Протоиерей Георгий Нейфах

Беседы «О страстях и покаянии» обращены к современным христианам, живущим обычной мирской жизнью. Не случайно второе название книги – «Аскетика для мирян». Можно ли среди растущих соблазнов мира сохранить христианские ценности? Как уберечь душу от смертных грехов – страсти чревоугодия, сребролюбия, блуда, гордости и других? В чем смысл покаяния? Как правильно проходить путь Божий? Такие непростые, но так необходимые всем нам вопросы подробно рассматриваются в этой книге.

Ее автор – протоиерей Георгий Нейфах (1952–2005) – был ученым-биологом, в 31 год крестился, в 37 стал священником. Служил настоятелем Успенского храма в городе Курчатове, шесть последних лет возглавлял Курчатовское благочиние Курской епархии.

В течение многих лет батюшка окормлялся у отца Иоанна (Крестьянкина), и это воспитало в нем серьезное отношение к пастырскому долгу и помогло раскрыть дар рассуждения, столь важный при разъяснении духовных вопросов.

Издание осуществлено благодаря помощи друзей и духовных чад отца Георгия.

Несколько слов об авторе и книге

Протоиерей Георгий Нейфах, как многие представители его поколения, пришел в Церковь во взрослом возрасте. К этому моменту он закончил биофак МГУ, защитил диссертацию, уже одиннадцать лет был женат и имел девятилетнюю дочь. 8 ноября 1983 года в глухой деревушке Курской епархии состоялось крещение, а на следующий день – венчание будущего священника. В том же году Георгий знакомится с архимандритом Псково-Печерского монастыря отцом Иоанном Крестьянкиным, и всю последующую жизнь, вплоть до кончины, молитвенная поддержка, советы, а главное – живой пример старца неизменно направляют, научают и укрепляют его.

Через два года после крещения Георгий оставил науку и целиком перешел на работу в Церковь: он и рабочий, и чтец, и алтарник. Но годы научных занятий не пропали даром: к моменту рукоположения Георгий, несмотря на отсутствие богословского образования, хорошо знал и любил святоотеческую литературу, всеми силами он стремился быть не только слушателем и совопросником, но и неленостным делателем на ниве Христовой.

В 1989 году архиепископ Курский и Белгородский Иувеналий рукополагает Георгия в дьяконы, а через неделю – в священники. В мае 1990 года отец Георгий получает назначение в Курчатов – молодой город, обслуживающий Курскую атомную электростанцию. На плечи его ложится строительство храма и создание прихода. (До тех пор немногие верующие горожане обращались в храмы Курска.) И началась жизнь, знакомая многим священникам нашего времени: службы, требы, причем священник один, а в городе 50 тысяч жителей да еще и полный объем организационных работ по строительству храма.

Шесть последних лет своей жизни отец Георгий возглавлял Курчатовское благочиние, включавшее к 2004 году десять храмов. Всем священникам, обращавшимся к нему за помощью материальной или духовной, с самыми разными вопросами и недоумениями, он старался помочь и болел душой не только за свой приход, но за всю Церковь.

В келейной книжице отца Иоанна Крестьянкина есть выписанные им для себя слова из сочинений епископа Порфирия: «...он (священник) первым своим делом считает попечение о спасении душ, ему вверенных, неленостно и бескорыстно вразумляет заблуждающихся и обращает их на путь истины; никогда не оставляет своих прихожан без поучения и назидания словом и примером...» Отец Георгий не знал об этой выписке так почитаемого им архимандрита Иоанна, но всегда чувствовал, что душепопечительство – наиважнейшая часть пастырского служения. Стараясь действовать по слову Спасителя: «приходящего ко мне не изжену вон», он готов был часами выслушивать первую в жизни исповедь или отвечать на скопившиеся за годы духовного голода вопросы. А сколько бесед с детьми и взрослыми, в школах, в Курском университете, на встречах по разным поводам и в самых разных местах провел он!

Данная книга содержит прочитанные отцом Георгием лекции на семинаре для учителей города. Это так он назывался, а посещать его могли все желающие. Начался семинар после Богоявления, в преддверии Великого поста. И продолжался до его конца. На этот раз батюшка решил поговорить со своими слушателями о страстях и избрал классификацию Иоанна Кассиана Римлянина, по которой все страсти выводятся из восьми главных: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие и гордость.

Одна из постоянных участниц этого семинара по собственной инициативе приносила с собой диктофон, и вот эти беседы перед нами. В переводе их с разговорного языка в письменную форму приняли участие батюшкины друзья и духовные чада: Ольга Меньшикова, Алексей Горбань, Анна Латушинская, Леонид Кондратьев и Дмитрий Татаренков. Руководил этой работой иерей Вадим Ружицкий. В выпуске книги помогли друзья отца Георгия по 2-й московской школе, друзья-коллеги времен работы его на научном поприще и духовные чада.

Через полтора года после этого Великого поста батюшки не стало. Его отпевание в построенном им Успенском храме города Курчатова, не вместившем всех желающих соборно помолиться об упокоении души новопреставленного, совершил архиепископ Курский и Рыльский Герман в сослужении нескольких десятков священников и дьяконов.

«Уже с первого разговора с отцом Георгием, – сказал владыка Герман в своем слове на отпевании, – я понял, что это добрый, ревностный, высокообразованный, культурный, просвещенный пастырь. Отец Георгий любил Бога, Святую Церковь, людей и отдавал пастырскому служению всего себя. Поэтому мы смеем надеяться, что Господь Бог упокоит его душу в селениях праведных и воздаст ему, как верному своему служителю, достойную награду. Аминь».

Елена Нейфах

* * *

«Отцы составляли свои наставления, применяясь к обстоятельствам времени и к положению тех иноков, которым они посвящали труд свой. По этой причине почти все монашеские сочинения святых Отцов имеют свою особенную цель, свою односторонность. По этой причине и в цветущие времена монашества невозможно было каждому иноку приложить к себе сряду все, что написали Отцы: тем более такое приложение невозможно в наши времена, и многие, попытавшиеся сделать это, потрудившись много, приобрели очень мало. В наше время, когда мы отделены многими веками от обычаев и положения, в недре которых жительствовали и произносили свое учение Отцы, применение учения их к современному положению иночества в нашем отечестве представилось особенно нужным и обещающим принести пользу». Так обосновывал целесообразность своих трудов святитель Игнатий (Брянчанинов) (Поли. собр. творений. Т. V. Заключение. О удобоприменимости изложенных правил к положению современного монашества). С тех пор прошло полторы сотни лет. Вряд ли в истории человечества был период, когда условия жизни менялись бы столь стремительно, как за этот срок. Теперь очевидна необходимость, для удобовосприятия современными христианами, перелагать и растолковывать не только древних Отцов, но и самого святителя Игнатия, святителя Феофана Затворника, преподобных Оптинских старцев и иных великих подвижников XIX века. Для этой цели и был поднят труд по подготовке к изданию данной книги. Существенным ее отличием от трудов святителя Игнатия является то, что она обращена не к монашествующим (хотя надеемся, что и монахи смогут почерпнуть из нее много полезного), а к мирянам.

Изначально беседы были записаны на аудиопленку, а потом переложены на бумагу и отредактированы. Этим обусловлен их разговорный характер. Сам автор вряд ли мог предположить, что его беседы могут быть опубликованы. Но после смерти отца Георгия у его духовных чад и единомышленников явилось желание донести слово пастыря до как можно большего числа христиан. При редакции беседы были снабжены ссылками на цитаты и пояснениями. Цель этого была двоякая: во-первых, показать, что слова отца Георгия находятся в контексте евангельского и святоотеческого учения, а во-вторых, переадресовать наиболее ревностных читателей к первоисточникам.

Эпиграфом для этой книги могут служить слова отца Георгия: «Наша цель – не абстрактное знание, а победа над грехом».

В христианском мире все чаще приходится слышать завуалированные рассуждения или даже прямые слова о том, что современному человеку невозможно исполнять евангельские заповеди, по крайней мере некоторые из них. Беседы отца Георгия с необыкновенной ясностью и силой доказывают, что исполнение заповедей Христовых не только возможно, но более того – это единственно правильный путь для христианина любой эпохи.

Иерей Вадим Ружицкий

О ПОКАЯНИИ

Покаяние есть дверь милости; сею дверию входим в Божию милость, и кроме этого входа не обретешь милости.

Преподобный Исаак Сирин

Сегодня у нас тема – покаяние. Промыслом Божьим, все получилось очень своевременно: наступают дни подготовки к Великому посту, а потом и сам пост, так что тема самая что ни на есть актуальная. Сегодня Неделя мытаря и фарисея. Церковнославянское слово «неделя» означает воскресный день, а то, что у нас называется неделя, – это седмица. Итак, сегодня Неделя мытаря и фарисея, и наступает сплошная седмица (кто не знает – в среду и пятницу поста нет). Вчера на всенощном бдении в первый раз звучали специальные покаянные песнопения: «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче». Теперь они будут звучать весь Великий пост до Страстной седмицы. А сегодня читалось Евангелие о мытаре и фарисее (см.: Лк. 18, 10-14). Кто был в храме, тот его слышал. Кто не был в храме, это плохо; тем не менее я повторю его содержание.

Христос поведал своим ученикам притчу о том, как в храм зашли два человека – один фарисеи, а другой мытарь. Кто такой фарисей? Фарисейство – это направление в иудейской религии, особо ревностное в соблюдении закона. Фарисей означает «очищенный», то есть тот, кто особо старается очищать себя перед Богом. Это то, что в православии ведет к святости, но посмотрим, куда приводило фарисеев их очищение.

Второй человек был мытарь – сборщик налогов (я недавно был в Курском областном управлении по налогам и сборам и видел там стенгазету, которая так и называется: «Мытарь»). Если фарисеи были людьми наиболее уважаемыми (по крайней мере, среди религиозно настроенных людей; это были столпы духовного общества), то мытари были людьми презираемыми. Во-первых, за то, что они собирали подати в пользу захватчиков, в пользу Рима, от которого Иудея мечтала освободиться, а во-вторых, потому что они были лично нечестивы и обманывали своих же соплеменников. Каждый раз на освящении домов мы читаем Евангелие о мытаре Закхее (см.: Лк. 19, 1–10), который скопил себе неправедное богатство и многих обидел. Потом он покаялся и говорил: «Кого чем обидел, тому воздам вчетверо». То есть мытари брали в свою пользу лишнее у своих же собратьев, обирая их. Хотя, конечно, не каждый мытарь был таким, но это было распространено.

Фарисей молился так: «Благодарю Тебя, Господи, за то, что я не такой, как другие люди, хищники, прелюбодеи, за то, что я не такой, как этот мытарь, – при этом он посмотрел на мытаря, – пощусь, как положено, два раза в неделю (как и нам положено два раза в неделю), отдаю десятину от всех своих доходов (имеется в виду на храм)». А мытарь и посмотреть не дерзал на небо, а, потупив очи долу, бил себя в грудь и говорил: «Боже, милостив буди мне, грешному». Господь сказал: «И вышел из храма мытарь оправдан более, чем фарисей».

Эта притча Христова показывает нам силу покаяния. Вошли в храм человек, ведущий жизнь грешную, и человек, ведущий жизнь внешне праведную. В результате один не покаялся, а второй, грешник, покаялся и вышел оправданный, паче первого. Одним лишь покаянием он покрыл все свои грехи и превзошел всю праведность фарисея. Именно в знак важности этого покаяния Святая Церковь отменяет в эту грядущую седмицу постные дни, чтобы мы понимали, что нам важен пост не сам по себе, а важны те духовные плоды, которые из него произрастают. Одним же из важнейших плодов поста является покаяние. А кроме того, мы не постимся в эту неделю, чтобы не уподобиться фарисею, который гордился своим постом.

Итак, покаяние – это важнейшая черта православного христианина, которая возводит нас от земли на Небо. С покаяния начинается проповедь христианства. «Покайтесь», – говорит Предтеча Христов – Иоанн, и в знак покаяния омывает людей в воде (Мф. 3, 2, 6). «Покайтесь, – говорит Христос с самого первого дня, как Он выходит на проповедь, – ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф. 4, 17). С покаяния все начинается и в нашей жизни. И тут, казалось бы, все просто. Мы приходим ко Христу, прошедши искус бездуховной жизни, в котором человек обязательно набирает множество грехов, хотя мы их можем не видеть и не замечать. Имея же множество грехов, никто не сможет прийти ко Господу, по крайней мере твердо и устойчиво, без покаяния. Удивительное дело: покаяние является единственным фундаментом, на котором держится крепкая и неизменная вера в Господа и духовную жизнь. Но бывает, что люди приходят к Богу, движимые какими-то другими мотивами. Мне неоднократно на протяжении церковной жизни (и в качестве мирянина, и в качестве пастыря) приходилось видеть, как такие люди отбрасываются от Церкви, причем иногда после многих лет в ней пребывания. Если нет твердой основы, то нет и никакой устойчивости. Здание может рухнуть, даже простояв много лет. Бывает, что люди приходят в Церковь в силу того, что хотят получить от Бога какую-нибудь помощь в своей жизни, приходят или от скорби, или желая найти исцеление, но если это не основано на покаянии, то все это ненадежно, неустойчиво. Господь ждет: не встанет ли человек на твердую почву покаяния? И если он не становится, то часто, очень часто заканчивается тем, что человека от Церкви отбрасывает.

Итак, покаяние является тем правильным стимулом, который приводит наше сердце ко Христу. Когда мы начинаем видеть свои грехи и они начинают нас тяготить, тогда нам становится нужен Христос, тогда мы в Нем нуждаемся как в Исцелителе и прибегаем к Нему. Если же мы не чувствуем вины, мучений совести за свои грехи, то мы или остаемся слепы и глухи к словам благовествования Христова, или, если мы и приходим к Богу, то это стояние в вере ненадежно[1].

Здесь для нас все более или менее понятно. Придя ко Христу, мы увидели множество своих грехов, потому что жизнь без Бога приводит ко грехам любого человека (не будем говорить про любого человека, но, по крайней мере, каждого из нас). Каждый из нас, когда увидит, в какие грехи он «залез», приходит с покаянием, меняет свою жизнь и оставляет большинство из своих крупных и значительных грехов «за бортом». Так часто бывает: человеку, с искренним покаянием обратившемуся к Богу, Господь дает силы отбросить сразу наиболее тяжкие, смертные грехи. Они остаются в нашей прежней жизни, не хочется их даже перечислять. Часто при первом покаянии или, особенно, когда человек принимает Святое крещение в сознательном возрасте, даже память о них изглаживается[2].

Но вот дальше начинается вещь более сложная, в каком-то смысле таинственная. Казалось бы, покаянием все начинается и на этом все должно и закончиться. Ну, покаялись, примирились с Богом, стали стараться вести жизнь богоугодную, ну и будет. Мне так и говорил один баптист (и это не он один так говорит, а все сектанты так полагают): «Что это у вас Бог такой злой, немилосердный? Надо все время канючить у Него: Господи, помилуй да помилуй. Это же неправильно, Он тебя давно помиловал. Вот и у нас тоже одна сестра пришла, и все плачет и плачет. Мы ей говорим: "Сестра, что ты плачешь? Господь тебя помиловал. Забудь и радуйся, дело уже в шляпе"». А в православии все совершенно не так.

Сегодня на проповеди я приводил такие слова святителя Григория Богослова: «Ты хочешь узнать, насколько ты стал лучше, – посмотри, насколько ты стал хуже». И вот что они означают: в нашем духовном развитии, духовном совершенствовании покаяние не умаляется, но растет. И когда мы видим, что в нас растет покаянное чувство, то это значит, что мы стоим на правильном пути. Когда мы осознаем себя глубокими грешниками, это значит, что мы идем в верном направлении. Когда же нам кажется, что мы чего-то добились, что мы грехи исправили, что больше у нас их нет или остались какие-то несущественные, мелкие, о которых не стоит серьезно беспокоиться, то это значит, что мы приближаемся к краю погибели.

Вот такая странная вещь, не всем понятная; за пределами православия совсем непонятная, да и мы ее не всегда осознаем. Посмотрите наши утренние и вечерние молитвы. Они наполнены покаянием. И возможно, когда мы в очередной раз берем в руки молитвослов, у нас мелькает предательская мысль: «Опять двадцать пять, ведь вроде уже всё, уже покаялись!» И у нас создается впечатление, что эти молитвы составлены каким-нибудь новоначальным, тем, кто только пришел к Богу от жизни во грехе. Но давайте посмотрим, кем они действительно составлены. Мы увидим имена величайших святых, людей, проживших такую жизнь, в которую мы даже и поверить не можем. Мы читаем их жития и думаем: «Не может этого быть, это сказки, сочинения». Мы увидим имена Василия Великого, Иоанна Златоустого, Макария Великого и других подвижников. Они молились так, как мы говорим (своими словами), а мы эти слова используем для себя. Воистину эти церковные столпы, люди, совершившие непредставимые для нас подвиги благочестия, помышляли себя недостойными не только небесной, но и земной жизни (как мы читаем в молитве Василия Великого[3] ко Святому причастию). И это не лицемерие, не поза. Так они взывали к Богу не для нас, а для себя. Это те молитвы, которые возносили они в глубине своих сердец в тишине своих келий. Здесь тайна. Как нам ее раскрыть и постичь? Давайте начнем с теории.

Однажды один корреспондент написал письмо святителю Игнатию (Брянчанинову) по поводу своих мыслей и сомнений – сомнений в необходимости покаяния и мыслей о возможности спасения для так называемых хороших людей, которые не принадлежат православной Церкви. Здесь естественная связь с вышеизложенным. Если наше покаянное чувство притупляется, то мы ощущаем, что живем вроде бы неплохо. Есть, конечно, какие-то легкие огрехи, но, в общем, все более или менее нормально. Но ведь и другие так живут, и даже люди неправославные так живут, а почему же мы тогда получаемся избранными? Мы будем спасаться, а они нет?

Святитель Игнатий Брянчанинов отвечает на это письмо[4]. Мысли, содержащиеся в ответе, лично ему не принадлежат. Эти мысли принадлежат, конечно, всей Церкви, и многократно, в разные времена, в разных местах высказывались различными святыми и подвижниками благочестия. Просто они были святителем Игнатием собраны и в ярком виде представлены. Он пишет: «Ну что же Вы беретесь судить о вере христианской, а веры этой не знаете». И далее начинает разбор с основ. Что есть человек? Человек есть существо падшее, отвергнутое Божьим гневом от Небесной жизни. В чем состоит смысл нашей жизни на земле? В том, чтобы нам эту потерянную Небесную жизнь возвратить, примириться с Господом, восстать от своего падения. Чем совершается это восстание? Кем? Своими силами человек совершить его не может. Человеку дано было множество времени, чтобы убедиться в невозможности восстания и примирения с Богом собственными силами. Понятно, что примириться с Богом он не может, если Бог не хочет примиряться. Но Бог готов примириться с человеком, если он восстанет. И для восстановления падшего человека был послан на землю Сын Божий, Который вочеловечился, жил среди нас, учил нас и претерпел за нас Крестные страдания и смерть. Его Крестными муками и восстанием из мертвых совершается и наше восстание. Впрочем, это не совсем правильно. Совершается ли наше восстание этим? Нельзя так сказать, это как раз и есть заблуждения тех самых баптистов, о которых мы с вами сегодня вспоминали. Это они говорят, что Христос восстал – и мы спасены. Осталось нам только к Нему присоединиться, сказать: «Мы с Тобой», и всё. Нет. Восстание Христово открывает нам путь к восстанию нашему. Открывает нам дорогу к тому утерянному состоянию, союзу с Богом, которым человек обладал до грехопадения. Здесь одно является следствием другого: человеку, восставшему от падения и примирившемуся с Господом, восстановившему свое единение с Ним, Господь вновь Дарует бессмертие, которое было отъято от него, как наказание за грех или, точнее, как необходимое следствие греха, чтобы зло, живущее в человеке, не стало вечным[5]. Зло обречено на тление. Итак, искупительный подвиг Спасителя, жертва, Им за нас принесенная, этот великий дар милости Божией, открывает нам дорогу к Царству Небесному. Только дорогу, по которой мы должны, взявшись за руку Божию, идти. И эта дорога есть вся наша земная жизнь.

Земная жизнь есть та же тюрьма, в которую человек заключен после изгнания из рая[6]. А если это так, то какой смысл пребывать в тюрьме, если человеку полностью прощено его преступление и все последствия его изглажены? Если бы правы были баптисты, то они должны были бы немедленно восхищаться в рай, после того как принесли свое первое покаяние и уверовали в Бога. Отчего они такие назойливые? Потому, что у них личного смысла пребывания на земле уже нет. Единственный смысл, который они видят, состоит в том, чтобы еще кого-нибудь зацепить, поэтому они как клещи и цепляются за каждого человека. И это вместо того, чтобы, как православный человек, видеть свою первую задачу, данную Богом, в том, чтобы спасти себя, а потом, если сможет, и еще кого-нибудь вместе с собой[7]. Но сектанты считают, что с ними все в порядке, осталось только, насколько это возможно, облагодетельствовать окружающее темное человечество. Вот они и благодетельствуют.

Итак, вся жизнь наша земная посвящена движению в Царство Небесное. И тогда, когда мы либо достигаем своего рубежа, либо становится ясно, что мы его не достигнем, а только идем в другую сторону и заходим все дальше и дальше, тогда наша жизнь земная оканчивается[8]. Исключением являются случаи особого промысла Божия, когда Господь продлевает жизнь святых на земле ради окружающих их людей. Как писал апостол Павел: «Имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас» (Флп. 1, 23–24). Это редкий случай. Поэтому, пока мы живы, мы еще находимся в состоянии падения. Пока мы живы, дело искупления и примирения нашего с Богом не закончено. Пока мы живы, мы еще отвержены и, значит, как отверженные и падшие, должны просить о помиловании.

Вернемся теперь к письму святителя Игнатия. Святитель отвечает на сомнения своего корреспондента по поводу спасения «хороших людей». Он пишет о том, что нормальной «хорошести», в общечеловеческом понимании, совсем недостаточно для примирения с Богом. Это дело милости Божией, которую надо у Бога вымаливать. Если человек этого не делает, – значит, он полагает свою жизнь достаточной. Но если он ее не вымолит, – значит, он ее и не получит. И вот задача всей нашей жизни – вымаливать у Бога прощение и помилование, и, пока мы живы, этот труд у нас не закончится. Как только он закончится, Господь ни минуты, ни секунды больше не будет держать нас в заточении, а мгновенно даст освобождение от земных мук. Все мы привязаны к земной жизни, как дети, которые выросли в тюрьме или в лагере и другой жизни себе не представляют. И конечно, эти слова могут вызывать царапанье в нашем сердце: «Как бы нам тут еще пожить! Не забирай нас, Господи, мы еще не готовы». Но это только показывает наше младенчество в вере и духовных трудах. Это показывает, насколько мы мало знаем Бога, что стена между нами и Богом стоит как прежде и мы еще даже не начали ее сокрушать. Ибо если бы в ней открылась хотя бы маленькая дырочка и мы бы увидели свет Божий, который через эту дырочку к нам проникает, то мы бы ждали не дождались, когда же эта стена наконец рухнет. Мы бы действительно осознали, что мы в темнице, а за стенами ее свет, и всей душой желали бы на этот свет выйти. А то, как мы воспринимаем эти слова об окончании нашей жизни и о Царствии Небесном, показывает, что эта стена еще стоит в полной своей несокрушимости и нам еще трудиться и трудиться, то есть просить и молить Господа, чтобы эта стена рухнула. А разрушение этой стены и совершается нашим покаянием.

Вот богословская основа для того таинственного явления, которое мы наблюдаем в православной Церкви. Чем выше человек поднимается к Богу, чем больше он духовно преуспевает, тем грешнее он кажется сам себе и тем сильнее и глубже его покаяние[9]. Если же с этих богословских высот спуститься к нашей практической жизни, то как все же эта тайна разрешается? Давайте вспомним диалог, который приведен в знаменитой книге, учебнике духовной жизни – «Душеполезные поучения аввы Дорофея»: «Один из знатных граждан города Газы, слыша наши слова, что, чем более кто приближается к Богу, тем более видит себя грешным, удивлялся и говорил: "Как это может быть?" И, не понимая, хотел узнать, что значат эти слова».

Здесь я хотел бы немножко отступить в сторону и обратить ваше внимание на то, что все, что я буду говорить, будет часто перекликаться с нашей предыдущей темой, со смирением[*]. Добродетели, как и страсти человеческие (когда мы дойдем до страстей, мы это увидим), тесно связаны между собой, идут рука об руку. Как сказал Феофан Затворник: «Зацепите одну страсть, и за ней, как крючьями цепляясь, полезут все остальные». Так и добродетели христианские[10]. Особенно это касается покаяния и смирения. И в заповедях блаженства они стоят рядом. Первая заповедь – «Блаженны нищие духом» (Мф. 5, 3), что по толкованию святых Отцов означает смирение[11]. А вторая заповедь – «Блаженны плачущие» (Мф. 5, 4), что, опять же по толкованию святых Отцов, означает, конечно же, не плачущих о своих скорбях, или болезнях, или бедности, или еще о каких-нибудь невзгодах, а плачущих о своих грехах или плачущих о погибели ближних наших. То есть плач покаянный и смирение стоят рядом, хотя это и не одно и то же. Смирение останется всегда, и в вечной жизни, а покаяние – это удел жизни земной.

Но вернемся к разговору аввы Дорофея со знатным гражданином города Газы. «Я сказал ему, – говорит авва Дорофей: – "Именитый господин, скажи мне, за кого ты считаешь себя в своем городе?" Он отвечал: "Считаю себя за великого и первого в городе". Говорю ему: "Если же пойдешь в Кесарию, за кого будешь считать себя там?" Он отвечал: "За последнего из тамошних вельмож". – "Если же, – говорю ему опять, – ты отправишься в Антиохию, за кого ты будешь там себя считать?" – "Там, – отвечал он, – буду считать себя за одного из простолюдинов". – "Если же, – говорю, – пойдешь в Константинополь и приблизишься к царю, там за кого ты станешь считать себя?" И он отвечал: "Почти за нищего". Тогда я сказал ему: "Вот так и святые: чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными"» (Поучение 2).

Итак, готовя себя к Небесной жизни, человек все время, и реально и мыслями своими, все более возводится в святое общество, в котором и ощущает крайнюю свою нищету и недостаточность. И в этом – частичное объяснение той тайны покаяния, о которой мы говорим. Если же наши очи все время обращены вниз, то всех людей мы ощущаем ниже себя, как фарисей: «Благодарю Тебя, Господи, что я не такой, как прочие человецы». А ведь были и другие фарисеи, с которыми он мог бы себя сравнить и сказать: «Господи, прости меня. Вот я десятую часть со всего отдаю, а фарисей Авраам отдает пятую часть. А я на это еще не могу решиться. Прости меня, Господи». Он же не так поступает, он говорит: «Господи, благодарю Тебя, что я не такой, как прочие люди». Ему даже в голову не приходит, что есть его собратья-фарисеи, что есть святые, которых почитал весь народ Израиля: Авраам, Иаков, патриархи, прежде жившие люди да и его современники. Его взор обращен на тех, кого он считает ниже себя, он говорит: «Благодарю, что я не как они. Они прелюбодеи и хищники, а я нет. Они воры, а я нет. Благодарю Тебя, что я не как мытарь». Он сразу нашел, выбрал в храме того, на кого ему обратить свое внимание.

Можно привести пример анекдотический. Давайте вспомним бессмертное произведение Эдуарда Успенского про Чебурашку. Там Чебурашка с крокодилом Геной организуют клуб для людей, которые ищут себе друзей. К ним приходит один мальчик, который говорит: «Мне надо найти друга, чтобы у него было не меньше десяти двоек в четверти, чтобы он был хулиган, безобразник и прочее». Его спрашивают: «Зачем тебе такой Друг?» – «Ну, когда меня начнут дома ругать и говорить, что же ты принес шесть двоек, я буду говорить: ну и что, что шесть двоек, вон у моего друга Вовки их десять»[12]. Вот для этого ему был нужен такой друг.

Точно так же мыслим и мы, выискивая все время среди окружающих нас людей тех, кто стоит еще ниже нас. Поговорите с теми, кто ведет, казалось бы, самую грешнейшую жизнь, и вы увидите в их рассуждениях, что они находят вот такие примеры для собственного утверждения и для жизненной поддержки и говорят: «Вот, я не такой, как такой-то». И какого распоследнего грешника ни найди, он где-то отыщет себе еще более распоследнейшего, будет указывать на него и превозноситься: «Вот, я не такой, как он». Если мы, становясь чище, каемся больше и глубже, то при таком взгляде в нас получается вещь обратная: чем бы грешнее мы ни становились, мы все больше и больше превозносимся. И совсем иначе получается, когда мы возводим взор к небесам. К тому, какими мы должны быть, какими Господь нас призывает быть. Ведь Господь сказал: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5, 48). Господь Иисус Христос принес на землю не только спасение и освобождение, не только возвестил нам прощение грехов, но и напомнил человечеству о том, куда оно должно вернуться.

Господь не напоминал об этом долгое время, сознавая, что это будет слишком заоблачная даль для человечества ветхозаветного. «По жестосердию вашему», говорил Христос, Моисей дал вам такие законы, в которых допускаются и месть, и разводы, и прочее (см.: Мф. 19, 8). Так произошло потому, что человек не мог даже взглянуть на такую высоту, это вызвало бы только уныние в ветхозаветном человечестве. Но на самом деле человек-то ниспал оттуда, и после того как Господь Сына Своего Единородного не пощадил для спасения человечества, человек должен не только вернуться в свое первозданное состояние, но превзойти его. Так учит нас Церковь. Мы должны вернуться не в состояние Адама, но превзойти Адама[13]. Господь дает нам такую возможность и, в ответ на наше постоянное призывание и нужду, готов посылать нам для этого благодать. И вот к этому высочайшему образу святости и должен стремиться человек. Поэтому та обыкновенная «хорошесть» по общечеловеческим меркам (о которой мы с вами сегодня говорили) совершенно недостаточна для спасения. Это не есть то состояние святости, к которому призван человек. И, находясь в этом состоянии «хорошести» по общечеловеческим меркам, человек вовсе не может и не должен ощущать себя не нуждающимся в покаянии. Но для того чтобы это не было чисто умственным знанием, чтобы это было действительно в сердце нашем, очень важно замечать, с чем мы сравниваем, от чего мы берем отсчет. Если мы начинаем отсчет от низа, то эти слова для нас остаются только словами, не вызывая никакого отзвука в нашей душе. Мы все время замечаем: «Как далеко мы ушли от тех, кто внизу». При этом глаза мы опускаем все ниже и ниже, и находим все более и более низкие ступени, и радуемся тому большому расстоянию, которое, на наш взгляд, мы прошли. И очень часто ошибаемся в своих оценках тех, кого мы ставим ниже себя столь безоговорочно, как ошибался и фарисей в оценке мытаря, потому что судил по внешнему, а что внутри его не знал. Но даже если и не ошибаемся, наш взгляд вниз все равно неправилен. Люди же, которые действительно желают Царствия Небесного, туда и устремляются взглядом, как бы духом переносятся в этот духовный Константинополь и видят себя последними. Они смотрят на избранных святых, они смотрят на Господа Иисуса Христа – Начальника и Основу всякой святости, и видят, и чувствуют, и ощущают свое несовершенство и свою немощь. И, видя это, они понимают, что находятся в такой глубокой бездне, что нет людей, которые бы находились столь же глубоко, как и они. Мы еще раз вспомним молитвы ко Святому Причащению, молитву святого Симеона Нового Богослова (величайшего подвижника, одного из трех удостоенного от Церкви наименования Богослова: Иоанн Богослов, Григорий Богослов и Симеон Новый Богослов), в которой он говорит: «Нет человека, согрешившего паче меня, прогневавшего Бога больше меня»[14].

Выше я сказал, что устремление следовать вверх, в Небесный Иерусалим, сравнение себя с самыми высшими образцами, с тем уровнем, который Господь поставил для человека и к которому человек должен прийти, – это только часть объяснения тайны покаяния. И это действительно только часть объяснения. А другая часть – она непостижима человеческим умом. Это тайна Божия. Действительно: как получается, что наш взгляд, как у фарисеев, направляется вниз и не замечает того, что вверху? И как переключить нам взор, чтобы было по-другому? Здесь я приведу еще один пример из книги преподобного аввы Дорофея. Один софист спрашивает у старца Зосимы: «Как же ты не видишь, что ты свят? Почему ты считаешь себя худшим среди людей, как ты не замечаешь, что у других нет и капли того, что есть у тебя? Как ты можешь смотреть только вверх и не видеть того, что вокруг тебя и внизу?» Зосима отвечал: «Не знаю, что тебе сказать, но это так. А как это получается, я не ведаю» (Поучение 2). То есть это действие непостижимо для человеческого ума, для естественного развития человеческой психологии. Это непостижимые действия благодати Божией, которая приходит в ответ на наши просьбы и труды. Более на просьбы, чем на труды. Вот так выглядит тайна покаяния, насколько мы ее можем постичь. Следующий вопрос, который должен звучать: как нам этого достичь? «Всё вы, конечно, хорошо рассказываете, очень интересно, поучительно. А какое это имеет отношение к нам, каким образом нам к этому прийти?» Такие вопросы мне задают многие прихожане (наверное, не только мне, а и любому священнику). Вот прочитают они про смирение (какое оно бывает), приходят и спрашивают: «А как достичь смирения?»; про какую-нибудь еще добродетель прочитают и спрашивают: «А как хранить сердце? А как воздержаться от пустословия?» и т.д. Такие вопросы на меня сыпятся, и я должен со смущением, стыдливо глядя в пол, говорить: «Не знаю». Что меня утешает, так это то, что, я думаю, никто особенно не знает. Как сказал преподобный Зосима: «Не знаю, как это получается, но это так». С одной стороны, здесь нет никаких особых приемов, а с другой стороны – вся наша церковная жизнь и направлена на стяжание различных добродетелей. Особенно таких центральных и главных, как смирение и покаяние. Направлена, выстроена, сбалансирована, продумана, устроена.

Часто, к сожалению, люди думают так: «Вот мы ведем церковную жизнь, но это само собой, а теперь как бы нам стяжать покаяние?» Так она на то и направлена, чтобы мы приобретали покаяние. Этому служат различные молитвы: утренние, вечерние, иные молитвы, которые нам даются, которые нам предлагают творить по возможности (что-то есть обязательное, а что-то мы творим, имея возможность, дополнительное рвение); посты, о которых мы сегодня говорили. Смысл их не в том, чтобы превозноситься, как фарисей, а именно в том, чтобы стяжать все эти добродетели: и смирение, и покаяние, и послушание, и хранение сердца от нечистоты, и любовь. К этому направлены и службы церковные, и все посильные аскетические подвиги, которые мы стараемся нести, и весь тот строй христианской жизни, к которому мы призываемся. Никаких особых средств для стяжания добродетели нам, в общем-то, и не нужно. Нам нужно только проходить наш путь ревностно. Что это означает? Это означает, что нам надо стремиться не к тому, чтобы сделать необходимый минимум – как при поступлении в институт: проходной балл набрал и дальше можешь не беспокоиться. Вот и мы себе назначаем такой проходной балл: вот я сделал то-то, то-то – и всё, мне этого достаточно; слава Богу, у меня еще остается много времени и сил на то, чтобы заняться каким-нибудь более приятным делом. Так спастись невозможно, и стяжать добродетели невозможно, потому что сказано: «Праведник едва спасется» (1 Пет. 4, 18). Это означает, что праведник спасается на пределе напряжения своих сил. Вы спросите: «А как же нам, не праведникам? Если он едва спасается, то где окажемся мы? Как же спастись?» Так спросили и апостолы у Христа. Христос ответил: «Невозможное человекам возможно Богу» (Лк. 18, 27). И нас Господь спасет, но если мы будем трудиться с тем же напряжением сил, с которым трудится праведник, то есть с предельным. Мы не можем сравниться со святыми в напряжении наших духовных сил, потому что они расслаблены. Мастер штангист поднимает двести килограммов, а мы пятьдесят с трудом. Но если мы над нашими пятьюдесятью будем пыжиться так же, как этот мастер над своими двумястами, поднимая рекорд, то Господь спасет и нас, как и его. Спасет, естественно, не за штангу, а за духовный труд. В этом и есть ревностное прохождение жизненного пути, то есть мы должны стараться сделать не минимум, что мы можем, а максимум. И в этом случае пусть нас не пугает, что мы можем очень мало. Мы должны сделать все, чтобы можно было сказать: «Господи, я делал все, что в моих слабых силах. Я немощен, я расслаблен грехами, но я старался», а дальше уповать на спасительную силу Божию.

Так мы должны строить свою жизнь, и так она должна течь по тем общим канонам, по которым живет Церковь. В церковных установлениях, в духовной литературе нам предлагается масса возможностей для приложения наших духовных сил. Мы должны делать то, что обязательно для христианина, а дальше по нашим силам и склонностям выбирать то, что еще возможно нам к этому приложить, уже в том направлении, которое лежит в русле нашей жизни, к которому более склонна наша душа. Как говорил преподобный Серафим: «Как купцы торгуют тем товаром, который лучше идет, так и вы подвизайтесь более в тех душеспасительных делах, которые у вас лучше получаются»[15]. Кто-то служит ближним, кто-то молится в глубине своей кельи, кто-то постится, кто-то бдит ночами – в общем, кто как может. Что при этом нам надо помнить? Почему, собственно, задают такой вопрос и почему ответ, который я сейчас даю, часто вызывает некое разочарование? Почему я со стыдом всегда об этом говорю? Да потому, что человек ждет от меня совсем другого. Он ждет, что я ему сейчас скажу: «Делай то и то», дам ключик, который сразу откроет желаемую дверку. Он ждет, что я его мгновенно чему-нибудь научу, скажу что-нибудь, чего он не знал: «Читай такую-то молитву или клади в такое-то время столько-то поклонов перед такой-то иконой». Вот, кстати, поэтому многие и любят священников, которые дают такие определенные советы: «Пойди к такой-то иконе и так-то помолись». И кажется: сейчас я вот это сделаю и сразу что-нибудь получу[16]. А такой общий ответ: живи, как Церковь учит, и старайся изо всех твоих слабых сил, – не удовлетворяет. Мы думаем: «Ну и что, я и так вроде все делаю, что же мне еще сделать?» А ответ – терпеть, потому что всякий другой путь оказывается неправильным. И уж конечно неприемлем всякий путь возгревания себя к покаянию искусственными приемами, как это часто получается у дамочек истеричного склада. Я как-то уничижительно сказал, но уничижительности тут нет никакой, просто истеричность – это обратная сторона чувствительности женской натуры. Женское сердце чувствительно – что хорошо, но от этого оно может впадать в истеричность – что плохо. Вот люди с чувствительным сердцем, особенно дамы, могут себя разогревать в этом плане – бить себя в грудь: «Я такая грешница», слезы будут литься ручьями. Но это ничего не значит. Нам надо трудиться, терпеть и ждать, потому что дар покаяния – это тайна (мы с вами сегодня уже об этом говорили), это дар Божий, который придет к нам тогда, когда Тот, Кто дарит, захочет нам его подарить. Когда Он захочет, почему, при каких обстоятельствах – сие нам неведомо. А пока нам надо претерпевать то, что мы имеем, – окамененность нашего сердца. Мы знаем одно – что мы не видим своих грехов. И в этом мы каемся: «Господи, сердце наше окаменело, нам кажется, что у нас грехов мало, мы их не видим, а те, что видим, те видим только умом, а сердцем о них не сокрушаемся, нам все равно, что они есть. Мы не осознаем всю мерзость нашу перед Твоей святостью, мерзость каждого малого греха перед Твоей чистотой и перед тем образом и подобием Божиим, по которым Ты нас создал. Мы не ощущаем, кем мы были и откуда мы ниспали». А далее, мы должны терпеть состояние некой духовной скуки, которая бывает у нас оттого, что мы все время понуждаемся – покаяние, покаяние, покаяние... А покаяния в нас нет, и спрашивается: зачем мы все это делаем? Зачем мы отказываемся от мирских радостей, а вместо этого понуждаем себя на какие-то скорби о каких-то грехах? Не лучше ли, наоборот, забыть об этих грешках и радоваться жизни? Такие мысли могут приходить, их надо терпеть и терпеливо отбрасывать. Одному игумену было откровение про двух монахов, которые жили в монастыре, бывшем под его управлением. Он подходил к дверям их келий и слушал, как один из них громко плачет на молитве, а другой, становясь на молитву, начинает стегать себя плетью и говорит: «Прости, Господи, даже плеть не вызывает у меня ни одной слезы, такой я окаменевший». Игумен стал вопрошать: «Господи, кто из них более угоден Тебе?»–и получил ответ, что оба угодны равно. Так что не надо думать, что время, проходящее в такой духовной сухости, проходит зря, напрасно. Этот труд духовно сравним с шествием по пустыне, на которое Господь обрек Израиль после выхода из египетского рабства, прежде чем он вошел в Землю обетованную[17]. И нам предстоит это странствие, и будет скудная пустыня. И нас ждет терпение пустыни, терпеливое странствование по ней, не забывая о цели и не отказываясь от нее. Господь наказывал народ Израиля тогда, когда он отказывался от этой цели и говорил: «Зачем мы пошли в эту пустыню, не лучше ли нам вернуться в землю египетскую, где нас хотя бы хорошо кормили и вдоволь поили? Где эта Земля обетованная, и вообще, нужна ли она нам, дойдем ли мы до нее, войдем ли в нее?»[18] Отбрасывая эти сомнения, терпеливо идя своим путем, мы будем вознаграждены тем, что в Землю обетованную войдем.

Ну а по дороге, конечно, будут нам утешения, будут моменты, когда откроется нам истина благодати и благость покаяния. Это только кажется, что нам предстоит какой-то унылый путь, на котором мы должны стремиться к тому, чтобы быть скорбными и плачущими вместо веселья и радости, так обильно предлагаемые нам окружающим миром. Мы уже отошли от этого мира и, живя в Церкви, начинаем забывать, как мы нахлебались этих «радостей» в своей прежней жизни, что они из себя представляют. Нам они уже начинают казаться действительно радостями. Как евреи, взывая ко Господу в пустыне для того, чтобы вернуться, забывали, как они стенали в земле египетской. Так вот, будут нам даваться как утешения такие мгновения, когда мы будем познавать сладость покаяния. Потому что покаяние – это не есть уныние и горе. В момент искреннего покаяния, и только в этот момент, мы начинаем ощущать любовь Божию. В нашем теперешнем состоянии любовь Божия ниспадает к нам по капле. Но даже эта капля превосходит все те радости, которые может предложить нам мир, если бы даже по нашему велению, по щучьему хотению все радости мира даны были бы нам сразу. Недаром есть такое святоотеческое выражение – радостотворный плач. Оно обозначает, что покаянный плач приносит радость, утешение и мир в душе[19]. Мир[20], который мир[21] не может дать, а может дать только Господь, и с которым ничто в окружающем мире не сравнится. Такие мгновения у нас будут. Если в стене, о которой я говорил, пока нет постоянного окна, в которое вливается этот мир Божий, через которое свет Божий светит и манит нас, то, по крайней мере, вдруг иногда это окошко, по благодати Божией, будет открываться. Окошко, окошечко, дырочка, щелочка. Через нее будет пробиваться лучик света, капля мира будет капать и попадать на наше сердце.

Если говорить о каких-то специальных духовных усилиях, которые направлены к покаянию, то в первую очередь нам надо стараться держать ум в правильном устроении. А именно – иметь готовность терпеть черствость и окаменелость нашего сердца. Но не только терпеть, еще необходимо их все время осознавать и исповедовать пред Богом, каяться и просить прощения.

Второе: мы должны все время стараться возводить свой ум от низа вверх, от земли к Небесам, и сравнивать себя не с теми, кто живет во грехе, а с теми, кто живет в святости. Необходимо напоминать себе, что, как говорил Господь, если не будет наша праведность выше праведности книжников и фарисеев – не войдем в Царство Небесное (см.: Мф. 5, 20). Надо исключать, изгонять из своего сердца и ума всякие мысли, что высокие заповеди – это для святых, а для простых людей существуют какие-то более простые, более низкие мерки. Может, и существуют, но только как временные явления. Господь не требует и не спрашивает это от нас сегодня, потому что видит нашу немощь, но все равно мы, в конце концов, должны к этому прийти.

И третье, очень важное: это то, что мы должны меньше смотреть на внешнее и больше смотреть на внутреннее. Во многом наше окаменение зиждится на том, что мы смотрим на внешнее наше поведение. В основном мы заботимся о том, как мы выглядим в глазах людей, то есть что мы выдаем наружу, внешне: дела и слова. А надо напоминать себе все время о том, что мы предстоим пред Богом. Бог судит не наши дела и слова, а состояние нашей души, устроение нашего ума и сердца. А сделали мы дело или не сделали, сказали мы слово или не сказали – это не так суть важно.

Мы много и часто упоминаем архимандрита Иоанна, старца Псково-Печерского монастыря, как, может быть, одного из последних остатков старчества, с которым нам посчастливилось жить в одно время. Не дерзаю говорить за Господа, но такое впечатление, что Господь поддерживает его жизнь ради нас с вами. Ему 93 года и кажется, что он давно уже готов к тому, чтобы Господь призвал его. Но чтобы не лишать нас одной из последних опор в этом мире, Господь оставляет его с нами[†]. Изданы его замечательнейшие письма. Отец Иоанн является тем примером святости, о котором можно сказать: «Вот он сейчас есть», а не то что это когда-то было, а теперь не бывает. Так вот, однажды кто-то его спросил (точно не помню: то ли он рассказывал, что ему задали такой вопрос, то ли этот вопрос задали ему при мне): «Отец Иоанн, вы прозорливый?» А он ответил: «Нет. Для того чтобы быть прозорливым, надо очень сильно уметь любить людей». Почему он так ответил? Потому, что если мы станем прозорливыми, то нашему взору откроются внутренние помышления каждого человека, даже тех, кого мы любим, и мы можем перестать их любить. Представьте себе, что вдруг кому-нибудь станет известно абсолютно все, что вы думаете и чувствуете по его поводу. Очевидно, что этому человеку будет трудно нас любить[22]. Теперь остается только представить, что Богу-то все открыто. Господь как раз и есть то Существо, Которому все тайны известны. И только всепобеждающая любовь Божия может победить ту мерзкую массу, которая живет в нашем сердце, в нашем уме и в наших чувствах. Итак, чистота пред Богом – есть чистота внутренняя. А все внешнее (дела и слова) – это лишь свидетельство внутренних состояний. «Отмоете внутренние сосуды, и внешние будут чисты», говорит Господь[23]. Отмывая же внешние сосуды, а внутренние оставляя в грязи, мы уподобляемся фарисею, о котором мы сегодня столько раз вспоминали. Внешне он выглядел безупречно: постился как надо, десятину на храм отдавал, не совершал грехов, как казалось[24].

Конечно, не надо мои слова понимать таким образом, что мы не должны бороться с внешними проявлениями наших страстей, наших внутренних скверн: «А, все равно, какая разница, главное нам с внутренним бороться». Ничего подобного. Пресекать внешнее – это один из способов утеснить внутреннее. Внутрь мы не можем проникнуть и оттуда что-то вырвать, а отсекать внешнее, которое находится в нашей власти, это уже действие нашей воли и наших трудов. Отсекая внешнее, мы, во-первых, запираем страсть внутрь и она, не находя выхода, начинает выдыхаться, а во-вторых, этим трудом мы привлекаем себе на помощь благодать Божию для того, чтобы искоренить страсть изнутри. Но цель наша не отсечение внешних побегов. Если сравнивать это с сорняком, то, отсекая внешний побег, мы лишаем корень силы. Даже если корень остается и дает новый побег, но, все время его лишаемый, он в конце концов иссякнет. То есть пресечение внешних действий греха является не самоцелью, а средством к тому, чтобы вырвать внутренний корень. Об этом мы должны помнить, и если будем взирать на внутреннее, то найдем в себе предостаточно материала для покаяния.

Если говорить о совсем конкретных средствах для стяжания покаяния, то надо сказать о том, что наша исповедь должна быть достаточно частой. Мы должны, конечно, постоянно каяться перед Богом, но тем не менее исповедь со священником имеет совершенно особое значение. Редкая исповедь и раньше-то считалась явлением не очень здоровым, а тем более в нынешнее время. Если во дни Православной России считалось, что можно исповедоваться несколько раз в год, то теперь все старцы, все духовно мудрые люди призывают приступать к исповеди не менее одного раза в месяц. Если у кого-то есть возможность и будет получаться, то можно вести дневниковые записи о своих грехах. Конечно, это не входит в обязательные требования, и это может не получаться – не вмещаться в рамки и режим нашей жизни. Да и вообще, это уже частные, индивидуальные вещи. Кто-то, может, попробует и для него это окажется сложным, он не увидит в этом пользы. Так что это никоим образом не надо понимать как какое-то универсальное и необходимое для всех средство. Но если у кого-то есть возможность, то можно попробовать. Это поможет лучше видеть свои грехи, лучше исповедоваться. Это очень хороший, благочестивый обычай.

На этом, наверное, нам уже можно подойти к концу. Грядет Великий пост, давайте стараться усердно его соблюдать. Соблюдать в части пищи – это даст нам необходимую телесную легкость и подвижность, освобождение души для духовных дел. Давайте также стараться, как можно чаще бывать в храме, там мы все будем молиться знаменитыми словами Ефрема Сирина: «Дай мне зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего». Точно по словам сегодняшней притчи о мытаре и фарисее: «Дай мне, в отличие от фарисея, как мытарю зреть моя прегрешения и не осуждать, как фарисей осуждал мытаря, брата моего». Будем с усердием молиться, чтобы Великий пост придвинул нас к покаянию. Чтобы к концу поста мы не увидели, насколько мы стали лучше за это время, а увидели бы, насколько мы стали хуже. Тогда, значит, пост мы провели правильно и стяжали плоды.

О СТРАСТЯХ

Без сокрушенного сердца невозможно освободиться от страстей.

Преподобный Нил Синайский

Мы очень своевременно начинаем разговор о страстях – в преддверии Великого поста, который как раз и дан Церковью, чтобы со страстями бороться. Я думаю, что мы весь Великий пост про них проговорим и Светлую неделю захватим. К сожалению, разговор этот долгий.

Что такое страсти? В миру это слово иногда даже употребляют как положительный термин. Им именуются сильные, хорошие, положительные чувства. Я как-то слышал слова режиссера Пырьева, который ставил известные фильмы по Достоевскому: «Идиот», «Братья Карамазовы». Он говорил, что в творчестве Достоевского его привлекает желание показать величие страстей человеческих. В богословии, в литературе святоотеческой, на языке церковном страсти – это всегда термин сугубо отрицательный и никогда как положительный не используется.

В мирском языке все перемешано. Поэтому мы не будем разбирать светское понятие страсти, а скажем, что под этим подразумевает Церковь. Я приведу определение знаменитого церковного учителя преподобного Иоанна Лествичника. Это общепринятое определение и, конечно, не только у него одного есть. Он говорит, что страсти – это пороки, которые уже перешли в навык сердца. От долгого злоупотребления они сделались привычкой сердца и стали его частью, его внутренними желаниями (Слово 15, гл. 73). Что тут важно подчеркнуть? Для человека, неопытного духовно и необразованного в науке борьбы со злом, страсти воспринимаются как некое желание естества. Он еще и задумывается, а стоит ли с ними бороться, если это свойство нашей природы[25]. Из определения аввы Иоанна видно, что это – не свойство нашей природы. Некоторые из страстей имеют основания в требованиях плоти, некоторые – не имеют, но никакая из страстей сама по себе в нашу природу не заложена. Однако от незаметного для самого человека постоянного употребления этих пороков они становятся как бы внутренней частью нас и исходят из сердца уже как естественные его пожелания. Поэтому их естественность и соприродность нашей душе только кажущаяся[26]. На самом деле, как свидетельствует двухтысячелетний опыт Церкви, человек с помощью Божией способен совершенно искоренить страсти из души своей[27]. Своей природы, Богом сотворенной, человек не в состоянии изменить, а вот страсти отсечь может. Значит, это есть не естественная наша часть, а некий болезненный нарост, причем тоже происшедший не сам по себе, а по нашим произвольным злым деяниям.

Святые Отцы разбирают в своих трудах на основании собственного опыта борьбу со страстями. Учение святых написаны теми, кто сам преуспел в борьбе с ними и искоренил страсти полностью, или практически полностью, или низвел их до следового состояния в душе своей. Зная на опыте, как страсть побеждается, как с ней бороться, хорошо изучив это явление, они дали картину того, как страсть рождается. Я приведу описание, данное преподобным Иоанном Лествичником (Слово 15, гл. 73). Оно присутствует в трудах и многих других святых. Началом является прилог, когда в уме нашем появляется мысль, помысл о чем-нибудь, о каком-нибудь предмете. Имеется в виду предмет, не богоугодный или для нашей души неполезный. Часто эта мысль появляется по действию злого духа, беса-«хранителя», если так можно выразиться, который приставлен к каждому из нас и всеми силами старается вести нас к погибели[28]. Бес, как существо очень опытное, хорошо понимает, что для нашей души полезно, а что вредно. И то, что, может быть, в общем смысле не вредно, но конкретно вредно для нас в данных обстоятельствах, он тем более будет усердно в нас внедрять, потому что оно имеет благовидную оболочку и само по себе вредом как бы не является. Мысль о всяческих таких вещах, делах, действиях, намерениях именуется прилогом. Сам по себе прилог никоим образом не является грехом.

Следующую стадию Отцы называют сочетанием, или собеседованием. Можно либо сразу отсечь прилог, отринув его, либо мы его принимаем и начинаем его рассматривать и обсуждать. И здесь уже в малой степени проявляется наш грех. Вспомним Еву, когда к ней подошел бес и сказал: «Правда ли, что Господь не разрешил вам вкушать ни от каких деревьев в саду?» Если бы не произошло сочетание, это был бы прилог. С ее стороны еще не было ничего плохого. И если бы Ева тут же сказала бесу: «Иди отсюда, ибо ты представляешь мне Бога злым, жестким и черствым, а я знаю, что Бог есть любовь, поэтому не желаю тебя слушать», то не было бы ничего и дальнейшего. Но ей стало интересно: а что же он дальше-то скажет? И она вступила с ним в собеседование. Не поддалась еще, даже мыслей еще никаких не было, просто она отвечает ему: «Да нет. Мы можем вкушать. Вот только от одного дерева мы не можем вкушать». В общем, стала с ним разговаривать (см.: Быт. 3, 1–3).

Святые Отцы говорят о том, что некоторые, просиявшие в духовной брани, специально сочетались с каким-либо помыслом для того, чтобы не сразу его отринуть, а разрешить ему войти, и потом благими помышлениями и твердостью произволения победить его в себе[29]. И в этом случае это тоже не является грехом, а, наоборот, особым подвигом. Они испытывали радость от того, что, низлагая бесов, таким образом посрамляют их. Но к нам это никоим образом не относится. Это нам только для того, чтобы знать, какой высоты достигает добродетель. Для нас сочетание – всегда грех. Это нездоровое любопытство к запретному плоду[30].

Следующую стадию Отцы именуют сосложением. Это когда мы сердцем мысленно уже вкушаем запретный плод, пробуем его на зуб с удовольствием. При этом он может выглядеть как явный грех, а может быть хитро завуалирован и выглядеть внешне как вещь безобидная. Ясно, что все дальнейшее есть разные степени греха.

Следующая ступень именуется пленением. Это происходит, когда сердце уже охватывается пожеланием и не может ему противиться. Сердце. Но человек еще противится. И тут начинается стадия борьбы.

Отметим, братья и сестры, что до этого момента никакой борьбы еще не было. Достаточно было нам приложить произволение наше, и все это отошло бы от нас. Все дело было только в том, что мы по невниманию, неумению, незнанию, неопытности или по небрежению и нерадению о тщательном исполнении заповедей Божиих самопроизвольно допускали заигрывание с грехом. Итак, достаточно было только захотеть воспротивиться греховным атакам, и победа была бы за нами, и она не стоила бы нам никаких усилий.

После того как сердце уже пленено, наступает борьба. Здесь, если мы опомнимся, – то начинаем бороться; и то ли победим, то ли нет. Но борьба бывает не всегда. Некоторые сдаются без борьбы, даже не заметив своего пленения. И тогда наступает падение. Эти падения могут повторяться на деле, а могут только в сердце, когда сердце без борьбы сдается на милость победителя, в данном случае дьявола. Падение может быть только в сердце, в силу того что у человека нет обстоятельств или времени для совершения греха. А бывают грехи мысленные по своей природе, которые не осуществимы, мечтательные грехи. Например, я буду мечтать, что я самый лучший, самый духовный и все вокруг меня прославляют. Я не могу так согрешить на деле по причине полной невозможности этого. Но если я предамся этим мечтам, прекратив сопротивление, то это уже будет падение, хотя и мысленное[31].

После многократных падений порок переходит в незаметную привычку сердца и становится как бы исходящим изнутри нас. В самих нас, уже без внешних прилогов, вновь и вновь начинает возбуждаться, даже без помощи дьявольской, желание повторения греха. И вот это именуется страстью.

Святые подвижники, просиявшие в борьбе с грехом, согласно учат, что грех надо побеждать в зародыше. Чем раньше мы вступим в борьбу с ним, тем легче нам дастся победа. Еще два раза на всенощных бдениях субботних будет петься псалом «На реках Вавилонских», где есть строчки: «Дщи Вавилоня, окаянная... блажен, иже имет и разбиет младенцы твоя о камень» (Пс. 136, 8–9). Иногда атеисты приводят эти слова, говоря: «Вот какая жестокость в церковных песнопениях, в псалмах». На самом деле здесь имеются в виду страсти, которые нам надо умерщвлять во младенчестве. Блажен тот, кто побивает грех, когда он еще младенец.

Преподобный авва Дорофей в своих «Поучениях» приводит рассказ об одном старце, который, прогуливаясь с учениками вокруг кельи, повелел им вырывать из земли растущие деревца. Маленькое ученик вырвал легко; дерево побольше с большим трудом, а еще побольше вырвать сам не мог, призвал на помощь всех остальных, и только тогда они его вырвали (Поучение 11). Так же и страсти. В зародыше они побеждаются легко; когда они укрепятся, то с трудом; а когда они сделаются настоящей страстью, толстой и могучей, то только лишь с помощью молитв друг за друга, особенно с помощью молитв людей святых за нас, мы можем надеяться победить эту страсть.

Этот же духовный писатель приводит удивительный пример, иллюстрацию того, как страсть превращается в привычку сердца. Когда он был духовником в одном из монастырей, к нему на исповедь пришел один брат и сказал: «Я краду из кладовых и ем». Авва Дорофей пошел к игумену и договорился, что этому брату, чтобы избавить его от греха, будут давать пищи столько, сколько он пожелает. Не по монастырскому уставу, а сколько он попросит. Когда брат пришел в следующий раз на исповедь, то вновь говорит: «Я краду и ем». Авва Дорофей спросил его: «Зачем ты теперь-то крадешь?» – «Я стесняюсь просить у келаря, чтобы он дал мне все, что мне хочется. Я прошу меньше, чем хочу, и опять бываю неудовлетворен, и краду и ем». Авва Дорофей говорит: «Хорошо, а меня ты стесняешься?» – «Тебя нет».– «Ну, проси у меня». А он в это время, помимо того что был духовником, заведовал монастырской больницей и имел доступ к пище. Брат стал приходить к авве Дорофею, и он ему давал столько, сколько тот хочет. И последний раз брат опять пришел на исповедь и сказал: «Я краду». Авва Дорофей спросил: «Что же, ты не получаешь от меня достаточно?» Он сказал: «Получаю, насыщаюсь полностью, а все равно краду». «А что же ты делаешь с тем, что крадешь?» Он говорит: «Отдаю ослу» (Поучение 11). Вот поразительная иллюстрация того, как совершенно чужеродный человеку грех становится потребностью сердца даже тогда, когда он теряет свой всяческий первоначальный смысл. Когда мы будем говорить с вами о страстях, мы будем неоднократно сталкиваться с такими проявлениями. Просто здесь уж очень сочный пример.

Страсти бывают многообразными и различными. И мы только для того и начинаем о них разговаривать, чтобы нам больше преуспеть в борьбе с ними. Наша цель – не абстрактное знание, а победа над грехом. А так, если бы страсти нас не мучили, нам бы лучше и вовсе о них не знать.

Всякий грех, а тем более страсть, то есть грех, вошедший в привычку и ставший частью нашей натуры, не может быть исцелен самим человеком, а исцеляется только с помощью Божией через воплощенного Сына, Господа нашего Иисуса Христа, и через те источники благодати, которые дает основанная Господом Иисусом Христом Церковь Христианская. Это покаяние и таинство исповеди, в котором благодатным образом происходит прощение и исцеление наших греховных язв. Это таинство соборования, в котором благодать Божия через освященный елей также исцеляет наши греховные язвы. Это таинство причастия, в котором мы принимаем в себя Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа во оставление грехов и в жизнь вечную. Это все многообразные виды молитв, которые предлагает нам Святая Церковь: и домашние молитвы, и молитвы общецерковные, и специальные молитвы по потребе нашей во главе со священником (они так и именуются – требы), когда мы просим помолиться о том или о другом. Есть специальные чины, помещенные в Требнике. Чем больше мы прибегаем к этим средствам, тем больше мы получаем благодатной помощи в борьбе со страстями.

Как показывает пример с толстым деревом, которое не смог вырвать один брат, а призвал на помощь остальную братию, нам нужна молитвенная помощь друг друга. Это, во-первых, наши совместные молитвы. Поэтому ни в коем случае не должно пренебрегать общими молитвами, церковными службами, где мы молимся друг за друга: «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18, 20). Особенно важно собираться вместе в какие-то особые дни. Казалось бы, не все ли равно, пойти в церковь в воскресенье, в понедельник или во вторник. Конечно, и то и другое хорошо, но некоторым образом не все равно, потому что в воскресенье собирается вся Церковь Христова. Общие молитвы это не только молитвы тех, кто предстоит сейчас в храме. Это молитвы всей Церкви. А мы иногда рассуждаем так: «В воскресенье не люблю ходить, там народу много, там суета какая-то, духота, толпа, вообще неприятно, люди какие-то вокруг стоят, а я это ненавижу. Я люблю один. Церковь, народу – два человека, свечечки горят, поют тихо, благолепно, благоговейно. А тут какие-то эти ближние все время, куда ни плюнь». Рассуждения такие у нас бывают, но они совершенно неправильные, потому что вся Церковь – как единая свеча. Я использую образ православного поэта Алексея Солодовникова. Он писал еще в годы коммунистического правления, когда храмов в Москве было очень мало и они бывали набиты так, как мы сейчас даже уже и представить себе не можем. И вот в одном из своих стихотворений он писал:

Ты посмотри, народ церковный
Стоит стеной, плечом к плечу,
Собой прообразуя словно
Одну горящую свечу.

Когда мы все собираемся в храме, вот тогда мы действительно единая свеча. Не только те, кто стоит в этом храме, а по лицу всея земли. Вся Церковь Христова в едином порыве молится. И это великая сила. Ни в коем случае нельзя этим пренебрегать.

Я упомянул о том, что особенно, конечно, сильны молитвы святых за нас. Хорошо, если у нас есть святые знакомые, к которым мы можем прибегнуть. Впрочем, у нас много святых знакомых: и родственников, и друзей, и земляков – обитателей Царства Небесного, его насельников. Как-то к отцу Иоанну Крестьянкину (мы его часто упоминаем), когда он переходил через монастырский двор, подошли какие-то люди и спросили: «А у вас есть здесь прозорливые старцы?» Он ответил: «Есть».– «Где?» Он показывает на пещеры, где похоронены испокон веку, с начала основания, насельники монастыря, и говорит: «Там».– «А вот такие, духовные, с рассуждением, которые бы имели сильную молитву, которые чудотворят, исцеляют, есть?» Он говорит: «Есть».– «Где?» Он опять показывает на пещеры и говорит: «Там». Хотя мы отделены невидимой гранью, но святые слышат и видят нас в Боге. Поэтому, хотя мы лично не знаем никого из них, а наши знакомые такие же грешники, как и мы, ну может быть на рубль дороже, тем не менее у нас есть множество близких среди святых: и единокровных нам, и земляков наших, и вообще друзей – наших сочленов по Церкви Христовой. Только мы – Церковь воинствующая, а они – Церковь уже торжествующая, победившая. И к ним ко всем мы можем и должны обращаться за помощью и с молитвой. И с молитвой мы должны вести борьбу с врагом. Всегда, когда мы видим врага, мы должны начать борьбу с ним, призвав на помощь Господа и Пресвятую Богородицу, нашу главную Заступницу, и ангельские силы, и ангела-хранителя нашего, который всегда рядом с нами, и наших друзей небесных.

Из того, что я уже говорил, видно, что важнейшим средством и оружием в борьбе со всякой страстью является внимание. Если бы мы были внимательны, у нас вообще не было бы страстей[32]. Мы бы этих младенцев разбивали о камень. Мы бы видели весь механизм зарождения страсти. А так для многих из нас все это звучит, как нечто совсем незнакомое. Почему? Может быть, в святых по одним законам действует грех, а в нас – совсем по другим? Ничего подобного. Просто мы все эти прилоги, сочетания, сосложения не замечаем, а обращаем внимание, когда у нас уже есть страсть. Потому-то и за стенами церкви страсть всегда считается свойством человеческого естества. Там-то уж точно никто не замечает, как она входит извне, пленяет, побеждает нас многократно, а потом уже становится как бы частью естества нашего.

Итак, если бы у нас было внимание, то у нас не было бы страстей. Но и теперь, когда мы уже опомнились, может быть немножко поздно, но тем не менее не поздно совсем, потому что враг силен, а Господь всесилен. Имея слабые силы, мы слышим и будем слышать примеры святых Отцов. Чтобы они не ввергали нас в уныние и отчаяние, нужно помнить, что наша немощь восполняется Божией благодатью. Конечно, мы не можем и капли жить так, как жили они. И, казалось бы, если они боролись со страстями долго и упорно при такой жизни, то нам просто и надеяться не на что. Нам надо сразу поднимать «лапки» и ложиться «брюхом вверх». Но с нами Бог, как и с ними. И они бы без Бога ничего не смогли при всех своих несомненных достоинствах, силе души; и мы, немощные, с Богом можем страсти победить. Поэтому мы рук опускать не будем и не будем бояться нашей немощи. Наша немощь нас не погубит, а может погубить неверие, отчаяние и опущение рук. Итак, будем, уповая на всесильную помощь Божию, и с нашими немощами вооружаться против страстей – и сможем оказаться победителями.

Отцы различают несколько состояний души: человек, являющийся рабом страстей; человек, победивший страсти. Мы надеемся, что из первого состояния мы вышли, смиренно сознаем, что во второе мы еще не пришли. Есть третье – человек, борющийся со страстями, ведущий с ними войну, сопротивляющийся страсти[33]. И здесь мы находимся. Это тот, кто видит страсть, сознает ее и старается с помощью Божией изгнать ее, хотя и очень часто, и очень-очень часто, и, может быть, почти всегда проигрывает пока эту войну. Но если он не сложит оружие, то в конце концов будет победителем[34].

Когда мы находимся в состоянии войны с нашей страстью, мы всячески не должны давать ей вновь и вновь ввергать нас в падение. Для этого мы должны своим вниманием взирать внутрь себя и начинать борьбу с ней сразу, как только она зашевелится в сердце. При этом внимание к прилогам, сосложениям, сочетаниям остается в силе, чтобы нам не приобретать новых страстей и чтобы к нам не вернулись старые, уже искорененные страсти. Я, например, милостью Божией бросил курить 20 лет назад. Но если я буду невнимателен, то легко могу впасть в прежнюю страсть. Те страсти, которые в нас живут, уже сами по себе возбуждаются в сердце нашем. Но дьявол старается придать им новые импульсы извне по той же самой схеме: прилог, сочетание, сосложение. И их мы должны отражать, а для этого должны видеть. Поэтому необходимо нам как воздух внутреннее внимание к сердцу своему и уму.

Кроме внимания необходимо нам рассуждение. Бывают откровенные прилоги, к откровенному греху, о которых даже человек, который слова Божиего в руки не брал, и то знает, что это грех. А бывают прилоги прикровенные, и весьма прикровенные, и такие запутанные, что и не разберешься. Недавно мои студенты[‡] начали меня спрашивать: «А зачем человеку ум, если мы должны брать на веру и не сомневаться в заповедях Божиих? Если, как Господь сказал, так оно и есть?» Я им сказал: «Конечно не должны сомневаться. Как мы своим умом будем заповеди обсуждать и тем более на каком основании? У нас нет даже фундамента, на который мы ум наш можем поставить, кроме того, что сказал Бог. А если Бог сказал, так чего там еще и говорить, если сказано ясно».– «Для чего же нам тогда ум дан?» – начинают они спрашивать. А вот для того он нам и дан, чтобы эти каверзы разбирать и просвещать их светом заповедей Божиих. Чтобы нам было ясно, что Божие, а что не Божие. Что нам на пользу, а что нам во вред. К чему нас Бог призывает, а к чему нас дьявол склоняет.

Здесь необходимо нам и слово Божие, и все те слова проповедей, которые звучат в храмах, и книги духовные, и, конечно, общение с духовниками, с которыми различные сложные вопросы мы должны разбирать. Как только что-то у нас вызывает сомнение или подозрение, то, прежде чем принять этот помысл, принять этот прилог, имеет смысл посоветоваться или с духовником, или, если нет такой возможности, с какими-то нашими единомысленными друзьями и товарищами. Одна голова хорошо, а две лучше. Нам надо в себе вырабатывать навык рассуждения[35]. А далее, если мы уже рассудили, и рассудили правильно, то надо вооружаться против страсти всеми силами ума и души и обязательно с помощью молитвы.

А кроме того, дано нам еще одно оружие, когда мы видим, что бой нами проигран, хотя бы на какой-то стадии, что мы допустили прилогу сочетаться, что мы попустили сосложение, или даже пленение сердца нашего, или падение самим делом, или словом, или долгим услаждением в мысленном грехе. У нас всегда есть средство восстать. Это есть покаяние. Преподобный Иоанн Лествичник говорил, что дьявол, склоняя нас ко греху, всегда говорит нам о милосердии Божием, а после совершения греха напоминает нам о его правосудии, праведности и нетерпении даже к греховному пятнышку (Слово 5, гл. 31; Слово 15, гл. 33). «А ты же, – говорит святой отец, – поступай наоборот. Вспоминай о правосудии Божием, о его чистоте, о том, что он даже в ангелах видит недостатки, прежде падения. А после падения вспоминай о милосердии Божием». Покаянием и надеждою мы можем исцелиться от всякого падения. Нет такого падения, которое убивало бы человека до конца.

Еще одним важным качеством, необходимым нам, является тщательность. В каком-то смысле в духовной жизни нет мелочей. Из мелкого упущения может вырасти крупнейшая неприятность. Поэтому надо быть тщательным и не считать помысл, или какое-то сочетание, или минутное увлечение за безделицу. Слово «тщательность» используется в святоотеческой литературе как характеристика добродетели. Например, говорят: «Он был тщательный монах, тщательный подвижник». Это значит, что он старался не упустить ничего, не упускал мелочей. Это, конечно, очень важная вещь.

Как все это должно действовать, я проиллюстрирую на примере вопросов, которые задавал некий инок своему духовному наставнику. Речь идет о конкретной страсти тщеславия, но имеет общий смысл. Инок задает вопрос: «Я вижу иногда, что какой-нибудь брат мой поступает неправильно и с вредом для себя. Должен ли я ему сказать это? Я боюсь, что, если буду говорить, я буду впадать в тщеславие». Старец отвечает: «Нет, ты должен сказать». Тогда он задает следующий вопрос: «Как же мне быть, как же мне это сделать, чтобы не победиться тщеславием?» – «Ты помолись Господу, чтобы ты говорил ради пользы брата, а не ради тщеславия». Видите, с какой тщательностью инок выясняет все до мелочей и не боится беспокоить старца, который был в затворе. И следующий вопрос: «А если я это вижу внезапно и не успеваю помолиться?» Старец отвечает: «А как ты можешь не успеть помолиться? Нет ничего быстрее мысли, ты ее всегда можешь вознести к Богу». Мы иногда слово «помолиться» понимаем так, что это надо куда-то пойти, лампаду зажечь, перед иконой встать. Это все хорошо, но совсем необязательно. Более того, когда человек так мыслит, это означает, что он молится мало. У того, кто молится много, таких вопросов не возникает. Он молится всегда и везде и во всякое время[36]. При каждом деле, поступке, во всяком затруднительном положении, требующем решения, большом или малом, он возносит мысль к Богу. Инок задает следующий вопрос: «А если я все-таки не успел и ответил, и чувствую, что я сказал с тщеславием?» – «Тогда скажи: "Прости, Господи, я тщеславно говорю"». Вся последовательность борьбы, о которой мы говорили, здесь ясно проиллюстрирована. Сначала с помощью молитвы – сопротивление, если же оно не удалось, то исцеление через покаяние.

В заключение общего очерка борьбы со страстями, из которой мы с Божьей помощью надеемся выйти победителями, я хочу привести пример, в котором можно увидеть различные нюансы этой борьбы. Пример этот касается некоторой «страстишки». Я уже упоминал о курении. Можно назвать ее учебной страстью, на которой все хорошо видно. Например, никто не скажет, что страсть к курению врожденно присутствует в человеческом организме. Про эту страсть все знают, что она приносная. Но тем не менее каждый курильщик, действующий или бывший, хорошо знает, насколько она становится глубинной потребностью сердца, прямо невозможно никак без нее прожить. Итак, священник, который был моим наставником на заре моей христианской жизни, долгое время был курильщиком. Он, в свою очередь, много ездил в Псково-Печерский монастырь. Там один из печерских отцов, знаменитый духовник, архимандрит Адриан, до сих пор живущий и здравствующий, ему сказал: «Ты научишься бороться с этой страстью и отсюда извлечешь урок борьбы со всеми страстями». И указал ему уповать в основном на молитву. Сокрушаться об этой страсти, каяться, исповедоваться и просить Бога избавить от нее. Впоследствии этот священник говорил: «Я тут действительно многому научился, потому что, сколько я ни предпринимал усилий, сколько ни пытался применять всяких методов воздержания, все было напрасно. Я познал свою немощь: когда мне казалось, что я вот-вот уже побеждаю, и вдруг, совершенно как мальчик, вновь пленялся этой страстью. Я познал, насколько ничтожны наши силы, насколько они ничего не стоят без Бога. Я познал опасность успокоения, когда я говорил: ну вот, я бросил, и через день или два я вновь оказывался пленником этой страсти с той же силой, как оно было и прежде. И наконец, я познал силу терпеливой молитвы и всесильную помощь Божию. Я безуспешно пытался вести борьбу самостоятельно, но она всегда рано или поздно оканчивалась моим поражением, однако при этом я не переставал каяться и молиться. И в конце концов, страсть вдруг от меня отошла сама по себе, как будто и не было ее никогда, как будто я никогда не был заядлым курильщиком». Поэтому и меня он уже с самого начала настраивал таким же образом.

Совет, который он мне дал, мне тогда чрезвычайно понравился. Он сказал: «Вы ничего не делайте, но перед тем, как закурить, всегда говорите сорок раз "Господи, помилуй!"». Обычно советуют каждый последующий день курить меньше, чем в предыдущий, а первую сигарету закуривать позже. Но вся эта мучительная борьба, когда хочешь курить и воздерживаешься, очень тяжела. А тут без всякого садизма мне было сказано: хочешь курить – кури, только перед причастием день не кури (какой день?! день я бы не выдержал!), точнее, с утра не кури перед тем, как в церковь пойти. Но перед тем, как закурить, сорок раз скажи «Господи, помилуй!». Я приучился очень быстро это произносить. Пока спичку зажигаешь, как раз сорок раз и скажешь. Но со мной произошло по-другому. Со всеми по-разному бывает. Ему Господь дал на этом примере многому научиться, а мне не дал. Я не ожидал в этом деле быстрого успеха. Я думал, что это будет долгое дело. Я прекрасно осознавал, что сам я никаких усилий не прикладываю. Это меня смущало. Более того, я даже не успел возненавидеть эту страсть. Мне сказали, что это плохо, ну значит плохо, я это принял на веру. Сам я внутри не понимал, что тут плохого. Я прекрасно сознавал, что молитву мою внимательной никак нельзя было назвать, курить-то хочется, тут не до внимания. И вдруг в один прекрасный день, буквально через несколько месяцев, от меня это отступило, как будто никогда не бывало. Я перестал курить и не курю до сих пор. Я не испытал тех мучений, о которых мне рассказывали те, кто бросал курить: как это мучительно, как каждый день хочется. Я не хочу сказать, что так бывает всегда, но это поучительный пример. В данном случае Господь со мною милостиво поступил. Теперь мне остается только хранить это со вниманием, чтобы не войти в прилог, сочетание, сосложение и не оказаться на том дне, из которого Господь меня вывел.

Классификация страстей

Страстей очень много. Есть две общепринятые классификации, разработанные святыми Отцами. В них выделяются главные страсти и произрастающие из них дочерний. Они друг другу не противоречат, это просто подход немножко с разных сторон. Одна выделяет три корня страстей: самолюбие, славолюбие, сребролюбие. Три «С».

Что такое самолюбие? Здесь имеется некоторое расхождение смыслов у церковного слова и обычного русского словоупотребления. То, что мы на мирском языке именуем самолюбием, здесь скорее это славолюбие, то есть когда нам нравится, что нас возносят, и не нравится, когда нас принижают или кажется, что принижают. А на языке церковном, когда слово «самолюбие» встречается в молитвах, например в молитве покаянной из вечернего правила, имеется в виду нечто другое. Имеется в виду любовь к своему телу и душе, к услаждению тела и души. Когда мы стремимся исполнять все наши телесные пожелания и пожелания низшей части нашей души. Нам кажется, что без них не жизнь. Вот это самолюбие. Сюда входит и желание покоя, и желание насытить чрево. И желание всяческих развлечений, новых впечатлений. Украшение жилищ, излишняя забота об их удобстве. Любовь к одежде, страсть к автомобилям, столь распространенная. В Америке мне рассказали, что большой процент американских мужчин дарят подарки своим машинам на Валентинов день. Это уже даже страстью нельзя назвать, это какое-то умственное помешательство, возникающее из самолюбия.

Славолюбие – это любовь к славе, то есть желание возвышения себя в глазах других и в глазах собственных. Много произрастает пороков из этого корня. Оттого, что мы ставим себя высоко, мы осуждаем; мы становимся нетерпимы, поэтому обижаемся, раздражаемся. Мы тщеславны. Буквально по песне из фильма «Буратино»: «На хвастуна не нужен нож, ему немного подпоешь – и делай с ним что хошь». Ровно так происходит и с нами. Дьявол нам немного подпоет или людей каких-нибудь пошлет, которые нам подпоют, и делает с нами «что хошь». Из славолюбия происходит и гордость, мать всех пороков.

Третий корень – это сребролюбие, то есть любовь к приобретению. Не обязательно к деньгам, а именно к приобретению. Изначально эта страсть имеет происхождение от самолюбия или славолюбия. То есть мы приобретаем сначала ради чего-то: или ради того, чтобы ублажить тело или душу, или ради славы и тщеславия – хотим прославиться, выглядеть лучше. Очень быстро это превращается в самоцель. Все, наверное, помнят образ Скупого рыцаря из пушкинских «Маленьких трагедий», который копит свое богатство, отказывает себе и своему сыну во всем, живет в нищете и впроголодь. Единственным счастьем для него осталось спускаться в подземелье и открывать свои сундуки. Пушкин, со свойственной ему гениальностью, опоэтизировал эту страсть. В его изложении она выглядит весьма грандиозно. Скупой рыцарь – это не какой-то презренный скряга. В охватившей его страсти есть даже какое-то величие. Величие не в положительном плане, а в плане всеохватывающем. Мы видим, как страсть поглощает всю душу незаурядного, сильного и смелого человека.

Это три корня, откуда произрастают разнообразные страсти.

Вторая классификация страстей восходит к знаменитому церковному писателю IV века Иоанну Кассиану Римлянину. Он ради душевной пользы, чтобы приобрести рассуждение и истинное знание, предпринял далекие путешествия из Италии, откуда он происходил, на Восток. Сначала посетил Палестинские монастыри, потом Египетские, встречаясь с разными отцами и стараясь у них что-то почерпнуть и чему-то научиться. Жил он какое-то время и в Константинополе, где слушал слова знаменитого церковного учителя Иоанна Златоуста и учился у него. После этого преподобный Иоанн Кассиан вернулся на Запад, где еще долгое время жил, являясь учителем и устроителем монастырской жизни по образцу того, что он увидел на Востоке – в Палестине и Египте. В своих сочинениях он суммировал (не изобрел и не ввел, а именно суммировал) учения святых подвижников, которые он слышал в пустынных скитах и отшельнических кельях Востока. Он говорит о восьми главных страстях. Первой именуется угождение чреву – чревоугодие, дальше идут блуд, сребролюбие, уже нами упоминаемое, гнев, печаль, уныние, тщеславие и гордость (Писания. Книга 5, гл. 1).

О чревоугодии

Преподобный Иоанн Кассиан сам был монахом и писал свои сочинения по просьбе епископов и настоятелей монастырей, которые обращались к нему с вопросами и за советами. Он начинает со страсти чревоугодия – начальной страсти, с которой надлежит вести борьбу монаху. Это фундамент, на котором строится монашеское житие, ибо монахи ведут особо возвышенную жизнь и без сугубой борьбы с чревом они не могут в ней преуспеть. Он приводит такой пример: сравнение с Олимпийскими играми, которые он еще застал[37]. На Олимпиаде сначала бывают отборочные соревнования, и только победившие в них допускаются к борьбе за медали. Так и в духовной брани: тот, кто не победил плоти в ее страсти чревоугодия, не допускается к борьбе за высшие монашеские добродетели. Кто желает вести жизнь равноангельную, должен начать борьбу с этой страсти (Книга 5, гл. 12–13).

Мы с вами не монахи. Может быть, кто-нибудь из нас когда-нибудь и сподобится монашеского подвига, но пока мы будем рассуждать как миряне. И, как миряне, мы бы не поставили эту страсть по своей важности на первое место. Хотя она важна и для нас. До начала Великого поста осталась неделя. Можно даже сказать, что он начинается с завтрашнего дня, потому что уже завтра начинается пост на мясо и воздержание от супружеских отношений, для тех, кто строго исполняет церковный устав. Это касается единомысленных пар, в которых оба супруга являются членами Церкви и сознательно желают соблюдать пост. А поскольку нам предстоит пост, то мы и начнем со страсти чревоугодия. Не потому, что это самая важная, самая глубоко поражающая нас страсть, а именно по этой причине.

В борьбе с этой страстью, как всегда и везде, нужно найти правильный, серединный путь, особенно нам, мирянам[38]. И не уклоняться ни налево, ни направо (см.: Притч. 4, 27). Мы уклоняемся направо, если пытаемся к этой страсти относиться по-монашески, то есть возводим на самый высший уровень и все свои силы сосредотачиваем на борьбе с ней. Свое же духовное преуспеяние измеряем тем, насколько мы преуспеваем в посте. И, как всегда, как только мы начинаем воспринимать несвойственное нам житие, мы немедленно пленяемся гордостью и тщеславием. Так как все страсти взаимосвязаны, то и бороться мы должны со всеми страстями, не оставляя в небрежении какую-либо из них. Отцы приводят сравнение с осажденным городом. Нет смысла защищать всю стену, оставив один участок открытым: враг ворвется через него[39]. С одной стороны, мы должны вести круговую оборону, хотя где-то на каком-то направлении мы можем сосредотачивать преимущественные усилия. С другой стороны, так как одна страсть порождает другую, то и успех в борьбе с одной страстью приносит нам сразу преуспеяние и на других участках фронта.

Так вот, как только мы начинаем пытаться воспринять несвойственное нам житие, начинаем выходить из чина, заповеданного для мирян, то мгновенно пленяемся тщеславием, и наше воздержание, вместо того чтобы приносить нам пользу, начинает приносить нам вред. Об этом пишут не только советующие мирянам, на это всегда обращают внимание писатели, которые пишут о борьбе со страстью чревоугодия для иноков. Они пишут: «Следите, чтобы борьба с этой страстью не ввела вас в гордость и превозношение». И действительно, люди, которые сильно напирают на пост, берут на себя какие-то дополнительные посты, начинают в подражание монахам поститься по понедельникам, обычно впадают в тщеславие, становятся превозносящимися, смотрящими на всех свысока: вот эти все ходят чревоугодники, ядцы-винопийцы, то ли дело мы. В общем, начинается фарисейство. Вот, чтобы не было у нас фарисейства, перед постом, в Неделю мытаря и фарисея, нам предлагается напоминание о том, куда мы можем впасть. Мы читаем о постящемся фарисее и непостящемся мытаре. Как превозносящийся, в частности своим постом, фарисей был осужден, а кающийся мытарь был оправдан. И в знак того, что мы отвергаем фарисейство, следующая неделя освобождается от поста в среду и пятницу. Мы не фарисеи, мы можем и не поститься два раза в неделю.

Со стороны уклонение направо видно хорошо, в самих себе мы это видим хуже и бываем часто увлечены примерами фарисейства. Нам кажется, что этот человек такой духовный и является примером для подражания. Все постятся в среду и пятницу, а он еще понедельник добавил. Он того-то не ест, он тогда-то не ест, он ест один раз в день и так далее. От таких вещей Отцы предостерегали даже в монашестве, особенно в наше время. Вообще усиленный пост и те подвиги постные, про которые мы читаем у древних Отцов, для нашего времени чрезмерны. Те, кто перелагал учение древних Отцов для современников, об этом всячески предупреждали[40]. Я приведу пример из писаний святителя Феофана Затворника – подвижника, практически современного нам, хотя уже и он во многом является для нас недосягаемой высотой. Он пишет одной своей корреспондентке – новоначальной монахине, которая, приняв монашеский постриг и переживая подъем благодати, взяла на себя в монастыре дополнительный пост. Он ей пишет: «Все мне нравится в Вашей жизни, нравится Ваше воодушевление, с которым Вы начинаете Ваше монашеское поприще, вот только этот постишка Ваш дрянной меня смущает». Он ей советовал его оставить, потому что выделение из среды наших собратьев ведет к тщеславию, которое является значительно более тонкой и погибельной страстью, чем чревоугодие.

Итак, нам не надо уклоняться направо. Уж если когда-нибудь мы решимся на какой-нибудь дополнительный подвиг поста (не так как все вокруг нас постятся), то это должно быть известно только нам и нашим духовникам. А для остальных должно быть сокрыто в тайне[41]. Пусть наша левая рука не знает, что делает правая (Мф. 6,3).

Уклонение налево – это когда мы вовсе пренебрегаем борьбой с этой страстью. Пренебрегаем, вспоминая слова, что не то оскверняет человека, что входит в уста, а то, что выходит из уст (Мф. 15, 17–18). Борьба с чревоугодием ведется через воздержание, а мы считаем, что это не для нас, это для монахов. Мы работаем, у нас тяжелый труд. Мы не можем воздерживаться, нам надо кушать, мы больны. Это тоже крайность, которой мы должны избегать. Мы должны помнить, что единственная заповедь, которая была дана первым людям в раю, была заповедь поста (Быт. 2, 16–17). И нарушение этой заповеди привело к страшнейшему падению. Мы должны помнить, что все преуспевшие в духовной жизни постились. И Церковь, сознавая, что мы миряне, мы работаем, что труд наш иногда очень тяжел, что сейчас время такое, когда здоровье человеческое, из-за его же собственных усилий и преуспеяний во грехе и небогоугодных занятиях, катастрофически пошатнулось, тем не менее поста не отменяет. Понимая, что устав поста, который записан в Типиконе, становится недосягаемой высотой, Церковь относится к послаблениям в пост снисходительно. Однако пост остается и никак не отменяется.

Преуспеяние в борьбе со страстью чревоугодия является для монахов пропуском на дальнейшее ратоборство с силами зла, с духами злобы. В какой-то мере это справедливо и для мирян. Когда я говорил об общих средствах, которые дает Церковь в борьбе со страстями, я не сказал о посте умышленно, чтобы сказать об этом сейчас. Пост, который противопоставлен страсти чревоугодия, является и для нас фундаментом и средством для борьбы против всех страстей. Итак, опасаясь уклониться налево и направо, будем держаться золотой середины.

Прежде чем мы будем говорить о посте, нужно сказать, что борьба со страстью чревоугодия не должна ограничиваться одним соблюдением постов. Плохо, если мы будем в посты поститься, а в остальное время объедаться. Это все равно как часто бывает в армии: вырой яму, зарой яму. Мы так с места не сдвинемся. Именно для этого Церковь сделала пост постоянным. Кроме больших постов еще есть посты регулярные: постные дни среда и пятница. Они установлены, чтобы мы никогда не забывали о борьбе со страстью чревоугодия, чтобы постоянно помнили о воздержании. Но и одними постными днями ограничиться было бы неправильно. Мы должны всегда стараться бороться с этой страстью.

Для монахов рекомендуется такой критерий этой борьбы: всегда оставаться чуть-чуть неудовлетворенными, вставать из-за стола с легким чувством голода[42]. Для монахов же сказано, что даже обычную разрешенную пищу в разрешенное время нужно вкушать с неким сокрушением сердца, что приходится уступить плоти и есть[43]. Для нас, мирян, это будет слишком тяжело. Мы можем смягчить это следующим образом: насыщаться, но не пресыщаться и вкушать пищу, которая нам дана Богом, с благодарением. Не с сокрушением, как монахи, а с благодарностью Господу за то, что Он нам ее послал.

Когда мы говорим о страсти чревоугодия, надо помнить, что страсть есть нечто чуждое нам, приносное, что только из-за многократных повторений греха и падений она стала как бы частью нашего сердца. В связи со страстью чревоугодия возникает вопрос: а разве желание кушать не является врожденным для человека? Разве не естественно это человеку? Конечно же естественно. Чревоугодие – это одна из тех страстей, которые опираются на естество, но тем не менее являются в чистом виде приносными страстями, ибо плоть нуждается в насыщении, а не в пресыщении. Пресыщение ей вредит. Это особенно заметно в наше время, когда человек желает всячески облегчить свой труд. За нас все больше и больше работают машины, а сами мы все меньше и меньше работаем телесно. В итоге мы боремся не с голодом, а, как правило, с ожирением. Пресыщение не есть потребность плоти, а есть развращенность, которая основана, во-первых, на естественном плотском желании, а во-вторых, на свойстве нашей плоти, которое было приобретено уже с грехопадением Адамовым.

Мы есть падшие существа, в том числе и плоть наша падшая. И нашей падшей плоти свойственно лукавство. Вот как об этом говорит преподобный Иоанн Лествичник: «(Чрево), и будучи пресыщено, вопиет: "мало!", будучи наполнено, и, расседаясь от излишества, взывает: "алчу!"»[44]. То есть у нас потерялся тот естественный барьер, который должен быть тогда, когда человек является образом Божиим, неискаженным и незапятнанным падением. Вот у детей гораздо более здоровое отношение к пище, чем у нас. Поели, наелись и пошли: больше не хочу. Конечно, и дети (даже еще неиспорченные) не являются совершенством, и у них с самого начала сломан естественный ограничитель, позволяющий плоти взять столько, сколько надо и что ей надо, а остальное не принимать. Однако дети находятся в гораздо более здоровом состоянии, чем мы. И мы видим, как на наших глазах дети падают, падают и, по причине постоянных падений, приобретают страсть к сладостям, к чему-то еще, а потом и к объеданию. Вообще, страсть чревоугодия разделяют на две части: чревобесие и гортанобесие. Гортанобесие – это пристрастие к разнообразной и вкусной пище, а чревобесие – это пристрастие к количеству, когда мы съедаем значительно больше, чем нуждаемся[45]. Нам надо каждый день, невзирая на то, постный это день или непостный, стараться не допускать чреву нас обманывать, то есть насыщать его столько, сколько оно на самом деле требует. Нам кажется, что этого можно добиться за один раз, если мы внимательно следим: вот оно требует, вот хотим, хотим, хотим, вот сейчас уже вроде нормально, главное не перемахнуть, и мы останавливаемся. На самом деле это, конечно, очень завышенная норма. Далеко не то, что чрево требует на самом деле.

И вот здесь нужно привести замечательный пример из книги, которую я многократно цитировал и буду цитировать, потому что это один из основных учебников аскетической жизни, – «Душеполезные поучения аввы Дорофея». Там есть рассказ о том, как авва Дорофей воспитывал одно свое духовное чадо – преподобного Досифея («Сказание о блаженном отце Досифее, ученике святого аввы Дорофея»). Это был воин из знатной семьи, жил в миру, служил в армии. Он воспылал любовью к Богу, стал много молиться. Сослуживцы сказали ему: «Досифей, в миру такую жизнь вести тяжело. Если ты желаешь жить такой жизнью, тебе надо идти в монастырь». Они отвели его в монастырь к авве Дорофею, который принял его на свое попечение. Воинов питали хорошо, они должны были быть в силах, это входило в их обязанность. Досифей совершенно не готовил себя к жизни в монастыре, вел жизнь мирскую. Он был человеком молодым, сильным, с растущим и укрепляющимся организмом. Зная это, авва Дорофей не стал его ставить на тот жестокий постный устав, который был в этом монастыре. Там питались один раз в день и только хлебом. Для нас уже одно это немыслимо. Давайте к этому относиться с поправкой на время. Авва Дорофей повелел Досифею соблюдать положенный режим, но сказал: «Ешь до сытости, только скажи мне, сколько ты съешь». Он пришел и сказал: «Я съел полтора хлеба». А в хлебе было четыре литры (литpa содержит около трехсот граммов). Авва Дорофей спросил его: «Довольно ли тебе сего, Досифей?» Тот отвечал: «Да, господин мой, мне довольно сего». Авва спросил его: «Не голоден ли ты?» Он отвечал: «Нет, владыко, не голоден». Тогда авва Дорофей сказал ему: «В другой раз съешь один хлеб, а другую половину хлеба раздели пополам, съешь одну четверть, другую же четверть раздели надвое, съешь одну половину». Досифей исполнил так. Когда же авва Дорофей спросил его: «Голоден ли ты, Досифей?», – он отвечал: «Да, господине, немного голоден». Через несколько дней опять говорил ему: «Каково тебе, Досифей? Продолжаешь ли ты чувствовать себя голодным?» Он отвечал: «Нет, господин, молитвами твоими мне хорошо». Говорит ему авва: «И так отложи и другую половину четверти». И он исполнил сие. Опять через несколько дней авва Дорофей спрашивает у него: «Каково тебе теперь, не голоден ли ты?» Он отвечал: «Мне хорошо, господин». Говорит ему авва: «Раздели и другую четверть надвое, и съешь половину, а половину оставь». Он исполнил сие. И так, с помощью Божиею, мало-помалу, от шести литр, а литра имеет двенадцать унций, он дошел до восьми унций». И на этом они остановились, потому что это была действительно его норма в условиях монастырской жизни. Если бы он был воин, наверняка ему нужно было бы больше, и это было бы нормально.

Здесь применяется, как я уже говорил, монашеский прием: выходить из трапезы с легким чувством голода. Нам не надо браться за такой подвиг. Я настаиваю – не надо. Для нас это будет то самое уклонение направо, о котором я говорил. Мы будем только питать наше тщеславие, а не подсекать чревоугодие. Если мы будем внимательно к себе относиться и останавливаться на состоянии: хватит, мы насыщены и больше не должны есть, то постепенно наши потребности будут снижаться. Мы это четко и ясно увидим.

Итак, нам важно поймать момент, когда следует остановиться в приеме пищи. Здесь существует один прием. Чревоугодие – это страсть души, но оно сильно связано с телом. И здесь есть телесный момент растяжения желудка. Об этом и Отцы писали[46]. Мы это знаем на основании современной физиологии и медицины, а Отцы это писали на основании опыта. Действительно, не только развращение наше, но и сама потребность организма снижается. Сигнал о насыщении подается при меньшем количестве пищи. На чем мы часто ловимся? На том, что нам вкусно, и мы в азарте слишком быстро едим, не прислушиваясь к себе. А сигнал от нашего желудка до нашей головы доходит за некоторое время. Не как у жирафа, но все-таки за какое-то время. И если мы это время опережаем, то сигнал приходит тогда, когда мы уже объелись. Едим, едим, вроде все нормально, потом: «ой!», и мы можем только выйти и куда-то лечь, даже не выйти, а выкатиться. Со временем появится некоторый опыт. Вот мы едим и сделали паузу, вроде бы небольшую, буквально достаточно минутной или двухминутной паузы, чтобы мы поняли: вот, теперь всё. А дальше, как говорится, надо упираться рогом. Желательно при этом не кричать на весь стол, что я борюсь с чревоугодием, что я уже насытился.

О блуде

Следующая страсть, которая в аскетических творениях святых Отцов всегда разбирается после страсти чревоугодия, это страсть блуда. Обычно эти трактаты написаны монашествующими и, в каком-то смысле, для монашествующих. Война с плотью для монашествующих имеет особое значение в жизни. Мы знаем, что Господь благословил брак и, как говорится в чине венчания, «еже из него чадотворение», то есть законное супружество, супружеские отношения и чадорождение. Существующее полународное мнение, что нормальное супружество есть грех, совершенно неправильно и противоречит и Священному Писанию, и церковному уставу. Мы знаем, что Господь был на браке в Кане Галилейской (Ин. 2, 1–10), благословил этот брак и тем самым узаконил супружество, что неоднократно потом было подтверждено в Посланиях апостольских[47]. Раньше все церковные должности, даже епископские, могли заниматься людьми женатыми, не обязательно монашествующими. Это впоследствии, с падением нравов христианских, для сохранения большей чистоты, ревности и подвижничества в высшем священноначалии, было постановлено Православной Церковью, чтобы епископат набирался только из монашествующих[48]. Первые святители первых веков христианства могли быть в супружестве. Такие великие святые, как, например, святитель Спиридон Тримифунтский, имели жену и детей[49]. Существуют и другие подобные примеры.

Преподобный Иоанн Лествичник по поводу мнения, уже существовавшего в его время (время расцвета монашества), что только в монашестве достигается истинная святость, что жизнь в супружестве есть грех, писал, что пусть таковые не забывают, что ключи Царства Небесного были Господом вручены человеку, имеющему тещу, – апостолу Петру[50]. Мы знаем из Писания, что у него была теща (см.: Мф. 8, 14), следовательно, была жена, была семья.

Однозначно из Евангелия, апостольских Посланий, из всего учения Церкви следует, что жизнь супружеская и законы супружеские Господом благословляются. Они признаны соответствующими человеческому естеству. Есть и противоположная точка зрения: раз эта жизнь признана соответствующей человеческому естеству, то, значит, жизнь монашеская является неестественной. Хулители могут говорить еще сильнее – противоестественной. Такое мнение есть и внутри Церкви, и за стенами ее – среди протестантов всех сортов. А раз она неестественна, то, следовательно, она является искажением и вредом.

Это мнение Церковь отсекала всегда, и тот же преподобный Иоанн Лествичник в одном из своих произведений писал: «Посмотри, кто исцеляет болящих, кто воскрешает умерших». Он призывал обратить внимание на подвижников его времени. Кто это делает, люди женатые? Нет, это делают монахи (Слово 2, гл. 9). Высшая святость, как правило, наблюдается в чине монашеском. Хотя, конечно, может она достигаться и в супружестве. Мы с вами вспоминали как-то, что Макарию Великому для смирения дважды указывались в качестве примера для подражания люди, имеющие семью. Макарий Великий – инок, который прожил 90 лет и из них большую часть провел в пустыне, в безмолвии, в уединении. Господь дважды посылал его в город, чтобы указать ему, как пример более высокой жизни, сначала сапожника александрийского, который имел семью[51], а потом двух женщин, которые хотели принять монашество, но по воле родителей вышли замуж и проводили добродетельную жизнь в семьях[52].

Среди сонма святых, прославленных Церковью, мы найдем множество людей, которые имели семьи. Я уже приводил пример Спиридона Тримифунтского, но можно найти немало и других примеров, как в прежнее время, так и в наше. Среди них и мученики, и преподобные, и праведные. Например, недавно прославленный московский священник праведный старец Алексий Мечев и многие другие. Но высшие плоды святости, как правило, наблюдаются в монашестве. Именно поэтому Церковь не признает этот вид жительства противоестественным или неестественным, но ублажает его и считает выше естественного или равноангельным. То есть таким, когда человек благодатью Божией дерзает переступить через границы человеческого естества и вести жизнь, подражательную ангелам. Человеку это невозможно, но благодатью Божией это возможно для человека (Мф. 19, 26). На это тоже есть прямые указания Самого Господа, когда Он говорит о том, что блаженны скопцы, которые исказили себя ради Царствия Божия (Мф. 19, 12). Извращенное толкование этого является основанием для секты скопцов. Мы о ней даже говорить-то не будем, говорить о них противно. Церковь всегда трактует эти слова как благословение на монашескую жизнь[53]. Блаженны те, кто ради Царствия Божьего дерзают на равноангельное житие. На то, что это житие благословляется, показывают также многие примеры из Ветхого Завета. Среди великих пророков мы знаем людей, имевших семью и рождавших детей и даже имевших многих жен, как пророк Давид. Но были и такие особые избранники Божии, которые еще до благодати Христовой вели жизнь девственную. Среди них пророк Илия-боговидец, вознесенный на огненной колеснице на небо, и величайший среди рожденных женами, по словам Самого Господа, Иоанн Предтеча (Мф. 11, 11). В Новом Завете множество учеников Христовых, в частности апостол Павел, пребывали в девстве и называли эту участь лучшей. Апостол Павел писал, что семья благословляется Господом, но безбрачным духовная жизнь дается легче. Состоящие в супружестве «будут иметь скорби по плоти; а мне вас жаль», – добавлял он (1 Кор. 7, 25–26, 28).

Итак, Церковь ублажает монашеское житие как равноангельное, вышеестественное, но, благодатью Божьей, доступное для немощного человеческого естества; блаженное, но не всем доступное и необязательно требуемое; не необходимое для спасения и даже для святости и не всем благословляемое. Мы знаем примеры из житий святых, когда ревностные люди, желавшие иноческой, монашеской жизни, благословлялись через угодников Божьих, обитающих на небесах и являвшихся им, или живущих, которые изрекали волю Божию о том, что им надлежит вступить в брак. Известно множество таких примеров[54]. Мы часто вспоминаем архимандрита Иоанна (Крестьянкина). К нему приезжали ревностные молодые люди обоих полов и начинали говорить с ним об иночестве, а он, сам возлюбивший монашество с детства, им отвечал: «А кто же будет преподобных рожать? Что же вы все в монастырь стремитесь?»

Поскольку среди нас иноков нет, мы будем вести разговор на мирском уровне, то есть мы будем говорить о тех и для тех, кто избрал себе стезю мирскую, то есть жизнь или с целью законного супружества в будущем, или в осуществляемом законном супружестве. Мир сейчас погряз в страсти блуда. Впрочем, во времена апостолов в мире языческом, в котором они проповедовали, тоже было на что «посмотреть» в этом плане. Так что, кто кого опередил, ушли ли мы вперед античных обществ Греции и Рима или мы все еще от них отстаем по этой части, судить трудно. Машины времени у нас нет. Должно быть, мы сейчас идем «ноздря в ноздрю». По сравнению с христианским обществом, которое было, не хочу сказать сто лет тому назад, а хотя бы двадцать лет назад, мир по части пленения страстью блуда за последние десятилетия ушел далеко вперед. Особенно российское общество теперь наверстывает то, что оно упустило в коммунистическом холодильнике, старается всеми силами догнать ушедшие вперед западные страны.

Теперь мир нападает уже не только на монашество, а нападает и на законы супружеской жизни, которые даны Господом в Святом Евангелии и через апостолов в Посланиях. Если раньше противоестественным называлось монашество, то теперь весь мир дружно говорит о том, что противоестественной является даже нормальная супружеская жизнь. Формируют это мнение мира умные дяди, носящие различные ученые степени, называющие себя философами, психологами, врачами. Они говорят, что это неопровержимо научно доказано. Давайте мы вспомним то, что должны хорошо знать и так. Какие законы нам, мирянам, дал Господь? Господь сказал: «Кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует; и женившийся на разведенной прелюбодействует» (Мф. 19, 9). То есть мирянин должен иметь одну жену или жена должна иметь одного мужа. Кроме крайних случаев, второй брак не благословляется. Эти слова Божии были подтверждены апостолами в своих Посланиях. О тех, кто носит священный сан, говорится, что дьяконом, священником, епископом может быть только «одной жены муж» (Тит. 1, 6; 1 Тим. 3, 2, 12). Это касается всего христианского общества[55]. И христианство жило по этим законам много сотен лет. Конечно, всегда были из этих законов отступления и исключения. Но это были именно отступления и исключения. Так, из-за того, что всегда были воры, нельзя говорить, что честность является противоестественной для человека и он должен воровать. Воры всегда были. Прелюбодеи и блудники тоже всегда были. Но в массе верующие христианские души могли исполнять и с радостью исполняли это Божие постановление. Это подтверждает многосотлетний эксперимент, который сама жизнь поставила на многих миллионах людей. После этого могут выступать любые врачи. Они только доказывают, что ничего не понимают в своей врачебной науке. Могут выступать любые философы и психологи. Они только позорят сами себя. После этого все их нападки выглядят абсолютно беспочвенными.

Отчего же такое мнение торжествует в мире? Давайте вспомним, что было до Христа. Мы знаем, что Моисей именем Божиим разрешил избранному святому народу Божию отпускать мужу жену, писать разводное письмо и жениться на другой (см.: Втор. 24, 1). Почему? Господь, когда дает Свой закон единобрачия, отвечает: по жестокосердию вашему заповедовал вам это Моисей (см.: Мф. 19, 7–8). Зная, что жестокосердный народ иудейский, самый святой из всех народов, народ, имеющий истинного Бога и укрепляемый истинной верой, даже этот народ закон единобрачия исполнить не может. Так чем же объясняется, что мир не терпит законы Христовы? Оскудением благодати, отпадением от Церкви, разцерковлением мирского общества, и больше ничем. Ссылки на естество и науку – это все бред. Причина одна. И поскольку закон Божий дан на все времена – исполнение его возможно. Наша вера в отличие от многих философских учений никогда не ставит таких задач, которых человек не в силах выполнить. Любой человек, не какой-то избранный, особо от Бога одаренный. Для тех же, кто хочет быть совершенным, кто желает высшей святости, для них ставятся свои задачи[56]. Учение Божие дает нам все: и цель, и путь к этой цели, и силы для того, чтобы по этому пути идти. Итак, если причина того, что мир не несет этой заповеди, – его разцерковление, то, чтобы понести эту заповедь, нам надо воцерковляться.

Особый вопрос стоит о тех людях, которым Господь или не дает супружества по какому-то Своему промыслу, или их супружество завершается, например, какой-нибудь болезнью супруга или вдовством. Про них закон Божий и заповедь церковная говорят, что они должны жить в целомудрии. И опять же, Господь не говорит ничего, что превышает человеческие возможности. Если Он дает такую заповедь, то Он дает и силы для ее исполнения, если только мы будем стоять в Церкви Христовой. Как только мы выходим за ее пределы, то мы, как жестокосердный народ Израилев, конечно, и этого не можем понести. Хотя, если в народе Израилевом закон Моисеев разрешал разводы, то блуд (сожительство вне брака) он не разрешал никогда[57]. Значит, если в Ветхом Завете это было посильно человеку, то тем более посильно это ему и в Новом Завете. Нам нужно верить не словам мирским, что это вредно для здоровья, что это неестественно, что это невыносимо и неисполнимо, а уповать на слово Божие. Верить, что если Господь нам заповедовал, то Господь даст и силы к исполнению. Живя церковной жизнью, укрепляясь благодатью Божьей, через весь церковный строй, начиная от домашних молитв и кончая великими таинствами церковными, такими, как причастие, исповедь, соборование, мы получаем ту необходимую благодать Божью, которая укрепляет нас и утверждает на этом пути. Этот путь заповедан для всех. Если ты поставлен вне супружеской жизни – значит, это воля Господня о тебе, и с ней надо смиряться. На сегодняшний день это так, завтра может все измениться. А сегодня нужно смиряться, не роптать и спокойно ожидать воли Божьей, веруя в то, что воля Божья – благая и то, что с тобой происходит, это благо и хорошо для тебя. С этой верой мы вполне в силах исполнять заповеди Божии.

Конечно, мы знаем, что даже церковное общество сейчас ослабевает духовно. Нельзя сказать, что Господь никогда не благословлял второго брака. Второй брак не благословлялся только для лиц, имеющих священный сан. А для лиц, не имеющих священного сана и не желающих служить у престола Божия, второй брак разрешался в случае прелюбодейства супруга или супруги, в случае смерти супруга или супруги или еще в каких-то особых случаях. Со временем Церковь ради того, чтобы не отринуть от себя, не отвергнуть чад, которые все-таки допускают разводы, даже для повинной стороны разрешила второй и третий брак после понесения специальных наказаний, епитимий[58]. Кто-то из современных святых говорил, что Церковь первый брак благословляет, второй – допускает, третий – терпит, а четвертый – отвергает. Это те законы, в которых мы должны пребывать.

Следует также сказать про заповеди о супружеских постах, которые ограничивают супружескую жизнь. В супружестве, как во всяком, даже позволительном, движении плоти, мы должны проявлять воздержание, сдержанность, не давая ему полностью овладевать нами. Как в законном удовлетворении чрева пищею поставлены ограничения в виде постов, так же ограничения имеются и в законных супружеских отношениях. Накануне постных дней, среды и пятницы, накануне воскресных дней и больших праздников, в длительные посты, как вот сейчас – Великий пост, также в Рождественский, Петровский, Успенский посты благочестивые супруги, если они хотят исполнить закон Христов в супружестве, должны воздерживаться от супружеских отношений. Конечно, в это время не заключаются браки и не совершается венчание.

Таков закон. Подчеркиваю, что закон этот относится к благочестивым супружеским парам, то есть к тем бракам, когда супруг и супруга единомысленны, и ни в коем случае не должен применяться в других случаях. От нерассудительных, ревностных не по разуму людей можно услышать советы самому, независимо от своей супруги или супруга, устанавливать и твердо соблюдать это правило. Давайте мы вспомним, что говорит по этому поводу апостол. Он говорит, что по согласию, подчеркиваю, по согласию, воздерживайтесь во время поста, а потом опять будьте вместе (см.: 1 Кор. 7, 5). На этой основе и должно строиться исполнение супружеской заповеди. Оно должно быть по добровольному согласию обоих супругов. Даже в семье, где оба супруга стоят в вере, это согласие не должно вырываться супругом у супруги или супругой у супруга с давлением, с нажимом. Это должно быть, повторяю, добровольное желание обоих супругов угодить Богу и совершить свой брачный путь не по законам сластолюбия, а по законам Божиим. Стремиться и желать такого устроения нашей семейной жизни есть обязанность каждого из нас. Если у нас есть такая возможность, она осуществляется. А если наш супруг или супруга оказываются немощны или вовсе не хотят признавать эту заповедь, тогда Господь взыщет с нас желание нашего сердца. Само желание сердца вменится в действие.

Подводя итог законодательству о супружеской жизни, мы должны сказать, что Господь благословляет законное супружество и супружескую жизнь в нем с некоторыми правилами воздержания. Благословляет, как основной закон, единобрачие, то есть чтобы муж имел одну жену, а жена имела одного мужа. Только в исключительных случаях допускаются повторные браки, которые уже не приравниваются к первым, а допускаются по немощи человеческой природы. Законное супружество не является грехом, его законно желать, о нем можно молиться. Составлены специальные церковные молитвы, есть святые покровители, которые помогают невестам найти женихов, а женихам найти невест, соединить избранные Богом пары друг с другом. Без специальных причин не благословляется изменение своего супружества, то есть брать вместо одной жены другую, вместо одного мужа другого. И возбраняется блуд, то есть сожительство вне супружества для тех, кому по какой-то причине Господь супругов не посылает или супругов лишил. Что здесь имеется в виду? Нужно уточнить, что понимается под сожительством внебрачным. Когда люди вступают в брак, даже если это брак верующего с неверующим, который не может венчаться, они обещают друг другу быть вместе до конца своих дней и вести общую жизнь: делить все горести и радости вместе, совместно рождать и воспитывать детей. Если это такой союз, то это супружество. А если это союз, даже если люди живут вместе, вместе ведут хозяйство, когда подразумевается, что мы живем вместе, пока нам хорошо, а будет плохо – разойдемся, расстанемся, потому что нас ничего не связывает, то это чистой воды блуд, то есть внебрачное сожительство.

Часто возникает вопрос о гражданской регистрации брака: имеет ли она какое-нибудь значение? Приходится слышать слова: «Вот венчание – это да, а это – всего лишь бумажка, в государственном загсе полученная». Как правило, отсутствие этой бумажки свидетельствует о наличии у кого-нибудь из членов этого двойственного союза тайной мысли: «Я пока живу, а не понравится – уйду». Есть исключения из этого правила, когда люди в силу каких-то обстоятельств не расписываются. Но обычно, как бы ни произносилось, что бумажка – это пустое, что она не имеет значения, на самом деле тайная причина заключается в этом. Поэтому государственная регистрация супружества является одним из важных шагов к тому, чтобы это была настоящая семья.

То, что я пока говорил, напрямую не относится к теме нашего разговора, потому что я говорил о действиях, а мы должны говорить о страсти, которая действует внутри нас. Однако важно прояснить, какие действия Господом благословляются, а какие – воспрещаются, чтобы мы могли познать страсть, которая уводит нас от пути законного к пути беззаконному. Но как раз о страсти мне сильно распространяться не хочется. Не зря эти отношения называются интимными, в них должны входить те двое, которые в них участвуют, и духовник. Много о них разговаривать в таких общественных собраниях и не нужно, тем более что проблемы у всех индивидуальные. Тем не менее несколько слов мне хотелось бы сказать по этому поводу.

Конечно, в миру ситуация с этой страстью не такая, как в монастыре. В монашестве люди пребывают как бы выше человеческого естества и должны все время поддерживать себя на этой сверхъестественной высоте. Подобные страсти нападают на людей, конечно, и в мирском обществе, ибо состояние у всех разное, а дьявол один. Эта страсть, как и всякая страсть, никогда не находит себе удовлетворения. Мы говорили про чревоугодие: никогда нельзя сказать, что чревоугодие требует определенной конкретной вещи. Скажем, церковное правило запрещает в пост пить молоко, а чревоугодие просит этого молока. Если бы оно было необходимо, Господь бы это разрешил.

Все страсти ненасытны. Это те рожцы из евангельской притчи, которые блудный сын, удалившись из дома Отчего в страну греха, вкушает и не может ими насытиться вдоволь (см.: Лк. 15, 11–32). Страсти никогда не могут напитать ни душу, ни тело. Вспоминая о телесных страстях, мы говорим, что принцип христианской жизни – дай телу то, что ему положено, и не давай ему лишнего. Страсть же всегда стремится к лишнему. У нее практически нет предела. Чревоугодник может умереть от объедения. Такие случаи бывали. Так же и блудник никогда не насыщается блудом. Поэтому и в миру мы, ведя жизнь в пределах человеческого естества, все равно все время находимся в опасности, так как страсть блуда живет в нас и толкает выйти из этих рамок. Она никогда не удовлетворится. Что бы мы ей ни позволили, она все время будет искать другого, другого, другого...

Что говорит об этом аскетическая литература? Она говорит о том, что страсть блуда затрагивает совместно и плоть, и душу. Страсти есть болезни души. Страсти живут в душе, а не во плоти. Плоти Господь разрешил давать то, что она требует. Например, при чревоугодии мы имеем право насытить плоть, нам запрещается ее пресыщать. А страсть души требует пресыщения вкусом или пресыщения количеством пищи. Итак, страсть чревоугодия живет в душе, но опирается в своих действиях на свойство нашей плоти. На то, что наша плоть не подчиняется душе. На разлад, который произошел после грехопадения человека, во всем его строе. На то, что плоть наша как бы испорчена. То же самое касается и страсти блудной. Она обитает в душе. То, что требуется плоти по ее естеству, Господь благословил и разрешил. Но развращенная душа, совместно с испорченной грехопадением плотью, воюет с этой заповедью Божьей и требует большего, большего и большего, никогда не останавливаясь. Поскольку эта страсть так же, как и страсть чревоугодия, имеет основания и в душе, и во плоти, то с ней заповедано бороться и через душу, и через плоть. Только таким образом мы можем ее победить. Об этом говорит нам аскетическая святоотеческая литература[59].

Конечно, наиболее полным образом это относится к монашествующим. Для них необходимо постное жительство, чтобы держаться на той сверхъестественной высоте, на которой они пребывают. Для нас, мирян, существуют более легкие условия жизни. Даже и для тех, кто невольно пребывает в целомудрии в связи с потерей супруга или неимением его. В этом случае Господь является хранителем и разрешает человеку жить не по монашеским законам, в смысле воздержания в посте, усердия в бдениях, в ограничении тела и изнурении плоти, которые предписываются монахам для того, чтобы им пребывать в их вышеестественном состоянии. Здесь Господь говорит: «Я тебя поставил в такие условия, и Я от тебя не требую ничего, кроме соблюдения Моих законов, данных мирянам. Остальное Я тебе дам Сам: силы и благодать для того, чтобы поддержать твою жизнь в том состоянии, в которое Я тебя поставил».

Несмотря на разные условия жизни, различие в силе подвига, борьба с блудной страстью имеет нечто общее и для монашествующих, и для мирян, а именно: расслабление плоти, невоздержание плоти в пище, в отдыхе, в неге всегда является удобной почвой для того, чтобы в нас вселялась и развивалась блудная страсть. Поэтому плотское воздержание в тех пределах, которые предписываются мирскому человеку, является необходимым оружием в борьбе со страстью блуда. И главное тут не формальное правило, а то общее правило, которое дается всем: знать меру во всем и ничему не предаваться безудержно. Ни сну, ни отдыху, ни тем многочисленным продуктам мира сего, которые разнеживают наше тело: одеждам, мазям, благовониям... Не знаю даже, что и сказать, я в этом плохо разбираюсь, но знаю, что их множество. Нужно не предаваться безудержно тому комфорту, который так продуцирует мир. Сам мир не знает меры, он пребывает в страсти, в невоздержании. А поскольку эта страсть ненасытна, мир стремится все свои силы (умы лучших ученых, умение лучших мастеров) употребить на то, чтобы утончать, умножать, производить комфорт для плоти. Если мы телевизор смотрим, то так, чтобы нам от дивана не отрываться, а только пальцами на кнопки нажимать. Но и так не очень удобно, это же надо пальцами шевелить. Сейчас наверняка будут разрабатывать такой метод, чтобы все совершалось напрямую: посмотрел, подумал и, бац! – первая программа включилась! Шутки шутками, а ведь к этому всё стремится, к этому направлена вся мировая цивилизация. Все гигантское человеческое дело, все, для чего люди как пчелки трудятся, бегают, жужжат, – все направлено на совершенствование и производство этого комфорта. То, что нам сейчас кажется смешным, нашим детям будет казаться просто необходимым, без чего жить нельзя. Так, наверняка нашим родителям показалось бы смешным, что невозможно жить без этой палочки, с помощью которой можно переключать телевизионные каналы, не сходя с кресла. Что, казалось бы, трудного – пошел да нажал.

Мы должны выбрать для себя необходимое и стараться не переходить за его пределы. И здесь не очень важно, где мы проведем границу. Страсть ненасытна. В этом ее сила, но в этом и ее слабость. В каком-то смысле неважно, где ее ограничить, а важно произвести ограничение. Она сама обязательно подойдет к этой границе и будет об нее биться. Святитель Игнатий (Брянчанинов) в юности был послушником духовного вождя Оптиной пустыни – старца Льва. Многие иноки приходили к старцу и роптали: почему ему даются более легкие условия жизни, чем принято в монастыре? на каком основании? И старец ответил одному из таких вопрошавших: «Ты пришел из пастухов, ты всю свою жизнь привык спать в шалашиках, на земле, а он пришел из дворян. Для него та постель, которую я ему позволяю и которая тебе кажется слишком роскошной и недопустимой для монаха, это все равно, что тебя положить на иголку или на раскаленную печь»[60]. Отсюда мы видим, что каждый должен сам для себя, сообразуясь с духовным рассуждением, определить свой уровень. Тем, кто имеет духовников, сделать это с помощью своего духовника. Но ограда должна быть. И здесь недостаточно чисто формальных духовных постановлений: в среду мы не едим мясного и молочного, а в четверг мы объедаемся. Это нам ничего не даст. Везде и во всем, во всяком плотском удовольствии должна быть мера. Еще раз подчеркиваю, по мере нашей развращенности, по мере нашей изнеженности, по мере нашей плененности данным видом плотского удовольствия эта граница сугубо индивидуальна для каждого. Но важно, чтобы эти границы были. Если они есть, то страсть будет вянуть, она не может жить в границах. Силы ее будут ослабевать, а мы сможем эти границы стягивать. Будет происходить так, как при воспитании преподобным Дорофеем отрока Досифея, который, начав с большой порции хлеба, постепенно уменьшил ее. Сама благодать Божия подвигнет нас на это, если мы остаемся в вере, в ревности и желании богоугождения. Нам самим покажется, что в тех границах, которые мы поставили десять лет назад, мы легко и свободно себя чувствуем. Мы уже не чувствуем границ, надо их подтянуть, и будем подтягивать. Так постепенно каждый дойдет до той меры, которая ему Господом предназначена. Кто-то, может быть, станет святым Антонием, кто-то Макарием Великим, а кто-то просто будет исполнять разумное воздержание и в нем войдет в Царство Небесное.

Этот закон о воздержании касается и самих супружеских отношений. Я не буду и не хочу здесь вдаваться в подробности. Если есть какие-то вопросы, их следует выяснять с духовниками, это вопросы интимные. Правило постов ставит некоторое законное воздержание. Но, как и в посте пищевом недостаточно соблюдать постные дни, а в остальное время делать все что угодно, так и здесь нужна некая мера сдержанности, которую каждый определяет для себя сам. Особенно это актуально в наши дни, когда мир и здесь пропагандирует всяческую развращенность и изощренность. Весь тот гнусный опыт, который был накоплен прелюбодеями всех времен и народов, долгое время пребывал в неком андеграунде, прозябал, не то чтобы умирал до конца, а где-то прятался на задворках. Так происходило не только в христианских обществах, но и в мусульманских, которые возникли, в общем-то, на основе христианства и в каком-то плане должны были равняться по уровню нравственности с обществами христианскими, иначе эта религия не могла бы конкурировать с христианством. Да и буддистские и индуистские установления, все они предполагают некоторый нравственный уровень. Сейчас же всю эту дрянь активно выкапывают наружу, развивают, пропагандируют и говорят, что в этом счастье и радость супружеской жизни. В этом гибель супружеской жизни, потому что плоть вытесняет Душу. Низшие страсти души вытесняют высокий душевный порыв. А ведь истинное счастье любви супружеской реализуется в сфере духовной, то есть в высшей части души. В ней рождается та высокая радость, которую супружество дает. В ней возникает та высокая любовь, которую даже и мир воспевает, о которой и мир мечтает.

Опять вспоминаю притчу о блудном сыне: когда человек ест пищу, предназначенную для свиней, он ею не насыщается. Он хочет получить пищу человеческую. А мир говорит так: «Ешь больше пищи для свиней, приправь ее, приукрась, разнообразь, и ты в результате получишь тот вкус, который ты получал от пищи человеческой». Никогда. Наоборот, те остатки человеческого, которые в тебе еще были, под действием этого умрут. И напротив, в разумном воздержании низшего расцветает высшее и рождается истинная радость супружества. Высокая. При таком устроении супруги в конце жизни говорят друг другу: «Ты была радость и счастье всей моей жизни»[61]. А то, что основано на чисто плотских удовольствиях, очень быстро превращается в тяготу и муку. Если сравнить состояние семей и семейного счастья, которое было в обществах нравственных (не только христианских, но и, например, мусульманских), с тем, что мы имеем сейчас в обществе нерелигиозном, то тут доказательств, по-моему, не нужно. Тут все очевидно. Все разговоры о естестве человеческом, как я уже говорил, теряют всякий смысл по сравнению с опытом жизни многих сотен лет. Сейчас о всяких извращениях говорят, что они заложены в человеческом естестве. А где же они были много сотен лет? Говорят, что они были. Да, они были, но в каком количестве? А теперь вдруг чуть ли не половина всего человечества оказывается с каким-то измененным естеством и говорит, что естество так требует. Если мы заглянем в историю, то увидим, что так было всегда. Как только падает нравственный закон, мгновенно вдруг у всех изменяется естество. Как только он восстанавливается, естество становится на свое место, и никаких проблем. А эти исключения, отклонения, как убийство и воровство, существовали всегда. Ну и что? Это ничего не доказывает. Как мы не говорим, что убийство и воровство естественны, потому что они всегда были, так и про это мы не можем такого сказать.

В борьбе со страстью блуда главное, особенно в нашем, мирском состоянии, – не воздержание плоти, но воздержание души. Даже те, кто пишут для монахов, подчеркивают, что заповедь Божия – храни свое сердце[62]. А для мирян удельный вес борьбы с этой страстью через душу еще больше, чем для монашествующих. Итак, главное в борьбе со страстью блуда – блюсти и хранить свое сердце от скверных помышлений.

Что тут важно для нас? В первую очередь важно само понимание вопроса. К сожалению, мы его часто не имеем. Или имеем, но до конца не осознаем. Это понимание всевидения Божия. Вот что говорит Господь: «Кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф. 5, 28). Можно эту фразу перевернуть для противоположного пола. То, что не заметно ни для кого из окружающих, то видит Господь. Видит и наш ангел-хранитель и безмерно этим огорчается. Это нам надо ясно чувствовать и понимать. Большинство из нас это знает, конечно, но понимания нет. Это видно из того, что то, о чем мы думаем и допускаем себе думать, и то, что мы чувствуем и допускаем себе чувствовать, мы никогда не выскажем вслух. И это уже не тот целомудренный охранительный стыд, который повелевает нам хранить тайну интимных отношений, чтобы они были действительно интимными, а это человекоугоднический стыд. Мы стесняемся людей. Мы стесняемся своей нечистоты, как Адам, который после грехопадения увидел, что он наг и, почувствовав в душе нечистые желания, о которых он раньше не знал, стал стесняться своей наготы[63]. Так и мы. Для нас страшно подумать, что люди будут видеть нас в той нечистоте, о которой мы позволяем себе думать и которую мы позволяем себе испытывать в сердце своем. И в то же время, раз мы это позволяем, мы забываем, что Господь видит это. Как писал преподобный Иоанн Лествичник: «Видел я людей, которые шли воровать и отступали, испугавшись собак» (Слово 1, гл. 15). Этих людей можно назвать безумными, потому что они испугались собак и не испугались всевидящего Господа. Вот такими же безумными являемся и мы, когда уповаем на тайну от людей и не боимся того, что наше сердце открыто Господу[64].

Приведу один поразительный пример. Это случай из жизни Парфения Киевского[65], сейчас он прославлен как святой Украинской Церковью. Это был монах, подвижник, жил при архиерейском доме митрополита Киевского Филарета (Амфитеатрова). Мы знаем его по молитве, которая приводится в наших молитвословах. Очень глубокая, содержательная молитва, одна из немногих молитв, которая написана уже в наше время на русском языке, молитва иеромонаха Парфения Киевского. Многие, наверное, ее читают, или читали, или стараются читать. Он обладал даром чистоты. Если обычно монашествующие ведут борьбу с блудной страстью, побеждают ее в себе и увенчиваются как победители, то некоторым дается от нее освобождение. Господь дает такую благодать от природы. Про таких Отцы говорят: свят, но неискусен. Добродетель дается от природы, они обладают ею и святы, но неискусны в том плане, что не умеют и не знают, как бороться со страстью и как научить этому других. Парфения мы не можем назвать неискусным, потому что он прошел монашеский путь и борьбу со многими страстями, но от этой страсти он был изначально свободен. Подчеркиваю, что это не является его достоинством. Это просто данность. Достоинством является победа над страстями. Мы читаем в древних Патериках рассказ про одного пресвитера, который испытывал приливы блудной страсти, когда по долгу своего священнического служения должен был крестить женщин. Он очень этим огорчался. В очередной раз испытав такой прилив, он бросил свой приход и бежал в пустыню. Он думал, что раз так с ним происходит, то он не может служить, не может исполнять свое служение. Ему явился Иоанн Креститель и сказал: «Иди служи и не бойся, больше ты не будешь испытывать беспокойства. Но я хотел для тебя лучшего, я хотел, чтобы ты воевал с этой страстью и победил ее. Но ты бежал с поля битвы. Возвращайся, больше она не будет тебя беспокоить»[66].

Это я говорю вообще обо всех страстях. Наш удел – не быть от них свободными. Быть от них свободными – это доля ангелов, а доля человека – воевать со страстями и побеждать их с Божией помощью. Так что не надо нам бояться, что страсти живут в нас, а надо нам с ними воевать. Парфений же был от этой страсти свободен. Но однажды, как он описывает, без всякого страстного движения души он просто подумал: «А как это бывает у людей, живущих в браке?» И в тот же день ему было видение Пресвятой Богородицы, Которая сказала ему, как Она была безмерно огорчена этим его помышлением. Вот какое оскорбление наносит святости и чистоте Божией блуд, живущий в мыслях и сердце нашем. Вот об этом мы должны помнить. Это есть главное средство воздержания от нечистоты.

Тут еще должно сказать о хранении наших органов чувств, потому что сейчас мир агрессивно нападает на нас, живущих в миру и не защищенных монастырскими стенами, всячески зазывая на блуд. Например, рок-музыкой, танцевальной музыкой. Трансцендентное восприятие музыки безмерно способствует страсти блуда, это несомненно. Раздаются голоса, что это просто современная музыка, что раньше была одна музыка, а теперь другая. Даже в среде священнослужителей можно услышать: «А что же плохого в рок-музыке? Раньше Бах был, а теперь Битлз». Но, во-первых, это с музыкальной точки зрения безграмотно. Если говорить о современной музыке, аналогичной Баху, то это – Шнитке, Прокофьев, Шостакович. А рок-музыка служит блуду. И в каком-то смысле, чем она глубже, тем это хуже. Есть понятие о высокой рок-музыке в отличие от того, что называется попсой. Поскольку она более высокая, то тем она и более мерзкая. Если увлечение попсовой музыкой поражает поверхностный слой души, то увлечение более серьезной рок-музыкой поражает душу человеческую более глубоко. Музыка действует трансцендентно, то есть мы не можем сказать, каким образом она воздействует на нашу душу, но что воздействует и разжигает – это определенно. Все остальное действует прямым образом. Литература, фильмы, всяческие картинки, которых повсюду много.

Есть мнение, что и классическая музыка пагубна для души человеческой. Так говорил, например, А. Н. Толстой. Но здесь мы не согласимся со Львом Николаевичем. Он хотел вести жизнь целомудренную, но без Церкви, то есть без помощи благодати Божией. Поэтому ему, как плохому танцору, все мешало: и музыка, и Софья Андреевна (ходит тут, понимаешь, по дому). Тем же, кто идет богоустановленным путем, классическая музыка не мешает. Конечно, она никак не заменяет духовную пищу. С ростом духовного уровня человек часто оставляет занятия классической музыкой, если это музыкант, и потребление ее, если это слушатель-любитель, ради более высоких радостей, которые он получает через Господа. Старец Варсонофий Оптинский был большим любителем музыки, страстным поклонником ее. Готовясь к уходу в монастырь, он, по заповеди старца Амвросия, еще в миру вел монашескую жизнь и из всех своих светских дел сохранил только посещение концертов классической музыки и опер. Постепенно он и это оставил. Не потому, что музыка возбуждала в нем блудные страсти (тогда бы он оставил ее раньше), а потому, что те радости души, которые приносила ему классическая музыка, сменились в нем более высокими радостями духа, которые доставляла ему духовная жизнь. Однажды он шел после какого-то концерта со слезами на глазах и встретил своего знакомого, который поинтересовался причиной его слез. Поняв, что слезы вызваны восторгом по поводу прослушанного произведения, он сказал: «Да, это замечательно, но есть более высокий восторг – это восторг молитвенный».

Итак, к классической музыке обвинение в пагубе не относится. Хотя музыка музыке – рознь, как и литература литературе – рознь. Мы всё должны фильтровать с точки зрения христианской нравственности. Многое из классического искусства, особенно современного, мы вынуждены отбрасывать как негодное для христианина. Особенно из литературы. Музыки это в меньшей степени касается. Но обвинять искусство вообще – это, наверное, все-таки загиб Льва Николаевича, а не наша общая проблема. А по поводу современной музыки все ясно и определенно.

Что касается более явных соблазнов, на них не стоит останавливаться, так как здесь все понятно. От них мы должны хранить свои глаза, уши, может быть и вкус, и обоняние. В любом месте, где мы видим, что через наши чувства в нас начинает действовать блудная страсть, мы должны этот источник пресечь. И если в каких-то иных страстях Отцы допускают иногда, когда человек чувствует в себе силы, вступить в борьбу с искушением и победить его, то в этом случае они говорят, что необходимо немедленно отступать. Если, скажем, кто-либо возбуждает в тебе страсть гнева и раздражения, то Отцы советуют не избегать такого человека. Не искать специально с ним встречи, но и не избегать, а стараться победить в себе страсть. Если же этот вопрос касается блудной страсти, то совет совсем другой: по мере возможности избегать любых контактов с тем предметом, который эту страсть возбуждает[67]. Но, как подчеркивают священные писатели, заповедь Божья гласит: «Храни свое сердце». Страсть живет не в глазах, не в ушах, а в сердце. Главное, за чем мы должны следить, это – за сердцем нашим.

Здесь, опять же, есть некая разница между нашим положением и монашеским. Если монах воюет отчасти с плотью, то мы воюем по большей части с дьяволом, потому что плоть наша имеет то, что ей потребно. Мы воюем с дьяволом, который, используя всю ту благоприятную внешнюю среду, которую дает нам окружающий мир, возбуждает нас все время блудной нечистой страстью. Наша главная задача – это «разбивать младенцев о камень», как мы слышали в псалме, который несколько последних суббот звучал на всенощных бдениях (Пс. 136, 9). Вот и нам надо разбивать о камень всех младенцев блудных ощущений, немедленно запрещая себе и призывая в молитве на помощь Господа, и Пресвятую Богородицу, и ангела-хранителя нашего, и святых покровителей, и тех святых, которые прославились победой над блудной страстью. Призывать на помощь, всеми силами стараясь не допустить в себе согласия и разжжения. Тот общий механизм прилога, сочетания, сосложения, пленения, о котором я говорил, действует и здесь. И здесь нам особенно важно разбить младенца о камень, потому что, когда этот младенец окрепнет, победить его будет весьма и весьма не просто.

Поскольку основа этой страсти коренится в душе (а у нас, мирян, преимущественно она связана с душой более, чем с плотью) и возбуждается дьяволом, то здесь очень важно сказать о взаимосвязи, которая существует между этой страстью и другими страстями. То же самое, конечно, мы прочитаем в заповедях для монахов, отшельников, высоких подвижников, но к нам это относится преимущественно. Власть дьяволу возбуждать в нас блудные страсти дает наше потворство другим страстям. Если потворство телу дает такую власть, то тем более потворство другим страстям, в частности гневливости и особенно гордости и превозношению. И здесь часто дьявол, в каком-то смысле невольно, выступает как посланный Богом палач и даже в каком-то смысле как благой воспитатель. Ибо, не говоря уже о падении действием, падение мысленное для христианина, то есть пленение блудной страстью, – это унизительное и постыдное поражение. Тогда как в гневе и гордости мы часто купаемся и даже не чувствуем мерзости своего греховного состояния, то в случае с блудной страстью наша совесть работает более чутко. Я не говорю о развращенном мире, в мире совесть уже усыплена, я говорю о нас, христианах. Эти падения, которые Господь попускает дьяволу, а дьявол по своей жадности кидается (ему бы только учинить какую-нибудь гадость), служат в определенном смысле Божией цели. Они наказывают нас за наше потворство другим страстям. Блудные падения заставляют нас обратить внимание, особенно если в нас есть разум, на те причины, которые их вызывают.

Я приведу один пример из жизни древнего прославленного монашества. К одному из святых, подвизавшихся в Египетской пустыне, пришел послушник с плачем и говорит: «Ухожу в мир, удаляюсь в город».– «Почему?» – «Меня изгнал старец. Я исповедовал ему помыслы о нападении блудной страсти, и он сказал, что мне невозможно быть монахом. Поэтому я ухожу». Святой отец утешил его и уговорил вернуться в келью, а сам направился к этому старцу. Старец проявил здесь сразу несколько страстей: превозношение своей чистотой перед нечистотой неопытного и молодого брата, осуждение и гнев, ибо с гневом изгнал его. И вот преподобный подошел к хижине старца и помолился там. И было видение черного эфиопа, который стал стрелять из лука в этого старца. Через некоторое время всклокоченный старец выскочил из своей хижины и куда-то быстро побежал. Преподобный остановил его и спросил: «Отче, ты куда бежишь-то?» Старец от стыда не знал, что сказать. Преподобный сказал ему: «Вот что случилось с тобой, что попустил тебе Господь за то, что ты так жестокосердно и с превозношением и осуждением отнесся к тому, кого Господь вверил твоему попечению и воспитанию. Возвращайся в свою хижину и подвизайся в иноческом житии, ищи Царства Небесного». Старец, пристыженный и наученный, вернулся в свою хижину[68]. Так бывает часто и с нами. Превозношение, гнев, раздражение, осуждение – это тот хворост, от которого в душе нашей разгорается блудная страсть. И те падения, которые происходят, являются свидетельством пленения этими страстями и указывают нам на них, как на возможные причины падения, чтобы мы искали в себе эти страсти и начинали воевать и бороться с ними.

Как всегда, как и во всякой страсти, история борьбы бывает длительная, и для каждого эта длительность своя. Это есть Божий промысел. И в этой борьбе, и в тех многочисленных падениях, которые Господь попускает даже для тех, кто искренне противится страсти и борется с нею, заложено великое научение тому, что никакая страсть, связана ли она с плотью или не связана, естественна она для нас или противоестественна, не побеждается одними усилиями и желаниями человеческими. Страсть побеждается благодатью Божией, а наши усилия и желания лишь призывают эту благодать. Когда человек уповает на свои силы и на свою собственную борьбу с грехом, то это вид гордости человеческой. Это такая глубинная гордость, которая есть корень всех зол и которая живет во всех нас. Господь ее искореняет и, в частности, через эти мысленные падения блудной страсти. Падения делом не допускаются. Церковь накладывает за них жестокую епитимию. Благодати Божией в Церкви достаточно, чтобы удержать нас от падения действием. Падение на деле, как правило, хотя бывают исключения и из этого правила, Господь в воспитательных целях не использует, потому что оно оставляет незаживающие шрамы и на теле, и на душе. Поэтому, когда я говорю об этих падениях, я имею в виду падения мысленные. Не подумайте, что этим я их извиняю. Не надо делать вывод, что делом мы не падаем, а мысленно, как мы слышали, и великие святые падали. Упоминавшийся преподобный успокоил послушника тем, что сказал, что он и сам многократно переживал в своей жизни такие мысленные падения. Когда мы слышим подобные высказывания или высказывания святого Василия Великого, который говорил, что он хотя и девственник, но блудник[69], мы можем подумать: «Ну ничего, это можно. Если Василий Великий падал, то мы-то что, грешные, нам Сам Бог велел». Я имею в виду совсем не это...[§]

О сребролюбии

Обычно в монашеских книгах о борьбе со страстями третьей по счету разбирается страсть сребролюбия. Мы тоже будем придерживаться этой последовательности. Здесь есть существенное отличие от тех двух страстей, про которые мы говорили раньше. Когда мы говорили про страсть чревоугодия и про страсть блуда, то отмечали, что они имеют опору в естестве человеческом. А страсть сребролюбия – это нечто иное. Она опоры в естестве человеческом не имеет.

Для начала сформулируем, что эта страсть из себя представляет. Я уже говорил, что, кроме общепринятой классификации деления страстей на восемь главных, есть еще другое разделение всех страстей на три толстые ветви, от которых ответвляются уже более тонкие веточки. Эти три толстые ветви: самолюбие, славолюбие и сребролюбие. Страсти чревоугодия и блуда принадлежат к самолюбию, то есть они направлены на то, чтобы угодить себе – своей плоти и низшим похотям своей души. Человек угождает насыщению чрева и вкусу, гортани своей (гортанобесие), всячески изощряясь в яствах. Отсюда проистекают и все проявления блудной страсти для удовлетворения похотей телесных и проистекающих отсюда страстей души. А сребролюбие названо отдельно. Хотя изначально эта страсть развивается в человеке из угождения себе, из самолюбия, когда человек, возлюбив себя, свой комфорт, свой покой, начинает исполнять все мельчайшие пожелания души и тела. Человеческое общество так устроено, что для этого нужны деньги, и человек их добывает. Поначалу в этот период отношение его к деньгам проявляется как расточительство, когда человек готов потратить огромные деньги на угождение своим мельчайшим прихотям. Захотелось то-то и то-то, и человек готов за это желание отдать все. Отцы говорят, что скупость и расточительность – две связанные вещи. А дальше происходит пленение человеческой души. Так как везде в основе всего лежат деньги, то, соответственно, для удовлетворения всех своих желаний человеку нужны деньги, деньги, деньги... Постепенно деньги становятся его самоцелью. И возникает страсть сребролюбия. Человеку уже становится важно не пользоваться материальными благами, а их копить. В основном это выражается в накоплении денег, на которые можно приобрести все что угодно. Человек становится не пользователем, а слугой и рабом.

Картины этой страсти изображены во многих литературных произведениях. Это и Плюшкин Гоголя, и бальзаковский Гобсек, и Скупой рыцарь Пушкина. Кстати, о Скупом рыцаре. Его сын, молодой рыцарь, говорит о своем отце, что он в деньгах видит не слуг, а господ. В этом заключается суть этой страсти, когда не деньги служат человеку для удовлетворения его различных самолюбивых желаний, а человек начинает служить им. Но не только деньгам. Плюшкин и Гобсек копили не только деньги, а множество самых различных вещей, которыми не пользовались, которые гнили и портились. Им доставлял радость сам факт обладания. Не пользование, не удовлетворение себя, проистекающее от этих предметов, а то, что они есть. Это проявление того же самого сребролюбия; не важно, направлено ли оно на деньги или на другие способы накопления.

Если мы вспомним Скупого рыцаря, то перед глазами встает жалкая картина порабощения человека. Рыцарь трясется над своими сундуками и, по его собственным словам, как юный влюбленный стремится к своей невесте, так он каждый раз с трепетом входит в подвал, открывает сундуки и рассматривает накопленные им сокровища. Здесь изображена предельная степень этой страсти. Скупой рыцарь боится того, что будет с богатством после его смерти. Он не хочет оставлять все это своему сыну даже в наследство, потому что ему непереносима мысль, что все, что он так долго копил, сын начнет тратить. Это крайнее проявление, жалкое и смешное, потому что оно совершенно бессмысленное. Человек не ест, не пьет, ходит в лохмотьях, сыну своему ничего не дает (тот вынужден тоже перебиваться с хлеба на воду), а все копит и копит, просто ради того, чтобы накопить. Картина полного абсурда, в ней нет никакого смысла.

Такие крайние проявления страсти сребролюбия встречаются не часто. Но сама эта страсть имеет громадное повсеместное распространение, как сеть, наброшенная на лицо мира. Давайте вспомним известную оперную арию: «...на земле весь род людской чтит один кумир священный, он Царит по всей Вселенной, тот кумир – телец златой». Та огромная власть денег, существующая в нашем мире, основана не только на экономическом устройстве, но и на той порабощенности этой страстью, которая захватывает в большей или меньшей степени столь многих людей. А во многом и нас с вами. Вспомним и другие слова из оперной арии: «сатана там правит бал». То есть этой страстью, как удочкой на крючок, сатана нас ловит. Человека, плененного этой страстью, сатана надежно держит в своей руке и всегда может толкнуть на нарушение всех заповедей Божьих и на совершение самых тягчайших преступлений, чтобы тот никогда уже не мог оправдаться и стал бы вечным узником ада.

Если уж мы начали цитировать литературу, то можно вспомнить слова из песни, написанной Булатом Окуджавой для кинофильма «Буратино», которую поют Лиса Алиса и Кот Базилио: «Пока живут на свете жадины вокруг, удачи мы не выпустим из рук... На жадину не нужен нож, ему покажешь медный грош и делай с ним что хошь». Точно так же поступает с нами дьявол через эту страсть. Господь освободил нас от насилия дьявольского, насильно дьявол ничего не может сделать. Но без всякого насилия и принуждения (ему не нужен нож), он показывает медный грош и делает «что хошь» со многими и многими из нас. Это, конечно, посмеяние дьявола над человеческим достоинством, когда человек трясется над своими сундуками или накапливает одежды, которые изъедает моль, или продукты, которые у него гниют. Это квинтэссенция надругательства дьявола над человеческим достоинством, ведь человек создан по образу и подобию Божьему.

Я обратил внимание на то, насколько крепко держит человека эта страсть в своих руках. Из обзора житий святых мы видим множество раскаявшихся блудниц и блудников, которые достигли святости. Мы видим разбойников, душегубцев, воров, принесших покаяние. Гораздо реже мы встречаем примеры сребролюбцев, которые покаялись и спаслись. Конечно, это не означает, что сребролюбие – это такая страсть, из которой человек не может восстать покаянием. Господь исцелил человека от всех болезней, поэтому из любой страсти человек может восстать. Мы видим такие примеры в Евангелии. Это мытарь Закхей, который своей профессией мытаря скопил себе неправедное богатство, притесняя, обманывая и обижая ближних. Раскаявшись, он говорит: «Господи! половину имения моего я отдам нищим и, если кого чем обидел, воздам вчетверо». И Господь говорит: «Ныне пришло спасение дому сему... ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее» (Лк. 19, 8–10). А в житиях святых есть ярчайший пример другого мытаря, жившего значительно позже, мытаря Петра, который был чрезвычайно жаден и скуп, копил свое богатство и был уже на пороге ада. Как-то в порыве гнева к нищему, который у него что-то просил (он ужасно разгневался: как это у него можно было что-то просить!), Петр, не имея под рукой камня, кинул в нищего булкой хлеба. И вот эта булка хлеба, которую нищий схватил и ею напитался, спасла Петра от ада. Ему было продлено время земной жизни за этот нечаянно брошенный нищему хлеб. После этого он совершенно изменил свою земную жизнь и прославлен как преподобный Петр (см.: Жития святых святителя Димитрия Ростовского. 22 сентября).

Как же происходит пленение этой страстью? Она чрезвычайно коварная. Она как тихая змея вползает в душу при любом человеческом занятии, потому что все мы должны в поте лица своего добывать хлеб. Естественно, при этом мы имеем дело с деньгами, никуда нам от этого не деться. Мы должны рассчитывать свои средства: на что нам хватит, на что не хватит; что мы можем купить, а что не можем. Это нормально, без этого невозможно жить в мире. И вот здесь нас начинает поражать эта страсть. Когда это средство приобрести то или другое фигурирует в наших размышлениях, страсть вползает в нашу душу.

Я вспоминаю свой собственный пример, когда я был в детстве сильно поражен этой страстью сребролюбия на простом, в общем-то, деле. Мы решили с одним моим другом накопить денег и купить мопед, такой велосипед с мотором. Чисто детское желание, может, немного безалаберное, но уж ничего плохого в нем нет. Стали откладывать. Ну какие у нас деньги? Где-то на обед дадут – отложишь, где-то еще что-то. Была определенная сумма, которую мы должны были накопить. И эта страсть накопительства захватила меня полностью. Я радостно смотрел: вот еще на копеечку прибавилось, а вот еще стало больше. Яркий пример того, как, еще ребенком, я был этой страстью захвачен.

Люди, которые хотят решительно со страстью сребролюбия покончить, избирают путь монашеский, уходят из мира, пропитанного этой страстью насквозь. Уходя из мира, они принимают обет нестяжания, то есть обещают Богу ничего своего не иметь. Монах что-то свое, конечно, имеет, потому что и ему необходимо чем-то пользоваться. Даже самой строгой жизни отшельники имеют хоть одну какую-нибудь одежду, какую-то хижинку, но все это монах рассматривает не как свое, а как данное ему в пользование.

В настоящее время отшельническое монашество уже уходит в прошлое, хотя отшельнические кельи все еще остаются и на Афоне, и у нас на Кавказе. В общежительных монастырях всем имуществом распоряжается монастырское начальство. Все, что у монаха есть, – выдается ему в пользование, у него нет ничего своего. В любой момент по благословению монастырского начальства он должен отдать любую вещь. Если монах служит на приходе, то всем его имуществом распоряжается епархиальный епископ. Например, в Щиграх на приходе служит архимандрит Зиновий. У него есть дом и машина, видеомагнитофон и компьютер, но все это ему не принадлежит. В любой момент любая вещь, которая находится у него дома, по благословению архиерея может быть затребована, и он ее без звука отдаст.

Вообще эта страсть настолько заразная, что все, кто хотел чисто проходить монашеский подвиг, старались всеми силами от нее оттолкнуться. В древних Патериках есть повествование о том, как два брата, решившись оставить мир и удалиться в пустыню, нашли мешок золота. Один брат, переступив через него, пошел дальше своим путем. А второй решил, что неразумно зря пропадать таким средствам. Он взял золото, вернулся в город и основал на эти деньги несколько обителей. Казалось бы, с ним ничего плохого не произошло, он распорядился деньгами благо. Он устроил несколько монастырей в городе, в которых стал попечителем и духовником. Прожив много лет, он задумался о том, насколько он правильнее и разумнее поступил, чем его брат. Если бы он последовал за своим братом, они бы все бросили, а так – сколько пользы принесло это золото, когда оно в хороших руках. Но явившийся ему ангел сказал: «Не возносись! Если ты милостью Божьей не погиб от этого золота, то благодари Бога. А твой брат поступил намного разумнее и правильнее тебя».

Приведу еще один пример о том, как поражает человека эта страсть. Это пример из жизни одного преподобного отца. Как-то, странствуя, он забрел в дом каменотеса. Тот принял его как странника на ночлег. За бедной трапезой, которую каменотес смог ему предложить, они разговорились. Каменотес рассказал о своей жизни, что он живет в селении, через которое проходит дорога, и зарабатывает себе на хлеб тем, что обтесывает камни для укладки мостовой. Зарабатывает он три монеты в день. Одну из них он отдает на храм, другую – нищим, а третью тратит на себя. Кроме того, всегда, когда он видит странника, то готов его у себя принять. Преподобный отец подумал, как человек разумно распоряжается данным ему имуществом и так мало имеет. А сколько людей имеют много и столь неразумно этим распоряжаются. И он стал молиться Господу, чтобы Он дал каменотесу богатство. Сколько бы он мог сделать добра, если бы в его руках было не три монеты, а значительно больше. Проходя через некоторое время через это селение, он захотел вновь встретиться с этим каменотесом, но его не оказалось дома. Соседи сказали, что, обрабатывая свой огород, он нашел клад и переехал в столицу. Преподобный странник пошел искать его в Константинополь и там узнал, что теперь это один из самых гордых, надменных и скупых вельмож, которые служат при дворе императора. Он страшно испугался, что своими молитвами погубил человеческую душу. Хотел пойти к нему побеседовать, вразумить, но его даже на порог не пустили. Тогда он в раскаянье, что он усомнился в промысле Божьем, дерзнул изменить его, стал молиться Богу, чтобы Господь не погубил эту душу по его вине. Произошел государственный переворот в империи. Этот вельможа, бывший каменотес, оказался в проигравшей партии и был вынужден, бросив все, с женой и детьми бежать из города. Вернулся в свою деревню и укрылся в своем бывшем доме, где его никто, естественно, не искал и не чаял найти. Вернулся к своей прежней жизни. Милостью Божьей вернулся не только к своему прежнему труду, но и к своему прежнему добродетельному образу жизни. Этот печальный опыт духовно обогатил и самого каменотеса, и преподобного отца, который сначала своей молитвой чуть не погубил человека, а потом умолил Господа все же его спасти.

Теперь скажем о том, какую опасность представляет для человека обладание богатством, даже держание золота в руках. Недаром Господь говорил: «Трудно богатому войти в Царство Небесное... удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19, 23–24). Не само богатство – зло, а то искушение, которое оно порождает. Человеку очень трудно с ним совладать[70]. Недавно на одной конференции, собранной верующими бизнесменами, высказывался владыка Кирилл, председатель Отдела внешних церковных сношений. Он говорил, что нигде учение Христово не порицает занятие бизнесом и само оно никак не является грехом. Но, как он выразился, бизнес – есть зона повышенного морального и духовного риска. Человек там сталкивается со страшными искушениями. Требуется особое внимание и трезвение, чтобы устоять в борьбе со страстью сребролюбия. Более того, мы говорим, что монахи пытаются укрыться от этой страсти, уходя из мира. Но даже древнеегипетские отшельники занимались рукоделием, плели корзины. Иногда сами, но чаще просили кого-нибудь из мирян продать их, чтобы купить на вырученные деньги нечто необходимое для жизни. А сейчас в общежительных монастырях, которые имеют свое хозяйство, обязательно поставлены отцы, которые занимаются им. Через их руки проходят средства, часто немалые, на которые благоустраивается монастырь. Все это таит в себе все те же искушения и опасность этой страсти.

Я могу рассказать о себе. Я, милостью Божьей, всегда жил довольно скромно. Когда я работал в науке, там платили денег мало, особенно молодым специалистам. Я не стремился к должностным продвижениям, поэтому зарплаты у меня были невысокие. Мне хватало, и я был доволен. Потом я в церквях помогал, был рабочим. До начала так называемой перестройки платили в храмах довольно высокую зарплату, потому что денег поступало много, а тратить их было никуда нельзя. Люди деньги несли, а на каждый гвоздь, чтобы его вбить, нужно было долго получать разрешение. Поэтому строительство и ремонт были сильно ограничены. В общем, тогда в храмах платили зарплату относительно высокую, но тоже не слишком, среднюю. И как только у нас какой-то избыток скапливался, мы старались кому-то помочь: какому-то храму или человеку нуждающемуся, чтобы у нас не накапливалось. Всюду, даже и в этом, возникает такой момент: о! уже 700 рублей на книжке скопилось, можно хорошо какой-нибудь церкви помочь, а еще те денежки подойдут, да еще те, уже 800 будет! И начинает это сердце греть. Мысль, что ты кому-то поможешь, служит тебе оправданием. Но внутри становится приятно при мысли, что вот уже 700 есть, а скоро будет 800. Когда я стал настоятелем храма, через мои руки потекли деньги, которых я раньше в руках не держал, а только в книжках читал. Даже когда я служил в сельском храме, а уж в городе и подавно. Я стал замечать, как приятно их в пачечку сложить, резиночкой перетянуть. Посмотреть: вот сколько пачечек, хорошо! Хотя все эти деньги уходят на строительство и благоустройство нашего храма, на все остальное. Они абсолютно мне не принадлежат, и я никогда не мыслил их как свои. Тем не менее приходится все время быть настороже, эта страсть отовсюду подбирается и подстерегает нас. Даже в самом, казалось бы, безопасном месте. Вроде бы благое дело – церковное строительство, но и отсюда она подбирается. Помощь неимущим – и отсюда она подбирается. Даже прикосновение к деньгам в каком-то смысле таит в себе опасность.

Конечно, возникает вопрос: что же нам делать? Ведь когда мы говорим: «на земле весь род людской чтит один кумир священный», то это относится не только к неверующим, но и к нам, христианам. Господь, зная, как эта страсть владычествует в мире, предвидел, что она не оставит и людей, обратившихся к Богу, и в них будет жить желание послужить двум господам. У Него есть притча о слуге двух господ: «Не может слуга служить двум господам, либо об одном начнет нерадеть, либо о другом. Так и вы не можете одновременно служить Богу и мамоне» (см.: Мф. 6, 24). Мамона здесь означает богатство, беса сребролюбия. Либо человек должен победить сребролюбие, либо он начнет нерадеть о Боге. К сожалению, в нас часто живет служение двум господам. В результате мы прилагаем усилия, чтобы наладить нашу духовную жизнь, чтобы совершать восхождение по лествице, ведущей от земли на Небо, а все эти наши усилия низвергаются тем служением, которое мы оказываем другому господину. Часто мы этого даже не замечаем. Очень многие люди искренне считают, что они этой страсти не подвержены, хотя со стороны непредвзятому наблюдателю ясно видно другое.

Мы говорили, что богатство – это искушение, но даже тех, кто живет скромно и даже более чем скромно, эта страсть не оставляет и, к сожалению, успешно пленяет. А человек, плененный этой страстью, даже и не замечает своего достатка. Ему кажется, что у него ничего нет, что он еле-еле концы с концами сводит. Хотя со стороны видно, что человек живет вполне в хорошем достатке, а он искренне этого не видит. Он искренне считает, что ему необходимо еще и еще добавить[71]. То есть эта страсть часто действует в нас скрытно, и нужен внимательный глаз, чтобы ее замечать. Она скрывается под видом необходимых нужд, а часто даже и благих. Я вам приводил примеры из своей жизни, когда хочется собрать деньги на что-то хорошее, какое-то пожертвование или церковное строительство. В нашей повседневной жизни она скрывается под маской необходимых приобретений. Нам надо то, то и то, а для этого нужны деньги. В результате наша мысль все время пленена помышлениями не о том, как угодить Богу, а о том, как нам увеличить свой денежный приток и уменьшить свой денежный отток, чтобы у нас собралось как можно больше. И мы уже не замечаем, что то, что мы считаем необходимым, не так уж нам и нужно, а то, что мы уже пленены, – это некое реальное состояние нашей души.

Как же от этой пагубной ситуации избавиться? Как же со всем этим быть и как поступать? Здесь в каком-то смысле мы можем подражать монашествующим, при этом оставаясь жить в миру. Ведь никто не мешает нам относиться к тому, что мы имеем, не как к своей собственности, а как к тому, что дано нам в пользование. Более того, нам не только никто не мешает, но Господь так и научает нас. В Евангелии есть притча о неверном домоправителе, который неправильно распоряжался имением, врученным ему господином, и за это ждал взыскания (см.: Лк. 16, 1–8). В толковании этой притчи под этим домоправителем подразумеваемся мы[72]. Почему под домоправителем, а не владельцем? Потому, что все, что у нас есть, это действительно дано нам Богом. И как Бог дал, так в любой момент может и взять. И только Он является Хозяином и Владельцем всего того, что мы имеем, а мы являемся лишь управителями, которые должны благим образом распорядиться врученным нам достоянием. А если мы распорядимся не благим образом, то будем давать ответ, как тот растратчик, который неправильно управлял имением, врученным ему хозяином. Поэтому так смотреть на вещи не только возможно, но так именно и нужно, потому что это соответствует реальности[73].

Люди, которые вступили на путь Христов с ревностью, особенно новоначально вступившие, часто начинают думать о монашестве. Вот и ко мне часто обращаются молодые, да и не очень молодые люди и говорят: «Батюшка, как бы нам в монахи уйти?» Среди них есть люди и семейные, и свободные. По опубликованным письмам отца Иоанна (Крестьянина) я вижу, что и к нему приходила масса таких писем от людей, которые или по ревности хотят усерднее послужить Богу и думают о монашестве, или, видя неуспешность своих попыток борьбы с грехом, думают, что в монашестве это будет успешнее. Некоторые пытаются в монашестве найти спасение от житейских проблем, которые одолевают и не дают покоя. Я часто отвечаю таким образом, что благое, в сущности, желание – монашество, но когда у человека есть семья или кто-то находится на его иждивении, то это принятию внешнего монашеского образа не способствует. Или даже, если такая возможность есть, то зачем же сразу с нее начинать, не попробовав своих сил, не испытав себя. А ведь никто не мешает нам, мирским, вести монашескую жизнь.

Какие монах дает обеты? Обет целомудрия. Мы тоже можем и должны жить целомудренно. Если человек свободен, он обязан жить целомудренно. Если человек имеет семью, то по обетам брачным он тоже призван жить целомудренно, ибо он должен ни делом, ни взглядом, ни мыслью не уклоняться от своего супруга или от своей супруги. И в этом для него будет заключаться исполнение обета целомудрия.

Об обете послушания мы тоже говорили, что послушание воле Божьей – это есть обязанность всех нас, а не одних только монахов. Живя в миру, мы все можем и должны стараться отсекать свою волю и склонять свою выю под волю Божью. И, чем с большей покорностью, согласием, любовью и верой мы будем это делать, тем более мирно и спокойно будет у нас на душе.

Когда мы говорим о третьем обете – нестяжании, то и этот обет мы вполне можем исполнять, живя в миру, владея имуществом, часто даже и немалым, а многочисленным и многообразным. Но надо воспитывать в себе такое отношение, что это имущество не наше, оно дано нам в пользование, и наша обязанность им благораспорядиться, то есть распорядиться им так, чтобы исполнить заповеди Божьи. Например, вступая в брак, мы принимаем на себя семейные обязательства о том, что муж должен содержать семью и жена должна ему в этом способствовать. Нам нужно воспитать детей, дать им все необходимое для жизни внешней и для жизни внутренней, что тоже требует средств. «Новый Завет» купить – это тоже денег стоит. Следует выполнять и прочие заповеди Господни о том, чтобы помогать нуждающимся: одеть нагого, накормить голодного, напоить жаждущего, помочь болящим, то есть во славу Божью распорядиться врученным нам имением. Такая установка является корнем, фундаментом, на котором должна строиться наша борьба со страстью сребролюбия.

У владыки Антония (Блюма) есть одно воспоминание. Он был врачом, принял тайный постриг и оставался в миру, скрывая свою монашескую жизнь. Видите – и это возможно. Он жил в миру, как не жил в миру. Владел имуществом, как не владел им. Он описывает ситуацию, когда он внедрял в свое сознание мысль, что на самом деле он ничем не владеет, и как трудно это было. Вот он писал карандашом и внушал себе, что это не его карандаш. С каким сопротивлением эта мысль входила в его сознание: «Как не мой? Это мой карандаш, мой! Как не мой? Нет, не твой карандаш. Карандаш дан тебе в пользование. Ты должен написать им то-то и то-то во славу Божью. Ты им не можешь свободно распоряжаться». Это первый краеугольный камень, на котором стоит наша борьба со страстью сребролюбия.

Есть и второй камень. Это слова Божьи, которые мы слышим в Святом Евангелии. Господь говорит: «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?.. Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры! Итак, не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться?.. Потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф. 6, 26–33). Здесь не идет речь о деньгах, о серебре. Здесь речь идет о том, через что эта страсть вползает. Как я уже говорил, она по большей части действует в нас скрытно, как бы прикрываясь необходимыми нуждами и заботами. Нам нужно иметь на черный день, потому что неизвестно, что будет завтра, как сложится наша жизнь. Сегодня у нас есть на что купить хлеб, а будет ли у нас это завтра? Сегодня у нас есть во что одеться, завтра это изорвется, изотрется, а будет ли у нас, на что это опять приобрести? Надо в запас приобрести, надо упрочить свое материальное положение, чтобы избежать риска, и так далее. Слова Божьи в корне пресекают все эти помышления, которые пленяют нас и через которые входит в нас страсть сребролюбия. Ведь потом дело может дойти до крайних ситуаций, когда человек, как Скупой рыцарь, сидит, любуется на свои сундуки и с горечью думает, что он умрет и все это достанется его сыну, который не оставит это так лежать, а начнет всем пользоваться. В результате, вместо того чтобы дальше копиться, это богатство будет расточаться. Так вот, слова Божьи в корне бьют по всем этим помышлениям. Господь знает наши нужды и все необходимое для этой жизни нам подаст.

Господь не говорит: «Не зарабатывайте себе на хлеб насущный, бросьте все деньги, отдайте всё». Такие слова могут быть обращены к тем, кто ищет особого совершенства. К таким, как юноша, который спрашивал: «Чего еще недостает мне?» А Господь ответил ему: «Хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим... и приходи и следуй за Мною» (Мф. 19, 20–21). Так и поступали многие преподобные отцы, но это особый подвиг Божий, к которому нас Господь не призывает. Он говорит: «Не пекитесь! Есть у вас на сегодня, Господь вам дал, так будет подавать и завтра. Не пекитесь, работайте! Как работали сегодня, так работайте и завтра. Кончится эта ваша работа, Господь даст другую. И так во всем».

Милостью Божьей, когда я впервые читал Евангелие, Господь дал мне как-то ясно уразуметь эти слова. Хотя девяносто процентов того, что я читал тогда, мне было непонятно, но эти слова я понял очень хорошо. Помню, спросил о них священника: «Что же, мне все бросить, не надо ничего делать?» Он мне пояснил, мне стало понятно, и я эти слова усвоил жизнью. Я был человеком малоимущим и мало плененным заботами о внешних приобретениях. Никаких больших запросов у меня не было, мне бы поесть, попить, что-нибудь одеть, и больше ничего не надо. Тем не менее, когда я начал эту позицию внедрять в свою жизнь, я вдруг увидел, насколько я, при всем моем внешнем благополучии в области сребролюбия и любостяжания, много пекусь о подработке. Казалось, что эти страсти меня мало касаются, но когда я встал на эту позицию, то вдруг почувствовал, как много от меня отлетает, как много на самом деле в моих мыслях и желаниях было посвящено рассуждениям: «А где бы еще чего-нибудь подзаработать? Где бы еще найти работку, приработочку, подработочку, и сколько мне за нее дадут?» Я этого совершенно не замечал. И только когда я это отбросил, я понял, как много от меня отошло. Хотя, что значит отбросил? Я по-прежнему брал подработки, когда мне их предлагали, но я о них не пекся. У меня вдруг это попечение ушло: дают – дают, не дают – не дают. И надо сказать, что никогда до того момента, когда я стал верующим человеком, я не имел столь полного удовлетворения всех своих потребностей. Все необходимое Господь мне посылал: от малых вещей – до великих. Должны мы были, например, поехать к одному священнику в благочестивую поездку. Выходим из дома, чтобы идти на раннюю литургию. Пустой двор, и под ногами валяется купюра, которой хватит ровно на два билета, чтобы туда доехать. Чудесным образом Господь посылал нам все необходимое.

Я помню, приехали мы в Курчатов, и с первых дней началась беготня: туда надо пойти, сюда надо пойти. Сначала все это было в пределах первого микрорайона, потом нужно было ездить на место нынешнего храма. За день набегаешься и начинаешь думать, что нужна машина, без машины никуда не успеваешь. Раньше о машине я никогда не задумывался, зачем она мне. А тут вдруг понял, что машина нужна. Даже до Управления строительства добежать, и то надо минут десять, а строительные организации расположены в промзоне, туда вообще не доберешься. И вдруг тут же, не успели мы еще эту мысль как следует обдумать, освобождается папина машина. Папа мой машину никогда не водил, купил ее, уже будучи в пожилом возрасте, и на права не сдавал. А тот человек, который ее водил, уезжает, сначала на два года, а потом навсегда. И мы просим: «Папа, дашь нам машину?» Я спросил и был уверен, что не даст. Найдет себе другого водителя или что-то еще. Тем более что он тогда к моей деятельности относился без особого уважения. А он вдруг говорит: «Ну, берите, только сдавайте на права. Будут права, я вам дам». Мы с матушкой сдаем на права. Мои права, правда, так и лежат. Появляется у нас машина, с неба. Мы об этом никогда не думали, никаких средств у нас для этого и близко не было, накопить мы даже не пытались. Никогда мы не имели такого полного исполнения наших реальных потребностей, которое наступило, когда мы стали жить по этому принципу: «ищите Царствия Божия, остальное приложится вам»[74].

Чтобы какой-то предмет стоял твердо, нужны три точки опоры. Табуретка не может быть двуногая, она должна быть, по крайней мере, трехногой. Нам надо третий камень поставить. Итак, третий камень, на котором должна зиждиться наша борьба со сребролюбием, в каком-то смысле является следствием из того, что я говорил выше, но немножко особенным следствием. Об этом можно сказать словами, которые выбиты на могиле одного известного московского благотворителя, врача. Хотя он принадлежал католической церкви, но является примером для нас, православных. Это московский тюремный доктор Гааз, много делавший и для заключенных, которых он лечил, и вообще для нуждающихся. Всегда охотно откликался на любую просьбу и нужду. У него на могиле на памятнике выбиты слова: «Спешите делать добро». Смысл этих слов в том, что добро нужно делать не только тогда, когда тебя к этому вынуждают обстоятельства. Заинтересованы в этом, в первую очередь, мы с вами, а не тот, кому мы благодетельствуем[75]. Это есть то правильное употребление нашего имения, которое Господь нам дал. Уж если мы не придерживаемся чистого нестяжания, как иночествующие, а что-то имеем, то это имение, данное нам в управление, всеми возможностями должно быть использовано для того, чтобы творить добро. В этом оправдание нашего существования, в этом наш путь ко спасению. В этом осуществление наших добродетелей, которые должны нас привести в Царство Небесное. Поэтому в этом вопросе нужна активная позиция: не добро должно искать нас, а мы должны в каком-то смысле его искать и желать его совершить. Необходимо стремление к благотворению. И здесь должно быть такое бесстрашное отношение: то, что мы отдали ради Бога, не может привести к нашей погибели. Бес сребролюбия будет всегда нас останавливать: «Как ты отдашь? А тебе это самому нужно, тебе самому не хватает, а завтра у тебя это порвется, а ты отдал. Завтра тебе что-то понадобится, а ты деньги отдал». Этот бес многоопытный и многими крючками нас зацепивший. Он найдет в нашем сердце тысячи способов отвратить нас от этого благого намерения. Здесь нужно упование на то, что мы делаем это ради Царства Божия, а Господь ведает все наши нужды и обязательно их покроет.

Здесь я тоже хочу привести пример из своей жизни. Я их привожу не потому, что моя жизнь какая-то выдающаяся, а потому, что я себя знаю лучше, чем других, и все, что рассказываю, выходит, как говорится, из первых уст. Это то, что истинно случилось со мной. Наверняка каждый, кто имеет какой-нибудь опыт в этой жизни, может привести свои примеры. Так что не смущайтесь, что я привожу примеры из собственной жизни, это просто потому, что я их хорошо знаю и могу за них ручаться головой. Такого рода вещей в жизни бывает много. Часть из них я замечал, но не запомнил четко, часть – не замечал. Но есть в моей жизни два ярчайших примера. Я уже говорил, что Господь нас питал, одевал и все нам давал в любых обстоятельствах жизни, после того как мы стали верующими и положились на слова Господа: «ищите Царства Божия, а остальное приложится вам». И был период, когда я ушел со светской работы, потом уехал в Курскую епархию и прислуживал в одной церкви. Потом отец Иоанн (Крестьянкин) благословил меня искать рукоположения, но до перестройки это никак не выходило, потому что советская власть меня все время отфутболивала – тогда все рукоположения проходили через Комитет по делам религии. Тем архиереям, которые хотели меня рукоположить, не разрешали этого сделать. Пока шел этот процесс, я вернулся в Москву, пытался устроиться в каком-нибудь храме, но ничего у меня не получалось. Долгое время я был вообще без работы. От научной деятельности у меня оставалась подработочка – я писал рефераты на разные научные темы. А кроме никакой работы и заработка у меня не было. И по-моему, в какой-то момент и у матушки не было работы, но мы совершенно этого не заметили. Я даже не могу сказать как, но Господь по-прежнему нам продолжал все посылать, и все было. Даже не могу сформулировать, как это происходило. Матушка тогда пела в храме, но добровольно. Я читал в церкви, но тоже добровольно. Потом уже матушку взяли в хор на ставку, а я еще продолжал долгое время оставаться без работы. В церкви, где я читал, в Москве, на Речном вокзале, У нашего дома, староста давала мне разовую работу: снег убрать во дворе или еще что-нибудь в этом роде сделать. Взять меня в штат она боялась в связи с надзором со стороны Комитета по делам религии. Боялась навлечь на приход неприятностей. А подрабатывать разово за «наличку» она мне давала.

Как-то раз в храм привезли «Новый Завет». Тогда это была редкость великая. На черном рынке он стоил, наверное, рублей 50. По тем временам (доперестроечное время) представляете себе, что это такое – 50 рублей цена книги! В нашу церковь ее привезли по 25 рублей и сказали, что нам, чтецам, певцам, будут давать по одному экземпляру по закупочной цене, по 15 рублей. А меня просили двое людей, чтобы я им купил «Новый Завет», если будет такая возможность. Я сказал матушке: «Давай мы с тобой купим два, тебе один и мне один. По 15 рублей для этих людей будет недорого». Купили. И я думаю: «У одного из них день рождения как раз на днях, я ему подарю». Потом думаю: «Что же я, одному подарю, а с другого буду просить 15 рублей? Как-то некрасиво получается». Решил, что и второму подарю. С этими мыслями я прошел от двери церкви, где только что купил книги, до забора. Две минуты эти мысли мелькали в моей голове. И тут меня зовет староста: «Юра, Юра, иди сюда!» Я иду. А она говорит: «Юра, я еще 30 рублей тебе должна». И дает мне деньги. Я сначала растерялся, ну, должна и должна. Взял, поблагодарил и пошел. Потом думаю: «А почему это она мне должна?» Обычно она сразу расплачивалась со мной, как я разовые работы сделаю. Причем она такая дама, что лишнего не даст. Староста куркулистая. На храм, конечно, но тем не менее. Даром деньгами не бросается. И вот деньги возвратились мне все прямо в точности, копеечка в копеечку.

Второй случай произошел, когда меня взяли наконец в один храм рабочим. И туда прибился работать чернорабочим один парень из Казахстана. Тогда первые искорки церковного потепления только-только забрезжили, открыли Даниловский монастырь в Москве. Этот парень раньше работал при церкви в Казахстане, а тут решил, что его возьмут в братию Даниловского монастыря. Приехал в Москву: «Здравствуйте, я вот он. Берите меня». Ему говорят: «Ты что, дорогой? Тут прописка нужна, кто тебе ее даст? И вообще: мы всё тебя ждали, без тебя монастырь не могли открыть». Дали ему в монастыре, конечно, каких-то денежек, но он не смог на них уехать. Остановился в гостинице и получился заложником. Все, что он зарабатывал и что ему дали в монастыре, уходило на еду и гостиницу, а на дорогу ему не хватало. Он пришел работать к нам и тоже уехать не может. Все, что он зарабатывал (а нам тогда прилично платили, по 10 рублей в день), уходило на гостиницу и питание в столовой, а на билет нужную сумму он никак не мог накопить. Я ему говорю: «Давай я тебе дам на билет». Он говорит: «Вот спасибо, я отдам, вышлю».– «Да ладно», – говорю я ему и дал 50 рублей на всё про всё. Приношу ему эти 50 рублей, и в тот же день вечером староста меня зовет и говорит: «Вот тебе премия 40 рублей к празднику!» А у меня даже мысль такая мелькнула: «А где еще 10? Я же 50 дал». У меня еще была обязанность – дневной сторож. Храм все время открыт, и мне нужно было наблюдать, как люди себя ведут, чтобы в алтарь не зашли, не безобразничали. Рабочий день кончился, а я остался на это дежурство. Привозят покойника на ночь, чтобы утром его отпеть. Открываем ворота, и они начинают снимать гроб с машины. У них не хватает мужчин. Я иду им помогать и без задних мыслей встаю под этот гроб. Пронесли его метров двадцать от машины до храма, занесли, поставили, и я пошел. Меня догоняет одна из родственниц и дает мне 10 рублей. Я говорю: «Ну что вы, мне даже неудобно. Я взялся просто так помочь. Тут донести-то всего ничего».– «Нет, вы меня обижаете, не обижайте меня, возьмите обязательно». И вот ровно копеечка в копеечку деньги мне возвратились. Я хочу еще раз подчеркнуть, что это мне не за красивые глаза и тем более не за высокие добродетели. Так произойдет со всяким, кто будет поступать по слову Божьему. Ему будет прилагаться и воздаваться. Любые средства, которыми мы окажем дело любви и совершим какое-то дело Божье, нам обязательно вернутся тем или иным способом, если они у нас, конечно, не лишние, если нам их по жизни не хватает.

На этих трех камнях и должна строиться наша борьба с этой страстью. Ко всему этому надо добавить внутреннее внимание ко всем нашим помышлениям, которое у нас всегда должно быть, как у всякого христианина. Особенно когда мы имеем дело с деньгами, всегда надо следить за своим сердцем, не прилепляется ли оно к ним. То, что заметим, то мы приносим на покаяние, и в личном своем покаянии на молитвах, и в покаянии через таинство исповеди. Каждый раз, когда мы исповедуем какой-то грех, непосредственно ли Господу или на исповеди (особенно на исповеди), секира Божья как бы бьет по этому греху и отсекает от него какую-то часть. И так происходит, пока грех медленно, но верно не посечется до конца и не исторгнется из нашего сердца. Какой высоты здесь можно достичь, мы видим из житий святых Отцов. Мы знаем, что отшельники не имели практически ничего: одну одежду, чтобы покрывать свое тело, самые простые приспособления, необходимые для жизни, одну хижину. Тем не менее не один раз, а в описании жизни многих из них мы встречаем такие сцены: когда приходят воры в их хижину, они помогают им нагрузить имущество на осла и провожают их в путь. Подходят так, как будто они не имеют отношения к этой хижине, которую воры грабят в отсутствие хозяина[76]. Отшельники видели в этом руку Божью, и даже то скудное имущество, которым они владели, вменяли себе в некую опасную змею, которую они держат в руках, опасное семя, из которого может вырасти ядовитое погибельное растение. Видели в этом промысел Божий, который освобождает их от этого имущества, не дает возможности этому смертоносному семени пустить побеги, стебли, листья. Превратиться в дерево, плод которого – смерть. Вот до каких высот здесь можно доходить.

Мы с вами находимся от этого еще далеко, так что нам есть, чем заняться. Работы у нас много. Будем постепенно двигаться в этом направлении, положив в основу эти три краеугольных камня, которые, казалось бы, ничего от нас не требуют. Многие приходят в ложное смущение, и тут надо помнить, что всякое смущение от дьявола. Дьявол нас заводит в ловушку. Нам вроде бы надо все отдать, какой-нибудь мешок накинуть на голову с дырками для рук, ног и головы и идти босоногими странниками по миру. А если мы на это не способны, то, значит, по заповедям Божьим жить нельзя, и мы не будем жить no-Божьему. Такое противоречие мы часто слышим от других, да и у нас оно возникает, когда мы думаем о страсти сребролюбия. Видим ее в себе и думаем: ну как ее истребить? Кажется, что это невозможно. Или надо раздать свое имущество бедным, как это сделал Антоний Великий, а этого мы не можем. Или эта страсть непобедима, и надо поднять лапки кверху и признать свое поражение.

Нам надо понять, что жертвовать всем от нас не требуется. Владей своим имуществом, только внуши себе мысль, что оно не тебе принадлежит, а Богу. Оно дано тебе Богом с тем, чтобы ты им управлял. И ты будешь давать Ему отчет за каждую копеечку: как и на что ты ее потратил. На благое – хорошо. Удовлетворение собственных необходимых потребностей не есть зло, если они действительно необходимы. Удовлетворение потребностей наших сродников, которые находятся на нашем попечении, не есть зло. Распоряжайся как домоправитель тем, что тебе дано. Владей себе на здоровье.

Второе. Никто не говорит: не зарабатывай денег, не добывай хлеба насущного, но – не пекись об этом. Господь об этом попечется, Господь тебя освобождает от этих забот. Господь все твои проблемы решит. Делай то, что тебе положено делать. И получай то, что ты за это получаешь. И все Господь устроит. И сколько тебе нужно, столько тебе даст. Вспомни историю каменотеса. Ему Господь давал мало, потому что предвидел, что если ему дать много, то он сойдет с праведного пути. А другому дает больше, потому что он не может вынести скудного существования, по немощи души ему нужно больше. А третьему дает много, потому что он этим многим во благо распорядится. Господь найдет для тебя ровно тот уровень, который и ты, и твои близкие способны понести. И в то же время этот уровень не даст тебе погибнуть в сетях сребролюбия, любостяжания, многоимения, гордости и тщеславия своим богатством. Положись на Бога. Он все отмерил и все, что тебе потребно, тебе подаст. Не оставляй ничего. Не оставляй своих трудов. Не бросай зарабатывать средства, не бросай зарабатывать деньги.

Ну и третье: спеши делать добро. Помни, что благотворение – это одно из тех благих дел, на которое тебе и дано твое имение. И делай его без страха, зная слова царя Давида: «Я был молод и состарился, и не видал праведника оставленным и потомков его просящими хлеба» (см.: Пс. 36, 25). Или в другом псалме: «Благ муж щедря и дая: устроит словеса своя на Суде» (Пс. 111,5). Всегда Господь милостивому поможет и не оставит его без необходимого. Это наш третий столп, на котором мы стоим, на котором зиждется наша жизнь.

Таким образом, мы можем жить в миру среди денег, общаясь в этом мире, где «кумир – телец златой» и все на нем основано, где без него никто не может прожить, мы в том числе. И церкви не могут прожить, и монастыри не могут прожить. И жили всегда, и владели, и имели. И тем не менее, стоя на этих трех опорах, мы можем безбедно пройти наш путь. На этом я закончу.

О гневе

Мы долго откладывали. Несколько раз эту беседу переносили. Сегодня, наконец, будем говорить о гневе. Дошли мы, «докипели» до этого состояния.

Эта страсть, конечно, всем знакома. Если некоторые вещи из тех, о которых мы говорили раньше, может быть, к счастью, кому-нибудь были неведомы, то уж про страсть гнева я могу положить голову на отсечение, что она, к сожалению, в большей или меньшей степени знакома всем присутствующим. И здесь не надо радоваться малой степени знакомства, потому что это – та ложка дегтя, которая портит бочку меда. Святые Отцы, многими подвигами достигшие безгневия удивительной силы, единодушно свидетельствуют, что ничто так не отгоняет благодать Духа Святаго от нашего сердца, как гнев[77]. Так что не надо утешаться мыслью, что я гневаюсь немножко, а другие гневаются сильнее, тем более что всегда можно найти кого-нибудь, кто что-нибудь делает еще хуже, чем мы. Это путь в духовном смысле тупиковый, погибельный. А кроме того, по свидетельству святых Отцов бесы гнева маскируются, чтобы не вызывать нашего беспокойства. Чтобы оставлять нас в беспечности, они не разворачиваются в полную силу, довольствуясь малой, но достаточной дозой яда с тем, чтобы более сильная доза не возбудила нас к борьбе с ними. Я, как исповедующий священник, часто слышу: «Я мгновенно всем прощаю: сейчас погневался, сковородкой запустил, а через пять минут уже люблю как родного». Человек утешает себя тем, что хоть и вспыльчив, но быстро отходит. Преподобный Иоанн Лествичник пишет по этому поводу, что бесы гнева так себя специально ведут, чтобы оставить человека в беспечности относительно своей болезни (Слово 8, гл. 9).

Гнев не только отгоняет от нас благодать Духа Святаго, но и помрачает разум. В одном из псалмов, который мы особенно часто слышим во дни Великого поста, когда читается великое повечерие, царь Давид говорит: «Смятеся от ярости око мое» (Пс. 6, 8). То есть ярость помрачает наше правильное видение, и внешнее и внутреннее[78]. Или можно вспомнить другие слова Священного Писания: «Гнев человека не творит правды Божией» (Иак. 1, 20). То есть во гневе человек теряет разум. Он теряет способность ориентироваться в окружающей жизни, он не может отличить правды от неправды и добра от зла. И ясно, когда человек идет в темноте, пораженный этой слепотою, он впадает во многие ямы, овраги и всяческие вражеские ловушки. Мы все это можем почерпнуть не только из писаний святых Отцов, но и из повседневной жизни.

К сожалению, обычно мы видим это не у себя, а у других. Что ж, будем учиться у других. Мы видим, что происходит с человеком, пораженным страстью гнева. Этот человек, вообще говоря разумный, вдруг теряет всякую объективность. И в отношении предмета его гнева с ним невозможно говорить, невозможно ему что-то объяснить, он не слушает разумных слов. Если он что-то хочет сделать, то никаких разумных действий у него не получается[79]. И здесь не важно, какой предлог у гнева.

Чему нас учит мирская мораль? Что бывает гнев справедливый и несправедливый, правильный и неправильный. Одно дело, когда ты сам обижаешь человека, другое дело, когда он тебя обидел, а ты ему только отвечаешь обидой на обиду. Второе как бы и допустимо. Суды специально разбираются, кто кого первый обидел. Если ты первый обидел, то будешь виноват, а если ты отвечал обидой за обиду, то ты будешь прав. Даже Божий закон до пришествия благодати Христовой и тот как бы давал место этой мирской морали, когда в Ветхом Завете говорилось: «Око за око, зуб за зуб» (Исх. 21, 24). Не то чтобы Бог изменился, Бог был Тот же. Уже в Ветхом Завете, и в Притчах и в псалмах, говорится о том, чтобы гнев изгонялся. Я вам уже цитировал псалом: «Смятеся от ярости око мое». А вот, например, слова Соломона: «Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателя города» (Притч. 16, 32). Это слова Ветхого Завета, но это слова для лучших, для людей, духовно выдающихся, людей, стремящихся к духовному совершенству. А для общенародного закона, по жестокосердию людей, даже Господь допускал во времена Ветхого Завета справедливую месть, справедливый гнев. Он только ограничивал его законом и говорил: «Око за око, зуб за зуб». То есть если тебя лишили зуба, то ты не лишай человека ока; а если тебя лишили ока, то ты не лишай обидчика жизни, а воздай ему так же, не более чем он воздал тебе.

Но вот приходит благодать Христова. Теперь, когда мы имеем благодатную пищу, когда мы являемся Телом Христовым, членами Церкви, то есть удами Христовыми; когда благодать Духа Святаго преподается нам и в таинствах церковных, и в той особенной молитвенной связи, которая установлена между нами и Господом пришествием Христовым и Его искупительной жертвой и страданиями, и вообще во всей церковной жизни, – с нас уже спрашивается больше. Нам больше дано, и с нас больше спрашивается. И благодать Христова говорит: «Сказано: око за око, и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Мф. 5, 38–39). То есть благодать Христова воспрещает всякий гнев – и правильный с точки зрения мирской жизни, и неправильный. Конечно, есть разница в степени греха, но эта разница несущественна по сравнению с тем вредом, который наносит нам грех. И конечно, есть иные снисхождения к жестокосердию людей: в христианских государствах существуют суды, существует закон. Закон по этой мирской морали разбирает, кто обидимый, кто обидчик; кто прав, кто виноват. Но если мы хотим идти вслед за Христом; если мы хотим обрести истинное зрение – видеть себя, видеть свои грехи, свои болезни (а без этого мы не сможем их исцелить); если мы действительно хотим стяжать благодать Духа Святаго, Который будет нас вечно утешать и радовать, – то мы должны удержать всякий гнев: и правильный с мирской точки зрения, и неправильный. Об этом и сказано: гнев правды Божией не творит. Гневаясь вроде бы по-мирскому справедливо, гневаясь на какой-то скверный поступок, на какое-то неправильное отношение, мы, находясь под воздействием гнева, не можем ничего исправить. Наши попытки исправления приведут только к ухудшению. Мы будем врачевать сучок в оке ближнего с помощью бревна (см.: Мф. 7, 3). И этим и себе повредим и ему[80].

И все же и в законе благодати Христовой, и по правде Божией бывает гнев правильный и неправильный. Он, конечно, не имеет ничего общего с мирской классификацией. Но мы, христиане, слыша слова: «Дарившему тебя по щеке подставь и другую, и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку» (Лк. 6, 29), не должны думать, что не бывает праведного гнева. Праведный гнев бывает и должен быть. И не зря говорится в Святом Евангелии: «Гневающийся на брата своего напрасно подлежит суду» (см.: Мф. 5, 22). Значит, бывает и ненапрасный гнев. Когда святые Отцы рассуждают о том, откуда вообще происходит эта страсть, они выводят, что она происходит от некоего искаженного свойства человеческой души, которая сотворена по образу и подобию Божию. Господь, сотворив человека, вложил в душу его, можно сказать, – гнев, можно сказать, – ненависть[81]. Тут можно вспомнить слова из стихотворения Алексея Толстого (он хотя и не великий богослов, но в данном случае сказал правильно): «Господь, меня готовя к бою, любовь и гнев вложил мне в грудь». Действительно, Господь вложил в нас гнев и ненависть. Ненависть ко злу и ко греху. Господь нетерпим ко всякому злу и ко всякому греху, даже к малому пятнышку, и стремится искоренить его совершенно. Вот по этому подобию это свойство вложено и в человеческую натуру.

Господь не сотворил никакого зла. Господь праведен и всесвят, и, соответственно, Он не терпит всякую неправду и всякое отступление от святости. Так же должны действовать стремящиеся ко спасению. Один из греческих старцев, близких нам по времени, старец Иосиф, вспоминает о том, как ему снился сон, что стоят люди и их спрашивают: «Кто хочет сразиться с дьяволом?» И в этом сне он, как Давид на бой с Голиафом, вызывается: «Я хочу!»[82] Что им движет? Именно это чувство праведного гнева, ненависти, желание истребления греха. Лишение этого чувства для нас совершенно неправильно и неполезно. Мы его часто наблюдаем. Например, когда в нас, христианах, просыпается чувство праведного гнева, мы бываем даже укоряемы от людей внешних, от людей мирских: «Что же ты, в церковь ходишь, а об этом говоришь так резко. Ну, блудит молодежь (или еще что-нибудь в этом роде), подумаешь, дело молодое. Ну что ты уж так». Внешними, мирскими, осуждается наша резкость, в нас осуждается праведный гнев. А мы видим в них неправедную терпимость: «Ну, грех, надо же снисходительно к этому относиться, ну, будет у нас немножко греха». Или очень часто это проявляется по отношению к нашим близким. Особенно к нашим детям. Из любви к ним, любви не святой Божьей, а любви естественной, которая есть и в мире бессловесных животных, мы теряем объективность и снисходительно относимся к их грехам[83].

В Священном Писании есть множество примеров праведного гнева. Когда мы читаем Ветхий Завет, это часто приводит нас в смущение: да как же так? как же так жестоко? Есть примеры и в Новом Завете. Мы помним, что Господь не только говорил слова мира и любви, но и дважды изгонял торгующих из храма бичом (Ин. 2, 13–16; Мф. 21, 12). (Я сегодня цыган изгонял, в каком-то смысле по тем же причинам. Ибо они еще хуже, чем торгующие. Торгующие хоть что-то полезное делали для храма, продавали необходимое для совершения священных обрядов. А эти люди приходят в дом молитвы исключительно ради личной выгоды, заработать на этом денег.) Есть в Священном Писании Ветхого Завета страшный и печальный пример неразумной любви к детям и потери чувства праведного гнева. Я говорю о первосвященнике Илии, человеке праведном, богопросвещенном, который много лет исполнял должность первосвященника Израилева. Он исполнял свое служение ревностно, был судьей и вождем народа, был воспитателем пророка Самуила, но к детям своим проявлял не должное снисхождение, смотрел сквозь пальцы на их грехи. Поскольку священство было наследственным, они тоже исполняли обязанности первосвященников, но исполняли их нерадиво, совершали много беззаконий. В результате Господь покарал этих детей. Но за попустительство покарал и праведного Илия, допустил страшное поражение народа Израилева, так что ковчег Завета был захвачен в плен; и, когда Илий, уже старец, услышал об этом, он свалился со своего седалища, сломал шею и погиб (1 Цар. 2, 12–4, 18).

Как же нам в нашей жизни отличить праведный гнев от неправедного? Здесь важно понять, что праведный гнев направлен против греха, а искажение этого в падшей человеческой природе заключается в том, что гнев направляется против человека. Некоторые святые Отцы, разбирая повеление не гневаться на брата своего напрасно, даже говорили, что слово «напрасно» можно убрать, достаточно слов «не гневайся на брата своего». Если сказано «на брата», то это уже значит «напрасно», потому что праведный гнев направлен не на брата, а на грех, неправду. Кроме того, когда мы просматриваем наши чувства и решаем, поощрять ли их или изгонять из своего сердца; анализируем наши поступки и потом выносим сами себе приговор: как мы поступили, правильно или неправильно; планируем на будущее, как мы должны поступить, – надо, прежде всего, добраться до корня и понять: что же мы хотим? к чему стремится это наше чувство гнева? Если это праведный гнев, мы должны ненавидеть грех, а к носителю греха должны испытывать любовь, желать ему добра. Мы должны стремиться к тому, чтобы истребить грех и сделать человека от него свободным. Итак, праведный гнев направлен в первую очередь против мирового зла, царящего в мире, он к нему нетерпим. Люди, не имеющие такой ревности, как я уже говорил, относятся ко злу спокойно: «Ну подумаешь, ну лежит мир во грехе, чего он такого особенного делает? Какие-нибудь песенки послушает, передачки телевизионные посмотрит, ну что такого? Слегка, конечно, непристойные, ну ничего, по мелочи». Так вот, истинно ревностный по Богу человек ненавидит мировое зло.

Второе – гнев должен быть направлен против своего греха. Прежде всего мы должны ненавидеть свой грех – это то, что действительно дано нам во власть. Дано стопроцентно и абсолютно. Своим грехом мы должны заниматься сами, с Божией помощью, но сами. Заниматься ли чужим грехом – это вопрос сложный. Иногда должны, иногда не должны; иногда можем заниматься, а можем и не заниматься. А про себя – тут сомнений нет. Своим грехом мы должны заниматься однозначно. Мы, и только мы, и мы в первую очередь. Поэтому сюда прежде всего и должна быть направлена наша ненависть ко греху – на свой грех. Если мы видим, что в отношении своего греха у нас это чувство молчит, а в отношении грехов ближних оно активно вопиет, то ясно, что дело здесь нечисто. И гнев наш становится сомнительного качества. Сразу появляются сильные сомнения в его правильности.

Если в первую очередь мы должны заниматься своим грехом, то лишь в последнюю очередь это касается грехов наших ближних. Нам сказано: «возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22, 39). Святитель Григорий Двоеслов, знаменитый римский учитель, так рассуждает по поводу этих слов: если мы в себе ненавидим грех, то должны ненавидеть его и в ближнем; если мы в себе боремся с грехом, то должны, по тем силам, и возможностям, и обязанностям, которые на нас возложены, бороться с ним и в ближних наших[84]. Здесь, конечно, должно быть рассуждение о нашем положении и обязанностях. В свое время, просвещенный Святым крещением, умиленный благодатью Божией, святой князь Владимир перестал преследовать разбойников и воров на Руси. И тогда присланные из Греции епископы и священники ему объяснили: «Что ты делаешь, ты будешь отвечать перед Богом, потому что ты народ оставил беззащитным. Твоя обязанность, как правителя, преследовать, ловить и карать злодеев, на это ты поставлен. И если ты не будешь это исполнять, ты тяжко согрешишь и понесешь грех за всех людей, которым ты попустил быть обиженными и посрамленными».

Итак, помимо самого себя, мы должны заниматься тем, кто вверен в наше попечение. Если мы родители, то это наши дети. Если мы воспитатели, то это те, кто вверен в наше воспитание. Учителя в отношении учеников не должны, под предлогом незлобия, быть безразличны к их грехам, они не имеют на это права. То же самое касается вообще всех начальственных должностей, потому что всякая должность требует добросовестного исполнения своих обязанностей. Если должность связана с подчиненными – значит, мы должны требовать от подчиненных, чтобы их обязанности исполнялись, чтобы вверенное им дело исполнялось хорошо. Конечно, главным критерием в наших действиях должен быть критерий внутренний. Мы должны заглянуть в наше сердце и понять, к чему оно стремится. И постараться направить его так, чтобы оно желало именно истребления греха, пользы и блага тому, кто этот грех в себе носит. К носителю греха мы должны испытывать сострадание, как к болящему, желание спасти его, выручить из этой ситуации. Выручить и его, и тех, кого этот грех поражает вокруг, потому что часто бывает, что грех одного поражает многих.

Именно с этим были связаны кажущиеся нам жестокими события Ветхого Завета. Карающая десница Божия часто через людей стремилась к тому, чтобы грех одного не поразил многих. Как мы боремся с губительной заразой, так и Господь хранил избранный народ, чтобы сохранился остаток, от которого могла бы произойти Пресвятая Дева, в котором хранилось бы и учение Божие. Это то место, куда бы мог привиться Христос, для того чтобы просветить и спасти всех. До времени этот остаток должен был быть сохраняем от бушующей вокруг заразы греха. Поэтому карающая десница Божия часто действовала жестко. В этом тоже проявляется то, что непонятно людям мирским, но бывает понятно нам. Что становится понятным, только если возненавидеть грех. Если ко греху относиться терпимо, то это кажется какой-то бессмысленной жестокостью. Поэтому мы часто слышим идею внешних о жестокости Бога или противопоставление Ветхого Завета и Нового: «Вот Христос – хороший, а в Ветхом Завете Бог был плохой». Прости, Господи.

Когда мы ненавидим зло в себе – это однозначно хорошо. Чем сильнее ненавидим, чем сильнее мы испытываем к нему ненависть, тем спасительнее это состояние. Здесь мы можем не знать ни меры, ни осторожности. Огонь этого гнева мы можем раздувать со всей силы своих легких. Только, к сожалению, плохо горит. Когда же мы испытываем гнев против мирового зла, то должны с осторожностью следить за тем, чтобы не возненавидеть людей. Так бывает, такая церковная болезнь действительно существует. Человек перестает любить людей, кроме избранного количества святых и праведных, к которому сам обычно не принадлежит. Всех остальных он начинает не любить как пораженных грехом. Это можно видеть в сектах, это можно встретить во многих древних ересях. И к сожалению, это бывает и в нашей Православной Церкви. Особенно великую осторожность и рассуждение нужно применять, если мы испытываем якобы праведный гнев против наших ближних. Тогда, когда мы видим явный грех, то должны, я еще раз подчеркиваю, заглядывать в свое сердце и стараться его испытать. И здесь надо признать, что часто мы впадаем в заблуждение. Наше око от ярости приходит в смятение и перестает ясно видеть свет и тьму, и правды мы не творим. Наша ненависть ко греху смешивается с ненавистью к ближнему, с гневом на ближнего, и мы не находим путей к помощи, которые мы могли бы найти. И вот здесь нужно сказать, что главное средство, которое существует против греха, – это любовь. Любовь, милость – это есть главное оружие, которым праведный гнев вооружается с охотой. Когда мы ненавидим, казалось бы, грех ближнего нашего, мы можем, мысленно проверяя свое сердце, представить: а вот что, если попробовать исправить его любовью? Если нам сразу станет как-то неприятно, не по себе в сердце нашем, значит, нам только кажется, что гнев наш праведный. На самом деле это самый настоящий гнев, самая настоящая злоба, враг, которого мы должны изгонять. Истинный праведный гнев, который ненавидит грех и любит, даже пораженный грехом, образ Божий, всегда с радостью принимает возможность исцеления этого недуга любовью и с сожалением и сокрушением, по необходимости, берется за меч.

И действительно, любовь являет великие результаты. Я приведу пример из Священного Писания Нового Завета. Когда Господь направил Свои стопы в Иерусалим, Он проходил через самарянское селение. Самаряне, которые считали, что молитвы Богу надо приносить не в Иерусалимском храме, а на той горе, на которой они живут, не приняли Христа, не оказали Ему странноприимства, а стали изгонять Его из селения. Распаляемые ревностью, два брата, апостолы Иоанн и Иаков, получившие от Господа именование «сыны Громовы», чувствуя, с одной стороны, ревность, а с другой стороны – силу, которую им дает Господь, говорят: «Хочешь, мы призовем огонь с неба, и он попалит это нечестивое селение, как Илия в Ветхом Завете попалил нечестивцев, которые посланы были за ним царицей Иесавелью?» А Господь сказал: «Не знаете, какого вы духа». Здесь у этих будущих апостолов праведный гнев смешался с гневом неправедным. Господь исправляет их: «Не ведаете, какого вы духа. Я пришел не огнем попалять, а исцелять любовью» (см.: Лк. 9, 52–56). И эти слова принесли плод в святых апостолах, особенно в апостоле Иоанне. Апостол Иаков, старший из братьев, вскоре после отшествия Христа первый из апостолов принял мученическую кончину. А апостол Иоанн прожил долгую жизнь. Он единственный из всех апостолов не подвергся мученической кончине и получил именование, кроме «сына Громова», «апостол любви», потому что в своих Писаниях (Евангелии и Посланиях) он особенно подчеркивал заповедь о любви. Святой праведный Алексий Мечёв, московский старец, анализируя исключительную судьбу апостола Иоанна, говорит, что сила любви была настолько сильна в нем, что побеждала даже гнев мучителей, хотя он, как и другие апостолы, бесстрашно проповедовал слово Христово. Не останавливали его никакие прещения, никакие запреты и никакой страх. Неоднократно он представал перед правителями разных рангов, начиная от градоначальников и кончая императором. Единственно только, он был подвергнут ссылке, но не казням и не пыткам, потому что тот дух любви, который от него исходил, останавливал даже мучителей, и они не могли предать его казни.

А если спуститься с этих небес на наш грешный уровень, то часто приходится видеть, как любовь оказывается сильнее в борьбе с грехом, чем действие гнева. Часто Владыка[**] наш являет такой пример. Когда доводится бывать рядом с ним, вместо ожидаемого прещения от него или каких-то строгих слов, вдруг видишь исходящую любовь, которая мгновенно все врачует. Я помню, был у нас Владыка на Успение. Как обычно, была трапеза, после нее мы поднимались из подвала по лесенке. Владыка, знаете, ходит тяжело, и я его под руку вел по этой крутой лестнице. Мы поднимаемся наверх, и вдруг на нас бросается овчарка. Я уже готов был хозяину собаки сказать, что я об этом думаю. И действительно, предмет для возмущения очевиден: нашел, где гулять с собакой. Если уж и проходишь у самых стен храма, то возьми ее хоть на поводок, отпустишь ее где-нибудь дальше. А потом, естественно, и за Владыку страшно, вдруг он оступится, не дай Бог. У меня слова уже подступили к гортани, а Владыка говорит: «Ух, какая собачка хорошенькая». И это сразу все решило. Этот человек говорит: «Извините». Мгновенно он устыдился этой ситуации. Существуют и другие примеры, не только с Владыкой. Их много, но не все они сохраняются в памяти. Я вспоминаю лишь какие-то мелкие эпизоды, но в этих мелочах видна на практике вся та высокая теория, которую я излагаю. Вот случай, который произошел недавно. Ездил я в Старый Оскол на завод за цементом. Ехать далеко. Приехали. Все стоят, соблюдают очередь. Вдруг подъезжает «газель», которая явно хочет без очереди пролезть. Я даже нашему шоферу ничего не сказал, он сам все увидел. И в тот момент, когда она собиралась проехать, он быстренько наш МАЗ под погрузку поставил и начал грузиться. Я стою в стороне. Подходит ко мне подвыпивший молодой парень и начинает «пальцы веером раскидывать». Он сам перекупщик, торговец цементом. На заводе покупает, а в городе продает. И естественно, его доход зависит от того, сколько раз он туда-сюда съездит. Он говорит: «Чего ты тут? Нас пропускать надо. Сейчас колеса проколем, никуда не уедешь». «Ну, – думаю, – сейчас я тебе дам колеса». Он говорит, а я мысленно обороты накручиваю: во-первых, нужно очередь соблюдать; потом, ты видишь, что машина из другого города, которой надо еще вернуться; потом, видишь священника настоящего. Даже если бы батюшка без очереди получил, и то надо промолчать – тут для Церкви, а ты для своей выгоды торгуешь. «Сейчас, – я думаю, – я тебе все скажу, и про колеса, и вообще». И тут подходит его сын, мальчик лет семи-восьми. Я не могу при мальчике ругать отца, это уж совсем невозможно. Слава Богу, я понял, что так поступать нельзя. И, волей-неволей, мне пришлось как-то начинать говорить мягко. И это произвело такое замечательное действие, что мы расставались друзьями. Вот пример, когда и в голову не приходит, что возможен такой выход. А должно приходить.

Приведу еще пример о врачующей любви, но не из своего опыта, а из жизнеописания старца Моисея Оптинского. Приехал как-то раз крестьянин, привез зеленую антоновку и пытался продать ее монастырю за приличную цену. При этом он говорил, что это такие специальные сортовые яблоки, называются «Добрый крестьянин». Архимандрит Моисей подошел к нему и говорит: «Добрый крестьянин? А его случайно не Антоном зовут?» Тот смутился, а преподобный Моисей говорит: «Ну, покупайте, покупайте у него». И это действие усовестило человека. Итак, праведный гнев, когда он направлен против греха ближнего, прежде всего стремится действовать любовью. И это есть некий критерий. Действие любви должно доставлять нам удовлетворение, а жесткие меры, если уж мы вынуждены их применять, должны вызывать у нас сокрушение о необходимости их применения.

Такие случаи, когда мы должны употреблять меры жесткие, конечно же, бывают. Особенно педагоги часто с этим сталкиваются. Здесь нужно убедиться, что это есть необходимость и единственно возможное решение[85]. Бывают также случаи, когда мы действуем не по святой Божией любви, а по пристрастию. По пристрастию к своим детям или просто к кому-то, к кому мы испытываем повышенную симпатию по каким-то причинам. То есть когда мы меряем на лица. При таком отношении любовь наша не приносит пользы, потому что и тот человек, на которого она направлена, понимает, что это не Божия любовь, которая равна ко всем, а есть некое пристрастие к нему данного человека, основанное на положении родителя или на чем-нибудь еще. При этом он не только не вразумляется такой любовью, а начинает эту любовь все больше и больше эксплуатировать.

Как же бороться со страстью гнева? Мы часто находим некое внешнее средство –убежать. Обычно это выражается в различных бесплодных мечтаниях: «Ну, тут невозможно не грешить, вокруг такие уроды ходят, как тут не прогневаешься? Вот если бы нам бы в монастырь (лес, хижину, пещеру), и там молиться». Для нас это бесплодные и вредные мечтания, которые отвлекают от насущной деятельности. А среди монашествующих это бывало и действием. Об этом есть свидетельство у преподобного Иоанна Лествичника. Монастырь, который находился в его управлении, состоял из многих келий и, наряду с общежитием, имел и келий отдельные, почти отшельнические. Преподобный Иоанн, как общий настоятель, наблюдая за братией, обходил их и часто сидел у дверей этих келий. Так вот он пишет, что, сидя возле келий, он слышал, что братия, как куропатки в клетках, при отсутствии внешнего раздражителя, ходили и гневались на кого-то, выражая свой гнев словами, размахиванием рук и так далее. Обычно таким братиям он советовал вернуться в общежитие (Слово 8, гл. 18).

Чувство гнева, когда оно уже вселилось в нас и стало нашей страстью, начинает жить само по себе и требует выхода. И в том случае, когда оно не находит выхода реального, мы начинаем мечтать, то есть представлять ситуации, в которых мы где-то гневаемся. Или гневливость наша проявляется на внешние предметы, на обстоятельства, которые складываются не по нашей воле. В Патериках рассказывается об одном брате, который, стремясь к покою души и безгневию, ушел в пустынную келью. И там бес искушал его через кувшин, который у него все время падал. И он гневался на этот кувшин с такой же пылкостью и яростью, с которой бы гневался на людей[86]. Но даже если удаление доставляет нам покой, то в этом нет никакого уврачевания страсти. Страсть живет в нас. Эту ситуацию святые Отцы сравнивают со змеей, которая, находясь в закрытом сосуде, никого не кусает, но от этого ядовитой змеей быть не перестает. Как только ее выпустят – она укусит[87]. Цель наша состоит не в снискании покоя, а в очищении сердца. И поэтому, когда Отцов спрашивали о средствах борьбы с гневом и хорошим ли является удаление от людей, удаление в более пустынное место, к более спокойной жизни, то ответ был, что все это бессмысленно без стяжания внутреннего смирения. А оно стяжевается как раз через общение с себе подобными, через смирение перед себе подобными. И для этого требуется жизнь в некотором монашеском или мирском обществе.

В приложении к нам, когда мы говорим, что хорошо бы уйти в монастырь или пустынную келью, то это пустые мечтания. Они вредны, потому что мы из реального мира переходим в мир теней. Бывают и практические размышления: идти в храм, где меньше людей стоит, там мы не будем раздражаться (это не всегда плохая мысль); не ходить на воскресные службы, а ходить по будням, когда народу мало; уйти с одной работы на другую или уехать из города в деревню – такие мысли иногда бывают реальными планами, а хуже всего, что они еще и осуществляются. Это бегство никогда ни к чему не приводит, потому что от людей мы уходим, а страсти остаются с нами, и бесы, которые их возбуждают, тоже пойдут с нами куда угодно. И наоборот, мы уходим от тех врачующих средств, которые нам даны. Вот здесь мы приходим к той мудрости, которую преподобный Иоанн Лествичник выразил следующими словами: «Спрашивают у гнева: кто главный твой враг? Это смиренномудрие, – отвечает гнев», то есть смирение, готовность претерпеть (Слово 8, гл. 29).

Готовность претерпеть? А сколько терпеть-то? На этот вопрос я могу ответить. Ответ простой. Отвечу словами старообрядцев. Если даже старообрядцы до этого додумались, так тем более мы должны это знать. Когда протопоп Аввакум направлялся в ссылку, они шли пешим этапом. Был снег, скользко, они все время падали. Когда в очередной раз его матушка, Настасья Марковна, упала, то она кого-то толкнула, тот на нее упал. Она встала и говорит: «До коих же пор это будет продолжаться?» И Аввакум ей отвечает: «До самой, Марковна, смерти». Если он, будучи немеренным гордецом, до этого дошел, то мы, подражатели смиренномудрых, должны в этой мысли укрепиться твердо. Терпеть будем до самой смерти. Стяжем смирение, – Господь даст нам покой еще до земного конца. Впрочем, практически нигде в житиях святых мы не видим, чтобы Господь, по крайней мере время от времени, не полировал бы этих святых какими-нибудь испытаниями. Как говорил преподобный Макарий Оптинский: «Всё это щеточки, без них монах заржавеет». Даже со святых этот поверхностный слой ржавчины, который образуется, покуда человек во плоти на земле, нужно тщательно счищать.

Вот мы читаем, например, житие преподобного Варсонофия Оптинского. Он был много лет старцем, скитоначальником. Сказать, что его жизнь была бесскорбна и ему не приходилось терпеть, никак нельзя. Старческий подвиг – это тяжелейший труд. Ему приходилось и управлять скитом, и принимать множество людей, приходящих извне. Но, когда он жил в Оптиной пустыни, жизнь его текла мерно, размеренно. И вот в конце его жизни случается история, в результате которой его переводят в другой монастырь. Переводят с повышением: назначают наместником Спасо-Голутвина монастыря. Но для него это было величайшей скорбью. Всю свою монашескую жизнь (только на войну уходил, был полковым священником) он безвыходно провел в Оптиной пустыни, в скиту. А тут, в самом конце жизни, в последние годы, все его устроение рушилось. Господь дал ему такие вот последние испытания. Это я привел один пример, а их можно умножать и умножать. Так что уж если таким святым угодникам посылаются поводы для терпения, то тем более нам есть, для чего потерпеть. Чтобы мы это помнили, можно привести стихотворение преподобного Амвросия Оптинского: «Терпел Моисей, терпел Елисей, терпел Илия, потерплю и я». Так что, терпеть будем до самого конца.

Итак, терпение. Вообще хорошо, батюшка, говоришь, красиво, только где это терпение взять-то? Вот это вопрос более сложный. Хорошо лечить смирением гнев, но где это смирение взять? А вот где его взять: это как раз и приобретается через перенесение всех тех жизненных коллизий, скорбей, обид (особенно скорбей, обид, унижений, оскорблений), которые на нашу долю выпадают в повседневной жизни. И вот здесь мы как раз приходим к совершенно обратному выводу, что не бежать надо от них, а, наоборот, стоять в них. Люди очень высокого духовного накала не только в них стояли – они их искали. Вот знаменитая история из Патериков. Одна вдовица, богатая, благочестивая женщина в Александрии, пришла к святителю Афанасию Великому и говорит: «Я ни в чем не нуждаюсь, у меня достаточное состояние, дай мне какую-нибудь вдовицу из тех, которые находятся на иждивении Церкви, чтобы я ее упокоила». Он велел выбрать ей благочестивую вдовицу. Через какое-то время богатая женщина приходит и говорит: «Владыка, что же вы не исполнили мою просьбу?» Владыка решил, что его распоряжение почему-либо где-то затерялось, стал проверять: нет, все нормально, живет у нее вдова. «Да, живет, но это не я ее упокаиваю, а она упокаивает меня, мне надо другую». Тогда святитель Афанасий понял, в чем дело, нашел ей женщину с самым мерзким характером и отправил. Через некоторое время она приходит и говорит: «Вот теперь то, что надо. Это как раз то, что мне было нужно»[88].

Подобный случай, уже в наше время, описывает владыка Вениамин (Федченков). Он ездил к старцу Гефсиманского скита Исидору, очень его любил. Однажды он спросил у старца: «Батюшка, а вы ездили по Святым местам, были в Иерусалиме?» Тот говорит: «Да нет, где же я денег возьму туда поехать». Будущий владыка был тогда пылкий молодой студент академии, и он говорит: «Батюшка, вы знаете, у меня есть немножко сбережений, вот я еще подкоплю и вам денежки дам, чтобы вы могли съездить». Через какое-то время к нему приходит письмо от старца, и на конверте написано: «Заповедь Господня светла, просвещающая очи» (Пс. 18, 9). Он его открывает и находит там письмо некоего человека, который пишет старцу, жалуется на свои невзгоды. Он однорукий инвалид, держал какую-то торговлишку; она у него разорилась, – и вот что теперь делать? Будущий владыка думал-думал – по случайности попало к нему это письмо, старец перепутал? Потом понял, что это по поводу тех самых денег. И он стал помогать этому человеку. Тот оказался со скверным и сварливым характером. Старец Исидор давно умер, студент стал епископом, а инвалид все время за ним путешествовал, был под его помощью и его же часто ругал: «Вот старец Исидор, тот меня любил, а ты что-то не очень». А потом как-то пришел и говорит: «Ну все, теперь я женюсь, теперь у меня все будет по-другому». Владыка говорит: «Как ты женишься, кто тебя вытерпит?» Он говорит: «А вот нашлась».– «Познакомь». Приводит невесту. Владыка пишет: «Я на нее посмотрел и понял, что эта вытерпит. Действительно-таки, послал ему Бог человека, который сумеет, как покойный старец, его возлюбить при всех его недостатках». Это я почему говорю-то? Время идет, и, когда приводят примеры древних, мы все время думаем: это было давно, жизнь была другая, люди были другие, благодать была, а у нас сейчас что? Но вот эта ситуация – практически наш век, и не Афанасий Великий, а простая, никому не известная девушка.

Итак, люди высокого духовного настроя стремились для стяжания смирения усилить, ужесточить жизненную ситуацию. Не бежать от искушений, от того, что мы называем искушениями, а усилить их. (Думая, что это очень благочестиво, мы говорим: «Вот, искушение!» Человек неверующий скажет: «Вот, гад!» А верующий: «Вот, искушение!» Но суть, собственно, одна и та же.) Но не бежать от искушений, а стремиться к ним – это удел немногих. Это не для нас. Для нас это может превратиться в смирение паче гордости. Для нас есть такое железное правило: мы молимся и просим, чтобы Господь дал нам смирение, чтобы Он избавил нас от гнева; и, по нашим молитвам, пусть Господь посылает нам соразмерные с нашими силами обстоятельства. А мы должны только стоять в них и не уходить ни в келью, ни в монастырь, ни в деревню, ни в тихие заводи и обители, спокойные места. Там, где поставил нас Господь, стоять и претерпевать то, что нам посылается. Вот это главное и необходимое спасительное средство, без этого у нас не будет ничего.

Кроме того, есть множество разных духовных приемов, которые люди опытные нам рекомендуют. Это – страх Божий, воспоминание слов Евангелия о том, что, если ты несешь дар свой к алтарю, а брат твой имеет нечто против тебя, то поставь свой дар, иди и примирись с братом твоим (Мф. 5, 23–24). В приложении к нам это звучит так: пока мы находимся в плену у гнева, даже мысленного, внутреннего, наши молитвы, как бы мы усердно и жарко ни молились, ни били поклоны, ни читали правила и прочее, остаются как пустой звук и Небесами не принимаются. Я надеюсь, в этой аудитории не надо объяснять, что под гневом понимаются не только внешние действия, но и слова, и не только действия и слова, а самое главное – внутреннее состояние нашего сердца. Вот этот страх мы должны в себе возбуждать, и он будет противостоять нашему желанию продолжать пребывать во гневе.

Что нужно еще? Мы уже говорили, что нужно следить за своим сердцем, испытывать его. И, если мы увидим неправедность нашего гнева, какими бы благовидными предлогами он ни вызывался, – ополчаться на него, молиться об изгнании его и внутренне противиться ему. Есть еще один прием: когда мы хотим совершить какое-то действие или сказать какое-то жесткое слово, то не делать этого по первому импульсу. Надо постараться его сдержать, хотя бы на короткое время. Куда-то отойти помолиться, рассудить, а потом, уже успокоив бурление страсти, решить, стоит его произносить или не стоит. Во множестве случаев, успокоившись, мы убеждаемся, что произносить его не стоит. Если мы научимся такому правилу, то оно нам много поможет. Ну и, конечно, готовность претерпеть все до конца. Что бы такой вопрос у нас даже не возникал: сколько же можно терпеть? Пока живы – будем терпеть. Сколько Господь даст – будем терпеть. В этом наша жизнь и состоит. Если мы хотим победить зло в себе – значит, нужно терпеть. Если не хотим – тогда вопрос другой; тогда не о чем нам и разговаривать.

В заключение, – чтобы мы не считали свою задачу выполненной, если мы быстро гневаемся и быстро отходим или просто нам удается удержаться от того, чтобы не ударить или скверными словами не обозвать, чтобы мы понимали, куда мы должны дойти, – я вам приведу слова преподобного Иоанна Лествичника: «Я видел трех иноков, в одно время потерпевших бесчестие. Один из них оскорбился, но смолчал; другой порадовался ради себя, но опечалился об укорившем его; третий же, воображая вред ближнего, пролил теплые слезы» (Слово 8, гл. 27). Вот три ступени борьбы с гневом, стяжания смирения и совершенствования в этом. Туда мы должны подняться. Пусть память об этом все время показывает нам, как далеко мы еще отстоим от того, к чему мы должны стремиться.

О печали

Сегодня у нас по графику стоит печаль – следующая страсть, которую святые Отцы относят к основным страстям. Человеку, духовно неискушенному, непонятно, почему печаль называют страстью. Казалось бы, это не страсть, а реакция на внешние воздействия. Что-то плохо – мы печалимся. Вроде бы естественно. Однако святые Отцы, которые благодаря трезвению, тщательнейшему самонаблюдению и Божественному вразумлению проникли в самую глубь строения человеческой души, единодушно относят печаль к страстям. Отсюда следует очень важный вывод о том, что печаль, как и всякая страсть, живет внутри нас. Причина не во внешних обстоятельствах, как мы склонны думать, а в нас. Про внешние обстоятельства преподобный Иоанн Кассиан Римлянин привел такое сравнение: печаль – это как семена сорняков, которые в нас живут, а внешние обстоятельства – это дождь или благоприятная погода, при которой эти семена тут же начинают прорастать и давать листья, цветы и плоды (Писания. Книга 9, гл. 5).

Если думать, что печаль вызвана внешними обстоятельствами, то основной способ лечения – как-то бороться с этими внешними обстоятельствами, победить и устранить причину. Эта идея очень живуча и относится не только к печали, а ко многим страстям. Она живет и среди новоначальных, и среди людей, духовно углубленных и посвятивших всю свою жизнь Богу. Печалимся мы оттого, что нас мучает болезнь, – надо ее лечить. Печалимся мы оттого, что у нас чего-то нет, – надо эту вещь приобрести. Это помыслы новоначального. У иноков это может быть совсем на другом уровне. Печалимся мы о том, что в монастыре слишком строгий устав, – надо найти монастырь с более мягким уставом. Печалимся мы о том, что устав, как нам кажется, слишком свободный, – надо найти более строгий. Не ладятся у нас отношения с братией и настоятелем – надо найти другое место. И так далее. Такие вражьи искушения, суть которых в том, чтобы искоренить внешнюю причину, сопровождают человека даже на самых вершинах его духовного восхождения. Нам важно не только один раз понять, а всю жизнь помнить и при каждом нападении ясно ощущать, что причина коренится в живущей в нас страсти. Переменяя внешние обстоятельства, мы ничего не добьемся. Мы должны при тех обстоятельствах, которые нам даны Богом, стремиться искоренять эту внутреннюю, живущую в нас страсть. Обычно по плану наших бесед про борьбу со страстью мы говорим в конце, но вот здесь этот момент логически вытекает из самого понятия о печали как о страсти. Поэтому я его подчеркиваю в начале.

Итак, мы поняли, что печаль – это страсть. Причем страсть, отнесенная к главным страстям. Она очень опасна и очень широко распространена. Наверное, трудно найти человека, который бы не был подвержен печали в те или иные моменты своей жизни. А вернее, мы печалимся постоянно, то по одному, то по другому поводу. И никто не будет оспаривать, что и нам, и всем, кого мы знаем, это свойственно. Печаль мешает человеку идти путем Божьим, потому что она приводит его в расслабление. Вот что говорится в Притчах Соломоновых: «Как моль одежде и червь дереву, так печаль вредит сердцу человека» (25, 20). Святые Отцы развивают сравнение с книгой Притч Соломоновых: ткань, изъеденная молью, не годится, чтобы готовить одежду брачную, в которой мы должны предстать перед своим Небесным Женихом, а дерево, изъеденное червем, не годится на построение храма Божьего, который мы должны в себе сотворить, чтобы вселился в нас Господь[89].

Печаль расслабляет, а труд духовный требует всего напряжения наших сил. И, чем дальше мы идем по этому пути, тем труднее дается нам каждый следующий шаг. Каждый по своему опыту это может подтвердить. Сначала благодать Божия как ветром нас несет. Кажется, что и трудностей никаких нет. Раз, два – и все получается. А вот потом мы начинаем скрипеть, как несмазанное колесо. Каждый оборот этого колеса дается нам с величайшим трудом. И такое расслабление, как печаль, лишает нас сил, у нас опускаются руки. Иоанн Лествичник сравнивает печаль с дымом, который, во-первых, затмевает, а во-вторых, разъедает глаза (Слово 26, гл. 204). А Притчи Соломоновы говорят следующее: «Что уксус на рану, то поющий песни печальному сердцу» (25, 20). В момент печали мы делаемся нечувствительными ко всему Божественному. На нас не действует ни слово Божие, ни духовные песнопения, ни молитвы – ничего. Наша душа как бы погружена в печаль и не может из нее выйти. Как последний приговор печали, звучат слова апостола Павла: «Печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть» (2 Кор. 7, 10).

Поскольку мы говорим о печали как о страсти, то имеем в виду, естественно, печаль мира сего. Ее вызывают самые разнообразные предметы. Рассмотрим начальную стадию людей, еще не познавших духовной жизни. Некоторые из них смело вступают на эту стезю. Таких людей, как я уже говорил, Божья благодать сначала как ветром несет, у них вообще не бывает никакой печали. Если бы они сейчас сидели здесь и слушали, они бы сказали: «У нас это все в прошлом». А если у них спросить о печали через несколько лет, они бы сказали: «Теперь в настоящем». А у тех, кто на стезю духовной жизни вступает робко или еще вообще не вступил, основная причина печали, по словам апостола: «желаете – и не имеете» (Иак. 4,2).

Это касается, например, материальных предметов. Кажется, что-то нужно, а не купишь, потому что денег нет или невозможно достать. Приходит ко мне недавно человек и говорит: «Батюшка, мне надо поговорить. Когда вас можно застать? Я могу и в храм прийти, и домой, как скажете». Ну, думаю, серьезные проблемы у человека. Он приходит и начинает рассказывать длинную историю. Я все жду, когда же раскроется причина его великих затруднений. После того как он полтора часа рассказывал мне все перипетии, выяснилось, что вся суть в том, что он хотел по достаточно сходной цене купить иномарку, а в результате она ему не досталась. Вот и вся его великая скорбь. Он пришел со священником советоваться, как поступить. И смех, и слезы. В общем-то, хороший, достойный человек, это я рассказываю так иронично. Обидно за него. Так вот ходишь в храм, молишься и временами кажется, что ничего не приобрел. А послушаешь такой рассказ и подумаешь: «Нет, что-то приобрел, так по иномарке плакать не стану».

Это касается и нашего положения на общественной лестнице. Мы видим, какие скорби бывают по этому поводу. Особенно ярко они проявляются у людей мира сего. У нас они тоже бывают, но мы понимаем, что тут что-то не так, и скрываем это. Мы понимаем, что об этом неприлично говорить, по крайней мере в нашем церковном обществе. А люди мира сего выражают это открыто. Я помню, когда я еще работал, был у нас в институте ученый, тоже очень достойный человек, порядочный, преданный науке, член-корреспондент Академии наук. Стал он баллотироваться в полные академики, а его не выбрали. Там свои интриги, тайное голосование. Накидали ему черных шаров. Так его инфаркт хватил, он чуть не умер. Казалось бы: пожилой человек, какая разница, член-корреспондент или академик. Впереди уже гроб показался. «Желаем – и не имеем».

Как человек пытается поступить с печалью? Обычно однозначно: решить эту проблему внешне, то есть устранить источник печали. Купить иномарку, добиться избрания в академики и так далее. Во-первых, сие не от нас. Можно жизнь на это положить, но ничего не добиться. Господь не благословит, и всё. А во-вторых, сам этот подход изначально порочен. При любом благословении Божием нас это от печали не избавит, потому что всегда остается еще что-нибудь, чего мы пока не имеем. Как только мы поднимаемся на одну ступень, перед нами расстилаются горизонты другой. Я помню, был фильм, где играл Олег Табаков, совсем еще мальчик. У него в семье возник спор по поводу материального стяжания. И невестка сказала, что надо купить то-то и то-то, и хватит. А этот мальчик вдруг говорит: «Тебе никогда не хватит, потому что ты – прорва!» Вот так устроена наша душа. Таково устройство падшей человеческой натуры. Нам никогда не хватит. Чем больше мы имеем, тем более печалимся о том, чего мы не имеем. Мы об этом уже говорили в связи со сребролюбием, а здесь обобщаем и на все прочее.

Мир полон печали. Кажется, что все имеешь, а тут вдруг – раз! – и приходит болезнь. И никакие твои достижения, никакие твои связи, никакие деньги, ничего не может тебя спасти. Не хочу рассказывать подробно, но совсем недавно пришлось быть свидетелем двух случаев, когда достигнутое благополучие и беспечальность разрушились в один момент такой печалью, от которой уже ничего не спасет, кроме руки Божьей. Мирскими способами никак этих вопросов не решить. Поэтому мир пребывает в печали от самого своего верха до самого низа. Куда мы ни посмотрим, везде печаль, печаль и печаль по разным поводам.

Когда мы вступаем на духовный путь, то, казалось бы, от многого избавляемся. Но пока одни поводы для печали потихоньку отсыхают, появляются другие, потому что Господь начинает нас воспитывать. Мы приходим как болящие, требующие исцеления. Существует следующее сравнение в святоотеческой литературе: когда больному дают есть и пить все, что он желает, то это признак того, что он неизлечимо болен. Врач от него отказался, и человек доживает свои последние дни. Родственникам обычно говорят, чтобы они по возможности исполняли все желания больного. Так же и в нашей жизни. Если все наши мирские намерения, желания, планы исполняются и все у нас идет гладко, без сучка без задоринки, то это признак того, что мы Богом оставлены[90]. Я не хочу, чтобы мои слова понимали слишком буквально. Если у нас начинается относительно спокойный период, то не надо в панике бегать со словами: «Бог меня оставил». Просто нужно воспринимать это как период отдыха, который в любой момент может закончиться. А когда он закончится, то начнется следующий курс терапии, пока мы не исцелимся.

В процессе нашего исцеления можно выделить общий принцип. В чем состоит действие Божие в отношении нашей души? Что в ней надо переделать? Мы должны разучиться любить тленный мир и научиться любить Самого Господа. Научиться любить нетленные дары Божии, добродетели, духовное делание и все, что будет сопровождать нас в вечной жизни. Оставить преходящее земное и возлюбить вечное. От этой преходящей любви к земному Господь начинает нас освобождать не только пряником, но и бичом (здесь слово «кнут» как-то плохо применимо, «бич» больше подходит). Используется бич, конечно, не по жестокосердию Воспитателя, а потому что в основном только такие средства эффективны в отношении нас. Нам показывается, что все в мире тленно и преходяще. Любая наша привязанность к чему-либо – это вещь ненадежная, которая может рухнуть в любой момент. Нет в мире ни единой вещи, на которую можно опереться, которая будет тверда и непоколебима. Все преходяще, и лишь одно непреходяще – это Господь и те блага, которые Он дарует. К этой мысли Господь нас приучает. Но даже если бы Он нас и не приучал, мы бы все равно в этом убедились. По крайней мере, в тот момент, когда наша душа будет разлучаться с нашим телом[91]. В этот момент нам все равно придется оставить все земное, оно все рухнет. Святые Отцы представляют ужасное положение душ, которые осознали гибельность пристрастия к миру только в момент разлучения души и тела. Такой душе не надо никаких мук, не надо никакого адского огня и никаких сковородок. Эта душа привыкла насыщаться только тем, что дается через тело. После разлучения души и тела все телесные привязанности в ней живут, но никакого удовлетворения не имеют. Если душа насыщается только через тело, а если шире сказать – через мир, то, когда она из мира берется, она остается со своими желаниями и страстями, которые не имеют никакого удовлетворения и выхода. Это страшное состояние и терзание подобного рода душ. Господь не дает нам пребывать во сне, чтобы увидеть только момент пробуждения, когда ничего нельзя изменить, а воспитывает нас так, чтобы мы это познали заранее. И показывает нам шаткость и нестойкость того, к чему у нас есть пристрастие.

Говоря о природе печали, святые Отцы приходят к страшно звучащему для наших неокрепших душ выводу: печаль мира сего рождается от пристрастия к мирским вещам. Еще более ясно очерченный вывод, и своей очерченностью еще более страшный для нас: любая мирская привязанность есть источник потенциальной печали. Если вдуматься, это действительно страшно. Мы смотрим вокруг себя и видим, что привязаны к очень многому. И все это есть потенциальный источник печали. В любой момент мы можем этого лишиться. Единственный путь к тому, чтобы быть от этого защищенным и спасенным, состоит в освобождении от этих привязанностей ко всему мирскому[92].

Здесь возникает законный вопрос: а как же дети, родители, мужья, жены, братья, сестры? Вспомним, как поступали святые Отцы. К Пимену Великому пришла в монастырь родная сестра, он ее даже на порог не пустил, записочкой с ней обменялся, и все[93]. Итак, святые Отцы не допускали, чтобы какая-нибудь печаль проникла в их душу. Наш первый импульс состоит в том, чтобы удовлетворить потребность печали и тем самым ее заглушить. Нам кажется, что, удовлетворив ее, мы станем от нее свободны и вот тогда заживем. Даже в духовной жизни нам кажется это лекарством. Вот вытащим эту занозу, и тогда начнем активно молиться, духовно трудиться, а вот сейчас она нам мешает. Нет у нас дачи, и, пока мы ее не купим, никакой духовной жизни у нас быть не может. Вот купим дачу и тогда полетим на крыльях. А святые Отцы поступали радикально иным способом. Они также устраняли материальный источник печали, но действовали совсем в другом направлении, в противоположном. Отсек инок мирские пристрастия и не допускает, чтобы они вновь украли его душу и были бы источником печали[94]. Я пока говорю не про нас, мирян, а показываю некий высокий пример, как это делается. В житиях святых Отцов можно найти много таких примеров. Приведу еще один, из жизни преподобного Иоанна пустынника и Симеона, Христа ради юродивого, память их празднуется в один день. Они поехали в Палестину паломниками, один недавно женился, а у другого на попечении находилась престарелая мать. На Святой земле они сказали друг другу: «Давай останемся здесь. Будем жить в пустыне».– «А как же жена?» – «Предашь ее в руки Божии». Они друг друга укрепляли, оба остались, жили в пустыне. Потом Иоанн остался в пустыне, а Симеон сказал: «Иду ругаться миру» – и пошел в город. В городе он нес подвиг юродства. Пути их разошлись, хотя они все время пребывали в молитвенной связи[95]. Читаешь, страшно становится. Даже иногда думаешь, а по-христиански ли это, ну как же так можно? Я надеюсь, никто не станет бросать свои семьи после этого вечера и уезжать в Палестину. Это некий пример. Как говорит святитель Игнатий (Брянчанинов), примеры святых должны задавать нам направление нашего движения, должны удивлять нас, должны показывать нам нашу собственную немощь и бессилие, вызывать у нас покаяние, должны вдохновлять нас, но пытаться немедленно им подражать было бы безрассудством и погибелью.

Приведу еще один пример из житий святых. В одной из лучших духовных книг – «Поучении аввы Дорофея» – есть история о том, как преподобный Дорофей воспитывал юношу, который в течение нескольких лет пребывания в монастыре также стал преподобным. Этот юноша, Досифей, пришел в монастырь, и его отдали авве Дорофею на воспитание. Досифей был поставлен нести кухонное послушание, готовить пищу. Авва Дорофей заметил, что юноше очень нравится работать одним ножом, который ему удобен и приятен в работе. Он его вызвал и сказал: «Ты пришел сюда быть рабом Христа или этого ножа? Если ты пришел быть рабом Христа, отдай этот нож и возьми другой» (Сказание о блаженном отце Досифее). Мы видим, что до самых мелочей не допускалась никакая мирская привязанность.

Что же делать нам? Мы сейчас говорили о монахах, а мы – миряне. Судить нас, правда, будут по одним и тем же заповедям. Так что, то, что мы миряне, – это не сильное утешение. Но тем не менее все же не одни монахи спасаются. Как нам быть? Если кто-нибудь внимательно следит за ходом наших бесед, то должны заметить некую красную нить, которая проходит через все наши встречи. Это общий момент, он относится не только к печали. Монахи ведут активно-наступательную жизнь. Они ополчаются на страсти, вооружаются и нападают на них. А мы должны избирать несколько иную тактику. Мы должны покорно предаваться в руки Божии с сознанием собственной немощи. В драку нам лезть не надо. К нам относится евангельская притча о царе, который собирается на битву. Видя, что у него 10 тысяч воинов, а у противника 20 тысяч, он сразу шлет уведомление о сдаче (см.: Лк. 14, 31–32). Уведомление о сдаче нам не надо слать ни в коем случае. Однако мы должны понимать, что если мы начнем собирать свои слабые силенки и лезть в драку, то для нас это плохо кончится. Выйдем мы оттуда с побитым носом. Поэтому мы сразу же должны обращаться к нашему Небесному Полководцу, Взбранной Воеводе – Пресвятой Богородице, и к небесным нашим воинам – защитникам и покровителям, и к святым ангелам. Все приходите к нам на помощь, мы больше не можем. Нас даже не десять тысяч, а всего-то только десять. Один хромой, один слепой, один безрукий, один безногий. А против нас такое воинство, что мы не справимся. Помогайте, выручайте, святые силы![96] А мы со своей стороны покорно предаемся в руки ваши и то, что есть, принимаем. Вот так мы должны поступать. Это наш путь, на котором мы должны пребывать.

Я сказал, что на земле ничего нет постоянного, но Господь все может сделать постоянным. Полюбили мы, допустим, какую-нибудь чашку. Обычно чашки лет пять послужат и бьются. Но Господь может сделать так, что она всю жизнь не разобьется, а может на следующий день ее разбить, как только мы почувствуем к ней привязанность. Мы должны принимать и то и это с благодарностью. Если Господь предметам нашей привязанности дает возможность пребывать, то слава Тебе, Господи. Однако мы всегда должны быть готовы к тому, что можем их и лишиться. Если же Господь забирает что-то от нас или чего-то нас лишает, близких ли, здоровья, то нужно и это от Бога принимать с благодарностью.

Спустимся теперь со святоотеческих вершин в наши долины и равнины. Приведу пример из собственной жизни. У меня есть в жизни одна большая привязанность – к матушке Елене. Как-то так сложилось, что мы после нашего соединения постоянно были вместе. Наши друзья даже удивлялись, как мы не надоедаем друг другу. Мы работали на одной работе, потом вместе шли домой. Весь день были вместе. И, чем больше, тем лучше. Все время мы стремились быть вместе. На путь духовной жизни мы стали также практически вместе, с разницей в два месяца. Сначала матушка, а потом я. Куда иголка, туда и нитка. Наш духовник это очень поощрял и говорил, что такое духовное соединение и должно быть. Одна плоть, она и должна быть всегда вместе[97]. Мы же руку или ногу свою где-нибудь не оставляем, а если приходится оставлять, то это весьма болезненно. А потом мы решили уехать из Москвы помогать на один приход. Поехали к отцу Иоанну (Крестьянкину) просить благословения. Он говорит: «Бог благословит!» Мы были уверены, что уезжать надо нам обоим. Я был на светской работе, а матушка практически не работала. Казалось, если проблемы с отъездом и есть, то они относятся ко мне. Я говорю отцу Иоанну: «Мы вместе едем». А он говорит: «Не надо вместе. Вместе не хорошо. А вдруг придется обратно возвращаться? Надо, чтобы один остался в Москве, чтобы и там был корень, и там. А потом видно будет». И поехал я один. Прожил я на этом приходе полтора года, потом так сложились обстоятельства, что мне пришлось вернуться. Некоторое время я жил в Москве. Потом опять пришлось уезжать в Курскую епархию, чтобы попробовать рукоположиться через Владыку Ювеналия. Здесь рукоположили отца Романа, а у нас сходные биографические данные. Решили, что раз так времена изменились, то, возможно, и со мной пройдет этот вариант. Уж тут-то я думал, что мы точно вдвоем поедем, раз уж так дело обстоит. Нет, отец Иоанн опять сказал то же самое: «Вы один поезжайте». Опять я поехал. Второй раз мне это еще тяжелее давалось. Поехал я в какую-то неопределенность, поехал до рукоположения. Того батюшку, который решил меня представлять Владыке, прямо Господь вразумил. Я приехал, а он говорит: «Положимся на волю Божью. Ничего не будем делать, а как Господь даст». А приход тот был на самом конце епархии, рядом река Кривень, а за ней вильна Украина начинается, самые задворки. И вот я на этих задворках живу, и ничего мы не делаем. Умом-то я понимал, что это правильно, а душа, конечно, роптала. Зачем я сюда приехал? Мог так же в Москве сидеть, ждать воли Божией. Она меня отовсюду достанет, если надо будет. Зачем же я сюда приехал? И сколько же это будет продолжаться? Когда Владыку занесет на наши задворки, как это все будет выглядеть? Из-за этой неопределенности разлука мне давалась еще тяжелее. Я понимал, что это неправильно. Я старался молиться. Молился, конечно, плохо, хорошо я не умею. «Господи, дай мне с этим смириться. Надо, я вечно буду тут пребывать». Слова я такие говорил, а в душе терзался. Так прошло, наверное, месяцев восемь. Я молюсь, а ничего не происходит. Все так же остается, на тех же позициях. Это частое явление, которое нас приводит в уныние. А уныние – это тоже одна из главных страстей, мы будем ее разбирать в следующий раз. Мы, казалось бы, что-то делаем, кое-как шебуршимся, а ничего не меняется. Мы начинаем думать: наверное, мы плохо делаем. Конечно, плохо, но хорошо-то мы и не умеем. Делаем, как можем. Итак, делаем плохо, лучше не можем, но то, что делаем, – этого явно недостаточно. Дни, недели проходят, месяцы, да и годы бывает, а все остается на месте. Что же делать? А Господь отвечает: «Долби, долби, долби, как можешь. Я знаю, что ты не авва Дорофей и не Досифей. Я знаю, что больше ты не можешь. Сколько ты можешь (еле-еле душа в теле), столько и можешь. Я знаю это, и ничего другого от тебя и не требую. А ты терпеливо долби, и не ожидай, что станешь святым за несколько лет, как преподобный Досифей». Вот и я так поступал. А куда мне было деваться?

И вдруг просыпаюсь я как-то утром с ощущением, что я готов здесь быть сколько угодно. Если Господу угодно, чтобы я был один, – буду один. Тогда матушка еще должна была приехать в гости. Мы старались по возможности встречаться. То я приезжал, то она. Обычно я очень ждал этих моментов, а потом сильно расстраивался, когда встреча за минуту пролетала. Казалось, она на неделю приехала, а я моргнуть не успевал, как неделя эта заканчивалась. А тут я, как Пимен Великий. Проснулся и думаю: «Матушка приедет... Да и не надо, чтобы она приезжала, только выбьет меня из этого хорошего устроения». Прямо был у меня такой момент великости. Проснулся я с этим моментом да и пробыл с ним недельку, вторую. И после этого все завертелось колесом. Это было то состояние души, которое от меня Господь ждал. Этого внутреннего согласия. Не внешнего, умственного, а внутреннего, сердечного. На этом урок был закончен. Хотя, что значит ждал? Он же мне все и дал. Все как с неба свалилось, я просто проснулся с таким ощущением. Тут какая-то тайна, в которую нам проникнуть не дано. Казалось бы, от нас вообще ничего не зависит, почему бы сразу этого не дать? Но какое-то маленькое движение нужно и от нас. Какое – мы и понять даже не можем. Казалось, все Господь Сам сделал в данной ситуации. Но что-то, видимо, требовалось и от меня. И вот наконец Господь от меня этого дождался, чего-то непонятного, невидимого.

И дальше все полетело со скоростью экспресса, самолета. Батюшка ехал в Курск на собрание духовенства, предложил мне: «Хочешь поехать?» Я сказал: «Хочу». Хотелось посмотреть, как духовенство собирается, я никогда не был на таких собраниях. Мы только туда приезжаем, и к нам сразу подходит благочинный этого района и, обращаясь к батюшке, говорит: «Где твой Юра? Его Владыка ищет». А благочинный заезжал к нам только в самом начале моего пребывания на приходе. Он тогда увидел меня и говорит: «Наверное, его надо в дьяконы».– «Да, он хочет», – ответил батюшка. «Ну, я тогда Владыке скажу». Возбудил во мне надежды, а потом они постепенно угасли. А так как мы решили ничего не делать, то и напомнить было нельзя. Сначала я некоторое время попечалился, а потом и вовсе про это забыл. С тех пор прошло уже полгода, и вот он говорит: «Где ваш Юра? Его Владыка ищет». Чего вдруг? Приходим к Владыке. «Вы хотите?» – «Хочу». «Пишите прошение». Я пишу. Я и раньше писал прошения в другие епархии. Поэтому знал, что два месяца должно пройти, пока уполномоченный с Центральным архивом КГБ снесется, пока Центральный архив все документы поднимет, ответит: да или нет. Поэтому я прошение написал и спокойно поехал в Москву на несколько дней. Слава Богу, из этой глухомани в Москву дозвонились. Сказали, чтобы срочно в субботу приезжал с подрясником. В течение недели решился этот вопрос. Видимо, времена переменились, и уполномоченного только информировали. Времена менялись прямо на моих глазах. Я когда-то к этому уполномоченному приходил. Владыка меня рукоположил, и я, как священник, должен был прийти к нему, чтобы он утвердил мое назначение на приход. Власть должна была утвердить. Я прихожу, а он там такой барин сидит. «О, – говорит, – кажется, и в прошлом году рукополагали священника из Бегощи, и теперь... Какая-то кузница кадров странная». Я даже испугался, как бы последствий для батюшки из Бегощи не было. Потом, уже через год примерно, вечером после службы, во время исповеди, вдруг заходит он в храм. Я подхожу к нему: «Здравствуйте». А он: «Вы занимайтесь, занимайтесь своим делом. Я подожду». Сел в угол и ждал меня часа два, пока я всех поисповедую. Вот так менялись времена.

Но это все внешние обстоятельства, а если рассматривать внутренние, то, как только произошло сердечное согласие на любые складывающиеся обстоятельства, сразу же все и свершилось. Я не знаю, может быть, благочинный поговорил с Владыкой давно, а Владыка сейчас вспомнил. А почему он вспомнил именно в тот день, когда я приехал? Кто знал, что я приеду? Я ведь никогда туда не ездил. Я просто случайно поехал. Все произошло чудесным образом.

Такое на нашем малом уровне у нас должно быть оружие в борьбе с печалью. Монах в этом случае поступил бы так: привязанность к матушке Елене откидываем на дуршлаг и уезжаем в пустыню. А мы так делать не должны. Но мы должны быть все время готовы к тому, что всякая мирская привязанность когда-нибудь закончится.

Вопрос: Батюшка, а матушке разрешили к вам приехать?

Ну, как к священнику, конечно... По-другому нельзя. Я даже матушке не говорил, что не хотел тогда, чтобы она приезжала. Настолько я впал в состояние Пимена Великого. И вы ей не говорите. Еще рассердится.

Вопрос: Но это продолжалось недолго?

Недолго, совсем недолго. Но было.

Приведу еще один пример. Опять я поднимаюсь на вершины, от себя к праведному Алексию Мечёву, московскому старцу. Он тоже очень любил свою матушку, а она умерла, когда он был еще относительно молодым священником. По этому поводу отец Алексий пребывал в глубокой скорби. Однажды ему довелось встретиться с отцом Иоанном Кронштадтским. «Спасибо, батюшка, что вы пришли разделить со мной мое горе», – сказал отец Алексий. А отец Иоанн ему ответил: «Ты войди в горе других людей, и твое горе исчезнет». Вот еще один способ борьбы с печалью по поводу постигших нас утрат. С тех пор отец Алексий начал возрастать как духовник. Господь такими испытаниями выковал из него старца. Оптинские старцы говорили: «Что к нам ездить? У вас там Алексий Мечёв. Зачем вы к нам за семь верст киселя хлебать ездите?»[98]

Подытожим это все словами Отцов: «Не радуйтесь в радости, чтобы потом не печалиться в печали». То есть в радости будьте осмотрительны, потому что это не то Нетленное и Непоколебимое, на что можно опираться. Сегодня оно есть, а завтра его не будет[99]

Итак, нам надо стараться помнить о том, что ни о чем мирском мы печалиться не должны, что печаль губительна. Нам надо сопротивляться ей душой и просить у Бога помощи в молитве, просить неотступно. Не смущаться тем, что молитва наша немощна, что она чисто умственная, что сердце холодно к ней относится. Естественно, сердце будет холодно к ней относиться, потому что сердце желает только того, чтобы источник печали устранить, а молимся мы о терпении. Уста говорят одно, а сердце хочет другого. Будет оно холодным, как оно может не быть? Тем не менее надо молитвой, как каплями воды, точить этот сердечный камень, и он расточится непременно. Вот наш способ борьбы с печалью.

Продвигаясь по пути духовной жизни, возрастая духовно, мы обязательно должны совершить переход из состояния любви к миру в состояние любви к Богу, охладеть к мирскому и возлюбить Божие. В предыдущих беседах мы уже говорили, что это похоже на сорокалетний переход древних евреев по пустыне из египетского рабства в Землю обетованную. Главным грехом, за который Господь все время наказывал еврейский народ, было желание бросить этот путь в Землю обетованную и вернуться назад: «Зачем мы туда пошли? Чем нам было плохо в Египте? Подумаешь, рабство. Зато кормили, поили, крыша над головой...» Период пустыни обязательно лежит и на нашем духовном пути. И может он длиться тоже немало. Хоть сорок лет. Сколько даст Господь, столько и будет длиться. Многое мирское уже оставлено, и в то же время, как фантомные боли в отрубленной руке или потерянной ноге, нас тревожит печаль по оставленному миру. Руки нет, а болит в этом месте. Так и у нас. С одной стороны, фантомные боли, а с другой стороны – мы понимаем, что вернуться в мир мы уже не можем, да и не хотим. Мы не монахи, мы не выходим из мира. Но тем не менее, если мы продвигаемся по духовной стезе, мы его внутренне оставляем. При этом печаль по оставленному старается утянуть нас назад, привести к губительному колебанию: «А не вернуться ли нам, не бросить ли нам все это дело? Дело-то безнадежное, никуда мы не дойдем». Кроме того, в душе образуется некая пустота, потому что старые, мирские радости, удовольствия и развлечения нас уже не радуют, не развлекают и не удовлетворяют. И это хорошо. А радость духовная для нас еще вещь редкая, к тому же сопряженная с большими трудами, которые нам всегда тяжело нести, да и лень. Духовная радость – как вода в пустыне. Ее надо долго искать, копать, добираться до нее. Вот и живем мы в таком «безводном» режиме.

Есть еще один источник печали. Тех, кто отошел от страны рабства, дьявол все же пытается зацепить различными способами. Поэтому у людей, которые твердо идут по духовному пути, появляются свои поводы для печали, миру несвойственные и даже совершенно неизвестные. Этот источник – печаль о нашем духовном неуспехе. И здесь мы должны поговорить о том, что же такое печаль о Боге, которая соделывает спасение, из чего она складывается.

Святые Отцы выделяют здесь три момента. Во-первых, это печаль о своих грехах. Второе, это печаль о грехах мира, о том, что мир лежит во зле. Мы видим, как наши ближние, которые близкие, и ближние, которые дальние, идут пагубными путями. Видим, жалеем, искушаемся, но изменить в большинстве случаев ничего не можем. И третье, это печаль о Небесном Блаженстве, которого мы желаем, возлюбили, но не имеем[100]. Вот это есть печаль по Богу, которая соделывает спасение. Для пояснения последнего приведу пример из жизни нашего Владыки. Много раз в моем присутствии, мне или себе самому, Владыка говорил: «Каждый день прошу смерти, а Господь мне по грехам моим не дает». Здесь мы видим, что человеку от земной жизни уже ничего не нужно, ничто не держит и не связывает с ней. А смерть не наступает. Человек уже стоит на выходе из пустыни, последние шаги по ней делает, видит Землю обетованную, а пока все никак не дойдет до нее. Господь говорит: «Еще, еще надо пройти».

Святые Отцы обращают наше внимание на то, что хотя, казалось бы, мы печалимся об одном и том же: о наших грехах, о духовном несовершенстве, о нашем духовном бессилии, но есть печаль губительная, а есть печаль спасительная. Священное Писание приводит пример Иуды, который, пав в печаль по поводу своего страшного греха, лишил себя жизни (Мф. 27, 3–5). И таких примеров много. Но, если предмет печали один и тот же, в чем же между ними разница? А разница в том, что печаль спасительная всегда связана с надеждой, которая рождает в душе мир и даже радость! В святоотеческой литературе есть понятие «радостнотворный плач». Встречается оно у святых Отцов, но я думаю, что такое состояние бывает знакомо и нам, только случается с нами очень редко. Это происходит, когда мы плачем о своих грехах и в то же время чувствуем радость от того, что ощущаем любовь Божию, которая, несмотря ни на что, изливается на нас. При этом неважно, льются эти слезы из глаз или они льются в сердце нашем. Вот такое парадоксальное сочетание, которое, может быть, непонятно словесно, но понятно всякому, кто испытал его на опыте. Когда мы печалимся по Богу, то Господь всегда утешает, как бы напоминает о Своей любви, о том, что мы не оставлены. И поэтому спасительная печаль всегда связана с надеждой, с упованием и с утешением этой Божественной любовью. Это ее яркий отличительный признак[101].

Печаль же губительная рождает в нас желание все бросить, опустить руки, ничего не делать и вернуться назад: «Ах, у меня ничего не получается, прощения нет, мы не спасемся, мы погибнем! Другие, может быть, спасутся, а я, такая-сякая или такой-сякой, уж не могу никак, для меня это невозможно!» Это печаль дьявольская, последнее дьявольское искушение на пути спасения[102]. Это характерная духовная печаль, с которой надлежит бороться неуклонным упованием на Бога, зная, что Господь сотворил нас не в погибель. Не для того Господь привел нас в Церковь и открыл горизонты вечного блаженства, чтобы только показать, какие мы скверные, и захлопнуть у нас перед носом двери, потому что нам туда со «свиным рылом» не положено. Нет! Господь ввел нас в мир, а потом взял на борт Своего спасительного Ковчега – Церковь Православную, чтобы ввести нас в Царствие Небесное. Вспоминая об этом, мы должны этот последний вид печали всячески изгонять и искоренять, чтобы нам бодренным сердцем неуклонно шествовать по пути спасительному. Пусть очень медленным шагом, как улитки. Мы в духовном плане все – как улитки, слизняки. Но и слизняк медленно, но верно доползает, куда ему надо. Он маленький такой, слизнячок, а большой гриб может съесть до конца. Посмотришь – потихонечку, потихонечку, а от гриба уже ничего не осталось. Доползем и мы, если будем ползти неуклонно, побеждая печаль, которая все время всеми путями норовит нас повернуть назад.

Вопрос: Один американский психолог доказывает, что печаль очень связана с завистью. Так ли это?

Если этот психолог хочет сказать, что печаль связана только с завистью, то он не прав. Печаль может произойти от чего угодно. Если же говорить о том, как печаль связана с завистью, то это элементарно и всем понятно: оттого, что мы желаем и не имеем, а другие имеют, мы начинаем завидовать. Зависть – это катализатор нашей печали. Если никто не имеет, то и ладно. А вот если другой имеет, в десять раз хуже меня, а имеет, то все очень плохо. Предметы зависти могут быть различны: звания, почести, признание и любовь окружающих, имения, здоровье, семейное счастье – что угодно. Зависть является одним из мощнейших факторов печали.

Вопрос: То есть если не бороться с печалью, то можно сформировать в себе характер завистника?

Печаль и зависть идут рука об руку, и бороться надо и с тем и с другим. Если мы не будем бороться с завистью, зависть породит в нас печаль, потому что у других есть, а у нас нет. Если мы не будем бороться с печалью, печаль породит в нас зависть, потому что мы будем печалиться, видя, что другие имеют и не печалятся.

Об унынии

Слово «уныние» нам знакомо из бытовой жизни, недуховной. В духовном смысле оно употребляется шире, чем то, что мы обычно имеем в виду в быту, поэтому сначала нам надо уточнить терминологию. Уныние в обычной нашей жизни – это что-то похожее на медицинское понятие «депрессия». Когда все вокруг окрашено в черные тона, ничто не радует и не утешает. В сочинениях святых Отцов о страсти уныния употребляется термин АКИДИЯ. А – это отрицательная приставка; КИДОС – греческое «труд», «старание». В каком-то смысле это скорее синоним слову «леность». В общем, в святоотеческой литературе уныние и леность или рядом стоят, или как синонимы и употребляются. То есть это нежелание трудов, стараний. Поскольку мы говорим о духовной жизни, то имеется в виду в первую очередь нежелание трудиться, нежелание стараться именно в области духовной, в духовных делах. Если в узком бытовом смысле может кто-то про себя подумать, что уныние ему незнакомо, что он человек жизнерадостный, то нерадение к духовному делу должно быть знакомо каждому. Если человек говорит, что оно ему незнакомо, – это значит, что он никогда духовным делом не занимался, поэтому оно ему и незнакомо. Раз он никогда не делал, то у него и нежелания делать быть не может.

Уныние – это одна из главнейших наших страстей, которая препятствует нашему спасению и нашему движению к вратам Царства Небесного. Всякое свое духовное делание мы совершаем днем, соответственно и уныние нападает на нас днем, препятствуя нам совершать наши дела. В 90-м псалме говорится о бесе полуденном (ст. 6), который, по толкованию святых Отцов, и есть бес уныния[103]. В царство дьявола, слава Богу, мы проникнуть не можем, оно для нас закрыто. И это хорошо, иначе бы мы этого не понесли. Но сильным в духовной брани мужам и женам, святым отцам и матерям нашим кое-что открывалось. И вот они доносят до нас, что там есть некая организация и порядок, и над каждой страстью стоит свой бесоначальник. Вот поэтому, как говорится о страстях – страсть сребролюбия, страсть блуда, страсть уныния, так говорится и о бесах – бес сребролюбия, бес блуда, бес уныния. Имеется в виду то бесовское подразделение (там, конечно, не один бес, а целый бесовский полк), которое занимается этой страстью и старается нас отвратить от добра и в эту страсть ввергнуть[104].

Страсть эта дневная, а готовиться к борьбе с ней мы начинаем с вечера. Мы молимся вечером о грядущем утре: «И уныние бесовское далече от меня отгнано быти сотвори Твоими ангелы»[105]. То есть: «Сделай так, чтобы с утра уныние бесовское было от меня далеко отогнано святыми Твоими ангелами». Молитву эту должны читать все, потому что с самого утра, как только мы открываем наши глаза, немедленно нападает на нас бес уныния. Он ждет, когда мы проснемся, и сразу начинает возбуждать эту страсть, в нас живущую и крепко укоренившуюся. Я думаю, каждому из нас это знакомо. Если мы проснулись рано, запланировав это с вечера, с тем, чтобы усердно помолиться перед началом всех наших дневных дел и забот, то, как только мы открываем глаза, бес уныния начинает говорить нам о том, как тяжек будет предстоящий сейчас труд. Даже встать очень сложно, потому что мы недобрали сна, мы не выспались, все тело вопиет, что надо еще поспать и сейчас такой труд молитвенный совершенно непосилен будет. Бес нашептывает, что в таком состоянии молиться очень сложно, глаза закрываются, того и гляди совсем заснешь. Лучше еще поспать, а потом встать со свежей головой и тут уж помолиться как следует. Дальше мы спим, высыпаемся, а когда просыпаемся, то слышим уже совершенно другое. Молиться некогда, времени уже нет, пора приниматься за дела, они вот, стоят чередою, одно за другим. Тут же перед нашими глазами проходит, сколько дел нам предстоит сегодня сделать, и если мы сейчас возьмемся за молитву, то ничего не успеем. Поэтому надо лоб быстренько перекрестить и бегом приниматься за дела.

Утро, которое я описал, я, естественно, описывал по себе. Кроме себя и своих близких людей, я не знаю, кто как встает. Но есть у меня уверенность, что многие эту картину узнают. Репертуар этих приемов обычный. Любое духовное дело у нас встречает два рода нападок. Или это усталость, неможение, немощь души и тела, или это необходимость творить разные внешние дела, отвлекающие нас от дел внутренних. Это относится и к молитве, и особенно к чтению, причем, чем непосредственнее оно входит в область духовную, тем больше этот бес наступает. Так происходит не только с утра, так бывает весь день. Здесь надо особо сказать о теле, при этом нам нужно некоторое рассуждение и разумение. Казалось бы, во всем виновато тело, при чем тут душа? Когда мы просыпаемся и хотим встать на молитву, действительно хочется спать. Когда мы должны помолиться вечером, действительно одолевает усталость, сил уже нет. Но опытные отцы говорят нам, что в большинстве случаев тут повинно не тело, а душа. И в доказательство этого показывают, что такая специфическая телесная немощь возникает тогда, когда мы касаемся именно дел духовных. Известен случай, как один авва стал беседовать с братией о духовных предметах. Через некоторое время он обнаружил, что братья «клюют носом», с трудом борются с дремотой. Он потихоньку перевел разговор на дело внешнее. Потом говорит: «Братья! Смотрите, как все взбодрились, глаза у всех открылись, все разговаривают, никто не дремлет. Сон и вся немощь куда-то ушли»[106]. Знаменитый учитель духовной жизни монашествующих и мирян преподобный Иоанн Лествичник пишет, что, как только мы встаем на правило, глаза наши закрываются от усталости, а как только оно заканчивается, они вдруг вновь открываются (Слово 13, гл. 11). Причина тут в большинстве случаев не тело, а душа. Хотя действительно бывает, что телесная немощь превышает наши возможности.

Воздействие телесной немощи на душу бывает разное. Вспомним страшную ночь в Гефсиманском саду (см.: Мф. 26, 36–47). Господь зовет Петра, Иоанна и Иакова помолиться и пободрствовать с Ним. Они отягчаются сном и засыпают. Он молится Отцу, чтобы чаша страшная миновала Его, и добавляет: «Но не Моя будет воля, а Твоя». Христос исходит кровавым потом, а ученики спят. Он их будит, они вновь засыпают. Он говорит им: «Не могли вы один час бодрствовать со Мною?., встаньте, пойдем: вот, приблизился предающий Меня». Они возвращаются, и тут приближается Иуда со стражниками. Среди этих событий Господь говорит такие слова: «Дух бодр, плоть же немощна». То есть плоть-то немощна, но сильный дух побеждает плоть, отделяется от нее, и неможение плоти уже не может победить дух. Чем более духовно силен человек, тем более дух властвует над плотью. Когда мы читаем о подвигах древних и некоторых современных Отцов, нам это кажется невозможным, просто невозможным физически. Например, знаменитое стояние преподобного Серафима Саровского на камне в молитве. И это действительно для нас невозможно. Но это есть та победа духа над плотью, которую достигали подвижники.

Степень преуспеяния в подвиге может быть разная. У одних она больше, у других меньше. И мы не можем с этим не считаться. Мы должны жить по нашей мере, а не по мере каких-то, пусть очень высоких и добрых примеров[107]. Если мы не достигли той меры власти победы духа над плотью, той меры бодрости духа, которая позволяет нам совершать те или иные труды, то мы их просто не понесем, несмотря на все наше благое желание. Мы должны действовать по нашей силе, а Господь будет возводить нас от силы в силу. Если мы не будем ослабевать, если мы не будем лениться, если мы будем действовать по нашей силе, то завтра сила наша будет больше, а послезавтра – еще больше. Мы будем двигаться маленькими, незаметными для нашего глаза шажками. Пусть никто не надеется, что он будет видеть: «Вот, сегодня я уже лучше, чем вчера». Мы этого не видим, и это правильно. А если мы начинаем так видеть, то это признак очень плохой. Это значит, что мы впадаем в духовную прелесть и в сети бесовские. Правильная ситуация, это когда нам кажется, что сегодня мы еще хуже, чем вчера, и становимся все хуже и хуже. Эта правильная духовная ситуация характеризуется словами святителя Григория Богослова: «Ты хочешь узнать, насколько ты стал лучше, посмотри, насколько ты стал хуже». Насколько ты больше осознаешь свою скверность, немощь и неспособность, настолько ты продвинулся в духовном пути. Мы это продвижение не видим, да и не должны видеть. Но на самом деле оно происходит, и мы можем наблюдать это со стороны. Конечно, здесь есть и свои подъемы, а потом и спады бывают, но в среднем человек, который творит по силе своей, постепенно от силы в силу восходит.

Один из основных законов духовной жизни гласит, что мы не должны брать на себя труд сверх своих сил. Но, как правило, мы страдаем оттого, что мы и до своей силы недотягиваем. Хотя, конечно, бывает, что заводят нас бесы и по другую сторону, когда мы беремся за подвиг, превышающий наши силы. Особенно способны на это бесы гордости и тщеславия. О тщеславии мы будем говорить особо. Бес тщеславия побеждает любого беса. Преподобный Иоанн Лествичник приводит о себе следующий пример. «Однажды я, сидя в келии, впал в такое разленение, что думал почти ее оставить. Но пришли странники и наговорили мне, как безмолвнику, много похвал; и помысл разленения тотчас оставил меня, будучи прогнан тщеславием» (Слово 27, гл. 44). Итак, мы должны творить по силе своей и не поддаваться гордости и тщеславию. И вот здесь нам нужно уметь отличать, когда действительно немоществует наша плоть, чтобы, сожалея и скорбя о своей немощи, уступить ей, или когда это обман. Святые Отцы дают такой совет: «Не доверяй, но проверяй». То есть голосу плоти не доверяй, а проверь, так это или не так. Она тебе говорит, что не может стоять, а ты попробуй. Не сможешь – ляжешь обратно. Не можешь молиться? Попробуй. Не сможешь – оставишь молитву. Преподобный Никодим Святогорец в своей книге «Невидимая брань» очень художественно описывает, как подвижник, стоя на молитве, отвечает обманом на обман. Плоть пытается обмануть его и говорит, что больше не может. А он отвечает: «Еще пятнадцать минут, а потом брошу». Пятнадцать минут помолился и говорит: «Еще пятнадцать минут, и все». И так интервал за интервалом стоит на молитве часами (гл. 20)[108].

Как правило, такая проверка обнаруживает истинное положение вещей. Иногда мы действительно ни на что не способны. Стараемся, но видим, что мысли не удержать, мысли уходят, невозможно молиться. Но если мы попытались, то можем сказать: «Господи, видишь – мы стараемся, но не можем. Прости». И после этого отступить. Это надо делать, конечно, не с чувством собственного достоинства: «Я не могу, так уж не взыщи с меня». У нас должно быть чувство смирения и уничижения себя, осознание того, что эта немощь телесная соответствует нашей немощи духовной: «Господи, прости, что я такой немощный, и больше пока на сегодня не могу. Уповаю, что предаю себя в Твои руки, и надеюсь на то, что Ты меня, немощного, помилуешь и сделаешь меня сильным, поскольку Ты можешь это сделать». Но обычно обман (когда это обман) улетучивается, и мы видим, что возможно и встать, и с ног не упасть, и все правило исполнить, и сделать прочие дела духовные. Может, бес и дальше нас мучил бы, но Господь, видя наше произволение, приходит к нам на помощь со Своими ангелами. Не зря же мы молимся: «Уныние бесовское далече от меня отгони Твоими ангелами». Но для того чтобы привлечь ангелов, нам надо проявить собственное усердие, собственное усилие, дать хоть маленький импульс[109].

Бес уныния следит за каждым нашим шагом, и все время старается нас сбить с духовного пути, по которому мы пытаемся шествовать. На что он в нас опирается? Ведь бес действует в человеке тогда, когда находит в нем некую опору, то есть живущую в нас страсть. Откуда она берется? Изначально это есть следствие первородного греха, падения человеческого, в котором все духовное становится человеку как бы чуждым и крайне тяжелым[110]. Мы помним, как Адам, который раньше услаждался богообщением, после грехопадения пытался спрятаться от Бога в кустах (см.: Быт. 3, 8). То есть то, что раньше было желанным и радостным для его души, стало для него тягостным. И вот это мы все наследуем. Святое крещение, которое мы принимаем, освобождает нас от ответа за грех Адама, мы за него больше не ответственны перед Богом. Но не освобождает от последствий этого греха. Они все так же давят на нас. Но здесь есть существенная разница. До крещения они властвуют над нами. После же крещения мы имеем благодать Духа Святаго, даруемую нам через таинства крещения и миропомазания и обновляемую через все таинства церковные: покаяние, причастие, и вообще через всю нашу церковную жизнь. А благодать Божия дает нам силы противостоять, бороться и побеждать последствия первородного греха и все наши грехи и страсти. Тем не менее последствия первородного греха на нас тяготеют. Для нас духовная жизнь это все равно что медведю ходить на задних лапах. То, что для нас естественно, ему крайне тяжело.

Это видно из самых простых рассмотрений. Сколько занимает утреннее и вечернее правило? В зависимости от темперамента и скорости чтения, 20–30 минут, от силы 40. Однако 20 минут утром и 20 минут вечером оказываются трудными и тяжкими, а для кого-то и непосильными. И нет ни единого человека, для которого бы это было легко. Я помню, когда мне объяснили, как молиться утром и вечером, я подумал: «20 минут и 20 минут – ничего страшного. Мы без труда тратим гораздо больше времени на другие вещи». Но оказывается, что это труд, да к тому же труд, к которому никогда не привыкаешь. Любой, даже самый тяжелый физический труд входит в привычку и уже человеку дается без напряжения. А к труду духовному человек не привыкает. Конечно, человеку, раз за разом в течение многих лет исполняющему определенные правила, становится легче, но окончательного избавления от труда не наступает никогда. Впрочем, не буду говорить «никогда», потому что, когда мы входим в область очень высокого духа, здесь бывает все: и молитва становится самодвижущей, и человек восстанавливает себе еще при жизни то первозданное состояние Адама, когда духовное для него было радостной пищей. Это мне незнакомо, поэтому не будем рассуждать о том, как чувствуют себя люди святой жизни. Однако по их же собственным свидетельствам мы знаем, что и для них духовная жизнь не перестает быть трудом, пока они пребывают в этом теле[111]. Они усиливают свои подвиги, они берутся за такие дела, которые нам кажутся невыполнимыми и совершенно для человека невозможными. Мы читаем об этом и не верим. Мы думаем, что это выдумки и сказки, по крайней мере помысел об этом в душе шевелится. Но тем не менее и для них не может быть духовной жизни без труда, иначе она загнивает и умирает, даже для самых высоких подвижников. Впрочем, я повторяю, что не берусь изнутри анализировать их состояние, потому что оно мне незнакомо.

Итак, мы до конца не понимаем, как протекает духовная жизнь святых, но что касается нас, немощных, то для нас она является хождением на задних лапах. Я вспоминаю одного своего приятеля юности. Сразу после школы он отслужил в армии и пошел работать на завод. Он привык вставать около шести часов утра, потому что смена у него была ранняя, а до работы надо было еще ехать на поезде. По этой привычке он и в выходной день поднимался в шесть часов. Особенно после каких-нибудь загулов это было мучительно. Хочется выспаться, а он начинает тебя будить и говорит: «Вставай, мне скучно, а спать я не могу». Когда я решил для себя установить какой-то духовный режим, я стал вставать в шесть часов утра ежедневно. И сколько уже прошло лет? Почти двадцать, а я к этому не привык. Если я будильник не поставлю, просплю до двенадцати. Никакой привычки не вырабатывается. Хотя, я уверен, если бы это касалось дела недуховного, не ради Христа, а ради здоровья, или чтобы бегать с утра, или чтобы успеть больше сделать мирских дел, то вставал бы я в шесть и все было бы нормально. Я бы привык, выработалась бы у меня такая привычка. Здесь и коренится та страсть, на которую бес и опирается. Все духовное для нас тяжко, трудно и безрадостно, то есть в обычном нашем состоянии не доставляет нам удовлетворения. Но, когда мы благодатью Божьей из него вырываемся, тогда и нам, грешным, перепадают крупицы духовной радости.

По научению беса мы легко спускаемся вниз по лестнице, с верхних ступенек на нижние. С самых высоких дел: молитвы, духовного чтения, размышления духовного – на более низшие ступени. Переходим с Марии на Марфу. Вспомним евангельскую историю о том, как Христос пришел в дом к сестрам Марфе и Марии. Марфа стала трудиться, чтобы приготовить стол, а Мария сидела при ногах Христа и слушала слово Его. Возмущенная Марфа говорит Христу: «Господи! Или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить?» Праведная Марфа не потому так сказала, что ей оставили много работы, а потому, что она не понимала, как Сама Праведность, пришедшая к ним в дом, не замечает такой явной несправедливости, почему Христос молчит. «Скажи ей, чтобы помогла мне». А Он ей отвечает: «Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее» (Лк. 10, 38–42). С тех пор Марфа и Мария являются в духовной жизни определенными образами[112]. Делание Марии – высшее спасительное дело, а делание Марфы – тоже спасительное, но уровнем ниже. Бес уныния изначально пытается нас свести с высшего уровня на низший.

Вот что сказал об унынии преподобный Иоанн Лествичник: «Уныние есть расслабление души, изнеможение ума, пренебрежение иноческого подвига, ненависть к обету, ублажатель мирских, оболгатель Бога, будто Он немилосерд и нечеловеколюбив; в псалмопении оно слабо, в молитве немощно, в телесном же служении крепко, как железо, в рукоделии безленостно, в послушании лицемерно» (Слово 13, гл. 2). Слова «в послушании лицемерно» мы еще разберем. А сейчас я хочу обратить ваше внимание на слова: «в псалмопении оно слабо, в молитве немощно, в телесном же служении крепко, как железо, в рукоделии безленостно». То есть тех, кто избрал путь Марии, уныние толкает на путь Марфы. Поэтому они с охотой и большим старанием берутся за всякое внешнее дело, за послушание Марфы, чтобы найти благовидный предлог и отвлечься от более высокого дела Марии. Где-то у святых Отцов мы можем встретить другие слова: что уныние отвращает нас и от всяких телесных трудов богоугодных. Здесь нет противоречий, просто речь идет уже о следующей ступени. Эта ступень, может быть, к нам даже больше относится, потому что в нашей жизни дело Марии занимает лишь очень небольшое время. В основном, конечно, мы – Марфы. И дай нам Бог Марфами спастись. Обе сестры прославлены как святые Марфа и Мария. Святая преподобномученица великая княгиня Елисавета организовала Марфо-Мариинскую обитель, символизирующую образ жизни, в которой по силе человеческой должны сочетаться и служение Марии, и служение Марфы. Вот так и в нас сочетаются некоторые пропорции, которые нам приемлемы и нашим силам сообразны: немножко Марииного и большая часть Марфиного.

Но бес уныния, спустив человека на одну ступеньку ниже, на этом не успокоится. Он будет тянуть нас дальше вниз. Дальше он будет отвращать нас от дел богоугодных к делам мирским, чтобы мы, оставив труд ради Бога, сохранили только труд ради устроения своей материальной жизни. И тогда одна и та же работа, делаемая ради Бога и делаемая ради чего-то мирского, будет восприниматься нами по-разному. Первое нам будет трудно, а второе нам будет легко и в удовольствие. Но бес уныния не остановится и на этом, а будет тянуть нас ко всяческой бездеятельности. Мы это видим на подрастающем поколении. Многие его представители не считают нужным вообще что-либо делать, а считают возможным прожить всю жизнь, не делая ничего. Для нашего поколения это не так характерно, не так ярко выражалось, хотя было и у нас. Это связано с тем духовным идейным переломом, который происходит в нашей стране. Это внешняя причина. А внутренняя состоит в том, что бес тянет еще на одну ступень вниз уже к полной погибели, когда человек не может и хлеб свой в поте лица добывать, ему это кажется тяжким и непосильным.

Теперь, как всегда, вопрос: «Что же нам делать, и как нам со всем этим бороться?» Давайте вспомним одно место из псалмов, где употребляется слово уныние. Это из семнадцатой кафизмы. Кто поминает усопших и любит ее читать, тот помнит эти строчки: «Воздрема душа моя от уныния; утверди мя в словесех Твоих» (Пс. 118, 28). То есть Давид, обращаясь к Богу, говорит, что заснула душа его от уныния. Это может быть и сон телесный, и сон духовный. Но, утверждаясь в слове Божьем, можно найти силы победить уныние. Духовная основа нашей жизни, которую преподает нам слово Божье, заключается в том, что Господь все время взирает на нас. Мы неизбежно предстанем на суд, и каждое наше земное дело, каждый день, час, миг, прожитый нами, будет взвешиваться на этом нелицемерном и неподкупном суде Божьем. Вслед за этим судом нас ожидает вечность, которая может быть сопряжена с адскими муками или с райским блаженством. Мы все это знаем. Кто этого не знает, или будет оспаривать, или сомневаться в этих словах, с теми бес уныния будет делать, что захочет, у них и шансов нет. Но вот Давид просит Господа именно утвердить его в этих словах. То есть чтобы они жили в сердце. А как в них утвердиться? Когда мы в унынии, надо напомнить себе об этих словах. Но очень часто это напоминание ничего нам не дает, потому что слова эти для нас звучат как совершенно чужие. Мы повторяем их умом, а они проходят мимо нашего сердца. Мы говорим их себе, но они для нас ничего не значат, да еще вызывают раздражение, потому что слова, конечно, красивые, а вот сердце не отзывается. Но утверждаться в них надо. Утверждаемся мы в них через наши духовные труды, через молитву, через чтение слова Божьего, вообще через чтение духовное, через храм. Уныние пресекает эти делания, но только в них мы утверждаемся в словах Божьих, в них пробуждается в нас надежда, вера, память смертная, страх вечных мук, желание вечных благ. И это утверждение в словесах Божьих побеждает уныние. Получается, казалось бы, замкнутый круг.

Как выходить из этого круга? Святые Отцы по этому поводу много пишут о безмолвниках и о живущих в уединении. Многое из этого при нашем образе жизни для нас непонятно и, в общем, к нашей жизни неприложимо. Если же говорить о том, что приложимо к нашей жизни, то надо опять возвратиться к тому краеугольному понятию, которое является волшебным ключом, открывающим замки к любой страсти. Это наше жизненное послушание. Мы слышали слова преподобного Иоанна Лествичника о том, что уныние к послушанию лицемерно. Это относится к тем, кто пытается идти высшим путем. Они охотно берутся за послушание, когда побеждаются унынием, но не с желанием поработать Господу, а с тем, что послушание освобождает их от внутреннего делания. Имеется в виду, когда монах стоит в келье на молитве, а к нему посылает настоятель благословение пойти куда-то и сделать что-то. Монах с радостью и с охотой бежит исполнять благословение, но не потому, что он хочет исполнить слово настоятеля как слово Божье, а потому, что ему дан благовидный повод освободиться от тягостного для него духовного дела.

Для нас же послушание есть основное спасение. В чем оно заключается в данном случае? Во-первых, у нас имеется некое духовное правило. Оно есть общее для всех, но есть и личное для каждого, которое мы выбираем в согласии с нашими духовниками. И здесь очень важна работа и помощь духовника, чтобы выбрать себе правило по своим силам. Мы уже говорили, что часто бывает, когда мы берем меньшее, чем по силе нашей. Бывает реже, но тоже плохо, когда мы берем больше, чем по нашей силе. Это приводит потом к изнеможению и полному падению[113]. А мы должны с помощью духовника подобрать правило именно по своим силам. Но в любом случае у нас есть общие правила, которые даны для всех и являются основой для нашего индивидуального правила: утреннее правило и вечернее правило. Владыка Ювеналий как-то на одной из своих проповедей, говоря о молитвенных правилах, вспоминал, что в их детстве был инструмент у жестянщиков, называемый выправило, то есть форма, по которой жестянщик изгибал какое-либо изделие. Вот и молитвенное правило – это та основа, по которой выстраивается наша душа. А послушание правилу – это меч духовный, который позволяет разрубить этот замкнутый круг. Следуя по послушанию правилу, мы преодолеваем уныние, встаем и исполняем некоторое наше духовное делание. А это делание уже утверждает нас в словесах Божьих. Мы помолились, почитали слово Божье, почитали какое-то слово святых Отцов, духовно мудрых мужей, и обязательно (может быть, не всегда заметно для нас, но часто и заметным образом) слово Божье действительно утверждается в нас. Оно становится для нас реальностью, вся духовная жизнь становится для нас реальностью. Мы сразу же находим в этом себе опору, ступени для наших ног, чтобы подниматься выше и бороться с унынием. Мы видим, что теперь этот замкнутый круг стал уже губительным для уныния, потому что, исполняя по послушанию наше правило, мы утверждаемся в словесах Божьих. Утверждаясь в словесах Божьих, мы все более укрепляемся против уныния. А укрепляясь против уныния, мы все более наращиваем наше духовное делание и все более утверждаемся в словесах Божьих. Замкнутый круг стал неприступным для беса уныния. Он не может в него войти, он не может ни за что зацепиться.

Послушаем опять преподобного Иоанна Лествичника: «Муж послушливый не знает уныния, через чувственные дела исправляя мысленные и духовные делания» (Слово 13, гл. 3). То есть тот, кто действительно предан послушанию, тот не знает уныния. Здесь имеются в виду не только молитвенные правила, но и весь строй нашей жизни. Если человек стремится устроить свою жизнь по послушанию, то в его жизни становится послушанием каждый шаг, он все делает по послушанию. Преподобный Иоанн Лествичник говорит о монашествующих, но относится это и к нам. Конечно, когда мы говорим о нашем послушании, мы говорим не о жизни монастырской, когда все делается по благословению настоятеля, но о нашей жизни, мирской, когда мы стараемся каждый шаг делать тогда, когда имеем на него некое Божье благословение. А то, что не имеет Божьего благословения, стараемся постепенно из своей жизни изгонять. У нас уже была беседа о том, что такое послушание в жизни мирянина, поэтому я не буду сильно повторяться. Следует только сказать о существенной роли духовника, который помогает человеку построить свою жизнь по послушанию Божьему. Здесь духовник не такой руководитель, как у монашествующих (пойди туда, пойди сюда), а помощник, который позволяет человеку разобраться в воле Божьей о себе и по ней построить свою жизнь. Духовно мудрый и непредвзятый сторонний наблюдатель видит, что человек действительно может, а что – не может. Замечает, когда в человеке говорят уныние и леность или другие страсти. И, сообразно этому, направляет и устраивает его жизнь.

Но даже без наличия плотного духовного руководства, если человек стремится все делать по воле Божьей, то сами обстоятельства жизни являются ему руководителем. Если человек эти обстоятельства воспринимает как послушание Божие, то жизнь его приводит к тому, что у него нет ни единого мига, который бы он не жил по послушанию. Как и Марфа творила по послушанию: пришел Господь, и надо было Его принять. Она начала готовить трапезу, не по своей воле, а потому, что внешние обстоятельства послужили для нее возвестником воли Божьей. Вот это и является тем могучим духовным мечом, который рассекает замкнутый круг и, наоборот, замыкает его для уныния. Ибо не только высшие духовные дела приносят нам успех в борьбе с унынием и утверждают нас в словах Божьих, но и дела Марфины, творимые по послушанию, хотя это и происходит более неприметным образом. Как я уже говорил, в нашей жизни послушание Мариино в виде молитвенных правил, чтения духовного составляет небольшую часть. Большую часть составляет послушание Марфино – так по немощи нашей нам уготовано. И это послушание тоже приносит нам спасение и от уныния, и от всех прочих страстей и укрепляет нас в вере, слове Божьем и в духовном мудровании, когда реалии духовной жизни (вечная жизнь, всевидящее око Божье, суд, вечные муки, райское блаженство) становятся для нас такими же реальными, как этот стол, стены, как то, что мы видим вокруг себя плотскими очами[114]. Есть и второй момент, на котором нужно остановиться, когда мы говорим о борьбе с унынием. Разговор о нем начнем также со слов Иоанна Лествичника. Он говорит, что уныние у одних бывает от праздности и неги, а у других – от отсутствия страха Божьего (Слово 26, гл. 44). О страхе Божьем мы только что говорили. Когда мы забываем о всевидящем оке, которое на нас взирает; о нелицеприятном суде, через который каждому из нас придется пройти; о наказании, которое мы можем претерпеть, то мы лишаемся страха Божьего, и поэтому уныние одолевает нас. А теперь мы остановимся на праздности...[††]

Остановимся теперь на понятии «уныние», когда оно имеет психопатологический оттенок. На медицинском языке это состояние называется депрессия, то есть когда все вокруг окрашивается в серый цвет, а иногда и в темный. Конечно, если все вокруг совсем черное, то надо ехать в дурдом – сдаваться. Шутки шутками, а незазорно прибегать к помощи врача тогда, когда это проблема медицинская. Это заболевание в эпоху моей молодости было редким, а сейчас оно, к сожалению, такое же распространенное, как грипп. А дальше будет еще хуже. И это не случайно, потому что человек придумывает всякие технические усовершенствования, для того чтобы облегчить себе жизнь, избежать Божьего приговора: «В поте лица твоего будешь есть хлеб» (Быт. 3, 19). Человек себя от этого пота избавляет: машина сама стирает, сама готовит, сама посуду моет, сама ездит и т. д. В результате, как мы видим, человек все равно остается порабощенным. Все равно большинству людей необходимо крутиться как белка в колесе и в поте лица добывать свой хлеб. И еще проблематично, добудешь или не добудешь. А кроме того, все как-то искажается: мы страдаем от недостатка физических нагрузок (болеем), и в то же время у нас переизбыток психической нагрузки. От этого наша психика начинает не выдерживать и трещать. Количество психических болезней растет как грибы после дождя. А в еще более «благополучных» странах, таких как Америка, психиатр имеется почти у каждого человека, как домашний доктор. Особенно если человек со средним достатком, то он обязательно имеет психиатра-консультанта, к которому ходит регулярно, как к зубному врачу[115]. Так что не надо бояться, стыдиться и бежать от врача тогда, когда мы нуждаемся в его помощи, потому что если есть физическое поражение, то надо прибегать не только к духовным средствам, но и к лекарствам, которые нам от Бога даны.

Но тем не менее, если нами овладевает уныние и все вокруг немило, душа, куда ни кинет взор, ни в чем не находит отрады, то так уж сразу бежать к психиатру не нужно. Пусть каждый знает, что в этом деле он не одинок, такое бывает у многих, даже у самых выдающихся людей. Недавно мне попался отрывок из переписки двух высоко духовных людей – схиигумении Фамари, знаменитой подвижницы и исповедницы, и святителя Макария (Невского), митрополита Московского, который к тому времени уже находился в изгнании и свои последние восемь лет жил в Николо-Угрешском монастыре. Это начало прошлого века, послереволюционные годы. Матушка Фамарь пишет святителю Макарию: «Владыка, одолевает меня уныние и тоска (именно в таком смысле, о котором мы говорим), посоветуйте, что мне предпринять?» А он ей отвечает: «Ох, матушка, как бы вы мне написали какое-нибудь лекарство от этой болезни, вот было бы хорошо»[116]. А вообще такое должно быть у каждого человека, ищущего Бога. Если этого нет, то, конечно, не надо пугаться и думать: «Раз я не унываю, значит, я не по Божьему пути иду». Все может быть, пути многоразличны, но, в общем, это явление не случайное, а закономерное. Чтобы объяснить это, я применю образ, который я уже использовал, который используют и святые Отцы, сравнивая нашу жизнь с историей исхода еврейского народа из Египта. Господь призвал еврейский народ выйти из Египта, уйти из египетского рабства, то есть из порабощения греху, с тем, чтобы войти в Землю обетованную, то есть в Царство Божие. Им предстояло сорокалетнее странствие в пустыне. Так и нам предстоит длительное странствие в пустыне, когда мы из Египта уже вышли, но в Землю обетованную еще не вошли. Неоднократно еврейский народ роптал на то, как ему трудно и тесно в пустыне, и вспоминал Египет: «Там хоть и было рабство, но там хоть нас кормили вдоволь, а тут ходим без воды, голодаем». Нам Господь посылает благодать Свою, как посылал Он евреям манну. Посылает ясно, зримо. Люди израильские каждый день, просыпаясь утром, видели, что поле вокруг них усыпано съедобными крупинками (Исх. 16, 1–15). Необходимые силы – для жизни, для трудов, для переходов, для всего прочего – манна давала, но удовлетворения телесного не приносила. Так и благодать Божья, которую мы, конечно, все получаем, на нашем духовном пути нас подкрепляет, поддерживает, не дает упасть, преткнуться, но тем не менее радость она нам приносит редко. Это не мед и молоко, реки из которых текут в Земле обетованной (Чис. 13, 28), это скудная пища пустыни. Но когда египетский народ тосковал и желал вернуться к своему рабству, это был грех, и Господь за него наказывал.

Ветхий Завет рассказывает нам, что каждый раз, когда поднимался такой ропот, следовало наказание Божье. И если мы с тоской вспоминаем о прежних грехах, то это есть повод для покаяния. Когда же мы уже оторвались от них душой, когда мы видим всю их скверность, когда суетность мирской жизни нас уже не привлекает, то мы действительно оказываемся в глубоко пустынном состоянии. Ничего из прежнего нашу душу не питает, и даже то, что нам осталось. Допустим, ожидает нас какой-нибудь банкет, юбилей, ресторан, стол. День непостный, повод благовидный, безобразий не будет. Мы не отказываемся, идем, поздравляем человека. Но если в прежнее время мы могли два дня предвкушать, как мы туда пойдем, что там съедим, что выпьем, как мы там развеемся, то сейчас относимся спокойно: съели, переварилось, вышло. Что икра красная, что сухарь – конец один. И как-то мы уже отчасти омертвели для этого и для всего остального, и это замечательно. От одних вещей мы видим явный запах греха, который нам уже смраден и неприятен, и поэтому мы не можем воспринимать радости греховные. Радости нейтральные, но все равно суетные и мирские, хотя нам и небезразличны, однако не могут составить существо нашей жизни, душа наша уже не может ими напитаться. И это хорошо. Но радости небесные подаются нам пока еще очень скудной мерой. И вот это состояние промежуточности и порождает те периоды тоски и уныния, о которых писала матушка Фамарь владыке Макарию.

Что побеждает в нас уныние? Вера и надежда. Во время нашего странствия в пустыне в нас все время идет внутренняя борьба. Вера и надежда, с одной стороны, уныние и тоска – с другой стороны. Борьба идет с переменным успехом: то враг берет вверх, то наступают периоды облегчения. Как мы можем помочь делу своим сознательным действием? Первое – это терпение. Как велено было Израилю сорок лет идти, так и мы должны терпеть, терпеть и идти. «Претерпевший же до конца спасется» (Мф. 24, 13). Вот наши путеводные слова. Скорее всего, большинству из нас не придется пострадать за веру, не придется претерпевать никаких пыток, мучений, да просто даже гонений. Мы сейчас живем в благополучное время. Но терпение необходимо для спасения. Что мы можем к терпению приложить? С одной стороны – труд. Как писал преподобный Амвросий Оптинский: «Скука – унынию внука, а лени – дочь. Чтобы отогнать ее прочь, в деле потрудись, в молитве не ленись»[117]. Всякий наш духовный труд увенчивается неким плодом. Особенно когда мы в состоянии уныния решаемся на какой-то духовный труд, наверняка Господь увенчает его хотя бы маленьким плодиком. То есть каплей грядущей радости, которая нас ожидает. И эта капля как раз поддержит и утешит нас на нашем пути. А когда дело совсем уж плохо, когда такое обострение, что думаешь: «Не пойти ли к врачу?», то здесь Отцы рекомендуют иногда даже противоположное средство, то есть дать себе разгрузку и послабление. Это просто кратковременный период, его надо перетерпеть. Преподобный Исаак Сирин говорит из собственного опыта (даже таких великих мужей бороли те же напасти): «Брат, если тебе совсем плохо, то дам тебе совет: завернись в мантию и спи, проснешься – и, глядишь, все не так мрачно» (Слова подвижнические. Слово 88).

Но самое главное, мы должны помнить, что те средства, которые мы употребляем, – это наши слабые средства, а сильные средства употребляет Господь. Надо помнить, что Он всегда смотрит и точно измеряет наше состояние, нашу температуру. И, как только она начнет подходить под опасную черту, последует нам избавление и утешение. Надо знать, что это состояние не есть следствие каких-то наших особых прегрешений, что надо что-то менять в жизни. Как раз ничего менять не надо. Мы идем путем, испытанным многими святыми отцами и матерями нашими, которые прошли через горькую воду (Исх. 15, 23) и вошли в Царство Небесное. Все нормально, надо только на этом пути пребывать. Если мы на нем пребываем, то Господь это видит и никогда не даст нам упасть. Мы уже знаем на прошедшем нашем опыте, что такое бывало, и мы не умерли. В конце концов Господь дал утешение. Случится опять – и опять будет утешение. Господь отмерит ровно столько, сколько надо. А уж сколько надо, так то по воле Божьей мы смиренно претерпим. Вот на этом я закончу об унынии. Мы переходим к двум последним оставшимся страстям, самым страшным, самым скверным, – к тщеславию и гордости.

О тщеславии

Тщеславие и гордость в каком-то смысле вещи близкие. Кто-то их разделяет, а кто-то, не рассматривая их отдельно, соединяет в одну страсть. Когда мы закончим с тщеславием и перейдем к гордости, то нам будет легче понять ту разницу, которая между ними все-таки есть. А пока я просто скажу словами преподобного Иоанна Лествичника, что тщеславие и гордость соотносятся так же, как отрок и муж или как пшеница и хлеб (Слово 22, гл. 1), то есть начинается все с тщеславия, а гордость это уже более внутренняя и более изощренная форма.

Что же такое тщеславие? Смысл этого слова скрыт в самой его форме. «Тще-славие» – тщетная слава, пустая слава, любовь к пустой славе. Что есть пустая слава? Чем она отличается от славы непустой? Какую славу нам можно желать, а какую славу нам желать нельзя?

Пустая слава – это слава земная. Почему она пустая, тщетная? Потому, что она проходит. Она проходит, во-первых, в силу земной переменчивости. Вспомним, сколько раз мы видели подобное тому, о чем пишет царь Давид: «Шел, видел человека, высящегося, как кедр, пошел обратно, и уже и следа от него нет»[118]. Как превратна жизнь человеческая! Даже те, кто помоложе, и то наверняка многократно уже за свою жизнь видели такие примеры. В связи со строительством храма мне довольно часто приходилось иметь дело с сильными мира сего всяческого уровня: на уровне предприятия, на уровне города, на уровне области, страны. И за то относительно короткое время, что строился наш храм, сколько их было и сколько их падало на моих глазах. Только на кого-то понадеешься, только начинает что-то выходить, вдруг бац! – и нет его. «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в нихже несть спасения» (Пс. 145, 3).

Во-вторых, даже если превратность нас не затронет (как вознесло нас, так мы и пребудем), то все равно со смертью кончится и наша слава[119]. Я часто вспоминаю и привожу в пример случай с великим властителем Чингисханом. Этого человека Господь вознес из самых низов. Он был пленником, рабом, а стал владыкой полмира. Ему казалось, что вторая половина мира – это просто вопрос времени. Никто не мог ему сопротивляться! И вдруг он понял, что стареет и что умрет так же, как и любой его подданный. Тогда он объявил во всей своей огромной державе розыск какого-нибудь мудреца, который мог бы ему помочь. «Неужели никто нигде не знает, как этого избежать? Не может же так быть, что я, такой прославленный и великий, так же лягу в землю и буду пищей червей, как и последний раб в моей державе, которого я попираю ногами, даже не заметив. Не может такого быть!» Всех к нему приводили: индусов, китайцев... И представители разных религий в один голос отвечали: «Да, это так. И ничего ты тут сделать не сможешь. Хоть ты и второй половиной мира овладей, ничего тебе это не даст. Раньше или позже, но ты туда отправишься».

Есть и еще одна причина того, что земная слава именуется пустой. Вспомним слова апостола: «Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил?» (1 Кор. 4, 7). Действительно, что у нас есть, что бы нам не дано было Богом? А если это нам дано Богом, то какое мы имеем право присваивать себе славу, как будто бы это наше? Так и славь Бога, Который тебе это дал![120] Бог дал, Бог может в любой момент и взять. Преподобный Иоанн Лествичник пишет, что из тех, кто хотя бы втайне, в душе своей тщеславится какими-то своими природными дарованиями: умом, силой, трудолюбием, любыми, данными ему от природы качествами, – никогда не получит даров благодатных. Потому что тот, кто не верен в малом, не будет верен и в большом (Слово 22, гл. 31). То есть тот, кто не воспринимает природный дар как дар, а понимает как некую свою заслугу, тем более и дар благодати не сумеет воспринять безболезненно для души. В беседе об унынии мы говорили, что благодатные утешения, бывающие нам от Господа, являются теми опорами, которые подкрепляют нас на нашем пути и не дают унынию и тоске нас победить. А вот наше тайное тщеславие не дает Господу утешать нас этими дарами, потому что мы не можем воспринять их без вреда. Если мы тщеславимся даже тем, что нам дано Богом по рождению нашему или по воспитанию, то тем более будем тщеславиться дарами благодатными. Какая слава не пустая? Это слава небесная. То есть та слава, которой не только не грешно желать, но Сам Господь призывает нас всех ее восхотеть (см., например: 1 Фес. 2, 12; 2 Пет. 1, 3; Рим. 8, 30). Конечно, не гордиться ей перед другими, но возжелать ее и возлюбить, потому что эта слава не преходит никогда. Никто ее у нас не отнимет, и никогда она от нас не отойдет. Слава эта дарована нам Богом через Сына Своего Господа Иисуса Христа. Дарована! Это не наш заработок, не наша награда, заслуженная трудами. Это дар Божий! Единственное, на что мы должны быть способны, – этот дар принять. Вот все, что от нас требуется.

Среди пребывающих в небесной славе нет тщеславящихся. Те, кто могут тщеславиться этой славой перед другими, никогда ее не получат. Мы дерзновенно обращаемся ко святым с просьбой о помощи, и мы уверены, что они не скажут: «Да кто ты такой? Червяк. Весь в грехах. Посмотри на меня – я весь в славе небесной, а ты что? Как ты вообще можешь ко мне обращаться?» Мы уверены, что такого ответа мы от святого не услышим. Мы просим, невзирая на высоту положения. Наоборот, чем больше подвигов он совершил, чем выше была его жизнь, тем более усердно мы к нему прибегаем в молитвах. Мы знаем, что в славе небесной не бывает такого, как в славе земной, когда славный презирает бесславного и отвергает его. Будучи великими грешниками, мы, конечно, можем справедливо опасаться, что наш грех скверен для святых. И мы правильно опасаемся. Если для нас грех омерзителен, то тем более для них. Но тем не менее мы веруем, что они нас не отвергнут. Так что превозноситься и этой славой мы не можем, но любить ее, желать и всеми силами к ней стремиться не только не предосудительно, но, более того, необходимо для нашего спасения. Слава эта есть цель нашей жизни. А поскольку она непреходящая, неотъемлемая и вечная, то она не является пустой и тщетной.

Преподобный Иоанн Лествичник пишет, что всякий ищущий Царствия Небесного вкусил небесной славы; вкусивший же небесную славу понимает всю низкую цену славы земной (Слово 22, гл. 29). Эти слова являются основанием, почему мы можем рассчитывать на успех в борьбе со страстью тщеславия. Каждому человеку, ставшему на путь к Царствию Небесному, Господь обязательно посылает мгновения небесного блаженства, с которыми всякая земная радость несравнима. Пусть это мгновения, пусть они редки, пусть их можно пересчитать по пальцам даже одной руки, но они бывают. Они ярко живут в нашей памяти и никуда оттуда не стираются, если мы, конечно, не хотим их стереть. Эти моменты упраздняют всеобъемлющее значение славы земной. Люди же, не познавшие славы небесной, тщеславию противостоять просто не могут. Они все им порабощены. В продолжении нашей беседы мы увидим, насколько и в нас-то силен этот зверь. А в людях, к Царствию Небесному не устремившихся и славы Его не познавших, этот зверь просто всевластен. Среди тех, кто находится вне Церкви, людей неверующих или верующих только на словах, тех, кто в своей жизни не ищет Царствия Небесного, мы можем найти примеры людей, неподвластных чревоугодию, неподвластных блуду, людей, совершенно неподвластных сребролюбию. Благодаря отсутствию этих страстей или победы над ними многие из них оказываются прославленными в истории. Но невозможно найти пример человека, непобежденного тщеславием. А для нас вкушение небесной славы является тем залогом, который позволяет хотя бы самую сердцевину нашей души, нашего ума и сердца сохранять неподвластной этому врагу. Пусть он сильно разоряет нашу державу. Пусть его войска заперли нас в столице нашей державы и не дают носа оттуда высунуть. Но тем не менее познание славы небесной является залогом того, что в столицу враг не войдет. Я начинаю с такой оптимистической ноты, потому что дальше рассказ мой будет для всех весьма печальным.

Чем отличается тщеславие от всех предыдущих страстей, которые мы рассматривали? Во всех предыдущих страстях действует плоть. Даже в страсти уныния, которую мы рассматривали последней, леность плоти (нежелание духовного труда, противление ему) является одной из основ. Тщеславие же – страсть, не имеющая отношения к плоти. Ею поражаются и бесплотные духи. Мы знаем, что сатана пал гордостью и тщеславием, хотя у него и нет плоти. То есть мы можем умертвить плоть совсем, а эта страсть даже и не поколеблется[121]. Есть и второе отличие. Все предыдущие страсти имеют свойство ослабевать по мере того, как мы им сопротивляемся и отражаем их нападения. Каждая наша победа над страстью продвигает нас вперед. В следующий раз натиск страсти будет в каком-то смысле слабее. Но к страсти тщеславия это не относится. Она не прекращает своего нападения, не ослабляет его, а только усиливает[122]. И продолжается это до самого нашего конца. Гордость и тщеславие подстерегают даже самых высоких подвижников до последнего их издыхания. На смертном одре могут эти страсти отнять у человека Царство Небесное, все плоды многолетних трудов и подвигов. Но это относится к высшей форме тщеславия. А мы сначала начнем с низшей.

Низшая форма тщеславия характерна для греховного мира. Но так как мы все из этого мира и выходим, то вместе с собой приносим эту заразу и грязь в ограду Церкви. Это тщеславие мирскими вещами. Желание выделиться и прославиться своей красотой, своими одеждами, своим достатком или богатством, своими домами, квартирами и их благоустройством, своими должностями, продвижениями по службе, своими успехами в каких-нибудь мирских делах, своими... Перечислять можно бесконечно. Любая вещь, которую мы используем в мирской жизни, может являться источником тщеславия или быть сопряжена с тщеславием. Любое человеческое падение связано с этой страстью. Везде есть примесь тщеславия.

Например, чревоугодник лишь отчасти угождает чреву по зову чрева, а отчасти действует по тщеславию, желая показать другим, как он вкусно и обильно питается, потому что это является в мире ценностью. Приведу пример из своей жизни. Недавно я ездил в Москву, чтобы встретиться с друзьями и родственниками, которые живут в Америке, но по стечению обстоятельств оказались ненадолго в Москве. Гиляровский когда-то написал очерки «Москва кабацкая», а я теперь могу написать очерки «Москва ресторанная», потому что другой формы общения, кроме как ресторанной, они не признают. Просто дома посидеть и чай попить они не могут. Ни ко мне не идут, ни к себе не приглашают. «Нет, давай встретимся где-нибудь в центре, пойдем куда-нибудь посидим». Я им заранее сказал: «Хотите угощать – угощайте, но я даже копейки в это дело не вложу». Ну и меня угощали... За три дня я четыре или пять раз был в разных ресторациях. Элементарный чай с каким-нибудь кусочком пирожного или торта в этих заведениях стоит просто бешеные деньги. Что это? Плод чего? Чистой воды тщеславия. Это относится не только к американцам, русские тоже там сидят. И вполне обычные люди туда заходят, не только Ходорковский с Березовским. Человек тем самым демонстрирует свое тщеславие: вот в каком престижном заведении он бывает. А пойти в заведение рангом ниже для него уже как-то непристойно. Если сравнить дорогие продукты с дешевыми, то отличие если и есть, то составит 10 копеек, а может, его и нет вообще. Хлеб примерно одинаков что за 10 рублей, что за 100. Но человек, с определенного момента, старается купить подороже, а некоторые и последнюю копеечку вывернут, чтобы пустить пыль в глаза. На Западе практически вся экономика держится на тщеславии. Одни и те же вещи разным людям продаются за разную цену. Что же мешает всем покупать дешевое? Только тщеславие. Человеку с определенным положением не пристало покупать там-то, а нужно покупать только в этом месте, где стоит дороже. Я привел пример, касающийся самой простой вещи. Что такое чревоугодие? Страсть, казалось бы, самого простого происхождения, только от живота происходящая, и больше ни от чего. Но даже и она на много-много процентов держится на тщеславии, а что же говорить о других страстях?

Если исследовать сребролюбие, то мы увидим, что это лишь наполовину истинное сребролюбие, а наполовину – тщеславие. Нам надо показать другим, что у нас есть, и есть больше. Возьмите украшение наших квартир. Наполовину мы это делаем из любления телесного покоя и сластолюбия, а наполовину из тщеславия, чтобы к нам пришли и увидели, как мы живем. Взять автомобили – это вообще ярмарка тщеславия у мужской половины. И так всюду. Конечно, в мире неверующем все это бушует гораздо сильней, чем в церковной ограде, но и мы часто это не можем оставить, даже когда основная причина страсти уже побеждена. Допустим, нет уже у нас страсти к украшательству. Мы боремся с блудными страстями. Для нас не только нежелательно, чтобы кто-то на нас смотрел с восхищением, смешанным с вожделением, но даже и очень неприятно, если такое случается. Мы переживаем, если кого-то введем в грех. Но тем не менее внешнее украшательство оставить не можем. Отчего? Оттого, что основной корень, его питающий, – тщеславие, мнение среди людей. Или, допустим, мы уже ощутили всю тленность мирских стяжаний, но все же поддерживаем какой-то уровень, потому что мнение людей нас смущает.

Итак, мы видим, что тщеславие часто приобретает особый оттенок. Речь идет уже даже не о хвале, которую люди нам возносят благодаря тем или иным нашим достижениям или которую мы мысленно себе представляем. Мы опасаемся осуждения, которым нас может наградить мир за то, что мы сходим с мирского пути и идем путем Божиим. Иногда это даже выставляется, как благовидный предлог: нехорошо обижать людей. Этот вид тщеславия называется человекоугодием. В Священном Писании про него сказаны очень страшные слова: «Бог разсыпа кости человекоугодников» (Пс. 52, 6). Если мы будем думать, что мы делаем хорошо, ради угождения людям отступая от заповедей Божиих, то эти слова для нас.

Человекоугодие проявляется в том, что мы желаем, чтобы у людей о нас было хорошее мнение, боимся это мнение испортить. Мы думаем, что если пребудем у людей в любви, то они не будут нас ругать, осуждать, что-то плохое про нас говорить. Это во многом удерживает нас в плену мирских грехов даже тогда, когда сама причина, основной корень греха нами уже побеждены. Для примера обратимся опять к чревоугодию. Как часто из человекоугодия мы нарушаем пост, впадаем в какое-то несвойственное нам объедание, переедание, опивство. Из-за зова чрева мы бы этого не совершили, но ради людского мнения делаем.

Конечно, все нужно делать с рассуждением. Мы знаем, что и святые Отцы нарушали пост ради людей. Но делали это не из человекоугодия, а по любви. Если человек старался ради нас, трудился, и как-то не учел, или не знал, или забыл о наших христианских ограничениях и аскетических правилах, то люди, обладающие истинною любовью, пост нарушали. Можно вспомнить рассказ старца Силуана о том, как он своему отцу, строгому постнику, по забывчивости в пятницу принес в поле обед из свинины. Отец, ни слова не говоря, съел, а потом через полгода сказал ему: «Я ел ее как стерву». Но, поскольку сын готовил, трудился, отец не стал его огорчать, забыл про пятницу, взял и съел[123]. Мир же нарушает пост не по забвению или неведению, а игнорируя наши христианские заповеди, пренебрегая ими. «Что ты там со своими заповедями сюда лезешь? У нас мирская компания. Пришел – живи по нашим законам. Какое мне дело, что у тебя пост? У меня сегодня день рождения, раз пришел, то и ешь все, что я тебе дал». В данном случае угождение миру будет предательством Бога и чистой воды человекоугоднем[124]. Наша позиция должна быть такая: «Я тебя ничем не обижу, но поста не нарушу. Хочешь – обижайся, хочешь – нет». Память о том, что Господь рассыпает кости человекоугодников должна для нас являться ограждением от этой страсти. Слово Божие неоднократно сравнивается с мечом (см., например: Еф. 6, 17; Евр. 4, 12). Вот и эти слова пусть, как духовный меч, отсекают от нас человекоугодие.

Рассмотрим теперь следующий уровень тщеславия. Здесь речь идет о качествах, которые имеют применение и в добродетельной жизни, жизни церковной. Например, ум, какие-нибудь навыки, способности в каких-то делах, ремеслах. Этот следующий, более высокий уровень тщеславия еще сильней просачивается через церковную ограду, потому что он уже отчасти смешан с хорошим. Ведь хорошо быть умным? Конечно хорошо! Хорошо уметь петь? Хорошо. Хорошо знать церковнославянский язык и уметь читать на нем? Хорошо что-нибудь уметь делать своими руками, особенно если это можно употребить во славу Божию на пользу Святой Церкви? Все это хорошо. Даже если это просто чисто профессиональный навык, то все равно хорошо, когда человек что-то умеет делать руками, или головой, или ногами, неважно. Но все это, конечно, повод для нашего тщеславия. И настолько оно глубоко вросло, так оно нерасторжимо связано с этими достоинствами, что мы никак не можем их друг от друга оторвать. Поэтому, когда мы проводим сами себя через врата заповедей Божиих, мы думаем: «Это же хорошо, что я умею то-то и то-то, обладаю такими-то способностями. Не только хорошо, но даже и необходимо для того, чтобы в поте лица добывать свой хлеб, что есть заповедь Божия, или даже и Богу послужить чем-то этим». Хорошо? Хорошо! Берем? Берем! И как рыба-прилипала плавает вместе с акулой, так вместе со способностями и навыками вползает в наше сердце тщеславие. Всё берем! И тщеславие тоже берем! Потому что мы не видим, где хорошие качества отделяются от страсти[125].

И здесь для нас очень важно помнить, что все наши дарования нам именно дарованы. Еще они называются талантами. Откуда происходит это слово, мы все знаем. В Священном Писании есть притча о том, как Господин дал Своим рабам таланты (Мф. 25, 14–30). Талант – это мера серебра в Римской империи, которая служила денежной единицей. Но в этой притче подразумеваются, конечно, не денежные дары, а именно способности человеческие. То есть мы видим, что все слова, относящиеся к нашим способностям (дарования, таланты), подразумевают, что это не наше, а нам дано. Даже слово «гений» имеет свое происхождение от названия языческих божеств. В этом слове также подразумевается, что это не собственное человеческое достоинство, а нечто данное. Мы уже вспоминали слова апостола Павла: «Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил?» (1 Кор. 4, 7). Итак, все нам дано. Тебе Господь дал, а другому не дал. И безумно этим тщеславиться – мог бы и тебе не дать. Будешь тщеславиться, и у тебя заберет в одно мгновение. Господь спросит с тебя не то, что ты получил, а как ты этим распорядился. А за то, что ты получил, не будет тебе ни блага, ни награды, ни поощрения. Наоборот, кому больше дано – с того больше и спросится. И притча о талантах рисует нам горькую участь того, кто решил, что если он сохранит данное ему от Бога, то совершит какое-то благо. Господь назвал такого «лукавый раб и ленивый» и повелел отобрать у него и то, что он имеет. Поэтому наша задача не почивать на данных нам талантах, а принести Богу плод. Именно Богу, а не себе и не идолу тщеславия. Память об этом должна нас удерживать от этого рода тщеславия.

А теперь мы переходим к высшей и самой опасной форме тщеславия. Это тщеславие духовное, то есть когда мы тщеславимся своими добродетелями и духовными достижениями. Этот вид тщеславия преследует нас постоянно и никогда не отступает, а только переменяет направление нападения. Если мы отразили его в одном направлении, то он тут же заходит с другой стороны. Приведу вам рассказ, поведанный одним из святых Отцов-пустынников преподобному Иоанну Лествичнику, который включил его в свою книгу (Слово 22, гл. 35). Во время одной из духовных бесед этот подвижник увидел двух бесов, которые сидели справа и слева от него. Один бес подзуживал его рассказать братии о некоторых видениях и откровениях, которые у него были, чтобы потщеславиться теми дарованиями, какими наградил его Бог. Но когда он этот помысел отразил, приведя себе на память цитаты из псалмов Давидовых из Священного Писания, то тут же бес с другой стороны начал ему говорить: «Как хорошо ты расправился с этим бесом тщеславия! Как ты отразил этот помысел! Какой же ты молодец!» Тот же Иоанн Лествичник говорит о себе: «Тщеславлюсь, когда пощусь; но, когда разрешаю пост, чтобы скрыть от людей свое воздержание, опять тщеславлюсь, считая себя мудрым. Побеждаюсь тщеславием, одевшись в хорошие одежды; но и в худые одеваясь, также тщеславлюсь. Стану говорить, побеждаюсь тщеславием; замолчу, и опять им же победился. Как ни брось сей троерожник, все один рог станет вверх» (Слово 22, гл. 5).

«Дух отчаяния, – говорит преподобный Иоанн Лествичник, – веселится, видя умножение грехов; а дух тщеславия – когда видит умножение добродетелей» (Слово 22, гл. 3). То есть, чем более мы преуспеваем, тем большую пищу для своего действия он получает. Мы нигде не можем от него укрыться. Что бы мы ни делали, все подает нам повод к тщеславию. Как я уже говорил, этот бес может поразить подвижника на самой вершине, уже на последних ступенях к Царствию Небесному. Церковная история повествует нам о великом подвижнике Марке Фраческом – чудотворце, передвигавшем горы. Перед своим концом он только помыслил о своих трудах и подвигах, совершенных в течение многолетней жизни в полном отшельничестве и безмолвии, и из-за этого воздушные мытари продержали его час на мытарствах. Еще чуть-чуть бы он увлекся этими помышлениями, и бес тщеславия преградил бы ему вход в Царствие Небесное. Вот такой страшный пример. Поэтому Иоанн Лествичник называет тщеславие – похитителем трудов (Слово 22, гл. 2). Мы трудимся, стараемся, и в самый последний момент эти труды, сколь бы мы усердно ни трудились, могут быть у нас легко похищены бесом тщеславия. Еще преподобный Иоанн говорит о том, что побеждаемый тщеславием творит двойное безумие. С одной стороны, он всячески утесняет и изнуряет себя, так как тщеславие может давать великие силы для подвигов. И в то же время ничего не получает взамен, потому что, если он побежден бесом тщеславия, то все это не приносит ему никакой пользы (Там же).

Все вышесказанное это не только теория, а, к сожалению, живая практика. Каждый христианин находится в состоянии борьбы с тщеславием, и нет такого человека в Церкви, который бы уже победил его. То есть, наверно, такие есть, но это редчайшие единицы людей, просиявших святостью. Мы о таких людях больше читаем, чем нам посчастливилось видеть их в жизни. Все же, кого мы встречаем, – это люди, которые борются с этой страстью. И, пока мы боремся, до той поры мы не побеждены и надеемся на конечную победу.

Если лишь немногим из нас, да и то раз или два в жизни, посчастливилось встретить человека, победившего тщеславие, то, к сожалению, все мы видели людей, побежденных этим бесом и находящихся у него в плену. Конечно, и о таких людях мы не выносим никакого суда, потому что силен Господь освободить их от этого плена. Если откроются их глаза и они призовут имя Божие, то имеют шансы свергнуть с себя это иго и оказаться победителями. Но увидеть состояние пленения часто затруднительно не только самим пленникам, но даже и окружающим людям. Побежденные и водимые бесом тщеславия часто проявляют недюжинные таланты и способности в Церкви, потому что бес тщеславия им помогает, и примеров тому несть числа. Так, один брат спросил преподобного Макария Великого, почему в общежительном монастыре он мог воздерживаться от пищи неделями, а в пустыне с трудом терпит голод до третьего часа дня. И авва Макарий отвечал, что в общежитии его поддерживало тщеславие перед братией, а отшельника никто не видит, поэтому бес тщеславия отступает и немощь выходит наружу[126]. Другой пример, уже практически современный нам. Один мирянин, ведший благочестивый, но самочинный образ жизни, решил стать духовным чадом одного старца и жить по его благословению. Он клал по тысяче земных поклонов в день. Когда он рассказал об этом, старец сказал: «По-моему, многовато. Клади пятьсот». Через какое-то время он говорит: «Не могу пятьсот. Тяжело». «Действительно тяжело – много. Давай класть сто». Таким образом они дошли до какого-то ничтожного количества. Человек пребывал в изумлении: «Что же это такое? Почему же я клал тысячу поклонов, а теперь пять с трудом?» А старец говорит ему: «Знаешь, кто тебе помогал?»

Итак, бес тщеславия является великим помощником в совершении добродетелей. Об этом пишет Иоанн Лествичник[127]. И это касается не только аскетики и подвижничества, но и многообразной церковной деятельности. Бес побуждает к активности, придает неутомимость. Мы этого не знаем, потому что не видим сердца человеческого. Мы видим ревностного подвижника, или неутомимого деятеля, или талантливого церковного проповедника. И часто такие люди получают в Церкви высокий авторитет, поднимаются на самые высшие ступени церковной иерархии, и только потом обнаруживается их падение, а может и не обнаруживается. Почему, собственно, никому не позволено выносить суждение о святости того или иного человека? Внешняя жизнь его нам может быть известна до самых последних деталей, но тем не менее уставы Церкви очень строги на этот счет. Пока Церковь своим соборным решением, всей своей полнотой не вынесла решения о причислении кого-либо к лику святых, мы не имеем права служить ему молебны и даже быть уверенными в его спасении. Были, например, времена, когда такие великие подвижники, как Иоанн Кронштадтский или Ксения Петербуржская, в силу политической обстановки, не могли быть прославлены Церковью. И желающие получить помощь от этих подвижников должны были заказывать им панихиды. Священники приходили к запертой, заколоченной часовне Ксении Петербуржской на Смоленском кладбище в Петербурге и служили там панихиды по рабе Божией Ксении. Так же люди заказывали панихиды по протоиерею Иоанну. Потому что Церковь не вынесла своего постановления на этот счет.

Когда Церковь выносит свой вердикт, мы веруем, что его выносит Сам невидимый Глава Церкви. Господь наш Иисус Христос внушает Духом Святым священноначалию причислить того или иного подвижника и угодника Божия к лику святых. Он – Сердцеведец и все знает. Во всех остальных случаях мы от таких суждений призваны воздерживаться. Почему такие строгие правила? Мы можем видеть подвиги и труды человека, плоды его жизни, которые могут быть очень благие (например, создан монастырь, в нем подвизаются множество иноков), но мы не можем выносить своего суждения в первую очередь именно из-за беса тщеславия, потому что не знаем тайну души человеческой. Именно этот бес и, забегая вперед, бес гордыни могут быть двигателями и создателями всей этой внешне благой и даже великой жизни, этих трудов и плодов, которые мы видим.

Из множества примеров этого погибельного состояния можно вспомнить житие святителя Никиты Новгородского. По тонкому действию тщеславия, считая себя достойным великих явлений, он поклонился бесу, который явился ему в виде ангела Божия. После этого он пребывал в прелести, слывя за пророка и пользуясь великой славой у людей. Знал наизусть Ветхий Завет и поучал из него множество народу. Только богомудрые Киево-Печерские отцы видели, что он пленен гордостью и тщеславием, и молились о нем. По их молитве бесы отступили от него. После этого он не только забыл Ветхий Завет, но и разучился читать и писать. И уже потом он прославился как преподобный, как святитель Новгородский[128]. Это пример с благим концом, но мы знаем и другие примеры.

В житии старца Леонида Оптинского приводится следующий случай. Однажды отец Леонид беседовал с одним старцем, который предсказал в свое время войну 1812 года с Наполеоном и почитался за великого человека. К нему тоже стекалось множество людей. Старец Леонид спросил его, как он получает свои откровения и пророчества. Старец сказал: «Дух является в виде голубя и рассказывает мне». Опытный в духовной жизни, отец Леонид стал спрашивать, не опасается ли он, что это дьявольское внушение. На это старец возмутился: «Кто ты такой? Пришел сюда меня учить!» Уезжая, преподобный Леонид сказал настоятелю этого монастыря: «Берегите вашего старца, как бы с ним чего не случилось...» Вероятно, это была последняя попытка Господа через отца Леонида возвратить человека на истинный путь. Через короткое время после отъезда Оптинского старца бесы тщеславия и гордыни довели несчастного монаха до самоубийства[129].

Вот всего лишь два случая, а можно привести и две тысячи. История Церкви пестрит такими примерами. Можно вспомнить иеромонаха Илиодора (Труфанова) – знаменитого проповедника начала XX века, прославившегося своими огненными проповедями. Поначалу его приветствовали даже духовно мудрые люди. Владыка Феофан Полтавский выдвигал его как ревностного проповедника и ревнителя по славе Божией. Чем он кончил? Нарушил монашеские обеты, женился, покинул Церковь. В какую только секту он не вступал, писал клевету – в общем, пал до самых низов.

Часто на ниве проповедничества, на ниве церковной деятельности, церковного строительства люди достигают самых высоких степеней церковной иерархии. Тщеславие и гордость, которые именуются родоначальниками всех ересей, пытаются у высших церковных чинов возбудить уверенность в своем мнении. Отсюда проистекает мысль о собственной непогрешимости, противление учению Церкви и возникновение еретических учений. Из истории ересей мы знаем патриархов древнейших Церквей (Константинопольской, Антиохийской, Александрийской) – ересиархов или сторонников ересей[130]. Как правило, двигателем этого были гордыня и тщеславие. Один из известных церковных историков, Сократ Схоластик, описывает зарождение ереси Ария. Александрийский пресвитер Арий был знаменит своей ученостью, якобы духовной мудростью и строгой жизнью. Однажды, когда патриарх Александр Александрийский по обычаю говорил слово к народу и клиру, Арий, чтобы как-то себя проявить и показать, начал ему возражать[131]. В результате, сам того не ведая, Арий забрел в ложное учение о Господе Иисусе Христе, породил великую ересь и увел с собой в заблуждение еще множество людей.

Мы сейчас приводили примеры, когда человеческое падение явно открывается, но ведь многое и не открывается. Часто бывает, что человек и трудился, и держался правого учения, и, возможно, оставался всегда в Церкви, и много доброго и полезного сотворил, но, к сожалению, награды за свои труды не получил. Мы уже говорили, что бес тщеславия является похитителем трудов. Когда апостол Павел находился в узах, то писал, что многие стали активно проповедовать Христа нечисто[132]. Его заключение дало им возможность выйти из тени и прославиться своей проповедью. Духоносный апостол это видел, но говорил, что и пусть проповедуют нечисто, только бы умножалось Слово Христово (см.: Фил. 1, 13–18). То есть их проповеди, их труды возможно пойдут на благо и приложат людей к Церкви, но их самих к части спасаемых в Царство Небесное не приложат[133]. Такие люди есть и в каждой епархии, и в каждом приходе. Это очень частое явление. Значительно более частое явление, чем люди, победившие беса тщеславия.

К чему я это говорю? Конечно не для того, чтобы мы друг друга осуждали. Будет очень печально, если наши беседы приведут к тому, что мы будем хорошо разбираться в страстях ближних и тыкать им пальцем: «Ты сребролюбивая, ты гневливая, ты чревоугодник, а ты тщеславный. Отец Георгий нас просветил, и теперь я ясно вижу, какие вы на самом деле». Наши беседы направлены на то, чтобы мы видели, главным образом, свои страсти и с ними боролись. Но в данном случае я говорю об этом, чтобы вы, конечно не осуждая, а сожалея и сокрушаясь о братьях, тем не менее старались отличить тщеславных от смиренных. Это необходимо потому, что часто люди, водимые тщеславием, являются для нас примерами для подражания в силу тех больших успехов, которые бес тщеславия позволяет им достигнуть. Мы видим, как много они молятся, как сильно они постятся, как они ревностно служат Церкви, и в этом отношении мы начинаем за ними следовать. Только что мы слышали слова апостола Павла о том, что и тщеславная проповедь Христа, если человек в результате вразумляется и воспринимает учение Христово, может быть полезна, но тщеславный учитель – это не лучший учитель. Он может нас заразить своим же пороком, который является одним из страшнейших духовных недугов. По этому поводу можно вспомнить один, даже несколько загадочный, совет старца Амвросия Оптинского. Некий господин, видимо близкое духовное чадо старца, потому что испрашивал его благословение в самых неожиданных вопросах, в частности спрашивал благословение купить шубу, бывшую в употреблении у какого-то человека. Старец его на это не благословил, а сказал, что этот человек страдал духом гордыни и как бы и он через эту шубу не заразился этой болезнью.

Обрисовав мрачными красками торжество беса тщеславия – как он пленяет и окончательно побеждает многих, как он часто побеждает нас с вами, хотя надеемся, что окончательно еще не победил и мы все-таки окажемся победителями, зададим вопрос: что же делать в этой ситуации?

Сначала для приободрения мы приведем несколько примеров, которые показывают, как святые боролись с тщеславием и каких они достигали в этом вершин. Преподобный Иоанн Лествичник сказал: «Людям великим свойственно переносить обиды мужественно и с радостию, святым же и преподобным – выслушивать похвалу без вреда» (Слово 22, гл. 12). Такими поучительными примерами из жизни святых богата церковная история. Вот один знаменитый пример, который поначалу производит даже немножко отталкивающее впечатление. Преподобный Арсений Великий был человек благочестивый и при этом высокообразованный, богатый и внешней и внутренней мудростью. В силу этого он был возвышен императором Феодосией. Благочестивый император поручил ему воспитание своих детей – будущих императоров Аркадия и Гонория. Но душа Арсения этим не удовлетворялась, он все это вменял ни во что и молился Богу, чтобы Он открыл ему путь ко спасению. И ему было откровение: «Арсений, бегай от людей, и спасешься». Бросив все, он тайно бежал в египетскую пустыню, пришел в монастырь и стал просить принять его в число братии. Братия монастыря в это время сидела за трапезой. Настоятель бросил ему на пол кусок хлеба. Арсений, встав на четвереньки, подошел и, как пес, поднял этот хлеб с пола зубами, и тогда был принят в число братии. Этот подвиг смирения совершил человек, который был ближайшим приближенным величайшего из императоров, носил высшие титулы и имел высшую славу[134].

Другой пример. Родоначальницей подвига, за который мы почитаем блаженную Матрону и блаженную Ксению, является блаженная Исидора, Христа ради юродивая – древняя святая эпохи расцвета монашества. Один из старцев пустынников пришел в женский монастырь и какое-то время там прожил. Игуменья рассказала ему, что все сестры ведут исправный образ жизни, но одна сестра, присутствие которой в монастыре терпят только по любви, ведет жизнь недостойную – она склонна к винопитию. Опытный старец, человек святой жизни, сразу почувствовал, что здесь что-то не так, и попросил показать ему эту сестру. Игуменья объяснила ему, что эта сестра с утра обычно напивается и где-нибудь спит пьяная. Старец стал наблюдать за нерадивой монахиней и увидел, что ночью, когда сестры разошлись по кельям, она мгновенно пробудилась ото сна, встала на молитву и всю ночь провела в молитве, а утром опять прикинулась пьяной и терпела поношения от сестер. Старец рассказал об этом игуменье и всем сестрам, и они пришли просить у юродивой подвижницы прощение. На следующий же день она скрылась из монастыря, потому что возлюбила жизнь, полную поношений.

В Патериках есть рассказ о брате, который был в послушании у очень жесткого, требовательного и сварливого духовного наставника. Если к вечеру у него был синяк под глазом, то он говорил, что сегодня удалось поработать для Господа, а когда был без синяка, то говорил, что день прошел впустую.

Приведем примеры из жизни преподобного Моисея Мурина. Он был негр эфиопского происхождения, разбойник, разнузданный в своих страстях, но Господь обратил его к покаянию. Он пришел в монастырь и начал с того, что, когда настоятель стал сомневаться, принимать ли этого бандита в число братии, он сказал: если его не примут, то он вернется к своим прежним товарищам, и они от монастыря не оставят камня на камне. Его приняли в монастырь, и он стал ревностно подвизаться. Однажды Отцы решили испытать преподобного Моисея. «Зачем этот эфиоп ходит в наше собрание?» – говорили они между собой. Моисей услышал, но промолчал. Отцы спросили его потом: «Что ты почувствовал, брат Моисей?» Он ответил словами псалма: «Смятохся и не глаголах» (Пс. 76, 5). То есть в душе у него что-то взметнулось, но он сдержал свои уста. Через некоторое время авва Моисей был рукоположен в священный сан. (Надо сказать, что для монашеских чинов рукоположение является одним из самых сильных поводов к тщеславию. Отцы даже давали такой совет: если не хочешь быть побежденным тщеславием, то бегай от рук епископа, то есть бегай от рукоположения. Это, конечно, чисто монашеские советы, которые нас с вами не касаются.) Когда авва Моисей первый раз вошел в алтарь, Отцы, желая вновь испытать его, стали выгонять его со словами: «Ступай вон, эфиоп». Выходя, преподобный Моисей говорил себе: «По правде с тобой сделано, чернокожий эфиоп. Ты не человек, зачем же ходишь с людьми»[135]. Здесь мы видим высочайшие степени совершенства. Человек сознательно принимает самую несправедливую укоризну (какая разница, черный или не черный, все люди равны перед Богом) как должное, видя в этом для себя пользу и спасение. В результате такого движения достигается уже победа над бесом тщеславия, когда укоризна воспринимается не как укоризна, а просто как то, что люди говорят действительно правду, против которой невозможно возражать.

Последний пример, который хотелось бы привести, хотя их можно привести великое множество, это случай из жизни преподобного Антония Великого, ведшего очень высокую подвижническую жизнь. Бес тщеславия всегда подстерегает и пытается подловить подвижника. Вот и у Антония Великого мелькали мысли о том, кто же еще ведет подобную ему жизнь. И вот однажды Господь сказал ему: «Антоний! ты еще не пришел в меру кожевника из Александрии». Преподобный Антоний, искатель духовного совершенства, немедленно отправился в дальний поход в Александрию, нашел этого кожевника и спросил: «Брат, как ты живешь?» Кожевник ему ответил: «Не знаю за собой, чтобы я сделал когда-либо и что-либо доброе; по этой причине, вставая рано с постели моей, прежде нежели выйду на работу, говорю сам себе: все жители этого города, от большого до малого, войдут в Царство Божие за добродетели свои, а я один пойду в вечную муку за грехи мои. Эти же слова повторяю в сердце моем, прежде нежели лягу спать»[136]. Я привел этот пример в заключение, чтобы показать, насколько смирение, которое есть противоположность тщеславию, победа над тщеславием, стоит выше всех великих аскетических и молитвенных подвигов. Когда же подвиги сопряжены с тщеславием, то они, еще раз повторяю, не стоят вообще ничего.

Мы обозначили с вами низ, то есть те степени падения, в которые может завести нас бес тщеславия. Мы увидели, до каких высот доходит святость, что человек с помощью Божией все-таки способен одержать здесь победу. Ставим вопрос: как же быть нам?

Из Святого Евангелия мы знаем, что главными противниками Христа были люди, побежденные бесом тщеславия. Мы все время читаем о фарисеях и книжниках, а кто же такие фарисеи и книжники? Это люди, которые досконально знали Закон Моисеев и особенно ревностно его исполняли, то есть это был духовный цвет иудейского общества. Что в этом плохого? Наоборот хорошо. Но именно законники, книжники и фарисеи оказались духовными вождями распинателей Христа, потому что благочестие большинства из них (не всех: мы знаем и про Гамалиила, и про апостола Павла, который был из фарисеев, и про Никодима, который погребал Христа) основывалось на тщеславии[137]. И вот Христос учил своих учеников, чтобы они береглись закваски фарисейской (см.: Мф. 16, 6). Он говорил: «Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая» (Мф. 6, 3). Так же и обо всем прочем говорил: молись втайне, постись втайне (см.: Мф. 6, 5–6, 17–18), то есть берегись, чтобы о твоих подвигах знали люди. Вот это первая заповедь в борьбе с тщеславием, за этим мы все должны тщательным образом следить. Часто мы можем видеть в себе, как к нам приходит какой-нибудь благой помысел что-либо сделать, но как только мы мысленно представим, что мы это совершили и никто об этом не узнал, сразу его привлекательность как-то для нас меркнет и желание это сотворить куда-то испаряется. Это ясно показывает действие беса тщеславия.

Конечно, вы все скажете: «Ну и что?! Вот мы сделаем тайно и будем себе говорить: вот как хорошо мы тайно поступили и какую мы совершили добродетель! Господь говорил, что, кто совершил свою добродетель перед людьми, уже получил награду свою – похвалу от людей (Мф. 6, 2), а мы теперь получим награду от Бога». Да, упрек справедлив. Абсолютных средств здесь нет – бес тщеславия везде находит свою лазейку. Но тем не менее нам всегда нужно заботиться о том, чтобы наши добродетели были сокрыты[138]. Если мы будем так действовать, мы уже в большой степени его утесним, поле деятельности у него значительно сузится.

Однако здесь нельзя перегибать палку. Мы не должны, скрывая свои добродетели, вводить людей в искушение. Если мы на вопрос: «Молишься ли ты утром и вечером?» – отвечаем: «Я вообще не молюсь», то мы подаем людям дурной пример. Так делать нельзя. Здесь мерой являются наши общецерковные правила, от которых мы не должны уклоняться. Если мы действительно читаем утреннее и вечернее правила, то на этот вопрос нужно сказать: «Стараюсь читать, конечно, но вот плохо молюсь – невнимательно, рассеянно». А уж что мы делаем сверх того, это должно тщательнейшим образом храниться в тайне. Святые Отцы часто шли сверх этого и специально на виду у всех ели мясо в постный день, чтобы вызвать поношение. Но это удел людей выдающихся, по особому благословению. Когда преподобному Исааку Сирину пришел такой помысел, то его духовный руководитель сказал, что он не победит этим тщеславие, а только умножит. Когда мы с вами говорили о чревоугодии, я приводил пример из писем святителя Феофана Затворника. Он переписывался с одной монахиней, на которую пострижение произвело такое благодатное воздействие, что ей казалось мало монастырских правил, она захотела взять на себя дополнительный подвиг поста. Святитель Феофан не советовал этого делать. Тем не менее она его приняла. И вот он ей пишет: «Все по Вашим письмам мне в Вашей жизни нравится, только этот постишка Ваш дрянной меня смущает». Он опасался, что этот дополнительный подвиг, который в условиях монастыря скрыть невозможно, приведет ее к тщеславию.

Второй важный момент в борьбе с тщеславием – это жизнь по послушанию. Особенно это актуально именно для нас. Все монашеские советы: удаляйся от братии, иди в пустыню и так далее – к нам не имеют никакого отношения, мы даже думать про это не должны. Мысли о том, что там лучше, где нас нет, – это мысль не созидательная, а разрушительная. Нам, имеющим обязанности и обеты мирян, мечтать о монашеских подвигах так же губительно, как и принявшим монашеский обет мечтать о различных мирских добродетелях: благотворении и прочей всеразличной благочестивой мирской деятельности. Мы должны жить согласно своему положению и тому устроению, в которое Господь нас поставил. А вот жизнь по послушанию относится непосредственно к нам.

Обратимся опять к вышеприведенному примеру из переписки святителя Феофана Затворника. Если бы этой монахине и удалось сохранить свой пост в тайне, она бы все равно им тщеславилась, поскольку приняла его самочинно, без благословения. В этом крылась основная опасность. Вот и нам, когда мы желаем сотворить что-либо доброе, помимо тайны, хорошо бы еще действовать всегда по благословению и возражать бесу тщеславия тем, что мы это не потому делаем, что мы такие хорошие, а потому, что нас благословили.

Это касается не только наших взаимоотношений с духовником. Духовника у нас, по зависящим и не зависящим от нас причинам, может даже и не быть: или мы его пока еще не нашли, или у нас не получаются, не складываются с ним отношения. В любом случае у нас есть кого слушаться. Это те люди и те обстоятельства, которые Господь над нами поставил. Как вы заметили, жизнь по послушанию – это основное оружие по отношению ко всем страстям. Это красная нить, проходящая через все наши беседы. Послушание – это царский путь, по которому мы можем безбедно войти в Царство Небесное.

Во время нашей беседы возникал вопрос о похвалах и грамотах для учителей. И вот ответ, который четко определяет нашу линию поведения: ничего не просить и ни от чего не отказываться. Призывает, например, нас начальство выступить на конкурсе – мы соглашаемся. Надо – так надо. И уже не следует смущаться тем, что, возможно, Господь пошлет нам позор в этом деле. Опозоримся, и будет на конкурсе последнее место – и слава Богу. Отдаемся на волю Божию: прославит нас тут Господь или опозорит. Дают нам грамоту – мы не отказываемся, мы берем. Будет еще с большим тщеславием говорить: «Да нет, я недостойный учитель. Вот Иван Петрович – это великий педагог. Ему надо дать. А мне не надо». Это обычно голос того же беса тщеславия. Дали – мы взяли, не дали – мы не просим и не ищем.

Возникал также вопрос, что такое поведение «опасно для жизни»: с работы могут выгнать, зарплату понизить. Мы должны быть готовы на все. Пусть нас выгонят с работы, пусть нас оставят без куска хлеба, но мы будем следовать этому пути, потому что лучше нам потерять в зарплате, чем потом лежать «на сковородке» всю вечную жизнь. Чем более ревностно мы будем следовать этому пути, тем более ревностно мы будем бороться с бесом тщеславия. Да и не даст нам Господь потерять никакую зарплату. Он о нас позаботиться и, сколько нам надо, столько и даст.

Итак, золотое правило, которому мы должны следовать: не искать самому, а принимать то, что нам дают. Это касается и вопросов, связанных с людьми, то есть когда нами распоряжается поставленное над нами начальство и когда это делается не через людей, а просто обстоятельствами жизни. Мы должны стараться смириться перед всяким посланным нам Богом обстоятельством. Сгорела у нас дача, сказали: «Слава Богу!» И этим самым мы нанесем бесу тщеславия значительный урон. Украли у нас деньги, мы сказали: «Слава Богу! Бог дал – Бог взял». Заболели мы, сказали: «Слава Богу!» Хотели мы то-то и то-то совершить, а обстоятельства повернулись так, что мы это совершить не можем, мы сказали: «Слава Богу!» Сколь бы благим и полезным это дело нам ни казалось, если получается, что мы не смогли его исполнить, значит: «Слава Богу!» Каждый раз, когда мы так поступаем, мы наносим бесу тщеславия великую рану.

Вопрос: Если какой-то человек сделал нам добро, можно об этом говорить другим людям или это неправильно?

А почему нет? Вообще, по-моему, преподобный Серафим учил начальство Саровского монастыря и других, что, мол, не хвалите особенно благодетеля, а то лишаете его награды небесной своими похвалами и превозношениями. Но я думаю, что это к нам не относится. Если человек сделал нам добро, мы должны с благодарностью об этом говорить. Уж Господь убережет его от тщеславия. Конечно, мы можем поступать так: человек сделал нам добро, и в душе мы готовы ему ноги целовать, но мы сдержимся и сурово пройдем мимо, не сказав ему даже спасибо, чтобы он не тщеславился. Но это неправильно, это не наша забота. Господь его воспитает. Наше дело его отблагодарить и выразить свою признательность.

Древний патерик повествует нам об авве Анувие, который со своими братьями отправился в пустыню на жительство. По дороге они заночевали в разрушенном античном храме, где стояли каменные статуи. Авва Анувий стал перед одной статуей и сначала кидал в нее песком, а потом стал петь ей дифирамбы. Братья спросили, что он делает. А он ответил: «Вот такими, как эта статуя, должны быть и мы. Что я хвалил ее – ей было все равно, что я ее ругал – ей было все равно»[139]. Это относится и к нам. Мы должны стараться не радоваться похвалам и стараться в душе приветствовать и возлюбить всяческую укоризну или хотя бы по мере возможностей на нее не отвечать. Опять же здесь мы не должны брать на себя вышеестественных подвигов. Например, произошла у нас на работе кража. Нам кто-то сказал: «Это ты украл». Если мы не крали, надо сказать: «Это не я». Иначе это приведет к печальным последствиям для нас и для окружающих.

Вопрос: В чем заключается тщеславие при пении на клиросе, ведь мы должны петь хорошо?

В чем оно заключается, это понятно. Петь надо, а тщеславиться этим не надо. То, что человек хорошо поет, – это хорошо, а то, что человек думает: вот как я хорошо пою, лучше других, – это плохо. Тем более уже неважно, как он поет. Он при этом может петь вообще никак. Но даже, если он действительно прекрасно поет, то это уже вред душе.

Вопрос: Наша история – история войн. Например, есть участники Первой мировой войны, Великой Отечественной, Афганской и прочих войн. У нас орден был назван в честь Андрея Первозванного. Каждого награждают, неважно – солдат, генералов, даже священнослужителей. И возникает вопрос о тщеславии. Этим орденом можно и гордиться. Гордиться! Как здесь быть? Ведь орден-то какой? Андрея Первозванного!

Наградили нас орденом – и хорошо. Это признание, подтверждение того, что не зря мы трудились и старались, что мы сделали что-то полезное для страны или для Церкви, если это награждают священнослужителей. Как поступали люди высокой духовной жизни с такими вещами? Они или отказывались, или убегали от наград и почестей и шли туда, где никто об этом не знал, и никому об этом никогда не говорили и не показывали. Например, в Воронеже почитается старец Федор. Он умер где-то в 50-х годах XX века. Недавно. Говорят, он был епископ, а пришел туда церковным нищим. И в житиях святых мы встречаем такие примеры. Вот Алексий, человек Божий, жил нищим во дворе своих родителей, богатых и состоятельных[140]. Мы читаем, как настоятели монастырей вдруг все бросали и уходили в другой монастырь, где их никто не знал. Шли простыми послушниками на самые низшие послушания[141]. Такого рода резкие действия вызывают духовное восхищение. Люди решительно вступали в борьбу с тщеславием, поскольку оно было опасно для них даже при их высоком духовном положении. Но это не пример для подражания нам, потому что для нас такие вещи будут служить только источником еще худшего тщеславия. Я знаю, как в Псково-Печерский монастырь пришел один такой самочинный подвижник. Он был священник, решил бороться с тщеславием. Отчасти этим и был продиктован его уход в монастырь. Он пришел туда и стал нести какое-то плотницкое послушание. Когда об этом прознали, то старец Иоанн (Крестьянкин) пришел к нему и сказал: «Что ж ты променял Божий престол на верстак, а крест священнический на пилу и топор?» Так что это не наш удел. Наш удел состоит в следующем: дали орден – мы его берем. Туда, куда надо прийти с орденом, – мы приходим. Например, собрание какое-то военное или парад. Там, где не надо, – мы его не надеваем. Вот в этом будет состоять наше послушание. Мы знаем, что есть люди, гораздо более достойные, которые по тем или иным причинам этот орден не получили. Есть люди, очень недостойные, по которым тюрьма плачет, а у них вся грудь в орденах. Поэтому, собственно, ничего это не значит, но, поскольку нам его дали, мы его по послушанию приняли. И как не может полковник носить капитанские погоны, так и мы, где положено, приходим с орденами. Где этого не требуется, мы не должны их надевать, пусть лежат дома. Если мы орден будем прятать и не приносить на парады, то это неуважение к Андрею Первозванному. А если мы его будем носить в хлебный магазин, повсюду с ним ходить, на все пиджаки его вешать, чтобы все видели, что мы орденоносцы, то это тщеславие. Андрей Первозванный так не поступал. Так что это опять уничижение Андрея Первозванного будет.

Вернемся к вопросу по поводу пения на клиросе. Здесь можно вспомнить историю, сохраненную в Патериках. Одному иноку настоятель предложил петь на клиросе. Тот, опасаясь тщеславия и что это помешает сосредоточенной молитве на службе, отказался. После этого ему было видение, как Пресвятая Богородица идет по храму и кладет по одной золотой монете подле молящихся, а возле клирошан и других труждающихся и поющих в храме – по две монеты. Инок вернулся к настоятелю и говорит: «Я передумал, если вы благословляете, я встану на клирос». Свои добрые качества мы должны использовать, а тщеславие при этом отсекать. Тут главным нашим оружием являются слова апостола Павла: «Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил?» (1 Кор. 4, 7). Будешь кичиться, так Господь силен и отнять. Ведь это, по сути дела, воровство: мы крадем Божие и присваиваем себе. Господь нам дал слух и голос, а мы говорим: «Я пою». Причем тут «я»? И стул этот запоет, если ему Господь даст. Любая жаба запоет, если Господь ей даст. Что тут хитрого?

Вопрос: С пением все понятно, а вот разъясните по поводу женской одежды, например у учителей. У многих детей богатые родители и к тому, кто просто одет, они плохо относятся. Встречают по одежке.

Встречают, может быть, и по одежке, но нужно ли нам, чтоб нас так встречали? По крайней мере, мы хотим показать детям нечто другое, и если мы будем вести к тому, чтобы нас встречали по одежке, то вряд ли сумеем показать им то, что хотели. Как раз часто бывает наоборот: запоминается в учителе как раз нечто такое, что отличает его от общего мирского течения. Особенно такого учителя, который как-то стремится направить детей на путь Божий. Он и должен, в общем-то, отличаться во многом. Здесь нужна золотая середина. Вспомним владыку Феофана (Быстрова), он был епископом Полтавским. Одно время был духовником царской семьи, потом был в эмиграции и умер во Франции. Владыка был человек высокой духовной жизни, очень искренний монах. Его смущало, что, благодаря своим умственным способностям и преуспеянию в учении, он с самого пострига был на разного рода должностях. Сначала инспектор семинарии, потом ректор, потом архиерей. И с самого начала он, став инспектором семинарии, переживал, что, будучи монахом, не исполняет в полноте заповеди, например, о том, что, если имеешь две ризы, –одну отдай неимущему (см.: Лк. 3, 11). Он спрашивал об этом одного из старцев, и тот ему ответил, но ответил прикровенно. Старец взял зеркальце и стал перед ним тщательно причесываться. Смысл его ответа был в том, что поскольку он по своему церковному послушанию обязан иметь общение не со своей монашеской братией, а со светскими людьми, и со студентами семинарии, и с какими-то мирскими властями и так далее, то его одеяние должно быть приличествующим. Но здесь нужна мера. В данном случае – покупать, что ли, шубу специально? В чем ходил, в том и ходишь. Я не думаю, что надо специально учителю покупать шубу, чтобы ученики его уважали. Вот человек приходит, становится учителем. Посмотрел свой гардероб и думает: «Да нет, так нельзя мне в школе появиться, там дети богатых родителей, они меня будут встречать по одежке. Надо мне к школе прикупить себе гардеробчик». Я думаю, что это совершенно неправильно. Но, конечно, нужно поддерживать некий приличный уровень. Когда я жил в селе, у меня была одна верхняя одежда – телогрейка. Всё! Другого мне там было не нужно. Я всякие свои одежи пораздавал, какие смог. Какие не смог – сейчас начинаю носить. Вот недавно извлек неожиданно из шкафа в Москве пальто, которое лет двадцать пять уже не надевал. Смотрю – нормальное. Мы не должны резко выделяться ни в одну из сторон. Возьмем, допустим, переходный момент. Ты был не учителем до этого, а, например, кладовщиком, и вот сегодня ты поступаешь в школу. Если раньше в тебя на улице пальцами не тыкали и не подавали тебе по полтинничку, когда видели, значит, все было более-менее нормально...[‡‡]

О гордости

Вот мы и добрались до вершины зла – гордости. На прошлой беседе мы говорили, что гордость тесно связана с тщеславием и некоторые духовные писатели даже предлагают не разделять эти две страсти. Тем не менее некоторое различие между ними все же есть. Чтобы его проиллюстрировать, я приведу картинку из книги «Размышление смиренного сердца» одного из неизвестных греческих писателей. В ней описываются наши страсти в виде языческих идолов, которым поклонялись древние греки. Разные страсти уподобляются разным божествам из древнегреческой мифологии. Главой этого пантеона, как мы помним, был Зевс. И вот этот писатель уподобляет наше сердце скопищу идолов, посреди которого, как некий Зевс, восседаем мы сами и самим себе поклоняемся, как самому высшему божеству[142]. Эта образная картина дает нам представление о том, что же такое гордость, – это поклонение самому себе, вместо поклонения Богу. Если тщеславие – это пустая , слава, которую мы желаем получить от кого-то, то гордость может и не нуждаться в славе от других людей. Конечно, тщеславие питает нашу гордость, питает наше поклонение самому себе, но в самых изощренных и высших своих проявлениях гордость в славе от людей не нуждается – достаточно того, что человек сам поклоняется себе в своем сердце. Человек, ослепленный гордыней, считает себя настолько выше всех и вся, что ему никакое другое поклонение, кроме того, которое он возносит себе сам, и не нужно.

Святые Отцы говорят, что гордость составляет начало и конец всего зла. Начало – потому что она лежит в основе всех грехопадений и страстей. Как говорит преподобный Иоанн Лествичник: «Где мы видим грехопадение, там обязательно предшествовала гордость» (Слово 23, гл. 4). А вершину зла – потому что, в сущности, она ни от каких страстей не зависит. Мы можем победить все страсти, а гордость может остаться[143]. Люди самой совершенной и высокой жизни ведут борьбу с гордостью до конца своих дней и все время пребывают в опасности, что она низвергнет и погубит всю их предыдущую жизнь, все их труды и подвиги. В древних Патериках есть рассказы о том, как умирали святые Отцы. На смертном одре они говорили: «Не знаю, положил ли я хотя бы начало добродетели, совершил ли я в жизни своей хоть что-нибудь доброе?»[144] Отцы знали, что даже в самые последние мгновения жизни, когда уже кончаются земные труды и ожидает небесная награда, они могут быть уловлены гордостью и низвергнуты в ад.

Чтобы лучше понять механизм действия этой страсти, рассмотрим страшную судьбу сатаны – предводителя всех бесовских сил и нашего врага, который воюет с нами неустанно и неусыпно. Нам известно, что его звали денницей, то есть первой утренней звездой, восходящей на небосклоне. Он именовался так или по преимуществу своей славы, которую имел перед другими ангелами, или потому что был сотворен среди них первым и, как утренняя звезда, первым появился на небосклоне среди прочих светил. Еще мы знаем его латинское название – люцифер. Сейчас оно имеет для нас какой-то страшный смысл, а в переводе это слово означает «светоносный», «носитель света». Таковым он был до падения, сияя светом чистоты и добродетели, данных ему от Бога. Естественно, как ангел, он не обладал никакими страстями, но, как я только что сказал, гордость может действовать независимо от других страстей. Все страсти могут быть умерщвлены и побеждены, однако это не предохраняет от того, чтобы быть низвергнутым гордыней. У него, как у бесплотного духа, не могло быть ни страсти чревоугодия, ни блуда, ни страсти сребролюбия, потому что ему не нужно никакого серебра, ни гнева – это все свойства человеческой природы. Но он возомнил, что тот свет, которым он обладает, есть свойство его собственной природы, забыв, что этот свет даруется ему Богом. Он возомнил, что, для того чтобы сиять, чтобы быть носителем света, Люцифером, он не нуждается в Божестве, – вот это и есть квинтэссенция гордыни, когда сотворенный разум полагает себя самостоятельным, самодостаточным, самодовлеющим. Ему никто и ничто не нужно, чтобы обладать тем величием, которым он обладает, и теми достоинствами, которые он имеет. Тут же последовало его падение – он утерял свой свет и чистоту; вместо духа света стал духом тьмы, и блаженство его сменилось нестерпимыми муками, которые он испытывает сейчас и будет еще в большей степени испытывать после второго пришествия Христа и окончательного суда. Но часть своих сил и возможностей, как одного из высших ангельских чинов, он сохранил, что и делает его страшным и опасным для нас противником, с которым мы никоим образом не можем справиться своими немощными человеческими силами, а только лишь с помощью Божией.

Итак, на примере судьбы бывшего денницы, мы видим суть гордости и то, с какой высоты и в какие бездны она может низвергнуть. Нам, конечно, не дано проникать в глубины промысла Божьего, но тем не менее вопрос возникает: «А что было бы, если бы дьявол покаялся?» Если бы этот вопрос возникал только у нас, надо было бы сказать себе: «Не суй свой нос не в свой вопрос», так как никакими нашими рассуждениями и размышлениями мы бы на него не ответили. Но этот вопрос приходил в голову не только нам, но и святым Отцам, которые имели благоволение перед Господом. Они дерзали об этом размышлять и молились о том, чтобы Господь вразумил их на этот счет. Святые Отцы пишут, что если бы дьявол покаялся, то был бы, конечно, помилован, но покаяться ни он, ни ангелы, которые последовали за ним, увлеченные его гордыней, не могут[145]. Это еще раз показывает нам погибельную силу этой страсти. Сатана видит последствия своего падения, ощущает его гораздо ясней, чем мы. Если мы, люди, не помним и не знаем, каково было Адаму в раю, а потому не можем себе этого в полной мере представить и познаем это только верою, то сатана помнит и знает, как было до его падения и как стало теперь. Он видит, чего он лишился, он ощущает муку вместо блаженства, однако, вместо того чтобы прийти к покаянию, нисходит в еще большую и большую злобу. Его гордыня заставляет его воевать с Богом, и, как говорит Откровение Иоанна Богослова, он будет воевать до самого своего конца, пока не будет окончательно осужден и брошен в озеро огненное (20, 10). Святые Отцы, описывая степень его грехопадения, говорят, что Господь не сразу осудил его полностью, хотя предвидел его дальнейшее падение[146]. И хотя сатана много раз был посрамляем от Господа, он ничем не вразумляется, но все более и более озлобляется, измышляет все новые и новые козни, приближая свою погибель и окончательное осуждение.

Рассмотрим теперь историю человеческого грехопадения. И здесь мы снова увидим, что в основе лежит грех гордыни. Когда дьявол сказал первым людям, что если съесть плод от дерева, который Господь запретил есть, то можно стать, «как боги», то Адам и Ева возжелали этого величия и решили, что они могут быть, «как боги», но какая-то Божия зависть им этого не дает: «Господь не разрешил нам есть плода, потому что Господь не хочет, чтобы мы были, как Он, а мы съедим – и будем». Как и в случае с дьяволом, человек забыл, что все силы и дарования, все то блаженство, которым он наслаждался, все это дано ему Богом. Он решил, что все это его. Более того, что он может взять еще больше своим собственным усилием, своим собственным произволением: «Вот съем этот плод и стану еще выше, не нужен мне никакой Бог». Известно, к чему это привело: изгнание из рая, падение, потеря дарований и способностей. Как и сатана, человек сохранил часть своих сил, но сколь много он потерял! Как мы видим, читая описание жизни первых людей в раю, он мгновенно потерял дар богообщения, почувствовал богооставленность, ощутил действие постыдных страстей в своем теле (Адам и Ева стали стыдиться наготы друг друга), стал подвержен болезни и смерти и многое, многое другое. Человек был изгнан из рая в мир сей, где его преследуют голод, холод, зной, труды, где он в муках рождается на свет и жизнь его кончается тоже в муках. Вот последствия, к которым привел грех гордыни.

Увидев природу этой страсти, мы можем понять некоторые слова, которые мы читаем в Священном Писании или у святых Отцов. Например, знаменитые слова Иакова, брата Господня: «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать» (Иак. 4, 6). Или еще раньше, в Ветхом Завете, в Притчах сказано: «Нечист пред Господом всяк высокосердый» (см.: 16, 5). Почему сказано, что Господь противится не блуднику, не сребролюбцу, не вору, не убийце, а специально сказано: «Бог гордым противится»? Человек, подвластный любой из страстей, действует против самого себя или против других людей. А гордость – это открытая вражда на Бога и присвоение того, что Господь тебе дал: «Все, что я имею – это мое, это дано мне по праву; я это имею просто потому, что я вот такой». Поэтому Бог в первую очередь гордым противится, а того, кто на Бога не враждует, Господь старается исцелить от всех остальных его недугов, хотя бы от самых тяжких и страшных. Например, разбойника, убийцу, спасшегося на кресте. Завершая рассматривание подобного рода высказываний, вспомню слова преподобного Антония Великого, которые я в свое время, когда жил в Москве, повесил у себя на стене: «Все грехи мерзостны пред Богом, но мерзостнее всех гордость сердца». Я подумал, что если перед глазами иметь эту надпись, то она будет меня смирять и напоминать о самом страшном грехе, который во мне обитает, чтобы я не успокаивался в своих угрызениях совести и постоянно помнил об этом, самом мерзостном пред Богом грехе. К сожалению, строчка где-то через недельку примелькалась, и я перестал ее замечать. Висела она себе и висела – стала для меня деталью обстановки.

Есть еще одни страшные слова, которые принадлежат блаженному Августину: «Добродетель неверующих суть блестящие пороки». Мы любим наших близких, которые, к сожалению, часто оказываются вне Церкви, мы любим в них добродетели, и нам страшно и неприятно слышать, что эти добродетели на самом деле есть блестящие пороки – внешне блестящие, а внутри пороки. Но, вдумавшись глубоко, понимаешь истинность этих слов. Поскольку эти люди не веруют по-настоящему, то есть все добродетели, которые имеют, воспринимают не как Божий дар, а как свое собственное достижение или врожденное свойство (такая у меня высокая душа!), то в основе этих добродетелей лежит та самая богомерзкая гордыня, о которой мы сейчас говорим. Поэтому эти добродетели воистину являются блестящими пороками. Это действительно правильные слова, хотя звучат они для нас резко и неприятно.

К гордости относится многое из того, что мы говорили о тщеславии. Если прочие страсти победами добродетелей постепенно ослабляются и затухают, то гордость, как и тщеславие, в каком-то смысле питается добродетелями и на каждой победе в нас добродетели пытается построить фундамент для своего следующего нападения. Мы должны помнить, что каждая наша победа в борьбе со страстями является поводом для новой атаки на нас гордости.

Отцы различают два вида гордости. Низший вид – плотская гордость, когда человек, как и при тщеславии в самом его низшем варианте, поклоняется своим плотским успехам и внешним делам: уму, способностям, силе, богатству, власти. А когда человек поднимается выше по лестнице добродетели, эта гордость сменяется высшей формой – гордостью духовной, то есть поклонением своим духовным успехам и достижениям. И с этой высшей формой гордости нам предстоит борьба до самого нашего последнего вздоха.

Святые Отцы отмечали еще одну особенность этой страсти. Действие других страстей ограничено, и страсть, побеждая, низлагает по преимуществу одну добродетель – ей противоположную (например, чревоугодие побеждает воздержание, сребролюбие побеждает нестяжание). При этом меньше затрагиваются остальные добродетели, и, побеждаясь в одном, сохраняешь многое другое. Гордость же, побеждая, низвергает не только противоположное ей смирение, но и все остальные добродетели, потому что, как мы говорили, она является родоначальницей всех зол и из нее начинают мгновенно произрастать все остальные страсти. Как образно выразился преподобный Иоанн Кассиан Римлянин: «Когда гордость овладеет несчастною душою, то, как какой-нибудь самый жестокий тиран, взявши высокую крепость добродетелей, весь город до основания разрушает и разоряет» (Книга 12, гл. 3).

Наши беседы строятся по одному плану: описываем врага, а потом начинаем рассуждать о том, что же нам делать. Обычно после окончания первой части ситуация выглядит вполне безысходной, остается только «сложить лапки» и отправиться в ад. Но такое ощущение и должно у нас складываться, когда мы соизмеряем собственные наши силы с могуществом наших врагов. Дело и должно казаться абсолютно безнадежным – в этом корень спасения. Безнадежным для нас. Но, когда апостолы спросили Господа: «Кто же может спастись?», – Он ответил: «Человекам это невозможно, Богу же все возможно» (Мф. 19, 25–26). Итак, нас спасает Господь. Как? Прежде всего, обратимся к духовным основам: что Господь совершил для нашего спасения? Если в основе падения лежала крайняя гордость, сначала люцифера-денницы, ставшего дьяволом, а потом Адама и Евы, захотевших быть, «как боги», то в ответ на это Господь явил необычайное смирение. Наше спасение произошло через акт глубочайшего смирения, которое в принципе человеческой природе недоступно. Началось оно с того события, которое мы только что праздновали: «Сын Божий Сын Девы бывает...» (тропарь Благовещения). Всесильный Господь вселяется в немощное человеческое естество. При этом Он принимает на себя не то естество, которое было сотворено Им изначально и обитало в раю – чистое, непорочное, наделенное многими дарованиями и способностями (хотя и это обиталище для всесильного Божества, если возможно такое сравнение, является как грязная ночлежка для обитателя царских чертогов), а естество, искаженное грехопадением. Это не следует понимать в том смысле, что Господь воспринял на Себя естество с грехами, а в том смысле, что оно было подвержено боли и страданиям, голоду, холоду, усталости и всем немощам, которые человек приобрел своим грехопадением.

Святоотеческое богословие специально утверждало и подчеркивало, что Господь воистину страдал. Это не какие-то кажущиеся страдания, не какой-то показанный спектакль, а это те же страдания, которые испытывали бы мы, оказавшись на этом месте. Он действительно уставал, утомлялся, голодал; все то, что Он пережил в Своей жизни, Он переживал так же, как переживали бы мы. Но и в мире людей, среди человеческих судеб, Господь избрал себе жизнь смиреннейшую и наипоследнейшую. Он вочеловечился не в царских чертогах, а в вертепе и возлежал не в каком-то для младенцев уготованном лежбище, а в яслях, в которые насыпали корм для скота (наше слово «ясли» отсюда и происходит). Он воплотился через семейство, которое добывало себе пропитание трудами рук своих, и Он также, как мы знаем, помогал Своему отцу зарабатывать хлеб работой плотника. Как мы видим из некоторых деталей, описанных в Евангелии, Его семейство относилось к разряду беднейших: когда нужно было принести жертву в храм при рождении первенца, Иосиф и Мария принесли ту жертву, которая была положена для неимущих: вместо ягненка или козленка они принесли двух птенцов голубиных (см.: Лк. 2, 24). Когда же Господь вышел на проповедь и проявил Свои силы и сотворил великие чудеса, Он все так же довольствовался малым. Он говорил: «Лисицы имеют норы и птицы небесные – гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Мф. 8, 20). Господь ходил с места на место гонимый, преследуемый злобой иудеев, питаясь колосьями, то есть сырыми зернами, которые апостолы срывали по дороге (см.: Мф. 12, 1). Все мы читали Новый Завет и знаем, что эти примеры можно умножать и умножать. Вот такую жизнь, последнюю среди людей, добровольно принял на себя Господь. Но и в этом образе Он явил нам пример крайнего смирения, кротко принимая хулу, клевету, оскорбления, обиды и никогда ни единым словом не возмущаясь Своим Достоинством: «Как это вы, грешники, говорите Мне такие слова, обвиняете Меня в том, что Я бесноватый, или в том, что Я лжец, или в том, что Я прельщаю народы, или в том, что Я богохульник!» При этом Он видел все грехи человеческие, они были Ему ясно открыты в сердцах тех, кто Его обвинял. Нигде мы не видим следа уязвленного самолюбия, которое все время говорит в нас.

Вот этот величайший подвиг смирения является мистической духовной основой нашего исцеления от яда гордыни, который погубил люцифера и через него пропитал наших прародителей. И в нас, когда мы принимаем в себя Тело и Кровь Христа, тоже появляется то семя истинного смирения, которое принес на землю Господь и которое является противоядием против страшной смертельной болезни, поразившей сначала часть ангельского мира, а потом и весь род человеческий. А дальше это посеянное в нас семя Господь всячески взращивает, научая нас, вразумляя, наставляя, действуя в нас силою Духа Своего Святаго, который преподается нам через всю церковную жизнь: в таинствах, обрядах, священных обычаях, через наши молитвы, через наши посильные труды. И происходит это до тех пор, пока семя не даст свой плод, побеждающий губительную гордыню. Это действие Божие. Но, как мы знаем, наше спасение складывается из двух частей: из действия Божьего – великого, и действия нашего – малого. Хотя наше действие малое и незначительное, но необходимое, потому что под лежачий камень вода не течет. Господь дает великое только тому, кто трудится и подвизается. Господь спасает, но только того, кто этого желает и согласно этому желанию, не щадя себя, старается трудиться на ниве спасения своей души. Господь Свою часть исполнит, а мы свою можем и не выполнить. Что делает для нашего спасения Господь, для нас знать не так важно, как знать то, что следует предпринимать нам. Знаем мы или не знаем, но Господь Свое сотворит, если мы исполним свое.

Итак, наше малое делание. Здесь первое, о чем надо сказать, – это желание. Звучит просто, но на самом деле все не так просто, как кажется: этого-то желания часто в нас и не бывает. Для того чтобы это понять, давайте посмотрим, что происходит вокруг нас. Вернемся опять к нашим близким. Мы знаем среди них много людей добродетельных, о которых мы говорим, что хотя они в церковь не ходят, но они гораздо лучше нас. Они фактически ведут жизнь христианина, только христианами себя не называют и Богу не молятся. В свое время, крестившись, я ехал в Москву и думал: «Кто из моих друзей обратится к Богу, а кто нет?» Я находил среди них людей, которые ведут практически христианский образ жизни, и мне казалось, что им остается просто назвать вещи своими именами. Но именно эти люди и оказались самыми твердыми и упорными, которые не обратились к Богу до сих пор. Я не хочу сказать, что так бывает всегда, просто это очень распространенная картина, когда достаточно высокодобродетельные по своей жизни люди оказываются совершенно невосприимчивыми к слову Божию. Почему? Мы стараемся, объясняем им. Пусть они не слушают нас – мы немощные, объяснить не можем, но ведь Господь стоит при дверях и стучит (см.: Откр. 3, 20). Ведь если Он стучит к нам, неужели Он не стучит к ним? Почему же они Ему не отверзают? Да потому, что без Божией милости слово Божие не войдет ни в одно сердце. Почему же Он им такой милости не оказывает, хотя, казалось бы, эти люди ее более всех достойны?

А причина кроется как раз в страшных словах блаженного Августина: «Добродетели неверующих есть блестящие пороки». В основе этих добродетелей часто лежит тайная, неосознаваемая гордость, когда человек все свои достижения держит за свое и никому не хочет их отдавать. Как только он мысленно представит себе, что в его сердце появляется Бог, он сразу же понимает: «Все это Божие и нет ничего моего. То, что я имею, это Господь мне даровал, не потому что я лучше или хуже других, просто даровал по милости Своей». При таких размышлениях повод для гордости сразу исчезает. Но человек это «свое» ни в коем случае отдавать не хочет, хотя, казалось бы, ему и делать ничего не нужно. Другое дело грешнику – ему нужно менять свой образ жизни, нужно от многого отказываться, начинать совершать какие-то очень сложные, непосильные вещи, к которым он не привык. А здесь ничего такого не надо – человек от природы и воздержанный, и не чревоугодник, и добрый, и благожелательный. Никаких больших изменений производить не требуется, только помести во главу своей жизни Господа – и всё. Но нет, потому что это, оказывается, тяжелей всего. И человек не хочет. Попробуй, объясни это ему, и он искренне будет говорить, что ничего такого нет. Он и правда этого не видит, не замечает: это тайна его сердца. И мы не хотим, потому что мы тоже в тайне своего сердца не желаем расстаться с «нашим», это «наше» отдать Богу и назвать Божьим. Вот поэтому мы здесь в первую очередь должны говорить о желании. В разговоре о прочих страстях это подразумевалось: мучает нас чревоугодие, или сребролюбие, или иная страсть – мы желаем от них избавиться. То, что мы принадлежим Церкви Божией, уже само собой свидетельствует, что мы желаем избавиться от этих страстей. А с гордостью все сложнее. Здесь если мы пожелаем, то это уже будет большое дело. Надо такое желание ввести в самую нашу сердцевину, не на словах сказать, а действительно пожелать.

Для того чтобы стало еще яснее, можно проследить этот путь дальше. Если мы желаем, то начинаем об этом молиться. Мы, конечно, и так об этом молимся, нас положение обязывает. Практически во всех молитвах, которые нам Церковь предписывает читать ежедневно или по каким-то особым случаям, в той или иной форме мы просим об обуздании гордыни и даровании смирения. Просить-то мы просим, но если мы действительно возжелаем, то будем просить не просто устами, но будем вкладывать в эти слова сердце. А по молитвам нашим Господь будет нас исцелять от гордости, исцелять противоположной гордости добродетелью – смирением. Через что даруется смирение? Смирение даруется через терпение оскорблений, унижений, несправедливостей, незаслуженных, казалось бы, неприятностей. И как только мы себе это представим, наше желание избавляться от гордости начинает испаряться прямо на глазах. Духовные учителя наши так нас и учат: «Помни, когда ты молишься о смирении и об обуздании гордыни, ты молишься о том, чтобы тебя оскорбляли и унижали». Итак, первое, что нам нужно, – это всячески возгревать в себе желание обуздать гордыню и обрести смирение, открывающее нам двери в Царствие Небесное, несмотря на сознание того, через что нам это желаемое будет дароваться.

Когда я сегодня готовился к этой беседе, я на всех шумел: «Что вы мне мешаете, ходите тут, мне надо готовиться, думать». А матушка говорит: «Что тут думать, давай я с тобой поеду, похожу там немного так и эдак, а ты на меня пальцем покажешь и скажешь: вот она, дескать, гордыня. Посмотрите. Посмотрели? Все, можно расходиться. Что тут готовиться и долго рассказывать?» Вот эту-то царствующую в нас королеву нам и нужно желать в себе уничтожить, чего бы нам это ни стоило и через что бы нам ни пришлось пройти. А пройти будет нужно через многое, к этому необходимо быть заранее готовым: другого пути нет. Второе, на что нам нужно обратить внимание, – это само воспоминание, что наше спасение совершается не нами, а Богом. Что все имеющееся у нас – это не наше, а Божие. Что все успехи, которых мы достигаем, – это не наши успехи, а милость Божия к нам. Об этом мы должны постоянно помнить. Мы желаем – это хорошо. Мы трудимся – это еще лучше. Но спасение приходит, как говорит нам Священное Писание, «не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего» (Рим. 9, 16). Как только мы об этом забудем, гордыня тут же придет, вселится и низвергнет нас отовсюду, куда бы мы ни взошли, в самые глубины. Ибо на какую бы высоту мы ни поднялись, а люцифер, носитель света, был выше. Он был на таких высотах, на которые мы взойти не можем, но, чем выше заберешься, тем глубже упадешь. Мы никогда не должны об этом забывать. Однако, как обычно, это легко понимается в верхней части ума, но трудно усваивается сердцем. Любой сколько-нибудь грамотный христианин на вопрос: «Как мы спасаемся?» – поднимет руку и скажет: «Нас спасает Бог, мы ничто». Мы все это знаем и бойко отвечаем. А вот осознание этого есть труд и длительный процесс, который тоже производится длительными усилиями и стараниями, нашим желанием, но главным образом действием Божиим.

Гордостью заражены все. Однако приходится иногда слышать от людей на исповеди, после вопроса о тщеславии и гордости, что у них этого нет. Я не всегда комментирую – нет так нет. Человек пока не видит. Бог даст, потом увидит. Но если бы я захотел это прокомментировать, я бы привел слова одного из святых Отцов, который однажды спросил гордящегося брата: «Что же ты так невнимательно борешься со своей гордыней?» Тот ему ответил: «Да нет, отче, я не горд». На это старец сказал: «Ничто так ясно не доказывает твоей гордыни, как то, что ты так отвечаешь» (Лествица. Слово 23, гл. 14). Увидеть гордость трудно не только в себе самом, но часто затруднительно и со стороны распознать человека, зараженного этой болезнью, потому что гордость в высших своих проявлениях не ищет зрителя. Ей достаточно поклоняться самой себе. В беседе о тщеславии мы уже говорили, с какой осторожностью относится Церковь к понятию «святость», к прославлению святых, к поучению чьим-нибудь житием. Вот и гордость делает так, что появляются примеры людей, которые снаружи выглядят достойно, а внутри полны неправды (см.: Мф. 23, 25). Или, по словам преподобного Иоанна Лествичника, гордец подобен яблоку, блестящему снаружи, но гнилому внутри (Слово 23, гл. 31). Такие люди есть и в жизни нерелигиозной. И в примерах мирской жизни вокруг нас, и в примерах истории мы видим многих людей, которые кажутся замечательными и обладающими множеством добродетелей, порожденных на самом деле гордостью.

Я помню спор с одной своей давней знакомой, который состоялся, когда я только пришел к вере. Она мне говорила, что вера – вещь необязательная, что есть верующие люди хорошие и плохие и что есть неверующие люди хорошие и плохие. Я ей отвечал, что среди верующих, конечно, есть хорошие и плохие, потому что много людей, которые формально называют себя верующими. Это правда, с этим не поспоришь. Но где найти хотя бы одного неверующего хорошего человека? И она привела мне в пример бабушку своего мужа. Это была очень интеллигентная женщина, дожившая до глубокой старости, сохранившая ясность ума, свободная, казалось, от тех недостатков и слабостей, которые проступают у людей к старости. Это был действительно светлый пример, и я не нашел что возразить. Я понимал, что так быть не может, но как-то доказать это я не мог и просто промолчал. Но годы брали свое, и через некоторое время эта женщина слегла. И оказалось, что, как только ее здоровье рухнуло, она проявила себя «во всей красе». Мне не хочется порочить ее память, она всю жизнь провела очень достойным человеком, просто вдруг ясно выявилась основа всего этого. И это не ее частная особенность, это особенность каждого неверующего человека. В болезни она была ужасна. И ни одна сиделка, ни одна медсестра не могли ни за какие деньги вынести ее эгоистичного, капризного поведения. Должно быть, и вам приходилось видеть такие примеры. Еще больше свидетельств о многочисленных удивительных деяниях, совершенных людьми неверующими, мы почерпываем из истории. Например, подвиги античного мира, когда люди жертвовали своей жизнью, претерпевали мучения за родину, за родственников, за многое другое или жили в крайнем воздержании, аскетизме, бедности, нищете, голоде и холоде ради каких-то своих высоких принципов. Такие примеры мы имеем в истории неверующего мира. Может быть, они не так многочисленны, как в Церкви, но они есть. И опять же можно не сомневаться, что в основе этого лежит вот эта скверная подкладка в виде гордости. Поэтому один из Оптинских старцев отвечал своему корреспонденту, когда тот нахваливал какого-то высоко добродетельного, но маловерующего человека: «Не хвали неверующих. Не суди, не осуждай, но и не хвали так усердно, все это не может иметь под собой доброй основы. То, что ты хвалишь, – есть только внешнее». Это есть закон и для нашего отношения к подобным явлениям. Говоря эти слова, я надеюсь, что они не будут поняты как призыв к осуждению и злословию наших близких неверующих, а просто как основа для трезвомыслия. Чтобы мы могли здраво оценивать те или иные добродетели неверующих людей. Они могут служить нам примером или даже укором, так как без благодати достигли того, что мы при наличии обильной благодати достигнуть не можем, но превозносить их не стоит.

Все это было бы полбеды, если бы такого же явления не существовало и в нашем сообществе, в Церкви. Я имею в виду не ту невидимую Церковь, которая свята и непорочна, а Церковь, как видимую земную общину, в которой присутствуют люди, превознесенные высоко в людском мнении, может быть даже в церковной иерархии, но тем не менее невидимым судом Божиим от истинной Церкви отсеченные. Да, и в Церкви есть такое явление, когда очень высокие внешние добродетели основаны на погибельной страсти гордости. Трудность состоит в том, что нет никаких стопроцентных признаков, чтобы различать это, и поэтому Церковь предоставляет судить об этом только Сердцеведцу Богу, Который все знает и видит. И только по Божьему откровению объявляют святость какого-либо лица, и тем самым, соответственно, канонизируют и его жизнь, делая ее основой для подражания, почитания, назидания. Окончательное решение никогда не принадлежит человеческому суду, даже самому компетентному. Как происходит канонизация святых в Церкви? Это всегда есть деяние соборное. Или Собору, или представительному органу Церкви предоставляется право именовать кого-то святым, но опять же не по решению человеческому, не потому, что это мнение многих людей, пусть людей компетентных, духовно опытных, а по слову Божию: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18, 20). То есть Церковь утверждает, что когда кто-то правильно, установленным от Церкви чином провозглашается святым – либо Собором Поместным или Вселенским, либо каким-то другим законно поставленным представительным церковным органом, – то здесь действует не человеческое мнение, а Божие. Например, Священный Синод может выносить решения о канонизации не потому, что это маститые, опытные в духовной жизни архиереи и своим умом могут рассудить и решить, а потому, что в собрании носителей Богом данной архиерейской благодати глаголет Дух Святый. То есть канонизация всегда считается деянием не людей, не людским мнением, а гласом Духа Святаго, провозглашенным через соответствующие собрания и органы. Никакой человеческий суд такое решение вынести не может, а основная причина одна – это страсть гордости. Со всеми остальными страстями дело обстоит иначе, так как их проявления видны внешне. Страсти могут быть даже тайными – человек, например, только представляется постником, а у себя в келье все время что-то ест, но это тоже доступно человеческому познанию, и все тайное выходит наружу. Здесь, конечно, возможны ошибки, но не это главное. А главное – что чревоугодие проявляется в том, что человек ест; гнев проявляется в том, что человек гневается; сребролюбие проявляется в том, что человек думает о деньгах, копит их тайно или явно. А гордость приводит часто к тому, что человек воистину является крайним аскетом и нестяжателем, всегда в словах своих тих, ласков, кроток, смирен, но внутри тем не менее порабощен гордостью. При этом исполнение всех перечисленных добродетелей не только не убивает гордость, но более того: когда человек сильно одержим этой страстью, она начинает способствовать ему во всех его деяниях. Человек вдруг резко начинает идти вверх, у него начинается прогресс в исполнении добродетелей, и только духовноопытные, наделенные даром духовного рассуждения люди видят, что здесь помощницей ему является гордость. Бывает и по-другому, когда человек, действительно праведными трудами и подвигами взошедший почти на вершину добродетели, уже там, в преддверии вершины, оказывается побежденным и захваченным гордостью. В силу того, что гордость есть главная страсть в бесе, все остальные бесы расступаются перед бесом гордыни, отдавая ему первенство. И для его успеха, вместо того чтобы подталкивать человека ко греху, помогают ему творить как бы добродетели. Все это делается для того, чтобы возвести на трон человеческого сердца беса гордыни. Из моих слов, конечно, не надо делать вывод, что любое хорошее дело делается исключительно с помощью гордости. Мы должны делать свои дела, и стараться их делать хорошо. Просто нам нужно все время следить, чтобы гордость не свивала себе гнезда в нашем сердце, а это дело очень сложное, многотрудное и тонкое. Поэтому Церковь тщательно собирает и хранит множество примеров не только истинной святости, но и примеры так называемой прелести, или ложной святости, когда человек внешне является святым и многими почитается, но тем не менее находится в плену у беса гордости. Такие примеры даже перекочевали из Церковного Предания в светскую литературу. Классический пример тому – лжестарец Ферапонт в романе Достоевского «Братья Карамазовы». Достоевский был знаком с духовной литературой и на основе описанных там примеров прелести создал собирательный образ своего персонажа. Во всех древних Патериках среди многочисленных рассказов о святости есть рассказы о прельщенных гордостью, которые, казалось бы, исполняли самые высокие добродетели, но в конце концов промысел Божий открывал их истинную суть. Есть такие примеры и в истории русской святости. И один из самых известных и назидательных – пример святителя Никиты, архиепископа Новгородского. Его житие в назидание нам, более поздним поколениям, подробно проанализировал святитель Игнатий (Брянчанинов). Никита был иноком Киево-Печерского монастыря, очень ревностным, старательным и в силу своей пламенной ревности и желания как можно строже исполнять заповеди Божии и монашеские обеты – хорошо преуспевающим. В своем рвении еще больше послужить Богу он возжелал затвора, но его духовный наставник не дал благословения. И вот здесь незамеченная им страсть гордости одержала первую победу: без благословения, на свой страх и риск, он решился уйти в затвор. Одержав эту первую победу, страсть гордости стала в нем укрепляться. Тем более что, уйдя в затвор, он лишился спасительного средства – послушания; как послушания монашеского – административного, так и послушания духовного – своим духовным наставникам. Никита стал жить самостоятельно и потерял спасительный контроль опытных глаз святых Отцов, коими изобиловала тогда Киево-Печерская Лавра. Там были Отцы, которые могли и наставить, и прозорливым оком увидеть скрытые страсти, но от всего этого Никита закрылся затвором. Однажды во время молитвы он ощутил несказанное благоухание и услышал голос, который молился вместе с ним. Бес, а это был именно он, представ перед ним в облике ангела света, возвестил: «Никита, ты достаточно потрудился, ты обрел благодать в очах моих, теперь тебе надо назидать других». И вот это явление святитель Игнатий внимательно анализирует, потому что оно имеет множество аналогов (Поли. собр. творений. Т. 5, гл. 11. Об отшельнической жизни). Вообще к видениям и откровениям Отцы призывают всегда относиться с крайней осторожностью, потому что через них враг часто пытается уловить нас. При этом он бесстыдно может являться в виде наших живых или умерших родственников, в виде лиц, облеченных священным саном, в виде святых угодников, в виде ангелов, в виде Пресвятой Богородицы, в виде Самого Христа. И нет никаких однозначных и точных признаков, по которым мы можем узнать, истинное это видение или ложное. У Отцов можно встретить слова, что бес боится Честного и Животворящего Креста, и видение Креста всегда бывает видением истинным. Но возможно бесстыдство беса дойдет до того, что он не испугается и Креста, хотя, конечно, не мне об этом судить. История Церкви пестрит многочисленными описаниями прельщения и гибели людей, во многом преуспевших и потрудившихся, но обманутых этими ложными видениями. Отвлекусь и приведу пример про знаменитого святого древней Церкви Симеона Столпника, которому бес явился на огненной колеснице и сказал: «Ты теперь как Илия можешь взойти на небо». Святой угодник уже готов был сделать шаг, но по привычке перекрестился, и колесница исчезла. А если бы он этого не сделал, то упал бы со своего столпа и разбился, потому что это был дьявольский мираж.

Как же мы можем застраховать себя от этого обмана, от этих ложных видений? Святитель Игнатий подчеркивает, что причина всех этих обманов и падений – гордость. То есть человек считает себя достойным различных видений – это основа победы беса над человеком. Опять же история Церкви изобильно преподает нам примеры, как такого рода искушения побеждались и отвергались святыми Отцами. Всегда основой этому была противоположная гордости добродетель – смирение. Один Отец, например, ответил представшему пред ним бесу в виде Господа Иисуса Христа: «В этой жизни, Господи, я Тебя видеть недостоин, желаю Тебя увидеть только в жизни будущей и надеюсь на милость Твою», и бесовское видение сразу исчезло. Или пример современного нам подвижника, который был болящим и услышал глас: «Хочешь, я тебя исцелю?» Он ответил: «Нет, я недостоин, буду лечиться у врачей». Вот такими и подобными им проявлениями смирения Отцы отражали бесовские видения. А Никита этого не сделал, но принял слова беса как должное. И внутренне он, подобно Адаму, уже был готов к этому.

Ведь для чего Господь попустил дьяволу войти в рай и совратить первых людей? Казалось бы: не пускай его туда, и ничего бы не было. На самом же деле, явление дьявола только вскрыло начавшееся внутреннее погибельное движение. Когда дьявол предложил первым людям: «Если вы съедите от этого плода, будете, как боги» и они не отвергли это, – значит, они были мысленно уже готовы к тому, что могут быть, «как боги». Сама эта мысль не показалась им невозможной и богохульной. Люди, вооруженные смирением, когда им предлагалось что-то, чего они недостойны, по таким высказываниям сразу изобличали врага и отражали его нападение. А в данном случае Ева, а потом и Адам приняли бесовский помысел, что они могут быть, «как боги», что они этого достойны и это по праву должно им принадлежать. Искушение дьявола только вывело наружу начавшийся внутренний процесс поражения первых людей и в то же время усилило его.

Так и здесь: зародившаяся от самовольного решения уйти в затвор и укрепившаяся в процессе самовольной затворнической жизни страсть гордости проявилась в том, что Никита принял это видение за истину, почитая себя достойным его, и нашел себя достойным слов Господа, что он уже потрудился, совершил положенные подвиги и теперь должен нести свет другим. После этого он начал выходить из затвора для бесед с людьми и приобрел великую славу. Он часто цитировал Библию, но, как отмечают историки Киево-Печерской обители, цитировал исключительно Ветхий Завет, знал его почти наизусть, что для человеческого ума считается непостижимым, и совсем не употреблял изречений из Нового Завета. Кроме того, Никита отличался даром прозорливости, но прозорливости своеобразной. В частности, он открывал людям, кто против кого что замышляет. Киево-Печерские отцы видели происходящее и понимали, что он пленен гордостью. Возлагая на Бога все надежды, они возносили к Нему пламенные молитвы, сожалея о том, что такое ревностное сердце может погибнуть в руках дьявольских так бесславно. И действительно, ничто не могло помочь Никите: ни он сам, потому что был ослеплен и пленен, ни слова других, потому что он уже никого и ничего не слушал, кроме себя и того бесовского руководства, которое ему внушалось под обликом святых видений. Молитва святых Отцов была услышана. По их молитве, а также за те начальные подвиги, которые Никита явил в монашестве, он был Божиим вмешательством помилован и спасен. Когда его вывели из затвора, он не только забыл весь Ветхий Завет, но даже разучился писать и читать, всему этому его пришлось учить заново. В дальнейшем Никита вновь начал свой монашеский путь, но уже храня в сердце памятный урок и отныне строго следуя путем смирения и послушания. И он многого добился – стал одним из столпов Киево-Печерской обители, откуда был призван на Новгородскую кафедру и прославлен Церковью уже как святитель Никита, епископ Новгородский. Это благой, жизнеутверждающий пример победы над страстью гордости, но победы исключительно благодаря молитвам выдающихся святых. А кто за нас будет молиться? Это житие было подробно разобрано святителем Игнатием с целью научить современников и тех, кто идет вслед за ними, то есть нас с вами, и монашествующих и мирян, тому, как гордость может погубить всё и насколько внимательны в этом отношении мы должны быть к себе. Как все это касается нас? Читая подобные жития, многие начинают прелести опасаться и спрашивают: «Не впадаю ли я в прелесть, не в прелести ли я молюсь?» Начинают со страхом относиться к тем, не частым в нашей жизни, но утешительным явлениям благодати, которые бывают от Господа. И это правильно и хорошо, к ним и нужно относиться со страхом и осторожностью – это один из тех уроков, которые мы должны извлечь из этих рассказов. И главное: не в них видеть смысл своей духовной жизни. Не мы – говорю от лица мирян; не мы – говорю от лица современных пастырей – в состоянии с точностью различить благодатные явления. Когда с нами что-то случается, когда мы что-то ощущаем, то сами решения вынести не можем. Мы приходим к священникам, но часто и они твердо ничего сказать не могут. Иногда, конечно, они могут сказать нечто утвердительное: «Да, это обычное явление Божией помощи, которое укрепляет подвизающегося и труждающегося». Или же: «Нет, это явление бесовское». Но в большинстве случаев они тоже будут в недоумении и скажут: «Мы не знаем». Ничего страшного в этом нет. Сейчас вряд ли возможно найти человека, который с определенностью мог бы разбираться в таких вещах. Это не значит, что все мы обречены на заблуждение и погибель. Во всех случаях правило одно: мы никогда не должны считать достижение каких-либо благодатных явлений целью наших духовных трудов. Потому что если мы возымеем такое мнение, то мы можем начать и с истинного, нам дарованного явления благодати Божией, а прийти к погибели. Бывают в нашей жизни истинные явления – если бы Господь нас не утешал, мы не могли бы жить. Веяние Божественного Духа, пусть редко, мало, каплями, мгновеньями, искрами, но должно быть нам знакомо, если мы воистину чада Церкви. Но как только мы эти искры поставим своей целью (как это хорошо! мы должны добиться, чтобы это было чаще, чтобы это было постоянно), то эти, действительно истинные, дары благодати Божией могут стать основой нашей погибели, потому что в следующий раз такие утешения будут нам даваться уже не от Бога. С другой стороны, если мы отнесемся к этому правильно, то есть скажем: «Слава Тебе, Господи, что меня, окаянного, Ты поддерживаешь и утешаешь; даруешь мне утешения, которых я недостоин, просто для того, чтобы я не погиб, не впал в уныние и не попал окончательно в плен дьявольский», то в этом случае обольщения дьявольские своей цели не возымеют. Пусть то, что мы восприняли за явление Божией благодати и было дьявольским обманом, но если мы отнесемся к нему именно так, то это нам не повредит. Вот в этом должна быть основа нашего осторожного отношения к различным духовным ощущениям и явлениям. Мы можем думать, что, скорее всего, это истинно или, скорее всего, это ложно, но не должны утверждаться ни в каких окончательных решениях. Потому что ни мы сами, ни кто-либо из нашего окружения, к сожалению, на этот вопрос однозначно ответить не может. Мы должны всегда благодарить Бога за утешения, но уготавливаться не на утешения, а на труды, терпение и несение своего креста. Тогда это будет спасительно в любом случае.

Рассказ о прелести касается в основном подвижников, а не нас. Для нас эта опасность гораздо менее существенна. Мы можем меньше бояться прелести, потому что прелесть рождается все-таки от ложного подвига, а у нас нет подвигов, что плохо. Зато в этом есть одна хорошая сторона: прелесть у нас встречается реже. А рассказывать об этом я стал, чтобы нам знать, как относиться к различным явлениям ложной святости, которые вокруг нас столь обильно процветают. Я говорю сейчас это не для того, чтобы мы пытались вынести одному Богу принадлежащий суд о том, кто из наших пастырей истинно добродетелен, а кто скрытый гордец. Не дай Бог нам этим заниматься. . Но тем не менее если мы в чем-то подозреваем обман и прелесть, то должны, не осуждая, от этого уклоняться. Я имею в виду различные исключительные дарования и явления, которые сейчас щедро рассеяны вокруг нас. Здесь надо подробно рассмотреть вопрос о чудесах. Сначала остановимся на вещах совсем грубых – это всяческие сверхъестественные дарования, которые якобы даруются людям, стоящим или вообще вне Церкви, или наполовину вне Церкви, или в Церкви, но особыми добродетелями себя не зарекомендовавшим. Вдруг у них появляются сверхъестественные дарования, про которые они говорят: «Такой дар у меня от Бога». Это типичный вид прелести, который основан на гордости. Я с такими людьми беседовал и старался докопаться до основ. И по своему пастырскому опыту могу свидетельствовать, что во всех случаях основа одна – человек искал в себе и желал развить такие способности, слыша от других, что такое бывает. Иногда гордость связана с любопытством: «А вдруг у меня получится?» Все это приводит к печальным результатам. Причем гордость питается этим, то есть пытается приобрести нечто, чего нет у других, что превознесет человека перед другими. Эта страсть обладания лжедарованиями настолько крепко овладевает душой человека, что она сильнее, чем пристрастие к вину или наркотикам. Человек при этом может искренне веровать, тянуться к Церкви, желать получить с Церковью мир. Но все это не может заставить его бросить свое пристрастие, если он уже имеет опыт совершать какие-то действия. Человек, испытавший это, действительно становится подобным «севшему на иглу». Я просто диву давался, насколько сильна эта страсть. Казалось бы: да не делай ты этого – и всё. Вроде бы человек все понимает, соглашается, хочет причащаться, а мы отказываем ему в причастии, говорим, что он подлежит запрещению. Однако человек не может отказаться от этой страсти. Я не говорю сейчас о жуликах. В данной сфере их много, и мы должны проявлять трезвомыслие – понимать, что в рассказах о святости, чудесах и каких-то сверхъестественных действиях очень много обмана, и стараться отличить обман от правды. Здесь обман – самая безобидная вещь. Хуже, когда это не обман, а когда это действительно существует, потому что тогда это действие дьявольское, под которое и мы можем подпасть, если примкнем к таким лжечудотворцам или попытаемся воспользоваться их услугами и помощью. Впрочем, обман и лже-чудеса обычно вещи смешанные, так как людям, вовлеченным страстью гордости на этот путь и уже сильно прельщенным, недостаточно того, что им дает дьявол, и они стараются обманом предать себе еще большее могущество и силу...[§§]

* Окончание беседы не сохранилось.