СОДЕРЖАНИЕ

Введение

Глава 1 (1-8)

Глава 1 (9-20)

Глава 1 (21-45)

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Молитва на литургии перед чтением Евангелия:

 Возсияй в сердцах наших, Человеколюбче Владыко, Твоего богоразумия нетленный свет, и мысленныя наши отверзи очи во евангельских Твоих проповеданий разумение: вложи в нас и страх блаженных Твоих заповедей, да плотския похоти вся поправше, духовное жительство пройдем, вся, яже ко благоугождению Твоему, и мудрствующе и деюще. Ты бо еси просвещение душ и телес наших, Христе Боже, и Тебе славу возсылаем, со безначальным Твоим Отцем, и Всесвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

 Молитва свят. Иоанна Златоуста пред чтением или слышанием слова Божия

Господи Иисусе Христе, отверзи ми уши сердечныя услышати слово Твое, и разумети и творити волю Твою, яко пришлец есмь на земли: не скрый от мене заповедей Твоих, но открый очи мои, да разумею чудеса от закона Твоего; скажи мне безвестнея и тайная премудрости Твоея. На Тя уповаю, Боже мой, да ми просветиши ум и смысл светом разума Твоего не токмо чести написанная, но и творити я, да не в грех себе святых жития и словесе прочитаю, но в обновление, и просвещение, и в святыню, и в спасение души, и внаследие жизни вечныя. Яко Ты еси просвещаяй лежащих во тьме и от Тебе есть всякое даяние благо и всяк дар совершен. Аминь.

Митрополит Сурожский Антоний ВВЕДЕНИЕ [1]

Мы начинаем серию бесед о Евангелии от Марка[2] . Можно поставить вопрос, почему я выбрал именно это Евангелие. Выбрал я его по очень личной причине. Я стал верующим, встретившись именно с этим Евангелием; и это не случайно. Если бы я взялся читать Евангелие от Матфея, которое было обращено к иудеям, верующим евреям того времени, или Евангелие от Иоанна, которое очень глупогружено и в философскую, и в богословскую мысль, я, вероятно, не понял бы их, когда мне было четырнадцать лет. Евангелие от Марка было написано учеником апостола Петра именно для таких молодых людей, молодых дикарей, каким я был в то время, написано для того, чтобы дать представление об учении Христа и о Его личности тем молодым людям, которым больше всего это было нужно. И поэтому я выбрал сейчас это Евангелие. Оно написано коротко, сильно и, надеюсь, дойдет до души других людей, так же как оно перевернуло мою душу и преобразило мою жизнь.

Раньше чем приступить к самому Евангелию, я хочу, во-первых, сказать кое-что о евангелисте Марке, потому что прежде чем беседовать с живым человеком, конечно, хочется узнать, кто он, что он говорит, почему его слушают; а во-вторых, сказать, как читать Евангелие и как его изучать сообща.

Евангелие от Марка является, насколько известно, самым ранним из четырех Евангелий и было, по всей вероятности, написано в Риме около 70-го г. по Р. Х. Из Посланий (к Колоссянам — 4:10, и к Филимону — 1:24) известно, что Марк писал его для христиан из язычников. Это видно из того, что в нем мало ссылок на еврейский закон и на Ветхий Завет, зато даются пояснения о значении еврейских слов и обычаев. Слог евангелиста Марка замечательно живой и выразительный. У него, например, часто встречается выражение “тотчас” или “немедленно”. Интересно заметить массу мелких деталей, сообщенных этим евангелистом. Это ясно показывает, что Марк получал сведения из первых рук, от очевидца, по всей вероятности — от апостола Петра. Трудно допустить, чтобы можно было сочинить такой детальный, трезвый, чистосердечный рассказ; он носит на себе печать правдивости, в чем все больше и больше убеждаешься по мере изучения его.

Хочу сказать и о том, как читать Евангелие. Очень важно, приступая к делу, знать как можно лучше, как это дело выполнить. Я сначала укажу, как его читать, по возможности, в одиночку, самостоятельно, а затем попробую указать способ дискуссий и изучения Евангелия в группе. Конечно, я буду принимать во внимание и то, что у многих людей Евангелия в руках нет, и поэтому раньше, чем давать какой бы то ни было комментарий, я буду прочитывать соответствующий отрывок из Евангелия.

Первое условие для извлечения действительной пользы от последовательного чтения Евангелия, — это, конечно, честное отношение к делу; то есть надо к нему приступить с такой же честностью и добросовестностью, с какой человек приступает к изучению какой-либо науки; без предвзятых взглядов, стараясь понять, о чем идет речь, что тут сказано, и только потом отозваться на то, что было услышано или прочитано. Необходимо поэтому приступить к чтению Евангелия непредвзято, с единственным желанием — открыть истину, понять, что там сказано. И во-вторых, относиться к этому занятию столь же серьезно и добросовестно, как должно относиться ко всякому научному делу.

Читая Евангелие так, с честностью, с открытостью, без предвзятых взглядов, мы непременно натыкаемся на различные места, которые по-разному отзываются в нашей душе. Некоторые места остаются непонятными, чуждыми, — мы можем их принять к сведению и пройти мимо, читать дальше, ожидая момента, когда мы дорастем до того, чтобы их лучше понять. Другие места у нас могут вызвать отказ: “я не согласен с этим, я не могу этого принять”... Надо и это принять к сведению: значит, Евангелие и я не созвучны в каком-то отношении. И наконец, будут такие места, на которые я могу отозваться всем сердцем, всей душой, от которых заволнуется все мое нутро, места, которые мне кажутся такими прекрасными, такими значительными, о которых хочется сказать: “Боже, как это хорошо!..” Знайте, что такое место говорит о том, что вы и Бог единодушны, что, вчитываясь в это место, вы вчитались в глубины Божии, вы познали Бога Каким Он есть, вы знаете, каковы Его мысли, каковы Его чувства, каково Его отношение. Но одновременно вы обнаружили какую-то глубину в себе, о которой вы не имели никакого представления. Это глубина, в которой мы и Бог заодно [3], мы друг друга понимаем, мы друг друга любим, мы друг другу созвучны. Мы одновременно и себя открыли по-новому, и Бога начинаем знать и понимать. Вот первое условие для чтения Евангелия: готовность честно, открыто, без страха отозваться на что бы то ни было, что дойдет до нашего сознания, что зажжет нашу душу радостью, восторгом и побудит нас не только созерцать красоту, а осуществлять то, что мы обнаружили в себе, в Боге через Евангелие.

Далее, чтобы получить какую-то пользу от чтения Евангелия, нужна выдержка и последовательность. Тот, кто прочтет отрывок и решит: этот отрывок мне ничего не сказал, он до меня не дошел, стоит ли вообще читать? — никогда не дойдет ни до какого места, где зазвучат слова из сердца Божия в его собственное сердце.

Надо быть готовым, как я сказал в начале, к тому, что некоторые места окажутся нам чуждыми, некоторые заденут нас как-то болезненно, и лишь немногие дойдут до нас глубоко. Но вчитываясь в Евангелие, вдумываясь в то, что мы слышали, как бы мы ни отнеслись к этому, мы постепенно вспахиваем свою душу, готовим ее к новому пониманию. Есть место в Евангелии, где сказано, что когда сеятель бросает семя на землю, то некоторое падает на дорогу, другое — в кусты придорожные, а некоторое — на каменную почву, и наконец, некоторое — на добрую почву, способную принести плод. Каждый из нас является каждый день либо тем, либо другим, — либо каменной дорогой, либо такой почвой, которая может принять Евангелие. И поэтому если сегодня ничего не получилось из чтения, если все проходило мимо, если была рассеянность, если была неспособность глубоко вчитаться — вчитайся завтра, вчитайся послезавтра: в какой-то момент вдруг окажется, что семя на самом деле упало, но упало в такую глубину, которая еще не позволяет тебе заметить, как прорастает травинка. Лишь спустя какое-то время ты увидишь, что то, что тебе казалось чуждым, непонятным, вдруг начинает прорастать; зеленеет луг, начинает подниматься жатва. Это первое.

Второе: надо вникать в смысл Евангелия, то есть удостовериться в том, что когда ты его читаешь, ты понимаешь то, что сказано. Если что-то непонятно, если, например, слова чуждые, устарелые, надо самому задуматься или посмотреть в словарь, или кого-то спросить, лишь бы только установить точное значение этих слов, потому что от того, насколько глубоко ты понимаешь слово, оно до тебя доходит глубоко или остается поверхностно.

Надо читать Евангелие регулярно. Лучше всего читать его утром, когда мысли еще не рассеяны. Но начинать читать Евангелие надо не просто, взяв книгу, сев и ожидая, что ты сразу откроешься ему. Надо стать перед Богом и сказать: “Господи, я сейчас буду читать Евангелие, в котором рассказывается о жизни Господа нашего, Спасителя Иисуса Христа. Каждое его слово — это слово из вечности, это Божие слово мне лично. Благослови меня, помоги мне умом открыться, сердцем быть чутким, и помоги быть бесстрашным. Потому что я непременно набреду на такие места, которые будут требовать перемены моей жизни, перемены моего отношения к людям, к себе самому, и мне будет страшно этой перемены. Помоги мне стать мужественным, дерзновенным, но и мудрым...”

И наконец, Евангелие надо, конечно, читать, не торопясь. И хорошую книгу читаешь не торопясь, и друга своего слушаешь внимательно, не ожидая, чтобы он кончил говорить и ушел. Так надо относиться и к Спасителю Христу, Который теперь стоит перед тобой и с тобой лично говорит, делится с тобой Своими мыслями, чувствами. Он тебя зовет к новой жизни, которую Он знает опытно и которая является вечной жизнью уже теперь, во времени и на земле. Читать надо неспешно; неважно, прочтешь ли ты отрывок большой или маленький, займет ли это много времени или мало. Когда мы читаем, например, стихи или увлекающую нас книгу, как мы медленно по ней идем, как мы вслушиваемся в каждое слово, как мы слышим ритм и звучность стихов! Так надо читать Евангелие. Говорит Бог; неужели мы Ему скажем: “Говори скорей, потому что у меня другие дела”? Нет, побудь с Богом.

И раньше чем отойти, раньше чем вернуться к обычному делу, остановись, не читай больше, не думай больше ни о чем, а сядь и помолчи. Помолчи хоть пять минут, помолчи в тишине, вслушайся в ту тишину, которая заполняет твою комнату, которая уже заполняет, может быть, твой ум и душу, вслушайся, и потом встань и скажи: “Господи, благослови меня войти в новый день, который до этого никогда не существовал, который, как белоснежная равнина, лежит передо мной. Дай мне вступить в эту равнину и проложить след, который был бы не кривой и не недостойный ни меня, ни Тебя. Благослови меня; ночью я спал, как будто я был мертв, а теперь я словно воскрес и вступаю в новую жизнь...”

И сказав это, иди в жизнь.

Я уже упоминал о том, что для меня значило Евангелие, когда я его прочел впервые, и какие плоды оно принесло в моей душе. Конечно, я не оказался способным жить достойно Евангелия, но вдохновляться им, ликовать о нем, считать, что это самая добрая, замечательная, дивная вещь, которую я когда-либо читал в своей жизни, я могу.

Теперь я хочу перейти к тому, как читать Евангелие сообща. И первый вопрос: надо ли читать сообща? Зачем нам вместе читать то, что относится ко мне так лично? Бог же говорит мне лично... Да, но Он говорит лично и всем другим, которые в Него верят и которые читают Евангелие или слышат его. Евангелие говорит не только обо мне или для меня, но обо всех. Каждый из нас может воспринять тот же самый евангельский текст, те же самые слова — с тем же вдохновением, но с более или менее глубоким пониманием. И поэтому надо вчитываться в Евангелие в одиночку, надо вдумываться, вживаться в него, как говорил святой Феофан Затворник, вчувствоваться в него, надо начать жить согласно ему; но вместе с тем надо помнить, что Евангелие дано всем и что каждый из нас, вслушиваясь, вдумываясь, вчитываясь, живя Евангелием, может его понимать с новой и новой глубиной. Поэтому очень важно, чтобы где только есть такая возможность, люди собирались маленькими группами и читали Евангелие вместе, и делились своим опытом.

Я уже сказал, что надо предварительно тот или другой отрывок самому прочесть и прочувствовать; но вместе с тем необходимо и делиться этим опытом. Делиться этим опытом не для того, чтобы обогатить свой ум, а потому что когда ты делишься тем, что является для тебя самым драгоценным, самым святым, самым животворящим, ты делаешь дело любви; а все Евангелие с начала до конца говорит о любви, о том, как нас любит Бог и как мы должны любить друг друга и Его. Поэтому надо собираться небольшими группами, по четыре-восемь человек, которые уже читали этот отрывок, помолиться вместе, помолчать, как бы вмолчаться в собственную тишину или в ту тишину, которую составляет совместное молчание, молчать достаточно долго, чтобы молчание в нас глубоко проникло, и потом прочесть этот отрывок — негромко, внимательно, без драматичности, трезво, зная, что мы никогда не можем слова Христовы произнести так, как Он их произносил, и поэтому их надо произносить сдержанно, благоговейно. После этого, помолчав немного, ждать, чтобы кто-нибудь имел что-то сказать. Надо дать время каждому отозваться. Тот, кто руководит этим собранием, должен быть готов, если никто сразу не отзовется, поставить какой-нибудь вопрос. Именно — не давать ответ на те вопросы, которых он не знает, которые зародились в душах других людей, а поставить вопрос, который в его душе зародился. Вот, я прочел этот отрывок; я недоумеваю, как может быть, что Христос заповедует нам любить наших врагов, и при этом говорит, что мы должны быть готовы оставить самых дорогих людей для того, чтобы последовать за Ним?.. Много таких мест есть, которые будут вызывать недоумение. И затем ждать, что, может, кто-нибудь, у кого есть опыт, или кто продумал, или кто прочел нечто на эту тему, сможет отозваться и сказать: “Знаешь, я, может, не все понимаю, но вот как я понимаю этот отрывок, вот как мне его объясняли, вот как его объясняет тот или другой духовный писатель”... И так можно вчитываться вместе в Евангелие, друг другу помогая понять, но тоже, в конечном итоге, поддерживая друг во друге решимость и готовность не только умом понимать, не только сердцем отзываться, но всей волей укрепляться в решимости жить согласно Евангелию во всем, что мне лично и нам вместе стало понятно.

Вот если так приступить к чтению Евангелия сообща, то, как говорится в Писании, брат братом укрепляемый — как гора Сион, не подвигнется вовек. Поддержка единомысленников, поддержка друзей, поддержка людей, которые на одном с тобой пути в Царство Божие, может оказать большую помощь, и от нее не надо отказываться. Значит, стоит вчитываться в Евангелие поодиночке, и с любовью делиться со всеми своим пониманием, и из этого общения черпать силы жить.

[1] Введение было опубликовано в журнале “Альфа и Омега”. 1995. № 3(6). С. 17-22.

[2]  В тексте сохранены особенности авторского стиля. (Прим. ред.)[3] Выделения авторские (здесь и далее).

“НАЧАЛО ЕВАНГЕЛИЯ ИИСУСА ХРИСТА, СЫНА БОЖИЯ”
ГЛАВА ПЕРВАЯ (1-8)

Теперь приступим к самому тексту. Евангелие от Марка начинается так:

Начало Евангелия Иисуса Христа, Сына Божия, как написано у пророков: “Вот, Я посылаю Ангела Моего (то есть вестника Моего - М. А.) пред лицем Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою” (Мал 3:1). “Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Его” (Ис 40:3). Явился Иоанн, крестя в пустыне и проповедуя крещение покаяния для прощения грехов. И выходили к нему вся страна Иудейская и иерусалимляне, и крестились от него все в реке Иордане, исповедуя грехи свои. Иоанн же носил одежду из верблюжьего волоса и пояс кожаный на чреслах своих, и ел акриды и дикий мед. И проповедовал, говоря: идет за мною Сильнейший меня, у Которого я недостоин, наклонившись, развязать ремень обуви Его. Я крестил вас водою, а Он будет крестить вас Духом Святым (1:1-8)[1].

Вот об этом отрывке Евангелия я хочу сегодня говорить. Но сначала: что значит само слово “Евангелие”? Евангелие — греческое слово, и означает оно “благая весть”. Евангелие принесло людям благую весть о том, что новая жизнь настает. Об этом мечтали, больше того: этого ожидали, потому что об этом многократно говорили ветхозаветные пророки. И Малахия, и Исайя, и Иеремия — все ждали Того, Кто принесет в мир новизну; не ту новизну, которая была изначально, при сотворении мира, а другую новизну: обновление падшего человека, и вслед за ним, через него — обновление всей твари, пострадавшей через падение Адама, обновление нашей земли, так, что не останется на ней ни следа страдания, и все будет радостью и торжеством. В седьмой главе пророчества Исайи говорится о том, что родится от Девы Младенец, Который спасет мир. Но новизна заключается не только в том, что исполнилось, наконец, хотя бы зачаточно, это обещание Божие; вместе с этим пришло в мир новое представление о Боге — не только как о Творце, как о Промыслителе, как о Хозяине жизни. Наш Бог — не только “Бог вдали”. Действительно, став человеком, воплотившись, Бог стал предельно нам близок. Он наш родной. Он носит нашу плоть, у Него есть родословная. У Него есть земная судьба, у Него есть имя, лицо. В Ветхом Завете нельзя было изображать Бога; после воплощения Бог получил и облик человеческий и имя человеческое. Во всем Он стал нам подобен, за исключением греха: греха как оторванности от Бога, как исковерканности человеческого облика, как уродства. И еще: через воплощение мы вдруг обнаруживаем, что Бога можно не только бояться. Страх, конечно, бывает разный. Можно рабски бояться наказания; можно бояться, как наемник, который не хочет потерять свой заработок или награду; можно бояться и по-сыновни: как бы не огорчить любимого. Но и  этого недостаточно. В воплощении Христа открылась как бы еще новая черта в Боге: это Бог, Которого мы можем  уважать. Это слово звучит странно применительно к Богу, и я должен его разъяснить.

Большей частью люди себе представляют, что Бог сотворил мир, сотворил человека, не спрашивая его, хочет ли он существовать или нет, да еще наделил его свободой, то есть возможностью себя погубить, а затем, то ли в конце нашей личной жизни, то ли в конце судьбы мира, в конце времени, Бог нас будто бы ожидает и произнесет суд. Справедливо ли это? Мы не просились в существование, мы не просили той свободы, которую Он нам дал, — почему же мы должны односторонне отвечать за свою судьбу и за судьбу мира? Этот вопрос с такой резкостью мало кто ставит; но я его ставлю, и ответ я нахожу в Воплощении Слова Божия, Сына Божия.   Бог делается человеком. Он вступает в мир на началах человечества, Он на Себя берет не только тварность нашу, то есть плоть, душу человеческую, ум, сердце, волю, судьбу, но Он берет на Себя всю судьбу человека, который живет в падшем, изуродованном мире, в страшном мире, где все время (порой — даже торжествуя) так или иначе действуют ненависть, страх, жадность, все виды порока. Он входит в этот мир и берет на Себя все последствия не только первичного творческого акта, вызвавшего из небытия мир и человека, — Он берет на себя все последствия того, чтo  человек сделал из этого мира. Он живет, чистый от всякой скверны, в мире, где на Него обрушится все нечистое, все скверное, все развратное, все без-божное, все недостойное человека, потому что для падшего мира Он — вызов. Бога, Который на Себя берет такую судьбу, Который готов  так заплатить за то, что Он нам дал бытие и свободу, — да, можно уважать. Он нас не пустил в жизнь с тем, чтобы  мы расплачивались за нее, Он вошел в эту жизнь и вместе с нами  Сам готов ее преобразить, изменить. Об этом все Евангелие говорит, и я не буду останавливаться сейчас на этом. Но если так себе представлять Бога, то понятно делается, что не напрасно Бог говорит о Себе в книге Откровения устами апостола Иоанна Богослова: Вот, Я все делаю новым (см. Откр 21:5).

И это относится не только к человеку, не только к обществу, это относится и ко всему творению. Воплощение можно назвать событием космическим, и вот в каком смысле. Плоть, которой облекся Бог, человеческое тело, которое было Его телом, состоит из того же, что и вся вселенная. Вы, может быть, помните, что в начале книги Бытия нам говорится о том, что Бог создал Адама, человека, взяв персть земную, то есть самое основное, из чего можно творить. И Христос, став человеком, приобщился к самому коренному, что составляет творение. Всякий атом может себя узнать в атомах Его тела, всякая звезда, всякое созвездие может увидеть себя, узнать себя по-новому, увидеть, чем атом и все то, что состоит из атомов, может  стать, если только соединится с Богом, если только начнет сиять не естественным тварным светом, а Божественной славой. Это же так дивно! Представьте себе, что во Христе вся тварь: и человек, и все вещественное творение — может узнать себя во славе Божией. Разве это не новизна? Разве это не благая весть?

И все это, как сила взрыва в атоме, содержится в двух наименованиях Христа Спасителя: Эммануил, что по-еврейски значит “с нами Бог”, “Бог посреди нас”, и Иисус: “Бог спасает”. Я могу вам процитировать Послание апостола Павла к Титу (2:11-14): ...Явилась благодать Божия спасительная для всех человеков, научающая нас, чтобы мы, отвергнув нечестие и мирские похоти, целомудренно, праведно и благочестиво жили в нынешнем веке, ожидая блаженного упования и явления славы великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, Который дал Себя за нас, чтобы избавить нас от всякого беззакония и очистить Себе народ особенный, ревностный к добрым делам. Вот о чем идет речь, вот каков у нас Бог, и вот каков Господь наш Иисус Христос. Вот почему апостол Марк, сам переживший ту перемену, которая его сделала из земного — духовным существом, начал свою книгу словами о том, что это начало Благовестия, начало такой  благой вести, которая вне всякого сравнения с любой иной.

Об этой вести нам первым говорит Предтеча, Креститель Иоанн. О его приходе уже возвещалось в Ветхом Завете, но взглянем на него глазами Нового Завета, взглянем на его личность. Молодой человек тридцати лет, на несколько месяцев старше Господа Иисуса Христа, отказавшийся от всего земного, для того чтобы с самых ранних лет уйти в пустыню, очистить себя от всякого влечения к нечистоте, к неправде, отдать себя Богу безвозвратно и до конца; подвижник, который ничего не знает и не хочет знать, кроме Бога, Его воли и той вести, которую он должен принести на землю. Эта личность нам представляется такой изумительно сильной. В чем эта сила? В том, мне кажется, что он настолько стал гибок в Божией руке, настолько прозрачен для Бога, что люди, встречая его, уже видели не Иоанна-пророка, говорящего с ними о Боле. Он назван в Евангелии от Марка словами пророчества: глас вопиющего в пустыне... Люди слышали в нем только Божий голос, он сам как бы уже не играл никакой роли, он был рупором, он был Богом, говорящим через человека... Вот в этом сила его. Апостол Павел позже тоже должен был говорить от имени Божия; ему показалось, что у него никаких сил для этого нет, и он стал молить Бога, говоря: Господи, дай мне силу!.. — и Бог ему ответил: Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи (2 Кор 12:9).

Вот таким был Иоанн Креститель. Он всецело отдал себя Богу, и потому  Бог действовал, не он; он был, если сравнивать, будто хорошо настроенный музыкальный инструмент, на котором гениальный композитор или исполнитель может играть так, что уже не замечаешь ни инструмента, ни композитора, исполнителя, — только пронизываешься тем переживанием, какое рождает в тебе звучащая мелодия.

С другой стороны — какое смирение! Я уже упоминал, что, по Евангелию, говорит о себе Иоанн Креститель: Я недостоин, наклонившись, развязать ремень обуви Того, Который грядет за мной, – то есть Иисуса Христа... Такая непостижимая, ничем непобедимая, несокрушимая сила, а с другой стороны - сознание: я — только прозрачность, я — только голос.

О чем же говорит этот голос? Вот тут я хочу вам прочесть из Евангелия от Луки первую проповедь Иоанна Крестителя. В третьей главе, начиная со второго стиха по восемнадцатый, те из вас, у кого есть Евангелие, могут прочесть следующее:

При первосвященниках Анне и Каиафе, был глагол Божий к Иоанну, сыну Захарии, в пустыне. И он проходил по всей окрестной стране Иорданской, проповедуя крещение покаяния для прощения грехов, как написано в книге слов пророка Исайи, который говорит: “глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Его; всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими: и узрит всякая плоть спасение Божие” (Ис 40:3-5). Иоанн приходившему креститься от него народу говорил: порождения ехиднины! кто внушил вам бежать от будущего гнева? Сотворите же достойные плоды покаяния и не думайте говорить в себе: “отец у нас Авраам”; ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму. Уже и секира при корне дерева лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь. И спрашивал его народ: что же нам делать? Он сказал им в ответ: у кого две одежды, тот дай неимущему; и у кого есть пища, делай то же. Пришли и мытари креститься, и сказали ему: учитель! что нам делать? Он отвечал им: ничего не требуйте более определенного вам. Спрашивали его также и воины: а нам что делать? И сказал им: никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованием. Когда же народ был в ожидании, и все помышляли в сердцах своих о Иоанне, не Христос ли он, — Иоанн всем отвечал: я крещу вас водою, но идет Сильнейший меня, у которого я недостоин развязать ремень обуви; Он будет крестить вас Духом Святым и огнем. Лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое, и соберет пшеницу в житницу Свою, а солому сожжет огнем неугасимым. Многое и другое благовествовал он народу, поучая его.

Дальше я буду говорить о том, что содержится в сердцевине проповеди Иоанна Крестителя: о покаянии.

Вы помните, вероятно, что Христос назван в Ветхом и в Новом Завете двумя именами: Эммануил, то есть “с нами Бог”, “Бог посреди нас”, и Иисус, что значит “Бог спасает”. И Иоанн Креститель ясно указывает, от чего Бог нас спасает и каким путем можно приобрести это спасение. Бог спасает нас от греха, и путь к этому спасению —  покаяние. Но что же такое грех? Часто мы думаем о грехе как о нарушении добрых отношений с людьми. Но в грехе есть гораздо больше того, он опаснее, он страшнее. Вот несколько представлений о том, что такое грех; я их беру из Ветхого и, главным образом, из Нового Завета.

Грех является нарушением закона; но какого закона? — закона жизни. Жизнь в настоящем смысле слова возможна только через участие в жизни Самого Бога, так как  Он является единственным не обусловленным, самостоятельным источником жизни, лучше сказать: Он — самая жизнь. Оторваться от Него значит вступить в область потускнения, вымирания и, наконец, самой смерти. Поэтому грех есть беззаконие; но не надо обманываться. Быть послушным закону не значит быть “законопослушным” в юридическом смысле этого слова, то есть быть исполнителем правил, остающихся для нас внешними. Чтобы лучше это понять, мы можем сравнить то, что Ветхий и Новый Заветы говорят нам о законе. Ветхозаветный закон, данный через Моисея на горе Синайской, состоит из большого числа разных правил; и люди, которые придерживались этих правил, оставались им верными до конца в течение всей жизни, всю свою энергию, силу, волю отдавая на послушание этим правилам, могли считать себя праведниками; Богу нечего было с них спросить, потому что они выполнили каждую букву, каждое слово, сказанное Им в законе. В Новом Завете Христос тоже дает нам заповеди, но отношение к ним иное, чем к ветхозаветным предписаниям: заповеди Христа учат нас не как поступать, а какими  быть; заповеди Христа —  путь. Мы не можем относиться к ним рабски, повинуясь из страха или в надежде на награду. Путем заповедей мы вырастаем в общение, в глубокое, все более совершенное единство с Богом, приобщаемся Его совершенству и святости. Не от исполнения приказов Божиих, а от сроднения с тем, что апостол Павел называет умом Христовым (1 Кор 2:16), сроднения с подходом, с пониманием Божиим, мы можем спасти себя; а спастись — значит приобщиться к жизни Божественной. Это значит, что то, что нам представлено в Новом Завете в виде законов, в сущности — не правила жизни, а указания на то, что должно бы в нас, в нашем сердце, в нашем уме быть силой, движущей нашей жизнью. Это не внешний закон, а описание внутреннего человека (1 Пет 3:4).

В этом отношении, когда я говорю, что мы не можем спастись, если нарушаем закон жизни, то я говорю не о поступках, а о том, чтобы этот закон жизни стал действительно нашим существом и мы не могли иначе поступить, потому что уже приобщились к мысли, к замыслу Божиему. Если мы разделяем Его желание, любим то, что Он любит, мы с Ним едины.

И это очень важно, потому что очень легко превратить новозаветные правила, которые нам дает Христос, в ветхозаветный закон, стать исполнителями, оставаясь как бы вне этого опыта. Я помню человека, который так воспринял Евангелие. Он считал себя чистым, светлым христианином. Он никогда не пропустил бы нищего, не позвав его и не дав ему тарелку супа и медную монету; но он нищего никогда не пускал в дом. Он останавливал его в дверях и говорил: “Только не смей вступать твоими грязными башмаками в мой чистый коридор!..” И когда тот кончал есть похлебку и получал грош, он говорил: “А теперь иди и не возвращайся ко мне, я тебе все дал, что тебе нужно!” Он считал, что исполнил дело милосердия, — а в сердце у него никакого милосердия не было.

Вот в этом и заключается разница между исполнением закона в юридическом смысле, и тем, чтобы стать человеком, для которого заповедь является  зовом жизни: стать таким человеком, который иначе поступить не может.

Второе понятие о грехе, тоже очень важное и связанное с предыдущим, это оторванность от Бога. Мы только потому относимся к воле Божией как к внешнему закону, что мы от Бога оторваны сердцем. Эта оторванность нашего сердца от Бога, нашей воли от воли Божией, наших мыслей от мыслей и представлений Божественных и является основной нашей греховностью, тем состоянием полусмерти, потускнения, о котором я говорил раньше. Но грех еще развивается дальше, и из этого состояния оторванности рождаются и последствия ее; осиротелость, внутренний разлад, рознь с людьми, вражда с остальной тварью. И в этом отношении грех расползается, приобретает бесконечное число разных оттенков: ненависти, страха, жадности, всех видов сосредоточенности на себе, потому что мы потеряли Бога. В начале Евангелия от Иоанна говорится (в русском переводе), что Слово Божие было к Богу. В греческом тексте говорится не о том, что это Слово “к Богу”, а о том, что Слово как бы рвется, тянется, всецело направлено на Бога и Отца. Таково настоящее отношение человека к Богу, образцом чего является Христос. Мы же оторваны от Него и засыхаем, как сучок, который отрезан, отрублен, оторвался от дерева.

Третье, что я хочу сказать по поводу греха: нельзя утешаться мыслью, будто есть крупные и мелкие грехи. Конечно, разница есть; но и малый грех, если он произвольный, сознательно, цинично выбранный, может убить душу. В пример того, что может сделать мелкий грех, я приведу сравнение. Во время войны я был врачом, и в какую-то ночь с близкого уже фронта принесли в наше отделение тяжело раненого офицера, прошитого насквозь пулеметной очередью. Можно было бы ожидать, что ему остается только умереть. Но ему посчастливилось: ни один из жизненно важных органов не был затронут, его оперировали, лечили, он выжил. И в ту же ночь меня вызвали, потому что привезли молодого солдатика. Он был в кабаке, повздорил с другим солдатом, оба были пьяны, тот размахивал маленьким перочинным ножом, ударил своего товарища в шею и разрезал у него крупный сосуд; и когда его принесли в больницу, он был при смерти; его едва удалось откачать. Вот опять-таки: пулемет можно себе представить как крупный грех, убийственное явление, — что такое перочинный ножик по сравнению с тяжелым пулеметом? А вместе с тем человек мог от него умереть...

То же бывает, если мы небрежно относимся к нашим греховным желаниям, к тому, как нас  тянет к греху, как мы этот “мелкий” грех начинаем любить и лелеять, как мы наконец до него доходим. В сравнении с этим крупный грех порой менее убийственен. Первый человек, кто ко мне пришел на исповедь, был убийца. Сердце его было  разбито покаянием,  ужасом от того, что он сделал. Да, он потом отбывал срок в тюрьме, и это время в тюрьме было временем исцеления. Тогда как тысячи и тысячи людей накапливают множество мелких грехов, не замечая, как эти грехи их гноят, делают бессильными, безответственными. В этом отношении можно сказать: где бы ты ни перешел реку, как бы ты ее ни перешел — вброд, вплавь, по мосту, на лодке, ты оказываешься на вражьей стороне, ты изменил своему подлинному призванию, именно изменил  себе, потому что ты перестал быть  цельным человеком. Вот разные подходы ко греху.

Я к этому еще вернусь в другом разрезе. Но теперь я хочу перейти к другому вопросу: к вопросу о том, как же избыть грех, что же делать.

Первое, о чем возвещает Иоанн Креститель, это покаяние. Что же такое покаяние? На греческом языке это слово означает поворот: поворот души, поворот жизни. Это момент, когда мы осознаем свое бедственное положение, когда мы чувствуем  отвращение к нему и к себе, когда вдруг рождается в нас, хоть зачаточно, решимость перестроиться, начать заново и по-новому жить. Вы, наверное, слыхали фразу из Нового Завета: вера без дел мертва (см. Иак 2:17). Плакаться — недостаточно, больше того —  бесплодно. Покаяние заключается в том, чтобы прийти в  сознание, принять  решение и действовать соответственно. И тут я могу вам привести отрывок из поучения святого Тихона Задонского. Он советует одному молодому священнику говорить людям, что в Царство Божие идут большей частью не от победы к победе, а от падения к падению, но доходит до Царства Божия тот, кто после каждого падения, вместо того чтобы садиться у края дороги и плакать над собой, встает и идет дальше; и сколько бы он ни падал, каждый раз поднимается и идет. Вот о чем мы должны всегда помнить: что покаяния всецелого, мгновенного не бывает. Да, конечно, некоторые души, некоторые великаны духа могут вдруг осознать свою греховность и переменить сразу весь ход своей жизни, но мы большей частью исправляем его постепенно, шаг за шагом. Давайте помнить то, что святитель Тихон Задонский говорит: не плачься над собой, встань и иди, пусть в слезах, пусть в ужасе, но  иди, не останавливаясь.

Но что может так потрясти душу, чтобы человек решился все изменить в своей жизни? Я вам могу привести несколько примеров. Первое: будучи тюремным священником в Лондоне, я встретил одного заключенного, у которого, не в пример другим, было радостное лицо, чувствовалась в нем какая-то надежда. Я сначала думал, что кончается его срок, но он только начинался. Я его спросил: “Откуда у тебя такое вдохновение?” Он ответил: “Вы этого не можете понять. Я с юношества был вором, и вором талантливым; меня никто не мог словить, никто не сумел меня обличить. Но постепенно я начал понимать, что я на дурном пути. Я начал видеть последствия своих поступков, видеть, как люди, обокраденные мною, оплакивали драгоценные для них вещи, пусть безделушки, но такие вещи, которые  им были дороги как воспоминания о детстве, о скончавшихся родителях. Я решил меняться. Но я заметил, что каждый раз, когда я делал попытку перемениться, люди на меня смотрели с подозрительностью: раз он меняется, значит, что-то неладно в нем... И я каждый раз возвращался к прошлому. А потом я был взят, меня поймали на деле, судили, посадили, и теперь все знают, что я был вором; и когда я вернусь в жизнь, я могу сказать: да, я был вором, но теперь я решил быть честным человеком, мне ничего скрывать ни от кого”.

Это редкий случай, это не всякому удается. Редко кто среди нас вор; но кто из нас может сказать, что у него нет в жизни таких тайн, которые он хотел бы скрыть от других людей во всех областях, не только в порядке честности, но и в плане человеческих отношений. Я сейчас не хочу в это вдаваться, к этому мы вернемся по поводу какого-либо другого высказывания Спасителя Христа. Но каждый из нас может перед собой вопрос поставить: хватает ли мне мужества себя обличить перед людьми? — даже не провозглашением своей неправды, а тем, что люди заметят, что я не такой, каким был.

Второй пример, который я хочу вам дать, сложный. Он относится к двум людям. Во время гражданской войны одна русская женщина с двумя малолетними детьми оказалась в городе, который сначала был во власти белой армии и попал под власть красных. Она была женой белого офицера и знала, что если ее обнаружат, она, вероятно, будет расстреляна. Она спряталась в хижине на краю города. Спускались сумерки, и вдруг стук в дверь. С замиранием сердца она подошла, открыла ее — перед ней стояла молодая женщина ее же возраста, лет двадцати пяти. “Вы такая-то?” — спросила она. “Да”. — “Вам надо немедленно уходить, вас выдали, за вами придут через несколько часов...” Мать посмотрела на своих детей и сказала: “Куда же я пойду, они далеко уйти не могут, а с ними меня сразу узнают...” И эта Наталья, чужая женщина, вдруг стала тем, что Евангелие называет ближним: то есть самым близким человеком в жизни и смерти. Она ей сказала: “Нет, вас искать не станут, я останусь здесь и назовусь вашим именем”. — “Но вас расстреляют!” — “Да, — сказала Наталья, — но у меня-то детей нет”. И мать ушла с детьми. Наталья осталась. Ранним утром, при рассвете она была расстреляна. Я близко знал и мать и двух детей, которые были приблизительно моих лет. Они мне говорили: “Поступок Натальи нам показал, что мы должны так прожить, чтобы оказаться достойными этой жертвы”. Смерть еще до срока, дар жизни, подарок своей жизни, который сделала им неизвестная им Наталья, их потряс до глубин, они всю жизнь прожили только с одной мыслью: как бы смерть Натальи не лишила мир того величия, той правды, той неописуемой духовной красоты, которая была в ее душе. Они были  так потрясены, что для них началась новая жизнь.

И те люди, которые встречали Иоанна Крестителя, встречались не только с его силой (я уже об этом говорил), с его прозрачностью, которая его делала только гласом Божиим, или с его смирением; они встречались с бескомпромиссностью в его лице, с человеком радикальной цельности. Видя его, они могли себя сравнить с тем, что  он собой представлял, и это было побуждением для них каяться, то есть с ужасом видеть свое бедственное состояние и решить: таким, такой я жить больше не могу. Я видел, я видела нечто, что уже положило конец прошлой моей жизни, теперь должно начаться новое.

[1] Священное Писание цитируется по изданию: Библия. М.: Московская Патриархия, 1988.

ГЛАВА ПЕРВАЯ (9-20)

И было в те дни, пришел Иисус из Назарета Галилейского и крестился от Иоанна в Иордане. И когда выходил из воды, тотчас увидел Иоанн разверзающиеся небеса и Духа, как голубя, сходящего на Него. И глас был с небес: Ты Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение (1:9-11).

Рассказ, как вы видите, очень схематический и короткий; я его восполню отрывком из Евангелия от Матфея, где дано более полное описание того, что совершилось:

Тогда приходит Иисус из Галилеи на Иордан к Иоанну, креститься от него. Иоанн же удерживал Его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: оставь теперь; ибо так надлежит нам исполнить всякую правду. Тогда Иоанн допускает Его. И, крестившись, Иисус тотчас вышел из воды; и се, отверзлись Ему небеса, и увидел Иоанн Духа Божия, Который сходил, как голубь, и ниспускался на Него. И се, глас с небес глаголющий: Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение (Мф 3:13-17).

Я хочу сказать нечто о крещении Иисуса Христа. Люди приходили к Иоанну креститься, исповедуя свои грехи. Они приходили к Иоанну, потрясенные его проповедью, тем, что есть правда на земле, что есть правда небесная, что есть суд на земле, суд совести; а в вечности — суд Божий; и что тот, кто не помирится со своей совестью на этой земле, безответным станет перед судом Божиим. Иоанн Предтеча говорил о покаянии именно в этом смысле: обратитесь к Богу, отвернитесь от всего того, что вас пленяет, что вас делает рабами ваших страстей, ваших страхов, вашей жадности, отвернитесь от всего того, что недостойно вас и о чем ваша совесть говорит вам: нет, это слишком мало, ты слишком большое существо, слишком глубокое, слишком значительное, для того чтобы просто предаться этим страстям, этим страхам... Но можно ли сказать нечто подобное о Христе? Мы знаем, что Христос был Сын Божий не только в каком-то переносном смысле слова, но в самом прямом смысле этого слова. Он был Бог, Который облекся в человечество, воплотился. Вся полнота Божества, как говорит апостол, обитала в Нем телесно (см. Кол 2:9); и можно ли себе представить, что человеческое существо, пронизанное Божеством, как железо бывает пронизано огнем, может одновременно быть грешным, то есть холодным, мрачным? Конечно, нет; и поэтому мы утверждаем, мы верим, мы  знаем опытно, что Господь наш Иисус Христос и как человек был безгрешен, а как Бог — был во всем совершенен. Зачем же Ему было креститься? Какой в этом смысл? Этого Евангелие не объясняет, и мы имеем право задавать себе вопросы, мы имеем право недоумевать, мы имеем право глубоко задуматься над тем, что это значит.

Вот объяснение, которое мне когда-то дал пожилой священник. Я был тогда молод и ставил ему этот вопрос; и он мне говорил: знаешь, мне представляется, что когда люди приходили к Иоанну, исповедовали свои грехи, свои неправды, всю свою нечистоту и душевную и телесную, они как бы символически ее омывали в водах реки Иордана. И его воды, которые были чисты, как всякие воды, становились постепенно оскверненными водами (как, знаете, в русских сказках говорится, что есть воды мертвые, воды, которые потеряли свою жизненность, которые могут передавать только смерть). Эти воды, насыщенные человеческой нечистотой, неправдой, человеческим грехом, человеческим без-божием, постепенно становились мертвыми водами, способными только убить. И Христос в эти воды погрузился, потому что Он хотел не только стать человеком совершенным, но хотел, как совершенный человек, понести на Себе весь ужас, всю тяжесть человеческого греха. Он погрузился в эти мертвые воды, и эти воды передали Ему смерть, смертность, принадлежавшую тем людям, которые согрешили и несли в себе смертность, смерть, как оброцы греха (см. Рим 6:23), то есть возмездие за грех. Это момент, когда Христос приобщается — не греху нашему, а всем последствиям этого греха, включая самую смерть, которая, в каком-то отношении, ничего общего с Ним не имеет, потому что, как говорит святой Максим Исповедник, не может быть, чтобы человеческое существо, которое пронизано Божеством, было смертно. И действительно, церковная песнь, которую мы слышим на Страстной седмице, говорит: О Свет, как Ты потухаешь? О Жизнь вечная, как Ты умираешь?.. Да, Он — вечная жизнь, Он — свет, и Он потухает  нашей темнотой, и Он умирает  нашей смертью. Поэтому Он и говорит Иоанну Крестителю: оставь, не препятствуй Мне погрузиться в эти воды, нам надо исполнить всю правду, — то есть все, что справедливо, все, что должно быть сделано для спасения мира, должно нами быть сейчас исполнено...

Но почему же тогда Он приходит на воды крещения тридцати лет, а не раньше и не позже? Тут опять-таки можно задуматься над тем, что это могло значить.

Когда Бог стал человеком в утробе Матери, был совершен односторонний акт премудрости и любви Божией. Телесность, душевность, человечество рождающегося Христа были как бы взяты Богом без того, чтобы они могли воспротивиться. На это дала согласие Божия Матерь: “Вот, Я Раба Господня, пусть будет Мне по слову Твоему” (см. Лк 1:38)... Родился Ребенок, который был в полном смысле человеком, то есть самовластным, с правом выбора между добром и злом, с правом выбора между Богом и Его противником. И в течение всей жизни — детства, юношества, более взрослых лет — Он созревал в полной Своей отдаче Богу. По Своему человечеству, как человек Он принимал на Себя все то, что Бог на Него возложил через веру Божией Матери, через Ее отдачу Себя и  Его. Он пришел в этот момент, чтобы и как человек взять на Себя все, что на Себя взял Бог, Сын Божий, когда на Предвечном Совете Он принял решение сотворить человека и — когда этот человека падет — понести все последствия Своего первичного акта творения и того страшного дара свободы, который был дан человеку. В славянском тексте Ветхого Завета, в пророчестве Исайи (см. Ис. 7:16) о Христе говорится, что родится Младенец, Который, раньше чем сумеет отличать добро от зла, выберет добро, потому что и в человечестве Своем Он совершенен.

И вот этот Человек Иисус Христос, возрастая до полноты Своего человечества, полностью берет на Себя то, что возложил на Него Бог, что возложила на Него вера Пречистой Девы Богородицы. Погружаясь в эти мертвые воды иорданские, Он, как чистый лен, погружаемый в красильню, вступает белоснежным и выходит, как говорится опять-таки в пророчестве Исайи, в окровавленной одежде, в одежде смерти, которую Он должен на Себе понести.

Вот о чем говорит нам крещение Господне: мы должны понять, какой подвиг в нем, какая любовь к нам. И перед нами вопрос ставится — не впервые, а снова и снова, настойчиво: как же  мы ответим  на это?..

 После того как Спаситель был крещен, Дух ведет Христа в пустыню:

Немедленно после того Дух ведет Его в пустыню . И был Он там в пустыне сорок дней, искушаемый сатаной, и был со зверями. И Ангелы служили Ему (Мк 1:12-13).

Это опять-таки чрезвычайно сжатое описание события, которое, включая в себя целых сорок дней, было, конечно, гораздо более богато содержанием. Но мы должны помнить, что евангелист Марк писал тогда, когда евангельская проповедь очень широко разлилась, и поэтому он коротко говорит о том, о чем уже говорили многие до него. В восполнение этого текста я прочту вам из Евангелия от Луки первые четырнадцать стихов четвертой главы:

 Иисус, исполненный Духа Святого, возвратился от Иордана и поведен был Духом в пустыню. Там сорок дней Он был искушаем от диавола и ничего не ел в эти дни; а по прошествии их, напоследок взалкал. И сказал Ему диавол: если ты Сын Божий, то вели этому камню сделаться хлебом. Иисус сказал им в ответ: написано, что “не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом Божиим” (Втор 8:3). И, возведя Его на высокую гору, диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени. И сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их; ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее. Итак,  если Ты поклонишься мне, то все будет Твое. Иисус сказал ему в ответ: отойди от Меня, сатана; написано: “Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи” (Втор 6:13). И повел Его в Иерусалим, и поставил Его на крыле храма, и сказал Ему:  если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз; ибо написано: “Ангелам Своим заповедует о Тебе сохранить Тебя; и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею”(Пс 90:11-12). Иисус сказал ему в ответ: сказано: “не искушай Господа Бога твоего” (Втор 6:16). И, окончив все искушение, диавол отошел от Него  до времени. И возвратился Иисус в силе Духа в Галилею; и разнеслась молва о Нем по всей окрестной стране.

Я думаю, что нам надо внимательно вдуматься в то, что представляет собой это искушение, потому что совершившееся со Христом в пустыне совершается временами с каждым из нас. Конечно, не в такой обстановке, не с такой выпуклостью, не так резко, но однако это бывает. Всякий из нас в какие-то мгновения вдруг чувствует, что в нем открылась глубина, которой он не подозревал, что в нем разверзлись такие силы, о которых он не имел понятия, что ему море по колено, что все ему возможно, что он готов сразиться со всем злом мира, готов строить только добро. И в этот момент мы, как и Христос, находимся перед лицом искушения  силой. Диавол Ему сказал:  если Ты Сын Божий... — то есть: “Докажи, что Ты Сын Божий! Ты в Себе чувствуешь такую громадную силу, на Тебя сошел Святой Дух, все Твое человечество трепещет полнотой своего бытия, — докажи это. Вот Ты проголодался. Сорок дней Ты постился, разве Ты не имеешь теперь власти над всем сотворенным? Смотри, вокруг Тебя камни лежат, возьми хоть один из них, прикажи ему стать хлебом и насыться...” Разве это не то, что случается с нами, когда мы чувствуем в себе некий подъем силы и, однако, мы в какой-то нужде; нельзя ли эту силу, которая чисто духовна, употребить для удовлетворения настоящей, насущной нужды? Неужели я должен умереть с голоду, когда имею возможность что-то сделать этой силой?.. Иисус отвечает: “Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом Божиим”. А слово Божие — это не заповедь, это то животворное слово, которое Бог произносит, когда  каждый человек вызван из небытия в бытие, это то слово, которое нас держит, благодаря которому мы существуем, благодаря которому мы  живы и можем вырасти в полную меру нашего существа. Христос отверг унижение этой Божественной силы в Себе ради жалкого удовлетворения Своей нужды:  меньше чем на служение Богу,  меньше, чем на служение людям такую силу  нельзя употребить.

И побежденный диавол обращается к Нему с другим искушением. “Ты не захотел для Себя одного употребить эту силу, — пойди со мной, вот высокая гора; с этой горы я Тебе покажу все царства вселенной, Ты одним взором их окинешь и все увидишь; и я Тебе дам власть над всеми этими царствами, всю славу их. Она мне предана, кому хочу, тому даю их; Ты только мне поклонись — и все будет Твое...” Разве это не соблазн, который и нам приходит? Никто нам царствия не предлагает, никто нам особенной славы не предлагает, но как часто вкрадывается в нашу мысль: “ Если ты то, чем ты себя теперь ощущаешь, разве ты не имеешь права власти над другими людьми, разве ты не имеешь права распоряжаться ими? Почему бы тебе эту громадную силу не использовать для  добра?..” Это искушение антихриста, и от этого искушения Христос отрекся: “Господу Богу твоему поклоняйся, Ему Единому служи”. Это искушение властью: властью поработить других, то есть стать тем, чем антихрист станет: прислужником сатаны, его властью превращающим в рабов всех тех, которые не станут перед ним подобно Христу и не скажут: “Богу твоему поклоняйся, Ему одному служи!”

И третье искушение: дьявол взял Христа на крыло храма, “Если Ты Сын Божий, бросься вниз; ведь Священное Писание обещает, что Тебя поддержат ангелы, что ничего с Тобой не случится, — порази людей чудом, докажи им, что Ты Сын Божий, что Ты можешь то, чего  никто не может сделать...” Как часто и нам хотелось бы совершить чудо, — не для того чтобы подкупить людей, не для того, чтобы они пали перед нами на колени, а для добра: если бы только я мог совершить чудо, излечить человека, которого я люблю! Если бы только я мог сотворить чудо и избавить родину от порабощения!.. И тут нам тоже надо, как Христос, сказать: “Не искушай Господа Бога твоего”.

Так что эти искушения, которые кажутся относящимися только ко Христу, относятся прямо, непосредственно к нам. Искушение силой: ты голоден, ты в нужде, — употреби же свою силу, чтобы избавиться от этого... Искушение властью: разве у тебя нет возможности быть господином всего и всех и каждого? И наконец — искушение чудом

Хочу обратить ваше внимание еде на одно обстоятельство. В Евангелии сказано, что сатана отошел от Христа до времени. До какого времени?

Все то, что здесь описано, это искушение  силой. Когда же придет искушение бессилием, немощью, страхом? Это мы увидим позже, сейчас я только упомяну об этом. Когда Христос впервые начал говорить Своим ученикам, что Ему надлежит умереть для того, чтобы исполнить Свое призвание, апостол Петр к Нему подошел и сказал: “Не дай этому случиться, пожалей Себя, пожалей, согласись на мощь, сдайся, только оставайся живым...” Это — искушение слабостью. Это последнее искушение, которое Христос должен был победить, потому что такое искушение можно побеждать только перед лицом предельного ужаса, отвержения людьми, потери единства (я говорю о Его человечестве, о психологическом Его состоянии) с Богом: Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил! (Мк 15:34) — и реальной смерти Того, Кто есть Жизнь вечная, как бы совлечение самой жизни Тем, Кто  есть сама Жизнь. Это было предельное и страшное Его искушение.

Далее, в середине первой главы мы читаем:

После того, как предан был Иоанн, пришел Иисус в Галилею, проповедуя Евангелие Царствия Божия и говоря, что исполнилось время и приблизилось Царствие Божие; покайтесь и веруйте в Евангелие (ст. 14-15).

Я хочу остановить ваше внимание на этом маленьком отрывке. Первый вопрос, который перед нами встает, это вопрос о том, что случилось с Иоанном Крестителем. Мы его видели в прошлых беседах в полной силе, провозглашающим покаяние, превращающим грешников в людей, которые если не праведны, то  хотят праведности, ищут ее, отрекаются от зла. Теперь мы видим, что он был предан. Что же с ним случилось? Случилось то, что его проповедь оскорбила власть имущего, местного властителя. Иоанн его упрекал в том, что жизнь его безнравственна, что он не имеет права так жить, как живет, — и Иоанн был взят в тюрьму. Разве это не случается каждый день с людьми, которые восстают против тех, у кого есть власть и кто не хочет слышать голоса своей совести? Разве мы не поступаем — каждый из нас в свою меру, пусть в малюсенькую — с нашей совестью так, как поступили с Иоанном Крестителем? Он был взят в тюрьму, он был осужден на смерть и погублен.

Но до этого случилось нечто очень страшное. Ведь вы понимаете, кто такой Иоанн Креститель. Это человек, о котором Евангелие говорит, что он глас вопиющего в пустыне, что он Божий голос, как бы звучащий через человека. Он настолько сроднился с тем, что имел сказать, что люди слышали только Бога, говорящего его устами. И вот он взят в тюрьму, ожидает своей смерти, и вдруг на него находит сомнение. Как могло это случиться?

В Евангелии нам ясно рассказано, как он позвал двух своих учеников и послал их ко Христу Спасителю спросить: “Ты ли Тот, Который послан, или нам ожидать другого? Ты ли Тот, Кого я провозвещал? Ты ли Тот, Кто пришел спасти мир? Ты ли мой Бог, ставший человеком? Если так, то я с радостью свою жизнь отдаю. Но вдруг я ошибся, вдруг Ты не Тот, — что же тогда я сделал? Молодость погубил, жизнь погубил; все мое благовестие было ложью...” И Христос ему дает ответ, который действительно достоин величия самого Иоанна. Он ему не отвечает: “Не бойся, Иоанн, ты не ошибся, Я именно Тот, Которого ты проповедовал”. Христос, собственно, ему ничего не говорит. Он говорит ученикам Иоанна:Пойдите, скажите Иоанну, что вы видели и слышали: слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвые воскресают, нищие благовествуют; и блажен кто не соблазнится о Мне! (Лк 7:22-23). У величайшего пророка, человека несокрушимой веры, Христос не отнимает подвига веры. Он как бы требует от Иоанна  до концаверности тому, что ему таинственно сказал Бог в глубинах его души. Христос ему не доказывает ничего, Он от него требует предельного доверия. Человек, больший всех когда-либо приходивших на землю, человек, который так отдался с ранних лет Богу, что стал только голосом Божиим, который ни одной неправды не сказал, который души переворачивал своим словом, который жизни новые творил из старых, перед лицом собственной смерти вдруг усомнился: не ошибся ли я? — и до конца остался верным. Это нас учит, как относиться к Иоанну Крестителю, но не только; учит, как нам самим поступать, когда от нас требуется верность тому, что мы  знаем, верность той правде, которая прозвучала в нашем сердце, озарила наш ум, вдохновила нас на подвиг. Когда требуется от нас эта верность, разве не может нам случиться заколебаться? Но если доверием, подвигом мы победим колебание, то окажемся достойными учениками предвестника Царствия Божия — Крестителя Иоанна.

И вот, после того, как предан был Иоанн, Иисус возвращается из пустыни искушения в Галилею и проповедует, как говорится в тексте, Евангелие Царствия Божия, благую весть о том, что Царство Божие в  продвижении, что оно идет, что оно не только ожидается, но что оно  уже тут. Иисус говорил, что исполнилось время и приблизилось Царствие Божие, что полнота времени настала и обещанное Богом в Ветхом Завете сейчас уже исполнилось и исполняется. Исполнилось тем, что Сын Божий стал сыном человеческим, и исполняется тем, что вокруг Него собираются верующие, способные услышать Его слово и узнать в Нем воплощенного Сына Божия.

А путь Он указывает тот же самый, что указывал и Иоанн: покайтесь и веруйте в Евангелие, то есть в благую весть о пришедшем Спасителе, взгляните в глубины Священного Писания, вглядитесь в Меня, и сможете веровать в благую весть о том, что исполнилось время ожидания, наступило время исполнения спасительных обетований Божиих.

 В беседе об искушениях Христа в пустыне я уже говорил о том бедственном состоянии, в котором мы находимся, пока не стали  твердо на почву веры и верности Богу, и когда все в окружающем мире нас манит, тянет, влечет к себе, одним словом — искушает. И теперь я хочу поднять вопрос о том, как нам поступать. Потому что мы читали в Евангелии ответ Христа на искушение, но к нам приходит искуситель не с такими резкими вопросами, а исподволь, ставя вопрос так, что мы можем его не заметить и впасть в искушение, раньше чем успели его распознать. Я хочу на этот вопрос ответить несколькими примерами.

Во-первых, есть место у одного из отцов-аскетов, где он описывает, как искушение постепенно, словно ржавчина, въедается в нас. Он дает забавный пример. Он говорит, что искуситель подходит к нам, как продавец заячьих шкурок приходит к хозяйке. Он стучится в дверь. Она открывает. “Не хотите ли купить заячью шкурку?” Если она мудрая, она скажет: “Нет!” — и захлопнет дверь. Если же она не мудрая, она скажет: “А какие у тебя шкурки, покажи?” В тот момент, когда она начала смотреть шкурки, она уже начинает пленяться. Затем она спросит: “А за сколько ты эти шкурки продаешь? Они мне, правда, не нужны, но мне интересно знать...” — “За столько-то”. — “Ох, дорого!” — “Я готов снизить цену...” И так начинается разговор между женщиной, которая и  не думала об этих заячьих шкурках, совершенно ей не нужных, и ловким продавцом, который сначала покажет, потом поманит, потом цену спустит, и наконец продаст.

Вот так с нами поступает искуситель. Он стучится в нашу дверь; но раньше чем открыть посмотри в скважину. Если увидишь, что это “шкурки продаются”, скажи:  Нет, я не открываю! — и отойди от двери сразу, чтобы даже не слышать голоса, который за дверью будет звучать и тебя манить. Стоит только открыть дверь и завязать разговор — ты уже на пути к падению. Вот первый урок: когда к нам подходит искушение, надо отрубать его одним махом, как топором; хлопнуть дверью, сказать:  “Нет!” — и довольно. Речь, конечно, идет не о заячьих шкурках, а о возможности чем-нибудь соблазниться, чего-нибудь пожелать, что нам не нужно или вредно, что может повредить другому человеку, что нас как человека унизит, сделает недостойным нашего человеческого звания. Это может быть плотская страсть, которая поведет нас к прелюбодеянию, к осквернению другого человека и себя. Это может быть пьянство; это может быть трусость, которая нам помешает сказать правду или внушит сказать неправду, солгать. Каждый из нас может посмотреть себе в совесть и увидеть,  сколько раз дьявол нам предлагал что-либо недостойное нас и Бога, и сколько раз мы скользили по опасной поверхности.

Каждый раз, когда к нам подступает искушение, мы должны это принять не как зло, не как несчастье, а как случай, предоставленный нам Богом доказать Ему нашу верность и победить; победить так, как Христос победил искушение в пустыне, сказав  “Нет!” этому искушению. Нам так часто хотелось бы не быть искушаемым: как было бы хорошо, если бы не было никакой проблемы!.. Это неправда. Если бы не было никакой проблемы, в нас дремали бы силы, которые мы можем пустить в дело, и постепенно эти силы зачахли бы, мы стали бы бессильными. Человек ленивый, который никогда не употребляет своих душевных или физических сил, делается тряпкой. Вспомните Обломова — вот какими мы можем стать духовно.

Я помню интересный разговор, который происходил при мне между старым русским священником, моим предшественником в лондонском приходе, и пожилым прихожанином. Тот говорил с радостью, что с годами постепенно отпадают от него разные искушения. Отец Владимир на него посмотрел, говорит: “Как вы можете радоваться? Вы разве не понимаете, что по мере того, как эти искушения от вас уходят, вы больше не можете служить Богу, побеждая зло в мире? Вы разве не понимаете, что когда искушение на вас находит и вы его побеждаете, вы себя делаете не только более достойным своего человеческого звания, но и более достойным Бога тем, что вы своей борьбой служите Богу и людям? Ведь зло, побежденное вами в собственных глубинах, в собственной душе, побеждено во вселенной. Спешите бороться с теми искушениями, которые еще остались в вас, и не просите о том, чтобы они были сняты”.

Есть рассказ из жизни одного из древних подвижников о том, как монаху-священнику было поручено крестить девушек и женщин. У него поднималась в душе целая буря искушения. Его имя было Иоанн. Он стал молиться святому Иоанну Крестителю о избавлении от этих искушений. И святой Иоанн Креститель ему явился и говорит: Я могу умолить Бога это искушение с тебя снять, но ты потеряешь венец мученичества. Борись,  борись все время, побеждай каждый раз, а если ты не победишь, если искушения тебя охватит, как огонь, тогда кайся, плачь, кайся, и постепенно ты обретешь венец мученический... Вот как мы должны относиться к искушению и по совету отцов пустыни, и по совету отца Владимира, и по примеру святого Иоанна.

Иногда бывает, что мы боремся, боремся, силы уходят, не остается больше в нас ничего, кроме изможденности. Что тогда? Где же Бог? Неужели Он нам не помогает? Неужели Ему безразлично, что с нами происходит? Есть рассказ из жизни святого Антония Великого о том, как он все боролся, боролся с искушением; и наконец победив, лежал в изнеможении на голой земле. Вдруг перед ним явился Христос. И Антоний, не в силах подняться, Ему говорит: “Господи, где же Ты был, когда на меня нападали все эти страсти?” А Христос ему ответил: “Я невидимо стоял рядом с тобой, готовый вступить в бой, если бы только ты сдался”. Вот как мы должны мужественно, твердо и с верой относится к вопросу об искушении.

Но тогда встает вопрос: где же брать силы? Силы мы можем взять, во-первых, из нашей веры, из нашей верности, если только вспомним, Кому мы служим, если только вспомним, как нас, должно быть, любит Господь, раз Он Свою жизнь и смерть дал ради нашего спасения. Неужели мы в ответ не можем Ему дать  все что у нас есть?.. Серафим Саровский нам говорит: между человеком погибающим и спасающимся одна только разница — решимость, основанная именно на нашей вере, на нашей верности.

Апостол Павел в шестой главе Послания к ефесянам пишет: Братия мои, укрепляйтесь Господом и могуществом силы Его, облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских, потому что наша брань не против плоти и крови, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной. Для сего примите всеоружие Божие, дабы вы могли противостать в день злой и все преодолев, устоять (Еф 6:10- 13). Вот о чем говорит апостол, который тоже был испытан самыми страшными испытаниями: и людьми, и внутренним своим борением. Апостол Павел, при его громадной силе, в какой-то момент обратился к Богу с криком: Господи, дай мне силу! — и Спаситель ему ответил: Довольно для тебя благодати Моей; ибо сила Моя совершается в немощи (2 Кор 12:9). В какой немощи? Неужели в нашей лени, в нашей косности, в нашей трусости, в нашем унынии? Конечно, нет! В немощи ребенка, который с полным доверием себя отдает в руки матери, в кажущейся немощи человека, готового исполнить любой совет того, кому он верит до конца. В немощи, как бы хрупкости, слабости, какую мы видим, например, в перчатке хирурга. Она такая хрупкая, такая тонкая, но потому что она такова, хирург может своей рукой в перчатке чудеса творить. Или другой пример: парус — самая хрупкая, самая уязвимая часть корабля, а вместе с этим поверни этот парус так, чтобы ветер его наполнил, и этот хрупкий парус понесет весь корабль через море-океан.

Вот о какой немощи говорится, или, если хотите, о какой прозрачности. Вот чего мы должны искать. И апостол Павел, поняв это, говорит: И потому я... буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова (2 Кор 12:9). И в другом месте, уже на основании опыта целой жизни, он говорит: Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе(Флп 4:13).

Проходя же близ моря Галилейского, увидел Симона и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы. И сказал им Иисус: идите за Мною, и Я сделаю, что вы будете ловцами человеков. И они тотчас, оставив свои сети, последовали за Ним. И, пройдя оттуда немного, Он увидел Иакова Зеведеева и Иоанна, брата его, также в лодке починивающих сети; и тотчас призвал их. И они, оставив отца своего Зеведея в лодке с работниками, последовали за Ним (Мк 1:16-20).

Спаситель идет по Галилее, близ моря Галилейского, и встречает, одного за другим, четырех будущих Своих апостолов: Симона, который потом будет назван Петром (что значит “утес”, “камень”, на котором можно строить), Андрея, далее Иакова и Иоанна. Он их призывает следовать за Собой, и они все оставляют. Одни оставляют отца, другие — ремесло, по обещанию Христову: Идите за Мною, и Я сделаю, что вы будете ловцами человеков, — не рыбу ловить, и не “улавливать” никого, а  звать в то Царство Божие, которое Я принес... И вот тут ставится вопрос: каким образом просто потому, что Христос подошел и их позвал, они могли все оставить и уйти? Неужели у Него была такая чудотворная сила?

Мы должны себе представить вещи более реально, каковы они на самом деле были в то время. Христос жил в Назарете, городке в нескольких километрах от того места, где жили Петр и Андрей и их отец, и Иоанн и Иаков, и другие ученики, которые были призваны позже. Они знали друг друга с детства, они и Христа знали с детства. Это нам трудно себе представить, но ведь они жили на клочке земли в несколько квадратных километров и поэтому сначала они постепенно с Ним знакомились, а потом ознакомлялись ближе. Сначала они Его встречали: мальчик — мальчика, юноша — юношу, молодой человек — молодого человека, зреющий мужчина — другого мужчину. Но это не была только материальная, как бы физическая встреча в пространстве; они начинали в Нем видеть то, чем Он на самом деле был: мальчик, подросток, юноша, взрослый человек, каким никто другой не был. В Нем была какая-то светлость, какая-то цельность, какая-то прозрачность, какая-то несокрушимость духа, какая-то чистота, которой они нигде в такой мере, в такой полноте не встречали. Сначала они его встречали как сверстника, потом как своего вождя, наставника; и в свое время они узнали в Нем то, чем Он на самом деле был: Мессию, то есть Того, Кто должен был прийти спасти мир.

И это так явно, так ярко выступает в рассказе о призвании другого апостола. Я хочу вам прочесть это место, потому что оно очень значительно восполняет то, о чем я сейчас говорю. В Евангелии от Иоанна рассказывается, как Христос впервые встретил одного из Своих других учеников, Нафанаила.

 Андрей первый находит брата своего Симона и говорит ему: мы нашли Мессию, что значит: Христос; и привел его к Иисусу. Иисус же, взглянув на него, сказал: ты — Симон, сын Ионин; ты наречешься Кифа, что значит “камень” (Петр). На другой день Иисус восхотел идти в Галилею, и находит Филиппа и говорит ему: иди за Мною. Филипп же был из Вифсаиды, из одного города с Андреем и Петром. Филипп находит Нафанаила и говорит ему: мы нашли Того, о Ком писали Моисей в законе и пророки, Иисуса, сына Иосифова, из Назарета. Но Нафанаил сказал ему: из Назарета может ли быть что доброе? Филипп говорит ему: пойди и посмотри. Иисус, увидев идущего к Нему Нафанаила, говорит о нем: вот подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства. Нафанаил говорит Ему: почему Ты знаешь меня? Иисус сказал ему в ответ: прежде нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницею, Я видел тебя. Нафанаил отвечал Ему: Равви! Ты Сын Божий, Ты Царь Израилев (Ин 1:41-49).

В чем интерес этого рассказа? В том, что говорит Нафанаил: “Может ли из Назарета что доброе быть?” Почему такое пренебрежительное отношение к Назарету? Вы поймите: Назарет находился в нескольких километрах от того места, где жили Петр, Иоанн, Иаков, Андрей, Филипп. Как бы вы отреагировали, если бы кто-нибудь к вам подошел и сказал: “В лице юноши, которого ты знаешь с детства, который живет в четырех километрах от тебя, мы обрели Спасителя мира”? Конечно, мы отреагировали бы так же, как Нафанаил: “Каким образом Спаситель мира может родиться в соседней деревне? Может ли из Назарета что-либо доброе прийти?” А Филипп ему говорит замечательную вещь, которая несколько раз повторяется в Евангелии: Пойди и посмотри... То есть: переживи то, что мы пережили, когда встретили Его. Ты посмотри на Него открытым взором, попробуй понять... Иисус, видя, как он подходит, говорит: Вот подлинный израильтянин, в котором нет лукавства… И Нафанаил, естественно, удивляется: Почему Ты знаешь меня?.. Иисус ему отвечает: Прежде нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницей, Я видел тебя... И на это, как будто совершенно нелогично, Нафанаил отвечает: Равви, Ты Сын Божий, Ты Царь Израилев!.. Какая логика в этом?

А вот какая. Речь, ясно, идет не о том, что Нафанаил удивляется, не ожидал, что Иисус видел его сидящим под смоковницей. Если его видел Филипп, мог его видеть и Иисус. Видеть — да, но как? По преданию, в это время Нафанаил сидел под смоковницей и молился Богу о том, чтобы Господь пришел на помощь Своему порабощенному народу. Он  молился. И когда Христос ему сказал: “Прежде нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницей, Я видел тебя”, — Нафанаил вдруг пережил, понял, что говорит с Тем, к Которому была обращена его молитва, что перед ним Живой Бог, ставший живым человеком. И в ответ на этот недостижимый внутренний опыт он восклицает: “Ты Сын Божий, Ты Царь Израилев! Я молился о том, чтобы пришел Спаситель, и теперь я Тебя вижу; Ты — Тот, Которого мы ожидаем!”

Вот каким образом ученики Христа собирались вокруг Него. Сначала они Его знали просто как ребенка, мальчика, подростка, как взрослеющего мужчину; и вместе с тем постепенно прозревали в Нем нечто, чего никогда ни в ком не видели. Нафанаил точно выражает, что они увидели. Они увидели в Нем (может быть, не осознавая этого столь ясно, как то осознал Нафанаил) Бога, ставшего человеком. Они увидели, что в Нем полнота Божества обитает телесно (см. Кол 2:9), что  настало Царство Божие, потому что Бог и Его люди уже не разобщены, — они связаны в лице Христа  воедино. Вот в чем тайна призвания учеников, вот что глубинно побудило их мгновенно отозваться на призыв последовать за Христом, куда бы Он их ни повел, — не забывая своих близких, но оставляя их позади, за собой.

ГЛАВА ПЕРВАЯ (21-45)

Вот следующий отрывок из первой главы — с виду простой, а вместе с тем такой богатой, порой очень сложной для понимания.

Приходят в Капернаум; и вскоре в субботу вошел Он в синагогу и учил. И дивились Его учению; ибо Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники. В синагоге их был человек, одержимый духом нечистым, и вскричал: оставь! Что Тебе до нас, Иисус Назарянин? Ты пришел погубить нас. Знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий. Но Иисус запретил ему, говоря: замолчи и выйди из него. Тогда дух нечистый, сотрясши его и вскричав громким голосом, вышел из него. И все ужаснулись, так что друг друга спрашивали: что это? что это за новое учение, что Он и духам нечистым повелевает со властию, и они повинуются Ему? И скоро разошлась о Нем молва по всей окрестности в Галилее. Выйдя вскоре из синагоги, пришли в дом Симона и Андрея, с Иаковом и Иоанном. Теща же Симонова лежала в горячке; и тотчас говорят Ему о ней. Подойдя, Он поднял ее за руку; и горячка тотчас оставила ее; и она стала служить им (Мк 1:21-31).

Я хочу остановить ваше внимание на теме о чуде. Что такое чудо? Какое различие между чудом и колдовством, магией? Можно это определить очень коротко так. Магия, поскольку мы верим, что она существует, является насилием человеческой воли, человеческого произвола над природой и над другим человеком. Это порабощение. Чудо — это действие Божие, совершающееся посредством верующего человека, чистого душой, отдавшего себя Богу, и это — дело освобождения. Освобождения от уз греха, от гнета того ужаса, который мы, люди, создали на земле. Самая сущность чуда именно в том, что человеку и природе вокруг него возвращается свобода быть собой, не быть во власти злого человека или зла на земле. Мы все знаем, насколько наша земля порабощена человеком и насколько это порабощение разрушает землю. Тема об экологии поднимается сейчас повсеместно. Но кроме вопроса экологии есть все формы человеческого насилия — над зверьми, над другим человеком; в предельном смысле война выражает собой эту злобу, насилие. А чудо заключается в том, что Бог посредством веры живого человека восстанавливает гармонию, которая раньше существовала и была нарушена человеческой злобой, безумием, грехом. И вот в этом чтении мы видим целый ряд примеров тому.

Мы можем себе поставить вопрос: почему Бог действует так? Во-первых, мы знаем из Священного Писания, но также из каждодневного опыта, что в этот мир, который мог бы быть таким гармоничным, таким прекрасным, светлым, богатым, который мог бы напитать всех своих жителей и принести им радость красоты и жизни, человек вносит зло и разрушение. И на это Бог отзывается, — Он отзывается болью и состраданием ко всякой твари, которая измучена, страдает. Если только есть человек, способный быть проводником мира и любви, Бог через него действует. В основе чуда — Божие сострадание, Божия жалость, Божия любовь.

Возьмите пример о котором мы читали — он такой прозрачный. Спаситель Христос пришел в дом апостола Петра. Его теща лежала больная. Она не просит об исцелении, никто об этом не говорил. Но Спаситель ее просто пожалел, сердце Его дрогнуло жалостью, лаской, Он подошел и, будучи совершенным человеком, коснулся ее и передал ей через Свое прикосновение ту целость, цельность, которая была Его собственностью. В этом смысл слова “исцеление”: из разбитого, сломанного, надломленного человек делается сновацельным. Кто-то из отцов говорил, что человек, который себя очистил, который освободил себя от плена греха — и телесного во всех его видах, и душевного — который сам стал цельным, может своим прикосновением  исцелять, то есть передавать свою цельность другому человеку. Вот что мы видим в этом случае. Христос, совершенный Человек, Который не причастен злу, Который до конца чист и цел, восстанавливает в этой женщине цельность, поскольку она могла ее вместить. Не  святость, а просто какой-то момент цельности, который она может оценить и ради которой она может начать меняться, новую жизнь вести. Она в ответ делает все, что может: в ответ на эту любовь и жалость Господню она начинает служить пришедшим. Она — хозяйка, и начинает готовить обед, она заботится о гостях. От полноты сердца, от полноты радости она старается по-своему поблагодарить их. Вот это удивительно трогательное, простое взаимоотношение между Богом, совершающим чудо по жалости, по милосердию, по любви, и человеком, который способен отозваться благодарностью, радостью и ради этой благодарности и радости начинает служить Богу; и вместе с этим служить людям, потому что Богу мы можем служить большей частью — почти всегда — только через наше отношение к людям и наше обращение с ними.

Но этим не все сказано о чуде. Я сейчас скажу о чуде несколько подробнее, потому что надо понять, о чем речь идет, чтобы впоследствии, когда речь будет заходить о чудесах, не возвращаться к этой теме. Христос не раз в течение Своей евангельской жизни обращается к человеку, который болен, нуждается в исцелении, и его спрашивает: “Хочешь ли быть цел?”. И совершенно естественно перед нами встает вопрос: кто же не хочет быть здоровым? Что за вопрос, зачем его ставить? Разве каждый из нас не ответит: “Хочу выздороветь от всех моих болезней, хочу стать здоровым, сильным, крепким, умным, хочу обладать всеми душевными и телесными силами, которые во мне заложены и которые как бы задушены болезнью и грехом?” Всякий хотел бы чувствовать, что тело его не является обузой, хотел бы даже победить старость...

Вопрос не так прост, потому что исцеление не является просто физической переменой нашего состояния. Вопрос ставится так: если тебе дать дальше жить, каким ты есть, куда идет твоя жизнь? — К постепенному разрушению. Конец начавшегося в тебе процесса болезни и внутреннего разлада приведет тебя к смерти. Хочешь ли ты чего-то иного? Или тебе хотелось бы продолжать свою жизнь, какая она есть: веселиться в свою меру; грешить в свою меру; каяться — как бы отряхиваясь (как собака, которая попала в лужу, стряхивает с себя воду и бежит дальше)? Тогда запомни, что естественно ты можешь только разрушиться и умереть. Если ты теперь получишь исцеление — непосредственным чудом Божиим, или по молитвам святого, или через соборование, через причащение Святых Даров, исцеление в результате истинного, глубинного, потрясающего покаяния, то жизнь, которая последует, здоровье, цельность, новизна, которая тебе будет дана, уже не твоя, природная жизнь. Жизнь тебе дана, как новый дар, словно ты уже умер и воскрес. Теперь тебе надо жить не по меркам твоей прошлой жизни, которая тебя привела к состоянию, в каком ты сейчас находишься. Теперь тебе надо жить, помня, что вся жизнь, которая сейчас в тебе есть, твое физическое здоровье, твое умственное здравие, твоя цельность новая жизнь, которая принадлежит Богу. Бог тебя одарил ею для того, чтобы ты творчески и достойно своего человечества и Божией любви прожил. Как апостол Павел говорит: Уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал 2:20).

Если так понять эту проблему, тогда можно понять, что вопрос Христов означает: “Хочешь ли ты быть цел? Или ты просто хочешь, чтобы с тебя было снято бремя болезни, для того чтобы сподручнее было жить так, как ты раньше жил: пить, есть, беспутничать, следовать всем своим пожеланиям, не считаясь ни с другим человеком, ни с жизнью, ни даже с самим собой?” Если ты говоришь: “Да, Господи, я хочу быть исцеленным!” — это значит: “Я хочу, чтобы сегодня кончилась моя естественная, природная судьба и началась новая судьба, которая осуществляется в моем общении с Тобой и Твоей жизнью, в Твоей деятельности, Твоем творчестве в этом мире через меня”.

И если этот вопрос встает перед кем-нибудь из нас, мы должны знать, что  исцеление значит конец прошлого и начало вечности. Потому что  вечность не заключается в том, что когда-то после смерти мы будем жить без конца. Вечность — это наша приобщенность к Богу; Он является самой Вечностью, самой жизнью, самой реальностью. Готовы ли мы на это? Можем ли мы найти в себе мужество, храбрость, решимость, устойчивость для того, чтобы от Бога принять новую жизнь, распрощавшись со всем тем, чему мы служили или были порабощены в прошлой нашей жизни? Это второй момент, который я хотел бы подчеркнуть в вопросе о чуде.

Скажу еще об одном. Мне несколько раз ставили вопрос: если у Христа есть сила исцеления, если Христос воскрес и жив в Церкви, если Церкви передана благодать и она стала местом селения Святого Духа, зачем люди обращаются к врачам? Не достаточно ли обратиться к Богу с тем, чтобы Он исцелил? Почему нужно какое-то человеческое посредство?

Мне кажется, что человек, который сказал бы: “Я настолько близок к Богу, что мне незачем обращаться к врачу; мне стоит только обратиться к Богу и Он меня исцелит” — поступает по гордыне своей и по безумию своему. Бывает, что человек стоит на грани смерти; и порой ему нужно телесное оздоровление, вне зависимости от того, близок ли он к Богу или далек от Него. И очень интересно отметить, что святой Серафим Саровский, хотя сам, когда заболел тяжело и был при смерти, не захотел быть вылеченным врачом, потом говорил людям: “Не пренебрегайте врачом. Бог сотворил и лекарство и врача, обращайтесь к нему...” Не всякий человек и не во всякий момент может как бы нутром своим знать, что он принял до конца и жизнь и смерть как приобщенность к Богу. Тут мне хочется как бы в подтверждение своих слов прочесть отрывок из Священного Писания:

Почитай врача честью по надобности в нем, ибо Господь создал его, и от Вышнего — врачевание. Господь создал из земли врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими. Для того Он и дал людям знание, чтобы прославляли Его в чудных делах Его: ими он врачует человека и уничтожает болезнь его. Приготовляющий лекарства делает из них смесь, и занятия его не оканчиваются, и чрез него бывает благо на лице земли. Сын мой! в болезни твоей не будь небрежен, но молись Господу, и Он исцелит тебя. Оставь греховную жизнь и исправь руки твои, и от всякого греха очисти сердце. Вознеси благоухание и из семидала памятную жертву и сделай приношение тучное, как бы уже умирающий; и дай место врачу, ибо и его создал Господь, и да не удаляется он от тебя, ибо он нужен. В иное время в их руках бывает успех; ибо и они молятся Господу, чтобы Он помог им подать больному облегчение и исцеление к продолжению жизни (Сир 38: 1-2, 4, 6-14).

Мне кажется, что этот отрывок очень важен. Он показывает, что надо обращаться к врачу за помощью, которую он способен дать, но вместе с тем не оставлять молитвы, потому что мы ищем чего-то большего: не только уврачевания тела, но оздоровления всего нашего существа и  исцеления, то есть того, чтобы стать цельными людьми в нашем единстве с Богом.

И замечательно еще одно: у многих святых, в которых мы видим такую цельность души, такую близость к Богу, такое как бы единство с Ним, тело все-таки остается болезненным. Значит,  исцеление не всегда совпадает с выздоровлением. Вспомните, например, Амвросия Оптинского. Он заболел как будто неисцельно, был на грани смерти, когда вдруг в нем совершился какой-то духовный перелом и он стал тем старцем Амвросием, которого мы знаем из его жития. Значит, надо отметить, что телесное здравие и духовное величие, рост души не всегда совпадают. Цельность человека заключается не в том, чтобы он телесно или даже психически был здрав, а в том, чтобы вся его природа обновилась.

Далее я хочу вам напомнить отрывок из Евангелия от Иоанна, где рассказывается, как при Овчей купели в Иерусалиме собиралась масса больных, они лежали вместе в ожидании исцеления, потому что раз в год бурлила вода, и первый человек, который после этого в нее окунался, исцелевал от любой болезни, какой бы ни был одержим. У этой купели тридцать восемь лет пролежал человек, по-видимому, парализованный, который ни разу не успел окунуться в воды первым. Пришел к этому месту Спаситель Христос, увидел его, лежащего там, спросил, что с ним, почему столько лет он лежит и не может получить исцеления. И этот человек дал Ему самый, может быть, страшный ответ, какой можно дать: “Нет человека, который бы мне помог погрузиться в эту воду...” Знаете, есть русское присловье: “Людей много, а человека нет”. Народа — сколько угодно там было, но каждый был занят только мыслью о своем собственном исцелении, или о том, чтобы помочь близкому человеку, родному, знакомому погрузиться в целительную воду. У этого человека никого на свете не было, кто бы ему помог. В течение тридцати восьми лет он лежал больным, в надежде и отчаянии. Разве это не страшно?

Это первый вопрос, который перед нами стоит. Мы окружены людьми, которым нужно исцеление. Я сейчас не говорю только о физическом исцелении, а о душевной помощи, о том, что человек, который разбит жизнью, мог бы жить, стать живым человеком, творческим, ликующим. И сколько таких людей, которые целую жизнь надеются, что кто-то им скажет живое слово, коснется их плеча сочувственной рукой, взглянет на них понимающими глазами, и тем даст им новую жизнь, или толчок к этой жизни, надежду на эту жизнь. Сколько миллионов людей сейчас именно так погибнет и физически и душевно, во всех отношениях. Людей много — а человека нет... Тридцать восемь лет этот человек пролежал; а некоторые всю жизнь так проведут, не лежа, а разбито будут переходить от возраста к возрасту, от места к месту, от отчаяния к отчаянию, ожидая, что кто-то их увидит не как физический предмет около себя, а как живого человека, которому нужна помощь.

Второе, что меня поражает в этом отрывке: да, человека нет; но каждый год в течение тридцати восьми лет кто-то умудрялся опуститься в эти кипящие вода и исцелиться. За тридцать восемь лет не нашлось ни одного человека, который подумал бы: я уже не так болен, я не так давно болею, давай-ка я помогу этому человеку. В будущем году со мной это может случиться, а сейчас я  ему помогу... Это вопрос, который ставится перед каждым из нас. Сколько людей нуждаются, так же как и мы, в том или другом; и как мы хватаемся за помощь, часто отталкивая другого, кому эта помощь нужна гораздо больше нас. Человек исстрадался больше, чем мы, — как это часто бывает; и как ужасно думать, что в толпе  ни один человек не захотел пожертвовать на один год своим исцелением, чтобы спасти от тридцати восьми лет физической и душевной муки этого человека. Христос пришел. Христос — настоящий Человек, не в том отношении только, что Он действительный человек в полном смысле слова, как мы, — Он настоящий Человек в том смысле, что в Нем нет теневых сторон. В Нем нет зла, в Нем нет обращенности на Себя самого, Он весь — любовь, сострадание, понимание. Его глаза видят, Его уши слышат, Его ум отзывается, Его сердце отвечает на человеческую нужду. Он вошел в эту толпу и увидел этого человека, и его исцелил. Воды в этот момент не бурлили, не кипели, никто не кидался в них. Бог в лице Иисусе Христа, — Сына Божия, ставшего человеком, к нему подошел и сказал: “Встань, возьми одр твой, свою постель, и иди домой. Бог тебя увидел, тогда как люди тебя не замечали”. А может быть, потому-то его увидел Христос, его выбрал из толпы всех, что он так долго и так отчаянно страдал.

Но потом Христос встречает этого человека в храме и ему говорит: “Берегись, не греши больше, чтобы с тобой не случилось что-нибудь еще худшее”. Что это значит: “не греши”? Христос не мог ожидать, чтобы этот человек стал просто святым, безгрешным, как бы без пятна и порока. Нет; но грех не заключается только и в первую очередь в наших поступках, мыслях, волеизъявлениях. Грех заключается в том, как мы относимся к Богу, к самому себе и к ближнему. Мы можем несовершенно поступать, мы можем несовершенно понимать, наше сердце может быть не до конца сияющее любовью, но наша настроенность должна быть такова. Мы должны быть на стороне Бога. Ведь Бог к нему пришел, когда люди не обращали на него внимания. Неужели теперь он отвернется от Бога и скажет: “Ну, Ты Свое дело сделал, а я возвращаюсь к своему прошлому”? Если он это сделает, он потеряет связь с самим источником жизни, новизны, целости.

И это тоже обращено к нам. Мы часто получаем от Бога — через людей или непосредственно от Него, в молитве или даже без молитвы, потому что Бог Сам нас взыскует — новую жизнь, цельность; что-то входит в нашу жизнь, чего не было. И вот это нам надо осторожно беречь, не использовать как бы “для себя”. Я не говорю “в свою пользу”, будто это нам во вред, а — ради себя, эгоистично. Помните сказанное в связи с искушением Христа: “Хочешь ли превратить эти камни в хлебы? Ты же голоден, а Ты Бог, почему бы Тебе этого не сделать?” — “Нет, Я этого не сделаю, Я Свою Божественную силу не употреблю для того только, чтобы Себе доставить удовольствие или удовлетворить Свою нужду...”

И каждый из нас, в ком родилась новая сила, новая жизнь, новая радость, должен помнить: она нам дана для того, чтобы мы ее подарили другому, чтобы через нас свет, целость, радость, жизнь множилась и побеждали тьму и зло.

Разумеется, очень многое надо будет сказать об отдельных чудесах, о которых мы будем читать в Евангелии; но я хочу сразу отметить еще одну очень важную черту, связанную с чудом. Для того чтобы совершилось чудо, требуется  нужда, человек должен быть в настоящей нужде; нужно сострадание Божие, которое  всегда в нашем распоряжении; порой нужно, чтобы мы были сами готовы получить исцеление, потому что иногда бывает, что мы хотели бы выздороветь для того только, чтобы вернуться к той жизни, которая нас разрушила. Надо быть готовыми к тому, чтобы, исцеленными, уже не возвращаться к прошлому или во всяком случае сделать все возможное, чтобы устоять против этого прошлого. Но некоторую роль играют и окружающие нас люди. Иногда у нас не хватает веры, иногда у нас не хватает силы подняться, иногда нам нужна помощь.

И вот есть рассказ в Евангелии опять-таки, о том, как парализованный человек был принесен четырьмя своими друзьями к Спасителю с тем, чтобы Он его исцелил. Народа была толпа, пробиться было невозможно; но они настолько любили, уважали своего друга, они так твердо верили, что Христос может ему помочь, что они поднялись на крышу, прокопали ее и спустили одр, на котором лежал этот больной их друг, к ногам Христа. И в Евангелии сказано: видя их веру, Христос сказал больному, что исцеляет его (см. Мк 2:3-12).

Нам надо помнить, что наша вера — не просто наша собственность, которая действует только в нас и нас ради; наша вера  может совершить дела милосердия и может открыть путь Божественному воздействию. Но с другой стороны, есть еще нечто, связанное с этими четырьмя людьми и их больным другом. Почему они его принесли? Не только потому, что верили, что Христос его может исцелить, а потому что они этого человека достаточно полюбили, чтобы сделать все возможное ради него. Этот человек больной, разбитый параличом, который в понимании многих являлся как бы обузой для окружающих, сумел своей личностью возбудить в них достаточно любви, достаточно уважения, для того чтобы они захотели ему исцеления.

Очень часто бывает, что стареющие люди, которые были деятельные, творческие, порой даже верховодили своими домашними, по мере того как стареют, делаются бессильными. Они уже не могут делать того, что делали раньше, и чувствуют, будто они “никому не нужны”; и на них находит тоска, отчаяние. Им надо помнить рассказ об этом человеке, который, хоть парализованный, сумел родить в своем окружении столько любви, столько уважения к себе, что они  все сделали, лишь бы ему помочь.

Нам часто кажется, что наша роль - быть деятельными, что-то  делать; будто если мы перестаем что-либо делать, мы уже никому не нужны. А есть стихотворение французского писателя, где он описывает разницу между молодостью и старостью и говорит: старик, который возвращается к первобытному источнику бытия, оставляет постепенно текущее время и вступает в незыблемую вечность; и в глазах молодого можно видеть огонь, в глазах старика может светить  свет...

При наступлении же вечера, когда заходило солнце, приносили к Нему всех больных и бесноватых. И весь город собрался к дверям. И Он исцелил многих, страдавших различными болезнями; изгнал многих бесов, и не позволял бесам говорить, что они знают, что Он Христос (1: 32-34).

Мы сейчас долго говорили о том, как в течение Своей земной жизни Христос исцелял душевно больных, телесно больных. Евангелие не раз указывает, что причиной этих болезней было бесовское воздействие: бесы овладевали человеком, и Христос их изгонял. Сейчас я хочу ответить на вопрос, который мне ставится постоянно: откуда же взялись бесы? Бесы — это зло, а мы знаем, что Бог зла не сотворил, — об этом и святой пророк Исайя говорит. Мы знаем, что Бог — Добро, значит, Он не может быть источником зла; мы знаем, что Он свят, что Он — немерцающий Свет незаходимый, значит, Он не может быть источником тьмы. Каким же образом сотворенное Им добро, без единой трещины, без всякого зла внутри, могло превратиться в зло? На протяжении христианской истории этому были предложены разные объяснения, и я хочу изложить вам одно из них, которое кажется мне наиболее убедительным и над которым нам, людям, стоит задуматься, потому что, может быть, и нам грозит та же самая опасность, что и ангелам Божиим, превратившимся в ангелов тьмы.

Бог сотворил ангелов светлыми и совершенными. Как и все сотворенное Им, они были невинны, но должны были возрастать к святости, так же и как человек рождается невинным, но должен путем внутренней борьбы, сопротивления злу вырасти в полную меру святости. Конечно, Адам и Ева до грехопадения не имели нужды сопротивляться злу, которого еще не было на земле; но они должны были вырастать из младенчества как бы во взрослость; а эта взрослость и есть святость.

Говоря об ангелах, можно так представить себе: Господь их создал, они были светлы, прозрачны. Святой Григорий Палама замечательно их описывает; он говорит, что ангелы подобны были (а ангелы Божии такими и остаются) хрусталикам, которые пропускают через себя свет и отражают его во все стороны. В них нет никакой тьмы, они прозрачны до конца, и потому свет Божий через них может литься свободно, изливаясь во все стороны. Вот такими они были созданы; и в течение какого-то времени они должны были возрастать, — не в том смысле, что они могли стать чище и светлее: они уже были чистыми. Но речь здесь идет не о хрусталиках, а о настоящих, живых существах, которых Бог призвал идти к Нему, возрастать, освобождаться от своей тварности и приобщаться ко всему Божественному, — не слиться с Богом, а приобщиться ко всей Его святости, ко всей Его Божественной чистоте и красоте. Один из древних писателей говорит, что ангелы начали так возрастать и на каждой ступени, на каждом шагу своего возрастания видели, что они делались все более прекрасными, что общение с Богом делало их все более светлыми, святыми, совершенными. Но каждый раз, для того чтобы достигнуть большей святости, большего совершенства, большей красоты, им надо было внутренне отказаться от той красоты, от той полноты и совершенства, которых они уже достигли. И пришел момент, когда некоторые ангелы заколебались, как бы загляделись на себя, и им стало жалко потерять то, что у них есть, ради того чтобы двинуться в неизвестность. Да, они знали слово Божие, Его призыв: оставь все, отрекись от себя, и ты вырастешь в новую меру совершенства и красоты, — но им стало страшно: “Как же потерять ту дивную красоту, которая уже есть во мне?!”

Есть древний рассказ из греческой мифологии о том, как изумительно прекрасный юноша увидел свое отражение в воде и так пленился этой красотой, что не мог оторвать взор от своего отражение и умер, оказавшись неспособным закрыть глаза на свою собственную красоту. Нечто подобное, может быть, случилось и с ангелами. Некоторые заколебались: как я могу отрешиться от того, что у меня есть, что так чисто, светло, прекрасно, так божественно, ради того чтобы вырасти в новую меру?.. И в момент, когда ангел Божий загляделся на себя и как бы отвел свой взор от Бога, отказался забыть о себе, чтобы знать только Бога, он стал тварью до конца, погрузился в тварность и потерял свое общение с Богом. Он стал иным существом, не имеющим общения с Богом, находящимся уже не в единении с ним, а отдельно. Он стоял перед Богом, лицом к лицу, но уже потемневший, пленник своей тварности; а быть пленником своей тварности в отрыве от Бога — значит погрузиться во зло, в смертность, в разрушение. Это и случилось с некоторыми ангелами, которых мы теперь называем бесами.

Для современного человека, особенно воспитанного в безрелигиозном или антирелигиозном мире, трудно принять мысль о том, что действительно существуют темные силы, — не только затемненные области в нашей собственной душе, но темные силы бесовские. И однако у нас есть свидетельства множества людей, тысяч святых, которые опытно знают и познали существование бесов и их страшную силу над нами. Если только мы в себе носим скверну, то темные силы используют эту скверну. Мы слишком слепы, мы бессильны против них, мы не знаем, как с ними справиться, что нам сделать; поэтому в молитве Господней “Отче наш” мы молимся: Избави нас от лукавого… Защити, Господи! Ты Один — и это видно из всего Евангелия — Своим державным словом можешь остановить их действие, изгнать их…

 А утром, встав весьма рано, вышел и удалился в пустынное место, и там молился (1: 35).

Когда мы молимся, мы обращаемся к Богу, Который как бы вне нас в каком-то отношении. Но Христос — Сын Божий, Он Сам — Бог. Тут встает вопрос: если Он Христос — Бог, ставший человеком, если Он — Сам Бог, что для Него значит молитва? Мы знаем, что такое молитва в нашем опыте. Иногда, даже при том малом знании, какое у нас есть о Бог, нас охватывает восторг, восхищение тем, чтo Он Собой представляет, и тогда мы поем Ему хвалу, ликуем о Нем. Иногда Божия милость простирается до нас. Он оказывает нам Свое милосердие, Свою любовь; и тогда мы можем Ему выражать нашу благодарность. Иногда мы видим вокруг себя нужду человеческую, Бог возбуждает в нас сострадание, и мы опять-таки поворачиваемся к Нему и говорим: “Господи, помоги!..”. Иногда мы обращаемся к Нему с собственной нуждой. Но о чем может идти речь в этих строках Евангелия? Конечно, мы можем себе представить, что Господь встал перед лицом Бога и Отца Своего с такими же чувствами. Мы можем себе представить, что Он стоял перед Богом и Отцом, принося слова благодарности за то, что Ему было дано стать человеком для спасения мира, который иначе погибал. Мы можем себе представить, что Он стоял и молился о Своих учениках. В Евангелии от Иоанна прямо сказано, что Христос молился об апостолах и о всех, кто благодаря им уверует в Него (см. Ин 17: 9, 20). Но все это предполагает личные отношения. Кроме того, молитва не заключается в одной хвале, в одной благодарности, в одном печаловании, в одной мольбе, молитва в основе своей — глубинное общение между человеком и Богом. И в данном случае Христос общался со Своим Небесным Отцом и как Человек, и как Единородный Сын Божий. Как Единородный Сын Божий Он общался с Ним всей Своей любовью, всей Своей отдачей Ему, всей Своей готовностью выполнить на земле дело спасения, порученное Ему Отцом и принятое Им на Себя вольной волей, в полной, царственной, Божественной Своей свободе. Но с другой стороны, Он общался с Богом и Отцом и как человек. Мы знаем из Евангелия, что когда ученики поставили перед Спасителем вопрос о конце мира, Он им ответил, что об этом никто не знает, кроме Отца Его на Небесах, — и Сын Человеческий не знает этих сроков (см. Мк 13: 32). Христос, став человеком, принял на Себя некоторую ограниченность человеческого знания, и, как человек, Он нуждался в молитвенном общении с Богом. Вне этого общения, как Бог, Он существовал в полноте Своего бытия, но в пределах Своего человечества Ему нужно было такое постоянное обновление молитвенного общения, приобщенности к Богу. В Своем человечестве Он нуждается в углубленной укорененности в Своем Божестве, и Он молится, общается с Отцом, углубляет Свое человеческое единство с Ним, и только из глубины этого единства действует. Есть место у одного средневекового писателя, где говорится следующее. Мы называем Христа Словом Божиим, но это Слово может прозвучать в своей чистоте и совершенстве только из глубин бездонного молчания. И когда мы думаем о Боге Отце, то здесь Он открывается нам как та глубина молчания, из которой может прозвучать одно слово — Слово, являющееся полным, совершенным выражением этих глубин, и Его действие есть совершенное выражение извечной Божественной воли Отца…

Мы можем это понять, может быть, с особенной силой и резкостью, если вспомним, что жизнь, вся сила жизни — только от Бога, что вне Бога не может быть жизни тварной. Вы, наверное, помните, как в момент своего распятия Христос, желая вольной волей приобщиться ко всей человеческой трагедии, принял на Себя богооставленность. Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил? — воскликнул Он с креста (Мк 15:34). В этот момент Он приобщился именно к богооставленности всякого человека, потерявшего Бога, и, потеряв Бога в Своем человечестве, Он умер, как умирает всякий иной человек.

И вот после совершения чудес, после того, как Он изгнал бесов, проявил Божественную Свою силу через Свое человечество, Ему нужно было, Он должен был погрузиться в общение с Богом и Отцом не как Сын Божий Единородный — между Ним и Отцом не могло быть никакого разрыва, отдаления, — но как Человек Иисус Христос (и эти слова принадлежат не мне, а апостолу Павлу — Рим 5:15). И когда мы думаем о Христе, о том, какой дивный подвиг самоотвержения, отдачи Себя Он понес, как, будучи Живым вечным Богом, Он согласился войти в тварность, приобщиться ко всем ограничениям тварности и ко всему ужасу, созданному человеком на земле, мы можем понят и поверить, что если Бог так нас любит, так в нас верит, так надеется, что мы отзовемся на Его любовь, то, по слову апостола Павла, все нам возможно в укрепляющем нас Господе Иисусе Христе (см. Флп 4:13).

Продолжим чтение первой главы Евангелия от Марка.

Симон и бывшие с ним пошли за Ним и, найдя Его, говорят Ему: все ищут Тебя. Он говорит им: пойдем в ближние селения и гора, чтобы Мне и там проповедовать, ибо Я для того пришел. И Он проповедовал в синагогах их по всей Галилее и изгонял бесов (1:36-39).

Я хочу обратить ваше внимание на решимость Спасителя не остаться в среде тех людей, которые не только уже услышали Его проповедь, но и восприняли ее. У нас, в нашей церковности, всегда есть соблазн всем верующим собираться, проводить возможно больше времени вместе, получать все больше, и больше, и больше — и научением, и слышанием Слова Божия, и приобщением Святых Таин, и общей молитвой, и совершением различных церковных обрядов. Все это не только законно — это хорошо и спасительно, но это только часть того, что является нашим призванием.

Наше призвание — быть вестниками Христа, как и Спаситель Христос был вестником Бога и Отца, и вместе с Собой к этому призванию привел и Своих учеников. Это очень важно. Спаситель говорил какой-то группе людей, исцелял многих, изгонял бесов; и люди, конечно, хотели, чтобы Он остался с ними неразлучно, чтобы свет Его лился все больше и больше в их души и в их жизнь. Но Христос знал, что за пределом этой малой группы — бесчисленное количество других людей, которым тоже нужен свет, которым нужна истина, которым нужно свидетельство Его жизни и смерти. Мы должны это помнить, потому что мы являемся, по слову Священного Писания, телом Христовым (1 Кор 12:27); а быть телом Христовым, как отец Сергий Булгаков говорил когда-то, значит быть как бы через века и на всем пространстве земного шара телесным, воплощенным присутствием Христа Спасителя. Я помню разговор с Патриархом Алексием [1] . Я его спросил, как бы он определил Церковь. И он мне ответил: “Церковь — это тело Христово, распинаемое за спасение своих гонителей…” И, конечно, не только гонителей, но и всех тех, которые алчут, жаждут истины, которые лишены полноты жизни, которые не познали света вечности.

И вот здесь мы видим и призыв себе, и предупреждение. Призыв: если мы хотим быть Христовыми, подобными Ему, мы должны сеять слово, и когда оно посеяно, дать этому слову взрасти. Мы не должны, оставаясь постоянно на одном месте, сеять все новое благовестие, а, посеяв то, что человек может понести, идти дальше.

Вы, может быть, скажете: как же так — разве не нужна нам постоянная забота? разве не нужно нам постоянное напоминание?.. Нам нужна эта забота и напоминание только потому, что мы недостаточно серьезно, глубоко воспринимаем то, что нам уже дано. Святость можно построить на одном изречении Евангелия, на одном слове Божием. Мы слишком порой бываем богаты воспоминаниями, знаниями и слишком бедны воплощением этого знания в жизнь. Я вам могу пример этого дать.

Есть рассказ из жизни древних египетских подвижников о том, как пришел к одному великому старцу простой крестьянин из Египта и спросил его: “Что мне делать, чтобы спастись?” Старец, который тогда жил в пустыне, ему говорит: “Стань монахом”. — “А что это значит?” — “Это значит, что ты будешь жить в пустыне, есть меньше, чем требует твой голод, жаждать, работать тяжело, спать на голой земле и молиться”. Пришлец ему отвечает: “Я нищий крестьянин, постели у меня никогда не было, я всегда жил впроголодь и работал сверх сил. Но одного я не умею делать: я не знаю молитв…” Тогда святой старец говорит ему: “Я тебя научу. Сядь рядом со мной, будем вместе плести корзины, я буду тебе вслух читать Псалтирь, и ты повторяй”. И начал: “Блажен человек, который никогда не идет по пути нечестивых…” Ученик повторил раз, другой, третий; потом говорит: “Память-то то у меня слабая. Разреши, я похожу и затвержу эти слова”. Он стал ходить, пошел дальше, дальше и исчез. И старец долгие годы его не видел. После многих лет он встретил его в пустыне, поспешил к нему и говорит: “Что же ты за ученик? я тебя научил одному стиху из псалтири, и ты ушел от меня; что же ты все это время делал?” И тот со слезами ему отвечает: “Ах, отче, вот уже сорок лет я стараюсь стать таким человеком, который никогда не ходит по пути нечестивых…” Вот вам пример. Если бы мы одно слово евангельское могли принять до конца, то мы могли бы святость на нем построить. И этим объясняется, почему Христос не оставался на одном месте. Сказав нужное одним, Он шел дальше говорить нужное другим, и к тому же призвал Своих учеников, — в том числе и нас. Это мы должны помнить; мы — посланники Божии. Как говорит один английский писатель, мы — авангард Царства Небесного.

 Вот конец первой главы Евангелия т Марка:

Приходит к Нему прокаженный и, умоляя Его и падая перед ним на колени, говорит Ему: если хочешь, можешь меня очистить. Иисус, умилосердившись над ним, простер руку, коснулся его и сказал ему: хочу, очистись. После сего слова проказа тотчас сошла с него. И он стал чист. И, посмотрев на него строго, тотчас отослал его и сказал ему: смотри, никому не говори, но пойди, покажись священнику и принеси за очищение твое, что повелел Моисей, во свидетельство им. А он, выйдя, начал провозглашать и рассказывать о происшедшем, так что Иисус не мог уже явно войти в город, но находился вне в местах пустынных. И приходили к Нему отовсюду (1:40-45).

Я хочу обратить ваше внимание на целый ряд моментов в этом рассказе. Приходит к Спасителю прокаженный, падает перед ним на колени, умоляет Его об очищении — потому что в то время проказа считалась скверной, осквернением, знаком греховности и осужденности — и говорит: “Если только ты хочешь, Ты можешь меня очистить…” Иисус умилосердился, коснулся его и сказал: Хочу, очистись.

Мы уже говорили о том, сколько милосердия, сострадания было во Христе, и нас не удивляют Его слова: Хочу, очистись… Но для окружающих Его людей то, что Он коснулся прокаженного, которого никто не посмел бы тронуть, чтобы не оскверниться и не стать самому прокаженным, показывает Его уверенность в том, что нет нечистоты, которой Божия любовь не может очистить. Тут мы должны вспомнить и о себе. Речь не идет о том, конечно, чтобы кто-нибудь рукой коснулся нас. Часто мы думаем: я пал так низко, я так осквернен жизнью, грехами своими, — как я могу подойти к другому человеку, в котором я вижу чистоту, прозрачность, светлость, красоту? Как бы моя нечистота не стала его долей… Но мы можем спокойно подойти: если в этом человеке есть сколько-то сострадания, милосердия к нам, он может прикоснуться к духовным, душевным нашим ранам, он может тронуть оскверненность нашей души и через любовь нас возродить.

Я сейчас сделаю отступление, потому что мне был поставлен вопрос относительно притчи о неправедном богатстве. Коротко говоря, в притче сказано следующее. У некоего человека был домоправитель, который правил домом нечестно. Обнаружив это, хозяин хотел его прогнать; и домоправитель подумал: куда же мне деваться? Вот что я сделаю: приглашу сюда должников моего хозяина и уменьшу их долги; в благодарность они, может быть, примут меня… Так он и сделал (см. Лк 16:1-8).

Мы знаем, что подобное случается постоянно, но нас удивляет в этой притче то, что хозяин похвалил недобросовестного, нечестного своего домоправителя, сказав, что тот поступил удачно, умно. Как же это понять? Неужели Бог нам говорит, что мы имеем право поступать бесчестно?

Мне кажется, что это можно объяснить так: подобны домоправителю все мы. Всем нам, каждому из нас без исключения, поручено заботиться об имуществе Божием, а не нашем, потому что нашего имущества нет и не может быть; все — Божие или Богом дано каким-то другим людям. Нам поручено заботиться об этом имуществе, но мы заботимся о нем или небрежно, или прямо-таки нечестно, стараемся свою выгоду получить из того, что принадлежит не нам. И Христос нам дает ясный ответ: нет, этого делать нельзя… Но вместе с тем мы видим в этой притче, что домоправитель надеялся только на одно: он себя оправдать не мог, но, распоряжаясь добром хозяина, в конечном итоге — Божиим добром, он надеялся стяжать себе благодарность и любовь людей. И вот здесь стоит ударение, в этом центр тяжести всей притчи: не в том, что он был честен или нечестен, а в том, что никакое добро нам не принадлежит: мы все домоправители, все плохо правим Божиим добром, но несмотря на это, если мы через наше управление, каково бы оно ни было, родим в других людях благодарность и любовь, то этим можем себя спасти.

[1] Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий (Симанский); + 1970 г.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Перейдем теперь ко второй главе Евангелия от Марка.

Через несколько дней опять пришел Он (Христос) в Капернаум; и слышно стало, что Он в доме. Тотчас собрались многие, так что уже и у дверей не было места, и Он говорил им слово. И пришли к Нему с расслабленным, которого несли четверо; и, не имея возможности приблизиться к Нему за многолюдством, раскрыли кровлю дома, где Он находился, и, прокопав ее, спустили постель, на которой лежал расслабленный. Иисус, видя веру их, говорит расслабленному: чадо! прощаются тебе грехи твои. Тут сидели некоторые из книжников и помышляли в сердцах своих: что Он так богохульствует? кто может прощать грехи, кроме одного Бога? Иисус, тотчас узнав духом Своим, что они так помышляют в себе, сказал им: для чего так помышляете в сердцах ваших? Что легче? сказать ли расслабленному: “прощаются тебе грехи”? или сказать: “встань, возьми свою постель и ходи”? Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи, — говорит расслабленному: тебе говорю: встань, возьми постель твою и иди в дом твой. Он тотчас встал и, взяв постель, вышел пред всеми, так что все изумлялись и прославляли Бога, говоря: никогда ничего такого мы не видали (2: 1-12).

Я хочу обратить ваше внимание на несколько особенностей этого рассказа. Во-первых, следует заметить, как часто Христос приходил в Капернаум и проповедовал там; Он даже поселился там одно время. И тем не менее, жители этого города, хотя и приходили толпами слушать Христа, и удивлялись Его речам и чудесам, все-таки оставались бесчувственными. Вина не в проповеди, а в них самих, в их сердцах, которые были холодны и невосприимчивы. Когда мы слышим благовестие Божие, на нас падает ответственность за наше отношение к нему. Это мы должны запомнить, потому что часто мы ожидаем, что услышим евангельское слово или проповедь, или с кем-нибудь побеседуем, кто духоносен — и живое слово этого человека должно нас из мертвых превратить в живых. Это не так. Слово Божие (вы, наверное, отметили в только что прочитанном отрывке выражение: и Он говорил им слово) — не магическое действие, слово Божие — это раскрытие перед человеком предельной красоты и истины; но на красоту, на истину надо уметь отозваться. И не только отозваться сердцем, восхититься, потому что восхищаемся мы многим и не надолго, — надо, чтобы оно дошло до нашего сердца, воспламенило его, дошло до нашего ума и сделало его светлым, как свет, подвигло нашу волю жить и действовать соответственно тому, что мы пережили и познали. Тут громадная трудность для нас, потому что красота, истина, добро требуют от нас подвига — и нам так часто не хочется подвига, нам жалко оставить нашу прошлую жизнь, нам хочется продолжать жить, как прежде, но чтобы вместе с тем “все было хорошо”.

Я помню человека, который ко мне приходил довольно долгое время и все говорил: “Я хочу познать Бога, откройте мне Бога!” Я ему раз ответил: “Предположим, я мог бы это сделать: готовы ли вы отказаться от той жизни, которой живете, и начать новую жизнь, или вы мечтаете о Боге только как о добавочном наслаждении в жизни, о том, чтобы стало еще лучше?” Он, человек честный, на меня посмотрел и сказал: “Да, я хотел бы, чтобы Бог вошел в мою жизнь, не нарушая того порядка, который я установил, чтобы Он прибавил новое измерение, от которого мне стало бы счастливее или лучше жить”. Это очень важно, потому что слово Божие – меч обоюдоострый, как говорит апостол (см. Евр 4:12). Если мы принимаем слово, то оно разделит свет от тьмы в нас, и мы должны сделать выбор. А кто из нас достаточно смел и достаточно устойчив, чтобы это совершить?..

И тут вспоминается слово преподобного Серафима Саровского, который говорил, что между погибающим грешником и спасающимся праведником только одна разница: решимость. Грешник часто с эмоцией воспринимает и красоту, и добро, и истину, но он воспламенится на одно мгновение — и потухает, ибо то, что до него дошло, коснулось только его эмоций. Он понял, о чем речь идет, но это не подвигло его волю на то, чтобы стать против себя самого, решиться бороться и побеждать ради истины, ради красоты, ради собственного достоинства и, в конечном итоге, ради Бога, — побеждать все то, что недостойно ни Бога, ни его самого, ни человечества, ни отношения тех, кто его окружает любовью.

Дальше говорит Евангелие: пришли к Нему с расслабленным. Что такое расслабление, откуда оно берется? Конечно, мы все знаем, что человек бывает расслаблен от голода, от нервного расстройства. Но бывает форма расслабления, которая происходит от внутреннего душевного расстройства. Я говорю не об эмоциях, а о психологическом или даже, часто, психиатрическом расстройстве. И вот на что я хочу обратить ваше внимание. Состояние этого человека, вероятно, было связано не с болезнью, а с тем, что в нем что-то было неладно; потому что Христос не говорит ему: “Я могу тебя исцелить, веруешь ли ты этому?” а в ответ на его: “Да, Господи, верую!” — исцеляет. В пятом стихе говорится: Иисус говорит расслабленному: Чадо, продаются тебе грехи твои... Казалось бы, никакого это не имеет отношения к болезни. — Это имеет отношение, потому что Христос, глядя на этого человека, увидел его глубины, увидел, что причина его расслабления — духовная.

На это, конечно, окружающие обратили внимание. Одни прислушивались в изумлении: каким образом Иисус Христос, Который для них был человек, проповедник, наставник, но Которого они еще не познали как Бога, ставшего человеком, может прощать грехи? Некоторые возмутились. Тут сидели некоторые из книжников и помышляли в сердцах своих: что Он так богохульствует? Кто может прощать грехи, кроме одного Бога? Иисус, Который только что прозрел глубины больного человека, духом Своим, как Бог всевидящий, всеведущий, познал и их помышления и, обращаясь к ним, хотя они и не выразили вслух то, что думали, сказал им: Для чего так помышляете в сердцах ваших? (Почему такие мысли рождаются из ваших глубин?) Что легче? сказать ли расслабленному: “прощаются тебе грехи”? или сказать: “встань, возьми свою постель и ходи”? Он их поставил перед прямым вопросом: Кто же Этот Человек, Который может — или претендует, что может — одним словом сделать больного цельным? Если они правы были, когда сказали, что только Бог может совершить прощение грехов, то не будет ли чудо доказательством, как бы началом доказательства того, что Он действительно есть Сын Божий, пришедший спасти мир? И Евангелие продолжает: Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи — говорит (Христос) расслабленному: тебе говорю: встань, возьми постель свою, иди в дом твой. И этим Он поставил слушателей перед неразрешимым для них вопросом: если Он может совершить такое неслыханное чудо, не является ли Он Тем, Который имеет власть, по Его собственному слову, и на земле прощать грехи? Потому что в данном случае человек, получив разрешение грехов, оказался свободен от болезни, — не наоборот; он не потому стал добродетелен, что был исцелен, — он был исцелен, потому что Господь, прозревший всю его жизнь, все его существо, и видя, что он созрел к покаянию, ему отпускает грехи, и бывший больной начинает новую жизнь и в теле своем, и в душе своей.

Над этим надо нам задуматься, потому что мы все находимся в состоянии болезни. Кто из нас может сказать, что у него тело, ум, все силы душевные в таком строе, что он в полной гармонии с собой, с Богом, с ближним, с природой? А если не так, то и к нам относится эта притча; нам надо заглянуть глубоко в себя, поставить вопрос: что во мне духовно, душевно расстроено? почему моя телесность от этого страдает? отчего все вокруг меня страдает вследствие того, что в глубинах моих есть яд, есть расстройство?

 Далее мы читаем в Евангелии:

Вышел Иисус опять к морю; и весь народ пошел к Нему, и Он учил их. Проходя, увидел Он Левия Алфеева, сидящего у сбора пошлин, и говорит ему: следуй за Мной. И он, встав, последовал за Ним. И когда Иисус возлежал в доме его, возлежали с Ним и ученики Его и многие мытари и грешники: ибо много их было, и они следовали за Ним. Книжники и фарисеи, увидев, что Он ест с мытарями и грешниками, говорили ученикам Его: как это Он ест и пьет с мытарями и грешниками? Услышав сие, Иисус говорит им: не здоровые имеют нужду во враче, но больные; Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию (2: 13-17).

Очень интересен этот отрывок тем, что Левий Алфеев и апостол Матфей, написавший первое Евангелие, — одно и то же лицо. Мытари были сборщиками римских податей или пошлин, которые они брали на откуп, и были всеми ненавидимы и презираемы за нечестность, вымогательство, служение иностранным завоевателям. Христос же никогда не гнушается прошлой жизнью человека. Мытарь делается апостолом и евангелистом. Но каким образом это могло случиться? Неужели просто потому, что Христос прошел мимо него и обратился к нему со словами: “Следуй за Мной”, Матфей мог встать и последовать за Ним? Конечно, нет. Здесь, так же как и во всех случаях чудес Христовых, идет речь о том, что человек не раз слышал слово Христово, не раз видел Его в действии, не раз созерцал Его лик; и постепенно от этих встреч — редких, случайных, мимолетных — в нем вырастало чувство изумления, почитания по отношению ко Христу, и, как следствие, это чувство его заставляло пересмотреть и себя самого, и свою жизнь, свои поступки, свое положение в обществе. Что он мог заметить? Он мог заметить, как я только что говорил, что он окружен презрением, ненавистью, что стал чужим для своих, потому что пристал к врагам. А вместе с тем, Господь Иисус Христос на него не взирает с презрением, не относится так, как относятся другие или как он сам относится к другим. Это его заставило задуматься, вероятно, и постепенно он созрел к тому, чтобы стать учеником Христа; тьма рассеялась в нем. И когда Христос, окруженный людьми, которые себя считали праведниками, добродетельными, чистыми, верными, проходя мимо Левия, остановился и сказал: Следуй за Мной, то есть включил его в круг Своих учеников, самых приближенных Своих друзей, вопреки тому, как на него, мытаря, смотрели окружающие, Левий не мог иначе поступить, как встать и следовать за Христом, потому что он был как бы исцелен, он был призван, он узнал в себе человека и из благодарности, изумления мог последовать за Христом. Он пригласил Христа к себе, и Христос (опять-таки, нарушая — как бы сказать? — все “правила приличия”) пошел к нему в дом, — в дом, куда ни один порядочный человек бы не пошел. И окружили Его многие мытари, то есть такие же, как Матфей, предатели своего народа, как бы римлянами купленные, грешники всех родов и типов; их было много, и Христос их не чуждался. Евангелие говорит: они следовали за Ним, — за единственным, Кто их не отгонял от Себя, не говорил: отойдите от Меня, вы нечистые, порочные... Книжники и фарисеи, которые себя считали праведниками, этим возмутились: как Он может есть с мытарями и грешниками!.. В то время, да и сейчас в некоторых языческих странах, не едят с отверженными людьми, не делят с ними пищу, не садятся с ними за стол. И Христос услышал их молву и обратился к тем, которые себя считали и здоровыми, и чистыми, и праведниками, и сказал им: Не здоровые имеют нужду во враче, но больные; Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию... Когда Он говорит “не праведников”, конечно, Он говорит о само-праведниках, то есть о таких, которые сами себя считают праведниками, не о тех, которые перед лицом Божиим действительно праведны и не нуждаются в покаянии, потому что уже покаялись, потому что уже стали новыми людьми.

Вот почему за Христом следовали и грешники всех родов, и мытари, и даже те фарисеи, которые умели испытать свое сердце. Мы имеем в Евангелии от Иоанна рассказ о том, как ко Христу приходил поговорить фарисей Никодим, не удовлетворенный своей ветхозаветной праведностью. Он в словах Христа слышал что-то новое, ему открывалось Царство Божие, Царство всепобеждающей любви; не слабой любви, которая принимает в свое общество всех без разбора, а той любви, которая может зажечь в человеке благодарность, ответную любовь с такой силой, что человек делается новой тварью и начинает жить достойно своего человечества и достойно своего Бога.

Дальше читаем в Евангелии:

Приходят к Нему и говорят: почему ученики Иоанновы и фарисейские постятся, а Твои ученики не постятся? И сказал им Иисус: могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених? Доколе с ними жених, не могут поститься. Но придут дни, когда отнимется у них жених; и тогда будут поститься, в те дни (2: 12-20).

Я хочу поднять вопрос о посте. В Ветхом Завете предполагалось, что поститься надо раз в неделю. Фарисеи же и книжники, от избытка благочестия, постились целый ряд дней и этим (считали они) заслуживали благоволение Божие. Не так ли, мы видим, многие сейчас постятся? Люди, которые живут, может быть, не так уж замечательно нравственно, у которых сердца не такие уж чистые, нравственность которых сомнительна, исполняют все, что как будто повелевает им Церковь. И постятся они, забывая, что телесный пост не прибавляет ничего к человеческой духовности, если намерение не исходит именно из духовности. Апостол Павел говорит: пища не приближает нас к Богу (1 Кор 8:8); и еще: Кто ест, не уничижай того, кто не ест; и кто не ест, не осуждай того, кто ест... Кто ест, для Господа ест, ибо благодарит Бога; и кто не ест, для Господа не ест и благодарит Бога... Кто ты, осуждающий чужого раба? Перед своим Господом стоит он, или падает. И... силен Бог восставить его (см. Рим 14:3 и след.).

Речь не идет о том, чтобы поститься физически только (я настаиваю на слове “только”, потому что не хочу сказать, что церковно установленные посты не имеют смысла), но к посту должно прибавиться иное измерение: духовное. Мы должны поститься, не мучая наше тело, а оживляя нашу душу. Уже в древности, в пророчестве Исайи есть место, где пророк описывает, какой пост угоден Богу. Я приведу это место, хотя оно продолжительное:

Вот, в день поста вашего вы исполняете волю вашу и требуете тяжких трудов от других. Вот, вы поститесь для ссор и распрей и для того, чтобы дерзкою рукою бить других; вы не поститесь в это время так, чтобы голос ваш был услышан на высоте (то есть Мною). Таков ли тот пост, который Я изобрел, день, в который томит человек душу свою, когда гнет голову свою, как тростник, и подстилает под себя рубище и пепел? Это ли назовешь постом и днем, угодным Господу? Вот пост, который Я избрал: разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой, и от единокровного твоего не укрывайся. Тогда откроется, как заря, свет твой, и исцеление твое скоро возрастет, и правда твоя пойдет пред тобою, и слава Господня будет сопровождать тебя. Тогда ты воззовешь, и Господь услышит; возопиешь, и Он скажет: “вот Я!” Когда ты удалишь из среды своей ярмо, перестанешь поднимать перст и говорить оскорбительное, и отдашь голодному душу твою, и напитаешь душу страдальца: тогда свет твой взойдет во тьме, и мрак твой будет как полдень; и будет Господь вождем твоим всегда: и во время засухи будет насыщать душу твою и утучнять кости твои, и ты будешь, как напоенный водою сад и как источник, которого воды никогда не иссякают. И заселятся потомками твоими пустыни вековые: ты восстановишь основания многих поколений, и будут называть тебя восстановителем развалин, возобновителем путей для населения (Ис 58:3-12).

Вот о каком посте говорит Господь через Своего пророка, вот о чем говорит Церковь, когда призывает поститься, а не о том формальном посте, который держали фарисеи и который мы так часто фарисейски сами держим.

 Вот следующий отрывок второй главы Евангелия от Марка:

Никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небеленой ткани: иначе вновь пришитое отдерет от старого, и дыра будет еще хуже. Никто не вливает вина молодого в мехи ветхие: иначе молодое вино прорвет мехи, и вино вытечет, и мехи пропадут. Но вино молодое надобно вливать в мехи новые (2: 21-22).

О чем здесь идет речь? Речь идет о том, что Христос принес еврейскому народу (и через еврейский народ того времени — всему миру) совершенно новое учение: не теоретическое учение, не какие-нибудь философские взгляды, а новую жизнь, жизнь, которая не может уложиться в какие бы то ни было формальные категории. Разницу между этим учением и учением Ветхого Завета можно определить так. В Ветхом Завете все покоится на законе; в Новом Завете дышит свободно Дух Божий, Который является Духом благодати, тем даром Божиим, который делает нас свободными, то есть самими собой, — и вместе с этим детьми Божиими. Если сравнить действие ветхозаветного закона с действием заповедей Христовых, которые часто рассматриваются как приказы от Бога, как тот же самый закон, только перенесенный в Новый Завет, исходящий из уст Христа вместо уст Моисея, то мы видим, какая тут глубинная разница. Исполняющий законы Ветхого Завета мог себя считать праведным перед Богом. Он ничем не нарушил Его волю, ему не в чем в этом отношении каяться, он чист перед Богом, он может стоять с открытым лицом перед Ним, и Господь его может только принять как Своего верного друга и слугу.

В Новом Завете, в Евангелии есть место, где Христос говорит, что мы должны выполнить все Им заповеданное, и прибавляет: но когда вы все это выполните, считайте себя недостойными слугами (см. Лк 17:10). Что это значит? Значит ли это: что бы мы ни делали, все равно мы ни на что не годимся? Конечно, нет. Но это значит, что когда мы исполним все заповеди Христовы, мы не можем сказать: “А теперь мы (простите за выражение) с Богом “квиты”; с нас ничего не спросится”. Разница между ветхозаветной заповедью и заповедью Христовой именно в том, что заповедь Ветхого Завета, как я уже сказал, может человека сделать праведным перед Богом, то есть идеально законопослушным; заповеди же Христовы не являются законом внешнего поведения. В форме указаний, как человек должен жить, они нам описывают человека, каким он должен быть, чтобы и внешне оказаться таковым. Иначе сказать: пока заповедь не станет для нас второй природой, вернее, пока вторая наша грешная природа не будет вытеснена нашей истинной природой, пока мы не станем как бы иконой Божией, образом Божиим на земле, выполнение этих заповедей нас все равно праведными не сделает. Эти заповеди нам говорят о том, какими мы должны быть внутри, и как, будучи такими в глубинах наших, мы должны поступать. Это различие очень важное. И поэтому место, которое я только что вычитал, нам говорит о том, что мы не можем взять новозаветные заповеди, не можем принять жизнь, какую нам предлагает Христос, и просто выполнять то, что Он нам сказал, рабски или с расчетом на награду. Нам надо совершенно перестроиться; нам надо не искать праведности перед Богом, то есть не искать безопасности перед Его судом, а надо постепенно как бы приобрести, выражаясь словами апостола Павла, ум Христов (I Кор 2:16); можно было бы прибавить: сердце Христово, дух Христов, — с тем, чтобы жизнь по заповедям Христовым была естественным нашим состоянием.

И вот Христос нам говорит: не переносите категории Ветхого Завета в Новый, не думайте, что можно просто исполнять заповеди Нового Завета, жить Новым Заветом, новой полнотой жизни, которую Я предлагаю, так же просто, как вы жили ветхозаветной праведностью. Вино новое, еще бушующее, еще кипящее жизнью, надо вливать в крепкие новые мехи, потому что если влить это вино в старые мехи, то молодое вино их прорвет. И так оно и случается. Каждый раз, когда люди обращаются ко Христу и думают, что выполнением Его заповедей, будто простых приказов, они делаются праведными перед Ним, они перестают быть христианами. Они остаются людьми Ветхого Завета, которые еще не поняли, что закон Христа — закон свободы: не произвола, а той царственной, дивной свободы, которая нам дается через сыновство, когда мы делаемся подобными Христу и когда все, к чему Он нас призывает, делается для нас естественным прорывом души, когда все, что мы творим, является именно плодом той новой жизни, которая в нас родилась.

 Вот последние шесть стихов из второй главы Евангелия от Марка:

И случилось Ему (Христу) в субботу проходить засеянными полями; и ученики Его дорогою начали срывать колосья. И фарисеи сказали Ему: смотри, что они делают в субботу, чего не должно делать? Он сказал им: неужели вы не читали никогда, что сделал Давид, когда имел нужду и взалкал сам и бывшие с ним? Как вошел он в дом Божий, при первосвященнике Авиафаре, и ел хлебы предложения, которых не должно было есть никому, кроме священников, и дал и бывшим с ним? И сказал им: суббота для человека, а не человек для субботы. Посему Сын Человеческий есть господин и субботы (2:23-28).

О чем здесь идет речь? Срывать колосья рукой было дозволено по Закону Моисея, но фарисеи видели в этом нарушение субботы, уподобляя своими толкованиями срывание и растирание руками жатве и молотьбе. Здесь они еще раз (и на протяжении всего Евангелия мы это видим) стараются или применить закон абсолютно формально, так, чтобы он был тюрьмой для людей, а не путем или свободой, или этот закон Моисеев, который был дан для того, чтобы человек вырос из своего естественного состояния в состояние богопочитателя, Божьего слуги, они стараются так извратить, чтобы можно было его употребить в осуждение, — в данном случае, Христа, но часто, как мы знаем из истории, и для осуждения других людей. Вот что отвечает Христос: Неужели вы не читали никогда, что сделал Давид, когда имел нужду и взалкал сам и бывшие с ним?.. Сколько тут ласки, сострадания, и вместе с тем сколько иронии в Его словах: Неужели вы не читали?.. Фарисеи считали, что они укоренены в Ветхом Завете, что нет такой черты закона Моисеева, который они бы не знали, а Христос им говорит: “Неужели вы не читали, вы, которые так гордитесь своей начитанностью, своей ученостью?..”

Не напоминает ли это зачастую наше отношение к Священному Писанию, к церковным установлениям? Как мы вчитываемся во все правила, как мы (не всегда, но — бывает) притязаем на то, что мы все исполняем, — и как мы эти правила оборачиваем в орудия для осуждения нашего ближнего. Мы проходим мимо милости, ради того чтобы применить — формально — закон, который сами не применяем к себе. То же самое здесь происходит. Фарисеи применяют закон, который сами истолковывают: ведь Моисей ничего не говорил из того, на что они ссылаются, но они его слова применяют так, чтобы найти способ осудить Христа и Его учеников. А закон, Ветхий Завет в этом отношении имеет всю глубину, весь простор человечности. Это одна из самых замечательных вещей Ветхого Завета: это книга, которая написана с совершенной искренностью людьми о людях; в этой книге нет попытки приукрасить и объяснить то, что случается недостойного человека или народа; эта книга написана как бы с точки зрения человека, который смотрит глазами Божиими, с пониманием Божиим. А понимание, значит и сострадание, и вместе с этим — справедливый суд: зло, любое “не то”, конечно, осуждается, но человек при этом не обязательно осуждается. Жалко человека, и вместе с этим непримиримо осуждается его поступок.

В данном случае фарисеи поступают как раз наоборот, и этот подход был виден неоднократно, раз за разом, в течение нашего разбора Евангелия. И Христос им говорит: Разве вы не помните, что Давид сделал? — Давид, который считается величайшим святым Ветхого Завета, — и прибавляет: Суббота для человека, а не человек для субботы... То есть все правила, которые даны в Ветхом или в Новом Завете, даны для человека, для его пользы, для его спасения, а не для того, чтобы его сломать, разбить, поработить.

Это замечательное место. Мы видим в начале Ветхого Завета, что Бог в седьмой день почил от дел Своих (см. Быт 2:2). Этот седьмой день и есть суббота, день отдыха. Но что случилось в этот день? Бог не отвернулся от Своего творения, Бог не отступился от Своего всесозидательного творчества; но вместе с тем Он поручил человеку продолжение Своего дела на земле. Он все заготовил, теперь человеку велено (или дано, доверено) довести дело Божие под Его водительством до совершенства. Этот седьмой день — это история человечества, это наше время, в котором мы живем и в которое мы должны войти творчески, как соработники Божии, как строители того Царства, в котором Бог будет все во всем(см I Кор 15:28).

В Ветхом Завете этот седьмой день считался святым днем, когда и человек должен был отдохнуть от своих обычных земных дел, посвятив день Богу, молитве, чтению Священного Писания и изучению его, подвигу духовной жизни. Но не только человек должен был почить: должна была почить вся природа. Человек не творил земных дел, не пахал; на природу этот седьмой день распространялся тем, что каждый седьмой год было предписано дать покой земле, дать отдых полю, пахать следовало другие области. Этим уже в Ветхом Завете завязывается экологическая тема, которая сейчас стала столь трагически важной. Вот и ставится вопрос: творить ли добро в этот день (что, по мнению фарисеев и книжников, нарушало субботу) или, воздерживаясь от всякого доброго дела, фактически творить зло?.. Ясно, что эту “субботу”, — период времени, который является историей, человек должен употребить на то, чтобы все дело Божие довести до совершенства, не заковывая его в такие законы, которые не дают никакой твари, ни человеку, ни остальному миру дышать, действовать, возрастать, перерастать свое естественное состояние, из плотского делаться духовным. Вот о чем говорит Христос в этом отрывке.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Третья глава Евангелия от Марка начинается так:И пришли опять в синагогу; там был человек, имевший иссохшую руку. И наблюдали за Ним, не исцелит ли его в субботу, чтобы обвинить Его. Он же говорит человеку, имевшему иссохшую руку: стань на средину. А им говорит: должно ли в субботу добро делать, или зло делать? Душу спасти, или погубить? но они молчали. И, воззрев на них с гневом, скорбя об ожесточении сердец их, говорит тому человеку: протяни руку твою. Он протянул, и стала рука его здорова, как другая (3:1-5).

В этом евангельском отрывке говорится, что Христос “прогневался”. Как можно представить себе Христа — такого прозрачного, стройного — во гневе? Есть ли гнев в Боге? Существует ли “праведный” гнев?

Это выражение надо сопоставить с тем, что немножко дальше мы читаем о боли Христовой, о Его жалости. Его гнев был без греховной примеси. Когда мы гневаемся, мы злимся. Христос не злился, Он пылал гневом в совершенно ином смысле. Боль, которая в Нем рождалась при виде намеренного зла, выражалась в том, что Он не мог этого выдержать, не сказав строгое, суровое слово. К нам же апостол Павел в Послании к Ефесянам обращается с предупреждением о том, что и наш гнев должен бы быть святой гнев, то есть без греха, без раздражения; такой гнев может быть выражением предельной боли:

Гневаясь, не согрешайте: солнце да не зайдет во гневе вашем; и не давайте места дьяволу. Кто крал, впредь не кради, а лучше трудись, делая своими руками полезное, чтобы было из чего уделять нуждающемуся. Никакое гнилое слово, да не исходит из уст ваших, а только доброе для назидания в вере, дабы оно доставляло благодать слушающим. И не оскорбляйте Святого Духа Божия, Которым вы запечатлены в день искупления. Всякое раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас; но будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во Христе простил вас (Еф 4:26-32).

Я хочу обратить ваше внимание на два места: Гневаясь, не согрешайте; и дальше: Не оскорбляйте Святого Духа Божия, Которым вы запечатлены в день искупления. И всякое раздражение и ярость и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас. Такой подход мы встречаем не только в Священном Писании, а везде, где говорится слово из глубин опыта человеческого — не злого, а опыта, достойного человека. Вы, наверное, помните, как в “Братьях Карамазовых” старец Зосима рассказывает о своем брате Маркелле. В ответ на замечание, что люди были злы, он говорит: люди-то были хорошие, да поступали плохо... Он умел различить между поступком и человеком, умел, ненавидя зло, жалеть преступника и не обманываться, будто, ненавидя человека, мы ненавидим действующее в нем зло. Зло в человеке это раненность грехом. Зло в человеке — это болезнь, в худшем случае — это одержимость, состояние, которое должно было бы вызывать в нас жалость и сострадание. Это мы и видим во Христе в предельном смысле, потому что Он пришел грешников спасти — и какой ценой!.. Он Сам говорит: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин 15:13). Христос каждого человека считал Своим ближним, Своим другом. Он берет на Себя всю тяжесть человеческого отпадения от Бога, все его последствия, и к каждому человеку, к тем, кто Его ненавидит ярой ненавистью, Он относится с этим состраданием. Вспомните, как в момент, когда Его пригвождали ко кресту, Он обратился к Богу с молитвой: Прости им, Отче, они не знают, что творят!.. (см. Лк. 23:34).

Иногда говорят, что нельзя не прощать своим врагам, но ненавидеть врагов Божиих — законно. Это же безумие! Бог возлюбил тех, которые (это слово апостола Павла, не мое) были врагами Ему (см. Рим 5:10), стал человеком, умер за них, чтобы иметь власть им прощать. Неужели своей ненавистью к тем, кого мы считаем врагами Божиими, мы Ему как бы бросаем укор и говорим: “Ты ошибся, Ты был не прав. Хотя Ты их любил крестной любовью, я их буду ненавидеть “праведной” ненавистью...” Христос пришел грешных спасти. Я пришел не судить мир, но спасти мир, — говорит Он Сам (Ин 12:47). В тех местах Священного Писания, Евангелия, где Бог как будто с гневом обращается к окружающим, этот гнев выражает предельную боль, он — горячность, ожог боли, а не ненависть. Да, Христос относится сурово к тому злу, которое происходит от соблазнов, Он порой сурово обращается к тем, которые не хотят видеть правды и отвергают ее, хотя знают, где правда и где неправда. Вы, наверное, помните некоторые места в Евангелии от Матфея, которые в этом отношении особенно разительны. Вот пример: Горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! ибо если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись (Мф 11:21). Да, горе… Это не проклятие, это крик боли: “Ведь Я творил чудеса в вашей среде, Я исцелял больных, Я произносил слова, которые переворачивают души самых грешных людей, а вы Меня изгнали и отвергли... Горе вам, горе, пока вы не опомнитесь!” И в другом месте есть слова, которые священники произносят большей частью очень сурово, забывая именно о боли Христовой. Можно их читать и так, сурово, но можно, представляя себе боль Христову о том, что эти люди погибают, сказать с оттенком горькой печали: Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам, ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры..., что поедаете домы вдовиц и лицемерно долго молитесь: за то примете тем большее осуждение. Горе вам, книжники и фарисеи лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хоть одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны (то есть ада), вдвое худшим вас (Мф 23:13-15). И еще дальше мы читаем:Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; сие надлежало делать, и того не оставлять /.../. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды. Фарисей слепой! очисти прежде внутренность чаши и блюда, чтобы чиста была и внешность их (Мф 23:23-26).

Конечно, здесь идет речь не о чашах и блюдах, а о том, чтобы человек очистил свое сердце, свой ум, выправил свою волю, и чтобы та правда, которая живет в глубинах его души, нашла себе выражение вовне.

И еще одно замечание хочу сделать о зле. Злоба, раздражение, ненависть являются порой (мне кажется, очень часто) обратной реакцией человека, который испытывает несправедливость, который страдает в себе и особенно в ближних, любимых ему людях. Такой человек порой делается злобным, жестоким и может даже произнести слова такие страшные, каких он не сказал бы, если боль не вызвала бы этих слов. Мне вспоминается очень меня поразивший случай. Во время войны я был хирургом на фронте. У одного пленного немца развился огромный нарыв на ноге. Он меня просил его оперировать, но я отказался, так как среди пленных был хирург, который по Женевскому соглашению имел право оперировать пленных немцев, и я старался соблюдать это правило. Оперировать должен был этот немецкий хирург, я же предложил ему, что буду давать анестезию во время операции. “Зачем? — сказал он мне. — Он молодой человек, солдат, пусть стиснет зубы и выносит страдание”. Он действительно так и оперировал: ножом разрезал всю ногу под крики этого несчастного. Тот сначала кричал и плакал, потом начал ругаться, потом проклинать этого офицера, затем он сказал хульные слова на Бога. А когда операция была кончена, он вытянулся под караул на операционном столе и сказал офицеру: “Простите за слова, которые я произнес!” И хирург ответил что-то очень страшное и очень правдивое; он сказал: “Ты меня этим не обидел. Когда человек страдает, он сначала кричит и плачет, потом он начинает ругаться, потом он начинает проклинать свою судьбу, потом, если у него есть возможность, он проклинает человека, который ему причиняет зло, а если страдание дойдет до предела, выше человеческих сил, он начинает проклинать Бога”. Этот врач в своем безумии — потому что он был безумен в своей жестокости — уловил нечто очень важное: порой человек говорит злое или даже творит зло, потому что в нем такая боль, которую он ничем иначе не может выразить.

Но здесь речь идет не об этом. Книжники и фарисеи никакой такой боли не чувствовали. Они из своей успокоенности и своей лжеправедности творили зло тем, что отказывались творить добро; и вот почему Христос с такой болью и с таким святым, освящающим гневом к ним обращался.

 Фарисеи, выйдя, немедленно составили с иродианами совещание против Него, как бы погубить Его. Но Иисус с учениками Своими удалился к морю; и за Ним последовало множество народа из Галилеи, Иудеи, Иерусалима, Идумеи и из-за Иордана. И живущие в окрестностях Тира и Сидона, услышав, что Он делал, шли к Нему в великом множестве. И сказал ученикам Своим, чтобы готова была для Него лодка по причине многолюдства, дабы не теснили Его. Ибо многих Он исцелил, так что имевшие язвы бросались к Нему, чтобы коснуться Его. И духи нечистые, когда видели Его, падали пред Ним и кричали: Ты Сын Божий. Но Он строго запрещал им, чтобы не делали Его известным (3:6-12).

На протяжении всей третьей главы Евангелия от Марка мы видим, как нарастает против Христа оппозиция книжников и фарисеев, а также трусливая сдержанность окружающих, которые не решаются стать против своих обычных вождей. За Христом наблюдают, с тем чтобы Его обвинить; и для того чтобы защитить свое собственное положение, Его противники закрываются, не хотят слышать, не хотят видеть. Судьба Христа — непонятого, отвергнутого, оставленного — проходит красной нитью через все Евангелие. Кульминационный, может быть, пункт ее — это вход Христа в Иерусалим.

Вход Господень в Иерусалим — один из самых трагических праздников, который нам приходится пережить. В нем, как будто, все двоится. Есть ряд событий очевидных, которые обращают на себя внимание, и есть какая-то глубина этих событий, которая почти неприметна и уже носит на себе печать Страстей Господних.

Внешне — торжество. Господь въезжает в Иерусалим, как царь, на Нем исполняется пророчество: Ликуй от радости, дщерь Иерусалима, Царь твой грядет к тебе... кроткий, сидящий на ослице (см. Зах 9:9). Он окружен учениками; народ, который в течение последних недель видел проявляющуюся в Нем славу Божию, встречает Его ликующе. Невзирая на негодование первосвященников, фарисеев, книжников, на сопротивление политических вождей, люди встречают Его с восторгом, постилают на Его пути пальмовые ветви, снимают с себя одежду, чтобы Он прошел по ней. Кричат: Осанна Сыну Давидову! Благословен Грядущий во имя Господне!..(Мф 21:9). И казалось бы, это торжественное шествие; казалось бы, мы можем ликовать вместе с народом. Но когда мы вдумываемся в события последующих дней, мы видим какое-то трагическое недоразумение, потому что это торжество, эта радость народная непонятным, как будто, образом через несколько дней превращается в ярость, в ненависть толпы, которая перед Пилатом будет кричать: “Распни, распни Его! Не Его — Варавву нам отдай!..”

Понять это можно только так, мне кажется. Как бы глубже слоем, чем внешнее торжество, это событие несет печать глубинного недоразумения. Встречают Христа как царя, ожидают в Нем политического вождя. До сих пор Он скрывался, теперь Он открыто въезжает в город со Своими учениками. И люди думают, что приближается время, когда Он возьмет в Свои руки судьбы Израиля, когда настанет время политической, государственной и общественной независимости еврейского народа, когда наступит время возмездия язычникам, мести Израиля, когда он воцарится, восторжествует. Народ ожидает, что кончается время его унижения и начинается слава — последняя, победная слава Израиля.

А Христос вступает в Иерусалим как кроткий Царь, Царство Которого не от мира сего. Он пришел принести это Царство в сердца человеческие, Он пришел установить новое Царство, от которого страшно становится человеческому сердцу, потому что оно — Царство совершенной, самоотверженной любви, самоотречения, Царство изгнанничества ради правды и ради истины, Царство, которое всецело в человеческих сердцах и определяется пока только тем, что в чьих-то сердцах — немногочисленных или многих — единственным Царем является Господь Бог. Люди ожидали от Него земной победы, обеспеченности, покоя, устойчивости; Христос им предлагает оторваться от земли, стать бездомными странниками, проповедниками этого Царства, которое и самому человеку бывает так страшно...

И вот, эти люди, которые недавно встречали Его с таким торжеством, восстают на Него с таким негодованием и ненавистью, непримиримой ненавистью, потому что Он обманул все их надежды. Жить без надежды человек едва ли может; но воспламениться надеждой, когда она уже угасла — и увидеть эту надежду поруганной порой бывает невыносимо. И тот, кто явился причиной такого поругания, падения последней надежды, едва ли может надеяться на милость человеческую. Это и случилось со Христом.

 Потом взошел на гору и позвал к Себе, кого Сам хотел; и пришли к Нему. И поставил из них двенадцать, чтобы с Ним были и чтобы посылать их на проповедь, и чтобы они имели власть исцелять от болезней и изгонять бесов; поставил Симона, нарекши ему имя Петр, Иакова Зеведеева и Иоанна, брата Иакова, нарекши им имена Воанергес, то есть “сыны громовы”, Андрея, Филиппа, Варфоломея, Матфея, Фому, Иакова Алфеева, Фаддея, Симона Кананита и Иуду Искариотского, который и предал Его (3:13-19).

С этого времени заметно старание Иисуса выделять из общего числа учеников более тесный круг лиц, лучше понимавших Его, или порой хоть не понимавших, но слепо, преданно, любовно за Ним следовавших. Господь Иисус Христос старается развить из них полезных деятелей. В какой-то мере общественная проповедь Христа постепенно отходит на второй план, и главное усилие Его начинает сосредотачиваться на этом кружке будущих апостолов. И с каким терпением Он воспитывает их! Мы можем видеть целый ряд моментов, которые я хочу выделить, раньше чем вернусь к тому отрывку, который я читал.

В Евангелии от Иоанна мы читаем:

Фома сказал Ему: Господи! не знаем, куда идешь; и как можем знать путь? Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня. Если бы вы знали Меня, то знали бы и Отца Моего. И отныне знаете Его и видели Его. Филипп сказал Ему: Господи! покажи нам Отца и довольно для нас. Иисус сказал ему: столько времени Я с вами, и ты говоришь: покажи нам Отца? Разве ты не веришь, что Я в Отце и Отец во Мне? (Ин 14:5-10).

Здесь видно непонимание учеников. Несмотря на то, что они постоянно следовали за Христом, внимали Его словам, что Он отдельно учил их, они многого не понимали до последнего момента, пока Христос не воскрес.

И согласно 16-й главе Евангелия от Иоанна, Он говорит: Еще многое имею сказать вам; но вы теперь не можете вместить (Ин 16:12). И еще есть место в Евангелии от Луки: Был же спор между ними, кто из них должен почитаться большим. Он же сказал им: цари господствуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются, а вы не так: но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий — как служащий. Ибо кто больше: возлежащий, или служащий? А Я посреди вас, как служащий (Лк 22:24-27).

Это я вычитываю для того, чтобы показать, как долго и терпеливо Христу приходилось воспитывать Своих учеников, приготавливать их к исполнению того, к чему они были призваны, то есть к проповеди Его. Содержанием их проповеди не должно было быть нечто, что они как бы слышали, но чего они не испытали и не познали глубинным внутренним опытом. Апостол Иоанн пишет в одном из своих посланий: Мы говорим о том, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши (I Ин 1:1). Апостолы знают, о чем они говорят. Так же мы говорим о Христе? Так ли мы способны пронести свидетельство нашей веры? Христос их — и нас! — посылает на проповедь именно быть свидетелями Его. А свидетель — это тот, кто видел, кто знает из внутреннего опыта, из глубинного переживания, убежденно. И затем, как следствие этой приобщенности Христу, они получают власть исцелять болезни и прогонять бесов.

К этому мы вернемся в другом месте. Сейчас я хочу объяснить еще одно слово из прочитанного отрывка. Христос избрал Иакова Зеведеева и Иоанна брата его, нарекши имимена Воанергес, то есть “сыны громовы”. Объяснение этого странного прозвища мы находим в другом месте: (Ученики) вошли в селение Самарянское, чтобы приготовить для Него; но там не приняли Его, потому что Он имел вид путешествующего в Иерусалим. Видя то, ученики Его, Иаков и Иоанн, сказали: Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал? Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете, какого вы духа; ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать (Лк 9:53-56). Вот почему они названы Воанергес, что значит “сыны громовы”.

 Вернемся к Евангелию от Марка.

Приходят в дом; и опять сходится народ, так что им невозможно было и хлеба есть. И, услышав, ближние Его пошли взять Его, ибо говорили, что Он вышел из себя. /.../ И пришла Матерь Его и братья Его и, стоя вне дома, послали к Нему звать Его. Около Него сидел народ. И сказали Ему: вот, Матерь Твоя и братья Твои и сестры Твои, вне дома, спрашивают Тебя. И отвечал им: кто матерь Моя и братья Мои? И обозрев сидящих вокруг Себя, говорит: вот матерь Моя и братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, и сестра, и матерь (Мк 3:20-21, 31-35).

Недоумение ближних Христа весьма понятно. Он бросил Свое ремесло, увлекается проповедничеством, не радеет о Своем здоровье и даже о пище, нарушает общепринятые правила и религиозные обычаи, возбуждает против Себя книжников и придворную партию и т. д. Поэтому родные Христа естественно опасались, что Он лишился разума, и хотели уговорить Его вернуться домой. Он и это горе испытал на Себе: быть непонятым самыми близкими родственниками; даже братья Его — и те не верили в Него; они поверили, когда убедились в факте Его воскресения.

Тут ставится вопрос: кто же наш ближний? Сказано в Евангелии, что пришли к Христу самые близкие Ему люди: и Мать Его, и сводные Его братья и сестры. Как же определить, кто мой ближний? Христос говорит в Евангелии же: кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, и сестра, и матерь. Мы считаем ближними своих кровных, близких, но если мы вступаем в евангельский дух, мы должны понять, что не можем разделять мир на своих и на чужих. Если наши близкие по крови, наши родные вовсе чужды Евангелию, Христу, Богу, они в какой-то мере не приобщены тому основному, что является нашей жизнью. Это не значит, что мы должны от них отвернуться, это не значит, что они нам делаются чужими; это значит, что на другом плане есть люди, которые нам даже ближе, с кем мы разделяем опыт такой глубины, такой значительности, какого не можем разделить с нашими единокровными.

Тут встает перед нами — не проблема, а задание. Если мы познали Бога, а наши самые близкие, родные Его не познали, они нам остаются и матерью, и отцом, и братом, и сестрой, и другом; но мы посланы к ним для того, чтобы раскрыть перед ними глубины нашей собственной души. Сделать это можно не “проповедью”, не тем, чтобы “возвещать правду” ее не знающим, и конечно, не упреками, а тем, чтобы им показать всей своей жизнью, сиянием нашей жизни, что есть иное измерение, чтобы они через любовь к нам, через близость к нам приобщились тому, что для нас является предельной и последней глубиной жизни.

И в других местах Христос говорил о том, кто нам ближний. Вы все, наверное, помните притчу Христову о милосердном самарянине. В ней рассказывается, как на человека напали разбойники, как он лежал при дороге и мимо него прошли и священник и левит. Первый взглянул, второй даже остановился посмотреть — и оба прошли, им до него дела не было, потому что был “чужой” человек: какое им до него дело?.. Этим же путем шел самарянин, то есть человек, которому евреи и не прикоснулись бы; еретик, безбожник, враг, чужой. Он остановился, увидел этого несчастного зрячими, а не слепыми глазами и позаботился о том, чтобы его вылечить и вернуть к жизни. В конце этой притчи Христос говорит: вот кто ближний; иди и ты поступай так же (см. Лк 10:29-37).

Ближний, в понимании Евангелия, это тот, кто нуждается в нас. И если наши родные чужды Богу, они нам делаются ближними, самыми близкими ближними, потому что они нуждаются в исцелении, которое было дано этому человеку, попавшему к разбойникам. Но кроме них, всякий человек, который находится в какой-либо нужде, является нашим ближним. В 25-й главе Евангелия от Матфея Христос нам указывает: что бы мы ни сделали человеку в нужде — ввели его в дом, потому что он бездомный, накормили, потому что он голодный, одели, потому что он нагой, и т. д. — все это мы сделали Ему Самому, поскольку все это проистекает из глубин нашей способности любить, видеть нужду и служить нуждающемуся.

Попутно мне хочется затронуть один вопрос, который порой вызывает недоумения: вопрос о братьях Христовых. В православной вере мы утверждаем, что Мать Христа, Мария, была Девой, когда родился Спаситель; мы утверждаем и верим, и каким-то внутренним опытом знаем, что Она осталась Приснодевой, то есть Девой навсегда, что Она не знала мужа. О ком же идет речь, когда Евангелие говорит о братьях Христовых?

Исследования указывают на два момента. Во-первых, на то, что обрученный Марии Иосиф был немолодым человеком, был ранее женат, овдовел, и у него были дети. То есть братья Христовы — это сводные братья. Это дети человека, обрученного Марии, который телом никогда не стал Ее мужем, был хранителем Ее девства.

Кроме того, не только в древности, но и в наше время слова “брат”, “сестра”, “дети” не всегда употребляются в прямом смысле, указывая на родовое соотношение. Например, о двоюродных братьях и сестрах, если они нам действительно близки, мы часто по-русски говорим просто “мой брат”, “моя сестра”, не указывая собеседнику, которому это знать и неинтересно, в какой точной степени родства это лицо находится по отношению ко мне. В древней литературе, в Ветхом Завете говорится о “детях” в общем смысле, то есть не только о сыновьях и дочерях, но о потомках. Например, “чада (дети) Авраама” — это весь израильский народ, все те, которые родились, как бы от одного источника. Поэтому употребление в Ветхом и в Новом Завете этого слова не обязательно указывает на прямое рождение от данного человека.

Когда мы думаем о Богородице, Матери Спасителя Христа, если мы верим, что Иисус Христос был действительно Самим Богом, ставшим человеком, — как можем мы себя представить, что Его Матерь, родив в мир воплощенного Бога, потом могла вернуться к обычной жизни замужней женщины? Можем ли мы себе это воображением представить? Я говорю даже не о чутье, но о спокойном разуме. Женщина, которая сознает, что в ней девственно был зачат Сын Божий, не может себя чувствовать иначе, как навсегда — не только на время, но на всю вечность Храмом Живого Бога, который должен остаться неприкосновенным, святым.

Поэтому когда мы читаем о братьях Христовых, мы знаем, что это сводные братья, дети Иосифа, и что Матерь Господа нашего Иисуса Христа была, как мы говорим на церковном языке, до рождества, в рождестве и после рождества — Дева.

 А книжники, пришедшие из Иерусалима, говорили, что Он имеет в Себе веельзевула, и что изгоняет бесов силою бесовского князя. И, призвав их, говорил им притчами: как может сатана изгонять сатану? Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то; и если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот; и если сатана восстал на самого себя и разделился, не может устоять, но пришел конец его. Никто, войдя в дом сильного, не может расхитить вещей его, если прежде не свяжет сильного, и тогда расхитит дом его. Истинно говорю вам: будут прощены сынам человеческим все грехи и хуления, какими бы ни хулили; но кто будет хулить Духа Святого, тому не будет прощения вовек, но подлежит он вечному осуждению. Сие сказал Он, потому что говорили: в Нем нечистый дух (3:22-30).

Я хочу обратить ваше внимание на ряд пунктов в этом рассказе. Первый относится к хулению Святого Духа. Для того чтобы подорвать авторитет Христа, для того чтобы погубить Его всеконечно, враги Христа стали распространять слух, будто Он силой зла творит мнимое добро, будто Он улавливает людей чудесами, которые исходят не от Бога, а от сатаны, обманывает людей видимым добром, для того чтобы окончательно их погубить; поработить себе и через Себя — смерти и окончательному проклятию и разрушению. Христос резко и определенно высказывается на эту тему, произносит строгое осуждение такому их отношению к Себе.

Но почему? Неужели фарисеи, книжники, противники Христа не могли в Нем просто ошибаться? Нет! Они не могли своим внутренним опытом не видеть, что во Христе качествует и действует добро, что Он сострадательно, любовно относится ко всем, кто Его окружает; они не могли не знать, что каждое слово Его проповеди созвучно тому Ветхому Завету, в который они верят, что даже тогда, когда Он как будто нарушает то или другое правило, Он их не нарушает, а исполняет правила более совершенные.

Вы, наверное, помните слова Христовы: не человек для субботу, но суббота для человека (Мк 2:27). Закон дан для того, чтобы человек рос, чтобы человек жил, чтобы он мог творчески действовать, чтобы он мог строить жизнь; и поэтому подчинять человека закону так, чтобы закон убивал — неправильно, греховно, богопротивно. Буква убивает, дух животворит, — говорится в другом месте Писания (2 Кор 3:6). Дух, — то есть смысл, который вложен в закон, смысл того, что говорится, и намерение, которое вложено в него, является духом этого закона. Фарисеи и книжники, которые обличали Христа, будто Он духом нечистым творит добро, этим же утверждали, что Его проповедь будто бы является делом зла. Но они знали — внутренним своим опытом и ученостью своей — что Он никаким образом не идет против учения Священного Писания, Богооткровенного Писания. И поэтому, отвергая Христа, они хулили того Святого Духа, Который внушил Писания Ветхого Завета, Который выдвигал пророков и Который сейчас говорил устами Спасителя Христа.

Нам надо понять, что эта тема относится не только к проповеди Самого Христа, это относится к каждому из нас, как грозное, строгое предупреждение. Когда мы знаем, что в том или другом, что совершается вокруг нас, действует сила Божия, когда мы знаем из внутреннего опыта, как бы из какой-то внутренней очевидности, правды, совести, которые у нас есть, что слова, которые мы слышим, являются не ложью, а правдой, кто бы их ни произносил, но не хотим их принять, потому что произносит их человек, нам “чужой”, то мы тоже стоим на пороге хулы против Святого Духа. Апостол Павел в этом отношении выразился удивительно смело. Он говорит, что радуется проповеди Евангелия, даже если она лицемерна: хотя тот, кто лицемерит, будет осужден, слово истины, которое он проповедует, дойдет до души каждого человека, способного его принять (см. Флп 1:15-18).

И вот мы должны над собой задуматься. Очень часто бывает: потому что мы человека не уважаем, потому что он не принадлежит нашей среде, потому что он в чем-нибудь является нашим соперником или противником, — идейным противником, не вещественным, не шкурным — мы легко готовы видеть в нем зло, готовы отрицать то добро, которое он творит, и то живое, доброе слово, которое он произносит. Так отнеслись ученики Христа к человеку, который Его именем творил чудеса, но не был с ними. Они ему запретили, потому что он не ходит за нами (Мк 9:38). Да, многие люди “с нами не ходят”, но ходят с Богом. И поэтому нам следует быть осторожными и не спешить осуждать людей за то, что они “не наши”, тем более — не спешить считать, что то, что они говорят, не от Святого Духа, неправда, потому только, что они “не из нашей” группы людей. Мы грешим против Святого Духа гораздо более тонко, чем если бы мы просто отрицали, что Христос — Сын Божий. Этого мы, конечно, не делаем. Но как бережно должны мы относиться к тому, что слышим от нашего ближнего, когда мы слышим правду, звучащую в его словах, несмотря на то, что он не является нашим товарищем, нашим со-ратником!..

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

И опять начал учить при море; и собралось к Нему множество народа, так что Он вошел в лодку и сидел на море, а весь народ был на земле, у моря. И учил их притчами много(Мк 4:1-2).

Начиная разбор четвертой главы Евангелия от Марка, где держится несколько притчей, с которыми Христос обращался к Своим слушателям, мне хочется поставить следующий вопрос: почему Христос говорит притчами? Почему Он допускает мысль, что некоторые люди будут слушать и не услышат, будут видеть и не увидят? И почему Его ученики в этом отношении занимают особое положение? Им все, как будто, открывается. Если они сами не поняли, то Спаситель Христос им разъясняет...

Во-первых, надо ясно себе представить, что притча — не просто иллюстрация в книге, на которой ребенок может увидеть то, чего он еще не умеет прочесть. Притча — рассказ многогранный, рассказ, в котором есть множество оттенков, разный смысл; его содержание может быть понято каждым человеком в меру его чуткости, его понимания, его способности уловить намерения говорящего. В этом отношении понимание притчей зависит от того, до чего ты сам дорос, от того опыта, который в тебе сложился. Древнее присловье говорило: Подобное подобным познается... Если в притче звучит какое-нибудь слово или проглянет понятие, о котором ты имеешь хоть смутное представление, ты вдруг улавливаешь смысл этой притчи хотя бы в этом только отношении. Эта притча уже является началом дальнейшего развития в тебе, словно, как сказано в притче о сеятеле (мы сейчас к ней перейдем), семя упало в почву, какой является весь твой внутренний опыт — и умственный, и сердечный, и житейский, и начинает прорастать. В этом отношении притча очень важна.

Ведь представьте себе, кто окружал Спасителя Христа. Вокруг Него всегда была несметная толпа народа — очень пестрая, разнообразная. Были там люди, уже в значительной мере созревшие к пониманию того, что Христос говорил: у них и внутренний опыт, и умственное уразумение своего опыта и жизни были глубоки. Были люди, в которых уже созрел вопрос, он был ясен их уму, сердце рвалось, но еще не находило себе ответа; в притче они могли найти этот ответ. Эти люди уже созрели к тому, чтобы услышать притчу и уразуметь ее. Были другие люди, у которых постепенно только-только пробивалось осознание какого-нибудь вопроса, или какое-нибудь внутреннее переживание их тревожило. Они как бы чуяли, что им надо понять нечто, и не могли уловить, что именно. (Мы все это состояние знаем). А Христос кажет притчу — и вдруг в этой притче они узнают и свой вопрос, и свое недоумение, и свое искание, и, может быть, находят полный или частичный ответ на то, что у них постепенно складывалось, но еще не созрело. А иные люди вокруг Христа ничего подобного не переживали, и поэтому когда доходило дело до притчи или даже до прямого ответа Христа на тот или другой поставленный Ему вопрос, они, верно, пожимали плечами: “Что за странный вопрос? И что за нелепый, непонятный ответ?” Эти люди слышали, но до них не доходило, видели — и все равно не уразумевали. Это бывает с нами постоянно. Мы слышим чьи-нибудь слова, но мы так заняты собственными мыслями или переживаниями, что никаким образом не можем уловить того, что человек нам говорит. Или мы видим что-то, видим совершенно ясно, но не хотим видеть, наше зрение как бы затуманено. И, как сказано в этой притче, слыша, мы не слышим, видя, мы не видим. Неверно, будто притча сказана так, чтобы мы не понимали: сказано так, чтобы понимали те, которые созрели, для кого понимание является необходимостью, для кого понимание будет источником роста, нового шага в глубины.

А тем, которые могли бы, в лучшем случае, понять, но только головой, никаким образом не соотнося понятое со своей глубинной жизнью, тем не нужно понимать, потому что такое головное понимание только опустошает. Я помню, мой отец мне как-то сказал: “Думай больше, чему будешь читать, потому что твоя память всегда будет действовать быстрее твоего ума”. Речь идет тут именно о том, чтобы человек не нагружал себя каким-то головным пониманием, которое никакого отношения не имеет к его внутреннему опыту. Лучше ему ничего не понимать и недоумевать или о своей тупости, о закрытости своего сердца и ума, или просто о том, что перед ним такая тайна, в которую он проникнуть никак не может, до которой ему нужно созреть совершенно по-иному.

Говоря о притчах в целом, я хотел бы обратить ваше внимание еще на одно: на любовь Христа к природе. Это очень важная черта в Нем. Очень большое число притчей Христа основано на созерцании природы, на том, как Он ее видит. Если можно о Боге, ставшем человеком, употребить такое сравнение, Он ее видит, как художник. Он в ней улавливает глубину, красоту, чистоту; тогда как мы очень часто на природу смотрим только со своей (утилитарной) точки зрения. Я не помню, кто говорил, что художник посмотрит на поле и подумает: “Какая красота!” А крестьянин посмотрит на поле и скажет: “Богатая жатва!” То же самое можно сказать и об отношении к людям. Мы смотрим друг на друга и видим только то, на что наше сердце способно отозваться. Один человек видит красоту другого, его (или ее) лица или всего облика — и видит только эту внешнюю красоту. Другой, вглядываясь в эту красоту, за ней прозревает внутренний строй человека. Иногда он видит, что за этой красотой кроется страшное, соблазнительное уродство; а порой видно, что эта красота является сиянием внутреннего света. И вот Христос так смотрит на природу. Он — человек, но человек без греха. Он смотрит на природу не с точки зрения земледельца и не сточки зрения того, кто хочет обладать природой, властвовать над ней. Он смотрит на нее как на выражение премудрости Божией, которая создала такую красоту, вложила в нее такой глубокий, тонкий смысл.

В наше время очень важно вернуться ко Христову отношению к природе, к ее красоте, к ее значению по себе, не только в соотношении с нами. Вглядываясь в нее, важно думать не о том, какая польза нам может быть от нее, или какая опасность в ней кроется. Мы можем смотреть на природу как на нечто Богом вызванное к бытию не только для того, чтобы явить совершенную красоту, но для того, чтобы в свое время, освободившись от того гнета греха, который положил на природу человек, она могла стать частью Божественного Царства, когда Бог будет все во всем (I Кор 15:28). Есть место у апостола Павла, где он говорит, что вся тварь стонет в ожидании откровения чад Божиих (см. Рим 8:19-22). Стонет вся природа, вся земля, все небо, все мироздание, ожидая момента, когда человек вернется к Богу и сможет повести все созданное в глубины Божии, когда человек сумеет, став сам обоженным существом, то есть существом, в котором живет Бог, и которое укоренено в Боге, все созданное привести в глубины Божественной жизни, как пастух ведет стадо. Это наше призвание.

В начале Библии нам сказано, что человеку была вручена власть над творением, но не для того, чтобы поработить его, не для того, чтобы властвовать над ним, подобно тиранам, мучителям, диктаторам, а для того, чтобы поделиться с творением всем своим знанием, его вести к той полноте, к которой оно призвано, то есть опять-таки, к тому, если можно так выразиться, чтобы оно стало видимым одеянием Божьего присутствия.

Это тема современной экологии, очень важная для нас тема. Мы должны понять, что наше христианское призвание заключается между прочим и в том, чтобы самим погрузиться в Божественную стихию, очиститься от всякого греха, от всякой нечистоты, от всякой тьмы, которая нам закрывает общение с Богом. А следующий шаг — примером, любовью, мудростью своей увлечь за собой все мироздание в глубины Божии.

 После этих предварительных замечаний можно перейти непосредственно к притчам Христа, изложенным в четвертой главе Евангелия от Марка. Первой идет притча о сеятеле.

Слушайте: вот, вышел сеятель сеять; и, когда сеял, случилось, что иное упало при дороге, и налетели птицы, и поклевали то. Иное упало на каменистое место, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока; когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло. Иное упало в терние, и терние выросло, и заглушило семя, и оно не дало плода. И иное упало на добрую землю и дало плод, который взошел и вырос, и принесло иное тридцать, иное шестьдесят, и иное сто. И сказал им: кто имеет уши слышать, да слышит! Когда же остался без народа, окружающие Его, вместе с двенадцатью, спросили Его о притче. И сказал им: вам дано знать тайны Царствия Божия, а тем внешним все бывает в притчах; так что они своими глазами смотрят, и не видят; своими ушами слышат, и не разумеют, да не обратятся, и прощены будут им грехи. И говорит им: не понимаете этой притчи? Как же вам уразуметь все притчи? Сеятель слово сеет. Посеянное при дороге означает тех, в которых сеется слово, но к которым, когда услышат, тотчас приходит сатана и похищает слово, посеянное в сердцах их. Подобным образом и посеянное на каменистом месте означает тех, которые, когда услышат слово, тотчас с радостью принимают его, но не имеют в себе корня и непостоянны; потом, когда настанет скорбь или гонение за слово, тотчас соблазняются. Посеянное в тернии означает слышащих слово, но в которых заботы века сего, обольщение богатством и другие пожелания, входя в них, заглушают слово, и оно бывает без плода. А посеянное на доброй земле означает тех, которые слушают слово и принимают, и приносят плод, один в тридцать, другой в шестьдесят, иной во сто крат (4:3-20).

Первый вопрос, который вызывает во мне только что прочитанная притча, следующий: неужели есть люди, которые обречены не понимать, потому что они представляют собой ту или другую неплодородную землю? Неужели только некоторые, изображенные здесь как поле доброй, плодородной земли, могут понять и потому найти спасение? Если так, то была бы глубокая несправедливость в Боге и была бы большая неправда.

Нам надо понять очень важную вещь: эта притча не определяет людей вообще, разделяя их на категории. Эта притча нам говорит о тех состояниях, которые бывают в нас. Каждый из нас меняется изо дня в день. То человек чуток — и может каждое живое слово воспринять до глубин души, и там это слово, как семя в поле, остается в самых глубинах и начинает оживать, прорастать, и в свое время даст богатый плод. В другие моменты мы бесчувственны, неспособны отозваться не только на притчу, — неспособны отозваться даже на горе самого близкого, родного нам человека, когда мы окаменеваем от своего горя или от своей какой-то внутренней озабоченности. Тогда хотя семя падает в нас, хотя мы слышим, что друг нам говорит что-то очень важное о своем горе: у него ребенок умер, жена его бросила, с ним случилось нечто, что кажется ему непоправимым — но мы не слышим, потому что все падает на камень, каким стало наше сердце. В другие времена бывает, что мы отзывчивы, но эта отзывчивость поверхностная; мы еще остались поверхностными людьми, у нас нет той глубины, которая способна воспринять с силой то, что до нас доходит извне. Опять-таки, это может относиться к горю другого человека или к его радости. Человек приходит к нам с горем, и мы короткое время — час, полтора — можем с ним посидеть, ласково его слушать, его утешить, обнять его плечи рукой. А когда он уйдет — готовы стряхнуть все его горе с себя и погрузиться в нашу обычную жизнь, в самые плоские вещи. Мы свое дело сделали, “утешили” другого человека, приняли участие в его горе, теперь его горе осталось при нем, “а я-то при чем? Я теперь могу и в кино пойти, и книгу почитать, или к друзьям зайти, или чем-то заняться, что мне нужно...” Вот на что указывает эта притча, когда говорит о людях, которые поверхностны, в ком корня нет, глубины нет. Да, это слово пало и взросло —лишь на время.

Когда речь идет о слове Божием, увы, бывает то же самое. Падает это семя на такую почву и на время укореняется, потому что мы с радостью его приняли, с интересом, с живостью, но глубины-то у нас нет. Может быть, горе не вспахало нашу душу; может быть, земные, человеческие радости до нас никогда не доходили, мы только пригубливали, мы никогда глубоко не пили из кубка горя или радости, и поэтому живем-то мы недостаточно глубоко...

А то бывает (о чем тоже сказано в этой притче), что мы воспринимаем слово, но столько забот, столько нужд в нашей жизни; когда же нам заботиться о услышанном? Вечность? – она еще впереди, “успеется”, а сейчас надо богатеть, надо с друзьями побыть, мало ли что надо сделать. И тогда оказывается, что заботы века сего, как говорит притча, заглушают слово, нам некогда заняться вечностью, нас занимает только время.

У Достоевского есть замечательное место, где он вспоминает свой приезд в Неаполь. Он стоит на палубе корабля и видит неописуемую красоту: голубое бездонное небо и природу, горы, город, море. Он весь охвачен этой красотой, а вокруг приехавшие одновременно с ним и не смотрят на природу, на небо. Это все успеется, сейчас им надо заняться своим багажом, высадиться как можно скорее, раньше других, чтобы успеть найти извозчиков... Достоевский смотрит и говорит: Да, а небо-то глубокое, бездонное, но небо всегда будет, “успеется” на него посмотреть, а теперь надо высадиться...

Не так ли мы живем очень часто — не только по отношению к Богу, но и по отношению к людям? Слишком часто, почуяв нечто глубокое, на чем мы могли бы остановиться, мы это отстраняем, потому что есть что-то другое — мелкое, ничтожное, но что “надо” сделать сейчас. Оно от нас может уйти, багаж мой может остаться на корабле, или я его потеряю по дороге, — на небо я успею посмотреть... Так бывает и с Богом. И к Богу я “успею” дойти.

Об этом я хочу сказать подробнее, пользуясь другой притчей.

Один человек сделал большой ужин и звал многих, и когда наступило время ужина, послал раба своего сказать званым: идите, ибо уже все готово. И начали все, как бы сговорившись, извиняться. Первый сказал ему: я купил землю и мне нужно пойти посмотреть ее; прошу тебя, извини меня. Другой сказал: я купил пять пар волов и иду испытать их; прошу тебя, извини меня. Третий сказал: я женился и потому не могу прийти. И, возвратившись, раб тот донес о сем господину своему... (Лк 14:16-21).

Притча продолжается, но я на этом остановлюсь, потому что это единственное, что я хотел вам вычитать. Здесь ясная картина того, что с нами бывает. Мы призваны в Царство Божие, то есть мы призваны вступить с Богом в отношения такой близости, такой взаимной любви, чтобы стать Его самыми близкими друзьями. Но для этого, конечно, надо найти время на Него, надо просто найти время с Ним пообщаться, так же как бывает с друзьями. Мы не называем другом человека, который иногда, встретив нас на улице, скажет: “Ах, как я рад тебя видеть!” — и потом никогда не покажется у нас на дому, будь у нас горе, будь у нас радость. Тут то же самое.

Господин (под именем господина тут говорится о Боге) пригласил друзей на брак своего сына. И каждый из них начал отказываться. “Я купил клочок земли, теперь я обладаю землей, она моя...” И он не понимает, что говорит совсем “не то”: потому что в тот момент, когда он “овладел” землей, он стал рабом земли. Он не может от нее оторваться, он не может ее оставить ради того, чтобы разделить радость самого близкого своего друга; земля его держит в плену. Не обязательно большое богатство, это может быть самая ничтожная привязанность. Вы подумайте о том, что случится, если вы в руку возьмете даже мелкую монету, с которой вы ни за что не хотите расстаться. Зажали вы ее в кулак — что же вы теперь можете делать с этим кулаком? Ничего. А с этой рукой? предплечьем? плечом? Ничего не можете делать, иначе вы выроните эту монету. И в результате, потому что вы взяли в руку самую ничтожную монетку, грош какой-то оказывается, вы все свое тело, все свое внимание, все свое сердце поработили этому грошу, этому медяку. Этот образ всем нам должен бы быть понятен. Поэтому человек, который говорит: “Я теперь хозяин земли”, — на самом деле только раб этого кусочка земли, поля, в которое он пустил корни, и эти корни ему не дают никуда от поля отойти.

Другой человек купил пять пар волов, у него дело, у него призвание, он что-то должен с этими волами делать: то ли обрабатывать землю, то ли впрячь их в тачку, чтобы таскать какое-то свое богатство. Он тоже не может пойти на зов своего друга, у него “дело есть”, у него призвание есть, он что-то должен совершить на земле. Когда он совершит это на земле, ну, тогда он может вспомнить о небе, тогда и о Боге можно будет вспомнить, о друге можно будет вспомнить, о нуждах чьих-то можно вспомнить, о чьей-нибудь радости можно будет вспомнить...

О радости как раз говорит третий пример. Третий приглашенный отвечает своему другу (или Богу — назовите как хотите): “Я только что женился сам, я не могу прийти на твой пир. Как я могу прийти на твою радость, когда мое сердце переполнено моей, собственной? Для твоей радости в моем сердце места нет. Если я приду на твою радость, я должен на минуту забыть свою. Нет, этого я не сделаю!” Разве это не то, что так часто мы делаем в том или другом виде? Я хочу сказать, что у нас сердце чем-то переполнено, и в нем нет места, чтобы разделить чужую радость или чужое горе. Это же страшно подумать! Но вот о чем нам говорит эта притча. Это очень важно нам воспринять, потому что иначе мы будем продолжать жить, пуская корни в землю, думая, будто мы ею обладаем, когда мы рабы ее. (“Земля” здесь обозначает все то, что нас может вещественно поработить: богатство в каком бы то ни было виде).

Или у нас высокое представление о нашем призвании. Нам надо что-то совершить громадное; я художник, я писатель, я умный человек; скажем даже: я священник, я проповедник, я богослов. Мне некогда заняться Богом, потому что я занимаюсь по отношению к другим людям изложением того, кто Он, что Он, говорю о тайнах Царства Божия... Жутко подумать об этом по отношению к себе, но и к другим!

Теперь мы сумеем, может быть, понять, какая свобода от нас требуется этой притчей по отношению к тому, что мы слышим; свобода эта не значит отказ, а — независимость. Ведь большей частью то, что мы называем любовью, это порабощение другого и одновременно порабощение себя самого, это такое отношение к кому-то, когда мы к этому человеку привязаны, как осел привязан к стене; это не любовь. Такая привязанность — нечто совсем другое; это рабство. Мы призваны к такой любви, которая отрекается от себя, которая отрешенно и пламенно обращена к другому и способна видеть его или ее, а не себя в отражении.

Вы, наверное, помните отрывок из Послания к римлянам, где апостол Павел говорит: вера от слышания, а слышание от слова Божия (Рим 10:17). Вера, то есть хотя бы зачаточное знание о Боге, хотя бы какое-то представление, нам приходит благодаря тому, что кто-то нам сказал нечто. Когда это слово доходит до нас не в виде умственного понятия, а как-то задевает и зажигает наше сердце, мы хотя бы на мгновение чувствуем новую жизнь, восторг. Но на восторге долго прожить невозможно. На восторге можно прожить несколько мгновений или несколько часов (так влюбленный может как бы в тумане своего переживания жить в течение какого-то времени); а потом приходится вернуться к обыденщине. И восторг должен в нас умереть, как огонь умирает и оставляет за собой пепел; восторг должен превратиться в серьезную восприимчивость того, что мы слышали, и верность не только тому, что мы слышали, но и тому, как мы сами отозвались на услышанное.

Я помню неизданные стихи одного эмигрантского поэта:

Он нам сказал: пойдете вы пустыней – 
берегитесь, не сбейтесь с пути. 
Вас спасало незнанье; отныне 
только верность вас может спасти...

Верность... Если мы верными не будем, то мы изменники не только Богу, не только тому, что мы пережили, но изменники себе самим. Потому что если мы сумели пережить глубоко то, что нам было открыто через слово или через зрение — и забудем, то мы себе изменим, мы уже недостойны самих себя. И поэтому верность — страшно важная черта характера. Верность надо развивать решимостью, развивать воспитанием в себе устойчивости. Только тогда мы можем принять слово и вспахать землю — если она не глубока, очистить эту землю — если она поросла терниями, сжечь эти тернии на самой земле, даже если сама земля от этого будет сожжена на поверхности. Тогда мы можем с решимостью идти к той цели, которая раскрылась в нашей душе, — не потому что Бог сказал, не потому что кто-то, кого мы уважаем, нам это сказал, а потому что наше сердце и ум отозвались, и на услышанное мы сами ответили: “Как это истинно! Как это прекрасно! Ради этого, с этим стоит жить, можно жить!” Как апостол Павел сказал, можно и умирать ради этого, потому что это так ценно, так дивно, так драгоценно...

 Я уже говорил о том, что некоторые люди слышат — и до них слово не доходит, видят — и остаются слепыми. У пророка Исайи говорится именно об этом, но немного более пространно. Пророк говорит словом Божиим:

И сказал Он: пойди и скажи этому народу: слухом услышите — и не уразумеете, и очами смотреть будете — и не увидите. Ибо огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их (Ис 6:1).

Эти слова обращены ко всем нам. Берегись, человек, берегись, потому что если ты по молодости, по отсутствию зрелости еще не можешь всего понять, то ты должен понять хотя бы то, что тебе доступно. А если ты не понимаешь ничего, поставь перед собой вопрос: что же со мной такое делается? почему? говорятся слова простые, слова, которые всякий человек может, как слова, понимать — а до меня они не доходят. Не понимаю, ничего это для меня не значит. Неужели мое сердце стало таким грубым, что оно способно отозваться только на подобное же грубое, земное? или я сомкнул глаза, потому что не хочу видеть?..

Есть страшное место в Евангелии, в рассказе о событиях страстной седмицы. Воины взяли Христа, привязали Его к столбу, покрыли Его глаза, начали Его ударять в лицо и говорить: “Ну что, Пророк? Теперь прореки, кто тебя ударил...” (см. Мф 26:28). Разве мы не поступаем так — не только по отношению к Богу, но и ко многим людям? Мы закрываем глаза, чтобы не видеть, мы другого человека ударяем в лицо и говорим: “А разве я тебя ударил? Я же тебя люблю, я тебе друг”. Поставим перед собой вопрос: не сомкнули ли мы недоброй волей свои глаза? не заткнули ли уши? не отупели ли мы от того, что заняты всем, кроме того, что насущно? (Я сейчас говорю не только о Божественном, но и человеческом). Не закрыт ли я к тому, что во мне самого глубинного и человеческого есть: чувство благородства, чувство величия, чувство достоинства, чувство красоты, чувство правды? Открыт ли я ко всему этому? Готов ли я услышать голос, который меня зовет к правде, к честности, к жертве, к благородству? Или отворачиваю я свой слух, закрываю свои глаза?..

Притча о сеятеле сурово к нам обращена, а вместе с тем с такой надеждой, потому что, как я сказал, мы не всегда одни и те же. Сегодня я каменный; завтра я весь покрыт тернием; сегодня у меня никакой глубины нет; но если только я даю Богу возможность каждый день ко мне приступить или непосредственно открываясь моему внутреннему чутью, или чтением Евангелия, или через ближнего, который ко мне обращается — если я это делаю, вдруг в какой-то день я окажусь той доброй почвой, которая принесет плод в тридцать, в шестьдесят, во сто крат, которая Бога вознаградит за Его любовь, за Его крест.

 После того, как я так долго остановился на притче о сеятеле, я перехожу к разбору следующих стихов четвертой главы.

И сказал им: для того ли приносится свеча, чтобы поставить ее под сосуд или под кровать? не для того ли, чтобы поставить ее на подсвечнике? Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и ничего не бывает потаенного, что не вышло бы наружу. Если кто имеет уши слышать, да слышит! И сказал им: замечайте, что слышите: какою мерою мерите, такою отмерено будет вам и прибавлено будет вам, слушающим. Ибо кто имеет, тому дано будет, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет. И сказал: Царствие Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю, и спит, и встает ночью и днем; и как семя всходит и растет, не знает он, ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе. Когда же созревает плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва. И сказал: чему уподобим Царствие Божие? или какою притчею изобразим его? Оно — как зерно горчичное, которое, когда сеется в землю, есть меньше всех семян на земле; а когда посеяно, всходит и становится больше всех злаков, и пускает большие ветви, так что под тенью его могут укрываться птицы небесные. И таковыми многими притчами проповедовал им слово, сколько они могли слышать. Без притчи же не говорил им, а ученикам наедине изъяснял все (4:21-34).

Я хочу обратить ваше внимание на целый ряд моментов в этом коротком отрывке. Для чего приносится свеча? Для того, чтобы светить. А кому? Разумеется, не только тому, кто эту свечу принес и зажег. Она должна светить всем, кто находится в комнате. Эта свечка, поставленная на окно или просто стоящая на столе в хижине, может явиться путеводной звездой для потерявшегося человека. То же самое Христос говорит о том, что мы слышим, чему научились, что раскрылось и расцвело в нашей душе, о том слове, том понимании, которое в нашей душе уже принесло какой-то свой плод. Раньше я говорил, что нам дано с другими делиться тем богатством, которое выпало на нашу долю, другим давать то, что мы получили. А что будет иначе? Иначе мы потеряем то, что нам было дано. Ведь можно сказать, что в конечном итоге все это, конечно, дело Божие. Апостол Павел в Послании к коринфянам говорит: я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог (1 Кор 3:6). И это мы должны помнить. Причем мы должны помнить: быстрота, с которой слово растет, не обязательно соответствует нашему желанию, чтобы все исполнилось как можно скорее. Как запало в душу слово, образ, понимание, как взошло — иногда непостижимо. Не сразу духовно оживший человек становится зрелым человеком. Нужно иметь терпение и с собой и с другими. Напрасно мы иногда падаем духом, не видя в себе и в других желанного роста, — Божие семя рано или поздно взойдет. Прежде нежели колос может показаться над землей, должно произойти нечто неизбежное с семенем под землею: оно должно раствориться, как бы исчезнуть. Семя это перестает быть замкнутой единицей, оно пронизывается, пропитывается влагой, его больше узнать нельзя, отличить от земли нельзя. И только тогда, когда это семя уже нельзя отличить от почвы, в которой оно находится, тогда начинается плодотворение. И этот плод может явиться не только драматически, каким-то потрясающим образом, но самым малым, незаметным образом.

Об этом говорит рассказ о горчичном зерне. Малюсенькое зерно падает на землю, углубляется в нее, начинает таять, как бы исчезать, перестает иметь свою обособленную личность, ради того чтобы сродниться, срастись с той почвой, в которой оно находится. Потом это малюсенькое зерно дает плод, и вырастает целый куст, где могут укрыться птицы небесные, громадные по сравнению с малюсеньким зерном. И поэтому нам надо помнить, что не обязательно мы должны что-то громадное принести, какое-то откровение дать. Иногда одно слово, сказанное во время, даже сказанное нечаянно, может человеку переменить жизнь. Причем не обязательно Божественное слово — просто слово, которое исходит из недр чего-то чему мы сами научились.

Когда-то я преподавал в Русской гимназии в Париже. Помню, однажды девочка лет четырнадцати сидела и весь урок плакала. Когда она выходила, я стоял у дверей. Я ее остановил и сказал: “Не отчаивайся никогда!” Она прошла мимо. Я не знал, что с этим словом случилось; но для меня это слово имело громадное значение, потому что я верю в помощь Божию в этом отношении. Двадцать пять лет спустя она меня разыскала и написала письмо, что в тот день эти слова дали ей силу жить и надежду на будущее; это будущее перед ней раскрылось, как победа. В тот момент я только сказал ласковое слово бедной плачущей девочке, но оно было сказано изнутри моего собственного опыта и из того, чему я научился от Христа. И это очень значительно переменило для нее нечто.

Далее в Евангелии говорится: Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и ничего не бывает потаенного, что не вышло бы наружу (ст. 22). Казалось бы, трудное слово. Что оно значит? В связи со сказанным в предыдущем стихе о свече (не для того ли приносится свеча, чтобы поставить ее на подсвечнике?) это можно понять так. Если в твоей душе, в твоем сознании, даже в твоей плоти есть что-то положительное или что-то отрицательное, то оно рано или поздно выйдет наружу. Человек, который потаенно страдает плотской страстью, делается иным, его воспринимают как такового, это передается другим, которые или с отвращением от него отходят, или им соблазняются. То же бывает с человеком, который духовно то или другое постиг. Он может об этом не говорить, но в нем происходит такая перемена, что вокруг него это чувствуется. Люди, которые с ним соприкасаются, видят, чувствуют, чуют, что общаются с человеком, в котором есть что-то особенное. Помню слова моего духовного отца о том, что никто не может оторваться от земли и идти в небесное, то есть в Царство Божие, если он не увидит в глазах, или на лице хоть одного человека сияние вечной жизни. Люди, приходившие к святому Серафиму Саровскому, к святому Сергию Радонежскому, вообще к святым, и даже просто к людям более обыкновенным, но которые жили — и теперь живут углубленной духовной жизнью, чуют, что она есть. И поэтому знайте: ничего тайного нет, что не сделалось бы явным. Нет тайных грехов, тайной внутренней неправды, которая не сказалась бы и не передалась бы другим в виде губительной заразы. Рано или поздно это обнаружится. Это вы, должно быть, знаете из собственного опыта.

И тут Христос еще раз предупреждает: Если кто имеет уши слышать, да слышит. Слушайте то, что Я говорю, обратите внимание, потому что вы можете и спасать и губить самых близких вам людей не тем, что вы делаете, не тем, что вы говорите, а тем, что вы собой представляете.

И дальше: Какой мерой мерите, такой отмерено будет вам, и прибавлено будет вам, слушающим. Какой мерой мерите... В Молитве Господней, “Отче наш”, мы говорим: “Прости нам согрешения наши, как мы прощаем тем, которые перед нами виноваты...” Вот о чем здесь речь идет. Если мы не прощаем другим, то и нам прощения нет. Если мы обращаемся милосердно, с жалостью, просто по-человечески с другими, над нами суд Божий происходит и будет происходить. И это чрезвычайно важно нам помнить. Мы часто думаем, что другие должны приспособиться к нам, что другие должны сделать первый шаг. Как правило, тому, кто виноват, труднее сделать первый шаг к примирению; тот, кто прав, кто знает, что он прав (не тот, кто кичится своей правдой, обидев другого и считая, что все равно прав, а тот, кто действительно, в самом деле прав), может, не унижая себя, а из глубины сострадания к человеку, который был ранен, к нему подойти и просить прощения или искать пути примирения. Поэтому помните: какой мерой мерите, такой отмерено будет вам, потому что никто по отношению к вам, ко мне, к кому бы то ни было не отнесется иначе, чем мы относимся к другим.

А дальше идет очень таинственное слово: Кто имеет, тому дано будет; а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет (ст. 25). Что это значит? Если у него ничего нет, то что у него может отняться? В Евангелии от Луки есть пояснение, которое мне кажется очень значительно, важно: У того, кто не имеет, отнимется и то, что он думает иметь (Лк 8:18). И вот это очень важно. Мы часто думаем о себе с чувством какой-то самоправедности: у нас все добро, все в порядке, все хорошо. А потом, когда мы придем на суд Божий, окажется, что ничего подобного и не было, что мы только воображали... Я воображал, что я добрый; на самом деле я какие-то крошки со своего стола бросал другим, но никогда не делился с ними своим хлебом. Я думал, что я гостеприимен, но принимал только своих друзей, да и то лишь до момента, когда они мне надоели, когда мне захотелось кого-то другого повидать, или остаться в кругу семьи, или просто спокойно посидеть и почитать. И так далее; таких примеров можно привести без конца. Мы можем воображать, будто мы гостеприимны, дружелюбны, щедры, мы даже можем вообразить, что мы мудры, что у нас есть такое знание жизни, которым мы можем щедро поделиться, — и все может оказаться просто сплошной иллюзией. И вот тут надо помнить, что раньше, чем придет суд, раньше, чем итог будет подведен под нашу жизнь, нам надо поставить вопрос о себе: что во мне есть реального и что воображаемого? что является фантазией, которая у меня есть о себе, а что на самом деле, реально во мне есть?

 Вечером того же дня сказал им: переправимся на ту сторону. И они, отпустив народ, взяли Его с собою, как Он был в лодке; с Ним были и другие лодки. И поднялась великая буря; волны били в лодку, так что она уже наполнялась водой. А Он спал на корме на возглавии. Его будят и говорят Ему: Учитель! неужели Тебе нужды нет, что мы погибаем? И, встав, Он запретил ветру и сказал морю: умолкни, перестань. И ветер утих, и сделалась великая тишина. И сказал им: что вы так боязливы? как у вас нет веры? И убоялись страхом великим и говорили между собою: кто же Сей, что и ветер и море повинуются Ему? (4:35-41).

Картина такая яркая, разительная. Христос с учениками плывет по морю. Поднялась буря — такая, что не могут справиться с ней профессиональные рыбаки: Петр, Андрей, Иаков, Иоанн. Вода наполняет лодку; а Христос, как бы оскорбляя их Своим покоем, не просто спит на корме, — на возглавии спит, то есть на подушке. Неужели Ему дела нет, что они погибают?..

Разве в этом образе мы не можем видеть вопрос, который столько людей ставят перед нами: неужели ваш Бог так безразличен к нашей судьбе? неужели мы можем жить, погибать а Ему нипочем?..

Христос — Бог, ставший человеком, спокойно спит с подушкой под головой, пока Его ученики бьются с морем, стараются спасти свою жизнь. И ученики подходят к Нему не только со страхом, но с каким-то негодованием: “Учитель, неужели Тебе нужды нет, что мы погибаем? неужели Тебе дела нет, что мы сейчас умрем?” И Христос встает, и Его ответ им: “Что вы так боязливы? у вас веры, что ли, нет? неужели вы не верите, что Бог вас не оставит? неужели вы не верите еще, после всего, что вы видели, после всех чудес, которые Я совершил, что Я могу вам помочь?..” И обращаясь к ветру и к волнам, Он им приказал утихнуть. Это картина не только о буре на море Тивериадском, которая чуть не погубила учеников; здесь речь как бы косвенно и о нас. Мы переплываем море житейское, то есть проходим через жизнь, которая полна и бурь, и сложностей, и проблем. И порой нам хотелось бы, чтобы эти проблемы просто разрешились, чтобы Бог встал и повелел проблемам затихнуть, морю успокоиться, ветру заглохнуть, и тогда было бы так хорошо плыть по лазурному морю. Но не это наше призвание. Наше призвание — с верой, непобедимой, неколеблющейся верой идти вперед через все трудности, все ужасы, которые могут нам представиться. Через эти ужасы апостолы проходили потом. Если мы обратимся к апостолу Павлу, то вот что он говорит в послании к коринфянам: Мы же, как споспешники, умоляем вас, чтобы благодать Божия не тщетно была принята вами. Ибо сказано: во время благоприятное Я услышал тебя и в день спасения помог тебе. Вот, теперь время благоприятное, вот, теперь день спасения (это отрывок из 49-й главы пророка Исайи, восьмой стих). Мы никому ни в чем не полагаем претыкания, чтобы не было порицаемо служение, но во всем являем себя, как служители Божии, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах, под ударами, в темницах, в бдениях, в постах, в чистоте, в благоразумии, в великодушии, в благости, в Духе Святом, в нелицемерной любви, в слове истины, в силе Божией, с оружием правды в правой и левой руке, в чести и бесчестии, при порицаниях и похвалах: нас почитают обманщиками, но мы верны; мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем. Уста наши отверсты к вам, коринфяне, сердце наши расширено. Вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно (2 Кор 6:1-12).

Вот что говорит апостол Павел, который не только на опыте это пережил, но и исполнил. Ничто его не остановило на пути проповеди о том, что Бог во Христе действительно является Спасителем, и что мы можем Ему довериться, можем пройти через все самые страшные испытания, и что несмотря ни на какие испытания, мы можем победить — победить в себе, победить для других и заплатить за эту честь своим страданием, если нужно — своей кровью, наподобие Спасителя Христа.