НЕБЕСНЫЙ ГОСТЬ Олеся Таутько

ВЕСНА В ДУШЕ Елена Кумагерчик

ШИПЫ, КОЛЮЧКИ И ЛЮБОВЬ Татьяна Марцева

ПРОЩЕНИЕ Зоя Кистенева

ПОПУТЧИЦА Татьяна Марцева

ПОСЛЕ КАТАСТРОФЫ Елена Степанова

ПЕТРОВИЧ Ирина Куликова

ГДЕ ВЫ БЫЛИ? Зоя Кистенева

ЛЮСЯ Наталья Прохорова

Я СОГЛАСНА, МАМА! Любовь Ганаго

БЛАГОСЛОВЕНИЕ Александр Аксенюк по материалу Л.В. Казакевич

ПИСЬМО БОГУ Ирина Пилецкая по рассказу неизвестного автора

ПРЕДСКАЗАНИЕ Елена Боганева, пересказ фольклорного материала

Небесный гость

сказка

Эта история случилась в одном маленьком городке когда-то очень давно — может быть, век назад, а может, меньше (это уже неважно). И произошла она как раз незадолго до Рождества.

Вы, должно быть, знаете такие маленькие городки, полные всяких таинственных улочек, зданий и древностей, со странным упорством продолжающих сохранять дух средневековья. Наверное, в Рождество времена сближаются — поэтому в те дни Зальцвюрнмберг представлял собой некое таинственное сочетание множества эпох, словно спешащих навстречу Чудесному Младенцу. Рождественские елки, игрушки, свечи, подарки, сияющие витрины магазинчиков, суматоха и суета, торопливо идущие куда-то люди, смех, шутки — казалось, в воздухе витает дух чего-то необыкновенного.

Итак, в один из таких дней по улице медленно шел ученый (не менее трех ученых степеней) профессор богословия Ганс фон Вартенбург, сурово хмуря брови, бормоча что-то себе под нос и рассеянно обводя взглядом окружающий мир. Впрочем, окружающий мир вряд ли мог претендовать на внимание старого профессора, ибо он был погружен в решение очередной проблемы. Профессор преподавал в местном университете и, хотя являлся постоянным предметом шуток студентов, был человеком крайне серьезным и очень умным. Кажется, не существовало такой вещи на свете, которая была бы ему неизвестна. Поэтому, увидев на другой стороне улицы ангела, он тотчас же поспешил к нему навстречу и спросил:

— Твои чин и лик?

Растерянно хлопая глазами, ангел смотрел на него, невольно съеживаясь под сурово-изучающим взглядом старого Ганса. Он вытянулся перед ним в струнку и смотрел виновато, подобно многочисленным студентам профессора — так они вели себя, если им случалось в чем-либо провиниться. Профессор повторил свой вопрос, и ангел, чувствуя себя крайне неуютно, растерянно пролепетал:

— У меня еще нет чина. Я только учусь быть ангелом.

Такой ответ для профессора был полной неожиданностью. Старый Ганс во всем любил логику и порядок; педантичностью и рациональностью отличались его лекции, а тут — надо же! — встретил небесное существо, которое понятия не имеет, что оно за ангел! А профессору как раз надо было уточнить некоторые детали устройства небесного мира для своей очередной очень научной работы.

Строго глядя на собеседника, который под влиянием этого взгляда, казалось, становился более прозрачным, профессор внушительно произнес:

— “Ангел” — слово греческое, значит “небесный посланник”. Духи, сотворенные до появления мира видимого, делятся на чины и лики. Направляются для того, чтобы возвестить волю Божию с определенной миссией.

Пораженный внезапной догадкой профессор остановился.

— Ага, — сказал он, — миссия. А какова твоя миссия?

Ангел (если ангелы умеют бледнеть) казался побледневшим. И на этот вопрос он опять смог только пролепетать:

— Не знаю... Я забыл...

Профессор за свою долгую карьеру слышал сотни таких ответов и считал их крайне безответственными. Поэтому он возмутился и строго провозгласил:

— Надеюсь, ты понимаешь, как безответственно поступаешь! Как это возможно — забыть о миссии?

Ангел растерянно смотрел на него.

— Ну и что же нам теперь делать? — думал вслух профессор. — Нельзя же оставить тебя здесь просто так. Ладно, — решил он, — пойдем ко мне. Быть может, в одной из моих книг мы прочитаем что-нибудь о тебе и о том, какие миссии выполняют начинающие ангелы.

И они отправились в дом профессора. Он жил на втором этаже старого, но надежного дома — такого же надежного, как и сам профессор, где имел чинно обставленную квартиру, в которой главной ценностью были книги. Книги, книги, книги... Они лежали везде — на столах, на креслах, на подоконниках, стояли в больших шкафах. Ангел с почтительностью рассматривал все — а потом, заметив энциклопедию с диковинными картинками, с интересом потянулся к ней. Увлеченный книжными сокровищами профессора, он, казалось, совсем забыл о том, для чего они сюда пришли.

“Непутевый ангел”, — думал старый Ганс, хмуря брови, но в душе ему польстило то, что небесный визитер разделяет его интерес к книгам, а потому он даже рассказал кое-что о некоторых ценных экземплярах и продемонстрировал их.

Так прошло несколько дней. Они читали “Небесную иерархию” и апостола Павла, святых отцов и ученых профессоров (таких же, как Ганс), но так и не смогли найти разгадки. Ганс уходил с утра в университет, строго наказывая “непутевому" изучать литературу, но тот относился к его нравоучениям беззаботно и, видимо, больше листал книжки с картинками, чем то, что оставлял ему профессор. Ганс же был так удивлен тайной гостя, что даже не замечал на лекциях многочисленных ошибок студентов, которым рождественское настроение мешало как следует заниматься. Сам же он напрочь забыл о предстоящем празднике.

Подошел сочельник. В тот день у профессора было совсем мало лекций, он выслушал поздравление студентов, по обычаю рассеянно им кивнул и направился домой. Вечером они с гостем пошли на прогулку. Спускаясь по лестнице, профессор столкнулся с маленькой, худенькой, бедно и очень легко одетой девочкой. Она испуганно метнулась в сторону, робко пробормотав:

— Здравствуйте, господин профессор, счастливого Рождества...

Профессор кивнул все так же рассеянно. Когда они вышли на улицу, ангел вдруг спросил:

— Кто эта девочка?

— Девочка? Какая девочка? Ах, ты, верно, говоришь о Мари. Это дочь зеленщика, они живут на самом верху нашего дома и очень нуждаются.

— А что она сказала?

— Кто? Мари?

— Да, что она сказала?

— А ты разве не услышал? Какие пустые вопросы ты задаешь! Вот уже несколько дней я пытаюсь...

— Нет, что она сказала? — перебил его ангел. Его голос стал очень настойчивым, да и поведение изменилось. Удивленный профессор приостановился:

— Ну она просто поздоровалась со мной и пожелала мне счастливого Рождества...

— Счастливого Рождества? Рождество! Господи, завтра ведь Рождество! Почему ты не сказал мне об этом раньше, Ганс! Я вспомнил, вспомнил! — и посланец небес засмеялся серебристым смехом.

— Вспомнил?! — от неожиданности профессор уронил очки, но даже не наклонился поднять их, а жадно смотрел на ликующего ангела, который сейчас напоминал развеселившегося мальчишку. — Ну, давай же, говори скорей!

— Но ведь это так просто! — ангел снова рассмеялся счастливым смехом. — Господь послал меня отнести рождественский подарок. Ты знаешь, она давно мечтает о фарфоровой кукле, Ганс...

— Кукла? Какая кукла? — растерянно переспросил профессор.

— А вот такая! — ангел взмахнул крыльями, и в воздухе появилась большая кукла, краснощекая, в блестящем платье и с диадемой в волосах.

— Но этого не может быть! Разве у Бога есть время для таких мелочей? Куклы, девочки... Ему ведь надо спасать Вселенную! Разве Он посылает ангелов без особой на то причины? Вся Священная история говорит о важных миссиях, а ты мне рассказываешь сказки...

Но ангел уже не слушал его доводов, а поднялся в воздух с куклой, собираясь лететь к окну Мари. Но на полпути вдруг застыл в воздухе, а потом вернулся.

— Знаешь что, Ганс, — сказал он очень решительно и серьезно, — я, пожалуй, дам тебе шанс прикоснуться к чуду. Держи!

С этими словами он протянул ему куклу.

— А зачем она мне? — растерялся профессор. Ангел медленно и задумчиво проговорил:

— Понимаешь, детство у нее очень безрадостное. Недавно она потеряла бабушку, которая рассказывала ей чудесные сказки, заботилась о ней и учила молиться. Семья у них большая, денег не хватает. А она умудряется верить в чудеса и твердо знает, что они бывают под Рождество.

И вдруг догадка, пронзительно-острая, сжала сердце старого Ганса. “Господи, — подумал он, — столько лет рядом со мной живет этот ребенок, живут люди... А им нужно только немного тепла и... обыкновенное чудо, которое мы можем сотворить и сами... Только и всего...”

Он стоял, подняв голову, не замечая, что мороз крепчает, и шапка его вслед за очками свалилась в снег. Небо было очень чистым, звезды хорошо видны, а среди них — снежно-серебристая удаляющаяся тень — ангел.

— Счастливого Рождества, Ганс! Я буду вспоминать тебя!.. — донеслось до профессора с небесной высоты.

— Счастливого Рождества! — проговорил и профессор и вдруг улыбнулся. А его старое, усталое сердце трепетало от любви и прикосновения Того, Кто способен послать легионы ангелов ради одной детской улыбки.

ВЕСНА В ДУШЕ

В одном небольшом городе жил умный и красивый мальчик. Звали его Сергей. Только сердце у него было злое и холодное как лед. В классе он считался лидером и забиякой, ибо язык его был остер как кинжал. Всем одноклассникам он придумывал обидные прозвища. Если маленький — Кнопка, если толстый, значит Жирный. И фамилию обязательно переиначит. Если Козловский — в Козла, если Ведерников — в Ведро. Свое словесное хулиганство он называл игрой в псевдонимы. Но не приведи Господи иметь какой-либо физический недостаток (косоглазие или заикание) — тут уже совсем не жди пощады. Высмеет обязательно. Доставалось и учителям, спорил с ними, пререкался, и это непослушание старшим он называл игрой в дискуссии.

Ох уж эти его насмешки! Ребята, конечно, были недовольны, сначала они злились и тоже обзывались, потом привыкли и даже откликались на прозвища. Но в классе царила атмосфера недоверия, настороженности и даже вражды. Чтобы как-то расположить к себе ребят, Сережа придумал кличку и для себя — Лоб, которая якобы выражала его интеллектуальные способности, ведь он собирался стать журналистом или писателем.

Но в середине учебного года в классе появилась новенькая, и все изменилось. Звали девочку Ксенией. Ее родителей направили за границу в командировку, и она переехала жить к бабушке и стала учиться в их школе.

Ксения сразу понравилась Сергею. Она тоже была умной и красивой, только сердце у нее было доброе и ласковое. Ксюша со всеми подружилась, всем улыбается, каждому нужное слово подберет. Сергей обидит, Ксения утешит.

Потянулись к ней одноклассники. А Сергей стал терять авторитет, его не только перестали бояться, но даже и замечать.

Ох, как он злился, все кличку пытался придумать для новенькой, но ничего не получалось. Начнет думать, к чему бы придраться, представит ее лицо радостное, глаза добрые, две косы русые, ну просто ангел. Извелся весь от злости, рассеянным стал и даже похудел.

А у новенькой все хорошо, радуется жизни, учится на “отлично”, везде успевает — и в музыкальную школу, и в бассейн. А еще бабушка научила ее печь пирожки и печенье, так она свою выпечку в школу приносит и всех угощает. И стали одноклассники от Сережиной жвачки отказываться, ведь домашние пирожки с румяной корочкой вкуснее.

“Ну ничего, — думал Сергей, — не может человек всегда быть добрым, где-нибудь обязательно оплошает, тут и покажу всем свое остроумие”.

Как-то раз принесла Ксения фигурное печенье, искусно завернутое в красивую золотую бумагу, разложила его по партам, а сама вся светится. Получился настоящий праздник: ребятам весело, бумагой шуршат, угощаются, новенькую благодарят, а Роман стал стихи читать для нее. Это был предел Сережиному терпению. “Пора с этим кончать”, — подумал он. Решительно сгреб печенье со своей парты и швырнул его на парту Ксении.

— Не хочу есть твое печенье, меня уже тошнит от него, и от фантиков твоих, и от тебя. Вот так! С сегодняшнего дня буду звать тебя Фантиком. Потому что ты — сплошная показуха, как пустой фантик. Не верю я тебе!

Все притихли и ждали, что будет дальше. Лицо Ксении было совершенно спокойным, как и голос:

— Ты ведешь себя как маленький Кай, которого поцеловала Снежная королева, и сердце его превратилось в кусок льда.

— Никто меня не целовал, я никому не позволяю себя целовать!

— Тогда я поцелую тебя, как Герда Кая — по-дружески, чтобы растопить твое холодное сердце. — И поцеловала его в щеку.

Смех одноклассников обрушился на Сергея, он стал красным как рак. Над ним еще никто никогда не смеялся, и это ему было неприятно. Куда только подевались его смелость и остроумие. Он сжал кулаки от злости и выбежал из класса.

В эту ночь Сергей долго не мог уснуть, в ушах стоял смех ребят, а щеку обжигал поцелуй Ксении. Беспокойные мысли сменяли друг друга, и на душе было тяжело. “Почему меня никто не любит, неужели я такой плохой, ведь за всю жизнь пальцем никого не тронул, ну а если словом кого задел, так это же не больно.

А если больно? Ведь мне сейчас именно больно, а что болит? Сердце. Странно как-то, до этого дня я о нем вообще не думал. Язык был главным моим оружием, А с кем воевал? С мамой, папой, младшей сестренкой, учителями, одноклассниками... Так что же получается, они все мои враги? Нет, конечно. Родители меня любят, просто у них не хватает для меня времени — “крутятся”. Сестренка Оленька тоже меня любит — так и ходит за мной по пятам, просит уделить ей внимание. Учителя хотят дать мне знания, без одноклассников было бы скучно.

Как-то папа сказал маме, что у меня начался переходный возраст, поэтому я такой колючий и на меня не надо обижаться. А что будет со мной, когда пройдет мой “колючий” возраст? Будут ли они меня по-прежнему любить и прощать? Или я так всех достану своим языком, что буду вызывать у них только раздражение и досаду? Что мне делать? Молчать, молчать, сколько хватит сил”. С этим и уснул.

На следующий день Сергей пришел в школу мрачнее тучи, ни с кем не разговаривал, только головой кивал. Ребята решили, что он обиделся, но никто его не пожалел. Только Ксения подошла и попросила прощения за вчерашнюю неудачную шутку. Сергей ничего не ответил.

Так прошло несколько дней, уже и родители, и учителя заметили в нем эту перемену. Не заболел ли он — спрашивали все. Одноклассники сочувствуют, учителя двоек не ставят за молчание, Ксения ходит виноватая, мама возле него хлопочет, а он никому ничего не объясняет. Радуется в душе, что опять в центре внимания.

Сергей стал демонстративно приходить в класс последним, а уходить первым.

Как-то раз после урока физкультуры он, выходя из раздевалки, в коридоре на полу нашел цепочку с крестиком. Эту необычную находку он принес домой.

“Интересно, кто у нас в классе носит крестик? Наверное, кто-то из девчонок".

На следующий день Сергей стал посередине класса и спросил:

— Чей это крестик?

— О, сенсация, Железный Лоб заговорил! — в классе началось оживление.

— Мой! — крикнула Ксения и подбежала к Сергею. Протянув руку, она быстро стала говорить: — Как я тебе благодарна, уже думала, что потеряла его, так расстроилась, и бабушка моя огорчилась. Вот радость-то! — Ее глаза излучали восторг.

— Бери и больше не теряй, а цепочку я починил.

— Еще раз спасибо, Сережа.

— Да не за что... Фантик.

Это слово само слетело с губ, он не хотел его произносить, но было уже поздно. В классе стояла тишина, и в этой тишине прозвучал твердый голос Ксении:

— Запомни раз и навсегда, что я никогда не буду Фантиком, Бантиком или Конфеткой. У меня есть имя, которое дали мне родители в честь святой блаженной Ксении Петербургской, и б февраля у меня были именины, поэтому я и приносила печенье.

Она повернулась и медленно пошла к своей парте, но глаза, всегда выдававшие ее, выдали и теперь — в них были слезы.

Роман, сидящий за соседней партой, громко прошептал:

— Хочешь, я ему в ухо дам? И все услышали тихий ответ:

— Нет, не хочу.

Сергею впервые стало стыдно за свои слова: это кусок льда в груди дал уже вторую трещину, но до весны в душе было еще далеко...

А пока Сергею было очень плохо. Один голос внутри возмущался... Другой просил: “Я хочу, чтобы меня любили, чтобы у меня были друзья, хочу помириться с Ксенией”.

А тут еще на уроке литературы Александра Никифоровна рассказала, как Лермонтов погиб на дуэли из-за насмешки. Казалось бы, пустяк, мелочь, а из-за нее не стало человека — молодого, красивого, талантливого.

“А вдруг и я из-за своего языка погибну? Что же делать? Одного желания исправиться мало, нужны поступки, нужны новые слова. Как, например, сказать вслух слово “прости” девочке, которая мне нравится (да, нравится!), и ребятам, которые так долго меня терпели, и, конечно же, родителям, которые все мне прощали и никогда меня не пороли, а, наверное, надо было. Как?”

Первый шаг сделала Ксения. Ей стало жалко Сергея, потому что ее доброе сердце чувствовало ту внутреннюю борьбу, которая в нем происходила. Однажды во время перемены она подошла к нему и протянула книгу:

— Возьми, почитай. Это “Жития святых”. Книга, правда, толстая, но я сделала две закладки, там, где говорится о блаженной Ксении Петербургской и преподобном Сергии Радонежском. И ты все поймешь.

— Спасибо, — сухо сказал Сергей и быстро сунул книгу в портфель, чтобы никто не увидел.

“Как может книга, тем более такая старая, решить мои проблемы? — размышлял он по дороге домой. — Вот если бы попасть на прием к психоаналитику, он бы все разъяснил и дал толковый совет”.

Дома книгой заинтересовалась Сережина мама и попросила дать почитать, потом книгу читал папа, даже Оленька ее листала, потому что там картинки, только Сергей ее даже не открыл.

Началась эпидемия гриппа, полкласса заболело за несколько дней, в том числе и Сергей. Он совсем ослаб и ему ничего не хотелось — ни телевизор смотреть, ни на компьютере играть, ни музыку слушать. И тут сестренка приносит книгу Ксении и кладет ему на кровать. Он открыл “Жития” на закладке и стал читать. Книга потрясла его. Это было что-то новое и необычное. Ее невозможно было читать спокойно. Встречалось много новых слов, красивых, но непривычных: святость, праведность, добродетель, благочестие... Сергей не выпускал “Жития” из рук все дни, пока болел. Накопилось много вопросов. Кто ответит?

— Мама, в честь кого вы назвали меня Сергеем?

— Так звали твоего дедушку, — ответила мама.

— А дедушку в честь кого?

— В честь его дедушки.

— А прадедушку в честь кого?

— Не знаю.

Придя в класс после болезни, Сергей решительно подошел к Ксении. Поздоровался и, вернув книгу, обернутую в красивую бумагу, сказал:

— У меня есть вопросы, — он решил с этого дня быть немногословным.

— Тебе лучше с моей бабушкой поговорить, она преподает Закон Божий в Воскресной школе.

— А как я с ней встречусь?

— Я приглашаю тебя сегодня в гости, после занятий и пойдем.

После уроков Сергей и Ксения шли не спеша через парк к дому бабушки Веры Захаровны. Сергей нес два портфеля, а Ксения размахивала руками как крыльями, рассказывала ему о Боге, о Его творениях, о том, как Он все чудесно устроил. Ее глаза блестели, несколько прядей волос выбилось из-под вязаной шапочки.

“Какая она красивая! — подумал Сергей. Ему нравилось в ней все: и лицо, и голос, и манера говорить. — Надо попросить у нее прощения... Но только не сейчас”.

Вера Захаровна как раз приготовила обед и ожидала внучку из школы.

Ксения представила гостя:

— Бабушка, познакомься: это Сергей, мой одноклассник и друг.

Сергей смутился от слова “друг”. Друг — какое теплое слово, оно греет сердце. Но еще больше он смутился от слов Веры Захаровны:

— Это, наверное, тот отрок, за которого мы с тобой молимся.

Сережа тотчас понял, что в этом доме думали о нем и сопереживали ему. Он с трудом выжал из себя единственное слово:

— Спасибо.

Обедали в гостиной, где не было традиционного телевизора и ковров, а на стенах висели фотографии и иконы.

Ксения прочитала молитву и перекрестила еду. Дома Сергей обычно оценивал мамину стряпню по пятибалльной системе, да еще с комментариями. Он и сейчас хотел сказать, что все приготовлено на “отлично”, но вовремя спохватился, и вообще больше слушал, чем говорил...

Вера Захаровна рассказывала о православной вере, дала почитать книгу “Закон Божий” и хотела подарить Библию, но Сергей вспомнил, что Библия у них дома есть.

На прощанье Вера Захаровна предложила:

— Завтра воскресенье, приходи в Воскресную школу, поговорим еще.

Наступивший день был холодный и ветреный, но Сергей этого не замечал. Он шел быстро, опустив глаза в землю и погрузившись в свои мысли. Сережа боялся опоздать — возле церкви его будет ждать Ксения, и они вместе пойдут на занятия.

Сегодня Ксения выглядела как-то необычно: на голове у нее был белый пушистый платок, а из-под полушубка виднелась длинная темная юбка, но глаза и улыбка были теми же.

— Зайдем в храм, служба закончилась, но можно поставить свечки, — сказала Ксения и протянула Сергею свечу.

В храме было тепло, а мягкий свет и запах ладана умиротворяли. Ребята подошли к иконе Сергия Радонежского, перекрестились, поставили свечи и попросили у святого помощи в учебе. В другом приделе церкви хор пел панихиду. И опять Сергей поймал себя на мысли, что слышит особенные слова: Царство Небесное, вечная память...

В Воскресной школе Ксения познакомила Сергея с ребятами. Традиционных парт не было, столы стояли полукругом. Вера Захаровна поведала о Божественном даре — слове, о сокровищах языка, просила беречь его, ибо язык — это душа народа.

В конце занятий она предложила всем сказать соседу что-нибудь хорошее. Ребята желали друг другу здоровья, успехов в учебе, хороших друзей, мира в душе, терпения. Дошла очередь и до Сергея. Он повернулся к Ксении и сказал только одно слово:

— Прости.

Ксения, как всегда, улыбнулась и ответила:

— Бог простит! И ты меня прости... А я хочу тебе пожелать стать хорошим писателем и добрым человеком.

После занятий ребята шли вместе, не хотелось расходиться. Сергею показалось, что на улице стало теплее, не было холодного ветра, снег подтаял.

— Скоро весна! — заметил Сергей.

— В твоей душе весна уже наступила! — ответила Ксения.

Шипы, колючки и любовь

Сказка

Жила-была Роза дивной красоты. И стройный стан, и нежное личико, и роскошная прическа — глаз не отвести. Да только уж больно колкая, и на соседок свысока поглядывала. Так и жила злюкой и гордячкой.

Смотрел на нее Бог, смотрел, все ждал, вдруг одумается, да и говорит ей однажды:

— Дорогая Роза, ты так прекрасна и утонченна, но твоя злость совсем не к лицу твоей нежности.

— Это мне, мне, — захлебнулась от возмущения уязвленная Роза, — советы давать? Да мне вообще... нет равных!

Тогда Бог решил по-другому Розе помочь, иначе погибнет, высохнет от злости. И превратил ее в Кактус! Остались от прежней Розы одни колючки.

Очутился Кактус на окошке девочки. Огляделся. Вокруг множество растений: были здесь Герань и Фикус, был и Вьюнок, а рядом вилась Лиана. И все на него стали поглядывать с недоверием.

Увидела девочка Кактус и чуть не расплакалась от жалости:

— Бедненький, как тебе трудно живется: ни листочка, ни цветочка, никто тебя ни пожалеть, ни приласкать, ни погладить не может. Колючка!

“Фи, еще чего! Какие фиалкины нежности!” — подумала бывшая Роза, но почему-то все же промолчала.

Девочка любила все растения, но больше всех задерживалась возле Кактуса. И столько дарила ему тепла, что после ее ухода Кактусу было даже как-то неуютно.

— Здравствуй, радость моя, мое бесценное сокровище. Как тебе спалось? Какие сны виделись сегодня? Может, тебе снились теплые страны? — говорила по утрам девочка.

А Кактус недоумевал: “За что меня любить? За колючки? Если бы я был Розой, тогда понятно...”

Так проходили день за днем. Но однажды девочка больно укололась о Кактус и громко вскрикнула. Кактус даже зажмурился от страха: “Ну все, закончилась девочкина любовь!”

А девочка смахнула непрошеную гостью-слезинку со щеки и, улыбаясь, сказала:

— Прости меня, неуклюжую, я, наверное, тебя испугала своим криком?

У Кактуса словно пелена с глаз упала, и стал он размышлять: “А за что любить Розу? В чем ее заслуга? Бог дал ей красоту, чтобы радовать других. Растил, ухаживал, а чем ответила она Богу? Что она сделала для того, чтобы мир стал прекрасней? Выставляла свои шипы?

А за что любить меня? Значит, любовь живет в самой девочке. Она любит всех: с шипами и колючками, с капризами и зазнайством, и не ждет ответа и благодарности.

А я? Могу я так? Девочку легко любить. Как не полюбить за доброту? А вот как научиться любить не только ее, но и долговязый Фикус, и соседку Герань с ее резким, дурманящим запахом, и назойливый Вьюн, и его родственницу — легкомысленную Лиану...”

Понравились Богу покаянные мысли Кактуса, и Он спросил:

— Не пришло ли время вернуть тебя в сад в прежнем виде?

Обрадовался Кактус, но тут же вспомнил о девочке:

— Как же она утром проснется, а меня нет на окне? — не хотелось ему на добро равнодушием отвечать, девочку огорчать. — Пусть я навсегда останусь колючим, но буду рядом с ней, может быть, и я от ее доброты любви научусь!

Бог в ответ только улыбнулся. Огляделся Кактус. Цветы на подоконнике уже не казались ему такими, как прежде.

— Какой же Фикус все-таки могучий и надежный. А до чего изящен Вьюнок... Какие замечательные цветы у Герани! — с удивлением замечал Кактус. Все они приветливо махали в ответ своими головками.

И тогда он понял, что Бог, видя стремление к добру, одарил его способностью любить. Так захотелось Кактусу сделать для всех что-нибудь приятное, что от переполняющих его чувств он... расцвел.

Встала утром девочка и — к окошку.

— Мамочка, мамочка! — воскликнула она, — чудо, чудо Божие! Наш Кактус зацвел!

Запрыгала на месте, захлопала в ладоши.

А Кактус был так счастлив, как никогда не радовалась Роза.

Раз в год от любви и Кактус цветет.

ПРОЩЕНИЕ

Селиванова обидели. Произошло все в один из осенних дней.

В то время, когда мальчик сидел у телевизора и смотрел порядком наскучивший ему фильм, в комнату вошла мама и сказала:

— Возле рынка продают недорогую капусту. Пойдем, купим на зиму.

Собрались быстро и уже через несколько минут ощущали на себе первый осенний заморозок.

Медленно кружились над головой мелкие снежинки.

Мама заняла очередь за капустой у машины и, оставив Диму, ушла по своим делам.

В шумной, мерзнущей толпе Диме пришлось стоять долго. Бабушки и дедушки, тети и дяди время от времени уходили погреться в ближайший магазин, а затем снова возвращались. Очередь напоминала жужжащий улей. Дима свое место не покидал ни на минуту.

Время тянулось долго. Ноги мальчика будто примерзли к земле. Ему пришлось узнать все о прогнозе на зиму, о различных способах соления и мочения капусты, о жизни не только в своем родном городе, но и во всей стране и даже за рубежом.

Приблизившись к машине, покупатели стали восстанавливать очередность, и оказалось, что Дима будто бы здесь и вовсе не стоял. Его начали выталкивать.

Стоящие рядом кричали:

— Я не знаю, за кем он!

— Лично я вот за ней занимала!

— А я — вон за тем пожилым мужчиной! Увидев подошедшую маму, мальчик чуть не расплакался от обиды. Старушка, стоявшая впереди Димы, подтвердила, что его мама занимала за ней, но отходила. Ничего не помогало.

Мама, не обращая внимания на крики, стала на свое место и подала продавщице мешки для капусты.

Очередь превратилась в шипящую змею, которая вся извивалась от головы до хвоста и пыталась ужалить.

Дима весь съежился от страха и обиды. В голову ударяли, как кувалдой, злые слова. Ему хотелось оправдаться, что он не наглец, не нахал, не спекулянт, хотелось закричать, но он не мог: ком обиды сдавил горло.

По дороге домой Дима еле сдерживал слезы.

— Не обижайся, сынок, Бог им судья, — сказала мама.

Но Диме все равно было обидно.

Дома он стал с новой силой переживать происшедшее. Ему представлялся и высокий мужчина в кожаной куртке, громче всех кричавший, и невысокая женщина в синей шапочке, и седой старик.

Все, что Дима не высказал там, в очереди, он сейчас мысленно выплескивал им наедине с собой.

Но от этого ему не становилось легче. Та змея, на которую была похожа очередь, как будто заползла ему в сердце.

Вечером ни у бабушки, ни у папы не оказалось времени забрать из детского сада маленькую сестренку. Пришлось Диме идти за ней.

Мальчик вышел из дома. Над его головой висел голубой свод неба. Солнце склонилось к западу, посылая последние лучи на землю. Быстро темнело.

В синей вышине зажглась вечерняя звезда. Дима увидел звездную даль, бесконечную и непостижимую в своей беспредельности. Перед ним раскрылась чудная картина! Отражение Самого Бога проникло в его душу и погрузило в благоговение.

И такой ничтожной и мелочной оказалась его сегодняшняя обида, что он засмеялся и, любуясь небом, закричал:

— Я прощаю вас, люди!

И сразу стало легко на душе.

ПОПУТЧИЦА

- Вот незадача, опять движок барахлит, — встревоженно проговорил водитель, — без остановки не обойтись.

У Натальи сжалось сердце: “Когда же закончится эта неспокойная ночь?” Положив головку на мамины колени, вытянувшись на заднем сиденье среди многочисленных узлов и пакетов, посапывал ее двухлетний малыш.

Наташа чувствовала себя виноватой. Ей хотелось быстрее вырвать детей из каменного саркофага города. Она упросила мужа, не дожидаясь его отпуска, отправить ее с детьми на лето к маме. Муж с большим трудом нашел знакомого водителя.

— Да, придется остановиться, — вздохнул шофер.

— Мамочка, а вдруг на всю ночь, — прошептала восьмилетняя Даша, выглядывая из-за спинки переднего сиденья.

Водитель включил подсветку. На панели управления стала видна икона Николая Чудотворца.

— Молись, дочка. Бог милостив.

“Святый отче Николае, моли Бога о нас!” — не переставала повторять про себя Наталья.

— На помощь рассчитывать не приходится. Ночью теперь останавливаться не больно хотят — опасно.

В свете фар остановившейся машины четко прорисовались очертания старушки с ведром и узелком за плечами.

— Откуда она здесь? Торговать вроде уже поздно.

Было около полуночи, не по-летнему прохладно, шел дождь. Бабушка, подхватив ведро, с готовностью направилась к машине.

— Ой, деточки, Сам Господь вас ко мне послал...

— Машина перегружена, места нет, сесть негде, сзади ребенок спит. Да и неизвестно, тронемся ли с места сами, — оборвал ее водитель, открывая капот. — Может, еще кто-нибудь будет ехать? — немного смягчившись, добавил он.

Бабушка на минутку замерла.

— Да, да, сынок. Может быть, будет, — тихо проговорила она, бросая беглый взгляд на заваленную доверху машину, и побрела по обочине дороги. Вскоре она скрылась из виду.

Наталья не находила покоя. Образ этой одинокой путницы, напомнившей ей мать, заставил забыть собственные волнения. Но сказать водителю, который, оказывая им услугу, и без того был поставлен в трудное положение, язык не поворачивался. Время будто остановилось. Женщина беззвучно шевелила губами.

— Ну теперь порядок, будем надеяться, что к утру дотянем, — бодро проговорил шофер. — Может, ее кто-нибудь и подберет? — добавил он, как бы оправдываясь, и сел за руль.

— А вдруг больше никого не будет? Просто никто не остановится? — нерешительно начала Наталья, уловив нотки сомнения в голосе водителя, — мы ведь остановились поневоле.

— Да вы ведь сами говорили, что ночью все боятся воров и бандитов, и никто не хочет останавливаться. А почему мы не можем быть этими “кто-нибудь?” — защебетала Дарья. — Нам в Воскресной школе Зоя Антоновна рассказывала, что Бог милостив к милостивым. А как мы можем ждать Его помощи, бросая старенькую бабулю на дороге среди ночи?

— Может, ты и права, заступница, — с улыбкой сказал водитель. — А что? Вполне по-русски: сам погибай, а других выручай. А как же малыш? — уже серьезно произнес он, обращаясь к маме.

— А я его на руки возьму. Он крепко спит, — радостно подхватила Наталья, услышав от дочери то, что не решалась сказать сама.

Машина беспрепятственно завелась. Проехав несколько метров, фары снова осветили одинокую путницу.

— Садись, бабуся. А клунки куда же? Придется потесниться, — захлопотал водитель. — Даша, возьми вперед узелок.

Лампочка слабо осветила ведро с грибами и букетик колокольчиков в руках попутчицы. Наталья невольно залюбовалась цветами.

— Вам далеко?

— Да нет, сынок, всего километров двадцать.

— А что ж вы в такую даль за грибами?

— Ой, и не спрашивайте! Затемно встала и на станцию. Пятнадцать километров проехала автобусом до леса, а там грибов... Я все по солнцу дорогу гляжу. А к обеду оно за тучу спряталось, дождик пошел. Сколько ходила?.. Грибов много, уже и класть некуда. Вышла на поле, у тракториста спрашиваю: “Где я? Куда зашла?” А он мне: “Да это километров тридцать будет от вас. Подожди, бабуля, до дороги подкину”. Доехала с ним до станции, а автобус уже ушел. Так и иду потихоньку с Божьей помощью.

Попутчица все рассказывала, а Наталья, как второгодник, никак не могла выполнить простые арифметические действия: сколько она прошла по лесу, сколько потом по трассе, и все это умножить на ноги восьмидесятилетней женщины...

— А зовут вас как, бабушка? — полюбопытствовала Даша.

— Вера я, детка. Вот только с верой и осталась. Всех своих схоронила, — с грустью добавила она.

— А вам не тяжело одной? — не унималась девочка.

— Как одной — я с Богом! — с улыбкой ответила бабушка Вера. — Аще бы не Бог, кто бы нам помог! Вот и вас послал... А я заплачу, — спохватилась она, доставая носовой платочек, завязанный узелком, — у меня деньги есть. — Что вы, не нужно денег, — остановил ее водитель и неожиданно для себя добавил: — Помолитесь за нас.

— Ну вот я и дома. А кто добро творит — того Бог благословит, — выбираясь из машины, с улыбкой сказала попутчица и протянула Наталье букетик полевых цветов. — Храни вас Бог! — и осенила всех широким крестным знамением.

Уже дома, глядя на колокольчики, Наталья вспоминала бабушку Веру и не переставала удивляться, спрашивая себя: “Несла бы я букетик полевых цветов, если бы мне предстояло добираться домой дождливой ночью, пешком, зная, что впереди двадцать километров? Умеем ли мы нести свой крест?”

ПОСЛЕ КАТАСТРОФЫ

Каникулы только начались, а интернат уже опустел. Многих ребят родители забрали домой, кто-то уехал в летний лагерь.

В игровой комнате стояла непривычная тишина. Паша взобрался на широкий подоконник и уселся, подогнув под себя ноги. Кругом было тихо и спокойно. Большие красивые часы мирно потикивали в углу и придавали комнате уют, несмотря на разбросанные повсюду игрушки.

А на душе у мальчика было тяжело. Он знал, что некоторые его друзья останутся в своих семьях и после каникул сюда больше не вернутся. И от этого становилось грустно. Грустно оттого, что не успел попросить прощения у Артема за нанесенную ему обиду; оттого, что так ни разу и не решился заступиться за маленького Алешу, когда его обижали старшие ребята. Чтобы как-то оторваться от своих невеселых мыслей, Паша стал наблюдать, как за окном тяжелые капли дождя шлепают по зеленым листьям каштана. Но непрошеные воспоминания уже не хотели отступать.

После гибели родителей прошло два года. Боль потери немного притупилась, и слово “автокатастрофа” уже не вызывало в памяти родные лица. Но время пока еще было бессильно заглушить чувство стыда и раскаяния за тот день, когда родители собирались уезжать на дачу. Мама, милая мама, дорогая моя мамочка... Ты попросила меня помочь отцу выбить ковры и убрать в квартире, пока собирала вещи в дорогу. Но книга про пиратов оказалась куда интереснее и заманчивее пыльных ковров и мокрой половой тряпки. Сославшись на уроки, твой милый Павлик остался в удобном кресле. Уже у порога мама, перекрестив, благословила своего любимого мальчика. Каким это все показалось ему привычным и незначительным. Мог ли он знать тогда, что это было последнее родительское благословение на всю оставшуюся жизнь.

Отец торопливо дал последние наставления и наклонился поцеловать сына, но тот выскользнул из его объятий, считая, что такие нежности не для настоящих мужчин.

Папа, папочка, сколько раз после этого я засыпал и просыпался с мыслями о тебе и о том, как мы неразлучно могли бы с тобой удить рыбу на даче, кататься на качелях, готовить маме подарок ко дню рождения и, конечно же, старательно выбивать наши пыльные ковры...

Легкая слеза скатилась по Пашиной щеке. Он рукавом вытер глаза и, хлюпая носом, полез в карман. В руках оказалась маленькая иконка Ангела-хранителя. Вытянув ноги вдоль всего подоконника, он поставил ее на свои ободранные коленки и зашептал:

— Папы и мамы больше нет, и друзей моих увезли отсюда. Жалко, очень жалко, что теперь уже никому не нужна моя помощь.

Мысли прервались радостным смехом, неожиданно прокатившимся по всему коридору. Дверь распахнулась, и в комнату один за другим с хохотом вбежали два огромных розовых банта, из-под которых вырисовывались румяные щечки близняшек Алены и Насти. За ними в игровую вкатился мокрый комок, разразившийся радостным лаем. Щенок скользил по паркету, падал и тут же, вставая, пытался догнать девочек. Комната сразу наполнилась веселым шумом и смехом. Казалось, что вбежавшие нажали на какой-то включатель и осветили всю игровую. Невольно мальчик тоже заразился общим весельем и, соскользнув с подоконника, побежал за щенком.

Неожиданный звон застал разгоряченных игрой ребят врасплох. Они буквально застыли на месте. На полу лежали разбитые часы. Паша посмотрел на Настю, виновницу происшествия, и увидел испуганные глаза, готовые вот-вот расплакаться. Да, теперь он уже знал, как надо поступить, и не сомневался в правильности своего решения.

— Не бойся, тебя никто не накажет! — успокоил он девочку и решительно направился к выходу. Через пару минут Паша стоял в учительской и объяснял Елене Григорьевне, что именно по его вине разбиты часы.

За окном еще больше сгустились дождевые тучи, на улице быстро темнело, а на сердце мальчика было светло и радостно, как в самый яркий и солнечный день.

ПЕТРОВИЧ

Восьмилетний Вася слонялся по своей комнате из угла в угол. На диване лежала раскрытая книга, но читать не хотелось. Недостроенный замок из кубиков высился посередине комнаты, но и это не привлекало мальчика.

Иногда Вася начинал петь:

Это было давно, лет пятнадцать назад...

Но так как слов этой песни он не знал, то дальше начинал мычать, а потом вновь запевал:

Это было давно, лет пятнадцать назад...

На письменном столе мальчика дарил хаос. Чего тут только не было: учебники, тетради, игрушки, детали от конструкторов, фишки, карандаши, ручки, фломастеры. Нужно было все это убрать и начинать делать уроки, но не хотелось.

Бабушка готовила на кухне. Оттуда доносился аппетитный запах мясных и капустных пирожков. Но на кухню ему вход был воспрещен, так как бабушка уже один раз прогнала его.

В конце концов Вася подошел к окну и стал смотреть на улицу. Зимняя мгла окутывала близлежащие дома и деревья. Во дворе не было ни души.

Сегодня хоронили Петровича, их соседа по площадке. Родители Васи еще с раннего утра вместе с немногочисленными знакомыми Петровича отбыли в храм на отпевание. А позднее должны были поехать на похороны. Бабушка готовила кушанья на поминальный стол.

Не выдержав одиночества и безделья, мальчуган направился на кухню и стал проситься к бабушке, заглядывая в дверь:

— Ба-а-а, — гундел он, — я буду хорошо себя вести. Ну можно к тебе?

— Ладно уж, заходи, — ответила бабушка. Она как раз вынимала из духовки противень с ароматными румяными пирожками. Аккуратно разместила их на блюде, а три штуки положила отдельно на маленькую тарелку и подала Васе со словами:

— Кушай на здоровье!

Вася сел за стол и принялся их уплетать.

— Хороший был дядя Петрович, хоть и пьяница, — сказал он с набитым ртом. — Ба, а мы все умрем?

Бабушка взглянула на внука как-то особенно

и ответила:

— Почти все умрем, кроме тех, кто дождется второго пришествия Иисуса Христа. Живые изменятся, а мертвые воскреснут. И Господь будет судить всех людей. Помнишь, я тебе рассказывала? Хороших людей Господь возьмет в Царствие Небесное, а плохих, злых и не раскаявшихся в своих грехах бросит в озеро огненное. На вечные муки отправит.

— А пьянство — грех?

— Да, грех.

— И все-все люди воскреснут? — переспросил Вася.

— Конечно, все!

— И дядя Петрович!?

— Да, и он.

— Вот и хорошо, а то я не успел поблагодарить его за защиту.

— Какую защиту? — удивилась бабушка.

— Да недавно в нашем дворе какой-то странный дяденька предлагал конфетки, уговаривал покататься на машине, а Петрович увидел это, схватил лопату и хотел его отлупить, но тот быстренько уехал.

Бабушка так и всплеснула руками.

— Ты что же нам ничего не рассказал? — воскликнула она.

— Я говорил папе, он велел не гулять одному, а только с товарищами. Мы так теперь и ходим втроем. Я, Петька и Женька.

— Надо же, что делается! Что же это за время такое? Ребенку нельзя спокойно во дворе погулять! Ох, грехи наши тяжкие! — запричитала бабушка.

— Да ладно, ба. А дядя Петрович в Божий Сад пойдет?

— Не в Божий Сад, а в Царствие Небесное, —поправила бабушка.

— Ну да, я так и говорю, — отозвался Вася, а бабушка продолжала:

— Ты ведь знаешь, как он жил. Я тебе рассказывала. Всю жизнь проработал на нашем заводе наладчиком. Женился поздно на хорошей, тихой, но странной женщине. За все годы, что она прожила рядом с нами, мы с ней и полслова не сказали друг другу, кроме “здравствуйте” и “до свидания”. В нашем доме ее блаженной называли. Ты ее не помнишь. Она давно умерла. Светловолосая была, голубоглазая. Стройная, как былинка. Очень верующая.

Родила Петровичу двух мальчишек одного за другим. Да скоро и померла. Деткам-то лет по десять было, не больше, как это случилось. Потом сыновья выучились, обзавелись семьями и разъехались по разным городам. Один сейчас в Сибири, каким-то заводом командует. Другой в военные подался. Они приедут, но уже после похорон. Больно далеко им ехать.

Петрович, как остался один, попивать водочку начал. Да крепко. Много лет пил. Печень и не выдержала. Перед смертью попросил нас привести к нему священника. Шептал, что хочет к своей Лизоньке, на небо. Соборовали его и причастили. Сам-то он уже почти не мог говорить.

— А что это такое, соборовали? — спросил Вася.

— А это над больными или умирающими такое таинство совершается священником. И человек после этого таинства становится чистым-чистым. И все грехи ему Господь отпускает.

— Значит, в Царствие... — мечтательно произнес Вася. —

А если бы дядя Петрович до этого таинства умер, тогда куда? В озеро огненное? Да? Бабушка задумалась. Ответила не сразу:

— Не знаю, милый, — произнесла она, тяжело вздохнув, — милость Господа нашего беспредельна. Ему одному решать, кто куда пойдет. А наше дело стараться не грешить. А то смерть придет внезапно, и не успеешь покаяться. И что тогда хорошего ожидать? — и бабушка перекрестилась.

— Ба, а давай мы всегда будем молиться за дядю Петровича. А в поминальной записке так и писать: “За упокой Петровича”?

— Нет, у него есть имя. А Петрович — это его отчество. Просто привыкли все его так звать.

— А какое у него имя?

— Как и у тебя, Василий. Василий Петрович, Царство ему небесное, вечный покой! Хороший был человек, да только несчастливый, — ответила бабушка, и добавила: — Конечно, мы будем за него молиться. И записки подавать в храме. А теперь мне надо печь блины. Ты уроки-то сделал? Скоро ведь уже все вернутся, и мы пойдем на поминки. Давай-ка садись заниматься, времени мало осталось.

Вася побрел в свою комнату. Он вспоминал Василия Петровича в его старой, изношенной куртке и с неизменным приветствием: “Здорово, Василий!” Мальчику было грустно и светло на душе. Он пытался представить себе Царствие Небесное, и в его воображении возник цветущий весенний сад. Вася вздохнул и принялся наводить порядок в комнате, напевая все ту же песню:

Это было давно, лет пятнадцать назад...

ГДЕ ВЫ БЫЛИ?

— Бабушка, бабушка, расскажи что-нибудь!

— Что же тебе поведать, внученька? Я уже все тебе сказывала-пересказывала.

— Нет, не все!

— А что же?

— Почему ты своего сына, моего дедушку, батюшкой зовешь?

— Да потому как мой сынок теперь батюшка и есть. А было это так.

В армии он был, мой сыночек, на фронте. Почувствовало мое сердце, что неладно с ним. Давно не пишет. Места себе не нахожу. А тут телеграмма: приезжайте, ваш сын в тяжелом состоянии в больнице лежит.

Птичкой вылетела я в Петроград, да и не помню, как доехала, всю дорогу Бога молила, чтобы живого его увидеть.

Добралась до больницы. Спасибо, люди добрые помогли. Дали мне посмотреть на сына — завели в палату. Лежит с кислородной подушкой, без сознания. Лечащий врач подошел ко мне, сказал: “Надежды нет”. Потом успокаивал, мол, не ты одна сына теряешь, крепись.

Вышла я оттуда, а ноги ватные, не слушаются, сердце в болевой ком сжалось.

Вспомнила я о Ксении Петербургской и опять давай добрых людей спрашивать, как мне до того кладбища добраться, где Ксеньюшка похоронена.

Доехала. Нашла могилку. Упала на колени — и тут уж полились мои слезы, рекой полились. Зарыдало мое горечко, запричитало. Всю надежду свою материнскую я на помощь Ксении блаженной возложила: “Ты праведница, ты горькой сиротинушкой без родного мужа осталась, ты босиком по снегу ходила, все Бога молила, умоли и сейчас Владыку неба и земли оставить моего Мишеньку для покаяния”. Не помню, как и сколько я молилась, только слышу — сзади кто-то взял меня за плечи и красивым женским голосом сказал: “Христина, оставь, не плачь, твоя молитва услышана, сын твой будет жив”.

Обернулась. Вокруг никого. Смеркалось. Значит, уже целый день здесь, на кладбище. Но ни страха, ни усталости не чувствовала. Возвращалась в больницу с необъяснимым спокойствием.

Меня встретил тот же врач: “Женщина, где вы были? Произошло чудо! Сын ваш стал неожиданно поправляться. Но это невероятно!” Вокруг толпились врачи, медсестры, о чем-то говорили, спорили, но я их не слышала. “Сын твой будет жив”, — звучали у меня в ушах слова блаженной угодницы Божией Ксении Петербургской.

Вот, Аннушка, какова сила молитвы святых. Только помолись им усердно, и они тут же откликнутся на твою беду, помогут тебе, как помогли дедушке Мише живым остаться, семинарию окончить, детей нажил и внуков и в добром здравии вон уже сколько лет Господу Богу служить.

ЛЮСЯ

Управившись с домашним хозяйством, Анфиса с сыном вошли в избу. Мать зажгла керосиновую лампу, и сразу же в горнице стало уютно. От хорошо протопленной печки исходило тепло, приятно ласкавшее вошедших.

Анфиса села за швейную машинку шить для фронта солдатские рукавицы. Петрок из табуреток построил танк и “палил по фашистам", как и его отец на фронте.

Вдруг собака залаяла, а потом заскулила. Женщина накинула платок и вышла из избы.

— Что случилось, Кнопка?

Анфиса открыла калитку, Кнопка бросилась вперед и подбежала к чему-то темневшему на снегу. Женщина наклонилась и увидела лежащего ребенка лет пяти-шести.

Взяв дитя на руки, Анфиса вернулась в дом. Развязав платки и сняв шубу, она увидела, что это худенькая, слабенькая девочка.

Петрок крутился рядом с матерью.

— Откуда она взялась? А Кнопка молодец, правда, мам?

— Правда, правда! Сбегай-ка за фельдшером, девочка-то без сознания.

Мальчик мигом оделся и убежал.

Месяц отвоевывала у смерти Анфиса девочку. Пришлось продать кое-что из вещей и поменять на лекарство обручальное кольцо. Петрок даже немножко ревновал, что мама так за ней ухаживала.

— Что ты скажешь папе, когда он придет с войны? Он спросит тебя: “Где кольцо, которое я тебе подарил?” Что ответишь ему?

— А я все ему расскажу. Он поймет. Ты, Петрок, не жалей кольца, жизнь девочки дороже. Ты меня не ревнуй, я люблю тебя, но ты же здоровенький и потому должен помогать мне, а не ворчать, как старый дед.

И когда Анфиса уходила из дома, она просила сына смотреть за больной. Петрок для вида делал недовольное лицо, но потом соглашался.

Однажды Анфиса, на заходя в дом, заглянула в окно и увидела картину, которая рассеяла все ее сомнения. Сын поправил подушку и одеяло у девочки, смочил ей губки мокрой ваткой и, что было самое удивительное для Анфисы, Петрок погладил неподвижно лежавшую худенькую ручку девочки.

“Сиделка что надо!” — подумала Анфиса.

И вот пришел наконец долгожданный день, когда девочка открыла глаза. Анфиса улыбнулась:

— Слава Богу! Ожила!

Петрок, стесняясь показать свою радость, нарочито грубо сказал:

Наконец-то оклемалась, а то сиди возле нее.

Мама знала, что это напускное, но все же строго сказала:

— Петя, как тебе не стыдно так говорить!

С этого дня здоровье девочки пошло на поправку, но она не разговаривала. Петрок сделал заключение:

— Она, наверно, глухонемая.

Анфиса обнаружила документы, зашитые в подкладку шубки.

— Значит, ты — Людмила Ивановна Захарова, шести лет от роду. А как тебя звала мама? Людочка?

Девочка молчала.

— Люда? Людмилка? В ответ — молчание.

— Так как же? А может, Люся? Люся кивнула головкой.

— Петрок, а Люся-то наша молодчина. Она все слышит, но только почему-то не говорит. Наверное, она пережила сильное потрясение.

Таким же образом выяснилось, что мамы у девочки нет, а папа на фронте. Анфиса отнесла в поселковый совет найденные документы, чтобы всё записали: может, отец будет разыскивать дочь.

Наступила весна. Приближалась Пасха. Люся совсем выздоровела, но держалась замкнуто. Анфиса понимала, что девочке для исцеления душевных ран необходимо время, она и сына предупредила, чтобы не обижал Люсю. Но та, как только заходил в дом Петрок, тут же взбиралась на печь и смотрела на него из-за занавески.

Однажды мальчик не выдержал:

— Что ты прячешься от меня? Нужна ты мне, как зайцу колбаса!

Петрок взял акварельные краски и кисточку, оставшиеся еще с довоенных времен, и подошел к печке. Люся резко задернула занавеску.

— Сколько ты будешь прятаться? Помоги мне нарисовать узоры. Скоро Пасха, поэтому надо, чтобы все было красиво. Да и маме подарок, у нее день рождения на Пасху. А папа говорил: “Как в лесу появляется первый цветок, так нашей маме прибавляется годок”. Вот и нарисуем ей цветы. Только где? А, придумал! На печке! Сразу увидит!

Люся спустилась вниз, и дети принялись рисовать.

— У тебя здорово получается, — сказал Петрок. Разрисовав печь, довольные дети любовались своей работой. Пришла Анфиса и ужаснулась, увидев разрисованную, размалеванную печь, которую она только на днях так старательно выбелила. Но, посмотрев на детей, поняла, что они “творили” вместе.

“Значит, наконец-то Люся перестала дичиться!” — подумала Анфиса.

— А мы с Люсей подарок тебе сделали к Пасхе и ко дню рождения.

— Вижу, вижу, как вы постарались! — засмеялась Анфиса и не стала их огорчать, что ее день рождения уже прошел. Праздник Пасхи и день рождения не могут совпадать каждый год. Анфиса поблагодарила и поцеловала детей.

Наступил праздник. Солнышко в этот день светило по-особенному. Оно с самого утра заиграло, засверкало, излучая тепло, свет и радость. И лица людей светились радостью. Все ходили друг к другу в гости, обнимались, делились угощениями и обменивались крашеными яйцами.

Когда утром Анфиса христосовалась с Люсей, девочка впервые улыбнулась. А когда Люся христосовалась с Петроком, то они стукнулись носами — и оба рассмеялись. Казалось бы, все налаживалось, и молодая женщина, глядя на детей, радовалась.

Но на второй день Пасхи почтальон вручил Анфисе казенное письмо.

Это было извещение о смерти мужа.

Анфиса медленно опустилась на скамейку и молча залилась слезами. Петрок и Люся прижались к мокрым щекам матери.

Прошел год. Люся так и не заговорила. А на дворе опять стояла весна, и, несмотря на все беды, свалившиеся на людей, поселок вновь жил ожиданием Пасхи.

Анфиса отрезала новую тесемку для Люсино-го крестика. Петрок удивленно спросил:

— А что, Люся крестик носит? Дай-ка мне посмотреть!

Мальчик взял крестик в руки, Люся бросилась к нему.

— Петрок, отдай Люсе крестик. Это святое, благодаря этому крестику Люся жива.

Пасха, Пасха! Радость, радость витала повсюду, давая людям надежду. Повсюду слышалось:

— Христос воскрес! — и в ответ радостное:

— Воистину воскрес!

Петрок, выбегая из дома, крикнул Люсе:

— Бери яйцо покрепче и пошли играть.

Люся стала выбирать, какое же яйцо ей лучше взять, когда вдруг открылась дверь, и в дом, прихрамывая, держа в обожженной руке палку, вошел человек в форме.

Люся смотрела на его улыбающееся лицо и вдруг узнала:

— Папа, папочка!

— Люся, доченька! Слава Богу, наконец-то я нашел тебя!

Вбежала Анфиса. Ей сказали, что к ней в избу вошел военный. Сердце ее готово было выскочить из груди.

— Ваня! — крикнула она.

Военный, опустив девочку на пол, обернулся. Это был Иван, но... не ее Иван. И вдруг раздалось:

— Мама4 это мой папа! Он нашел меня! Анфиса присела, обняла девочку и, заливаясь слезами, твердила:

— Доченька ты моя, заговорила. Вы слышите, девочка моя заговорила!

И только потом дошло до Анфисы, что это Люсин отец. Настроение у нее резко изменилось. Как же ей расстаться со своей девочкой? Нет, это невозможно!

Прибежал Петрок.

— Я знал, я знал, что ты не погиб!

Увидев, что это не его отец, мальчик остановился, но Люся взяла Петю за руку и, подведя к отцу, сказала:

— Папа, это мой брат Петрок.

...Когда враг подходил к городу, началась эвакуация женщин и детей.

Бабушка, сняв с груди свой крестик, одела на Люсю и сказала:

— Никогда не снимай его. Спаси и сохрани тебя Господь!

На второй день перед рассветом эшелон с беженцами разбомбили. Стоны, крики слышались со всех сторон. Когда совсем рассвело и рассеялся дым, бабушка нашла Люсю у мертвого тела матери. Люся онемела. Стоны утихли, кто мог — ушел, остальные остались лежать навсегда. Бабушка с Люсей пошли по железнодорожному полотну вперед. От полученного ранения бабушка теряла последние силы.

— Люсенька, если я умру, ты не пугайся, иди вперед, не останавливайся. Увидишь поезд — сойди с пути, но не садись, двигайся дальше. Скоро должно быть жилье. Иди в любой дом.

Бабушка села у дерева:

— Иди, иди, милая. А я уже пришла.

Люся тормошила бабушку, плакала, а потом поняла, что бабушка умерла, И девочка пошла вперед.

Анфиса, разрумянившись, хлопотала у печи. Отец Люси смотрел, как резвились - дети. “Как мне хорошо и уютно здесь, как будто мы всегда были одной семьей”. Он улыбнулся Анфисе, и она ответила ему улыбкой.

Я СОГЛАСНА, МАМА!

Однажды Григорий в субботний вечер сидел над лункой, вытаскивая одну рыбину за другой. Было начало весны, и проголодавшаяся рыба легко шла на наживку. Невдалеке он заметил небольшого парнишку, который ловко забрасывал удочку в лунку.

“Ишь ты, — подумал Григорий, — маленький, а уже заправский рыбак. И кто его одного отпустил на озеро?”

Вдруг он услышал подозрительный треск.

“Господи, неужели лед тронулся? Надо уходить!”

Григорий быстро собрал улов и все снаряжение. Проходя мимо юного рыбака, он остановился и строго сказал:

— А ну-ка, парень, собирай все и бежим. Слышишь, лед трещит?!

Парнишка мгновенно двинулся за Григорием.

— Как звать-то тебя?

— Валька!

— А меня — Григорий. Ты где живешь?

— Рядом с санаторием. Там мама медсестрой работает.

Пройдя осторожно еще с десяток метров, Григорий увидел, что прибрежный лед отделился от основного широкой полосой воды. Опытный рыбак понимал, как сложно им будет перебраться на сушу.

Поискав, где лед прочнее, он наконец выбрал подходящее место.

— Слушай, Валька! Сейчас ты прыгнешь на ту льдину. Прыгнешь, как в беге: одной ногой на нее, и другой — на береговой лед.

— Понятно! — ответил мальчик и через секунду уже был на земле.

— Молодец! — радостно крикнул Григорий. —

Ну, теперь я!

Он бросил к кустам пойманную рыбу, снаряжение, тяжелый полушубок, разбежался и прыгнул. Но под его весом льдина утонула и он оказался по пояс в воде. Береговой лед был близок, но Григорий не мог дотянуться до него, и сапоги, наполнившиеся водой, тянули его вниз.

— Дядя Григорий, руку, руку давай! — услышал он взволнованный голос. Мальчик стоял на самом краю льда и старался дотянуться до мужчины.

“Как бы мне не стянуть его в воду!” — испугался Григорий и, не подавая руки, ползком выбрался сам.

— Мировой ты парень, Валька, — произнес Григорий, одеваясь. — Не каждый взрослый мужик протянул бы руку в такую минуту. Будем с тобой дружить!

— Я не парень! — засмеялся маленький рыбак. — Я — девчонка Валентина.

— Девчонка?! — удивленно воскликнул Григорий. — Ну что ж, значит, ты мировая девчонка! Мне, Валюша, надо теперь бежать к электричке. Может быть, еще успею. А тебя я разыщу!

— Не выдумывай, дядя Григорий! Пойдем к нам! — решительно сказала девочка. — Тебе надо скорей согреться. Наш дом почти рядом.

— Неудобно, Валя...

— Что? Ох, и смешной ты, дядя Григорий. Ты же весь мокрый. До электрички еще больше часа. Да еще ехать сколько...

И она, решительно взяв Григория за руку, потянула его за собой.

Григорий никак не мог унять дрожь. Валя почти тащила его.

На стук дверь открыла молодая женщина.

— Валенька! Почему так долго? — с тревогой спросила она. Но, увидев незнакомого мужчину, замолчала.

— Мама, это дядя Гриша. Пошел лед. Он спас меня, но сам упал в воду. Быстрей, быстрей!

— Заходите, заходите, — приглашая Григория, заговорила женщина. — Григорий, раздевайтесь скорее.

Она наклонилась и, несмотря на его сопротивление, стала стаскивать сапоги.

— Я принесу вам одежду мужа. Не бойтесь, он ничем не болел. Только бутылка его сгубила. Замерз почти у самого дома... Григорий, у вас телефон есть? Валя сбегает в санаторий и все объяснит вашим близким.

— Некому объяснять, милая, — грустно произнес Григорий. — Уже три года, как некому...

Григорий залез на печь, чувствуя, как дро;къ стала постепенно утихать.

— Выпейте сначала водки. Я ее от мужа пря тала, — женщина протянула гостю стакан, - Это согреет вас.

— Нет, милая, — отказался Григорий, — Я и раньше этим зельем не баловался, а после смерти Маши и капли в рот не беру. Вот чай с малиной — это хорошо.

— А теперь — спать! — скомандовала женщина. — Мы вас укутаем двумя одеялами и полушубком. Прогреетесь и завтра встанете здоровым.

— Как звать тебя, милая? — поинтересовался Григорий.

— Маша.

— Маша... Маша... — бормотал он, проваливаясь в сон.

Когда Григорий проснулся, был день, и яркое солнце светило в окно. Он вспомнил все. Одежда его была высушена.

“Когда это она успела?” — с благодарностью подумал Григорий.

В дверь постучали, и в комнату вошла стройная симпатичная девочка.

— Так вот ты какая! — воскликнул Григорий.

— Одевайся, дядя Гриша. Мама рыбу пожарила и пирогов напекла.

Помолясь, они сели за стол. Мария, ласково глядя на Григория, сказала:

— Ты теперь, Гриша, мне не чужой человек.

Ты мне как брат родной. Валя мне все рассказала.

— А рассказала она, как мне руку тянула, желая помочь? Да заставила пойти к вам. Стеснялся я...

Поев, Валя тихонько выскользнула из комнаты.

— Валюша для меня и сын и дочь, — вздохнула Мария. — Научилась всему. Я без нее как без рук. И огород вскопает, и дров наколет... А в трудную минуту, как дочь, и обнимет, и приласкает...

Они долго делились прожитым. Каждому было что порассказать. Григорий поведал о том, о чем никогда никому не говорил. Все выплеснул, словно плотина прорвалась. И про гибель любимой жены и девятилетней дочери в автокатастрофе, и как ему невест подбирали, а он ни на кого и взглянуть не мог. Как мужики залить горе водкой заманивали, но он на это не пошел. Книги духовные, оставшиеся от жены, стал читать да в церковь ходить. Это спасало от одиночества. Потом вдруг попросил:

— Выходи-ка ты за меня замуж. Обвенчаемся и переедем в город. Любить тебя буду и никогда не обижу ни словом, ни делом. А уж Валя станет для меня родней родной дочери. Выходи... — Он, закрыв глаза рукой, ждал...

— Нет, Гришенька, — грустно ответила Маша, — не судьба нам быть вместе. Ведь Валя хорошим и добрым отца не помнит, а только пьяным и ругательным. Она никогда не согласится, чтобы в нашей семье снова появился мужчина. Не верит она им...

— А вот и не так! — услышали они взволнованный голос Вали. Она вошла в незакрытую дверь, услышав последние слова матери.

— Я дяде Грише поверила еще тогда, когда он предупредил меня об опасности и ждал, пока я соберусь. А главное, когда он руку мою не взял — боялся, что стащит меня в воду, и еще стеснялся идти к нам, хотя был весь мокрый... Выходи мама, за него замуж, не бойся. Я согласна. Я тебя, дядя Гриша, папкой звать буду...

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Это случилось во время афганской войны. Одноклассники Виктор и Петр вместе призывались в армию. Мама Петра была верующей, часто молилась в храме. Она уговаривала сына, чтобы он дошел с ней в церковь и попросил священника благословить его на военную службу. Петя любил свою маму и не хотел огорчать ее. Он пошел в храм и взял благословение. Материнскому сердцу стало спокойнее, да и сыновнему тоже.

И Виктору, и Петру довелось служить в Афганистане. Вокруг брезентовых палаток, в которых их поселили, — горы и пески.

Петра назначили поваром. Однажды недалеко от кухни он заметил змеиное гнездо с детенышами. Петру жалко было их убивать, и он даже ежедневно подкармливал змеиное потомство отходами солдатской кухни. Иногда ему приходилось видеть издали и маму-кобру. Змея держалась на расстоянии, и солдат смирился с таким соседством.

Однажды под вечер Петр, как обычно, выносил остатки пищи, и вдруг перед ним возникла мама-кобра. Она стояла в угрожающей позе. Зная, что в таких случаях нельзя делать резких движений, Петя стал медленно уклоняться в сторону, но змея тут же реагировала на его передвижение — и снова дистанция оставалась прежней. Солдату приходилось отступать. Но после каждого шага змея снова приближалась к нему и замирала в угрожающей позе. Если он не отходил, начинала шипеть, вынуждая его делать очередной шаг назад.

Так продолжалось несколько часов.

Змея вынудила его отойти на значительное расстояние от лагеря. Кобра не отпускала его, но и не нападала. Отогнав его достаточно далеко, змея успокоилась. Но стоило ему сделать хоть один шаг в сторону лагеря — принимала боевую стойку.

В таком ужасном напряжении Петр пробыл всю ночь. Когда стало светать, змея неожиданно уползла прочь.

Едва держась на ногах, Петр подошел к палатке, собираясь рассказать о случившемся. Его глазам предстала страшная картина: изрезанные тела солдат. В одном из погибших он узнал Виктора. Здесь ночью побывали душманы.

ПИСЬМО БОГУ

Это произошло в конце XIX столетия.

Петербург. Канун Рождества. С залива дует холодный, пронизывающий ветер. Сыплет мелкий колючий снег. Цокают копыта лошадей по булыжной мостовой, хлопают двери магазинов — делаются последние покупки перед праздником. Все торопятся побыстрее добраться до дома.

Только маленький мальчик медленно бредет по заснеженной улице. Он то и дело достает из карманов ветхого пальто озябшие покрасневшие руки и пытается согреть их своим дыханием. Затем снова засовывает их поглубже в карманы и идет дальше. Вот останавливается у витрины булочной и разглядывает выставленные за стеклом кренделя и баранки.

Дверь магазина распахнулась, выпуская очередного покупателя, и из нее потянуло ароматом свежеиспеченного хлеба. Мальчик судорожно сглотнул слюну, потоптался на месте и побрел дальше.

Незаметно опускаются сумерки. Прохожих становится все меньше и меньше. Мальчик приостанавливается у здания, в окнах которого горит свет, и, поднявшись на цыпочки, пытается заглянуть внутрь. Немного помедлив, он открывает дверь.

Старый писарь сегодня задержался на службе. Ему некуда торопиться. Уже давно он живет один и в праздники особенно остро чувствует свое одиночество. Писарь сидел и с горечью думал о том, что ему не с кем встречать Рождество, некому делать подарки. В это время дверь отворилась. Старик поднял глаза и увидел мальчика.

— Дяденька, дяденька, мне надо написать письмо! — быстро проговорил мальчик.

— А деньги у тебя есть? — строго спросил писарь.

Мальчик, теребя в руках шапку, сделал шаг назад. И тут одинокий писарь вспомнил, что сегодня канун Рождества и что ему так хотелось сделать кому-нибудь подарок. Он достал чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернила и вывел: “Петербург. 6 января. Господину...”

— Как фамилия господина?

— Это не господин, — пробормотал мальчик, еще не до конца веря своей удаче.

— Ах, это дама? — улыбнувшись, спросил писарь.

Нет-нет! — быстро проговорил мальчик.

- Так кому же ты хочешь написать письмо? — удивился старик,

— Иисусу.

— Как ты смеешь насмехаться над пожилым человеком? — возмутился писарь и хотел указать мальчику на дверь. Но тут увидел в глазах ребенка слезы и вспомнил, что сегодня канун Рождества. Ему стало стыдно за свой гнев, и уже потеплевшим голосом он спросил:

— А что ты хочешь написать Иисусу?

— Моя мама всегда учила меня просить помощи у Бога, когда трудно. Она сказала, что Бога зовут Иисус Христос. — Мальчик подошел ближе к писарю и продолжал: — А вчера она уснула, и я никак ее не могу разбудить. Дома нет даже хлеба, мне так хочется есть, — он ладонью вытер набежавшие на глаза слезы.

— А как ты ее будил? — спросил старик, поднявшись из-за своего стола.

— Я ее целовал.

— А она дышит?

— Что ты, дяденька, разве во сне дышат?

— Иисус Христос уже получил твое письмо, — сказал старик, обнимая мальчика за плечи. — Он велел мне заботиться о тебе, а твою маму забрал к Себе.

Старый писарь подумал: “Мать моя, уходя в мир иной, ты велела мне быть добрым человеком и благочестивым христианином. Я забыл твой наказ, но теперь тебе не будет стыдно за меня”.

ПРЕДСКАЗАНИЕ

Жили муж и жена — бездетные. Такое им было испытание: родится ребенок, окрестят его, поживет немножко и умирает. Тяжело было родителям, но они не роптали: “Бог дал — Бог взял. С ангелами теперь наши детки”.

И вот — награда за терпение! — родилась у них дочка, радость и тревога для отца с матерью. Прошла неделя от рождения, окрестили девочку. Слава Богу! Но ждала родителей новая забота: на крестинах незнакомая женщина предсказала, что дочка будет расти красавицей и умницей, а исполнится ей восемнадцать лет, в день своего рождения будет убита молнией. Запомнили горестное предсказание родители, но что делать? Надо жить. А о пророчестве решили — никому ни слова. И стали растить свою девочку, и души в ней не чаяли. А росла она, правда, истинным утешением старикам — послушная, добрая, к родителям ласковая, ко всякой работе способная. Чего еще пожелать? Но как зловещая тень омрачало семейное счастье страшное пророчество. И все думали старики, как же ее спасти? И придумали. Когда стало подходить время к восемнадцати годам дочки, начал отец копать и муровать глубокий погреб: “Вот посажу туда мою голубку, и никакая молния там ее не достанет”.

И наступил наконец столь тягостно ожидаемый день — день восемнадцатилетия. Пора открыть дочке то, чем так долго жили отец с матерью, так долго мучились. Внимательно выслушала девушка о предсказании незнакомки, слушала, как отец, волнуясь и запинаясь, с горячностью излагал свой план спасения... И вот, всегда такая послушная, дочь вдруг твердо сказала: “Нет. Уж если мне предстоит так умереть, не пойду прятаться в погреб! Разве от Бога спрячешься? А возьму я икону заступницы нашей Богородицы и пойду в чистое поле...” Будто громом пораженные смотрели на нее старики. Но не посмели возразить...

А дочь взяла икону Божьей Матери, вышла в поле, упала на колени и стала молиться. Со слезами, долго, горячо молилась девушка. А на небе ни облачка! Ясное светлое, точно молодая жизнь, покорно отданная на волю Божью.

Вдруг, откуда ни возьмись, заползла на небо черная туча, потемнело кругом, дунул ветер, небо прорезал страшный всполох, ударила молния, грянул гром, и... вдребезги разнес небесный удар отцовский погреб. А девушка осталась живая и невредимая.