© Троицкий П., 2008

© Издательство «ДАРЪ», 2008

Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви

№ ИС 13-307-1565

Книга с сайта https://lib.rus.ec

Для отображения изображений нужно сделать следующее

Предисловие

Но все-таки, брат писатель, если попадешь на Афон, не забудь записную книжку. Не верь Паустовскому, что это не обязательно. Потом всегда все вспоминается в перевранном свете. Да и неповторимость впечатлений — сама по себе талант, заменить ее памятью или вдохновенными воспоминаниями невозможно.

Анатолий Даров^[1]

Эта книга — не историческое описание Святой Горы, но и не путевой дневник, с точностью отражающий все происшедшее. Это попытка описать свои впечатления от посещения Святой Горы. Мне приходилось много раз бывать на Афоне, и одни впечатления, события и встречи ныне накладываются на другие и образуют цельную картину. Остается надеяться, что она получилась достаточно правдивой. Неисчерпаемое богатство Афонской Горы подтолкнуло меня к изучению истории этого святого места. Исторические штрихи должны сделать картину яснее и четче.

Осмысление пути, пройденного по Афону, заставило задуматься: что же является самым большим богатством Святой Горы? Несомненно, нет на земле другого подобного места, где находится такое множество чудотворных икон и мощей. Это единственное в мире монашеское государство, сохранившее древние иноческие традиции. Но все сказанное не дает ответа на поставленный вопрос. И все же, как мне думается, он существует. Если бы кому-нибудь удалось разрушить все монастыри, похитить все иконы и мощи, но при этом осталось бы афонское братство, то Афон все равно был бы Афоном. И через некоторое время святогорские монастыри получили бы новых святых, а мы смогли бы вновь приложиться к мощам. Не стоит уже говорить о том, что человек, стяжавший благодать, сам по себе является святой иконой.

Если же не останется на Афоне тех, кто возносит свои молитвы к Богу, то Афон не будет уже Вертоградом Божией Матери, даже если он сохранит и мощи, и иконы, и древние стены своих монастырей. Это будет музей, пусть самый лучший музей мира. И можно сказать с уверенностью, что самое большое афонское богатство — это святые отцы, пока еще идущие тяжелыми земными тропами. На этой земле не рождаются. Здесь только умирают. Это, конечно, верно, но не совсем. На этой земле происходит рождение человека не от земных родителей, а от Бога. И человека не тленного и слабого, а в сиянии вечной славы. Всем прошедшим афонскими тропами удается если не получить толику этой благодати, то хотя бы лицезреть ее сияние в других, видеть то сокровище, которое он должен обрести.

Про Афон написано много хороших книг, в том числе и современными авторами. Стоит ли прибавлять к ним еще одну? Нуждается ли Афон в рекламе? Не приведут ли подобные книги к расширению туристического бизнеса? Не наполнится ли Святая Гора любопытствующими, которые сделают монашескую жизнь невозможной? Отчасти такие опасения справедливы. И тут мне вспоминается рассказ одного священника про своего собрата, также служителя алтаря. Он был очень образованный человек и прочел много книг про Афон, возможно, даже на греческом языке, и, естественно, захотел побывать на Святой Горе. Успешно преодолев все дипломатические преграды, которые в недавнем прошлом действовали гораздо эффективнее, он не смог преодолеть самую, казалось бы, простую преграду на пути к Афону — бытовую. Когда батюшка вступил на святогорскую землю, он был поражен убогой обстановкой Пантелеимонова монастыря. Поскольку гости из России в те времена были еще очень редки, то немногие обитатели монастыря окружили батюшку, расспрашивая его о Родине. После этого батюшку отвели в самую лучшую гостевую келью, где было только жесткое ложе да гвоздь, на который можно было повесить подрясник. Не было ни душа, ни электричества. Словом, батюшка попал в живую старину. И после службы он на следующий же день поспешил покинуть столь тяжелую для проживания Афонскую Гору. Надо сказать, что если бы он посетил Пантелеимонов монастырь сегодня, то был бы принят гораздо лучше.

Вершина Святой Горы Афон почти всегда скрыта облаками

Предо мной раскрыт журнал «Вокруг света» за 1990 год. На фотографии мы видим самый простой трактор с прицепом, на котором восседает русский владыка со своими спутниками. Нынешние почетные паломники могут быть спокойны: сегодня на Афоне уже существуют хорошие дороги и автомобили высокого класса.

Так вот, никакая «реклама» не повредила бы Афону, если бы он оставался открыт только для тех, кто, превозмогая годы, болезни и нашу современную расслабленность, шел бы пешком под безжалостным солнцем по афонским дорогам: то спускающимся вниз, то снова устремляющимся наверх. Такой путник не будет писать пышные строки, полные искусственного восторга, не будет прятать реалии святогорской жизни за описаниями величественной афонской природы.

Только такой путник угоден Божией Матери, только такому путнику Она открывает самое большое богатство Афона.

Поэтому я, заканчивая сегодня это небольшое предисловие, хочу вспомнить всех тех, с кем делил кусок хлеба и глоток воды на афонских дорогах, с кем поднимался крутыми тропами и пробирался над бездонными пропастями, обливался потом и спал на камнях. Все это, конечно, малая жертва для Святой Горы, не сравнимая с той, которую приносили подвижники, всю жизнь проводя на этих кручах в непрестанных молитвах и трудах. Но все же это наша посильная жертва. И я хочу сказать моим спутникам спасибо за помощь, за твердую руку друга, за терпение и любовь, которые они ко мне проявляли.

Ночное восхождение

«Кто не был на пике Святой Горы, тот как бы не был и на всем Афоне, хотя бы и исходил вдоль и поперек весь полуостров», — убеждали друг друга паломники во времена Маевского, автора замечательной книги «Афонские рассказы». Эти слова не дают покоя и нам, хотя много лет уже минуло с тех пор. Валера, как всегда, полон решимости и развеивает все наши сомнения в целесообразности восхождения именно в данный момент. Но нужно еще убедить отца Кирилла проделать с нами этот путь, так как без него побывать на вершине — все равно что и не побывать. Хочется не просто подняться на самую высокую точку Афона, но помолиться там о себе и о наших близких. Отец Кирилл совсем недавно уже поднимался на вершину Афона, и мне кажется маловероятным, чтобы он вновь согласился на такую нелегкую дорогу всего два дня спустя. Но Валера с его деловым нажимом подвигает отца на это. Надо сказать, что сложность наших афонских странствий состоит всегда в одном и том же: в нехватке времени. Господь дает нам опять очень мало дней для пребывания на этой святой земле. А может, сама Игуменья самого большого как по численности, так и по размеру монастыря, в котором живут и греки, и русские, и сербы, и болгары, и румыны, и представители других народов, давших вселенскому Православию хоть несколько чад, по нашим грехам выдает нам визу на достаточное для нас, но малое по продолжительности время. Так или иначе, но надо идти и просить транспорт, ведь ждать следующего дня, когда можно будет добраться до скита святой Анны на корабле, решительно невозможно по указанной выше причине. Неутомимый Валера и здесь не теряется, убедив отца Кирилла, стершего ноги во время недавнего подъема, что наймет ему мула, которого найти не проблема (будто бы у подножия горы они пасутся в большом количестве в ожидании немцев), и устремляется к игумену, чтобы попросить катер. Идет он к нему не просто так, а заручившись поддержкой о. Ф. и благочинного о. А.

Келья Панагия. На пути к вершине

Долго думает отец Иеремия, дать ли нам катер. Удивительно долго. О чем еще думает он, смотря, прищурившись, на море, трудно сказать. Вряд ли об экономии, не такая уж это серьезная затрата. Мы чувствуем напряжение этой решающей минуты, в которую выясняется, быть или не быть выполненными нашим планам. Но вот он небрежно махнул рукой, что-то прошептал, и, как бы продолжая движение его руки, мы уже несемся по морской глади к скиту святой Анны. В дорогу заботливый о. А. дал нам здоровенный арбуз, и нести его мы поручили Валериному сыну Диме. Ветер бьет в лицо, а сердца ликуют от близости долгожданной цели и тревожатся от ощущения нашего несоответствия ей: духовного и физического.

Вот уже видна сама Гора, которая сейчас кажется устрашающе высокой. Вот мы уже ступили на землю, вот начались первые трудности. Без трудностей, надо сказать, не бывает движения паломников по Афону. Как бы Сама Божия Матерь проверяет Своих поклонников, проверяет их веру, готовит их к встрече со святынями Православия, а кто готов, тех, наверное, и с живущими ныне святыми, которые, несомненно, есть здесь и будут до того момента, когда, по преданию, сама Игуменья покинет свою Святую Гору.

Трудности заключаются в том, что, во-первых, никто не собирается давать для нашего похода «муляриков», как мы шутливо называем мулов, которые стоят на пристани, — они нужны для работы. Во-вторых, с первых же шагов оказывается, что нелегко подниматься даже по удобной лестнице, ведущей к скиту святой Анны. Под тяжестью непривычной для нас физической нагрузки едва хватает сил задуматься о том, сколько же труда надо было положить, чтобы вытянуть эту извилистую каменную ленту. Останавливаешься на секунду, чтобы вытереть пот, и возвращаешься к своим, — пусть гораздо меньшим, но своим, — трудам. Валера пытается гнаться за отцом Кириллом и своим примером даже подгонять его. Не хватает времени и сил оглянуться на тонущее в солнечных лучах Эгейское море. Эгейское море! Когда увидишь его еще раз? В Москве нет Эгейского моря.

Отец Кирилл в юности был неплохим спортсменом, и силы его не сравнить с нашими. Только то, что это его второй подъем подряд, спасает нас от позора. Но вот Дима, как и следовало ожидать, роняет гигантский арбуз, данный нам в Пантелеимоне. Он выскальзывает у него из рук, и мы получаем законное право на отдых. Восстанавливая силы арбузом, украдкой смотрю на своих спутников. По всем видно, что московский темп, рассчитанный на лестницу семнадцатиэтажного дома, слишком высок для афонской лестницы. К тому же солнце — хотя уже и не полуденное, но все-таки весьма жаркое — не дает нам остыть и, кажется, обжигает наши спины своими жалящими лучами.

Вот наконец и дверь скита святой Анны. Вот он — скит, так живо описанный в книге архимандрита Херувима, место подвигов многих досточтимых старцев. Собственно, здесь лишь храм и архондарик^[2], а сам скит, рассыпавшись на десятки мелких осколочков, которые как бы зацепились за скалы и ущелья, спрятался от глаз среди каменистых просторов подножия Афонской Горы. Интересно, сколько времени нужно провести на Афоне, сколько раз нужно приехать сюда, чтобы — нет, не постичь духовную высоту Святой Горы, на это и не дерзаем, но хотя бы узнать историю здешних мест, узнать о великих афонских подвижниках и подвигах, ими понесенных? С какой любовью описывает этот скит и старцев его времени архимандрит Херувим в книге «Из удела Божией Матери». «Отцы, с которыми я удостоился познакомиться, погребли все свои знания, аристократическое, царское происхождение, должности, почести, звания — общественные и военные — как излишние и бесполезные в скалах пустыни, в строгом скитском подчинении, в незаметности киновии^[3] и приобрели небесное Сокровище». «Отцы мои многовожделенные! В ваших оневеществившихся образах я увидел, рядом с вами вкусил, "яко благ Господь", ибо вы являетесь живыми сосудами Святого Духа, "благоухающими цветами Рая", будучи непрестанно в борьбе и терпеливом ожидании вожделенной минуты вашего взятия из преходящей суеты, когда вы будете пересажены из удела Богородицы в Удел Царства Небесного». Но во время нашего путешествия мы еще не знаем об этом ските ничего, ибо книга отца Херувима выйдет позже.

Нас встречают два монаха и два мирянина. Дается традиционное афонское угощение: рюмка ракийки (анисовой водки), кусок лукума и стакан воды. Объяснения такому набору среди паломников ходят разные. Зачем нужен стакан воды, объяснять никому не нужно. Да и почему лукум, тоже, в общем, понятно. А водка может вызвать скепсис и удивление среди «монашествующих» мирян: монахи и водка! Наверное, объяснение этому каждый дает какое ему нравится. Некоторые считают, что, придя с жары в прохладное место, человек неминуемо должен простудиться, и для разогрева дается водка. Но мне кажется верным другое объяснение: передвижение по Афону, как правило, связано с большими физическими затратами, усугубляющимися сильной жарой, а как известно, спиртные напитки хорошо восстанавливают силы и снимают усталость. Это действие ракийки мы тут же испытываем на себе. На наши вопросы о мулах и возможности ночлега мы получаем отрицательные ответы. Просим дать приложиться к мощам святой Анны, матери Пресвятой Богородицы. Нас ведут в храм, и я впервые вижу, как благоговейно относятся на Афоне к мощам. Выносить их может только иеромонах или в крайнем случае диакон. Отец надевает епитрахиль, входит в алтарь, отверзает царские врата и выносит мощи. Мы все прикладываемся. Но нужно продолжать путь. Кого-то осеняет не очень удачная мысль: у креста свернуть в сторону и зайти в Кераси за мулами. Крест стоит на развилке дорог: одна ведет к Керасям и дальше к румынскому скиту Продром, к Лавре, другая — к святой Анне, третья — на Гору, четвертая — к скиту святого Василия. Рядом с крестом — кран с водой: немаловажная деталь, хорошо понятная афонскому путнику. В Керасях в одной келье мы находим единственного послушника, старец которого ушел и не велел никого принимать. В другой — по закону афонского гостеприимства нам выносят помидоры, хлеб, воду. Мы все это быстро съедаем. Валера подталкивает о. Кирилла спросить еще хлеба «про запас». После этого вопроса послушник исчезает и приводит какого-то компетентного монаха, который скромно поясняет, что мы съели весь запас хлеба. «Наверное, они никогда не видели таких прожорливых паломников», — задумчиво произносит о. Кирилл, и мы, посрамленные, удаляемся. О мулах, разумеется, и речи нет — это была нелепая фантазия. Только покидая Кераси, я вспоминаю, что это место подвигов знаменитого старца Хаджи-Георгия, поражавшего своей строгой аскетической жизнью даже известных подвижников. Тот пост, который он накладывал на себя и своих учеников, был настолько суров, что многие считали его прельщенным. Этот великий старец строго следил за соблюдением у себя в келии «устава совершенного постничества», открытого в таинственном видении старцу Неофиту, послушником которого был о. Георгий в начале своего монашеского пути. По этому уставу никогда и ни по каким причинам не дозволялось употребление сыра, яиц, молока, рыбы, масла, вина. О. Георгий, будучи еще юношей, поразил своим постом самого султана. В то время пищей Гавриила (таково было его мирское имя) была горсть ячменной крупы, сваренной в воде. Кроме того, ежедневно он полагал по 500 поклонов. «Кто научил такого молодого человека так поститься и молиться?» — удивлялся султан. Ну а мы, конечно, хорошо знаем, кто научил его так поститься и молиться… История с хлебом — это как будто укор самого старца, посланный нам напомнить о духовной жизни. Учиться посту надо всем: будь ты монах или мирянин.

Мнения о длительности предстоящего подъема примерно совпадают, что, отметим, бывает крайне редко. Как мы впоследствии выяснили, эти данные оказались сильно заниженными. Начинаем мы опять бодро, но через час-полтора уже выдыхаемся. О. Кирилл напоминает нам, ставшим заметно словоохотливее, что при восхождении и вообще в дороге монахи стараются молиться: это облегчает путь. Разговоры смолкают. Можно заметить, что люди делятся на две категории: в пути одни становятся замкнутыми и молчаливыми, как бы в трудах экономят силы, а другие, наоборот, разговорчивее, как бы выпускают пар, распирающий их изнутри. Естественно, эти настроения не совпадают и могут привести к конфликтам. Да, трения вообще неизбежны при длительном совместном движении. Эти трения, если они происходят в нормальном режиме, должны способствовать «обработке твердых пород»: сглаживанию углов и шероховатостей. Кстати, можно вспомнить о третьей, самой редкой категории людей. Они словоохотливы, ибо молятся без остановки, и молчаливы, потому что молятся в глубине своего сердца или ума, кому как дано. Одним словом, мы замолкаем и в меру сил стараемся следовать совету о. Кирилла. Это еще более ко времени, так как уже начинает смеркаться и ситуация окрашивается в мрачные тона. Долго мы идем в молчании, все чаще останавливаясь из-за усталости, которая все сильнее прихватывает нас за ноги. Наконец становится совсем темно, в ход идут фонарики: у нас их три. Тут посылается нам еще одно небольшое испытание: они начинают гаснуть друг за другом, как свечи, задуваемые ветром. Порыв ветра — и становится темнее, еще порыв — еще темнее, вот еще одно дуновение — и кругом только тьма. Мы понимаем, что дальше придется идти в полной темноте, ориентируясь на белую гравийную дорожку, которая и так все время норовит выскочить из-под ног. О. Кирилл предлагает присесть и подкрепиться, так как спешить теперь уже не имеет смысла. Мы сидим на краю пропасти, едим наши скромные припасы и смотрим на море с каждой минутой умножающихся огней, и даже кажется, что вот-вот до нас донесется беззаботная музыка, ибо перед нами второй «палец» полуострова Халкидики — Ситония. В этот час на курортах начинается ночная жизнь. Люди, знающие, для чего они туда пришли, будут предаваться своим ежедневным развлечениям. Первый раз о. Кирилл поднимался на Гору вместе с нашим общим знакомым Михаилом. Тот отправился на Афон, а его супруга — на один из этих курортов, такое вот разделение. Но тут нам приходит в голову, что и мы хорошо знаем, для чего пришли сюда и даже куда пойдем дальше. И сейчас в тишине афонского ночного леса мы особенно ясно чувствуем это разделение. Это разделение поднимает нас на ноги и подгоняет, и мы идем дальше, неся его на своих плечах, и слушаем увещевания о. Кирилла, что еще недолго, что еще чуть-чуть…

Опасности особой мы не чувствуем, хотя в темноте можно сбиться с дороги и начать блуждать; а в итоге можно, конечно, свалиться и в пропасть. Что трудно сделать днем, оказывается весьма простым ночью. К счастью, мы тогда еще не слышали рассказов о демонских силах, которые, будучи изгнаны подвигами монахов, устремляются в пустынные места и наносят вред одиноким путникам вроде нас. Особенно афонское предание отмечает их деятельность на северном склоне Афона: там, говорят, нередки трагические происшествия. Невозмутимый о. Кирилл вдруг очень к месту вспоминает: «Интересно, удалось ли все-таки истребить волков на Афоне?» Так мы, бредя в ночи, узнаем, что в недавнем прошлом на Афоне развелось множество волков и пришлось принимать особые меры для их истребления. Я инстинктивно нащупываю в кармане свой складной нож. А тропинка, если это только тропинка, а не что-нибудь другое, все тянется и тянется, открывая нам в сумраке новые виды изменчивого афонского ландшафта: то углубляется в лес, чем-то напоминающий иногда русский, то выводит в пустынное скалистое место, то еще куда-нибудь. И в эти минуты, часто останавливаясь, чтобы отдышаться, я вдруг понимаю, что эти наши преходящие трудности — ничто, что потом я долгие годы буду обращаться к этим нелегким теперь минутам и буду просить Бога, чтобы мне еще довелось ступить на эту землю и опять отталкиваться от нее ногами; пусть в такой же кромешной тьме, пусть под палящим солнцем, но только бы вновь ощутить ее под ногами, почувствовать умом и сердцем Но тогда эта неоформившаяся мысль только прилетает откуда-то издалека в гудящую мою голову и так же стремительно исчезает, оставив перед немногими, но назойливыми вопросами: далеко ли еще и туда ли мы идем. Но вот мы на открытом месте, как бы большой площадке, и о. Кирилл говорит, как будто вздыхает: «Ну вот, пришли». Мы различаем обломки какого-то дерева, а чуть дальше — небольшой домик.

Это Панагия, в переводе с греческого — «Всесвятая», место, где, по преданию, останавливалась Божия Матерь, когда совершала восхождение на Афон. От Панагии подъем на гору становится гораздо круче, и обычно все путники останавливаются в этом месте для отдыха или ночлега. Панагия — это маленький храм и маленькая комнатка при нем. Кем и когда построен он, неизвестно. Келья же, пристроенная к храму, была воздвигнута Константинопольским патриархом Дионисием (1660–1665), когда он добровольно удалился в скит святой Анны. В сенях мы находим маленький колодец, видимо, обычный афонский водосборник. Важная деталь для путника. В общем, все точно так, как описывают паломники XIX столетия. Если бы путник знал, кем построена эта келья, он бы, наверно, не раз с благодарностью вспомнил имя Константинопольского патриарха. Никакое перо не опишет, каким желанным является этот приют для уставшего паломника. Но был еще один афонский монах, который мог бы заслужить благодарность всех когда-либо совершавших этот нелегкий путь. Это известный духовник русского Пантелеимонова монастыря о. Иероним, живший в XIX веке. Он хотел обновить и церковь, и келью и уже приступил к ремонту, вручив одному греку-келиоту порядочную сумму денег. Но каким-то образом об этом узнали лавриоты, то есть насельники Лавры, бывшей в те годы идиоритмическим^[4] монастырем и переживавшей не лучшие годы. И так как храм находится на территории, принадлежащей Великой Лавре, то последовало активное вмешательство, сведшееся к запрету на русское участие в этом проекте. Впрочем, согласно афонским правилам, лавриоты имели на это полное право. Слишком боялись опасливые епитропы^[5] русских денег…

В комнате мы обнаруживаем несколько сложенных кроватей. Наскоро жуем остатки сухого пайка, вытягиваемся на кроватях и даем своим телам покой на недолгое время. Сквозь сон слышим свист ветра, который прорывается к нам через щели окна. Сплю или не сплю — не знаю. Встать нужно рано, чтобы до жары подняться на вершину и успеть спуститься вниз, ведь нужно еще к вечеру попасть в Лавру. Ближе мы не надеемся найти ночлег. Утром мы молимся в храме, я прикрепляю к иконостасу иконку преподобного Сергия из нашего храма, и мы, пока жара еще не достигла убийственной силы, поднимаемся на вершину Святой Горы. Подъем со свежими силами проходит довольно легко, хотя на этом участке тропинка уже довольно крута. Усложнившийся подъем напоминает историю, являющуюся как бы продолжением рассказа о неудавшейся реставрации. «В 1887 году в июне месяце изволил прибыть на Святую Гору и прямо в Русский монастырь Святейший Патриарх Иоаким III, на тот момент бывший^[6]. Он пожелал также подняться и на вершину. Когда он шел пешком по той дороге от кельи Богородицы, то, вероятно, утомившись, хотя шествовать было очень легко, или же, поняв трудность восхождения для слабых поклонников, высказался так: «Если бы нашелся такой благодетель, который устроил бы дорогу каменного лестницей на самый верх от Панагии (кельи Богородицы), то хотя бы он не имел других добрых дел, я надеюсь, Матерь Божия исходатайствовала бы тому человеку по кончине его упокоение в Небесном Царствии». Сопутствовавший ему иеродиакон Русского монастыря отец Поликарп хотел сказать: только благословите, всесвятейший владыко, мгновенно все будет сделано в самом лучшем удобстве, но так как тут вместе были кто-то из лавриотов и греки-живописцы, то он и не осмелился, чтобы не завязать нежеланной неприятности. Так и остались слова и желание вселенского владыки гласом вопиющего в пустыне единственно ради самолюбия лавриотов». Такую историю запечатлел «Душеполезный собеседник» — журнал Пантелеимонова монастыря. Но все-таки надо сказать, что молчание инока было в тот момент более уместным, чем поспешное желание выполнить послушание. «Действительно, и улучшать-то слишком Святую Гору в этих отношениях не на пользу для душ бессмертных, что может быть известно только афонцам, отрешившимся от мира для удобнейшего соединения с Богом», — заканчивает «Душеполезный собеседник». И вот мы идем тем же путем, которым шел этот знаменитый патриарх, и, несмотря на трудности, которые для нас не меньше и не больше, чем для константинопольского владыки, мы очень благодарны русскому иеродиакону за его благодатное молчание… По дороге собираем шиповник. Но это совсем не тот шиповник, что растет у нас в России: высота его достигает всего 20–30 см, и представляет он собой одну только веточку, на которой висит несколько продолговатых ягод. Это весьма своевременное открытие, позволяющее наполнить содержанием кипяток, который можно будет приготовить на обратном пути в Панагию. Хотелось бы взглянуть на «цветок Богоматери», но никто из нас не знает, как он выглядит. Один из паломников прошлого века так пишет о нем: «Цветок Богоматери, похожий на маленькую розу, принадлежит к породе иммортелей и имеет медовый запах. Про него ходит много легенд. Растет на обрывистых и неприступных высях гор». В прошлом веке в Карее шла бойкая торговля этим цветком. Каждый паломник считал, что должен обязательно приобрести его на память. Спрос рождал предложение, и многие монахи, особенно отшельники, отправлялись на опасный промысел. И ежегодно несколько монахов разбивались в результате несчастных случаев. Описывают удивительный эпизод, происшедший с одним болгарином во время сбора цветков Богоматери. Собирая иммортели вблизи самой вершины горы, этот монах поскользнулся и свалился в бездну, но на лету зацепился кушаком за камень и повис на нем. Стал отыскивать опору, кушак соскочил, и он опять полетел, но у самого дна пропасти зацепился рясой за куст и уже сам спрыгнул на землю. Этот болгарин служил предметом общего удивления на Афоне. Ясно, что случайными такие полеты с мягкими приземлениями не бывают. Поднимаясь все выше и выше, мы не видим ничего, что могло бы быть принято за цветок Богородицы. И здесь оскудение.

Вот мы и на вершине. Здесь стоит храм Преображения Господня. Лишь в канун своего престольного праздника, раз в году, он наполняется монахами, которые совершают здесь литургию. Это как бы второй — монашеский — Фавор, зиждящийся на посте и молитве, и, поднявшись сюда физически, не стоит забывать о том, каких неимоверных трудов стоит достичь сокровенной, духовной вершины Афона! Подняться на этот Фавор, который для каждого из нас сияет своим неизреченным Божественным светом, — значит достигнуть святости, взобраться до половины — спастись… На высоту же 2033 метра действительно забраться довольно легко. К сожалению, омрачающие нашу радость окурки, отметины мира, сопровождают нас всю дорогу и, как и следует ожидать, концентрируются на вершине. Говорят, немцы проделывают путь до Панагии на мулах и только последний участок проходят пешком.

«Подняться на эту возвышенность (вершину Афона) в настоящее время нетрудно, так как заботами проживавшего на Афоне вселенского патриарха Иоакима III путь, ведущий к вершине горы, а равно и имеющаяся там часовня Преображения довольно хорошо были исправлены и отремонтированы». Вот таким образом вселенский патриарх, хорошо известный Афону конца XIX — начала XX века как келиот, все же оставил о себе память на вершине Святой Горы. Так Игуменья обратила взоры патриарха к действительно необходимому деянию и отвела его внимание от пустых трудов, способных только лишить паломника необходимой для него жертвы.

Слегка опьяненные радостью достижения цели мы наконец прикладываемся к металлическому кресту, стоящему на вершине, на котором написано: «1897 год». «Крест, хранитель всея вселенныя; крест, красота церкве; крест, царей держава; крест, верных утверждение; крест, ангелов слава и демонов язва». Пройдет несколько лет, и один схимонах обратит наше внимание на странный вид этого креста. По православной традиции справа от креста изображается копие, а слева — трость с губой. В этом случае мы видим с левой стороны копье, а справа — «топорик». Мы достаем фотографию и убеждаемся, что это действительно так. Но теперь это упущение исправлено скудными возможностями отшельника. Но упущение ли? Разве можно забыть, как должен выглядеть крест, особенно когда ставишь его на вершине Святой Горы Афон? Кто исказил крест: силы видимые или невидимые? Кто ответит на этот вопрос? Сегодня, наверное, уже никто.

Смотреть с горы особенно некуда, так как она утонула в облаках, и нам остается только, как и Маевскому, поверить, что в ясную погоду отсюда можно увидеть даже Константинополь. Затем о. Кирилл служит молебен в храме, с виду напоминающем небольшой домик. Мы поминаем всех своих близких, друзей, родных, которые сейчас где-то там далеко, внизу… Мы мечтаем: «А вот бы отслужить здесь, на вершине, литургию…» Сейчас это трудно предположить, а раньше… «Представьте мое удивление при взгляде на святой антиминс, — пишет Барский, — он русский. — Какими судьбами, — воскликнул я, — эта драгоценность перенеслась с низменностей православного севера на заоблачную высь священного Афона? С благоговением раскинул я под солнышком, ярко и светло игравшим, эту напрестольную святыню и прочел на верху ее следующую надпись: "Антиминс, сие есть трапеза священная на приношение безкровныя жертвы в Божественной Литургии освятися благодарю Пресвятаго и Животворящаго Духа, сего ради имеет власть священнодействовати во Храме, верху Афона, Преображения Господа". Нижняя часть антиминса: "Повелением Благочестивейшая, Самодержавнейшая, Великия Государыни нашея Императрицы Елисаветы Петровны всея России, благословением Святейшаго Правительствующаго Синода, лета мiроздания 7250, от Рождества Христова 1742, индикта месяца iюлiя в день…"» Да, было время, и был русский антиминс. И сколько всего русского было… И кто бы мог помешать русскому священнику служить на вершине Афона? Теперь такое пожелание вылилось бы в большую проблему и, скорее всего, оказалось бы погребенным в противоречиях между Москвой и Константинополем.

Паломники у креста на вершине Афонской Горы

Один паломник XIX столетия, пришедший в ветхий «доиоакимовский» храм, увидел его в разоренном состоянии: нижняя часть купола отвалилась, и камни в беспорядке валялись на полу. Иконостас был исковеркан так, что иконы не стояли на своих местах, половые плиты и доски были выворочены. Иконы иконостаса, сделанные ввиду здешней сырости из меди, казались как бы простреленными. И воображение уже рисовало зверства турок. Но в действительности это совершили обыкновенные молнии, которые часто находили себе не лучшую цель в виде храма. Теперь такого не бывает, наверно, благодаря мощному металлическому крепежу креста, делающему вершину неуязвимой для молний.

К чему подниматься на гору? Что это — «православный спорт»? Что там такого — вершина как вершина… Рассказывают такую историю. Один православный архиерей, отличавшийся особенной грузностью, приехал на Синай в составе паломнической группы. Было жарко, и он всех стал отговаривать подниматься на гору, дескать, и внизу можно помолиться. Его почти никто не послушал, а когда все благополучно спустились, то узнали, что владыку, находившегося внизу, хватил солнечный удар. Конечно, любому могут закрадываться мысли: «Зачем эти физические упражнения?» Но только ли физические? Вспомним: вершина эта возвышается над всем Афоном — уделом Божией Матери, и Сама Божия Матерь восходила на эту гору. И уже по одному этому факту место сие достойно почитания. И, кроме того, нужна от нас хоть небольшая жертва Богу. Если мы, жестоковыйные, не можем принести Богу «дух сокрушен», жертву покаяния, то можем принести хотя бы небольшую жертву в виде пота, усталых отяжелевших рук и ног, в виде стремления к цели и обращения за помощью к Проводнику для достижения ее. Все это, такое незначительное и легкодоступное, делает нас обладателями небольшой по проявлению и необъяснимой по происхождению радости, приносящей в сердце человека покой и тишину, которую я дерзну назвать благодатью. Необъяснимо ее происхождение только в первый момент, но, когда задумываешься, понимаешь, от Кого эта радость происходит, тогда и всплывает в уме слово: «благодать». Такие малые дела и благодать. Тут на опыте постигаешь, что в действительности дается она втуне, а дела — это только подготовка к ее приятию. Существует современное поверье, что восхождение на Святую Гору помогает человеку избавиться от вредных привычек. Некоторые отнесутся к нему с улыбкой. Может, они и правы. Но один паломник, поднявшийся на гору с преодолением множества физических и духовных препятствий, уверял меня, что избавился от дурной привычки заглядываться на голубой экран. Что же, в нынешние времена освобождение от электронных призраков пока только виртуального ада дорогого стоит. Улыбнись, недоверчивый читатель: как просто — немного потрудиться физически и освободиться духовно! Слишком просто! Но вот передо мной слово известного афонского подвижника, упомянуть которого придется еще, наверное, не раз: «Вот вы теперь пойдете по горе и будете на вершине Афона, там положите каждый по сорок земных поклонов с молитвою: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго". И там оставьте каждый свои страстные привычки: если кто из вас имел пристрастие к табаку, курил или нюхал, — отселе оставь эту гнусную и богопротивную страсть: если употреблял напитки и особенно неумеренно, отнимая этим насущные потребности у семьи, то ради Господа, вкусившего за тебя оцет с желчью, положи в душе своей начало: отселе никогда не употреблять их; эти и многие другие подобные им страсти, какими ты бы ни обладал, оставь там, на горе, и твердо в сердце своем положи впредь более не прогневлять Бога. Исполни это — и Господь всегда будет с тобой». Старцу Хаджи-Георгию, жившему почти при подножии горы, наверное, лучше нас были известны благодатные последствия восхождения.

Тут же мне вспоминается другая история, происшедшая в конце XIX века с двумя старообрядцами Федосеевского согласия. Если смотреть с вершины на Святую Гору, то можно увидеть, что она образует как бы четырехконечный крест. Это заметил и прп. Афанасий. И, быть может, поэтому у паломников возник обычай вырезать на камнях четырехконечный крест и подписывать свои имена. Так вот что рассказывает спутник федосеевцев: «Между тем, рассматривая кресты и подписи фамилий, мои спутники вдруг оцепенели и изменились, глядя на близлежащий осколок мраморной плиты с надписью и с четырехконечным крестом: они встретили на ней имена своих давно умерших родичей. Но что же их так смутило? То, конечно, что их родичи — прадед Ляпихин и внук его, были истые старообрядцы, а между прочим при посещении вершины Афонской Горы поступили вопреки святоотеческим заветам. Они, блюстители и распространители Федосеевского толка, сделали здесь на камнях, по примеру никониан, не только начертания своего звания, имени и фамилии, но, что всего ужаснее было для них, вырезали под именами своими большой четырехконечный крест, который есть, по их толку, крыж латинский и которого не только нельзя начертывать старобрядцу-учителю, но и, Боже упаси, занести случайно в дом свой. Ибо на того Христос, по Писанию, уже налагает язвы, все беды и проклятия, изреченные в Апокалипсисе, и тому человеку не будет прощения ни в сем веке, ни в будущем». Вот какие открытия ожидают иногда паломника на вершине Афона. И в случае со старообрядцами это был первый шаг к освобождению от заблуждения. Внизу их ждала встреча с карульским старцем и еще один шаг к прозрению. Так что «спортивное» мероприятие иногда может повернуть человеческую жизнь в нужном направлении. А иногда этот подъем становится только первой ступенью духовного восхождения.

В XVI веке один старец воспылал ревностью по Бозе и хотел идти проповедовать слово Божие в страны, попираемые агарянами. Но, как истинный монах, он вначале обратился с горячей молитвой ко Господу здесь, на вершине. Совершил он всенощное бдение с двумя учениками в храме Панагии. И вот в видении является ему некий светлый муж, убеленный сединами, и говорит: «Богу угодно, чтобы ты исполнил то, что задумано». После сего преподобный взошел на вершину и стал молиться, обратившись лицом к востоку. На рассвете он был в исступлении, как бы вне себя, и видел Ангела Господня, который принес ему три хлеба, черных по виду, и сказал: «Возьми и ешь. Невозможно, чтобы вы не вкусили их». Преподобный Иаков, так звали старца, объяснил ученикам, что воля Божия на то, чтобы продолжить начатый ими путь, а три хлеба означают, что все трое скончаются смертью мучеников. И отправился в Этолию и проповедовал христианскую веру, назидал и призывал неукоснительно выполнять заповеди Божии, данные в Евангелии, за что и был предан мученической смерти после долгих пыток в 1520 году. Рядом с ним, одесную и ошуюю, были повешены и два его ученика, как истинные послушники, разделившие участь старца. И по смерти не надлежало им разлучиться, и сбылось предсказанное старцем еще в темнице: «Мы опять будем вместе близ Солуня, в монастыре св. Анастасии». Там были положены их честные мощи, по обычаю выкупленные христианами у мучителей. Сбылось и другое предсказание старца, сделанное Селим-паше, прославившемуся своей жестокостью и умертвившему даже собственных братьев, и через 9 месяцев душа его разделилась с телом. Наверно, и поныне в келье Иоанна Предтечи близ Иверского монастыря есть источник, изведенный по молитве старца и названный «агиасмой святого Иакова». Вот куда иногда ведет дорога с вершины…

Находясь на вершине Афона, располагающей к неторопливым размышлениям, вспоминаешь былое величие России. Тут и русский иеродиакон, который по одному слову Вселенского патриарха мог подвигнуть своих соотечественников на грандиозные работы, и русский антиминс в храме Преображения. Ипполит Федорович Красковский, человек весьма уважаемый, статский советник и корреспондент «Московских ведомостей», оставивший прекрасные воспоминания о первом русском игумене Пантелеимонова монастыря Макарии, приехал на Святую Гору с полным набором интеллигентских заблуждений об Афоне, свойственных тому времени. И тут произошло его первое, пусть малое, преображение. И счел он возможным, сбросив обувь, карабкаться по скалам Карули, а от простуды, по совету одного престарелого схимника, лечился трехдневным совершенным постом, причем лекарство оказалось самым надежным. Но о путешествии статского советника по Каруле поговорим потом. Скажем только о том, что увидел он здесь, на вершине, в ночь под Преображение: «Выползли из своих пещер на вершину Афона и старики столетние, были и молдаване, и сербы, и болгары, и черногорцы. Греков заполонили: всюду слышна русская или славянская речь». Дело, конечно, не в количественном превосходстве одних над другими, а в том вкладе, который вносила некогда Россия в афонскую жизнь. Пересох источник, и нечем оросить пустеющий и засыхающий вертоград. Число жителей в уделе Божией Матери сильно сократилось.

Но перед тем как сделать шаг вниз, хочется немного утешить пострадавшее национальное чувство, правда, примером тоже из давнего прошлого. Каждому афонцу известно, что жить на самой вершине невозможно. И все же лаврский Проскинитрион, другими словами, путеводитель, напечатанный около 1775 года в Венеции, сообщает читателю, что на самой вершине подвизался русский пустынник — преподобный Савва.

Короче говоря, с горы мы спускаемся немного другими… Внизу разводим костер, чтобы сварить чай из шиповника. Но где взять дрова? Валера отламывает сук от полусгнившего дерева, из него выскакивает скорпион и какой-то своей частью прицепляется ему за палец. Но он так быстро стряхивает агрессора, что тот не успевает ужалить. Почти что эпизод из Деяний апостолов, но все с учетом нашей немощи. А дальнейшие события дня как бы вытекают из его начала: дальняя дорога, но уже более легкая, несмотря на палящее солнце. Ночевка в Лавре, где в сумраке мы еще успеваем посетить бывшее языческое капище и место первоначальных подвигов прп. Афанасия.

Следующая ночь в Есфигмене. Гудящие ноги и здесь не дают мне заснуть. Всю ночь за окном гремят шаги: как в осажденной крепости, здесь не теряют бдительности ни на минуту. Так и должно быть, при любых обстоятельствах монастырь остается осажденной крепостью… А вот когда осаду снимают — тогда дело плохо. Забываюсь ненадолго сном и вновь просыпаюсь. Думаю о ногах, думаю о том, что нам много еще надо пройти здесь, на Афоне, но больше, наверное, вне его. Валерий спит, спит и его сын Димитрий. Спи, Валера, кто знает, сколько дорог еще у нас впереди… Бог знает. И сколько бы их ни было, мы всегда будем чувствовать, что начала их переплелись где-то в пустынных местах Афонской Горы, с которой недавно нам, увы, пришлось спуститься…

Не только читал, но и писал

Снова вверх! Подъем не может, не должен прекращаться!

Павле Рак. Приближения к Афону

Схимонах Антоний из Австралии. Русский душою

Летний солнечный день. С трудом узнаю, когда отправится корабль на Иверон. Настроение какое-то невеселое. Вчерашняя история с о. Антонием несколько огорчила. Пройденная дорога оказалась длинноватой для городского жителя. Утром я выехал на корабле из Уранополиса, сошел на пристани болгарского монастыря Зограф и проделал путь от моря до моря, добравшись до Есфигмена. По дороге зашел в болгарский монастырь, но, к своему огорчению, о. Василия там не застал, он ушел на панагир^[7] в Ильинский скит и до сих пор не вернулся. Иеромонах Василий — мой приятель, один из тех, кто подвизается на ниве просвещения болгарского народа. Мои знакомые, бывавшие в Болгарии, с сожалением рассказывали, что сегодня многие болгары истинному Богу предпочитают бога футбола или иных подобных богов. О. Василий из тех, кто пытается изменить ситуацию: он переводит духовные книги на болгарский. Трудно миновать этот тихий монастырь, над которым как бы повис возглас: «Silentium!» Трудно миновать еще и потому, что невозможно не приложиться к чудотворной иконе вмч. Георгия, оставившей на себе след неверия: часть пальца усомнившегося епископа (в книге Павла Рака деликатно сказано — вельможи. Ну, пускай вельможи…).

Вещей оказалось неожиданно много и, как обычно, почти все ненужные, но это всегда выясняется потом. Так что идти было тяжеловато. От монастыря дорога начинается солидной тропинкой, мощенной камнем, затем становится все более естественной, простой и превращается порой в земляную, порой каменистую лесную дорожку. Иногда по дороге попадаются непонятные знаки, как мне после объяснили — память о языческом прошлом Афона. Недалеко от монастыря — поворот к пещере преподобного Космы. Я ранее сворачивал к ней — там есть чему поучиться христианину. Сегодня — некогда. Каменная пещера, вернее сказать, небольшой каменный сосуд — вот где совершал свои подвиги преподобный. Найдешь ли теперь ему подобных? Чем более мы ослабели: телом или духом? Тропинка перед самым сербским монастырем начинает виться вокруг холма, а до этого она ведет нас по ровному месту через леса, которые иногда напоминают Россию. Афонская природа многолика.

К вечеру я достиг Есфигмена, и, к моей радости, первый, кого увидел на пристани, был о. Антоний. Это попечитель всех русских, посещающих Зилотский монастырь. Рыжий австралиец, хорошо говорящий по-русски по причине бывшей своей принадлежности к Русской Православной Церкви Заграницей, пришедший к зилотам сразу после разгрома Ильинского скита. «Быть не может! — воскликнул он, увидев меня. — А где Валерий?» И я вынужден был тут же огорчить его, что Валерия-то как раз со мною и нет. Я дарю ему книгу писем о. Амвросия Оптинского, он перелистывает ее, я вижу у него на плече сумку-предсказание — предсказание долгой дороги для афонца, и не придаю этому значения. Затем меня кормят вместе со всеми. Я иду в предназначенную мне келью, сажусь на кровать и тут же засыпаю. Смутно слышу сквозь сон, как кто-то дубасит в дверь кельи. Наутро я уже нигде не нахожу о. Антония. Становится ясно, что он вчера еще куда-то отправился и не смог со мной даже попрощаться. Немного обидно: пройти такой путь и разминуться из-за какой-то глупости. Тем более горько, что о. Василия я тоже не встретил. Такой неудачный день! Но глупостей на Афоне не бывает. Значит, так надо. А кроме о. Антония, здесь особенно и не с кем пообщаться. Надо отметить, что насельники Есфигмена не очень-то любезны. Но это можно понять, если вспомнить историю безобразной осады монастыря. С 1974 года Константинопольский («Вселенский») патриарх Димитрий объявил об изгнании с Афона тринадцати монахов за отказ поминать этого патриарха, сразу же по восшествии на патриарший престол заявившего: «Великий Бог, чадами которого мы являемся, хочет, чтобы все мы, верующие в Него и почитающие Его, были спасены и были братьями. Он хочет, чтобы это было так, несмотря даже на то, что мы принадлежим к разным религиям…» Семь монастырей отказались поминать этого Константинопольского патриарха. Есфигмен же начал поминать старостильного греческого епископа, перейдя под его омофор. После этого монастырь был оцеплен полицией. Тогда-то и появился знаменитый лозунг «Православие или смерть!», вывешенный на стене монастыря в виде черного флага. Осад монастыря было несколько. Во время последней, в 1994 году, при недавно почившем, известном всему миру подвижнике игумене Евфимии произошло чудо. Новым патриархом Варфоломеем была послана экзархия в составе двух митрополитов, подкрепленных нарядом полиции. Когда экзархия с ультиматумом прибыла в монастырь, то услышала грозный голос: «Вам не удастся взять монастырь! Плывите назад!» Посланники повернули назад и уже из административного центра Афона Кареи связались с игуменом Евфимием: «Почему вы отказались принять патриаршую экзархию, объявив ей через громкоговорители, чтобы она плыла назад?» О. Евфимий сказал, что в монастыре нет никаких громкоговорителей и, более того, никто из насельников монастыря этого голоса не слышал… Пока больше осады не было. Но обидно делается оттого, что монастырская братия иной раз не видит различия между русским православным человеком и представителем Константинополя. И так с трудом, позорно спутав греческое слово plioi (корабль), я узнал, что пора отправляться на пристань. Две неудачи за менее чем сутки пребывания на Афоне, месте особого благословения Божия, несколько расстроили. Почему-то прибывшему из душного от выхлопных газов, а более от грехов города, кажется, что все здесь должно совершаться легко и без неожиданностей. Всегда в таком случае ищешь невольную ошибку или незамеченный «мелкий грех». Мои раздумья прерываются появлением «корабля» — маленького баркаса, которым довольно вольно поигрывают морские волны. Удивительно, что с другой стороны в заливе ходит большой паром, а здесь, где фактически открытое море, бороться со стихией доверяют этой маленькой лодке. Прыгаю на пляшущую палубу, сажусь на скамью у борта и тут же вспоминаю, как год назад я сидел на этом же самом месте и разговаривал с о. Пахомием, русским диаконом, перешедшим к зилотам. Едва успеваю об этом подумать, как меня кто-то окликает: «Вы русский?» Всматриваюсь в лицо, появившиеся на унылой картине сегодняшнего дня. «Русский». Пытаюсь угадать, кто он. Ясно, что не грек. Тоже русский? Нет, серб. Кроме него, едут еще два серба — хорошие ребята. (Позже мне придется наблюдать, как они будут усердно драить пол на архондарике в Русском Пантелеимоновом монастыре. Все, кто бывал в нашем монастыре, знают «коварное» гостеприимство гостиничного о. Исидора.)

Здесь печать интеллигентности, возможно, ученая степень или лекции за рубежом в каком-нибудь небольшом университете. Знакомимся. Вижу, что он давно на Афоне и хорошо знает Афон. Говорим о многом: есть люди, с которыми легко говорить. Наверное, это те, которые не делают вид, а действительно тебя понимают. Говорим о духовной жизни, говорим о книгах об Афоне: прошлых и современных. И непонятно, как это мы так долго говорим, когда мне хорошо известно, что до Ватопеда плыть совсем недолго. И вдруг во мне появляется догадка, туманная и неоформившаяся, как скользкий камень. Только прошел дождь, и опасно на него наступать, хотя уже приветливо светит солнце. Но все-таки я рискую, ступаю и спрашиваю: «А вы читали книгу Павле Рака «Приближения к Афону»? «Не только читал, но и написал…» — слышу в ответ, но еще не понимаю и переспрашиваю. Наконец до меня доходит смысл этих слов, и я не сомневаюсь, что передо мной Павле Рак, человек, о котором я уже так много слышал, книга которого очень внимательно прочитана и мною, и моими товарищами. Единственная книга на русском, написанная о современном Афоне. Я узнаю от Павле, что монастырь Хиландар переиздал ее, объединив вместе с рассказами Бориса Зайцева. Специально для того, чтобы можно было сравнить эти два времени и понять, как меняется Афон, а он меняется. Об этом мы и говорим с Павле. Дело в том, что Европейское сообщество стало проводить в жизнь программу финансовой помощи южным странам. Если не ошибаюсь, кроме Греции, в эту программу попали Португалия и Испания. Эти страны решили вложить полученные средства в экономику. Греки же предпочли восстанавливать памятники, и в первую очередь афонские монастыри. Предлог вроде бы благовидный, но по русскому опыту знаю, что деньги, вложенные в реставрацию, трудно учесть. Не это ли привлекает благодетелей? Хотя, конечно, не только это… Перестройка в монастырях наносит неисправимый урон духовной жизни. Раньше афонцы отказывались от всех удобств, считая их невозможными для монахов. Архимандрит Херувим в книге «Из удела Божией Матери» пишет, что недалеко от арсаны^[8] скита святой Анны стояла часовня и на ней был выбит по камню следующий текст: «Послушник некого старца, неся от моря на своих плечах поклажу и поднимаясь с большим трудом, начал переживать, что напрасно трудится. Он сел здесь со своей поклажей, чтобы немного отдохнуть, будучи одолеваем указанным помыслом, когда внезапно слышит свыше чудесным образом пекущуюся о нас и помогающую нам Пресвятую Богородицу, говорящую ему: "Что ты сомневаешься и скорбишь? Знай, что эти труды, которые братия претерпевает, перенося грузы, приносятся как благоприятная жертва Богу; и поты, которые они, поднимаясь, проливают, вменяются Христом в мученическую кровь; и безропотно терпящие здесь тяжкие труды подвига и послушания в день Суда получат великое вознаграждение"». Наверное, современные монахи немного подзабыли эту надпись, тем же, которые присылают «помощь», эти слова знакомы. К чести Есфигмена надо сказать, что это, пожалуй, единственный монастырь, где не пользуются электричеством. К тому же монастыри волей-неволей попадают в зависимость от благодетелей. А благодетели в своих парламентах уже поднимают вопрос о дискриминации женщин: их-де на Святую Гору не пускают.

Узнаю, что Павле едет до Ватопеда, а оттуда пешком до Кареи. Жаль, мне до Иверона. За разговором мы не замечаем качающуюся, почти что скачущую палубу. Одному из двух сербов плохо. Мой собеседник достает кисть винограда. Отказаться невозможно. Я ем, а Павле говорит, что он очень любит эту тропу от Ватопеда до Кареи. Кто ходит афонскими тропами, учится видеть красоту Божьего создания. Кто хоть раз ходил афонской тропой, захочет пройти ею вновь и вновь. Так что мне объяснять не нужно, и думаю, что, Бог даст, и я когда-нибудь пройду этой тропой. Вот приближается пристань.

Кто же такой Павле Рак? Живет в разных местах и, по его словам, около четырех месяцев в году проводит на Афоне. Странник, был послушником, но пострига принимать не стал. Живет на Афоне как философ, созерцатель. У каждого свой путь. Ведь были же Хомяков, Нилус или Новоселов. И не человеку судить, чья тропа прошла выше старца Варсонофия или Нилуса. Конечно, он вряд ли будет понят афонскими тружениками, муравьями, каждый день в течение десятков лет несущими свои нелегкие грузы. Многие из них иной раз недоверчиво и недовольно посматривают на «туристов»… «Эй, отец… (к примеру, Иван), — иди туристов кормить», — как-то закричал при мне один русский монах. Те, которые помоложе и понеопытней, не понимают, что у каждого своя тропа и у каждого свой груз за спиной. Главное, чтобы он был свой… Не понят будет Павле и «туристами», которые привыкли к безупречной классификации: раз на Афоне, значит, должен быть монахом, если служишь в церкви, обязательно должен быть священником. Лишь искателю, подобному самому Павле, понятно, чего тот хочет, — дойти в своем понимании и видении до самой вершины, до самой сути.

Мы прощаемся. Как интересно! Всего-то говорили минут десять-двадцать, а знакомство состоялось.

На следующее утро я уже на пристани Дафни. Кто-то окликает меня по имени. Это Павле. Встречаемся как старые друзья. Много говорим. О старцах, о духовной жизни. Я еду на праздник вмч. Пантелеимона в Руссик, Павле — к своей матери в Словению. Он мне признается, что не любит панагиры. Невольно вспоминаются строки из книги воспоминаний архитектора Ле Корбюзье. Даже он побывал на Афоне! «Минула полночь, возбуждая рассудок. Стоя у скамей, мы чуть не падали от усталости. Прошло два часа, доведя до крайности бедных полусонных стариков, рухнувших на колени с искаженными лицами. Мы умирали от голода, стоя совсем близко от алтаря, и ждали, когда все это кончится. Муки от музыки все усиливались; я вспоминал свою бедную жизнь, вновь переживая все забытые дни, и измерял скрытые в ночи страны, которые отделяют меня от дома, где сейчас спят мои близкие и друзья! И в то самое время, когда вокруг все крепко спит, какое дьявольское (!) мистическое исступление царит под этими сводами, — и мне тут же показалось, что все это я вижу с неба, — откуда и куда должны доходить молитвы, — в виде тонкой теплой дарохранительницы, словно алебастровая ваза, оживляемой огоньком лампады».

Но, разумеется, это вторжение благодати, приводящее в неизъяснимое беспокойство спящую душу западного секуляризованного человека, православными, живущими в Церкви с ее молитвой и благодатными таинствами, воспринимается совсем иначе. Православная душа, наоборот, жаждет этой многочасовой духовной трапезы… Человеку, ищущему тишины, конечно, праздники бывают шумны. Но мне этого пока не понять, я впервые на таком празднике, и любопытство широко раскрывает глаза, несколько опережая трезвость духовного взора. На плече у Павле все та же хорошо известная сума, атрибут афонского странника. Он извлекает из нее бутылку. И снова отказаться невозможно… Хотя я не очень люблю вино и еще менее в нем понимаю, я с радостью принимаю этот дар и делаю несколько глотков из бутылки. Паром трогается, мой путь до Пантелеимона совсем невелик. Мы говорим о старцах. Павле рассказывает о некоторых из них. Об одном старце, живущем недалеко от пещеры прп. Петра, и о его ученике. Павле спрашивал о чем-то старца, и тот отвечал ему, а его послушник сидел рядом, и в глазах его светилась удивительная любовь к своему наставнику.

Павле Рак — сербский писатель, переводчик, путешественник, знаток Афона

Интересно, что старцу более восьмидесяти, а послушнику под семьдесят. Вместе они прожили жизнь, и не было у послушника желания сделать революцию или «выйти в люди». Что, увы, довольно часто бывает в нынешней России с ее сильно умножившимся в последнее время монашеством, но пока еще очень скупым на подобных послушников и наставников. Да и сами мы разве таких ищем старцев? Нам нужны более те, которые все предскажут и расскажут и дадут безошибочный совет, а поучиться любви много ли приходит странников в нынешние монашеские кельи?

Вот сейчас мои ноги коснутся камня арсаны и дороги наши разойдутся: Павле нужно будет искать тропу через суетную площадь Европы, а мой путь к паникадилу и хоросу, которые через несколько часов будут раскачивать под сводами храма. Дарю Павле привезенную из Москвы новую книгу архимандрита Херувима «Из удела Божией Матери». Спрыгиваю на пристань, надеясь, что еще свидимся. Но даст ли Бог?

Хорос—литой бронзовый обруч диаметром до 6 м, свисающий на цепях из-под купола храма, в центре которого расположено паникадило. Состоит из отдельных бронзовых пластин-сегментов, украшенных священными изображениями и орнаментами. В местах соединения сегментов укреплены специальные подсвечники для больших восковых свечей. В наиболее торжественные моменты службы монахи раскручивают его определенным образом.

Афонские были и небылицы

Гора Афон — место святое. По словам Евангелия, «где труп, там собираются и орлы». Поэтому на Афоне очень часто случаются искушения. Тут и национальные распри, соблазнительное поведение многих иноков в прошлые времена, например, в 1821 году, когда афонские монахи не только духовно, но и физически попытались участвовать в войне за независимость Греции, и нынешний «евроремонт» на Афоне. Но подобные искажения — неизбежные земные спутники святости. Гора Афон — Гора Святая, такого места больше нет на земле. Особую роль в афонских искушениях занимают различные небылицы — устные и письменные. Небылицы можно разделить на три группы: левые, правые и так себе, посередине.

Первой яркой небылицей слева, то есть пытающейся принизить святость Афона, для меня явилась сказка некоего господина Д., опровергнутая еще самим Святогорцем. «Стараясь пресечь возможность всякой встречи с человеком, монахи (афонские), отказавшиеся от света, принимают и объявляют другим обет: убивать всякого, кто попадется им навстречу».

До этого не додумалась ни революционная, ни демократическая среда. Приснится же такое!

Но ни смеха, ни улыбки не могут вызвать небылицы, придуманные мужами учеными. К сожалению, видного ученого, немало сделавшего для нашей исторической науки, епископа Порфирия (Успенского) следует отнести к авторам таких небылиц. Епископ слишком увлекся своей наукой и забыл, что есть другая наука, устремленная к высшему знанию. Почитайте:

«Мне столь приятно говорить умам правду, сколько горько вводить в заблуждение людей простых, которые верят всякой печатной книге, не имея ни времени, ни возможности проверять нашу братию книжную. Притом чем досточтимее Афон христианский, тем правдивее должно быть сказание о нем. Посему я пересматриваю и обсуживаю все тамошние предания о начале христианства с неумолимою строгостью, руководствуясь правилами исторической критики». Похвальное стремление ко всему подходить с рассуждением. Но если это подход чисто научный в стиле Вагнера из «Доктора Фауста», то результат не заставляет себя ждать: «Вывод первый: Богородицы никогда не было на Афоне!» «Почему?» — спросите вы. А потому что иностранцы неправославного вероисповедания ничего об этом не писали. Ничего об этом не говорят и греки в XVIII–XIX вв. Даже преподобный Никодим Святогорец молчит. Но кто же все это придумал, кто заставил иконописцев и художников написать соответствующие иконы и картины? И тут мы узнаем, что в 1659 году, при патриархе Никоне, вышла книга: «Сказание святого преподобного Стефана Святогорца о Святой Горе Афонстей и како бысть в жребий Богородицы». Там говорится об этом и приводится общеизвестное ныне предание. Что тут скажешь? И владыка находит слова: этот Стефан был болгарином, жил где-то около 1453 года, то есть во время падения Константинополя, следовательно, всего этого видеть сам не мог, и не стоит ему доверять. «Всякий здравомыслящий христианин, прочитав это сказание, поймет, что оно написано под влиянием воображения, которому все возможно: возможно и ветры на море направить куда угодно, и каменных идолов заставить обзывать Аполлона суетным и клич кликать людям, и Богоматерь послать на Афон из Иерусалима». Не будем продолжать, напомним, что умный преосвященный, излишне увлекшийся наукой, что, впрочем, было извинительно для его времени, забыл, что, кроме воображения, все возможно и Богу. Так что аргумент не принимается. Но епископ Порфирий и сам чувствует некую неудовлетворенность и еще семнадцать страниц своей книги посвящает опровержению именно этой «небылицы». Такое впечатление, что если бы он сам присутствовал при посещении Богородицей Афона, то все равно этому факту не поверил бы. Ведь действительно, откуда знать, что это и в самом деле Богородица — паспортов тогда еще не было и с идентификацией личности дела обстояли плохо.

Значит, Афон не жребий Богородицы. А Ее покровительство монахам? Ее многократные явления, где Она говорит о том, что Афон — это Ее удел?

Это что — пустой звук? Для рационалиста — да. Где это написано, где сказано, какие при этом были свидетели? Где киноленты, магнитофонные записи? А если все запротоколировано и есть свидетели, то где же вера? Где ее место? И дальше владыка разворачивается вовсю и громит одно «суеверие» за другим.

В других местах мы уже узнаем, что «Достойно есть» вовсе не «Достойно есть», и все сохранившееся предание о возникновении этой молитвы — выдумка, а хиландарская икона «Троеручица» — не «Троеручица». И вот уже уважаемый исследователь Востока с негодованием обрушивается на афонских писателей: «Я уже слышу этот повелительный голос, и вняв ему, потому что это — голос сомнения здравого, а не чахотного, обсуживаю предание, о котором идет речь, с научной неодносторонностью, я изрекаю сущность правды, оповещенной нам легендарно»^[9]. Главный аргумент против предания о даровании свыше молитвы «Достойно есть» — существование двух изложений. В первом Архангел Гавриил учит послушника этой молитве, а в другом — сама икона Божией Матери впервые произносит ее слова. Какой можно сделать вывод? Что в действительности этого не было! «Вот вам раздвоенная афонщина! Чему же тут верить и чему не верить? А ведь двух разноречивых преданий об одном и том же событии принять нельзя. От них будет трещать голова! Что же прикажете делать? Просить афонитов, чтобы они показали нам литографию Архангела Гавриила? А не покажут, так сказать им: не ходите вы к нам с вашими ссорящимися преданиями и не соблазняйте нас ими, да и не рассказывайте нам важных и таинственных событий обмакнутым в сусло языком вятского семинариста».

Признаться, был момент, когда я засомневался: не принадлежит ли кусочек пальца, так хорошо зримый на иконе великомученика Георгия в монастыре Зограф, нашему ученому писателю. Помните, один владыка, не склонный всему верить, засомневался, что образ сей нерукотворный, потрогал его, и фалангу пальца так и пришлось оставить на этом месте. Но история ничего не сохранила о таком физическом недостатке епископа Порфирия, так что сомнения мои рассеялись: это был другой, но тоже сомневающийся владыка. Но к чему же приводят подобные научные изыскания? К выводам, которые могут принести немалый вред Церкви. Обратимся снова к главному труду епископа Порфирия (Успенского) «История Афона» из серии «Восток христианский». Наконец наш ученый добрался до предания о посещении дочерью императора Феодосия монастыря Ватопед. Наверное, любой верующий христианин знает эту историю. Плакида приехала в Ватопед поклониться святыням и была остановлена Богородицей, которая запретила женщинам с этого момента посещать Афон: «Стой, не иди далее, да не постраждеши зле», — такие слова услышала Плакида. У греков даже есть специальное слово «аватон» для обозначения этого запрета. Но вот что пишет по этому поводу епископ Порфирий: «Бог внушает Плакиде войти в церковь не там, где вошли в нее монахи, а какой-то голос вопиет ей: "Стой, не то будет тебе плохо". Чей же это голос? Какой невидимка осмелился кричать так, несмотря на Бога, наставника Плакиды?» Если все христиане знают, то владыка почему-то не знает. Зато скорые на исторические фальшивки творцы нового мирового порядка, желающие положить конец «аватону» и сделать Афон общедоступным туристическим центром, могут услышать и подхватить голос «здравого» сомнения владыки: «Вот видите, даже православные епископы сомневаются».

В довершение всего надо отметить, что от епископа Порфирия досталось и известному афонскому писателю прп. Никодиму Святогорцу, который сам, как мы видели, разоблачал всякие небылицы об Афоне. «В сказаниях его (Святогорца) об Афоне много ходячих бредней местных. Посему настоящим и будущим писателям о сей горе советую не увлекаться этими сказаниями. Грешно говорить ложь и неправду о таком священном месте, каков Афон. Эта гора привлекательна только под освящением исторической правды». Мы не увлекаемся. Но хочется отметить, что «бредни» сами часто становятся предметом исследований. Они раскрывают мировосприятие тех, кто их рассказывает и слушает. Они рассказывают более полно, чем исторические хроники, что волновало людей того времени, чем они жили и к чему стремились. Если они не всегда соответствуют реальным физическим фактам, то много говорят о духовном. Даже чистая ложь об Афоне, сочиненная представителями западной цивилизации, — весьма интересный предмет для изучения. Ведь эти бредни говорят о том, каким желали видеть иностранцы и иноверцы Афон и каким они его видели. Но ученому-рационалисту этого, к сожалению, не понять.

Но надо отдать должное епископу Порфирию: как верующий человек он все же почувствовал, что зашел слишком далеко в своих изысканиях, и свои сомнения подытожил так: «Не отвергаю их, но в ожидании будущих открытий на Афоне пользуюсь ими как указателями исторических вероятностей и как отголосками о начале христианства в афонских городах. Для меня ценна их сущность, а неумелая облицовка их дешева так, что не беру ее и в придачу».

Владыке Порфирию удалось остановиться вовремя, но не всем это удавалось. Вот что пишет некий архимандрит Михаил (Семенов). Судьба его неординарна. Выходец из еврейской семьи, принявший Православие и достигший больших высот на церковном поприще, затем уклонившийся в революцию и сектантство, закончил жизнь епископом-самосвятом старообрядческой церкви. «Недаром на Каруле так часты в прошлом и так нередки в настоящем случаи религиозного безумия греческих монахов. Сколько монахов, говорят, полетели в пропасть в Каруле, потому что дошло до Галактионовой^[10] мысли о своей победе над миром и над собою, до мысли о своем обожествлении^[11] и об ангельском достоинстве. Это безумие могло создаться на почве и большой религиозной экзальтации, и на почве действительного, необычного, великого подвига». Случаи прелести у монахов были и, конечно, будут иметь место на Афоне, но из слов архимандрита можно заключить, что Афон кишмя кишит монахами, которые собираются прыгнуть в пропасть, и любой подвижник — это кандидат на подобный прыжок. Вот характерный пример небылицы «слева» — унижение монашеского подвига.

Но, к сожалению, и в наше время, когда после многолетнего перерыва в общении с Афоном мы получили возможность не только читать о нем, не только посещать его, но и писать о нем, посыпались в мир разные новые небылицы. В наши дни эсхатологических ожиданий многие говорят о конце Афона. Естественно, есть и те, кто с нетерпением ожидает конца и желает этот конец ускорить. Афонских отцов во время запустения Святой Горы 30-х годов XIX столетия Сама Божия Матерь успокоила, что нечего им волноваться, нечего ожидать конца Афона, пока Иверская икона находится на своем месте. Соответственно был сделан вывод на все времена: пока Божия Матерь присутствует на Афоне Своей иконой в Иверском монастыре, беспокоиться нечего — история Афона продолжается. Более того, в «Вещаниях преподобного Нила Мироточивого» говорится о том, как эта история окончится. Перед этим потрясется весь монастырь, затем «Афон будет биться страшным шумом, будет исходить тонкий глас, когда будет уходить Лик Госпожи нашей Богородицы, то будет знамение такое: все церкви будут наклонены ради удаления Спасения». Одним словом, все это будет происходить весьма заметным образом. Но, несмотря на это, несомненно, подлинное свидетельство, рождаются небылицы.

Поэтому мы узнаем, что икона сошла со своего места и была уже обнаружена на пристани Иверского монастыря. Оттуда, дескать, она была возвращена. Не знаю, чья фантазия порождает подобные рассказы, но, мне кажется, делается это весьма искренне. Нередко ведь бывает так, что фантазии людей, говорящих и делающих все от себя, складываются в рассказы, имеющие видимость достоверности, и проникают даже в печать. Еще современные небылицы рождаются оттого, что людей грамотных много, а Афон один. Соответственно грамотный человек, побывавший один раз на Афоне, в Пантелеимоновом монастыре, и, быть может, посетивший еще 2–3 монастыря, куда проложены хорошие дороги, считает своим долгом поделиться впечатлениями. И это хорошо. Плохо только то, что при таком беглом знакомстве он путает названия и имена, в восторге забывая о том, что нужно потрудиться и кое-что проверить. Но еще хуже, когда такой человек слишком быстро составляет свое мнение и ставит всем оценки. Плохо, когда «двойку», но плохо и когда кто-то получает от него незаслуженную «пятерку».

Достаточно известный в России писатель игумен N., проведя месяц на Афоне, написал книгу. Книга хорошая, написана литературно, но, увы, в историческом плане она никакая. Хорошо описаны его спутники, правда, весьма иронически, действие захватывает читателя, правда, поведение героев никак не может служить для него примером. Ломиться в закрытые монастырские ворота ночью — признак дурного тона. Тем более залезать на второй этаж кельи и дубасить в окно, когда хозяин, возможно, молится, — также плохой пример для паломника. И уж совсем не понравилось мне описание игуменом N. иеросхимонаха Стефана Карульского. Кто мы такие, чтобы давать оценку афонскому отшельнику, много лет жившему весьма аскетически на Каруле?! Да, были у него странности, была болезнь, но можем ли мы, не знающие, что такое аскеза, судить его? К тому же автор, то ли из-за личного пристрастия, то ли по ошибке, исказил даже облик отшельника: «худенький отшельник, невысокого роста, в засаленной скуфейке». Да полноте, о. Стефан ли это? Сербский монах был сильным человеком высокого роста. Надо отметить, что он мог выкинуть «штучку». И невольно закрадывается мысль, что «невысокий и худенький» мог бы хорошо проучить незадачливого писателя, попадись тот ему в руки. Чтобы не фантазировал.

Также прошелся автор и по «Толику», тогда еще мирянину, а ныне всем известному монаху. Я не сторонник того, чтобы прятать все негативные моменты, но что полезного извлечет читатель из подобных портретов? По крайней мере не нам, живущим в миру, учить духовной жизни монахов, не нам и производить над ними суд. И вообще, для чего извлекать чьи-то личные недостатки на всеобщее обозрение? Это занятие для либерального журналиста, а не для духовного писателя.

Но это все вопросы как бы частные, не вызывающие всеобщего интереса. Однако есть и некие темы, которые не могут оставить равнодушными никого. Это и вопрос о «таинственных афонских старцах», иногда являющих себя обыкновенным людям. Наверно, повторять здесь общеизвестные истории, многократно пересказанные, не имеет смысла, но все же напомним некоторые из них. Так, один молодой монах случайно застал необычные похороны: шестеро старцев хоронили седьмого. Молодому монаху они предложили восполнить число. Он пошел взять благословение у своего старца. Но после этого он со своим старцем не могли найти ни тех старцев, ни той поляны. Подобных рассказов сейчас известно много.

Кто же такие эти отцы?

Некоторые считают, что это преподобные, некогда подвизавшиеся на Афоне. Святая Гора, как никакое место в мире, приближена к Небу, поэтому и преподобные являются здесь довольно часто и в некоторой степени даже закономерно. Другие считают, что это монахи, живущие в пустыне. Они живут не просто в уединении, но и особым чудесным образом скрываемы от других людей. Ведь если бы о них узнали, то в пустыню устремились бы сотни, тысячи людей, и это была бы уже не пустыня.

В связи с этим хочется вспомнить историю, происшедшую во второй половине XIX века. Один мирской человек ехал на муле из Есфигмена в Руссик к пароходу и очень спешил, чтобы доехать к вечеру, ибо с рассветом пароход отправлялся. Но Богу было угодно устроить так: около монастыря Ксенофонт путник сбился с пути и, пытаясь выйти на нужную дорогу, заблудился, попав в непроходимые дебри, спустился в какой-то овраг, из которого уже не мог выбраться. Пришлось ему заночевать в этом овраге, и ночевка, понятно, была весьма невеселая. На рассвете, когда он искал место, где можно было бы подняться, он увидал в расселине молившегося нагого старца. Белые седые волосы его опускались гораздо ниже плеч, и он был, по-видимому, очень стар. Мирянин поспешил к старцу, который его вроде бы не замечал, но когда человек приблизился к нему, каким-то образом почувствовал его приближение и скрылся в расселине. Как ни искал его путник, все было безуспешно. И тут довольно скоро он нашел тропинку и отправился уже не в Руссик, ибо на пароход он безнадежно опоздал, а в Ксенофонт, чтобы разузнать об удивительном старце. Выслушать его рассказ собрались все монастырские старцы. После некоторого раздумья вдруг они вспомнили, что много лет назад один монах-схимник ушел в пустыню. Он долго просился у настоятеля отпустить его в уединение, но тот не давал ему благословения. И вот однажды он тайно ушел сам, без благословения настоятеля. Видите, тут было дано вполне рациональное объяснение подобной встречи. Хотя непонятно, как подобный монах мог прожить долгие годы без кусочка сухаря, питаясь только тем, что давала ему пустыня. Тогда, очевидно, это был святой, в подвиге уподобившийся преподобной Марии Египетской. Никогда мне не приходилось встречать человека, который видел какого-нибудь таинственного старца. Разве что тут можно вспомнить случай с моими приятелями. Были они людьми весьма шумными и часто вздорили между собой, когда шли по Афону. Однажды одного из них нагрузили в монастыре большой поклажей и попросили передать ее в болгарский монастырь Зограф. Идти до Зографа совсем недалеко, но все в гору и в гору. И мой знакомый, хотя и был человек физически сильный, быстро устал. А тут на него стал ругаться его спутник: зачем, мол, взял тяжелую ношу, и, рассердившись, ушел далеко вперед. И тут появился пожилой монах с мулом, сам предложил нашему паломнику подвезти груз. Вот груз был доставлен к вратам монастыря. Друзья встретились вновь и опять стали ругаться. И тут вспомнили про старца и решили его поблагодарить, но никого вокруг не оказалось: ни монаха, ни мула. Они спросили в монастыре про своего помощника, но там только пожали плечами: такого монаха нет в монастыре, а в округе совершенно нет келиотов. Не знаю, к какой категории отнести этого старца, но мне кажется, это был очень хороший монах.

Недалеко от Пантелеимонова монастыря, километрах в двух на северо-восток, находится заброшенная Георгиевская келья. По преданию, существует она уже около 900 лет. Ранее вокруг нее жило множество пустынников в пещерах, которые приходили в келью по праздничным и воскресным дням, чтобы причаститься Святых Христовых Таин. В 1863 году она была обновлена для великого подвижника — иеросхимонаха Илариона, грузина, бывшего духовником последнего имеретинского царя Соломона П. Именно здесь окончил свой жизненный путь великий старец 14 февраля 1864 года. Мне не довелось бывать в той келье, но Валера в нее поднимался, после совершенно забыв туда дорогу. Там ему показывали останки святых безвестных подвижников, которые были желтого цвета и благоухали. По афонским понятиям — это признак святости. Раньше было много святых отцов, которые в безвестности заканчивали свой жизненный путь в пещерах. Теперь этому мешают вертолеты, лифты и автомобили.

Во владениях Великой Лавры, в месте, называемом Вигла, есть Пещера отлученных. Свое название она получила от останков трех монахов Лавры, которые были латиномудрствующими. Они страшны, и говорят, что даже когда-то один паломник упал в обморок при виде этих совсем не святых «мощей». И пещеру пришлось замуровать. Мы давно хотели узнать об этой пещере. Но нам никто не смог рассказать о ее местонахождении. То ли не знали сами, то ли скрывали.

Любят кое-что прибавить афонские отцы к биографиям своих подвижников. Так, карульский иеросхимонах Никон в их изложении стал не только генералом, но и адъютантом его императорского величества, а другой карульский иеросхимонах Стефан, о котором уже говорилось чуть выше, начальником четнического штаба.

Костница русского скита Крумица

Но все же, видимо, подвизались здесь, на Афоне, видные русские люди, о которых мы мало знаем. Так, если верить пантелеимоновскому «Душеполезному собеседнику», в XVIII столетии на Афоне подвизался русский архиерей. Как он мог здесь оказаться, как мог быть отпущен из России, где все архиереи испокон веку и на виду, и на счету, — непонятно. Близ монастыря Дионисиат наверху была маленькая келья, в которую мог забрести разве только местный пастух. Он-то и нашел в этой уединенной келье бедно одетого мертвого монаха. Братья из монастыря, пришедшие с пастухом, увидели надпись на стене. Она была на русском языке и гласила: «Я, смиренный епископ русский, для приготовления к будущей вечной жизни оставил все и приютился в этой Святой Горе для спасения души; кто найдет труп мой, прошу ради Христа Бога нашего, предайте землю — земле». Вот такая быль. Теперь эту быль никак не проверишь, свидетелей за давностью не найдешь, но я уверен, что подобные архиереи могли быть и были на русской земле. А что касается греческих владык, то если перечислять всех живших на Святой Горе как простые монахи, то список выйдет весьма значительный. И ныне на Афоне подвизается один архиерей, так что традиция не утеряна. Но, зная нашего русского православного странника, который наверняка попытается получить благословение, совет или наставление у такого богомудрого владыки и устремится к нему, невзирая ни на какие природные преграды, боюсь даже намеком обозначить местность, чтобы не нарушить его уединения.

Описание же афонских былей и небылиц не закончено, потому что они будут появляться и распространяться, пока существует Афон. Так что эта глава книги остается незаконченной.

Царская келья

Вот, кажется, мы уже жалеем, что пустились в это предприятие. Пыльная дорога поднимается все выше, закручиваясь в немыслимую спираль. Какая-то гигантская змея, все время ползущая и не способная остановиться… Кажется, что конца не будет этой дороге. Легко пройдена дивная тропинка от Пантелеимонова монастыря до Ксиропотама. С мостиками над пересохшей речкой, с оградами из стопок каменных «блинов». Трудно понять, как из афонского камня можно сделать такой «блин», да еще затем принести сюда и положить один на другой без цемента, чтобы лежали они добрую сотню лет. Спрашивается: зачем? Когда и так, без всяких архитектурных дополнений, можно спокойно пройти по тропинке? Да, вечный вопрос современного человека — «зачем» — здесь остается без ответа. А ведь носили отцы, трудились и складывали и ни на секунду не оставляли молитву и не задумывались: «Зачем?» Действительно, зачем для каких-то паломников, вечно снующих ротозеев, проливать столько потов? Сами-то, как горные козочки, и без тропинки пробежали бы. Но дорога пройдена, и перед нами пыльный ковер, периодически выбиваемый автомобилями. Творение нового времени, пожалуй, первый шаг Афона в сторону цивилизации.

Уже наступил вечер, и спрашиваешь себя невольно: «Что потянуло нас сегодня в Карею?» Но вот терпение наше кончается, и мы останавливаем редкую в это время машину. Двое рабочих помогают нам забраться в кузов. Едем минут десять. Проскакиваем какой-то перекресток, видим стоящую там «Ниву». И вдруг едва не на ходу выскакиваем: кто-то глазастый увидал в ней о. Р. — известного иеросхимонаха, приехавшего не так давно на Афон. Александр — Саша, Шурик, как мы его называем, — был у старца на Кавказе, и тот помнит нашего спутника. Трудно передать любвеобильный взгляд старца, и кажется, все неудачи дороги и разногласия куда-то унеслись и стерлись каким-то чудесным ластиком.

Старец прощается и приглашает зайти к нему в келью, если дорога приведет к ней. Теперь мы уверены в правильности своего выбора: дорога была не напрасной, в Карею мы идем уже в сопровождении послушника из сербского монастыря. Кто-то из нас замечает странную башню на высоком месте. Странную своей новизной. Раньше мы никогда ее не замечали. Драган объясняет нам, что это некая телефонная башня, куда сходятся разные кабели, наверное, в том числе и от автоматов, которые настойчиво расставлены около каждого монастыря. Европейский сервис. Вот еще один поворот, и перед нами открывается «орех» — так переводится с греческого слово «Карея» (или точнее — «Кариес»). Драган показывает нам высокое здание в три или четыре этажа. Это сербское подворье. Ранее здесь была знаменитая Благовещенская келья не менее знаменитого о. Парфения, ученика великого старца Хаджи-Георгия. Отец Парфений какое-то время жил здесь со своим старцем, а после его смерти собрал около сотни русских монахов, основал издательство, которое и напечатало житие старца. И могучая келья, возвышающаяся над всей афонской столицей, стала бельмом на глазу для борцов с русским засильем. Слишком мало мы знаем о русских келиотах. Но в этом случае как-то не испытываешь особенной горечи от утраты русскими очередной кельи, здесь теперь подвизаются братья-сербы, которым русский человек может говорить только слова благодарности.

Но это не главное строение здесь: наш взор привлекает громада Андреевского собора. С высоты скит кажется могучим воином, облаченным в каменные доспехи и увенчанным металлическим шлемом. Мы спускаемся, подходим ближе, и собор удивляет уже не размерами, а своим, как ныне принято выражаться, аварийным состоянием. Одна из главок, бывшая завершением параклиса, как бы отломанная невидимой силой, застыла под углом градусов в тридцать к вертикали…

Вспоминается наше посещение скита года два назад. Мы долго ходим по заброшенным помещениям под стенами монастыря, пытаясь угадать, где и что размещалось. Скит имел мастерские: иконописную, столярную, слесарную, портняжную и др. Интересно, что в начале века здесь уже была фотомастерская. Имелась хорошо оборудованная больница и даже аптека. Где все это теперь? Жизнь как будто остановилась здесь несколько десятков лет назад. Вот брошенные колеса от телеги, какие-то металлические детали. У входа в монастырь — баскетбольная площадка. Как же упустили такой кадр нынешние комсомольцы? Монахи-то, оказывается, в баскетбол играют. Мы же, слегка удивленные этим соседством, быстро находим объяснение: здесь располагается известная афонская школа для мальчиков.

Дергаем за массивное металлическое кольцо. Слышны шаги, и вот мы уже входим внутрь. Перед нами монах Андреас. Из общения на плохом немецком языке мы узнаем, что теперь здесь всего несколько греческих монахов, а его послушание — водить экскурсии в Андреевский собор, единственное место, которому было уделено внимание реставраторов. А еще позже я узнаю, что монахов вообще только двое: Андреас и его сын — иеромонах-иконописец. Есть или был еще третий, имевший самое слабое отношение к монашеству, — художник-француз, который по неизвестной причине и хозяйничал в скиту, оставляя за собой окурки в поруганном алтаре одного из приделов, и, более того, мой афонский знакомый уверял, что в нашем русском скиту этот француз выставлял свои творения в стиле не то конструктивизма, не то постимпрессионизма, не то какого-то еще модернизма. Это уже слишком даже для нас, переживших советское поругание святынь. Но самым страшным по своей невосполнимости является то, что француз открыл дверь в книгохранилище интересующимся. Это стало ясно, когда ссылки на ранее недоступные афонские источники стали звучать на различных научных конференциях. Сколько не будет уже никогда услышано! Когда я в 2002 году был в Андреевском скиту, мне четко и ясно было сказано, что архив монастыря не сохранился. Плодами таких «научных изысканий» в хранилищах монастырей почти всегда становятся легенды. Такую легенду мы читаем у одного современного писателя: «…Эмблематичной для данного вопроса (греко-русских отношений на Афоне) является встреча в начале 1914 года представителей Андреевского скита с Николаем II, во время которой царь после благочестивой беседы наибольший интерес высказал к стратегическим характеристикам бухты в Македонии, приобретенной обителью…^[12] Это маленькое продолжение легенд XIX столетия о захвате Афона русскими солдатами, переодетыми в монашеские одежды.

Да, да, этот скит, ставший как бы русской славой на Афоне, построенный на русские деньги, теперь представляет собой руины. Келья, некогда называвшаяся Сераем, была приобретена русскими подвижниками Виссарионом (Толмачевым) и Варсонофием (Вавиловым) в 1841 г. и к началу XX века получила весьма благолепный вид, уже утраченный сегодня. По данным на 1903 год, в скиту проживали около 500 монахов. Это место мистически, неведомым образом связано с Россией. Построивший в XVII веке здесь тогда келью Вселенский патриарх Афанасий нашел свое последнее пристанище в России в Лубенском монастыре, где и пребывали его святые мощи. Через сто лет келью стал расширять другой Вселенский патриарх — Серафим, и он тоже нашел упокоение в том же Лубенском монастыре рядом со своим предшественником. Вот такая необъяснимая связь этого места с Россией. Даже здесь, среди скал и гор, этот скит нашел для себя равнинный участок. И климат-то, говорят, здесь прохладный, похожий на русский. Теперь же он, величественный и могучий, как некогда и сам русский народ, так же, как он, повержен и измучен и управляем уже не русскими людьми. Как, впрочем, и северная Родина… Андреевский скит уже давно не русский по своей принадлежности.

Построенный на земле монастыря Ватопед, он был обречен на «случай», который и произошел в далекой России в 1917 году и привел к угасанию русского монашества на Афоне; и после долголетней агонии юридическое стало фактическим: в монастыре нет ни одного русского. Музей русской славы…

Мы входим во двор монастыря и стоим перед собором, одним из самых больших в православном мире. Своими размерами он подчеркивает нелепость наименования этого места скитом. Куда до него Ватопедскому монастырю… Интересно, что название бывшей здесь кельи Серай переводится как «красивый дворец». Это один из крупнейших православных соборов. После восстановления храма Христа Спасителя и сооружения собора св. Саввы в Сербии он занимает, пожалуй, третье место по величине. Интересно, что это не единственная русская святыня, находящаяся вне России. Многих удивит, что самый древний русский храм находится здесь, на Афоне, в скиту Ксилургу, в котором зарождалось русское монашество. И опять после… После разрушения Десятинной церкви в Киеве в 1935 году.

Рядом с храмом могила иеросхимонаха Виссариона (Толмачева), основателя Андреевского скита, который почил 26 апреля 1862 года на 57-м году жизни и на 32-м пребывания на Святой Горе. Он же был и первым игуменом. Позже я прочитаю в летописи скита, что первый игумен был похоронен, соединив своим телом две территории. Голова покойного на ватопедской земле, а ноги на вновь приобретенной от Руссика. Какое перо опишет те труды, которые понес этот непрославленный святой, чтобы соединить эти две земли и поставить на них это русское чудо, которое мы преступно легко утратили. Спи, отче Виссарионе, хорошо, что не видят твои глаза, что сотворили с твоим детищем…

Величественный храм сей строился около тридцати лет: с 1867 по 1900 год, и израсходовано было 2 млн рублей. Приделы храма посвящены святому благоверному князю Александру Невскому и святой Марии Магдалине в память чудесного спасения государя Александра Николаевича в дни Всемирной выставки в Париже 25 мая 1867 года. Первый камень положил своими руками сын императора, великий князь Алексий, во время своего посещения Святой Горы в июне 1867 года.

Огромное пространство храма вызывает недоумение: неужели оно когда-либо могло быть наполнено, ведь на Афоне живут только монахи. Но в начале века на Святой Горе было около 4 тыс. русских, что весьма устрашало некоторых греческих националистов, потомки которых ныне считают революцию промыслительной для Афона: она-де освободила от русской колонизации. Слепцов хватает и среди греков. Тех, что предпочитают руины мощной православной молитве, пусть звучащей на другом языке — славянском. Да и руины не могут стоять вечно, и европейская «помощь» — логичное завершение этой истории.

Такое впечатление, что мы снова в России: вот иконы прп. Серафима, а вот — прп. Сергия Радонежского. Синодальный стиль иконописания, вышедший в современной Греции из употребления, здесь поражает своим величием. Византийский стиль настолько захватил нынешних греков, что для воссоздания росписей пришлось выписывать иконописца из России. Впрочем, позже в Москве, листая «Сообщения православного Палестинского общества» за 1906 год, я натолкнулся на поразившую меня заметку. Подписана она архим. Михаилом и называется «Искусство на Афоне». «На Афоне есть один очень поучительный… храм. Это Андреевский собор. В нем два храма: верхний и нижний; в верхнем — новая московская живопись, в нижнем — иконопись, прожившая чуть ли не тысячелетие. И вот в верхнем жалко и больно смотреть на стены. Мне стыдно было слушать, когда в моем присутствии расхваливали картину Алексия человека Божия, единственное достоинство которой было рубище и огромная дыра на его рукаве. Никакой религиозной мысли, дешевая ничтожная эффектность, не стоящая ломаного гроша». Но у нас нет таких ощущений. Наверное, потому, что мы не настолько хорошо разбираемся в живописи. Да, икона для нас в первую очередь — икона. Икона — это видение небесного мира, и каждый народ немного по-своему воплощал в красках это видение. Времена тоже вносили свои коррективы. Были разные эпохи, но иконы все равно остаются иконами и достойны почитания. К тому же воспоминания архимандрита совсем не подходят к Андреевскому собору. Здесь чуть ли не впервые в жизни не умом понимаешь, а чувствуешь всей глубиной дыхания былую мощь России. Православную мощь. Истина и сила — единственное, пожалуй, в истории соединение, которое казалось нерушимым и вечным. Не уберегли мы сокровенную сердцевину этой мощи, и пал гигант.

Нельзя не сказать об одной трагической странице истории скита. Последним его игуменом был архимандрит Михаил, родом из Псковской губернии, лет пятьдесят безвыездно проживший на Афоне. В детстве ему трудно давалась учеба. Иногда это может довести ребенка до отчаяния, но в отличие от современного школьника мальчик из дореволюционного прошлого хорошо знал, где берутся средства для улучшения успеваемости. И обратился будущий афонский монах к Богу, и молитва ребенка, конечно, была услышана: мальчик стал учиться блестяще. Но главное, что он узнал, — это сила молитвы. И вот он оказался на Афоне. Здесь его способности нашли применение: о. Михаил стал библиотекарем, его усилиями скит получил великолепное собрание книг. Это было не просто коллекционирование. Один писатель из эмиграции, посетивший Андреевский скит уже на закате его величия, оставил следующее воспоминание о разговоре с архимандритом: «Какие только вопросы не были затронуты: и самые неожиданные для монаха, и понятные для университетски образованного человека, но больше всего о воспитании детей и о книгопечатании на Руси, причем почтительно выслушиваю настоящую лекцию с цитатами наизусть».

Когда в 1958 году вспыхнул страшный пожар на западной стороне скита, загорелась и уникальная библиотека, которую игумен собирал всю жизнь. А надо отметить, что тогда не только не было противопожарных средств, но даже и просто воды не было. Стихия и пять престарелых монахов с игуменом, которым уже под восемьдесят. Но по слову игумена убеленные сединами старцы, как молодые, бросились бы в пламя. «Пусть горит», — запретил архимандрит Михаил спасать дело своей жизни. Пожар бушевал четыре дня, и монахам оставалось только созерцать, как стихия уничтожает древние рукописи, церковную утварь, облачения и библиотеку в 20 тысяч томов. Вот оно — монашеское смирение: тушение пожара без воды было бы пустой затеей и могло только унести человеческие жизни. Кто знает, быть может, смотря на пламя, старый игумен думал о том, что пусть лучше пламя уничтожит страницы русских книг, чем они просто сгниют в заброшенном скиту, как сгнили в заброшенных русских кельях. Пусть лучше сгорят, чем их будут использовать как оберточную бумагу — ведь Карея с ее лавками совсем недалеко. Бывало и такое. Горел скит — большой и величественный, — как горел когда-то русский красавец «Варяг», не могу найти иного сравнения. Ведь в те годы доступ русским на Афон был попросту закрыт.

Прикладываемся к главе св. апостола Андрея Первозванного. Валерий умудряется что-то фотографировать, несмотря на слабые протесты о. Андреаса. Но тут невозможно его ругать, ибо хочется сохранить, пусть на клочке бумаги, кусочек воспоминания о Великой России.

Дальше? Дальше совершается небольшое афонское чудо, которое, наверно, происходит с каждым паломником в каждом афонском монастыре. Такая уж это земля. Отец открывает стоящую слева от иконостаса раку. Она пуста. Но мы ощущаем явное и сильное благоухание и недоуменно смотрим на Андреаса. Зачем смазывать благовониями пустую раку, да еще внешне не приведенную в порядок? Но Андреас подтверждающе кивает. Дальше из сбивчивого по причине разделяющего нас языкового барьера объяснения мы понимаем, что в этой раке находились мощи прп. Антония Великого. (Хотя мы хорошо знаем, что мощи преподобного находятся до сих пор в Египте. Потом мы уже поняли, что это была одна из рак с частицами мощей, располагаемых под сенью перед иконами.) Позже мы узнаем, что храм кельи Серай был посвящен прп. Антонию Великому. В 1849 году Серай стал общежительным скитом во имя апостола Андрея Первозванного и прп. Антония Великого. Поэтому неудивительно, что в храме находится рака преподобного. Затем, показывая на своды храма, наш проводник недобрым словом поминает коммунистов. Мы не знаем, каких коммунистов он имеет в виду, наших или греческих, которые могли нанести повреждения собору в период греческой гражданской войны, охватившей и Афон. Впрочем, это не так важно, ибо и те, и другие так или иначе приложили руку к разрушению храма. И мощи пришлось убрать. А благоухание осталось и сохранилось до сих пор.

Это маленькое дополнение к величественному храму периода великой России является тем необходимым звеном, которое соединяет личное и общее, делая общее не внешним фактом, а живой частицей, принадлежностью человеческой души. Это воспоминание навсегда свяжет нас с русским храмом на греческой земле.

Далее наш путь лежит к келье «Достойно есть». Это место знает каждый православный христианин. Здесь одному послушнику явился Архангел Гавриил и научил его дивному гимну Пресвятой Богородице «Достойно есть». Хотя среди греков находятся рационалисты, которые считают, что эта история была приукрашена славянской чувственностью. Но не будем внимать им. Начинается обычная афонская проблема с тропинками. Забираем слишком влево и попадаем к строящейся келье. Хозяина нет, а с рабочими мы в буквальном смысле не можем найти общего языка. Сегодня строительство на Афоне — вещь обычная, но часто красота полуразрушенных келий для нас предпочтительнее возводимых весьма и весьма обустроенных домов. Разруха на Афоне соответствует нашему духовному состоянию, а благоустройство с душем и электричеством — это еще одна ступень вниз, на которую не хочется опускаться. Пьем из источника, обильно изливающего воду, и идем назад. Где же ты, келья «Достойно есть»? Ясно, что эта каменная дорожка, спускающаяся вниз от скита, приведет нас к цели. Отцы, сколько же трудов положили вы, чтобы протянуть такую тропинку? И эти труды вы не почитали бессмысленными, столько времени от своей драгоценной жизни посвятив какой-то дорожке. Ноги скольких святых прикасались к этим камням? Какие отцы ходили этой тропинкой? Но главное, что каждая афонская тропа имеет свою историю. И после, в Москве, раскрыв случайно книгу о святом праведном Иоанне Кронштадтском, я неожиданно узнаю историю этой дороги и получаю ответ на один из заданных чуть выше вопросов, которые, казалось бы, навсегда должны были остаться безответными.

К настоятелю Андреевского скита о. Иосифу однажды подошел пожилой паломник и попросил принять его в братство, «коего было изобильно, да и охотников из паломников поступить было много молодых и способных на все дела, но только сей паломник заявил, что о. Иоанн Кронштадтский его к нему послал. О. Иосиф спросил:

— А какое-нибудь ремесло знаешь?

— Я каменщик и могу дороги мостить.

— А, если каменщик, то нам нужен. Надо из скита до водяной мельницы дорогу провести.

— Батюшка о. Иоанн мне так и сказал: "Поезжай на Афон в Андреевский скит и там дорогу будешь проводить".

Новый послушник вскоре принялся за возложенное на него послушание и за год провел до мельницы хорошую дорогу зигзагами, по которой свободно могут ехать в глубокое ущелье самые большие автомобили (каких здесь еще нет) и повозки, запряженные быками.

По окончании дороги каменщик заболел, слег в скитскую больницу и умер в ней схимником, прожив на Афоне два года»^[13]. Так что, идя по этой дороге, помни, паломник, что с тобою благословение великого святого.

Иногда жалеешь, что где-то опоздал, но гораздо реже жалеешь, что куда-то попал слишком рано. Если бы прошел этим путем сегодня, то постарался бы найти келью Никодима Святогорца, где он писал «Невидимую брань». Попытался бы отыскать то место, где сподвижники и духовные братья Виссарион и Варсонофий встретили юродивого грека по имени Яни. Братья хотели купить келью монастыря Ксенофонт, чтобы преобразовать ее в русский скит. «Скажи, пожалуйста, есть ли на то воля Божия, чтобы Троицкая келья сделалась русским скитом?» — спросили они блаженного. В ответ Яни указал рукой на Серай и сказал: «Москов — это кало (хорошо), это кало». И в другой раз встретил о. Варсонофий юродивого Яни на том же месте. И тут уже сам он остановил будущего насельника Андреевского скита: «Вот Серай, скит руссов и москов». Опять не поверил ему о. Варсонофий: может ли быть такое, чтобы одна из лучших афонских келий досталась каким-то бедным русским монахам? Но воля Божия свершилась. Как свершилась она и теперь, и видим мы мерзость запустения. Да, если бы…

Свято-Андреевский скит: реставрация начинается

Вот мы уже стоим около искомой кельи «Достойно есть» в нерешительности. Время полуденное, время афонского отдыха. Но мы дерзаем постучаться и не получаем ответа. Вот уже надо поклониться и уходить, но… Валере, как всегда, приходит мысль что-то сфотографировать, он перешагивает через маленький заборчик. Этот шаг вызывает активность где-то внутри, диалог на разных языках, и нам открывает дверь грек о. Иоанн. Ах, этот Валера, но… так открывается перед нами небольшая страничка русской истории Афона. Старцем о. Иоанна был русский, и вообще келья с давних пор была славянской. О. Иоанн 20 лет прожил со своим старцем и 20 лет один. Ему есть за что любить русских и за что благодарить их. Поэтому, наверно, он так охотно с нами беседует.

Вот мы в храме, прикладываемся к иконам. Стены кельи — настоящий русский исторический музей, все это сохранилось от русского старца. Угощает нас лукумом и ракийкой. У него о русских хорошие воспоминания. Солоухин как-то заметил, что прилагательное «русский» из обозначения высшего качества товара или вообще достоинства предмета или человека за короткий срок стало синонимом чего-то ужасного, неугодного. Так усилиями мнящих себя властелинами мира и при нашем пособничестве изменился толковый словарь, приняв соответствующее эпохе толкование.

Если бы не храм и не подрясник о. Иоанна, то можно было бы принять келью за маленький деревенский домик, а о. Иоанна за старого доброго крестьянина. Отец приветлив и нисколько не огорчается оттого, что мы лишили его дневного отдыха.

Дальше наше маленькое путешествие уже лишено всякого плана. Мы решаемся вернуться в Карею другой дорогой. И так попадаем к большой строящейся келье на другой стороне ущелья. Решаем зайти туда и не ошибаемся…

Здесь нас ждет гостеприимная встреча. Молодой послушник сетует, что их старец ушел в Карею, а то и он был бы нам рад. После традиционного угощения нас водят по всей келье. Мы узнаем, что в келье недавно был пожар и почти все сгорело, но сейчас волею Божией она возрождается. В ней уже 9 послушников. Нас даже ведут в библиотеку и показывают древние книги на церковнославянском. Мы оказываемся в реставрируемой трапезной, весьма обширной. Но больше всего поражает нас рассказ нашего провожатого, что ктитором кельи был святой царь-мученик Николай Александрович. История русского Афона, не нашла ты еще своего исследователя и летописца!

В келье два храма. Один посвящен святителю Иоанну Златоусту, другой — Благовещению. Отсюда и название кельи — Благовещенская. Реставрация Благовещенского храма еще не закончена, но кисть иконописца уже коснулась его белых стен. Послушник дарит нам иконки Благовещения. Стоя у окна, он немного рассказывает нам про соседние кельи. Вот там — келья «Достойно есть», в самом низу — келья прп. Сергия Радонежского, что недвусмысленно указывает на ее былую принадлежность. Наверху — келья Феофила Мироточивого^[14], еще выше — Преображенская келья, недалеко — келья свт. Григория Паламы. Сколько келий на Афоне? Вряд ли кто ответит. И в каждой возносят хвалу Господу, в каждой трудятся послушники Пресвятой Богородицы. Пока…

Но было бы ложью утверждать, что на Афоне не бывает искушений. Бывают — и иногда заканчиваются самыми страшными историями.

«Вот там виднеется келейка, жил один монах, а рядом другой, — подвел престарелый русский монах из Андреевского скита писателя Дарова к этому же оврагу, в году примерно шестидесятом двадцатого века. — Один другому и говорит: "Не ходи по моему огороду и через мой виноградник". А тот ходит, для сокращения дороги в церковь. Тогда этот подговорил рабочего, и зарубил тот рабочий монаха топором. Доказать, конечно, нельзя было, но монах-злодей жил до 120 лет. Все никак не мог помереть, пока не покаялся. А рабочий-грек тоже монахом стал. Это совсем недавно было: лет сто назад». Вот такие поучительные истории происходили иногда на Афоне.

Перед прощанием келиоты окончательно сражают нас своим гостеприимством: у ворот кельи множество струганых палок. Оказывается, это дар паломникам, и нам предлагают выбрать себе по жезлу. Здесь не Россия, и такой подарок весьма ценен. Лес на Афоне совсем не российский и в основном представляет собой непроходимые заросли кустарника. Так что найти удобную палку весьма и весьма проблематично. Да, есть еще среди греческих насельников монахи, которые знают, за что надо благодарить Россию. И понимают, что от ее судьбы зависит судьба православного мира. Наверное, поэтому в царской келье есть небольшая святынька, пришедшая из современной России: кусочек камня, на котором молился великий русский подвижник — прп. Серафим Саровский. Для Царской кельи^[15], такое название мы даем ей между собой, этот камешек необходим как маленькое основание.

Свято-Андреевский скит. Главные врата

Но это было два года назад, а сегодня у нас другая дорога. Уже смеркается, и ворота Кутлумушского монастыря, конечно, уже закрыты.

Остается один вариант, несколько необычный для Афона. В Карее есть маленькая гостиница. Правда, к ней, наверное, лучше отнести русское название «постоялый двор». Но по крайней мере есть крыша над головой и постель, а значит, есть возможность дать покой уставшему телу, чтобы завтра отправиться в путь.

Каруля

«Оттудо, яко на полчаса хождении на восток, обретается третий скиточек зело мал, проименованный Каруля. К нему же уже приближающися зело путь жесток и страшен есть, яковаго еще в всем моем путешествии не видех, яко четверть часа требе дратися и руками и ногами, семо и овамо завращающися, между ужасними пропастьмы каменными, над морем висящимы, отнюду зрящему низу, сердце унывает и великое есть тщание шествующему да не како поползнется в пропасти. Со многою нуждой и терпением тамо живущии восходят и нисходят, обременении сущи, обаче терпят Господа ради, да и вечной жизни имут мзду!..» — так написал про Карулю Василий Григорович-Барский.

Но мы попадаем на Карулю другим путем, нежели Барский. Он шел от скита святой Анны, минуя Малую Анну, тоже афонский скит, мы же подплываем к маленькому бетонному выступу пристани. Здесь делают остановку корабли, плывущие из Дафни в Кавсокаливию. Эта пристань общая для Карули и Катунак. В прошлом году мы вступили на эту, можно сказать, легендарную землю, о которой слышали много рассказов, не лишенных некоторого налета фантазии.

Тогда почти на самой пристани нам повстречался некий странный монах. Особое удивление вызывала его одежда. Обычно афонские жители, когда путешествуют, заправляют полы подрясника за пояс, а то в иных местах очень просто запутаться в одежде и свалиться в пропасть. Трудно было понять, есть ли на этом монахе подрясник, зато снизу явно проглядывались спортивные штаны, которые в России почему-то называются тренировочными. Плюс ко всему растерянный вид. Он стоит около нас и как-то мнется, озвучивая паузу какими-то междометиями. Мы не сразу догадываемся, что перед нами знаменитый архимандрит Стефан, прозванный карульскими насельниками «папа-краль». Это прозвище родилось из-за смутных пророчеств о. Стефана, что он будет королем Сербии и за ним то ли прилетят на самолете, то ли приплывут на подводной лодке. Этому, разумеется, никто не верит, хотя о. Стефана уважают за те прежние подвиги, которые вроде бы не из числа фантазий. Он, о. Стефан, — главный карульский долгожитель. Мало, наверно, кто точно скажет, сколько он здесь провел лет. Еще труднее определить его возраст. А монахи не любят лишних вопросов. Поэтому сколько ему лет, никто не знает. Но должно быть, уже немало, так как в бытность о. Стефана в Сербии нынешний патриарх Павел успел у него побывать в дьяконах. Да и про о. Стефана известно, что он служил в штабе четнической армии, а это, как ни крути, было более пятидесяти лет назад. Наконец-то мы узнаём, кто перед нами, по высокому росту и по спутавшимся длинным седым волосам. Силой, говорят, он в молодости обладал немалой. Таким мы его видели на фотографиях, таким описывали его нам разные афонские рассказчики. Скоро объясняется и причина растерянности старца. За три дня до нашего приезда полностью выгорела его келья вместе с храмом и обширной библиотекой. Известно, что о. Стефан забрал к себе в келью главу Никодима Карульского, и неизвестно, уцелела ли она после пожара. Это нам объяснят позже. Как и то, что до о. Стефана в сгоревшей келье жил о. Софроний (Сахаров) — известный составитель книги о прп. Силуане. Позже мы встретим «папу-краля» на корабле, плывущем в Дафни, куда он направлялся, чтобы покинуть Святую Гору, но был возвращен одним из молодых сербских карульцев. На корабле о. Стефан стал центром внимания: множество пассажиров, среди которых были и иностранцы, неведомо как прознавшие об архимандрите, устремлялись к нему. И всем он показывал фотографию из календаря, на которой виднелись сербские солдаты, и сопровождал кратким комментарием на сербском языке. Мы подумали, что так он обосновывает свою миссию в Сербию, не состоявшуюся в тот год, но совершенную им в следующем году вследствие повторного пожара, положившего конец всем строительным начинаниям. После отъезда довольно скоро пришла весть, что «папа-краль» поучил в Сербии одного тамошнего епископа с применением физических средств. Наверное, епископ имел необходимость в подобном уроке.

Заканчивая о «папе-крале», хочется заметить, что, конечно, его поведение и рассказы вызывают удивление и улыбку, но не надо забывать, что среди карульцев это подвижник с самым большим «стажем», и насельники свободного карульского братства ожидают его неизбежного возвращения, нимало в этом не сомневаясь. И несмотря ни на какие выходки, карульцы считают его подвижником^[16]. А там Богу ведомо, а не нам, грешным. Правда, позже я узнал, что о. Стефан болен распространенной в миру болезнью — склерозом, и надеяться на его возвращение из сербского монастыря, где он живет под надзором своей родственницы-монахини, не приходится. Нам же во время двух этих встреч не удалось поговорить с о. Стефаном, то ли из-за незнания сербским монахом русского языка, то ли из-за таинственного нежелания. Хочется еще добавить, что многих афонских подвижников ошибочно, по недомыслию, считали прельщенными…

Развилка. Налево — дорога на Карулю, направо — на Катунаки

В этот приезд нас ожидала грустная новость, которая огорчила еще больше: сгорел один из лучших храмов на Афоне — храм свт. Иннокентия Иркутского с приделом прп. Давида Солунского и вся келья о. Симеона. В наш второй приезд мы повстречали его еще в Дафни. Как всегда, состоялось радостное знакомство. У меня этих «знакомств» с о. Симеоном было уже минимум четыре, и каждый раз он расспрашивал меня с большим интересом. Это черта, видимо, всех афонцев. При размеренности их жизни и в общем-то небольшом количестве паломников из России они умудряются забыть вас, и когда вы приезжаете через год, то они вас вспоминают с трудом и не всегда успешно. Это не похоже на тактическую хитрость и, скорее, свидетельствует об отрешенности от мира. Хотя, возможно, сказывается и некоторое переутомление от недосыпа.

Вот мы вновь проплываем мимо отвесных скал, к которым прилепились едва заметные издалека маленькие карульские келейки. Лет сто назад вот так же проплывал пароход, с борта которого один русский монах с удивлением взирал на эти сооружения. Рядом стоял немец, он даже не удивлялся, а просто не верил, что это человеческие жилища. Разве можно жить в такой конурке над пропастью? Видимо, русский монах знал немецкий и вступил с ним в спор, убеждая его, что там живут настоящие монахи. И вдруг спор их был разрешен необычным способом: из одной каливки наружу высунулась седовласая глава подвижника, украшенная длинной белой бородой. Немец был сражен.

Мы помогаем о. Симеону выгружать многочисленные передачи и посылки для карульцев и говорим о том, что в прошлом году так и не зашли в этот храм, так как у о. Симеона были гости, а второго раза, на который мы всегда надеемся, Бог не дал. Храм этот был построен известным подвижником— схимонахом Иннокентием (Сибиряковым), бывшим сибирским золотопромышленником, скончавшимся в 1901 году. Он оказал немалую помощь в строительстве Андреевского собора, который был завершен за год до кончины о. Иннокентия. Исторические описания говорят нам о могиле этого отца около родного скита. Можно представить себе и благолепие карульского храма.

У этой кельи весьма примечательная судьба. После о. Иннокентия в ней подвизался другой известный подвижник — о. Парфений. И о нем мы, увы, можем вспомнить очень мало. Как много поглотили время и нерадение!.. А жизнь эта, законченная в единственном в мире месте, где не рождаются, а только умирают, без сомнения, могла бы украсить Афонский Патерик. Известно только, что он был великим князем^[17] и, по собственному его воспоминанию, играл в детстве с будущим греческим королем Георгом П. Многие афонские монахи ощущали, как от него исходило благоухание… Всего лишь два факта… А что между ними?.. Можно только догадываться: смирение, добровольная нищета и многие подвиги.

Развалины храма кельи Архангелов на Каруле

«Когда он открыл мне калитку своей кельи, я увидел его перед собой, как символ победы над мирской славой и суетой. Аристократическая, благородная фигура, одетая в порванную рясу» (Архимандрит Херувим «Из удела Божией Матери»). После о. Парфения в этой келье подвизался о. Симеон, а затем иеромонах Серафим родом с Дальнего Востока, учеником которого и был о. Симеон, ныне переживающий такую трагедию.

Поднимаемся выше и попадаем в келью о. X. В первый свой приезд мы его не застали, но сейчас он на месте. Он с радостью принимает нас. В его келье нас ждет радостное открытие. Мы видим главу известного карульского старца — схиархимандрита Феодосия, бывшего преподавателя Казанской Духовной Академии, прибывшего на Святую Гору в конце 80-х годов XIX столетия и отошедшего ко Господу в 1938 году. Отец X. разрешает нам сфотографировать наперсный крест старца с частицей Животворящего Креста Господня и честную главу этого подвижника. О. X. — один из старейших обитателей этого скита, сам хороший фотограф и, кроме того, пожалуй, единственный собиратель истории Карули. Здесь он провел более 20 лет. Говорят, что он когда-то был полицейским, охранником президента, и вот теперь он на Каруле. Пламенно любит свой народ — греков, вернее, эллинов, как он их называет. Но эта любовь к своему народу, который велик своими заслугами, не умаляет в его глазах другие народы, а, как вода из переполненного сосуда, изливается вовне и напояет все окружающее. Этот схимонах любит и русских. Да и как ему их не любить, если недавно практически вся Каруля была русской и фотографии многих русских подвижников наверняка покоятся где-то в его архивах. У него много друзей в России, и после знакомства с о. X. нам придется выполнить долг любви: развозить посылки в Данилов монастырь, в Лавру. Подумать только, он четыре раза бывал на Соловках (вот посрамление нам), был практически везде в России, даже в Иркутске и на Дальнем Востоке. Да… А ученые монахи все ругают греческий национализм, прежний и нынешний! Он действительно имеет место и немалую силу, и с этим вредным явлением нам еще придется столкнуться здесь, на Афоне… Но дело, как видно, прежде всего в благочестии и ни в чем ином. В келье о. X. до него спасался дивный старец, молитвенник, о. Нил, «пожилой русский исихаст, совсем не знавший греческого языка», — так написал о нем архимандрит Херувим.

Но дальше в путь! Вот и келья старца Феодосия. Здесь Троицкий храм. В прошлом году мы удачно попали на воскресную литургию, совпавшую с днем прп. Серафима Саровского. Служили наши русские отцы, временно проживающие там. Подходя к этой келье, невольно вспоминаешь слова из книги Маевского, врезавшиеся в причудливую и капризную, часто непокорную, но иногда приносящую нам нечаянную радость память. Это описание старца открывает нам все, что может и должно быть открыто: «За калиткой послышались старческие шаги, прогремел отодвигающийся засов — и вслед за тем, на фоне темного четырехугольника открывшейся дверцы, появилось перед нами прекрасное лицо старца-пустынника, одно из замечательнейших человеческих лиц, какие мне когда-либо приходилось видеть в жизни… Оно было чистым, открытым, обрамленным белыми как лунь волосами. С такой же белою бородою, ниспадавшею на ветхую монашескую ряску. Но что было самым замечательным, самым чарующим на этом светлом старческом лице, — это лучистые и ясные глаза, которыми он как бы обнимал и привлекал к себе всякого приближавшегося. Привлекательна была и его добрая, детски ласковая улыбка, как бы озарявшая все вокруг каким-то нездешним тихим светом, не имевшим ничего общего со светом солнечным, щедро лившимся на прекрасную афонскую природу».

Келья о. Феодосия в период его жизни на Каруле стала как бы местным центром. Кто бы ни посетил эти места, обязательно оставлял описание своей встречи с о. Феодосием. Будь то писатель Зайцев или униатский монах. Но, к сожалению, эти описания мало что говорят об о. Феодосии.

Период споров об Имени Божием застал о. Феодосия на Катунаках. Ему пришлось сыграть немалую роль в этих спорах. Именно он ознакомил старца-безмолвника Каллиника с существом разногласий. О. Каллиник написал небольшой труд об именах Божиих, который, по преданию, очень понравился нашему императору. Ни мне, ни моим спутникам не довелось читать трудов о. Феодосия по поводу имяславских споров, но знаем, что ему была пожалована грамота от Священного Синода и подарен в благословение образ Всемилостивого Спаса. Но составленную им книгу в защиту старого стиля нам довелось держать в руках. Называется она: «Учение Православной Церкви о Священном Предании и отношение ее к новому стилю». Автор не указан, а написано, что составлена она афонскими ревнителями благочестия. Спасибо о. Феодосию.

После отца Феодосия здесь подвизался и его ученик Никодим, тоже известный русский старец, особенно почитаемый в русском зарубежье. Маевский описывает своего проводника, указывавшего путь к старцу, еще молодым, как «коза, перепрыгивающим с камня на камень». Но прошли годы в подвиге и молитве, и он сам стал известным старцем, к которому обращались за советом и помощью многие американские иерархи. Кончину этого святого старца описывает Павле Рак в своей книге «Приближения к Афону». В конце жизни Бог даровал ему немощи, которые старец воспринимал как благодать. Старец забыл все: и свое далекое прошлое в России, и многое из своей прежней афонской жизни, и даже все молитвы, так что для него осталась только одна молитва: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго». И этих слов ему было вполне достаточно. Это наука и для нас, надеющихся в многословии своем быть услышанными.

Дальше Каруля становится настоящей Карулей, знакомой нам по многим описаниям. По всему пути, метко прозванному о. X. «московской улицей», протянуты цепи. Без них ходить здесь было бы довольно опасно и под силу, наверно, только опытным альпинистам. По цепям же может пройти любой, и пишущие «всякие ужасы», мягко говоря, преувеличивают. Упасть можно, только выпустив цепь из рук. Тем не менее хозяин кельи, в которую сейчас нас привел «проспект», монах Пахомий, окончил свой земной путь именно таким образом — тело его выловили из моря. Что случилось, разумеется, никому не известно. Было это лет двадцать назад, и, видимо, с тех пор келья эта стоит пустая. Кажется, что нет ни одного уголка в этой келье, которого бы не коснулось разрушение. Говорят, что «время — лучший лекарь», но оно и лучший разрушитель. Каруля, опустевшая в период упадка афонского монашества в XX веке, сегодня постепенно заполняется монахами и ищущими монашеского жития. Может, когда-нибудь мы встретим насельника кельи Рождества Христова.

«Московская улица» приводит нас в келью серба — схимонаха С., ставшего нашим хорошим знакомым. Вот большой сербский флаг — сразу видно, что славная история славянских народов здесь пользуется почитанием. Не так давно здесь подвизался датчанин — иеромонах Антоний, составитель редкой по содержанию книги «Жизнеописания афонских подвижников благочестия XIX века». Тот, кто считает, что времена великих подвижников прошли, может прочитать в этой книге жития иеросхимонаха Арсения, Хаджи-Георгия, Пахомия-серба и других, по своим подвигам ничем не уступающих древним афонцам. Так что дело не в том, что времена не те, а в том, что мы-то сами давно другие!

Да что там Афон и прошлое столетие! Откроем книгу инока Всеволода (Филипьева). «Когда в Словакии была установлена советская власть, — говорится в ней, — ему (иеромонаху Савве, бывшему насельнику Джорданвилльского монастыря) пришлось принять на себя подвиг юродства. В течение трех месяцев он ничего не вкушал, кроме Святых Таин, которые потреблял после литургии ежедневно. Потом он ослабил пост, но все равно в последние три года своей жизни не ел даже хлеба и не пил чая, а питался только несоленой вареной картошкой, да и то не ежедневно, а через каждые пять дней». Так что философствование о современном слабом человеке — это лукавство, которое делает нас жителями мирских угодий, участь которых — тление, а не насельниками, пусть будущими, вечных небесных обителей.

У самой двери в келье нас встречают два черепа — останки ранее здесь подвизавшихся. Это напоминание о смерти, которое необходимо и монаху, и мирянину. На одном из них еще можно прочитать имя — Иосиф. Долгие часы мы проводим за беседой с о. С. Стены кельи его увешаны множеством икон. Он собирает все знамения нынешнего времени. У него можно найти репродукции всех новоявленных чудотворных икон. Долгий разговор о последних временах…

Дальше забираемся наверх в келью вмч. Георгия — самую древнюю келью Карули. «Там точию есть церковь мала, в честь святого великомученика Георгия создана, и три келейки, от неких добродетельных пустынножителей сербских созданная, иже тамо скитахуся. Во время же моего странствия греки жительствоваху, зело благоговейнаго и подвижнаго жития, три числом, един иеромонах, другий монах, а третий черноризец, подначальный, послушный, мало что от рукоделья, более же от милостыни ради нужднаго и неудобоприступнаго их места». Но не доходя до кельи вмч. Георгия, мы сворачиваем направо и поднимаемся по круче в Иверскую келью. Когда-то здесь жили два русских монаха: Александр и его ученик Андрей. Когда старец, подвижник высокой жизни, умер, то ученик его впал в прелесть и чуть не погиб. Однажды его нашли обезумевшим, и только незадолго до смерти он пришел в разум и все рассказал. Ему явился «Христос», отшельник поклонился ему до земли и увидел козлиные ноги. Бес расхохотался и вошел в него через рот. Это история из карульского предания, и мы несколько раз ее слышали. Видимо, ее же рассказывает и Павле Рак в своей книге. В этой келье нелегко жить: если другие размещаются на небольших ровных площадках, то эта напоминает крошечную квартирку, вокруг которой кругом обрыв. Если в обычной местности бывают спасающиеся в затворе, то здесь все в какой-то мере затворники. Если даже очень захочешь, не будешь часто карабкаться в соседнюю келью. Даже зная, что можешь что-либо купить в Дафни, сначала подумаешь, как это протащить по скале.

Каруля. Видно подъемное устройство, с помощью которого монахи поднимали корзины со скудным пропитанием в свои пещеры

Мы возвращаемся обратно к развилке и вот, преодолев несколько метров тяжелого подъема, добираемся до сердца Карули — Георгиевской кельи. Теперь есть время немного отдышаться. Отдыхая, вспоминаю о том, что в начале века, да и после революции, Каруля была русской. В то время на Каруле было 40 насельников! Сейчас Каруля опять наполняется монашествующими. Но сколько их здесь? Ну, десяток. А тогда было сорок! Каруля считалась самым суровым местом на Афоне. «Ибо воскрилие горы, мню еще от потопа сице отвалися, яко аки стена стоит единокаменна, в широту на пятьнадесят сажней, в высоту же в дважды и трижды толико, и тамо мало места сравненного с велиим трудом, на нем же стоит церковь с кельями. Такожде и там дождевою живут водою и некою дикою капустою, естественно в разселинах каменных родящеюся. Место оное паче всех безмолвнейшее есть и теплейшее. Аще же и близу над морем стоит, но отнюдь не имать пути к морю, понеже несть тамо брега, но вертепы и пропасти страшни и естествении камени превысокие…» Да, пути к морю здесь совсем нет, это просто скала, и с моря такая келья имеет вид неизвестно как прилепившегося к стене ласточкина гнезда. Стена кельи тесно прижимается к скале, так что есть только узенький проход, в самый конец Карули. И тропинка эта ведет на Катунаки через келью Даниэлев, как называют ее карульцы. В стене этого маленького проходца есть окошко в маленькую карульскую костницу. Чьи же честные останки там покоятся? Открываем дверь и попадаем во двор храма, где растет пара деревьев. Гигантские алоэ или что-то подобное. По Барскому, вокруг храма было три кельи, построенные «от неких добродетельных пустынножителей сербских». Но сам путешественник застал уже греков «зело благоговейного жития». В усыпальнице поем вечную память схимонахам Варсонофию, Паисию, Зосиме, Иннокентию и Никону. Располагаем небольшими сведениями только о последнем. Небольшими по объему, но зато какими!

Иеромонах Никон был царским генералом, говорят, даже адъютантом Великого князя Андрея Владимировича. Последний рубеж этого офицера, который он оборонял, был здесь, на греческой земле. Здесь последнее место его служения, последняя крепость, комендантом которой он был. По карульскому преданию, его приезжал навещать, вернее, приплывал на подводной лодке какой-то болгарский генерал. Армией командовал наш генерал тоже достойной. Мне попалась в руки маленькая книжечка с житием схимонаха Тихона, учеником которого был всемирно известный старец Паисий. Так, из жизнеописания старца Тихона мы узнаем, что он пятнадцать лет подвизался в пещере на Каруле и по воскресным дням ходил причащаться в келью, расположенную над его пещерой.

Карульская келья спряталась у самой скалы

Да, вот такое здесь обитало братство. Мы рвем стручки с дерева, раскинувшего свои ветви рядом с кельей, — нам кто-то объяснил, что это акриды. Пробуем жевать — есть можно. Но теперь главное: мы открываем храм и поклоняемся его святым иконам. Какие только старцы не приходили в этот карульский собор, описанный еще Барским. О том, кто совершал здесь Святую Евхаристию, хочется сказать словами архимандрита Херувима, который застал его живым. Простите за длинную цитату, но мало, наверное, найдется тех, кто не прослезится, читая этот маленький эпизод: «Затем я пошел в исихастирион^[18] русского аскета Никона. Открылась дверь, и показалась эта замечательная личность. Он первый сделал поклон и что-то сказал по-русски. Я слушал его, ничего не понимая, смотрел на него и поражался. «Вот, — думал я себе, — небесный человек, который находится еще на земле!» Сколько раз хотелось бы нам повстречаться в жизни с такими людьми! Я верю, что самое черствое, самое напоенное мирскими помыслами сердце не может остаться не взволнованным и безразличным перед величием, которое являют дикость места и покой, безмятежность этих людей: оно открывает, смягчает, умиляет…

Когда я попросил у него какой-нибудь сосуд, чтобы положить ему немного варенья из айвы, которое мы обычно варили в своей каливе, он отказался. Однако уступил, когда я стал настаивать. Пошел и принес мне глиняную тарелку. С первого взгляда было заметно, что он много раз использовал ее, не моя. Ясно были видны остатки пищи! На какой-то момент я заколебался, можно ли положить сюда варенье. Однако старец, поняв мое замешательство, заулыбался и сказал мне на ломаном греческом:

— Я пустынник, пустынник я.

Я положил варенье на эту отталкивающую для нас, обычных людей, тарелку. Я был взволнован строгостью, порабощением плоти и чувств старого аскета. Кто знает, как он использует это варенье… Может, как древние аскеты, которые наливали воду в еду, чтобы она утратила свой вкус и чтобы таким образом не услаждать своего вкуса.

В одном порыве я склонился, чтобы ухватиться за его подрясник, поцеловать ноги, однако он успел раньше меня. Одним незаметным движением он оказался передо мной коленопреклоненным головой до земли. Услышал, как он, находясь в таком положении, шепчет: "Благодарю. Благодарю…" Это был незабываемый пустынник — высший офицерский чин русской армии, знавший несколько языков, всесторонне образованный отец Никон». Отец Никон отошел ко Господу в 1963 году^[19]… В последние годы в келье жили разные обитатели из России. Нам удалось познакомиться со схимонахом Иоанном. Немало времени мы провели в беседах с ним за столом у большого алоэ. Несколько раз приходилось нам спускаться к о. С, где мы ночевали в кромешной тьме. Конечно, спорили и искали виноватого, из-за которого пришлось так задержаться и превратить спуск в рискованное предприятие.

Принц Чарльз, частый гость Афона, однажды прибыл с визитом в келью Даниэлев, возвышающуюся над Карулей. Это богатое братство протянуло на самый верх каменную лестницу и таким образом связало свой маленький монастырек с помощью гужевого транспорта с карульской пристанью. Этот транспорт не портит воздух выхлопными газами, но удобряет почву своими отходами. Бедный принц оказался в сложном положении, балансируя между этими продуктами жизнедеятельности мулов, так что Каруля встретила представителя царствующего дома не очень дружелюбно. Зато встречающие оказались достойными этой роли. Принц очень удивился, узнав, что среди представителей русского населения Карули есть и бывший врач, и бывший юрист. Это и был как раз наш знакомый о. Иоанн.

Прямо под кельей находятся три пещеры. В одной из них подвизался о. Тихон. Самая большая пещера имеет несколько длинных проходов. Продираемся через заросли кактуса и попадаем в эту пещеру. Хотя идти, а вернее, ползти совсем недалеко, но даже вооружившись фонарем, испытываешь некоторый страх. Стоишь на четвереньках, и кажется, что каменные своды вот-вот сомкнутся и задавят тебя. Почти сразу попадаешь в большое подземное помещение, а далее пещера разветвляется: нам налево, направо тоже проход, в относительно широком пространстве видим аналой. Вот где подвизались вы, святые отцы! Честная глава одного из них находится в самом начале пещеры. Как возможно жить в подобной пещере, особенно зимой? Но многие афонцы жили в таких пещерах. Вспомним хотя бы упоминавшегося здесь Пахомия-серба. Вход в пещеру, где он жил, иногда заваливало снегом.

Ранее здесь все было не так. Гораздо позже мне удалось разыскать на страницах издания Пантелеимонова монастыря «Душеполезный собеседник» описание этой пещеры, сделанное в конце XIX века. С удивлением паломник обнаружил внутри скалы маленькую калибочку^[20] (в то время чаще всего говорили не «калива», а «калиба»), наподобие тех, которые располагаются обычным образом снаружи. Эта калибочка была построена из досок и представляла собой одну комнату с несколькими иконами, перед которыми висела небольшая лампадка. На тот момент эта калибочка опустела, подвизавшийся в ней старец умер в одном из русских афонских скитов. Так иногда безвестно уходят из мира великие подвижники… Но вид этой калибки так вдохновил паломника, что он запечатлел на страницах журнала слова, лучше которых невозможно найти, чтобы охарактеризовать это место: «Вот где тишина, совершеннейшее безмолвие, как бы совсем вдали от всего живого, где-то далеко внутри огромнейшей скалы, куда не достигает ни шум, ни плеск моря, ни вой ветра, ни голос человека, никакое живое движение, ни крик проезжающих по морю лодочников. Вот где удобство к самовниманию, к самоуглублению… Нет, не моя рука, не мой ум может это выразить, да едва ли это объяснимо. Только тот, кто тут поживет, насладится плодами такового совершеннейшего безмолвия, тот и может ощущать все богатство для души и духа, какое можно тут приобрести с помощью благодати Божией».

Еще дальше. Вот виден свет. Это выход. Здесь небольшая площадка над пропастью, на которой заметны следы пребывания человека. Некоторые современники пытаются подражать старцам. Но им частенько приходится иметь дело с полицией. Чтобы жить здесь, надо иметь хотя бы греческое гражданство, а лучше всего — хотя бы молчаливое согласие на это Лавры. Иначе возможен конфликт с полицией. Возвращаемся обратно бодрее: известной дорогой всегда идти легче. Поклоняемся честным останкам спасавшегося здесь старца. Скорее всего, это честная глава греческого старца Варфоломея, который был суровым аскетом и подвизался в сухоядении.

Под Георгиевской кельей спряталась небольшая каливка, по внешнему виду более напоминающая курятник. Вряд ли кто-нибудь вспомнит, кто здесь подвизался. Чуть ниже — объемная пещера, к которой приделан небольшой балкончик. Здесь когда-то подвизался русский иеромонах Серафим, это единственное, что можно сказать о ее обитателях. Да еще что там и теперь переносит тяготы отшельнической жизни наш соотечественник. Сейчас в этой пещере даже неплохо, когда стоит жара. Можно представить себе, каково будет тут зимой, когда повсюду воцарится промозглая сырость.

Вот и вся Каруля. Мы возвращаемся в Георгиевскую келью, благодарим ее русского обитателя за помощь и беседу и спускаемся обратно к о. С. Утром вспоминаем, что давно хотели спросить у о. С.: «Что означает слово "Каруля"? Нам встречались разные объяснения». — «А вы сходите и посмотрите, вот она там. Спуститесь немного вниз и увидите». Когда мы продрались через заросли кактусов, то увидели небольшую площадку, на краю которой над пропастью было закреплено под наклоном небольшое бревнышко. «…На единой убо стене, зело навислой в море, древний отцы устроиша верв, сверху камени привязан, на его концу привязавши кошницу, испущают колесцом древляным на низу, даже до моря, яже всегда день и нощь висит недалече, яко на полсаженя от воды. Мимоходящие же кораблецы странныи и ладии монастырей различных, аще случится тамо близу плысти, полагают в кошницу милостину: иннии хлеб, иннии сочиво. Или боб, иннии же инно что-либо буди. По вечерни же, на всяк ден един от ных зело жестоким путем нисходит до привязания верва верху высокого камени, и востягнув кошницу, взимает, благодаряще Бога, аще что обрящет; аще же ни, паки возвращается к братии, без роптания, понеже суть обичны труждатися…» Конечно, Каруля уже не та… Да и мы не те. Не осталась бы ныне, когда мимо снуют рыбацкие лодки и даже прогулочные корабли, эта корзиночка пуста! Хотя рыбная ловля вблизи афонских берегов и тем более прогулки с разглагольствованиями в громкоговоритель запрещены. Но у участников этих мероприятий вряд ли возникнет раскаяние и желание загладить свой грех милостыней. Хотя мы были свидетелями, как к берегу подошла лодка, кто-то громко позвал о. С. и наш монах получил посылку. Правда, не через старую карулю, а с помощью более современных приспособлений. Отец нам сказал, что этот человек регулярно помогает ему. Так что каруля, можно сказать, работает и поныне.

Да, кстати, насчет всяких нарушений тишины. Один из обитавших некогда на Каруле рассказывал, что когда они садились за трапезу, то всегда в этот момент слышали звук циркулярной пилы и прочие связанные со строительством звуковые отходы. «Работа» продолжалась всегда определенное время и в определенное время заканчивалась. Да и мне самому не давало покоя всю ночь какое-то неуместное курортное веселье, шум которого явно доносился до моих ушей. До полуострова Ситония, где действительно расположены курорты, достаточно далеко, и возможность афонцам услышать гуляющих и отдыхающих просто исключается. Правда, о. С. сказал, что отшельников донимают своими криками и разговорами рыбаки, выходящие на ночную ловлю. Ясно, кто координирует их деятельность, но, видно, таковы стали нравы в православной Греции.

Надо отметить, что мы особо интересовались возможностью искушений на Афоне. К тому же один из авторитетных журналов в свое время растиражировал рассказы одного послушника, уже давно покинувшего Карулю, что, дескать, здесь происходят немыслимые искушения с паломниками. Этот вопрос особенно взволновал Валеру, которому выпало спать на улице. На это о. С. просто и по-монашески верно ответил, что когда были великие отцы, тогда были и великие искушения, теперь же, когда сила подвижническая ослабла, редки и искушения. Что же, в каком-то смысле досадно, но яснее не скажешь. И нам вспомнился рассказ из карульского предания, как одному подвижнику было такое явление. Вдруг видит он большой корабль, на нем стоят некоторые из священнического и монашеского чина, рядом с ними виднеются фуражки высших офицерских чинов и некоторая представительная публика, и все они зовут подвижника и кричат ему, что его избрали патриархом и ему тотчас надо ехать на корабле. Удивился подвижник, но раз такое дело, собрал быстро, чтобы не задерживать важных лиц, пожитки и уже выбежал из своей хибарки. Но тут он остановился и перекрестил корабль. И как все могут легко догадаться, корабль тут же пропал. Даже такой подвижник чуть не поколебался! А приди к нам, младенцам в духовной жизни, такое искушение… Предание умалчивает, с кем это произошло. И, наверно, зря умалчивает, как и о многом другом, что могло бы оказаться весьма назидательным для нас. Но, увы, мало мы знаем о жизни афонцев в XX столетии. И только ли революция в этом виновата? Ведь и о предыдущих годах сведения тоже крайне скудны. Но немногое все же можно добавить к уже сказанному.

Посетивший в конце XIX века Карулю паломник оставил удивительное повествование об обращении из раскола здешним старцем двух федосеевцев. Но об этом расскажем в другом месте. В шестидесятые — семидесятые годы XIX века в келье при главном карульском храме вмч. Георгия подвизался русский старец, духовник всех монахов из близлежащих келий. Звали его иеросхимонах Израиль. Было у него два ученика иеромонах Иона и монах Исихий. Но старцу по причине некоторых (неизвестных нам) нестроений пришлось покинуть Карулю и перейти в Андреевский скит. Архимандрит Феодорит направил его в один из метохов^[21] скита на остров Тассо, где он и скончался. Грустно умереть святогорцу вне святой афонской земли. И даже такому подвижнику, как о. Израиль, не дано было закончить свой жизненный путь в уделе Божией Матери. Трудна была кончина и его ученика о. Ионы. Будучи крепкого телосложения, он решил в одиночку вытащить лодку на карульский берег и вдруг почувствовал, как что-то оборвалось у него внутри. Его доставили в Пантелеимонов монастырь, где вскоре и встретил подвижник свой смертный час. До старца Израиля, по воспоминаниям Святогорца, уединялся на Каруле архимандрит Онуфрий, который имел бороду до колен, подобно тезоименитому ему древнему святому. Но эти отрывочные сведения, состоящие в основном из одних имен да весьма неточных дат, меркнут рядом с карульской историей, которую мне удалось найти в отрывках из дневника Святогорца в одном из номеров «Душеполезного собеседника».

Это рассказ некоего иеромонаха Августина, бывшего насельника Троице-Сергиевой Лавры, поселившегося в пустынной келье на Керасии. Вот что он сообщает иеросхимонаху Сергию в своем письме, датированном 30 сентября 1852 года: «При сем сообщу Вам для пользы душевной одно чудо, бывшее на Каруле. Удостоился и я тут быть. Вот оно: 17-го числа октября пополудни случилось мне быть в скиту Каруле, где подвизаются старец Евфимий и ученик его Лукиан, рыбак. Старцу же Евфимию открылось желание непременно быть вверху, где церковь, на Каруле, да и прочие бывшие присоветовали каким-нибудь образом вытащить его из этой пещеры страшным и опасным путем, а как оный старец Евфимий не в силах был сам подняться тем путем, то один из нас, о. Пахомий, вызвался с усердием поднять оного старца. Положили больного старца на торбу и привязали к плечам о. Пахомия, и он с Божией помощью понес его наверх. В это время один из наших товарищей, да и сам о. Евфимий видели, что вдруг явился Ангел Божий, держа в правой руке перо, а в левой чернильницу и бумагу, и, идя позади них, что-то записывал, а когда о. Пахомий донес старца до самой стремнины, или опасного места над морем, вдруг является другой Ангел Божий в белом одеянии и, идя по воздуху, одной рукой поддерживал старца Евфимия и шептал ему на ухо, велев не страшиться и ничего не бояться, а первый Ангел продолжал писать. Когда поднялись на самый верх Карули и положили больного на постели, тогда оба Ангела, несколько посидев у него в головах, утешали старца надеждою будущих благ и затем стали невидимы. Помните ли, я Вам рассказывал, как диавол являлся в виде козла и гнал из пещеры старца Евфимия и хотел еще с ним побороться. Это тот самый Евфимий». Да, были старцы, и была брань! Тут невольно вспоминаешь о. С. с его объяснением тишины на Афоне. Если кто ходил тем путем, которым о. Пахомий пронес старца, ему покажется невероятным, как можно пронести на плечах другого человека по узенькой тропинке, где нога должна ступить только в отведенное для нее место и ни в коем случае ни на сантиметр в сторону. Это очень рискованное предприятие. Это тот самый случай, когда монашескую жизнь оказывается невозможно объяснить рациональными мирскими категориями. Зачем подвергать двух человек страшной опасности? Ради прихоти старого больного человека? Но то, что это была прихоть, опровергают явившиеся Ангелы. Или это любовь к храму, к соборной молитве, которая вознаграждена попечением Ангелов? Или этот отрывок повествует о том, что земные ангелы настолько угодны Господу, что он посылает им в помощь небесных? И трудная дорога становится легкой с помощью такого невидимого посланца?

Но вот наступает время нашего отъезда. Прощаемся с русско-сербской диаспорой, с о. X. Сейчас корабль увезет нас прочь от карульской земли. Хотя правильнее сказать — скалы. Доведется ли нам еще когда-нибудь ступить на эту землю и вновь встретить на ней наших отцов? Ну хорошо, пусть даже не этих, но достойных их. Умножается в мире грех, но все же есть маленький противоток, маленькое течение, которое приносит к карульским берегам спасающихся и выбрасывает их на этот благословенный берег. Как некогда по благословению прп. Афанасия привела сюда разбойника побеждающая всякий грех сила покаяния. И кто знает, скольких она сюда привела… И для скольких это место стало спасательным кругом, веревкой, брошенной утопающему! Помни об этом, мир!

«.. Обитаху же тогда мужие добродетельны зело, с ними же собеседовах и хлеб едох, и ползовахся от беседы их. Бысть от них старец с пресеченною рукою, иже прежде бяше прослутый курсар, и есть разбойник морской, обаче многи тамо уже лета жительствовавше в покаянии, якоже совершенно о нем известихся. Тогда помянух великое Христово милосердие к кающимся грешником и Его евангельские словеса, яко многие разбойники и митари восхищают царствие Божие, и вздохнув, помянух своя грехи, просящи Творца, да дарует мне и всякому желающему благий конец».

Агрипния^[22]

Мы покидаем келью вмч. Георгия в два часа дня. Впереди подъем до Керасии. Идем другим путем: не к пристани, а через келью Даниэлев. Келья эта была основана знаменитым греческим старцем Даниилом Катунакским, бывшим некогда насельником Пантелеимонова монастыря еще до тех пор, как монастырь получил первого русского игумена. Всем, знакомым с историей Русского Пантелеимонова монастыря, известна распря, приключившаяся в 1875 году. Произошла она по вине небольшой группки националистически настроенных греков, которые и предположить не могли, что может быть русский игумен. О. Даниил оказался жертвой своих возбужденных соотечественников. Когда был избран игуменом Макарий (Сушкин), бунтовщики возбудили греческую часть монастыря и направили делегацию к Константинопольскому патриарху. В эту делегацию и попал о. Даниил, и как монаха праведной жизни греки хотели его сделать игуменом. Неизвестно, что произошло в Константинополе, только о. Даниилу в качестве наказания было запрещено в течение пяти лет проживать на Афоне. Через пять лет он, получив большую сумму от русского монастыря в качестве «выходного пособия», поселился здесь, на Катунаках, построил келью и собрал множество учеников. Эта келья прославилась на Афоне своими иконописцами.

Мы поднимаемся по крутой каменистой тропе мимо брошенных карульских калив. Слева, совсем недалеко, остается скит Малая Анна. Хотелось бы побывать и там, но нас ждет всенощное бдение. Малая Анна — это маленький скит, отделенный скалой от большого скита святой Анны. Недавно в этом маленьком скиту стали происходить непонятные процессы, которые сделали название Малая Анна, скорее шуточным, чем соответствующим действительности. Карульцы не знают причины происходящего, но в этой пустыне кем-то было развернуто грандиозное строительство, подобное тому, которое коренные москвичи с горечью наблюдают в нашей древней столице. В этом уединенном месте, где всего-то и проживали несколько монахов, вдруг начали расти здания в несколько этажей. Причем для новоявленных зодчих даже покой воскресного дня — не указ. По рассказам карульцев, строительство не останавливалось даже во время Святой Пасхи. Хорошо, что Малая Анна скрыта от Карули каменным занавесом, а то бы карульцев всю ночь тревожил свет прожекторов — ведь строительство идет даже ночью. Если по другим вопросам афонской жизни нынешнего века карульцы могут говорить решительно и даже, как может показаться, слишком строго, то, когда они рассказывают об этом строительстве, на первый план выходит не возмущение, а горечь и скорбь. Это потому, что, видимо, они ожидают дальнейшего наступления безбожной цивилизации и на их утлые каливы. Уже появляются на Каруле и «дачники», которые, поселившись здесь с разрешения монастыря, быстро возводят благоустроенные кельи, запирают их на ключ и основное время своей жизни проводят у себя дома. А дом их вне Карули, даже вне Афона. Правда, пока такие случаи единичны, но это уже прецедент.

Вообще просвещенная Европа организовала крестовый поход против Афона. Осуществляется он не с помощью мечей и копий, а повышением уровня жизни монахов и заботой об их благосостоянии. Могли бы еще недавно старцы скита святой Анны предположить, что в их пустыни появится вертолетная площадка, медицинский зубной кабинет, воссияют в афонской тьме экраны компьютеров? Мы тогда еще не видели площадку в скиту святой Анны, и нам — русским паломникам — во все это не верилось. Но когда мы смотрели издалека на новые коттеджи Малой Анны, то не знали, что уже через сутки мы увидим точно такую же вертолетную площадку в Великой Лавре и, более того, будем наблюдать, как с помощью воздушного средства передвижения Лавру посетит с двухчасовым визитом какой-то греческий владыка. А через несколько лет я увидел эту пресловутую площадку и в самом скиту.

Вот мы уже на самом верху, прикладываемся к деревянному кресту, ставшему своеобразным завершением каменной скалы. Унылая пустыня вдруг разверзается, и нашему взгляду открывается удивительный оазис с телефонным автоматом на первом плане. Не знаю, кому принадлежит идея по всему Афону расставить телефонные автоматы, но, очевидно, не монахолюбивым силам. Это и есть келья Даниэлев. Хотя кельей и не назовешь этот маленький, весьма благоустроенный монастырек с двумя храмами, множеством помещений, где все блестит и всюду растут цветы. Длительный подъем по жаре, в самое неудобное для путешествий время, превращает для нас эту келью в настоящий оазис. После значительной паузы, оправданной тем, что сейчас время афонского отдыха, нас традиционно угощают и ведут по коридору, где все, что только может, сияет и переливается, в храм. Множество икон прекрасного письма. Вот русская икона «Всех святых, в Горе Афонстей просиявших». Наш проводник дарит нам репродукции икон храма, мы благодарим и уходим. Но все же самое яркое впечатление — это контраст между карульской нищетой и катунакским благополучием. Облегчение жизни не принесет пользы монаху. Раньше в пустыню шли, чтобы лишить себя еды, сна, телесного покоя. Не так далеко отсюда, на Каруле, подвизался грек о. Герасим, который раздевался по пояс (разумеется, когда этого никто не видел) и подставлял свою плоть беспощадным лучам солнца. Совсем недавно здесь жили и спасались и другие подобные отцы. Еще немного, и вот Климентьевская келья, ставшая всемирно известной после обретения здесь Иверской Монреальской иконы Божией Матери. Старец Хризостом после утраты иконы написал другую — точно такую же — и отправил в Монреаль. Климентьевцы, зилоты Матфеевского синода^[23], — главная опора матфеевцев на Афоне. Чуть выше слева — разрушенная келья великого грузинского старца Илариона, именно к нему ходил известный в будущем афонский подвижник, а тогда только послушник Хаджи-Георгий за благословением на мученичество за веру. Сейчас здесь руины. Но надо отметить, что если бы не зилоты, то большинство здешних келий лежало бы в руинах. Как правило, только они готовы вести достаточно суровый образ жизни. Теперь путь дальше и дальше наверх. Где-то сзади вдалеке цокают копыта мулов. Солнце заканчивает свой дневной путь, значит, нам нужно слегка поторопиться.

Памятный крест на берегу близ монастыря Иверон, где Пресвятая Богородица сошла на берег

Если посмотришь на Афонский полуостров, то удивишься несоответствию этой небольшой территории тем бесценным и неизмеримым богатствам, которые появились, были обретены и продолжают быть на этой земле. Пребывают они в виде чудотворных икон, честных крестов, святых мощей, но главное — самих святых, которые, будучи живыми храмами Святого Духа, и представляют главное и непреходящее богатство Афона. Ибо даже самые великие святыни могут исчезнуть, могут быть уничтожены, украдены, сожжены по воле Божией (один из примеров тому — уже упоминавшаяся здесь Монреальская икона Божией Матери), и жизнь будет тем не менее продолжаться. Но история Афона, безусловно, закончится, если исчезнет последний святой, подвижник, праведник, потому что существование Святой Горы просто потеряет смысл, ибо некому будет воздать должную хвалу Господу. Тогда не останется в этом дивном вертограде Божией Матери ни многочисленных цветов, благоуханием которых наслаждались многие поколения православных, ни больших зеленых деревьев, под сенью которых спасались верующие разных народов, ни даже ростков или семян, способных хоть когда-нибудь после породить эти растения. А именно Она, Богородица, является хозяйкой и правительницей Афона. Это понимают и чувствуют все, кто входит в Ее вертоград. Здесь не имеет смысла что-либо планировать, потому что все человеческие планы здесь бессильны. Перед поездкой сюда, да еще и в самом начале ее, мы долго пытались все рассчитать и наметить путь, но ничего не получилось. Это было и нелегко, ибо нас было пять братьев, а значит, и пять различных целей: кто хотел попасть на Карулю, кто готовился подняться на вершину, кто стремился посетить какие-то кельи. Возникали многие споры и даже ссоры. Человеческому уму неподвластно многофакторное планирование нескольких необходимостей, нескольких причуд и капризов и нескольких еще не выясненных ненужностей. В итоге нам пришлось разделиться, и место встречи не было точно обозначено, хотя, казалось бы, ввиду малости афонского пространства это сделать было и нетрудно. Там, где начинается подъем на вершину горы, на высоте примерно 700 метров от моря, есть место, которое называется «Крест». Называется оно так, потому что здесь действительно стоит крест, один из молчаливых стражей Афона, которых много по всей Горе. Вряд ли кто сможет рассказать, почему на каком-либо месте поставлен крест. Здесь же имеется некий топографический смысл — ибо здесь перекрещиваются все главные южные афонские тропы. Крест нельзя миновать, если обходишь Афон с юга. Отсюда начинается восхождение на Афонскую Гору, отсюда идет тропинка в румынский скит Иоанна Предтечи и Великую Лавру, в Керасию, в скит святой Анны, в скит святого Василия, на Карулю и Катунаки. И вполне логична была наша встреча с двумя нашими братьями, с которыми мы расстались несколько дней назад и которые наметили для себя путь на вершину. Но приди мы на 15 минут раньше или позже… И эта встреча воспринимается нами как маленькое чудо. Ведь мы задержались на лишний день у о. Серафима на Каруле и в очередной раз опровергли свои расчеты. Неописуемая радость встречи стирает все противоречия. Забыты все обиды и недомолвки. Присутствующие при сем монахи не понимают причину такого ликования. Ведь не виделись мы всего три дня, а не три года. Это радость от осознания того, что всем здесь правит Игуменья и не надо нам строить никаких планов.

Если бы мы прошли немного в сторону скита святой Анны, то увидели бы келью вмч. Пантелеимона. История, связанная с этой кельей, — лучшее подтверждение понятого нами. Где-то в XIX веке там подвизался один благоговейный старец, который просил Божию Матерь дать ему источник воды, так как отсутствие ее сильно осложняло его жизнь. И Божия Матерь по молитвам дала старцу источник — и прямо около его кельи. Он, видя такое изобилие воды, устроил огород (как его здесь называли — «кипер»). И вот однажды, стоя в своей небольшой келейной церкви при выполнении правила, он вдруг слышит голос от иконы Богородицы: «Ты просил воду для необходимых только потребностей, а не для разведения киперов. Если хочешь иметь кипер, то иди в другое место». Старец ужаснулся, а источник после этого сильно уменьшился и стал соответствовать только самым необходимым потребностям. Вот каково попечение Божией Матери о насельниках Своего Удела.

Мы убеждаем наших братьев отложить подъем до утра и переночевать в одной из келий, а заодно и оставить там часть вещей. Расставшись с ними у кельи вмч. Георгия, мы уже в сумерках наконец приходим в келью, где нам предстоит провести ночь в бдении.

Эта ночь… Она, наверно, не забудется никогда… Хотелось, чтобы не забылась и иногда отдавала нам хоть по одной своей светлой минуте, когда мы покинем этот монашеский мир и вернемся в другой, сумеречный даже среди ясного дня. Нас ждет радостный прием греков, не похожий на безразлично-вежливый или порой вовсе невежливый в некоторых греческих монастырях. Возникает ощущение, что здесь тебя уже давно знали и ждали. Предупреждают, что надо потеплее одеться, сажают за стол и угощают вкусной едой, да еще по несколько раз предлагают добавку. От этой трапезы веет чем-то семейным. Единственное, в чем здесь отказывают, — это в просьбе позволить фотографировать.

Но вот начинается служба в маленьком храме, притвор которого плавно переходит в жилые помещения, так что когда братия выходит на литию, то стоит под веревками с забытыми прищепками, на которых еще недавно, наверно, сушилось белье.

Служба удивительна всем: и пением, и молитвенностью, и даже тем, что все 11 часов бдения служит один иеромонах. И тем, что этот «железный» иеромонах не главный здесь на бдении, а главный — старец, возглавляющий подобные службы согласно своей старческой «чреде». В один из моментов этот старец, простой монах, подходит к отверстым Царским вратам и неуловимым движением вызывает улучившего минуту отдыха иеромонаха, дабы он заменил кого-то из певчих. Старец этот читает наизусть 33-й псалом, «Сподоби Господи», Шестопсалмие. Не спеша и молитвенно. Здесь покажется нелепой наша практика, когда Шестопсалмие высылают почитать какого-нибудь юношу, не самого лучшего чтеца, чтобы он попрактиковался. Удивляет, что многое певцы поют почти наизусть, как будто песнопения этого праздничного дня открыты им каким-то чудесным способом. Порой нам кажется, что мы начинаем понимать, о чем поют эти греки, а когда поют с канонархом, выясняется, что мы тоже можем спокойно петь, правда, совершенно не догадываясь о чем. Для нас все это звучит как загадочный непереводимый «терирем»^[24]. Несколько нарушают службу, отвлекая монахов, дважды врывающиеся из ночи длинные червяки, которые устремляются почему-то к алтарю. Укус их, видимо, не очень опасен, но все же неприятен. Всю службу нам кажется, что в воздухе натянута какая-то незримая ткань, которая соединяет нас всех и делает временными причастниками того мира, в который мы надеемся войти уже на вечном основании. Именно это кратковременное вхождение дает нам, слабым и немощным, силы выстоять всю агрипнию до конца. Затем трапеза, когда кругом оказывается уже неожиданно светло, и неясно, куда исчезла ночь. Трапеза, которая уже плохо запоминается то ли от усталости, то ли от пережитого этой ночью. Прощайте, всечестные отцы, русское вам спасибо за то, что показали нам небо. Валерий берет подаренный ему старцем Кассианом посох — и в дорогу. Дальше без отдыха нам придется идти по пустынным местам за Керасию, через Кавсокаливию, мимо пещеры Нила Мироточивого в Лавру.

Когда мы с Валерой и его сыном Димитрием через два дня садились в микроавтобус, который должен был довезти нас до Иверона, кто-то заметил вдалеке сильно хромающего человека, подходящего к Лавре. Это был наш брат Юрий, совершивший восхождение на гору. Он был очень рад нам и, конечно, автобусу. По пути мы узнаем о непонятном исчезновении еще одного нашего спутника, иконописца. Все-таки хоть Афонский полуостров и мал по российским масштабам, но достаточно велик, чтобы на нем потеряться. На душе же спокойно, потому что мы уже знаем: правящая Афоном Игуменья все устроит должным образом. Поэтому мы нисколько не удивляемся, встретив иконописца там, где ему и надлежит быть: у Иверской иконы, у самой Игуменьи. Самое удивительное, что он пребывает здесь уже второй день. Невозможно побывать на Афоне и не подойти под благословение Божией Матери. Мы с радостью это делаем и счастливы, что все добрались до Ее кельи, хотя и разными путями. Трудно узнать в путнике, вышедшем из Уранополиса, паломника, достигшего Иверона. Самые внимательные к своему внешнему виду, даже весьма важные в финансовом и административном смысле лица, через недельку все становятся на одно лицо, и часто — весьма небритое. Кое у кого выделяются на самых ответственных местах заплатки, а на ногах — о ужас! — не чищенные гуталином кроссовки. Вернее, я хотел сказать, что их уже можно чистить без особого вреда гуталином. Но это одно лицо если нельзя сказать, что уж очень хорошо, но по крайней мере гораздо лучше того уранопольского, потому что это, наверно, единственное место на земле, которое не красит человек, а именно оно красит человека. А красивому человеку нечего думать о внешности, ее можно только испортить.

Отметив это, разумеется, только мысленно, но наверняка каждый про каждого, и вкусив неожиданного угощения грузина-строителя, который никак не позволил нам миновать его подсобку, потому что другие страны научили его любить русских, мы снова разбегаемся в разных направлениях, чтобы через несколько дней опять встретиться, и как можно догадаться — самым незапланированным образом.

По русским кельям

Рано утром мы покидаем гостеприимную каливу о. Серафима. Начинается наш путь по русским кельям. Весна в Греции в этом году явно запоздала. На Горе видны широкие белые морщины. По афонским ложбинам, сухим в середине лета, скоро понесутся прозрачные и холодные потоки воды. Сейчас мы поднимаемся в скит Василия Великого — место, где, по преданию, начинал свои подвиги великий русский старец Паисий Величковский. Но скит Василия Великого — это только начало нашего путешествия и, разумеется, не цель его. Наша цель — посетить как можно больше русских келий. Сегодня когда говорят «русская келья», то вынужденно добавляют «бывшая». Такова реальность сегодняшнего дня, и мы хотим с ней познакомиться. В скит же святого Василия нам предложил зайти Павле Рак, которого мы встретили у о. Серафима. Собственно, даже не в сам скит: он захотел нам показать келью очень известного ныне в России старца Иосифа-пещерника. Подъем до скита Василия Великого удалось преодолеть довольно легко, и вот мы в полуразрушенной келье, само расположение которой подталкивает к размышлению и молитве. Зеленый склон падает в море, и только лодка или корабль, отсюда кажущиеся совсем крошечными, могут отвлечь внимание созерцателя. Здесь мы устраиваем небольшую трапезу: банка лосося, привезенная из Москвы, кусок афонского хлеба и глоток вина, без которого здесь почему-то не проходит ни одна трапеза. Если, разумеется, это позволяется уставом.

Затем идем наверх мимо немногочисленных келий в кириакон^[25] скита. Там мы прикладываемся к святыням и идем дальше мимо вершины пророка Илии на Керасию дивным сказочным лесом, который всегда, сколько бы здесь ни приходилось ходить, поражает воображение.

К сожалению, даже у самого хорошего ходока и энергичного исследователя не хватит сил обойти все русские кельи. Как-то мы уже заходили в известную Георгиевскую келью, которая была пристанищем для всех русских паломников, поднимавшихся на Святую Гору. Наш знакомый Даниил Серб с уверенностью рассказывает историю о том, как в 1912 году, когда греки заняли Святую Гору, здесь были убиты несколько русских монахов. Но как ни сложны были в то время национальные отношения, в это не очень верится.

Также пропускаем мы и келью Димитрия Солунского, где подвизался старец Хаджи-Георгий и где вокруг него стало собираться русское братство. Зато случайно попадаем в другую малоизвестную келью — Рождества Богородицы. Сейчас в ней живет русский инок о. С, бывший охотник. Но, видно, не только бывший охотник, но и нынешний хороший работник. В короткое время он поднял из руин не одни лишь жилые помещения, но и храм, разбил вокруг прекрасный огород. Видно, что у него нет ни минуты для праздного времяпрепровождения. Что касается истории кельи, то что-либо сказать о ней почти невозможно. Путеводитель 1905 года сообщает, что старцем кельи был схимонах Феодосий, а путеводитель 1913 года упоминает уже монаха Нектария. Сам нынешний единственный обитатель кельи немного рассказывает о своих предшественниках. В какой-то момент после войны в ней жили молдаване, затем долгое время обитал грек. О. С. показывает нам чудом оказавшуюся у него фотографию. Высокий, стройный и сильный, он более напоминает спецназовца, чем монаха. Он совсем недавно умер, увы, вне Афона, девяноста лет от роду. Жил здесь еще один грек, ставший охотником. Плохое это превращение — из монаха в охотника, гораздо более впечатляет то, что произошло с о. С. Охотник-грек довел келью до плачевного состояния, кончил тем, что жил в подвальном помещении, предоставляя верхнему этажу с храмом разрушаться.

Кто-то удивится: разве возможна на Афоне охота? Именно погоня за косулей привела охотника к преподобному Петру, но тогда Афон еще не был монашеским государством. Теперь, через тысячу с лишним лет, когда он получил такое значение, охота как-то не вяжется с Афоном. Тем не менее мне неоднократно приходилось слышать рассказы афонцев об иноках-охотниках. Нам приходилось находить множество гильз от патронов. А один раз мы даже встретили жителя Афона, бродившего по глухим местам с ружьишком за плечом. Правда, это был мирской человек, видимо, рабочий. Признаться, такие встречи в глухом лесу не очень-то радуют паломника.

Недалеко от кельи о. С. находится холм с остатками древнейшего капища. Там же водружен православный крест. Времена меняются, и сегодня злые духи с новой силой пытаются вернуться в оставленные пристанища. Наше знакомство с этими бесовскими местами привело к малоприятным результатам. Если идти по тропинке на Великую Лавру, прямо у дороги можно заметить подобный языческий жертвенник. Любопытные московские путешественники решили сфотографироваться на капище и после этого по непонятным причинам засомневались в правильности пути. Пришлось вернуться к кресту, что на развилке под горой. Затем пришлось идти тем же путем обратно мимо этого языческого памятника. Эта назидательная прогулка заняла больше часа. Но видно, для таких бестолковых учеников мало одного урока: по пути из Зографа в Хиландар опять захотелось сфотографироваться у подобного языческого камня. Потом около часа шли в другую сторону, пока дорога вдруг не закончилась. Так сказать, растворилась. Обратно пришлось подниматься в гору и по жаре.

Если не спускаться в скит Кавсокаливия, дорога лежит по пустынным местам до самого скита Иоанна Предтечи. Чуть ниже останется келья прп. Петра Афонского. Зашли мы и в эту келью. Без Павле нам было совсем трудно объясняться. Но с некоторыми отцами, кажется, и не нужно говорить. Достаточно посидеть рядом. Ученик о. Иоакима о. Петр один из таких. Павле мне много рассказывал и об ученике, и об учителе и подарил портрет старца. Теперь он лежит у меня дома на столе. Не застали мы самого старца: он уже перешел в лучшую «келью», в лучшую обитель, — но остался его ученик, и ученик достойный. С ним можно говорить молча. Жаль, что таких отцов становится все меньше, и все чаще, идя по афонской тропе, видишь, как вдалеке краснеют крыши обустроенных дач и дворцов.

Пещера же преподобного Петра уже давно замурована, дабы у современного монаха не возникло искушения пожить так, как жил великий подвижник. В прошлом веке многие пытались, и кончалось это все весьма прискорбно.

Праздник Победы мы встречаем в молдавском скиту, который теперь называют румынским — в этом грустная символика нашего времени. Запомнился интересный эпизод, который мы наблюдали, когда только что пришли в скит. Как всегда, довольно продолжительное ожидание архондаричного. Мы заходим в лавку, где нам подают обычное афонское угощение. И вдруг на автобусе приезжает небольшая группа греков. Они приехали, приложились к мощам и уже собирались уезжать, как увидели двух уставших путников с белыми солевыми разводами на несвежих одеждах. Один игумен, ощутив в буквальном смысле на собственной шкуре последствия паломничества, остроумно назвал это явление отложением солей на подряснике. И вот наши непримечательные личности вдруг вызвали живейший интерес у греков. Посыпались вопросы: откуда вы приехали, откуда сегодня пришли. Ответ «ту подья» вызвал у них какое-то странное возбуждение. Они быстро стали что-то обсуждать, жестикулировать и удивляться: мол, есть такие чудаки, которые тащатся пешком по жаре. И тут мы неожиданно вспомнили, что за всю дорогу от Карули до молдавского скита встретили только одного паломника — улыбчивого, небольшого роста англичанина, который мужественно шагал по жаре и чему-то очень радовался. Это было написано на его лице. В последние годы начинаешь замечать, что меньше становится тех паломников, которые устало меряют афонские тропы ногами, привыкшими более к городским мостовым. И все больше тех, кто облегчает себе жизнь разными видами транспорта: водным, автомобильным и теперь, увы, даже и воздушным. И эта тенденция превращения паломника в путешественника в первую очередь коснулась именно греков. Греки уж очень стремятся в Европу и в любви к транспортным средствам уже перещеголяли европейцев: те все же ходят пешком. На тропе можно встретить и немца, и датчанина, и англичанина, иногда даже и негра. Немцы вообще, кажется, не признают иного транспорта, кроме своих двоих, и это для них своеобразный спорт, а православные греки, видимо, исходят из предположения, что главное — это сама святыня, а не путь к ней. К чему утруждать плоть, лучше прибыть со свежими силами и отдаться молитве. Так-то оно так, да не совсем. В уделе Божией Матери любой труд, любые невзгоды и страдания, которые приходится терпеть, щедро вознаграждаются Ею. Предпочитающие путешествия в комфортабельном автобусе скитаниям под безжалостным южным солнцем лишаются Ее награды.

Несколько раз я бывал в этом скиту, принадлежащем Великой Лавре, и ни разу не был в пещере Афанасия Афонского. Один раз мне удалось добраться, но и это показалось ничтожным в духовном смысле действием. Просто спустились по каменным ступеням вниз, постояли у закрытой двери и вернулись обратно: благо идти было недалеко. Но кто может ответить на вопрос: почему здесь самое маленькое событие, незначительная встреча приносят духовную пользу и благодать, а посещение известной святыни оставляет человека безразличным? Может, надо искать причину в своем духовном состоянии? Но посещения Афона приучили меня к другому: твоим внутренним состоянием здесь управляет внешнее — святость, неотъемлемо принадлежащая этому месту.

Так уж странно получается, что путь к русским кельям лежит через румынские или молдавские кельи и скиты. Молдаване и румыны отличаются для нас, собственно, только тем, что молдаване говорят по-русски, а румыны — нет. Мы выбираемся из афонского микроавтобуса, на котором ехали от Лавры до поворота на скит Лак. «Лак» происходит от слова «лаки», что означает яма. И действительно, скит расположен как бы в огромной каменной яме у северо-восточного подножия Афонской Горы. Перед нами еще одно примечательное место — бывшая Амильфийская обитель, иначе это место называется Морфино. Здесь была когда-то обитель итальянцев, разумеется, существовала она еще до отпадения от Церкви западных христиан. А еще ранее, до начала иночества, по преданию, какой-то вельможа построил здесь башню для своей дочери Морфины, где она и жила в одиночестве.

Как ни пытались мы найти тропинку к башне, красиво расположенной на вершине холма, все было тщетно. Поплутав с полчаса, мы вспомнили, что путь наш лежит в румынский скит. После непродолжительного перехода по густому афонскому лесу перед нами открылось красивое зрелище: ущелье, на каменных стенах которого разместились афонские кельи. Все они в полном порядке, видно не только то, что здесь прошел большой ремонт, но и то, что трудолюбивые жители хорошо заботятся о своем хозяйстве. На дне ущелья шумит мощная по афонским понятиям река. Правда, быть может, силу она набрала именно в это время года, когда еще не до конца растаял снег, составляющий белое убранство горы. Мы надолго «застреваем» в скиту. Ходим от кельи к келье, и везде нас ждет радостный прием. Он становится для нас еще более радостным, когда удается поговорить по-русски.

Но вот встречи с обитателями скита заканчиваются, и мы, вооружившись подробными наставлениями и указаниями скитян, вновь идем афонской тропой на Провату. Вот и она. В самом начале стоят, как близнецы, две большие молдавские кельи. Одна Предтеченская, другая Богословская. Только первая, в которой уже 20 лет живет монах Михаил, нуждается в ремонте, а вторая — Богословская — поражает своим хорошим состоянием. Эта громадная келья, более напоминающая замок, была возрождена не так давно двумя братьями-монахами, выходцами из Пантелеимонова монастыря. Двенадцать лет они провели там и примерно столько же здесь. За это время они подняли келью буквально из руин. Теперь у них даже несколько послушников. Одного из них мы знаем: это Василий, бывший нашим переводчиком у старца Дионисия (о визите к старцу я расскажу чуть позже в главе «У старца»). Он угощает нас и завязывает долгий разговор, рассказывает о себе, как он был корреспондентом молодежной спортивной газеты и прочее, и прочее, что я уже слышу сквозь сон. В конце концов мы с Валерой приходим в келью и буквально падаем замертво. Как будто кто-то внутри выключает какой-то рубильник. Просыпаем половину воскресной утрени. Впрочем, сегодня это не слишком большая потеря, и вот почему: если у греков мы понимаем основные моменты, то здесь даже этого не получается. Служба идет на румынском языке. Единственное, что мы усваиваем, это «дона милуешти», то есть «Господи помилуй». Простившись с гостеприимными хозяевами, устремляемся дальше по намеченному маршруту. Ведь наша цель — именно русские кельи.

Келью Иоанна Предтечи едва не постигла печальная участь, обычная для многих русских келий. В 70-е годы она опустела и так простояла почти 16 лет. Из опустевших келий буквально все забиралось в кириархиальный монастырь. Естественно, потом рассчитывать на возврат было трудно, хотя мера эта и была вынужденной. Последнему хозяину удалось что-то спрятать, и благодаря этому братья получили наследство. Среди наследства — бесценная икона Иоанна Богослова, написанная на узкой доске. В 1821 году во время папского гонения (почему-то добавляют путеводители, хотя гонение в то время было от турок) жил здесь один грек по имени Анания. С ним произошел следующий удивительный случай. Как водилось в те времена, на обитель напали разбойники с целью всех обитателей убить, а келью ограбить. Но попался им в руки только Анания — других обитателей уже не было. От него стали требовать денег. О. Анания, попав в такое страшное положение, попросил у разбойников разрешения приложиться перед смертью к иконе святого апостола, так как денег у него не было. Он прочел тропарь святому апостолу Иоанну и провел около часа в молитве перед иконой, никем не потревоженный. Когда он вышел из кельи, то не нашел ни одного из злодеев. Более того, оказалось, что во всей местности он остался единственным монахом, все насельники из других келий бежали в это время с Афона, опасаясь бесчинств как турок, так и греков-разбойников. Дореволюционный путеводитель сообщает, что от этой иконы происходили и другие чудеса, но какие именно, умалчивает. Келья очень древняя. Существует предание, что на этом месте в древности стоял храм во имя св. Иоанна Богослова и существовала богословская школа, в которой обучались монахи из монастыря Морфино. В 1870 году разрушенную келью приобрел старец о. Доментиан, который и восстановил ее. Современное предание сообщает нам, что этот старец (или один из его последователей) получал большую помощь из России, он же возобновил и соседнюю Предтеченскую келью. В России этот старец пользовался большим уважением и даже имел награды от Синода. Кроме того, близ Сухума он построил точно такую же келью.

Нелегкой задачей для нас оказалось разыскать знаменитую каракальскую келью Воздвижения Честнаго Животворящего Креста и ее ближайшую соседку — Артемьевскую келью. Воздвиженская келья поднимается из руин, в храме сохранилось только две-три фрески. Пол, крыша — все делается заново. Медное покрытие крыши напоминает русских родственников. Медные крыши теперь часто встречаются в России. А когда-то эта келья имела два филиала: один в Святой Земле (Фаранская Лавра св. Харитона), другой под Бейрутом. Имела келья и хорошее издательство. В Артемьевской келье, которая находится совсем рядом, мы нашли аккуратные пачки книг, отпечатанные в начале XX века в Воздвиженской келье. Сама же Артемьевская келья тоже практически разрушена. Храм не сохранился. Вместо одного корпуса построено современное здание, напоминающее коттедж. Но внизу сохранился небольшой роскошный прудик — редкое явление на Афоне. Этот прудик делает афонскую келью похожей на русскую помещичью усадьбу.

Эти две большие кельи напоминают двух сестер, расположившихся неподалеку друг от друга. Когда-то здесь были сотни насельников; теперь в обеих пустота. С Воздвиженской кельей связаны не самые лучшие моменты из истории взаимоотношений греческих и русских монахов. Бедный Каракальский монастырь уступил ее русским келиотам и даровал самые обширные права. Делалось это, конечно, не безвозмездно. И вот когда деньги были получены, то ли сами каракальцы испугались такой широкой автономии для русских, то ли надавило греческое землячество, но делу захотели дать обратный ход: деньги не возвращать, а строительству кельи воспрепятствовать. Русские, которые в те времена не были столь безвольными, как ныне, отказались, и в один прекрасный день в келью ворвалась компания греков, в основном рабочих, и попыталась устроить погром, но их попросту выгнали. Старец кельи о. Пантелеимон отсутствовал в это время. Затем пошли нападки на самого старца, которые попортили много крови русскому монаху, но цели не достигли. И только Первая мировая война и последующая революция примирили всех: русские монахи просто вымерли, с ними умерла и проблема.

Следующая русская остановка — в Карее. Здесь две кельи святителя Иоанна Златоуста: Иверского монастыря и сербского монастыря Хиландар. Об обеих мне пришлось писать уже не раз. Хиландарская келья стала своеобразным русским центром на Афоне. Отсюда русские анахореты отправились возрождать знаменитую Дечанскую Лавру в Косово. Ныне трехэтажный храм еще сохранился, хотя уже почти полностью спрятался в лесной гуще. Внутри же не осталось ничего. Некоторые русские монахи в последнее время пытались получить разрешение на восстановление этой кельи, но неизменно получали отказ из Протата: слишком близко от Кареи. То есть опасно русских слишком близко подпускать к административному центру. Могут захватить.

В одноименной келье Иверского монастыря подвизался знаменитый старец схимонах Константин, герой турецкой войны, организатор добровольной монашеской дружины «Красного Креста» в японскую войну. Он удостоился чести быть принятым в Царском Селе, когда в качестве делегата принимал участие в Первом Всероссийском монашеского съезде в Петербурге. Видимо, тогда он познакомился с цесаревичем Алексием, и дружба эта была впоследствии довольно прочной. По крайней мере, сохранилась фотография, на которой о. Константин стоит рядом с большим колоколом, даром царевича. Храм кельи ныне совершенно разрушен. Виною этому пожар. Эту келью пытается по мере сил возродить здешний обитатель схимонах Михаил, хотя ему это сделать и непросто: он не принимает лживой европейской помощи. Фотографию главы схимонаха Константина я уже приводил в книге «Андреевский скит и русские кельи на Афоне». Наверно, эта келья из всех русских келий имеет самую богатую историю, ведь здесь одно время жил духовник всего русского Афона иеросхимонах Арсений, не раз уже нами упоминавшийся.

Икона Божией Матери «Неувядаемый Цвет» — одна из святынь Афона

Вокруг Кареи множество бывших русских келий. В некоторых из них нам удалось побывать в разное время. Заходили мы в реставрируемую Благовещенскую келью в Карее, где теперь находится сербское подворье. Были в знаменитой келье «Достойно есть», которую русский путеводитель относит к славянским. Именно в этой келье произошло явление Ангела, открывшего послушнику дивную песнь. Не раз бывали в самой благополучной ныне по внешнему устроению Белозерке, где начинали свой путь многие русские монахи, в том числе и известный старец Тихон. Один раз мы случайно попали в келью великомученицы Варвары Кутлумушского монастыря, когда разыскивали келью схимонаха Константина. И каково же было наше удивление, когда и она оказалась русской! Много раз проходили мимо карейских келий сщмч. Игнатия Богоносца, Святой Троицы, Иоанна Богослова, Трех Святителей. Чтобы хотя бы посетить все эти кельи, нужно месяца два. Пока найдешь хозяина, если он есть, пока достучишься, пока объяснишь, что тебе надо. Да иной раз и саму-то келью найти почти невозможно, но об этом позже.

Из Кареи наш путь лежит к Филофеевскому монастырю, но не понизу, мимо Иверского монастыря, а верхней дорогой. Около Филофеевской обители находится много древних келий. Но установить их местонахождение порою можно только приблизительно. Старые путеводители весьма скупы на точные географические ориентиры, справедливо полагая, что к большим и известным кельям ведут хорошие тропинки, либо мощенные камнем, либо плотно утоптанные. Теперь этих тропинок нет, часто они обрываются, поглощаемые ровными проселочными дорогами, пригодными для езды на автомобилях, которыми располагают почти все нынешние келиоты. Так, старые путеводители рекомендуют после посещения Старого Руссика направляться прямо в Златоустовскую келью сербского монастыря, расположенную в 15 минутах ходьбы от Кареи. Но этой тропинки давно уже нет. А что не смогло сделать время, довершили пожары. Кроме того, чаще всего путеводители значительно преуменьшают расстояние.

Вот и сейчас мы идем уже три часа, правда, с некоторыми остановками, а кельи прпп. Петра и Онуфрия еще не видно. Мы уже полюбовались прекрасным видом на Карею, вот уже увидели внизу Иверский скит, а кельи все нет и нет. Я думаю, мы никогда не попали бы в эту замечательную келью, если бы не Валерино упорство и не заботливо расставленные современными обитателями указатели, которые мы обнаружили при приближении к ней. Места вокруг настолько глухие, что не встретить даже случайного прохожего. Только проезжая дорога да непроходимые зеленые дебри.

Дело уже шло к вечеру, и вот после трех с половиной часов пути мы наконец поднялись на вершину холма, и после очередного поворота перед нами открылась внешне невзрачная афонская келья. Зато какой вид открывался вокруг! Стоило подниматься сюда только для того, чтобы увидеть это величие афонской природы! И здесь нам не пришлось испытать того разочарования, которое мы ощутили при посещении Воздвиженской и Артемьевской келий. Келья была обитаема и в относительно хорошем состоянии. В ней жили старец Христодул и послушник Серафим, по нашим сведениям, прибывший на Афон из далекой Австралии. С ним-то нам и удалось объясниться на английском языке. В келье сохранилось два храма: нижний — святителя Николая и верхний — преподобных Петра и Онуфрия. В нижнем проводятся службы, верхний нуждается в ремонте. Но в обоих храмах сохранились великолепные русские иконостасы, наглядно показывающие, что и синодальный стиль способен открывать молящемуся горние вершины. Отец Серафим рассказывает нам славную историю кельи, которую мы примерно знаем из путеводителя, добавляя к именам подвизавшихся здесь патриарха Каллиста, прп. Григория Синаита и свт. Григория Паламы еще и прп. Максима Кавсокаливита. Перечисленных имен достаточно, чтобы ощутить святость этого места. Когда-то здесь был скит. Где-то совсем рядом — пещера, где обитал известный всему православному миру старец Гавриил, принявший в свои руки Иверскую икону Божией Матери. Но греческие монахи отговаривают нас отправляться сейчас на поиски этой пещеры: солнце уже спешит к окончанию своего ежедневного пути. Но как бы взамен послушник Серафим открывает нам небольшую афонскую тайну, которую мы бы без помощи этих отшельников никогда не смогли бы узнать. Оказывается, в двух шагах находится келья Положения пояса Богородицы, в которой подвизался почитаемый ныне в России старец Феодосий. О. Серафим проходит с нами буквально сто метров и начинает что-то искать в кустах, стоящих плотной стеной. Мы понимаем, что в келью можно попасть, только продравшись через эту стену. В гуще находится как бы несколько террас, выложенных камнем. Валера берется за дело слишком усердно, буквально разрывает естественное заграждение, образовавшееся из кустов и афонской колючей проволоки — лианы с большими и острыми шипами. Когда же он, к своему удивлению, снова выбрался на дорогу, которая делала в этом месте виток, то на нем, что называется, живого места не было. О. Серафим объясняет нам, что надо было взять левее. Снова работаем руками и ногами и наконец видим нечто вроде невысокой каменной стены метра в 2–3. Нужно идти еще дальше вперед.

Надо отметить, что весной на Афоне можно встретить достаточно большое количество змей. Укусы многих из них, особенно в мае, смертельны. В этом году они попадались нам весьма часто. Здесь можно встретить и грозную большую гадюку — гюрзу, и маленькую, но еще более страшную змею, которую сербы называют «поскок», прыгающую на несколько метров, укус которой тоже смертелен. Поэтому не нужно говорить, с какой осторожностью мы, северные жители, ходили по Афону. По сравнению с нашими широтами, бедными подобной нечистью, это настоящий террариум. Но сейчас мы совершенно забыли о возможности столь неприятного исхода нашего путешествия. Вот наконец мы пробились к стенам кельи. Такого разрушения на Афоне мы еще не видели. Ведь эти руины даже сфотографировать почти невозможно, потому что нельзя отойти от них на заметное расстояние, настолько они поглощены афонскими джунглями. Но все-таки удается сделать один кадр: обломок стены и перекрытия, перемешавшиеся с тем, что когда-то было полом. Нет намека на потолок, невозможно даже определить, где был храм. Развалины, которые трудно сравнить с чем-либо. Идет вторая неделя по Пасхе, поэтому мы трижды поем «Христос Воскресе» и слышим, как рядом шарахается какой-то зверь. И тут мы делаем непростительную ошибку: не осмотрев как следует руины, мы спешим, заботясь о ночлеге, в монастырь Филофей, где нам часа полтора еще придется сидеть в ожидании архондаричного. Здесь время можно было бы провести с большей пользой. Обычно в таких случаях предполагается: а вот завтра; но это «завтра» не наступает никогда.

Молдавский скит

Молдавский^[26] скит Иоанна Предтечи (Продром) кажется нам самой гостеприимной обителью на Афоне. Этому нетрудно найти объяснение. Каждый раз мы попадаем в румынский скит (до революции, правда, называвшийся молдавским) после утомительного путешествия с Карули или какого-то другого удаленного места. И даже чаша «студены» воды кажется необыкновенным даром. Это ближайшая обитель, где можно обрести ночлег. Тем более после жары и физического напряжения она кажется каким-то особым местом. Еще издалека, с вершины перевала, видна эта обитель, кажущаяся крошечной. Крошечной, но такой желанной. Хотя, быть может, румыны-молдаване действительно самые гостеприимные насельники Афона. Когда входишь в скит, то невольно замираешь перед красивым собором с большой мозаикой, изображающей крещение Спасителя во Иордане. Как хорошо сидеть в защищенной от солнца галерее, расположенной сразу за вратами обители! Но что же такое молдавский скит? Как и когда он появился на Афоне?

В 1754 году некий иеросхимонах Иосиф, грек с острова Хиос, построил на этом месте келью святого Пророка и Предтечи Иоанна. В 1800 году он продал эту келью (увы, такое имело место на Афоне) молдавскому духовнику иеросхимонаху Иустину. Когда началось греческое восстание, о. Иустин с двумя учениками перебрались в знаменитую Нямецкую Лавру в Молдавии. Келья, построенная в пустынном месте, пустовала до 1852 года, когда была куплена опять же молдаванами о. Нифонтом и о. Нектарием. Надо сказать, что скит Иоанна Предтечи находится на территории Лавры и подчиняется ей. И вот о. Нифонт приобретает эту келью за 7 тысяч пиастров, что тогда в переводе на русские деньги составляло 550 рублей. О. Нифонт давно уже искал место для молдавской обители. Сначала он подвизался в скиту святой Анны. Но когда собралось в келье около двадцати молдаван, то греческие насельники уединенного скита возмутились, потребовали сохранять «исихию», и молдаване перебрались в Успенскую и Георгиевскую кельи в Керасях. В этом хорошем месте они также не удержались по неизвестной нам причине, и вот — третья попытка.

Переписав келью на свое имя, о. Нифонт тут же отправился в Яссы и, получив благословение молдавского митрополита, отправился за помощью к молдавскому господарю Григорию Гике. Он рассказал ему о своем намерении создать молдавский скит на Афоне, и тот обещал свою поддержку. В Молдавии было несколько метохов, имений афонских монастырей, и господарь решил воздействовать через них на афонский Кинот. И вот уже Ватопедский монастырь предлагает свою территорию для молдавского скита. Дело было вроде бы решено, но пожар, разразившийся в монастыре, заставил насельников Ватопеда по-иному посмотреть на ситуацию. Ватопедские отцы решили, что это знамение Божие и нет Его воли на создание молдавского скита. Делать было нечего, и о. Нифонт стал добиваться создания скита на базе своей продромовской кельи.

Господарь и молдавский митрополит написали в Великую афонскую Лавру письма, и после некоторых усилий и Лавра, и Протат согласились на открытие скита. Григорий Гика тут же пожертвовал на скит примерно пятнадцать тысяч рублей, и дело пошло. Все это произошло в том же 1852 году. Братия стала быстро умножаться, и в 1857 году пришлось закладывать уже новый собор. Понадобились большие средства, и делать нечего: пришлось искать деньги там, где их искали все афонские монахи, — в России. Разрешение на сбор было быстро получено. В 1866 году храм уже был готов к освящению. О. Нифонт не забыл благодеяний России, как это часто бывало с иностранными сборщиками, и до конца жизни почитал русских самодержцев и любил Россию. По благословению Константинопольского патриарха освятил храм молдавский Романский епископ Исаия при большом стечении монашествующих. Сам о. Нифонт, как это нередко бывает среди создателей общежительных монастырей, очень любил безмолвие и большую часть времени проводил в пещере в полном уединении. При пещере он устроил храм Рождества Христова. Только где эта пещера, спросить не у кого. Но зато легко найти пещеру преподобного Афанасия. Она совсем рядом со скитом. Туда мы и направляемся. Путь к ней хорошо оборудован: и указатели, и удобная лестница. Только вот сама пещера закрыта. Замки, ключи — много хлопот, чтобы зайти в убежище преподобного. И мы, помолившись снаружи, возвращаемся обратно. После создания скита о. Нифонт удалился в свою пещерку, где и подвизался до самой кончины со своим сподвижником иеросхимонахом Нектарием.

Как и следовало ожидать, вскоре после создания в скит пришли обычные афонские скорби. Началась тяжба из-за земли с Великой Лаврой. Скиту пришлось доказывать свою независимость от Лавры в некоторых вопросах. Затем внутри скита возникло две партии: молдаван и влахов. Последние взяли верх и хотели переименовать монастырь во валашский. Но осторожные лаврские отцы не допустили этого. К счастью для насельников скита, Молдавия и Валахия в это время объединились под правлением Александра Кузы, и общее государство стало называться Румынией, а молдаване и влахи — румынами. И Лавра, чтобы закончить распри по поводу названия, переименовала скит в румынский.

Но это все касается суетного и временного. Перейдем же к духовному и вечному.

Игумен скита отправился по делам в Молдавию. Кроме всего прочего, он хотел написать икону Божией Матери для своего скита. И хотелось ему и братии найти не просто хорошего мастера, но благочестивого и имеющего страх Божий. Нашли они в Яссах человека уже преклонных лет. Ему поставили отцы необычное и важное условие: писать икону самому, без помощников, и во время работы пребывать в посте. С молитвой взялся старец за работу. Начало было легкое, хорошее, иконописец уже стал писать лики, и тут… Однако дадим слово самому мастеру, оставившему письменное свидетельство о бывшем с ним чуде.

«Я, Георгий Николаев, живописец из молдавского города Ясс, писал сию икону Матери Божией по моему разумению, собственноручно. Над иконою этой свершилось следующее преславное чудо: когда я кончил священные облачения и, как требовало искусство живописной науки, начал писать лица Матери Божией и Господа нашего Иисуса Христа и когда я прошел оныя красками однажды и дважды в убеждении закончить икону совсем, то оказалось, что изображенные лица вышли совершенно превратно. Это повергло меня в большую скорбь; я уже думал, не забыл ли я свое искусство. И таким образом, не вкусив ничего во весь тот день, в этой безмерной скорби я встретил ночь с мыслию, что завтра возьмусь за дело с большим усердием. На другой день поутру я прежде всего положил три земных поклона, прося Матерь Божию, чтоб Она осветила мой ум, дабы я возмог кончить святую Ея икону. Когда же я хотел приняться за работу свою — о преславныя чудеса Богоматери! — святая икона оказалась совсем оконченною в том виде, в каком она и теперь находится. И я, видя это чудо, уже не дерзнул прикоснуться к иконе своею кистью, но покрыл ее лаком подобающим образом. Такова повесть о святой сей иконе. Для удостоверения и сведения подписал своею рукою Георгий Николаев. Город Яссы, 1863 года, июня 29». Добавить к этому рассказу нечего. Много на Афоне чудотворных икон, но эта, согласитесь, особенная, и к ней самой можно приложиться прямо здесь и прямо сейчас! Надо сказать, что афониты — счастливые люди: не надо им никуда ехать, не надо стоять в очередях, а только положить три поклона и приложиться к святыне, рядом с которой проходит их жизнь.

В иконописании очень важно: какой человек и с каким чувством берется за кисть. Если верующий, с постом и молитвой, то это будет неуловимым образом отражаться и на его создании. Если с сигаретой и бутылкой, то и это неуловимо будет запечатлено. И каким бы выдающимся художником ни был подобный профессионал, икона у него не получится. О чем и свидетельствует это чудо. Икона написалась сама без единого прикосновения кистью!

Разумеется, слух об этом чуде быстро разнесся по всему городу. В мастерскую иконописца стеклось так много народу, что скитские отцы едва смогли забрать оттуда икону. Наутро они сообщили об этом чуде в митрополию. Прибыл преосвященный Каллиник, исполнявший обязанности митрополита, и засвидетельствовал чудо. Икона была освящена, и к образу допустили народ для поклонения. Тут же начались чудеса. Один человек с бельмами на глазах был приведен к иконе. Ему дали освященной воды от молебна, он взял ее с собой, а на следующий день он уже пришел благодарить за исцеление. Другой исцелился от ран, которые покрывали все его тело. У одного вельможи умирал ребенок, он принес его к иконе, окропил водой, влил несколько капель внутрь, и ребенок исцелился. Немые, страждущие головною болью, лихорадкой, болезнью зубов, глаз подходили к иконе и исцелялись. Скитские отцы даже не вели учета совершившихся чудес, так их было много. На поклонение иконе стали прибывать и раскольники, и армяне, и даже евреи. Помощь Божией Матери подвигла одну еврейку со всеми родственниками принять Святое Крещение. История же этого удивительного обращения такова. Одна еврейская семья содержала постоялый двор. Муж, кроме того, занимался торговлей. Однажды он отправился по торговым делам в Австрию и остановился у одного своего единоплеменника. Там он умер. Единоплеменник же его, будучи, видимо, человеком честным, не только приехал к его вдове с печальной вестью, но и привез в сохранности все его деньги в размере 300 червонцев. На беду, один рабочий, живший на постоялом дворе, видел, как тот передавал хозяйке деньги. Он пришел ночью к еврейке и, угрожая ей, отобрал все деньги. Выйдя из комнаты, он осознал, что еврейку необходимо убить, так как в противном случае она его выдаст. Он вернулся обратно, рассказал о своем намерении, связал ее и, как ни умоляла она не оставлять детей сиротами, приступил к выполнению своего плана. Видимо, он не имел подходящих орудий для убийства или же дьявол научил его инсценировать самоубийство: дескать, жена не перенесла смерти мужа. Короче, сделал он петлю и прикрепил ее к потолку. Еврейка была в ужасе, потеряла всякую надежду на избавление и готовилась к смерти. Вдруг она вспомнила про «Самонаписавшуюся» икону, о которой говорил весь город. И еврейка, представительница народа, который не только отвергает Христа и Его Матерь, но христиан за иконопочитание относит к идолопоклонникам, мысленно издалека стала взывать к иконе: «Матерь Божия! Если Ты действительно есть Матерь Божия, родившая Мессию нашего Бога, и если действительно Сама с Рожденным Тобою изобразилась на иконе, чрез которую чудодействуешь, как слышу, то избавь меня от напрасныя смерти! И если избавишь, тогда поверю самоизображению и прочим знамениям Твоей иконы и приму христианскую веру со всем семейством моим». И вот уже злодей-рабочий идет взять ее для казни, как вдруг кажется ему, что петля слишком высоко укреплена и он не сможет поднять туда свою жертву. Он залез на табурет и стал опускать петлю, предварительно накинув ее себе на шею. Вдруг стул выскользнул у него из-под ног, и ад разверзся, чтобы принять еще одного нераскаявшегося грешника.

Но настало время перенести икону туда, куда она предназначалась, — на Афон. Чудеса продолжались на всем пути святыни. Божия Матерь являлась в сонном видении некоторым людям и призывала их к себе на поклонение. Икону невозможно было сдвинуть с места, когда, наоборот, слишком важные лица не хотели утруждать себя и ждали икону дома. Один живописец насмехался над верою простого народа, и начертание лика Божией Матери явилось ему в столь страшном виде, что он был поражен великим ужасом, покаялся и стал сам проповедовать о чудесном самонаписавшемся образе. Чудеса совершались и во время передвижения иконы по Афону.

Икона Божией Матери «Самонаписавшаяся» — главная святыня румынских монахов

Заканчивая рассказ о чудотворной иконе, надо упомянуть об одном удивительном ее свойстве. В особо важных случаях происходит изменение лика Богоматери. Иногда лик бывает чрезвычайно грозным и потемневшим. Однажды он был даже как бы покрыт плотным черным покрывалом, что привело в ужас смотрящих. Чернота обычно начиналась с чела и опускалась вниз, иногда постепенно, иногда очень быстро, но вскоре все исчезало, и икона становилась даже еще прекраснее, чем до появления черноты. Иногда же лик делался совершенно белым и светлым, иногда радостным и умилительным, что весьма часто наблюдалось во время праздничных бдений в честь Пресвятой Девы. Очень редко замечали на ланитах Божией Матери румянец. Такие наблюдения составили самые внимательные Ее служители — афонские монахи.

Интересно, что Божия Матерь сделалась как бы сборщицей средств для строящейся обители. Естественно, после того чуда в скит потекли обильные пожертвования. И Божия Матерь, как часто видим мы в истории других афонских монастырей, Сама стала строительницей Своей обители.

В конце нашего рассказа добавим чуть-чуть и по поводу временного и преходящего, но очень важного. На престол в 1866 году был возведен принц Карл Гогенцоллерн, к Православию, разумеется, никакого отношения не имевший, но ретивые его помощники забыли, видимо, что он неправославный, и в 1897 году обязали молдавский скит поминать его на службах, угрожая, естественно, лишением всякой материальной помощи. Увы, начальство скитское поспешило принять к исполнению это предписание румынских властей. Тогда старшая братия в количестве тридцати человек возмутилась против этого нововведения. Как вы уже догадались, возглавил «бунтовщиков» все тот же иеросхимонах Нифонт. Обратились за судом в кириархиальный монастырь — Лавру. Осторожные отцы монастыря поминовение запретили как неканоническое, но, боясь ввязываться в политику, за окончательным решением обратились к Константинопольскому патриарху. Увы, мне так и не удалось узнать о решении патриарха. Ибо на этом обрывалось повествование о ските в журнале Пантелеимонова монастыря «Душеполезный собеседник». Но что бы ни ответил Константинопольский патриарх, ясно, что неправославный человек не может поминаться на литургии, какое бы звание он ни носил. Другое дело — общая молитва о властях, к которой призывал апостол Павел.

Скит Продром — последняя обитель в этом направлении, дальше идут кельи и каливки, дальше — афонская пустыня, к счастью, еще не потревоженная дорогами. На ночлег можно надеяться только в скиту Кавсокаливия, который является конечной остановкой для корабля «Агиа Анна», соединяющего юго-восточную часть полуострова с афонским портом Дафни. К счастью, молдавские монахи весьма радушны и гостеприимны, и всякий добравшийся до их обители всегда находил здесь приют и ночлег.

Ильинский скит

Нам много приходилось слышать об Ильинском ските. В последнее время он упоминался в основном в связи с изгнанием русских монахов. Часто издалека нам приходилось видеть его купола, и даже с большого расстояния было заметно, что относительно хорошее состояние скита контрастировало с разрухой, царившей тогда в других русских обителях. На отношение человека к тому или иному предмету часто влияют некоторые подсознательные связи, грешным нашим умом не различимые. Мы до сих пор не были в Ильинском скиту, и чувствовались некоторые чисто духовные преграды на пути к нему. Наверно, то, что скит был незаконно захвачен смиренными послушниками несмиренного Константинопольского патриарха, создавало первую преграду. То, что скит этот малороссийский и насельники его всегда противопоставляли себя великороссам, — преграда вторая. Но самая объективно маленькая, но субъективно большая преграда возникла после рассказа одного нашего знакомого, воочию наблюдавшего жизнь скита. Он сказал нам простую вещь. До 1992 года на стенах скита висели портреты русских царей. Никакие лихолетья, никакие революции и гражданские войны как в Греции, так и в России не тронули портретов членов Царствующего Дома. Но когда скит захватили посланники патриарха Варфоломея, эти фотографии были сняты и заменены на всевозможные изображения их духовного наставника, прописавшего своих чад в русском скиту. Соответственно и на чад глядеть особенно не хотелось. Но все же мы пришли сюда.

Ильинский скит расположен на прибрежном холме на северо-востоке Афона. «Удален от больших дорог, вблизи его нет ни единого человеческого жилья, и потому в скиту постоянная тишина и безмолвие», — написано в одном дореволюционном путеводителе. Оттуда же узнаем, что воздух в этой местности благоприятен, так как она открыта для восточных и северо-восточных ветров. Внизу расположен монастырь Пантократор. Это символично: как Андреевский, так и Ильинский скит по численности братии намного превосходили свой кириархиальный монастырь. В лучшие дни здесь подвизалось до 400 монахов. А собор скита был одним из самых больших на Афоне. Могучий семиглавый храм может вместить до 1000 молящихся. Размер собора в длину приблизительно 38,5 м, в ширину—24 м, в высоту—25,6 м.

Скит святого пророка Илии был основан в 1757 году известным подвижником — преподобным Паисием Величковским. О. Паисий выпросил у монастыря Пантократор, на территории которого проживал в то время с восемью учениками в келье святого равноапостольного князя Константина, другую, совсем ветхую келью пророка Илии, где создал скит с общежительным уставом, то есть, по сути, общежительный монастырь (киновию), но подчиняющийся главенствующему, кириархиальному монастырю Пантократор. Вскоре в скиту проживают уже около 60 человек и уже устроены и храм, и кельи, и трапезная. Затем в 1763 году о. Паисию приходится покинуть Афонскую Гору с большей частью братии (64 человека) и перебраться в Валахию. Это происходит из-за оскудения в средствах, причиной чего были частые русско-турецкие войны. Период расцвета этого братства лучше всего характеризует тот факт, что о. Паисий со своими учениками по предложению греков собирался занять запустевший монастырь Симонопетр. Было получено согласие Кинота, но старец убоялся, что восстановление монастыря потребует слишком больших вложений. И Симонопетр не стал русским, вернее, малороссийским. Надо отметить, что в те времена духовная жизнь в скиту была весьма высока. Преподобный Паисий был духовником многих афонских монахов, в том числе и патриарха Серафима, жившего тогда на покое на Святой Горе, а незадолго до этого давшего благословение на открытие скита. Патриарх часто приходил в скит, чтобы побеседовать на духовные темы с о. Паисием. Но почет и уважение не только не избавили о. Паисия от стрел лукавого, а, напротив, породили в иных насельниках Святой Горы зависть и ожесточение. Так, один молдавский монах, живший неподалеку на Капсале, публично называл преподобного льстецом и обманщиком. По просьбе братии о. Паисию пришлось даже писать ответ на эту клевету. Это дало результат: клеветник вразумился и покаялся. Итак, в скиту осталось всего 17 человек братии. Надо было ждать другого Паисия, он и явился, но только в 1841 году.

Надо отметить, что в ту пору скит пополнялся в основном черноморскими казаками. В 1806 году был построен собор в честь пророка Илии. С этим периодом связан любопытный случай в истории скита. Скитский иеромонах Парфений в 1820 году увез через Триест в Россию частицу Животворящего Креста Господня, мощи, церковные сосуды, ризницу, книги. С ним отправились скитские иноки Савва и Дамиан. В Ильинском скиту не осталось тогда ни одного человека. О. Парфений поселился в Лебяжьевском Николаевском монастыре на Черном море. И вот он зачем-то отправился в Петербург и был принят самим Государем Императором Александром I. О. Парфений полагал, что турки навсегда пришли на Афон, и хотел передать все скитские святыни Государю, но тот отказался их принять со словами: «Сохраняй это у себя. Бог даст, с турками скоро будет заключен мир, и тогда ты возвратишься на Афон в свой скит, для которого эта святыня драгоценна и необходима!» Так и случилось: в 1830 году был заключен мир с Турцией, и иеромонах Парфений вернулся на Афон. Нашел он в скиту 8 человек, возвратившихся из Молдавии, которые в смутное время скрывались преимущественно в лесах и неприступных ущельях. Запустение было столь велико, что о. Парфений долго не мог найти скит: все дороги и тропинки к нему заросли лесом и кустарниками. Кстати, и ныне это проблема. В наш век прогресса иноки и паломники стараются передвигаться не самым простым способом — на двух ногах, а с помощью техники. Соответственно иные тропинки остаются без внимания и зарастают.

Наступили лучшие времена, но на смену черноморским казакам пришли запорожские и выходцы с Дуная и из Валахии. В 1836 году иеромонах Аникита (Шихматов-Ширинский), знаменитый князь-монах, построил на свои средства храм в честь святителя Митрофана Воронежского, слава которого достигла и Афона. Напомним, что и в Пантелеимоновом монастыре был построен Митрофановский храм, и везде, где жили русские иноки, писали они иконы великого святителя. О. Аникита похоронен в построенном им храме, в нише правой стены, где была установлена доска с надписью. Забегая вперед, могу сказать, что могилы его мы так и не нашли. Слава о. Аникиты была велика, имел он влияние и на греков, об этом можно прочитать в истории Пантелеимонова монастыря. Неожиданная смерть его весьма огорчила русскую общину Афона. Промыслом Божиим Русский Афон получил точное свидетельство о святости этого мужа. В 1871 году Ильинский скит посетил Николай Васильевич Елагин, лично знавший князя Шихматова-Ширинского. По его настоянию могила князя была открыта, и все ощутили сильное благоухание.

Затем скит переживал не лучшие времена. Явилась даже чума — явное наказание Божие скитянам, так как уносила она жизни только в Ильинском скиту. В то время произошла страшная распря с великороссами, составлявшими меньшую часть скита, и они были изгнаны вместе с иеромонахом Павлом, выдающимся подвижником, ставшим вскоре духовником русского братства в Пантелеимоновом монастыре. Мне уже приходилось писать об этой позорной истории и о том, как недолговечна человеческая память. Забыли ильинцы свой позор и снова стали ругать этого поистине святого мужа. И, увы, читая историю скита, я снова натыкаюсь на пристрастное описание этой истории: «При слабохарактерном и малоопытном игумене Павле в Ильинском скиту произошли несогласия между братиями». Далее повествуется о том, что этим воспользовались пантократоровцы и отобрали документ, выданный Протатом в 1766 г., с подписью 20 монастырей о том, что они предоставляют скиту полную независимость. Украдены были также: договор 1798 года с игуменом Афанасием о выделении скиту земли, царская грамота императора Никифора Фоки 964 года некоему Успенскому ставропигиальному монастырю о даровании частицы Животворящего Креста Господня, грамота о приобретении в 1809 году у этого монастыря Ильинским скитом частицы Креста, а также части левой стопы святого апостола Андрея Первозванного. И все это будто бы из-за о. Павла, который во время чумы в скиту не принимал никаких мер предосторожности, служил литургии, причащал заболевших, отпевал умерших и при этом остался живым. Виновата не распря, из-за которой утрачены документы, а о. Павел. И вот останки предводителя восставших были откопаны. Эта история хорошо известна и приводится в летописи Свято-Андреевского скита.

Русский скит святого пророка Илии

Изгнание из Ильинского скита подтолкнуло великороссов к созданию собственной обители, которой вскоре стал Андреевский скит. А Ильинский потом долго еще лихорадило. Ни один игумен не мог долго быть в монастыре. Досаждали ильинцы даже русским дипломатам. Константин Леонтьев, будучи на дипломатической службе, весьма жаловался на свободолюбивый нрав запорожских казаков-монахов.

Вот тогда-то в эту духовную и физическую разруху и явился уроженец Бессарабии Паисий II, болгарин по национальности, и братия снова стала умножаться. Два раза бросали ильинцы жребий, и дважды он указывал на келиота Паисия, жившего на Капсале, и не случайно. В этом же 1841 году он закончил постройку храма святителя Митрофана, который был тут же освящен. Построил он еще два скитских храма в честь святителя Николая и Архистратига Божия Михаила. В 1846 году был построен большой двухэтажный корпус с пекарней, кухней и кельями. В 1847 году — еще корпус для канцелярии и келий. Умер подвижник в 1871 году. Достаточно привести слова одного из историков скита: «Редко можно встретить в одном человеке столько добродетелей, как в лице о. Паисия II, настоятеля Ильинского скита и, по сути, его основного строителя. Горячая вера, любовь к Богу, доверие и простота в отношении к людям, высокие хозяйственные качества сделали его одной из известнейших личностей на Афоне. А за тридцатилетнее управление он превратил скит в обитель, известную далеко за пределами Афона. Еще при жизни он был порадован многими знамениями и даром предвидения».

Однажды меня попросили написать статью о преподобном Гаврииле Афонском. Много раз я бывал на Афоне, но никогда не слышал о каком-то русском Гаврииле, да еще преподобном. И вдруг выяснилось, что в 1994 году он канонизирован Священным Синодом УПЦ МП. Рака с мощами установлена в соборном храме Ильинского монастыря в Одессе (бывшем Афонском подворье). Вскоре я узнал, что он в конце девятнадцатого столетия — начале двадцатого был игуменом Ильинского скита. История скита не сохранила почти никаких сведений о нем. Не удалось даже установить его фамилию. И вдруг он — святой. Впрочем, обратимся к скупым строкам энциклопедической статьи: «В 1887 году стал игуменом (дикеем) Ильинского скита. В 1891 году Константинопольским патриархом Иоакимом III возведен в сан архимандрита. О. Гавриилу удалось разрешить конфликт с кириархиальным монастырем Пантократор, что позволило продолжить строительство скита. Получил разрешение на сбор средств в России, куда и прибыл в 1893 году со святынями скита: иконой «Млекопитательница» и стопой св. апостола Андрея Первозванного. Для паломников построил (в 1894–1896 гг. в Одессе) подворье скита с трехпрестольным храмом. В 1894 году заложил, а в 1898-м построил общежительный корпус в Ильинском скиту на Афоне. Им были построены две цистерны для запаса воды и новые стены для виноградников. Сооружены также подворья скита в Таганроге и Новониколаевске. В 1899 г. начал перестройку скитского собора. Ему удалось завершить реконструкцию фундамента и подвальной части собора. В 1901 году, несмотря на плохое состояние здоровья, он был вынужден отправиться с поездкой по российским подворьям скита. Скончался 19 октября 1901 г. в станице Новониколаевской и 2 ноября был похоронен в склепе храма одесского подворья. Предание о захоронении строителя собора в склепе сохранилось до 90-х годов XX столетия. Часто из подвала были слышны стуки. Клирики храма по благословению митрополита Одесского и Измаильского Агафангела 22 июля 1994 года открыли нетленные мощи преподобного Гавриила. В последующие дни совершилось множество исцелений: от беснования, от болезни ног, от расслабления, от спастического паралича…» И далее о причислении архимандрита Гавриила к лику святых и о том, что ему составлены тропарь, молитва и даже акафист.

Глава святого апостола Андрея Первозванного. На драгоценном ларце — фотография главного ктитора Андреевского скита схимонаха Иннокентия (Сибирякова)

Видим довольно обыкновенную жизнь настоятеля афонского монастыря или кельи: сборы, стройка. Труды, труды… И вдруг по смерти Господь его прославляет многими чудесами. Тайна святости: великие подвижники, молитвенники никак не проявили себя по смерти, а труженик, хозяйственник пребывает святыми мощами в городе Одессе и творит чудеса.

При о. Гаврииле был практически закончен новый собор пророка Илии. Но освящен он был только в июне 1914 года. Освящал его архиепископ Анастасий (Грибановский), будущий первосвятитель РПЦЗ. По преданию, когда строили храм, вокруг него бегал юродивый и кричал: «Стройте, стройте, все равно он будет пустой». И довольно скоро это запустение началось, ибо началась война. Прекратился приток паломников, перестали поступать средства из России. После революции в России стало еще хуже. Незадолго до нее русский посол в Афинах дал игумену скита совет забрать все деньги обители, находящиеся в одесских банках. Не послушал игумен мудрого совета: дескать, Россия стоит твердо и нерушимо — так казалось афонским монахам, жившим на чужбине. Большевики экспроприировали все деньги скита, и монахам пришлось работать в ближайших к Афону городах и селах, чтобы расплатиться с кредиторами: много они задолжали при строительстве нового собора. Разумеется, подворья скита в России были конфискованы. А греки, в свою очередь, стали препятствовать пополнению славянских обителей. Почти сорок лет — до 1954 года — скит не получал пополнения, и численность насельников с 400 человек в 1914 году упала до 10 человек в 1961 году.

Начальствующий в то время в скиту архимандрит Николай стоял перед выбором: либо обратиться за помощью к России, то есть к Московской Патриархии, либо погибнуть. Пантелеимонов монастырь после некоторых колебаний, не желая умирать естественной смертью, призвал монахов, советских граждан и выжил, Андреевский скит никого не призвал и умер. Архимандрит Николай был настроен к Советской стране совсем уж враждебно и попытался найти промежуточный вариант: обратился к русской диаспоре, то есть к Русской Зарубежной Церкви. Но та при всем своем желании не могла существенно помочь Ильинскому скиту. Даже такой светильник Православия, как архиепископ Аверкий (Таушев), который хорошо знал о нуждах Афона, ничем помочь русским афонцам не смог. Конечно, помогали и деньгами, и людей подыскивали, но всего этого было явно недостаточно.

В 1966 году в Ильинский скит из Джорданвилля, где он подвизался 20 лет, был направлен известный подвижник Зарубежья архимандрит Нектарий (Чернобыль). По замыслу, он должен был сменить престарелого архимандрита Николая, уже не способного управлять скитом. На Афоне о. Нектарий застал в Ильинском скиту всего трех монахов: игумена, одного иеромонаха, тоже уже немощного, и монаха, выполнявшего обязанности эконома и по совместительству единственного певчего скита. И это притом, что в обители было четыре или пять храмов, а служба в трапезной церкви совершалась ежедневно! Сбылось пророчество юродивого. Архимандрит Нектарий, по его словам, занялся привычным делом: стал трудиться в огороде. Но труды его продолжались недолго, чуть более чем через год о. Нектарий был отозван архиепископом Аверкием обратно в Джорданвилль. Одно можно уверенно сказать: о. архимандрит покинул Афон не по своей воле, ибо имел твердое желание навсегда остаться святогорцем. «И все же, несмотря на все трудности, как чудесно было на Афоне! Там кругом тишина и безмолвие. Днем с вершины горы, на которой стоит скит, видно море. Я вспоминаю это время как лучшее время моей жизни. Я и сейчас с радостью жил бы там. Несколько раз в дальнейшем я просил вернуть меня на Афон, но не получал на это согласия. Будучи на Афоне, я посещал русских отшельников Никодима Карульского и иных».

Можно себе представить жизнь в скиту после отбытия архимандрита Нектария! Когда последний игумен скита — карпаторосс, родившийся уже в Америке, о. Серафим (Бобич) приехал в скит, он застал там двух стариков, младшему из которых, игумену, было 85 лет! Молодой иеромонах спас положение. Пусть в скиту жили постоянно 2–3 человека, но он жил! И еще был своеобразным русским центром на Афоне. Наш знакомый о. Антоний, чадо РПЦЗ, посещал скит, ходил на службы. Были службы, и скит жил! В скиту, кроме о. Серафима, подвизались о. Иоанн, русский из Джорданвилля, и о. Иоанникий, американец, преподаватель Свято-Троицкой семинарии в Джорданвилле, прекрасно изучивший не только русский и церковнославянский языки, но и византийское пение по крюкам!

Затем имела место трагедия 1992 года, которая поставила точку в российской истории скита. Не хочется искушать читателя очередным пересказом этих трагических событий, которые уже довольно полно изложены во многих изданиях. Хочется заметить, что иной раз Бог попускает и в святых местах совершаться делам лжи. Досаднее всего, что в роли разбойников и обманщиков выступают люди в рясах.

Вот стоим мы перед главным собором скита. Вроде бы греки принимают нас весьма радушно, но за радушием этим какая-то музейная пустота. Был малороссийский скит, основанный великим Паисием, теперь нет его. Есть что-то другое, православное, но не то.

И вдруг явственно слышим пение на церковнославянском языке. Нет, слух не обманул нас. Это паломническая группа Польской Православной Церкви во главе с митрополитом. От Малороссии до Польши рукой подать, так что можно сказать, что в скит пришли свои. Вот батюшки заходят в церковную лавку, где мы находимся, чтобы приобрести святыни. Какие открытые, простые и приятные лица! Вот уж действительно Филадельфийская церковь. Сколько их там, православных, в Польше? Зато нет лишних людей. Слышал я от одного польского батюшки, бывшего москвича, что он не раз видел, как митрополит отправляется на клирос, дабы нести клиросное послушание. «Митрополит — и послушание! Кому послушание?» — удивятся иные. «Богу, Богу, конечно, как и у всех», — ответим мы. Ведь он такой же послушник, как и все, только место у него особое, ответственное. Правда, конечно, оно не на клиросе.

Вот потому что все они послушники — и батюшки, и митрополит, — лица у них, если можно так выразиться, совсем православные. Одним словом, радостная встреча в бывшем малороссийском скиту.

Хочется сказать еще немного о национальном. На Афоне жили монахи разных национальностей и, как мне уже приходилось писать, не раз сталкивались между собой. Не обошлось и без трений между великороссами и малороссами. Об одной истории с изгнанием о. Павла тоже не раз говорилось. Но хочется отметить что это — нет, не вражда, а некоторое напряжение между великороссами и малороссами — проявлялось на Афоне всегда. Великороссы иной раз вспоминали при встрече с младшими братьями Мазепу, да и те тоже в долгу не оставались. Иной раз представители одного народа, но разделенные исторически, успевшие обзавестись своими обычаями, а иногда и религией, становятся непримиримыми врагами. Например, сербы и хорваты, сербы православные и сербы-мусульмане. Немало сил приложил Бисмарк, чтобы выкинуть из германского союза австрийцев, это ему удалось, и возникло мощное государство Германия.

На фреске изображено чудо явления Заступницы Усердной паломнику, обиженному монахом монастыря

Западная Украина уже «освободилась» практически от Православия, по крайней мере канонического, а мы освободились от нее, и, думаю, нам от этого не стало хуже. Жалко только малое стадо, которое вынуждено оставаться там. Удастся ли им стать Филадельфийской церковью, как соседям-полякам, не знаю. Зазвучит ли когда-нибудь в Ильинском скиту славянская речь? Тоже не знаю. Знаю только, что православный значит русский, об этом постоянно напоминает мой спутник Валера. И смерть для Православия, когда православные враждуют с православными. Таких-то уж точно русскими не назовешь. Русские принимали к себе все народы, желающие жить православно. В том-то и была их сила.

Сербский монастырь Хиландар

Уже несколько раз приходилось мне ступать на эту землю. Землю, казалось бы, для меня совсем чужую. Так думалось, когда в первый раз я сошел на афонскую пристань. Чужую — и по моему происхождению, и по нахождению вдали от границ России, и по самой природе, которая для меня, северного жителя, ни разу не бывавшего в южных широтах, крайне непривычна. Но вот однажды я пришел в эту землю, и с тех пор она стала для меня родной. Для всякого христианина является родиной и Святая Земля, и Афон, и вообще всякое святое место на Земле. Каждое место, имеющее особое благословение от Бога, — это как бы частица рая, цветущего своими диковинными для нас цветами. Надо только уметь увидеть этот божественный сад. Такое видение приходит не сразу, но когда все больше погружаешься в тенистые заросли такого сада, духовное зрение постепенно обостряется — и ты прозреваешь. Но даже среди этих дивных уголков, где небесное является в земном, Афон занимает особое место. Это Вертоград Божией Матери, удел, жребий, данный Ей Самим Богом. Это сад, полный и большими деревьями с густой кроной, под которыми хорошо укрываться в жару, и благоухающими цветами, поражающими нас своей красотой. Но не всякий сразу заметит этот сад, для кого-то это лишь голые скалы и безжизненные дебри. Чтобы ощутить Афон, надо знать, кто жил на этих скалах раньше. И как жил! Для этого надо почувствовать, кто живет здесь сейчас.

Да, несколько раз я уже бывал здесь, но все так же волнуется сердце и жаждет встречи с этой землей. Вот снова мы отплываем из Уранополиса. Вот уже видны знакомые молчаливые скалы, поросшие непроходимыми зарослями кустарника. Вот Кромница. Вот скит Новая Фиваида. Здесь русский игумен организовал своеобразную афонскую богадельню. В этом скиту поселялись престарелые русские иноки, не способные уже трудиться и поэтому не имевшие возможности обеспечить себя даже самой скромной афонской пищей. А еще, по греческой традиции, надо было платить монастырю, на территории которого находилась келья, ежегодную арендную плату. В начале века тут проживали по-отшельнически 150 таких подвижников, которые сходились в соборный храм Всех преподобных афонских по воскресным дням и праздникам.

Сербский монастырь Хиландар после пожара

А вот и Иваница — пристань сербского монастыря Хиландар на западной стороне полуострова. Она была устроена русским старцем карейской кельи сщмч. Игнатия Богоносца иеросхимонахом Моисеем, впоследствии именно здесь встретившим свою мученическую кончину от руки неизвестного убийцы 9 марта 1908 года.

Стоп! В этот раз наше паломничество начинается необычным путем: в первую очередь мы едем не в Руссик, как бывало раньше, а в сербский монастырь. На афонской пристани, арсане, нас ждет машина. Путь до Хиландара, расположенного недалеко от восточного берега, долог. Вот извилистой дорогой мы трясемся по ухабам над пропастями и обрывами. Такова афонская природа. Накатанная дорога, а сделаешь два шага в сторону, и — непроходимые заросли, которые расступаются только для того, чтобы дать место камню. Вот русский скит Святой Троицы. Когда-то он был совсем заброшен и пастухи загоняли на ночь овец в его храмы. Да, бывает и такое. Эта обитель была восстановлена после Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. В скиту появился русский архимандрит Мелхиседек, который очистил церкви и жилые корпуса от «следов» овечьего пребывания. Его преемнику иеромонаху Нифонту удалось возродить эту обитель. Когда же он закончил свои труды, сербский монастырь Хиландар нашел ему новый фронт работ. Он восстановил в Карее келью также во имя Святой Троицы. При этом немало пришлось претерпеть от греческих монахов, которые препятствовали украшению обители. С этим скитом связано интересное событие, иллюстрирующее нелегкую жизнь русских, да и вообще славянских монахов на Афоне. Эту историю приводит в своей книге об Афоне один из, увы, немногих современных исследователей истории Святой Горы — мордовский епископ Варсонофий (Судаков). Владыка не раз совершал паломничества на Афон, и в прошлом году нам довелось здесь быть с ним в одно время. О. Нифонт хотел сделать купол скитского храма как у всех русских церквей. Греческие монахи препятствовали этому. Тогда пришлось строить тайно. Братия всего за одну ночь сумела собрать купол, установить его и водрузить сверху крест. О. И. сообщил нам, что в этой келье жили около 40 русских монахов, но они покинули ее еще в 1905 году, потому что трудно было жить без воды. Отсюда примерно час ходьбы до Хиландара. Однажды нам с Валерой удалось пройти этой тропинкой, окружившей себя самой изысканной афонской красотой. Разумеется, в этой келье сейчас никто не живет. Где взять русских монахов? Пантелеимонов монастырь и тот пустует. Да и сербов-то не очень много.

Мне вспоминается история другой кельи, построенной тоже на земле монастыря Хиландар. Только расположена она далеко отсюда: на дороге, ведущей из Нагорного Руссика в Карею и Ватопед. Неизвестно, доведется ли когда-либо побывать там. Мы много спорили о маршруте нашего паломничества, но предполагаемые маршруты явно не пройдут через этот пункт. Это келья святителя Иоанна Златоуста. Обитель эта древняя, основана еще в XI веке, о чем была найдена запись при раскопках на месте старого храма. Ее возобновитель иеросхимонах Кирилл (Абрамов) пришел на Афон в пятнадцатилетнем возрасте и принял постриг вместе со своим отцом в Пантелеимоновом монастыре. Сорок лет подвизался этот старец в монастыре и в разных русских кельях. И вот он переселился в заброшенную келью, пустовавшую 18 лет. Вокруг него быстро собралось братство в 90 человек. Устав был принят общежительный, поэтому правильнее было бы назвать эту келью монастырем. С разрешения Хиландарского монастыря о. Кирилл воздвиг великолепный храм во имя святого благоверного великого князя Александра Невского и Марии Магдалины в память чудесного спасения царской семьи во время крушения поезда в Борках в 1888 году. Ревнитель общежительного устава, он в 1896 году организовал братство русских келиотов, одной из целей которого была помощь бедным русским келиотам и отшельникам. Братство заботилось о ремонте храмов, помогало русским инокам сбывать свое рукоделие, готовило священников для русских святогорских обителей.

Вот и Хиландар. Согласно греческой Википедии, название монастыря происходит от имени некоего Георгия Хеландария, строителя и ктитора монастыря. Во время набегов варваров те видели монастырь издалека, но многократно подходили к нему, и их окутывала мгла. Надо отметить чудесную помощь Божией Матери, сохранявшей монастырь от частых набегов грабителей и пиратов. Все афонские монастыри были разоряемы по 2–3 раза, но хиландарская обитель — ни разу. Царица Небесная так являла этому монастырю особенную защиту. История монастыря известна, наверное, многим.

Основан он был преподобным Саввой Сербским (до пострига сербский князь Растко, или Радко) в XII веке по совету тогдашнего прота на земле, подаренной его отцу Стефану Немане его зятем, византийским императором Алексием. Трудно найти другого святого, который сыграл бы подобную роль в истории Сербии. Царский сын в иноческом образе начал славную историю и Хиландарской Лавры. Да-да. Ранее монастырь Хиландар назывался, подобно детищу преподобного Афанасия, Лаврой. В силу грамот сербских царей и хрисовулов императоров сербская обитель возобладала почти над всею Афонскою Горой. И доныне только Великая Лавра может сравниться с ней по обширности владений. Будучи славянским монастырем, Хиландар первоначально предназначался исключительно для славянского племени. Сербская обитель настолько распространила славянский дух по Святой Горе, что даже в некоторых чисто греческих обителях стали употреблять славянский язык при богослужении. Об этом пишет ктитор Андреевского скита и исследователь Афона А.Н. Муравьев. Хиландар пользовался особым вниманием сербских царей, некоторые из них даже подолгу здесь живали. Когда наступило для Сербии трудное время, Хиландар нашел другого державного покровителя — царя Иоанна Грозного, который даже открыл подворье в Москве для помощи сербскому монастырю. Впоследствии, при Петре I, оно было ликвидировано. Монастырь Хиландар был второй по чести, уступая первое место Великой Лавре, но по умалении был передвинут на третье, а затем и на четвертое место. Теперь почти никто и не знает, что когда-то Хиландар был Лаврой. Но дело не в названии, а в том, что, как уже говорилось, Божия Матерь являет о нем особенное попечение. Потому и почитание Ее здесь особенное.

Входим в монастырь, идем за благословением к самой Игуменье. Здесь обычное игуменское место в соборе занимает икона Божией Матери «Троеручица». И перед каждой церковной службой служащие берут благословение у Божией Матери, прикладываясь к этой чудотворной иконе. Прикладываемся к ней и мы. Преосвященный Порфирий (Успенский) считал легендой, что эта икона принадлежала преподобному Иоанну Дамаскину и была передана святому Савве в XIII веке. Подобные сомнения легко проникали в умы ученых монахов. Так, Авксентий Стадницкий, будущий митрополит Арсений, приводит это мнение ученого епископа в своих воспоминаниях о посещении Святой Горы. Мы же, люди XX и даже XXI века, в какой-то мере освободились от слабостей эпохи XIX века с его псевдоученостью и рационализмом. Мы прикладываемся к этой святой иконе, и вряд ли кто-то из нас даже задумывается о возможности предпочесть преданию исследования ученого монаха. Подходим к о. Кириллу, духовнику монастыря, и берем благословение. Он не говорит по-русски, но его речь, исполненная любви, очень выразительна, и мы убеждены, что понимаем его. Позже мы узнаем, что он фактически постриженик Оптиной Пустыни: его постриг один из оптинских монахов, оказавшийся в годы лихолетья на сербской земле.

Когда я посетил монастырь через несколько лет, то подивился разительной перемене. И дело тут вовсе не в том, что в ночь с 3 на 4 марта 2004 года сербский монастырь наполовину сгорел. Изменились сами монахи. Когда мы впервые познакомились с некоторыми из них, поразились, насколько крепок сербский народ. Показалось даже, что они тверже, сплоченней и сильнее нас, русских. Но в Сербии пришла новая власть, и, как по мановению волшебной палочки, все изменилось. Мне пришлось не один раз наблюдать прискорбные последствия влияния государства на Церковь. Казалось бы, временное и шаткое не может оказать существенного влияния на вечное и незыблемое. Конечно, политическое интриганство пока не может поколебать догматов, но на Церковь как организацию может повлиять весьма сильно. А значит, и на духовное состояние всего народа. Так вот, прибыв в монастырь, мы не столько поразились физическим развалинам, сколько духовным. Казалось, с русскими здесь теперь просто боятся разговаривать. Те, что казались нам раньше львами, стали более походить на других представителей семейства кошачьих, которые ловят мышей и выходят на охоту только ночью. Дай Бог, хотя бы ночью выходили и мышей ловили.

Вот древняя башня, пирг, как ее здесь называют, построенная с целью защиты от пиратов. Вот руины древнего города. Дальше на нашем пути прекрасный хиландарский виноградник. Мы видели тогда в монастыре крепкое сербское братство и множество паломников и трудников и чувствовали, что Сербия еще жива. Хотелось так думать и о России…

Вот монастырь святителя Василия Великого, находящийся на территории Хиландара. Это один из древнейших афонских монастырей. Внешне он более напоминает крепость: с трех сторон омывается морем, а с четвертой отчетливо виден полузасыпанный ров. Вход — через деревянный мост, который в древности убирался в случае опасности. Это живая иллюстрация к истории Афона, которая полна нападений разных разбойников и пиратов. Сейчас монастырь этот пуст. Реставрация, очевидно, началась здесь совсем недавно. В монастыре два храма. «Только храм блюдется, и при нем поселяют тех, кто хочет безмолвствовать», — читаем у Муравьева. Но, видно, наступили времена еще худшие. Не знаю почему, мне припоминается история, рассказанная Барским. В его время там проживал иеромонах Парфений. Он обнаружил в алтарной стене большую частицу Животворящего Креста, о которой никто, кроме него, не знал. Размер ее был немал: два перста шириной и пядь длиной. Часть ее иеромонах продал в Ватопед, часть — в другой монастырь. Об этом узнали в монастыре и изгнали иеромонаха прочь из этого места. Торговля святынями для России вещь совсем необычная. И не только потому, что в России их значительно меньше, чем здесь. В России, наверно, никто бы и не понял, что предлагает этот иеромонах.

Еще Барский пишет: «Место же оно зело изрядно есть к безмолвию, и теплое и веселое, идеже абие недалече от брега, есть и остров каменный… и море прозрачное, далече простираемое на восток, от севера же издалече вся Македония зрится; еще же пища от моря удобо стяжатися может». Подходим к морю и убеждаемся в правоте слов Барского: чудный вид: море, море… и пустынный берег, испорченный, правда, отдельно стоящим желтым плакатом с правилами для паломников. Можно подумать, что паломники ходят тут толпами.

Лоза преподобного Симеона Мироточивого

Мы возвращаемся обратно, завтра нас повезет машина извилистой дорогой по афонским кручам мимо бывшего русского скита Святой Троицы опять на пристань Иваницу, откуда мы продолжим свое путешествие. Хорошо сербское гостеприимство, но злоупотреблять им не стоит, как говорят по-русски, пора и честь знать.

Мы не уставали удивляться своему незнанию истории Сербии. Мы, считающие себя русскими патриотами, мало знаем о нашем главном союзнике. Интересно, что большинство русских находится в полном неведении и о современном положении в Сербии. Когда началась натовская агрессия, многие воспринимали Милошевича как национального героя. По-другому к нему относятся сербские православные патриоты. Но и не только они. Когда Милошевич прибыл на Афон, то игумен сербского монастыря попытался скрыться где-то на метохе, а младшая братия монастыря хотела затворить монастырские врата, чтобы их соотечественник-коммунист не мог ступить на священную землю Хиландара. Но вмешался Протат: игумена отыскали, доставили, и Милошевич, поприветствовав его рукопожатием, смог увидеть все исторические достопримечательности древней обители. Вот и все, что мне хотелось бы сказать о сегодняшнем монастыре Хиландар. История его удивительна. Удивительны и его святыни. В свое время меня поразили слова насельников, которые уверяли, что среди святынь монастыря находится глава святого пророка Исаии Есть чему удивиться. Но, как уже говорилось, не одними мощами, иконами и другими святынями славятся афонские монастыри. В них сохраняются традиции, живет Православие, то, каким оно было при императоре Константине Великом. Именно этим и должны быть богаты монастыри Святой Горы. Но, посещая из года в год сербский монастырь, я стал замечать, что духовная жизнь в нем как бы умаляется. Многие связывают это с тем, что сербские монахи забыли заветы своего великого предка, основателя монастыря, святого Саввы. И сильный пожар 2004 года отнюдь не случаен. Интересно, что сгорело все построенное за последние годы. Сколько раз приходилось задумываться о том, что если бы оставалась разруха, то это было бы честней, что ли…

Крумица

Происхождение этого названия неясно. Звучит слово у каждого по-своему. Кроме «Крумица», можно встретить и «Кромица», и «Кромница», и «Крумница», греки произносят «Хромайтисса». Это маленький скит недалеко от границы Афона. Находится он в уединенном месте. Тишина. Кругом виноградники, которые как бы подтверждают название этого места. Они кругом, но, к сожалению, уже давно отданы в аренду грекам. Говорят, что некий грек, бывший когда-то простым рабочим, стал благодаря этой выгодной аренде миллионером. Отсюда и происходит вино «Тсандали», которое буквально заполонило прилавки магазинов. На этикетках бутылок на иностранных языках красочно расписывается, как с любовью и большими трудами изготавливается это вино в Пантелеимоновом монастыре. Но это неправда. Кто побывает на Крумице, обязательно увидит, что часть монастырских строений занимает общежитие рабочих, которые не чураются даже шашлычка. Как-то они поймали кабаненка и вырастили в громадного кабана, к которому привязались душой, и теперь, как говорится, рука не поднимается. И живет это чудо природы достаточно больших размеров в загончике, отгороженном прямо на территории скита. Рабочие устроили себе, так сказать, маленький зоопарк.

Но отцы монастыря создали этот скит вовсе не для аренды, а для обеспечения монашеской трапезы, в том числе и вином, являющимся необходимой принадлежностью ее, разумеется, в дни, установленные уставом, и в количествах, им же оговоренных.

Надо отметить, что в тяжелое для Пантелеимонова монастыря время греческие иноки, населявшие тогда монастырь, заложили участок земли, на котором сейчас находится скит, за весьма малую сумму. Но это было еще до возвращения русских. При игумене Макарии (Сушкине) здесь все было приведено в порядок. В то время тут и стали разбивать виноградники и фруктовые сады. Ранее на Крумице существовала только одна малая келья с церковью Рождества Богородицы. При о. Макарии и был построен скит с церковью во имя преподобного Платона Студийского и святой мученицы Татианы. Эта церковь была устроена на деньги тамбовской купчихи Татьяны Васильевны Долговой, в память ее почившего супруга Платона, чем и объясняется столь сложное название храма. В этот храм мы так и не попали: он находится как раз на территории рабочих. Братство стало быстро умножаться, и в 1882 году был освящен новый храм в честь Казанской иконы Божией Матери. Были построены и новые здания с трапезной и кельями для братии. Количество монахов-тружеников достигало в лучшие дни 100 человек. Сейчас в этом чудесном месте проживают всего несколько монахов. Возможно, здешние насельники действительно предпочитают всему тишину и покой, есть среди них и престарелые, доживающие свой век, есть и те, по которым не очень скучают в монастыре. А между тем люди среди них появляются просто замечательные.

Один из них — благочестивейший о. Иоаким (Сабельников), составитель книги «Великая стража», которую можно назвать самым лучшим, что когда-либо было написано о Пантелеимоновом монастыре. Рядом с Крумицей находится местность, называемая Мегали-Вигла, что в переводе означает «Великая стража». Именно здесь ученик преподобного Григория Синаита преподобный Марк видел Царицу Небесную на престоле в царственной славе, окруженную неисчислимым сонмом Сил Небесных. Богоматерь осеняла Святую Гору, и на нее изливалась благодать, которая как бы ограждала Святую Гору от мира. Рядом, как стражи Святой Горы, стояли афонские святые во главе с преподобными Афанасием и Петром Афонскими. И вот автор-составитель «Великой стражи» оказался рядом с «Великой стражей» в уединенной Крумнице, и поэтому совершенно неясно, выйдет ли когда-нибудь второй том этого произведения.

Это место, можно сказать, — духовная граница Афона. Отсюда идет дорога в сербский монастырь Хиландар, самый близкий к афонской границе. Именно этой дорогой мы сегодня и пойдем.

Много лет проживает в скиту и о. Паисий. Недавно, уже совершенно больной, поселился в скиту иеромонах Иаков, уроженец Алтая. Более двадцати лет прожил он в Ксилургу. Годы дают о себе знать, и о. Иаков, несмотря на то что весьма жизнерадостен, почти ничего не помнит. Но то, что он говорит, иногда попадает прямо «в десятку», мы это на себе ощутили. Видимо, так и должно быть: немощь, необходимая спутница человека после грехопадения, часто берет верх над человеческим телом, но подвизающийся человек всегда остается чадом Божиим, поэтому даже в немощном лепете старика иногда являет свою мощь Божия сила. По крайней мере мы чувствуем, что устами старца говорил для нас Бог, вразумляя и наставляя нас на путь истинный.

Вечером после службы о. Иоаким ведет нас в храм. Что здесь потрудились многие отцы, легко увидеть в костнице под храмом Иерусалимской иконы Божией Матери. И храм, и костница находятся ныне в состоянии просто удручающем. Но это касается разрухи внешней. Много раз мне приходилось бывать в афонских костницах, но все равно испытываешь какое-то особое чувство, когда смотришь на останки отцов. Тут, наверно, напоминание и об общем Воскресении, и о том пути, которым предстоит пройти нам, и о святости этого места. Эти черепа и кости нельзя назвать святыми мощами, потому что мы не можем назвать тех, кому они принадлежали, святыми. Но я уверен, что святая жизнь этих братьев отразилась в разрушенных природой человеческих храмах. И наступит великий час, когда будут воссозданы эти храмы Святого Духа. И это не пустые слова: когда переступаешь порог такой костницы, ощущаешь эту святость и понимаешь, что эти отцы в большинстве своем были подвижниками и вели жизнь, достойную подражания, и нам пока далеко до такой жизни.

Крумица: храм в костнице пока в запустении

Кругом до боли знакомая разруха, разруха земная, временная. И это вокруг того, что было когда-то ими, напоминающего нам, чем скоро станем мы. В верхнем храме дыры в иконостасе. На месте икон, открывающих нам видение иного мира, получились окна в мир настоящий, мир разгромленных алтарей. Наверху странное завершение, по крайней мере для нашего взора: вместо царской короны двуглавый орел, имеющий большой, превышающий его по размерам крест. Какая символика! Символика, требующая осмысления.

Но тут с удивлением мы замечаем, что трость с губой на этом распятии располагаются справа, а копие — слева. То есть противоположно общепринятому у нас изображению. И тут я вспоминаю про «исправление» креста на вершине Афона, о котором писал в «Ночном восхождении». Что это? Особая греческая традиция изображения распятия? Но храм-то русский и строился русскими. Загадка, одна из тех, которых много на Афоне. Может быть, кто-то знает на нее ответ, но мы пока недоумеваем.

И наконец перед тем как мы покинем храм, хочется обратить внимание на куски ржавого металла, упокоившиеся среди глав честных отцов. Это вериги. Здесь, на Афоне, увидишь их немало!

Вериги. Так подвизались скитские отцы

«Какая дикость, какое непонимание сути подвижничества!» — возопит иной современный человек, считающий себя православным. По его мнению, борьба со страстями заключена только в Таинстве Покаяния, послушании, делании добрых, полезных дел. Какой смысл мучить тело, беречь которое советовал даже апостол Павел? А тут какие-то железки, которые только мешают выполнять послушание. Но те отцы носили их, и об этом свидетельствует ржавое железо. А они были и святее, и, думаю, умнее нас. И понимали, что им это необходимо.

Но вот пришло время, и мы покидаем храм Иерусалимской иконы Божией Матери. Из старого описания я потом узнал, что этот кладбищенский храм освящен в честь чудотворных икон Божией Матери Иерусалимской и Смоленской. Не так далеко отсюда Новая Фиваида — скит Пантелеимонова монастыря, место, где селились русские пустынники, покидавшие свои кельи из-за притеснения со стороны греков. Сколько мы слышали об этом месте, но опять идем мимо — в Хиландар.

Зилотский флаг

Но вот мы идем, поднимаясь все выше и выше по довольно хорошей дороге. Устав, мы делам небольшой привал у очередного поворота. Нам, ленивым, привыкшим к физическому безделью, трудно дается афонская тропа. Походив афонскими дорогами пару неделек, к концу своего пребывания на Афоне паломник приобретает «монашескую» легкость в движении. Но человеческая слабость иногда заставляет мечтать о четырехколесной оказии. Вот она уже зудит над ухом: «Здесь можно спокойно прокатиться на автомобиле, к чему физические упражнения?» Я хорошо помню, что представляла собой эта дорога несколько лет назад — сплошные ямы и ухабы. Тут извечное афонское противоречие: плохи и развалины, но и удобства на Афоне совершенно ни к чему. Как разрешить этот вопрос? Необходима золотая середина. Быть может, она и была найдена в гармоничном сочетании общежительных монастырей и отшельнических келий. Только гармония эта всегда была короткой. Наш монастырь, да и Андреевский скит обладали многими мастерскими. В скиту была даже фотолаборатория. Но тут же мне вспоминается описание кельи одного русского подвижника, жившего где-то здесь, неподалеку от Пантелеимонова монастыря, в XIX веке. «Там, между двух камней, в темном углублении, увидели мы стенку, прикрытую сверху хворостом, а в стенке дверь… В келье темно — свет едва проникал в небольшое отверстие над дверью. Постели никакой не было. У правой стенки мы заметили полку. На полке стоял кувшин и череп человеческий». Но привал закончен, и снова в путь.

Несомненно, мы идем не самым коротким путем. В афонских тропинках очень легко запутаться. Где-то в 15 минутах ходьбы от Нагорного Руссика была Благовещенская келья с большим виноградником. На территории этого виноградника, как сказано в описании Руссика прошлого века, тогда еще виднелись развалины древнего монастыря Кацари. Монастырь этот был передан русским монахам в 1363 г. Он никогда не был многолюдным, в нем жили по несколько человек, а затем он и вовсе был разрушен. Земля же его, неизвестно как и когда, оказалась в ведении Ксенофонтского монастыря, и на ней теперь располагается Ксенофонтский скит. Ну вот наконец показался сам Руссик. Нужно сделать небольшой виток, и мы у цели. Вот возвышается большой собор великомученика Пантелеимона.

Афонская дорога

Трудно поверить, что этого огромного по афонским меркам храма не так давно не было. «Отцы святые! Что же у вас в запустении святое место?» — воскликнул в изумлении преосвященный Александр Полтавский, когда увидел руины русского монастыря. «Владыко святый, — нашлись тут же монахи, — освятите воду и сделайте закладку, да будет место сие благословлено от ваших святительских рук». И 25 июля 1868 года владыка сделал закладку корпуса с храмом св. Саввы Сербского. История сохранила воспоминание, что владыка, совершая литию по усопшим, «плакал навзрыд и высказывал желание, чтобы как можно скорее возобновилось здесь богослужение». Да, вот она — святая ревность по русскому Афону. Была она и у мирян, и у владык. Русские переселились в этот монастырь в 1169 году, и шесть веков наши соотечественники жили, молились и умирали в этом монастыре. С 1740 по 1869 год, то есть 125 лет, монастырь находился в полном запустении. И не только у русского владыки развалины русского монастыря вызывали скорбь. В 1867 году здесь побывал великий князь Алексей Александрович, а еще ранее — архимандрит Леонид (Кавелин), тогда настоятель посольской церкви в Константинополе, который даже пытался спланировать, что и где должно находиться в новом возрожденном монастыре.

Молитвы владыки, а русские епископы посещали тогда Афон крайне редко, были услышаны Господом, и уже 3 июня 1871 года архимандрит Макарий освящает новый братский корпус с храмом св. Саввы. Алтарь нового храма воздвигнут как раз на месте древнего храма св. Иоанна Предтечи, где принял постриг сербский царевич. История о Растко, ставшем Саввой, чаще других вспоминается в связи с прошлым Старого Руссика. В этот же день архимандрит Макарий закладывает и новый соборный храм в честь вмч. Пантелеимона. Вот что он пишет архимандриту Леониду, ставшему на тот момент наместником Троице-Сергиевой Лавры. «Вам как историку-археологу понятно, какие чувства наполняли наш дух и все человеческое существо в это время, особенно же во время бдения при ночной темноте. Когда все в природе покоилось, казалось, как бы сонмы русских подвижников, живших на том месте, соприсутствуя нам невидимо, с необыкновенной радостью разделяли наше земное торжество, которым возобновлялось наше общение с ними через приношение за них бескровной жертвы». Как хотелось бы, чтобы наши современные архимандриты научились говорить, как о. Макарий, ни академий, ни университетов не кончавший.

Далее он поясняет причину закладки соборного храма. «Начатие же соборного храма не приходило нам и на мысль, но один боголюбец убедил нас к тому, предложив на начало сего дела и средства: мы же сочли это особым указанием Промысла Божия ко всецелому восстановлению древнейшей русской обители на Афоне. Нельзя не поведать во славу Божию, что все относящееся к сему делу устраивалось весьма благопоспешно, как бы чьим-то неземным распоряжением, а что будет далее, нами предоставляется воле Того же вседействующего Промысла. Ему же Единому и подобает хвала и благодарение за все совершившееся во времени для памятующих о вечности!» Видите, русский архимандрит надеется не на спонсоров, а на Бога. И надо сказать, слова о. Макария оказались пророческими. Вначале усилиями благотворителей стройка шла весьма успешно. Немало помог липецкий купец Игнатий Иванович Окороков, окончивший свой жизненный путь в афонском монастыре как схимонах Илия. Неоднократно еще до начала постройки этого храма живущая в окрестных кельях братия слышала на месте бывшего монастыря звон и пение, а некоторые видели и огонь, восходивший к небу. Но вскоре, по воле Божией, строительство останавливается на целых 37 лет. Можно посчитать причиной этого русско-турецкую кампанию 1877–1878 годов, но мы лучше вспомним слова о. архимандрита и посчитаем сие за действие Промысла. И вот стоит храм без кровли, доведенный почти до сводов, — печальное зрелище, нашедшее отражение даже в тогдашней русской печати. Только в 20-м году двадцатого века храм был полностью восстановлен и освящен митрополитом Антонием (Храповицким). Судя по фотографиям, собор весьма велик. Его величина как бы входит в противоречие с тишиною и покоем этого места. Не так давно он был отреставрирован и… закрыт. Опять вспомним о Промысле. В Старом Руссике живет только один монах — о. Иона. Да и тот часто отлучается в Пантелеимонов монастырь. Вот и сейчас он отсутствует. Мне ни разу не удалось переступить порог этого храма, всегда я находил только запертые двери. Но что это? Во дворе появилось множество ульев. В Руссике теперь крылатые насельники, напоминающие своими непрестанными трудами современных русских монахов. Если не ангелоподобные жители, то хоть крылатые монахи.

Павловский в своем путеводителе пишет о двух параклисах Старого Руссика: 40 мучеников Севастийских и вмч. Екатерины. Но описание Старого Руссика, выпущенное в 1868 году, говорит о параклисе 42 мучеников Аморейских и мцц. Варвары, Екатерины, Александры, Параскевы и всех прочих мучениц. Павловский застал здесь лишь руины и каменный крест на месте святого храма. Интересно, что при раскопках древнего храма были найдены иконы вмч. Пантелеимона и евангелиста Луки.

Конечно, любой обитатель Афона или даже просто знакомый немного с историей Святой Горы тут же укажет пирг (башню), откуда будущий святитель Савва и бывший царевич Растко бросил княжеские одежды посланнику своего отца и сделал таким образом выбор. Как хорошо, что именно здесь, в русском монастыре, духовно родился св. Савва, великий сербский святой! Он стал для Сербии тем, кем для Руси были и навсегда останутся преподобные Сергий Радонежский и Серафим Саровский.

Но и другие события в этом монастыре прочно связали сербский и русский народы. В начале XIV века Хиландарский монастырь был осаждаем каталанцами и несколько раз отражал нападения этих разбойников, организовавших неподалеку на полуострове Кассандра свою базу. Все попытки пиратов захватить монастырь оказались тщетными благодаря мудрому игумену Даниилу. Разбойники исполнились злобы по отношению к нему, и началась охота за игуменом. Игумен Даниил с двумя своими учениками нашел убежище у своего духовного отца в Руссике. Найдя двух изменников, пираты послали их к игумену, надеясь выманить его из монастыря, но тот распознал коварный замысел, и у бандитов остался только путь открытого вторжения в монастырь, что они и сделали. Игумен с русскими монахами заперся в пирге, и каталанцам пришлось поджечь пирг. Но Господь по молитве святого игумена укротил пламя, а между разбойниками возникли раздоры, и безбожники с позором удалились.

Иеросхимонах Сергий Святогорец так описывает в своих письмах тогдашнее состояние монастыря: «Старый Руссик своими живописными развалинами, перевитыми диким плющом, покоится теперь в прахе, как летопись глубокой старины в пыли и тесноте душного архива. Высокие пирги (башни) его с южной и восточной сторон только каменными стенами отстаивают себя от вековых потрясений времени, в исполинском виде возникая над мертвой тишиной умилительной пустыни и над непробудным сном в Бозе давно почивших ее смиренных обитателей. Деревянные работы давно в пиргах истлели. Местность старого русского монастыря чрезвычайно тиха и увлекательна безмятежием и строгостью отшельничества. Нагорный лес со всех сторон утаивает монастырь, и только северо-западная сторона его, с развитой равнины, открывает поразительный вид заоблачных высот далекого Олимпа и играющие волны Монте-Санто. Шумный ключ, выходя из соседственной горы и пробиваясь сквозь камни и живописную ливаду (поляну), легко и быстро охватывает монастырь с севера и, невдалеке от него уносясь в дебрь, теряется в ее низменных кустарниках». Святогорцу часто приходилось видеть эти развалины, ведь жил он неподалеку — в полутора километрах на юго-восток, в келье свв. бессребреников Космы и Дамиана.

Этим можно было бы и окончить о бывших развалинах. Но одно вызывает недоумение. «Отец» всех русских паломников, пешеходец Василий Барский, посетив Старый Руссик, застал там четырех иноков: двух русских и двух болгар. Когда же он вторично посетил монастырь в 1744 году, то не нашел в Руссике ни одного русского монаха. Русская община, постепенно умаляясь, в соединении с болгарами продержалась до 1735 года, после этого монастырь перешел в полное владение греков, которые при поддержке молдавских и валахских господарей прожили в обители до конца XVIII столетия. После того как они переселились в прибрежный район на место современного Пантелеимонова монастыря, Протат в 1803 году обратился к Константинопольскому патриарху Каллинику с просьбой исключить имя русской обители из числа святогорских монастырей, земли же его продать греческим монастырям. Но вразумленный свыше патриарх увидел корыстное устремление афонских греков и, учитывая русские успехи в борьбе с Турцией, велел не только не ликвидировать монастырь, но и найти опытного старца для восстановления общежительной обители.

Святогорец же описывает руины в 1843 году. Следовательно, Старый Руссик был попросту разгромлен и растащен на стройматериалы, как это частенько происходило в нашем отечестве в недавнее время.

А вот и соседняя Почаевская келья, в «обычном» для русских келий состоянии. Былое величие и скудное настоящее. Построена она, как говорится в путеводителе по Афону за 1913 год, «заботами старца кельи св. Димитрия Солунского схимонаха Киприана (Бирюкова), получившего от Почаевской иконы исцеление». Еще там же говорится, что рядом находилась келья Илии Пророка. Теперь она уже совсем разрушена. Поэтому мы ее и не видим. Но что это справа, рядом с дорогой? Огромные штабеля кругляка. И откуда он берется? Ведь куда ни глянь, вокруг вроде бы заросли кустарника. Но где-то находят деревья, и не в малых количествах. Теперь вспоминается, что, когда мы подходили к Руссику, нам навстречу ехала машина с рабочими-греками (или албанцами, которых здесь множество).

Вот и Почаевская келья. Вряд ли что-нибудь известно о ее истории, кроме единственной строки в старом путеводителе. Но все же немного мы знаем об одном из ее обитателей — схииеродиаконе Лазаре, почившем здесь 13 августа 1903 года. Раньше этот диакон, будучи еще не пострижен в схиму, жил в уединенной келье на Керашах. Потом эту келью он продал известному молдавскому подвижнику Иоанну Постнику и переселился в Старый Руссик. Звали тогда диакона Аполлос, и был он не просто диаконом, а архидиаконом и учителя имел в России весьма достойного — святителя Игнатия (Брянчанинова). Его же был и постриженником, а затем, наверное, решил на деле исполнить то, чему научился от русского богослова, автора «Приношения современному монашеству». Может, это и привело его на Кераши, а затем и сюда. А может, и иным путем шествовал сюда архидиакон — это никому не известно.

Подходим к калитке, но собственно калитки-то и нет, а есть какая-то немыслимая преграда, через которую надо перелезать, чтобы попасть в келью. Я отговариваю своих спутников это делать, но они неумолимы. Вот мы ходим по двору и пытаемся дозваться о. П., но напрасно — отец, видимо, не хочет нам отвечать. И тут Юрий указывает на небольшой черный флаг, даже, можно сказать, флажок. Это зилотский флаг. «Православие или смерть» — надпись, красующаяся на стене монастыря Есфигмен. Я вспоминаю одно из посещений этого монастыря. Все шло по чину, служба кончилась, монахи выстроились в цепочку и стали подходить к служившему иеромонаху и получать антидор. Но нам подходить бессмысленно: антидор раздают только зилотам, нам же — только простую просфорку и святую воду, чтобы запить. Обижайся — не обижайся, но таков здешний порядок. Далее трапеза. Вдруг я вижу среди греков пожилого монаха с явно русским лицом. После трапезы он сразу подходит ко мне и говорит: «Вы русский? Откуда? Я вас еще в храме заметил». Это был о. П. Далее выясняется, что у нас один путь к кораблю. На причале узнаю, что о. П. уже более 20 лет на Афоне и большую часть в Пантелеимоновом монастыре, но в последнее время перешел к зилотам Есфигмена. Долгие годы провел он в Старом Руссике, теперь живет около него в Почаевской келье. Приглашает зайти, когда наш путь будет пролегать мимо его кельи. Вот мы садимся в подошедшую лодку и уже качаемся на волнах. О. П. едет в Иверон, наш путь лежит в Ватопед. О. П. рассказывает о своей жизни: он был строителем, бетонщиком, гранитчиком. Его всячески зажимали, так как знали, что он верующий. Применяли и коллективные методы воздействия: говорили, что из-за него не платят премию бригаде и всякое подобное. В конце концов он попал под следствие и 5 лет провел в тюрьме. Слушаешь, затаив дыхание, боишься перебить, нарушить тонкую нить рассказа. Мои друзья, сидящие напротив, пускаются в опасное предприятие и фотографируют нас вместе. Отец, как большинство афонцев, не любит фотографироваться. Один профессиональный фотограф, грек по национальности, начавший свой жизненный путь, кажется, в Ташкенте и живущий теперь на исторической родине, ощутил всю силу презрения афонских отцов к его роду занятий при встрече с о. П. Особенные опасения корреспондента вызывала клюка, крепко зажатая в руках афонца. Но отец не замечает этого действия и продолжает свой рассказ. Я слушаю о том, как он поступил в Почаевскую Лавру и был рукоположен в сан иеродиакона. О том, как молился Божией Матери, чтобы привела Она его на Афон. И вот он здесь. Долгие годы провел в Пантелеимоновом монастыре, затем в Старом Руссике. Я про себя добавляю: «И нельзя назвать случайным, что теперь он живет в Почаевской келье». Так Божия Матерь иногда напоминает нам о Своем покровительстве. Как я уже знаю, потом о. П. ушел к зилотам. Монастырскому начальству Пантелеимонова монастыря о. П. не верит. Я узнаю, что у него в Руссике бывали высокие гости: митрополит Ювеналий, митрополит Кирилл, митрополит Антоний (Мельников). Разговор переходит на церковные темы. Отец говорит, что нужно покаяться за отношения с советской властью. Настойчиво указывает, что нужно принять соловецкое послание. Разговор мог бы продолжаться и дольше, но корабль пристает к ватопедской пристани…

Мы понимаем, что нам надо уходить, так как хозяин не хочет нас принимать, видимо, из-за нашего бесцеремонного вторжения. Мои спутники возвращаются обратно к Старому Руссику, я же присаживаюсь около баррикады и сижу. Через некоторое время раздается голос, который протяжно, с некоторым упором на «о», произносит: «Ну, что сидишь? Ты откуда?» Я отвечаю, начинается краткий диалог. О. П. приглашает меня зайти. Я зову своих друзей… К сожалению, у меня слишком много спутников, и это несколько шокирует старца. Но старец рад нам. Он предлагает нам скудное угощение: виноградные кисти и рыжеватые сухарики. В этом подобии сухариков есть откровение об уже почти ушедшем в прошлое аскетизме. Вернее, по мнению некоторых, ушедшем в прошлое. Говорили и об общецерковных вопросах, касались и реалий афонского бытия. Затрагивал разговор и конкретные личности. Слышим мы рассказ о захвате Ильинского скита. Все это происходило на глазах старца. Слышим мы и о хитроумных греческих политиках в рясах, и о невоздержанности скитоначальника, которая и послужила внешним поводом к изгнанию… Перескакиваем и на афонскую смуту, на споры об имени Божием. О. П. впервые заставляет меня задуматься о роли греков в этом конфликте. Ведь изгнание русских монахов было им весьма и весьма на руку.

Касаясь вопросов местной жизни, о. П. рассказывает нам краткую историю своего зилотского флага, который мы можем достаточно хорошо рассмотреть. Оказывается, о. П. здесь был кем-то вроде лесничего, прежний игумен благословил его приглядывать за лесом. И ему больно смотреть, как теперь этот лес уничтожают. Поэтому-то он и вывесил зилотский флаг. До нашего прихода он сильно конфликтовал с рабочими, производившими большой шум под самыми стенами кельи. И поэтому, увидев нас, он решил, что мы пришли для расправы.

Вот речь заходит о главной работе келиота. О. П. занят составлением нового календаря. На эту работу его благословил в свое время схимонах Никодим Карульский. Об этом труде, который пишет о. П., мне рассказывал уже Павле Рак. Он даже описал в своей книге встречу с иеродиаконом и немного сказал о календарной проблеме. Суть работы в каком-то согласовании юлианского и григорианского календарей — так я понял эту проблему. Можно было бы сказать: «Ну, вот еще один монах-простец, который взялся решить мировую проблему». Но о. И. из сербского монастыря, бывший астроном, другого мнения. Так что можно сказать, что работа о. П. поддержана научным авторитетом, а нам трудно вникнуть во все астрономические тонкости. Поэтому мы и не пытаемся. Да нас больше интересует разговор о Церкви. И разговор идет и идет, все больше вступая в конфликт с надвигающимися сумерками. Старец даже приглашает нас в келью. И мы видим его довольно большой храм, прикладываемся к Почаевской иконе Божией Матери. Находится даже для всех традиционное афонское угощение — ракийка. Стыдно грабить старца, практически не покидающего келью из опасения возможных конфликтов. Каждый сухарик, каждый выращенный плод здесь большая ценность. Вот, оказывается, где растут золотые плоды. Но Валерий нас подкрепляет надеждой, что завтра сходим в Карею и купим все нужное для старца. Стыдно, но все это оказывается утопией, и насыщенная афонская программа не оставляет нам времени для этого возвращения. Уже почти совсем темно. Старец нас провожает. Прощаясь, узнаем, что где-то невдалеке отсюда есть пресноводный пруд. Натуральный пруд с чистой пресной водой и рыбой. Но взглянуть на этот пруд у нас уже нет времени. Возвращаемся быстро: шагать вниз, конечно, значительно легче, да и продолжение оборванного разговора, увы, без его главного участника, позволяет нам не замечать ни времени, ни пространства, ни уже надвинувшейся темной южной ночи, правда, вскоре разорванной взошедшей луной.

Старец Каруля^[27]

Мне уже несколько раз приходилось бывать на Каруле перед тем, как я однажды в Исторической библиотеке, раскрыв старую книгу, прочитал дивную историю, имевшую место в конце XIX столетия, очевидцем которой был один русский паломник. Кажется, кому интересны записки обыкновенного паломника — одного из тысяч, посетивших Святую Гору? Но из этих кратких описаний встреч, разговоров, просто случаев, имевших место во время паломничества, и складывается святогорская история, обильно питающая нашу духовную жизнь примерами истинного подвижничества и святости.

Он совершал паломничество со старообрядцами, которые хотели открыть свои сомнения опытным в духовной жизни скитникам. Естественно, обратиться за решением своих проблем они посчитали возможным только к афонским монахам, которые, как можно было предположить хоть с какой-то долей вероятности, были свободны от «никоновской порчи». Они особенно стремились к некоему старцу-подвижнику, жившему среди русских иноков Карули, которому, как они слышали, Господь дал особенную благодать. Здесь надо сделать отступление и повторить еще раз то, что уже неоднократно говорилось. Это удивительно, как незаметно скрывается пренебрежительное отношение к русскому Афону среди наших соотечественников за восторженно-поверхностным его почитанием. Так вот, об этом старце, слава которого вышла за пределы каменистых обрывов Карули и достигла даже далекой России, мы ровным счетом ничего не знаем. Не знаем даже его имени, так как в рассказе оно не приводится, а более никаких упоминаний о нем не имеется. Известно только по рассказу другого паломника, посетившего Карулю в 1895 году, что там настоятелем был схимонах Аркадий и подвизались с ним 12 русских монахов^[28]. Кроме того, автор воспоминаний добавляет, что ранее здесь жили великие люди, между которыми были и епископы. А нам приходится только развести руками: взяв в руки объемистый «Афонский патерик», недоумеваешь — кто посчитал его составление вредным или ненужным и лишил нас продолжения и расширения этого цветника духовной жизни? Кто посчитал, что для мира более не нужны примеры истинного христианского подвига? Или новым писателям житий просто не хватило времени или усердия, чтобы увековечить святых своих современников?^[29]

Возможно, старца звали и Аркадий, но следует отметить, что он был не схимонахом, а иеросхимонахом. Перейдем к нашей истории, достойной украсить житие святого или какой-нибудь древний патерик. Эта история очень напоминает эпизод из жития преподобного Сергия Радонежского, но богатые афонские краски делают ее еще ярче.

При входе в Карульский скит старообрядцы сразу стали спрашивать братию, где бы им найти старца-настоятеля.

А старец в это время трудился на огороде, копая заступом землю под овощи. «Подождите немного, пока он выйдет», — отвечали иноки. Нетерпеливые паломники заглянули в огород и увидели там смиренного старца в заплатанной одежде, трудившегося в поте лица. Суемудрые пришельцы не могли поверить, что этот старичок-нищий — тот самый великий и прозорливый старец, которого они желали видеть и с которым так желали побеседовать. Они снова стали спрашивать иноков, требуя, чтобы показали им старца: «Мы из России нарочно приехали и пришли сюда, чтобы видеть его, у нас есть до него важное дело». «Мы уже указали вам нашего старца, — сказали им иноки, — если не верите, что это он, то потрудитесь спросить его самого». Стали поджидать. Преподобный (так не без основания называет его рассказчик) вышел, и иноки указали на него: «Вот тот, кто вам нужен».

Но честолюбивые старообрядцы отвернулись от него в сторону и сказали: «Мы издалека прибыли посмотреть на пророка, а вы нам показываете какого-то оборванца! Но мы еще не дожили до такого безумия, чтобы принять этого старичка-нищего за того знаменитого старца Каруля (так называли паломники старца), о котором так много слышали».

Старец, этот преподобный Сергий нашего времени, взглянул на них с удивлением и проговорил: Нам, духовным, подобает исправлять такового в духе кротости (Гал. 6,1). И, не дожидаясь себе поклона от пришельцев, труженик Божий сам подошел к ним и с великим смирением поклонился до земли. Так смиренномудрый радуется своему бесчестию и уничижению столько же, сколько богатый и тщеславный приходит в восторг от почестей и похвал людских! Тогда старообрядцы, видя такое радушие убогого старичка, поведали ему печаль свою. Что им доселе не удается повидать их старца-настоятеля пустыни.

«Не скорбите, братия, — утешил их преподобный отец, — Бог так милостив к месту сему, что никто отсюда не отходит печальным. И вам Он скоро покажет, кого вы ищете». Тут ударило било, и все пошли в храм на вечерню.

По афонскому обычаю, ночью наших путников разбудили на полунощницу и утреню. На Каруле служба началась очень рано — в 12 часов. После Божественной литургии, которая закончилась лишь в 11 часов дня, все молившиеся в храме стали подходить к старцу под благословение. Смущенные старообрядцы ходили около монахов и богомольцев, окруживших старца, стараясь сквозь толпу разглядеть настоятеля. Один из них, Ляпихин, опять спросил одного из сиромахов: «Кто же этот чернец, что благословляет выходящих из храма?» Сиромах взглянул на него то ли с удивлением, то ли с презрением и сказал: «Разве вам не говорили, что это настоятель пустыни, тот, кого вы спрашивали вчера?» Не соответствовал старец ожиданию старообрядцев, они слышали о его громкой славе и ожидали увидеть человека, сразу поражающего величием и блеском. Вместо этого перед ними стоял человек в простом рубище, малого роста, худого и болезненного вида. Его истощенное подвигами лицо, которое, по-видимому, так часто орошалось слезами, носило отпечаток обычной грусти, его бедное одеяние более походило на одежду нищего, нежели на одежду иеросхимонаха и притом настоятеля более или менее многолюдной пустынной обители. И тем не менее старец скоро заставил паломников забыть все эти первые невыгодные впечатления, выполнив все и даже более того, что от него ожидали. Он отдал свою чистую душу всецело на служение Богу, и святость его кроткой смиренной жизни, как солнечный луч, пригрела всходы на засохшей почве, которые посеяны были в сердцах раскольников и раздорников Православия.

Когда старец стал выходить из храма, Ляпихин спросил его: «Ведь при такой вашей утомительной и суровой жизни можно скоро, пожалуй, умереть». — «Мы, раб Божий, каждый день умираем, но живем для Господа», — смиренно ответил ему старец. Тогда старообрядец еще спросил его: «Каким же вы делом занимаетесь здесь, кроме молитвы?» Старец сказал: «У нас идет непрестанная брань не с плотью и кровью, но со страстьми и похотьми, с духами злобы поднебесными». Старообрядец, как бы исправляя свои первые вопросы, опять спросил: «Какое же вы употребляете против них оружие?» — «Строгий пост, непрестанную молитву в сердце и слово Божие на устах. Мы, — сказал старец, — как повелел апостол, препоясали чресла наши истиною, облеклись в броню праведности (Еф. 6, 14), в устах наших меч духовный — еже есть глагол Божий; мы покрылись крепким щитом веры, о который все раскаленные стрелы лукавого притупляются, а крестом мы поражаем его на каждом шагу, во всякое время. Через эту победу мы надеемся получить от Христа Бога награду, ибо Дух Святый сказал: «Побеждающему страсти и диавола дам сесть на престоле Моем» (см. Откр. 3, 21), на престоле славы — на небесах. А вашему пугливому воображению, возлюбившему тьму, что же, стало быть, тяжек свет святыни? Жалко, что вы вышли от нас, а нашими не были!» Этим последним кратким словом старец как бы овладел их душой: они поняли свое невежество и, слыша его слова прозорливости, стали откровенны. Ляпихин тогда прямо сказал: «Вот уж справедливо зовут нас, невежд, раскольниками, как будто я ослеп и не вижу, с кем говорю!» Так горевал окутанный заблуждениями старообрядец, умоляя старца простить ему его лукавство и недоверие, и начал раскрывать перед ним свою раскольническую повесть.

Вот такую историю поведал русский паломник Черкасов. Смирение быстрее находит ключи к душам, через ереси и расколы отделившим себя от Бога, чем обличения, споры и доказательства. Еще раз приходится подивиться нашему странному равнодушию, которое не хочет видеть сокровенной истории русского монашества. Оно царствовало и раньше и теперь выдает пропуск для входа только в одни и те же хранилища, чтобы в тысячный раз переворачивать одни и те же страницы. А стоит только заглянуть в совсем недавнюю историю, и мы встречаемся со столь великими примерами подвижнической жизни! Может быть, это оттого, что мы перестали ее понимать, да и не сейчас, а уже в то время, когда жил старец Каруля? Выше мы уже приводили высказывание о Каруле некоего архимандрита Михаила, ставшего впоследствии раскольником и сектантом: «Недаром на Куруле так часты в прошлом и так нередки в настоящем случаи религиозного безумия греческих монахов. Сколько монахов, говорят, полетело в пропасть в Каруле, потому что дошло до Галактионовой мысли о своей победе над миром и над собою, до мысли о своем обожествлении и об ангельском достоинстве. Это безумие могло создаться на почве и большой религиозной экзальтации, и на почве действительного, необычного, великого подвига». Видите, ученый архимандрит, побывавший на Афоне, даже не запомнил правильного названия места, известного всему миру своими подвижниками. Более того, он почему-то решил, что там живут греки, которым, по его мнению, больше свойственно отшельничество, и посему большее количество из них прыгает в пропасть. Архимандрит был бы разочарован, если бы узнал, что Каруля прославилась в первую очередь русскими подвижниками. А прелесть и попытки прыгнуть в пропасть были, есть и, наверное, будут и у русских, и у греческих монахов. Интересно другое наблюдение этого же архимандрита. Он шел мимо, как ему казалось, заброшенной кельи, случайно заглянул в окно и увидел монаха-грека. Отшельник молился, лежа на афонском терновнике, который кучей был разложен на полу. Он простоял не менее 10 минут, и монах его не заметил. А шипы всем нам известной розы не сравнить с шипами этого афонского растения.

Многие начнут сетовать, что нет сейчас не только на Каруле, но и на всем Афоне подобных старцев. Кому-то это послужит поводом унизить Афон. Трудно утверждать, говоря про весь Афон, но, конечно, современная монашеская жизнь на Каруле не знает подобных подвигов. Нет, наверное, и таких старцев, к которым бы устремлялись верующие за тысячи километров. Но вернемся к нашему рассказу о карульском старце. На прощание он сказал Черкасову слова, которые врезались тому в память: «Сорок два года подвизаюсь я на горе сей и никогда не слыхал, чтобы люди, имеющие с нами единство веры, так безбожно и бесстыдно шли наперекор святоименному Афону, а теперь вижу: грозная туча уже собралась над головами пустынножителей его (особенно русских) и готова разразиться голодом и всяческими утеснениями — гонят их, яко жиды Христа. Пустынники, Христовы наследники, терпят ныне великие гонения от своих же единоплеменников, памятуя слова Виновника своего, говорящего: "Аще Мене изгнаша, и вас ижденут". Но благословен Бог, иже не даде внести мерзостей в нашу освященную семью, которая, при помощи Божией и заступлением Царицы сего вертограда, не знает тех злопомнений и заблуждений, коими переполнена наша благословенная Русь, а все до единого единым чистым духом и усты прославляют Распятого за ны и умоляют Его о мире всего православного мира».

Читатель удивится: о каких гонениях можно было говорить тогда? Но гонения были от либерального общества, которое задавало тон в русской жизни. Особенная ненависть обрушивалась на монашествующих. Эти настроения привели к тому, что некоторых русских афонцев, обращавшихся за помощью в Россию, стали считать жуликами и запретили отправлять им почтовые переводы. Многие келиоты, создавшие из келий маленькие монастырьки, помогали, поддерживали пищей как карульских, так и других отшельников. Становясь немощными, анахореты шли в монастыри, скиты и кельи и там оканчивали свой жизненный путь. Конечно, эта кампания не ограничилась запретами на переводы, шла также активная травля в газетах и журналах того времени.

Карульский монах отец Симеон. У афонских монахов особое отношение к смерти

Прошло столетие, но карульские отшельники гонимы и поныне. Дело в том, что они проживают в своих кельях без разрешения (омологии). Многие пришли в них, когда кельи были заброшены. Насобирав старых досок, починили они ветхие хибарки, но никто не давал и не собирается давать им разрешение на проживание в этих убогих кельях, в которых мало кто согласится жить. Такова церковная политика нынешнего времени: ведь большинство из них являются зилотами и не поминают Вселенского патриарха. Другая же часть является изгоями иного рода: это русские и молдаване, которые не имеют греческого гражданства, а значит, не имеют законных прав на пребывание на Святой Горе, являющейся ныне частью Греции. Так что большинство нынешних карульцев живут в постоянном страхе быть изгнанными из своих ветхих, но полюбившихся келий. Им уготовано подвижничество иного рода — быть гонимыми. Хотя для современного изнеженного человека подобная затворническая жизнь на скале — это уже великое подвижничество. Если карульцы и обрели некоторые современные технические средства (например, у них уже нет необходимости идти в монастырь за сухарями десятки километров по крутым скалам — теперь достаточно спуститься на пристань и сесть на комфортабельное морское судно), то подъемников, кроме карули, никто здесь еще не завел, никто не провел водопровода, не поставил кондиционера. Не нужно большой фантазии, чтобы представить, как «легка» подобная жизнь на скале в условиях здешних летних месяцев, когда камни раскаляются так, что по ним невозможно ступать босиком. И в этих условиях карульцы разрешают себе только умыть руки и лицо, тело их не знает мочалки, причем от этого они нисколько не страдают, так же, как и окружающие. Как бы то ни было, но само проживание в этих местах, даже без сугубого поста и непрестанных, почти круглосуточных молитв, само уже является подвижничеством. Это ясно выразил один из паломников в начале двадцатого века: «Вообще жизнь на Каруле и Катунаках настолько стеснена и обрезана в самых естественных человеческих нуждах и потребностях, что даже одна сама по себе, как подвиг ради Бога, она без всяких других подвигов является, думаю, уже немалою заслугою в очах Божиих»^[30].

У старца

Однажды мы обедали в единственном афонском ресторане. Есть такая вынужденная мера. Если ни в один из монастырей не попал на трапезу, то можно пополнить силы пищей из довольно скудного меню этого ресторана. Единственное, в чем можно быть твердо уверенным, это то, что фасолевая похлебка здесь всегда обеспечена.

Вдруг к нам подсел молодой человек, который отлично говорил по-русски. Если можно так выразиться, наш недавний соотечественник — молдаванин. Слово за слово, оказалось, что он недавно вернулся от одного румынского старца, которого иначе, чем афонским патриархом, не назовешь — тому уже 97 лет. Наш собеседник был бы готов нас к нему отвезти, тем более что нам одним ехать не имеет смысла — старец не понимает по-русски. Когда ты уже немолод и опытен, то такие предложения от новых знакомых принимаешь с осторожностью, даже на Афоне. И поэтому мы не очень огорчились, когда поездка не состоялась. Старец живет в келье недалеко от монастыря Ватопед. При нашей постоянной ограниченности во времени добраться туда пешком маловероятно, тем более что нужно еще разыскать указанную келью.

Но мысль о визите к старцу запала нам в голову, особенно Валере, который давно хотел поговорить с каким-нибудь почитаемым афонским монахом. Тут же вспомнилось про какого-то молдаванина, бывшего раньше в Пантелеимоновом монастыре, а теперь обосновавшегося на Провате. Верующему человеку не надо объяснять, как легко совершается задуманное, когда на то есть благословение свыше. Звонок по телефону о. Силуану — и мы узнаем, что как раз завтра он везет к старцу своего молодого послушника, хорошо говорящего по-русски. Сам о. Силуан отправится по делам на Дафни, а нас оставит на пару часов побеседовать со старцем.

И вот на следующий день мы уже едем к старцу. О. Силуан еще неплохо говорит по-русски, но, увы, часто теперь приходится наблюдать, как оторвавшиеся от России постепенно забывают язык, бывший когда-то родным. Придет другое поколение, и русский для них будет так же непонятен, как английский. Трудно описать, как нам помогало здесь, на Афоне, то, что русский язык «насаждался» в Сербии, Болгарии и других странах. Наши поездки не имели бы такой ценности, если бы мы не встречали хорошо говорящих по-русски практически в любой точке Афона.

Мы узнаем, что старец на Афоне безвыездно с 1924 года. С того времени, когда даже еще не родились наши родители. «Конечно, он много знает по истории Афона. Наверняка он много общался с русскими старцами», — мы переглядываемся с Валерой — эта мысль сразу возникает у нас обоих. Но, разумеется, каждый из нас троих едет к старцу со своим грузом. Тем грузом, который всегда надеешься оставить у святого человека, — грузом грехов, сомнений, колебаний и страхований.

Короче, солнечным весенним афонским днем мы с трепетом подходим к маленькой афонской каливке. Об афонском старчестве в последнее время написано очень много. Хотя многие русские старцы фактически неизвестны. Об иеросхимонахе Арсении можно прочитать в книге иеромонаха Антония Святогорца «Жизнеописания афонских подвижников благочестия XIX века». Выпущена она была даже отдельным изданием. Но надо вчитаться в эти строки, чтобы понять, что этот человек был живым ангелом. Кроме прозорливости и дара чудотворений, он обладал самым важным для монаха даром — познания воли Божией. Поэтому он сказал, лежа на смертном одре, что всегда выполнял волю Божию и не боится предстать перед Владыкой. «Страха и ужаса не имею, но некая радость наполняет мое сердце, ибо великую имею надежду на Господа Бога моего Иисуса Христа, что Он не оставит меня Своею милостью. Хотя я добрых дел и не сотворил, но и по своей воле ничего не сотворил, а что творил, то помощию Господа моего, по Его воле святой». Современным любителям стереотипов такие слова покажутся прелестными, но тот, кто прочитает это житие, так не подумает. Скорее всего, это было уроком для продолжающих земное послушание: что самое главное в монашеской жизни. Рядом у одра стоял его ученик о. Иероним, известный духовник Пантелеимонова монастыря, которого старец как бы оставил в качестве своего преемника, стоял и слушал последний урок старца. Без благословения старца Арсения в те годы русскими монахами не делалось ничего. Только с его благословения первые русские после запустения Пантелеимонова монастыря вошли в свою обитель. Открывалась о. Арсению воля Божия и в отношении других людей. Замечательной иллюстрацией является краткая повесть о следовании воле Божией иеромонаха Парфения (Аггеева), которую можно встретить в его записках.

О. Парфений был из старообрядцев, большую часть своей жизни странствовал и оставил замечательные записки. Впоследствии стал афонским монахом, а жизнь закончил в 1868 году настоятелем Гуслицкого монастыря под Москвой. Однажды после трехлетнего пребывания в России с целью сбора средств он вернулся в родной монастырь. За эти три года он претерпел столько невзгод, что любому хватило бы на целую жизнь. И тем радостнее была встреча с родной обителью. Поспешил он к о. Иерониму и рассказал ему, сколько «претерпел в сии три года скорби и искушений» и что все его «странствование было одни только скорби». Архимандрит Иероним «много плакал и сказал: "Теперь мы тебя успокоим за твои труды"». Посетил странник и своего духовника старца Арсения, жившего тогда в Троицкой келье. И начал он спокойную жизнь в русском монастыре. Однажды вызывают его игумен Герасим и духовник Иероним и спрашивают: не желает ли он поселиться в одной пустынной келье близ Пантелеимонова монастыря? «Отче святый! От юности моей имею желание жить в пустыне, одному с одним Богом; но еще не было воли Божией, и не позволяли мне обстоятельства; а проситься у вас — дерзновения не имею, потому что я из обители ничего не заслужил», — отвечает им автор записок и не скрывает, что, говоря эти слова, прослезился. «Теперь пришло время, и мы тебя успокоим за твои труды, претерпенные в странствовании», — говорит ему духовник. Место, где располагалась келья Георгия Великомученика, было уединенно, тихо и красиво. Странник пришел в эту келью, чтобы никогда не покидать ее. «Возрадовался дух мой о Бозе Спасе моем», — пишет о. Парфений. Вот тут-то можно, кажется, поставить точку: путник нашел тихое и достойное пристанище. Но…

Наступил день великомученика Пантелеимона. Тот, кто бывал уже в наше время на Афоне, имеет некоторое представление о том, как торжественно празднуется память великомученика в Пантелеимоновом монастыре. Но сейчас не время об этом говорить. Приведу только одну фразу автора записок: «И так продолжается бдение 14, 15 и 17 часов». И вот среди этой торжественной и великой службы, «как солнце осияло, увидали мы своего старца и духовника Арсения, пришедшего из своей пустыни. Все обрадовались его пришествию, вкупе же и весьма удивились, и переговаривались между собою: "Что это значит — что он пришел на праздник? Какое-нибудь имеет великое дело, которое принудило его идти"». Все удивлялись, потому что старец приходил в обитель примерно раз в два-три года, да и то по «нужде великой». Даже и тогда старца почти никто не видел из братии, только его ученик духовник Иероним. Недоумевал и о. Парфений и даже спрашивал семидесятилетнего старца, что заставило его после всенощного бдения и литургии, которые он отслужил в своей келье, пройти двадцать верст афонскими дорогами. «Во славу Божию», — только и сказал старец. А между тем слава эта должна была явиться именно на о. Парфении. Только вернулся он после праздника в свою уединенную келью, как зовут его обратно в монастырь. И что же он узнает? «Есть до тебя великое дело: приходил сегодня старец наш Арсений, и сказал нам, чтобы тебя отправили в Россию навсегда. Но мы ему сказали: зачем ему идти в Россию? Или он еще мало странствовал? Или мало претерпел еще скорбей? Мы теперь его успокоили: пусть живет да Бога молит; ему теперь хорошо. А он нам сказал: «Ему хорошо, и вам хорошо, да Богу не хорошо: есть ему воля Божия идти в Россию; а вы его не держите». Видно, сильно возлюбила братия монастыря о. Парфения, потому что начала перечить старцу и приводить разные причины: и денег нет, и настрадался уже их брат. На что старец спокойно отвечал: «Вы его держать не можете, потому что он мой ученик; я за его душу отвечаю; а о деньгах мне не поминайте: это вы человечески рассуждаете. Ежели дадите ему что, то добре; а не дадите, то ему Господь даст, Который его посылает». Делать нечего. «Иди в Россию», — говорит духовник Иероним. Можно себе представить страдания о. Парфения. Вмиг разрушилось то благоденствие, которого он ждал всю свою жизнь, исполненную скорбей и страданий. «Как мне расстаться с возлюбленной моей пустыней? Как мне будет разлучаться со Святой Горой Афонской? Как мне будет расставаться паки с возлюбленными моими афонскими отцами духовными и братией?» — возмутился в мыслях о. Парфений. Конечно, тут же он устремился к старцу и излил ему все свои сомнения и скорби. «Стой, не говори, что я тебя разлучаю с Богом, — останавливает впавшего в отчаяние инока старец. — Ты недоумеваешь — куда посылаю тебя: я больше всех о тебе сожалею, но посылает тебя Бог, и есть Его святая воля — идти тебе в Россию. И Сам Бог будет с тобою, и благодать Его святая не оставит тебя. А хотя и разлучишься со Святой Горой Афонской, но благословение Святой Горы, жребия Божией Матери, да будет с тобою во вся веки, такожде и мое отеческое благословение да будет с тобой!» Конечно, много причин против привел опять инок: и денег нет, и паспорта нет, и монастырские отцы его не отпустят. Старец же говорит ему, что Господь пошлет ему все потребное. «Но куда же мне идти в Россию? Где я буду жить?» — восклицает инок. «Иди в Россию, в восточную страну, в Сибирь, в Томскую губернию; а тамо Господь тебе дело покажет на пользу души твоей и прочим». «Где та Сибирь? Где Томская губерния?» — только восклицает инок. Много раз пытался о. Парфений найти обратную дорогу, которая вернула бы его на Афон. Но ничего у него не получалось. Много раз подходил он к старцу, но тот был непреклонен, указывая о. Парфению волю Божию, и только благословил странника перед отъездом в Россию посетить Святую Землю. Как ни плакал и ни просил о. Парфений, ничто не помогало. Интересно, что он даже подходил с этим вопросом к архимандриту Порфирию (Успенскому), будущему епископу, знаменитому исследователю Востока, и получил от него четыре рубля, обещание помощи в случае встречи в Иерусалиме и совет последовать указанию старца. Проводил афонского страдальца его старец Арсений со слезами, дал ему наставление в дорогу и сказал, что в этой жизни они уже не встретятся.

В Иерусалиме о. Парфений исцелился от болезней, которыми страдал долгие годы. «Обновися яко орля юность моя», — радостно воспевает он хвалу Богу устами пророка Давида. Легка дорога, открытая перед тобой Богом, как бы страшна и мрачна ни казалась она. Но стоит ступить на нее, и она сама понесет человека к свету мимо невзгод и препятствий, подобно современному эскалатору в нашем «подземном царстве».

Правда, вслед за этим на святогорского странника снова нападает малодушие, и он пытается прибегнуть к архипастырской защите. Исповедовавший же его митрополит Мелетий советует выполнить то, что сказал старец: «Письма писать я не стану (о. Парфений просил митрополита в письменном виде попросить старца снять это тяжелое послушание), потому я афонских старцев учить не могу. Я бы тебе советовал: куда послан — туда и иди, а больше не хлопотать, ибо во всяком месте владычество Господне». Съездил о. Парфений в Иерусалим, вернулся на Святую Гору. Вот уже отошел ко Господу, как сам и предсказывал, его старец Арсений, и снова инока одолевают сомнения. Как идти в Россию без денег? «В Иерусалим сходил без денег, еще два рубля осталось; так и в Россию, аще есть воля Божия и без денег выедешь, а здесь, на Святой Горе, тебе оставаться опасно», — убеждает его духовник Иероним. Пришел о. Парфений, пал на могилку старца и долго плакал. «Отче святый! Благослови меня, возлюбленное свое чадо, грешного Парфения, исполненного многих скорбей! Паки, отче святый, заехал к вам из Иерусалима принять от вас душеполезное наставление; еще приехал получить от вас в великих скорбях моих утешение. Вы, отче святый, успокоились от великих своих трудов, на вечный покой отошли, а меня оставили единого на сем свете скорбеть и горько плакать; и назначили мне дальний путь, которого я совершить не в силах. Отче! Помолись ко Пресвятой Троице, к Ней же теперь имеешь дерзновение и предстоишь лицем к лицу: да возьмет Господь душу мою и тело, а ты, отче святый, прими меня в гроб свой, и будет два гроба вместо единаго. Ты назначил меня в землю сибирскую, а аз не имею случая. А здесь, во Святой Горе, по твоему завещанию отцы мои отказали мне. Увы, увы мне, паче всех окаянейшему, не имеющему где главы подклонити. Как беспризорный сирота, я на Афоне; духом я уже во странствовании. Отче! Восстани и утешь меня плачущего и научи — как перенести эти великие скорби!» Помнил ли во время этого плача странник слова, сказанные о. Арсением при их первой встрече? «И ты пришел во Святую Гору Афонскую с тем намерением, чтобы здесь препроводить жизнь свою и скончать живот свой; а может, воля Божия будет такая, что надобно будет тебя послать туда, куда ты не помышляешь, а тебе покажется невместительно, и не захочешь того исполнить?» Если бы всплыли в его памяти эти слова, то стали бы как бы ответом на его плач. Но приступили многие советчики, эти наши земные враги, которые убеждали инока: «Неужели Божия Матерь не упросит за тебя Сына Своего?» Мол, старец умер, и спрашивать больше некого. Полгода жил о. Парфений по разным кельям, не имея недостатка во всем потребном для тела, но смущаясь духом от своего двоедушия. И напало на него страшное уныние, и вспомнил он слова старца, что если не выполнит волю Божию, то погибнет. И пошел в Константинополь с другими монахами. Там вновь засомневался и даже просил патриарха разрешить его от послушания умершему старцу. «Ваше Святейшество! Аще Вы разрешите старца моего завещание, то с радостью возвращусь во Святую Гору Афонскую и буду спокоен». Патриарх же спросил: «Какое завещание?» О. Парфений объяснил. Патриарх же сказал: «Когда старец умер, то аз разрешить тебе этого завещания не могу, иди куда послан. Ежели бы он был жив, то я бы ему послал письмо, чтобы он тебя разрешил; а теперь твое дело кончено, разрешить тебе этого никто не может. Ты знаешь ли — как один старец не дал ученику благословения есть хлеб, а послал из огорода выгонять свиней? Ученик пошел, а старец без него помер. Ученик же, пришедши и увидавши старца мертвого, не осмелился есть хлеб без благословения старца. После он ходил по всем патриархам, но разрешить ему никто не мог, чтобы он хлеб ел, а благословили его питаться овощами». И пошел инок Парфений в Томскую землю. И много потрудился на родной земле, помогая соотечественникам преодолевать тяжкое разделение раскола. О. Парфений написал множество книг против раскола. И если эти труды были необходимы для его времени, то про книгу «Сказания о странствовании по России, Молдавии, Турции и Святой Земле» можно сказать, что она бесценна для потомков афонского инока. Вот такая история следования воле Божией, которая открылась через послушание старцу. Где то послушание, где те монахи? Уж лучше ныне не подражать ему, а то получатся одни слезы. Особенно тяжело видеть, когда послушание начинают насаждать приходские батюшки, у которых еще не отросла борода. Забывают они о том, что старцы, подобные Арсению, заставляли учеников выполнять не свои прихоти, а волю Божию, для познания которой совершали они все свои монашеские труды.

Румынский старец Дионисий беседует с паломником из России

Интересно, что перед тем, как открыл старец волю Божию, видел он следующий сон. Видит он, что многие отцы афонские несут кресты от самого Честнаго Креста Господня. Он спросил их: «Где взяли эти кресты?» Они же ответили ему, что их наградил этими крестами духовник Арсений. О. Парфений сказал: «Почему же он мне не дает? И я его ученик». Придя к нему, сказал: «Отче святый, почему же ты прочих награждаешь крестами, а мне не дашь хотя бы один?» Тот ответил: «И тебя награжу и твой крест никому не отдам, ибо он не таков, как прочие». Потом вынул из своего ковчега крест великий, от самого Честнаго Животворящего древа Креста Господня, обложен весь златом и каменьями дорогими. И сказал о. Парфению: «Вот твой крест, Господь тебя благословит — возьми и неси, не отягощаясь». «Аз же, получив, весьма возрадовался, — пишет афонский инок, — и так проснулся. Пришел к духовнику, а он еще читает правило; я сказал ему, что видел. Он же сказал: вот, возлюбленное мое чадо, помни и знай, что я тебе дал крест не иного древа, а самого Христова Креста, теперь же неси и не отягощайся».

Но крест оказался тяжел. Не знаю, почему мне вспоминается эта история, когда мы идем к старцу. Воля Божия иногда бывает выше нашего разумения. Все стремятся на Афон, чтобы спасаться, а воля Божия вывела афонского инока в мир. Многие иноки за все время несения своего монашеского подвига ни разу не покидали Святую Гору, и тем более уж постриженный на Святой Горе стремится здесь же упокоиться. Но Бог привел монаха Парфения в Россию. Конечно, сейчас уже трудно надеяться встретить такого старца, но если мы пришли сюда узнать волю Божию, то сказанное старцем надо выполнять. Вот послушник выводит старца. По внешнему виду ему не дашь и семидесяти. Вот усаживается перед нами, и послушник приносит традиционное афонское угощение. Начинается беседа, которая сначала охватывает мировые проблемы, а затем сужается до частных нужд каждого из нас. Старец разговаривает так уверенно, и взгляд его ясных глаз так спокоен и проницателен, и трудно предположить, что он абсолютно слеп. Поражаешься свежести ума этого старца, долголетний монашеский опыт наполняет каждое его слово, вот, наверно, то, что прп. Иоанн Лествичник называет даром рассуждения. Затем каждый из нас беседует со старцем наедине, чтобы получить ответ на самые сокровенные вопросы. Единственное, о чем не хочет говорить старец, — это исторические темы. Знал он многих русских старцев, но зачем об этом говорить сейчас. По мнению старца, монахам, да и христианам вообще, надо больше беспокоиться о своем внутреннем мире, чем об исторических фактах. Это единственное, в чем можно не согласиться со старцем. Уйдя из мира много лет назад, он не понимает, как важно для нас всякое слово, исходящее отсюда. Сколько замечательных примеров мы находим и будем находить для себя, листая страницы жизни святогорских монахов. Но эту пользу можно оценить, только живя в миру. Расставшийся с мирской жизнью в 1924 году старец, конечно, забыл, что она собой представляет. Тем более что с тех пор прошло уже почти восемьдесят лет.

Тихие и сосредоточенные прощаемся мы со старцем, благодарим переводчика и направляем свои стопы в ближайший монастырь Ватопед. По дороге мы замечаем установленные чьей-то заботливой рукой указатели: «Старец Дионисий». Вот и мы сподобились побывать у настоящего афонского старца, теперь нужно осмыслить и применить все услышанное.

Воронок для старца

Наконец мы подходим к Зографу. Позади полузаросшая тропинка, которая привела нас из монастыря тружеников Костамонита. Идти такой афонской тропой нелегко: ветви цепляются колючками за одежду. Монастырь «трех Георгиев» — самый тихий на Афоне. Так мы между собой его назвали, потому что в нем три чудотворные иконы великомученика Георгия. Располагается он вдалеке от моря, утопает в зелени, по ночам погружается в тишину и темноту, и кажется, ни звука не пропустят холмы, плотным кольцом окружившие монастырь. Но до ночи еще далеко: мы приходим как раз к вечерней службе. Впрочем, немного про этот монастырь я уже рассказывал. Хочется еще вспомнить, что Зограф особенно прославился противостоянием унии, о чем свидетельствует небольшой памятник посреди обители. Где-то, по описанию одного из паломников XIX века, находится знаменитая фреска, изображающая отношение папы Римского к Церкви. «Очень оригинальное изображение я видел в Зографском монастыре. На стене изображена "Лодка Православия", ее матросы — святые, вооруженные крюками, и Сам Господь Иисус Христос держит руль и правит, между тем как с берега старики, а между ними папа Римский и Мартин Лютер под начальством сатаны, усиливаются зацепить своими крюками лодку и опрокинуть ее». Но спросить об этом нам сегодня не удается. Как только мы приходим в монастырь, сразу ощущаем какую-то необычную напряженность, которая как бы висит в воздухе. Непривычно краток в разговоре о. Василий, только что вернувшийся из Болгарии. На службе я замечаю странного человека, который разгуливает по храму с портфелем и достаточно непринужденно разговаривает с монахами. Мы ложимся спать, уходить нам придется рано поутру, чтобы до корабля успеть зайти к старцу Рафаилу.

Мы покидаем обитель, как только начинает светлеть. Быстро спускаемся вниз: здесь, недалеко от пристани, нашел себе келью новый русский келиот иеромонах Рафаил. Отца Рафаила мы встретили недалеко от Андреевского скита, и, конечно, после того, как мы его увидели, стало просто невозможно не посетить его. Сколько раз мы читали у Маевского, в других описаниях афонских паломничеств, как благоговейно, с трепетом пришедший издалека странник открывает дверь или калитку и входит к известному старцу. Сейчас, увы, таких старцев стало меньше, и мы впервые открываем свою калитку. К сожалению, для данной кельи калитка — это образное выражение. Здесь еще многого не хватает, а еще точнее, мало что пока есть. Мы встречаем послушника, он зовет старца, и вот мы видим доброе его лицо и слушаем в течение полутора часов его нежный голос. А спросить у старца нам нужно многое. Старец на все наши вопросы отвечает мягко. Но уверенно. Речь заходит об опасности глобализации. Элладская Церковь и Афон тогда решительно высказывались по этому поводу, а в России этот вопрос только начинал подниматься.

Но скоро выясняется, что мы попали к старцу в самое тяжелое для него время^[31]. О. Рафаил рассказывает нам, какая истерия захватила болгарских чиновников, включая даже министра культуры: «Русские захватили болгарский монастырь». Оказывается, маленький старец и несколько худых, как тростинки, послушников — это оккупанты, коммунисты, комсомольцы, которые вторглись в болгарскую келью, где будто бы были уникальные виноградники, которые спустя несколько десятков лет запустения теперь надо срочно возрождать. Несомненно, в скором времени комсомольцы захватят и болгарский монастырь. Это мне напомнило разнузданную травлю в конце девятнадцатого — начале двадцатого века русских келиотов разуверившимися либералами. Старец же, как и его предшественники, был безответен на оскорбления, но не мешкал, когда нужно было постоять за правду. Интересно, что маленькие, физически слабые люди часто оказываются духовными силачами.

После этого мы узнаем, что скоро должна появиться комиссия, которая будет разбирать дело захватчика. Как все это напоминает далекое прошлое, только тогда либеральное цунами, шедшее на Афон, рассосалось само собой: никто не сможет объяснить, каким образом. Затем греки захватили Афон, потом война. Ну а теперь? Что будет со старцем? Старец волнуется, просит нас помолиться, нас, самих нуждающихся в его молитвах. Сюда прибыла триединая комиссия из представителей Греции, Болгарии и России. Болгарина-то мы и видели вчера в монастыре. Старец готовится к исповеди, надевает епитрахиль, но исповеди этой не суждено состояться. К келье, вернее, к ее развалинам подкатывает черная машина, которой Валерий тут же дает название «черного воронка». Из машины выходят трое представительных мужчин, один из них с нами здоровается, легко распознав в нас русских. «Это наш кагэбэшник», — комментирует Валера. Ждать нам больше нечего. «Тройка» поднимается на небольшой балкон, где их смиренно ждет о. Рафаил. Нам можно уходить вперед, на корабль. Но кто-то из нас издалека нарочито громко просит благословения у старца — все, чем мы можем ему помочь. Старец нас радостно благословляет, и, по-моему, это производит впечатление на комиссию: пусть знают, с кем имеют дело. За старцем пусть слабая, но все же Россия.

Арсана — пристань Зографского монастыря

Потом мы узнаем, что в этот раз все «обошлось» для отца Рафаила. «Черный воронок» в отличие от недавних времен, когда такие визиты чаще всего заканчивались расставанием с обителями навсегда, не увез старца, и для него обозначился отрезок мирного времени. Правда, довольно скоро старец перебрался в скит Новая Фиваида, которая, впрочем, не очень долго принимала старца с послушниками: русское гостеприимство оказалось еще жестче болгарского. Мягко стелили, да спать оказалось жестко. Старец вернулся обратно в болгарскую келью, и снова заголосили в Болгарии: «Русские идут!» Ну, что поделаешь — идут. Ведь не боялась Болгария русских в 1877 году. Не возражала против вечных русских поселений под Плевной. Не бранила Скобелева, когда «заговоренный» генерал поднимал своих солдат в атаку. Так и сегодня можно помолчать. И не звать на помощь печально знаменитого не только в России, но и по всему миру патриарха Варфоломея, который давно уже пришел к мнению, что Святая Гора — это не Удел Божией Матери, а его собственное имение, куда он выдает виды на жительство. Говорят, что он как-то сказал по поводу старца примерно следующее: «Пусть ищет себе другое место — это моя гора». Но мы верим, что за разрешением нужно обращаться в главную инстанцию, и хотим напомнить патриарху, кто хозяин на Святой Горе, чтобы не закончилась эта непосильная для человека борьба за власть так, как всегда она заканчивается, когда человек пытается бороться с Богом. В противном случае можно последовать за одним печально известным американским военачальником, которому воспаленное воображение представило русские войска на американском континенте, после чего он просто выпрыгнул из окна. Русские идут!

Мантия для игумена

Однажды мне пришлось встречаться с одним молодым человеком. Маленьким да удаленьким. Это был единственный портной, который согласился сшить мантию. Мы с Валерой потратили немало времени, чтобы найти такого умельца, и вот нашли в Даниловом монастыре. Мама Павла долго хвалилась успехами своего единственного сына. Он и там, и тут, и в какой-то дальней обители не могут без него обойтись. Короче, после долгих переговоров, договоров и отчаянных попыток ускорить процесс Павел все-таки передал нам мантию, правда, без скрижалей. Передал и исчез. С трудом совершив то, что у нас в России называется «ликвидировать недоделки», мы успели как раз вовремя. Валера, съездив на Афон, передал мантию самому маленькому афонскому игумену — о. Евфимию. Смешно сказать, но старцу, видимо, некому было сшить мантию, и наш хороший друг, говорящий по-русски австралиец о. Антоний, был вынужден обратиться к Валере. Так протянулась канонически необоснованная цепочка от зилотского монастыря Есфигмен до древнейшей московской обители. Старец был очень благодарен Валерию. И — о чудо! — даже разрешил ему сфотографироваться вместе с собой. Может, с тех пор, когда Валера заговаривает об о. Евфимии, голос его начинает дрожать, и непосвященным это непонятно.

Самому мне пришлось один раз взять благословение у старца. Помню, как о. Антоний вел нас куда-то темными есфигменовскими коридорами. Казалось, что мы находимся в осажденном замке. Отчасти так и было. Монастырь в свое время выступил против самовольного снятия патриархом Афинагором анафем с Католической церкви. Греция — жаркая страна, может, поэтому греки гораздо горячей русских и быстро переходят к действиям. И вот посланники Константинопольского патриарха предприняли несколько попыток взять штурмом непокорный монастырь. Плохо повторяться, но есть истории, которые хочется рассказывать до бесконечности. И вновь мне вспоминается, как однажды посланники патриарха Варфоломея повернули обратно буквально от стен монастыря, потому что услышали голос свыше, запрещавший им приближаться к монастырю. И, конечно, мудрые религиозные деятели века сего подумали, что это самый маленький игумен кричит в громкоговоритель; подумать о Той, Которой не нужны средства усиления звука, они не догадались. В 2002 году полиция отказалась принимать участие в намечавшемся побоище. Это было уже после смерти старца. Но все же когда мы шли к нему, то единственной силой, осаждавшей монастырь, была непроглядная афонская тьма. Увы, она не позволила мне разглядеть этого последнего старца.

Когда мы весной 2002 года стояли на его могиле, то весь Афон утопал в цветах. Красные маки и другие мне неизвестные цветы, которые без устали фотографировали и Юра, и Валерий, сделали Афон удивительно похожим на дивный, райский сад. Казалось, что земной вертоград в эти дни, как никогда, был похож на вертоград небесный. Могила старца не составляла исключения. Она была просто красной от маков. На небольшом каменном постаменте стояло несколько реликвий — фотографий старца: при жизни он фотографировался крайне редко. В том числе там была и литография иконы «Неувядаемый Цвет», написанной самим игуменом и поразившей нас, когда мы впервые посетили этот монастырь. Позже один наш общий знакомый, не знаю уж, законно или нет (не нам разбираться с авторскими правами), растиражировал эту икону, и можно сказать, что она посетила Россию, которую очень любил и на которую очень надеялся любвеобильный старец. Времени было мало, нам, как всегда, надо было куда-то спешить. Но хочется задержаться еще на секунду и вспомнить о маленьком старце, по росту и комплекции более напоминавшем ребенка. Но это только внешне. Трудно сказать, сколько было у него врагов. Точно уж немало. И как ни странно, многие противостояли старцу из-за его понимания «агапе», что по-гречески означает любовь. Наш хороший знакомый, можно сказать, друг, о. Серафим даже где-то опубликовал гневное письмо, в котором задел и старца. Мол, был он непоследователен в своем зилотизме, и многие из самого же Есфигмена думали так. Трудно выбирать экклезиологическую позицию, стоя на афонской земле, трудно, потому что здесь много разногласий. Поминать или не поминать, а если поминать, то кого? Кто-то молится с новостильниками, кто-то нет. Но мне кажется, что без любви не может быть христианина, без любви можно заблудиться в коридорах ревнительства. Именно это, наверно, главный урок, который дал старец, пытавшийся соединить в своей груди два этих чувства: любви и ревности.

Тут просится точка, но приходится поставить запятую, потому что эта маленькая история была посвящена не собственно старцу, а истории его русской мантии. Недавно я получил от о. Антония, покинувшего монастырь после смерти игумена, следующее краткое сообщение: «Скажи Валерию, что мантия сохранилась у меня». Пусть она всегда будет напоминанием о. Антонию о его духовнике — отце Евфимии.

Белые люди

Монастырь Григориат расположен в западной части полуострова. Основан он в XIV веке преподобным Григорием Синаитом. Соборный храм посвящен святителю Николаю. Ранее среди насельников монастыря было много славян, так что русский путешественник В. Григорович-Барский относит его к славянским монастырям. Сейчас Григориат известен русскому человеку благодаря его игумену, бывшему профессору университета. Он решительно выступает против электронных паспортов, и его статьи печатались в русских газетах. Некоторые его богословские труды переведены на русский язык.

Кроме того, монастырь примечателен миссионерством, ставшим теперь редким явлением в православной среде. Несколько братьев из монастыря находятся в Африке — в Заире. Пройдя в храм и поклонившись святыням, мы идем на архондарик. Здесь помимо обычного угощения нам предлагают кофе. Вдруг появляется человек в одеянии почти монашеском, но с одной поправкой: оно белое… И поэтому он слегка смахивает на медбрата. Мы недоумеваем… С «белым человеком» еще один мирянин. Они о чем-то долго разговаривают. Мы решаем выяснить у них причину столь необычной «окраски». Но «белый человек» молчалив и замкнут. Удается выяснить только, что он итальянец и православный. Мы удивляемся этому необычному сочетанию. Хотя… В истории Афона уже были достойные примеры. В сороковых годах XIV века на Афоне подвизался прп. Никифор, наставник прп. Григория Паламы. Долгие годы прп. Никифор провел в молитве. Его житие говорит нам о подвижнической жизни в уединенных местах Святой Горы. Преуспевший в подвигах в пустыне, сей муж украсил «Добротолюбие» поучением о внутреннем делании. Но это не все. Этот афонский исихаст, по свидетельству Никодима Святогорца, был родом латинянин и перешел в православную веру. Правда, здесь сведения об этом подвижнике разнятся. Некоторые считают его исповедником, пострадавшим от императора Михаила Палеолога за сопротивление унии около 1280 года. Осуждал этот подвижник и главенство папы и многих святогорцев удержал от принятия унии, за что был выслан с Афона и провел долгие годы в заточении. Более о нем ничего не известно. Сроки разнятся, но главное, что сей муж, родом из Италии, отвергнув латинское лжеучение, твердо стоял в православной вере, принося много духовного плода как в умном делании, так и в проповеди Православия. Вот что мне напомнил «белый человек». Кто знает…

Греческий монастырь Григориат известен своей активной миссионерской деятельностью в Африке

На Афоне, особенно в греческих монастырях, Символ веры во время литургии не поют, а читают. Также и «Отче наш». Если в монастыре присутствует гость, то очень часто его могут просить прочитать эти молитвы. Утром на службе это делает «белый человек». После трапезы он быстро удаляется к себе в келью. Один из моих спутников хорошо говорит по-английски, и «белый человек», видимо, тоже. Но опять мы только узнаем, что он итальянец и православный. И он тут же исчезает. Видно, что он боится растерять богатство, которое сейчас имеет внутри. Богатство православной соборной молитвы. Мы додумываем, что этот человек недавно перешел в Православие и, возможно, раньше был непростым человеком у католиков. «Паче снега убелюсь», как хорошо эти слова подходят к нему, вот духовный смысл его одежды. Может быть, тут что-то и не так, но нам хочется думать, что мы не ошиблись, мы уверены: Богом сугубо возлюблены те, кто, оставив прежнее нечестие, находит дорогу к Нему и идет ею, не оглядываясь.

Сколько подобных «белых людей» знала история Афона!

В 1910 году в Пантелеимоновом монастыре присоединился к Церкви лютеранин Иаков Эпгер родом из Баварии. Тогда ему было лет около тридцати. Отец его был ревностным лютеранином. Иаков получил хорошее образование, и отец уже хотел сделать его пастором. И тут сын заявил, что он не чувствует к этому склонности и желает стать инженером. Отец разгневался и сказал, что он может идти куда хочет. И Иаков вынужден был удалиться. Но куда направить свои стопы? Как образованный человек, он многое знал о России. Знал также, что немцам там живется хорошо. И уехал в Киев. Там он занялся слесарным ремеслом и потихоньку выучил русский язык. Через несколько лет переехал в Одессу и стал работать машинистом на пароходе «Русского общества». И вот представьте себе: его пароход приплывает на Афон, ведь корабли этого товарищества возили паломников из Одессы в Иерусалим, то есть в порт Яффу, и, конечно, заходили на Афон. Во время плавания он познакомился со многими простецами-паломниками — от них больше всего узнаешь об Афоне. И через эти разговоры он понял русское благочестие и узнал о вере православной. Ощутил он всю сухость лютеранства. Понял ложность этого исповедания, отвергающего почитание и Святой Девы, и вообще всех святых. Ведь паломники давали ему книжки и листки издания Пантелеимонова монастыря, а главное — иконы великомученика Пантелеимона, который с точки зрения протестантизма никакой и не святой. Он прочел его житие и больше не мог не почитать как святого. Так великомученик просветил лютеранина. Он часто смотрел на Святую Гору, ведь пароход останавливался всего в часе хода от Пантелеимонова монастыря. Он уже многое знал об этом святом месте. И постепенно решил оставить лютеранство и принять Православие.

Но не дремлет враг нашего спасения. А когда он видит человека почти спасенного, то во много раз усиливает свою работу. И каким-то образом Иаков вместо того, чтобы ехать на Афон и принять Православие, вдруг оказался в Англии машинистом парохода, совершающего рейсы из Англии в Нью-Йорк. Но Бог протянул ему руку помощи, и вот корабль, на котором плыл Иаков, попал в страшную бурю. Корабль затонул, погибли и его пассажиры. Их было около 300. Чудом спасся только Иаков. Сам он ничего не помнил. Помнил только, что его смыло водой и выбросило на поверхность. Когда он очнулся, то парохода уже не было. Огромные волны поднимали его метров на 20 вверх и бросали вниз. Но вот буря улеглась, и оказалось, что он один-одинешенек в море. Почти 60 часов он пробыл в воде. В это время ему было видение святого великомученика, и он получил от него вразумление. Тут-то будущий инок вспомнил о своем былом решении принять Православие.

Вскоре его заметили с французского корабля, подняли на палубу и доставили во Францию. Там ему пришлось некоторое время лечиться, и когда он выздоровел, то решил идти на Афон поклониться целителю Пантелеимону и принять Православие. Но до этого, видимо, как немец, привыкший все делать по порядку, он отправился на родину и рассказал отцу о своем намерении. Отец сильно разгневался на него и прогнал его прочь. И он из Баварии отправился на Афон пешком — такой обет он дал великомученику. Представьте себе путь этого паломника: через Швейцарию, Венгрию, Македонию шел он к своей цели и вот пришел в Солунь, оттуда пошел дальше, на Афон. И вот уже он приходит в Крумицу и рассказывает старцу, зачем пришел на Святую Гору.

Пантелеимонова монастыря он достиг накануне Пасхи. Тогдашний гостиник монастыря о. Пафнутий привел необычного паломника к игумену Мисаилу. Отец игумен внимательно выслушал немца и определил его в мастерскую к электротехнику монастыря о. Досифею. И начал бывший лютеранин подвизаться: ходил на богослужения, крестился по-православному, прикладывался ко святым иконам и мощам. Но долгое пребывание в воде во время катастрофы плохо сказалось на его здоровье, и у него открылась чахотка. Еще по пути на Афон, в Австро-Венгрии, ему пришлось лежать в больнице, но тогда он поднялся на ноги. И вот уже пришлось ему лечь в монастырскую больницу, и он, чувствуя скорый конец, стал настойчиво просить игумена присоединить его к Православию. Болезнь его развивалась быстро, и уже невозможно было провести этот обряд в соборе — далеко было идти от больницы, которая находилась за воротами монастыря. Пришлось обряд присоединения совершить в больничном храме в честь иконы Божией Матери «Скоропослушница». 22 мая прошел он исповедь, но без разрешения, так как еще не был присоединен, а через несколько часов состоялся сам чин. По просьбе присоединяемого он получил новое имя в честь великомученика Пантелеимона, его покровителя. Затем присутствовал, правда, уже сидя, на литургии, которую служил сам игумен, и приобщился Святых Таин. На следующий день он снова причастился, а на третий день этот человек, совершенно очищенный от грехов, отошел в вечность, где пребывает рядом со своим покровителем великомучеником Пантелеимоном. Вряд ли у какого-нибудь верующего человека могут быть в этом сомнения.

За три дня до смерти больной видел удивительный сон. Настолько удивительный, что он, несмотря на свое крайнее изнеможение, нашел в себе силы подняться, прийти к своему старцу-наставнику о. Досифею и пересказать сон ему. Видел немец Пантелеимон, что идет он по равнине без дороги. Кругом пыль. Жара невероятная, чувствует, что сильно устал, и вдруг видит обширнейший сад, у которого нет конца. В саду этом прекраснейшие деревья с плодами, все покрыто красивыми цветами. И все в этом саду было красиво и величественно и не могло быть описано языком человеческим. И видит немец: вокруг в разных местах сада гуляют монахи, много монахов. Он сел, чуть-чуть отдохнул и пошел дальше. Вдруг увидал красивые врата, у которых стояли двое: отец и сын. Хочет он войти в эти врата, но не может: эти двое не пускают его. Они говорят ему: «Там находятся только те, кто много потрудился в обители». И сколько ни просил, не пустили внутрь. Тут он проснулся.

Монахи легко разгадали смысл видения: сад — это место вечного упокоения монахов Русского Пантелеимонова монастыря. Двое, стоявшие у врат, — священномученик Ермолай и его ученик великомученик Пантелеимон, а то, что немца не пускали внутрь обители, означало, что сей великий святой уготовил места в небесной обители только тем монахам, которые потрудились в его обители земной. Вот такая удивительная история немца-лютеранина. Удивительная и неудивительная. Потому что, наверно, много подобных историй знал Афон за свое двухтысячелетнее прошлое. Нечего ходить далеко: всего за два года перед тем, как произошла эта история, здесь же, в Пантелеимоновом монастыре, «паче снега убелился» другой человек — русский паломник из Австро-Венгрии Александр Иванович Кабалюк. Это был униат, специально прибывший в обитель целителя для присоединения к Православию. Вот как кратко написал об этом событии журнал Пантелеимонова монастыря «Душеполезный собеседник»: «8 июля торжественно состоялось присоединение угро-русина униата Александра Кабалюка к Православию. Присоединение совершил сам настоятель монастыря отец архимандрит Мисаил. На Божественной литургии… новоприсоединившийся был приобщен Святых Таин Тела и Крови Христовых "во оставление грехов и в жизнь вечную со святыми". 13 июля он выехал с Афона на родину». Вот такая краткая справка. А что за этим?

А за этим долгая жизнь, проповедь, исповедничество. Этого человека впоследствии назовут апостолом Карпатской земли. Скоро, в 1910 году, примет Александр священный сан. Затем — вынужденное бегство в Америку, где он проповедует среди диаспоры русинов возвращение на родину, фактически на Голгофу. Он был схвачен, брошен австрийскими властями в тюрьму, затем, после освобождения, — долгая борьба за Православие. Собор 1944 года в Мукачеве, инициатором и вдохновителем которого был архимандрит Алексий (Кабалюк), вынес решение о присоединении карпаторусской православной Церкви к РПЦ МП. И наконец, смерть в 1947 году. Но этим история афонского паломника не кончилась.

Летом 1999 года были обретены святые мощи отца Алексия (Кабалюка). Практически полностью сохранилось тело и мантия, истлели только стопы и кисти рук. Из могилы была извлечена положенная туда при погребении Иверская икона Божией Матери, которую отец Алексий привез с Афона. По свидетельству очевидца: «На ней, пролежавшей в более чем влажном грунте вместе со святыми мощами духовного отца Подкарпатской Руси, даже не потускнели краски». Что еще к этому добавить? Только разве вот что: 21 октября 2001 г. митрополит Киевский и всея Украины Владимир с сонмом архиереев совершил прославление в лике святых схиархимандрита Алексия (Кабалюка). Вот такими разными путями ушли из Пантелеимоновой обители почти в одно и то же время два молодых человека, присоединившиеся к Церкви. Один ушел в обители вечные, другой — в сердце славянской цивилизации для многолетней проповеди Православия. Но встретились, думаю, «белые люди» все там же: у врат небесной обители святого Пантелеимона.

Тут и можно поставить точку в повествовании о людях, убелившихся на Афоне подвигом исповедничества, ведь именно таким подвигом является переход в Православие людей, не принадлежащих традиционно к православному исповеданию. Но все же хочется добавить еще маленький штришок к этой картине. Тот же «Душеполезный собеседник» за 1908 год, который поместил краткую заметку об Александре Ивановиче Кабалюке, сообщает нам о паломничестве на Афон преосвященного Евдокима, ректора Московской Духовной Академии. И вот среди прочего читаем: «В день отъезда преосвященного к нему пожелал войти за благословением русский паломник из Австро-Венгрии Александр Иванович Кабалюк, униат, нарочно прибывший на Афон и в обитель для присоединения к святой Православной Восточной Церкви. Преосвященный радушно принял его, крестообразно благословил на присоединение к Православию и пожелал ему твердо держаться святой православной веры, в которой находились его предки, все русины в Венгрии, постыдным коварством давно завлеченные латинянами-папистами в унию с Римом». Пожелание епископа Александр Иванович выполнил: как мы знаем, он твердо стоял в вере, не запятнав своих белых риз, чего не скажешь о митрополите Евдокиме (Мещерском), ставшем синонимом позора для Православия, человеке, недостойном священного сана, не только совершившем канонические преступления, но и учинившем обновленческий раскол в Церкви. Он подписал в 1922 году печально известное «письмо трех», положившее начало обновленческому расколу. Он так и умер вне святой Православной Восточной Церкви. Опять две разные судьбы. Двое прибыли на Афон, восхищались его красотами — и духовными, и природными, и разошлись; один — чтобы созидать Православную Церковь, другой — чтобы ее разрушать. Оказывается, все-таки в разные места ведут дороги с Афона. Об этом я думаю, глядя в спину новому «белому человеку», на сей раз итальянцу. Куда-то лежит его путь… Хотелось бы, чтобы он шел путем Александра Ивановича Кабалюка, а там Бог ведает…

Последний сиромах

«Еще мое усердное завещание вам, отцы и братия: врата обители да не затворяются никогда для нищих и убогих и всякого требующего. Сам Господь засвидетельствовал воочию всех нас, воздая обильно Своими щедротами обители за незатворение ею врат и милостыни для всех нуждающихся. Сие наблюдайте неизменно, как было, и не ограничивайте вашей милости и после меня». (Из завещания архимандрита Макария, игумена Пантелеимонова монастыря.)

Кто такие сиромахи? Представители особого афонского типа монашества. Сиромах не имеет крова над головой и живет тем, что обходит многочисленные афонские обители и питается там за монастырской трапезой. В какой-то степени все приехавшие на Афон становятся на время сиромахами, каждый монастырь дает путнику ночлег и еду. Но только в отличие от прошлых времен иной раз чувствуется, что ныне некоторым обителям паломники в тягость. Раньше сиромахам и другим афонским беднякам раздавалась милостыня. Благодаря милостыне не оскудевали и монастырские запасы. Понимание этого постепенно уходит с ростом рационализма, этой болезни нынешнего века. Сейчас многим кажется, что надежнее полагаться на собственные расчеты, чем на помощь Божию. Бог же всегда наполнял руку дающего. Насколько это было угодно Богу и Игуменье Горы Афон, теперь уже многим известно по чуду, происшедшему в начале века в русской обители. Один инок сделал фотографию во время раздачи хлеба, и перед очередью сиромахов, выстроившейся за подаянием, проявилась некая жена, смиренно принявшая раздаваемую милостыню. Так как жены пока еще не ступают на афонскую землю, то ясно, что это была за Жена. Та Единственная, Которая присутствует на Афоне и правит Афоном.

Так написал об этой фотографии один монах, наш современник. Несколько лет назад и мне довелось видеть в келье этот образ, вернее, пожелтевший фотоснимок.

Вот что пишет в своем дневнике другой афонский монах, живший в начале двадцатого века.

«Августа 20-го. Было собрание старших братий. Отец игумен прочитал полученную из Кареи, из Протата, эпистолию от 12 августа, в которой на имя игумена Руссика выражено многое относительно раздаваемой нашей обителью милостыни череками^[32], насколько она бесполезна и даже для многих молодых вредна, что необходимо прекратить такую милостыню, а если будет усердие каким-либо иным способом, более целесообразным. Если же, говорится, ваша обитель не обратит внимание на предложение, то священный кинот решил ходатайствовать пред более высокими властями о прекращении этого дела…

Августа 21-го. Было прочитано протатское письмо. Многие слушали со скорбью, а некоторые и равнодушно. Стали подходить к портарю^[33] отцу Алипию за череками. В это время иеромонах Гавриил снял фотографию на память. Старики шли в лохмотьях, молодых как будто и немного, может быть, несколько десятков, из-за которых должна прекратиться эта милостыня…

Сентября 14-го. Отец Севастиан передал, что слышал от портарей, будто один сиромах-пустынник несколько раз видел Женщину при раздаче череков незадолго до отказа и хотел сказать портарю, но в последний раз и сам не видел. Но в последний раз Она оказалась на фотографии. Дивное дело!

Ноября 13-го. Отец Валентин рассказал слышанное им от игумена Нифонта, как в 1886-м или 1887 году, живя в келии рядом с параклисом святого великомученика Димитрия, ночью однажды он задремал и видит, вошла величественная сияющая Жена (конечно, Божия Матерь) и говорит: "Скажи отцу Макарию, чтобы не затворяли врата для нищих, ибо у меня много золота и серебра…"»

Таким образом, Божия Матерь многократно являла Свое покровительство сиромахам. Ведь многим покажется праздным и недостойным монашества вечное движение, пусть даже по монастырям. Другим это покажется и слишком легким — жить за чужой счет. Первым надо ответить, что мы весьма и весьма привыкли к неким штампам в духовной жизни. А Богу иной раз угоднее не бесконечные труды, пусть даже по созиданию православных обителей, а молитва, исходящая из глубины сердца, которое ничего не хочет знать, кроме молитвы. Слишком о многом стали заботиться современные монахи. Слишком уж они предпочли Марфу Марии. И где эта грань, за которой земные труды переходят в попечение о земном, а не о небесном? Вспомним эпизод из истории древнего монашества, дающий некоторое представление о бескорыстии первых монахов. «Во время голода, когда трудно было доставить пшеницу в Египет, прп. Пахомий дал своему эконому сто златниц и послал его купить ее, где только удастся найти. Бесполезно перебывавши в разных местах, эконом достиг наконец города Гермута, где встретил чиновника, наблюдающего за общественным продовольствием, который, по слухам, глубоко уважал прп. Пахомия и заведенные им обители и который вследствие того отпустил эконому пшеницы не только по гораздо уменьшенной цене, но еще в два раза больше, нежели на сколько хватало денег, то есть не на сто златниц, а на двести, говоря, что на следующий год уплатите. Эконом возвратился, очень довольный своей поездкой и удачной покупкой, ожидая, что его расхвалит старец. Вышло же совсем другое. Прп. Пахомий, узнав, как все сделано, не позволил и зерна одного внести в монастырь из купленной таким образом пшеницы и заставил эконома продать ее в окрестности по той цене, по какой она куплена, чиновнику возвратить сто златниц, какие он ему задолжал, а на сто златниц купить снова пшеницы по такой же цене, по какой и всем она продается»^[34]. Вряд ли можно увидеть даже нечто подобное в современных монастырях. Оставление милостыни, по мнению многих, было одной из причин обеднения обителей. Божия Матерь, у Которой много золота и серебра, прекратила раздачу своих богатств тем, кто сам разучился раздавать, кто получаемое от Нее посчитал своим достоянием.

Что же касается тех, кому жизнь сиромахов покажется слишком легкой, то им нужно напомнить, что афонская тропа — не асфальтированная городская улица^[35]. А старость и немощь быстро усугубляют тяжесть этого подвига. Часто такие сиромахи умирали в пути, и никто не видел, где испускали они свой последний вздох. Афонский паломник начала двадцатого века архимандрит Михаил писал: «В действительности между сиромахами значительное большинство подвижников, которые, взявши сухари в субботу, до следующей субботы живут той небольшой подачкой, да и из этой подачки далеко не все оказывается, с их точки зрения, нужным для их существования. Здесь есть люди, о которых можно сказать, что, кажется, они ничего не едят». Так архимандрит отвечает тем, кто видит в сиромахах только бездельников, даром поедающих монастырский хлеб. Оказывается, не так уж много они его съедают: клюют, как птички. Птицы небесные.

Посетивший Афон в начале восьмидесятых годов священник Зарубежной Русской Церкви Валерий Лукьянов еще застал представителей этого редкого вида монашества: «…возле ожидающей группы монахов и паломников появился вдруг сиромах. В потрепанной выцветшей ряске, он с трудом нес за плечами свое несложное земное достояние — несколько посудин, какой-то ящичек и еще кое-какое тряпье. Его изможденный и, несмотря на внешнюю убогость, все же исполненный достоинства и радости вид, с устремленным в горние пределы взглядом, запечатлелся навсегда, как подлинный облик святогорского подвижничества»^[36]. Это свидетельство стоит многих рассуждений о «жизни по своей воле». Афонского паломника трудно обмануть: у него появляется особое зрение.

«Что же касается вообще афонских сиромахов, то об их жизни можно было бы написать целые книги: настолько она разнообразна и полна возможными эпизодами… от умилительно-поэтических и до полных сурового трагизма». Так написал о них В. Маевский^[37]. Но каждому паломнику, выходящему за пределы монастырей, вернее, вышедшему за рамки движения от одного большого монастыря к другому, приходилось видеть останки отшельников, лежащие прямо на месте совершения подвигов. Так же лежат где-то и останки сиромахов, ожидая всеобщего Воскресения. Но чьи это кости, кто подвизался и какие подвиги совершал, уверяю вас, почти никто из насельников близлежащих монастырей не знает. И это не отсутствие любопытства, а, увы, некоторое охлаждение к подвигу, ибо есть усилия духовные и телесные, направленные к благим целям, но нет того благочестия, которое желает расти, а оттого требует питания примером и поучением. Из-за этого забвения вряд ли удастся написать книгу, о которой говорит Маевский. О чем говорить, если русский человек почти ничего не знает о великом русском афонском старце Арсении, жившем всего лишь в XIX веке? Спасибо датчанину-святогорцу Антонию, который приводит его жизнеописание в своей книге об афонских подвижниках благочестия прошлого века. Если можно еще спасти от забвения подвиги монахов-отшельников, то книга о сиромахах никогда не будет написана. К тому же уже ушли в прошлое и сами сиромахи… Но все же попробуем написать хоть одну тетрадную страничку.

На арсане Зографа к нам вдруг подлетел плотный монах маленького роста, исполненный необъяснимой радости. Радость его еще увеличилась, когда он узнал, что мы русские. Мы не сразу поняли, куда была направлена его активность. Он затащил нас в комнату, очень быстро откуда-то извлек почтенного белобородого старца, быстро под руку привел его к нам и не менее быстро сварил кофе и угостил всех нас. Старец тоже очень радовался русским, воспоминания о которых у него, наверно, относились если не к началу века, то по крайней мере к предвоенным и военным временам. Казалось бы, восторгу нашего благодетеля не будет предела. Вот уже кому-то он подарил четки. Кому-то уже успел объяснить, что сейчас он едет на агрипнию в скит св. Анны, а затем будет на Панагире в нашем Пантелеимоновом монастыре. При этом он бьет себя в грудь кулаком и говорит: «Софрониос». Его имя Софроний. Он даже пишет его на бумажке. Но вот появляется наконец корабль, и мы расстаемся.

Через год кто-то окликает меня: «Монах Софроний, поминайте меня». Я вижу перед собою о. Софрония, такого же радостного и веселого, как и год назад, но вдруг через секунду он устремляется к проезжающей мимо машине и уносится от стен Великой Лавры. Нельзя, наверно, на горе Афон не встретиться с этим сиромахом. Через некоторое время я узнаю его краткую историю. Говорят, что спасался он ранее в монастыре Есфигмен, но впал в прелесть и чуть не окончил жизнь самоубийством. Говорят, что одно время он был богат и содержал в Карее одну из лавок, которые смущают своим видом «свежих паломников», причем торговал весьма успешно. Но оставил это не монашеское занятие, и, наверно, с тех пор ему так легко и радостно. Встречая кого-нибудь, он кричит: «Я монах Софроний! Поминайте меня!» И стремительно движется по одному ему известному маршруту. И я совсем не удивляюсь, когда в коридоре архондарика Пантелеимонова монастыря слышу за спиной голос: «Монах Софроний. Молитесь обо мне». Я успеваю только спросить: «Куда вы идете?» «Есфигмен, Ватопед», — терпеливо удовлетворяет мое любопытство о. Софроний. Маршрут предельно ясен. 31 августа по православному юлианскому календарю в Ватопеде большой праздник — положение честного пояса Пресвятой Богородицы. Часть пояса находится в Ватопедском монастыре. Успеваю еще спросить: «Где вы живете?» О. Софроний делает круговые движения руками. «Везде?» — переспрашиваю я. «Да, да», — слышу в ответ. И через несколько секунд уже где-то за углом: «Я монах Софроний, поминайте меня». Может быть, кто-то внутренне усмехнется, сравнив маленького, нормально одетого, радостного человека с исхудавшими сиромахами, изведавшими и холод, и голод. Но если почти на все современное афонское монашество нужно сделать поправку, учитывающую немощь, родившуюся от пользования «благами прогресса», то о. Софроний — это несомненный сиромах. Тем более что он, оставив губительное благополучие, несет все трудности, которые дает ему Бог. Поминайте монаха Софрония.

Рядовой монах

Были в Пантелеимоновом монастыре и святые игумены, были и святые простецы. Жил в Руссике скромный схимонах, а после смерти выяснилось, что он был святым. Имя ему Силуан. Сейчас это имя знает весь православный мир. Простец, необразованный, бывший солдат Силуан теперь упоминается чуть ли в каждом православном издании. На его творения ссылаются богословы. Нас заинтересовало, есть ли подобные простецы в нашем монастыре сегодня.

Несколько лет назад случайно мы разговорились с одним монахом высокого роста. Очень он удивил меня во время первой нашей встречи. Я хотел его сфотографировать, но он замахал руками. Нам тогда уже было хорошо известно, что многие афонские монахи не любят фотографироваться. Но отец Иннокентий дал объяснение иное: «Раз я работал на послушании и присел отдохнуть. Подрясник на мне бедненький, драный, а тут подкрался незаметно один фотограф, и… потом моя фотография в календаре обошла весь мир. А мне пришлось объясняться с игуменом». Когда позже я бывал в монастыре, то всегда искал глазами отца Иннокентия: жив ли? Но вот он появляется в храме, и еще издалека слышно его шарканье. Вот и худая фигура в стареньком подряснике: на голове неизменная русская скуфейка, а на ногах огромные башмаки, явно не по размеру. Иной раз ему разрешали прочитать 50-й псалом на панихиде и на молебне. Читал он наизусть и весьма волнуясь. Видно, что этот простой человек гордится своей обязанностью. Хорошее напоминание священнослужителям, которым вверено больше, но которые дорожат своими обязанностями меньше, чем этот простой монах. Кое-что он, конечно, рассказывал нам о себе, но довольно подробное его жизнеописание я нашел в журнале «Памятники Отечества» за 1992 год.

«Я родился в деревне Зубаревка Орловской области, — неторопливо начал отец Иннокентий, в миру Иван Матвеевич Дудкин, — бабушка записала мне год рождения 1918, хотя кто знает, может, я родился и раньше. В нашей деревне сразу-то не писали, кто когда родился. Отец мой был красный конник, пришел с гражданской, да вскоре помер. Потом померла мать. Остались мы с сестрами. Жили в бедности, а потом и сестры померли, и остался я один как перст на Божием свете…» А далее говорится о том, как будущий монах в 15 лет начал работать. А школы в их деревне вообще не было; лишь когда образовали колхоз, была открыта и школа. Только проучиться в ней Ване Дудкину удалось всего три года. Но Ваня оказался способным, особенно хорошо разбирался в технике, поэтому он в колхозе первым сел на трактор. И началась его трудовая биография. Всю жизнь продержал он в руках баранку. Потом отправился работать шофером в Харьков.

Потом служба в армии в Литве, затем война, на которой тоже пришлось крутить баранку. Конечно, в разведку он не ходил, не ходил и в атаку. Но каково было служить в войну военным шоферам, каково было ехать под бомбежкой или артобстрелом, рассказать могут только они сами. Рассказал бывший солдат Дудкин про то, как в первые дни войны вывозил он солдат из окружения. Многих спас. Так и провоевал с баранкой в руках от начала войны и до самого конца. Кончил войну в Кенигсберге кавалером двух боевых орденов. И медалей у Ивана Дудкина было достаточно. Дальше работа, работа. Работал на Севере и в Сибири, мотался по всей стране. Но вот осел во Владимире, стал прихожанином Успенского храма в Суздале. Стал потихоньку помогать, ведь нигде и никогда будущий афонский монах не оставался без работы. Потом отправился в Псково-Печерский монастырь и здесь, конечно, шоферил. И тут двух знакомых монахов направили на Афон. Там они не забыли про Ивана Дудкина и пишут оттуда: «Ваня, приезжай! У нас шофера нету!» И Ваня приехал. Как его пустили — немонаха, простого мирянина — в Грецию, мне лично непонятно. Долгое время был послушником, потом пострижен в монашество. И здесь пригодилась его профессия — работал шофером. Помню, как о. Анфим, который ныне исполняет должность антипросопа^[38], с гордостью показывал изобретение о. Иннокентия. Само изобретение я не запомнил, но помню, что о. Анфим чрезвычайно им гордился. Вспоминаю и другой эпизод. О. Иннокентий после службы разговаривает с кем-то в монастырском дворике, и вот к нему подходит архиепископ Кирилл Ярославский и Ростовский, тогда бывший викарием Тульской епархии, и складывает руки для благословения. О. Иннокентий, заметив его, едва не отпрыгивает от испуга, но затем начинается оживленный обмен воспоминаниями: а как там Васька или Колька? Видимо, их жизненные пути пересеклись во Владимире, там Михаил, будущий архиепископ, стал монахом Кириллом.

Глава святого апостола Иоанна Богослова с нетленным ухом, которым он внимал голосу Господа, записывая Апокалипсис

В этом году мы застали отца Иннокентия уже лежащим на постели. Говорил он слабым голосом, но живо всем интересовался. Как всегда, от любых подарков отказывался, согласился взять только полбуханки черного хлеба. Вот такой простой человек. Думаю, что о. Иннокентий не рассердится на нас за эту публикацию, да, скорее всего, он и не узнает об этом, ведь, как истинный монах, отрекшийся от мира, он книг и газет не читает. Вспоминается, как он удивлялся, что афонские монахи ныне ездят на родину: на похороны, на свадьбы, просто проведать своих родных. Сам о. Иннокентий никогда не покидал Афона, даже когда какая-то родственница звала его приехать повидаться, ведь оба были уже в таком возрасте, что встреча эта, очевидно, была бы последней. Но о. Иннокентий решительно отказал ей. И это не значит, что о. Иннокентий, как иные странники по чужбине, забыл о Родине. Помню слова его из публикации: «Я не жалею, чувствую, что здесь нужен. Хоть и далеко от родимых березок, но ведь Пантелеимонов монастырь — частичка Русской земли и вокруг все свои. Я ведь патриот России. Мы за Россию здесь молимся, за всех наших солдат и офицеров, что на войне полегли, за всю землю Русскую. Мы тут для Родины ношу несем, кусочек ее маленький сберегаем. Ведь если не мы, то кто все это здесь сохранит?»

Вот так простой монах, рядовой солдат монашеского воинства, думает, как все здесь сохранить, хотя никто ему этого не поручал. Но он думает, потому что считает себя ответственным. А иные генералы ждут приказов из ставки. И в вопросах обороны всецело «полагаются на Господа»: ничего предпринимать не будем, дескать, Бог нас сохранит, а если не сохранит, значит, Сам виноват… Поэтому не могу не вспомнить, как после беседы с одним важным монахом, исполненным подобного «смирения», мы пришли к отцу Иннокентию. Разговор и там, и там шел о нападках последнего времени на Святую Гору: строят дороги, вертолетные площадки, добиваются отмены «аватона». Если ученый монах прикрылся словами: «Богородица не допустит, и волноваться-то не стоит», то наш старец, едва разговор начался, прямо вскрикнул: «Смотри, что делают масоны! Строят тут кафе, чтобы им тут с женщинами сидеть!» И речь здесь не о достоверности этих фактов, а о том, что у рядового монаха, которому почти 90 и который, скорее всего, до этих безобразий не доживет, болит душа за родную обитель, за Святую Гору. Болит более, чем у иного «генерала». «Ведь если не мы, то кто все это сохранит?»

Думал, что напишу про о. Иннокентия пару строк, а получился целый рассказ. Чудо! Так незаметные, что называется, «маленькие» люди не помещаются в рамки небольшого рассказа. Да что значит маленький? Только смерть ставит точку в биографии человека, только смерть открывает его святость.

Иван

Раньше, подходя к Андреевскому скиту, мы издалека смотрели на эти скорбные руины и, окинув их взглядом, уходили. В скиту жили двое монахов, которые лишь иногда отверзали порту, чтобы впустить туда интересующихся. Этой возможностью мы ранее воспользовались с лихвой, посетив Андреевский собор, единственный находящийся в более или менее приличном состоянии. В этом году все не так, двери скита отворились: там поселилось братство из монастыря Филофей во главе с игуменом Ефремом, довольно известным среди афонских монахов. Братия довольно радушно принимала всех посетителей, в том числе и русских. Мы уже многое знали об Андреевском ските, поэтому обрадовались, когда услышали, что среди братии есть один послушник, хорошо говорящий по-русски и весьма осведомленный в истории обители. Но, к сожалению, почти на все просьбы посетить тот или иной храм он отвечал: «Сюда нельзя и туда нельзя». Короче говоря, теперь нам удалось попасть только в нижний Алексеевский храм. Но и там нас ждало тяжелое разочарование: исчезла древняя коллекция икон, собранная архимандритом Иосифом. Послушник Василий, любезно согласившийся провести для нас эту экскурсию, недостаток наглядного материала с лихвой компенсировал своими знаниями по истории Андреевского скита. Удивительно, как много он почерпнул из старых книг и из живого афонского предания. В 1965 году отмечалось тысячелетие Афона. «Но не радостным будет этот праздник», — предсказывал архиепископ Аверкий. Так оно и случилось. Архимандрит Николай, тогдашний игумен Ильинского скита, просто не пустил к себе патриарха Афинагора из-за его экуменической деятельности. В Андреевском скиту торжественное собрание во главе с патриархом Афинагором заседало в трапезной. Но участники этого собрания не захотели пригласить хозяина скита — престарелого архимандрита Михаила, пятьдесят лет безвыездно проведшего на Святой Горе. Это было символично: русское монашество оказалось как бы за бортом афонского корабля.

Кстати, тогда греческие политики пошли на следующую хитрость. Зная, что настоятель Ильинского скита о. Николай отрицает Русскую Церковь Московского Патриархата из-за декларации митрополита Сергия и экуменизма, они подсунули ему на подпись письмо, в котором говорилось, что он не хотел бы, чтобы патриарх Алексий I приезжал на Афон во время празднования тысячелетия. Ни архимандрит Пантелеимонова монастыря Илиан, ни архимандрит Михаил ничего не знали об этом письме, но оно было послано от лица всех трех обителей. Архимандрит Николай после очень огорчался из-за этого подлога. «Так и не приехал бедный Алексий, и по-человечески мне его очень жаль, стар ведь, и, слышно, болен, и не у дел… Афон ему ох как нужен», — жаловался он зарубежному писателю Дарову… Давно уже умер о. Михаил. А в 1971 году почил и последний русский инок Сампсон.

И вот мы уже заканчивали наше путешествие в историю Андреевского скита и стояли на пороге храма в честь всех преподобных афонских, как услышали и увидели высокого мужчину, с облегчением опустившего гигантский рюкзак на пол. Небольшая борода, простое морщинистое лицо и особенно старый пиджак — все это позволяло предположить, что перед нами один из наших соотечественников, крестьянин из Рязанской области или в лучшем случае осевший в Москве лет двадцать назад плотник. Только непомерно высокий рост, не характерный для русского колхозника, выдавал в нем иностранца. Да и встретить на Афоне русского крестьянина в нынешние времена, увы, маловероятно. Хотя сто лет назад Афон был переполнен русскими крестьянами. Этот высоченный паломник невольно вызвал у нас улыбку. Через полчаса, когда я уже сидел в обширной и густонаселенной келье у своих друзей, дверь резко распахнулась, и мы увидели на пороге нашего странного гостя, правда, на этот раз в обществе греков-монахов, которым пришлось немало потрудиться, подтаскивая тяжелую поклажу гостя. Еще раз улыбнувшись, мы продолжили нашу беседу. Тем временем странный паломник открыл свой рюкзак и достал переносной компьютер. Затем включил его в сеть, нисколько не удивившись, что единственная свободная кровать оказалась рядом с единственной в комнате розеткой. Кажется, он был уверен, что иначе не могло быть — не могла же совершиться на небесах какая-то ошибка, и он бы оказался на кровати, облагодетельствованной ярким дневным светом, но лишенной электричества. Ведь ему же надо было работать! Не помню, когда и по какому поводу странник вступил с нами в беседу. То ли когда Валера, вспомнив о пропущенной трапезе, стал рыться в карманах, готовясь к неизбежному посещению Кареи, то ли просто вставил какое-то русское слово в нашу беседу, но, так или иначе, мы получили еще одно подтверждение, что «великий и могучий» еще пользуется уважением на Афоне в отличие от других точек планеты. От материальной помощи мы отказались, отметив про себя, что это предложение весьма не характерно для иностранца. И вот, как говорится, слово за слово, скоро мы уже узнали, что зовут нашего соседа Иоанн, что он датчанин и недавно перешел в Православие, что он несколько раз бывал в России и научился сносно говорить по-русски и что он профессор непонятно каких наук, как у нас говорят в подобных случаях, «кислых щей и вареных овощей». Так постепенно профессор не только вошел в наш разговор, но и полностью овладел нашим вниманием. Скоро уже говорил только он, а мы слушали. И послушать было что…

Он рассказывал про свой путь к Богу. И как необычен был этот рассказ! Это было, собственно, бегство. Бегство от диавола, которое и привело его в Церковь. Вот как может найти дорогу на восток западный человек. Живя в благополучной и спокойной стране и ни в чем, кроме духовной пищи, не нуждаясь, трудно стать на истинный путь. Духовный голод трудно ощутить, ибо он хоть и не утоляется чревом, но часто не может проявить себя среди благополучной жизни. Было у него все: и работа, и дом, и дети. Но по непонятной для человека причине воззрел на него Господь, и начались странные события в его жизни. Работал профессор, как и подобает, невзирая на все, его не касающееся. Но вдруг заметил, что этажом ниже вроде не все хорошо. Тут бы углубиться в свои, кажется, микробиологические изыскания. Но нет… Взглянул профессор и увидел на первом этаже своего дома маленький притон, а на втором — тех, кто питал этот притон и сам питался от него. Как добропорядочный гражданин, профессор обратился к властям. И скоро как из-под земли стали вырастать у порога его дома, когда он выходил, два добрых молодца, которые, впрочем, не обижали профессора, но сопровождали его при всех его перемещениях. В полиции, куда обратился добропорядочный профессор, ему ласково объяснили, что не надо обижать дядей, и они вам мешать не будут. Но профессор оказался какого-то не датского характера, а, скорее, ирландского или даже русского. Стал он любопытствовать и дальше, увидел истинного хозяина двух нижних этажей. У него на голове явно виднелись рожки. Но, увы, даже крестное знамение не могло выгнать его оттуда, ибо у него были уже вполне материальные слуги.

Казалось бы, услышав о могущественных тайных силах и бесконечных преследованиях, можно было встать, посмотреть на часы, причмокнуть и деликатно сказать: «О, да мы засиделись, уже опаздываем. Ведь нам надо еще успеть в Карею». И таким образом поставить точку — ведь сумасшедших хватает и в нашем отечестве, и чтобы с ними беседовать, нет необходимости ехать на Афон. Но мы этого не сделали. Мы могли, конечно, посчитать нашего знакомого сумасшедшим, если бы не его спокойные, умные и проницательные глаза. И глаза иногда бывают самым лучшим аргументом, лучшим свидетельством, чем даже справка о полном соответствии стандарту из психдиспансера.

А длинный рассказ, взявший силу от мелкого, моросящего афонского дождя, все тянулся и тянулся и поражал нас новыми подробностями. Рассказал профессор об одной организации, распустившей свои клешни по всей земле и стыдливо прячущей вторую часть своего названия. Из первой части можно предположить, что это очередная псевдохристианская организация, но те, кому открывается продолжение, ясно узнают, что сборище это сатанинское.

Профессор решительно обратился к своему католическому богословию, стал активнее посещать храм и даже петь в хоре, но что-то вдруг он понял, что не находит в католичестве нужной опоры. И земля стала содрогаться под ногами ученого мужа. Господа посещали в его отсутствие квартиру, заглядывали в его компьютер: что там-де наш ученый сочиняет? А разочарование в католицизме влекло его неуклонно к страшному концу — к самоубийству. Профессор понял, что единственное спасение — в молитве, что только она может направить человека так, чтобы он не погиб не только в духовном смысле, но и в физическом, чтобы миновать сети тех, о ком он узнавал все больше и больше. К сожалению, профессор недостаточно хорошо владел русским языком или просто не захотел доверять своего секрета первым попавшимся встречным, но мы так и не узнали, как же открылся профессору свет, как он увидел Православие.

Быстро пронеслось время, и мы даже не заметили, как кончился затяжной афонский дождь, оказавшийся для нас полной неожиданностью. Ненужными оказались приобретенные Валерой в одном из карейских магазинов плащ и сапоги. Можно было подумать, что за окном поздний российский август, а не конец афонской весны. Давно мы уже отстали от нашего графика, всегда так тщательно вырабатываемого и всегда так быстро оставляемого ввиду не зависящих от нас причин. А профессор заканчивал свой рассказ, теперь уже перейдя к описанию своей жизни в Иерусалиме, окончившейся разочарованием в русском монашестве. Пребывание в Елеонском монастыре только подтолкнуло его к дальнейшей работе над его страшной темой. И вот он, закончив разговор, снова коснулся клавиатуры. Наверное, многие хотели бы проникнуть в его компьютер. Не только хотели, но и пытались. Так закончилось для нас знакомство с этим необычным человеком, невольно отдавшим всю свою жизнь под руководство молитвы, потому что не нашел он иной силы, способной защитить его в этой страшной борьбе.

Наверное, следовало бы написать по этому поводу сухую заметку, приведя только проверенные данные, не отвлекаясь на эпитеты и не высказывая никаких предположений. Но я не знаю, насколько правдивы приведенные сведения: возможно, они и не совсем достоверны, возможно, и совсем не достоверны, возможно, что они уже всем хорошо известны; но в действительности самым важным в моем рассказе является сама личность православного профессора-датчанина. И эта личность заслуживает — нет, не рассказа, а настоящей поэмы, которую я, увы, не способен сочинить. Как иначе рассказать об этом рыцаре, пришедшем из глубины веков для того, чтобы, взяв в руки безобидный компьютер, вооружившись молитвой, продолжить свой крестовый поход уже под осьмиконечным православным крестом против гораздо более многочисленного и могущественного врага? Горячее сердце воина вновь повлекло его в Святую Землю, но не для того, чтобы отвоевать Гроб Господень, подобно древним рыцарям-крестоносцам, а с тем, чтобы обрести там молитвенный меч, необходимый для духовной брани. И он нашел этот меч и показал его нам. Мы шли и говорили о том, что это оружие, страшное для врага нашего спасения, не оставляет противнику никаких шансов на победу, если мы храним нашу верность Христу в своем сердце.

Умолкнувший колокол Андреевского скита

Не хочется верить, что мы навсегда разминулись с датским профессором на афонских дорогах, кажется, вот на новой тропе вдруг появится из-за поворота его длинная фигура, согнувшаяся под тяжестью большого рюкзака.

Русский келиот

Однажды несколько лет назад я случайно познакомился с о. Д. Он живо интересовался Афоном, и таким образом у нас возникла общая тема для разговора. Как и у большинства русских батюшек и монахов, его взгляды были устремлены на Свято-Пантелеимонов монастырь, и он, как и все прочие, наивно полагал, что найдет там приют. Мне пришлось его несколько разочаровать, тем более что речь шла о долгосрочном пребывании. Многое о человеке узнаешь сразу же в момент первой встречи. Спокойные карие глаза вселяли в меня уверенность, что о. Д. доберется до Афона.

И вот на Дафни во время посадки на корабль кто-то окрикнул меня, и я узнал о. Д., изрядно похудевшего, но такого же жизнерадостного и в то же время спокойного. Времени было мало, и я понял только, что он устроился где-то в келье, конечно же, вдали от Пантелеимонова монастыря. И каждый раз, когда я после этого приезжал на Афон, я где-нибудь обязательно его встречал. Вот мы сидим на архондарике Ватопедского монастыря, и туда входит русский монах. Это о. Д. После этого довольно долго идем вместе по вьющейся по зеленым холмам дороге. Не помню, о чем мы говорили, мой собеседник был, как всегда, весел, но мы уже знали, что не очень-то легко живется на Афоне русским монахам. В тот год из Пантелеимонова монастыря вышло особое распоряжение, по которому запрещалось принимать, исповедовать и причащать во всех обителях, принадлежащих монастырю, русских «беглых» монахов. «Беглыми» я назвал их по аналогии с прошлыми временами, когда монахи пускались в бега из монастырей, не выдержав искушений или просто не от хорошей жизни. Всем известно, что сегодня монашеская жизнь в нашем отечестве, так сказать, не налажена. Не в материальном смысле, конечно, а в духовном. Слишком быстрое созидание обителей привело их только к внешнему благоукрашению. И вот многие черноризцы едут проходить монашескую науку на Святую Гору, где традиция все-таки не прерывалась и где молитва считается главной задачей для отрекшегося от мира. Некоторые, быть может, просто вылетают из монастыря, что случается теперь весьма нередко. Хотя это уж вовсе не понятно: человек умирает для мира, находит себе могилу в монастыре, и кто может выставить его наружу и по какой причине? Но это загадки, на которые мы здесь не будем пытаться отыскивать отгадки. Хотя, конечно, среди них есть доля авантюристов, которые едут на Афон искать свободной жизни и лучшей доли. Мне приходилось встречать и таких, но не стоит о них говорить.

Так вот, эдакий монах приезжает потихоньку на Афон, а по-другому он и приехать не может, поскольку нужно разрешение Вселенского патриарха, который этого разрешения почти никогда не дает, о чем свидетельствует основательная и многолетняя переписка между Константинополем и Москвой, уже опубликованная мною в книге «Русские на Афоне». Что же делать такому ревнителю монашеской жизни? В Пантелеимоновом монастыре, который порой слишком ревностно следует указаниям Константинополя и греческого правительства, такой монах долго пребывать не может, и вот он идет либо в греческие монастыри, либо тайно поселяется где-нибудь в келье. Исповедоваться и причащаться, да и на службы, он, конечно, по возможности приходит к своим, русским, и вот тут ему и «перекрывают кислород»: мол, иди куда хочешь и исповедуйся где хочешь.

Был разослан по этому поводу из монастыря даже некоторый циркуляр. Получается, греческие власти смотрят сквозь пальцы на нарушение паспортного режима небесными гражданами, а свои же братья ревнуют о государственном порядке. Впрочем, было это два года назад.

Вот такая нелегкая жизнь русского келиота и отшельника. Многим, конечно, нелегко без духовного окормления, без старца, без средств к существованию. Каждый уж устраивается, как умеет. Но живут такие монахи и в лесах, и на карульских скалах.

Есть небольшой процент русских келиотов, получивших омологии, то есть разрешения на официальное проживание в келье в греческих и славянских монастырях. Но таких мало, слишком мало, и часто подобная прописка дается благодаря какому-нибудь чудесному случаю.

Вот дорога приводит нас к очередному перекрестку, о. Д. останавливается. Здесь мы прощаемся, он дарит мне традиционные четки — афонское рукоделие, один из источников существования келиота, и мы прощаемся. Я не спрашиваю, где его келья, живет он один или с кем-то. Мы прощаемся, и я почему-то уверен, что, если Бог даст мне в следующий раз приехать на Афон, где-нибудь на пути меня окрикнет о. Д., и мы снова пойдем одной дорогой.

Мощи святого великомученика Федора Стратилата

Стихия и Афон

На Афоне стихийные бедствия происходят довольно часто. Разбушевавшаяся стихия иной раз не щадит ничего. Но и сама природа в этом удивительном месте сердится не случайно. Собственно, сердится не она сама, она лишь орудие в руках Божиих. Порой нельзя понять причины гнева Божия. Понимание подобных фактов является делом личным и внутренним и не поддается разъяснению с рациональной точки зрения. Для одного человека это простой пожар, случившийся по той или иной вполне объяснимой причине, а для другого это гнев, знамение Божие.

Вспомним некоторые стихийные бедствия на Афоне. В 1865 году полностью сгорел Иверский монастырь. Страницы «Душеполезного собеседника» передают нам подробное описание этого пожара: «12 декабря 1865 года на закате солнца загорелся и сгорел в течение ночи монастырь Ивер. Ужас и недоумение овладевают при каждом воспоминании о неслыханном событии. Этот огромный монастырь загорелся в 10 часов, а через 8 часов уже почти ничего не осталось. Но и это еще не высказывает всего ужаса пожара: огонь действовал словно по чьим-то грозным распоряжениям, а потому, если где являлась как бы неуспешность его, то он переливался через громадную площадь огненною рекой, чтобы воспламенить и то, что еще не горело. В этой невероятной силе огня сказалось резко карательное посещение Божие. В этом море огня сохранилась чудотворная икона Божией Матери «Иверская» при вратах, из которых она была вынесена. Как-то еще сохранились собор посреди площади, трапезная и хлебная. В соборе находились все святыни: святые мощи, церковные украшения и ризница, а под трапезной находилась библиотека, драгоценнейшее собрание рукописей. Все это сохранилось, равно и документы монастырские. То есть Матерь Божия оставила самое нужное для монастыря».

Очевидец ярко описывает пожар: «Горели самые камни, стены разваливались. На храме при вратах (внутри двора), где всегда пребывала чудотворная Иверская икона, крыша была свинцовая, она от огня расплавилась, а деревянных стропил и всего прочего огонь не смел коснуться. Также чудесным образом не пострадала и икона над вратами обители (Успения Божией Матери), которая вместе с деревянным фронтоном на мраморных колоннах, расположенным над ней, осталась неповрежденной. А все постройки в воротах и по бокам начисто сгорели».

«Выше я говорил, — пишет очевидец, — что огонь действовал будто по чьим-то распоряжениям, и это не просто слова, а дело, и дело великое, непонятное». По мнению этого очевидца, на пожаре произошло много чудес. Но о некоторых из них автор предпочел умолчать.

Первое, что предприняли монахи после пожара, — это обход с иконой вокруг собора: «Ибо подлинно картина был ужасная, которую теперь показывали Матери Божией. Да и к кому, кроме Нее, можно было обратиться с жалобой на сегодняшнее положение! Она сколько веков хранила обитель от всех злоключений, восполняла все недостатки, проливала утешительные знамения и чудеса, обещала всегда сохранить и заступить живущих в ней не только в настоящем, но и в будущем веке, а теперь ее попущением свершилось такое грозное посещение. Говорят, что об этом бедствии было предвозвещено с требованием исправления, только не вняли тому».

Огненная стихия не раз уничтожала афонские монастыри. Симонопетр был почти полностью уничтожен пожаром в 1891 году. В огне сгорели все реликвии монастыря и библиотека, монахам удалось чудом спастись. Восстановить монастырь удалось только благодаря помощи из России. Часто горели и другие афонские обители: Кутлумуш — в 1497 и 1767 гг., Пантократор — в 1773 и 1948 гг., Дионисиат — в 1535 г., Хиландар — в 1722-м и недавно, в 2004 г., Ксенофонт — в 1817 г., Ставроникита аж три раза подряд — в 1864, 1874 и 1879 гг., Филофей — в 1871 г., монастырь святого Павла — в 1902 г. Сильный пожар едва не уничтожил наш Пантелеимонов монастырь в 1968 году. В огне погибла библиотека Андреевского скита. Но сейчас мне хочется перенестись в наше время и вспомнить недавнее бедствие, постигшее сербский монастырь Хиландар. Этот пожар произошел в ночь с 3 на 4 марта 2004 года. До этого мне приходилось несколько раз бывать в сербском монастыре. Застал я его еще во время разрухи, был уже после ремонта, когда архондарик стал напоминать гостиную богатого домовладельца. И вот в одночасье сгорели именно эти новые постройки. То, на что было потрачено столько денег и сил, было пущено в буквальном смысле по ветру безжалостной огненной стихией. Угроза нависла и над башней святого Саввы, и над библиотекой, и над собором, и над чудесной виноградной лозой, выросшей из-под раки преподобного Симеона. Но Бог миловал на этот раз сербский монастырь. Очевидцы рассказывали, что спасение монастыря пришло через нескольких самоотверженных сербов-мирян, которые буквально бросились в огонь и отсекли башню святого Саввы от огня, разломав и уничтожив все деревянные подходы к ней. При этом некоторые монахи в полном отчаянии были готовы прекратить всякую борьбу с огнем. Теперь Хиландарский монастырь представляет собой страшное зрелище и был даже на долгое время закрыт для паломников. Интересно, что возрождение монастыря будет осуществляться на греческие деньги, соответственно греки приобретают в нем большее, чем раньше, значение.

Знаменитый пожар сербского монастыря Хиландар. Противостоять стихии было невозможно…

Почему монастырь постигло это наказание? Почему огненная стихия пощадила самые важные здания монастыря? Ответить на этот вопрос могут только люди духовные, способные понимать Промысел Божий. Но все же некоторые предположения сделать можно. Многие сербы обвиняют начальство монастыря (употребим здесь такое широкое понятие) в том, что оно отступило от типика святого Саввы. Как и Великая Лавра, монастырь имел особый устав, составленный самим преподобным, основателем этой обители. Согласно этому уставу, в монастыре не было игумена и он управлялся эпитропами (временными управляющими), которые избирались на определенный срок. В последние годы вместо Игуменьи, которая присутствует в монастыре в образе «Троеручица», был избран игумен, человек, может быть, достойный, но все же человек. Замена, согласитесь, неравноценная. Затем демократические преобразования отразились и на жизни монастыря. Увы, мы часто замечаем: как государственные, так и общественные изменения вызывают и соответствующие течения в Церкви. Ясно, что ни к чему хорошему подобное соответствие привести не может. Да и вообще вовлеченность монастыря в дело установления нового порядка на Афоне не могла не стать причиной такого явления гнева Божия.

Но огонь — это не единственная стихия, которая «наводила порядок» на Афоне. Больше даже тревожили Святую Гору тифоны (цунами) и землетрясения.

Мне как-то встретилось описание землетрясения на Афоне 1905 года. Автор описывает, как его перенесли обитатели самого опасного афонского района — Карули.

«На Каруле в одной каливе были внутри два монаха, и вздумали они выйти наружу, но не могли открыть запор у двери. Они решили выйти обходом через другой выход, и, пока шли, с очень большой высоты упал камень и прямо к этой двери, которая не могла отвориться. И тут-то они ясно увидели, что, отопрись тогда дверь, этот камень совершенно разбил бы их. Но Господу Богу угодно было, по судьбам, Ему Единому ведомым, сохранить их жизнь. Тут же, на Каруле, в другом месте камень, летевший сверху прямо на каливу, в которой находился хозяин-обитатель, как бы пожалев каливу и ее жильца, повернул в сторону и, обкатившись, снова вернулся на прежнее направление, и, таким образом, кал ива и жилец остались целы и невредимы».

Маленький рассказ о довольно обычных в этих местах явлениях. Но для желающих постигать судьбы Божии это целая книга, способная открываться лишь тем, кто желает научиться ее читать.

Кстати, и ныне камни иной раз напоминают жителям карульских калив о бренности человеческого бытия. Различие только в том, что землетрясения теперь бывают и рукотворные: несколько лет назад, во время стройки в келье Даниэлев^[39], строители для борьбы с камнем применяли взрывчатые вещества. Результаты: одному келиоту вышибло дверь почти так же, как неизвестным русским подвижникам в 1905 году, а другому проломило крышу. Но все остались живы. Только не знаю, какой они усмотрели в этом знак.

Нужно вспомнить, что президент Путин только с третьей попытки попал на Афон, на его пути становилась и морская, и воздушная, и даже людская стихия. Более того, чуть позже даже разбился вертолет с патриархом Александрийским, который будто бы предназначался ранее для российского президента. Опять это всем нам грозное предостережение, но какое? Каждый, видимо, поймет его по-своему. Но вывод для православного человека может быть только один: Бог требует от нас покаяния.

И Афон не раз видел, как Божия Матерь спасала Святую Гору от тифонов и пожаров. Но все же стихийные бедствия нам необходимы, дабы возможность гибели в жизни временной напоминала нам о возможности гибели для жизни вечной.

Мне самому не приходилось быть на Афоне во время каких-то стихийных бедствий. Помню только, когда мы первый раз были на Святой Горе и уже собирались уезжать, то услышали на пристани как бы звуки дальней канонады, а это было время, когда греко-турецкие отношения, всегда обостренные, на этот раз были просто взрывоопасными. Греки даже поговаривали о возможной войне. Невольно подумалось: не война ли это. Я смотрел, как Валера прислушивается к грохоту, и мне казалось, что он был бы не против, если бы это была не природная, а рукотворная стихия. Так Господь помешал бы нашему отъезду. Но ничего не случилось, не только войны, но даже и тифона, да даже и грозы настоящей, по-моему, не было. Так что ни военная, ни какая другая стихия не повлияли на наше пребывание на Афоне. Таков был путь, предназначенный нам Богом, но гром напомнил о стихийных бедствиях последнего времени, которые не минуют падший мир и, возможно, Афон, если верить предсказанию из тех же «Вещаний преподобного Нила» о погружении Святой Горы в морскую пучину в последние времена.

Хери

Не надо думать, что паломничество сегодня — легкая и приятная прогулка. Это верно лишь отчасти. Действительно, раньше, скажем, в XVIII веке, паломничество было довольно опасным и трудным делом. (Поэтому так известен в православном мире Григорович-Барский, совершивший два путешествия по святым местам Востока.) Сейчас же к святым местам ездят на поездах и самолетах, не страдают от холода и голода, да и разбойники чаще всего не прибегают сегодня к физическому воздействию, а пользуются другими методами.

Но все-таки паломничество по сути своей — это не туризм, а труд, жертва Богу, и поэтому оно не может быть лишь просто и приятно. Господь все время испытывает нас. Меньше, конечно, чем наших предков, из-за нашей немощи, но испытывает. Ни разу мне не удалось съездить так, чтобы не было никаких искушений, чтобы сразу попасть на Святую Гору, не встретив никаких препятствий. То визу вовремя не дадут, то забудут внести в список для получения диамонтирия (специального афонского паспорта)… Да и на самой Святой Горе — отправишься в одно место, окажешься порой совсем в другом, и так далее.

Бывает и так, что все паломничество состоит из сплошных преград. А в этот раз случилось все, что только могло случиться: и визу не успели дать, и билет пропал. Два раза отменяли корабль. Когда же наконец мы ступили на афонскую землю, то я почти сразу сбил ноги. Первый раз за все свои путешествия по Афону. Но к ногам прибавилось весьма весомое дополнение: мы заблудились. Причем заблудились совершенно безнадежно, и пришлось заночевать в лесу. Случилось это так. Прямо с парома мы выехали на монастырской машине в Хиландар, там поклонились Божией Матери и отправились в Есфигмен, где выслушали довольно длинную лекцию об экуменизме русскоговорящего отца О. Все рассказанное есфигменским отцом мы давно уже хорошо знали и сами, но не хотелось обижать отца, нашедшего время просветить нас. Мы очень внимательно его слушали и задавали вопросы. А в конце задали самый животрепещущий для нас вопрос: «Как добраться до Ватопеда?» Потому что никто из нас никогда не ходил отсюда пешком в Ватопед. Отец довольно долго и подробно объяснил нам и это. Но едва мы вышли за ворота, как начались неожиданности. Указатели, которые должны были указывать дорогу, валялись кучей на земле. Это произошло то ли от того, что шли какие-то работы, то ли от обиды есфигменцев на остальную афонскую братию, которая не разделяет их чувств к Вселенскому патриарху. И тем более не разделяет их методов борьбы. Так или иначе, но начало трудностям было положено. Хотя с этой проблемой мы легко справились и нашли вроде верную дорогу. Нам надо было торопиться: времени уже оставалось мало, дело шло к вечеру. И мы устремились в едином порыве в Ватопед.

Редко спутники оказываются равные по силам. Вот и сейчас было очевидно, что мне не угнаться за Костей. Тот готов был рваться вперед прямо без тропинки. И самое удивительное, что это у него получалось. Мало того что я не такой уж хороший ходок, но, как я уже говорил, в самом начале пути успел стереть ноги. И все равно мы спешили, как могли, по широкой, пробитой, очевидно, недавно, дороге. Думать было некогда, оглядываться по сторонам тоже, и когда мы обнаружили, что идем не по берегу моря, а забираемся все выше и выше наверх, куда-то в глубь полуострова, поворачивать было уже поздно. Но дорога должна же привести нас куда-то, так наивно мы думали. Самое смешное, что вокруг виднелось довольно много отметин цивилизации: то какая-то хибара, что-то вроде общежития для рабочих (разумеется, пустая), то даже машина в весьма приличном состоянии, конечно же, без хозяев. То есть чувствуешь себя не заблудившимся в дебрях, а как бы разгуливающим по городу, но подуставшим от одиночества. Я давно уже заметил, что человек научился помечать территорию самым удивительным образом. Поэтому и там, где редко ступает нога человека, найдешь весьма приличный проселок и множество технических деталей, разбросанных по пути: колеса, шестерни, а вокруг ни души на десятки, если не сотни километров. Так и здесь. Вот дорога начала ветвиться. Тот, кто не ходил проезжими афонскими дорогами, не знает того разочарования, которое испытывает путник после десяти километров пути по жаре, когда он обнаруживает, что дорога… Нет, не сужается, не переходит в маленькую тропинку, а просто обрывается, а далее — чащоба, точно такая же, как и во всех остальных направлениях. Возвращаешься назад и задумываешься о капризах цивилизации? И приходишь к одному и тому же выводу: «А может, лучше на Афоне совсем без нее, без цивилизации. Без вертолетов, микроавтобусов, компьютеров и даже телефонов?» Есть еще на Афоне запреты на некоторые продукты цивилизации. Например, на интернет. Им разрешено пользоваться только в определенных случаях определенным людям. Но мой знакомый, долгое время живший в греческом монастыре, вечерами после службы отчетливо слышал характерную мелодию модема и как бывший программист недоумевал: «Если пользуешься потихоньку этими благами технического прогресса, то надо уметь ими пользоваться и отключить звуковой сигнал у модема».

Таким образом, мы исследовали все ответвления дороги и были твердо уверены, что идем единственно правильным путем. Уже начало смеркаться, когда мы подошли к вырубкам. В темноте было нелегко отыскивать теряющуюся дорогу, но мы твердо следовали ей, пока она не сделала тот же самый финт, что и ее младшие родственники, то есть просто исчезла в этих вырубках. Вероятно, дорога и вела к этим лесозаготовкам. Но по карте недалеко должен был находиться монастырь Зограф, и, быть может, нам при свете удастся отыскать тропинку к нему? Уставшие, мы легли рядом с дорогой: благо у нас были туристические коврики. Ночевка была не очень радостной. Дело в том, что тогда вся Греция страдала от сильнейшей засухи, а у нас осталась неполная полуторалитровая бутылка воды. Кроме того, было ясно, что ночевать придется по соседству с кабанами и шакалами. Рядом была тропа, по которой измученные жаждой животные шли куда-то в лес, где остался еще не пересохший ручей или небольшая лужа. По дороге нам попадались и шакалы, и обнаглевшие в последнее время кабаны. Кроме того, нас, северных жителей, всегда смущает наличие гадов и всяких недружелюбных насекомых типа скорпионов.

Но усталость взяла свое, и мы уснули, махнув рукой и на кабанов, и на волков, и на всякую нечисть. Усталость неплохо примиряет с окружающим миром. Утром оказалось, что мы спали на развилке и рядом находились обломки указателя, на котором было написано «Зограф — Есфигмен». Дело в том, что новые дороги выполняют еще одну недостойную миссию: они сокрушают на своем пути старые, веками существовавшие тропы; уничтожают целые куски дорог, которые с любовью многие десятилетия выкладывали предшественники нынешней афонской братии. Поэтому мы, сориентировавшись по карте, решили идти по руслу пересохшего ручья, который точно выведет к Зографу. Пока мы шли по ручью, Костя вспоминал многочисленные случаи из своей охотничьей практики. Ему приходилось бывать в разных переделках. Вот наконец мы нашли небольшую лужицу, уцелевшую благодаря каменной нише, — очевидно, место паломничества представителей здешней фауны. Мы немного поели, именно немного, потому что есть почему-то особенно и не хотелось. Снова пошли и тут за поворотом увидели буквально чудо.

Когда человек живет в квартире с водопроводом и даже ванной, которую всегда можно наполнить, он перестает ценить эту благодатную жидкость, дающую жизнь человеку. Да и вообще современный человек разучился ценить маленькие радости жизни, которые дает Бог. Какое значение имеет для нас источник холодной воды, когда в любом лотке можно в случае необходимости купить бутылку? Да и погода — жара или холод — нас особенно не волнует: есть у нас и кондиционеры, и нагреватели.

Мы, конечно, не мучились еще от жажды, но хорошо поняли чувства падающего с ног странника, мечтающего только о глотке воды, когда он видит посреди высохшей реки маленький родник. Эта ниточка живой воды вышла наружу среди камня и маленькой струйкой бьет, подобно пульсу. В масштабах вселенной его колебания ничтожны, но для человека биение сердца — то, без чего жизнь невозможна. И этот маленький родничок сумел собрать литров двести влаги в естественном микроводоеме, а после, через несколько метров, таким же непостижимым образом просто исчез в камне.

Современный человек ничего не хочет знать о чуде. Он так старается обезопасить себя от всего: от капризов природы, от всяких неожиданностей, что не может понять, какое это чудо — родник посреди пересохшего русла. Мы защитились от природы, а через это защитились и от Бога, от Его забот и гнева. От радости глотка из лесного источника и от страха перед ураганами, цунами и наводнениями. Паломничество дает нам возможность не только приложиться к святыне, но и почувствовать, что Бог не просто Создатель природы, но и Промыслитель, заботящийся и о нас, и о всей твари. Еще и Смиритель. Я слышал рассказ, как несколько московских бизнесменов весьма опрометчиво отправились по афонской дороге, не запасшись таким простым продуктом, как вода. Так вот, после того как им пришлось несколько часов идти под палящим солнцем и промучиться от жажды, они с величайшим наслаждением пили воду, почерпнутую из лужи фуражкой. В луже той водились головастики, но бизнесменов это нисколько не смутило, и думаю, что радости им этот напиток доставил больше, чем самое дорогое вино в самом лучшем московском ресторане.

Когда мы выбрались наконец к Зографу, нам не нужно было мягких кроватей в архондарике. Мы попали к концу службы и после трапезы вытянулись на пару часов на скамейке около монастыря. Потом была не очень трудная дорога к Ватопеду, мимо местечка, называемого «хери» (рука), где заботливые отцы поставили целый монумент-указатель с изображением руки. Дань всем блуждающим по путающимся афонским тропинкам.

Хери. Один из афонских указателей

Урок преподобного Акакия

Как-то мне с друзьями пришлось переночевать в скиту Кавсокаливия. Архондарик тогда был еще не закончен, и спать пришлось в помещении для рабочих, которых почему-то не оказалось на месте. Нам помог один русский строитель, который уговорил начальство скита оставить нас на ночь. Скитский собор представляет собой удивительное зрелище. Росписи его настолько прекрасны, что трудно их с чем-либо сравнивать. Но фотографировать здесь не разрешается. «Святая Анна» два раза в день причаливает к арсане (пристани) скита. Рано утром, слегка потрапезничав, мы отправились к пристани. Наш друг показал нам тропинку, напутствовав нас словами: «Там разберетесь, Господь укажет вам дорогу». Когда мы пришли к пристани, то удивились, что пирс очень мал и непонятно, как к нему можно причалить. Когда мы наконец осознали, что «Господь не указал нам дорогу» и пристань эта совсем не та, то бежать на другую было уже поздно: корабль принял пассажиров и отправился в обратный путь. Конечно, мы сильно вознегодовали на рабочего, который мог бы не только «благословить» нас в дорогу, но и поточнее указать нам путь или даже проводить до пристани. К счастью, был еще второй корабль, ждать которого надо было несколько часов.

Почти никому не пришла в голову простая мысль, что на Афоне не бывает случайностей и если мы задержались, то нам и следовало еще задержаться. Проходя по дороге от пещеры Нила Мироточивого к Кавсокаливии, я не раз видел указатель, на котором было написано: «Пещера преподобного Акакия». Скит Кавсокаливия известен двумя святыми — преподобным Максимом Кавсокаливитом и преподобным Акакием. Преподобный Максим был необычным, нетипичным для Афона святым. Поэтому многие считали, что он пребывает в прелести…

Преподобный Акакий очень почитаем на Афоне. Родился он в Эпире, суровой горной области Греции, которая по одной из теорий была прародиной греческих племен. С юности преподобный Акакий усиленно занимался молитвой, и когда пришел на Афон, то стал великим старцем. Подвижническую жизнь он проводил с великой ревностью о православной вере. Именно у него готовились к подвигу некоторые афонские монахи, которые потом дерзновенно проповедовали православную веру перед турецкими начальниками и принимали мученический венец.

Задержавшись на несколько часов и нарушив свои, казалось бы, вполне разумные планы, мы получили возможность помолиться в этой пещере, которая и находилась недалеко от пристани и мимо которой я не раз легкомысленно проходил. Этот святой одно время отказался от хлеба и питался практически только травой, что совершенно для нас непостижимо. Именно он и основал Кавсокаливитский скит. Произошло это само собой: многие, прослышав о его подвижнической жизни, приходили и селились рядом. Именно этот святой извел в безлюдном месте, лишенном воды, прекрасный источник, из которого мы пили воду, чтобы братия могла здесь жить. Все эти подробности я узнал из его жития, которое прочитал, когда вернулся в Москву. И мне сразу стало понятно, что, придя в скит, мы опрометчиво не пришли сами к его начальнику, за что и были наказаны. Святой преподал нам урок афонской «вежливости», но более серьезное поучение можно извлечь из его жития.

Часовня с негасимой лампадой. Именно на этом месте Пресвятая Богородица остановила царицу Марию, принесшую на Афон дары волхвов

Преподобный Акакий подготовил несколько монахов к мученичеству. Но это мученичество не было своеобразным элементом национально-освободительной борьбы, которой очень гордятся греки.

Эти мученические акты не только имели целью личное спасение самих святых, но и должны были возбудить ревность к вере греков, многие из которых становились ренегатами. Исторические свидетельства говорят, что в Греции во время османского владычества отпадали от Православия целыми деревнями. И эти предатели веры частенько становились самыми лютыми гонителями христиан.

Но, подвигая на духовную борьбу, святой не призывал единоплеменников к бунту, а учил смиренно переносить угнетение. Потому что считал это угнетение наказанием за грехи Византийской империи. Смирением, а не безобразными бунтами, немало которых знал и Святой Афон, надо было заслужить прощение у Господа. И если бы греки следовали своим преподобным учителям, то кто знает, может быть, тогда воплотилась бы в жизнь их национальная мечта — Мегали идеа^[40] и им удалось бы вернуться в Константинополь. Но в XX веке они попробовали взять его силой и были сурово наказаны.

«Однажды преподобный Акакий, совершая свое правило, пришел в исступление: он увидел светоносного мужа, который, взяв его за руку, привел на обширное поле, на котором было множество прекрасных зданий, но без обитателей в них. Удивляясь этому, преподобный спросил оного мужа: почему все те столь прекрасные здания пусты и для кого оные приготовлены? Эти чудные здания, отвечал светоносный муж, приготовлены для тех христиан, которые платят туркам подати и другие повинности, при том терпят свое рабство с благодарностью Христу Богу, устрояющему все во благое. Когда кончилось видение, преподобный призвал своих учеников и сказал им: если есть у вас деньги, то идите и заплатите туркам дань, дабы и нам иметь участие с теми рабами Божиими, которые платят им повинности, при сем рассказал им свое видение». Не знаю, какие слова можно добавить к этому удивительному рассказу.

Вспомним великого чудотворца современности святого праведного Иоанна Русского. Он стал великим святым не потому, что убил своего угнетателя, убежал в лес и там организовал шайку разбойников, а потому, что смиренно переносил все тяготы неволи и верой и правдой служил своему поработителю.

У нас в России появились люди, которые говорят, что надо подчиняться только христианским властям, чем указывают свое неверие в Бога, в Его промышление о человеке. Все эти завоевания и угнетения даются Богом для нашего вразумления. И почти столетнее владение большевиками и их последователями Россией — тоже средство вразумления для русских. И что же? Когда я заикнулся об этом в одной из статей, то поднялась буря негодования: «Разве Бог мог попустить исчадиям ада коммунистам (таковыми их считают недовольные этой статьей, среди которых, я подозреваю, было немало недавних этих самых коммунистов) насиловать Россию?» Это говорит о том, как мало у нас покаяния. И золоченые купола — это, по сути, химера возвращения Руси к Православию. Ведь нет этого покаяния, которое одни видят в единичном богослужебном акте, другие в поливании грязью своих предков, но никто не думает, что это покаяние в первую очередь касается лично его… И что оно — в возвращении к православной вере, а не в использовании православной идеологии (а не веры) для своих целей — либо для своего рода духовной терапии, либо в качестве всего лишь удобного «фундамента» для организации общества.

Сейчас многие сетуют, что нет богоносных старцев, в том числе и на Афоне. Действительно, нынешние старцы много уступают великим подвижникам древности. Но все, что были, — рядом с нами, пусть телом уже не на земле. И через свои писания, доставшиеся нам в наследство, дают иногда поучения, которые лишь надо уметь расслышать.

Небольшое послесловие

Вот и закончена еще одна книга о Святой Горе. Сколько уже написано о ней! Библиография, опубликованная в 1976 году в «Богословских трудах» архимандритом Иннокентием (Просвирниным), насчитывает 912 работ только на русском языке. Более полные зарубежные библиографии включают в себя несколько тысяч источников. Но никогда эта тема не может быть закрыта. И не только потому, что все, связанное с Афоном, интересно для православного читателя. И не только потому, что голос со Святой Горы особенно важен для нашего спасения. Увы, мы до конца не осознаем, что этот мир существует, пока существует Афон. Написать об этом лучше, чем архиепископ Аверкий (Таушев), просто невозможно. Поэтому просто приведем его слова из доклада 1962 года, посвященного тысячелетию Святой Горы: «Такое столь печальное современное состояние нашей многовековой святыни не может не вызывать у нас чувства самой глубокой скорби и естественного желания что-то предпринять, чем можно было бы помочь нашим вымирающим обителям на Святой Горе. Но оно говорит нам и еще о чем-то весьма знаменательном и судьбоносном. Ведь Святой Афон, как мы говорили об этом в самом начале, есть земной жребий Божией Матери, о котором Она Сама благоизволила изречь, что он будет существовать до скончания века. Следовательно, если Афону придет конец, то это явный признак того, что конец уже близок. Единственное средство отсрочить эту явно приближающуюся кончину века сего — это оказать какую-то существенную поддержку нашим монастырям на Афоне, дабы они не вымерли окончательно, но могли бы и далее, с Божией помощью и под Покровом Царицы Небесной, продолжать существование, неся свое высокое служение всему христианскому миру».

Сегодня можно с уверенностью сказать, что наши обители не вымерли. Остался Пантелеимонов монастырь, вновь стали появляться на Афоне русские келиоты. Российское правительство наконец обратило внимание на нужды Афона. 18 сентября 2006 года состоялось заседание Попечительского совета фонда поддержки русских святынь на Святой Горе Афон. Кроме духовных лиц, в Попечительский совет вошли: полномочный представитель президента РФ в Центральном федеральном округе Г.С. Полтавченко, мэр Москвы Ю.М. Лужков, министр иностранных дел СВ. Лавров, руководитель Торгово-промышленной палаты Е.М. Примаков и многие крупные российские предприниматели. И конечно же, цели они имеют самые серьезные, и разруха на территории русского Афона заканчивается.

Но все это относится только к материальной сфере. Гораздо труднее вернуть прежний духовный потенциал русского Афона. На это нужны годы и годы. Но хочется верить, что Афон опять займет то же место в жизни русского человека, которое он занимал в прежней России. Для этого надо всем нам молиться и трудиться в той мере, какая отведена нам Господом.

Примечания

1

Даров А. Берег «Нет человека» (Афон современный и вечный). Нью-Йорк, 1966.

2

Архондарик на Афоне— специальное помещение для приема паломников. — Здесь и далее прим. ред.

3

Киновия — общежительный монастырь.

4

Идиоритмический монастырь — в отличие от киновийного, то есть общежительного, монахи в нем проживают каждый в своей отдельной келье и сами обеспечивают себе все необходимое для жизни, находясь, однако, под духовной властью игумена.

5

Епитропы — члены епитропии (попечительской комиссии из трех человек), которая наряду с игуменом является органом высшей власти в монастыре.

6

Автор приводимой цитаты имеет в виду, что в момент описываемого посещения Афона патриарх Иоаким был низложен, лишен своего патриаршего достоинства, в котором вскоре был восстановлен.

7

Панагир (от греч. «панегирис»: торжество) — престольный праздник в афонском монастыре или скиту. Этим термином обозначается вся совокупность обрядов и традиций, в том числе богослужебных, связанных с каким-либо праздником.

8

Арсаны — причалы афонских монастырей.

9

Епископ Порфирий (Успенский). История Афона. В 2-х тт. М.:Даръ, 2007.Т. 1,с. 436.

10

Галактион — один мнимый подвижник, впавший в прелесть. — Примеч. авт.

11

Архимандрит Михаил, по-видимому, хочет здесь сказать, что впавший в прелесть подвижник уверился в своем совершенном обожении, то есть соединении с Богом.

12

Талалай Михаил. Монастырская культура. СПб., 1999. С. 254–261.

13

Сурский И.К. Отец Иоанн Кронштадтский. М.: Паломник, 1994. С. 359–360.

14

Об этом святом можно узнать в «Афонском патерике». Он велел своему ученику Исааку после смерти выбросить его тело где-нибудь в лесу. Останки святого старца были найдены монахами монастыря Пантократор и принесены с честью в монастырь. Исааку, вскоре обнаружившему пропажу, пришлось приложить немало сил, чтобы вернуть святые мощи. Не обошлось без вмешательства епископа. Когда Исаак вернул святые мощи в келью, началось обильное мироточение. В конце XIX века келья святого Василия Великого (таково название кельи, где подвизался святой) перешла к русским. Русский подвижник, иеросхимонах Кирилл (Абрамов), попытался открыть святые мощи, но преподобный не соизволил: из могилы вышло пламя и едва не опалило всех присутствующих. — Примеч. авт.

15

В действительности, царской лучше было бы именовать келью святителя Иоанна Златоуста Иверского монастыря. Настоятелем этой кельи был схимонах Константин (Семерников), который удостоился чести быть принятым самим государем императором Николаем II. Впоследствии цесаревич Алексий оказывал этому келиоту помощь. Но об этом мы узнали позже. Надо отметить, что и в этой келье тоже были достойные отцы, которые вполне могли быть представлены императору. Так, второй настоятель кельи о. Артемий, родом кубанский казак, прослужил на военной службе 25 лет, участвовал в усмирении Кавказа и русско-турецкой войне. — Примеч. авт.

16

Увы, время неумолимо: совсем недавно стало известно, что и этот такой примечательный афонский подвижник уже отошел ко Господу. — Примеч. авт.

17

По карульскому преданию, о. Парфений принадлежал к царскому роду Романовых. В 25-м номере «Русского паломника» опубликованы воспоминания схимника Макария о карульских монахах. Об о. Парфений говорится так: «Личность таинственная. Слышно было, что принадлежал к известной княжеской фамилии. Очень редко кого принимал в своем домике с церковкой. Часто служил св. литургию, а помогал ему о. схимонах Зосима-карулец, пел и читал на клиросе. Других он не допускал на свое служение. Я все же один раз удостоился быть принятым в его домике и в беседе с ним за чашкой чая ясно увидел, что он не из простых людей. Не буду останавливаться на нашей беседе. Но он был подвижник и делатель умной молитвы. Его собранность чувств, его отчужденность от мира говорили сами за себя, подавая пример и нам, желающим спасаться. Его дворик с церковкой находился внизу, недалеко от моря, окруженный оградою. Дворик был нам хорошо виден с дорожкой посередине, по которой о. Парфений имел привычку ходить и тянуть четку. Почил тихо, мирно и незаметно. Какова была его жизнь, такова и кончина». — Примеч. авт.

18

Исихастирион (исихастирий) — место безмолвия в пустынной и труднодоступной местности, где подвизаются отшельники.

19

О. Никон — личность не менее загадочная, чем о. Парфений. Впоследствии нам удалось обнаружить на Каруле не только его фотографию, но и греческий паспорт, который, к сожалению, содержал слишком мало сведений. Он иеромонах, в 1935–1936 годах ездил в Сербию. Это и неудивительно, потому что, по сведениям «Русского паломника», он жил в эмиграции в Сербии, где и принял постриг. Кроме того, русский посланник в Сербии был его родным братом. Еще из этого же журнала мы узнаём, что о. Никон рассказывал своему соседу по келье о. Макарию про Аляску. О. Никон был на Алеутских островах, был на острове Афогнак, соседнем с Еловым островом, где подвизался прп. Герман и где тогда жил тульский монах Герасим, в свое время бывший и на Афоне. Единственное надежное сведение, которое дает паспорт русского монаха, что он родился в 1873 году. Надпись на его главе в Карульской костнице неопровержимо свидетельствует о том, что он скончался в девяностолетнем возрасте. Правда, эти данные вступают в некоторое противоречие с приведенными в докладе архиепископа Аверкия (Таушева) Собору епископов РПЦЗ «Святая Гора и ея современное состояние»: «Сверх этого на Каруле… где русскими построено 3 церкви, до сих пор еще подвизаются семеро русских иноков: 2 иеромонаха, из которых одному 79 лет, а другому 62, оба служащие, 1 монах 78 лет, 1 монах 80 лет, 1 монах 58 лет, 1 монах 60 лет и еще один иеромонах самый молодой — 48 лет» (на 1 октября 1962 года). С. Большаков издал в Брюсселе маленькую книжечку об Иисусовой молитве. Там приводится его беседа с библиотекарем Дионисиатского монастыря о. Евфимием: «И пойдет у тебя эта молитва уже сама, как ручеек: ходишь ли ты, работаешь ли или спишь. Я сплю, а сердце мое бдит. А потом и слов не надо, и мыслей никаких, и вся жизнь твоя станет молитвой. Вот как о. Дорофей говорит тебе об Иоанне Молдавском.

— А такие люди есть, как старец Иоанн?

— Есть. Да вот неподалеку, здесь же на Афоне, на Каруле, есть пустынники, весьма далеко некоторые взошли…»

Было это в 1951 году. Кто знает, может, эти слова относились к о. Никону. — Примеч. авт.

20

Каливы — маленькие афонские строения с клочком земли и часовней, в которых обычно обитает только один монах. В таких каливах на Афоне до сих пор подвизаются некоторые отшельники-келиоты.

21

Метох — владение монастыря вне Афона.

22

Греческий термин, обозначающий «всенощное бдение».

23

Матфеевский синод — высший орган управления так называемой «Истинно-православной Церкви Греции», представляющей собой одну из многочисленных старостильных раскольнических группировок.

24

Терирем — особый певческий прием, где мелодия имеет определяющее значение, на один из гласов Октоиха, начиная с первого.

25

Кириакон — соборный храм афонского скита в отличие от кафоликона — собора монастыря.

26

«Молдавский» — это историческое, дореволюционное название скита. После 1917 года он стал называться румынским.

27

Так называли старца паломники, о которых дальнейший рассказ.

28

Пузанов Н.Д. Дневник путешественника в Иерусалим и на Афон в 1895 году. М., 1897.

29

Примечательную историю в этом отношении приводит Ю. Воробьевский в книге «Наступить на аспида». Рассказывает монах Пантелеимонова монастыря Вонифатий: «Когда в начале 90-х годов я подвизался на Афонском подворье в Москве, к нам приходил один старый монах. Он рассказывал, что еще застал отца Силуана в живых. А после его успения такие раздоры начались… Одни считали старца святым, а другие говорили: простой, неотесанный, он был деревенщина. Чтобы не доводить споры до предела, хотели даже выбросить череп Силуана в море. А я, рассказывал тот монах, главу его спрятал. Потом уже достал, когда страсти улеглись». Что это: бесстрастие или безразличие? Почти фантастическая история: на Афонское подворье приходит бывший афонский монах, живший в Пантелеимоновом монастыре в 30-е годы. Удивительно, что он дожил до этих лет, поразительно, как оказался в России. В общем, сплошные загадки. Приходит такой старичок, видевший преподобного Силуана, его послушали и отправили с миром, может, дав благословение… в могилу, в которую он, по всей вероятности, и унес все свои воспоминания об Афоне, старце Силуане и своей собственной жизни. Если, конечно, о. Вонифатий, благочестивый афонский монах (пишу без иронии), не захотел над нами пошутить, имея в виду под старым монахом архимандрита Софрония. Это иллюстрирует отношение современного монашества к истории Афона. Нужно скрывать свои подвиги, а не чужие. — Примеч. авт.

30

I. П. В защиту земного удела Божией Матери, Святой Горы Афонской. // Наставления и утешения святой веры христианской. 1914, № 3. С. 109–110.

31

Описываемые события относятся к 2000 году. 25 мая 2002 г. под давлением болгарских властей и Константинопольского патриарха иеромонах Рафаил с братией был вынужден покинуть Афон. — Примеч. авт.

32

Череки — хлебные лепеш ки.

33

Портарь — вратарник в монастыре.

34

См. Древние иноческие уставы. М., 1991. С. 35.

35

И все же у монахов общежительных монастырей было пренебрежительное или даже негативное отношение к сиромахам. В основном из-за их вольной жизни. Вот что пишет о них путеводитель, изданный Пантелеимоновым монастырем в 1903 году: «Кавиоты вообще называются здесь сиромахами, то есть бедняками, питаются подаянием и испытывают много неприятностей, нужд и огорчений. И поэтому их можно бы поставить и выше в аскетическом образе жизни (чем монахов общежительных монастырей), но так как они никому не подчинены и живут по своей воле, то эта свобода у большей части из них отнимает много цены у их трудной и даже в некоторых случаях страдальческой жизни. Они потому, собственно, и не идут ни в общежитие, ни в другое какое-либо место, что там должна стесниться их воля, зависимость от власти должна подчинить их строгости иноческих законоположений, между тем как они проходят жизненный свой путь хоть среди ежедневных нужд и неприятностей разного рода, но по своей воле и без влияния других на их свободу. Впрочем, и из каливитов есть образцы высокой и даже удивительной жизни, каков был в свое время прп. Максим Кавсокаливит». — Примеч. авт.

36

Лукьянов Валерий, священник. Святая Гора Афон — земной удел Божией Матери. Джорданвилль, 1973.

37

В. Маевский — русский писатель-эмигрант, автор трех книг об Афоне; был личным секретарем сербского патриарха Варнавы (1880–1937).

38

Антипросоп — полномочный представитель какого-либо из афонских монастырей в Священном Киноте Святой Горы.

39

Народное название кельи, происходящее от имени ее основателя.

40

Мегали идеа («Великая идея») — геополитическая идеология в Греции. Смысл ее заключается в стремлении восстановить «великую Грецию», в состав которой входили бы Босфор, Малая Азия и Балканы.

Больше книг на Golden-Ship.ru