Часть первая

РУСЬ СОБОРНАЯ

СКВЕРНЫЙ ДА ОСКВЕРНИТСЯ ЕЩЕ;

И ПРАВЕДНЫЙ ПРАВДУ ДА ТВОРИТ ЕЩЕ

Россия и Запад

Содержание главы

Кривое зеркало «исторической науки»

Цивилизации духовные и чувственные

Правовые основы Русской соборности

Последние времена

Кривое зеркало «исторической науки»

Современная историческая литература – особенно ее «серьезная», академическая часть – поражает непредвзятого читателя странным сочетанием фактологической полноты, тщательности и кропотливости с удивительной концептуальной беспомощностью и своеобразным «мировоззренческим инфантилизмом», неумело скрываемым за обилием специальной научной терминологии.

Впрочем, было бы несправедливо обвинять в таких грехах исключительно современных историков. Эта болезнь русской историографии имеет давний и затяжной характер.

Уже начиная с XVIII века (фактически – с момента рождения «светской» исторической науки, в корне отличной от церковного, монастырского летописания) отечественные исследователи нашего прошлого по какой-то необъяснимой причине предпочитали уравнивать исторические достижения соборной русской духовности и державной российской государственности с теми естественными жизненными искушениями, которые являются неизменными спутниками грешного земного бытия как в судьбе отдельного человека, так и в бытии целых народов и государств. Более того, с течением времени высший, промыслительный смысл человеческого предназначения и вовсе стерся в «прогрессивных» умах наших ученых мужей, в результате чего каждый стал кромсать прошлое России вкривь и вкось, как только ему заблагорассудится, при свете своего убогого «здравого смысла» и набиравших силу материалистических, богоборческих социальных теорий.

Своего логического завершения этот процесс достиг в «советской исторической науке», для которой вообще не существовало понятия исторической добросовестности. Факты, казалось, существовали лишь для того, чтобы путем их избирательного употребления конструировать идеологические подпорки для ветшающих коммунистических догм. Надо, однако, сознавать, что столь плачевное состояние «исторической науки» в СССР стало логичным и закономерным следствием ее развития в России в XVIII и XIX веках.

Уже в трудах Карамзина (который, надо отдать ему справедливость, все же не впадал еще в явное социальное теоретизирование) можно найти столь произвольные и яркие эмоциональные обобщения русской старины, что, собранные воедино, они рисуют Россию едва ли не как «ад земной», кипящий беззакониями, жестокостями и пороками. Преемники же Карамзина – Соловьев, Забелин, Костомаров, Ключевский и другие – при всей разнице их личных научных позиций и политических симпатий, значительно усилили этот порочный методологический принцип в своих исследованиях.

Читая их рассуждения о переломных, судьбоносных периодах русской истории, знакомясь с теми выводами, которые они делают из этих трагических и одновременно героических событий (будь то Смута, Раскол или эпоха Иоанна Грозного), неизбежно впадаешь в плен мучительного сердечного недоумения: что же такое Россия? Проникаясь порой доверием к столь авторитетным выводам и оценкам, разум беспристрастного читателя оказывается перед неразрешимым противоречием между величественными результатами исторического бытия Руси и ее беспросветной «отсталостью», столь безоговорочно признаваемой и так ярко описываемой на страницах многотомных исследований и монографий.

И в самом деле: как же русский народ, столь склонный (если верить нашим горе-историкам) к анархии и произволу, столь ленивый, косный и непредприимчивый, столь равнодушный к личной свободе и правовым нормам общежития, – сумел построить величайшую в мире Державу, не только первую по величине занимаемой территории и составу вошедших в нее племен, но и самую устойчивую исторически, вот уже пять столетий подряд являющуюся «гармонизатором» огромного евразийского геополитического региона?

Как этот невежественный народ сумел создать богатейшую культуру, плодами которой – в области литературы и философии, живописи, поэзии и архитерктуры – до сих пор питается одряхлевший и изверившийся Запад? Как умудрился русский человек одолеть страшную духовную заразу интернационального коммунизма, который не только не смог разрушить российскую государственность, но – вопреки собственной природе – оказался вовлеченным в державное строительство Империи, поставившей под свой контроль полмира и открыто претендовавшей на вторую половину? Как, наконец, этот странный народ сумел сохранить Православную веру и святую Церковь, идеалы нестяжательства и милосердия, мужества, смирения и жертвенности – несмотря на страшнейшую богоборческую тиранию, перед ужасами которой блекнут даже языческие гонения римских кесарей на первых христиан?

Как Святая Русь, подножие Престола Господня и земной удел Матери Божией, может одновременно, в одном и том же месте сосуществовать с вертепом разбойников и лихоимцев, с игралищем властных самодуров (а именно такой представляется Россия со страниц многочисленных «Историй...» и «Курсов лекций...»)?

Ни ум, ни сердце не находят выхода из этого страшного противоречия на путях рационализма и материалистического понимания истории. Для его разрешения необходим исход в иное, духовное разумение жизни, хранимое Священным Писанием, святоотеческим преданием и всей апостольской полнотой церковного вероучения...

Христианство категорически не приемлет так называемого «нравственного дуализма», утверждающего пагубное заблуждение о равновеликости добра и зла. Добро, тождественное Истине и Любви, есть Сам Бог во всемогуществе Своем, промыслительно обращающий даже грехопадения искаженной страстями человеческой природы на пользу людям – даруя им возможность спасения и обретения вечной жизни через таинство покаяния. Зло же не имеет сущности. Оно есть лишь искажение Божественной гармонии мироздания, прискорбное отсутствие благодати Божией (так не имеет самостоятельной силы тьма, являясь лишь отсутствием света), отвергаемой той частью разумных тварей, которые сознательно и свободно отвергают Бога в безумии гордыни и гибельного тщеславия.

Только при таком мировоззрении можно разгадать многочисленные загадки бурной русской судьбы, проникнуть в ее таинственный, сокровенный смысл. Только так наше прошлое становится поучительным и понятным, более того – родственно близким и любимым для каждого благонамеренного исследователя. Так исчезает пропасть неумолимого времени, и торжество живой веры позволяет осознать величие жизненного подвига равно Грозного царя Иоанна Васильевича и якобы замученного по его приказу правдолюбца Филиппа – митрополита Московского. Высшую правду Тишайшего властелина России Алексия Михайловича и его «собинного» друга, а затем опального противника и обличителя патриарха Никона. Проясняется значение в судьбах России святого старца Серафима Саровского, царя-мученика Николая, непобедимого Жукова, страшного Сталина и карикатурных, фарсовых фигур нынешней русской смуты...

Правда, содержащаяся в каждом из них, принадлежит Богу, Который есть единственный Источник всяческих благ, равно земных и небесных. Ненависть же, беззаконие и ложь есть злобное диавольское искушение, навеянное врагом рода человеческого и гонителем всякой истины, «человекоубийцей искони», по слову Священного Писания.

Обидно, что русские историки (а вслед за ними – и политики) последних двух столетий так и не сумели подняться до осознания меры высочайшей ответственности своего служения. Их труды – увы! – становились источником заблуждений для сотен тысяч и миллионов россиян, терявших понимание высшего смысла существования России и, соответственно, духовный иммунитет против разрушительных социальных теорий и чуждых «ценностей» богоборчества, русофобии и воинствующего индивидуализма. Поврежденный безверием взгляд на русское прошлое, концентрируясь на зле и не умея правильно объяснить себе его происхождение и природу, привел в конце концов к воплощению этого концентрированного зла в реальной российской действительности XX столетия.

Теперь мы должны переломить сии пагубные тенденции нашей жизни. Необходимым этапом на этом пути станет возврат отечественной истории ее священного смысла, ее нравственного величия и естественной духовной полноты. Но не изуродованный «политической целесообразностью» очередной конъюнктурный труд профессиональных идеологов, не испорченные оглядкой на «прогрессивность» и псевдонаучную состоятельность работы «кандидатов в доктора»должны быть положены в основание грандиозной работы по концептуальному пересмотру тысячелетнего российского бытия. Нет – лишь настоящая научная добросовестность и неподверженная политической конъюнктуре любовь к Отечеству смогут завершить этот тяжелый, порой мучительный и болезненный процесс – в тесном союзе с Верой, Надеждой и Любовью – тремя главными христианскими добродетелями, позволяющими смотреть на мир здраво, прямо и без искажений!

Тогда же, когда мы сумеем добиться реабилитации духовного смысла российского бытия, осознания промыслительного содержания нашего прошлого и настоящего, когда будет закончена эта нравственно-религиозная «дезинфекция» современной идеологии российского возрождения – сбудется над Русью и пророчество святого Псалмопевца-Пророка: «Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою: на аспида и василиска наступиши, и попреши льва и змия...» (Пс. 90:14-16).

В Святом Евангелии о том же сказано: «Змия возмут; аще и что смертное испиют, не вредит их...» (Мк. 16:18).

Цивилизации духовные и чувственные

К пониманию драматических судеб русской христианской государственности невозможно приблизиться, минуя тему взаимоотношений России с Западом, которые на протяжении последних трех столетий во многом определяли всю мировую политику. Колеблясь в широких пределах от глухой враждебности до жестокого военного противостояния, эти отношения несомненно имели в своем основании нечто более глубокое, чем обычные политические и экономические противоречия, неприязнь католичества к Православной Церкви или борьба за сферы влияния в колониальных владениях.*

Политические и экономические противоречия с завидным постоянством раздирали западный мир из века в век, регулярно взывая к жизни судороги жесточайшего военного насилия, опустошавшего Европу. Вряд ли они могли достигать в отношениях с Россией большего накала и поэтому, безусловно, не годятся на роль определяющего фактора в упорном противостоянии Запада и Руси.

Религиозная, межконфессиональная вражда – фактор, конечно, более серьезный и значимый. К его анализу нам еще предстоит вернуться, но в данном случае следует признать, что и он не годится для всеобъемлющего объяснения. Во-первых, Запад сам потерял религиозное единство уже четыре столетия назад, что и стало причиной целой эпохи «религиозных войн» между католиками и протестантами. Так что очевидная враждебность Ватикана к православию столь же яростно являла себя и в отношении к протестантизму. А во-вторых, начиная с XVIII века (когда европейские государства стали по сути своей секуляризованными, светскими) религиозный фактор утратил сколь-либо серьезное значение в политике Запада. И уж совершенно очевидно, что межконфессиональные противоречия ни в коей мере не могут служить объяснением драматической истории XX столетия, отмеченного наиболее ожесточенным противостоянием.

Наконец, борьба за сферы влияния в «третьем мире», столь характерная для нашего века и частично – для прошлого (когда в результате присоединения среднеазиатских стран Российская Империя вошла в непосредственное соприкосновение с гигантскими колониальными владениями Великобритании), никак не объясняет длительную и бурную предысторию конфликтов России с Западным миром. Возможность практически реализовать проекты глобального политического господства в масштабах всей планеты появилась лишь недавно. Попытки ее воплощения в жизнь могут в какой-то мере объяснить эпоху «холодной войны», когда в смертельной борьбе столкнулись два взаимоисключающих проекта мирового объединения – «социалистический» и «либерально-демократический», – но и только...

В общем, для того, чтобы удовлетворительно объяснить российский феномен, привычных исторических стереотипов явно недостаточно. Православное сознание легко минует это препятствие, обосновывая своеобразие русской судьбы исчерпывающе просто – промыслительным назначением России стать последним препятствием на пути всемирной апостасии. Отсюда – вся трагичность нашей истории, становящейся ареной столкновения добра и зла, спасающей благодати Божией и гибельных сатанинских соблазнов, высших порывов добродетельной души с низкими страстями и грязными пороками, терзающими падшую человеческую природу. В такое объяснение легко укладывается вся русская история с момента Крещения Руси и до наших дней, включая сюда проблему многовекового противостояния Запада с Россией.

Но нынешнему рационализированному и обезверившемуся «общественному мнению» такого объяснения явно недостаточно. Поэтому для того, чтобы уяснить себе истинные причины интересующего нас явления, мы будем вынуждены обратиться к научной области, лежащей на стыке истории, философии и социологии. Если выводы, которые делаются на основании религиозных понятий с употреблением таких терминов, как «грех», «душа», «промысел Божий», «благодать» и им подобных, кажутся некоторым скептикам лишенными необходимой убедительности, то, возможно, они окажутся более внимательными к заключениям, сделанным на «научном» основании с применением понятий «культура», «право», «цивилизация», «легитимность» и т.п.

+ + +

Вся доступная нашему обозрению история человечества является историей становления, расцвета, гибели и взаимодействия народов, культур и цивилизаций. Именно они являются субъектами исторического процесса, главными действующими лицами грандиозной драмы, развертывающей свое течение на пространстве веков и тысячелетий. Попытки «исторического материализма» опровергнуть этот несомненный факт закончились полным провалом, а взрыв национализма на территории разрушенного СССР, вызванный неудержимым стремлением народов к восстановлению своей культуры и религиозной самобытности, – зримо подтвердил первичность этих факторов по сравнению со всеми иными: политическими, экономическими и им подобными.

Понимание того, что именно иррациональные, мистические, мировоззренческие особенности придают различным культурам неповторимое своеобразие и служат первопричиной их исторического «притяжения» или «отталкивания», наметилось в русской науке еще в прошлом столетии. В сущности, это утверждение настолько очевидно, что граничит с банальностью, и лишь страх «просвещенного» века перед неуловимым понятием «мировоззрения» (не поддающегося рационалистическому объяснению и не сводимого к логическим формулировкам) препятствует признанию этой историософской аксиомы.

Как бы то ни было, еще в 1871 году в Санкт-Петербурге  товариществом «Общественная польза» был издан ставший впоследствии знаменитым капитальный труд Николая Данилевского «Россия и Европа», в котором автор утверждал, что «естественная система истории должна заключаться в различении культурно-исторических типов, как главной основы ее деления». 2) Глубоко верующий человек и пламенный русский патриот, Данилевский был освистан всей «прогрессивной общественностью» России как ретроград и мракобес. На Западе, однако, его идеи получили неожиданно бурное развитие уже в начале нашего столетия – в связи с попытками европейских интеллектуалов разобраться в причинах духовного кризиса, охватившего западный мир.

Освальд Шпенглер, немецкий писатель, философ и культуролог, в мае 1918 года выпустил в свет книгу под названием «Закат Европы», ставшую, по меткому выражению одного из рецензентов, настоящим «реквиемом по Западу». 3) Нас, впрочем, в данном случае прежде всего интересует тот факт, что, подобно Данилевскому, Шпенглер тоже признал самобытные цивилизации главными действующими лицами исторического процесса, своеобразными кирпичиками в здании мировой истории, отличающимися друг от друга в первую очередь внутренним духовным содержанием и самосознанием народов, их составляющих.

Этой же точки зрения придерживался и Арнольд Тойнби, создатель всемирно известной теории развития человечества, один из столпов новейшей философии истории, насчитавший в ней около двух десятков цивилизаций, в число которых милостиво включил и нашу, одухотворенную, как он совершенно справедливо заключил, религиозной идеей «Москвы – третьего Рима» и могучей «русской верой в высокое предназначение России». 4)

Среди наиболее видных современных представителей этой историко-философской школы нельзя не назвать профессора Самюэла Хантингтона, директора Орлингтонского института стратегических исследований. Причем особенно показательным является то, что его утверждения о столкновениях цивилизаций как о доминирующем факторе мировой политики становятся сегодня не столько теоретической схемой кабинетного историка, сколько основанием для реальных геополитических концепций западных руководителей самого высокого ранга...

Итак, факт наличия в нашей жизни цивилизаций, или культур – устойчивых общественно-политических, нравственно-религиозных, мировоззренчески-этических и национально-самобытных систем, являющихся главными субъектами мирового исторического процесса, – можно считать доказанным и общепризнанным фактом современной науки. Открытым, однако, остается при этом главный вопрос: какова их природа и, соответственно, истоки многочисленных различий, столь ярко проявившихся, в частности, на примере взаимодействия России и Запада? Не ответив на него, мы не сумеем понять ни сокровенного смысла драматической судьбы, ни значения русской христианской государственности, ни духовной природы русской соборности.

Для того, чтобы разобраться в этом, не выходя за привычные рамки устоявшейся современной терминологии, нам придется обратиться к работам основоположников современной социологии, в первую очередь – к трудам Питирима Александровича Сорокина.

Судьба Сорокина весьма поучительна. Бедный русский эмигрант, до революции 1917 года – либерал, прошедший через тюрьму за нелегальную деятельность, затем – депутат печально знаменитого Учредительного Собрания, профессор кафедры социологии Петербургского университета, высланный большевиками из России в 1922 году, – Сорокин стал на Западе одним из «отцов-основателей» современной научной социологии. Начав новую жизнь за границей со скромной роли лектора Миннесотского университета, он сумел-таки сломить глухую оппозицию американских академических кругов, завоевав славу «одинокого волка» от науки – совершенно самостоятельного, независимого и непредсказуемого.

В 1930 году всемирно известный Гарвардский университет предложил Сорокину возглавить только что учрежденный социологический факультет. В 1964-м, за четыре года до своей кончины, он стал председателем Американской социологической ассоциации, что всегда считалось актом высочайшего признания заслуг ученого...

«Всякая великая культура, – утверждал Сорокин, – есть не просто конгломерат разнообразных явлений, сосуществующих, но никак друг с другом не связанных, а есть единство, или индивидуальность, все составные части которой пронизаны одним основополагающим принципом и выражают одну, главную, ценность. Доминирующие черты изящных искусств и науки такой единой культуры, ее философии и религии, этики и права, ее основных форм социальной, экономической и политической организации, большей части ее нравов и обычаев, ее образа жизни и мышления (менталитета) – все они по-своему выражают ее основополагающий принцип, ее главную ценность. Именно она, эта ценность, служит основой и фундаментом всякой культуры». 5)

Различие таких фундаментальных ценностей, согласно исследованиям Сорокина, и определяет различие культур, являясь (добавим от себя) и главным фактором, определяющим характер их взаимодействия. При этом с течением времени, в ходе исторического развития той или иной культуры ее принципиальные ценности могут меняться, меняя, соответственно, и весь уклад жизни, трансформируя сам культурный архетип. Не занимаясь специально вопросами, связанными с православной государственностью исторической России, Питирим Сорокин, тем не менее, дал блестящее описание процесса апостасии, вероотступничества Западного мира, превратившегося за период времени после своего отпадения от полноты вселенского православия (в XI столетии) в оплот бездуховности и воинствующего антихристианства.

«Возьмем культуру средних веков, – писал он, разумея под средними веками период единства христианской цивилизации в V-XI веках по Р.Х. – Ее главным принципом или главной истиной (ценностью) был Бог. Все важные разделы средневековой культуры выражали этот фундаментальный принцип, как он формулировался в христианском Символе Веры.

Архитектура и скульптура средних веков были «Библией в камне». Литература тоже была насквозь пронизана религией и христианской верой. Живопись выражала те же библейские темы в линии и цвете. Музыка почти исключительно носила религиозный характер... Философия была практически идентична религии и теологии и концентрировалась вокруг той же основной ценности или принципа, каким являлся Бог. Наука была всего лишь прислужницей христианской религии. Этика и право представляли собой только дальнейшую разработку абсолютных заповедей христианства. Политическая организация в ее духовной и светской сферах была преимущественно теократической и базировалась на Боге и религии. Семья, как священный религиозный союз, выражала все ту же фундаментальную ценность. Даже организация экономики контролировалась религией, налагавшей запреты на многие формы экономических отношений, которые могли бы оказаться прибыльными (например, ростовщичество – прим. авт.), поощряя в то же время другие формы экономической деятельности, нецелесообразные с чисто утилитарной точки зрения (такие, как благотворительность – прим. авт.).

Господствующие нравы и обычаи, образ жизни, мышления – подчеркивали свое единство с Богом как высшую цель, а также свое отрицательное или безразличное отношение к чувственному миру... Чувственный мир рассматривался только как временное «прибежище человека», в котором христианин всего лишь странник, стремящийся достичь вечной обители царствия Божия и ищущий, как сделать себя достойным, чтобы войти в нее. Короче говоря, средневековая культура была единым целым, все части которого выражали один и тот же высший принцип объективной действительности: бесконечность, сверхчувственность, сверхразумность Бога – Бога вездесущего, всемогущего, всеведущего, абсолютно справедливого, прекрасного Создателя мира и человека». 6)

Такую цивилизацию и культуру Сорокин предлагал называть «идеационной», в соответствии с ее стремлением к высшему трансцендентному идеалу. На наш взгляд, проще и вернее было бы именовать ее духовной, или соборной (в противоположность другой: плотской, индивидуалистической, чувственной). На Западе закат такой духовной культуры начался уже в XII веке, когда «появился зародыш нового – совершенно отличного – принципа, заключавшегося в том, что... только то, что мы видим, слышим, осязаем, ощущаем и воспринимаем через наши органы чувств – реально и имеет смысл». 7) На Востоке ее преемственным носителем и хранителем, вслед за павшей Византией, на долгие века утвердила себя Православная Россия.

Церковное вероучение, основывающееся на Божественном Откровении, стало мировоззренческим основанием общественной и государственной жизни на Руси. Лжеименный, по слову святых отцов, человеческий разум, воплотивший свои горделивые мечты в мировоззрении гуманизма, победил на Западе...

«Аз есмь Альфа и Омега, начаток и конец, Сый и Иже бе и грядый, Вседержитель» (Апок. 1:8), – свидетельствует о Себе Господь, утверждая теоцентричность мироздания, содержимого в бытии всемогущим Промыслом. «Управляет Бог вселенною, управляет Он и жизнью человека во всей подробности ее. Закон такого управления прочитывается в природе, прочитывается в общественной и частной жизни человеков, прочитывается в Священном Писании», – поучает Русская Православная Церковь устами своего святого подвижника, епископа Кавказского и Черноморского Игнатия (Брянчанинова).

«Человек есть мера всех вещей», – возражает гуманизм словами древнего языческого философа, провозглашая своим лозунгом воинствующий богоборческий антропоцентризм. Лукаво замаскированный демагогическими призывами («Все во имя человека, все для блага человека!»), он на деле оправдывает, узаконивает и развивает разрушительные пороки и страсти, терзающие грешное человеческое сердце, разрушает понятия религиозного и нравственного долга, порывает благодатную связь души с небесными источниками добродетели и духовных совершенств.

Не зря Маркс назвал коммунизм «реальным гуманизмом» – по сути своей коммунистическая квазирелигия лишь с беспощадной ясностью обнажила его богоборческое ядро, открыто противопоставив Царствию Небесному безумное индивидуалистическое стремление к беспредельному земному преуспеянию. Современная западная цивилизация довела разрушительные принципы гуманизма до их логического завершения, возведя эгоистический индивидуализм в мировоззренческий абсолют, беспощадно разрушив соборные основы нормального человеческого общежития, окружив религиозным почитанием уродливый идол самообожающей гордыни – первопричину всякого зла и источник всех бед человеческих...

«Закон Божий есть высший религиозно-нравственный образец, посильное воплощение которого в несовершенную земную жизнь является смыслом и оправданием всего нашего бытия», – утверждает христианство. «Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой... Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мр. 8:34-35), – повторяет Церковь слова Христа, отрицая самоценность «во зле лежащего» мира и пагубную самовлюбленность поврежденного грехом человеческого естества.

«Человек есть абсолютная ценность мироздания, – возражает гуманизм. – Долой «средневековое мракобесие» религиозного аскетизма, да здравствует свобода ничем не ограниченных и не стесненных естественных потребностей человека! Здесь, на земле наша жизнь, и мы должны взять от нее максимум возможного!» В такой системе мировоззренческих координат все нравственные императивы христианства – любовь и милосердие, безгневие и верность, сострадание и нестяжательность – теряют смысл, уступая место корыстным понятиям «удовольствия», «пользы», «выгоды» и «целесообразности»...

С течением времени пропасть, разделяющая две эти цивилизации, становилась все глубже и глубже. А начиная приблизительно с XVI века, когда новая, чувственная, а по сути своей богоборческая культура победила в Европе окончательно, Святая Русь и Запад стали не просто разными мирами, но мирами-антиподами, мирами-антагонистами, исповедующими полярные, несовместимые друг с другом системы мировоззренческих ценностей. Формальным правовым актом, зримо закрепившим позиции России в этом противостоянии миров, стало знаменитое Уложение царя Алексея Михайловича, соборно утвержденное в 1649 году.

Правовые основы русской соборности

Высочайший уровень национально-религиозного самосознания стал на Руси результатом пятивекового (XI-XVI вв.) церковного воспитания и напряженного размышления народа о своем высшем предназначении и промыслительно определенном месте России в истории человечества. С момента Крещения в 988 году по Р.Х. практически все дошедшие до нас литературные памятники – от «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона и до анонимного «Домостроя», летописных сводов и народных «духовных стихов» – отражают безраздельную поглощенность русской души вопросами религиозно-нравственного самосовершенствования.

Процесс этот завершился в XV-XVII веках формированием всестороннего церковно-государственного мировоззрения, полно и ярко выразившегося в общественной деятельности преподобного Иосифа Волоцкого и пророческих посланиях инока Филофея, державных деяниях Грозного царя Иоанна и молитвенной благодати его «освятованного» сына Феодора. В основании этого мировоззрения лежала великая мессианская идея о России как о последнем прибежище благочестия; стране, промыслительно предназначенной Самим Господом для исповеднического и страстотерпческого подвига хранения Истин Христовых посреди всеобщей апостасии, вероотступничества и «мерзости запустения» антихристова царства «последних времен».

Ясно, что столь напряженная духовная жизнь нации требовала своего выражения не только в литературных и летописных произведениях, но и в деяниях власти, отражавших ее самосознание выразительницы всенародных чаяний и святынь. Уже Иоанн Грозный далеко не случайно утвердил на Красной площади в качестве мистического центра России образ Христовой Голгофы – Лобное место. Несколькими десятилетиями спустя Борис Годунов намеревался построить на Боровицком холме величественный Воскресенский храм по точному образу и подобию Иерусалимского.

Но наиболее полно отражали национально-государственное самосознание Руси те юридические, правовые акты, которые власть – равно светская и духовная – стремилась положить в основу жизни общества. Из века в век они пополнялись и совершенствовались до тех пор, пока, наконец, не была предпринята попытка создания комплексного и полного законодательного свода...

+ + +

Летом 1648 года специальным повелением царя Алексея Михайловича была создана думская комиссия по систематизации всех действующих на территории России законоположений и по учету новых правовых потребностей растущей российской государственности. Возглавил комиссию боярин князь Одоевский. В состав ее, кроме руководителя, вошли еще два боярина, один окольничий и два дьякона.

Непосредственным поводом к осознанию необходимости такой работы послужила очередная смута – бунт московского посадского люда. На созванном 16 июля 1648 года земском соборе группа дворян подала челобитную с просьбой о составлении Уложения, «чтоб вперед по той Уложенной книге всякие дела делать и вершить» 8) , – и работа закипела. С самого начала деятельность комиссии Одоевского не ограничивалась чисто бюрократической компановкой уже существующих правовых актов. Не замыкаясь в тесных рамках московского «приказного», чиновничьего мирка, ее представители наладили соотрудничество с широкими слоями провинциальных представителей, уполномоченных доверием местных избирателей.

В результате в основание итогового документа был положен широчайший спектр материалов – от византийских правовых кодексов и памятников права Великого княжества Литовского до коллективных челобитных столичных и провинциальных дворян, посадских людей, а также указные книги московских приказов и прежние Судебники, имевшие хождение на Руси со времен «Русской правды» Ярослава Мудрого.

Начиная с сентября 1648 года наработанный комиссией законодательный материал стал поступать на обсуждение «лутчих людей», съехавшихся в Москву по указу Государя. В процессе этого обсуждения возник дополнительный и весьма энергичный импульс законодательной инициативы «снизу», выразившийся в подаче множества челобитных по целому ряду важнейших проблем внутриполитического устройства Московского государства. Слушание проекта Уложения проходило на соборе в двух палатах: в одной под председательством царя заседала Боярская Дума и Освященный Собор архиереев, в другой – выборные люди разных званий и чинов.

Только 29 января 1649 года было завершено окончательное составление и редактирование Уложения. К сожалению, значимость соборной «технологии» принятия этого важнейшего акта долгое время не сознавалась русскими историками во всей своей полноте. Раз за разом они предлагали недопустимо упрощенные схемы «пассивного согласия» выборных с предложениями, поступавшими «сверху», из думской комиссии Одоевского. К счастью, позднейшие исторические изыскания позволили восстановить правду, показав активную роль представителей российской провинции и средних сословий (так называемых «гостей» и «черной сотни») в формировании основополагающих статей Соборного Уложения.

Внешне это Уложение представляло собой длинный свиток, состоящий из узких бумажных столбцов с текстом, в конце которого стояли «своеручные» подписи участников земского собора (всего – 315), а по склейкам столбцов – скрепляющие подписи дьяков. С рукописного подлинника была тут же составлена типографская матрица, с которой документ был в течение одного лишь 1649 года дважды отпечатан невиданным по тем временам тиражом – по 1200 экземпляров в каждом издании.

Соборное Уложение по своей полноте и целостности не имело претендентов не только в истории русского законодательства, но и в современной ему европейской юридической практике. Оно состояло из 25 глав, разделенных на 967 статей, и охватывало область государственного, административного, гражданского, уголовного права, регламентируя так же порядок судопроизводства. Уложение закрепило основные черты политического строя и правовой системы России столь совершенно и качественно, что осталось основой русского законодательства на протяжении двух столетий, несмотря даже на крутые реформы XVIII века...

Нам, впрочем, важнее всего обратить внимание на две существенные особенности Уложения, делающие его столь примечательным документом. Это, во-первых, его религиозно-мистическое обоснование, и, во-вторых – целостность.

«В лето 7156-е, июля в 16-й день, – гласит преамбула Уложения, – Государь Царь и Великий Князь Алексей Михайлович, Всея России Самодержец, в двадесятое лето возраста своего, в третье лето Богом хранимыя своея державы, советовал с Отцем своим и богомольцем, Святейшим Иосифом, Патриархом Московским и Всея России, и с митрополиты и со архиепископы, и с епископы и со всем Освященным Собором» о необходимости составления нового законодательного свода. Мировоззренческие основания этого свода, – утверждают составители документа, – необходимо искать в «правилах Святых Апостол и Святых Отец и в градских (т.е. гражданских – прим. авт.) законех Греческих Царей (т.е. византийских императоров – прим авт.)». 9)

Так определялся духовный, религиозно-мистический фундамент, на котором русское общество собиралось строить свою экономическую и политическую жизнь. Государевы бояре, окольничии и «думные люди», конечно, тоже принимали активнейшее участие в составлении Уложения. И соборная грамота о них поминает тут же, но все же – вслед за «Освященным Собором». Есть и еще одна красноречивая деталь: «с митрополиты и со архиепископы» царь «советовал», а «с своими бояры» всего лишь «говорил» о делах составления свода.

В реальности, конечно же, политический вес боярской аристократии и практическое влияние на течение государственных дел со стороны высшего чиновничества неизмеримо превышали возможности архиереев, но их формальное первенство было «первенством чести», подтверждавшим тот основополагающий для русской жизни факт, что духовные ее надобности почитаются государством первостепенными и важнейшими по сравнению с любыми другими – телесными и чувственными.

Об этом же свидетельствует и расположение материала внутри самого Уложения. Его открывает не раздел о государственных преступлениях и даже не параграф о злоумышлениях против священной особы Самодержца, но специальная глава, перечисляющая проступки против веры и Церкви. «Будь кто иноверцем, или и русским человеком, – провозглашает первая же статья (обратите внимание, что слово «русский» употребляется в значении вероисповедном, как синоним понятия «православный»), – если возложит хулу на Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, или на Рождшую Его Пречистую Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, или на Честный Крест, или на святых Его угодников – про то сыскивать всякими сысками накрепко. А коли сыщется про то допряма – того богохульника, обличив, казнить, сжечь».

Вторая статья Уложения ограждает от поругания Церковь как источник животворящей благодати и мистическую опору народного бытия. «Если какой бесчинник, – провозглашает она, – пришедши в Церковь Божию во время святыя Литургии, каким бы то ни было образом Божественной Литургии совершиться не даст – поймав его и сыскав про него допряма, что он так учинил, казнити смертию безо всякой пощады».

Во всех законоположениях, касающихся Церкви, поражает глубокое понимание ее внутренней, духовной природы, например – ясное сознание Литургии как мистического центра всей христианской религиозной жизни, повреждение которого, лишая благодати Таинство Причастия, грозит непоправимыми последствиями для церковной деятельности. Характерна и еще одна черта, объясняющая столь пугающую многих нынешних «либералов» строгость приговоров. В отличие от гуманизма, провозгласившего земную, телесную жизнь человека высшей ценностью, христианство никогда не признавало ее таковой, отдавая первенство душе, предназначенной Самим Богом для жизни вечной. Потому-то преступления против души, против Церкви (спасительницы этой души для Царствия Небесного) без размышлений карались телесной смертью. Меньшим и временным злом закон пытался воспрепятствовать злу неизмеримо большему, вечному...

Что касается целостности Уложения, то это его замечательное качество немало способствовало расцвету православной российской государственности. Соборное Уложение, благодаря своей полноте, свело воедино правовые основы самых разных областей общественной жизни, создав, таким образом, гласную, открытую, законодательно сформулированную базу межсословного взаимодействия, на основании которой в дальнейшем была выработана политика державного строительства Православной Империи.

Этот универсальный имперский документ создал предпосылки для присоединения Малороссии и Белой Руси, для внутриполитической стабильности и бесперебойного функционирования механизмов государственной власти. Он же – в принципиальном, а не конкретно-практическом виде – еще понадобится нам (или нашим детям) для возрождения Святорусской Державы...

Соборная законодательная деятельность середины XVII века и сегодня подает нам высокий пример для преодоления в будущем нашей правовой ущербности. Не подлежит сомнению, что после восстановления подлинной национальной государственности одной из первейших задач русского общества станет восстановление духовной связи российского законодательства с Соборным Уложением и Основными законами Российской Империи. И труд этот ни в коем случае не будет уделом исключительно правоведов-специалистов, но, как встарь, – всех «лучших людей» необъятной Земли Русской!

Последние времена

Все сказанное выше позволяет объективному исследователю свежим, незамутненным взглядом рассматривать не только «дела давно минувших дней», но и нашу новейшую историю, и современное положение вещей, и даже – делать некоторые прогнозы на будущее.

К сожалению, эпоха торжества духовной русской культуры стала одновременно и переломным этапом в развитии российского  общества. До XVIII столетия монолитное и духовно единое – после петровских реформ оно раскололось на две неравные части с различными культурными архетипами и несхожими идеалами жизни.  «Прорубив окно в Европу», Петр I сделал это столь грубо и неаккуратно, что существенно повредил защитные механизмы Православной России. В результате на протяжении XVIII-XIX веков на Руси постепенно складывались две культуры, две цивилизации – традиционная, соборная цивилизация православного большинства и модернистская, индивидуалистическая культура «просвещенного» безбожного меньшинства. Непримиримая борьба между ними в конечном итоге и определила трагедию русской судьбы в XX столетии.

Крутые и зачастую плохо продуманные реформы, ставшие отличительной чертой эпохи российского «просвещенного абсолютизма» и внедрявшиеся с полным пренебрежением к многовековому соборному опыту, без всякого совета с народом – породили в русском духовном монолите массу трещин и болезненных разногласий, которыми не преминули воспользоваться недоброжелатели России. Начался активный процесс «гуманизации» русской жизни, ее секуляризации и расцерковления. Закономерным результатом такого процесса через два столетия стала духовная катастрофа революции 1917 года со всеми последовавшими затем кошмарами злобной русофобии, «совдеповского» сатанизма и иноверческого, инородческого господства.

Лишь величайшее напряжение всех народных сил да милость Божия позволили России «переварить» отраву коммунизма, в значительной мере нейтрализовать его разрушительную сущность, буквально утопив в собственной крови богоборческие порывы марксистской квазирелигии. Более того, даже после учиненного всероссийского погрома русская цивилизация, заключенная в уродливую «советскую» форму, осталась все же стихийно духовной. Жестокими антихристианскими гонениями была загнана в подполье лишь ее «сознательная», церковная часть. В то же время мощное инстин-ктивное стремление сохранить «надмирные» идеалы русской жизни столь сильно деформировало коммунистическую идеологию, что даже она приобрела в России «идеационный» характер религиозной веры, выдвинув на первый план все ту же задачу воплощения в земную жизнь абсолютных ценностей справедливости, братства и им подобных.

Наша нынешняя смута – закономерный результат того страшного духовного истощения, которое стало неизбежным следствием неимоверных испытаний, искушений и скорбей, перенесенных русским народом за последнее столетие. И все же, если мы сумеем правильно оценить религиозные, духовные причины великой Русской Трагедии, сумеем изжить ересь гуманизма-человекобожия, обрядившегося ныне в «либерально-демократические» одежды, – сегодняшний кризис станет для Руси лишь преддверием нового ярчайшего духовного расцвета и высочайшего державного взлета.

Пока, впрочем, духовная оккупация России в полном разгаре. Общественное мнение раздроблено как никогда раньше, люди подавлены и дезориентированы отравой «мировоззренческого плюрализма», а средства массовой информации ведут против собственного народа настоящую психологическую войну. Государство и Церковь остаются носителями полярных культурных архетипов – чувственного и духовного, усугубляя раздирающие общество противоречия. И Запад, находящийся ныне в расцвете своего политического могущества, выигравший сорокалетнюю «холодную войну», всеми средствами усиливает российский хаос, стараясь ни в коем случае не допустить возрождения традиционного русского национального самосознания...

Последствия такого положения вещей нетрудно себе представить. Несмотря на внешнюю мощь, цивилизация Запада уже почти исчерпала свои внутренние резервы. Российские ресурсы могут лишь на какое-то время оттянуть агонию, но ничто не в силах предотвратить неумолимо приближающуюся развязку. И если мы не найдем в себе сил своевременно восстановить свою былую самобытность, грядущий катаклизм неумолимо захватит нас своим водоворотом и Россия – историческая, тысячелетняя Россия, многовековой оплот христианской духовности и государственности – погибнет окончательно и навсегда.

«Все важнейшие аспекты жизни, уклада и культуры западного общества переживают серьезный кризис, – писал Питирим Сорокин еще за несколько лет до второй мировой войны. – Больны плоть и дух западной культуры, и едва ли на ее теле найдется хотя бы одно здоровое место или нормально функционирующая нервная ткань...».

«Вступив на историческую арену как наследник и заместитель христианской морали и законности, – предупреждал он чуть позже, – современная система чувственной этики и права в процессе своего поступательного развития сеяла семена деградации человека и нравственных ценностей... «Допустимо все, что выгодно» – таков главный нравственный принцип нашего времени. Он дополняется болезненной озабоченностью утилитарными ценностями. «Если вера в Бога полезна, то он существует, если нет, то нет и Бога». «Если наука дает жизненно важную ценность, то ее принимают, если нет, то она признается бесполезной». Отсюда наше помешательство на деньгах, наша бессовестная борьба за богатство. «За деньги можно все купить». Мы превращаем в деньги и прибыль любую ценность: пять близнецов, научное открытие, религиозные убеждения, сенсационное преступление и многое другое. Удачливые стяжатели составляют нашу аристократию. Отсюда наше кредо «дело есть дело» и вся жестокость борьбы за чувственные ценности. Отсюда наши «научные» нравы и обычаи вместо моральных императивов, наше допущение, что нравы условны и варьируются у разных групп. Отсюда миллионы других характеристик нашего urbs venalis (продажный город – лат.) со всеми трагическими последствиями такого морального цинизма. Когда общество освобождается от Бога и от Абсолюта и отрицает все связующие его моральные императивы, то единственной действенной силой остается физическая сила.

Так чувственное общество с его чувственной этикой подготовило свое добровольное самоподчинение грубому насилию. «Освобождая» себя от Бога, от всех абсолютов, от категорических императивов, оно стало жертвой открытого физического насилия и обмана. Общество достигло крайней точки моральной деградации и сейчас трагически расплачивается за свое безрассудство. Его хваленый утилитаризм, практицизм и прагматическая целесообразность обернулись самой непрактической и неутилитарной катастрофой. Немезида восторжествовала!

Отсюда и трагедия самого человека чувственного общества. Лишая всего божественного, чувственное умонастроение, этика и право понизили его до уровня электронно-протонового комплекса и рефлекторного механизма. «Освобождая» его от «предрассудков» категорических императивов, они отобрали у него невидимое оружие, которое безоговорочно защищало его достоинство, святость и неприкосновенность. Лишенный этого оружия, он оказывается игрушкой в руках самых случайных сил. Если он полезен по тем или иным соображениям, то с ним будут обращаться достойно и заботиться о нем, как мы заботимся о полезном животном. Его же можно «ликвидировать», если он приносит вред, как мы уничтожаем ядовитых змей. Для такого уничтожения не требуется ни вины, ни преступления, ни реальной причины. Самого существования человека или группы как непредусмотренного препятствия уже достаточно, чтобы их уничтожить. Без всякого раскаяния, угрызений совести, сожаления, сострадания уничтожаются миллионы людей, лишаются своего имущества, всех прав, ценностей, обрекаются на все виды лишений, изгоняются, и только из-за того, что само их существование является препятствием для реализации жажды власти, богатства, комфорта или какой-либо другой чувственной ценности. Крайне редко с таким цинизмом обращались с тягловым скотом! Освобожденный от всех запрещений, чувственный человек как самоубийца уничтожает чувственного человека, его гордость и достоинство, его ценности и достояние, его комфорт, удовольствие и счастье. В этом шквале необуз- данных страстей чувственная система в целом разбивается на куски и исчезает». 11)

Две страшные мировые войны, до основания потрясшие международное сообщество, и отчаянные попытки западной цивилизации зафиксировать свое привилегированное положение путем установления на всей планете национальной диктатуры Мирового Правительства в рамках той или иной модели «нового мирового порядка» – подтверждают горькую правоту оценок «русского американца» Питирима Сорокина...

+ + +

«Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, – поучает нас Сам Господь Иисус Христос в Священном Писании. – Восстанет народ на народ, и царство на царство: и будут глады, моры и землетрясения по местам; все же это – начало болезней. Тогда будут предавать вас на мучения и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое; и тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга, и многие лжепророки восстанут, и прельстят многих; и по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь; претерпевший же до конца – спасется... Так, когда вы увидите все сие, знайте, что близко, при дверях. Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все сие будет; небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут. О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один...» (Мф. 24:6-13;33-36).

Примечания

1. Покер Победителя. Газета «Сегодня» от 19.08.94.

2. Н.Я.Данилевский. Россия и Европа. М., Книга, 1991, См. гл. XVII – «Славянский культурно-исторический тип».

3. В русском переводе первая часть книги была впервые издана в Москве в 1993 г. (издательство «Мысль»). Несмотря на внушительный для такого рода литературы тираж (50 тыс. экз.), сложный и тяжелый язык перевода, переполненный специальными терминами, вряд ли позволил ей найти массового читателя.

4. А. Дж. Тойнби. Постижение истории. М., Прогресс, 1991, с.496.

5. Питирим Сорокин. Человек, цивилизация, общество. М., 1992, с.429.

6. Там же, с.430.

7. Там же.

8. Смирнов П.П. Несколько документов из истории Соборного Уложения и Земского Собора 1648-1649 гг. Чтения Общества Истории Древностей Российских, 1913, книга IV, отд. IV, с.6.

9. Текст Уложения дается по книге: Российское законодательство X-XX веков. Акты Земских Соборов. Том.3, М., Юридическая литература, 1985.

10. М.Вебер. Протестантская этика и дух капитализма. В сб. «Избранные произведения». М., Прогресс, 1990, с.80.

11. См. Питирим Сорокин. Кризис нашего времени. В сб. «Человек, цивилизация, общество». М., 1992.

Часть первая

РУСЬ СОБОРНАЯ

БОГА БОЙТЕСЬ, ЦАРЯ ЧТИТЕ

Империя и соборность

Содержание главы

Imperium

Империя и Церковь

Империя и земство

Последние неудачи

Imperium

В русской истории ее имперский период совпал с угасанием соборного начала в государственной и церковной жизни Руси. Это послужило причиной того, что до сих пор широко распространено заблуждение, согласно которому имперская государственность несовместима с соборными началами общественной жизни. На деле же это, конечно, совсем не так.

Вообще надо сказать, что обсуждать подобные темы чрезвычайно сложно, ибо зачастую одни и те же слова обретают у различных авторов весьма противоречивое содержание. Поэтому и нам не обойтись без более или менее пространного определения таких понятий, как «империя», «имперская государственность», «имперская идея» и им подобных.

Империей (от латинского imperium – власть) в христианском понимании принято называть государство, почитающее сохранение истин веры своей главной обязанностью; государство, объединяющее в себе различные культуры, народы и племена, спаянные в единый общественный организм вокруг некоторого державного ядра. Таким ядром является народ-носитель державной идеи, народ-защитник святынь и страж устоев государственного бытия, блюститель мировоззренческого единства, политической стабильности общества и экономической дееспособности страны. К сожалению, в результате многочисленных исторических искажений и целенаправленной антиимперской пропаганды понятие «империя» приобрело ныне в господствующей либерально-демократической среде отрицательное значение «тюрьмы народов», государства, в котором метрополия богатеет и пухнет за счет нещадно эксплуатируемых, нищающих национальных окраин.

Наше время не зря называют смутным – в умах и сердцах миллионов людей замутились ныне многие простые и очевидные истины, низвержены без разбора все авторитеты. Мы перестали вникать в смысл понятий, став легкой добычей злонамеренных средств массовой информации, манипулирующих сознанием дезориентированных, обманутых людей, которые безропотно усваивают ложные идеи и губительные антидуховные стереотипы. Пользуясь повальным умственным затмением и религиозно-нравственным оскудением Руси, ненавистники России прежде всего стремятся разрушить те уникальные, многовековые идеи и ценности, которые обеспечивали русскому обществу его феноменальную стойкость и жизнеспособность.1)

При этом особенному поношению подвергается идея империи и имперский, державный инстинкт русского народа.

Империя, внушают нам, – это такая форма государственности, в которой господствующий народ угнетает другие народы,  в которой  злокозненный «центр» живет за счет ограбления «колоний». Потому-де такому чудовищу не место в «цивилизованном мире». Однако всякий беспристрастный человек, мало-мальски знакомый с историей нашего Отечества, может легко убедиться, что Российская Империя никогда не соответствовала такому определению. Этот карикатурный образ не имеет ничего общего с нормальной имперской государственностью. Более того, в основании здорового христианского империализма лежат понятия и чаяния вполне духовные, благонамеренные и благодатные, берущие свои начала в Священном Писании и церковном вероучении.

Мировая история знает два типа империй. Один тип, возникший на исторической сцене довольно поздно как результат «расцерковления» западного мира и колониальных захватов эпохи «великих географических открытий», – это «лжеимперии», государственность которых основана на экономическом, политическом и военном господстве одного народа над другими. Именно такие государства и создали историческую почву для мифов о нравственной несостоятельности имперской идеи как таковой. Среди наиболее ярких примеров можно назвать Британскую, Австрийскую, Германскую, обе Французские империи.

Западные народы, создавшие эти государственные конструкции, в силу своих культурно-мировоззренческих и нравственно-религиозных особенностей извратили самую суть имперского принципа.

При этом первые поползновения с целью присвоить себе богоданное имперское служение начались в Западной Европе более тысячи лет тому назад. В 800 году по Р.Х., воспользовавшись смутами в Византии, вызванными иконоборческой ересью, папа римский Лев III возвел короля франков Карла Великого в ранг «императора». Однако франкская империя просуществовала недолго. Вслед за тем в 962 году Оттон I, германский король, завоевав Северную и Среднюю Италию, объявил себя «императором» Священной Римской империи, которая вскоре захирела в результате борьбы с папами, хотя формально продолжала существовать вплоть до 1806 года...

Но наиболее настойчивые попытки восхитить себе имперское звание народы Европы предприняли в XIX столетии, когда эгоистическое, индивидуалистическое мировоззрение «гуманизма» и «просвещения» едва ли не полностью вытеснило христианские святыни из жизни людей.

В 1804 году провозгласил себя императором Наполеон Бонапарт. Тогда же в целях борьбы с растущим французским могуществом титул «апостолического императора» принял на себя Франц I Австрийский. Блестящие военные успехи Наполеона вплотную приблизили «маленького корсиканца» к мировой гегемонии (не случайно церковным сознанием православной Руси он воспринимался как предтеча антихриста). Впрочем, даже крушение новоявленного «императора» не остановило его многочисленных последователей и подражателей. Племянник Бонапарта под именем Наполеона III в 1852 году тоже провозгласил себя императором, заявив о намерении «примирить народы». Когда же «империя» этого «миротворца» в 1870 году пала в результате войны с Пруссией, на «вакантное» место тут же заступила объединенная Германия, спаянная Бисмарком «железом и кровью» из рыхлого конгломерата разномастных немецких княжеств, объявившая себя «империей» в 1871 году. В 1876 году юридически оформилась и самая крупная, Британская империя (королева Виктория была провозглашена императрицей Индии).

Однако во всех этих европейских псевдоимпериях искажалась самая суть имперской государственности. Они стремились либо к чисто политическим, милитаристским, экспансионистским целям (Германская империя, империя Наполеона I), либо к корыстным торгово-экономическим выгодам (Британская империя). Имперский принцип был понят обезверившейся Европой как принцип силового господства над другими народами, а не как благоговейное служение высшим религиозно-нравственным идеалам.

Другой тип имперской государственности был выработан в Древнем Риме, усовершенствован и одухотворен христианством в Византии и затем, после падения Константинополя под натиском полчищ турок-османов, воспринят и усвоен Православной Русью. Хотя юридически Россия была провозглашена империей лишь в 1721 году (когда Петр I принял поднесенный ему Сенатом и Синодом титул императора), имперские признаки начали проявляться в ее государственности еще со времен Иоанна III, вполне отчетливо закрепившись в ходе царствования Иоанна IV Грозного.

Римская, Византийская и Российская империи – вот три последовательных исторических этапа воплощения в жизнь великого имперского принципа.

Один из столпов русского православно-патриотического движения Владимир Андреевич Грингмут еще в конце прошлого века писал: «Юридическая основа этой идеи была выработана в полном совершенстве в Риме. Но этому материальному целому не доставало живительного духа, не доставало христианства. Лишь в Византии римское самодержавие стало самодержавием православным и достигло полного юридически-церковного совершенства. Но выработанной в Византии идее самодержавного православия не доставало, однако, еще подходящей народной почвы для ее осуществления. Почва эта дана была ей в России. Из кабинетов византийских юристов и богословов идея православного самодержавия перешла в сердца русского народа и, просветив эти золотые сердца, сама получила в них недостававшее ей глубокое этическое просветление. Таким образом, римское самодержавие, византийское православие и русская народность соединились в одно гармоническое, неразрывное целое...» 2)

С этой точки зрения весьма показателен ответ, данный Петром I Сенату и Синоду при принятии им на себя титула Императора Всероссийского. «Зело желаю, – сказал великий преобразователь, – чтобы весь наш народ прямо узнал, что Господь Бог... нам соделал. Надлежит Бога всею крепостью благодарить; однако же, надеясь на мир, не надлежит ослабевать и в воинском деле, дабы с нами не так сталось, как с монархиею Греческою (т.е. с Византийской Империей – митр. Иоанн). Надлежит трудиться о пользе и прибытке общем, который Бог нам перед очьми кладет... от чего облегчен будет народ...» 3)

Основой истинной имперской государственности, позволяющей отличать ее от исторических подделок и искажений, является державность в ее христианском понимании. Подлинная империя есть великая мировая держава, включающая в свой состав различные народы, которые связаны в единое целое общностью высшей культуры, равенством всех граждан перед законом и верховной властью. Благодаря своей величине и мощи, внутренней культурной и этнической многоцветности, христианская империя являет собой своего рода уменьшенную копию целого человечества. Потому и события, происходящие с ней, имеют особую духовную значимость, особое мистическое, прообразующее значение.

Так, империя Рима, по нынешним меркам довольно скромная территориально (охватывавшая даже в моменты своего расцвета лишь зону средиземноморья, Малую Азию и часть Европы), сыграла, тем не менее, благодаря своему «воцерковлению» при императоре Константине Великом ключевую роль во всей мировой истории двух последних тысячелетий. Эту роль Рим со временем уступил Византии, а та – Москве. Крушение же русской православной государственности вызвало во всем мире столь мощные геополитические и военные катаклизмы, что в XX столетии человечество не раз оказывалось на грани общемировой катастрофы.

Все это особенно ярко высвечивает благотворную роль христианской империи, влияние которой на события в мире реализуется посредством осуществления государством двух взаимосвязанных и взаимообусловленных функций. Первая из них (внутренняя) заключается в поддержании мира между народами империи и духовного здравия в общественной жизни страны. Вторая (внешняя) – в удержании человечества от падения в пучину хаоса и ожесточенного взаимоистребления.

«Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф. 5:9), – гласит Священное Писание. Соответственно, для государств и правителей нет предназначения выше и благороднее, нежели противостоять действующему на земле злу, утверждая повсюду мир и покой осмысленного, одухотворенного бытия. В конечном итоге такое благодатное воздействие на мировую политику способно оказать лишь государство, вдохновляемое в своей земной деятельности высочайшими «небесными» идеалами христианства, евангельскими заповедями и Законом Божиим.

Истина едина. Соответственно, сколько бы ни существовало в ту или иную эпоху государств, именующих себя империями, подлинная Империя может быть только одна. Для христианского сознания это всегда было очевидным, ибо Православная Империя есть не больше и не меньше как земная ипостась Царствия Божия, Царствия Небесного...

Лучше, чем кто-либо, осознавали великое значение «миродержательной» функции, которую выполняла Российская Империя, русские государи XIX столетия. После победы над Наполеоном именно Александр I для поддержания в Европе мира и спокойствия создал Священный Союз. В 1849 году Николай I спас от развала Австрийскую монархию и остановил победоносное шествие европейской революции. Лишь благодаря благожелательной российской политике во времена Александра II смогло осуществиться объединение Германии, составившей в «европейском оркестре» необходимый противовес французскому государству. По инициативе Николая II в 1898 году была созвана Гаагская мирная конференция.

Но особенно ясно понимал миротворческую миссию России венценосный родитель последнего русского царя – Александр III. При нем Российская империя достигла небывалого влияния на мировую политику, не ведя, однако, никаких войн, а действуя в качестве своеобразного геополитического «балансира», уравновешивавшего антагонистические тенденции международной жизни. Прозванный в народе «миротворцем», Александр III зримо явил в своей деятельности, каковы могут быть благотворные следствия настоящей русской державности при твердом понимании верховной властью своего высшего, нравственно-религиозного предназначения...

+ + +

Учитывая, что христианская государственность знает две конкретно-исторические формы проявления соборного начала – религиозную, церковную, и земскую, народно-представительскую, здоровая национальная политика имеет для империи значение не меньшее, чем чистота и ясность ее религиозного самосознания.

Исследуя эти вопросы, знаменитый теоретик монархизма Лев Александрович Тихомиров писал: «Само по себе существование племенных особенностей не только не вредит единству государства, а даже служит полезным источником разнообразия национального и государственного творчества. Но необходимо, чтобы при этом была некоторая общая сила, сдерживающая племенные и вообще партикуляристские тенденции.  Подобно тому, как в самом искусном сочетании управительных учреждений одно из важнейших условий составляет сила власти, так и в единении разноплеменного государства важнейшее условие составляет сила основного племени, его создавшего.

Никогда, никакими благодеяниями подчиненным народностям, никакими средствами культурного единения, как бы они ни были искусно развиваемы – нельзя обеспечить единства государства, если ослабевает сила основного племени. Поддержание ее должно составлять главный предмет заботливости разумной политики... Общественный и национальный деятель, забывающий первенствующее значение национальной силы, способной заставить осуществить его планы – в политическом деле способен лишь вести государство к разрушению. Без силы – нет ни политики, ни культуры, потому что нет и самой жизни. Но обеспечив себя со стороны силы, то есть поддерживая мощь основного племени – политика засим должна развивать все средства культурного единения всех народностей государства».4)

Эта цитата, пожалуй, лучше всего показывает, сколь несостоятельны утверждения о «национальном угнетении», которое якобы неизбежно сопутствует имперской государственности. Конечно, многообразие и сложность реальной жизни в разное время и в разных местах приводят к более или менее серьезным искажениям идеальной схемы национального устройства империи. Но это ни в коем случае не отменяет того факта, что имперская схема межнационального взаимодействия является наиболее жизнеспособной и справедливой. Многочисленные кровавые этнические конфликты, всегда сопровождающие распад имперской (и даже псевдоимперской) государственности, подтверждают это с предельной наглядностью.

Что касается исторической российской практики, то она поражает упорным стремлением к межнациональной гармонии и удивительной терпимостью русского народа. Чего стоит хотя бы участие татарских отрядов в освобождении Москвы от польской оккупации во время смуты начала XVII века, всего лишь через каких-то шесть десятилетий после штурма Казани и присоединения Казанского ханства к России! Неужели недавние ордынцы стали бы помогать своим «завоевателям» и «поработителям», если бы не чувствовали общность судьбы, несмотря на все культурные, национальные и вероисповедные различия?!

И пример этот далеко не одинок. Так, в активной соборной деятельности, развернувшейся на Руси после одоления Смуты и на века предопределившей облик российского государства, участвовали без исключения все, считавшие себя на тот момент россиянами. Вот почему в числе соборян мы встречаем рядом с городовыми дворянами казаков и их атаманов, рядом с казанскими стрельцами татарских мурз и купцов, слобожан и «гостей», бояр и представителей черных сотен...

На протяжении долгих столетий вокруг русского национального ядра творила Россия тот уникальный по своему многообразию и самобытности полиэтнический, поликонфессиональный сплав культур, народов и племен, который как нельзя лучше свидетельствует о ее просветительской, объединительной и миротворческой миссии. Именно эта очевидная историческая истина позволила Ивану Ильину уже в нашем столетии, после братоубийственных бурь революции и ужасов второй мировой войны, сказать: «Россия не есть случайное нагромождение территорий и племен, и не искусственно слаженный механизм «областей», но живой, исторически выросший и культурно оправдавшийся организм, не подлежащий произвольному расчленению. Этот организм есть географическое единство, части которого связаны хозяйственным взаимопитанием; этот организм есть духовное, языковое и культурное единство, доказавшее миру свою волю и свою способность к самообороне; он есть сущий оплот европейско-азиатского, а потому и вселенского мира и равновесия. Расчленение его явилось бы в истории политической авантюрой, гибельные последствия которой человечество понесло бы на долгие времена».5)

Все это безусловно верно. Нынешняя российская разруха как нельзя лучше подтверждает правоту сказанного выше. И все же... Имперский период российской государственности стал периодом заката соборного начала равно в духовной, церковно-религиозной и светской, земской областях. Причины этого явления нам и предстоит выяснить, если мы хотим понять собственную историю и найти достойный выход из нынешнего критического положения страны.

Империя и Церковь

Важнейшим носителем соборного духа в народе, обществе и государстве является Церковь. В имперском государственном механизме Православного Царства именно тесное, «симфоническое» сплетение Церкви и Империи является основой жизнеспособности и крепости равно светской и церковной властей. Православное Царство – живая икона Царствия Небесного на нашей грешной земле – есть великий дар Господа верующему народу за нелицемерное исповедание Христа и верности Его святым заповедям.

Сознание этой мистической взаимосвязи «земного» человеческого обустройства с «небесным» религиозным идеалом пронизывает самосознание христиан с древнейших времен. Свое юридическое обоснование оно получило еще в VI столетии по Р.Х. в знаменитых новеллах (т.е. законах) императора Юстиниана, впоследствии признанных Церковью наравне с соборными деяниями и включенных в составленный святым патриархом Фотием Номоканон, а затем и в славянскую Кормчую книгу.

«Величайшие блага, дарованные людям высшею благостию Божией, – говорится там, – суть священство и царство, из которых первое заботится о божественных делах, а второе руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни. Поэтому ничто не лежит так на сердце царей, как честь священнослужителей, которые со своей стороны служат им, молясь неспрестанно за них Богу...» 6)

Соборный разум Церкви также всячески подчеркивал судьбоносное, жизненное значение теснейшей связи между этой «священной сугубицей». Так, в Деяниях VII Вселенского Собора содержится послание епископов Константинопольскому патриарху Тарасию, утверждающее: «Священник есть освящение и укрепление императорской власти, а императорская власть есть сила и поддержка священства... Священство хранит и заботится о небесном, а императорская власть посредством справедливых законов управляет земным». 7)

«Един есть Господь и законоположник, – поучал свою паству преподобный Феодор Студит (+826). – Это единоначалие – источник всякой премудрости, благости и благочиния... Отсюда – учреждение между людьми всякой власти. Один патриарх в патриархате, один митрополит в митрополии, один епископ в епископии, один игумен в монастыре. И в мирской жизни – один царь, один полководец, один капитан на корабле...» При этом принцип жесткого единоначалия, необходимый для эффективности любой власти, любой системы управления, в христианской традиции дополнялся и смягчался тесными узами, связывавшими власть с нравственным долгом, силу – со святыней.

Византийский кесарь Василий Македонянин особенно образно и ясно отразил это в Эпанагоге – специальном руководстве для судей, составленном в конце IX века по Р.Х. «Император и патриарх, – говорится в ней, – необходимы для государственного устройства так же, как тело и душа в живом человеке. В связи и согласии их состоит благоденствие государства». Задолго до этого, выступая на IV Вселенском (Халкидонском) Соборе, другой византийский император, Маркиан, ту же мысль высказал иными словами, провозгласив: «Когда Божественным определением мы избраны были на царство, то между столькими нуждами государства не занимало нас так никакое дело, как то, чтобы православная и истинная вера христианская, которая свята и чиста, пребывала бессомнительной в душах всех».

Многими столетиями позже патриарх Константинопольский Антоний в своем послании Великому князю Московскому Василию Дмитриевичу поучал русского властителя, раскрывая ему значение христианской империи: «Святой царь занимает высокое место в церкви; он не то, что другие, поместные князья и государи. Цари в начале упрочили и утвердили благочестие во всей вселенной; цари собирали Вселенские Соборы; они же подтвердили своими законами соблюдение того, что говорят божественные и священные каноны о правых догматах и о благоустройстве христианской жизни, и много подвизались против ересей; наконец, цари вместе с соборами своими постановлениями определили порядок архиерейских кафедр и установили границы митрополичьих округов и епископских епархий. За все это они имеют великую честь и занимают высокое место в церкви. И если, по Божьему попущению, язычники окружили владения земного царя, все же царь получает то же самое поставление от церкви, по тому же чину и с теми же молитвами помазуется великим миром и поставляется царем и самодержцем всех христиан. На всяком месте, где только имеются христиане, имя царя поминается всеми патриархами, митрополитами и епископами, и этого преимущества не имеет никто из прочих князей и властителей...

Невозможно христианам иметь церковь и не иметь царя. Ибо царство и церковь находятся в тесном союзе и общении между собою, и невозможно отделить их друг от друга. Послушай верховного апостола Петра, говорящего в первом соборном послании: «Бога бойтесь, царя чтите»(I Пет. 2:17). Не сказал «царей», чтобы кто не стал подразумевать именующихся царями у разных народов, но «царя», указывая на то, что один только Царь во Вселенной».

Этот богодухновенный взгляд на природу тесной взаимосвязи Соборной Церкви Христовой и Самодержавного Православного Царства нашел свое отражение в творениях и поучениях русских святителей и подвижников благочестия. Митрополит Иларион и преподобный Кирилл Белозерский, знаменитый игумен Иосиф Волоцкий и глава «заволжских старцев» Нил Сорский, ученый монах Максим Грек и смиренный старец Елезарьевой пустыни Филофей своими словами и делами, самой жизнью и даже смертью ясно подтверждали, сколь глубоко и крепко укоренилась христианская имперская идея на Святой Руси.

В суровые годины испытаний и смут, в эпохи бурные и мятежные, которыми столь богата отечественная история, это учение о симфонии властей становилось для российского государственного корабля надежным кормилом и прочной опорой. Вплоть до страшной духовной катастрофы, постигшей наш народ вслед за богоборческими революциями 1917 года, один из основных законов Державы прямо и недвусмысленно гласил: «Император, яко Христианский Государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры, блюститель правоверия и всякого в Церкви Святой благочиния...»8)

Полно и ясно раскрыл мистический смысл Русского Самодержавия и российской имперской государственности великий молитвенник и чудотворец, святой праведный отец Иоанн Кронштадтский. Он поучал: «Создав человека на земле как царя всех тварей земных, Царь Творец поставил затем царей разным народам, и почтил их державою Своею и владычеством над племенами – правом управления и суда над ними. Пророк Даниил говорит: «Владеет Вышний Царством человеческим и дает его, кому хочет» (Дан. 4:29). Премудрый Соломон возвещает всем царям: «Дана есть от Господа держава вам и сила от Вышняго» (Прем. 6:3). В ознаменование этого дара и силы Божией, даруемой царям от Господа, еще в Ветхом Завете Сам Господь установил священный обряд помазания Царей на царство... Этот священный обряд перешел и к христианским царям России. Через него сообщается им необходимо нужный дар особенной мудрости и силы Божией...

Умолкните же вы, мечтательные конституционалисты и парламентаристы! Отойди от меня, сатана, ты мне соблазн... От Господа подается власть, сила, мужество и мудрость царю управлять своими подданными. Но да приближатся к престолу достойные помощники, имеющие правую совесть и страх Божий, и да бежат от престола все, в коих совесть сожжена, в коих нет совета правого, мудрого и благонамеренного...

Бедное Отечество, когда-то ты будешь благоденствовать? Только тогда, когда будешь держаться всем сердцем Бога, Церкви, любви к Царю и Отечеству, чистоты нравов... И чем бы мы стали, Россияне, без царя? Враги наши скоро постарались бы уничтожить и самое имя России, так как Носитель и Хранитель России после Бога есть Государь России, Царь Самодержавный, без него Россия – не Россия!»

+ + +

Духом и светом соборности была пронизана на протяжении долгих столетий вся жизнь русского народа и российского государства. При том именно церковные соборы, первый из которых состоялся вскоре после крещения Руси (в 1105 году) при Ярославе I, стали главными хранителями древней духовной мудрости и благочестия. Почти три десятка поместных соборов устрояли и правили нравственно-религиозную жизнь России в течение пяти веков, прежде, чем по велению Иоанна Грозного был созван первый земский собор. Казалось, что церковная соборность уже навсегда легла краеугольным камнем в основание земного созидания Святой Руси во всех ее конкретно-исторических формах, будь то Великое княжество Киевское или Владимирское, Московское Царство или Российская Империя.

Но, увы! – история распорядилась иначе. Великий преобразователь русского бытия, крутой, страстный и мятежный государь Петр Великий не остановился перед тем, чтобы прервать сию благодатную традицию. Церковная реформа Петра стала отправной точкой многих пагубных процессов, завершившихся двумя столетиями позже крахом тысячелетнего русского православного государства.

Реформа эта была задумана и осуществлена как сознательный разрыв многовекового исторического преемства духовных основ русской жизни и ключевых архетипов русского национально-религиозного самосознания. «Петр сам хотел разрыва, – справедливо замечает протоиерей Георгий Флоровский в своем известном исследовании «Пути русского богословия». – У него была психология революционера. Он хотел, чтоб все обновилось и переменилось, – до неузнаваемости. Он сам привык и других приучал думать о настоящем всегда в пртивопоставлении прошлому. Он создавал и воспитывал психологию переворота. Именно с Петра и начинается великий и подлинный русский раскол... Происходит некая поляризация душевного бытия России. Русская душа раздваивается в напряжении между двумя средоточиями жизни, церковным и мирским. Петровская реформа означала сдвиг и даже надрыв в душевных глубинах...

Изменяется  самочувствие и самоопределение власти. Государственная власть самоутверждается в своем самодовлении... И во имя своего первенства не только требует от Церкви повиновения и подчинения, но и стремится как-то вобрать и включить Церковь внутрь себя, ввести ее в состав государственного строя и порядка. Государство отрицает независимость  церковных прав  и полномочий. Государство утверждает себя самое, как единственный, безусловный и всеобъемлющий источник всякого законодательства, всякой деятельности или творчества.

Все должно стать и быть государственным, и только государственное попускается и допускается впредь. У Церкви не остается и не оставляется самостоятельного и независимого круга дел, – ибо государство все дела считает своими. И всего менее у Церкви остается власть, ибо государство чувствует и считает себя абсолютным». 9)

Такое «полицейское», тоталитарное мировоззрение появилось, конечно, не сразу и не вдруг. Исторические его корни лежат в эпохе Реформации, когда «обмирщение» сознания достигло на Западе критической величины. В результате и у части российского правящего класса, заразившегося модной западной болезнью, потускнело и выветрилось мистическое чувство церковности как благодатного духовного единства, понятие о Церкви как о Богочеловеческом организме, о врачевнице душевной, целительные Таинства которой лечат сердечные язвы и греховные раны падшего и оскверненного нечистыми страстями естества.

Мало-помалу множилось число «просвещенных» вольнодумцев, привыкших, на свою беду, видеть в Церкви лишь одно из общественных учреждений, которое занято рутинной «организацией» нравственной и религиозной жизни народа. С такой точки зрения, совершенно недоступной для понимания «рационалистов», стало благодатное качество соборности, примитивно сведенное ими к убогой и ущербной «коллегиальности». К сожалению, именно этот взгляд на церковно-государственные отношения был положен в основу политики Петра и торжественно провозглашен в «Духовном Регламенте», который, по замыслу царя, должен был стать главным руководством к церковной реформе, но стал, на деле, программой и манифестом еретической протестантской Реформации в России.

написанный сподвижником Петра, главой «Ученой дружины» Феофаном Прокоповичем, «Регламент», по сути, содержал требование принять новое, нецерковное мировоззрение. В нем много желчи, обличений и критики, это книга едкая и злая. В ней чувствуется болезненная страсть к разрыву с прошлым, которое стало для автора чужим, далеким и непонятным. «Не только отвалить от старого берега, но еще и сломать самый берег за собою, чтобы кто другой не надумал вернуться»... 10)

«Регламент» был составлен так, дабы искоренить все самостоятельные начала в жизни Церкви, в делах церковного самоуправления. Феофан сочинил его для «коллегии», или «консистории» – по типу тех, что учреждались с целью государственного управления церковными делами в тоталитарных протестантских странах. Не случайно, объясняя, «что есть Духовный Коллегиум», Прокопович ни разу не ссылается ни на примеры церковного предания, ни на Номоканон. Наоборот, необходимость введения «коллегиального» начала в церковное управление автор пытается доказать доводами исключительно государственной безопасности.

«Велико и сие, – гласит документ, – что при соборном правлении (так Прокопович по старой привычке называет столь любезную ему «коллегиальность» – митр. Иоанн) отечество будет безопасно от мятежей и смущения, каковые происходят от наличия единого правителя духовного (т.е. патриарха – митр. Иоанн). Ибо простой народ не различает власть духовную от самодержавной, но удивленный великою честию высочайшего пастыря, помышляет, что таковой правитель есть второй Государь, равный самодержцу, а то и больший его, и что духовный чин есть другое и лучшее государство». Стоит ли говорить, сколь беспочвенно и несостоятельно подобное «доказательство» необходимости упразднения патриаршего престола и поместных соборов в свете многовековой истории православной государственности – от равноапостольного римского императора Константина Великого и до «тишайшего» русского царя Алексея Михайловича?!

Но и это еще не все. «Регламент» практически не скрывает, что одной из главных задач его является дискредитация православного духовенства, слишком «высокое мнение» о котором в народе представляется вредным и опасным. Нужно, считает Прокопович, чтобы не было на них «лишней светлости», которая мешает вполне выявить безусловное подчинение духовенства светской власти. «Когда увидит народ, – говорится в «Регламенте», – что церковное управление монаршим указом и сенатским приговором установлено есть, то и паче пребудет в кротости своей, и весьма отложит надежду иметь помощь к бунтам своим от чина духовного...» Нелепость такой «аргументации» столь очевидна, что даже не требует опровержения.

Тем не менее подобное мировоззрение было положено в основу государственной политики с самого начала царствования «великого преобразователя». Уже в 1701 году Петр возобновил деятельность Монастырского приказа – органа государственного надзора за церковными делами и заодно отобрал у Церкви монастырские и архиерейские имущества. Духовенство оказалось лишенным средств даже для приобретения книг и устройства школ с целью образования и просвещения русского народа.

Дальше дело пошло еще круче. Патриаршество было упразднено, и, более того, исконные формы выражения народом своего религиозного чувства были объявлены суеверием. В указе на имя Святейшего Синода от 22 февраля 1722 года предписывалось запретить вынос чтимых икон: «Чтоб в Москве и городах из монастырей и церквей ни с какими образами к местным жителям в домы отнюдь не ходить... А кто будет ходить, тех брать». 11) Через месяц вышел новый указ, в котором воспрещалось устроение часовен на торжищах и перекрестках, в селах и других местах и совершение в них богослужений. «Часовен отныне в показанных местах не строить, – гласил указ, – и построенные деревянные разбирать, а каменные употребить на иные потребы».* Вскоре постановления против обрядности, крестных ходов, хождения с образами, дорогих окладов на иконах, богоявленской воды и тому подобных «суеверий» посыпались, как горох из дырявого мешка.

Однако еще пагубнее для русского сердца оказались мероприятия Петра, направленные на реформирование монастырей, от века бывших светочами духовного просвещения, твердынями правоверия и осознанного, глубокого благочестия.

Согласно святоотеческому преданию, «как ангелы являются светом для иноков, так иноки являются светом для мирян». Это церковное учение нашло свое наиболее полное воплощение во всех сторонах государственной и общественной жизни допетровской Руси. Но не так смотрел на монашество сам Петр. Воздавая похвалу первоначальным монастырям глубокой древности за их трудолюбие, он в упомянутом указе говорит, что лет через сто «от начала сего чина» монахи стали ленивыми, развращенными и тунеядцами. Здесь резко осуждается умножение монастырей в Константинополе и ближайших к нему местах, что будто бы явилось причиной поразительной малочисленности воинов, которые так нужны были при осаде греческой столицы врагами. «Сия гангрена, – говорится в указе, – зело было и у нас распространяться начала». По воззрениям Петра, монахи не стоят на высоте своего призвания, едят даровой хлеб, и никакой прибыли от этого обществу нет. Поэтому царь требовал, чтобы в русских монастырях создавались благотворительные учреждения для престарелых солдат и семинарии, откуда образованные воспитанники, ищущие монашества или архиерейства, могли бы постригаться по достижении ими 30-летнего возраста. А незадолго до смерти государь издал указ, чтобы московские монастыри: Чудов, Вознесенский и Новодевичий – были предназначены для больных, старых и увечных; Прервинский – для школы, Андреевский – для подкинутых младенцев. Вообще при Петре число монахов было очень ограничено, иноки были стеснены особыми правилами, а самые обители были по преимуществу обращены в богадельни.

Впрочем, рассуждая о Петре Великом, его деятельности и его эпохе, важно не впасть в одну из двух крайностей, традиционно свойственных отечественной историографии. Так, неуемные почитатели Петра, безудержно идеализируя как его самого, так и все, что он делал, – отстаивают то убеждение, что без великих реформ допетровская Русь безнадежно отстала бы от «просвещенной» и «цивилизованной» Европы. Это, конечно, не так. Но, с другой стороны, попытки представить «великого преобразователя» в образе демоническом, как едва ли не сознательного врага русского благочестия, тоже грешат искажениями и натяжками.

В личности Петра очень странным и прихотливым образом тесно сплелись качества весьма различные, порой прямо противоположные. Такой же была и его внешняя деятельность. Не будем забывать, что многие духовные авторитеты эпохи – будь то местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский или святой чудотворец Митрофан Воронежский – активно поддерживали политические мероприятия государя, направленные на ускоренное державное развитие России, но столь же активно и резко обличали его вредоносный модернизм в области духовной, религиозно-нравственной.*

Пора признать, что для здравого понимания русской истории очень важно отрешиться от дурной привычки делить всех исторических персонажей на «хороших» и «плохих», «наших» и «чужих», в соответствии со своими сегодняшними вкусами, пристрастиями и идеологическими ориентирами. «Не судите, да не судимы будете», – гласит Священное Писание. Порицанию и осуждению подлежит не человек, искупленный бесценною кровью Спасителя, но грех, страсть – толкающая его порой на поступки безумные и пагубные...

Как бы то ни было, весь XVIII век в русской душе шла тяжелая и изнурительная борьба с разорительным воздействием непродуманных петровских «новаций». Во время «онемеченного» правления императрицы Анны Иоанновны, например, этот вопрос стал особенно остро. Проповедник при Елизавете, Амвросий Юшкевич так вспоминал о том периоде: «На благочестие и веру нашу православную наступили, но таким образом, будто они не веру, но весьма вредительское христианству суеверие искореняют. О, коль многое множество под таким предлогом людей духовных истребили, монахов порасстригли и перемучали! Спроси ж – за что? Больше ответа не услышишь, кроме того: суевер, ханжа, лицемер, ни к чему не годный. Сие же все делали с такою хитростию и умыслом, чтобы вовсе в России истребити священство православное и завесть свою новомышленную беспоповщину».

Бывали, конечно, и тогда светлые времена. Так, глубоким личным благочестием отличалась государыня Елизавета Петровна, дочь Петра Великого. Ревностным христианином был и император Павел I, убитый на исходе пятого года своего правления в результате придворного масонского заговора. Но только со второй половины царствования Александра I начался процесс нейтрализации наиболее вредоносных следствий «просвещения» русского «высшего общества». И все же оправиться от нанесенного ей удара Россия уже так и не смогла...

Империя и земство

Строго говоря, «эпоха земских соборов» заняла на Руси всего полтора столетия. Первый земский собор, созванный царем Иоанном «на двадцатом году возраста своего», т.е. в 1550 году, отделяют от последнего, который созвал Петр Великий для суда над царевной Софьей в 1689 году, лишь 139 лет – срок, по меркам тысячелетней российской истории, не такой уж большой. И тем не менее было бы непростительной ошибкой считать, что именно этими жесткими временными рамками ограничивается жизнь русской соборности. Являясь одним из основополагающих свойств нашего национального бытия, она – в разных формах, различными путями и с разной степенью интенсивности – определяла его течение неотступно на протяжении всей истории Руси, с момента крещения в днепровском потоке и до наших дней.

Расцвет земских соборов, их «золотой век» приходится, как мы уже видели, на время царствования Михаила Феодоровича Романова. Со второй половины XVII столетия их деятельность начинает постепенно затухать. Собор 1653 года, принявший историческое решение о воссоединении Малороссии (Украины) с Россией, явился, по мнению некоторых ученых, последним земским собором, где были полнокровно представлены все сословия государства, где обсуждались вопросы поистине общегосударственной важности.

Впрочем, и после него проходили соборы, но их принято называть «неполными». Они обсуждали разного рода частные вопросы, и представлены на них были депутаты от заинтересованных сословий. Общее же число земских соборов, заседавших на Руси, превышает три десятка, и лишь эпоха обвальных петровских реформ окончательно подвела черту под их законотворческой деятельностью. Сам Петр, между прочим, был избран на царство именно собором, который в 1682 году возвел на престол сперва его – десятилетнего отрока, а затем, через месяц, – его шестнадцатилетнего брата Иоанна.*

О причинах упадка соборного управления в российской исторической науке не сложилось единого мнения. Одни ученые (например, Б.Н.Чичерин или С.М.Соловьев) полагали, что земские соборы к концу XVII – начала XVIII века просто изжили себя как государственный институт, оправданный, целесообразный и жизнеспособный лишь в годину смут и державных нестроений. Это верно лишь отчасти, хотя пик соборной активности в России действительно приходится на время боярских междоусобиц, и заняты соборы, в основном, ликвидацией их тяжких последствий.

Уже о первом земском соборе летописец говорит: «Видя государство в великой тоске и печали от насилия сильных и от неправды, умыслил Иоанн, впоследствии Грозный, смирить всех в любовь. Посоветовавшись с митрополитом, как бы уничтожить крамолы, разорить неправды, утолить вражду, приказал он собрать свое государство из городов всякого чина». Это, казалось бы, подтверждает мнение, что соборы родились именно и исключительно как орудие всенародной борьбы со смутой.

Но все же их роль этим далеко не исчерпывалась. Нельзя забывать, что эпоха земских соборов есть одновременно эпоха напряженного державного строительства на Руси, эпоха ее активного геополитического становления, в результате которого Великое княжество Московское из татарского данника превратилось в крупнейшую империю мира. И в том, что это произошло, несмотря на все препятствия и противодействия, – заслуга земских соборов велика и несомненна.

Другие историки (такие, как К.С.Аксаков) утверждали, что земские соборы стали уникальным по своей эффективности инструментом становления общенационального нравственно-религиозного единства, важнейшим орудием его защиты и гарантом тесной связи Верховной власти с народом, гарантом того, что важнейшие народные нужды станут одновременно и важнейшими приоритетами государственной политики, главными заветами Русского Православного Царя. В соответствии с такой точкой зрения, ликвидация Петром этой самобытной государственной структуры знаменовала собой разрыв с живой народной традицией, отход от исконного «русского пути развития» и ставила московское самодержавие на путь превращения в «петербургский абсолютизм», выстроенный по чуждому, западноевропейскому образцу.

В такой точке зрения, несомненно, много правды. И все же представляется, что истина находится где-то посередине.

С одной стороны, соборы, сыгравшие решающую роль в бурных событиях XVII столетия, стали для Российской Империи слишком медлительными и неповоротливыми. Московская старина, дышавшая в них, любила последовательность и постепенность, плохо сочетаясь с возросшим темпом жизни, быстро и неожиданно ставившей перед русской государственной властью все новые и новые задачи. Кроме того, в условиях стабильной государственности потребность в соборном разрешении многих проблем просто-напросто отпала, ибо «в рабочем порядке» обычного делопроизводства они решались и скорее, и проще.

Но с другой стороны, все эти недостатки относились лишь к внешней, организационной форме земских соборов в том виде, в каком она сложилась за время их активной деятельности. Они ни в коей мере не затрагивали благотворную сущность христианской соборности, не касались ее духовного, мистического основания. Русское народное представительство, столь ярко и действенно явившее себя под покровом благодатного соборного начала, нуждалось, возможно, в некоторых внешних  исправлениях и поправках.  Но его полное упразднение стало одной из тех роковых ошибок, которые предопределили беспрецедентную трагичность русской истории, распад российской православной государственности и нашу нынешнюю разруху...

Надо, однако, ясно понимать, что упразднение земских соборов как таковых вовсе не оборвало саму соборную традицию народной жизни. В зависимости от исторических обстоятельств может исчезнуть тот или иной государственный институт, но никакими силами нельзя изменить многовековое преемство исторического бытия многомиллионного народа, основополагающие принципы его общественной самоорганизации. Пусть земские соборы исчезли, но соборный идеал, укорененный в глубинах нравственно-религиозной жизни Руси, остался.

Остался как единственный способ достичь извечной цели стремлений русского человека – «смирить всех в любовь». Или, говоря научным слогом известного русского мыслителя-славянофила А. С. Хомякова, достичь «единства в многообразии», гармонично соединяющего все культурное, национальное и бытовое многоцветие Империи вокруг общего духовного стержня, придающего человеческой жизни вечный, непреходящий смысл.

Соборность, как идеал русского державного бытия и как (в большей или меньшей степени) неустранимый факт реальной жизни народа, диктовала условия даже такому радикальному реформатору, каким был Петр Великий. Государь, который, говоря словами Пушкина, «уздой железной Россию вздернул на дыбы», хотя и находился под мощным влиянием европейской культуры, но так и не смог (да хотел ли?) до конца порвать с традиционной основой самоорганизации российского общества.

Будучи по широте натуры и образу чувств подлинно русским человеком, Петр не мог не видеть положительных сторон соборного строя и понимал силу его благотворного влияния на систему государственного управления Империей. Но, увы! – европейское умственное иго привело к тому, что преобразователь России попытался по образцу «просвещенной» Европы заменить соборность коллегиальностью. Мы уже указывали на то, сколь тяжелыми стали последствия такой неравноценной замены в церковной области. Нечто подобное произошло и в области гражданской, светской, государственной.

При некотором внешнем сходстве внутреннее различие двух этих форм общественной самоорганизации разительно и неустранимо. Если соборность предполагает в качестве своей необходимой основы наличие органической общности мировоззрения (т.е. цель соборов есть всеобщее – непременно всеобщее – примирение и объединение в рамках некоторой высшей идеи), то коллегиальность являет собой простое «механическое», внешнее сотрудничество.

Если соборность предусматривает нравственную цельность и монолитность соборян, которая одна лишь делает возможным доверие нации к самодержавному монарху, ощущение гражданского долга как религиозного переживания, мистического призвания, – то коллегиальность, напротив, представляет собой систему тотального недоверия. В основе такой рационалистической системы лежит убеждение в том, что все люди по природе своей недобросовестны и лишь взаимный контроль членов коллегии друг над другом позволяет избежать печальных следствий людских пороков и страстей.

В области государственного управления, да и не только в ней, существуют, конечно, вопросы, решение которых лучше всего обеспечивается коллегиальным путем. Вряд ли следует огульно отрицать целесообразность коллегий как одного из инструментов государственной власти. И все же надо ясно видеть, сколь ограничены возможности коллегиального принципа там, где ситуация требует не рутинной, механической работы, но душевного труда, сердечной зрелости и духовного разумения жизненных коллизий...

Петр Великий не оставил своим преемникам сколь-либо стройной системы державного обустройства земли Русской. Разрушено было более, чем создано, тем паче, что многочисленные новации «царя-плотника» далеко не всегда оказывались жизнеспособными, часто умирая, едва успев родиться. Среди наиболее явных недостатков государственного управления Российской Империи выделялось отсутствие института, аналогичного земскому собору, инструмента, который помогал бы самодержцу ощутить острейшие народные нужды, «из первых рук» узнать о том, что тревожит его многочисленных и разнообразных подданных.

Сей невосполнимый пробел явственно обнаружился сразу после смерти «великого преобразователя» – с 1725 года и едва ли не до конца XVIII века одна за другой предпринимались безуспешные попытки разработать и принять новое Уложение, новый Основной Закон государства, который мог бы заменить «устаревшее» Соборное Уложение 1649 года. С этой целью неоднократно пытались созвать представительную комиссию, в которой были бы отражены интересы всех сословий.

Однако чиновничьи бюрократические методы всякий раз приводили к тому, что собрать требуемое число делегатов никак не удавалось, а если, наконец, это все же получалось, то очередной дворцовый переворот сводил на нет все предыдущие труды. Выборы новых делегатов на местах проводили спустя рукава, уже выбранных посылали в столицу неохотно – и в результате ни одна комиссия даже не приступила к работе.

Так продолжалось до тех пор, пока внутриполитическое положение России не стабилизировалось при Екатерине Великой, которая не замедлила воспользоваться этой передышкой, дабы в очередной раз попытаться восстановить разрушенную связь между царским престолом и широкими народными массами. За время царствования сей государыни произошли два события, которые несли на себе несомненный отсвет идеи соборного народного представительства: созыв Уложенной комиссии и реформа местного самоуправления.

14 декабря 1766 года императрица издала манифест, которым призвала представителей различных сословий «не только для того, чтобы от них выслушать нужды и недостатки каждого места, но допущены они быть имеют в комиссию, которой Мы дадим наказ для заготовления проекта нового Уложения». И действительно, в отличие от предыдущих комиссий, остававшихся, несмотря на все старания их организаторов, только на бумаге, – эта была собрана и приступила к работе.

В ее деятельности приняли участие 564 депутата: 28 от правительства, 161 от дворянства, 208 от горожан (из них 173 представляли купечество), 54 от казаков, 79 от государственных крестьян и 34 от иноверцев. Единственным сословием, не допущенным к работе комиссии, стало крепостное крестьянство, ибо предполагалось, что интересы своих крестьян смогут достаточно полно представить помещики, кровно заинтересованные в том, дабы их кормильцы не оскудели и не разорили своих хозяев*.

Таким образом, можно вполне обоснованно утверждать, что и по составу, и по задачам комиссия, созванная Екатериной II, являлась почти полной копией земского собора. Но были у них и весьма существенные различия. В первую очередь это касается степени участия представителей духовенства в решении важнейших вопросов обустройства страны. Если ранее на соборах были широко представлены как епископат, так и рядовое духовенство, равно белое и черное, – то теперь единственным представителем Церкви в комиссии оказался митрополит Димитрий (Сеченов), защищавший интересы Святейшего Синода.

Открытие заседаний состоялось 31 июня 1767 года. Полтора года делегаты поработали более или менее продуктивно, но 18 декабря 1768 года, по случаю начавшейся войны с Турцией, комиссия была временно распущена. Больше в полном составе она так никогда и не собралась. Отдельные ее комитеты работали, однако, и далее, вплоть до 1774 или 1775 года. Несмотря на то, что свою основную задачу комиссия так и не выполнила (новое Уложение, вопреки всем стараниям, не было составлено), работа ее принесла, по словам Екатерины, немалую пользу, ибо подала «свет и сведение о всей Империи, с кем дело имеем и о ком пещись должны».

Можно почти наверняка утверждать, что именно труды этой комиссии помогли Императрице осуществить конструктивную реформу местного самоуправления, в результате которой применительно к новым историческим условиям были восстановлены традиционные для Руси начала сословной и территориальной самоорганизации. Здесь, как и во многих других случаях, свое новое воплощение (пусть неполное, частичное) нашла неистребимая русская жажда соборного единения, органично включающего в себя механизмы местного самоуправления как свидетельство полного доверия Государя своим верным подданным...

И все же, несмотря на очевидную необходимость, земский собор на Руси в XVIII столетии так и не был созван. Такой печальный результат стал следствием целого ряда причин, характер которых в равной степени обуславливался и объективными, и субъективными особенностями развития России.

Одна из них – бурный процесс экономической и политической дифференциации российского общества, сопряженный с постепенным, но неуклонным разрушением той сословной организации, которая из века в век являлась становым хребтом русского государства.

Социальные реформы Петра и его последователей носили весьма однобокий характер. Стремление сделать из дворянства главную опору престола привело к тому, что социальная политика правительства была направлена на освобождение дворян от всякой государственной повинности и дарование им многочисленных льгот и преимуществ. А это, в свою очередь, привело к тому, что равновесие сословных прав и обязанностей между крестьянством и дворянством (двумя основными сословиями Руси), которое долгое время цементировало всю сословную пирамиду российского государства, придавая ей устойчивость и крепость, было грубо нарушено, а затем и вовсе упразднено.

В результате последовательных и целенаправленных реформ Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны, Петра Феодоровича и Екатерины Алексеевны дворянство постепенно превратилось из служилого сословия, характерным признаком которого являлись жестко определенные обязанности перед государством, – в сословие привилегированное, главной особенностью которого стали исключительные права на владения землей и людьми. Немудрено, что такие перемены вызвали серьезное недовольство крестьян, которые были согласны безропотно переносить тяготы крепостного права лишь твердо зная, что государство обязывает их работать на помещиков именно потому, что помещики сами обязаны служить государству, т.е. одна повинность обуславливается и уравновешивается другой.

Освобождая помещиков от служилой повинности, Верховная власть должна была ради соблюдения социальной справедливости освободить и крестьян из их крепостного состояния. Однако никаких шагов в этом направлении в течение всего XVIII столетия не предпринималось (исключение составил лишь император Павел I), что порождало естественное недовольство крестьян, видевших в этом явную несправедливость. 13)

В результате катастрофически разрасталось отчуждение между двумя основными общественными сословиями, росла пропасть взаимного недоверия и непонимания, углублялись различия в культуре, мировоззрении, быте и образе мыслей.

Автор знаменитой «Книги о скудости и богатстве», кре-стьянин И. Т. Посошков, отражая растущие противоречия между земледельцами и их хозяевами, еще в царствование Петра Великого писал: «Крестьянам помещики не вековые владельцы..., а прямой их владелец Всероссийский Самодержец, а они владеют временно». В таких условиях созыв земского собора, который, несомненно, принял бы к рассмотрению несправедливость сложившегося положения, был дворянству не нужен, да и невозможен, ибо Верховная власть, на заступничество которой уповал Посошков, сама не считала благовременным поднимать сей большой вопрос.

Итогом всему явился процесс расщепления единого соборного тела народа на две неравные части, каждая из которых мало-помалу начинала жить собственной замкнутой жизнью. После окончательного закрепления за дворянством его привилегированного статуса не прошло и полутора столетий, как страшные последствия нарушения сословной справедливости завершились крахом Российской Империи, революцией и гражданской войной...

Другой причиной того, что соборный процесс в России на общегосударственном уровне в XVIII веке был прерван, стала законодательная неотрегулированность процессов престолонаследия, порождавшая постоянную политическую нестабильность. В 1722 году Петр I издал указ, согласно которому царствующий император произвольно назначал себе наследника, которым мог стать всякий, кого он сочтет достойным сего высокого звания.

Петра можно понять – его конфликт с сыном (царевичем Алексеем, ставшим самым серьезным политическим противником реформаторского курса отца) закончился казнью законного наследника, обвиненного в государственной измене. Детские воспоминания государя, ставшего в десятилетнем возрасте заложником дворцовой интриги, основанной на внутрисемейном конфликте среди царских родственников, тоже подталкивали его к тому, чтобы разорвать устоявшуюся традицию, согласно которой престол наследовался по прямой линии – старшим сыном почившего самодержца.

Но, по иронии судьбы, первой же жертвой нового порядка престонаследия стал сам Петр. Опасаясь заранее назначить наследника взамен казненному Алексею (а может, просто надеясь на долгую жизнь и спокойную старость), царь, неожиданно простудившийся и смертельно занемогший, – оставил Российскую империю без престолопреемника. Предание гласит, что, уже отходя в мир иной, государь успел лишь прошептать приближенным: «Оставьте все...» – и усоп.

Кому хотел передать Петр Великий бразды правления державой? Мы никогда не узнаем этой тайны. Несомненно, однако, что результатом такой непредусмотрительности стала жесточайшая борьба за власть, терзавшая придворные петербургские круги долгие десятилетия подряд. В ходе этой борьбы многочисленные претенденты на престол наперебой стремились заручиться поддержкой столичной гвардии, чехарда дворцовых переворотов отодвигала насущные государственные проблемы на второй план, а стремительные взлеты и неожиданные падения фаворитов привлекали гораздо больше внимания, нежели повседневные нужды огромной империи. Само собой разумеется, что в подобных условиях вряд ли могли родиться серьезные планы целенаправленного обустройства русского общества...

В XIX столетии характер сословной политики государства определили два ключевых события, решающим образом повлиявших на взаимоотношения Верховной власти и высших общественных слоев России. Первое из этих событий – убийство в 1801 году императора Павла Петровича. Расследование выявило, что ядро заговора составляли представители наиболее привилегированной части дворянства – гвардейские офицеры. Второе событие – мятеж «декабристов» в 1825 году. 14)

Суть этих событий была очевидна. Так же, как некогда переродилось боярство, превратившись из главной державной опоры княжеской власти, всецело способствовавшей «собиранию Земли Русской», в источник бесконечных местнических усобиц, жестоких смут и мятежных поползновений, угрожавших самому бытию российского государства, – так и дворянство к началу XIX века утратило понимание высшего, нравственно-религиозного смысла своего сословного служения.*

Представители сословия, добившегося в общественной иерархии Российской Империи исключительных преимуществ и льгот, забыли о тех обязанностях, с которыми эти льготы сопряжены, и устремились к завоеванию новых, мнимых «прав» – главным образом права решающим образом определять государственную политику во всех важнейших областях действия Верховной власти. Иначе говоря, дворянство перестало быть надежной опорой престола.

Излишне говорить, что смириться с таким положением не мог ни один русский государь. Несмотря на все искажения, сопряженные с нарушением соборной организации русского общества, Императоры Всероссийские оставались все же олицетворением власти Божией, а значит – нелицеприятной, надсословной, беспристрастной и равно внимательной к нуждам всех своих подданных. Так же, как Цари Московские ни при каких обстоятельствах не соглашались стать царями «боярскими», венценосные вожди Российской Империи не собирались становиться «дворянскими» императорами.

В реальной политической жизни это означало, что необходимо было быстро найти (или воспитать) другую силу, которая нарушила бы дворянскую монополию на участие в государственном управлении и создала бы дополнительную опору Верховной власти в ее стремлении остаться выразительницей общенародных нужд.

Говоря языком современной политической аналитики, перед Верховной властью со всей остротой встал вопрос о необходимости замены общественной элиты, сформировавшейся в результате петровских реформ. И несмотря на то, что вслух это никогда не произносилось, суть дела выглядела именно так.

Вообще многовековая история российской элиты, издавна сознававшей главной целью своего социального служения создание и сохранение мощного независимого государства, которое могло бы обеспечить народу наилучшие условия для «тихого и немятежного жития во всяком благочестии и чистоте», – изобилует суровыми испытаниями и драматическими поворотами. Не раз и не два неумолимая логика исторического развития приводила к тому, что исчерпавшие свой «конструктивный ресурс» элитарные сословные группировки покидали российскую политическую сцену, уступая место более энергичным, деятельным и благонамеренным преемникам.

Так, Киевская Русь, стоявшая в годы своего расцвета вровень с императорской Византией, цвела и крепла «под рукой» воинственного и отважного рода Рюриковичей. Многочисленные местные князья с верными дружинами, в нужный момент объединявшиеся вокруг старшего сородича, составляли «правящий класс» страны, обеспечивая равно ее экономическое процветание и политическую стабильность. Но с течением времени родственная связь ослабела, а властолюбивые соблазны «самостийности» стали слишком сильными: сознание общей ответственности за судьбу державы угасло, и в XII-XIII веках под ударами внешних врагов и внутренних усобиц Русь распалась на уделы, угодившие под верховную власть великого монгольского хана.

Исправить положение, вернуть народу независимость и единство прежняя выродившаяся элита оказалась неспособной. Процесс государственного и национального возрождения, знаменосцем которого стал московский князь, возглавила новая социальная группа – боярство. Не будучи отягощенными удельными княжескими предрассудками, бояре – высшие администраторы и крупные землевладельцы – прекрасно понимали все преимущества соборного единства державы. Становление и рост могучего централизованного Московского Царства, сбросившего постылое иго Орды и совершившего мощный геополитический прорыв на восток – в бескрайние просторы Евразии, в значительной мере обеспечивались энергией, политической волей, административными и военными талантами русского боярства.

Но со временем и эта лидирующая сословная корпорация стала утрачивать свои лучшие качества. Уродливое явление «местничества», наглухо закрывшего путь наверх для способных, но неродовитых претендентов, подорвало ее жизненные интересы, лишив исторической перспективы. В результате местнические боярские распри, как прежде княжеские, едва не уничтожили Русь, ввергнув страну на рубеже XVI-XVII веков в кровавый водоворот смуты.

Ситуация властно требовала появления нового коллективного лидера нации, новой социальной структуры общества, новых механизмов формирования национальной элиты. Ответом на эти требования стали крутые и суровые реформы Петра, которые подвели окончательную черту под «боярской» эпохой Московского Царства, распахнув России двери в следующий, «имперский» период ее существования. В качестве главного носителя национальной идеи Российской Империи, начиная с XVIII столетия, выступает и новая политическая сила – дворянство.

Надо сказать, что первоначальная концепция социального устройства имперской России была достаточно продуманной и стройной. Лишенные старых местнических амбиций, дворяне беспрепятственно выделяли из своих рядов лучших представителей на ключевые государственные посты, сообразуясь в первую очередь с личными качествами претендентов, а не с родовыми заслугами именитых предков. В результате государство вскоре получило в свое распоряжение весьма значительный «кадровый потенциал» высококлассных чиновников и военачальников, дипломатов и администраторов, деятелей науки и культуры.

При этом своевременное обновление нового правящего класса обеспечивалось знаменитым петровским «Табелем о рангах», позволявшем любому одаренному россиянину, проявившему свои способности на ниве служения Отечеству, получить как «личное» (для себя), так и «потомственное» (т.е. распространявшееся на всех его потомков) дворянство. Более того, какое-то время сохранялась даже некоторая социальная справедливость: любой дворянин был таким же «крепостным» у государства, как крестьянин у помещика. Его государственная служба, от которой нельзя было отказаться, длилась с ранней юности и до седых волос, составляя своеобразную дворянскую «барщину».

Такое положение дел предопределило быстрый всплеск русской державной мощи. Российская Империя превратилась в сильнейшую мировую державу, самим фактом своего существования способствовавшую установлению на планете более или менее справедливого баланса сил.

Однако спустя некоторое время внутренний механизм дворянской России начал давать все более и более серьезные сбои. Это и понудило верховную власть к новым реформам, в результате которых новая элита общества должна была быть сформирована на основании государственного чиновничества. Предполагалось, что новая бюрократия станет надежной опорой российскому трону, внеся свежую струю в высшие эшелоны власти и ограничив собой исключительность дворянских привилегий.

В первой половине XIX века эта замена была практически завершена. Стройная система разветвленных государственных учреждений, созданная великим консерватором – государем Николаем I Павловичем, заступила место сумятицы и хаоса, царивших в деле государственного управления в «постпетровской» России. Но и такая система наряду со всеми своими очевидными достоинствами имела не менее очевидные недостатки. Ее главной слабостью было то, что она по-прежнему  не предусматривала ни земского собора, ни иного какого-либо соборного органа в структуре государственной власти. Царь находил достаточным и удобным общаться со своим народом посредством облеченных его высоким доверием чиновников. А в стране, которой «правят столоначальники» и где «даже урядник есть немножко Помазанник Божий», возможностей для возрождения русской соборной традиции, конечно, не оставалось...

Соскочив однажды с благодатной соборной колеи, российская государственность лишила себя единственного механизма, позволявшего с безупречной точностью настраивать державный механизм Империи. Попытки обрести в этой области некую равноценную замену приводили к бесконечным реорганизациям и перетряскам. По существу, вся история послепетровской России (вплоть до наших дней) есть история длинной череды реформ, сменявших одна другую почти без перерыва и – увы! – без сколь-либо заметного успеха.

В этом ряду эпоха «великих реформ» Александра II отличается удивительным благородством замыслов и не менее удивительным отсутствием ожидаемых результатов. Впрочем, сие немудрено. Реформаторы по старой привычке, прочно утвердившейся в руководстве страны с «легкой» руки Петра Великого, решили преобразовывать «косную» российскую действительность по «просвещенному» западноевропейскому образцу. Итоги оказались весьма плачевными: общественная стабильность была безвозвратно подорвана, а долгожданные «свободы» явились в итоге лишь питательной средой для политического терроризма, одной из первых жертв которого стал сам августейший реформатор.

Бомбисты-народовольцы развернули настоящую охоту за «коронованным зверем». Год 1866,67,79,80 – одно за другим следовали покушения на императора, виновного лишь в том, что он даровал своим подданным права и свободы, о которых они ранее не могли и мечтать. Наконец, преступление все же совершилось, и цареубийство 1 марта 1881 года поставило страшную кровавую точку в деле «либерально-демократического» реформирования Российской Империи.

И все же даже в царствование Александра II Николаевича идея соборности нашла свое воплощение в двух важнейших событиях эпохи. Во-первых, была восстановлена нарушенная еще в прошлом столетии сословная справедливость. Крестьянство – самое многочисленное российское сословие – было наконец-то полностью освобождено от крепостной зависимости, поставлено в положение, позволявшее ему напрямую сноситься с Верховной властью, и уравнено в гражданских правах со всеми прочими сословиями страны.

Во-вторых, несмотря ни на что, продолжалось развитие местного самоуправления. Учреждение выборных земских должностей стало косвенным признанием того очевидного факта, что чиновничья бюрократия, при всех ее несомненных достоинствах, не способна в одиночестве выполнять роль державной опоры государства и связующего звена между престолом и подданными Императора Всероссийского, Помазанника Божия, Русского Православного Царя.

Но разрушительные последствия почти двухвекового рабского копирования западноевропейского политического устройства уже сказались на общественной организации Руси столь глубоко и сильно, что почти полностью парализовали благотворные следствия реформирования страны. Упадок дворянского сословия, утерявшего понимание промыслительного характера своего державного служения, с одной стороны, и недостатки тоталитарной системы чиновничьей бюрократии, с другой, – привели к тому, что главной действующей силой в земских учреждениях стала удивительная по своей вульгарности помесь из обуржуазившихся дворян и разночинцев-интеллигентов.

Сила эта почти сразу же заявила о себе как об антимонархической, антицерковной по своей направленности. С течением времени земства все более и более политизировались и в итоге (как это случилось и с дворянством накануне декабристского мятежа) начали откровенно претендовать на участие в государственном управлении, предполагая таким образом радикально способствовать европеизированию «отсталой» России.

Таким образом, хотя освобождение крестьян и создало необходимые предпосылки для восстановления земского собора в его прежнем «допетровском» качестве, – все же ни отмирающее дворянство, ни мощная, но косная бюрократия, ни фрондирующее, оппозиционное земство не смогли подняться над своими узкогрупповыми интересами до осознания высших, общенациональных, всенародных целей русского бытия. Испорченный сословный механизм России оказалось нечем заменить. Традиционная структура общества, разрушенная непродуманными реформами, не была преемственно заменена новой, пусть несословной, но столь же деятельной и жизнеспособной. Кризис русской государственности стал несомненным фактом политической жизни страны.

Это хорошо понимал Государь Император Александр III Александрович, вступивший на престол в 1881 году. Злодейское убиение его отца произвело на нового Царя неизгладимое впечатление. Эпоха Александра III, знаменательная небывалым взлетом русской державной мощи, может быть названа, пользуясь выражением Константина Леонтьева, эпохой «исправительной реакции». «Россию надо подморозить», – эти выразительные слова Победоносцева стали негласным лозунгом государственной власти. И действительно, главные усилия правительства того времени были направлены на то, чтобы исправить губительный крен в либерализм, столь явно обозначившийся в годы предыдущего царствования.

Однако усилия власти в этом направлении не могли ликвидировать всесторонний кризис русского сословного общества и российской государственности, но лишь затормозили, «заморозили» его. Очередная попытка реанимировать отмирающее дворянство, превратив его путем наделения властными полномочиями (институт земских начальников) в прочную опору Верховной власти и орудие для ее связи с народом, – не удалась. Тлен безверия и безответственности, либерализма и чужебесия лишил сословную пирамиду Руси ее прежней крепости и жизнеспособности.

В качестве ключевой силы снова выдвинулась бюрократия.

Весьма показательно, что именно во время царствования Александра III была предпринята неудачная попытка созыва земского собора. Душой этого предприятия стал известный славянофил И.С. Аксаков, а подготовительные документы разрабатывал один из лучших знатоков истории земских соборов П.Д. Голохвастов. Покровительство всему делу и его организацию на государственном уровне взял на себя тогдашний министр внутренних дел граф П.Н. Игнатьев.

Манифест о созыве собора планировалось обнародовать 6 мая 1882 года, в день Вознесения Христова (день рождения наследника Цесаревича Николая Александровича), совпадавший с двухсотой годовщиной отпускной грамоты, которой малолетний царь Петр Алексеевич распустил земский собор, избравший его на царство. Заседания же собора должны были открыться через год в Москве, в день Христова Воскресения, совпадая с датой начала торжественного венчания на царство нового императора Александра III.

Однако изо всех этих задумок ничего не вышло. Граф Игнатьев вел дело в глубокой тайне, о подготовке соответствующего манифеста не знал даже влиятельнейший в то время Обер-прокурор Св. Синода Победоносцев. Работавший у Игнатьева Голохвастов вскоре разочаровался в своем высоком покровителе. По его словам, министр внутренних дел был слишком осторожен, его замыслы не имели необходимой широты размаха, и это грозило свести все «не к великому Собору, а к соборишке, очень невинному с виду, но в действительности ужасно опасному» своей половинчатостью и нерешительностью.

Напуганный такой перспективой Голохвастов посвятил в обстоятельства событий Победоносцева, который, вмешавшись, расстроил замыслы графа Игнатьева. Министру не удалось убедить императора в своей правоте, и вскоре он получил отставку. При этом Победоносцев, будучи «идейным» противником созыва в тех условиях земского собора, считал, что вследствие порчи нравов собор, если и соберется, то со временем неизбежно выродится в банальный европейский парламент.

«Древняя Русь, – говорил Обер-прокурор, – имела цельный состав, в простоте понятий, обычаев и государственных потребностей не путаясь в заимствованных из чужой, иноземной жизни формах и учреждениях, не имела газет и журналов, не имела сложных вопросов и потребностей». Победоносцев не без основания полагал, что само по себе никакое собрание не сможет гарантировать восстановления былого единства русского общества, что само правительство должно в первую очередь обрести твердую политическую волю, что благотворные мысли по переустройству русской жизни должны родиться в среде тех, кто по долгу службы призван к управлению российским государством.

Таким образом, разрабатывавшийся в высших чиновничьих сферах проект земского собора был похоронен силами другой части бюрократии, насколько здраво консервативной, настолько же, увы, творчески бесплодной...

Последние неудачи

В годы царствования последнего Императора Всероссийского Николая II Александровича идея созыва земского собора была весьма популярна. С одной стороны, ее пропагандировали славянофильствующие либералы, которые видели в таком соборе возможность получить российскую копию законодательного собрания парламентского типа. С другой стороны, ее активно поддерживали консерваторы, ратовавшие за восстановление «традиционных форм общения Царя и народа».

Создание Государственной Думы лишь подлило масла в огонь, не удовлетворив никого: ни левых, ни правых. Либералы и демократы считали ее полномочия недостаточными, сетовали на «интриги придворной камарильи», а на деле – рвались к власти, требуя «ответственного министерства» и фактического устранения Самодержца из политической жизни страны. Черносотенцы и националисты, в свою очередь, видели в Думе «рассадник революционной заразы» и гнездо крамолы, которое необходимо уничтожить, дабы затем беспрепятственно приступить к масштабным реформам в «истинно русском духе».

«Опыты Государственной Думы первого и второго созыва, – отмечали представители монархических партий, – красноречиво подтверждают наше убеждение в том, что единство, крепость и процветание России возможны только в единении Самодержавного Царя с русским народом без посредства и без расхищения царской и народной земской власти инородческо-космополитической бюрократией и Государственной Думой.

В необходимом для нас в настоящее время земском соборе должны быть соблюдены все его существенные исторические черты, т.е. созыв его на определенный срок для решения заранее объявленных населению важнейших вопросов, выдвинутых жизнью... Выбор представителей населения в Собор должен быть произведен по свободному избранию сословно-бытовых групп, непременно из своей среды и с числом депутатов, сообразно важности сословной группы в государственном отношении.” 15)

Формально правильная, эта схема имеет единственный, но неустранимый недостаток: на момент ее провозглашения русское общество уже достигло столь глубокого внутреннего разобщения – духовного, политического и бытового, что реализовать сей идеал на практике было просто-напросто невозможно!

Сам Николай II, пожалуй, как никто другой из его венценосных предшественников, понимал жизненную необходимость восстановления соборного единства русской жизни. Хорошо зная историю, он прекрасно понимал, что ни дворянство, ни чиновничество, ни органы земского самоуправления не могут стать опорой Царю в стремлении «смирить всех в любовь». Сперва должны быть залечены те глубокие духовные раны, которые мешают восстановить былое мировоззренческое единство народа, единство его нравственных и религиозных идеалов, его национального самосознания и чувства долга.

Единственной силой, способной на это, была Православная Церковь. И государь совершенно правильно решил, что сперва должны быть восстановлены собрные начала в церковной жизни, а затем уж, опираясь на ее мощную духовную поддержку, – и в общественно-государственной области. Сначала собор церковный, а уж затем – земский: таковы были планы Николая II.

Ясно понимая, что никакой земский собор невозможен без единения с Церковью, Государь был готов произвести грандиозные перемены во всем строе церковно-государственной жизни. «...Речь шла о перестройке всего государственного здания на духовных началах, причем успех намеченного плана всецело зависел от удачного выбора Патриарха, так как помимо своих прямых обязанностей по возглавлению Церкви, он привлекался также, вместе с лучшими выборными людьми Русской Земли, в лице Земского Собора, и к участию в управлении государственными делами, как это было в старину».16)

В марте 1905 года Государь сообщил членам Святейшего Синода о своем решении. Вот как описывает этот судьбоносный момент российской истории, со слов одного из архиереев, известный церковный писатель С.А. Нилус:

«Когда кончилась наша зимняя сессия, мы – синодалы, во главе с первенствующим Петербургским Митрополитом Антонием (Вадковским), как по обычаю полагается при окончании сессии, отправились прощаться с Государем и преподать Ему на дальнейшие труды благословение, то мы, по общему совету, решили намекнуть Ему в беседе о том, что нехудо было бы в церковном управлении поставить на очереди вопрос о восстановлении патриаршества в России. Каково же было удивление наше, когда, встретив нас чрезвычайно радушно и ласково, Государь с места сам поставил нам этот вопрос в такой форме:

– Мне, – сказал Он, – стало известно, что теперь и между вами в Синоде и в обществе много толкуют о восстановлении патриаршества в России. Вопрос этот нашел отклик и в моем сердце и крайне заинтересовал и меня. Я много о нем думал, ознакомился с текущей литературой этого вопроса, с историей патриаршества на Руси и его значения во дни великой смуты междуцарствия и пришел к заключению, что время назрело и что в России, переживающей новые смутные дни, патриарх и для Церкви, и для государства необходим. Думается мне, что и вы в Синоде не менее моего были заинтересованы этим вопросом. Если так, то каково ваше об этом мнение?

Мы, конечно, поспешили ответить Государю, что наше мнение вполне совпадает со всем тем, что Он только что перед нами высказал.

– А если так, – продолжал Государь, – то вы, вероятно, уже между собой и кандидата себе в патриархи наметили?

Мы замялись и на вопрос Государя ответили молчанием.

Подождав ответа и видя наше замешательство, Он сказал:

– А что, если я (как вижу, вы кандидата еще не успели себе наметить или затрудняетесь в выборе), что, если я сам его вам предложу – что вы на это скажете?

– Кто же он? – спросили мы Государя.

– Кандидат этот, – ответил Он, – я. По соглашению с Императрицей я оставляю престол моему сыну и учреждаю при нем регенство из Государыни Императрицы и брата моего Михаила, а сам принимаю монашество и священный сан, с ним вместе предлагая себя вам в патриархи. Угоден ли я вам, и что вы на это скажете?

Это было так неожиданно, так далеко от всех наших предположений, что мы не нашлись, что ответить, и... промолчали. Тогда, подождав несколько мгновений нашего ответа, Государь окинул нас пристальным и негодующим взглядом; встал молча, поклонился нам и вышел, а мы остались, как пришибленные, готовые, кажется, волосы на себе рвать за то, что не нашли в себе и не сумели дать достойного ответа. Нам нужно было бы Ему в ноги поклониться, преклоняясь пред величием принимаемого Им для спасения России подвига, а мы... промолчали!»

«С той поры, – продолжает С.А. Нилус уже от себя, – никому из членов тогдашнего высшего церковного управления доступа к сердцу Цареву уже не было. Он, по обязанностям их служения, продолжал, по мере надобности, принимать их у себя, давал им награды, знаки отличия, но между ними и Его сердцем утвердилась непроходимая стена, и веры им в сердце Его уже не стало, оттого, что сердце царево,  истинно, в руце Божией, и благодаря происшедшему въяве открылось, что иерархи своих си искали в патриаршестве, а не яже Божиих, и дом их оставлен был им пуст.

Это и было Богом показано во дни испытания их и России огнем революции. Чтый да разумеет (Лк. 13:35)». 17)

На заседании 22 марта Синод единогласно высказался за восстановление патриаршества и за созыв Всероссийского церковного собора, но в связи с возникшими со стороны видных богословов разногласий Государь 31 марта начертал на докладе Синода следующую резолюцию: «Признаю невозможным совершить в переживаемое ныне тревожное время столь великое дело, требующее спокойствия и обдуманности, каково созвание поместного собора. Представляю Себе, когда наступит благоприятное для сего время, по давним примерам православных Императоров, дать сему делу движение и созвать собор Всероссийской Церкви для канонического обсуждения предметов веры и церковного управления». 18)

В конце того же года, 27 декабря, Царь обратился с рескриптом на имя Митрополита Антония Санкт-Петербургского: «Ныне я признаю вполне благовременным произвести некоторые преобразования в строе нашей отечественной Церкви... Предлагаю Вам определить время созвания этого собора». 19)

Предусмотрительность Государя позволила, несмотря на революционные бури, созвать знаменитый поместный собор 1917-1918 годов. Собор этот, приведя церковное устроение в соответствие с многовековой канонической традицией Вселенского Православия, предопределил духовную стойкость

Руси перед лицом жестоких богоборческих гонений советской эпохи. Но противостоять катастрофе, поглотившей русскую православную государственность, не смог даже он...

Примечания

1. А.Степанов. Без силы нет жизни. «Советская Россия» от 15.01.94 г.

2. В.А.Грингмут. М.И.Катков как государственный деятель. «Русский вестник», 1897, август, с.70-71.

3. Полное собрание законов Российской Империи с 1649 года. Т. VI, 1720-1721, с.446.

4. Л.А.Тихомиров. Монархическая государственность. Петроград, 1923, с.647-648.

5. И.Ильин. Наши задачи. Париж, 1956, с.245.

6. Славянская Кормчая, 42-я глава.

7. А.Хвалин. Восстановление монархии в России. М., 1993, с.5-7.

8. Свод Основных Государственных Законов, т.I, изд.1906 г. Раздел I, гл.7, §647

9. Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. 1983 г., с.82-83.

10. Там же, с.85.

11. Архиепископ Серафим (Соболев). Русская идеология. СПб, 1922, с.12.

12. Жития русских святых. Джорданвилль, 1984, т.2, с.289-290.

13. О благочестивой деятельности имп. Павла I см. Старый Кирибей. Павловский гобелен. Издание Общества св. Владимира в Сан-Пауло. 1955 г.

14. Историки разделились в понимании того, что было движущими силами обоих событий. Одни рьяно отстаивают их «масонскую версию», другие столь же рьяно ее отрицают. См., например, Н.Е.Марков. Войны темных сил, т.I, Париж, 1928; многотомную работу Бориса Башилова «История русского масонства», впервые увидевшую свет в Аргентине; статью Е.С. Шумигорского «Император Павел I и масонство» в сб. «Масонство в его прошлом и настоящем», т.2, СПб, 1915.

15. А.Григорьев. Земский Собор и Русская Государственность. Доклад, читанный в апреле 1907 г. общему собранию Тамбовского Союза русских людей. Год издания не указан, с.53.

16. Е.Е.Алферьев. Император Николай II как человек сильной воли. Джорданвилль, 1983, с.88.

17. С.А.Нилус. На берегу Божьей реки. Ч.2, Издание Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1992, с.146-147.

18. С.С.Ольденбург. Царствование Императора Николая II. Вашингтон, 1981, с.276.

19. Там же, с.337.

Часть первая

РУСЬ СОБОРНАЯ

МЯТЕЖОМ ВОЗМЯТЕТСЯ ЗЕМЛЯ,

И СКУДОСТИЮ ОСКУДЕЕТ ЗЕМЛЯ

Крушение русской православной государственности

Содержание

Приамурский Земский Собор. Генерал Дитерихс

Поместный церковный Собор 1917-1918 гг. Патриарх Тихон.

Смотрите не ужасайтесь…

Вместо послесловия