мне зело возлюбленный — несмотря на все наши разногласия — автор сказать, что это он делает ошибку, а не Церковь. Церковь совершенно права, когда выступает против легализации абортов. Защитница высшего нравственного закона не может бесстрастно смотреть на то, как узакониваются преступления. Хранительница завещанной основавшим ее Богочеловеком истины, что человек — высочайшая ценность во всем материальном мире, не может взирать без протеста на поощрение (ибо это и означает отмена наказания) уничтожения тысяч невинных созданий, обладающих неотъемлемым правом на высшее и богодарованное благо — жизнь. Конечно, у нее нет (и не должно быть!) материальных сил, чтобы противостоять государству, но во имя какой нравственности или логики мы отказываем ей даже в праве на протест? У всех есть свое мнение по нравственным и общественным вопросам. Не только ученые или профсоюзы, но каждый грек может свободно выражать свое мнение по любому вопросу, если, разумеется, у него есть хоть какие-нибудь знания в этой области. Почему Церковь должна молчать о важнейших нравственных, общественных и национальных вопросах (а вопрос об абортах, несомненно, таков) и почему она не может обратиться к преступающему пределы дозволенного государству хотя бы со словами: "не подобает…"? Конечно, было бы неверно или, вернее, немыслимо, если бы Церковь выступала за то, чтобы государственная власть наказывала не ходящих в церковь, не исповедующихся, не соблюдающих посты или еретиков и неверующих. Вера, благочестие, религиозность не воспитываются насильно. Свобода совести не должна нарушаться. Сам Основатель Церкви провозгласил: "Если кто хочет идти за Мной" (Лк. 9:23). Однако существует множество вопросов, которые, хотя и не имеют ярко выраженного религиозного характера, в то же время относятся к нравственной, социальной, национальной области. И что же, Церковь должна молчать по этим вопросам и быть безразличной к пагубным для нравственности, общества и нации последствиям, которые будут вызваны неверным решением этих вопросов? Что же, Церковь должна молчать, когда государство узаконивает аборты, когда оно подкапывает основы семьи, когда оно предоставляет юридические права антихристианской секте иеговистов, когда оно безумно подчиняет вопросы языка и образования своим политическим целям и превращает греческий язык в какое-то варварское наречие, когда оно позволяет нудистам открывать свои лагеря, когда оно систематически назначает приемные испытания для служащих министерств и других государственных учреждений на воскресное утро, когда оно покрывает завесой закона различные тайные организации, как, например, масонские ложи, или если оно вдруг (представим себе) узаконит продажу и употребление наркотиков, гомосексуальные "браки" или не знаю что еще? Обо всем этом она должна молчать? Но тогда тысячу раз прав тот политический деятель, который недавно заявил, что "дело Церкви — отпевать покойников"! Без сомнения, г. Алексиу никогда не мог себе представить, что именно таково назначение Церкви.
Но есть и другой момент. Кто такие правители нашей страны — и теперешние, и вчерашние, и древние? Быть может, они — сознательные неверы? Они — убежденные безбожники? Нет! Они никогда не заявляли чего-либо подобного. Все они выставляют себя православными христианами, членами Элладской Православной Церкви. Без сомнения, за редкими исключениями, это малоцерковные люди и их связь с Церковью носит эпизодический и поверхностный характер. Но несмотря на это, они являются членами Церкви, поскольку ни они сами не отрекались от нее, ни она не отлучала их от своего тела. Так что Церковь имеет право обратиться к ним — ее чадам и заявить, что аборт — это тягчайшее преступление, а преступления не могут быть узаконены правительством, состоящим из православных христиан. Это ее священный долг и обязанность. Разве у нее нет права или, лучше сказать, обязанности, показать правительству противоречие между неприятием смертной казни, к которой присуждают злодеев, и безразличием по отношению к убийству миллионов невинных существ? И вот еще что: разве не должна наша Церковь, на протяжении веков бывшая любящей кормилицей и спасительным прибежищем нашего народа, потребовать от правительства взглянуть на значение этого вопроса для нации и любым способом и любыми жертвами не допустить узаконения абортов, чтобы наш мученический народ не вымер окончательно? Правительства, партии, политические блоки приходят и уходят. Но Церковь остается. Церковь существовала, когда не было никаких партий, и она их переживет. И наш народ существовал до партий и целые века жил без них. Но не знаю, выжил ли бы он без Матери-Церкви… Так чего мы добиваемся? Мы хотим отодвинуть Церковь на задворки жизни нации и общества? Сделать из нее музейный экспонат или украшение официальных мероприятий — присяги государственных служащих, панихид и молебнов по случаю праздников?
Несколько лет назад, когда правящей партией был Союз Центра, драматург Димитрий Псафас писал язвительнейшие статьи против безнравственных кинофильмов и требовал от тогдашнего премьер-министра законодательных мер, чтобы остановить растление нации. А у Церкви нет таких прав! Актриса Мелина Меркури имеет право выступать за узаконение абортов и заявлять о том, что вскоре они будут свободно разрешены, а сотни епископов и священников, которые обладают несравненно большими познаниями в этом вопросе, чем она, совершают "ошибку", высказывая свою точку зрения, не соглашаясь, протестуя и противодействуя? Нет уж, г-н Алексиу, это уже слишком! В конце концов, они тоже граждане Греции!
Затем г-н Алексиу говорит о том, что следует различать два понятия: закон и беззаконного человека. Преступление и преступника. Однако не только Церковь, о которой говорит г-н Алексиу, но и само государство, как говорится в гражданском законодательстве, "в каждом конкретном случае разбирает дело применительно к обстоятельствам". Да! И в государстве "каждое дело исследуется по отдельности, соответственно обстоятельствам и условиям его совершения" и "каждый случай имеет свой особый характер". Если мы говорим о государстве, такой порядок действует в суде, если говорим о Церкви — в исповедальне. Именно поэтому Уголовный Кодекс предусматривает множество смягчающих обстоятельств, которые позволяют в определенных случаях вынести оправдательный приговор, даже если обвиняемый совершил убийство! Однако следует различать конкретные случаи применения тех или иных законов — будь то в суде или на исповеди, и сами эти законы, которые обязательны для всех — и в государстве, и в Церкви. И в государстве, и в Церкви существуют и будут существовать до скончания века законы. А вот отношение к нарушителям этих законов не было, несть и никогда не будет одним и тем же для всех, общим, безликим, но всегда будут приниматься во внимание конкретные обстоятельства, различные для каждого конкретного случая. Судья может вынести оправдательный приговор, а духовник — разрешить от грехов вора или убийцу, если в первом случае имеются смягчающие обстоятельства, а во втором — глубокое покаяние. Но сам закон о наказании за воровство или убийство останется непреложным и неизменным — и в государстве, и в Церкви. Итак, одно дело — законы, принципы, и другое дело — личность преступника.
Наконец, г-н Алексиу заблуждается, когда думает и пишет, что Церковь "не судит, а только увещевает. Правом на суд обладает только Сам Христос. Он даровал Апостолам и их преемникам — епископам право вязать и решить, но не судить".
Вы ошибаетесь, дорогой г-н Алексиу! Не говоря уже о том, что власть "вязать и решить" немыслима без права судить (второе является необходимым условием первого!), вспомним, что Сам Господь сказал Апостолам: "Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас" (Ин. 20:21), то есть даю вам ту же власть, какую Сам получил от Отца! А так как по этому поводу Вы приводите также цитату (впрочем, не имеющую отношения к теме) "Великого Отца, богослова и ритора Иоанна Златоуста", послушайте, как толкует приведенные выше слова Господни божественный Златоуст: "Поэтому, чтобы исполнить слова "как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас", Господь говорит: "Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся". Господь дает Апостолам такую же власть, какую имеет Сам… Он дает им также власть наказывать и прощать…" (PG 52, 777). А в другом месте он добавляет: "Кто же имеет власть выше этой? Весь суд Отец дал Сыну; а я вижу, что весь этот суд Сын вручил Апостолам…" (PG 48, 643–644). А "Апостольские постановления" — книга, хотя и составленная уже после Апостолов, но тем не менее древняя, говорит, что Епископ, "как занимающий место Бога среди людей", "главенствует над всеми людьми — священниками, царями, князьями, отцами, сыновьями, учителями…" И далее: "Итак, о Епископ, твори все в Церкви по слову Божию, как имеющий власть судить согрешивших… Итак, суди, о Епископ, со властью, как Бог, но кающихся принимай…" (книга II, 11–12).
А все те анафематизмы, которые Церковь применяла к отвергающим ее учение — что это, как не суд Церкви, то есть применение власти судить, данной ей от Бога?
Итак, Церковь судит. Церковь, а не отдельные личности. Судят служители Церкви, но не как частные лица, не для того, чтобы удовлетворить свои человеческие пристрастия или защитить свои частные мнения. Они судят (вернее, должны судить) в Духе Святом, то есть по воле Божией. Они судят как носители высшей духовной власти, власти, которую Господь даровал Своей Церкви. Г-н Алексиу, ссылаясь, как я сказал выше, на святого Златоуста, говорит, что Церковь — не тюрьма, а больница. Никто не возражает. Но пусть дорогой автор задумается: а наши политические деятели — не просто как частные лица, а как государственные служащие — не нуждаются ли в помощи этой божественной больницы и назначении соответствующего курса лечения, чтобы "судить народ справедливо" (см. Прем. 9:12) и узаконивать то, что подобает? Да, Церковь — это больница! Но больница для всех!
Не будем забывать, что на протяжении веков Церковь не раз и выражала протест, и сурово обличала государственных вождей, и даже налагала на них тяжелые епитимий — не только когда они издавали законы, противоречащие Евангелию, не только когда от их действий страдал весь народ, но даже когда речь шла о защите отдельных личностей. Другое дело, что для таких героических дел нужны новые Афанасии, Николаи, Василии, Григории, Златоусты, Амвросии, Полиевкты…
"Ортодоксос типос", 27 ноября 1981 г.
От редакции:
30 марта 1986 г. в кинозале одного из афинских православных братств был показан известный фильм "Безмолвный крик" врача-гинеколога Бернарда Натансона, посвященный теме абортов. Затем последовало двухчасовое обсуждение фильма под председательством архимандрита Епифания Феодоропулоса.
С разрешения о. Епифания, которому и принадлежат публикуемые ниже ответы, мы приводим несколько отрывков из магнитофонной записи этого обсуждения.
ВОПРОС. Существует взгляд, что законодатель — не учитель нравственности. Он — выразитель общепринятого мнения. Когда общепринятое мнение осуждает какое-либо явление, законодатель рассматривает его как правонарушение. Когда же общепринятое мнение приемлет или хотя бы безразлично относится к какому-либо действию, то законодатель не может считать его противозаконным. Верен ли такой взгляд?
ОТВЕТ. Законодатель не является, он не должен являться простым выразителем общепринятого мнения и тем более непросвещенного общепринятого мнения. Он является и педагогом. Он не должен довольствоваться тем, что выражает существующее положение дел; его задача — указывать на должное и направлять к нему. Если мы примем высказанный выше взгляд, то давайте будем последовательны. Не говоря о прочем, приведу вам один впечатляющий пример. Позвольте спросить: что является более общепринятым, чем уклонение от уплаты налогов? Теми или иными способами от налогов уклоняются 99,99 % всех граждан. Почему же государство не узаконивает скрытие доходов, если оно — просто выразитель общепринятого мнения, а не педагог и учитель? К тому же аборты совершаются — за редчайшими исключениями — с тяжестью на сердце, с нечистой совестью, а от налогов все уклоняются с легкой душой и чистой совестью. Я очень редко (а именно дважды) встречал женщин, которые не чувствовали угрызений совести после аборта; так же редко я видел людей, раскаивавшихся в том, что путем сокрытия своих доходов они избежали уплаты налога. Все считают (неважно, справедливо или нет) уклонение от налогов актом защиты плодов своего труда. В крайнем случае его рассматривают, как легкое правонарушение, да к тому же вполне оправданное. И даже те, кто не могут скрыть своих доходов, как, например, государственные служащие или пенсионеры, за редчайшими исключениями готовы уклониться от выплаты налогов, когда представится случай — например, при покупке и продаже недвижимости, получении завещания, дарении и т. д. Сколько людей объявляют действительную сумму сделки? Хорошо, если один из тысячи! Так что пусть государство отменяет налоги! Однако оно не только их не отменяет, но и наказывает неплательщиков! Напомним еще удивительнейший парадокс: уже давно никто не считает наказуемой супружескую измену — тягчайшее оскорбление супружеской чести. Теперь хотят узаконить аборты, нарушающие право на aносимого во чреве эмбриона. Но уклонение от уплаты налогов подлежит наказанию! Подумайте: что это значит? Это значит, что государство официально признает деньги высшей ценностью! Ценностью, высшей, чем честь и жизнь. Господин доктор, — говорит государство, — ты можешь спокойно обманывать свою жену (как и любой другой гражданин свою) и таким образом оскорблять ее честь. Более того, ты можешь убивать тысячи нерожденных младенцев. Ни за измену, ни за аборты никто тебя не накажет. Но не вздумай скрыть те деньги, которые, как налог, принадлежат государству. Если ты это сделаешь, тебя ждет тюрьма! Делай аборты, сколько хочешь. Но только попробуй скрыть те доходы, что ты получаешь от них! За первое — никакого порицания, никакого осуждения, никакого наказания. За второе — открываются тюремные ворота. Но разве государство не замечает, что, действуя таким образом, то есть провозглашая высшей ценностью деньги, оно еще больше поощряет неплательщика? Гражданин, который видит, что деньги выше и чести, и жизни (пусть даже жизни эмбриона), разве не использует любые средства и разве не решится на любой риск, чтобы сохранить эту высшую ценность? Так мы попадаем в безвыходный порочный круг. Пусть неуплата налогов будет наказуема, даже строго: я не возражаю. Но пусть тогда еще строже наказывается лишение чести и жизни, то есть супружеская измена и аборты.
ВОПРОС. Существует ряд случаев (изнасилование, кровосмешение, опасность для здоровья женщины и т. д.), при которых даже сейчас, пока не принят новый закон, аборт разрешается. Но допустимы ли такие аборты с нравственной, церковной точки зрения?
ОТВЕТ. Нет, ни в коем случае. Были протесты против легализации даже таких абортов, но, к сожалению, немногочисленные и слабые. Быть может, потому, что перечисленные выше случаи нечасты, а может быть, потому, что хотя это и убийство, но все же со смягчающими обстоятельствами.
С точки зрения христианской нравственности неприемлем никакой (за одним-единственным исключением; но об этом я скажу после) вид абортов. Женщина, потерпевшая, например, изнасилование, не убьет своего ребенка, если она верует во Христа. Она сохранит его. А в день Суда она предстанет перед Господом со своим ребенком и скажет Ему: "Господи, ради Твоей любви я сохранила это дитя. За словеса устен Твоих аз сохраних пути жестоки. Я не думала о сплетнях, толках, поношении, насмешках, общественном презрении. На совершенное надо мной насилие я не ответила убийством этого невинного создания. Я ответила на него тем, что претерпела все скорбные последствия рождения внебрачного ребенка, да еще и зачатого насильником… Итак, виждь смирение мое и труд мой и остави вся грехи моя". Что ответит Господь? У вас есть по этому поводу сомнения, друзья мои? Он возложит на ее главу мученический венец! Вы не помните о святой Феодоре? Почему Феодора святая, почему мы почитаем и прославляем ее? (Ее память совершается 11 сентября). За подобное деяние. Переодевшись мужчиной, она подвизалась в одном мужском монастыре под именем Феодор. Когда некая распутная женщина обвинила мнимого Феодора в том, что беременна от него, святая терпеливо переносила клевету. А когда ребенок родился, она взяла его к себе и жила за стенами обители, каждый день подвергаясь неописуемым поношениям и унижениям. Ее невиновность открылась в день ее смерти. Тогда все увидели, что она не мужчина, а женщина… Конечно, она очень легко, без всякого смущения могла тут же опровергнуть возводимые на нее обвинения. (Но тогда она была бы просто Феодорой, а не святой Феодорой). Однако она решила терпеть, чтобы сподобиться обещанного Господом блаженства. Тем более женщина-христианка вынесет трудности, связанные с сохранением зачатого от изнасилования плода, если для того, чтобы избежать их, ей придется совершить человекоубийство. Она будет терпеть и она будет увенчана. Мы верующие или нет? Чего стоит вера, никак не влияющая на жизнь?
Я продолжаю. Если позволительно умерщвление эмбриона в том случае, когда предполагается, что он родится инвалидом, то почему бы нам не убивать и тех детей, которые становятся инвалидами после рождения от болезней или несчастных случаев? Давайте тогда уподобимся древним спартанцам, умерщвлявшим больных детей! А почему бы не убивать еще и стариков, страдающих слабоумием? Что это за критерии? Говорят, что эмбрион — это еще не человек. А когда же он становится человеком? Что это за "волшебное мгновение", когда комочек мяса превращается в человека? Говорят, что это происходит через 12 недель, то есть на 85-й день. А в котором часу? Утром? В полдень? Вечером? В полночь? А почему не на 84-й день? Или на 83-й? Что же великое и важное происходит между этими секундами, часами и сутками? Насколько же яснее и мудрее точка зрения нашей Церкви: эмбрион является человеком с момента зачатия! И, следовательно, когда бы ни был совершен аборт, речь идет о человекоубийстве.
Я сказал, что существует один-единственный случай, когда допустимо пожертвовать эмбрионом (но и тогда это будет зло, хотя и неизбежное). Речь идет о том случае, когда встает вопрос: жизнь матери или жизнь ребенка? То есть если рождение ребенка при теперешнем уровне развития медицины неизбежно приведет к смерти матери. Но даже в этом редчайшем случае окончательный выбор остается только за самой беременной. Решает она и никто другой. Истина откроется ей. Я знаю два-три таких случая. Эти женщины, исполнившие, сами того не зная, заповедь Господню "нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих", сказали врачам: "Доктор, спасите моего ребенка. Пожертвуйте мной ради него!" И что из этого вышло? Выжили и мать, и дитя! Но если бы эти женщины и погибли, кто сомневается, что дело такого самоотвержения и самопожертвования, дело такого великодушия дарует им бесконечное блаженство невечернего Царствия нашего Господа? Братья мои, наша жизнь не кончается здесь! Никогда не будем об этом забывать…
ВОПРОС. Сторонники легализации абортов приводят такой аргумент: сейчас аборты совершаются как и где попало. Не лучше ли производить их под контролем государства, под наблюдением врачей, чем в неизвестных, часто ненормальных, антисанитарных условиях?
ОТВЕТ. То же самое можно сказать и о наркотиках. Наркоманы тоже колются чем и как попало. Не лучше ли покупать наркотики законно, под надзором государства, чем добывать на черном рынке, часто с риском и по грабительским ценам? Пусть государство учредит "во всяком граде и стране (деревне)" специальные "центры наркотического кайфа". Те, кто употребляют наркотики, смогут их там найти по доступным ценам, не став жертвами эксплуатации торговцами белой смертью. К тому же они будут колоться под наблюдением врачей и смогут избежать столь частой смерти от передозировки. Наконец, и государство получит экономическую выгоду от введения налога на теперь уже законную продажу наркотиков… Но довольно. Пусть Бог просветит наших политиков, политиков, представляющих все партии и союзы, чтобы они поняли, что на самом деле служит ко благу нашего многострадального народа.
"Ортодоксос типос", 4 апреля 1986 г.
Господин главный редактор!
Посылаю Вам это письмо под впечатлением недавно выдвинутого в парламенте законопроекта о легализации абортов. Если Вы сочтете его достойным публикации, поместите его на своих страницах.
Один мой ученик о Христе, ассистент одного из факультетов Университета, носит редкое и необычное для мирянина имя — скажем, Амфилохий. (Я привожу вымышленное, а не настоящее его имя). Несколько недель назад в присутствии его родителей, а также других лиц я из любопытства спросил Амфилохия, как случилось, что ему дали такое имя. Его отец — простой и малограмотный крестьянин — с удивительной искренностью поспешил разъяснить дело. Я привожу его рассказ почти дословно, без каких бы то ни было комментариев. "Когда моя жена была беременна Амфилохием, то есть 33 года тому назад, мода на аборты начала распространяться и по деревням. Поскольку у нас было три ребенка, мы решили не оставлять этого. Мы отправились в город (имеется в виду районный центр) и зашли к знакомому врачу-гинекологу. Мы рассказали ему, что нам надо. Он выслушал нас, а потом сказал мне: "Послушай, Коста (это имя также вымышленное, а не настоящее), раз ты хочешь троих детей, а четверо для тебя много, почему бы не сделать кое-что другое? Если мы убьем этого ребенка, то ведь твоя жена также подвергнется опасности. Почему бы тебе не убить одного из тех троих, которые уже есть, желательно младшего, а этот пускай рождается? Так у тебя будет и трое детей, и жена будет в полной безопасности". (Опасности наказания за убийство она могла легко избежать, так как есть много способов представить убийство младенца как несчастный случай). Когда я услышал эти слова, мои волосы встали дыбом. Мне показалось, что в мою голову ударила молния. Тогда я понял, что я собирался сделать.
— Хорошо, дорогой доктор, — сказал я ему. — Ты прав. Спасибо тебе. Мы оставим ребенка.
— А я буду крестным! — ответил доктор.
Мы пожали друг другу руки, а когда родился наш Амфилохий и врач воспринял его от купели, он дал ему имя своего отца, которого звали Амфилохием. После этого как мы могли опять помыслить об аборте! Так после Амфилохия в мир пришли еще двое детей. И, естественно, мы никогда в этом не раскаялись. Все наши дети выросли и устроились наилучшим образом. Когда они подросли и вступили на путь Божий, то и нам они помогли стать добрыми христианами…"
"Ортодоксос типос", 28 марта 1986 г.
Господин главный редактор!
В прошлом я не раз расценивал проекты, выдвигаемые правящими политическими силами, а также их другие действия как неприемлемые с христианской точки зрения. Я могу сослаться на свою статью, опубликованную в газете "Ортодоксос типос" от 3 августа 1979□г., где я критикую "перенесение положений о религии и Церкви из преамбулы Конституции в третью главу", "отмену обязанности каждого представителя верховной власти уважать православное учение", представление юридических прав антихристианской секте иеговистов, закон об абортах, варваризацию греческого языка, которую я характеризую как "национальное бедствие", установление дипломатических отношений со "Святейшим Престолом" и т. д. и т. п… Таким образом, нет опасности, что мое теперешнее выступление против оппозиционных сил будет неверно истолковано как политическое. К тому же ни один уважающий себя клирик не может предпринимать какие бы то ни было действия, исходя из своих политических симпатий или антипатий. Высшим критерием для него является Закон Божий, и только Закон Божий. С этой точки зрения он все рассматривает и обо всем судит. Итак.
В недавно опубликованной официальной программе политического блока, о котором идет речь, помимо всего прочего, имеются два пункта. Первый: Будет отменена смертная казнь. Второй: Будут легализованы аборты. — Давайте немного углубимся в этот предмет.
Известно, что в Греции суды очень редко выносят смертные приговоры; это случается, когда речь идет об исключительных преступлениях.
А из вынесенных приговоров приводится в исполнение только часть. Немало из них заменяются пожизненным заключением.
Обвиняемый в совершение преступления — не просто подозреваемый, а явный преступник, пойманный с поличным, располагает массой способов — действенных и законных — для своей защиты. Дело может быть возвращено на доследование, могут быть представлены показания свидетелей защиты, обвиняемый может подать апелляцию, обжаловать решение суда, вновь вызвать свидетелей защиты, потребовать экспертизы, вновь подать апелляцию, найти с помощью адвоката тысячу и одно смягчающее обстоятельство, опять обжаловать решение суда, потребовать пересмотра дела в Верховном Суде, подать прошение о помиловании и т. д. и т. п.… И все эти усилия — несомненно, законные — ради кого? Ради явного злодея, взятого с поличным при совершении преступления! И, однако, несмотря на все это, наши чувства не выносят его умерщвления! Говоря так, я не выступаю за сохранение смертной казни. Если бы жесткие и недвусмысленные законы заменили смертную казнь действительно пожизненным заключением и изоляцией общественно опасных личностей, почти все были бы за отмену смертной казни. Но, как бы то ни было, сохранение или отмена смертной казни — обширная тема, и каждый имеет право приводить аргументы в поддержку своего мнения и выступать за свой способ борьбы с преступностью. Никто этому не препятствует. Но давайте спросим: каким образом тот, кто не выносит умерщвления явного злодея, отъявленного преступника, который к тому же располагает столькими средствами защиты, может выносить умерщвление невинного и беззащитного создания, единственным "преступлением" которого является то, что, согласно неумолимым и непреложным законам природы, он получил бытие? Ну что ж, отменим смертную казнь, чтобы раз в десять-пятнадцать лет не казнили двух-трех отъявленных преступников. Но в то же время легализуем аборты, чтобы в соответствии с законом и… с "достоинством" убивать по тысяче невинных созданий ежедневно!… Воистину, "прекрасный мир, нравственный, ангельски созданный", по словам одного из поэтов!…
Конечно, аборты все равно делают, и в больших количествах, но разве это повод, чтобы их узаконивать? Тогда почему бы не позволить и свободную продажу наркотиков, раз их и так употребляют тысячи людей? А иногда суды рассматривают дела о двоеженстве. Может быть, надо узаконить и многоженство, так как есть нарушители закона о единобрачии? И разбои случаются, и изнасилования, и подделка продуктов и тысячи других преступлений. Почему бы не узаконить и их?
В любом случае, те, кто думают, что несчастные матери-убийцы что-либо выиграют от легализации абортов, по меньшей мере наивны. Какая бы свобода ни была предоставлена такому ужасному преступлению, как аборт, она ничем не поможет этим матерям-злодейкам. Уголовное наказание отменят, но совесть, "еяже ничтоже в мире нужднейши", во всю жизнь уже не обретет покоя. Женщины, прибегшие к аборту, превращаются в душевные руины и никогда больше не приходят в себя. Истинность этих слов подтверждает опыт духовников (а также многих психиатров). Великий Гиппократ, хотя и жил во тьме идолослужения, безусловно запрещал аборты и так говорил в своей знаменитой клятве: "И не дам женщине абортивного средства". Видно, он знал что-то больше нас… Сами собой мне на ум приходят и волнующие слова моего блаженной памяти учителя Спиридона Кальяфаса который, тридцать лет тому назад так говорил в одной из своих лекций (он преподавал педагогику и психологию), ссылаясь, между прочим, и на Карла Юнга: "Дети, которым не дали родиться, становятся ужасными вурдалаками. Они поселяются в подсознании своих матерей и никогда не дают им покоя. Не пройдет много времени, как у этих женщин появятся признаки тяжелого невроза, который будет мучить их до самой смерти. Нарушение законов совести не проходит безнаказанно!" И это непоправимое психическое повреждение матерей-убийц, даже самых "раскрепощенных" и "эмансипированных" (я говорю и из своего священнического опыта), связано еще вот с чем: с нелепыми аргументами утверждающих, что разрушаемый эмбрион — это еще не человек (!!!) и поэтому речь не идет об убийстве!… Конечно, для нас даже нет необходимости оспаривать этот довод, ибо Дух Святой, вещающий через Церковь, свидетельствует, что вне зависимости от того, сформировались органы эмбриона или нет, совершающая аборт является убийцей (см. правило 2 Василия Великого и 91-е правило Трулльского Собора). В нашей Церкви есть праздники зачатия святых в материнском чреве — Пресвятой Богородицы и Честного Предтечи, именно потому, что она считает, что человек существует с момента своего зачатия.
Но зачем нужны иные доводы, когда даже гражданское право признает эмбрион личностью с самого его зачатия и рассматривает его как носителя гражданских прав? Согласно Гражданскому кодексу, кто-либо может, к примеру, завещать свое имущество "зачатому" (ст. 1711) эмбриону, и если он родится живым, то унаследует завещанное ему имущество. Так что носимый во чреве эмбрион обладает признанными государством и неотъемлемыми правами на пользование экономическими благами; однако у него нет никаких прав на высшее и первоначальное благо — жизнь! И такова точка зрения — совершенно нелепая — не только упомянутого политического блока, но — если быть справедливыми — и всего, увы, политического мира, за немногими благословенными исключениями…
С любовью о Христе,
архимандрит Епифаний (Феодоропулос).
"Ортодоксос типос", 9 октября 1981 г.
Г-н главный редактор!
Прошу Вас опубликовать несколько дополнений к статье, напечатанной в последнем номере "Ортодоксос типос" (4 апреля с.г.) под заголовком "Аборты и общество".
Поскольку обсуждение фильма "Безмолвный крик" было опубликовано не полностью (в противном случае для него не хватило бы даже четырех полос вашей газеты), а в виде отдельных отрывков с пропусками (конечно, это было вызвано необходимостью экономии места), ряд моих высказываний по вопросу абортов мог быть понят превратно. Мне кажется, что это касается двух фраз.
Во-первых: "С точки зрения христианской нравственности неприемлем никакой (за одним-единственным исключением; но об этом я скажу после) вид абортов".
Во-вторых: "Я сказал, что существует один-единственный случай, когда допустимо пожертвовать эмбрионом (но и тогда это будет зло, хотя и неизбежное). Речь идет о том случае, когда встает вопрос: жизнь матери или жизнь ребенка? То есть если рождение [обратите внимание: я сказал не "продолжение беременности", а "рождение"] ребенка при теперешнем уровне развития медицины неизбежно [обратите внимание и на слово "неизбежно"] приведет к смерти матери. Но даже в этом редчайшем случае окончательный выбор остается только за самой беременной. Решает она и никто другой. Истина откроется ей. Я знаю два-три таких случая. Эти женщины… сказали врачам: "Доктор, спасите моего ребенка. Пожертвуйте мной ради него!" И что из этого вышло? Выжили и мать, и дитя! Но если бы эти женщины и погибли, кто сомневается, что дело такого самоотвержения и самопожертвования, дело такого великодушия дарует им бесконечное блаженство невечернего Царствия нашего Господа?"
В продолжение обсуждения (в котором принимали участие 9-10 врачей различных специальностей) я высказал (по-моему, ясно и открыто) следующие положения.
1. Сказав, что аборт "приемлем" "с точки зрения христианской нравственности" только в "одном-единственном" случае, я обращался не к матерям, а исключительно к врачам (я разъясню свою мысль подробнее ниже).
2. Точно так же и фраза "когда встает вопрос: жизнь матери или жизнь ребенка?" была обращена только к врачам, а не к матерям (я имею в виду матерей-христианок), для которых не встает никакого вопроса, поскольку самопожертвование ради ближнего — вещь, сама собой разумеющаяся для верующего.
3. Фраза "то есть если РОЖДЕНИЕ ребенка при теперешнем уровне развития медицины неизбежно приведет к смерти матери", так же, как и все сказанное выше, относится к тем случаям тяжелых родов, которые даже при кесаревом сечении явно угрожают смертью матери.
Итак, из моих ответов на заданные вопросы следует такое видение этой темы.
Врач, призванный помогать при родах, иногда сталкивается, несмотря на все свои нечеловеческие старания, с абсолютно непреодолимыми обстоятельствами, которые ставят перед ним неотвратимый трагический вопрос: спасти ребенка или его мать? В этом случае он должен предоставить решение этого вопроса матери (само собой разумеется, что она должна быть подробно проинформирована о своем состоянии до врачебного вмешательства). И если она верующая, то вопрос уже решен. Но если она неверующая и себялюбивая, и если она предпочтет свою собственную жизнь, то "с точки зрения христианской нравственности" действия врача по отношению к эмбриону можно расценить как "допустимые". Конечно, речь идет о зле (а именно об убийстве), но о неизбежном зле. Врач не может по своему усмотрению пожертвовать жизнью матери, если она отказывается от этой жертвы, у него просто нет на это права. Еще раз хочу подчеркнуть, что все сказанное мною касается отнюдь не всего времени беременности, а исключительно самого момента родов. Нет никакой неизбежной опасности для жизни (я подчеркиваю: для жизни!) матери, проистекающей из беременности самой по себе начиная с первых месяцев и далее. Такая опасность может возникнуть только а) во время родов и б) за несколько недель до родов (речь идет о преждевременном отделении плаценты), конечно, если по каким-либо причинам невозможно кесарево сечение. Но в обоих случаях эмбрион уже жизнеспособен. По существу, и во втором случае мы сталкиваемся с родами. Просто они преждевременны. Итак, врач стоит перед выбором, только когда речь идет о возможных родах, своевременных или преждевременных. На первых месяцах беременности определить степень опасности родов настолько сложно, что этот вопрос даже не стоит обсуждать. Это говорю не я, а современные публикации в медицинской литературе. Следовательно, до родов у нас нет никакой дилеммы, а только псевдодилеммы. В связи с этим мне вспоминается история рождения известного афинского судьи г. Филиппа Троханиса, опубликованная в одном религиозном журнале. Я перескажу ее для читателей "Ортодоксос типос". Когда мать г. Троханиса забеременела (это было в 1928 году), она тяжело заболела и была госпитализирована в больницу "Аретэйон" с тяжелейшим внутренним кровоизлиянием. Там профессора К. Логофетопулос и К. Лурос (отец профессора академика Луроса), вызванные специально для нее, приняли в тайне от женщины, посоветовавшись с ее мужем, решение пожертвовать жизнью ребенка, так как эта мера казалась им единственным средством спасения. Однако прежде чем мать отвезли в операционную, в палату вошла мать беременой женщины, которая, узнав о решении врачей, назвала его преступлением и потребовала от своего зятя, чтобы решение принимала сама мать, которую следовало проинформировать о ее трагическом состоянии. Мать хладнокровно вошла в палату своей близкой к смерти дочери и сказала: "Дитя мое! Нет стопроцентной уверенности, что ты выживешь после операции. Стоит ли уходить из этой жизни с грузом такого ужасного греха, как убийство ребенка, которого ты носишь во чреве? Если ты умрешь, я до конца своих дней буду матерью твоего ребенка (т. е. старшего брата г. Троханиса) и позабочусь о том, чтобы найти взамен тебя добрую подругу твоему мужу. В больнице, где ты сейчас лежишь, умер святой Нектарий. Давай помолимся, чтобы святой Нектарий и твой отец, который был человеком святой жизни, предстательствовали пред Богом. Он сотворит чудо и спасет и тебя, и ребенка". Мать г. Троханиса отказалась от операции. Профессор Логофетопулос при поддержке профессора Луроса принялись обвинять мать роженицы в отсталости и религиозном фанатизме и продолжали настаивать на хирургическом вмешательстве. Но роженица пребывала непреклонной. В конце концов выжили и она, и ребенок!
Вот что касается возможного превратного понимания моих слов.
Наконец, прежде чем закрыть тему, я хотел бы рассказать еще один случаи — всего один из тех случаев, которые я упоминал в ходе обсуждения. Этот случай показывает, с какой легкостью многие врачи советуют прибегнуть к аборту, а многие матери принимают эти советы.
Примерно десять лет назад ко мне пришла незнакомая женщина. Она зачала в то время, когда ее муж проходил курс лечения радиоактивным йодом. Врачи буквально затерроризировали ее, описывая возможные последствия этого лечения для эмбриона, и настаивали на "прекращении беременности". (Какое удобное выражение! Мы говорим о человекоубийстве, как будто дело состоит в том, чтобы прервать… отпуск (!) и вернуться на работу. Воистину мы живем в эпоху расцвета эвфемизмов!…). Женщина поддалась на их убеждения, но я заметил, что в ней еще оставались некоторые сомнения. "И зачем же вы пришли ко мне?" — спросил я. "Чтобы я дал вам свидетельство о том, что вы спокойно можете совершить убийство?" "Но что же, батюшка, я должна родить ребенка-урода?" — ответила она. "Не будьте так уж в этом уверены. Мнения врачей — это не математика. Это не то, что дважды два — четыре. Как часто врачи ошибаются!… Я думаю, что есть большая вероятность врачебной ошибки и в вашем случае. Но даже если предположить, что мы можем быть уверены в их правоте, неужели вы думаете, что это что-то меняет? Вы думаете, что убийство эмбриона — это уже не убийство человека? Если Бог попустит вам такое испытание, как рождение ребенка-инвалида, вы увидите, что оно входит в Божий план вашего спасения. Вы безропотно понесете этот крест и примете от Него венец. Обратите внимание! Если Бог рассудит, что вам необходимо понести такой крест, вы понесете его в любом случае! Господь пошлет вам какое-либо подобное испытание. И вы невольно примете его, в то время как этот крест вы будете нести сознательно, по своей воле — а это имеет великую цену перед Богом. А может быть, Бог попустит вам крест, еще более тяжелый, чем тот, которого вы сейчас пытаетесь избегнуть. Сохраните своего ребенка. Сохраните его от всей своей души. Бог выше, чем врачи… У вас есть еще дети?" "Сын двух с половиной лет". "Если он упадет и разобьется или если его собьет машина и он станет инвалидом, разве вы его убьете?" "Нет, батюшка! Как я могу убить своего ребенка?" "А разве тот, кого вы носите во чреве, не такой же ваш ребенок? Оттого, что вы еще его не видели, не целовали, не нянчили, не держали на руках, он уже не является вашим ребенком? Почему вы готовы убить его из-за простого предположения, что он родится инвалидом, в то время как другого вы оставите в живых, даже если он действительно им станет?"
Примерно через полгода, когда я уже полностью забыл об этом случае, вышеупомянутая госпожа звонит мне из роддома: "Батюшка, я родила совсем здорового мальчика. Когда я смотрю на него и думаю, что этот ребеночек едва не попал под нож из-за меня, своей матери, меня бросает в дрожь. От чего же меня избавил Бог!…"
"Ортодоксос типос", 11 апреля 1986 г.
Господин главный редактор!
Несколько лет назад вышла книга Ханса Киллиана "За нами — Бог" (издательство "Кадмос", Афины, 1960 г.). На меня произвела впечатление последняя глава, "Наследство". Недавно я упоминал описываемый в ней случай в новой беседе об абортах (я говорю "в новой", потому что беседа, отрывки из которой были опубликованы в газете "Ортодоксос типос" от 4 апреля 1986 г., имела продолжение). У меня нет слов, чтобы описать вызванные ею впечатления. Поскольку значительная часть читателей Вашей газеты об этом не знают, я считаю необходимым повторить рассказ.
К автору книги, известному врачу-хирургу, пришла за помощью одна молодая женщина. Она была замужем за врачом и имела двух детей — трех и пяти лет. Женщина была на четвертом месяце беременности. Ее мужа призвали в армию, и он находился на Восточном фронте. Эта женщина жаловалась на боли в левой груди, а в левой подмышечной впадине прощупывалась небольшая опухоль. Врач, выслушав ее, начал обследование. Но пусть автор сам расскажет обо всем.
"… Я нащупал очень жесткий увеличенный лимфатический узел, за которым следовала целая цепочка подобных узлов. Не подавая виду, что я что-то обнаружил, я ощупал всю левую грудь, покрытую темной сеткой вен… Мне стало страшно. Затем для сравнения я обследовал также правую грудь (я всегда так делаю) и с ужасом убедился, что и там прощупываются жесткие опухоли. А в правой подмышечной впадине под кожей ясно чувствовались несколько маленьких и две большие опухоли — рядом с сосудами, ведущими к руке. Это было ужасно! Двусторонняя, быстро растущая раковая опухоль груди.
Пока больная одевалась, я размышлял, как лучше сообщить ей горькую правду…
Итак, едва моя больная, одевшись, села в кресло, я сказал ей:
— Госпожа! То, что дела обстоят серьезно, Вы и сами знаете. Я не могу и не должен скрывать от Вас, что Вы находитесь перед серьезным выбором.
Мои слова словно не произвели на нее никакого впечатления; на ее глазах не появилось ни слезинки.
— Я должен немедленно переговорить с Вашим мужем! Мы должны немедленно вызвать его с фронта.
На этот раз ее глаза стали влажными.
— Я не знаю, где мой муж. Вот уже несколько месяцев от него нет вестей.
Это еще более осложнило положение, потому что теперь бедной женщине предстояло одной принять решение, означающее жизнь или смерть ребенка, которого она носила под сердцем, Я должен был объяснить ей это и потому продолжал: — Вы тяжело больны, и без всяких сомнений находитесь в большой опасности. Обмен веществ в Ваших молочных железах напрямую зависит от беременности. Гормоны, вырабатываемые Вашим организмом, способствуют отмиранию Ваших желез. Я прошу Вас, поймите, что именно поэтому я должен предложить Вам прервать беременность. В Вашем состоянии я не могу сохранить Вашего ребенка. Мы должны постараться удалить опухоль из Вашей груди и по возможности предотвратить появление метастазов. Однако это невозможно, пока в Вашем организме циркулирует такое количество гормонов, которые, хотя и необходимы ребенку, но, представляют для Вас почти смертельную опасность. Поэтому беременность должна быть прервана. На мой взгляд, иного выхода нет!
Она с ужасом посмотрела на меня и затем, отрицательно покачав головой, твердо объявила:
— Нет! Никогда! Ребенок принадлежит не только мне, но и моему мужу! Я никогда не дам согласия на то, чтобы его взяли от меня. Мне совершенно безразлично, что будет со мной. Я знаю, что моя жизнь в опасности; давайте говорить — она кончена. Я и сама это чувствую и потому прошу Вас: помогите мне продержаться до родов. Я умоляю Вас об этом!
Я долго молчал, побежденный ее словами.
Затем я еще раз попытался ее переубедить. Я продолжал:
— Не надо так говорить. Вы в большой опасности, это верно, но Ваша жизнь еще не кончена. Никто не стал бы так утверждать. У нас есть шанс. Это действительно так. Я постараюсь объяснить Вам: мы могли бы спасти Вас, если бы действие гормонов было нейтрализовано немедленным прекращением беременности, после чего мы могли бы сделать Вам операцию. Но совершенно ясно, что вы погибнете, если это не будет сделано, даже если я удалю обе Ваши молочные железы…
Когда я закончил, она взглянула мне в лицо и отвечала почти враждебным тоном:
— Я не хочу этого! Вы не можете взять от меня моего ребенка! ВЫ НЕ МОЖЕТЕ ЕГО УБИТЬ!
Никогда за много лет своей хирургической практики я не сталкивался с чем-либо подобным. В волнении я пожал ее руку.
— Ну хорошо, Вы победили! Ваше желание будет исполнено. Прошу Вас как можно быстрее привести в порядок домашние дела и немедленно после этого ложиться в больницу. Нам нельзя терять время.
Через два дня она уже была помещена в прекрасную одиночную палату в нашей клинике. При моем первом посещении я нашел ее спокойной, в почти радостном, безмятежном состоянии. К сожалению, я должен был сообщить ей еще несколько горьких новостей. Я сказал, что не могу рисковать, оставив обе ее груди. На третий день мы должны будем удалить одну, и если состояние больной будет нормальным, то через две-три недели удалим и другую…
Организм молодой женщины пока был в относительно хорошем состоянии. Так быстрорастущие опухоли, хотя и вызывали общее ослабление, тем не менее, пока не оказывали решающего влияния на общее состояние.
Я выбрал самых лучших ассистентов для операции… Все эти меры были необходимы для того, чтобы защитить и мать, и ребенка.
Когда я вошел в операционную, все было готово. Операционное поле было открыто. Я еще раз его осмотрел, надел хирургические перчатки и начал…
Весь первый день мы непрерывно наблюдали за женщиной. Я сам постоянно подходил к ее койке, чтобы убедиться, что с ребенком ничего не произошло. Однако, к счастью, по прошествии четырех дней ребенок был в порядке. Так что пока эта опасность миновала…
Я чувствовал, что в палате словно витал невысказанный вопрос. И вот однажды больная, безмятежно улыбаясь, спросила:
— Сколько мне еще осталось жить, господин профессор?
Я тут же понял: она хотела знать, хватит ли ей времени, чтобы родить ребенка. Я не мог, да и не хотел давать ей лживые утешения. Поэтому я сказал только:
— Не спрашивайте меня об этом.
А тем временем мы со страхом замечали, что она день ото дня слабела…
Все наши беседы вращались почти исключительно вокруг ребенка, которого она ждала, а когда я пытался сменить тему, она вновь настойчиво возвращалась к прежнему предмету, который, казалось, занимал все ее мысли. Мы постоянно наблюдали, как она была привержена мысли о том, чтобы оставить ребенка как наследие любви для своего мужа, когда он вернется с фронта.
Я тайком попытался узнать, где находится ее муж, и получил четкий ответ из Главного Штаба, что его часть была уничтожена на Восточном фронте.
Однажды я сказал ей, что на следующий день собираюсь провести вторую операцию. Она лишь кивнула.
Эта вторая операция потребовала гораздо больших усилий и была намного опаснее, чем первая, поскольку общее состояние больной ухудшилось. Опасности для матери и ребенка удвоились…
Мы работали так быстро и осторожно, как только могли. Я со всей возможной тщательностью останавливал кровотечение, чтобы сохранить кровообращение. Мать была еще на шестом месяце и в случае преждевременных родов ребенок не выжил бы. Однако, несмотря на все наши усилия, на этот раз мне потребовалось гораздо больше времени, чтобы удалить грудь и железу. Отдельные опухоли слились в большой очаг, угрожающий новыми метастазами.
Я закончил операцию, наложил швы и повязку. Осложнений не ожидалось, но благоприятного исхода все равно не приходилось ожидать, так как уровень лейкоцитов в крови был очень сильно повышен. Увозя больную из операционной, все мы чувствовали глубокую скорбь от сознания того, что дела обстоят ужасно и спасти женщину вряд ли удастся.
У меня же была еще одна забота, которую я тщательно скрывал от больной: ребенок мог умереть в утробе матери. Поэтому сразу после операции я поднялся в палату и прослушал сердцебиение ребенка. Удары были слабые, но ясно различимые. Они оставались такими и в последующие дни. Как-то утром женщина, сияя от радости, сообщила мне, что впервые почувствовала движение ребенка. Она ясно слышала, как он ударял своими ножками…
Мы приближались к седьмому месяцу. Начался последний бой со временем. Я предложил ей рентгенотерапию. Поскольку я предвидел, что она могла испугаться вредных последствий для ребенка, я стал убеждать ее, не дожидаясь вопросов, что мы можем защитить плод от действия излучения. Но женщина не согласилась на лечение и ответила:
— Зачем? Я знаю, в каком я состоянии.
День ото дня больная выглядела все более усталой. Рана от операции не затягивалась. Силы организма подошли к концу…
Однако миновал седьмой месяц. И вот однажды я пришел и сказал ей:
— Если ребенок родится сейчас, мы сможем сохранить его в живых!
Я никогда не забуду реакцию на это сообщение. В ее глазах засияли слезы радости, а желтое обессиленное лицо словно светилось изнутри от счастья. Даже общее состояние больной на несколько дней улучшилось. Однако затем оно все более и более ухудшалось.
На восьмом месяце я предложил ей провести досрочные роды. Она могла быть переведена в роддом и там родить ребенка. Однако больная отказалась. Она хотела выписаться домой. И вот пришел день, когда она оставила нашу больницу. Приехала ее сестра и забрала ее.
Я тоже проводил ее до такси. На мгновение я остался с ней лицом к лицу и почувствовал, что в ней происходит какая-то борьба. Наконец, с ее уст сорвался вопрос, которого я так боялся: — Сколько я еще проживу?
Я не ответил и только покачал головой. В последний момент я не хотел лгать ей.
— Сообщите мне, когда родится ребенок, — попросил я.
Она обещала мне это сделать.
Я ждал, что мне пришлют какую-нибудь открытку и был удивлен, когда в один день получил письмо, написанное собственноручно моей больной.
"Дорогой г-н профессор! — писала она, — поскольку Вы приняли такое участие в моей борьбе за ребенка, Вы будете единственным, кто узнает о радостной новости от меня лично. Я очень слаба и должна экономить остатки сил. Итак, десять дней назад в мир родился ребенок. Мальчик. Маленький ребеночек…
Мое сердце настолько переполнено благодарностью, что я не могу выразить свои чувства словами. Я благодарю Бога и благодарю Вас, дорогой г-н профессор.
Последние недели беременности прошли довольно тяжело, и несколько раз мне казалось, что я не выдержу до конца. Я молилась такими словами, которые, наверное, заставили бы какого-нибудь богослова иронически улыбнуться: "Если Ты есть там, наверху и если Ты — Любовь, то дай мне этого ребенка". Так я говорила Ему, и Он, по Своему безмерному благоутробию, услышал мою мольбу, которая больше была похожа на требование. Это событие очень много для меня значит. Это — мое величайшее утешение на том последнем отрезке пути, который еще лежит передо мной. Смерть приближается… Конец на пороге… Я не хочу казаться лучше, чем я есть на самом деле: я тоже часто чувствую страх смерти. Глубокий страх существа, уходящего из этой жизни, особенно по ночам, когда я остаюсь одна и смотрю в темноту. Но тогда меня утешает мысль о ребенке, который для меня является живым доказательством Божией любви…
Вчера мне пришлось прервать письмо на этом месте. Пришла моя сестра и отругала меня. Она хотела объяснить мне, что ради ребенка я обязана жить. Теперь, помимо того, что мне явно не хватит сил для того, чтобы победить смерть, меня утешает еще и мысль о том, что, в конце концов, даже самые заботливые родители могут сделать очень немногое для своих детей. Их судьба, равно как и наша, находится в руках Божиих. И в эти сильные Отеческие руки я сейчас вверяю всех тех, кого я оставляю здесь…
Я хотела бы быть для своих детей, которые для меня — лучший подарок, хорошей матерью. Вот уже десять лет я связана со своим мужем любовью, которая никогда не омрачалась даже малейшим облачком. Нелегко оставлять все это. Но я еще раз хотела бы уверить Вас, поскольку Вы были рядом в мои самые тяжелые минуты, что я ухожу с уверенностью, что я все это вновь обрету там, преображенным и освобожденным от земных немощей. Прощайте навсегда!
N. N.
P.S. Когда вернется мой муж, прошу Вас, передайте ему это письмо".
Через четырнадцать дней я получил письмо, извещающее о ее смерти. Письмо я не смог передать, потому что муж этой женщины так никогда и не вернулся с Восточного фронта".
"Ортодоксос типос", 18 апреля 1986 г.
Один мой друг-богослов недавно выразил в беседе со мной свои "недоумения" по поводу толкования 22-23-го стихов 21 главы книги Исход применительно ко 2-му правилу Василия Великого и общего учения Церкви о том, что человек получает душу с самого момента зачатия. Он сказал мне, что видит здесь противоречие, которое он не может объяснить, и попросил меня заняться этим вопросом, чтобы выяснить, в чем же здесь дело, разрешить, если это возможно, сомнения и предотвратить опасность соблазна.
Итак, посмотрим, о чем идет речь.
В книге Исход, глава 21, стихи 22–23, есть такое предписание: "Если дерутся двое людей, и ударят беременную женщину, и она выкинет младенца не сформировавшимся, то взять с виновного пеню, какую наложит на него муж той женщины; а если младенец будет сформировавшимся, то да отдаст душу за душу" (то есть в последнем случае он должен быть наказан смертью).
(Еврейский [и переведенный с него русский. — Прим. пер.] текст отличается от цитированного, но нас интересует смысл, содержащийся в тексте семидесяти толковников, поскольку он принят Церковью).
Феодорит Киррский, объясняя вышеприведенные библейские стихи, говорит: "Что значит сформировавшийся? Эмбрион получает душу тогда, когда во чреве полностью оформляется его тело. Ибо и Адаму Творец вдохнул душу, вначале создав тело. Итак, в том случае, если в драке женщина выкинет сформировавшийся плод, законодатель повелевает считать это убийством и назначает за это соответствующее наказание. Если же он будет не сформировавшийся, то это не убийство, так как плод еще не одушевлен" (PG 80, 272. См. также 83, 941).
Однако 2-ое правило Василия Великого, утвержденное Трулльским Собором и, следовательно, выражающее точку зрения Церкви, гласит: "Погубившая (плод) подлежит осуждению смертоубийства: тонкаго различения плода образовавшагося или еще необразованнаго у нас несть… С сим (т. е. с опасностью смерти матери) совокупляется и погубление плода, яко другое убийство, от дерзающих на сие умышленно".
Если толкование вышеприведенных стихов книги Исход Феодорита, а также некоторых других комментаторов, как древних, так и последующих, верно, то мы действительно сталкиваемся с противоречием между Писанием и Церковью, да еще в догматическом вопросе. Но это (разумеется, для нас, православных верующих) невозможно a priori. Упомянутые предписания Исхода — не обрядового, гражданского или чисто юридического характера, и поэтому нельзя сказать, что они имеют временное значение и позднее отменены или изменены Новым Заветом. Они также не нравственного характера, так что они не могут быть усовершенствованы в Новом Завете, как, например, заповеди о клятве или разводе, которые были заменены другими, высшими заповедями. Эти установления, если толковать их так, как это делает Феодорит (а также некоторые другие, как мы сказали), имеют догматический характер, так как вопрос о том, когда человек получает душу, — догматический вопрос. Итак, Ветхий Завет учит (по мнению Феодорита), что плод не имеет души изначально, но получает ее позднее, по оформлении всех органов (когда во чреве ПОЛНОСТЬЮ оформляется его тело), то есть примерно на четвертом месяце беременности (или даже позже). Однако в приведенном выше правиле (и не только в нем, но и во многих других, которые будут процитированы ниже) Церковь учит, что плод обладает душой с момента зачатия, и поэтому она рассматривает аборт, на каком бы сроке он ни был сделан, как человекоубийство. Церковь отвергает какое бы то ни было различие между оформившимся и неоформившимся плодом, когда речь идет об аборте.
Итак, как мы уже сказали, между Писанием и Церковью существует противоречие в догматическом вопросе! Но, повторяем, это невозможно, ибо источник учения и Писания, и Церкви — Дух Святой. Прежде чем приступить к более глубокому рассмотрению вопроса, предположим, что Феодорит и его сторонники правы, то есть что плод получает душу не с начала своего бытия, то есть в момент зачатия, но позднее, по мере формирования органов, или, скорее, полного оформления органов (когда во чреве ПОЛНОСТЬЮ оформляется его тело). Вопрос: когда же именно? Формирование органов не происходит во мгновение ока. Оно осуществляется медленно, поэтапно. Если бы чрево матери было прозрачно, как стекло, и мы каждый день следили за развитием эмбриона, с момента зачатия до рождения, мы не смогли бы заметить какого-либо решающего изменения. Ребенку уже пора будет родиться, а мы бы недоумевали — когда он успел так вырасти! А разве постоянное развитие уже родившегося ребенка заметно даже для его близких? Сначала мы видим его новорожденным, потом младенцем, ребенком, подростком, мужчиной и т. д. и спрашиваем себя: "когда же он так подрос?"! Мы не можем определить моменты его перехода из одного возраста в другой. То же самое и по отношению к развитию плода. Невозможно точно определить его этапы. Итак, что же это за волшебный момент одушевления эмбриона? В какой день, в какой час, в какую минуту и секунду завершается формирование органов? Какие события знаменуют то историческое мгновение, когда происходит превращение комочка плоти в одушевленное человеческое существо? Какое именно событие в долгом и постепенном развитии плода вызывает это "великое землетрясение" и сводит с Небес Ангела, "отваливающего камень от гроба" и водружающего душу в тело, превращающееся в человека? На эти вопросы у Феодорита нет и, несомненно, не может быть ответа. Итак, попытка толкования, предпринятая Феодоритом и его сторонниками, как древними, так и современными, неверна. (В "Исповедании" Петра Могилы, носящем явно латинский характер, содержится подобное мнение, а именно, что "душа дается Богом, когда тело сформируется и будет готово к его приятию".)
Выше мы сказали, что более подробно обсудим учение Церкви об одушевлении плода с момента зачатия. Как известно, Господь, став человеком, прошел через все стадии развития человека, подобно нам, за исключением бессеменного зачатия и безгрешности. Четыре Вселенских Собора провозгласили:
1) "Итак, мы исповедуем, что Господь наш Иисус Христос… есть совершенный Бог и совершенный человек, состоящий из разумной души и тела… что Он единосущен Отцу по Божеству и единосущен нам по человечеству; ибо в Нем совершилось соединение двух естеств… Исповедуем Пресвятую Деву Богородицею, потому что Бог Слово воплотился и вочеловечился и В САМОМ ЗАЧАТИИ СОЕДИНИЛ С СОБОЙ ХРАМ [человеческую природу], ОТ НЕЕ [Девы] ВОСПРИЯТЫЙ". (Деяния III Вселенского Собора. Послание Кирилла, архиепископа Александрийского, к Иоанну, епископу Антиохийскому).
2) "Все согласно поучаем исповедовать одного и того же Сына, Господа нашего Иисуса Христа, совершенного в божестве и совершенного в человечестве, истинно Бога и истинно человека, того же из души разумной и тела, единосущного Отцу по божеству, и того же единосущного нам по человечеству, во всем подобного нам, кроме греха…" (Определение IV Вселенского Собора).
3) "Исповедует (VI Вселенский Собор) Господа нашего Иисуса Христа… совершенным по божеству и Его же совершенным по человечеству, воистину Богом и Его же воистину человеком, состоящим из разумной души и тела, единосущным Отцу по божеству и единосущным нам по человечеству, во всем подобным нам, кроме греха…" (Определение VI Вселенского Собора). Кроме того, в 11-м деянии этого Собор содержится Соборное Послание Патриарха Иерусалимского Софрония, где, помимо прочего, сказано: "…Воплощается подобно нам Бесплотный, и человеком поистине становится Тот, Кого знают как Вечного Бога…, приняв все наше смешение — я говорю о плоти, единосущной нам, и о разумной душе, имеющей ту же природу, что и наши души… и человеком поистине стал с самого момента зачатия во чреве Всесвятой Девы… не соединяясь с прежде созданной плотью… или прилагаемый к прежде существовавшей душой, но так, что обе они тогда стали существовать, когда это Слово и Бог воспринял их по природе, и их существование получило начало одновременно с соединением… ИБО ПЛОТЬ — СРАЗУ ПЛОТЬ БОГА-СЛОВА. ОДУШЕВЛЕННАЯ РАЗУМНАЯ ПЛОТЬ — СРАЗУ ОДУШЕВЛЕННАЯ РАЗУМНАЯ ПЛОТЬ БОГА-СЛОВА… ИБО ОДНОВРЕМЕННО С ЗАЧАТИЕМ СЛОВА ОНИ [т. е. плоть и разумная душа] СОЕДИНИЛИСЬ ЕМУ ПО ИПОСТАСИ…
4) Наконец, упомянем и 4-й анафематизм V Вселенского Собора, провозглашающий: "Если кто… не исповедует, что соединение Бога Слова с плотью, одушевленною словесной и разумной душой, совершилось по сочетанию или по ипостаси… тот да будет анафема".
И вот что еще: когда Приснодева посетила свою родственницу Елисавету, сразу же после Благовещения, то есть через несколько дней после зачатия, что у Нее было во чреве? Бездушный комочек плоти размером в несколько миллиметров? Конечно, нет! Она носила во чреве Бога-Слова, принявшего человеческую природу, то есть тело с разумной душой. Поэтому и "исполнившаяся Святого Духа" Елисавета воссылает славословие имеющему всего несколько дней эмбриону ("благословен плод чрева Твоего") и называет Мариам "Матерью Господа своего…"! (Лк. 1:39 и далее).
А то, что свойства человеческой природы Господа, за исключением бессеменного зачатия и безгрешности, непреложно и бесспорно являются свойствами всех людей, ясно само собой и не требует никаких доказательств, поскольку, как мы видели, мы исповедуем Господа "совершенным человеком", "единосущным нам по человечеству" и "во всем подобным нам, кроме греха".
Однако пора вернуться к вопросу о том, как соотносится Моисеева заповедь со 2-м правилом Василия Великого. Раз противоречие между Писанием и Церковью исключено, как можно согласовать эти два предписания, производящие впечатление взаимного несогласия? Какой "ключ" откроет дверь к пониманию существенного согласия между этими на первый взгляд различными тезисами?
Нам кажется, что все просто. В книге Исход не разбирается подробно вопрос об абортах. Там говорится об этом походя и кстати. Тем более там не поднимается вопрос о времени одушевления плода. Мы читаем в книге Исход о двух поссорившихся дерущихся людях. В ссору вмешивается и какая-то женщина, наверное, жена одного из подравшихся, чтобы разнять их или чтобы помочь своему мужу. Однако она беременна и, получив увесистый удар или упав от толчка, выкидывает плод. Моисей предусматривает два наказания для виновника выкидыша: штраф (и, похоже, большой штраф), если органы выкинутого плода еще не окончательно сформировались, и смерть, если плод уже приобрел вид человека, то есть, если его органы уже полностью оформлены. По какой причине? Дело не в тех бездоказательных доводах, которые приводит Феодорит, но в другом; причина здесь имеет практический характер и касается не эмбриона, а преступника. Не оформившийся плод имеет два-три месяца. Но в эти месяцы беременность его матери еще не видна, ее нельзя заметить с первого взгляда. Следовательно, преступник не знает о состоянии женщины. Он не может знать, что у нее во чреве. Он не видит признаков беременности. А отсюда естественно следует, что он не будет особо церемониться с вмешавшейся в ссору женщиной. Значит, у него есть сильное смягчающее обстоятельство: незнание! Не незнание Закона, а незнание положения дел. Но когда все органы плода уже полностью оформились, то, значит, беременность уже перевалила за четвертый месяц и заметна для каждого! И, следовательно, эта женщина вправе требовать от всех особого, бережного отношения. Кстати, наш народ [и наш. — Прим. пер.] называет беременную "женщиной в интересном положении",то есть в таком положении, которое требует проявлений особого интереса, особой заботы и попечения. Так что виновник выкидыша должен был быть очень внимателен. Ему следовало бы держать свои руки подальше от явно беременной женщины, поскольку известно, что для того, чтобы повалить беременную, достаточно малого толчка, а от падения может случиться выкидыш. В этом последнем случае у преступника нет никакого оправдания. Он действовал, зная о возможной опасности. Он виновен без смягчающих обстоятельств. Потому и наказание жестоко. Смертный приговор!
В подтверждение вышеприведенных рассуждений я сошлюсь на два аналогичных примера из той же книги Исход, к тому же из той же главы:
а) "Кто ударит человека так, что он умрет, да будет предан смерти; но если кто не злоумышлял… то Я назначу у тебя место, куда убежать убийце" (Исх. 21:12–13). Умышленно убивший человека наказывается смертью. Но невольный убийца, убийца по ошибке, наказывается всего лишь изгнанием. Критерий степени вины — намерение!
б) "Если вол забодает мужчину или женщину до смерти, то вола побить камнями и мяса его не есть; а хозяин вола не виноват; но если вол бодлив был и вчера и третьего дня, и хозяин его, быв извещен о сем, не стерег его, а он убил мужчину или женщину, то вола побить камнями, и хозяина его предать смерти" (Исх. 21:28–29). Если хозяин вола не знает о том, что его животное злое, то он не подлежит наказанию за совершенное его животным убийство. Но если он знал об этом и при том не предпринял никаких мер по изоляции животного, то он считается ответственным за убийство и наказывается смертью. Критерий виновности — знание об опасности!
Обратите внимание на то, что один из этих примеров находится за несколько стихов перед рассматриваемым предписанием об "оформленном" плоде, а другой — через несколько стихов после него. Итак, эти два аналогичных предписания, между которыми заключена заповедь о выкинувшей женщине, проясняют и истолковывают ее значение. Моисей не собирается учить здесь религиозной "психологии", то есть объяснять, когда или каким образом эмбрион получает душу. Нет! Не эта его цель. Он не занимается догматическим учением, а просто говорит о наказаниях. Всю XXI-ю, равно как и XXII-ю главу, занимают предписания о наказаниях и о законах. Цель, которую преследует здесь Моисей, одна-единственная: определить критерий ответственности виновного в выкидыше, точно так же, как в этой же главе он определяет критерий ответственности убийцы или владельца совершившего убийство вола. А утверждаемый им здесь критерий — знание или незнание о беременности. А критерий этого знания или незнания — срок беременности. Какой же критерий срока беременности, критерий вещественный и неоспоримый, можно предложить? Если бы в качестве такого критерия было предложено не вещественное доказательство, а временной срок, и, к примеру, говорили бы: "пятый или шестой месяц", потерпевшая женщина легко могла бы солгать перед судом, что она находилась на таком-то месяце — и опровергнуть ее было бы невозможно. Поэтому в качестве критерия Моисей устанавливает сам плод: он "сформировался", его органы окончательно определились? Тогда преступник действовал явно, зная о беременности, а значит, и об опасности выкидыша; поэтому он повинен смерти. Плод не был "оформлен"? Тогда преступник не знал о беременности, равно как и об опасности для носимого во чреве плода. Поэтому он будет наказан только штрафом, "какой наложит на него муж той женщины", то есть отец плода, и какой будет определен судом. Не стоит и говорить о том, что плод мог быть немедленно представлен священникам и судьям, которые будут разбирать дело (о судах см. Втор. 27:8–9 и 28,17). Мы думаем, что именно так решается этот вопрос. Мнение Феодорита и его сторонников неосновательно и ведет к неразрешимому противоречию.
Между Моисеевым Законом и правилом Василия Великого нет никаких противоречий. Первый делает различие между сформировавшимся и несформировавшимся плодом, в то время как второе игнорирует это различие. Первый текст говорит о невольном убийстве, идет ли речь о "сформировавшемся" или "несформировавшемся" эмбрионе. Ударивший женщину не собирался убивать плод. В правиле Василия Великого говорится именно об аборте. Здесь мы уже сталкиваемся с сознательным убийством, убийством "запланированным", подготовленным и добровольным. Но в таком случае какая надобность различать "сформировавшийся" и "несформировавшийся" плод? Всякое подобное различение было бы излишним и ненужным! "Тонкаго различения плода образовавшагося или еще необразованнаго у нас несть", — говорит правило, — и "погубившая (плод) подлежит осуждению смертоубийства". Церковные правила (см. также 8 правило Василия Великого и 91 правило Трулльского Собора) рассматривают аборт как сознательное и добровольное действие, и потому определенно назначают для его совершителей и пособников такое же наказание, как убийцам!
ЦАРЮ ЖЕ ВЕКОВ
НЕТЛЕННОМУ, НЕВИДИМОМУ, ПРЕМУДРОМУ БОГУ
ЧЕСТЬ И СЛАВА ВО ВЕКИ ВЕКОВ.
АМИНЬ.