Вместо предисловия

Прежде, чем ты, боголюбивый читатель, прочтешь эту книгу, я хочу сказать, что события полувековой давности, описанные в ней, до сих пор не потеряли своей назидательности и злободневности. «Еще и ныне горька речь моя» (Иов. 23:2). Бес раздора и внутреннего мятежа упорен и неутомим, а падшее человеческое естество легко склоняется к внушениям страсти: расколы и разделения испокон веков служили и всегда будут служить врагу рода человеческого верным орудием против благочестивых христиан, жаждущих спасения...

Анализируя причины церковных смут, пытаясь понять тайные пружины нестроений, терзающих православный люд, необходимо прежде всего уяснить, что корень всяческих бед человеческих — гордыня и ее производные: тщеславие, своеволие, сребролюбие, любоначалие, гнев... «От высокомерия происходит раздор», — говорит Священное Писание (Притч. 13: 10), «Надменный разжигает ссору» (Притч. 28:25), «Беззакония ваши произвели разделение» (Ис. 59:2).

Как высший дар, как искру благодатного богоподобия даровал нам Господь свободную волю, потому что истинная Любовь не терпит насилия. Но — увы! — история человечества свидетельствует, что гораздо охотнее мы сослагаем свою волю с лукавыми помыслами и страстными вожделениями. Отвергая благое иго Закона Божия, стремясь устроить свое бытие в соответствии с собственным разумением, человек незаметно для себя начинает действовать по вражескому наущению, удаляясь от Господа, Бога мира и милосердия, приближаясь к бездонной и мрачной пропасти вечной погибели.

Здесь — в грешном, мятущемся человеческом сердце — первопричина всех и всяческих расколов и смут.

Вспомним печальную историю грехопадения. Возгордившись могуществом и властью, ниспал во ад сатана, совратив за собой бессчетные сонмы небожителей. Се — первый и главный раскол с момента творения и даже до сего дня. С того мгновения и доныне диавол, сатана, супротивник Божий остается первоисточником всех дальнейших разделений и мятежей.

Адам, не послушавший голоса Истины и вкусивший по вражьему наущению запретный плод, был изгнан от лица Господня. Каков же первый горький результат его падения? Разделение и раскол!

Святые отцы учат, что, пребывая в раю, первозданный человек содержал все силы своего естества, все его составляющие: дух, душу и тело — в гармонии и в соборном, благодатном единстве. Теперь же дух, ведавший Бога и в Нем Одном находивший покой, обретавший полноту чистого, безгрешного бытия, оказался порабощенным душевными страстями и телесными похотями. Душа, до того момента совокуплявшая все силы свои — мысли, чувства и желания — в стремлении к блаженному Богопознанию, утеряла сие единство, предоставив уму блуждать в бесплодных, а зачастую грешных и богопротивных помыслах, чувству — коснеть в страстях гнева, тщеславия и им подобных, желаниям — увлекать волю к разрушительному сладострастию.

Внутренний раскол соответствующим образом явил себя и вовне. Первые же сыновья Адама разделились в своем выборе смысла жизни. Движимый завистью, возникшей на основании такого разделения, Каин убил Авеля, и не только не раскаялся, но даже не ужаснулся содеянному, за что и был осужден Божественным судом на вечное изгнание.

С каждым поколением потомков Адама губительная гордость все сильнее и сильнее полоняла человеческие сердца, разделяя их с Богом — единственным источником справедливости и добра, милосердия и сострадания. Так продолжалось до тех пор, пока нечестие не достигло крайнего предела и благодать Духа Святого не отступила от нечестивцев, не желая пребывать «в человецех сих, зане суть плоть» (Быт. 6:3). Велением Божиим даже стихии ополчились на людей, уничтожив развратившееся человечество в водах всемирного потопа.

Но разве образумился человек? Разве перестал искать «своей» истины вне Бога, коснея в мятежном, разделенном своем бытии — равно в жизни внутренней, душевной, и внешней, общежительной? Первое же поколение детей благочестивого Ноя, единственного праведника, спасшегося, благодаря благочестию, от потопных вод, разделилось в своем выборе. И разделение это продолжается до сих пор, затрагивая все области человеческой жизни без изъятия, ибо диавол, по словам Господа Иисуса Христа, задался целью «прельстить, если возможно, и избранных» (Мф. 24:24).

Сатана сумел внушить богопротивные мысли даже ученику Христову — Иуде; он исхитрился соблазнить, пусть и на малое время, всех остальных апостолов — в ту страшную ночь, когда их Учителя увели из Гефсиманского сада на неправедный суд старейшин израилевых. Так нам ли, грешным, удивляться, что раздоры, распри, расколы и смуты легко получают доступ в наши горделивые сердца?!

Но страшнее всяких иных разделений смуты церковные, ибо с каждым отпадением части членов Церкви, склонившихся на человеческие мудрствования, все меньше и меньше остается спасающихся. Ибо только в Церкви, сохранившей неповрежденным учение Христово, проповедь апостольскую и правила семи Вселенских Соборов, возможно спасение.

Потому-то враг рода человеческого прилагает все старания, чтобы разрушить соборное, спасительное единство Церкви Христовой. Едва лишь апостолы распространили слово Божественной Истины по разным народам и странам, едва лишь первые христиане собрались под покровом церковной благодати, бес мятежа и раздора породил разделения даже среди этих избранников Божиих.

«Умоляю вас, братия, именем Господа нашего Иисуса Христа, — взывал к неразумным апостол Павел, — чтобы все вы говорили одно, и не было между вами разделений, но чтобы соединены были в одном духе и в одних мыслях. Ибо... сделалось мне известным, братия мои, что между вами есть споры. Я разумею то, что у вас говорят: «я Павлов», «я Аполлосов», «я Кифин», «а я Христов». Разве разделился Христос?» (1 Кор. 1:10 — 13).

Но гордыня человеческая, подстрекаемая вражией лестью, продолжала порождать свойственные ей злые плоды. Ереси и расколы из века в век терзали Церковь. Безумные ересиархи и расколоучители дерзали присваивать себе право на Истину, раздирая тело Церкви, как некогда сребролюбивые стражники раздирали у подножия Креста ризы распятого Сына Божия.

В начале XI столетия по Рождестве Христовом этот процесс завершился страшным несчастием — от полноты православного вероучения отпала Западная Церковь, увлеченная в ересь гордыней и высокомерием римских первосвятителей. Через несколько веков католицизм, лишенный полноты благодати, подвергся новому расколу, породив протестантизм, давший затем жизнь бесчисленным лжехристианским сектам...

Увы нам! Ныне гибельные плоды этих разделений видны повсюду. Дерзостно и нагло, как никогда ранее, лжеименный человеческий разум претендует на самоценность, на некое высшее знание и значение, бросая вызов Богу, бесстрашно попирая Закон Божий, отвергая Крестную Жертву Христову. Большая часть человечества отвергает Единую Соборную Апостольскую Церковь, которую «нашего ради спасения» оставил на земле Сам Христос и которую до скончания века не одолеют, согласно Его обетованию, врата адовы. В этом страшном море всеобщей апостасии малым островком спасения еще удерживается Православная Россия, недавно освободившаяся милостью Божией от многодесятилетнего богоборческого пленения.

Святая Русь испокон веков удерживала рвущееся в мир сатанинское зло, и врагу рода человеческого нелегко пришлось в борьбе с Православием, обретшим надежную защиту в лице могучей российской государственности. За девять столетий с момента крещения Руси ни козни иноземцев, ни внутренние гражданские смуты, ни ересь жидовствующих, ни старообрядческий раскол не смогли поколебать административного единства Русской Церкви, не сумели замутить чистоту спасительного вероучения, содержащегося в ее благодатных недрах.

Однако того, чего не добились ненавистники России силой, враг рода человеческого достиг коварством, ложью и лестью. Мало-помалу начал набирать силу процесс «расцерковления» русского общества, достигший к началу XX столетия ужасающих размеров. Увлеченная материалистическими, богоборческими теориями, занесенными к нам с Запада, русская интеллигенция объявила Православию настоящую войну. Соборное единство России было разрушено, общество раскололось по классовым, национальным, сословным и религиозным признакам.

Казалось, час торжества темных сил настал, когда могучий колосс Православной Державы рухнул, подточенный зловредными микробами богоборческой (полуатеистической, полуиудейской) заразы. От земли был отъят «Удерживающий» — Русский Православный Царь, и реки мученической крови обагрили Святую Русь...

Кровавая братоубийственная смута стала естественным результатом утери национально-религиозного единства. Придя к власти на волне этого мятежа, христоненавистники первым делом решили покончить с Православием, прекрасно понимая, что до тех пор, пока жива Русская Церковь, их победа не может быть окончательной, ибо сохраняется возможность возрождения Российской Державы во всем блеске ее государственного могущества и духовного величия.

Но даже самые жестокие антихристианские гонения не в состоянии исторгнуть святыни Православия из верующих сердец. Сознавая это, новые хозяева России присовокупили к внешним жестокостям и государственным репрессиям активную деятельность по разрушению внутрицерковного единства, всемерно поощряя разделения и расколы, пытаясь лишить Церковь правильного управления, раздробить ее на враждующие между собой группировки и секты.

Последствия такой подрывной деятельности мы ощущаем на себе до сих пор. Вот почему особую злободневность обретают вопросы, связанные с историей церковных расколов в России в 20 — 30-х годах XX века. Не определив своего отношения к этому сложнейшему периоду русской церковной истории, не изжив соблазнов, внесенных в православное сознание церковными нестроениями «советского периода», не преодолев искушений, порожденных противоречиями и драматическими хитросплетениями церковной политики тех лет, — мы не сможем двинуться вперед, не сумеем возродить Святую Русь.

Первая попытка богоборцев внести в Церковь смуту связана с так называемым «обновленческим» движением.

Воспользовавшись революционными потрясениями, сокрушившими Российскую Империю и упразднившими русскую государственную власть, открыто провозглашавшую своей важнейшей задачей поддержку Православной Церкви, часть «свободомыслящего» духовенства предприняла попытку захватить в свои руки высшее церковное управление. Прикрываясь лозунгами «обновления» и «демократизации» внутрицерковной жизни, опираясь на активное содействие масонского Временного Правительства, обновленцы пытались внести в церковный обиход недопустимые новшества в духе западноевропейского либерализма и протестантизма.

На какое-то время им даже удалось обмануть часть верующих, увлекая людей за собой искусной демагогией и потаканием человеческим слабостям. Но их предложения по переустройству церковной жизни были столь очевидно «революционны», антиправославны и еретичны (женатый епископат, например, выборность духовенства, отрицание власти Патриарха, искажение богослужебных текстов и т. п. «улучшения»), что, невзирая на поддержку властей и активную пропагандистскую кампанию, обновленческое движение скоро захлебнулось.

Даже сегодня, несмотря на упорные попытки некоторой части модернистски настроенного духовенства и «демократической интеллигенции» возродить обновленчество как идейное течение в Русской Православной Церкви, воспоминания о нем столь свежи и столь отталкивающи, что успеха неообновленцы не имеют. Подавляющая часть православной паствы, помня беззаконные попытки модернистов узурпировать церковную власть и разрушить соборное единство Церкви, отвергает их недвусмысленно и категорично. (Впрочем, ни по времени своего возникновения, ни по характеру, ни по своим последствиям обновленчество под тему нашего исследования не попадает и в этой книге подробно не рассматривается).

Гораздо более важным для современного православного сознания является беспристрастное и всестороннее рассмотрение церковных нестроений и смут, связанных с оппозицией так называемому «сергианству», то есть, с неприятием церковной политики, проводившейся Заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским), фактически возглавлявшим Церковь в период самых ожесточенных антиправославных гонений.

Важность, необходимость и особенная злободневность такого анализа объясняется прежде всего тем, что, в отличие от обновленчества, «сергианство» до сих пор вызывает значительные расхождения в оценках даже среди безусловно благонамеренной и патриотически настроенной части православной общественности. Сама личность митрополита Сергия и избранный им курс в области церковно-государственных отношений становятся объектами ожесточенной полемики.

При этом одни рассматривают Заместителя Патриаршего Местоблюстителя как мудрого и дальновидного политика, сумевшего в тяжелейшей обстановке сохранить административную структуру Церкви, чистоту веры и каноническую безупречность, преемственность высшей церковной власти. Другие клеймят его едва ли не предателем и вероотступником, подчинившим (из корысти или по малодушию) церковную жизнь России влиянию богоборческого советского государства.

К сожалению, нынче полемический, мятежный дух спорливости и самомнения зачастую берет верх не только над исторической истиной, но и над элементарным здравым смыслом, мешая спокойному и беспристрастному рассмотрению дела. Нам же в условиях нынешней русской смуты как никогда важно перевести все внутрицерковные дискуссии в конструктивное, немятежное русло, взыскуя в спорах не словесной победы над оппонентами, но обретения достоверности и правды Божией.

В связи с этим мне кажется, что моя работа, посвященная церковным расколам 20 — 30-х годов и написанная три десятилетия назад (она в качестве магистрской диссертации была представлена в Московскую Духовную Академию в 1966 году) не только не потеряла сегодня своей актуальности, но, наоборот, приобрела дополнительный интерес для всякого, кому небезразличны судьбы русского Православия.

Время выхода работы и особенности церковной жизни того времени наложили свой неизбежный отпечаток на первоначальный текст исследования, форму подачи материалов и тон комментариев. Конечно, не могло быть и речи об упоминании антицерковных зверств ВЧК — ГПУ — НКВД, расстрелов архиереев и священников, глумлений палачей и всенародном исповедничестве, давшем Руси сонмы новомучеников и страстотерпцев. Была исключена всякая возможность сочувственных отзывов о тех, кого официальная пропаганда клеймила как «реакционеров» и «мракобесов», «врагов первого в мире государства рабочих и крестьян».

Любая — даже самая лояльная и безобидная — работа в области церковной истории выходила с трудом. Тогда я рассудил, что преимущества появления исторического исследования по этой теме перевешивают все неизбежные недостатки, связанные с «запретными зонами», и выпустил работу в свет, надеясь, что искушенный читатель многое сумеет прочесть между строк. Сегодня я вижу, что оказался прав в своих надеждах.

Тем не менее, когда возникла необходимость очередного переиздания книги, я счел своим долгом восстановить историческую справедливость и назвать своими именами те гонения и репрессии, которым подвергались равно клирики и миряне Русской Православной Церкви. Кроме того, мне показалось нелишним отредактировать старый текст, несколько популяризовав стиль научной работы тридцатилетней давности, сделав его более доступным для читателей.

Ни в коем случае не претендуя на роль непогрешимого судии, я все же надеюсь, что эта книга сможет внести некоторую ясность в проблематику «сергианства». Но окончательное решение сего больного вопроса следует, как мне кажется, предоставить времени, Божьему суду и грядущему Поместному Собору, который — буде на то воля Божия — сумеет окончательно ликвидировать в церковной жизни последствия семидесятилетнего богоборческого пленения России.

Патриарх Тихон скончался на Благовещение — 25 марта ст. ст. 1925 года. Согласно его завещанию, бразды церковного управления принял Крутицкий митрополит Петр (Полянский). Началась новая страница в жизни Русской Православной Церкви.

Политическая обстановка в этот период далеко не благоприятствовала сохранению церковного мира. Прежде всего, Патриаршая Церковь продолжала находиться в большевистском государстве буквально «вне закона» и потому не могла устроять свою жизнь нормально, как того требовала церковно-административная традиция. Сессии Священного Синода, предусмотренные апостольскими правилами, не созывались вообще. Управление Церковью совершалось хотя и на основе соборных постановлений, но единолично Патриаршим Местоблюстителем. Правители-богоборцы медленно, но верно вбивали клин внешней разобщенности между высшей церковной властью и российским епископатом.

При таком положении невозможно было наладить нормальную жизнь в епархиях и на приходах. На местах каждый епископ действовал в делах епархиального управления по своему личному усмотрению; самостоятельно определяли архиереи и свое отношение к новому для Руси государственному строю.

Нормализовать церковную жизнь мог только Поместный Собор. Только он имел право восстановить высшее церковное управление в лице Патриарха и Синода. Но созвать Собор в те мятежные дни не представлялось никакой возможности. Для этого требовалось прежде всего легализовать Церковь. Бесправное положение Патриаршей Церкви усугубляли вожди обновленческого раскола. Они прилагали все усилия, чтобы разрушить единство церковного организма и перехватить инициативу у законной иерархии. Уже через три дня после кончины Патриарха Тихона обновленческий «Священный Синод» обратился с посланием ко всем архипастырям, пастырям и верным чадам Православной Церкви с призывом объединиться вокруг их «Синода» и общими усилиями готовиться к «третьему поместному собору».¹ Это была пробная пропагандистская волна, направленная на Патриаршую Церковь, чтобы определить ее мощь и степень единства. Следующим наступательным шагом стал второй поместный Всеукраинский собор, состоявшийся в Харькове во второй половине 1925 года. Признав многие постановления обновленческого «собора» 1923 года, он принял решения, направленные на борьбу с «тихоновщиной».²

Обновленчество объединялось. Теперь уже не только центр и север России, но и юг Украины встал на путь противоборства главным устоям Православной Церкви.

Обновленческий «Синод», опираясь на поддержку властей, усиленно готовился ко Всероссийскому собору, намеченному им на октябрь 1925 года. Раскольники возлагали большие надежды на то, что деморализованный «тихоновский» епископат примет участие в деяниях их «собора» в борьбе за церковное управление и наступит, наконец, решительный перелом в пользу «обновленной церкви». Однако, их надеждам не суждено было оправдаться. Где только ни побывала «синодальная» делегация, к какому бы православному епископу ни обратилась — всюду она встречала отказ. Даже те архиереи, на которых обновленцы рассчитывали больше всего (в их число раскольники включали и Нижегородского митрополита Сергия) [О том, что какое-то время митр. Сергий являлся одним из участников обновленческого движения, писалось много. Но факт покаяния этого архиерея противники «сергианства» обходят, как правило, молчанием. А между тем Патриарх Тихон принимал от него покаяние не сокровенным образом, как у иных заблудших, а потребовал публичного акта отречения от заблуждения. Вот как описывает это событие митр. Мануил:

«На первый взгляд для знатоков истории обновленческого раскола стало бы непонятным, почему Патриарх Тихон, олицетворение любви безграничной и милости бесконечной, применил такие строгие меры к этому старцу, когда других отпадавших в обновленчество принимал в своей келий и келейно прощал содеянный грех. Конечно, он поступил правильно. Ведь недаром говорится, что «большому кораблю — большое плавание». А он (митр. Сергий — автор.) был кормчим большого корабля, он был «ума палата», он был иерарх выдающийся, а не посредственный...

Поэтому Святейший Тихон и обставил чин покаяния и приема митрополита Сергия в соответствующей величественной обстановке, давившей на его неложное смирение и сокрушение сердечное.

И вот, этот отец всех чаяний русской современной богословской мысли... стоит на амвоне, лишенный моментом покаяния и архиерейской мантии, и клобука, и панагии, и креста... Кланяется низко Святейшему Тихону, восседавшему на кафедре, в сознании своего полного уничижения и признанной им вины приносит он дрожащим от волнения, на этот раз негромким голосом свое покаяние. Он припадает до пола и в сопровождении патриарших иподиаконов и архидиаконов тихо сходит с солеи и приближается к вершителю его судьбы, к кроткому и всепрощающему Святейшему Тихону. Снова земной поклон. Постепенно вручаются ему из рук Святейшего панагия с крестом, белый клобук, мантия и посох. Патриарх Тихон в немногих словах тепло, со слезами, приветствует своего собрата во Христе взаимным лобзанием, и, прерванное чином покаяния, чтение часов возобновляется.

Все тяжелые переживания стыда и муки раскаяния остаются отныне позади. Митрополит Сергий соучаствует в сослужении с Патриархом Тихоном за Божественной всепримиряющей литургией...»] продемонстрировали свою полную непримиримость к делу обновленческого «Синода».³

Отказ православных епископов от участия в намечавшемся «соборе» обновленцы расценили как нежелание «тихоновцев» идти на примирение. А это, в свою очередь, послужило для них основанием начать кампанию политической травли православных архиереев. Их объявили врагами государственной власти, стремящихся «навязать Церкви политическую роль охранительницы монархического начала, тайного оплота реакционных государственно-политических вожделений».⁴

Обновленческий «собор» все же состоялся. Он заседал с 1 по 10 октября 1925 года и вынес следующее определение в адрес православной иерархии:

«...6. Признавая подобные стремления навязать Церкви несвойственную ей политическую роль, противоречащую ее христианским задачам и религиозной сущности, и считая преступными непрекращающиеся попытки тихоновской иерархии ввергнуть Церковь вновь в водоворот политической борьбы, в коем уже, однажды, при Тихоне, едва не погибла наша Церковь, Св. Собор считает своим долгом обратить внимание верующих на те грозные последствия, к которым может привести подобная политическая деятельность заправил так называемой тихоновщины, и выявить пред всем церковным народом истинный смысл непримиримости, обнаруживаемой тихоновской иерархией.

7. С своей стороны. Св. Собор, считая исчерпанными все меры церковного убеждения, приходит к сознанию, что всякие дальнейшие призывы, обращенные к тихоновской иерархии, бесполезны, пока она не откажется от своей политической деятельности и не вернется к христианскому пониманию церковного долга». [Здесь и далее документы приведены в соответствии с современной орфографией и пунктуацией.]

Итак, обновленцы призвали своих последователей больше не вступать в дискуссии с православными, а разоблачать их якобы преступную политическую деятельность. Таким образом Русская Православная Церковь оказалась лицом к лицу с бессовестным противником, постаравшимся бросить на ее иерархов тень политической неблагонадежности.

Первым, кто подвергся «разоблачению» и нападкам обновленцев, был Патриарший Местоблюститель митр. Петр. Обновленцы «обличали» его в связях с заграничными монархистами, представляли «черносотенцем» и «врагом советской власти». Проще сказать, главу Патриаршей Церкви, как и других епископов, обновленцы в своих доносах без устали обвиняли в политических преступлениях, чем не замедлили воспользоваться богоборческие власти. В самом скором времени митр. Петр и ряд других архиереев были арестованы.

Тогда-то, согласно воле владыки Петра, осужденного гражданскими властями и лишенного таким образом возможности руководить Церковью, к исполнению обязанностей Патриаршего Местоблюстителя приступил Нижегородский митрополит Сергий.

Высокопреосвященнейший Сергий (в миру Иван Николаевич Страгородский) родился II января ст. ст. 1867 года в семье арзамасского священника. По окончании училища и семинарии он поступил волонтером в Петербургскую духовную академию и там, воспламенившись внутренним желанием стать иноком, 30 января 1890 года принял постриг (с именем Сергия, в честь преподобного Сергия Валаамского, чудотворца). Спустя немного времени он был рукоположен во иеромонаха.

Блестяще окончив академию со степенью кандидата богословия, иеромонах Сергий был направлен в Японию для служения в православной миссии. Там он прожил три года, после чего был переведен сначала исполняющим обязанности доцента на кафедре Священного Писания Ветхого Завета в Петербургскую, а затем инспектором в Московскую духовные академии.

Далее его пастырский путь складывался следующим образом: 1894 год — назначен настоятелем Русской посольской церкви в Афинах с возведением в сан архимандрита. 1895 год — защитил магистрскую диссертацию. 1897 — 1899 годы — служба помощником начальника православной духовной миссии в Японии. 1899 год — назначение ректором Петербургской духовной семинарии, а затем инспектором Петербургской духовной академии. 1901 год — назначение ректором той же академии и хиротонисание во епископа Ямбургского, третьего викария Петербургской епархии, с оставлением в прежней должности. 1905 год — назначение архиепископом Финляндским и Выборгским. 1924 год — определен митрополитом Нижегородским и Арзамасским. И, наконец, 1925 год — вступление в управление Русской Церковью в качестве исполняющего обязанности Патриаршего Местоблюстителя (Заместителя) .

Уже первые шаги его правления были омрачены возникновением так называемого правого иерархического течения, которое возглавил архиепископ Свердловский Григорий. Его представители образовали Временный Высший Церковный Совет (ВВЦС), или григорианский «Синод». Это был первый, но далеко не последний клин, вбиваемый в церковный организм, переданный, волею Божией, на окормление митр. Сергию.

Сущность григорианского раскола заключалась в том, что его представители не пожелали признать канонической власти ни за митр. Сергием, ни за митр. Петром, хотя сами григориане насильственным образом присвоили себе первоиерархические права церковного руководства, признав свой ВВЦС единственно правомочным органом управления Русской Православной Церковью. История, однако, показала всю каноническую несостоятельность их притязаний, и на протяжении своего десятилетнего существования григориане не столько созидали собственный церковный дом, сколько всеми силами старались удержать его от неизбежного падения.

Появление ВВЦС обновленцы расценили как начало дробления Патриаршей Церкви и распад единства тихоновской иерархии. Все это всецело отвечало их чаяниям. А вскоре, к вящей радости обновленческих лидеров, церковное единство было нарушено новым потрясением. В 1927 году начали раскольническую деятельность последователи митрополитов Иосифа и Виктора. Эти архиереи, отвергнув взятый митр. Сергием новый курс церковной политики, усмотрели в его действиях измену Православию и подчинение Божьего кесареви.

С появлением новых расколов добавились и новые страдания в жизни верующих. Теперь недра Русской Православной Церкви терзали уже не чужие, а свои — те, кто считал себя ревнителями Православия, хотя в действительности эта ревность была не чем иным, как «обольщением, по преданию человеческому, а не по Христу» (Кол. 2:8).

Церковь явно стояла на краю пропасти. С одной стороны, ее теснило обновленчество, с другой — не давали покоя григориане, викториане и иосифляне. Единство церковное дробилось все больше и больше. Опасность ситуации усугубилась, когда в начале 1928 года от митр. Сергия отделился митр. Агафангел, образовавший со своими викариями так называемую «Ярославскую церковную область».

Добавила горечи и смятения в умы верующих также позиция некоторых православных епископов, которые, не примыкая ни к одному из появившихся расколов, старались в то же время обособиться и от митр. Сергия. К ним принадлежали архиереи так называемых «даниловского» и «мечовского» уклонов.

Усомнившись в каноничности действий Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, прервал с ним молитвенно-каноническое общение такой видный иерарх, как митр. Кирилл. Будучи ревнителем единоличной власти, он усмотрел в образовании Временного Патриаршего Синода угрозу патриаршеству и потому отошел от митр. Сергия.

Оппозиция митр. Кирилла явилась как бы последним звеном в цепи всех возникавших ранее расколов. Если впоследствии и появлялись небольшие волнения в Церкви, то они носили кратковременный характер и большой опасности для церковного единства не представляли.

Как же действовал в такой безотрадной, мятежной обстановке Заместитель Патриаршего Местоблюстителя? Как и следовало первоиерарху — терпеливо, с глубоким пониманием всей ответственности, которая возлагалась на него перед Богом и людьми за вверенную ему Церковь и ее единство.

Первое, что он посчитал необходимым предпринять в деле умиротворения паствы, — это установление нормальных отношений между Церковью и государством.⁵ Митр. Сергий приложил все усилия, чтобы легализовать Церковь и получить право на свободное устроение церковной жизни в новых для нее условиях.

Задача была не из легких. Главное препятствие заключалось в том, что далеко не все верующие (как в среде епископата, так и среди пресвитеров и мирян) понимали насущную необходимость в легализации. Многие расценивали это как измену Православию и уклонение от истины. Не умея правильно решить, в каких условиях: правовых или бесправных — надежнее сохранится внешняя и внутренняя жизнь Церкви среди богоборческих мероприятий новой власти, они недоверчиво, а то и агрессивно относились к действиям Заместителя в этом направлении.

Но митр. Сергий смело вступил на путь легализации. Он предвидел, что в бесправном положении Русская Церковь долго существовать не сможет — ее либо растерзают богоборческие власти и их приспешники-обновленцы, либо, уйдя в катакомбы, она рано или поздно потеряет свое апостольское преемство и чистоту вероучения, превратившись в сектантское сообщество...

Когда была выполнена первая задача, возникла необходимость решить другой не менее важный вопрос — сохранить в незыблемости преемственно-каноническую структуру высшего церковного управления и тем самым предохранить Церковь от дальнейшего распада, вносимого в нее оппозиционными группировками. И тут первенствующий митрополит непосредственно столкнулся со всякого рода раскольниками и самочинниками, претендовавшими на руководящую роль в Церкви.⁶

В этом нелегком деле также проявились его лучшие качества. Была какая-то особая тактика в его противостоянии оппозиционерам: он вроде бы и не вел с ними шумной, решительной борьбы, но, однако, не оставался и равнодушным. Владыка Сергий не жалел времени для увещевания вождей расколов и только со временем, убедившись в их нераскаянности, применял строгие меры — запрещал в священнослужении и лишал кафедр. После таких действий митрополит в особые дискуссии с раскольниками уже не входил, выжидая, пока время само не обнажит всю несостоятельность их позиций.

И такая политика полностью себя оправдала. Русская Православная Церковь, управляемая митр. Сергием, сохранила свою жизнеспособность, в то время как все отколовшиеся от нее группировки потерпели крушение и погибли в волнах житейского моря. В этом и заключается величайшая заслуга митрополита, который, как опытный кормчий, обошел все подводные камни, грозившие гибелью церковному кораблю, и сильной рукой провел его сквозь штормы и ветры к надежному причалу.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Вестник Священного Синода Российской Церкви, 1925 г., №2, с. 2.

² Там же, 1925 г., № 4, с. 9.

³ Там же, 1926 г., № 7, с. 5 — 6.

⁴ Там же, 1926 г., № 6, с. 13 — 14.

⁵ Патриарх Сергий и его духовное наследство. Изд. Московской Патриархии, 1947 г., с. 273.

⁶ Там же, с. 40.

1. История возникновения раскола

Первым среди мятежных иерархов Русской Православной Церкви возвысил свой голос против митрополита Сергия архиепископ Екатеринбургский Григорий (Яцковский). Это был иерарх, дотоле ничем особенным не выделявшийся в среде российского епископата.

Его мирское имя — Гавриил. Как он сам вспоминал в день своего наречения во епископа, его рождение (13 июля ст.ст. 1866 года) сопровождалось обетом матери: если у нее родится сын, то она посвятит его на служение Богу.¹ Это материнское обещание Гавриил Яцковский исполнил после окончания духовной семинарии, поступив в обитель преподобных Антония и Феодосия Печерских и приняв в 1890 году иноческий постриг с именем Григория.

В том же году новоначальный монах поступил в число студентов Казанской духовной академии, где был рукоположен сначала в иеродиакона, а по окончании полного курса — в иеромонаха. Получив степень кандидата богословия, он преподавал в Александровском Осетинском училище и Томской духовной семинарии, служил инспектором Иркутской и ректором Томской духовных семинарий.

21 ноября 1897 года, в день Введения во храм Пресвятой Богородицы, он был возведен в сан архимандрита. В следующем году, по ходатайству еп. Тамбовского и Шацкого Иннокентия (Беляева), был избран епископом Козловским, викарием Тамбовской епархии. 18 ноября состоялось его наречение, а 21 ноября в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры была совершена хиротония.

Четыре года прослужил еп. Григорий в Тамбове, затем был переведен епископом Бакинским, викарием Грузинской епархии, а с 1918 года возглавил Екатеринбургскую епархию. В сан архиепископа екатеринбургский владыка был возведен в 1922 году.

Что же побудило архиеп. Григория встать на путь разделения?

Одной из причин, несомненно, явилась сложная церковная обстановка того времени, в которой было нелегко разобраться даже куда более опытным духовным людям. Однако не последнюю роль сыграло здесь и личное отношение архиепископа к Патриаршему Местоблюстителю и высшей церковной власти вообще. Из документов, которыми мы располагаем, видно, что екатеринбургский архиерей был не слишком благосклонен к митр. Петру, считая, что тот нарушил соборное начало в церковном управлении. Например, в послании ко всем верным Святой Православной Церкви он утверждал, что «ведомая лишь личною волею митрополита Петра, она (Церковь — авт.) как бы вернулась к самым темным временам своего бытия. Вся воля Святой Церкви как бы затмилась единою человеческою волею».²

События церковной жизни как будто бы благоприятствовали утверждению взглядов мятежного архиепископа. 15 ноября 1925 года в «Известиях ЦИК» № 261 (2594) была опубликована статья некоего Теляковского «Среди церковников», в которой автор обвинял митр. Петра и всех общающихся с ним в контрреволюционности и черносотенстве. Статья заканчивалась такими словами: «В огромной степени от самого Петра Крутицкого зависит опровергнуть все эти подозрения. И в столь же большой степени от самих церковников зависит раз и навсегда положить конец черносотенным интригам и контрреволюционным махинациям тех лиц, которые направляют церковную жизнь».

Словно согласившись с атеистическим корреспондентом в выводах и, очевидно, желая показать себя «печальником Церкви», архиеп. Григорий вместе с епископами Можайским Борисом (Рукиным) и Каменским Иннокентием (Бусыгиным) поехал к Патриаршему Местоблюстителю, умоляя его ответить на выдвинутые против него в газете обвинения, а также собрать архиереев, находящихся в Москве, для обсуждения церковных дел. Митр. Петр сначала решительно отверг это предложение, указав, что он сам отвечает за Церковь и что собрание архиереев не только не поможет, но скорее повредит делу. Но визитеры настаивали на том, что голос всех епископов убедительнее голоса одного архипастыря, и Патриарший Местоблюститель был вынужден согласиться и обещал составить и обнародовать декларацию. Однако выполнить своего обещания митр. Петр уже не успел. Предчувствуя скорый арест, 6 декабря 1925 года он издал акт о временной передаче обязанностей Патриаршего Местоблюстителя:

«В случае невозможности по каким-либо обстоятельствам отправлять мне обязанности Патриаршего Местоблюстителя, временно поручаю исполнение таковых обязанностей Высокопреосвященнейшему Сергию, митрополиту Нижегородскому. Если сему митрополиту не представится возможным осуществить это, то будет... Экзарх Украины Высокопреосвященный митр. Михаил, а если он будет лишен возможности..., то Высокопреосвященный Иосиф, архиепископ Ростовский. Возношение за Богослужениями моего имени, как Патриаршего Местоблюстителя, остается обязательным».⁴

Акт был запечатан в конверт и положен в сокровенное место — до времени. И уже через три дня, 10 декабря 1925 года, митрополит Петр был арестован.

Согласно его воле, временное исполнение обязанностей Патриаршего Местоблюстителя возложил на себя митр. Сергий (Страгородский). Это была первая каноническая преграда, с которой встретился архиеп. Григорий на пути создания Временного Высшего Церковного Совета (ВВЦС).

Почему архиепископ так жаждал создания синодального управления? Судя по всему, он не сочувствовал восстановленному на Руси патриаршеству и не желал признавать централизованного управления, сосредоточенного в одном лице. Синодальное, или коллегиальное управление казалось ему более целесообразным и правомочным. Правда, он не позволял себе прямых выпадов ни против Патриарха Тихона, ни против митр. Петра, но только лишь потому, что Патриарха избрал Поместный Русский Собор, а Патриаршего Заместителя утвердил сонм иерархов, присутствовавших на погребении Патриарха (что архиеп. Григорий признавал как соборное решение). Однако единоличные указания митр. Петра он воспринял как попрание церковной воли и возвращение Церкви к самым мрачным временам ее бытия. Решив для себя, что синодальное управление будет более полезным в современных условиях, архиеп. Григорий решил предпринять меры, способствующие, по его мнению, восстановлению коллегиального управления.

Его намерения явно диссонировали с 34-м апостольским правилом, которое гласит: «Епископам всякого народа подобает знати первого в них, и признавать его яко главу, и ничего превышающего их власть не творити без его рассуждения, творити же каждому только то, что касается до епархии и до мест к ней принадлежащих». Однако, оправдывая свои действия, архиеп. Григорий рассуждал следующим образом: «Попечение об общих делах Церкви возложено на всех епископов и на каждого в отдельности, так что каждый из епископов при случае может присвоить себе распоряжение общими делами».⁵

Надлежащий случай, как ему виделось, предоставился именно теперь, когда соборность, уже нарушенная единоличным управлением митр. Петра, была предана им на «дальнейшее попрание» Заместителю. Согласно такой логике, осталось только на деле применить полномочия, возложенные Церковью на каждого епископа, взять на себя «распоряжение общими делами» и восстановить соборное управление.

Однако в своих умозаключениях архиеп. Григорий не учел главного — канонических (хотя и временных) прав митрополита Сергия и безусловно полноценных прав самого Патриаршего Местоблюстителя. Даже будучи арестованным, а значит, отстраненным от непосредственного управления Церковью, митр. Петр тем не менее не оставлял своих полномочий, и, в силу этого, полномочия митр. Сергия имели ту же самую силу канонического авторитета, что и действия митр. Петра. Признавать этот факт архиеп. Григорий просто не желал. Навязчивая идея самолично восстановить соборность лишала его способности здраво оценивать ситуацию.

Примечательно, что начиная свою оппозиционную деятельность с отрицания за митр. Петром канонических прав единолично передавать власть кому бы то ни было, впоследствии (в целях поддержания своего авторитета) он был вынужден признать таковые права и отправляться в своих действиях на основании именно этих правомочий.

Итак, восхитив себе право распоряжения общими делами Церкви, архиеп. Григорий приступил к осуществлению своих намерений. Это ему скоро удалось, ибо в критическом отношении к церковному устроению он, к сожалению, был не одинок. Пока он разрабатывал планы будущей «коллегии», в Москве подобной деятельностью занимались епископы Можайский Борис (Рукин), Переяславский Дамиан (Воскресенский), Ульяновский Виссарион (Зорин), Каменский Иннокентий (Бусыгин) и другие. Эту группу архиереев еще до ареста Патриаршего Местоблюстителя «обработал» народный комиссар по делам религий Е. Тучков, кровно заинтересованный в создании расколов в Патриаршей Церкви изнутри.⁶ С этой-то группой и сошелся архиеп. Григорий.

Время для осуществления их общих планов было выбрано как нельзя более удачно: митрополит Петр арестован, о вступлении в его обязанности митр. Сергия на местах еще только начали узнавать. В таких условиях от григориан требовались лишь решительность и оперативность.

Оппозиционеры собрались на общее совещание. Надо было определить: кто возьмет на себя инициативу по учреждению малого собора архиереев и возбудит ходатайство перед гражданской властью о дозволении собрать епископов. Поскольку ни Местоблюстителя, ни членов Синода нет, размышляли они, то инициативу должен взять на себя либо старейший по хиротонии архиерей, либо старший викарий Московской епархии.

Старейшим иерархом собравшиеся признали митрополита Киевского Михаила (Ермакова), хиротонисанного в 1899 году. Однако тот отказался принять какое-либо участие в подобном деле.⁷ В сложившейся ситуации они должны были бы обратиться к митр. Сергию (Страгородскому) — как старейшему после митр. Михаила архиерею, однако раскольники почему-то признали старшим самого архиеп. Григория (Яцковского), хиротонисанного на семь лет позднее митр. Сергия, а старшим викарием Московской епархии — еп. Бориса (Рукина). Они-то и обратились к правительству с просьбой дозволить им созвать епископов и получили беспрепятственное разрешение.

После этого арихеп. Григорий и еп. Борис оповестили архиереев (хотя и не всех). По их зову в Москву приехали лишь десять человек. Остальные либо отказались от участия в самочинном совете,⁸ либо не были поставлены в известность.⁹

Утром  9(22) декабря 1925 года десять прибывших епископов пришли в Донской монастырь, совершили панихиду на могиле Святейшего Патриарха Тихона и затем открыли совещание.² С особым докладом о современном положении Русской Православной Церкви выступил еп. Борис (Рукин). Он нарисовал весьма мрачную картину, возникновению которой, как он сообщил, способствовали ошибки Патриарха Тихона, вмешательство обновленчества и, наконец, единоличное управление митр. Петра. В таком состоянии, заключил докладчик, Церковь долее оставаться не может и, следовательно, необходимо учредить временный церковный совет (как выразитель соборности), призванный заниматься текущими делами и вести подготовку к созыву поместного собора.

Обсудив вопросы организации и полномочий создаваемого органа, собравшиеся единогласно решили создать из присутствующих архиереев Временный Высший Церковный Совет ради восстановления «попранных прав соборности».¹⁰

Новоявленный Совет возглавил архиеп. Григорий. Кроме него в Малый Собор Епископов вошли еще шесть архиереев: бывший Могилевский архиепископ Константин и епископы Можайский Борис (Рукин), Симбирский Виссарион (Зорин), Переяславский Дамиан (Воскресенский), Каменский Иннокентий (Бусыгин) и Усть-Медведицкий Тихон (Русинов).³

Какими полномочиями наделили собравшиеся свой Совет, можно узнать из выработанного ими Наказа:

«1. Временнный Высший Церковный Совет (ВВЦС) является временным органом церковного управления Российской Православной Церкви и находится в каноническом и молитвенном общении с Патриаршим Местоблюстителем.

2. ВВЦС ведает всеми церковными делами православных приходов по всей территории СССР, с согласия Правительства оного.

3. ВВЦС ведет дела вероучения, богослужения, церковного просвещения, управления и дисциплины, согласно Слову Божию и церковным канонам.

4. ВВЦС ближайшей своей задачей имеет подготовку канонически-правильного Собора Российской Православной Церкви в ближайшие месяцы (не позднее лета 1926 г.), в составе епископов, клириков и мирян.

5. ВВЦС имеет попечение о своевременном замещении архиерейских епархиальных кафедр и о пребывании архиереев в пределах их епархий.

6. ВВЦС обращается ко всей Российской Православной Церкви с учительными посланиями и с пастырскими воззваниями и заботится об установлении общения с православными Восточными Патриархами.

7. Имея долг печалования перед Государственной властью, ВВЦС возбуждает, где следует, ходатайства по делам Церкви.

8. ВВЦС отчетом о своей деятельности обязан Собору и занимается текущими делами впредь до избрания Собором нового церковного управления.

9. ВВЦС может кооптировать в нужных случаях в свой состав представителей духовенства и мирян.

Архиеп. Григорий Екатеринбургский; Дамиан, en. Переяславский; архиеп. Константин; Виссарион, en. Ульяновский; Тихон, en. Усть-Медведицкий; Борис, en. Можайский; en. Вассиан; Иннокентий en. Каменский; Митрофан, en. Уразовский; en. Иоанникий».¹¹

Таким образом, по замыслу григориан, ВВЦС был должен заведывать всеми церковными делами на всей территории страны.

Помимо Наказа, ВВЦС выработал текст послания ко всем верным чадам Святой Православной Церкви:

«"Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами" (Флп. 4:23).

Пророк Божий Исаия, изображая состояние современного ему мира, пишет: «Мятежом возмятется земля и скудостью оскудеет земля. Преклонися и потрясеся земля, аки овощное хранилище и аки пьян и шумен падет и не возможет возстати, преодоле бо на ней беззаконие» (Ис. 24:19 — 20).

Жизнь течет, и умножаются отбросы жизни — сор ее и, как рачительный хозяин от времени до времени пересматривает свое хозяйство, очищает грязь и вытряхивает пыль, так и Творец и Промыслитель наш Господь от времени до времени потрясает землю и живущие на ней народы, очищая их от грехов их, кои суть отбросы и сор жизни.

В сознании этой истины верующие пастыри и пасомые в самом начале революции собрались на церковный Собор в 1917 г. с тем, чтобы упорядочить жизнь церковную. С тою же целью они возглавили Русскую Церковь Святейшим Патриархом Тихоном.

Но суетны сынове человечестии, и деяние их оказалось не концом, а лишь началом болезни. Патриарх Тихон был человек, и как человек не мог не ошибаться, особенно среди бурного течения революции. Естественно было искать исправления ошибок.

Но исправление оказалось хуже самих ошибок. За исправление взялись люди с нечистыми руками и с нечистым сердцем и повели Церковь по строптивым, нечистым путям, чем оттолкнули от себя и своего дела верующий народ и вынудили Патриарха Тихона взять в свои руки кормило церковного правления. Непосильные труды и чрезмерная ответственность истощили жизненные силы Святейшего Патриарха и преждевременно свели его в могилу. Чувствуя приближение кончины и предвидя невозможность канонического избрания себе преемника. Патриарх Тихон назначил Местоблюстителем патриаршей кафедры митрополитов Казанского Кирилла, Ярославского Агафангела и Крутицкого Петра. Собрание православных епископов, участвовавших в погребении почившего Первосвятителя, за отсутствием двух первых, вручило права Патриаршего Местоблюстителя Митрополиту Крутицкому Петру.

Но не угодно было Господу успехом благословить труды его святителя. За время правления его нестроения и бедствия Святой Церкви лишь усугубились. Лишенная на пути своих испытаний руководительства Святейшего Патриарха Тихона, неправимая Соборне, ведомая лишь личною волею митр. Петра, она как бы вернулась к самым темным временам своего бытия. Вся воля Святой Церкви как бы затмилась единою человеческою волею. Наша Православная Святая Соборная и Апостольская Церковь, имея Главою своею Господа нашего Иисуса Христа и ведомая благодатию Духа Святого, не может по самой своей природе заблуждаться или соделывать грех, уча верных чад своих послушанию и повиновению власти не за страх, а за совесть. Святая Церковь органически, по самой и вечной цели своей чужда и далека сует, какой бы то ни было земной политики.

В виду сего мы, находящиеся в Москве Епископы Российской Православной Церкви, собравшись с разрешения Правительства СССР в Донском монастыре 22 декабря 1925 г,, помолившись у гроба Святейшего Патриарха Тихона и обсудив положение церковных дел, решили избрать Высший Временный Церковный Совет для ведения текущих дел Русской Православной Церкви и для подготовки канонически правильного Собора, полномочного управителя и устроителя ее, не позже лета 1926 года.

При этом мы твердо решили не входить ни в какие отношения и общения с обновленцами и обновленчеством во всех его видах: каковы так называемые синодальная церковь, антониновщина, самосвятчина и т. п. — и крепко стоять на основе Слова Божия и священных канонов Святой Православной Церкви.

Вместе с тем, мы считаем своим долгом засвидетельствовать нашу совершенную законопослушность придержащей власти Правительства СССР и веру в его добрую волю, в чистоту его намерений в служении благу народа. Взаимно мы просим верить нашей лояльности и готовности служить на благо того же народа в меру наших сил, разумения и возможности.

Сообщая о сем верным чадам Святой Православной Церкви Российской, мы просим их молитвенной помощи нам в предлежащем нам подвиге благоустроения дел церковных по заповеди апостола: «Молитеся о нас, уповаем бо яко добру совесть имамы, во всех добре хотяще жити». Бог же мира, возведый из мертвых Пастыря овцам великого кровию завета вечного Господа нашего Иисуса Христа, да совершит вы во всяком деле блазе, творя в вас благоугодное пред Ним и Иисусом Христом, Ему же слава во веки. Аминь, (Евр. 13:20 — 21). Архиеп. Григорий Екатеринбургский и Ирбитский; смиренный Борис, en. Можайский, вик. Московский; Виссарион, en. Ульяновский; en. Усть-Медведицкий Тихон, управляющий Сталинградской епархией; архиеп. Константин; Владимир, архиеп. Екатеринославский и Новомосковский; Иннокентий, en. Каменский; Симеон, en. Чебоксарский, упр. Вятской епархией; Ириной, en. Елабужский; Митрофан, en. Уразовский; смиренный Митрофан, митр. Донской; Мелхиседек, en. Минский, митр. Белорусский». [ Читателя может поставить в недоуменение количество подписей под посланием, ибо мы насчитываем 12 имен, в то время как на совещании присутствовали лишь 10 епископов, причем, трое из участников: еп. Дамиан, еп. Вассиан и еп. Иоанникий — подписей своих не поставили, а пятеро из подписавшихся не заседали в Донском монастыре. Как это следует понимать?

Надо полагать, что к моменту окончания совещания текст послания не был выработан окончательно. И пока он редактировался, некоторые епископы отлучились в свои епархии, а другие, наоборот, приехали в Москву и присоединились к ВВЦС, поставив свои подписи под посланием.]

Как видим, участники собрания приписывают и Патриарху Тихону, и митр. Петру неканонические поступки: Патриарху — избрание себе преемников, а митр. Петру — единоличное управление Церковью.

После того, как вопросы внешней и внутренней организации нового управления были решены, григориане определили главные задачи Совета. Первая из них заключалась в созыве поместного Собора Российской Православной Церкви, а также в проведении через всю церковную жизнь принципа соборности, что предусматривало правильную организацию Синода и Советов.

«Второю своею задачей, — читаем мы в документах григориан, — Малый Собор Епископов поставил — хранить до смерти в полной незыблимости, неприкосновенности святое Православие, все догматы, канонические определения Вселенских и Поместных Соборов и, в частности. Собора 1917 года.

Третья задача... заключалась в том, чтобы исправить ошибки предыдущих церковных деятелей и установить между Церковью и гражданской властью мирные, доброжелательные отношения»¹⁰.

Ознакомившись с позицией григориан, справедливо поставить вопрос: в какой степени, с точки зрения церковных канонов, были правомочны созыв совещания, его решения и задачи ВВЦС?

Выше мы уже ссылались на 34-е апостольское правило, которое запрещает епископам предпринимать какие-либо действия, превышающие их власть, без рассуждения первого епископа. Созвав совещание, архиеп. Григорий и его единомышленники преступили это правило, допустив прямое антиканоническое действие.

Все они были прекрасно осведомлены, что управление Русской Православной Церковью передано митрополиту Нижегородскому Сергию, и с того момента, как он приступил к исполнению своих обязанностей (14 декабря 1925 года)¹³, он является первым каноническим епископом Русской Церкви. Но зная все это [То, что о передаче власти митр. Сергию было известно в церковных кругах, не подлежит сомнению. Самому Нижегородскому митрополиту сообщили о воле Патриаршего Местоблюстителя присутствовавшие при вскрытии этого акта архиереи. Он же, в свою очередь, оповестил о своем назначении российский епископат через московского викария⁶ и, более того, получил сведения, что на местах это известие принято спокойно.¹⁵

06 осведомленности епископов можно судить и по запискам неизвестного протоиерея А. Л. «Местоблюститель, — писал он в декабре 1925 г., — управление передал Сергию, митр. Нижегородскому. Но его не выпускают из Нижнего. Дамиан (Воскресенский) пишет, что они находятся в постоянном контакте с Местоблюстителем и ничего общего не имеют с обновленцами. Этот «адский план» (образование ВВЦС — прим. авт.) проектирован для создания нового раскола в Православной Церкви. Не все знают, что эти соблазненные чем-то люди не имеют полномочия управлять Православной Церковью, ибо Местоблюститель не давал им его».¹⁰], григориане сделали вид, будто бы им неизвестно о назначении митр. Сергия. Тем самым они как бы оправдали свою позицию в глазах людей несведущих. И только когда им уже никак нельзя было скрываться под маской неведения, они принялись обвинять первоиерарха в том, что он якобы утаил от епископата известие о своем вступлении в должность Заместителя Местоблюстителя и тем самым оставил Церковь без управления.¹²

Неправые цели требовали и неправых средств. В стремлении взять управление Церковью в свои руки григориане не побрезговали даже ложью. В своих действиях они игнорировали не только казавшегося им антиканоничным митр. Сергия, но и признанного ими митр. Петра. Ни у первого, ни у второго они не испрашивали разрешения на создание ВВЦС, действуя самочинно, перелезая, по слову Господню, «инуде» в овчий двор и нарушая апостольские заповеди.

Очевидно, что если само совещание и образование Малого Собора Епископов не имело канонической основы, то явно противоканонический характер носили и задачи Совета.

Поставив главной целью укрепление принципа соборности, григориане искаженно понимали сам этот принцип.

В объяснительной записке григориан к программе от 12 мая 1927 года мы читаем:

«Малый Собор Епископов поставил,.. организовать управление на соборных основаниях в осуществлении догмата: «Верую во едину, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь».¹⁴ И далее: «ВВЦСовет поставил провести принцип соборности через всю церковную жизнь, через правильную организацию Синода и Совета, епархиальных собраний и советов: епархиальных, викариальных, благочиннических и приходских».¹⁰

Из этих текстов видно, что соборность понималась ими как такое церковное управление, которое сосредоточено не в одном лице, а в группе, или соборе епископов. Но такое понимание слишком узко, слишком ограниченно.

Истинное понятие соборности оставили нам отцы Никейского Собора. В их трактовке соборность — это не просто вселенскость, или всемирность Христовой Церкви, но, главным образом, «данная ей (Церкви — прим. авт.) Духом Истины чрез свв. Апостолов Божественная, спасительная Истина, которая предназначена Христом лечь в основу Церкви и, как полная благодатной жизни, не только распространяться в мире, но и соединять через себя мир во Христе для вечной жизни».

Таким образом, «в единой, Святой, Соборной, Апостольской Церкви соборным началом, или соборностью, является Слово Божие, Богооткровенная Истина»; и на вопрос: какая Церковь соборная? — возможен только один ответ: «Та, которая, будучи основана на Богооткровенной Истине, единственно спасающей, полной благодати, всегда неизменно пребывает и пребудет в Ней. Она есть подлинно Соборная, во всяком смысле Церковь кафолическая. Отступления от Богооткровенной Истины лишают Церковь спасительности, и потому соборности и кафоличности».¹⁶

Внешним выражением соборности или, как говорит митр. Елевферий (Богоявленский), «соборной» оградой, являются Вселенские Соборы и их канонические постановления. Но та соборность, восстановления которой жаждал ВВЦС, ничего общего со Вселенской соборностью не имела и никоим образом исходить из нее не могла.

В административном отношении соборность предполагает строгое соответствие канонам Православия. Это ясно выражено в 34-м апостольском правиле, и отступление от него ведет к отступлению от соборности, о чем свидетельствуют 14 и 15 правила Двукратного Собора:

«Аще который епископ, поставляя предлогом вину своего митрополита (областного), прежде соборного рассмотрения, отступит от общения с ним и не будет возносить имя его, по обычаю, в Божественном тайнодействии: о таковом святой Собор определил: да будет низложен, аще токмо обличен будет, яко отступил от своего митрополита и сотворил раскол. Ибо каждый должен ведати свою меру: и ниже пресвитер да не пренебрегает своего епископа, ниже епископ своего митрополита» (14 правило).

«Что определено о пресвитерах и епископах и митрополитах, то самое, и наипаче, приличествует патриархам. Посему, аще который пресвитер, или епископ, или митрополит дерзнет отступити от общения с своим патриархом, и не будет возносити имя его, по определенному и установленному чину, в Божественном тайнодействии, но прежде соборного оглашения и совершенного осуждения его, учинит раскол; таковому святый Собор определил быти совершенно чужду всякого священства, аще токмо обличен будет в своем беззаконии. Впрочем сие определение и утверждено о тех, кто под предлогом обвинений отступают от своих предстоятелей, и творят расколы, и расторгают единство Церкви...» (15 правило).

«Отсюда всякий Собор, — делает вывод митр. Елевферий, — будет ли он состоять из одних канонических иерархов, или будет восполнен представителями от низшего клира и мирян, чтобы быть в своем существе и действиях каноничным, церковно-соборным, должен иметь на то и другое санкцию Высшей Церковной Власти, установленной и действующей «соборне» (Ант. 19, 20). Без санкции же Высшей Церковной Власти, если бы собор состоял из сотни иерархов, а каноническая Высшая Власть осталась с десятками верных ей, верных «соборности», он был бы бесчинным, а последняя осталась бы соборною».¹⁷

Коллегиальное управление, навязываемое григорианами высшему епископату, в самом своем основании имела антиканоническое направление. Она не санкционировалась высшей церковной властью и вела к прямому нарушению соборности, возрожденной Русской Поместной Церковью на Соборе 1917 — 1918 годов, который на смену синодальному управлению учредил управление централизованное, в лице восстановленного патриаршества, и Патриарх, в силу данного ему права, и являлся носителем церковной соборности, что признавалось самим ВВЦС.¹⁸

После смерти Патриарха Тихона законным охранителем соборности стали сначала митр. Петр, а затем митр. Сергий. Посему «коллегиальное» управление, которое григориане ассоциировали с соборным, ни в коей мере не соответствовало воле Поместного Собора, с таким трудом восстановившего патриаршество.

Второй задачей, как мы помним, ВВЦС поставил сохранение Православия, догматов и канонических определений Вселенских и Поместных Соборов. Задача, несомненно, благородная, но для Малого Совета Епископов принципиально неосуществимая. И вполне понятно, почему. Во-первых, григориане начали свою деятельность с нарушения правил Вселенских Соборов, которые они намеревались охранять, а во-вторых, сущность Православия вытекает из понятия соборности. Но если ВВЦС исказил понятие соборности в самом корне ее, то говорить о сохранении Православия просто не приходится.

Достижение мирных взаимоотношений с государством, намеченное григорианами как третья задача, тоже лишено всякого смысла. ВВЦС, хотя и был образован из епископов, тем не менее вовсе не являлся выразителем чаяний всей Русской Церкви, это было лишь самочинное общество, лишенное канонического достоинства. Ставить же вопрос о легализации Церкви от лица организации, которая таковою (Церковью) не является, — абсурд. Такое действие может означать лишь попытку юридического оформления раскола.

Закончив совещание, григорианские епископы приступили к легализации своего «Совета». Уже на следующий день все постановления об организации ВВЦС и списки епископов, участвовавших в совещании, были вместе с ходатайством [Интересно, что ходатайство было подано только от девяти человек. Епископ Иоанникий (Соколовский) почему-то не был включен в список] переданы на утверждение гражданской власти. А второго января (какая несказанная отзывчивость и оперативность!) им была выдана справка, предоставлявшая «Совету» юридическое право приступить к своей деятельности.

Все, что творилось в стенах Донского монастыря, не могло у таиться от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. О деяниях архиеп. Григория он узнал прежде всего из газеты «Известия ЦИК» от 7 января 1926 года. Недоумевая о случившемся, он обратился к Екатеринбургскому иерарху с письмом и попросил ответить на следующие вопросы:

«1. Соответствует ли напечатанное в «Известиях» действительности, в частности, вошли ли в состав Совета и продолжают ли в нем оставаться вышеуказанные преосвященные.

2. Имеете ли Вы и сочувствующие Вам образовать некоторую особую религиозную группу, отдельную от нашей Православной Церкви... или же такого отмежевания от Православной Церкви Вами не предполагается.

3. Если же последнее, то в какие отношения предполагаете Вы стать к законной, по церковным понятиям, Православно-Русской иерархии, временно, впредь до возвращения Митрополита к обязанностям Патриаршего Местоблюстителя, возглавляемой мною (в силу распоряжения Местоблюстителя от 6/ХП-25 г.), т. е. предполагаете ли Вы действовать совершенно независимо от нашей иерархии и помимо ее, или же общения с нею Вы прерывать не намерены.

4. Если общения с нашей иерархией Вы прерывать не намерены, то какими каноническими основаниями Вы оправдываете свое начинание и какой канонически бесспорный источник Ваших полномочий Вы можете указать, — чтобы... Православная Русская Иерархия могла сохранить с Вами общение, а верные чада св. нашей Церкви могли бы безопасно за Вами последовать».¹⁹

Архиеп. Григорий пояснил в ответном письме, что напечатанное в «Известиях» соответствует действительности, что никакой особой религиозной группы, отдельной от Православной Церкви, члены Малого Совета Епископов не создают, но митрополита Сергия Заместителем Патриаршего Местоблюстителя не признают, поскольку он получил власть по единоличному письму. Начинание же свое архиепископ оправдывал тем, что де «попечение о Церкви Божией, по слову Божию и по св. преданию церковному лежит вообще на всех и на каждом в отдельности епископе». В этом же письме архиеп. Григорий просил митр. Сергия присоединиться к ВВЦС.²⁰

Не ограничившись письменным ответом, возглавитель раскола направил в Нижний Новгород еп. Дамиана — будто бы уточнить, действительно ли митр. Петр передал свои права митр. Сергию, а на деле — попытаться убедить последнего войти в состав Совета. Дождавшись возвращения своего посланца, архиеп. Григорий 27 января телеграфировал Заместителю Патриаршего Местоблюстителя:

«Уверившись через епископа Дамиана наличии возложения на Вас Митрополитом Петром исполнения обязанностей Местоблюстителя, испросив Вам разрешения выезда, братски просим Вас пожаловать в Москву в ВВЦС для всестороннего выяснения вопросов положения церковных дел».

Словом, григориане не теряли надежды склонить митр. Сергия на свою сторону. Но они глубоко ошибались. Получив письмо и телеграмму, тот понял, что самочинная группа вовсе не намерена оставить свои антиканонические деяния. Тогда, собрав епископов, прибывших на хиротонию в Нижний Новгород¹³ (а не единолично, как это старались представить григориане), и обсудив с ними позицию оппозиционеров, первоиерарх принял решение лишить кафедр всех участвовавших в совещании архиереев и запретить их в священнослужении.⁴ При этом он указал главному инициатору незаконного дела, что Церковь повелевает, согласно II правилу Антиохийского Собора, «не только запретить, но и лишить сана тех, кто помимо первого епископа и всех епископов ее обратится с церковным делом к гражданской власти», как это сделал архиеп. Григорий, подав заявление о регистрации ВВЦС для управления Русской Церковью без ведома и согласия предстоятеля этой Церкви и ее иерархии.⁴

Известие о запрещении явилось неожиданным ударом для оппозиционеров. И хотя они оспаривали его между собой и называли недействительным, все же оно имело силу канонического действия и ставило под вопрос все решения самочинного Совета. Все это хорошо понимали григориане, и потому они решили срочно изменить курс политики и обратиться за утверждением своих прав к митр. Петру, мнение которого до тех пор они принципиально игнорировали.

Это решение исходило не от сознания своей неправоты, оно являлось скорее тактическим ходом. Оказавшись под запрещением, они могли либо подчиниться постановлению высшей церковной власти, либо стать в открытую оппозицию против Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. Но подчиниться — означало бы, что они собственными руками должны разрушить то здание, которое они с таким усердием возводили, а стать в оппозицию было слишком рискованным шагом, грозящим, к тому же, потерей своих потенциальных последователей. Им нужен был иной исход, который, с одной стороны, сделал бы запрещение недействительным, а с другой — придал бы их начинанию законную силу. Поэтому они и решили прибегнуть к митр. Петру с ходатайством о передаче церковного управления образованному ими ВВЦС.

Пользуясь неосведомленностью арестованного Патриаршего Местоблюстителя, они 29 января 1926 года обратились к нему со следующим письмом, подписанным архиепископами Григорием, Константином и еп. Дамианом:

«Ваше Высокопреосвященство, Милостивый архипастырь и отец!

Мы, нижеподписавшиеся, не видя в течение двух недель никаких шагов со стороны старейших иерархов Российской Церкви к замещению опустевшего поста — вождя и кормчего церковного корабля и не зная о сделанном Вами распоряжении Митрополиту Сергию занять оный, решились обратиться к правительству с просьбой о разрешении епископского собрания для обсуждения дел церковных. Получив такое разрешение и собравшись в количестве 10 человек (остальные не могли быть извещены или уклонились), мы избрали Временный Высший Церковный Совет из шести лиц: Архиепископа Константина, бывшего Могилевского, Епископа Виссариона Симбирского, Епископа Дамиана Переяславского, Епископа Бориса Можайского, Епископа Иннокентия Каменского и Епископа Тихона Усть-Медведицкого под председательством Архиепископа Григория Екатеринбурского и Ирбитского; выработали прилагаемый при сем наказ и просили у Правительства регистрацию ВВЦСовета, после чего оный Совет приступил к исполнению своих обязанностей.

Между тем Митрополит Сергий, основываясь на Вашем письме, стал делать в Н-Новгороде посвящения, назначения и различные распоряжения, внося путаницу в церковные дела и смущение в души верных. В виду того, что ВВЦСовет совершенно каноничен и решил ни в вере, ни в обрядах, ни в чем другом не нарушать единства церковного и предания и, кроме того, исходатайствовал у Правительства свободу строительства церковного и управления, чего Митрополит Сергий не имеет, вследствие чего Церковь при его управлении обречена на дальнейшее отсутствие свободного и закономерного управления, мы решаемся обратиться к Вашему Высокопреосвященству с покорнейшей просьбой благословить и утвердить Временный Высший Церковный Совет в его предприятии и работе впредь до возможности созвания совершенно бесспорного и правомочного Церковного Управления на предстоящем канонически-правильном Всероссийском Церковном Соборе и аннулировать ранее Вами данные полномочия Митрополиту Сергию, как совершенно бесполезные и не могущие принести благо Святой Российской Церкви. К сему присовокупляем, что против совместной работы с Митрополитом Сергием мы ничего не имеем, и имя Ваше неизменно возносим за богослужениями, и ничего общего с обновленчеством не имеем».¹¹

Ни одним словом не обмолвились «ходатаи» о наложенном на них запрещении, но зато подчеркнули, что действия митр. Сергия вносят в народ смуту и никакой пользы для Церкви принести не могут.

В этот же день (опять завидная оперативность!) письмо григориан через соответствующие инстанции было передано митр. Петру, заключенному в одной из московских тюрем. Ознакомившись с ним, Патриарший Местоблюститель оказался в крайне затруднительном положении. Различные неблагоприятные слухи, доходившие до него, переполняли его скорбью и болью за судьбу Русской Православной Церкви.

«Лишенный возможности наблюдать непосредственно церковную жизнь, — писал он позднее о первых днях своего заключения, — я питался всевозможными искусственными вестями, исключительно горькими и тяжелыми» С глубоким прискорбием слышал я будто бы о последовавшей вслед за моим арестом большой церковной разрухе. А известие, что мой Заместитель митр, Сергий тоже находится в исключительном положении, не может нести возложенного на него послушания и даже готов уйти на покой, меня, больного и совершенно разбитого,... окончательно повергло в невыразимую скорбь. Мною неотступно овладела мысль, что я должен найти выход».²¹

Лукавое письмо григориан, казалось, помогло ему принять решение. Но видимо, что-то смущало в нем Патриаршего Местоблюстителя, ибо свою новую резолюцию митр. Петр вынес не в распорядительной, а в обусловленной форме. К тому же, он вовсе не поддержал мысль григориан о передаче им высшего церковного управления, решив, по всей вероятности, что предложенные ими кандидаты не обладают необходимыми качествами для такого ответственного дела.

Размышляя о судьбах Церкви, Патриарший Местоблюститель счел за лучшее перепоручить управление ею специальной коллегии, в которую бы вошли иерархи, известные своей преданностью Православию и твердым стоянием в вере. Его выбор остановился на трех кандидатах: Владимирском архиеп. Николае (Добронравове), Томском архиеп. Димитрии (Беликове) и архиеп. Екатеринбургском Григории (Яцковском). Что это были за люди?

Архиеп. Николай — магистр богословия. В сане иерея и протоиерея он много лет священствовал в разных приходах и епархиях. Овдовев, принял монашество. Хиротония его во епископа Звенигородского, викария Московской епархии, состоялась 31 июля 1921 года. В 1923 году он был назначен на Владимирскую и Суздальскую кафедру с возведением в сан архиепископа. Как часто посещавший столицу и особенно Донской монастырь, архиеп. Николай был хорошо известен митр. Петру, считавшему его глубоко образованным, хорошо осведомленным в церковной жизни иерархом, отличающимся твердостью взглядов.

Архиеп. Димитрий — уроженец Симбирской епархии. Окончил Казанскую духовную академию, был оставлен при ней сначала приват-доцентом, а после защиты магистрской диссертации доцентом по кафедре общей истории. В 1889 году был назначен профессором богословия Томского университета, в 1902 году за целый ряд ученых работ о. Беликов удостоился ученой степени доктора церковной истории, в 1907 году избран на должность председателя учебного комитета при Святейшем Синоде. После смерти супруги принял иноческий постриг. Хиротонисан во епископа Омского с возведением в сан архиепископа в 1920 году, в 1923 — переведен в Томск. Этот архиерей снискал себе любовь не только высокой эрудицией и знаниями, но и необычайной отзывчивостью и добросердечием.

Что же касается архиеп. Григория, то — увы! — митр. Петр не сумел разгадать его взглядов. Видимо, здесь сказались воспоминания о последних днях на свободе, когда архиеп. Григорий приходил к нему умолять снять возводимые на Местоблюстителя обвинения, и такой поступок представил Екатеринбургского архиепископа в глазах первоиерарха поборником церковных интересов.

Прав был митр. Петр или нет — не нам судить, да и слишком сложной была в то время обстановка. Но если он назвал этих трех кандидатов, то только потому, что считал их стойкими в Православии архиереями. К тому же и правительство благосклонно отнеслось к этому выбору и обещало легализовать церковное управление, представленное этими кандидатами. ²¹

Итак, под влиянием тревожных дум, очень осторожно, уповая на волю Божию, митр. Петр решился утвердить коллегию. В ответ на письмо григориан он написал резолюцию следующего содержания:

«1 февраля 1927 г. С глубокой скорбью осведомились мы из настоящего доклада, что в Православной Церкви начались разделения, могущие вызвать новый раскол, что Высокопреосвященный митр. Сергий проживает не в Москве, а в Нижнем и что Высокопреосвященный митр. Михаил совершенно отклонил от себя наше поручение по исполнению обязанностей Патриаршего Местоблюстителя, а Высокопреосвященнейший архиепископ Иосиф не может принять его, так как он совершенно неизвестен.

Если с нашей стороны для успокоения верующих и блага Церкви требуется особое распоряжение в изменении такового от 5-го декабря 1925 г., то в интересах мира и единения церковного признаем полезно и временно, до выяснения нашего дела, поручить исполнение обязанностей Патриаршего Местоблюстителя — коллегии из трех архипастырей: Высокопреосвященного Николая, архиепископа Владимирского, Высокопреосвященного Димитрия, архиепископа Томского и Высокопреосвященного Григория, архиепископа Екатеринбургского. При этом считаем долгом пояснить, что только эта коллегия является выразительницей наших, как Патриаршего Местоблюстителя, полномочий по всем вопросам, за исключением вопросов принципиальных и общегосударственных, проведение в жизнь коих допустимо лишь с нашего благословения. Означенная коллегия, по соглашению с властями, пользуется правом пригласить для совместной работы потребное количество других Архипастырей. Со своей стороны предлагаем Высокопреосвященных Архиепископов: Сильвестра Вологодского и Серафима Орловского и Преосвященных Епископов: Николая Тульского и Сергия — управляющего Самарской епархией.

Преосвященным Епископам Виссариону, Тихону и Иннокентию благословляем отправиться на свои епархии».⁹

Таким образом, резолюция фактически утверждала права коллегии трех (но отнюдь не ВВЦС), причем, права, ограниченные и временем, и особым кругом деятельности.

В тот же день резолюция была отправлена на имя архиеп. Григория, с волнением ожидавшего определения своей дальнейшей судьбы. Решение первоиерарха несказанно обрадовало Екатеринбургского архиепископа и единомышленных ему иерархов. Нетрудно, конечно, догадаться, в чем заключалось их торжество, если вспомнить, что над григорианами тяготело церковное запрещение. Теперь же, с образованием коллегии трех, права митр. Сергия аннулировались, а вместе с этим утрачивали силу и все его распоряжения.

Однако радость оппозиционеров была слишком преждевременной. Победа, достигнутая ими обманным путем, была недолговечной.

Не вникнув хорошенько в суть резолюции, архиеп. Григорий срочно телеграфировал митр. Сергию о том, что тот освобожден Местоблюстителем от данного ему поручения управлять Церковью.²² Одновременно он направил в Нижний Новгород епископов с копией резолюции митр. Петра и известил о распоряжении Патриаршего Местоблюстителя российский епископат. Он предполагал, что с того момента, как церковное управление было передано коллегии трех, ВВЦС получил канонические основания и непосредственное преемство от Местоблюстителя, и поэтому все препятствия на его пути исчезнут.

Получив телеграмму от председателя ВВЦС, митр. Сергий смутился. Для него было неясно, почему митр. Петр принял подобное решение, не связавшись с ним письменно и не посоветовавшись о подлинной обстановке. Он колебался: соглашаться с телеграммой и отказаться от Заместительства или повременить до полного уяснения происшедшего? И тут вдруг к нему явилась делегация с копией резолюции митр. Петра.

Документ рассеял все недоумения митр. Сергия. Своим проницательным умом он распознал нечестную игру григориан. Он понял, что они скрыли от Местоблюстителя действительное состояние церковных дел и умолчали о наложенном на них запрещении. ²² Резолюцию Патриаршего Местоблюстителя они получили обманным путем, и потому митр. Сергий решил действовать с лукавыми мятежниками решительно и твердо.

В ответ на требование делегации немедленно отказаться от своих полномочий он возразил, что «если бы распоряжение Местоблюстителя о передаче власти было безусловное, то он подчинился бы ему. А так как оно обусловлено, то он власти им передать не может, так как считает это вредным для Церкви». После этого митр. Сергий растолковал прибывшим всю пагубность предпринятого ими дела, грозящего единству и свободе Церкви. Речь митрополита была настолько убедительна, что один из делегатов, еп. Переяславский Дамиан (Воскресенский), проникнувшись его доводами, сказал о григорианах: «Совет от человека, а не от Бога»,²⁴ — и с этого времени уже не принимал участия в деле ВВЦС.

Не получив от митр. Сергия согласия на передачу власти коллегии, к великой скорби инициатора лже-Совета, делегация возвратилась в Москву. Только теперь архиеп. Григорий понял, что слишком поторопился заверить сотрудников «Известий ЦИК» о прекращении препятствий в работе ВВЦС со стороны кого бы то ни было. И хотя григориане все же продолжили свою деятельность, со дня на день они ожидали новых преткновений. И они не ошиблись.

Глубоко опечаленный случившимся, митр. Сергий написал послание на имя архиеп. Григория, в котором изобличал всю лживость деятельности его «группы».²² Одновременно он предпринял еще один решительный шаг: добившись разрешения гражданских властей, он отправился в сопровождении конвоя в Москву и там написал Местоблюстителю письмо, в котором объяснил причину его неподчинения резолюции от 1 февраля 1926 года и указал на опасность, которая угрожает церковному строю в случае отказа от патриаршего управления Русской Церковью.

«Вы знаете, — писал он, — что коллегией заменил единоличное возглавление Церкви Петр Великий, пытавшийся присвоить себе это возглавление. «Коллегия» — символ отказа Церкви от своей свободы и всего менее приемлема теперь, при отделении Церкви от Государства. Никто из ревнителей Православия не согласится возвратиться назад, к Петровским порядкам, от которых, благодаря революции, мы избавились. Боюсь, что даже Ваше имя не сделает Приемлемой коллегию, и она останется, подобно ВЦС, без паствы».²²

В том же письме митр. Сергий сообщил Местоблюстителю о самочинной деятельности архиеп. Григория, о наложенном на него и участников совещания, организовавших ВВЦС, запрещении и о лишении их кафедр. Взамен коллегии митр. Сергий предлагал учредить Синод — как соуправляющий орган при первоиерархе. ²⁵

Застало ли это письмо митр. Петра в Москве или следовало за ним по этапу в Пермь — нам неизвестно. Можно только предположить, что оно было получено не позднее начала марта 1926 года ²⁶, ибо ответ был написан 4 марта. Пока же послание искало своего адресата, деятели ВВЦС, чувствуя надвигающуюся на них бурю, всеми силами старались упрочить свое положение.

Послание митр. Сергия к архиеп. Григорию не подвигло последнего ни к раскаянию, ни к оправданию, он лишь предложил своим единомышленникам продолжить начатую работу, а отказ Заместителя передать власть расценил как нежелание митр. Сергия подчиниться резолюции Местоблюстителя и, конечно, в самых мрачных красках расписал такое «недостойное» поведение первоиерарха в среде русского епископата.

Со своей стороны, митр. Сергий письменно и устно, через своих приближенных, оповещал российских епископов, духовенство и простых мирян о самочинстве архиеп. Григория. Это оповещение предоставляло верующим возможность самим решить, где правда — в новообразованной ли коллегии архиеп. Григория или в Церкви, управляемой митр. Сергием. И надо сказать, что церковное самосознание, водимое Духом Святым, не ошиблось в своем выборе. Большинство епископов (24 архиерея)⁸ признали своим церковным и каноническим главой митрополита Сергия, которому необходимо повиноваться, чтобы твердо стоять на основе православного исповедания. За епископатом последовали и духовенство, и миряне.

Но вернемся к письму митр. Сергия к Патриаршему Местоблюстителю. Когда митр. Петр, наконец, ознакомился с его содержанием, он осознал, под какой удар он поставил свободу Церкви и церковную соборность, передав, хотя и условно, права Местоблюстительства образованной им коллегии, и возблагодарил Господа, что его резолюция не воплотилась в жизни. ²⁷

Митр. Петр полностью согласился с доводами митр. Сергия, но не стал торопиться с ликвидацией коллегии, в надежде, что его дело или дело митр. Кирилла (Смирнова), срок ссылки которого истекал в марте-апреле, завершится освобождением. Во всяком случае резолюция об упразднении коллегии трех была написана им лишь 9 июня 1926 года. ²⁷ А в марте митр. Петр, вероятно, лишь подтвердил права митр. Сергия как Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, предоставив коллегии небольшое право на самоопределение в Русской Церкви. ²⁶

Ответ Местоблюстителя предоставлял митр. Сергию полную возможность действовать законно. Этот же ответ давал надежду на полную ликвидацию коллегии. А что касается ВВЦС, то с момента подтверждения прав митр. Сергия он терял всякое значение.

И все же григориане не сдавались. Первый проблеск надежды на упрочение своего катастрофического положения появился у них с возвращением 5(18) апреля из четырехлетней ссылки митр. Агафангела (Преображенского) — второго кандидата на место Патриаршего Местоблюстителя. Григориане рассчитывали, что при отсутствии митрополитов Петра и Кирилла права управления Русской Церковью перейдут к митр. Агафангелу. Поэтому они решили во что бы то ни стало добиться признания ВВЦС от нового Местоблюстителя, который уже объявил о своем вступлении в управление Церковью.

И вот, намереваясь «убедить в своей правоте митрополитов Сергия и Агафангела, считая себя единственно правомочными преемниками митрополита Крутицкого»²⁸, григориане решили созвать съезд.

Он открылся 3 июня 1926 года. С речью выступил сам председатель ВВЦС. Он указал, в каком тупике оказался Совет в своем отношении к трем митрополитам — Патриаршим Местоблюстителям: Кириллу (Смирнову), Агафангелу (Преображенскому) и Петру (Полянскому). «Каждый из них, — сказал архиеп. Григорий, — имеет законное право быть Местоблюстителем Патриаршего престола на основании постановления собора 1917 г., как заместители Патриарха Тихона. После смерти Патриарха Тихона первым заявил о своих правах митр. Петр. Однако он от них уже отказался. Его место сейчас занял митр. Агафангел. Но стоит заявиться митр. Кириллу, как местоблюстительство переходит к нему, как к первому Заместителю Патриарха Тихона».²⁹

Это был неверный посыл, но григориане понимали практику передачи власти именно таким образом и потому, естественно, волновались — ведь всякий раз, с появлением нового из указанных Местоблюстителей, изменять свою политику и тактику не так-то просто. Однако упорный и смекалистый архиепископ сумел найти выход и из этого трудного положения. Он рассуждал следующим образом: согласно постановлению Поместного Собора 1917 — 1918 года, при Патриархе и его заместителях должен быть Синод и Высший Церковный Совет. ВВЦС взял на себя инициативу создать эти органы, что не удалось ни Патриарху, ни митр. Петру, ²⁹ и эта инициатива дает ВВЦС полное право занять свое место в управлении при Патриаршем Местоблюстителе.

Но едва разрешив для себя одну проблему, григориане тотчас же оказались перед другой, ибо участникам съезда стало известно, что митр. Агафангел отказался от управления и свои полномочия передал митр. Сергию. Новость эта прозвучала как гром посреди ясного неба, поскольку Нижегородского архиерея они вовсе не принимали в расчет. Не желая верить в случившееся, участники съезда предложили навести справку о правдоподобности этих слухов.

Прошло несколько дней. По сведениям, собранным григорианами, разговоры об отказе митр. Агафангела от прав Местоблюстителя не подтвердились, но однако и документов, свидетельствующих о вступлении митр. Агафангела в исполнение этих обязанностей, также не нашлось. Вследствие этого съезд принял решение по-прежнему считать Патриаршим Местоблюстителем митр. Петра, до тех пор, пока не последует официального вступления в эту должность митр. Агафангела.

Григориане еще надеялись на благополучный исход, а Божественный приговор, действующий через каноническую церковную власть, уже определил их печальную судьбу. Удар пришелся с той стороны, откуда они меньше всего ожидали: 9 июня митр. Петр издал резолюцию об уничтожении учрежденной им коллегии и подтвердил наложенные митр. Сергием запрещения на архиеп. Григория и единомышленных ему епископов.

«Что касается образованной мною по резолюции от 1 февраля 1926 г. коллегии, — писал митр. Петр, — то последняя упраздняется, как образованная условно и, следовательно, являющаяся не обязательною для проведения в жизнь и к тому же несостоявшаяся, что вполне правильно разъяснено Замещающим Патриаршего Местоблюстителя митр. Сергием. И вся первофевральская резолюция аннулируется, прещения, наложенные митр. Сергием на архиеп. Григория и других архиереев, неподчинившихся Высшей Церковной Власти, остаются в силе и, таким образом, мною подтверждаются».³⁰

Резолюция ранила григориан в самое сердце. Если до этого Малый Собор Епископов мог как-то прикрывать свои беззаконные деяния первофевральской резолюцией митр. Петра, то теперь он лишился этого покрова, вся мнимая каноническая основа рухнула, а сами они попали под запрещение.

В полном замешательстве раскольники вновь созвали совещание и пришли к убеждению, что помочь в сложившейся ситуации им может только митр. Агафангел, которого им надо убедить принять права Местоблюстителя и взять под свой покров ВВЦС. Изложив свою просьбу письменно и получив на нее отрицательный ответ, григориане послали к нему свою делегацию. Однако и при личной встрече митр. Агафангел отклонил предложение вступить в обязанности Местоблюстителя, сославшись на телесные недуги и другие причины. ³¹

Рушились все мосты, но архиеп. Григорий не сдавался. Ради спасения своего дела он решил добиться у гражданских властей разрешения на личную встречу с митр. Петром, чтобы убедить его восстановить коллегию и признать полномочия ВВЦС. Митр. Петр в это время следовал по этапу. Ходили слухи, что какое-то время он будет находиться в Свердловске-Екатеринбурге, и вот там-то архиеп. Григорий и рассчитывал устроить свидание.

Между тем митр. Сергий ознакомил епархии с распоряжением митр. Петра о ликвидации коллегии и запрещении оппозиционных архиереев. Это помогло пастырям и мирянам правильно разобраться в происходящих событиях. Даже в центре григорианства — в Свердловске — многие священники, которые первоначально последовали за своим архиереем, ознакомившись с резолюцией, осознали свою ошибку и возвратились к сергиевской ориентации. ³² Подобное происходило и в других епархиях.

Июньская резолюция помогла верующим разглядеть в действиях григориан все признаки настоящего раскола: во-первых, отделение от своего первого епископа, вопреки 34 апостольскому правилу и 14 и 15 правилам Двукратного Собора, и, во-вторых, создание самочинного общества и пренебрежение к запрещениям высшей церковной власти.

Ряды сторонников архиеп. Григория заметно редели, но оппозиционеры упорно продолжали свою деятельность. Особенно они старались опорочить имя митр. Сергия. Они, например, утверждали, что тот не только сам пренебрег первофевральской резолюцией митр. Петра, но и воспрепятствовал митр. Агафангелу вступить в обязанности Патриаршего Местоблюстителя.¹²

Вполне естественно, что подобные слухи не могли не волновать православную паству, соблазнявшуюся о своем первоиерархе. Рассеять эти сомнения мог Местоблюститель, который к концу года прибыл по этапу в Пермь.

К тому времени ему было более-менее известно обо всем, что происходило в церковной жизни: отчасти из писем митр. Сергия, отчасти от визитеров, которые приезжали к нему на свидания. Глубоко переживая угрозу раскола и почитая своей первейшей обязанностью сохранение церковного единства, митр. Петр обратился 1 января 1927 года к архипастырям, пастырям и всем верным чадам Российской Православной Церкви:

«Мое высоко-ответственное положение в Церкви Божией и то доверие, каким я облечен со стороны моей собратий — архипастырей и пастырей и всех верных чад Св. Церкви, обязывает меня дать разъяснение некоторых явлений церковной жизни, связанных с моим именем.

1. (…) 1-го февраля 1926 года я решился на известную меру — образовать особую коллегию для управления Церковью; в то же время для совместных занятий сей коллегии я назначил еще несколько иерархов, известных своей твердостью и преданностью Церкви Божией, а немного позже пригласил сюда же Высокопреосвященнейшего Арсения, митрополита Новгородского, которому мною была послана телеграмма; телеграфно же я известил и митрополита Сергия. Таким образом, я имел в виду создать управление авторитетное, и правительство, как мне заявили, было согласно легализовать его.

В названную коллегию я ввел и хорошо теперь всем известного церковника, самочинника архиепископа Григория. Тогда я не подозревал, что сей архипастырь уже давно бесчинствует; я был уверен, что он находится в полном единении с православным епископатом. Только значительно позже узнал я подлинную правду. Но и тогда, когда писал я резолюцию 1 февраля. Господь, видимо, не покинул меня: я и ту резолюцию написал в условной форме: ЕСЛИ ВЕРНО, что митрополит Сергий лишен возможности управлять... Радуюсь, что эта резолюция — плод глубокого раздумья — не вошла в жизнь, и благодарю Господа Бога, предоставившего мне возможность письменно упразднить коллегию и подтвердить справедливость принятых мер митр. Сергием — запрещения в священнослужении архиепископа Григория и единомышленных ему архиереев-самочинников с отстранением от занимаемых кафедр.

2. Под влиянием письма митрополита Сергия с сообщением о решимости возвратившегося из ссылки Высокопреосвященнейшего митрополита Агафангела — первого Патриаршего Заместителя еще в 1922 г. — взять в свои руки управление Церковью, я в письме от 22-го мая, приветствуя эту решимость, просил его для блага Церкви и для устранения раздоров в ней принять на себя исполнение обязанностей Патриаршего Местоблюстителя. Вопрос же об окончательной передаче этих обязанностей я предполагал выяснить по возвращении Высокопреосвященнейшего митрополита Кирилла, которому в марте-апреле истекал срок ссылки. Но митрополит не возвратился, и тогда в письме от 9 июня на имя митрополита Агафангела я подтвердил передачу ему местоблюстительских прав и обязанностей, причем передача эта была обусловлена. В случае отказа митрополита Агафангела, писал я, от восприятия власти или невозможности ее осуществления, — права и обязанности Патриаршего Местоблюстителя возвращаются снова ко мне, а Заместительство — митрополиту Сергию. Тем же письмом была аннулирована первофевральская резолюция и были подтверждены наложенные на архиереев запрещения.

На мое письмо митр. Агафангел 12 июня ответил (собственноручный подлинник хранится у меня), что по преклонности лет и крайне расстроенному здоровью он отказывается принять на себя обязанности Местоблюстителя Патриаршего престола. Этим отказом — не моими усилиями (я не стремлюсь удержать за собою власть и для блага Церкви всегда готов ее передать), а волею Божиею — свободным решением митр. Агафангела вопрос о его местоблюстительстве отпадает сам собою. И посему подвергнутся строгому суду — осуждению те, кто, прикрываясь благами Церкви, станут употряблять усилие выдвинуть старца Божия на местоблюстительский пост, — они будут чинить тяжкое преступление пред Святой Церковью...»²¹

Едва поставив точку и даже не успев передать послание по инстанциям, митр. Петр был вынужден оставить Пермь и следовать далее. Его путь лежал через Свердловск, где его с нетерпением ожидал архиеп. Григорий.

Свидание иерархов состоялось 21 января. Архиепископ всеми силами старался убедить митр. Петра в неправомочности единоличного управления, доказывая, что такое правомочие может иметь только коллегия, находящаяся в молитвенно-каноническом общении с Патриаршим Местоблюстителем. Самочинный архиерей и на этот раз не упустил случая очернить имя митр. Сергия, допускающего якобы ужасные преступления против Церкви. Даже отказ митр. Агафангела от церковного управления архиеп. Григорий приписал делу «нечистых» рук Заместителя... Но как бы красноречив он ни был, митр. Петр хорошо понимал всю неправоту его суждений. Со своей стороны он не преминул напомнить собеседнику, что тот не состоит в молитвенно-каноническом общении с первоиерархом, и братски увещевал архиепископа повиноваться решению о запрещении.

Однако, архиеп. Григорий так и остался при своих убеждениях. Он почему-то был уверен, что его дело имеет все канонические оправдания. С этой уверенностью и, думается, с чувством досады он и покинул первоиерарха. А митр. Петр, озаботившись мыслью, что председатель ВВЦС может использовать их беседу в своих целях, счел нужным сделать приписку в конце послания: «Примечание, 21-го января в беседе с архиеп. Григорием, явившимся ко мне на свидание,... я лично ему сообщил, что он состоит вне молитвенно-канонического общения с нашим смирением, братски увещевал подчиниться моему и митр. Сергия решению и предупреждал, что производимая им и его сторонниками смута не может быть терпима в Православной Церкви». После этого он отправил послание, которое разрушило последние сомнения верующих в законности полномочий митр. Сергия и раскольнической деятельности архиеп. Григория.

Российское духовенство получило возможность авторитетно разъяснять своей пастве истинное положение дел в Церкви. Так, например, в селе Егоршинском Свердловского округа 2 марта 1927 года состоялся объединенный съезд сергиевцев, григориан и обновленцев, на котором прот. Рыболовлев документально доказал безблагодатность последователей ВВЦС. Он разъяснил собравшимся, что архиеп. Григорий обманом похитил «благодатное преемство власти» у митр. Петра и что теперь он находится под запрещением. Рыболовлев также указал, кто является законным носителем власти и кому необходимо подчиняться, чтобы оставаться в недрах Русской Православной Церкви.³³ Участники съезда согласились с доводами проповедника и, в знак своего согласия, отслужили молебен.

Итак, усилиями двух первоиерархов волнения, доставлявшие Церкви столько страданий, прекратились, и наступило небольшое перемирие.

Послание местоблюстителя от 1 января 1927 года знаменовало собой полное размежевание Русской Православной Церкви с ВВЦС. Григорианский Синод вступил на самостоятельную стезю, вне всякой зависимости и от митр. Петра, и от митр. Сергия, тем более, что последний был арестован, и четыре месяца (с 30 ноября 1926 г. по 27 марта 1927 года) Церковью управлял архиеп. Угличский Серафим (Самойлович). Куда вела григориан эта стезя — понятно: она вела в глубокую пропасть антиканонической раскольнической жизни. Но члены ВВЦС продолжали коснеть в заблуждении относительно их права управлять Церковью и соблазняли других мнимой правотой своего дела. Называя наложенное на них запрещение кощунственным, «хуже прощений обновленческого собора»,¹² они демонстративно игнорировали его. На все же вопросы по этому поводу они отвечали так: поскольку запрещение было вынесено единолично и вдобавок человеком, который не имеет законных полномочий на управление Церковью, то оно не имеет канонической силы. Недействительным считали они и подтверждение запрещения митр. Петром — поскольку тот, по логике григориан, был физически отстранен от управления. Не пожелали раскольники признать каноничным и вступление в должность временно управляющего Церковью архиеп. Серафима. ³⁵

К весне 1927 года, когда позиции сторон выяснились окончательно, григорианский епископат составляли 16 архиереев (13 из них старого поставления и 3 — нового). По своим нравственно-духовным качествам большинство из них особыми достоинствами не отличалось. Например, архиеп. Константин (Булычев) еще в 1922 году ушел в обновленческий раскол, а оттуда переметнулся к григорианам. Еп. Назарий (Андреев) перешел из обновленческого раскола в ВВЦС в октябре 1926 года. ³⁶ Архиеп. Иоанникий (Соколовский) осквернил свою архиерейскую клятву переходом в лубенский раскол. Не отличался устойчивостью в истине и еп. Виссарион (Зорин), который после покаяния в июне 1926 года вновь вернулся к прежней неправоте. Еп. Тихон (Русинов) проявил колебание еще до хиротонии во епископа, ибо первая его хиротония была совершена обновленцами. Еп. Борис (Рукин), пользовавшийся большой популярностью среди столичной интеллигенции, тем не менее ставил свои интересы выше церковных: самый его переход в григорианство, по свидетельству авторитетных лиц, состоялся исключительно по личной вражде к митр. Петру. ³⁷ Не раз переменял «вотчину» и митр. Митрофан (Симашкевич): человек вроде бы незаурядных способностей, высокообразованный и справедливый, он также, прежде чем примкнуть к ВВЦС, побывал в обновленческом расколе...

Подобная неустойчивость во взглядах григорианских епископов свидетельствовала о том, что учредители ВВЦС отнюдь не были сторонниками твердых идейных убеждений. В основе их деятельности лежали прежде всего личные интересы.

Вступив на самостоятельную стезю, григориане рассчитывали склонить русский епископат на свою сторону. А чтобы устранить влияние «сергианства», они торопились как можно скорее созвать «Поместный Собор», который бы установил авторитетное коллегиальное управление и, осудив деяния митр. Сергия, предал бы его суду архиереев.

Поставив перед собой эту цель, ВВЦС вел усиленную разработку программы «собора». Однако события церковной жизни препятствовали планам самочинного совета.

27 марта 1927 года Промыслом Божиим освободившийся митр. Сергий вновь вступил в отправление обязанностей Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. Предварительно посоветовавшись с преосвященными, он начал вести переговоры с гражданскими властями о легализации возглавляемой им Церкви и учреждения при ней Временного Патриаршего Синода. Григориане поначалу одобрительно восприняли эти действия, полагая, что если митр. Сергий признал необходимость соборности и легализации (т. е. то, что, по их мнению, давно уже осуществил ВВЦС), то, естественно, он осознает свои ошибки и в отношении их «Совета», признает ВВЦС и тем самым прекратит разделение. ³⁸

Однако, когда выяснилось, что ни о каком сближении с григорианами митрополит и не помышляет, они восприняли это как личную неприязнь к ним Заместителя.

28 апреля (11 мая) григориане собрались на совещание в Донском монастыре. Их целью являлось, во-первых, противоборство митр. Сергию и защита своих полномочий, а во-вторых, подготовка общественно-церковного мнения к предстоящему съезду епископов-староцерковников, [Здесь и далее под «староцерковниками» имеются в виду епископы, не участвовавшие в обновленческом движении] намеченному ими на ноябрь.

Совещание длилось три дня и выработало послание и объяснительную записку к нему. Первый из этих документов гласил:

«Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами (Флп. 4:33).

Волею Божией, 25 марта — 7 апреля 1925 г. скончался канонический первоиерарх и возглавитель управления Российской Православной Церкви, святейший Патриарх Тихон. Преемник его, митрополит Петр Крутицкий, 6 декабря того же года передал управление Церковью, в порядке единоличного противукано-ничного поручения м. Сергию Нижегородскому. Последний означенное поручение утаил, и Церковь осталась без управления, будучи в то же время и вне гарантий и защиты закона, как нелегализованная. Этим представлялось широкое и открытое поле деятельности обновленцам, организованным и имевшим свободное положение в государстве и управление. Ввиду этого, группа епископов-староцерковников, находившихся тогда в Москве, испросив разрешение государственной власти на собрание и обсудив на нем положение церковных дел, избрала для управления церковного Малый Собор Епископов, или Временный Высший Церковный Совет, предусмотренный Поместным Собором 1917 — 1918 гг., дала ему Наказ, узаконила его и подчиняющиеся ему общины, чем вывела Русскую Православную Церковь из тупика, в котором она оказалась, и преградила дорогу обновленцам в их разрушительной церковной деятельности. Казалось, надо было радоваться и благодарить Бога за случившееся (случилось это 9/22 декабря, в день празднования иконы Божией Матери, именуемой «Нечаянная радость»).

Но сатана, просивший некогда у Бога, дабы сеять верных как пшеницу, попущением Божиим внес в это святое и полезное дело семя раздора. Митр. Сергий Нижегородский, доселе скрывавший полученные им от м. Петра Крутицкого неканоничные полномочия, тут неожиданно предъявил свои права. И хотя м. Сергий был приглашаем неоднократно в состав БВЦСовета для совместной работы, он все же дерзнул, вопреки Евангелию и св. канонам церковным, осудить один целый Собор Епископов, обнаруживши этим присущее ему, как бывшему главе и учредителю обновленцев, стремление к насилию над Церковью Божией через застращивание немощной совести верных, и давая этим обновленцам возможность вновь действовать, пользуясь раздором в среде православных.

Наличие у м. Сергия единомышленных ему епископов, бывших в большинстве ранее тоже обновленцами, оскорбленных в своем самолюбии, затем неосведомленность церковного общества в уставах и канонах Церкви и, наконец, чрезмерная ревность некоторых, возомнивших себя блюстителями и хранителями веры, могущими пасти самих пастырей, — все это помогло м. Сергию внести смуту в Церковь и лишить ее тех выгод, которые она приобретала через узаконение Врем. Высш. Церковн. Совета, как органа ее управления. После этого смелость м. Сергия дошла до того, что он, пренебрегши даже распоряжением м. Петра, которого он признавал, от 1 февраля 1926 г., о лишении его данных ему ранее полномочий, воспрепятствовал м. Агафангелу, вернувшемуся из ссылки, вступить в отправление несомненно лежавших на нем обязанностей Патриаршего Местоблюстителя. Впрочем, Временный Высший Церковный Совет, следуя примеру Святейшего Патриарха Тихона, презревшего кощунственные и неканонические прощения обновленческого Собора, лишившего его патриаршества, священства и монашества, пренебрег подобными и даже худшими прещениями м. Сергия и стал твердо на своем пути в деле помощи староцерковникам в их законном устроении своей церковной жизни и в отстаивании свободы Церкви Божией от насилий и натисков со стороны обновленцев.

Обновленцы и сергиевцы, объединившись в своей борьбе против Временного Высшего Церковного Совета, стараются всячески смутить и сбить с толку сознание верующих. Они указывают на то, что число епископов, образовавших ВВЦСовет, было не велико; но оно, во всяком случае, больше нормы, указанной во Св. Евангелии — «идеже бо еста два, или трие собран и во имя Мое, ту семь посреде их» (Мф. 18: 20). Указывают еще на малую известность сих епископов в Церкви; но Родившийся в вертепе и в яслях возлегий Спаситель мира изначала избрал худородных, уничиженных и не сущих, да упразднит премудрых и сущия. Говорят, что ВВЦ Совет захватил верховную власть в Церкви обманным и насильственным путем. Но у кого же он ее отнял? у м. Петра? — Но его нет и не было у кормила церковного; у м. Сергия? Но он ее не имел. Лотом, что имел, скрыл, а затем употребил не на созидание, а на разорение Тела Христова — Церкви. У м. Агафангела? Но ВВЦСовет много раз просил его и письменно, и устно, через своих членов, вступить в отправление лежащих на нем обязанностей Патриаршего Местоблюстителя; и не вина ВВЦСовета, что м. Агафангел от них отказывается, а вина того же м. Сергия; что же касается ВВЦ Совета, то 1-й параграф его Наказа гласит, что он «находится в каноническом и молитвенном общении с Патриаршим Местоблюстителем», будь то м. Петр или м. Агафангел, лишь бы они были налицо и управляли.

Ни слова Божия, ни канонов церковных, ни веры Православной, ни обрядов епископы Врем. Высш. Церк. Совета не нарушили и не нарушают, все же обвинения против них суть лишь плод зависти, злобы и невежества. Удивительнее всего, что такие обвинения решаются бросать нам обновленцы, которые нарушают слово Божие о единобрачии клириков, св. каноны о безбрачии епископата и насильственным, обманным путем отстранили некогда Святейшего Патриарха Тихона от церковного управления, а затем осудили его таким беззаконным судом, каким ныне осуждает нас м. Сергий. Ныне они тщатся ввести в заблуждение верующих своими сношениями с Восточными Патриархами, будучи сами гонителями и хулителями Патриаршего звания и служения.

Предоставляя противникам нашим клеветать на нас и поносить нас, мы стремимся в чистоте совести, по мере сил наших, служить устроению Церкви Божией. С этой целью назначаем на 12 — 15 ноября сего 1927 г. общее собрание архипастырей, пастырей и пасомых староцерковников, проживающих на территории СССР, дабы общими силами и общим советом найти лучшие пути и средства к общему спасению и благоустроению нашей Православной Патриаршей Церкви. На съезд приглашаются прежде всего все православные епископы, кроме того, от епархии и полусамостоятельных викариатств приглашаются по два депутата от клира и по два от мирян, избранных на епархиальных и викариальных собраниях. От отдельных групп приходов, равно от отдельных общин, избираются по 1 депутату от клира и 1 от мирян.

Доводя о сем до общего сведения верующих, просим вас вместе со ев. Апостолом Павлом: вместите нас, мы никого не обидели, никому не повредили, ни от кого не искали корысти (2 Кор, 7:2).

Тем же, которые сомневаются в нас, скажем с тем же Св. Апостолом: испытывайте самих себя, в вере ли вы,... о нас же, надеюсь, вы знаете, что мы то, чем быть должны (2 Кор. 13:5 — 6).» (Далее идут 14 подписей).

Потерявшие под собой всякую почву, григориане все еще усиленно пытались доказать, что их дело направлено исключительно ко благу Церкви, а виновник всех раздоров — митр. Сергий, который якобы и власть получил незаконно, и действует против ВВЦС репрессивно. Примечательно, что к тому времени самочинный совет был уже настолько бездушным организмом, что даже обновленцы указывали на малочисленность и малоизвестность его архиереев и обличали их обманные методы присвоения власти.

Не ограничившись обширным посланием, участники совещания препроводили его специальной объяснительной запиской, суть которой сводилась к следующему:

Церковное управление, установленное ВВЦС, имеет соборное начало, которое учреждено Самим Иисусом Христом и св. Апостолами. Единоличного управления в Церкви быть не может, что доказывается самой жизнью Церкви, в которой высшая власть принадлежит епископам, Вселенским Соборам. С момента установления на Руси патриаршества Церковь управлялась должным образом, но ныне соборность нарушена Заместителем Патриаршего Местоблюстителя. ВВЦС исправил эту вопиющую ошибку, и потому только он имеет единственно законное правомочие на управление Церковью. Что же касается митр. Сергия, то он есть церковный преступник, подлежащий суду Поместного Собора. По этой причине все его действия, как и действия окружающих его лиц, не могут быть признаны полезными для Церкви. Справедливость этого мнения подтверждает циркуляр самого Заместителя Патриаршего Местоблюстителя по поводу учреждения Временного Патриаршего Синода.

Резко негативное отношение григориан к митр. Сергию и «сергианам» вообще проявлялось не только на словах. Известен печальный случай с еп. Германом (Коккелем) во время его управления Ибресским викариатством (1925 — 1927 гг.). В один из воскресных дней, когда он направлялся на богослужение в женскую Киево-Николаевскую обитель, из-за монастырских ворот на него вдруг обрушился град камней, сопровождаемый руганью и поношениями. Оказалось, что монастырем завладели григориане во главе с еп. Виссарионом (Зориным), которые и научили инокинь «достойно» встретить епископа.³⁹

Но как ни велика была ненависть григориан ко всем мыслящим иначе, чем ВВЦС, она свидетельствовала лишь о неправоте их дела.

Григориане разослали по епархиям и приходам три тысячи экземпляров своего послания и объяснительной записки. Но ожидаемой поддержки не обрели. Получив эти бумаги, православные архиереи сочли за лучшее никак не откликнуться на призыв ВВЦС, а свою паству предупредили о появлении в Церкви нового раскола. Так, например, управляющий Уфимской епархией еп. Иоанн (Поярков) разослал в августе 1927 года своим чадам такой циркуляр:

«К сведению духовенства, православных правлений и общин. Имею долг и необходимость предупредить православных о появлении нового разделения, весьма вредного Св. Церкви. Разделение это учинил архиепископ бывший Свердловский Григорий. По его имени оно называется «григорьевским». Будучи православным и староцерковником, еп. Григорий, после смерти Патриарха, создал независимое от патриарших преемников церковное управление и присвоил созданному им Временному Высшему Церковному Совету права верховной власти Церкви Российской. Все это он сделал без благословения и согласия законных преемников почившего Святейшего Патриарха Тихона. Он не посчитался с правилом св. Апостолов, которое повелевает ни в одной стране никакому епископу ничего не творить превышающего его власти, и без воли первого епископа страны.

Первым епископом страны нашей является соборно-законно уполномоченный епископ по изволению почившего Патриарха, избранный и принявший его попечение о всей Церкви с согласия соепископов, присутствовавших на патриаршем погребении и из других мест, письменно призвавши его на пост Местоблюстителя Патриаршего — митрополит Петр Крутицкий. Все полномочия Заместителя Местоблюстителя Патриаршего Престола Петром митрополитом, вследствие лишения его возможности управления, переданы в декабре 1925 года митрополиту Нижегородскому Сергию, а в январе текущего года 1927 эти права тем же Местоблюстителем Петром митрополитом за Сергием митрополитом Нижегородским подтверждаются. Архиепископ же Григорий, воспользовавшись условной резолюцией того же митрополита Петра, предполагавшей невоможность церковной работы для митр. Сергия, создает независимую организацию церковную, так называемый им «малый собор» ВВЦС. Митрополит Сергий, как законный первенствующий по должности среди иерархов, нашел в этом деянии Григория архиепископа преступление канонического характера, угрожающее церковному единству, учитывая и то, что архиеп, Григорий без воли первоиерарха никаких учреждении, тем более во всесоюзном масштабе, создавать не имел права. Его, митр. Сергия распоряжением, подтвержденным после Местоблюстителем Патриаршим митр. Петром, архиеп. Григорий устраняется от занимаемой им до сего Свердловской кафедры и подвергается впредь до суда над ним запрещению в священнослужении. Григорий архиеп. с группою архиереев, вошедших в состав ВВЦС, не подчиняются воле первоиерархов. Таким образом, создается новое разделение, новый раскол «Григорьевщина».

ВВЦС, орган григорианского объединения, легализуется гражданской властью в начале 1926 г. с сохранением за собою именования «староцерковнического». От одного канонического преступления — созыва незаконного собора..., Григорий, запрещении архиепископ, перешел к другим. Он позволил себе не считаться с запрещением, на него возложенным двумя первенствующими митрополитами, а кроме того, сам с группою своих сотоварищей позволил иным лицам не считаться с запрещениями, возложенными другими епископами и духовниками и в неподведомых ему областях, чем пренебрег заповедь Спасителя «что свяжете на земле, будет связано и на небесах» и заповедь церковную, — что один духовник суд другого духовника решити не может. К нему примкнули те, кто недоволен был прещениями церковными. Велика опасность усугубить раскол свой тем лицам, которые не видят раскола в общении своем с Андреем, бывшим Уфимским епископом. Раскол этот состоит в противлении порядку законного иерархического преемства. Следствие его: дробление тела Церкви, отмирание целых частей сего тела. Слышите и разумейте».

Отклики на призыв григорианского «синода» были настолько малочисленными, что сам архиеп. Григорий был вынужден признать слабость авторитета ВВЦС. Осознав, что за такими вождями народ не пойдет, он решил заручиться поддержкой какого-либо известного архипастыря, к слову которого люди прислушивались бы. Он предположил, что сумеет найти нужного ему человека среди сосланных на Соловки архиереев (в так называемом «соловецком епископате»).

Действительно, на Соловках были заключены поистине великие и славные иерархи, пользовавшиеся любовью и доверием паствы. Одним из них был Верейский архиеп. Иларион (Троицкий), которого за ум и твердое стояние в вере в народе называли Великим. На нем-то и остановил свой выбор архиеп. Григорий. Правда, он не был уверен, что сумеет склонить на свою сторону «великого Илариона», но тем не менее предпринял попытку к переговорам. И вот в начале лета, едва лишь теплые воды освободили поверхность Белого моря ото льдов, архиеп. Илариона срочно особым транспортом доставили в Москву.

Свидание архиепископов состоялось в присутствии гражданских лиц. Архиеп. Григорий упрашивал своего собеседника набраться мужества и «для блага и спасения Церкви от обновленцев и сергиевщины» возглавить ВВЦС. Однако архиеп. Иларион решительно отказался, поскольку считал дело, затеянное григорианами, плодом людей, не сведущих ни в канонах, ни в церковной жизни и высказал уверенность, что оно потерпит полный провал. Он братски увещевал вождя раскола оставить опасные для Церкви затеи и обратиться на правый путь. На этом архиепископы и расстались, сокрушаясь о непоколебимости друг друга. Спустя немного времени архиеп. Григорий повторил попытку переубедить соловецкого высокопреосвященного пленника, но, как и в первый раз, тот ответил полным отказом, ибо истина была для него дороже обещанных наград и возвышений.

Несмотря на все неудачи, григориане не отступили от своих намерений и, как ими и было намечено, открыли 2 (15) ноября 1927 года в помещении Донского монастыря так называемый предсоборный съезд епископов и мирян. Интересно отметить, что на этот «съезд» официальным билетом за № 62 и за подписью секретаря ВВЦС был приглашен обновленческий митр. Александр Введенский. Правда, последний не пожелал принять участия в делах ВВЦС, но факт остается фактом.⁴⁵

В программе съезда были обозначены следующие вопросы:

«1. О соборности.

 2. О единстве Святой Церкви.

3. Сущность движения, возглавляемого малым Собором Епископов, или Высшим Церковным Советом, Задача Совета.

4. Второй Поместный Собор Российской Православной (Патр.) Церкви. Состав. Органы высшего церковного управления. О епископах правящих, полусамостоятельных викариях и обычных викариях. Органы епархиального управления. Благочинническое управление. Приходское управление. Настоятели храмов и члены клира. Их церковные права и обязанности. Обеспечение заштатных священников, вдов духовенства и их детей.

5. Обновленчество, сергиевщина, автокефалисты и т. п. и отношение к ним.

6. Церковная дисциплина.

7. Церковное просвещение. Открытие духовной академии, средних пастырских школ. Их программа и организация. Журналы. Издание богослужебных книг и книг религиозного содержания.

8. Вопрос об отношении Церкви к государству. О свободе Церкви, Свободная Церковь и свободное государство. Отделение Церкви от государства. Полная лояльность Церкви как целой организации, так и в лице отдельных членов к существующей в СССР государственной советской власти.

9. Об Украинской Церкви. О Белорусской Церкви. О Закавказской Церкви».

Ввиду отсутствия протоколов трудно сказать однозначно, насколько широко и как именно решались эти вопросы. Но судя по тем данным, которыми мы располагаем, можно утверждать, что решения съезда были проникнуты все той же ненавистью григориан к митр. Сергию, как к «скрытому обновленцу» и «узурпатору церковной власти», так что борьбу с ним делегаты посчитали своей первоочередной задачей.⁴¹

Этот съезд был последним из заседаний григориан. Их дело явно клонилось к закату. И хотя раскольники возвели архиеп. Григория в сан митрополита, его авторитет упал даже в глазах его последователей.

Так, на съезде духовенства и мирян в Челябинске, куда в конце 1927 года митр. Григорий прибыл спасать дело ВВЦС, был избран во епископа местный протоиерей Петр Холмогорцев. Однако при этом община выразила полное недоверие митр. Григорию и постановила, чтобы хиротонию совершал не он, а митр. Агафангел, и с этой целью отослала прот. Петра в Ярославль.⁴² Правда, митр. Агафангел отклонил просьбу григориан, и в конце-концов хиротонию совершали митр. Григорий и еп. Анатолий, но сам факт отношения челябинцев к председателю ВВЦС говорит не в пользу последнего.

Постоянные неудачи, с которыми сталкивался глава раскола на протяжении двух с половиной лет, надломили его, и, чувствуя сердечную слабость, он сложил с себя полномочия председателя ВВЦС, передав их архиеп. Виссариону (Зорину). Сам же, оставшись в качестве епархиального архиерея в Свердловске, он служил в небольшой церкви в честь Александра Невского, а после ее закрытия в 1930 году перешел в храм св. Иоанна Крестителя на городском Ивановском кладбище и жил в церковной сторожке до самой своей кончины.

Еп. Виссарион, возглавивший ВВЦС вслед за митр. Григорием, обладал не столько твердостью характера, сколько широкими замашками и заботился более о своем личном благоустроении. Сын священника Нижегородской епархии, он учился в Казанской духовной академии, где в 1899 году принял монашество, рукоположение в иеродиакона, а затем в иеромонаха. По окончании в 1902 году академии со степенью кандидата богословия он был определен в Калужскую, а через год в Волынскую духовную семинарию — преподавателем, инспектором, а спустя несколько лет и ректором, с возведением в сан архимандрита. В 1909 г. его перевели ректором Самарской духовной семинарии, а в сентябре 1923 года он был хиротонисан во еп. Симбирского.

Еп. Виссарион очень любил внешнюю помпу, и по этой причине его разъезды по епархии зачастую ложились неудобным бременем для сельских приходов и производили далеко не благоприятные впечатления мирян о своем архиерее.³⁴

Когда организовался ВВЦС, еп. Виссарион стал одним из членов григорианского «синода», но весной или летом 1926 года покаялся в своем заблуждении перед митр. Сергием и получил прощение. Однако вступление еп. Угличского Серафима в отправление обязанностей Заместителя Патриаршего Местоблюстителя вновь смутило его дух, и в начале 1927 года Симбирский епископ опять перекочевал к григорианам — уже до конца своих дней.

О его жгучей ненависти к «сергианам» можно судить хотя бы по тому примеру с еп. Германом, которого, наученные еп. Виссарионом, монахини забросали камнями.

Вообще, этот архиерей был одним из самых активных пропагандистов григорианства. В критические для раскольников моменты он предпринимал поездки по епархиям, чтобы спасти ситуацию. Так, на епархиальном съезде в Корсуни (23 марта 1927 г.) он убедил собравшихся признать ВВЦС, основываясь на том, что покойный Патриарх Тихон благословил его во еп. Ульяновского — и съезд избрал еп. Виссариона своим архипастырем с титулом архиепископа Ульяновского.⁴⁴ А в Барнауле, также присутствуя на епархиальном съезде, он настраивал паству против митр. Сергия, называя его «тайным обновленцем в вынужденной тихоновской маске».⁴⁴

После ухода с должности митр. Григория еп. Виссарион поселился в Донском монастыре и прежде всего озаботился тем, чтобы члены ВВЦС возвели его в сан митрополита Воронежского. В свою очередь он провозгласил митрополитами еп. Бориса (Рукина) и архиеп. Иоанникия (Соколовского), рассчитывая таким образом поднять авторитет своего «синода».

Но несмотря на то, что григориане имели уже пять митрополитов: Виссариона (Зорина), Григория (Яцковского), Митрофана (Симашкевича), Бориса (Рукина) и Иоанникия (Соколовского), — это обстоятельство отнюдь не упрочило положение ВВЦС в глазах верующих.

Как в свое время архиеп. Григорий, еп. Виссарион также усиленно искал в среде российского епископата человека, имя которого покрыло бы своим авторитетом деятельность «совета». Понимая всю бесполезность агитации в ВВЦС архиеп. Илариона (Троицкого), он остановил свой выбор на архиеп. Томском Димитрии (Беликове). Правда, имя последнего не было столь известным, но тем не менее он слыл за архиерея с кипучей энергией, хорошо эрудированного в светских и духовных науках и к тому же лично известного и Патриарху Тихону (который прочил архиеп. Димитрия в члены Священного Синода), и митр. Петру (который включил его членом коллегии трех).

Скажем сразу: он не обманулся в своем выборе. Архиеп. Димитрий фактически был готов признать ВВЦС. В конце 1926 или в начале 1927 года, когда обязанности Заместителя Патриаршего Местоблюстителя временно исполнял архиеп. Угличский Серафим (Самойлович), он, вероятно, смущенный частой сменой Заместителей, решил, что Русская Православная Церковь лишена канонической главы, и, желая сохранить свою паству в должном порядке, созвал епархиальный съезд, на котором объявил Томскую епархию автокефальной, не признающей ни митр. Петра, ни митр. Сергия и никого другого. ³⁴ Узнав об этом, архиеп. Серафим отстранил архиеп. Димитрия от управления епархией и наложил на него запрещение в священнослужении до полного раскаяния и суда над ним православных архиереев. ⁴² Однако тот отказался подчиниться и продолжал управлять епархией и священнодействовать. Не изменил он своего решения и тогда, когда к обязанностям Заместителя вновь приступил митр. Сергий. [>Примечательно, что ознакомившись с докладом о беседе некоего делегата своей епархии с митр. Сергием, архиеп. Димитрий написал: «По содержанию нахожу доклад обстоятельным и важным, ввиду необходимых мероприятий для благосостояния епархии и к сбережению ее целости».⁴⁰ Этот доклад (однако вместе с посланием григориан) он разослал по епархии] И вот теперь, когда делегация от митр. Виссариона предложила ему стать на сторону ВВЦС, он легко согласился, а благодарные григориане тут же провозгласили его митрополитом.

Но и приход Томского архиепископа не укрепил позиций григориан. Паства, узнав, что их архипастырь перешел к раскольникам, перестала его уважать, а епископы, знавшие архиеп. Димитрия, глубоко сокрушались о его отступлении, говоря между собой: «Не дождался старец белого клобука от митр. Сергия и с легкостью принял его от григориан».[по сообщению митр. Мануила]

Действительно ли архиеп. Димитрий мечтал о сане митрополита, нам неизвестно, но только, получив его ценой измены канонической истине, он, обесчещенный и обесславленный, дожил остаток дней в ссылке, где, вероятно, и скончался.

В 1924 году григорианский «синод» пополнился еще одним архиереем — архиеп. Иоакимом. Об это человеке мы знаем лишь то,что его ценил митр. Агафангел. Во всяком случае, когда свердловская паства запросила митр. Агафангела, за кем ей идти, он ответил: «Рекомендую держаться архиеп. Иоакима».⁴⁷ Но либо этот иерарх не проявлял активности в делах раскола (и, возможно, даже скрывал свою принадлежность к ВВЦС), либо к тому времени, когда свердловчане просили совета у митр. Агафангела (а это было в сентябре 1928 года), он уже отошел от раскола — так или иначе, но о его роли в ВВЦС мы ничего сказать не можем, кроме того, что обращение архиеп. Иоакима в григорианство было последним проблеском в жизни ВВЦС.

Прежде, чем проследить закат самочинного совета, необходимо хотя бы кратко пронаблюдать, насколько глубоко затронул этот раскол судьбы членов Русской Православной Церкви.

Прежде всего посмотрим, как изменялась сердцевина раскола — состав григорианского епископата. Как мы уже говорили, он начал свою деятельность с десяти архиереев. В конце 1925 — начале 1926 годов в него влились еще пять архиереев: митр. Митрофан (Симашкевич), митр. Мелхиседек Паевский), архиеп. Владимир (Соколовский-Автономов), еп. Симеон (Михайлов) и еп. Ириной (Шульмин). Ни в феврале ряды раскольников покинул еп. Дамиан (Воскресенский), а в мае вернулись на правый путь епископы Симеон (Михайлов) и Ириной (Шульмин). Оба они явились с повинной к митр. Сергию, который выдал им особую бумагу, в которой говорилось, что они выполнили все требования и дальнейшему взысканию уже не подлежат — они православны. ⁴³

Таким образом, к лету 1926 года григорианский епископат насчитывал 12 иерархов. Однако после того, как митр. Петр упразднил коллегию трех и подтвердил запрещения, наложенные митр. Сергием на самочинцев, покаяние принесли еще несколько архиереев: еп. Мелхиседек (Паевский), архиеп. Владимир (Соколовский-Автономов), еп. Тихон (Русинов), еп. Вассиан (Пятницкий) и сп. Виссарион (Зорин).

После таких неожиданных обстоятельств григориане решили срочно возвести в епископов несколько кандидатов из своей среды. Так получили григорианскую хиротонию еп. Луганский Августин, еп. Ибресинский Анатолий и еп. Майкопский Феофан.

В конце декабря к григорианам вернулись два ранее покаявшихся епископа: Тихон (Русинов) и Виссарион (Зорин). А спустя немного времени за ними последовали епископы Назарий (Андреев), Николай (Судзеловский), Смарагд и Иоанн (Киструсский).

Летом 1927 года григориане хиротонисали еще двух новых епископов: Гермогена Буинского и Сергия Винницкого. Не стали они пренебрегать и такими архиереями, хиротония которых в каноническом и благодатном отношении была сомнительной, приняв в свои ряды епископа лубенского поставления Макария (Крамаренко). А к концу года они провозгласили епископом протоиерея Петра Холмогорцева.

С переходом в раскол еп. Серафима (Игнатенко), викария Курской епархии, за ним последовали четыре уезда: Белгородский, Грайворонский, Новооскольский и Корочанский. Тогдашний митрополит Курский Назарий (Кириллов) наложил на еп. Серафима запрещение в священнослужении, но увидев, что эта мера не помогает, отменил свое распоряжение, заявив, что не хочет влиять ни на чью совесть и что каждый может поступать по ее велению.⁴² (Покаялся ли еп. Серафим в отходе от митр. Сергия или нет — осталось неизвестным).

Последними, кто откололся от Русской Православной Церкви, соблазнившись мнимой правотой григорианского дела, стали архиепископы Иоаким и Димитрий (Беликов). К тому моменту григориане хиротонисали еще трех своих поставленцев: Уфимского Иринарха (Павлова), Иоасафа и Виссариона (Григоровича) — впоследствии архиеп. Ульяновского.

Таким образом, к началу 1929 года в рядах раскольников находились 26 архиереев (16 из них старого поставления, 9 — григорианского и 1 — лубенского). В последующие шесть лет григориане провозгласили епископами Бакинского Иосифа (Вырыпаева), Феодосия (Григоровича), Новочеркасского Фотия (Тапиро), Омского Ювеналия и Свердловского Геннадия. Но в эти же годы вторично принесли покаяние еп. Тихон (Русинов) и еп. Митрофан (Русинов), а митр. Томский Димитрий (Беликов) окончил свое земное бытие.

В 1932 году во вторник Страстной седмицы, пришедшейся на 13 (26) апреля, скончался основоположник раскола митр. Григорий. После его смерти на Свердловскую кафедру с возведением в сан архиепископа был назначен еп. Петр (Холмогорцев) — последний, 27-й епископ григорианского раскола.

Нужно сказать, что все эти 27 архиереев — за исключением, пожалуй, митр. Бориса (Рукина) — были мало известны в среде русского епископата и потому не оказывали сильного воздействия на простых мирян.

Если говорить о распространении раскола на территории страны, то оно тоже было не столь значительным. Основное сосредоточие григориан приходилось на Западную Сибирь и Урал (Томская, Свердловская и Челябинская области), среднее Поволжье (Ульяновская и Самарская области) и Донецкий край (нижний и средний Дон). В этих епархиях григорианские епархии существовали вплоть до 1937 года.

Не ограничиваясь главными городами епархий, раскол проникал также в районные центры и сельские приходы. В Свердловске, например, по рассказам старожилов, в ведении митр. Григория находилось около 70 приходов. В Сибири в административно-каноническое подчинение ВВЦС ушли верующие Кургана, Барнаула, Шадринска, Златоуста, Благовещенска.

В среднем Поволжье основной епархией григориан была Симбирская (Ульяновская), которая первоначально управлялась еп. Виссарионом (Зориным), затем митр. Иоанникием (Соколовским) и другими. Ульяновские архиереи носили титул «Симбирский и Корсунский». Как викариатства, в нее входили Ибресинская епископия, возглавляемая новохиротонисанным еп. Анатолием, и Буинская, управляемая также новопоставленным еп. Гермогеном (Кузьминым). Интересно, что этот епископ привлекал клириков в раскол усиленной раздачей наград. И, к сожалению, духовенство охотно шло на эту приманку. ⁴⁸

В Самарской епархии раскол коснулся только епархиального центра, где григориане имели Петропавловскую и старообрядческую церкви.

В Донецком крае в ведении ВВЦС находились несколько епархий: Луганская, Донская и Новочеркасская, — а также викариатства: Каменское, Усть-Медведицкое и Майкопское.

Кроме этих местностей, раскол проник на Украину (в Днепропетровск и Умань), в Воронежскую епархию (Воронеж и Валуйск), Курскую (четыре района) и Сталинградскую. В самой Москве у ВВЦС имелось лишь две церкви в Донском монастыре и в Замоскворечье. Викариатства: Егорьевское Московской епархии и Скопинское Рязанской — были фактически только поминальными.

Простые миряне с недоверием относились к ВВЦС. Некоторые, в простоте своего сердца, впрочем, посещали григорианские храмы, но это происходило оттого, что они не слишком разбирались в сути происходящего да и не стремились разобраться, горя лишь одним желанием — молиться Богу. Хотя нельзя умолчать и о таких случаях, когда люди уходили в раскол сознательно, с глубоким убеждением в правоте григориан, особенно ярко это проявилось в Свердловской епархии. Нечто подобное наблюдалось и в Ульяновской, где вместе с мирянами активное участие в расколе приняли иночествующие.

Имели место и такие случаи, когда церковные общины становились на сторону раскольников лишь потому, что не могли уяснить, кто же является в Русской Православной Церкви носителем высшей канонической власти. Они видели в ВВЦС легализованную организацию, могущую созвать Поместный Собор (а это отвечало их чаяниям) — и верующие признавали григориан. Так, например, случилось в Барнауле. 15 — 18 февраля 1927 года там проходил съезд православного духовенства и мирян, на который одна часть собравшихся ждала еп. Никиту (Прибыткова) — от митр. Сергия, а другая — некоего архиерея от архиеп. Григория. Однако ни тот, ни другой на съезд почему-то не приехали, и делегаты никак не могли решить, кому же они обязаны подчиняться? Бюро съезда запросило ответ на этот насущный вопрос у б. Бийского архиеп. Иннокентия (Соколова) и архиеп. Томского Димитрия (Беликова). Первый ответил очень уклончиво, а второй прямо заявил, что не знает, кто является законным главой Церкви. Тогда взял слово местный священник прот. А. Завадский. Он высказал мнение, что, в сущности, на данный момент законной и канонической власти в Русской Православной Церкви нет, ибо все местоблюстители, каждый в отдельности и все вместе, неканоничны (по апостолькому правилу 76 и правилу 23 Антиохийского Собора, строго осуждающим передачу церковной власти по завещанию), а ВВЦС неканоничен как захвативший церковную власть насильственным путем. Однако, учитывая, что ВВЦС, как бы там ни было, организация легальная, — она имеет право созвать Поместный Собор, и потому протоиерей призвал собравшихся признать этот «совет» главою Церкви. Делегаты с ним согласились, и таким образом епархия из «сергиевской» стала «григорианской».⁴⁴ Впрочем, так дело обстояло только до приезда в Барнаул 20 марта 1927 года епископа Владимира (Юденича). Получив от него необходимые разъяснения, барнаульцы вновь возвратились в подчинение митр. Сергию.

Итак, на протяжении восьмилетнего (1925 — -1933 гг.) периода своего существования григорианство не укреплялось, а все более и более приходило в упадок. К тому же, первоначальная «опека» гражданских властей не спасла членов ВВЦС от репрессий. В 1933 году были арестованы григорианские вожди: митр. Виссарион (Зорин), сосланный и почивший в неизвестных краях, и митр. Борис (Рукин), которого ждал воистину ужасный конец. В заключении у него началось душевное расстройство, и во время одного из острых психических припадков он решил покончить жизнь самоубийством, повесившись в тюремной камере. Случилось это весной 1934 года.

На свободе оставался архиеп. Петр (Холмогорцев), пользовавшийся любовью свердловской паствы за свою простоту и красноречие. В 1935 году он неизвестно кем был возведен в сан митрополита, но уже в следующем году тоже был арестован. На одной из фотографий, которую он подарил чтецу Иоанно-Предтечинской церкви, митр. Петр написал: «Чудному церковному канонарху. Не забудьте, что при моем погребении Вы (а не другой кто-либо) должны прочитать 17 кафизму. Смерть близка ко мне, настоящий год, вероятно, будет последним для меня, ибо болезнь сокрушает меня. М-т Петр, 1936 год». Каким был его конец, мы не знаем, но можем утверждать, что он предал Богу душу не позднее 1937 года.

Вместо архиеп. Петра в управление епархией вступил архиеп. Геннадий, но через три месяца и его постигла та же участь — арест и ссылка.

С уходом григорианских вождей дело ВВЦС не могло не разрушиться. Часть оставшихся в расколе епископов вскоре последовала за своими учителями, часть признала за лучшее скрыться от людского взора и под одеждой простолюдина доживать свой век, и лишь небольшая горсточка григорианских епископов осталась у кормила разбитого корабля. Но это были уже ничем не примечательные архипастыри, не имевшие в своем стаде овец. Да и эти заблудшие в конечном итоге раскаялись и возвратились в лоно Церкви. Так, в сороковых годах принесли покаяние еп. Фотий (Тапиро), еп. Гермоген (Кузьмин), еп. Иосиф (Вырыпаев) и еп. Феодосии (Григорович). Еп. Фотий был принят в звании монаха (и скончался в сане архиепископа Львовского 28 августа 1952 года), еп. Гермоген и еп. Иосиф — в сане архимандритов, еп. Феодосии — в сане иеромонаха.

Что же представляло из себя григорианство с точки зрения церковных канонов?

Антиканоничным было как возникновение, так и деятельность этой организации.

Согласно постановлениям Русского Поместного Собора 1917 — 1918 гг., высшее церковное управление, состоящее из Патриарха, Священного Синода и Высшего Церковного Совета, устанавливается только Собором. Причем, члены Священного Синода и Высшего Церквного Совета избирались на определенный срок. ⁴⁹

Образование ВВЦС происходило без Собора, в количестве только 10 епископов и, главное, без всякого согласия на это Патриаршего Местоблюстителя и его Заместителя, без согласия большинства российского епископата. Кроме того, ВВЦС был образован при существующем высшем церковном управлении. И хотя григориане не признавали канонических прав за митр. Сергием, это нисколько не оправдывает их самочиние. Даже в том случае, если бы митр. Сергий не имел права на управление, образование ВВЦС все равно носило бы явно антиканонический характер.

Кроме Заместителя, существовал еще Патриарший Местоблюститель, к которому григориане должны были обратиться за санкцией на образование своего «синода». Но, во-первых, они обратились к нему гораздо позднее, когда уже учредили Малый Собор Епископов, а во-вторых, санкции фактически не последовало. Митр. Петр условно передал свои права коллегии трех, но никак не ВВЦС, и когда коллегия была упразднена, обязанности Местоблюстителя вновь были переданы митр. Сергию. Это одна сторона вопроса. Другая, не менее важная, заключается в том, что григориане, не признав за митр. Сергием канонических прав на управление Церковью, самовольно предвосхитили власть и тем самым нарушили 34 и 31 апостольские правила.

Как мы уже говорили, высшее церковное управление в Поместной Церкви устанавливается Собором. Собором был избран Патриарх, Собор же, своим определением от 23 января 1918 года, ввиду сложных обстоятельств, предоставил Патриарху право лично, по своему смотрению назначить кандидатов в Патриаршие Местоблюстители. После смерти Патриарха, согласно его завещанию, церковное управление во всем объеме патриарших прав перешло к митр. Петру Крутицкому, который был утвержден в качестве первоиерарха собором епископов, присутствовавших на погребении Патриарха. Эта же власть перешла затем к митр. Сергию.

Утверждение последнего в качестве исполняющего обязанности Патриаршего Местоблюстителя происходило немного иным образом, чем назначение митр. Петра. Там сонм святителей (37 человек) [По другим данным — 60 человек] сразу вынес свое утверждение, а здесь это утверждение совершалось не одновременно: епископам рассылались письма, и те присылали ответ. В большинстве своем российский епископат выразил свое согласие и подтвердил канонические права митр. Сергия на управление. Это была не обычная форма избрания, но при тогдашних условиях, когда не представлялось никакой возможности созвать Собор, подобное избрание было каноничным, и в этом никто (кроме григориан) не сомневался.

Итак, образование ВВЦС не было каноничным ввиду того, что оно не было делом ни Собора, ни даже Патриаршего Местоблюстителя или его Заместителя. Все происходило самовольно и в нарушение церковного благочиния.

Неканоничным было и существование григорианского «совета». Епископы, уклонившиеся в раскол, как дерзнувшие без воли своего первого епископа учредить новое церковное управление и нарушившие 14 и 15 правила Двукратного Собора, были запрещены в священнослужении и удалены от управления епархиями. Это запрещение, наложенное митр. Сергием, было подтверждено и митр. Петром. Однако запрещенные продолжали служить и управлять. Подобное действие, согласно 38 правилу Карфагенского Собора, ставило их под церковную клятву и лишало возможности на дальнейшую апелляцию. Каждый, кто входил с ними в общение, подвергался той же самой клятве, которая налагалась церковной властью на григорианских епископов и рядовое духовенство за создание «иного алтаря».

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Прибавление к «Церковным ведомостям». 1908 г., № 48, с. 2350.

² Православный церковный календарь на 1927 г. под редакцией архиеп. Григория. Изд. Е. Н. Львова, с. 25.

³ «Известия ЦИК» 07.01.1926 г. №5 (2636), с. 5.

⁴ Митр. Елевферий. Соборность Церкви. Божие и кесарево. Париж, 1938, с. 196 — 197.

⁵ Письмо митр. Сергия к митр. Кириллу от 5 (18).09.1929. Арх. 1, с. 19.

⁶ M. Польский. Новомученики Российские, т. 1, с. 138.

⁷ Еп. Борис (Рукин). О современном положении Русской Православной Патриаршей Церкви. М., 1927, с. 4.

⁸ Православный церковный календарь на 1927 г. под ред. архиеп. Григория. Изд.

Е. Н. Львова, с. 23.

⁹ Там же, с. 27.

¹⁰ Объяснительная записка к посланию от 12.05.1927. Малого Собора Епископов, с. 6.

¹¹ Православный церковный календарь на 1927 год под ред. архиеп. Григория, с. 26.

¹² Послание епископов-староцерковников ко всем верным чадам Святой Православной Церкви от 12.05.1927 г., с. 1.

¹³ Проф.-прот. А. Петровский. Ленинградский раскол. 1927 — 1928 г., см. архив 1, с. 93.

¹⁴ Объяснительная записка к посланию от 12.05. 1927 г. Малого Собора Епископов, . с. 3.

¹⁵ Митр. Елевферий. Соборность Церкви. Божие и кесарево. Париж, 1938, с. 18.

¹⁶ Там же, с. 23.

¹⁷ Там же, с. 39 — 40.

¹⁸ Объяснительная записка к посланию от 12.05. 1927 г. Малого Собора Епископов, с. 5.

¹⁹ Письмо митр. Сергия к архиеп. Григорию от 1(14).01.1926 г.

²⁰ Письмо архиеп. Григория к митр. Сергию от 9(22).01.1926 г.

²¹ Послание к архипастырям, пастырям и всем чадам Российской Православной Церкви от 01.01.1927 г. Арх. 10.

²² Митр. Елевферий. Соборность Церкви. Божие и кесарево. Париж, 1938, с. 198.

²³ Там же, с. 53.

²⁴ Там же, с. 200.

²⁵ Письмо митр. Сергия к митр. Кириллу от 5 (18).09.1929. Арх. 75.

²⁶ Вестник Священного Синода Православной Российской Церкви, 1927, № 5 — 6, , с. 43.

²⁷ Послание митр. Петра к архипастырям, пастырям и всем чадам от 01.01.1927 г. Арх. 2, с. 395.

²⁸ Известия ЦИК от 01.06.1926. № 214 (2755), с. 4.

²⁹ Известия ЦИК от 13.06.1926. № 134 (2765), с. 6.

³⁰ Письмо митр. Петра к митр. Агафангелу от 09.06.1926.

³¹ Послание епископов-староцерковников ко всем верным чадам Святой Православной Церкви от 29.04.1927 г., ее. 2, 6.

³² Уральские Церковные Ведомости, 1927, №5, с. 15.

³³ Уральские Церковные Ведомости, 1927, № 2, с. 15.

³⁴ Уральские Церковные Ведомости, 1927, № 3, с. 9.

³⁵ Объяснительная записка к посланию от 12.05.1927 г. Малого Собора Епископов, с. 8.

³⁶ Вестник Священного Синода Православной Церкви, 1926, № 12 — 13, с. 6.

³⁷ Каталог русских архиереев за последние 60 лет (1897 — 1957). А. Мануил, Чебоксары, 1959, ч. 1, с. 375.

³⁸ Объяснительная записка к посланию от 12. 05. 1927 г. Малого Собора Епископов, с. 7.

³⁹ Каталог русских архиереев за последние 60 лет (1897 — 1957). А. Мануил, Чебоксары, 1959, ч. 2, с. 247.

⁴⁰ Уральские Церковные Ведомости, 1928, № 5 — 6, с. 8.

⁴¹ Церковный православный календарь на 1928 г. Изд. архиеп. Александра (Анисимова) в Самаре, с. 17.

⁴² Уральские Церковные Ведомости, 1928, № 5 — 6, с. 8, 15 — 16.

⁴³ Уральские Церковные Ведомости, 1927, № 8, с. 10.

⁴⁴ Уральские Церковные Ведомости, 1927, № 4, с. 11 — 12.

⁴⁵ Уральские Церковные Ведомости, 1928, № 3 — 4, с. 15 — 16.

⁴⁶ Уральские Церковные Ведомости, 1927, № 12 — 13, с. 2.

⁴⁷ Митр. Елевферий. Неделя в Патриархии. Париж, 1933, с. 127.

⁴⁸ Уральские Церковные Ведомости, 1928, № 5 — 6, с. 9.

⁴⁹ Священный Собор Православной Российской Церкви. Собрание определений и постановлений. Вып. 1. Издание Соборного Совета, М., 1918, § III, п. 4 и 8.

ЯРОСЛАВСКИЙ РАСКОЛ

1. Предыстория разделения

Ярославский иерархический раскол официально заявил о своем существовании в феврале 1928 года, когда пять архиереев епархии объявили о своем отходе от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и образовали «Ярославскую церковную область». Но причины, породившие это разделение, уходят своими корнями в весну 1926 года, когда возвратился из ссылки митр. Агафангел. В миру Александр Лаврентьевич Преображенский, он родился 27 сентября ст.ст. 1854 года в семье священника Тульской губернии. Воспитанный родителями в послушании и строгом соблюдении церковных обрядов, он с юношеских лет горел желанием стать священником и потому поступил в духовное училище.

«Живо помню я, — вспоминал об этом времени митр. Агафангел, — как я, будучи еще учеником низшей духовной школы, любил часто и подолгу оставаться на кладбище и здесь, среди могил и крестов, — этих безмолвных, но красноречиво свидетельствующих знаков, что «вся — персть, вся пепел, вся сень», — со слезами на глазах молил Господа, чтобы Он, Милосердный, во время благопотребное сподобил меня быть служителем алтаря и приносить бескровную, умилостивительную жертву за скончивших свое земное странствование».¹

По окончании училища юноше предоставилась блестящая возможность стать студентом одного привелигированного столичного учебного заведения. Но несмотря ни на какие советы, увещевания и даже принуждения близких, он решительно отказался от этого предложения и в 1871 году поступил в Тульскую духовную семинарию. Правда, в ее стенах он впервые поддался искушениям мирской жизни: естественные науки настолько пленили его ум и сердце, что он готов был уже оставить семинарию и заняться изучением медицины, как вдруг, по неисповедимым путям Божиим, юноша заболел, да так, что на год был вынужден оставить всякие занятия. Впрочем, мысль сделаться врачом не покинула его, и вполне возможно, что в конце-концов он и исполнил бы свое намерение, если бы Господь не послал ему новое предостережение. Внезапная смерть отца заставила юношу задуматься об осиротевшей семье. Чтобы прокормить родных, он дал согласие заменить родителя в сельском приходе, но тут, промыслом Божиим, его, как лучшего ученика, направили в Московскую духовную академию.

Там, под сенью преп. Сергия Радонежского, в нем вновь возгорелись прежние мечты о священстве. Вопрос сводился только к одному: воспринять духовный сан иноком или женатым человеком?

«Как часто, — рассказывал митр. Агафангел, — благоговейно склонись перед нетленными мощами радонежских подвижников, как часто я помышлял: добро есть зде быти, не остаться ли в стенах обители? — и какой-то таинственный голос мне внушал: «Добро зде быти, останься, останься здесь». Но — увы! не внял я этому гласу, не послушал внушения. Молодость, заманчивые и обманчивые обольщения мирской суеты предъявляли свои права и требовали дани, — и я заплатил ее».¹

Блестяще окончив в 1881 году академию со степенью кандидата богословия, он был назначен учителем латинского языка в Раненбургское, а через год — помощником смотрителя в Скопинское духовное училище. Со всею ревностью подвизался молодой человек на ниве просвещения юношества. Но на этом поприще его поджидало третье грозное вразумление Божие, круто изменившее его судьбу. Вот как говорит об этом сам святитель:

«Оставляя храм науки, я оставил и святилище обители и пошел скитаться по стогнам градов и весей. И Бог знает, сколько бы скитался я, если бы Провидению не угодно было послать мне тяжкое испытание: после одиннадцатимесячной супружеской жизни я разом потерял и жену, и сына. И только тогда, убитый горем, снедаемый чувством безысходной скуки, горького сиротства и бесприютности, чувствуя себя как бы лишним на свете, выброшенным из жизни, лишенным пристанища, я понял, что жизненный путь, избранный мною, — немой жребий, и, стоя над двумя еще не остывшими трупами, я спросил себя: неужели же еще и еще нужно усиливаться поймать летучие тени, гоняясь за призраками минутных, обманчивых наслаждений? О нет, довольно... В этом посещении Божием, в этом сильном приражении скорби к моему сердцу я уразумел особенное звание Божие. И вотблеснул забытый в суетах жизни, заслоненный лживыми образами мира, но никогда не угасающий благодатный свет Христов и осветил мои думы, мои чувства и страдания, — осветилось все: и душа, и жизнь. Тогда, преклоняясь пред неисповедимою волею Божиею, я поспешил оставить мир, взять свой крест и приобщиться к лику иноческому...»¹

7 марта 1886 года над ним совершили постриг с именем Агафангела, а 10 марта рукоположили во иеромонаха.

Пробыв еще полтора года в звании помощника смотрителя Скопинского училища, молодой иеромонах был назначен инспектором Томской духовной семинарии, с возведением в сан игумена, а 28 февраля 1881 года — ректором Иркутской духовной семинарии, с возведением в сан архимандрита. На этом поприще о. Агафангел снискал благорасположение к себе как среди воспитанников, так и среди сослуживцев; здесь он выработал твердость духа и незаурядные административные способности. Эти качества были замечены высшей церковной властью, которая призвала его к архиерейскому служению.

9 сентября 1889 года в Крестовой архиерейской церкви он был наречен епископом Киренским, вторым викарием Иркутской епархии, а на другой день в Иркутском Вознесенском монастыре была совершена хиротония.

Четыре года трудился еп. Агафангел в Иркутской епархии и еще четыре — в Тобольской, где он подвизался не только как архиерей, но и как миссионер, предпринимая долгие поездки по сибирским глубинкам, неся своей пастве и слово утешения, и посильную помощь.

4 октября 1897 года его перевели в другой конец России — епископом Рижским и Митавским. 6 мая 1904 года он становится архиепископом. С 13 августа 1910 года занимает Литовскую и Ви-ленскую кафедру. 7 мая 1912 года за усердное служение Церкви Христовой его наградили бриллиантовым крестом для ношения на клобуке. 22 декабря 1913 года состоялось его назначение архиепископом Ярославским, а в апреле 1917 — возведение в сан митрополита Ярославского и Ростовского.

Как один из видных и стойких иерархов, митр. Агафангел был избран в постоянные члены Священного Синода при Патриархе Тихоне. В 1922 году, когда власти посадили Патриарха под домашний арест в Донском монастыре, Святейший, не имея возможности лично управлять Церковью, передал митр. Агафангелу патриаршее право и обязанности. Но едва тот принял на себя это нелегкое бремя, как в конце того же месяца был арестован и сослан сам. И вот теперь митр. Агафангел возвращался после четырехлетнего отсутствия в свою епархию, предвосхищая свой приезд таким посланием:

«Всем Архипастырям, пастырям и верным чадам Церкви Российской.

Благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Хриcта» (Рим. 1:7).

Святейший Патриарх Тихон, устраненный обстоятельствами времени от управления Российской Церковью, грамотой от 3 мая 1922 года, патриаршее право и обязанности, впредь до созыва 2-го Всероссийского Поместного Собора, передал нашему смирению. Но по независящим от нас причинам мы не могли в то время выполнить этого патриаршего поручения. Этим моментом воспользовались безответственные люди и самовольно, по властолюбию, захватили пастырский жезл Русской Церкви.

И хотя Святейший Патриарх Тихон, как освобожденный потом гражданской властью, снова вступил в управление нашей Церковью, эти лица не захотели оставить своего властолюбивого своеволия и тем внесли в Церковь нестроение и раскол.

Разделения и раздоры в управлении церковном не прекратились и со смертью Патриарха Тихона, когда вступил во временное управление Церковью Митрополит Крутицкий Петр, как один, имевший в то время возможность осуществить распоряжение Святейшего Патриарха Тихона на случай его смерти. По определению Собора 1917 — 1918 гг., в случае кончины Патриарха, в права и обязанности Местоблюстителя Патриаршего Престола вступает старейший по сану и хиротонии иерарх, каковым в настоящее время является наше смирение, И Святейший Патриарх Тихон в послании своем от 15 июля 1923 г. соизволил указать «в точном соответствии с постановлением Собора, установившего порядок Патриаршего управления в Русской Церкви, с определением состоявшего при нас Священного Синода от 7 ноября 1920 г., признали мы за благо передать на время нашего удаления от дел всю полноту духовной власти назначенному нами заместителю нашему Митрополиту Ярославскому Агафангелу, с тем, чтобы им был созван Поместный Собор Российской Церкви для суждения о высшем управлении Церковью и о других церковных нуждах, против чего, как нам было сообщено, не возражала и гражданская власть». А посему, на основании а) указанного определения Собора, б) грамоты Патриарха Тихона от 3 мая 1922 г., в) послания его же от 15 июля 1923 г. и г) его же распоряжения на случай своей кончины от 25 декабря 1924 года (7 января 1925 г,), мы, имея в настоящее время осуществить возложенные на нас обязанности Патриаршего Местоблюстителя, вступили в управление Православной Российской Церковью. Оповещая о сем, мы приглашаем вас, возлюбленные о Христе Архипастыри и пастыри, всех истинно-верующих чад Православной Церкви Христовой и тех, кто уклонился от нее, — забыть всякие разномыслия и споры, объединиться вокруг восста-новляемого нами «Патриаршего Священного Синода», получившего свое бытие от Первого Всероссийского Поместного Собора ( 1917-1918 гг.) и, следовательно, власти законной и канонической, приложить все старания и принять все меры к скорейшему созванию Второго Всероссийского Поместного Собора, который и направит корабль Российской Церкви по надлежащему курсу под водительством Небесного Кормчего — Главы Церкви Господа нашего Иисуса Христа.

Бог Мира и Любви да пребывает между всеми нами.

Местоблюститель Патриаршего Престола смиренный Агафангел.

Божией милостию Митрополит Ярославский.

18 апреля 1926 г.

г. Пермь.»²

Как видим, настоящим посланием митр. Агафангел объявил себя законным Патриаршим Местоблюстителем. Основаниями для подобного действия он полагал, во-первых, свое старейшество по хиротонии, дававшее право, якобы по определению Собора 1917 — 1918 гг., на вступление в обязанности Местоблюстителя Патриаршего Престола в случае кончины Патриарха; во-вторых, свое избрание Синодом от 7 ноября 1920 г. первым Патриаршим Заместителем, подтвержденное затем Святейшим, и, в-третьих, завещание Патриарха Тихона, в котором он указан кандидатом на этот пост.

Сами по себе, без связи с церковной действительностью того времени, эти основания несомненно имели бы свою силу, и в определенных условиях митр. Агафангел имел бы полное право возглавить Русскую Православную Церковь. Однако, события лишали его действия канонической основы. Прежде всего это касается постановления Собора, на которое ссылается митр. Агафангел. Дело в том, что никакого решения о том, что в случае кончины Патриарха в права и обязанности Местоблюстителя Патриаршего Престола вступает старейший по хиротонии иерарх, нет. В определении Собора от 28 июля (10 августа) 1918 года о Местоблюстителе говорится так:

«По освобождении Патриаршего Престола, старейший из членов Священного Синода, после предварительного совещания с прочими членами Священного Синода, незамедлительно созывает соединенное присутствие Священного Синода и Высшего Церковного Совета» (п. 2).

«В соединенном присутствии, под председательством того же старейшего иерарха, члены Священного Синода и Высшего Церковного Совета тайным голосованием избирают Местоблюстителя из среды присутствующих членов Священного Синода, причем избранным считается получивший более половины избирательных голосов» (п. 3).

«В случае же оставления Патриархом патриаршего престола или кончины, действует статья соборного определения о Местоблюстителе Патриаршего Престола. Права и обязанности Патриарха переходят к архиепископу Коломенскому и Можайскому» (п. 8, примечание).

Таким образом, согласно определениям Собора, старейший иерарх (причем, из членов Синода) имел право только созвать соединенное присутствие Священного Синода и Высшего Церковного Совета и быть его председателем, но никоим образом не мог вступить в отправление обязанностей Патриаршего Местоблюстителя без избрания. Утверждая противоположное, митр. Агафангел допускал антиканоническую ошибку.

Другие ссылки митр. Агафангела также теряют свою силу в свете церковной действительности. Так, несомненный факт о назначении его патриаршим заместителем утратил свое значение еще в 1923 году с того момента, как Святейший вновь вернулся к своим обязанностям. Что же касается завещания Патриарха, то на этом основании митр. Агафангел мог возглавить Церковь лишь в том случае, если бы пост Местоблюстителя Патриаршего Престола был вакантен. Но, как мы знаем, согласно тому же завещанию, он был занят митр. Петром (Полянским), который хотя и находился в ссылке, но тем не менее оставил права первоиерарха за собой.

Почему же столь опытный архиерей поторопился с выпуском послания, нарушив апостольские и соборные правила? Мы можем только предполагать вероятные мотивы его поступка.

Думается, что та информация, которая достигала слуха митр. Агафангела в ссылке, преподносилась ему в сильно искаженном виде. Митр. Елевферий (Богоявленский) определенно утверждает, что в неволе святителя окружали лица, враждебно настроенные против Патриаршей Церкви, и даже предполагает, что некоторые из них были скрытыми живоцерковниками, не разгаданными преосвященным.⁵ Это окружение и «разъяснило» митр. Агафангелу, что «в Церкви появились разномыслия, споры, близкие к смуте, а он — законный Местоблюститель, его ожидают в Церкви, ему советская власть разрешает восстановить закрытый ею «Священный Патриарший Синод» и даже созвать второй Поместный Собор...»⁵

Под воздействием таких разговоров, видимо, митр. Агафангел и решил, что он имеет право вновь вступить в исполнение обязанностей Патриаршего Местоблюстителя и устранить церковные нестроения. То обстоятельство, что этот пост уже занят митр. Петром, не остановило митр. Агафангела, ибо он апеллировал к решению Поместного Собора 1917 — 1918 гг., где в примечании к п. 8 было сказано:

«В случае нахождения Патриарха под судом его место в Священном Синоде и Высшем Церковном Совете заступает старейший из иерархов».³

Кроме того, митр. Агафангел считал, что ни митр. Петр (как передавший свои права образованной им коллегии), ни митр. Сергий не имеют никакой власти и даже подлежат суду за нарушение ими соборного постановления о единоличном возглавлении Церкви.

Известие о послании митр. Агафангела быстро дошло до митр. Сергия. Он усмотрел в действиях возвращающегося святителя прямое посягательство на законные права митр. Петра, ведущее к новому расколу в Церкви. Нужно было воспрепятствовать этому, но для этого Заместителю Патриаршего Местоблюстителя требовалось выяснить, не отказывался ли от своих полномочий митр. Петр, и известить его о позиции митр. Агафангела. С этой целью митр. Сергий обратился с письмом к Местоблюстителю, и тот 9(22) апреля ответил, что «считает обязательным для себя оставаться Местоблюстителем, хотя бы был и не на свободе, а назначенный им Заместитель несет свои обязанности до окончания его дела».⁵

Между тем митр. Агафангел прибыл в Ярославль и счел нужным, во-первых, оповестить митр. Сергия о своем вступлении в обязанности Патриаршего Местоблюстителя и, во-вторых, сделать распоряжение о возглашении за богослужением своего имени. Его письмо за № 16 было написано 13(26) апреля 1926 года и вместе с посланием отправлено в Нижний Новгород. В свою очередь митр. Сергий в письме от 17(30) апреля попытался разъяснить незаконность действий Ярославского митрополита, прибавив при этом:

«Конечно, если бы Ваши притязания на местоблюстительство были для всех очевидны и бесспорны, я бы ни минуты не колебался передать Вам управление, несмотря на нежелание митр. Петра».

Почему же митр. Сергий не признал за митр. Агафангелом канонических прав на местоблюстительство? На этот вопрос отвечает он сам в письме к митр. Кириллу от 2 января 1930 года:

«Не противоречит этому (т. е. самостоятельному управлению — авт.) и написанное мною митр. Агафангелу, что я отдал бы ему власть даже вопреки желанию митр. Петра, если бы права митр. Агафангела были несомненны, т. е. если бы, например, в завещании Святейшего было указано, что младший кандидат, при возвращении старшего, передавал ему власть. Сам митр. Петр при таком условии не поколебался бы уступить митр. Агафангелу».⁹

Следовательно, митр. Сергий руководствовался тем же завещанием Патриарха Тихона, которое ничего не говорило о замене местоблюстителей по принципу старшинства, и считал, что полнота власти того кандидата, который первым воспринял местоблюстительство, остается за ним даже при возвращении старейших, указанных в завещании архиереев. И поскольку сила патриаршего завещания была фактически исчерпана митр. Петром, он поставил права митр. Агафангела под сомнение. На эту же точку зрения первоначально встал и митр. Петр.

Получив письмо от митр. Сергия, митр. Агафангел не согласился с его доводами, решив, что тот неверно понимает завещание Патриарха. Чтобы расставить точки над «и», он решил лично встретиться с Заместителем Патиаршего Местоблюстителя.

Встреча иерархов состоялась 30 апреля (13 мая) 1926 года. ⁵ Беседа началась с вопроса митр. Агафангела о том, почему митр. Сергий не желает признать его законных прав. На это Заместитель ответил, что не находит никаких канонических данных, подтверждающих его права на управление Церковью и, со своей стороны, спросил, на каком основании митр. Агафангел отменил в своей епархии возношение имени митр. Петра за богослужением? На это Ярославский митрополит ответил, что митр. Петр передал свою власть коллегии и потому власти не имеет и подлежит суду за нарушение соборного постановления о единоличном возглавлении Русской Церкви. Митр. Сергий возразил, что деяние митр. Петра в устроении коллегии практического применения не имело и не может быть приравнено к ереси, следовательно, власть Патриаршего Местоблюстителя остается за ним.

Митр. Агафангел продолжал настаивать на своих правомочиях, ссылаясь на постановления Собора 1917 — 1918 гг., которые якобы ясно говорят в защиту его прав. И когда митр. Сергий возразил, что Собор «нигде не говорит о праве старейшего быти Местоблюстителем после смерти Патриарха, митр. Агафангел с такой недопускающей сомнений уверенностью указал на примечания к ст. 8 определения Собора 1917 — 1918 гг., якобы прямо говорящие о таких правах», что заставил митр. Сергия усомниться в своей памяти. ⁷

Беседа кончилась тем, что митр. Сергий упросил митр. Агафангела отсрочить свое вступление в управление Церковью до окончания дела митр. Петра.

Эта уступка была вызвана следующими причинами: во-первых, Заместитель желал проверить определения Собора, на которые ссылался митр. Агафангел, а во-вторых, он надеялся, что его собеседник, «выйдя из атмосферы диспута, а потом и познакомившись ближе с современной церковной жизнью, сам откажется от своего неполезного для Церкви начинания».⁷

Оставшись наедине, митр. Сергий обратился к документам Собора, и каково же было его удивление, когда он прочитал подлинный текст примечания к 8-й статье, ничего не говорящий в пользу митр. Агафангела! Он пришел к выводу, что Ярославский иерарх допустил непростительно легкомысленное для архиерея отношение к одному из серьезных вопросов церковной жизни. Теперь у него не оставалось сомнений, что независимо от исхода дела митр. Петра митр. Агафангел не может так сразу принять на себя местоблюстительские права. Чтобы предупредить об этом святителя, он 13(26) мая написал ему, что «Местоблюстительство... будет тогда свободным, когда митр. Петр сам откажется от него или будет лишен его церковным судом; тогда уже кандидатами будут митр. Кирилл, а вторым он, митр. Агафангел, без этого никто не вправе присваивать себе эту должность...

Завещание Святейшего, — писал митр. Сергий, — хотя оно уже и использовано для своей цели (Местоблюстителя мы имеем), и теперь не утратило для нас своей нравственно, а пожалуй, и канонически обязательной силы. И если почему-либо митр. Петр оставит должность Местоблюстителя, наши взоры, естественно, обратятся к кандидатам, указанным в завещании, т. е. к митрополиту Кириллу и Вашему Высокопреосвященству. Это свое мнение я выражал уже письменно и раньше. Могу сказать, что таково же указание и митрополита Петра». ⁵

Митр. Агафангел был крайне огорчен таким неожиданным поворотом дела. Ведь всего несколько дней назад они условились, что он может воспринять власть Местоблюстителя после окончательного приговора властей по делу митр. Петра! Свое неудовольствие Ярославский митрополит выразил в телеграмме от 8(21) мая. Тогда митр. Сергий уже в решительных тонах попросил святителя отменить свое послание и отказаться от незаконных притязаний на власть. Доказательством этому, писал Заместитель, послужит распоряжение по епархии о возношении имени митр. Петра и возобновление такого возношения самим митр. Агафангелом при первом же его служении. В противном случае Заместитель будет вынужден применить канонические меры прощения, т. е. устранить митр. Агафангела от управления епархией и передать оное архиепископу Угличскому Серафиму (Самойловичу).⁵

Доставленное, очевидно, в тот же день, это письмо произвело неотразимое впечатление на митр. Агафангела. Поняв, что стремление возглавить Церковь может привести к еще большему церковному нестроению, которое он думал устранить своим авторитетом, он телеграфировал:

«Продолжайте управлять Церковью. Я воздержусь от всяких выступлений. Распоряжение о поминовении Митрополита сделаю, так как предполагаю ради мира церковного отказаться от Местоблюстительства».¹⁰

Телеграмма была отправлена 11(24) мая в 9 час. 19 мин. утра. Однако, не дожидаясь ответа, митр. Сергий в тот же день передал митр. Агафангела суду православных архиереев, и для выяснения меры наказания (как виновному против церковного единства) обратился через управляющего Московской епархией еп. Серпуховского Алексия (Готовцева) к архиереям, пребывающим в Москве, с таким обращением:

«5(18) апреля с. г. Митрополит Ярославский Агафангел выпустил в Перми послание, в котором неожиданно для всех объявил себя Патриаршим Местоблюстителем и о том, что он вступил в управление Российской Церковью.

Неожиданность такого выступления могла равняться разве только с неосновательностью притязаний автора послания.

Он уверенно говорит, что по определению Собора 1917/1918 гг. в случае кончины Патриарха в обязанности Местоблюстителя Патриаршего Престола вступает старейший иерарх. Между тем такого определения Собора совершенно нет.

Но с неменьшей уверенностью он указывает и на грамоту Свят. Патриарха от 3 мая 1922 г., которой он назначен Заместителем Святейшего (при его жизни, а не Местоблюстителем по смерти). Но грамота эта потеряла свою силу еще в момент возвращения Святейшего к управлению в 1923 г., как об этом ясно говорит послание Святейшего от 15 июля 1923 года.

Наконец, митрополит Агафангел в послании своем глухо ссылается на завещание Святейшего от 15 января 1924 года, якобы назначающее его Местоблюстителем, но потому и не приводит подлинного текста завещания, что оно говорит против его притязаний, он может занять эту должность только тогда, когда она окажется свободной. Но будучи вполне неосновательным по существу, выступление митр. Агафангела является канонически беззаконным и формально. Каковы бы ни были права митр. Агафангела на местоблюстительство, у нас уже есть законный и всеми признанный Местоблюститель митр. Петр.

Не обличая последнего ни в чем противном благочестию и правде и не присудив его к увольнению от Местоблюстительства объявлять себя Местоблюстителем равносильно «алтарь иный водрузити» (an. пр. 31); и есть дело либо любоначалия, нетерпимого в служителях Церкви, или же крайнего легкомыслия, не дающего себе отчета в последствиях своих действий.

Совершив таким образом через выпуск своего послания нарушение целого ряда канонов (Апост. 31, 34, 35; Антиох. 9, 13 и пр. аналогичные им), митр. Агафангел и внешним образом выразил свой разрыв с Местоблюстителем, прекратив возношение имени митр. Петра за богослужением. Правда, в своей беседе со мною он указывал и основание к тому: митр. Петр передал свою власть коллегии и потому власти не имеет и даже подлежит суду за нарушение соборного постановления о единоличном возглавлении нашей Русской Церкви. Но так как деяние митр. Петра практических последствий не имело и не может, с другой стороны, приравнено быть к ереси, то митр. Агафангел явно учинил раскол прежде соборного оглашения и совершенного осуждения митр. Петра, а по 15 пр. Двук. Собора «таковому святый Собор определил быти совершенно чужду всякого священства»...

Так как соблазнительность поступка больше, чем выше и значительней лицо, совершившее проступок, то и деяния митр. Агафангела, как старейшего из митрополитов, произведут величайший соблазн в церковном обществе и дадут богатую пищу врагам нашей веры для издевательств и без того обуреваемой Православной Церкви.

Ввиду вышеизложенного и во исполнение лежащего на мне долга первого епископа блюсти в Русской Церкви благочиние, я властью мне данною предаю митр. Ярославского Агафангела суду архиереев за нарушение правил Апост. 34, 35, 31; Антиох. 9, 13; Двукр. 15 и первой половины 16, аналогично угрожающих виновному лишением священного сана.

Что касается применения к подсудимому какой-либо меры, то в последнем своем письме митр. Агафангелу от 10/23 мая я убеждал его отказаться от своих незаконных притязаний на местоблюстительство и в виде доказательства такого отказа сделать по епархии распоряжение о возношении имени Местоблюстителя митр. Петра и самому при первом своем служении возобновить такое возношение. В случае неподчинения я тем же письмом устраняю его от управления Ярославской епархией, поручая последнее архиепископу Угличскому Серафиму. Теперь я предлагал бы архипастырям в случае подчинения митр. Агафангела не применять к нему какой-либо ограничительной подсудной меры. Если же подсудимый останется непреклонным, я просил бы решить, достаточно ли одного устранения от управления епархией или, ввиду тяжести нарушения канонов и размеров производимого соблазна, наложить на митр. Агафангела запрещение в священнослужении до решения его дела судом архиереев.

Вышеизложенное благоволите сообщить пребывающим в Москве архипастырям с просьбой выразить письменно на сем же свое решение каждому собственноручной подписью.,.»

Письмо это еп. Алексий предпроводил еп. Серафиму (Силевичу) с такой резолюцией: «Прошу еп. Серафима Рыбинского собрать мнения по данному вопросу Архиереев, пребывающих в Москве».

Но пока владыка Серафим собирал мнения архиереев, в то же время митр. Петр, следовавший к месту ссылки в Тобольск, обратился к митр. Агафангелу с предложением принять на себя высшую власть. При этом он оговорил, что вопрос об окончательной передаче обязанностей Патриаршего Местоблюстителя он предполагает решить по возвращении из ссылки в марте-апреле митр. Кирилла.⁵

В том же письме от 9(22) мая, если только верить григорианскому еп. Борису (Рукину), митр. Петр писал: «А от митр. Нижегородского Сергия права Патриаршего Местоблюстителя я отнимаю с тем, чтобы митр. Сергий выдал немедленно Советской Власти свой письменный отказ от прав Патриаршего Местоблюстителя».¹²

Получив это письмо 18(31) мая, митр. Агафангел решил пригласить митр. Сергия в Москву, чтобы показать ему подлинный текст предложения Патриаршего Местоблюстителя и провести в его присутствии совещание с некоторыми архиереями, пребывающими в Москве. Однако, по неизвестной для нас причине, митр. Сергий на встречу не приехал. Тогда, приняв 1 июня канцелярию Местоблюстителя, Ярославский владыка снял копию с письма митр. Петра и препроводил ее митр. Сергию со следующей припиской:

«Его Высокопреосвященству, Высокопреосвященнейшему Сергию, митрополиту Нижегородскому.

31 мая с. г. мною получено официальное письмо от Его Высокопреосвященства, Высокопреосвященнейшего митрополита Петра, датированное 22 числом мая, о Его полном согласии на мое вступление в отправление обязанностей Патриаршего Местоблюстителя, Желая об этом его решении сообщить Вашему Высокопреосвященству лично и предъявить Вам подлинник письма, я позволил себе пригласить Вас в Москву, причем имел намерение по Вашем прибытии пригласить по соглашению с Вами некоторых из пребывающих в Москве иерархов на совещание, причем, хотел, чтобы это совещание происходило именно в Вашем присутствии. Но Вы не изволили прибыть, и это совещание не состоялось. А посему, я обязываюсь послать Вам копию письма Высокопреосвященнейшего Петра и уведомить Вас, что 1 июня я принял канцелярию Патриаршего Местоблюстителя. С искренним почтением и преданностью имею честь быть Вашего Высокопреосвященства покорнейшим слугою, Агафангел, митрополит Ярославский.» ²

Предполагал ли митр. Агафангел отстаивать местоблюстительские права или же только хотел оправдать свои выступления в связи с принятием канцелярии, несмотря на обещание воздерживаться от выступлений? Думается, что более правдоподобно второе предположение, ибо уже через неделю Ярославский митрополит окончательно отказался от местоблюстительства, о чем письменно известил гражданские власти. Это же подтверждают и дальнейшие события.

Увидев, что митр. Кирилла (Смирнова) не освободили и что сам он тоже не имеет надежды вернуться к непосредственному управлению Церковью, митр. Петр в письме от 9 июня подтвердил передачу митр. Агафангелу прав и обязанностей Патриаршего Местоблюстителя, обусловив ее таким замечанием: «В случае отказа Вашего Высокопреосвященства от восприятия власти Местоблюстителя или невозможности ее осуществления, права и обязанности Патриаршего Местоблюстителя возвращаются снова ко мне, а заместительство к митрополиту Сергию». ¹³

Однако к тому времени Ярославский митрополит уже принял окончательное решение и 12 июня так ответил митр. Петру:

«Искренне благодарю за выраженное Вами мне доверие. Но принять на себя обязанности Местоблюстителя Патриаршего Престола не могу в виду преклонности лет и расстроенного здоровья. При сем позволяю себе рекомендовать Вашей святыне передать вместо меня Патриаршее Местоблюстительство первоиерархам Кириллу, митрополиту Казанскому, или Арсению, митрополиту Новгородскому»...

Итак, «уклонившись от зла», от раздоров и споров за местоблюстительство, митр. Агафангел «сотворил благо» и ради мира церковного решил ограничиться управлением своей епархией.

Но чем же закончились мероприятия митр. Сергия, направленные против него?

Ознакомившись с обращением митр. Сергия от 11 (24) мая, 24 архиерея вынесли свой суд по делу митр. Агафангела в такой форме:

«Местоблюстителем Патриаршего Престола Российской Православной Церкви признан всем православным епископатом митрополит Крутицкий Петр. Этой должности митр. Петр может быть лишен только судом православных епископов за какое-либо преступление. Митр. Петр под церковным судом не состоит. Поэтому притязание митр. Агафангела занять место митр, Петра, как Патриаршего Местоблюстителя, явно незаконное и преступное с церковной точки зрения, Высокопреосвященнейший митр. Сергий, как Заместитель Патриаршего Местоблюстителя, действует вполне правильно, не передавая церковной власти митр. Агафангелу.

Вполне закономерно решение Заместителя предать суду православных епископов митр. Агафангела за нарушение им прав. Апост. 34, 35, 31; Антиох. 9, 13 и др.

В виду того, что 11/24 мая с. г. митр. Агафангел предан суду церковному за весьма важное церковное преступление — нарушение церковного мира и неподчинение главе Церкви в лице Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митр. Сергия, считаем невозможным дальше оставлять и просим митр. Сергия лишить его этого права впредь до решения его дела судом епископов.

Если же митр. Агафангел не обратит внимания на последнее предупреждение митр. Сергия, выраженное в его письме от 10123 мая с. г., в котором он предлагает митр. Агафангелу отказаться от притязаний на Местоблюстительство в Российской Православной Церкви, а по-прежнему будет стремиться стать Патриаршим Местоблюстителем, то в целях сохранения церковного единства и скорейшей ликвидации возникшего нового церковного раскола, считаем необходимым запретить митр. Агафангела в священнослужении».

Решение архиереев было передано митр. Сергию 31 мая (13 июня) 1926 года, и тот наложил на нем следующую резолюцию:

«Согласно мнению большинства Преосвящ. Архипастырей, митр. Агафангел, впредь до решения дела судом архиереев, должен быть устранен от управления Ярославской епархией, в случае же дальнейшего противления подлежит запрещению в священнослужении. Принимая во внимание, однако: 1) что митр. Агафангел телеграммой выразил готовность подчиниться церковной власти, 2) что дальнейшее его выступление находит для себя некоторое извинение в получении им письма митр. Петра, каковое письмо он добросовестно мог считать законным распоряжением, одобряющим его притязания, признаю возможным, не приводя в исполнение вышеуказанной подсудной меры, предложить еще раз митр. Агафангелу в недельный срок по получении сего письма заявить о своем отказе от незаконных притязаний на местоблюстительство. При неисполнении сего требования митр. Агафангел будет подвергнут запрещению».

В этот же день, 13 июня, митр. Сергий отправил митр. Агафангелу свое решение, однако его предупреждение опоздало — Ярославский митрополит уже отказался от притязаний на высшую церковную власть, о чем он и известил Заместителя:

«Ваше Высокопреосвященство Милостивый Архипастырь и Отец.

В ответ на Ваше письмо от 13 июня с. г., полученное мною 17 июня, сообщаю Вашему Высокопреосвященству, что я по преклонности лет и расстроенному здоровью уже отказался от замещения должности Патриаршего Местоблюстительства, о чем и доложено мною Его Высокопреосвященству Местоблюстителю Патриаршего Престола Петру, митр. Крутицкому письмом от 12 июня и доведено до сведения Советской власти письмом от 8 июня.

С искренним уважением и братской любовью имею честь быть Вашего Высокопреосвященства покорным слугою Агафангел, митрополит Ярославский.»

Ответ митр. Агафангела ясно свидетельствует о том, что он отказался от местоблюстительства не в силу решения архиерейского суда, а под воздействием собственных глубоких размышлений о судьбах Церкви.

Уместно решить еще один весьма важный вопрос: канонично ли действовал митр. Сергий в отношении митр. Агафангела?

Да, канонично. Объявив о своем вступлении в отправление обязанностей Патриаршего Местоблюстителя, митр. Агафангел тем самым фактически вступил на путь разделения. Правда, митр. Елевферий (Богоявленский) утверждает, что святитель поступил так не потому, что стремился к власти, а потому, что считал себя обязанным выполнить волю Патриарха Тихона, видя в ней свой долг перед Церковью,¹⁴ но даже такие соображения не придают каноничности поступку Ярославского владыки. В сложившейся ситуации митр. Сергию не оставалось ничего иного, как выступить против мероприятий митр. Агафангела, причем, выступить очень осторожно и последовательно. Прежде всего он обратился за необходимыми разъяснениями к митр. Петру; затем, убедившись, что тот по-прежнему считает для себя обязательным оставаться в должности Местоблюстителя, приступил к увещеванию митр. Агафангела и только после этого прибегнул к строгим мерам прощения. Эти действия не вызывают сомнений в их каноничности. Правда, немало вопросов и соблазнов может вызвать тот момент, когда митр. Петр, предложив Местоблюстительство митр. Агафангелу, устранил митр. Сергия от исполнения обязанностей Заместителя. Мы помним, что и в те дни митр. Сергий продолжал требовать от Ярославского митрополита отказаться от притязаний на управление Церковью. Чтобы рассеять сомнения, необходимо отметить, что в те дни митр. Сергий не передавал, а только предлагал митр. Агафангелу принять на себя исполнение обязанностей Патриаршего Местоблюстителя и отложил решение этого вопроса до выяснения судьбы митр. Кирилла. И — митр. Агафангел не принял это предложение.

 Кроме того, нужно понимать, что митр. Сергий боролся не с митр. Агафангелом, а с его действиями, фактически ведущими к церковному расколу. В основе его мероприятий лежало стремление к церковному единству, и своим актом против Ярославского митрополита митр. Сергий открыто заявил, что, находясь вдали от церковных дел, митр. Петр не может передавать своей власти кому-либо другому, ибо этим в церковную жизнь вносилось бы хаотическое начало.¹⁵ Поэтому если в тот момент действия Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и не были согласными с резолюцией митр. Петра, тем не менее они всецело основывались на каноническом праве, тем более, что права митр. Сергия, как Заместителя, были спустя немного времени подтверждены митр. Петром.

 Интересно, что сам митр. Агафангел, отказавшись от местоблюстительства в пользу митр. Сергия, далеко не оправдывал пребывания последнего у кормила церковного корабля и только ради сохранения церковного мира находился с ним до времени в молитвенноканоническом общении.

Ссылка на слабое здоровье была лишь косвенной причиной отказа митр. Агафангела от управления Церковью. Главным мотивом, как об этом свидетельствует его телеграмма митр. Сергию от 11 (24) мая, была забота о сохранении церковного мира. Ради этого мира святитель признал необходимым пребывать в молитвенно-каноническом общении с митр. Сергием, который, по его мнению, как более молодой и энергичный иерарх, мог лучше и надежнее провести церковный корабль сквозь рифы. Однако бурные события заставили его усомниться в правильности выбранной позиции. Особенно поколебали его взгляды учреждение 25 мая Временного Патриаршего Синода и намеченный новый курс церковной политики, принятый в упомянутой декларации. Если до сих пор митр. Агафангел признавал незаурядный административный талант митр. Сергия, то теперь он увидел в его мероприятиях отступление от церковных канонов и попрание свободы Церкви. В такой ситуации он посчитал небезопасным и для себя, и для своей паствы дальнейшее пребывание в административном подчинении Заместителю Патриаршего Местоблюстителя.

Тщательно обдумывая сложившуюся ситуацию и боясь внести в церковную жизнь новые нестроения, он решил прежде всего обсудить болезненный вопрос со своими викариями: архиеп. Угличским Серафимом (Самойловичем), архиеп. Варлаамом (Ряшенце-вым), временно управляющим Любимским викариатством, и еп. Ростовским Евгением (Кобрановым). Что это были за люди?

Архиепископ Серафим — уроженец Полтавской губернии. Родился в 1885 году, окончил Полтавскую семинарию, принял монашество и рукоположение и уже в двадцатилетнем возрасте был направлен миссионером в Северную Америку, где впоследствии был назначен наместником Толгского монастыря по просвещению инородцев. В 1915 — 1920-х годах настоятельствовал в Угличском Александровском монастыре, был возведен в сан архимандрита. Его незаурядные способности и твердость убеждений были замечены Святейшим Патриархом Тихоном, который счел достойным поставить его на свещницу архиерейского служения, несмотря на то, что в ту пору архимандриту было всего 35 лет. 2 февраля ст.ст. 1920 года он был хиротонисан во епископа Угличского, викария Ярославской епархии, а в 1924 году Патриарх Тихон возвел его в сан архиепископа.

Это был стойкий в Православии, неподкупный иерарх. Именно за эти качества митр. Иосиф (Петровых) распоряжением от 25 ноября (8 декабря) 1926 года поставил архиеп. Серафима в число своих преемников.¹⁶ За эти же качества ценил его и митр. Сергий, и в то время, пока он находился под арестом (с 30 ноября 1926 г. по 27 марта 1927 г.), именно архиеп. Серафим управлял Русской Церковью.

Другой, временный викарий, управляющий Любимским викариатством с конца 1927 года, — архиеп. Варлаам (в миру Виктор Ряшенцев) — родом с Тамбовщины. Он родился 8 июня 1878 года в купеческой семье. Закончив в 1900 году Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия, был определен учителем русского и церковно-славянского языков в Уфимское духовное училище. В том же году, 8 октября, он принял иноческий постриг, а 10 октября — рукоположение в сан иеромонаха. Служил преподавателем и инспектором Уфимской духовной семинарии, выполнял благочиннические обязанности по надзору за единоверческими церквами Уфимской епархии. В августе 1902 года был переведен ректором в Полтавскую духовную семинарию, с возведением в сан архимандрита, где трудился до своей хиротонии во епископа в 1913 году.¹⁸ (Кстати, в его хиротонии принимал участие и Сергий (Страгородский), архиеп. Финляндский), Сначала епископ Гомельский, викарий Могилевской епархии, затем еп. Псковский, архиепископ Пермский, [Дата возведения его в сан архиепископа неизвестна] он в ноябре 1927 года был уволен на покой, а в декабре был временно назначен управляющим Любимским викариатством Ярославской епархии.

Этот иерарх также отличался твердостью в Православии. Обновленцы активно пытались склонить его на свой путь, но он категорически отказался примкнуть к еретикам. Это был в полном смысле слова архиерей-подвижник, отличавшийся духом старчества, любовью к церковно-уставным службам, смирением и сердечностью.

В отличие от двух первых викариев, третий — еп. Евгений — обладал несколько иными чертами. Это был хотя и глубоко эрудированный, но весьма заносчивый и своенравный человек.

Родившийся в 1891 году в Смоленской епархии, он окончил Московскую духовную академию и был оставлен в ней профессорским стипендиатом. Одновременно он слушал лекции на восточном факультете Петроградского университета. В конце 1917 года Патриарх Тихон рукоположил его в священники, а в 1921 г. еп. Палладий (Добронравов) совершил над ним иноческий постриг в Новоспасском монастыре, который он возглавил после кончины настоятеля. В 35 лет, 14(27) марта 1926 года, в Нижнем Новгороде архим. Евгений был хиротонисан во еп, Муромского, викария Владимирской епархии. Однако сразу же после таинства он неожиданно заявил хиротонисавшему его митр. Сергию, что в Муром не поедет, а желает остаться в Москве. «Зачем же вы принимали назначение, наречение и хиротонию в Муромского, если не хотите ехать туда? — спросил его митр. Сергий. — За нарушение присяги Вас нужно сейчас же лишить архиерейства». Только после такого вразумления еп. Евгений смирился и отправился к месту назначения. 15 сентября 1927 года его перевели еп. Балашовским, а 14 декабря того же года — еп. Ростовским, викарием Ярославской епархии.

Вот с такими архиереями и обсудил митр. Агафангел наболевший вопрос. В их совещании, которое состоялось в январе 1928 года, принял участие и высланный в Ростов митр. Иосиф (Петровых).

Высказав свои мысли по поводу создавшегося церковного положения, ярославские архиереи решились на отделение, о чем и известили 6 февраля (24 января ст.ст.) 1928 года митр. Сергия:

«Его Высокопреосвященству, Высокопреосвященнейшему Митрополиту Сергию, Заместителю Патриаршего Местоблюстителя.

Ваше Высокопреосвященство! Хотя ни церковные каноны, ни практика Кафолической Церкви Православной, ни постановления Всероссийского Церковного Собора 1917 — 1918 гг. далеко не оправдывают Вашего стояния у кормила высшего управления нашею отечественною Церковью, мы, нижеподписавшиеся епископы Ярославской церковной области, ради блага и мира церковного считали делом своей совести быть в единении с Вами и иерархическом Вам подчинении. Мы одобряли и утешали себя молитвенным упованием, что Вы, с Божией помощью и при содействии мудрейших и авторитетных из собратьев наших во Христе — епископов, охраните церковный корабль от грозящих ему со всех сторон в переживаемое нами трудное для Церкви Христовой время опасностей и приведете его неповрежденным к спасительной пристани — Собору, который уврачует живое и жизнеспособное тело церковное от постигших его, по попущению Промысла Божия, недугов и восстановит надлежащий канонический порядок церковной жизни и управления.

Но заветные чаяния наши и надежды не сбылись. Мало того, мы видим и убеждаемся, что Ваша деятельность по управлению Церковью, чем дальше, тем в большей степени вызывает недовольство и осуждение со стороны многих и многих представителей православного епископата — смущение, осуждение и ропот в среде клира и широких кругов мирян.

Сознавая всю незаконность своего единоличного управления Церковью — управления, никаким соборным актом не санкционированного, Вы организуете при себе «Патриарший Синод». Но ни порядок организации этого «Синода», Вами единолично учрежденного и от Вас получающего свои полномочия, ни личный состав его из людей случайных, доверием епископата не пользующихся, в значительной части своей проявивших даже неустойчивость своих православно-церковных убеждений (отпадение в обновленчество и (один) в раскол белопоповства), не могут быть квалифицированы иначе, как только явления определенно-противоканонические.

В своем обращении к чадам Православной Церкви от 29/VIII 1927 года Вы в категорической форме объявляете такую программу Вашей будущей руководящей деятельности, осуществление которой неминуемо принесло бы Церкви новые бедствия, усугубило бы одержащие ее недуги и страдания. По Вашей программе начало духовное и божественное в домостроительстве церковном всецело подчиняется началу мирскому и земному, во главу угла полагается не всемерное попечение об ограждении истинной веры и христианского благочестия, а никому и ничему ненужное угодничество «внешним», не оставляющее места для важнейшего условия устроения внутренней церковной жизни по заветам Христа и Евангелия — свободы, дарованной Церкви ее Небесным Основателем и присущей самой природе ее — Церкви.

Чадам Церкви и прежде всего, конечно, епископату — Вы вменяете в обязанность лояльное отношение к гражданской власти. Мы приветствуем это требование и — свидетельствуем, что мы всегда были, есть и будем честными и добросовестными гражданами нашей родной страны; но это, полагаем, не имеет ничего общего с навязываемыми Вами политиканством и заигрыванием и не обязывает чад Церкви к добровольному отказу от тех прав свободного устроения внутренней религиозной жизни церковного общества, которые даны ему самою же гражданскою властью (избрание общинами верующих духовных руководителей себе).

На место возвращенной Христом внутрицерковной свободы Вами вводится административный произвол, от которого много потерпела Церковь и раньше. По личному своему смотрению Вы практикуете бесцельное, ничем не оправдываемое перемещение епископов — часто вопреки желанию их самих и их паствы, назначение викариев без ведома епархиальных архиереев, запрещение неугодных Вам епископов в священнослужении и т. д.

Все это и многое другое в области Вашего управления Церковью, являясь, по нашему глубокому убеждению, явным нарушением канонических определений Вселенских и Поместных Соборов, постановлений Всероссийского Собора 1917 — 1918 гг. и усиливая все более и более нестроения и разруху в церковной жизни, вынуждает нас заявить Вашему Высокопреосвященству: Мы, епископы Ярославской церковной области, сознавая лежащую на нас ответственность пред Богом за вверенных нашему пастырскому руководству духовных чад наших и почитая священным долгом своим всемерно охранять чистоту святой православной веры и завещанную Христом свободу устроения внутренней религиозно-церковной жизни, в целях успокоения смущенной совести верующих, за неимением другого выхода из создавшегося рокового для Церкви положения, отныне отделяемся от Вас и отказываемся признавать за Вами и за Вашим Синодом право на высшее управление Церковью, При этом добавляем, что мы остаемся во всем верными и послушными чадами Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церкви; неизменно пребываем в иерархическом подчинении Местоблюстителю Патриаршего Престола Высокопреосвященному Петру, Митрополиту Крутицкому, и через него сохраняем каноническое и молитвенное общение со всеми Восточными Православными Церквами. Оставаясь незыблемо на таком твердом основании, мы будем управлять Ярославской церковной областью и руководить своими паствами в деле угождения Богу и душевного спасения самостоятельно. — в строгом согласии с Словом Божиим, с общецерковными канонами, правилами и преданиями, с постановлениями Всероссийского Собора 1917 — 1918 гг., с неотменными распоряжениями Высшей Церковной Власти предсоборного периода, а также с распоряжениями Святейшего Патриарха Тихона, его Синода и Совета.

Настоящее наше решение останется в силе впредь или до сознания Вами неправильности Ваших руководственных действий и мероприятий и открытого раскаяния в Ваших заблуждениях, или до возвращения к власти Высокопреосвященнейшего Митрополита Петра. Агафангел, митрополит Ярославский.

Серафим, архиеп. Угличский, вик. Ярославской епархии, б. Заместитель Патриаршего Местоблюстителя.

Митрополит Иосиф, — 3-й из указанных Патриаршим Местоблюстителем заместителей.

Архим. Варлаам — (Б. Пермский), врем. управляющий Любимским викариатством.

Смиренный Евгений, en. Ростовский, вик. Ярославской епархии.»²³

Очевидно, что в своем решении об отходе от митр. Сергия митр. Агафангел, как и прежде, руководствовался заботой о церковном мире и нежеланием вносить какого-либо разделения. Но, опасаясь внести раскол, он в то же время боялся и отрицательного, по его мнению, влияния на паству новой политики Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. Поэтому он и остановился на таком половинчатом решении: не создавать раскола, но выйти на время из административного подчинения митр. Сергию и управлять епархией самостоятельно; а чтобы не оказаться оторванным от общего церковного организма, он признал над собой иерархическую власть митр. Петра и через него — каноническое и молитвенное общение с Восточными Церквами.

Конечно, Ярославский митрополит и его викарии были не правы. Они не учли одного весьма важного обстоятельства: административный разрыв с Заместителем неминуемо вел к разрыву молитвенно-каноническому и, следовательно, к расколу. И как бы ни старались ярославские архиереи доказать, что своими действиями они лишь стремятся морально воздействовать на митр. Сергия, факт остается фактом — отход от первоиерарха, по смыслу церковных канонов, уже является расколом.

На том же совете ярославские архиереи постановили никаких порядков в своей «церковной области» не менять и, для сохранения мира, не принимать в общение с собой никого из других епархий, отсылая таковых непосредственно к митр. Сергию.

Вместе с актом отхода архиеп. Угличский Серафим (Самойлович) счел нужным препроводить на имя Заместителя братское, увещевательное письмо,²⁴ в котором уже не официальным языком, а в сострадательно-увещевательных тонах разъяснял митр. Сергию его ошибки, ибо при всем своем отрицательном отношении к политике Заместителя архиеп. Серафим чувствовал к нему жалость и сострадание.

Получив оба эти послания, митр. Сергий пришел в смущение. Отход митр. Агафангела был крайне нежелателен не только для него самого, но и для всей Русской Церкви, паства которой могла последовать примеру авторитетного иерарха. Не теряя времени, митр. Сергий созвал внеочередную сессию Временного Патриаршего Синода и обсудил заявление ярославских архиереев.

В ходе обсуждения заседавшие пришли к выводу, что митр. Агафангел и его викарии вступили на путь оппозиции не по своему упорству и не ради властолюбия, а исключительно по незнанию некоторых сторон церковной жизни. Не теряя надежды на положительный исход дела, они решили послать к митр. Агафангелу одного из членов Синода, который бы в личной беседе объяснил действительное положение дел и убедил его изменить решение об отделении.

Миссию эту возложили на митр. Тверского Серафима (Александрова), с которым митр. Сергий направил специальное письмо (от 10 февраля 1928 года). В нем он убеждал святителя не порывать общения и потерпеть его немощи, «пока не выяснится с определенностью», куда он ведет церковный корабль: «к сравнительно ли сносному существованию в данных условиях или к погибели», стремится ли Синод «к утверждению веры или же жертвует ею ради личного благополучия».

«Поверьте, — писал Заместитель, — что ни святой веры мы не предаем, ни от свободы церковной мы не отрекаемся и не намерены отрекаться. Мы только не закрываем глаза на ту обстановку, среди которой нам приходится действовать, и полагаем, что, как бы ни связывала нас эта обстановка, мы не можем оправдывать ею своей бездеятельности: мы должны действовать и делать то, что можем в данных условиях... Итак, еще и еще раз прошу Вас: останьтесь с нами и не берите на свою ответственность столь тяжкого дела, как разрыв общения без достаточных к тому оснований».²⁵

Имела ли успех беседа митр. Серафима с митр. Агафангелом и какое впечатление произвело на последнего письмо первоиерарха, осталось неизвестным. Вероятнее всего, письменного ответа не последовало, и прежде всего по той причине, что вскоре после этого архиеп. Серафим и митр. Иосиф были высланы из Ярославской области: первый — в могилевский Вуйнический монастырь, а второй — в Николо-Моденскую обитель Новгородской губернии. Это событие сильно пошатнуло здоровье митр. Агафангела, который решил замкнуть свои уста и никому ничего не отвечать.

Но в то время, пока митр. Агафангел находился в расслаблении, народная молва распространила слух, будто митр. Иосиф (Петровых) стремится объединить под своим главенством ярославскую оппозицию, на что якобы митр. Агафангел дал свое согласие. Это дало повод митр. Сергию вновь созвать внеочередную сессию Синода, на которой 14(27) марта было вынесено постановление о лишении кафедр отдельных лиц, упорствующих в оппозиции: иосифлянских епископов, а также архиеп. Серафима (Самойловича), архиеп. Варлаама (Ряшенцева) и еп. Евгения (Корбинова), с запрещением их в священнослужении.²⁶

Митр. Агафангела это постановление не коснулось. Члены Синода решили еще раз послать к нему своего представителя с предложением пересмотреть заявление. На этот раз в Ярославль отправился архиеп. Вятский Павел (Борисовский), с которым митр. Сергий также направил письмо [Письмо это, к сожалению, не сохранилось], разъясняюшее, что движение, поднятое в Церкви посланием Ярославской группы, принимает все признаки раскола и задается целью объединить оппозицию под главенством раздраженного митр. Иосифа.

Содержание письма глубоко взволновало митр. Агафангела. Он ни в коей мере не мог согласиться с обвинением в расколе и стремлении объединить оппозицию под главенством митр. Иосифа. Он попросил архиеп. Павла обстоятельно изложить точку зрения как самого Заместителя, так и его Синода, после чего высказал свое несогласие с первой частью письма, но при этом изъявил намерение пересмотреть свое заявление об отходе — правда, при участии тех лиц, которые вместе с ним принимали это решение.

Беседу иерархов митр. Агафангел кратко вопроизвел в ответном письме митр. Сергию от 25 марта (7 апреля) 1928 года.²⁷

Ответ Ярославского митрополита укрепил в митр. Сергие надежду на примирение, и в начале апреля он вновь обратился к нему с письмом:

«Высокопреосвященнейший Владыко!

Выраженное Вашим Высокопреосвященством согласие пересмотреть вопрос об административном разрыве со мною внушило мне надежду на благоприятный исход возникших между нами недоразумений, и в этой надежде я решаюсь еще раз обратиться к Вам с усердной просьбой о названном пересмотре. При этом я не могу скрыть своих опасений, что церковный суд, следуя канонам, вынужден будет дать выступлению Вашей группы несколько иную оценку сравнительно с той, какую даете этому выступлению Вы сами.

Ваше Высокопреосвященство утверждаете, что раскола Вы учинять не намерены, так как «отделяетесь не по разномыслию в вере, а только в порядке административного управления». Но, по мысли канонов, расколом называется именно разделение не из-за веры, а из-за вопросов, «допускающих врачевание» или же из-за нежелания подчиниться распоряжению законной церковной власти («самочинное сборище»). Что же касается сохранения молитвенного общения при административном разрыве, то можно весьма сомневаться даже в том, возможны ли вообще или, точнее, канонически законны ли такие отношения между двумя архиереями, принадлежащими к одной и той же поместной Церкви и признающими над собой одного и того же духовного главу «первого епископа». Но если такие отношения и возможны где-либо фактически, то только между архиереями, административно друг от друга независимыми и не связанными друг с другом никакими обязательствами. Между тем, по распоряжению нашего «первого епископа», я имею тяжкий долг заменять его; несу все его обязанности по управлению Русской Церковью и потому имею право ожидать от своих собратьев-епископов того же канонического послушания, каким они обязаны по отношению к самому «первому епископу». Объявить себя состоящим в послушании первому епископу и в то же время административно порвать с Заместителем, которого первый епископ поставил, значило бы противоречить самому себе. — «Приемляй аще кого послю, Мене приемлет» (Ин. 13:20) и наоборот, — это общий закон, не допускающий исключения.

Таким образом, административный разрыв со мною — Заместителем первого епископа Русской Церкви не может быть признан деянием безразличным для епископа той же Церкви, а будет несомненно оценен с канонической точки зрения как отказ в послушании первому епископу. А такой отказ не считается по канонам наказуемым только в том случае, когда первый епископ всенародно начнет проповедывать заведомую ересь. Вот почему митрополит Иосиф и его достойные сотрудники истощают свои силы, стараясь подвести мои административные действия (охотно допускаю, небезошибочные) под понятие ереси; обвиняют меня в предательстве (традиторстве), и в поругании Церкви, и в отречении от Христа, от Бога, и, наконец, от вечного спасения, что де еще хуже ереси. Но чем ужаснее обвинения, чем чудовищнее делаемые из них выводы, тем настоятельнее требуется их фактическая проверка, притом не любителями-добровольцами, а вполне компетентным и авторитетным органом церковного суда — Собором епископов. Разрыв же общения со мною раньше приговора такого Собора, из-за каких-либо неправильных административных распоряжений, тем более без фактической проверки, на основании народной молвы, искусственно муссируемой, — канонически будет определяться как раскол, со всеми указанными в церковных канонах последствиями для учителей его.

Ввиду всего этого, я с особой радостью приветствую Вашу готовность пересмотреть заявление от 6-го февраля и усерднейше прошу Вас не медлить с этим пересмотром. Ваше решение порвать с расколом и оставаться в административно-молитвенном общении с православной нашей иерархией, несомненно, возвратит Церкви многих соблазненных и, наоборот, если Вы останетесь в расколе, это послужит причиной закоснения в нем многих, привыкших идти за другими.

Что касается возвращения в Ярославль архиепископа Угличского Серафима, то об этом мною уже возбуждено ходатайство. Но я прошу Вас не ставить это возвращение непременным условием пересмотра. Не от Вас зависело удаление архиеп. Серафима, не в нашей воле и его возвращение.

Нельзя же решение вопроса такой общецерковной важности ставить в зависимость от обстоятельств второстепенных и более или менее случайных. Личную беседу с архиеп. Серафимом легко заменить перепиской. Да если бы архиеп. Серафим был и против пересмотра, это не может быть оправданием для других; каждый отвечает перед Богом и Церковью за себя. Я же позволю себе думать, что архиеп. Серафим, подписавший заявление вслед за Вами, еще с большей готовностью последует за Вами и в Вашем решении исправить допущенное.

Испрашивая Ваших молитв и всею душою желая вместе с Вами единым сердцем и устами прославить Воскресшего Господа, остаюсь Вашего Преосвященства покорнейший слуга и брат о Христе митрополит Сергий»²⁸.

Примечательно, что, указывая митр. Агафангелу на его принадлежность к расколу, митр. Сергий не угрожал ему отлучением, а только предупреждал о тех опасных последствиях, которые могут произойти вследствие занятой им позиции.

Как же отнеслись к доводам Заместителя Патриаршего Местоблюстителя ярославские архиереи? Факты свидетельствуют, что ни сам митр. Агафангел, ни два его викария: архиеп. Варлаам и еп. Евгений, — не согласились с причислением их к раскольникам, считая свой разрыв административным и только. Но несмотря на это, они согласились пересмотреть свое решение, и 10 мая 1928 года направили митр. Сергию такое письмо:

«Ваше Высокопреосвященство, Милостивейший Архипастырь!

В разъяснение нашей декларации от 6 февраля с. г. и в дополнение к письмам митр. Агафангела на имя Вашего Высокопреосвященства, находим нужным сказать следующее:

1. Мы до сих пор не прерывали и не прерываем нашего молитвенного общения с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя митр. Сергием.

2. Никакого раскола мы не желаем учинять и не учиняем.

3. Никаких новшеств в церковной жизни нашей епархии не вводили и не вводим.

4. Принципиально власть Вашу, как Заместителя, не отрицаем.

5. Распоряжения Заместителя, смущающие нашу и народную религиозную совесть и, по нашему убеждению, нарушающие церковные каноны, в силу создавшихся обстоятельств на месте, исполнять не могли и не можем.

6. Всех обращающихся к нам иноепархиальных епископов, клириков и мирян, с просьбой возглавить их и принять в молитвенное и каноническое общение, мы не отторгали и не отторгаем от единства церковного, а, внося мир, направляли их непременно к Вашему Высокопреосвященству и Синоду, предварительно, насколько возможно, успокоив их смущенную религиозную совесть.

Да послужат эти наши разъяснения, при помощи Божией, ко благу и миру церковному.

Испрашивая Ваших святительских молитв, с совершенным почтением и истинною о Христе любовью остаемся Вашего Высокопреосвященства покорные слуги».

(Далее следуют три подписи).²⁵

Таким образом, хотя ярославские архиереи и указывали на то, что молитвенно-канонического общения с митр. Сергием они не прерывали и принципиально не отрицают за ним власти, как Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, но уже одно то, что они не считали возможным исполнять его распоряжения, смущающие их совесть, свидетельствовало о том, что фактически ярославцы остались при своих убеждениях и ничего нового к ранее высказанному не добавили.

Тогда митр. Сергий в третий раз направил в Ярославль своих представителей: архиеп. Иувеналия (Масловского) и прот. Владимира (Воробьева), настоятеля церкви Николы на Арбате. И хотя митр. Агафангел чувствовал себя нездоровым, он принял посланцев, душевная беседа с которыми окончательно расположила его к примирению. Произошло это 3(16) мая 1928 года.

Многие из тех, кто знал митр. Агафангела, с недоверием отнеслись к этому факту, и своим скептическим отношением смущали малодушных. Очевидно, противникам митр. Сергия не хотелось, чтобы это примирение состоялось. Мы располагаем одним документом, который подтверждает как наличие сомнений в церковных кругах относительно примирения, так и сам факт случившегося. Вот этот документ:

«Его Преосвященству, Преосвященнейшему Феофилу, Епископу Кубанскому и Краснодарскому протоиерея Воскресенской г. Майкопа церкви Сергия Молчанова Рапорт.

Вследствие того, что многие отнеслись с недоверием к тому, что М. Агафангел воссоединился с М. Сергием, я, желая доказать правоту сего, запросил М. Агафангела телеграммой, на что он дал мне определенный ответ. Вот копии этих телеграмм:

«Ярославль Митрополиту Агафангелу. Правда ли что соединились канонически Митрополитом Сергием. Протоиерей Молчанов».

«Майкоп Протоиерею Молчанову. Верно. Митрополит Агафангел».³⁰

Вслед за митрополитом примирились с Заместителем и три его викария: архиеп. Серафим, архиеп. Варлаам и еп. Евгений. Сам митр. Агафангел недолго прожил после этого события: ровно через пять месяцев, 3(16) октября 1928 года, он мирно почил о Господе в г. Кинешме б. Костромской области.

Давая историческую оценку Ярославскому расколу, можно сказать, что большого влияния на епископат и на паству он не имел. Это был чисто иерархический раскол, носивший местный характер: дальше Ярославской области он не распространился. Свое официальное существование он продолжал всего лишь три месяца, с 6 февраля по 3 мая 1928 года.

С канонической точки зрения, отделение ярославских иерархов являлось нарушением церковных правил. Нельзя было, выставляя причиной церковно-административные ошибки Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, отделяться от него; необходимо было ждать соборного решения о его деятельности и только после этого окончательно определять свое отношение к нему. Не сделав этого, ярославские архиереи нарушили 14и 15 правила Двукратного Константинопольского Собора, что влекло их к низвержению из священного сана. Правда, наказание коснулось лишь трех епископов, участвовавших в расколе; митр. Агафангел не был запрещен в священнослужении, и потому все его распоряжения как епархиального архиерея и священнодействия имели благодатную силу.

Более подробно каноническая оценка Ярославского раскола раскрыта в письме митр. Сергия к митр. Агафангелу (в апреле 1928 года), которое мы будем цитировать в следующей главе.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Прибавление к «Церковным Ведомостям» 1899 г., с. 1498 — 1499.

² Православный церковный календарь на 1927 год под редакцией архиеп. Григория. Изд. Е. Н. Львова, с. 27 — 28.

³ Собрание определений и постановлений. Вып. 4. Приложение к «Деяниям» второе. Изд. Соборного Совета, М., 1918.

⁴ Послание Патриарха Тихона от 15.07.1923. Материалы по обновленческому расколу, кн. 2, с. 173.

⁵ Митр. Елевферий. Соборность Церкви. Божие и кесарево. Париж, 1938, с. 200 — 204.

⁶ Послание митр. Петра от 1.01.1927. Архив 10.

⁷ Обращение митр. Сергия к управляющему Московской епархией от II (24) .05.1926. Арх. M. M.

⁸ Отзыв митр. Кирилла от 30.10. ( 12. II). 1929 на письмо митр. Сергия от 18.09.1929. Архив 75.

⁹ Архив 75.

¹⁰ Телеграмма 24/5-9-26 № 189. См. также Митр. Елевферий. Соборность Церкви. Божие и кесарево. Париж, 1938, с. 202.

¹¹ Материалы по григорианскому расколу. Арх. М. М., с. 13 — 16.

¹² Еп. Борис (Рукин). О современном положении Русской Православной Патриаршей Церкви. М., 1927, с. 14.

¹³ Прот. Н. Люперсольский. Митр. Сергий — законный, канонический Заместитель Патриаршего Местоблюстителя. Изд. Епархиального Совета, Вятка, 1928.

¹⁴ Митр. Елевферий. Соборность Церкви. Божие и кесарево. Париж, 1938, с. 206 — 207.

¹⁵ Там же, с. 53.

¹⁶ Уральские Церковные Ведомости, 1928. № 3 — 4, с. 15. [В Уральских Ведомостях архиеп. Серафим значится епископом. Это ошибка. Он был архиепископом до своего вступления в обязанновти Заместителя Патриаршего Местоблюстителя]

¹⁷ Каталог русских архиереев за последние 60 лет (1897 — 1957), составленный А. Мануилом. Чебоксары, 1959, с. 57.

¹⁸ Прибавление к Церковным Ведомостям, 1912, № 48 — 49, с. 1964. Церковные Ведомости, 1902, с. II — 12, № 10, с. 57.

¹⁹ Прибавление к Церковным Ведомостям, 1912, №3, с. 150.

²⁰ Каталог русских архиереев за последние 60 лет (1897 — 1957), составленный А. Мануилом.Чебоксары, 1959, ч. II, с. 10.

²¹ Митр. Елевферий. Неделя в Патриархии. Париж, 1933, ч. II, с. 124 — 126.

²² Каталог русских архиереев за последние 60 лет (1897 — 1957), составленный А. Мануилом. Чебоксары, 1959, ч. III, с. 6.

²³ Архив 45.

²⁴ Архив 43.

²⁵ Архив 2.

²⁶ Письмо еп. Мануила к матушке Серафиме от 15(28).03.1928. Архив 34.

²⁷ Письмо митр. Агафангела к митр. Сергию от 25.03 (7.04). 1928. Архив 48.

²⁸ Архив 47.

²⁹ Каталог русских архиереев за последние 60 лет (1897 — 1957), составленный А. Мануилом. Чебоксары, 1959, кн. 1, с. 17.

³⁰ Архив 12.

ИОСИФЛЯНСТВО

1. Камень преткновения

Одной из главных причин, породивших иосифлянский и другие расколы, является исторически и психологически сложившийся ошибочный взгляд на политику митр. Сергия в области церковно-государственных отношений.

Многие лица как духовного, так и светского звания, воспитанные в монархическом духе, считали, что Православие может сохраняться только в условиях монархии. Ярко выраженная антирелигиозная направленность советской власти настолько пугала их, что они опасались всякого сближения с ней и не желали получать от государства даже формальных прав для своего существования, полагая, что, приняв однажды эти права, Церковь тем самым окажется в полной зависимости от богоборческих властей.

Подобные настроения были широко распространены в послереволюционной России, и их ясно выразил архиеп. Угличский Серафим (Самойлович). «Мы, — писал он митр. Сергию, — лояльные граждане СССР, покорно исполняем все веления советской власти, никогда не собирались и не собираемся бунтовать против нее, но хотим быть честными и правдивыми членами Церкви Христовой на земле и не «перекрашиваться в советские цвета», потому что знаем, что это бесполезно и этому люди серьезные и правдивые не поверят».¹

Понятно, что такой взгляд на новый государственный строй порождал озлобление богоборцев и объективно ухудшал положение

Церкви в СССР.

Не подлежит сомнению, что самодержавие — наилучший государственный строй из всех известных человечеству, строй, в котором Церковь находится под непосредственным покровительством государства. Только в православном царстве возможна та «симфония властей», о которой писали и церковные подвижники, и видные государственные деятели России. Но такая власть — это дар Божий, ее нужно вымолить, надо заслужить: верой и, главное, верностью Заповедям Господним. Все же другие формы земного правления посылаются нам за грехи, и надобно иметь много терпения и мужества, чтобы нести на себе этот крест, искупая покаянием и смирением отступление народа от пути спасения.

История христианской Церкви знает множество темных периодов ее существования. Начиная с первых дней христианства Церковь гнали — и власти, и иные враги. И вот теперь, в начале XX века, сию горькую чашу предстояло испить России. Нужно было смириться перед карой Господней. Прежде всего архипастыри должны были озаботиться тем, чтобы уберечь Церковь от уничтожения. Это означало — добиться от властей признания права на ее законное существование. Без этого Церковь, как нелегальная в государстве организация, рано или поздно заблудилась бы в катакомбах, распавшись на множество обществ и сект, и погубила бы всю свою многомиллионную паству. Поэтому митр. Сергий и взял на себя смелость вступить на путь легализации, объявив об этом в специальной декларации от 16(29) июля 1927 года.

Но этот его решительный шаг был воспринят в церковной среде очень неоднозначно. Многие архиереи, пастыри и миряне усмотрели в нем если и не прямую измену Православию, то как минимум посягательство на свободу Церкви. Декларация вызвала возмущение в умах и сердцах верующих, породив множество протестов и разделений. И тем не менее, как показало время, в той ситуации это был единственно спасительный, хотя и очень болезненный и прискорбный шаг.

Проследим тревожные события того времени по порядку.

Как известно, обновленческий «Синод» (ВЦУ), легализованный советским правительством, имел все возможности осуществлять управление и свободно разъезжать по епархиям. ² Патриаршая же Православная Церковь такого права не имела. Разобщенность между высшей церковной властью, епархиями и приходами затрудняла деятельность Церкви и предоставляла широкий простор действий обновленческому расколу, вносящему в жизнь прихожан губительную смуту. Это печальное состояние отразил в послании от 18(31) декабря 1927 г. митр. Сергий:

«Господь возложил на нас великое и чрезвычайно ответственное дело править кораблем нашей Церкви в такое время, когда расстройство церковных дел дошло, казалось, до последнего предела и церковный корабль почти не имел управления. Центр был мало осведомлен о жизни епархий, а епархии часто лишь по слухам знали о центре. Были епархии и даже приходы, которые, блуждая как ощупью, среди неосведомленности, жили отдельной жизнью и часто не знали, за кем идти, чтобы сохранить православие. Какая благоприятная почва для распространения всяких басен, намеренных обманов и всяких пагубных заблуждений. Какое обширное поле для всякого самочиния»! ³

Эти небезопасные обстоятельства и побудили митр. Сергия утвердить Церковь на прочном основании гражданской законности. Для этой цели он пригласил в свою резиденцию нескольких православных архиереев: митр. Тверского Серафима (Александрова), архиеп. Вологодского Сильвестра (Братановского), архиеп. Хутынского Алексия (Симанского), архиеп. Костромского Севастиана (Вести), архиеп. Звенигородского Филиппа (Гумилевского) и еп. Сумского Константина (Дьякова), — и 18 мая 1927 года приступил с ними к предварительному совещанию.

Митр. Сергий предложил учредить вспомогательный орган в виде Священного Синода, полномочия которого вытекали бы из полномочий Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и утрачивались бы вместе с его отстранением от дел.⁴ Это предложение не встретило возражений, и было постановлено создать Священный Синод, в состав которого вошли все присутствовавшие на совещании иерархи плюс Новгородский митрополит Арсений (Стадницкий).

Список членов Синода митр. Сергий передал на утверждение гражданским властям, и 20 мая 1927 года им была получена справка за № 22 — 4503 — 62, которая предоставляла членам Синода возможность беспрепятственно приступить к своей деятельности. ⁴

Итак, первая цель была достигнута: Заместитель Патриаршего Местоблюстителя и Временный Патриарший Синод получили формальное признание богоборческих властей.

Но не ограничиваясь легализацией только Синода, митр. Сергий в циркуляре от 12(25) мая предложил всем епархиальным и викарным архиереям и состоящим при них епархиальным советам также получить свидетельства о регистрации и уже на законных правах включиться в общий организм управления Русской Православной Церковью.⁴

Вслед за этим он вместе с членами Патриаршего Синода приступил к написанию декларации всем верным чадам Русской Церкви, предназначенной для публикации в прессе. Правда, подобная декларация была подготовлена митрополитом еще весной 1926 года, но какие-то непредвиденные обстоятельства воспрепятствовали тогда ее проведению в жизнь, а в новой обстановке требовался и новый текст. Окончательная редакция декларации была подписана митр. Сергием и членами Синода 16(29) июля 1927 года. Настоящим посланием высшая церковная власть не только выражала лояльность к советскому правительству, но и включала Церковь в общественно-политический организм СССР, так что — согласно тексту декларации — его «радости и неудачи» становились как бы «радостями и неудачами» самой Церкви. Это был если не совсем новый, то во всяком случае очень неожиданный для многих курс церковной политики.

Примечательно, что вступая на этот нелегкий путь. Заместитель Патриаршего Местоблюстителя молил о том, чтобы те, кто не может изменить своего настроения в пользу новой политики сразу, отошли бы на время от церковных дел, пока лично не убедились бы в правоте предпринятого курса.

Послание было отпечатано в 5000 экземплярах и разослано по епархиями приходам.⁵ Помимо этого текст его был опубликован 19 августа в «Известиях ЦИК».

Как мы уже говорили, декларация вызвала глубокие волнения в православной среде. Но прежде, чем ознакомиться с реакцией тех или иных иерархов, посмотрим прежде, как отнесся к ней Патриарший Местоблюститель, находившийся в те дни в ссылке под Тобольском.

Прочитав в газете послание своего Заместителя, он поручил находившемуся вместе с ним Спасо-Клепиковскому епископу, викарию Рязанской епархии Василию (Беляеву) передать свой взгляд на декларацию. Вот что тот писал:

«С 1 августа по 23 сентября я прожил в поселке Хэ Обдорского района Тобольского округа вместе с митр. Петром Местоблюстителем, и, по его поручению, должен Вам сообщить нижеследующее: Владыка получил возможность прочитать декларацию нынешнего Православного Синода и вынес от нее вполне удовлетворительное впечатление, добавив, что она является необходимым явлением настоящего момента, совершенно не касаясь ее некоторых абзацев. Владыка митрополит просил передать его сердечный привет митрополиту Сергию и всем знающим его.

Смиренный послушник Вашего Святейшества епископ Василий, викарий Рязанский».⁶

Таким образом, митр. Петр воспринял декларацию как необходимое явление того времени, а, следовательно, и новая церковная политика митр. Сергия была им признана как явление, не противное Христовой истине.

Немного иначе отнеслись к посланию «соловецкие» епископы.

«1. Мы, — писали они, — одобряем самый факт обращения Высшего Церковного Учреждения к Правительству с заверением о лояльности Церкви в отношении Советской власти во всем, что касается гражданского законодательства и управления.

Подобные заверения, неоднократно высказанные Церковью в лице почившего Патриарха Тихона, не рассеяли подозрительного отношения к ней правительства; поэтому повторение таких заверений нам представляется целесообразным.

2. Мы вполне искренно принимаем чисто политическую часть послания, а именно:

а) Мы полагаем, что клир и прочие церковные деятели обязаны подчиняться всем законам и правительственным распоряжениям, касающимся гражданского благоустройства государства;

б) Мы полагаем, что тем более они не должны принимать никакого ни прямого, ни косвенного, ни тайного, ни явного участия в заговорах и организациях, имеющих целью ниспровержение существующего порядка и формы правления.

в) Мы считаем совершенно недопустимым обращение Церкви к иноземным правительствам с целью подвигнуть их вооруженному вмешательству во внутренние дела Союза для политического переворота в нашей стране.

г) Вполне искренне принимая закон, устраняющий служителей культа от политической деятельности, мы полагаем, что священнослужитель, как в своей открытой церковно-общественной деятельности, так и в интимной области пастырского воздействия на совесть верующих не должен ни одобрять, ни порицать действий Правительства.

3. Но мы не можем принять и одобрить послания в его целом, по следующим соображениям:

а) В абзаце 7-м мысль о подчинении Церкви гражданским установлениям выражена в такой категорической и безоговорочной форме, которая легко может быть понята в смысле полного сплетения Церкви и Государства.,.

б) Послание приносит правительству «всенародную благодарность за внимание к духовным нуждам православного населения». Такого рода выражение благодарности в устах главы Русской Православной Церкви не может быть искренним и потому не отвечает достоинству Церкви...

в) Послание Патриархии без всяких оговорок принимает официальную версию и всю вину в прискорбных столкновениях между Церковью и Государством возлагает на Церковь...

г) Послание угрожает исключением из клира Московской Патриархии священнослужителям, ушедшим с эмигрантами, за их политическую деятельность, т. е. налагает церковное наказание за политические выступления, что противоречит постановлению Всероссийского Собора 1917 — -1918 гг. от 3/16 августа 1918 года, разъяснившему всю каноническую недопустимость подобных кар и реабилитировавшему всех лиц, лишенных сана за политические преступления в прошедшем (Арсений Мациевич, свящ. Григорий Петров).

4. Наконец, мы находим послание Патр. Синода неполным, недоговоренным, а потому недостаточным…

Соловки. 1927 г. 14/27 сентября».⁷

Итак, отвергнув отдельные положения декларации, в принципе «соловецкий епископат» согласился с его общей политикой. Это подтверждает и прот. Иоанн Шастов, находившийся в то время на Соловках:

«По прочтении означенной декларации и суждению о ней было вынесено определенное заключение: декларацию считать необходимым актом, свидетельствующим лояльное отношение к государственной власти и не нарушающим ни догматического, ни канонического учения. А потому приемлемой "для нас". »⁸

Миротворческий дух среди «соловецких» епископов поддерживал архиеп. Иларион (Троицкий). Он умел мудро выделить в политике митр. Сергия самое существенное и сделать из этого правильные выводы. К его мнению прислушивались не только товарищи по заключению, но и другие архиереи. Забегая вперед, скажем, что когда иосифлянство начало набирать размах и среди соловецкого епископата возникли колебания относительно политики Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, только мудрость и авторитет архиеп. Илариона сумели развеять эти сомнения, грозившие породить еще большую смуту. В те дни, созвав 15 (или около того) епископов в келье архим. Феофана, он убедил их поддерживать политику митр. Сергия ради сохранения церковного мира. «Никакого раскола, — возгласил он, — будем хранить верность Православной Церкви в лице митр. Сергия».⁹ «Что бы ни стали нам говорить и кто бы ни был, мы должны на это смотреть как на провокацию, желающую нас разделить с митр. Сергием и его Синодом, а потому мы должны держаться единства».⁸

Следует отметить, что среди «соловецкого епископата» были иерархи, которые несочувственно отнеслись к новой церковной политике, намеченной декларацией. Однако до времени и они были удерживаемы архиеп. Иларионом в единодушии со всеми.

Что же касается остального церковного общества, то оно сильно разделилось во мнениях. Одна часть полностью признала декларацию, другая — лишь частично (но, блюдя церковное единство, не принимала никаких раскольнических действий) и, наконец, третья часть совершенно отвергла это послание, встав в непримиримое противодействие митр. Сергию и гражданской власти, считая, что сближением с государством Русская Церковь может изменить истине Христовой.

Внутренний протест этих людей усугубился тем обстоятельством, что именно на заявлениях о лояльности к государству укрепляла свои позиции обновленческая ересь. Вследствие этого многие клирики и миряне стали отождествлять сближение с гражданской властью с изменой Православию.

Большинство из тех, кто впоследствии ушел в иосифлянский раскол, определяли «православность» верующих по такому принципу: тот, кто не идет на компромиссы с властью, тот православный, а тот, кто делает ей уступки или заявляет о своей лояльности, — тот изменник. Характерно, что и самая борьба с обновленчеством многими предпринималась не столько из-за попрания ими церковных догматов и канонов, сколько потому, что обновленцы признали советскую власть.

«Нет ничего неожиданного в том, — писал митр. Сергий, — что среди оппозиции стоят люди..., проявившие много усердия по борьбе с обновленчеством. Это говорит только о том, что многие восставали и против обновленчества больше потому, что оно «признавало советскую власть». Недаром и теперь кое-кто спрашивает, какая же разница у нас с обновленцами, если и мы "за соввласть"?»¹⁰

Вот где кроются корни заблуждения оппозиции. Всякая попытка высшей церковной иерархии узаконить свое положение в государстве чисто психологически воспринималась как нарушение чистоты Православия. И такое смешение понятий было настолько распространено, что когда в епархиях получили текст декларации, то почти 90 процентов решили за лучшее не задерживать у себя этот документ, а возвратить его авторам.¹¹ Вслед за этим целые потоки протестующих писем посыпались на митр. Сергия. И если одни были написаны в мирно-увещевательном тоне, то другие, напротив, кипели гневом и негодованием.

Поскольку послание митр. Сергия носило политический характер, то и протест непринявших его был направлен прежде всего против намеченной в нем церковной политики. Одобряя основной принцип лояльности к советской власти, многие верующие выступали против того, чтобы Церковь включалась в тесный союз с государством, на что, как им казалось, толкает их Заместитель Патриаршего Местоблюстителя.

«Когда Церковь, — говорили они, — не была отделена от государства, она часто, помимо ее желания, втягивалась в политику. В советском государстве (отделившем от себя Церковь) последняя имеет громадные преимущества в том отношении, что она может быть в стороне от всякой политики, делая свое только церковное дело, и быть совершенно свободной от всяких влияний на ее внутренний уклад и порядки со стороны гражданской антирелигиозно настроенной власти. Послание митр. Сергия и его Синода вновь толкает Церковь на путь союза с государством, ибо самое послание есть уже политическое выступление, как и смотрят на него и его составители и правительство».¹²

Противники декларации считали, что митр. Сергий допустил грубую каноническую ошибку, выдавая свою частную политику за политику общецерковную. Они проводили резкую границу между частной и общецерковной политикой, и в зависимости от того, какая линия проводилась в определенный момент церковной жизни отдельными иерархами, считали ее либо общеобязательной, либо нет.

«Бывает частная политика отдельных членов Церкви, — писали они, — которую ведет лично от себя тот или иной член Церкви за своей личной ответственностью. Это еще не есть церковная политика, хотя бы так занимался политикой и сам Патриарх, это только его личная политика. Когда же политику ведет та или иная Поместная Церковь, как целостное религиозное учреждение, как организованное религиозное общество, через свою церковную высшую власть, такая политика суть церковная политика, т. е. политика всей этой Церкви, а не отдельных только ее членов. Если Патриарх или другой член Церкви ведет свою личную политику, то за эту политику перед Богом и перед людьми отвечает только он сам, а не вся Церковь; кроме того, для других членов нет еще обязанности присоединиться к его политике. А за церковную политику отвечает перед Богом и людьми вся Церковь».¹³

От самого момента Крещения Руси вплоть до октябрьской революции, доказывали противники декларации, церковная политика в Русской Церкви оставалась одной и той же. Когда же к управлению пришла власть советов, отделившая Церковь от государства, тогда Поместный Собор постановлением от 2(15) августа 1918 года упразднил общеобязательную церковную политику и предоставил на волю каждого — заниматься ему церковной политикой или нет, но с обязательством, чтобы никто не занимался ей от имени Церкви, не переносил на нее ответственности за свою или чужую политическую деятельность и не стремился нанести таковой деятельностью вред.

Исходя из этого, они утверждали, что митр. Сергий и его Синод проводят частную, хотя и групповую политику и, якобы вопреки постановлению Поместного Собора, стремятся силой заставить всех следовать их взглядам и отлучить от Церкви тех, кто им не последует.¹³

Беспокойство клириков и мирян было вызвано и еще одним соблазном: в православной среде распространились слухи, что послание направлено на уничтожение Патриаршества. «Неужели и митр. Сергий, более других обязанный своей присягой блюсти в целости Патриаршество Всероссийской Церкви, как оплот ее в наши бурные дни, тоже решается торговать Патриаршеством и продать его за разные обещания, — спрашивали себя встревоженные люди. — Неужели митр. Сергий будет такой же клятвопреступник и предатель, как и ВВЦС?» ¹³

Волнения на этот счет были столь велики, что побудили некоторых епископов обратиться непосредственно к митр. Сергию.

«Мы просим, — писал неизвестный архиерей, — ради блага Церкви, ради сохранения доверия к митр. Сергию и его Синоду, просим митр. Сергия и его Временный Священный Синод безотлагательно издать и опубликовать яснее не допускающее никаких двойных пониманий и толкований разъяснение, что они в своем послании от 16/29 июля 1927 года разумели не что иное, а именно свои старания о сохранении Патриаршества, этого нашего оплота, что, в частности, арзамасец митр. Сергий Страгородский не собирается походить в оберегании Патриаршества на современного Петру Первому Патриаршего Местоблюстителя украинца Стефана Яворского, трусливо продавшего Патриаршество за спокойное богатое житие и севшего президентом в петровский Синод. Необходимость разъяснения для блага и мира Православной нашей Церкви крайняя».¹³

Но если одни архипастыри ждали от митр. Сергия необходимых разъяснений, успокаивавших совесть смущенных, то другие, не желая более ничего слушать, подготавливали почву к отходу. И задавая вопрос: «Может ли Церковь, которая есть «столп и утверждение истины»... и ее иерархия при каких угодно случаях, для каких угодно целей становиться на путь лжи и человекоугодничества?» — ответили: «Нет, ибо это воспрещается Словом Божиим (Деян. 4:19; Иез. 3 :18)»¹⁴, — отождествляя путь лжи с именем митр. Сергия. «Все, что говорят от лица Церкви, — проповедывали они, — должно дышать истиной Христовой, исходить из нее, быть собразно ей, и всякое отклонение от истины, какими бы соображениями оно ни оправдывалось, является оплеванием Пречистого Лика Христова и для Церкви, в конечном счете, оказывается всегда позорным и вредным».¹⁴

Не соглашаясь с декларационным утверждением митр. Сергия, что напряженные отношения между Церковью и государством вызывались исключительно контрреволюционным настроением церковной иерархии, они настаивали на том, что причина таких отношений кроется в разности философских систем: материалистической и идеалистической, — и потому таковое противостояние неизбежно даже при отсутствии каких-либо политических выпадов со стороны отдельных церковных представителей.¹⁴

Позиция крайнего направления противников митр. Сергия наиболее полно была выражена в «Киевском воззвании».¹⁵ Его авторы ставили перед Заместителем Патриаршего Местоблюстителя вопрос: «Мог ли бы он пред Крестом и Евангелием присягнуть, что то, что он пишет в декларации, включительно до «благодарности», есть действительно голос его убеждений, свидетельство его неустрашимой и чистой пастырской совести?» И отвечали: «Мы убеждены и утверждаем, что митр. Сергий и его собратия не могли бы сделать этого без клятвопреступления. А может ли кто-нибудь от лица Церкви с высоты церковного амвона возвещать то, в чем он не мог бы присягнуть, как в совершенной истине?» ¹⁵

Мало-помалу среди противников митр. Сергия поднимался вопрос об отделении. И если бы не боязнь ответственности за произведенный раскол — разрыв произошел бы тогда же. Но те из жаждущих отделения, кто руководствовался не только чувствами, но и разумом, советовали другим не торопиться, ожидая момента, когда отрицательные, по их мнению, плоды деятельности митр. Сергия дадут им полное основание к отделению. А в появлении таких плодов они не сомневались и со дня на день ожидали, что станут свидетелями: 1) прекращения поминания Патриаршего Местоблюстителя митр. Петра; 2) созыва Собора без участия митр. Петра, митр. Кирилла и прочих исповедников; 3) отмены Патриаршества¹⁶ и т. п. Ожидание «созревания» этих плодов и отодвинуло на время возникновение раскола.

Но вернемся к деятельности Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. Издавая послание, он имел в виду единственную цель — открыто засвидетельствовать правительству о полной аполитичности Церкви и через готовность повиновения гражданским властям получить право на легализацию. Митр. Сергий предполагал установить такие взаимоотношения между Церковью и государством, при которых государство получало бы от Церкви признание и подчинение законам, а Церковь от государства — признание и свободу. При этом подразумевалось, что ни Церковь, ни государство не станут вмешиваться в дела друг друга.

То, что сделал Заместитель, вполне согласуется с Евангелием и церковной историей. Сам Господь Иисус Христос Своим примером освятил союз верующих с государством, когда повелел Петру уплатить пошлину за него и за Себя (Мф.1:24 — 27). И на вопрос искусителей, подавать ли подать кесарю, Он ответил повелением: «Воздайте кесарево кесареви» (Мф. 22:16 — 22). При этом власть, которой повелел повиноваться Христос, была языческой, богоборческой, ненавистной для благочестивых почитателей Бога Истинного.

Апостол Павел, испытавший гонения языческой власти, писал: «Всяка душа властям предержащим да повинуется» (Рим. 13:1). Его последователи, христиане Древней Церкви времен мучеников, тяготясь бесправным положением, стремились к тому, чтобы убедить нехристианские власти прекратить гонения на Церковь и даровать ей свободу, свидетельствуя о своем лояльном отношении к иноверческим правительствам.

Да и во все времена, неизменно сохраняя верность Христу, Церковь всегда покорялась тому государству, в котором она находилась. Когда, например, Византией овладели турки, греческая Церковь сразу же постаралась войти в соглашение с турецким правительством и до сего дня получает от него свои права.

В сущности декларация митр. Сергия являла собой лишь новую апологию Церкви в защиту ее прав на устроение канонической жизни под покровом гражданской законности. Христова Церковь не может существовать на земле иначе, как только во взаимодействии с государством. Бесправное положение неминуемо ведет к утере канонического преемства, утрате чистоты вероисповедания, расколам, смутам и исчезновению единого церковного организма. Оказавшись в атеистическом государстве, Церковь должна либо страдать от бесправия и подвергаться вечным гонениям, либо добиться от властей юридического признания своего права на существование. Что же лучше? Несомненно, второе. И вот это меньшее среди двух зол и избрал митр. Сергий, издав декларацию.

Необходимо также отметить, что митр. Сергий фактически завершил дело, начатое еще Патриархом Тихоном, который всеми силами стремился достигнуть мирного устроения церковной жизни в атеистическом государстве.

Читателю будет небесполезно ознакомиться с письмом одного православного епископа, который писал Заместителю Патриаршего Местоблюстителя:

«Ваше Высокопреосвященство, Всемилостивый архипастырь и отец.

Вчера от духовного Вашего сына, моего господина и отца благостнейшего архипастыря архиепископа Аверкия получил я письмо, с содержанием которого в некоторой части считаю своим нравственным долгом познакомить и Ваше Высокопреосвященство. В Холжении на собрании епископата 24 сентября ст.ст. (трое мне близко известных — Аверкий Кедрову Валериан Рудич, Герман Ряшенцев и двоих не знаю) постановлено: легализацию-регистрацию — приветствуем. Послание митр, Сергия принимаем. Если для легализации потребовалось бы кому-либо вообще и кому-нибудь из нас в частности уйти на покоит согласиться и на это, лишь бы легализация все же прошла. Про себя архиеп. Аверкий в письме пишет, что у него лично таковое отношение было с самого начала, Я всегда был готов сказать с Григорием Богословом: «Если я Иона — бросьте меня в море». И теперь владыка Аверкий радуется, что достигнуто соглашение, что его собратия приняли его формулу отношения. Отрадно и приятно было читать эти слова владыки Аверкия, в них чувствовалось что-то свое, родное. Мой господин и я верили в честность и мудрость Вашего Высокопреосвященства. Верим, что Вы лучше других можете вывести церковный корабль на свежую воду в открытое море для плавания.

Утешает нас и отзыв обители «Божидара» б. «Волоколамского»: было много мук и головоломок, печение митр. Сергия, по сравнению с прежними изделиями, вышло чище, вкусней и долговечней. Конечно, немало есть людей, которые стараются дискредитировать и личность, и дело Вашего Высокопреосвященства из-за сведения личных счетов или для устроения своих партийных дел, а также и заграница пытается удержать за собою автокефалию, а те говорят, делай как знаешь — но мы по всему тому, что нам известно, заключаем о мудрых ходах Вашей работы. И вот в то время, когда другие посевают большую разруху церковную... осуждением Ваших деяний (потому что, живя в стороне, легко и безответственно можно сие проделывать), мы желаем Вас и просим Господа Бога согреть сердца всех недовольных, неудовлетворенных посланием и преисполнить их тревогой не за себя лично, но за благо и судьбу нашей дорогой Церкви... Помоги Вам, Господи. В таком деле как Ваше — установить повсеместно добрые нормальные отношения Православной Церкви со Властию при условиях переживаемого времени — не обойдешься без терния, хулы и клеветы. От души желаю полного успеха предпринятому Вашим Высокопреосвященством делу, испрашивая Божией помощи на Ваш труд, пребываю к Вам сыновнею поч-тительностию и любовию. Вашего Высокопреосвященство недостойный послушник и богомолец Максим, Епископ Полонский.

13/26 октября 1927 г.» ¹⁷

Как видим, еп. Максим и другие епископы, упомянутые в письме, правильно оценили действия Заместителя, считая их мудрыми и направленными ко благу Церкви. Легализация была достигнута им не ценой унижения и человекоугодничества, как утверждали обвинители, а исключительно правыми путями, поскольку союз с атеистической властью утверждался не на внутренней солидарности с ее материалистическими, христоненавистническими взглядами, а только на формальных, юридических основаниях. При таком положении всякий верующий человек, повинуясь гражданской власти и выполняя ее требования, мог по совести отправлять свои религиозные потребности.

Но вернемся к причинам раскола. Помимо декларации, ставшей камнем преткновения, о который споткнулись многие соблазненные, сыграл свою злую роль и ошибочный взгляд на канонические полномочия митр. Сергия. Многие из его противников не признавали его новую церковную политику не только по существу, но и потому, что находили ее антиканоничной, то есть проводимой без благословения Патриаршего Местоблюстителя. Иными словами, они считали, что деятельность митр. Сергия превышает его полномочия.

Неизвестный нам корреспондент писал в те дни:

«Делая то, что он (Заместитель) делает, митр. Сергий, во всяком случае, обязан был выполнить то, чего он сам требовал от митр. Агафангела, от бывш. архиепископа Екатеринбургского Григория и прочих претендентов на создания новых ориентаций, испросить благословения своего иерархического начальства. Ведь митрополит Сергий только и. д. Местоблюстителя, т. е. лицо не самостоятельное, долженствующее действовать во всяком случае не вопреки указаниям того, чье имя он сам возносит на Божественной Литургии, как имя своего «господина». Поэтому он должен был запросить митр. Петра о его отношении к предпринимаемому им весьма важному и ответственному шагу и только с благословения того действовать. Между тем, ни в протоколах синодских заседаний, ни в самом «Воззвании» нет и следа указаний на то, что это было сделано, и что благословение получено. Наоборот, обоснование на покойном Патриархе Тихоне дает всякое основание заключить, что санкция от митр. Петра не получена. А если так, то это уже крупное самочиние. Насколько важно было для митр. Сергия получить благословение митр. Петра, показывает то соображение, что в случае несогласия его с деятельностью своего заместителя (митр. Сергия) этот последний сразу же становится таким же «похитителем» власти, как и те лица, о которых он упоминает в своем воззвании».¹⁸

«Митр. Сергий, — вторит этому автору «Киевское воззвание», — Заместитель Местоблюстителя Патриарха, который хотя и отделен от нас тысячами верст..., однако, благодарение Богу, — еще жив, является ответственным за Русскую Церковь перед Богом святителем и вспоминается во всех храмах Русской Церкви... Раз Местоблюститель жив, то, естественно, его Заместитель не может без согласия с ним предпринимать никаких существенных решений, а должен только охранять и поддерживать церковный порядок от всяких опасных опытов и уклонений от твердо намеченного пути. Митр. Сергий, «сторож» Русской Церкви, не имеет права без санкции митр. Петра и сонма русских иерархов... декларировать и предпринимать ответственнейшие решения, которые должны определить жизнь церковного организма в каждой клеточке его.

Наличие при митр. Сергии так называемого «Временного Синода» не изменяет положения: «Синод» митр. Сергия организован совершенно не так, как предполагает постановление Московского Собора 1918 года, он не избран соборне, не уполномочен епископатом; потому он и не может считаться представительством епископата при митр. Сергии. Он поставлен самим митр. Сергием и потому является, собственно говоря, как бы его личной канцелярией, частным совещанием при нем.

Все это говорит за то, что, поскольку Заместитель Местоблюстителя декларирует от лица всей Церкви и предпринимает ответственнейшие решения без согласия Местоблюстителя и сонма епископов, он явно выходит из предела своих полномочий.» ¹⁵

А вот как писал по этому поводу митр. Сергию еп. Полонский Максим (Руборовский):

«Весь корень зла, вся злостная инсинуация лежит в том, что Вы действуете будто бы без благословения митр. Петра, что митр. Петр будто бы дал право заниматься текущими неважными делами. Рассейте нелепое обвинение, отец родной...» ¹⁷

Попробуем же вместе с митр. Сергием рассеять сомнения.

Как мы уже говорили, 6 декабря 1925 года, за несколько дней до ареста, митр. Петр составил акт, согласно которому на время его отсутствия обязанности Местоблюстителя должен был воспринять один из трех указанных им кандидатов. Причем, эти обязанности переходили безо всякого ограничения, в полном объеме тех полномочий, которые принадлежали митр. Петру. За ним самим оставался только титул и право возношения его имени за богослужением. Следовательно, митр. Сергий воспринял права Патриаршего Местоблюстителя в полном объеме.

Но каков же был объем прав самого Местоблюстителя?

Как нам известно, митр. Петр носил титул не «Местоблюститель Патриаршего Престола», а «Патриарший Местоблюститель».

И в виду этой, казалось бы, незначительной разницы в терминологии объем полномочий обладателей этих должностей тоже рознился.

При нормальном течении церковной жизни обычный Местоблюститель избирается (в случае смерти Патриарха или его ухода с поста) Священным Синодом и Высшим Церковным Советом — учреждением, которому фактически переходит вся полнота канонической власти и при котором Местоблюститель выступает как временный Предстоятель данной поместной Церкви, как первый ее епископ. Он не пользуется ни авторитетом Патриарха (потому что избирается на время, до избрания нового первосвятителя), ни полнотой патриаршей власти (так как остается членом Синода и может действовать только по полномочию Синода и нераздельно с ним).

«Эту ограниченность полномочий Местоблюстителя, — писал митр. Сергий, — подчеркнул и Российский Собор 1917 — 1918 гг., определив, что Местоблюститель не имеет Патриаршего права возношения его имени по всем церквам Патриархата, а также права общения от своего имени с посланиями ко всероссийской пастве. И то и другое Местоблюстителю предоставляется только совместно со Священным Синодом.

Само собою понятно, что у такого Местоблюстителя не может быть заместителей. Источник его полномочий — Синод, который, в случае нужды, всегда может перенести эти полномочия на другое лицо с тем же титулом». ¹⁹

Совершенно иными полномочиями обладал Патриарший Местоблюститель митр. Петр, который получил их не от Синода и не совместно с Синодом, а непосредственно от Патриарха.

«Знаменательно, — рассуждает по этому поводу митр. Сергий, — что ко дню смерти Патриарха из всего столь широко на Соборе задуманного аппарата остался один Патриарх. Он один сохранил свои полученные от Собора полномочия на управление Российской Церковью. Срок полномочий членов Синода и Высшего Церковного Совета уже давно истек, и они не могли более принимать участия в управлении. Существовавший при Патриархе Синод из трех архиепископов, а потом митрополитов, полномочий от Собора не имел, был собран по личному приглашению почившего и с его смертью терял полномочия. Таким образом, рядом с Патриархом не оказывалось Собором уполномоченного учреждения, которое бы, участвуя в высшем управлении Церковью, могло автоматически принять от Патриарха всю полноту порученной ему Собором Патриаршей власти и соблюсти ее до избрания нового Патриарха, избрав Местоблюстителя. Оставался единственный путь к сохранению этой власти: личным Патриаршим распоряжением указать лицо, которое бы по смерти Патриарха восприняло всю полноту Патриаршей власти для передачи будущему Патриарху. Это почивший сделал своим завещанием.

Так как вопрос шел именно о том, чтобы сохранить для Русской Церкви не в теории, но и на практике, в действии, учрежденную Собором Патриаршую власть во всей ее полноте, то в завещании и говорится определенно о переходе к одному из указанных кандидатов всех прав и обязанностей Патриарха без каких-либо ограничений. Завещание не усваивает будущему носителю Патриаршей власти титула Местоблюститель, что давало бы повод приравнивать к обыкновенному Местоблюстителю и тем ограничивать его права. Уже сам Владыка митр. Петр при вступлении в должность избрал для себя такой титул, может быть, желая этим показать, что он совсем не намерен присваивать Патриаршей власти пожизненно, а смотрит на себя только как на временного носителя этой власти для передачи будущему Патриарху. По прямому же смыслу завещания он бы должен был именоваться «Исправляющий должность Патриарха» со всеми правами, этой должности присвоенными, в том числе и с правом обращения ко Всероссийской пастве лично от себя с посланиями и правом возношения его имени во всех Церквах Патриархата». ¹⁹

Правда, некоторые архиереи выражали сомнение относительно канонической правомочности единоличной передачи патриаршей власти, но они не учитывали тот момент, что именно Собор 1917 — 1918 гг. предоставил Патриарху Тихону право передавать таким образом свою власть временному ее носителю, в случае, если не окажется в наличии уполномоченного Собором учреждения. Кроме того, Патриаршее завещание было единогласно утверждено соборным мнением — 37 архипастырями, присутствовавшими на погребении Святейшего, о чем ими был составлен специальный акт:

«Убедившись в подлинности документа и учитывая 1) то обстоятельство, что почивший Патриарх при данных условиях не имел иного пути для сохранения в Русской Церкви преемства власти, и 2) что ни митр. Кирилл, ни митр. Агафангел, не находящиеся теперь в Москве, не могут принять на себя возлагаемых на них вышеприведенным документом обязанностей, мы, архипастыри, признаем, что Высокопреосвященнейший митрополит Петр не может уклониться от данного ему послушания и во исполнение воли почившего Патриарха должен вступить в обязанности Патриаршего Местоблюстителя».

(Далее следуют 37 подписей).

Примечательно указание архиереев на то, что почивший Патриарх не имел иного пути сохранить в Церкви законное преемство власти и что от этой власти митр. Петр уклониться не может.

Таким образом, Патриарший Местоблюститель митр. Петр являлся законным носителем патриаршей власти во всей ее полноте. А учитывая, что свои обязанности он передавал кандидатам также во всей полноте, мы можем утверждать, что вся полнота патриаршей власти таким образом перешла к митр. Сергию.

«Как известно, — писал последний, — «Заместителем» Патриарха начал себя именовать в 1922 г. покойный митр. Ярославский Агафангел, которого Святейший Патриарх, «вследствие крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей от привлечения Патриарха к гражданскому суду», счел полезным для блага Церкви поставить во главе церковного управления. Титул «Заместителя» опять-таки в грамоте Патриарха не был указан, а был избран самим митрополитом Агафангелом. Однако, определяя свои полномочия не по техническому значению слова «Заместитель», а по существу дела, митр. Агафангел «посчитал своим долгом... созыв Всероссийского Поместного Собора», который должен был дать решение всех принципиальных вопросов. Таким образом. Заместитель Патриарха, еще здравствующего, но устранившегося от управления из-за предания его гражданскому суду, признает себя облеченным всею полнотою Патриаршей власти, до созыва Поместного Собора включительно. Даже на этот созыв он не считает необходимым во что бы то ни стало добиваться каких-либо указаний Патриарха, а между тем Собор полномочен поставить вопрос и о суде над самим Патриархом.

Настоящее положение нашего церковного управления — во главе с Заместителем здравствующего, но устранившегося от дел Местоблюстителя — до тождества аналогично положению управления в 1922 году при устранившемся Патриархе и фактически управлявшем Заместителе. Нет поэтому никаких оснований утверждать, будто теперешний Заместитель, в отличие от тогдашнего, должен почитаться ограниченным в правах, хотя бы в документе, передающем власть, и не было никаких оговорок об ограничении (как не было их в 1922 году).

Таким образом, по документальным нашим данным. Заместитель облечен Патриаршей властью в том же объеме, как и заменяемый им Местоблюститель. Да и существом дела это требуется, иначе не было бы ответственности кормчего у Церковного корабля, и тогда не было бы и цели вообще кому бы то ни было передавать власть. Различие между Местоблюстителем и его Заместителем не в объеме Патриаршей власти, а только в том, что Заместитель является как бы спутником Местоблюстителя; сохраняет свои полномочия до тех пор, пока Местоблюститель остается в своей должности. Ушел Местоблюститель от должности (за смертью, отказом и под.) — в тот же момент прекращаются полномочия Заместителя. Само собою понятно, что с возвращением Местоблюстителя к управлению Заместитель перестает управлять.

За распоряжения своего Заместителя Местоблюститель ни в какой мере не может быть ответственным, и потому нельзя ожидать или требовать, чтобы Местоблюститель вмешивался в управление и своими распоряжениями исправлял ошибки Заместителя. Такое вмешательство повлекло бы только к еще большему расстройству церковных дел и к анархии, как и всякое двоевластие. Как самостоятельный правитель, Заместитель сам и отвечает за свое правление перед Поместным Собором». ²⁰

Итак, с точки зрения исторического и канонического освещения, Заместитель Патриаршего Местоблюстителя обладал полнотой патриаршей власти, что давало ему полное основание делать те или иные распоряжения, относящиеся к церковному управлению, самостоятельно.

Однако в глазах большинства российских епископов объем полномочий митр. Сергия был ограничен, а самого его считали поставленным в зависимость от митр. Петра. Ошибка состояла в том, что архиереи исходили не из смысла завещания, а апеллировали к термину «Заместитель», которым обычно обозначалась должность с правами, ограниченными сравнительно с тем, кого замещают. Вследствие этого и возникло ложное убеждение, что митр. Сергий уполномочен вершить только текущие дела и не может брать на себя решение вопросов принципиальных и общецерковных. Эти взгляды как бы подтверждало и решение митр. Петра оставить за собой титул Местолюстителя. При таком положении не только епископат, но и сам митр. Сергий считал себя поставленным в каноническую зависимость от митр. Петра.

Сложившееся в епископате убеждение в несамостоятельности полномочий митр. Сергия вело к тому, что всякий шаг Заместителя многие иерархи расценивали как превышение им канонических полномочий. А это, в свою очередь, подготавливало почву для возникновения расколов. Так мало-помалу ростки иосифлянства невидимо набухали в организме церковно-общественной жизни, и как только наступил подходящий момент, они пробились на поверхность и во всеуслышание заявили о своем существовании.

Иосифлянский раскол назван по имени его главы — митр. Иосифа (в миру Ивана Семеновича Петровых). Как складывалась судьба этого архиерея?

Он родился 15 декабря ст. ст. 1872 года в г. Устюжине Новгородской губернии. Учился в Устюженском духовном училище, Новгородской духовной семинарии и Московской духовной академии. В 1899 году, завершив обучение со степенью кандидата богословия, он на год остался профессорским стипендиатом, а затем был утвержден и. о. доцента академии по кафедре библейской истории.

26 августа 1901 года он принял иноческий постриг с именем Иосифа, а 14 октября — рукоположение в сам иеромонаха. Через два года защитил магистрскую диссертацию и был назначен инспектором и экстраординарным профессором Московской духовной академии. В 1904 году — возведен в сан архимандрита.

В 1906 году арх. Иосифа перевели настоятелем Яблочинского Свято-Онуфриевского монастыря Холмской епархии, а в следующем году — настоятелем Юрьевской новгородской обители. 15 марта 1909 года он был хиротонисан во епископа Угличского, второго викария Ярославской епархии.

В 1920 или 1921 году его перевели в Ростов с возведением в сан архиепископа, викарием той же епархии.

В середине 20-х годов в его жизни произошел какой-то неизвестный нам случай, о котором он упоминает в письме к митр. Сергию (от 28 сентября 1927 г.), едва не лишивший его свободы. Только заступничество М. И. Калинина, к которому он обратился с ходатайством, спасло его от ареста.²¹

Трудно определить, каким авторитетом обладал в действительности архиеп. Иосиф, но митр. Петр считал его твердым в Православии иерархом, так что Местоблюститель счел возможным поставить его в своем распоряжении третьим кандидатом на должность Заместителя.

В 1926 году встал вопрос о замещении Ленинградской кафедры. Митр. Сергий искал кандидатов, но одни разумно, а другие малодушно отклоняли от себя таковое назначение, и кафедра продолжала вдовствовать. Между тем представители верующих настойчиво просили митр. Сергия назначить в Ленинград Ростовского архиепископа Иосифа.²² Прислушиваясь к желанию просителей и, вероятно, учитывая некоторые достоинства последнего. Заместитель назначил его митрополитом Ленинградским. Назначение на такой ответственный пост митр. Иосиф принял не без смущения и душевной тревоги и, как впоследствии писал митр. Сергию, уже тогда ждал для себя новых скорбей. ²³

29 августа ст. ст. он прибыл в Ленинград и остановился в Воронцовском подворье. Вечером в тот же день он отслужил всенощную св. Александру Невскому в Троицком Соборе Лавры. Служба проходила в торжественной обстановке. Очевидцы утверждают, что во время этого богослужения у большинства присутствующих было какое-то непередаваемое, особенное настроение. И на следующий день — день перенесения мощей святого благоверного князя Александра Невского, — когда митр. Иосиф совершил первую Божественную литургию, народ подходил к нему за благословением со слезами умиления. Такое внимание, оказанное ленинградцами вновь прибывшему архипастырю, к сожалению, пробудило в сердце митр. Иосифа ростки тщеславия, которое в дальнейшем сыграло немаловажное значение в организации раскола.

Необходимо отметить, что ленинградская паства потому так тепло встретила митр. Иосифа, что почитала его стойким борцом за чистоту Православия и была счастлива оказаться под его руководством.

31 августа митр. Иосиф отбыл в Ростов, чтобы попрощаться со своей паствой и переехать на новое место служения. Но тут случилось то, чего никто не мог предвидеть: власти запретили ему въезд в Ленинград, предъявив обвинение в покровительстве иоанитам и тайном рукоположении в священники членов этого общества.²⁴

Это обвинение, несомненно, было напрасным. Митр. Иосиф, действительно, почитал о. Иоанна Кронштадского, но не более того, и если имел связь с иоанитами, то только с теми, кто, как и сам митрополит, относился к почтеннейшему батюшке в духе Православной Церкви. Но как бы там ни было, митр. Иосиф вынужден был остаться в Ростове. Вместо него Ленинградской епархией до Пасхи управлял архиеп. Гавриил (Воеводин), а затем епископ Петергофский Николай (Ярушевич).

Целый год митр. Иосиф пробыл в Ростове, узнавая о положении дел в своей епархии либо из письменных докладов викариев: еп. Димитрия (Любимова), еп. Сергия (Дружинина), еп. Серафима (Протопопова), еп. Николая (Ярушевича) и еп. Григория (Лебедева), — либо из личных бесед со священниками и мирянами, приезжавшими к нему. Долго так продолжаться не могло: требовалось, чтобы епископ управлял епархией не через доклады за сотни верст, а лично и непосредственно на месте. Но поскольку никакого улучшения в деле митр. Иосифа не предвиделось, то в конце концов встал вопрос: полезно ли ему и далее пребывать на Ленинградской кафедре?

Для разрешения этого вопроса в ряду прочих митр. Сергий созвал 12 сентября 1927 года сессию Священного Синода. На ней было решено перевести митр. Иосифа на Одесскую кафедру, которая также несколько лет вдовствовала и нуждалась в стойком иерархе, поскольку в этом городе укрепили свои позиции живоцерковники.

Указ о перемещении был отправлен 21 сентября. При этом митр. Сергий заверял митр. Иосифа, что не огласит постановления Синода до тех пор, пока к нему не будет вызван сам митр. Иосиф.

Митр. Сергий наверняка бы сдержал свое общение, но вновь произошло непредвиденное: письмо с указом, отправленное почтой, неизвестно по каким причинам задержалось, а тем временем нашлись какие-то люди (митр. Иосиф подозревал некоторых членов Синода), которые, вопреки заверению митр. Сергия, тайно огласили пастве постановление Синода.²⁵ Было это сделано с ведома митр. Сергия или нет — нам неизвестно, но вероятнее всего, без его ведома, поскольку Заместителю не было никакой нужды, вопреки своему архипастырскому слову, тайно оглашать постановление, если он мог это сделать открыто и свободно, как поступил впоследствии со вторым указом.

Решение о своем перемещении митр. Иосиф получил лишь 22 октября, хотя узнал о нем раньше — вероятнее всего от своих пасомых. Воспринял он его самым болезненным образом. Он посчитал, что его перевод причинит и ему, и его пастве кровную обиду, а это несправедливо, и мириться с этим нельзя. Единственно, с чем он может согласиться — это с предоставлением возможности архиереям, которые по разным причинам не могут находиться в своих епархиях, проживать в соседних местах и оттуда руководить паствой. Свое же перемещение в Одессу он посчитал незаконным и ни в какой степени неприемлемым. Пусть его рассудит собор архиереев, которому он окажет полное послушание.²³ Так рассудил митр. Иосиф и изложил все эти доводы в письме митр. Сергию 28 сентября 1927 года.

Анализируя содержание письма, мы можем увидеть, что в своем протесте митр. Иосиф исходил не из смысла указа, а из чисто субъективных суждений. Если в указе говорилось, что он переводится в Одессу для большей церковной пользы, то митр. Иосиф объяснил подобное решение злой интригой кучки людей, которые не желали его пребывания на Ленинградской кафедре и которым митр. Сергий старался угодить. И поскольку дело направлено не к пользе церковной, а к угождению человеческих страстей, рассуждал митрополит, то согласиться с ним он не может. Вот так произошла подмена основного тезиса — та ошибка, которая привела митр. Иосифа на путь ослушания и протеста.

Отправив письмо, Ленинградский митрополит не скрыл своего настроения от паствы. Он ознакомил прибывшего к нему еп. Димитрия (Любимова) с текстом своего протестующего письма. En. Димитрий, в свою очередь, не замедлил поделиться новостью кое с кем из прихожан, и так, от одного к другому, слух о несогласии митр. Иосифа с распоряжением Синода распространился по Ленинграду и произвел немалое смущение. Правда, волнения в епархии возникли еще раньше, когда неведомые люди тайно огласили постановление Синода, но тогда людей можно было легко успокоить, а теперь, когда пастве стало известно, что их любимец и «страдалец» за веру протестует против решения Синода, народное смущение достигло крайних пределов. То здесь, то там можно было видеть кучки верующих, рассуждавших о происшедшем и выражавших свой гнев против митр. Сергия.

Вероятно, опасаясь за дальнейшее развитие мятежных событий, тогдашний временно управляющий Ленинградской митрополией еп. Петергофский Николай (Ярушевич) счел необходимым 9 октября доложить митр. Сергию и Синоду о настроениях прихожан. Конечно, он не обошел молчанием и позицию митр. Иосифа, возложив часть вины в недовольстве мирян на него.

Не лучшим образом обстояло дело и в Ростове. Назначенный Ярославским викарием, туда прибыл из Краснодара еп. Иннокентий (Летяев) и — сразу же столкнулся с противостоянием прихожан. Нашлись люди, которые расценили приезд нового епископа как желание митр. Сергия удалить из города митр. Иосифа, и по этой причине они открыто проявляли свои антипатии к еп. Иннокентию, не стесняясь выказывать ему явное неуважение. Подобное отношение ростовчан крайне смутило викария. Правда, митр. Иосиф упрашивал его не обращать внимания на грубости и спокойно приступить к своим обязанностям, ²⁵ но тот оставался непреклонным, будучи убежден, что митр. Иосиф вмешивается в управление и расстраивает церковную жизнь в епархии. Он считал, что доколе митр. Иосиф остается в Ростове, он не сможет спокойно управлять паствой, и 10 октября написал по этому поводу специальный рапорт в адрес высшей церковной власти.

Так печально складывались обстоятельства для митр. Иосифа. Волнения произошли сразу в двух епархиях. Ни в Ленинграде, ни в Ростове верующие не желали лишаться архипастырского руководства митр. Иосифа, а сам митрополит своим отказом от перемещения поддерживал и укреплял в них подобные настроения.

Получив три письменных документа, касавшихся митр. Иосифа, митр. Сергий немедленно созвал членов Синода и на сессии 12 октября еще раз тщательно обсудил дело о перемещении Ленинградского митрополита. Вот какое решение вынес Синод:

«Заместитель Патриаршего Местоблюстителя и Временный при нем Патриарший Священный Синод слушал доклад врем. Управ. Ленинградской епархией Прессе. Петергофского Николая от 9 октября с. г., рапорт викария Ярославской епархии Прессе. Ростовского Иннокентия от 10 октября с. г. и заявление подписавшегося Ленинградским митрополита Иосифа от 28 сентября с. г., обсудив изложенное определением своим от 12 октября с. г. за №119 постановили:

1. Принимая во внимание, что Одесская кафедра много лет вдовствовала без правящего архиерея, в коем, по состоянию современной церковной жизни, крайне нуждалась. Преосвящ. же Иосиф, считаясь Ленинградским митрополитом, не имея возможности ни жить, ни управлять ею, да и связь митр. Иосифа с Ленинградом и епархией искусственная, ибо митр. Иосифа совсем не знают ни епархия, ни город, видевший его, как митрополита, только один раз; в Одесской же епархии митр. Иосиф будет иметь возможность и жить, и управлять, — приняв во внимание то, что и самое перемещение митр. Иосифа на Одесскую кафедру состоялось по соображениям большей церковной пользы и в соответствии с 14 an. пр. и др. (18 Антиох. и толк. на 15 правило 1 Всел. Соб.) — остаться при прежнем постановлении, т. е. считать митр. Иосифа перемещенным на Одесскую кафедру и предложить ему не соблазняться легкою возможностью жить в Ростове, что производит смущение среди верующих как в Лениграде, так и в Ростовском викариатстве; в порядке церковных послушания и дисциплины вступить в управление Одесской епархией, войти в надлежащие сношения с местной гражданской властью на предмет организации Епархиального Управления на началах, изложенных в указе Патр. Синода, и о последующем, как и вообще с положением дела в Одесской епархии, донести Зам. Патриаршего Местоблюстителя.

II. Предписать Преосвящ. митрополиту Иосифу прекратить именоваться Ленинградским, на что он, по каноническим правилам, не имеет права, и принять со своей стороны возможные меры... к успокоению ленинградской и ростовской паств...

V. Врем. управляющему Ленинградской епархией, преосвящ. Петергофскому Николаю предложить (и предложено) без промедления объявить по епархии указ о перемещении митр. Иосифа и о прекращении возношения его имени, как Ленинградской епархии архиерея. VI. Преосвящ. викариям Ленинградской епархии Димитрию и Серафиму предписать всякий выезд из пределов Ленинградской епархии (совершать) с ведома и благословения врем. Управл. Ленинградской епархией Прессе. Николая и вообще находиться в должных к нему, как временно управляющему епархией, отношениях». ²⁶

Таким образом, прежнее решение Синода осталось в силе, но если первое постановление носило сокровенный характер, то настоящее должно было быть в обязательном порядке обнародовано ленинградской пастве. В довершение ко всему, временное управление Ленинградской епархией митр. Сергий возложил на себя, ⁷ хотя фактически управление было оставлено за еп. Петергофским Николаем.

6(19) октября постановление Синода было направлено митр. Иосифу и еп. Иннокентию в Ростов и еп. Николаю в Ленинград. Вслед за этим, не без совещания, конечно, с членами Синода, 8(21) октября Заместитель Патриаршего Местоблюстителя издал указ № 549 о поминовении во всех храмах Русской Церкви за богослужением предержащей власти и об отмене поминовения всех епархиальных архиереев, находящихся в ссылках. В издании этого указа митр. Сергий руководствовался следующими мотивами: во-первых, он считал, что моление о власти (хотя и антирелигиозной) заповедано апостолом (1 Тим. 2:2) и, во-вторых, оно в какой-то мере послужит открытым доказательством лояльности Церкви по отношению к государству. Что же касается отмены моления о ссыльных архиереях, то это было вызвано тем обстоятельством, что гражданские власти расценивали такое поминовение как прямой выпад против них.

Следует, однако, отметить, что митр. Сергий отменил поминовение не вообще, а только в той части, где произносится моление об епархиальном архиерее. Обычного же поминовения в сугубой ектений он не отменял, и каждый православный христианин мог подавать помянник о здравии своего ссыльного епископа.

Оба этих мероприятия: постановление о переводе митр. Иосифа и 549-й указ наложились во мнении прихожан одно на другое и послужили еще большим поводом для вспышки недовольства.

Что же касается митр. Иосифа, то он, получив выписку из постановления Синода, подтверждающего его перевод, еще более смутился духом. В нем все больше и больше просыпалось самолюбие. Он никак не хотел смириться с предписаниями Синода, которые теперь казались ему уже не просто несправедливыми, но направленными против самой Церкви Христовой. Молчать об этом митрополит не мог и потому решил защищать себя и обличать, как он думал, ложь стоящих у власти церковных деятелей. К этому, как ему казалось, побуждал его тот высокий пост, на который он был поставлен.

Он начал открытый протест с письма митр. Сергию от 17(30) октября, в котором пытался оправдать свои действия и показать несостоятельность возводимых на него Синодом обвинений. Митр. Иосиф писал, что в тех нестроениях, которые возникли в Ленинграде и Ростове, виноват не он, а те, кто тайно огласил первый указ, и Синод. Утверждал, что его связь с ленинградской паствой не искусственная, о чем свидетельствует горячая любовь к нему пасомых. Убеждал, что жизнь в Ростове его не соблазняет, ибо там он имеет весьма скудные средства для существования, однако послушания церковной власти он оказывать не желает, поскольку она сама находится в рабском состоянии. ²⁸

Это письмо логически связано с первым его посланием митр. Сергию. Как и ранее, основной мотив нежелания перейти в другую епархию заключался, главным образом, не в общецерковной, а в личной пользе. Народ-де его «любит, уважает и даже считает невинным страдальцем за веру, а расторгать эту любовь переводом в другую епархию никто не имеет права». Ясно, что при таком взгляде на взаимоотношения между епископом и паствой ожидать какого-либо послушания не приходится, ибо всякое действие, направленное к разделению архипастыря и пасомых, будет рассматриваться не меньше чем посягательство на любовь, а источник действий будет признан противозаконным. К этому выводу, собственно, и пришел митр. Иосиф, признав высшую церковную власть чуждой церковному началу, а ее распоряжения — незаконными. И когда Киевский митрополит Михаил (Ермаков) телеграммой запросил митр. Иосифа, когда тот намерен прибыть в Одессу, тот ответил: «Перемещение противоканоничное, недобросовестное, угождающее злой интриге, мною отвергнуто». ²⁶

Свою позицию митр. Иосиф оправдывал тем, что он-де держится принципа древней церковной практики, когда архиереи оставались в той епархии, на которую были рукоположены. Но если бы он действительно держался этого принципа, то для начала должен бы был отказаться от назначения на Ленинградскую кафедру, оставаясь до конца дней Ростовским архиепископом. Но в те дни он посчитал свое перемещение приемлемым и каноничным. Теперь, при тех же самых условиях, он отвергнул законность высшей церковной власти.

Но как бы ни протестовал митр. Иосиф, действия митр. Сергия были вполне законными. Как первый епископ, он имел все основания, в целях благоустройства церковной жизни, назначать и перемещать епископов с одной кафедры на другую. В своем решении относительно судьбы митр. Иосифа он руководствовался 18-м правилом Антиохийского Собора: «Аще кто поставленный во епископа не пойдет в тот предел, в который он поставлен, не по своей вине, но или по неприятию его народом, или по другой причине, от него не зависящей; таковый да участвует и в чести и в служении епископом, токмо ни мало не вмешиваясь в дело Церкви, где пребывает, и да ожидает, что определит о нем совершенный собор тоя области, по представлении в оный дела».

Митр. Иосиф находился именно в таком положении, о котором говорит правило. Целый год, по независящим от него причинам, он находился вне своей епархии, да и будущее не сулило никаких перемен к лучшему. Следовательно, он должен был, согласно постановлению Собора, ожидать решения о нем высшей церковной власти. Эта власть и определила для пользы дела переместить митр. Иосифа в Одессу. Последний же, не повиновавшись ее решению, поступил антиканонично и проявил греховное самочиние.

О том, что митр. Сергий имел право переводить архиереев на другую кафедру, говорит и определение Поместного Собора 1917 — 1918 гг. В примечании первом к статье 16 во второй главе «Об епархиальном архиерее» значится: «В исключительных и чрезвычайных случаях, ради блага церковного, допускается назначение и перемещение архиереев Высшей Церковной Властью». А также в статье 18 той же главы говорится: «Архиерей пребывает на кафедре пожизненно и оставляет ее только по церковному суду или по постановлению Высшей Церковной Власти, в случаях, указанных выше в примечаниях к ст. 16».²⁹

Нам неизвестно, получил ли митр. Иосиф какой-либо ответ на свое письмо от 17(30) октября. Возможно, ответви не было. Вероятнее всего, митр. Сергий предпочел либо лично вызвать к себе митр. Иосифа, либо послать к нему кого-нибудь из членов Синода. Но как бы ни было, дело закончилось тем, что митр. Иосиф заверил митр. Сергия и Синод, что он добровольно отойдет в сторону от церковных дел, ни на какой раскол не пойдет и подчинится «беззаконной» над ним расправе вплоть до запрещения и отлучения.³⁰ Однако, как мы увидим дальше, слова своего митрополит не сдержал, хотя, действительно, на какой-то срок отошел от церковной жизни и молча наблюдал за ее событиями из Ростова.

Как и было предписано, 25 октября за всенощным бдением в кафедральном соборе Вознесения Христова еп. Николай сообщил верующим о перемещении митр. Иосифа, указав причины перевода. И хотя это не было новостью для паствы, все же до сих пор в ней теплилась надежда на благополучный для митр. Иосифа исход дела, а теперь эта надежда была отнята. Понятно, поэтому, что официальное известие люди восприняли очень болезненно. Они не желали мириться с фактом, возмущались, а некоторые даже составили письмо, отправив его от имени «православного мирянина» 1 ноября 1927 года.

Автор (или авторы) его не соглашался с доводами за перевод митрополита и утверждал, что правила не позволяют высшей церковной власти переводить епископа в другую епархию без его согласия. Он настаивал на том, что с митр. Иосифом поступили несправедливо и просил еп. Николая убедить митр. Сергия и Синод оставить митр. Иосифа в Ленинграде, а гражданскую власть — разрешить ему проживание в этом городе.³¹

Отдельные исследователи приписывают авторство этого письма самому митр. Иосифу. Но стиль и сдержанный тон послания заставляют усомниться в подобном предположении. Скорее всего, писал какой-нибудь профессор б. Петроградской духовной академии. Для нас, впрочем, важно не установление авторства, а сам факт обращения к еп. Николаю, ибо это небольшое облачко предвещало грядущую бурю.

Прихожане уповали на личную встречу с митр. Сергием, который намеревался посетить Ленинград. Был уже объявлен день его приезда в епархию, но... вместо митр. Сергия в бывшую столицу прибыл архиеп. Хутынский Алексий (Симанский) с особым поручением от Синода.

Масла в огонь добавила хиротония архим. Сергия (Зенкевича) в епископа Детскосельского. Паства, признававшая своим руководителем ссыльного еп. Григория (Лебедева) Шлиссельбургского, была очень смущена этим событием.³² Церковная атмосфера все более накалялась. Отдельные приходы Ленинграда и его окрестностей вдруг отказались выдавать денежные средства на содержание Епархиального управления, прекратили приглашать на богослужения еп. Петергофского Николая, как сторонника сергиевской политики, а многие верующие перестали посещать храмы, в которых за богослужением возносилось имя Заместителя.³³

Многие из тех пастырей, которые в годы борьбы с обновленчеством показали себя стойкими борцами за чистоту Православия, выступили теперь против митр. Сергия. Они видели в проводимой им политике искажение церковного вероучения и подчинение Божьего кесареви и если до времени мирились с такой обстановкой, то теперь, когда, по их мнению, отрицательные плоды новой политики высшей церковной власти были налицо, они возвысили голос протеста.

Предвидя неминуемо надвигавшееся разделение, группа духовенства и мирян решила предупредить об этом митр. Сергия и, по возможности, предотвратить разрыв, упросив Заместителя изменить намеченный им курс, от которого, как им казалось, исходило все зло. От имени этой группы проф.-прот. Верюжский написал обращение к митр. Сергию, где указал основные пункты, являвшиеся, по мнению радикально настроенных ленинградцев, причиной для отделения. Для установления мира профессор-протоиерей упрашивал Заместителя Патриаршего Местоблюстителя немедленно предпринять следующие меры:

1. Отказаться от намечающегося курса порабощения Церкви государству.

2. Отказаться от перемещений и назначений епископов помимо согласия на то паствы и самих перемещаемых и назначаемых епископов.

3. Поставить Временный Патриарший Синод на то место, которое было определено ему при самом его учреждении, т. е. оставить за ним право совещательного голоса, чтобы распоряжения исходили только от имени Заместителя.

4. Удалить из состава Синода прорекаемых лиц.

5. При организации Епархиальных управлений всемерно охранять устои Православной Церкви, каноны, постановления Поместного Собора 1917 — 1918 гг. и авторитет епископата.

6. Возвратить на Ленинградскую кафедру митр. Иосифа.

7. Отменить возношение имени Заместителя.

8. Отменить распоряжение об устранении из богослужений молений о ссыльных епископах и о возношении молений за гражданскую власть.³⁴

В начале декабря это обращение было направлено митр. Сергию. Но на общем собрании группы, в которую входили не только рядовые пастыри и миряне, но также епископы и представители академических кругов, было решено, не дожидаясь ответа, послать своих представителей к митр. Сергию и в личной беседе выяснить его точку зрения на ленинградские события. Сторонники митр. Иосифа считали нужным торопиться, так как каждая минута отсрочки, по их мнению, несла для всей паствы душевный вред, а для Православия — измену. Если же митр. Сергий не примет их требования, порешили они, то ленинградская паства освободит себя из-под его духовной опеки и станет на самостоятельную стезю.

Для посольства к митр. Сергию были назначены: от высшего духовенства — еп. Гдовский Димитрий (Любимов), от рядового — проф.-прот. Верюжский. Имена двух других представителей остались неизвестны. Снаряжая их в путь, собрание снабдило каждого из делегатов особым письмом, подписанным лицами того сословия, которое они представляли.

О чем писали епископы [Имена этих епископов выяснить не удалось, однако можно предположить, что это были викарии еп. Димитрий, еп. Сергий, еп. Серафим, еп. Григорий и еще двое] и ученый мир, нам доподлинно неизвестно, их письма не сохранились. Но письмо от группы священников и мирян дошло до наших дней. Оно было составлено прот. Феодором Андреевым, б. доцентом Московской духовной академии, магистром богословия. Подписавшие письмо сетовали на то, что они, повинуясь распоряжениям гражданской власти, «не надеялись иметь более тесных правовых отношений к неверующей власти и не искали их», будучи уверены, что так должно оставаться и впредь. А те права, которые исходатайствовал митр. Сергий, по их мнению, достигнуты «ценой крови». Он превысил свои полномочия и тем самым нарушил единство Церкви, вызвав своим посланием лишь волнения и смущения. Авторы упрашивали Заместителя отмежеваться от собственного послания и «перерешить все канонически-неправильные деяния, совершенные им и Синодом».³⁵ Письмо содержало ультиматум: либо митр. Сергий в кратчайший срок изменит церковную политику — либо они прекратят с ним молитвенно-каноническое общение.

Вероятнее всего, в таком же обличающе-резком тоне были составлены и письма от епископов и от представителей академических кругов.

12 декабря четверо посланцев во главе с еп. Димитрием явились в резиденцию митр. Сергия. Он принял их радушно, в течение двух с половиной часов читал их письма, спрашивал и отвечал на вопросы. Один из представителей делегации, имя которого осталось неизвестным, так (в сокращении) воспроизвел их беседу:

«Мы все подошли под благословение. Епископ Димитрий дал прочитать митр. Сергию письмо, подписанное шестью епископами; о. В. дал митр. Сергию прочитать письмо, составленное священниками. Наконец, мною было дано митр. Сергию заявление от верующих академических кругов г. Ленинграда. В промежутке между чтением этих бумаг, епископом Димитрием были даны митр. Сергию разные письма и бумаги (письмо И. Н. Влад. И. и другие). Митр. Сергий читал все это очень внимательно, медленно, но часто отрывался и делал замечания. На наши замечания он делал возражения, и, таким образом, получилась беседа.

 — Вот вы протестуете, а многие другие группы меня признают и выражают свое одобрение, — говорил митр. Сергий, — не могу же я считаться со всеми и угодить всем, каждой группе. Вы каждый со своей колокольни судите, а я действую для блага Русской Церкви.

 — Мы, Владыко, — возражаем мы, — тоже для блага всей Церкви хотим трудиться. А затем, — мы не одна из многочисленных маленьких групп, а являемся выразителями церковно-общественного мнения Ленинградской епархии из восьми епископов — лучшей части духовенства; я являюсь выразителем сотни моих друзей и знакомых и, надеюсь, тысячи единомышленников научных работников Ленинградской епархии, а С. А. — представитель широких народных кругов.

 — Вам мешает принять мое воззвание политическая контрреволюционная идеология, — сказал митр. Сергий, — которую осудил Святейший Патриарх Тихон, — и он достал одну из бумаг, подписанную Святейшим Патриархом Тихоном.

 — Нет, Владыко, нам не политические убеждения, а религиозная совесть не позволяет принять то, что Вам Ваша совесть принять позволяет. Мы вместе с Святейшим Патриархом Тихоном (с указанной бумагой) вполне согласны, мы тоже осуждаем контрреволюционные выступления. Мы стоим на точке зрения соловецкого осуждения Вашей декларации. Вам известно послание с Соловков?

 — Это воззвание написал один человек (Зеленцов), а другие меня одобряют. Вам известно, что меня принял и одобрил сам митрополит Петр?

 — Простите, Владыко, это не совсем так, не сам митрополит, а Вам известно это через епископа Василия. — Да, а почему Вы знаете?

 — Мы знаем это со слов епископа Василия. Митрополит Петр сказал, что «понимает», а не принимает Вас. А сам митрополит Петр ничего Вам не писал.

 — Так ведь у нас с ним сообщения нет! — сказал митрополит Сергий.

 — Так зачем же Вы, Владыко, говорите, что сам митр. Петр признал Вас?

 — Ну, а чего же тут особенного, что мы поминаем власть? — сказал митр. Сергий. — Раз мы ее признали, мы за нее и молимся. Молились же за царя за Нерона и других?

 — А за антихриста можно молиться? — спросили мы.

 — Нет, нельзя.

 — А вы ручаетесь, что это не антихристова власть? — Ручаюсь. Антихрист должен быть три с половиной года, а тут уже десять лет прошло.

 — А дух-то ведь антихристов, не исповедующий Христа во плоти пришедшего?

 — Этот дух всегда был со времени Христа до наших дней. Какой же это антихрист, я его не узнаю!

 — Простите, Владыко, Вы его «не узнаете» — так может сказать только старец. А так как есть возможность, что это антихрист, то мы и не молимся. Кроме того, с религиозной точки зрения наши правители — не власть. — Как так не власть?

 — Властью называется иерархия, когда не только мне кто-то подчинен, а я и сам подчиняюсь выше меня стоящему и т.д., и все это восходит к Богу, как источнику всякой власти! — Ну, это тонкая философия!

 — Чистые сердцем это просто чувствуют; если же рассуждать, то нужно рассуждать тонко, т. к. вопрос новый, глубокий, сложный, подлежащий соборному обсуждению, а не такому упрощенному пониманию, какое даете Вы.

 — А молитва за ссыльных и в тюрьмах находящихся исключена потому, что из этого делали политическую демонстрацию.

 — А когда, Владыко, будет отменена девятая заповедь блаженства, ведь ее тоже можно рассматривать как демонстрацию? — Она не будет отменена, это часть литургии! — Так и молитва за ссыльных тоже часть литургии! — Мое имя должно возноситься для того, чтобы отличить православных от «борисовщины», которые митр. Петра поминают, а меня не признают.

 — А известно Вам, Владыко, что Ваше имя теперь в обновленческих церквах произносится? — Так это только прием! — Так ведь «борисовщина» — это тоже прием! — Ну а вот Синод-то чем вам не нравится? — Мы его не признаем, не верим ему, а Вам пока еще верим. Ведь Вы Заместитель Местоблюстителя, а Синод лично при Вас вроде Вашего секретаря ведь? — Нет, он орган соуправляющий. — Без Синода Вы сами ничего не можете сделать? — (После долгого нежелания отвечать): Ну да, без совещания с ним.

 — Мы Вас просим о нашем деле ничего не докладывать Синоду. Мы ему не верим и его не признаем. Мы пришли лично к Вам.

 — Чем же вам не нравится митрополит Серафим? — Будто Вы, Владыко, не знаете? — Это все клевета и сплетни.

 — Мы пришли не спорить с Вами, а заявить от многих пославших нас, что мы не можем, наша религиозная совесть не позволяет нам признать тот курс, который Вы проводите. Остановитесь, ради Христа, остановитесь!

 — Это ваша позиция называется исповедничеством. У вас ореол...

 — А кем должен быть христианин?

 — Есть исповедники, мученики, а есть дипломаты, кормчий, но всякая жертва принимается! Вспомните Киприана Карфагенского. — Вы спасаете Церковь? — Да, я спасаю Церковь!

 — Церковь не нуждается в спасении, а Вы сами через нее спасаетесь.

 — Ну да, конечно, с религиозной точки зрения бессмысленно сказать: «Я спасаю Церковь», — но я говорю о внешнем положении Церкви.

 — А митрополит Иосиф?

 — Вы его знаете только с одной стороны; нет, он категорически не может быть возвращен».³⁶

Как видим, в этой беседе проявились два совершенно противоположных взгляда на взаимоотношения Церкви и государства. Иосифляне считали невозможным не только внешнее, правовое, но и вообще всякое сближение с советской властью, предполагая допустимость и обязательность такой связи только с властью религиозной, корнями восходящей к Богу. Но такой взгляд представлял собой слишком узко-национальное понимание христианства и подменял идеи Вселенской Церкви идеей православно-русского государства, что ни в коей мере не согласовывалось с учением Христовым о Царствии Божием. Несомненно, такое воззрение сформировалось под воздействием ложно понятых писаний С. Нилуса и эсхатологических веяний иоаннитов, проповедовавших близкий конец света и утверждавших, что с уничтожением монархии наступит гибель Православия. Поэтому иосифляне так упорно отождествляли советскую власть с властью антихриста.

Митр. же Сергий, рассматривая церковную жизнь во всем объеме, полагал, что для Церкви полезнее сохранить свое внешнее положение среди богоборческого государства, иначе оно ее задушит. В беседе с иосифлянами он ни на йоту не поколебался в этом своем убеждении, хотя его противники и угрожали ему отходом. Заместитель Патриаршего Местоблюстителя правильно оценил, что отпадение отдельной части церковного организма будет менее болезненным, нежели раздробление всего организма Русской Церкви вследствие ее нелегального положения в богоборческом государстве.

Не достигнув никаких результатов, ленинградцы удалились. Через день, 14 декабря, митр. Сергий принял одного из делегатов и передал ему письменный ответ на шесть (из восьми) пунктов обращения к нему духовенства и мирян, составленного проф.-прот. Верюжским:

«1. Отказаться от курса церковной политики, который я считаю правильным и обязательным для христианина и отвечающим нуждам Церкви, было бы с моей стороны не только безрассудно, но и преступно.

2. Перемещение епископов — явление временное, обязанное своим происхождением в значительной мере тому обстоятельству, что отношение нашей церковной организации к гражданской власти до сих пор оставалось неясным. Согласен, что перемещение часто — удар, но не по Церкви, а по личным чувствам самого епископа и паствы. Но, принимая во внимание чрезвычайность положения и те усилия многих разорвать церковное тело тем или иным путем, и епископ, и паства должны пожертвовать своими личными чувствами во имя блага общецерковного.

3. Синод стоит на своем месте, как орган управляющий. Таким он был и при Патриархе, хотя тоже состоял из лиц приглашенных.

4. О митрополите Серафиме я не знаю ничего, кроме сплетен и беспредметной молвы. Для опорочения человека нужны факты, а не слухи. Не любят его за то, что он, имея некоторый кругозор, не остался при наших взглядах на наше государственное положение. А епископ Алексий допустил в прошлом ошибку, но имел мужество ее исправить. Притом, он понес такое же изгнание, как и некоторые из его теперешних недоброжелателей.

5. Устройство епархиального управления и, в частности, положение викарных епископов соответствует положению, выработанному на Соборе 1917 — 1918 гг. Беда только в том, что, вследствие давнего отсутствия в Ленинграде епархиального архиерея и епархиального управления, эта инструкция позабыта, и викарные архиереи привыкли действовать независимо.

6. Устранено не моление за сущих в темницах и пленении (в ектений оно осталось), а только то место, которым о. о. протодиаконы, в угоду известным настроениям, иногда злоупотребляли, превращая молитвенное возглашение в демонстрацию. Ведь не нужно забывать, что богослужение (литургия верных) у нас совершается не при закрытых дверях, как в древности, а публично, и потому подлежит правилам всяких публичных собраний. Моление же за власть является только естественным следствием нашего гражданского ее признания. Не поминали мы ее (Патриарх, впрочем, и сам поминал, и делараспоряжения о поминовении) только потому, что не решались открыто сказать, что мы ее признаем.»³⁷

Ответ, как видим, был не в пользу просителей. И понятно, что делегаты возвращались глубоко разочарованными, с твердым намерением порвать молитвенно-каноническое общение с митр. Сергием. Им казалось, что терпеть далее такое насилие над Церковью невозможно. Срочно созвав совещание духовенства и мирян, они во главе с еп. Димитрием принялись искать законные основания для своего отхода. Для этого в первую очередь требовалось подвести действия митр. Сергия под какую-либо ересь. Но так как ничего, относящегося к ереси, им обнаружить не удалось, то они прибегли к субъективной оценке фактов. Обозначив новую политику митр. Сергия как его духовное падение, а следовательно, отпадение от Церкви, они нашли, что это дает им полное основание к отмежеванию на основании 15 правила Двукратного Собора.

Какие действия ленинградская группа признала незаконными, можно узнать из письма еп. Димитрия к духовенству ст. Сиверской:

«Вас смущает прежде всего то, что мы так долго не порывали канонического общения с митр. Сергием, хотя и послание его, и дело митр. Иосифа давно уже были перед нашими глазами. На сие ответствую так:

Последнее представлялось нам первоначально одним из обычных даже для Патриарха подтверждений о невмешательстве Церкви в дела гражданские. И нам пришлось изменить свое отношение к нему лишь тогда, когда обнаружилось, что послание начинает оказывать сильное влияние и на дела чисто церковные и искажать не только канонически, но даже и догматически лицо Церкви. Плоды его выявились не сразу, а самые крупные из них, по крайней мере, до сего времени, отразившиеся и в нашей епархии, следующие:

1. Закрепление временного Синода, который, в сущности, не Синод, т. к. не представительствует совершенного лица Русской Церкви, а простая канцелярия, каковой первоначально представил ее митр. Сергий, закрепление его в качестве соуправляющего органа, без которого уже ни одно решение не исходит от митр. Сергия, что является незаконным и самочинным действием. Искажен самый патриарший образ управления Церковью.

2. Одновременно с таким самоограничением митрополита в своих правах является требование возносить имя его вместе с Местоблюстителем митр. Петром, что еще больше искажает единоличную форму правления Церковью, установленную Собором 1917 — 1918 гг., да и вообще противно духу св. Церкви, никогда не допускавшей на одно епископское место двух соуправителей или хотя бы именования двух имен с одинаковым значением.

3. Также незаконно и объясняемое, по словам митр. Сергия, лишь гражданскими причинами массовое (до 40 случаев) перемещение епархиальных епископов.

4. Такую же цель принизить значение епископа для епархии имеют и учрежденные ныне епархиальные советы, под надзор которых будет попадать каждый вновь назначенный на епархию епископ.

5. Незаконно и требование, обращенное митр. Сергием к русским православным людям, помимо отношения внешней подчиненности к гражданской власти, которую они доблестно являли в течение десяти лет, не нарушая гражданского мира и не восставая против законов страны, не противоречащих христианской совести, — незаконное требование от них и внутреннего признания существующего строя и общности в радости и печали с людьми, совершенно чуждыми и враждебными Церкви.

Таковы первые плоды, возросшие на почве послания; другие подрастают еще, и о них говорить преждевременно, но и явившихся оказалось достаточно для того, чтобы поставить перед совестью вопрос о дальнейшем отношении к митр. Сергию и его делу».³⁸

Таким образом, митр. Сергию предъявлялось пять обвинений, которых, по мнению иосифлян, было вполне достаточно для того, чтобы обвинить Заместителя Патриаршего Местоблюстителя в ереси и, не дожидаясь соборного о нем решения, со спокойной совестью отделиться от него.

В приведенных обвинениях явно просматривается ложное понимание иосифлянами деяний митр. Сергия. То, в чем иосифляне обвиняли его, не несет в себе никакой противозаконности и тем более ереси.

Во-первых: учрежденный им Временный Патриарший Синод ни в коей мере не искажал патриарший образ управления. Наоборот, он только утверждал его. Постановления Поместного Собора 1917 — 1918 гг. свидетельствуют, что Патриарх должен управлять не единолично, а совместно с Синодом и Высшим Церковным Советом.

Во-вторых: молитву за своего первоиерарха, каким был на тот момент митр. Сергий, никогда нельзя считать делом греховным. Он, а не митр. Петр фактически управлял Церковью, и естественно, что молиться за него — прямая обязанность паствы, нисколько не нарушающая церковного единоначалия.

В-третьих: перемещение епископов, как это объяснял и сам митр. Сергий, было вызвано требованием времени и не носило в себе противозаконности. Если встать на точку зрения иосифлян, то мы должны будем обвинить в ереси весь Синод царской России, часто переводивший архиереев по требованию обер-прокуроров.

В-четвертых: учреждение епархиальных советов — дело не новое. О них имеется постановление Поместного Собора 1917 — 1918 гг. (см. Собрание определений, вып. 1, гл. IV, отд. V), согласно которому и действовал митр. Сергий.

И в-пятых: благодарность власти (хотя и антирелигиозной) от лица верующих не противна духу Евангельскому (См. Рим. 12:14; 13:7).

Таким образом, обвинения в ереси митр. Сергия не выдерживают критики. Но тем не менее ленинградская группа признала Заместителя Патриаршего Местоблюстителя допустившим еретические поступки и решила отделиться от него. Причем, ленинградцы решили отойти не только от самого митр. Сергия, но и ото всех единомышленных ему епископов — как соучастников его «беззаконий». Это было обвинение в ереси уже не одного иерарха, но целого сонма российских епископов.

Более того, совещание пришло к еще более непростительным выводам: поскольку митр. Сергий и его единомышленники впали в ересь, — решили собравшиеся, — то, следовательно, они лишились Божественной благодати. (Вопрос же о благодатности низшего духовенства, по причине многих смущений, был оставлен для решения на будущее.)

Итак, придя к общему мнению, ленинградцы приступили к делу. Два викария: еп. Димитрий и еп. Сергий — и несколько видных протоиереев стали подготавливать акт отхода. Подгоняемые слухами о том, что они могут быть подвергнуты запрещению в священнослужении за самочиние, они торопились официально порвать с Заместителем, опередив Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и сделав его запрещение как бы недействительным.³⁹

Но прежде, чем проследить дальнейшее развитие событий, нам нужно решить один вопрос: сами ли ленинградские епископы пришли к мысли об отмежевании или, может быть, кто-то привел их к этому решению? Факты свидетельствуют, что их решение было не самостоятельным.

Еще прежде отдельные иерархи, внушая другим мысли об отходе от митр. Сергия, указывали, кому и когда можно предпринять такой шаг. Мы располагаем письмом одного из таких епископов, который, хорошо понимая пагубность раскола, все же взял на себя смелость дать своим духовным чадам следующий совет:

«...На церковный раскол с душевной болью можно идти только тогда, когда испробованы уже все иные пути и средства спасения верующих. Итак, мы ни в коем случае не можем чинить раскола. Мы должны стоять на страже чистого Православия и прилагать все возможные меры любви и обращения к совести тех, кто сознательно или бессознательно ведет Российскую Церковь к новому расколу. Мы не совершим раскола, но если увидим и уже видим и свидетельствуем, что нашими первоиерархами нарушается и попирается самый дух Православия...; пастыри связываются неприемлемыми их совестью требованиями, — тогда с сердцем, облитым кровью и слезами, мы должны встать на защиту истины и сказать: «Архипастыри и пастыри, мы отходим от вас, ибо вы уже отошли от правды Божией, вы создали новое направление в Церкви Божией. От этого нового направления — от этого раскола мы и уходим. Грех раскола лежит на вас».

Но вы спросите: как же все это можно провести на деле? Кто должен взять на себя почин? Может ли это сделать каждый христианин? Когда и кто правомочен объявить верующим, что настал час разрыва с первоиерархом? Осуждать еретиков правомочна только одна Церковь («если Церковь прослушает, да будет же тебе яко язычник и мытарь» Мф. 18:17). Выразителем же воли церковной является Собор.

Но как же быть в то время, когда Собору нельзя собраться? Тогда суждение по поводу того церковного явления произносят епископы. Их же суждения не есть еще окончательный приговор, но есть авторитетнейший голос Церкви, они являются стражами Церкви, и ими в междусоборный период управляется Христова Церковь. Следовательно, и в настоящем деле почин и решение принадлежит епископату. Но как это можно провести?

Епископы, видя нарушение духа и буквы канона, в одиночку или группами должны послать свои протесты митр. Сергию, моля его свернуть с неправого пути. Если эти протесты не возымеют действия, тогда они, согласясь между собой (можно и через посредство переписки), сообщают митр. Сергию, что они отселе не считают уже его Заместителем Патриаршего Местоблюстителя, осуждают взятое им церковное направление и отделяются от него. То же объявляется и всем верующим. С этого момента совесть духовенства и совесть верующих становится свободной от всякого рода действий (приказаний, запрещений) митр. Сергия и состоящего при нем «Синода». Отошедшая же от митр. Сергия Православная Церковь может управляться одним из старейших иерархов или, как это было во время заключения Патриарха Тихона, каждая епархия — самостоятельно своим архиереем. Какую же роль во всем этом нести должны священники и верующий народ? Судить и запрещать архипастырей они не могут; не могут они также без епископов отходить от епископа. Но это не значит, что они должны бездействовать» Как воины совместно с вождем, так и они, совместно с епископами, должны бороться за истину и защищать ее. Как разведчики на войне не дают покоя своим начальникам, но, приходя с различных мест разведки, сообщают им об опасности, так и верующие, пока не пройдет опасность для Церкви, должны возбуждать в своих пастырях дух ревности, бодрствования и стойкости и всячески (духовно и морально) поддерживать их, дабы те безболезненно и право правили слово Истины».⁴⁰

Письмо-совет этого епископа настолько соответствует ходу действий ленинградских викариев и духовенства, что не оставляет сомнений в непосредственном влиянии на последних.

Но что же митр. Иосиф? Имеет ли он какое-либо отношение к ленинградскому разделению?

Мы располагаем его письмом к еп. Димитрию, которое проливает свет на этот вопрос. Оно было написано в тот момент, когда ленинградская группа уже сделала шаг к отходу от митр. Сергия. Вот о чем писал в те дни митр. Иосиф:

«Дорогой Владыко!

Узнав от М. А. (вероятно, от митр. Агафангела — авт.) о принятом Вами решении, нахожу (и после ознакомления со всеми материалами), что другого выхода нет. Одобряю Ваш шаг, присоединяюсь к Вам, но, конечно, помочь Вам более существенно лишен возможности. Время вспомнить и исполнить всем нам руководственное указание митр. Агафангела (перед отправлением в ссылку) и архиеп. Серафима Угличского на тот случай, когда мы будем лишены возможности правильно строить свое церковное дело, чтобы мы управлялись самостоятельно каждый, обращая все взоры и надежды к единственно законному Местоблюстителю Петру и (ожидая) будущий Поместный Собор всех наших Святителей, а не случайного подбора их отдельными лицами.

Этого законного Собора только и должны сейчас добиваться всякие правители и Синоды, и если они бессильны сделать это, должны честно сами сойти со сцены и сказать открыто, что мы готовы на все мучения, но правды Христовой никогда не принесем в жертву и посмеяние... Помоги Вам Господь».⁴¹

Таким образом, митр. Иосиф одобрил решение своих бывших викариев. Письмо также подтверждает и тот факт, что не митр. Иосиф подготавливал паству к разделению, а его викарии, будучи сами подготовлены другими лицами. Следует добавить и то, что, присоединившись к раскольникам, митр. Иосиф тем не менее продолжал пребывать в молитвенно-каноническом общении с митр. Сергием вплоть до февраля 1928 года.

Что же касается еп. Димитрия и его единомышленников, то они воспользовались письменным одобрением митр. Иосифа как благословением на раскол, как об этом и указано ими в акте от 13 (26) декабря 1927 года.

Первыми, кто официально объявил о своем отходе от митр. Сергия, были еп. Гдовский Димитрий (Любимов) и еп. Нарвский Сергий (Дружинин). Совершенно противоположные и по характеру, и по взглядам, они сошлись на почве противодействия высшей церковной власти.

Епископ Димитрий родился в 1857 году. Окончил Санкт-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия. Около сорока лет настоятельствовал в петербургско-ленинградской Покровской церкви, что на Садовой улице. 30 декабря ст. ст. 1925 года был хиротонисан во еп. Гдовского, викария Ленинградской епархии.⁴³

Еп. Сергий — выходец из простецов. Образование получил домашнее, воспитывался в Сергиевской пустыни Петербургской епархии, где, вероятно, и был пострижен в монашество и рукоположен во иеромонаха. До революции служил настоятелем той же пустыни в сане архимандрита, затем исполнял пастырские обязанности при станции в двух верстах от монастыря. Был придворным царским духовником. О его возведении в сан епископа хлопотали его многочисленные почитатели, собравшие несколько тысяч подписей. Специальная депутация отправилась с ходатайством к преосвященному Венедикту, еп. Кронштадскому, управляющему Ленинградской епархией, но тот отклонил их просьбу, сославшись на то, что не имеет нужды в епископе и что кандидат не соответствует назначению. Но тем не менее архим. Сергий был вызван в Москву и там в конце октября 1924 года был хиротонисан Патриархом Тихоном во еп. Нарвского, викария Ленинградской епархии. ⁴⁴

Оба эти архиерея, Димитрий и Сергий, рассчитывали, что их многочисленные почитатели откликнутся на их призыв и последуют за ними.

Когда акт отхода был подготовлен, 13 (26) декабря еп. Димитрий пригласил к себе на квартиру еп. Сергия, еп. Серафима, протоиереев В. Верюжского и Ф. Андреева, а также еп. Петергофского Николая, заявив ему, как заместителю временно управляющего Ленинградской епархией, что они прерывают молитвенное общение с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя, и вручив акт отхода, в котором говорилось:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Сие есть свидетельство совести нашей (2 кор. 1:12), непозволительно нам долее, uc погрешая против уставов Святой Православной Церкви пребывать в церковном единении с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя Сергием, Митрополитом Нижегородским и его Синодом и со всеми, кто единомыслен с ними. Не по гордости, да не будет сего, но ради мира совести, отрицаемся мы лица и дел бывшего нашего предстоятеля, незаконно и безмерно превысившего свои права и внесшего великое смущение «и дымное надмение мира в Церковь Христову, которая желающим зрети Бога приносит свет простоты и день смиренномудрия» (из послания Африканского Собора к папе Келестину). И решаемся мы на сие лишь после того, как из собственных рук митр. Сергия приняли свидетельство, что новое направление и устроение русской церковной жизни, им принятое, ни отмене, ни изменению не подлежит.

Посему, оставаясь, по милости Божией, во всем послушными чадами Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви, сохраняя апостольское преемство через Патриаршего Местоблюстителя Петра, Митрополита Крутицкого, и имея благословение нашего законного Епархиального Митрополита, мы прекращаем каноническое общение с Митрополитом Сергием и со всеми, кого он возглавляет: и впредь до суда «совершенного собора местности», т, е. с участием всех православных епископов или до открытого и полного покаяния перед Святой Церковью самого Митрополита Сергия сохраняем молитвенное общение лишь с теми, кто блюдет «да не преступаются правила отец»... и да не утратим по малу неприметно тоя свободы, которую даровал нам кровию Своею Господь наш Иисус Христос, Освободитель всех человеков (Из 8-го правила III Вселенского Собора). Аминь.

Епископ Сергий, Епископ Димитрий». ⁴⁵

Уже на следующий день еп. Николай сообщил об этом событии митр. Сергию. Печальные вести из Ленинграда ранили Заместителя Патриаршего Местоблюстителя в самое сердце. Но он не мог позволить себе бездействовать. Всякое промедление высшей церковной власти грозило усилением раскола. Поэтому митр. Сергий созвал внеочередную сессию Синода и 17 (30) декабря вынес постановление за № 208 о запрещении в священнослужении епископов Димитрия и Сергия. ⁴⁶ Это постановление было телеграфировано еп. Николаю с указанием применить те же меры прощения в отношении священников, заявивших о своем отделении.

Но этим митр. Сергий не ограничился. 18 (31) декабря он обратился с особым посланием ко всем верным чадам Церкви, призывая оставить всякие раздоры и объединиться вокруг законного священноначалия к созиданию церковного организма. Митр. Сергий говорил о том, какие благоприятные условия достигнуты для деятельности Синода и епархиальных советов благодаря декларации, и обещал, что ни он, ни члены Синода ни на йоту не отступят от Православия, а все обвинения их в сопричастности к обновленцам, лубенцам и другим раскольникам есть не что иное, как плод клеветы, за который понесут ответственность ее распространители. ⁴⁷

Насколько нам известно по рассказам очевидцев, это послание успокоило некоторых соловецких епископов. Наверняка такое же благотворное влияние оказало оно и на других членов Церкви, но только не на иосифлян.

Ленинрадские епископы, получив указ о запрещении, встали перед вопросом: подчиниться ему или не считаться с указом, будучи уже отмежеванными от Заместителя Местоблюстителя. Еп. Сергий, устрашенный наказанием, объявил еп. Николаю, что не станет участвовать в раздоре и обещает быть послушным сыном Русской Православной Церкви. Но другие решили обратиться за советом к митр. Иосифу. Тот целиком и полностью одобрил действия своих бывших викариев и благословил их безбоязненно продолжать священнодействия, а в частном письме добавил:

«Для осуждения и обезвреживания последних действий митр. Сергия, противных духу и благу Св. Христовой Церкви, у нас, по нынешним обстоятельствам, не имеется других средств, кроме как решительный отход от него и игнорирование его распоряжений. Пусть эти распоряжения приемлет одна всетерпящая бумага да всевмещающий бесчувственный воздух, а не живые души верных чад Церкви Христовой.

Отмежевываясь от митр. Сергия и его деяний, мы не отмежевываемся от нашего первосвятителя митр. Петра и когда-нибудь да имеющего собраться Собора оставшихся верных Православию святителей. Да не поставит нам тогда в вину этот желанный Собор, единый наш православный судия, нашего дерзновения. Пусть он судит нас не как презрителей священных канонов святоотеческих, а только лишь как боязливых за их нарушение.

Если бы мы даже и заблуждались, то заблуждались честно, ревнуя о чистоте Православия в нынешнее лукавое время. И если бы оказались виновными, то пусть окажемся и особо заслуживающими снисхождения, а не отвержения» Итак, если бы нас оставили даже все пастыри, да не оставит нас Небесный Пастырь по неложному Своему обещанию пребывать в Церкви Своей до скончания веков». ⁴⁸

По сути, письмо митр. Иосифа было призывом к решительному и бесповоротному противодействию высшей церковной власти. Оно повлияло на малодушного еп. Сергия, который, вопреки обещанию, вновь возвратился в ряды раскольников и приступил к священнодействию.

Епископы обнародовали акт отхода, чтобы привлечь на свою сторону духовенство и мирян, и стали распространять обращение к пастырям и пасомым с призывом порвать молитвенно-каноническое общение с митр. Сергием и единомышленными ему епископами, отступившими от Православия и церковной свободы, и объединиться вокруг митр. Иосифа, как единственно православного иерарха. Свои агитационные взгляды они высказывали где только можно — в проповедях, на улицах, в домах прихожан, и, «ревнуя не по разуму», доходили до того, что называли храмы, где поминается имя митр. Сергия, «новообновленческими», православных пастырей — безблагодатными, а св. Причастие — «пищей бесовской».⁴⁹

Выпадами против законной церковной власти раздорники вносили все большую и большую смуту, и не только в своей епархии, но и в других. Из Ленинграда и его окрестностей волна разделения переметнулась в Воронежскую область, проникла в Серпухов, где 30 декабря ст. ст. 1927 года группа духовенства объявила о своем отходе от митр. Сергия, потянув за собой прихожан.⁵⁰

Увеличиваясь в размерах, раскол порождал и горькие плоды. Прежде всего верующие перестали с должным уважением относиться к архипастырям. Миряне присвоили себе право производить над священниками суд, встав на путь духовной прелести. Но самое безотрадное и мерзкое заключалось в том, что между иосифлянами и сергианами возникла самая настоящая вражда. Противники громили друг друга в храмах, не считаясь ни с положением, ни со святостью места, запрещали посещать церкви инакомыслящих, признавая одни других безблагодатными. Простые люди не имели покоя, переходя из одной церкви в другую и боясь оказаться у противников. Многие начали «спасаться» в сектах, как это сделали, например, члены двадцатки Тихвинской церкви, перейдя в баптизм. Иные, соблазненные спорами и мятежами, вообще оставляли веру. Сами православные сознавали, что своими действиями они способствуют антирелигиозной пропаганде.

Церковное разделение коснулось и общественного разделения. Раскол происходил даже в семьях. Известен жуткий случай, когда один иосифлянин в бешенстве чуть не задушил своего двенадцатилетнего сына, спросившего отца: «Почему ты не с нами?»⁵¹

Некоторые из приходов, желая смягчить последствия разделения, выносили особые постановления, которыми желали объединить и приверженцев митр. Иосифа, и последователей митр. Сергия. Так, общее собрание двадцатки храма-памятника морякам, погибшим в войне с Японией, постановило:

«1. Единогласно. Возносить за богослужением имя митр. Петра, как Местоблюстителя Патриаршего Престола, объединяющего ныне в своем лице всю Православную Церковь.

2. Единогласно: Не вводить в богослужение возношения имени митр. Сергия и иных епископских имен, впредь до нового обсуждения по выяснении создавшегося положения.

3. Большинством всех против четырех: Не разрывать канонического общения ни с одной из разногласящих сторон, призывая и умоляя их не обострять расхождение, и всемерно стремиться к единству и взаимному пониманию, снисходя друг к другу в духе Христовой любви.

Ив. Шилов, Соколов, С. Меринг, Краснополенская, Г. Лобков-ский, Е. Еличанинова, А. Алявин, О. Горданова, Д. Корнилов, Гордзевич, О. В. Лебедева, М. Моисеева, А. Галкин, В. Бонди, И. Романов».⁵²

Подобную тактику применяли и некоторые ленинградские епископы: Колпинский Серафим (Протопопов), Шлиссельбургский Григорий (Лебедев), Стефан (Бех) и другие. В тех храмах, где они служили, поминалось только имя митр. Петра, но разрыва с митр. Сергием они не допускали.

Церковная смута разрасталась так быстро, что еп. Петергофский Николай не успевал докладывать о событиях митр. Сергию. Едва 27 декабря он уведомил Заместителя об официальном акте отхода иосифлян, как возникла новая необходимость в докладе. О нестроениях в епархии он писал 6, II, 14 января... И видя, с какой неподдающейся человеческому разумению силой и скоростью овладевает разделенными людьми ненависть, митр. Сергий пришел к убеждению, что умиротворить Русскую Церковь может только Православный Собор.

Исполненный этой мыслью, митр. Сергий срочно созвал сессию Синода и на заседании 3 (16) января 1928 года вынес такое постановление:

«Признавая крайнюю нужду в созыве второго Поместного Собора, ныне же приступить к подготовительным работам по созыву Собора, для сего предложить Епархиальным Преосвященным и временно управляющим епархиями обсудить на местах, доступными для них способами, вопросы: 1) о времени, 2) порядке созыва Собора, 3) о составе его, приняв во внимание, что положение о составе Собора, выработанное на Соборе 1917 — 1918 гг. при современных условиях церковной жизни не во всем может быть исполнено; и 4) вопросы, подлежащие рассмотрению и обсуждению будущего Поместного Собора.

Все свои соображения и постановления по вопросам Преосвященные имеют представить не позднее Фоминой недели сего 1928 года на имя Заместителя Патриаршего Местоблюстителя».⁵³

Однако созыв Собора требовал немалого времени, а между тем события текущих дней нуждались в неотложных мероприятиях. Принимая во внимание доклады еп. Петергофского Николая о беспорядках в Ленинградской епархии, митр. Сергий 25 января вновь созвал внеочередную сессию Синода и вынес за №17 следующее постановление:

«1. Принимая во внимание, что Преосвященный Гдовский Димитрий не подчинился постановлениям Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и Временного Патриаршего Священного Синода и не только служит в состоянии запрещения, но и продолжает чинить смуту и раскол, распространяя среди верующих клевету на Высшую Церковную Власть, якобы она уже отклонилась от Православия, призывает народ порвать молитвенно-каноническое общение как с законным Заместителем Патриаршего Местоблюстителя, так и единомышленными с ним епископами, при этом епископ Димитрий и его единомышленники называют храмы, где поминают Митр» Сергия, «обновленческими храмами», православных пастырей — безблагодатными;

2. В своем ослеплении расколом еп. Димитрий дошел до такого безумия, что один из православных храмов (Спаса на водах) публично назвал храмом сатаны, и на основании 28 и 34 пр. Св. An., 13, 14, 15 пр. Двукратного Собора, 38 пр. Карафаг. Собора — Преосвященного Димитрия уволить от управления Гдовским ви-кариатством на покой, с оставлением под запрещением в священнослужении и предать его за учинение церковного раскола, с одной стороны, и за служение в состоянии запрещения — с другой, каноническому суду православных епископов; — Преосвященного Копорского Сергия, давшего обещание отмежеваться от раздор никое и быть верным и послушным сыном Православной Церкви и Высшей Церковной Иерархии, но не исполнившего данного им обещания и продолжающего служить в состоянии запрещения: на основании 28 и 34 пр. Св. An., 13, 14, 15 пр. Двукр. Собора и 38 пр. Карфаг. Собора — лишить титула Копорского, оставив на покое под запрещением, и предать его каноническому суду православных епископов.

3. а) Преосвященным Шлиссельбургскому Григорию и Колпинскому Серафиму предписать незамедлительно по получении указа внести поминовение за богослужением имени Заместителя Патриаршего Местоблюстителя;

б) предписать Преосвященным в ближайший воскресный или праздничный день при совместном ли служении с Преосвященным Петергофским или по его указанию в одном из храмов Ленинграда, а в Александра-Невской Лавре обязательно в проповеди заявить со всею решительностью, что они не только отмежевываются от раздорников епископов, но и осуждают Преосвященных Димитрия и Сергия и др. за раскол и церковную смуту, и призвать верующих к единству с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя и со всею Православною Церковью;

в) в случае невозможности, по каким-либо причинам, исполнить в указанный срок предписанного в пункте «б» представить в трехдневный срок объяснение и вполне определенное заявление об осуждении ими епископов Димитрия и Сергия с их соумышленниками и о полном своем отмежевании от образованного «самочинного сборища» и о своем послушании законной Церковной Власти в лице Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и Патриаршего Священного Синода;

г) при неисполнении предписанного в пунктах «а» и «б» и непредставлении в срок указанного в пункте «в» заявления Преосвященным Шлиссельбургским Григорием и Колпинским Серафимом, по докладе о сем Преосвященного Петергофского Николая, иметь о них суждение.

4. Членам Патриаршего Священного Синода, Преосвященным Архиепископам: Вологодскому Сильвестру, Костромскому Севастьяну и Самарскому Анатолию предложить в срочном порядке выбыть в г. Ростов и в личной беседе с Преосвященным Митрополитом Иосифом, которую они имеют должным образом запротоколировать, запросить его:

а) с его ли ведома, согласия и благословения Преосвященный бывший Гдовский Димитрий и бывший Копорский Сергий распространяют обращение и воззвание к пастырям и пасомым с призывом порвать молитвенно-каноническое общение с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя и единомышленными с ним епископами, обвиняя последних в утрате чистоты Православия и церковной свободы и призывая верующих объединиться около одного якобы православного Митрополита Иосифа;

б) признает ли Митрополит Иосиф приведенную выше резолюцию от 25 декабря 1927 г. на рапорте Ленинградских викариев и распространяемую ныне раздорниками за свою резолюцию;

в) в случае отклонения Митрополитом своей ответственности за распространяемую от его имени литературу и непризнания им своей резолюции от 25 декабря 1927 г. предложить ему в особом кратком послании оповестить ленинградскую паству о своем отмежевании от происходящей церковной смуты, с осуждением епископов-раздорников и всего их «самочинного сборища» и о своем молитвенно-каноническом общении с Высшей Церковной Властью в лице Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и Патриаршего Священного Синода и о неизменном им послушании;

г) по докладе упомянутых выше членов Патриаршего Синода о результатах беседы с митр. Иосифом иметь о нем суждение.

5. Постановление о Епископах Димитрии и Сергии объявить к сведению ленинградской православной паствы особым посланием Заместителя, сообщив копии с настоящего определения и упомянутого послания, и всем Епархиальным Архиереям к сведению». ⁵⁴

Увы, постановление это было лишь гласом вопиющего в пустыне. Если бы наказуемые были людьми послушными высшей церковной власти — решение Синода произвело бы должное воздействие, но те, кто ни во что не ставил ни митр. Сергия, ни его Синод и кто нарушил наложенное на них ранее запрещение, и на этот раз оставили решение высшей церковной власти лишь «всетерпящей бумаге». Изо всех ознакомившихся с постановлением подчинился ему один еп. Серафим (Протопопов).

Строго говоря, архипастырское послание имело значение только в той мере, что предостерегало верующих от раздорнических действий и от участия в таинствах у запрещенных архипастырей.

Между тем клевета на высшую церковную власть усиливалась, и некоторые приходы, смущаемые слухами, были вынуждены обратиться за необходимыми разъяснениями к митр. Сергию. Так, двадцатка и притч Покровского гатчинского храма убедительно просили его «для успокоения и утешения верующих и полного пресечения тревожных слухов и возникающей опасности розни, дать всем нам письменное заверение в том, что чистоте православного исповедания, авторитету и свободе святой нашей Церкви не будет грозить никаких опасностей».⁵⁵

Письмо это было доставлено председателем двадцатки Сороковатиным и о. Николаем (Смирновым), настоятелем Екатерининского собора в Детском Селе. И митр. Сергий не задержал с ответом.

«Прежде всего прошу моих вопрошателей, — писал он, — прочитать наши синодальные послания, первое от 16/29 июля и второе от 18/31 декабря 1927 года. В этих посланиях с совершенной определенностью выражено наше обещание быть верными Святой Православной Церкви не только в учении, но и во всех ее правилах и установлениях. Если же и это моих вопрошателей не убедит, то настоящим еще раз и лично от себя заявляю, что архипастырскую присягу я помню и, по своим силам и способностям, соблюдаю, веру святую православную содержу и буду содержать несомненно, правила св. Апостол, св. Соборов и св. Отец с любовью приемлю, сам их стараюсь исполнять и от других такого же исполнения требую, вверенное мне стадо Христово вообще желаю вести только прямым православным спасительным путем, не уклоняясь ни направо, ни налево. Я думаю, что от этого своего исповедания я (по крайней мере сознательно и намеренно) не отступил и впредь не отступлю, если Господь мне поможет. Всякие обвинения меня в предательстве Церкви, в измене Православию, в потаенном водительстве обновленчества и подобном — все это ложь. Что же касается поминовения властей за нашим богослужением, то это поминовение вводится не в отмену, а в исполнение церковного установления (Иер. XXIX; Варух. 1:11 — 12; 2:22 — 23). Это заповедь апостола, свято соблюдавшаяся нашей Церковью во все времена повсюду и при всяких правительствах, совершенно независимо от того, желают они или не желают этого поминовения, веруют они или не веруют. О таком поминовении сделал распоряжение и покойный Святейший Патриарх Тихон. Если же это распоряжение его осталось мало исполняемым, то что удивительного в том при расстройстве, в котором находится вся наша церковная жизнь? Мы восстановили поминовение властей, чтобы снять поношение со всех нас, православных членов нашей Церкви, будто мы лицемерно признали Советскую власть, на деле же — с заграничными ее врагами. Оградить свою паству от такого поношения, со всеми ее последствиями — наш пастырский долг. Ведь и апостол учит нас, что блажен, кто страдает как христианин, а не как нарушитель закона (1 Петр. 4:14 — 16).

Итак, пусть никто не торопится, при первом встретившемся недоумении, бежать из ограды церковной, говоря: «Какие странные слова, кто может их слушать?» (Иоанн 6: 60). Наоборот, любовью покрывая случайные ошибки своего пастыря, пусть каждый запасется терпением, пока дальнейшая жизнь не разъяснит недоумений, пусть каждый помнит, что не вне Церкви Христовой, а только внутри ее «имеются глаголы вечной жизни» (ст. 68) и что современные носители Высшей Церковной Власти, при всем своем недостоинстве, не менее заинтересованы в чистоте Православия, чем и другие».⁵⁵

Несомненно, такие заверения первосвятителя благотворно действовали на растерявшихся людей.

20 января ст. ст. комиссия Синода выехала в Ростов для встречи с митр. Иосифом. Протоколов их беседы не сохранилось, но очевидцы передают, что на вопрос, признает ли митр. Иосиф митр. Сергия, тот ответил утвердительно, считает ли себя митрополитом Ленинградским — отрицательно, а когда его спросили, состоит ли он в каком-либо отношении к ленинградским раскольникам, тот ответил: «Не состоял и не состою». Отрекся он и от резолюции на церковно-административном акте иосифлян от 25 декабря 1927 года. После этого митр. Иосифу предъявили его послание (ответ на письмо еп. Димитрию от 25 декабря 1927 г.), но митр. Иосиф сказал, что эти строки носили характер частной переписки и оглашению не подлежали.

Насколько достоверен пересказ главных моментов беседы, сказать трудно. Но непреложно одно: своей поездкой комиссия не только не достигла цели, но в какой-то степени укрепила в митр. Иосифе решимость порвать молитвенно-каноническое общение с митр. Сергием.

После отъезда синодальной комиссии опальный митрополит погрузился в глубокое раздумье. Он вдруг осознал себя в значительной степени ответственным за несчастия в Церкви. Но ответственным не за раскол, нет. Решив для себя, что, будучи одним из кандидатов в Заместители Патриаршего Местоблюстителя, он связан старческим долгом не просто заменить удаленного от управления предшественника, но быть ему, а также и митр. Сергию предостережением, так что в случае его духовного падения он, митр. Иосиф, обязан вразумить падшего. Но как вразумить? Если в нормальных условиях духовное падение первоиерарха разбирает суд и выносится соборное решение, то в сложившихся обстоятельствах митр. Иосиф увидел только одну возможность вразумить падшего — отделиться от него⁵⁶, а, правильнее сказать, совершить над первоиерархом единоличный суд.

С аскетической точки зрения подобная логика свидетельствует о том, что митр. Иосиф впал в духовную прелесть. Это очень опасное состояние души, которое закрывает от взора человека его собственные прегрешения и заставляет его мнить о себе как чуть ли не о совершенстве, имеющем право и силы предостерегать от падений других.

И едва лишь митр. Иосиф присвоил себе право судить и вразумлять, уже ничто не могло его остановить. В то время, как нам известно, митр. Агафангел с тремя своими викариями готовил акт отхода от митр. Сергия. К ним-то и присоединился митр. Иосиф. Подписав вместе с ярославскими архиереями этот документ, он 26 января (8 февраля) обратился с особым посланием к викариям, пастырям и всем верующим г. Ленинграда, объявив себя Ленинградским митрополитом.⁵⁷

Не считая себя более связанным распоряжениями митр. Сергия и Синода, митр. Иосиф опротестовал свое якобы незаконное удаление с кафедры и, признав сам себя Ленинградским митрополитом, поручил временно управление епархией еп. Димитрию, а еп. Григория благословил продолжать служение в Александро-Невской Лавре в качестве наместника.⁵⁷

Многие российские епископы встревожились образованием нового раскола. Никак не мог примириться с этой мыслью архимандрит Лев (Егоров), который был связан с митр. Иосифом узами единства по Александро-Невской Лавре. Он не мог понять, как тот решился отступить от иноческих идеалов и встать на путь разделения. В письме к нему, исполненному любви и кротости, архим. Лев спрашивал, что заставило митр. Иосифа отойти от митр. Сергия без церковного суда и соборного решения, вопреки церковным правилам? И освобождает ли митр. Иосиф своих духовных чад от обязанности послушания ему или, уйдя в раскол, и других ведет за собой? Напоминая ему заповедь Христову о любви друг к другу, архиеп. Лев умолял его возвратиться к послушанию канонической церковной власти.⁵⁸

Однако, получив письмо от своего духовного соратника, митр. Иосиф нисколько не одумался, ответив архиеп. Льву, что раскольником себя не считает, ибо зовет людей к очищению Церкви от сеющих раскол.⁵⁸ После такого заявления, поняв, что переубедить митр. Иосифа невозможно, архим. Лев прекратил переписку. Что же произошло дальше?

В феврале 1928 года митр. Иосиф был удален из Ростова в Николо-Моденский монастырь, что в 35 верстах от Устюжины Новгородской губернии. Оттуда он управлял ленинградской паствой и делал соответствующие распоряжения викариям.

Чтобы как-то ослабить влияние мятежного митрополита на ленинградцев, митр. Сергий назначил на эту кафедру митр. Серафима (Чичагова). К сожалению, назначение было не совсем удачным и кроме новых смут и волнений ничего не принесло. Иосифляне расценили митр. Серафима как человека, строящего свое земное благополучие и «потешающего свое честолюбие на костях страждущего предшественника». Его прошлое (изгнание общим епархиальным собранием из Твери, а затем неприятие его в Варшаве) вызывало в верующих только антипатию.²²

24 февраля (8 марта) митр. Серафим прибыл в Ленинград и сразу же послал пригласительное письмо еп. Димитрию. Однако тот приглашение не принял, сказав, что признает Ленинградским митрополитом только митр. Иосифа, заместителем которого он является. Со своей стороны он звал митр. Серафима к себе, но только без посторонних. Откликнулся ли митр. Серафим на его зов, осталось неизвестным.⁵⁹

Новоназначенный митрополит неутомимо произносил в храмах проповеди в защиту законной церковной власти и против раскольников, но волнения не прекращались.

Поскольку иосифлян стали обвинять в незаконном отделении, они решили канонически обосновать свой отход. В специальном резюме они изложили ряд церковных правил, в которых усмотрели достаточное обоснование своего отхода:

«1. Мы идем за своим каноническим митрополитом Иосифом, от которого не должны отступать и прекращать возношений его имение Божественном тайнодействии «прежде соборного рассмотрения», какового не было (Двукр. Соб. прав. 14).

II. Указывают на 15-е правило Двукр. Соб., говорящее о Патриархе, но 1) митр. Сергий не патриарх, а только временный заместитель митр. Петра, — которого возносим.

2) Митр. Петр поручил митр. Сергию временное управмние Русской Церковью, но не поручил нарушать канонические правила, на которых должно основываться это управление.

3) 14-е правило Двукр. Собора в отношении митр. Иосифа нарушено еп. Николаем Петергофским раньше, чем мы якобы нарушили 15 пр., и первое нарушение было поводом ко второму мнимому нарушению.

4) В действиях митр. Сергия усматривается наличие ереси и даже худшего ее, что дает право на отхождение «прежде соборного рассмотрения» даже и от Патриарха.

III. Митрополит Сергий не имел права вторгаться в управление нашей епархией без согласия митр. Иосифа.* III Всел. Соб. 8-е правило; Антиох. 9-е; Карфаг. 64, 67.

IV. Митр. Сергий не имел права поставлять викарных епископов к нам (Сергий Зенкевич) без согласия митр. Иосифа; 1 Всел. Соб. 6-е правилo.

V. Тем более не имел права посылать к нам митрополита (Серафима Чичагова), пока наш митр. Иосиф жив и пока он добровольно не отрекся от митрополии: Двукр. Соб. прав. 16-е.

VI. В Божественном тайнодействии мы должны возносить имена своих патриархов, митрополита и епископа (Двукр. Соб. 13 — 15 прав.) Но на одном месте двух имен возносить не должны, чего теперь требует митр. Сергий, заставляя возносить вместе с именем митрополита Петра и свое имя.

VII. Насильственные переводы епископов из одной епархии в другую правилами строго воспрещаются, даже в случае, если бы клир и народ не принимал епископа (An. пр. 36), чего в отношении митр. Иосифа нет, или даже если бы было внешнее непреодолимое препятствие к принятию епископом управления епархией (V 1В сел. Соб. прав. 37).

VIII. Указывают на примеры принудительных переводов епископов с одной кафедры на другую в прежнее время. Но когда бывало, чтобы переводили одновременно свыше сорока епископов, притом даже без их ведома? И бывали ли примеры, чтобы переведенный все-таки не давал согласия и не ехал, а требовал бы соборного рассмотрения своего дела? А если бы и бывали подобные примеры, то они никогда не считались нормальными.

IX. Церковь Православная — Соборная (ср. 37 пр. Сев. An.); Митр. Сергий управляет ею единолично и совершенно произвольно. Организация «Синода» и выбор членов его без совета с другими епископами; запрещение епископов в священнослужении без Собора, на что не дерзал даже и Святейший Патриарх Тихон и т. д.

X. В этом усматривается уже нарушение догматического учения о Святой Церкви (...«Верую во Едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь»).»⁶⁰

Попробуем разобраться, насколько верны канонические обоснования, приводимые иосифлянами.

1. Раскольники утверждают, что они не должны отступать от своего канонического митрополита, согласно пр. 14 Двукр. Собора. Однако каноническим и правомочным епископом является тот архиерей, который был назначен высшей церковной властью, а таковым в Ленинграде был уже не митр. Иосиф, а митр. Сергий, возложивший временное управление митрополией на себя. Митр. Иосиф перестают быть Ленинградским митрополитом с того момента, как высшая церковная власть перевела его в Одессу.

Ссылка на 14 правило Двукратного Собора взята совершенно произвольно и не соответствует положению вещей. В нем определенно говорится: «Аще который епископ, поставляя предлогом вину своего митрополита, прежде соборного рассмотрения, отступит от общения с ним..., да будет низложен». Что же здесь общего с той ситуацией, которую создали митр. Иосиф и его бывшие викарии? Ничего. Правило говорит о самовольном отступлении епископа от митрополита, но отнюдь не о том, чтобы викарные епископы, ожидая соборного решения, продолжали подчиняться архиерею, переведенному в другую епархию. Поэтому, ссылаясь на это правило, иосифляне проявили не только неосновательность, но и преступность, исказив смысл церковного установления.

2. Митр. Сергий, действительно, не был патриархом, но согласно прямому смыслу завещания и Патриарха Тихона, и митр. Петра, он обладал патриаршими правами и был фактически не Заместителем Патриаршего Местоблюстителя, а временно исполняющим обязанности Патриарха. Поэтому на тот момент он являлся первоиерархом Русской Православной Церкви, которому обязаны подчиняться все епархиальные и викарные архиереи, согласно 34 апостольскому правилу.

Неосновательно и обвинение в нарушении еп. Николаем 14 правила Двукратного Собора. Он признавал митр. Иосифа каноническим Ленинградским митрополитом до того момента, пока его не перевели в Одессу. После этого еп. Николай стал поминать и признавать другого канонического архиерея, назначенного высшей церковной властью, оставаясь в молитвенно-каноническом общении с митр. Иосифом и другими иерархами.

Обвинение митр. Сергия в ереси основано не на церковных правилах, а на человеческих выдумках и субъективных оценках фактов.

3. Ссылаясь на правила 8-е 3 Вселенского Собора, 9-е Антиохийского и 64-е и 67-е Карфагенского, противники митр. Сергия указывают, что он якобы не имел права вторгаться в управление Ленинградской епархией без согласия митр. Иосифа. Это было бы верным только в том случае, если бы, во-первых, митр. Иосиф был митрополитом с правами первоиерарха, а, во-вторых, продолжал оставаться Ленинградским. Но в том-то и суть, что митр. Иосиф, в соответствии с указанными правилами, являлся только епархиальным архиереем, во всем подотчетным первоиерарху Поместной Церкви. А когда он был переведен в Одессу, митр. Сергий, как первоиерарх, на законных основаниях, уже не требовавших согласия на то митр. Иосифа, возложил на себя временное управление Ленинградской епархией.

4. На том же основании митр. Сергий имел право рукополагать и викарных епископов.

5. Первая половина 16 правила Двукратного Собора, на которую ссылаются иосифляне, читается так: «По причине случающихся в Церкви Божией распрей и смятений, необходимо и сие определити: отнюдь да не поставляется епископ в той Церкви, которой предстоятель жив еще, и пребывает в своем достоинстве, разве аще сам добровольно отречется от епископства. Ибо надлежит прежде привести к концу законное исследование вины, за которую он имеет удален быти от епископства, и тогда уже по его низложении, возвести на епископство другого, вместо его...»

Было ли нарушено это правило митр. Сергием? Конечно, нет. По независящим от него обстоятельствам митр. Иосиф оказался в таком положении, которое предусмотрено 18 правилом Антиохийского Собора, вследствие чего митр. Сергий вместе с Синодом не низложил его, что, собственно, предусматривает 16 правило Двукратного Собора, а только перевел, согласно 14 апостольскому правилу, в другую епархию в чести и достоинстве епископа. Таким образом, Ленинградская кафедра осталась вакантной. И только после этого на нее был назначен новый епископ.

Правда, митр. Иосиф отказался выполнить постановление Заместителя и Временного Патриаршего Синода, но это было нарушением церковной дисциплины, за что, согласно 17 правилу Антиохийского Собора, он подлежал отлучению от церковного общения, а занимаемая им ранее кафедра становилась свободной.

7. Перевод митр. Иосифа совершился не насильственно, а в силу обстоятельств, предусмотренных 18 правилом Антиохийского Собора. Толкование правил 36 апостольского и 37 шестого Вселенского Собора иосифляне дали превратно. Ни одно из них не говорит о том, что высшая церковная власть не имеет права, в случае нужды, переводить архиереев из одной епархии в другую. Они говорят о другом: если епископа по злобе народа не примут в том городе, куда он назначен, или же он не будет иметь возможности пребывать в своей епархии из-за того, что она занята неверными, то за ним сохраняется честь и звание епископское. Находясь же по этим причинам вне своей епархии, он, как гласит 18 правило Антиохийского Собора, «да ожидает, что определит о нем совершенный собор тоя области, по представлении в оный дела». И высшая церковная власть определила, чтобы митр. Иосиф занял Одесскую кафедру. Митр. Иосиф должен был повиноваться этому решению, иначе он подпадал под церковное запрещение, согласно 17 правилу Антиохийского Собора.

8. Указанный иосифлянами факт, что митр. Сергий и Синод единовременно переместили до 40 епископов, не соответствует действительности. Таких перемещений не было и быть не могло. [История Русской Православной Церкви редко встречала противление архиереев распоряжениям высшей церковной власти. В почете всегда было послушание. К примеру, когда митр. Владимира (Богоявленского) перевели из Петрограда в Киев, а митр. Макария (Невского) уволили на покой, оба подчинились этому решению, хотя в душе были не согласны с ним] 9 — 10. Митр. Сергий управлял единолично только в начале, но и такое управление не нарушало церковную соборность, поскольку Заместитель Патриаршего Местоблюстителя являлся законным преемником патриарших прав и сохранял непрерывное звено иерархической власти с Патриаршим Местоблюстителем, Патриархом Тихоном и со всей Восточной Церковью. С момента же учреждения Временного Патриаршего Синода он управлял уже не единолично, а соборно.

Что же касается организации Синода, то по тем временам она и не могла быть иной, поскольку не было никакой возможности созвать собор епископов.

Запрещение, наложенное митр. Сергием, нельзя считать единоличным, поскольку оно принято совместно с членами Синода.

Таким образом, мы не находим каких-либо нарушений митр. Сергием догматического учения Церкви. Краткий разбор тех оснований, на которых созидали свой отход иосифляне, показывает всю несостоятельность их позиции. Однако они считали совсем иначе, не допуская и мысли, что сами могут ошибаться.

Когда иосифлян спрашивали, признают ли они законным главой Церкви митр. Петра, если, вернувшись, он одобрит действия митр. Сергия, они разделялись во мнениях. Одни говорили, что признают, другие же категорически противились этому, утверждая, что «если только митр. Петр признает законным послание митр. Сергия и вступит с ним в молитвенное общение, тогда мы прервем молитвенное общение с митр. Петром и священниками, возносящими его имя».⁶²

Такая противоположность взглядов свидетельствовала об отсутствии единства между раскольниками. Одни (и таковых было большинство) отказались признавать митр. Сергия лишь потому, что тот, по их мнению, превысил свои полномочия. Другие же видели в нем отступника от Православия, предателя и убийцу церковной свободы, общение с которым невозможно даже в том случае, если его действия признает митр. Петр. Поэтому первые нуждались лишь в авторитетном засвидетельствовании правоты деяний митр. Сергия (либо со стороны Патриаршего Местоблюстителя, либо из уст другого видного иерарха, не вызывавшего сомнений в его верности Православию), другим же этого было мало. Для них символом правды служил не чей-то авторитет, а их собственный образ мыслей. Всякий думавший иначе автоматически становился их противником и врагом. Истинно православными и церковными они признавали только самих себя, считая всех прочих состоящими в расколе. Иными словами, они понимали дело так, что это не они ушли в раскол, а митр. Сергий вместе со своими последователями. Вот как высказывался по этому поводу митр. Иосиф в ответном письме к архим. Льву (Егорову):

«Погодите, придет, мы надеемся, время, когда будем говорить о наших событиях судом, И кто тогда будет более обвиняем — большой вопрос. А пока дело обстоит так: мы не даем Церкви в жертву и расправу предателям и гнусным политиканами агентам безбожия и разрушения. И этим протестом не сами откалываемся от нее, aux откалываем от себя и дерзновенно говорим: "Не только не выходили, не выходим и никогда не выйдем из недр истинной Православной Церкви, а врагами ее, предателями и убийцами считаем тех, кто не с нами и не за нас, а против нас. Не мы уходим в раскол, не подчиняясь митр. Сергию, а Вы, ему послушные, идете за ним в пропасть осуждения"».⁶²

Крайняя непримиримость взглядов иосифлян выражалась еще и в том, что свое неприятие митр. Сергия они перенесли на храмы и на таинства. Православную Церковь, возглавляемую митр. Сергием, они именовали не иначе как «царством антихриста», храмы и монастыри сергиевской ориентации — «вертепами сатаны», священников — «его (сатаны) служителями», а таинство Св. Евхаристии — «бесовской пищей». ⁶³ Объявляя о безблагодатности православных пастырей, они запрещали своим последователям да и сами избегали приобщаться Христовых Тайн у сергианских пресвитеров и осмеивали и оплевывали все, что Православная Церковь признавала святыней. И самое печальное, что никто из раскольников даже не думал остановить эту вакханалию. Более того, вожди разделения разжигали в своих последователях ненависть и вражду, изощряясь в злохулениях на святыню.

14 (27) марта состоялась сессия Священного Синода, на которой было вынесено постановление об увольнении от занимаемых кафедр и о запрещении в священнослужении митр. Иосифа (Петровых), еп. Димитрия (Любимова), еп. Сергия (Дружинина), архиеп. Серафима (Самойловича), архиеп. Варлаама (Ряшенцева), еп. Евгения (Кобранова), еп. Иерофея (Афонина) и еп. Алексия (Буй). ⁶¹ Но раскольники пренебрегли и этим постановлением, продолжив свое неблагодарное дело.

Ввиду непрекращающихся волнений митр. Серафим (Чичагов) распорядился 19 марта (1 апреля) совершать по всем храмам особое молебствие об умиротворении Церкви. Но подобно оторвавшемуся от скалы камню, иосифляне все ниже и стремительнее падали в бездну раскола.

В середине 1928 года митр. Иосиф предпринял попытку реабилитировать себя в глазах гражданской власти и получить право на свободный въезд в Ленинград. Он написал письмо Е. А. Тучкову, в котором просил снять возводимые на него обвинения. ⁶⁴ Его просьба была соответствующим образом рассмотрена, но цели не достигла. Это была его последняя попытка оправдать себя, после которой он уже ни к кому не обращался.

Отделившись от митр. Сергия, вожди раскола, естественно, должны были озаботиться об упрочнении своего положения и вовлечь в свое движение как можно больше сторонников. Вопрос стоял так: если народ поддержит их дело — значит, они одержат победу, если нет — их ждет неудача.

Первое время распространение раскола протекало бурно, тысячи верующих и десятки видных пастырей Ленинградской и других епархий откликнулись на воззвание отколовшихся епископов и пошли вслед за ними. Однако через несколько месяцев картина изменилась. Первоначальный пыл уменьшился. В умах православных началась переоценка событий, они апеллировали уже не к эмоциям, а к рассудку. И хотя волнения продолжались, число присоединяющихся к расколу явно уменьшилось. Для такого большого дела иосифлянам не хватало епископского авторитета. Российский епископат оставался на стороне митр. Сергия, хотя и не был согласен со всеми его действиями.

Вероятно, желая заручиться поддержкой «соловецкого епископата», еп. Димитрий послал в Соловецкую обитель своего послушника Сергия. Сей «ревнитель благочестия» старательно склонял ссыльных епископов на сторону еп. Димитрия, но те заявили, что осуждают ленинградский раскол и считают этот поступок безумием еп. Димитрия, который должен понести суровое наказание. ⁸ Самого же послушника Сергия и таких, как он, соловецкие епископы воспринимали не иначе как врагов церковного мира.

Встретив отпор в сердцевине епископата и не очень полагаясь на свой авторитет, еп. Димитрий с единомышленниками решили укрепить свои позиции иным способом: они начали составлять списки архиереев, которые якобы отделились от митр. Сергия, рассылая их по разным городам и весям.

Составленные в разное время, разными лицами, эти списки сильно рознились. В некоторых числилось 18 архиереев, в других 26 или 28, а один содержал имена аж 88 епископов. Но это был явный подлог, ибо иосифляне вписывали архиереев, которые и не думали отделяться от митр. Сергия: в один из таких списков, например, был вписан еп. б. Лужский Мануил (Лемешевский). ⁵¹

Подобные методы свидетельствовали не только о бесчестности уклонившихся в раскол, но и о шаткости их положения. Однако такого рода агитация имела успех в среде людей, мало знакомых с церковной действительностью.

Всякий слух, который мало-мальски касался недовольства какого-либо архиерея мероприятиями митр. Сергия, иосифляне использовали в своих целях. Так, узнав от кого-то, что свое недовольство по этому поводу высказывал митр. Новгородский Арсений (Стадницкий), они распространили молву, что и этот архиерей состоит в числе оппозиционеров. Для опровержения этих слухов митр. Арсений написал митр. Сергию специальное письмо от 28 марта (10 апреля) 1928 года, в котором ясно указал, что никому не давал полномочий вписывать его имя в списки раскольников и что действия митр. Агафангела, митр. Иосифа и иже с ними он отнюдь не одобряет. ⁶⁵

Иосифляне организовали и выпуск специальной литературы, в которой авторы старались опорочить митр. Сергия и его сторонников. Сохранилась одна такая анонимная брошюра «К характеристике митр. Сергия», изданная в Нижнем Новгороде в начале 1928 года. В ней, основываясь на отрицательных примерах из прежней жизни митрополита, автор пытался доказать, что он «изменник и предатель свободы Церкви» и что в его деяниях скрыты личинки пагубной ереси. Все эти пасквили, распространяемые среди народа и духовенства, завершались разными как бы предсказаниями и сновидениями «блаженных» и «юродивых». Одна из таких «провидиц» будто бы видела во сне Божию Матерь, которая возложила руку на еп. Димитрия и сказала ему что-то к утверждению в вере. Другие видели и более страшные сновидения: словно последователи митр. Сергия пребывают в огне геенском, а последователи еп. Димитрия в великой славе. ⁶⁶ Словом, упомянутые «блаженные» и «юродивые» пророчествовали явно в пользу раскола. И как это ни печально, находились люди, которые верили всем этим «бабьим басням» и в страхе отходили от церковного единства.

К концу апреля 1928 года в Ленинградской епархии либо целиком, либо частично к иосифлянам перешли около 20 храмов. Главным сосредоточением раскольников был храм Воскресения на канале Грибоедова. Весь притч этого собора в полном составе подписал акт об отходе от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, и главную роль в таком решении сыграли проф.-прот. В. Верюжский и прот. Феодор Андреев. Здесь служили видные протоиереи: ключарь собора кандидат богословия о. Никифор Стрельников, кандидат богословия Иоанн Никитин, Александр Флеров, Александр Тихомиров, Сергий Тихомиров — б. благочинный и духовник кающихся из обновленчества, свящ. Филофей Поляков, Боголюбов и другие. В этом храме совершали богослужения вожди раскола еп. Димитрий и еп. Сергий, а также проезжие архиереи, разделявшие взгляды иосифлян: еп. Алексий (Буй) б. Витебский и еп. Василий (Дохторов) б. Каргопольский. В этой «цитадели раскола» совершались епископские и священнические хиротонии и присоединение к расколу.

Из других храмов, присоединившихся к тому времени к иосифлянам, нам известны следующие:

1. Церковь на Пороховых во имя Святителя Моисея Новгородского;

2. Церковь на Пискаревке в честь преп. Александра Ошевенского;

3. Церковь деревянная в бывшем Лютиковском подворье;

4. Церковь на Петровском острове, в доме убежища престарелых артистов;

5. Церковь Сретения на Выборгской стороне;

6. Церковь-часовня в Лесном, б. арзамасского Алексеевского женского монастыря;

7. Церковь Грузинской Божией Матери на Большой Охте при бывшем подворье Красногорского монастыря Архангельской епархии (здесь разделение окончательно произошло около весеннего Николина дня 1928 года);

8. Тихвинская церковь в Александро-Невской Лавре, где вся двадцатка признала духовным руководителем еп. Димитрия и куда перешли архим. Алексий (Терехин), иеромонахи Игнатий и Григорий и архидиакон Варлаам. Они заново окропили храм, пригласив для этого б. духовника кающихся из обновленчества прот. Сергия Тихомирова.

Примкнули к расколу и храмы в окрестностях Ленинграда:

1. Церковь на Стрельне;

2. Церковь на станции Володарского (Сергиево) во имя преп. муч. Андрея Критского. Здесь служил наездами о. Филофей Поляков;

3. Госпитальная церковь в Красном Селе;

4. Церковь в Тайцах;

5. Приписная церковь в Александровке;

6. Феодоровский собор в Детском Селе;

7. Церковь села Удосоло Кингисеппского уезда;

8. Старо-Ладожский женский монастырь (здесь часть монахинь, признавшая митр. Иосифа, сплотилась вокруг игуменьи Анфисы, а другая, оставшаяся верной митр. Сергию, объединилась около Алесеевской б. монастырской церкви. Впрочем, последовательницы Анфисы впоследствии вернулись к сергиевской ориентации);

9. Церковь в селе Тигоде б. Ново-Ладожского, Волховского уезда, куда в 1928 г. еп. Димитрий поставил своего диакона;

10. Зеленецкий монастырь;

11. Церковь в селе Теребонижье, возле Зеленецкого монастыря.

В этот же период (с декабря 1927 по апрель 1928 г.) произошли и так называемые «персональные присоединения» к расколу. К ним принадлежат:

1. Игуменья Вероника с некоторыми монахинями из Воронцовского подворья Псковской епархии;

2. Монахиня Максимилла с другими из Ладожского подворья;

3. Инокини Ольга и Мария из Бежецкого подворья;

4. Монахиня Павла и другие из упраздненного Полоцкого подворья;

5. Около 50 монахинь во главе с м. Иоанной из упраздненного Иоанновского монастыря;

6. Несколько монахинь из Кикеринского монастыря, в т. ч. постриженица этой обители Анастасия Куликова, жительствующая в квартире еп. Димитрия и принявшая схиму;

7. Схимница Екатерина и около 20 монахинь из Воскресенского Новодевичьего монастыря;

8. Иеродиакон Нестор и игумен Клавдий из Киевского подворья.

Впоследствии к иосифлянам присоединились еще несколько храмов:

1. Церковь во имя преп. Серафима Саровского за Нарвской заставой;

2. Церковь в селе Гатчино Кингисеппского уезда, куда в сентябре 1928 г. еп. Димитрий назначил своего священника;

3. Знаменская церковь в Петергофе;

4. Кладбищенская церковь в Петергофе;

5. Церковь в селе Мыслово при реке Волхове;

6. Церковь во имя св. апостолов Петра и Павла в селе Вырица Детскосельского уезда;

7. Церковь подворья Казанского монастыря в том же уезде;

8. Церковь в Носелке;

9. Церковь в Новинках;

10. Церковь в селе Геогриевском;

11. Церковь в селе Вшелях Лужского уезда;

12. Церковь в селе Посолодино того же уезда;

13. Церковь в селе Красные Горы;

14. Церковь села Баранова Лужского уезда;

15. Единоверческая Николаевская на ул. Марата;

16. Церковь в селе Лебяжье за Ораниенбаумом;

17. Церковь в Троицке (Гатчино), куда приезжал еп. Димитрий к болящей Марии Леленовой;

18. Паданское Введенское подворье на Большой Охте, где половина инокинь во главе с заведующей монахиней Пантелеймоной Зайцевой в конце 1928 года присоединилась к иосифлянам; И в Александро-Невской Лавре:

19. Благовещенская;

20. Николо-Феодоровская;

21. Иосидоровская;

22. Духовская церковь, которая около трех недель обслуживалась иосифлянами.

Таким образом, волны разделения захлестнули 42 храма Ленинградской епархии. Однако, как мы уже говорили, отзвуки раскола докатились и до других мест. Так, в Твери к иосифлянам присоединились Христорождественский монастырь и Никольская церковь Желтиковского монастыря, куда после смерти архим. Иосафа еп. Димитрий назначил иеромонаха Горгония, постриженника Ново-Афонского монастыря. В Серпухове, где разделение обязано своим появлением еп. Алексию (Готовцеву), почти половина (восемь) церквей отошла к еп. Димитрию, а в феврале 1928 года сюда был назначен епископ иосифлянского поставления Максим (Жижиленко).

В Москве известны три церкви, отошедшие от митр. Сергия: Грузинской Божией Матери и Никола Большой Крест в Китай-городе и храм Воздвижения на Воздвиженке. В церкви Николы Большой Крест инициатором разделения был настоятель храма прот. Валентин Свеницкий — человек незаурядных способностей, имевший большое влияние на столичную интеллигенцию и потому соблазнивший многих. Однако незадолго до своей кончины он осознал свою ошибку и примирился с митр. Сергием.

Параллельно с ленинградским расколом возникли самостоятельные разделения в Глазовском, Котельническом, Яранском, Слободском уездах и в слободе Кухарка Вятской епархии. Отделившихся возглавил Глазовский епископ Виктор (Островидов), о котором речь пойдет в отдельной главе. Там же отошли от митр. Сергия еп. Яранский Нектарий (Трезвинский) и еп. Иларион (Вольский).

В г. Никольске Вологодской губернии разделение возглавил еп. Иерофей (Афонин). В Новгороде в раскол перешла Спасо-Преоб-раженская церковь, а в его окрестностях — сельские храмы в Московице и Велебнице. К ним присоединились и 12 братий во главе с архим. Сергием из Перекомского монастыря. В Воронежской епархии отделились церкви сел Избердей и Придача, приняв над собой духовное руководительство еп. Алексия (Буй).

Ушли в раскол также отдельные храмы в Киеве, на Кубани, в Псковской епархии, на Урале. Небольшие общины были насажены раскольниками в Красноярске (архим. Неофит) и Харькове, где два архимандрита Киево-Печерской Лавры Климент и Макарий вместе с четырьмя монахами перешли к еп. Димитрию. Здесь же вошел в молитвенно-каноническое общение с бывшим Ленинградским викарием и еп. б. Ялтинский Павел (Кратиров).

Вот, собственно, и все епархии, которых затронуло иосифлянское разделение. Если не считать городов, где возникли малые общины, то получится, что кроме Ленинграда раскол проник в Москву и частично в Московскую область, на Кубань, в Тверскую, Вятскую, Воронежскую и Псковскую епархии. Да и в этих местах число церквей, отошедших от митр. Сергия, было столь незначительно, что они едва были заметны среди православных храмов сергиевской ориентации.

Духовные вожди иосифлянского раскола явно страдали недальновидностью, не умея правильно оценить значение исторических событий в прошлом, настоящем и будущем. Гораздо большей идейностью и, можно сказать, нравственной чистотой отличалось рядовое духовенство. Среди них были замечательные пастыри, явившие себя ранее истинными борцами за чистоту вероучения: проф.-прот. В. Верюжский, прот. Сергий Тихомиров и другие. Не зря еп. Серпуховской Мануил скорбел по поводу их отделения. «Отошли, отклонились наилучшие пастыри, — с болью в сердце говорил он, — которые своей непорочностью в борьбе с обновленчеством стояли много выше других». ⁶⁷

Однако в рядах иосифлян были и такие священники, которые мнили о себе слишком высоко и при этом допускали в своих догматических взглядах непозволительные погрешности. Таков, например, был прот. Феодор Андреев, который заранее брал ориентацию на католичество, распространяя в Ленинграде взгляды В. Соловьева. ⁶⁸

Очень неоднородны в своих взглядах были миряне, волею судеб примкнувшие к расколу. Их условно можно разделить на три группы. В первую входила академическая и ученая интеллигенция, которая, усматривая в деяниях митр. Сергия отступление от истины, не считала для себя возможным оставаться в молитвенно-каноническом общении с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя, расценивая это как сделку с совестью. Ко второй группе можно отнести представителей высшего светского класса царской России: старых чиновников и т.п. 69 Большинство из них были слишком привязаны к самодержавию и потому не желали идти ни на какие контакты с советской властью, придавая расколу политическую окраску. В иосифлянах эти люди рассчитывали обрести верных союзников. К третьей же группе принадлежал простой народ, который в делах веры руководствовался более чувством, нежели разумом. В большинстве своем здесь были «люди экзальтированные, не всегда уравновешенные, нередко чуждые элементарных понятий церковных и богословских, смешивающих свои гражданские симпатии с религиозными идеалами и все вместе взятые не имеющие никакого понимания соборного спасения в Церкви», — писал в июле 1928 г. еп. Мануил.⁷⁰ Среди них можно было увидеть тех «блаженных» и «юродивых», о которых мы уже упоминали, и множество простецов, слепо веривших всяким небылицам и до фанатизма настроенных против своих противников. В Серпухове, например, проиосифлянские миряне носили за пазухой камни и грозили при всяком удобном случае изувечить православного архиерея, так что правящий епископ боялся ходить в храм один.

Такую пеструю картину представляло из себя иосифлянское движение.

Казалось, что после отхода от митр. Сергия раскольники должны были бы в первую очередь озаботиться организацией центрального управления, которое бы руководило всеми сторонами жизни нового общества. Однако никаких шагов в этом направлении они не сделали, посчитав, что перед ними стоят совершенно иные цели. Своим отходом они намеревались сохранить свободу Церкви и оградить паству от якобы пагубных действий первоиерарха, который, как они считали, учинил раскол, в то время как они остались в самых недрах Православной Церкви. Думая так, они не поднимали вопрос управления в широком масштабе, а о том управлении, которое принадлежало по праву каждому епископу, мыслили так: во главе Ленинградской епархии стоит митр. Иосиф, ему-то и подчинены все викарные епископы, пастыри и миряне. Церковная область управляется самостоятельно на правах автономии.

Вероятно, иосифляне предполагали и далее сохранять в таком виде управление, однако церковные события заставили их расширить епископские полномочия. Незаметно для себя они восхитили права первоиерарха, т. к. простерли свою власть за пределы епархии и превратились из областных архиереев во всероссийских. Правда, они не создавали, подобно григорианам, специального центрального, хотя бы и временного, управления, но всеми своими действиями демонстрировали, что церковная власть находится в их руках и что от них должно исходить всякое распоряжение, имеющее общецерковное значение.

Иосифляне стремились объединить под главенством митр. Иосифа даже ярославскую оппозицию⁷¹, упрочив тем самым свое первенствующее значение в церковном управлении. И хотя это им не удалось, все же сами попытки говорят об их желании сосредоточить в своих руках церковно-административную власть.

С того момента, как митр. Иосиф официально встал во главе раскола, ленинградские викарии и, в частности, еп. Димитрий преступили свои полномочия. Они обращались с архипастырскими посланиями в другие епархии, пытаясь склонить на свою сторону духовенство и мирян, они рукополагали священников, посылая их в чужие епархии (Вятку, Краснодарский край и др.) и даже поставили своего епископа в Серпухов, зная, что там есть законный православный еп. Сергий (Гришин). Подобные действия претендовали на полномочия высшей церковной власти.

Как, с точки зрения церковных правил, можно рассматривать действия иосифлянских епископов? Не говоря уже о том, что их отделение от митр. Сергия и служение в состоянии запрещения, в соответствиями с правилами 31 Апостолов, 14 Константинопольского Двукратного Собора, 14 Сардикийского Собора, 28 и 38 Карфаненского Собора, были противоканоничны, — действия и форма правления также шли в полный разрез с церковными постановлениями.

2-е правило Второго Вселенского Собора определенно говорит, что «областные епископы да не простирают своея власти на церкви, за пределами своея области... Не быв приглашены, епископы да не приходят за пределы своея области для рукоположения или какого-либо другого церковного распоряжения...»

То же подтверждает и 8-е правило III Вселенского Собора: «Дабы никто из боголюбезнейших епископов не простирал власти на иную епархию, которая прежде и сначала не была под рукою его, или его предшественников: но аще кто простер, и насильственно какую епархию себе подчинил, да отдаст оную: не преступаются правила отец...»

«Епископ, — говорится в 45-м Апостольском правиле, — да не дерзает вне пределов своея епархии творити рукоположения во градех и селех ему не подчиненных. Аще же обличен будет, яко сотвори сие без согласия имеющих в подчинении грады оные, или села: да будет извержен и он, и поставлении от него».

По точному смыслу приведенных правил ни митрополит, ни епископ области не имеют власти вторгаться в дела другой епархии, и если отделившиеся епископы распространяли архипастырские послания и рукополагали священников и архиерея для других епархий, то тем самым они явно нарушали церковные правила. В соответствии с этим и правление отколовшихся имело антиканоничный характер.

В устроении церковного управления имеет значение собор православных епископов, от которого оно и получает свое утверждение. Управление же иосифлян было самовольным, дерзким и преступным. Правда, они заявляли, что признают своим церковным главой митр. Петра, но, во-первых, митр. Петр ничего не знал о деятельности ленинградских раскольников и никакой санкции на устроение ими своего управления не давал, а во-вторых, они и Патриаршего Местоблюстителя признавали постольку, поскольку предполагали видеть в нем своего единомышленника. Достаточно им было услышать, что митр. Петр одобряет действия своего Заместителя, как они с презрением отвергли бы и его власть над собой. За митр. Петра они только прятались, скрывая свои антиканоничные стремления и действия. Фактически они были разобщены не только с митр. Сергием и единомышленным ему епископатом, но и с Патриаршим Местоблюстителем, и если они установили свои формы правления, то установили их самочинно, и не к созиданию, а к разрушению церковного единства.

В своем большинстве епископы и пресвитеры остались верными митр. Сергию. Правда, и среди них были архиереи и иереи, которые неодобрительно, а порой и осуждающе смотрели на некоторые действия Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, но тем не менее не считали этого достаточным для отделения. Они признавали, что полезнее снизойти к немощам своего первоепископа, нежели создавать раскол.

Мы остановим свое внимание на позиции тех епископов и пастырей, которые не только высказывали свое осуждение расколу, но и принимали то или иное участие в борьбе с ним. В этом отношении большое влияние на умиротворение паствы имел «соловецкий епископат».

Внимательно наблюдая из неволи за церковной жизнью, «соловецкие» епископы живо реагировали на все более-менее значительные события. Твердо стояли на страже церковного единства архиеп. Иларион (Троицкий), архиеп. Прокопий (Титов), архиеп. Амвросий (Полянский), архиеп. Евгений (Зернов), еп. Глеб (Покровский) ⁸ еп. Мануил (Лемешевский), архиеп. Петр (Зверев) и другие. Их мнения разделяли некоторые лица духовного и светского звания: прот. Иоанн Шастов из Оренбурга и профессор Иван Васильевич Попов.

Мы располагаем письмом архиеп. Илариона (Троицкого) от 21 июля 1928 года, в котором он высказывается по поводу иосифлянского разделения. А поскольку мнение этого иерарха было доминирующим в среде «соловецкого епископата», то мы не погрешим против истины, утверждая, что его письмо отражает взгляд и остальных «соловецких» архиереев.

«Что реку о всем, — писал архиеп. Иларион. — А то, что отделяющимся я до крайней степени не сочувствую. Считаю их дело совершенно неосновательным, вздорным и крайне вредным. Не напрасно каноны 13 — 15 Двукр. Собора определяют черту, после которой отделение даже похвально, а до этой черты отделение есть церковное преступление. А по условиям текущего момента преступление весьма тяжкое. То или другое административное распоряжение, хотя и явно ошибочное, вовсе не есть «казус белли». [Повод] Точно так же и все касающееся внешнего права Церкви (т. е. касающееся отношения к государственной политике и под.) никогда не должно быть предметом раздора. Я ровно ничего не вижу в действиях митр. Сергия и Синода его, что бы превосходило меру снисхождения или терпения. Ну а возьмите деятельность хотя бы Синода с 1721 по 1917 г. Там, пожалуй, было больше сомнительного, и, однако, ведь не отделялись. А теперь будто смысл потеряли, удивительно, ничему не научились за последние годы, а пора, давно пора бы... Утверждаются часто на бабьих баснях... Что поделаешь. Ухищрения беса весьма разнообразны. Да, не имеем мы культуры и дисциплины. Это большая беда...» ⁷²

О самом митр. Иосифе архиеп. Иларион говорил, что тот, как допустивший грех отделения по злобе, останется при своих убеждениях до конца своих дней.

«Какую шутку выдумали, — писал он знакомым. — Он (митр. Сергий — авт.) мол отступник. И как пишут, будто без ума они. Сами в яму попадают и за собой других тащат. А Осиповы письма уж очень не понравились. Будто и не он пишет вовсе. У него будто злоба какая. И самый главный грех тот, что его на другую должность перевели. Значит и отступник... Что и других переводят, так что ж делать, поневоле делают, как им жить дома нельзя. А прежде по каким пустякам должность меняли и еще рады были, а теперь заскандалили. А теперь для пользы дела, не по интересу какому. Лучше дома жить, это что говорить, да от кого это зависит? С ним ничего не поделаешь, хоть об стенку лбом бейся, все то же будет. Значит, ругаются по пустякам и зря, вред себе и другим делают. Так-то, дорогой мой...» ⁷³

Вместе с «соловецким епископатом» болезненно переживали разделение и бывшие Ленинградские епископы: Сестрорецкий Николай (Клементьев), Кронштадский Венедикт (Плотников) и Ладожский Иннокентий (Тихонов). Они писали своим духовным чадам, что в действиях митр. Сергия нет нарушений ни догматов, ни канонов, ни уставов и разоблачали несостоятельность греховной идеологии митр. Иосифа и еп. Димитрия. Еп. Иннокентий даже написал еп. Димитрию увещевательное письмо, на которое тот ответил обширным посланием об «отступлении от истины» сергиевской Церкви. К сожалению, письма эти не сохранились. ⁶⁶

В отрывках дошло до нас частное письмо еп. Николая к некоему О. Ф. Б., написанное в начале 1928 года.

«Действия митр. Иосифа, — писал он, — мне кажутся непоследовательными и не чуждыми некоторой тонкой своекорыстности.

1. Непоследовательны: прерывая общение с митр. Сергием, Владыко Иосиф поддерживает свое общение с митр. Петром, поддерживающим и одобряющим митр. Сергия. Выходит против математического правила: две величины, равные порознь третьей...

2. Но пряди тонкого своекорыстия почему-то обнаружились не тотчас после обнародования сергиевского обращения, а спустя два месяца, когда митр. Иосифа задело организационно-административное колесо Синода и митр. Сергия. Получается впечатление при чтении Иосифовских документов такое, что они не появились бы на свет, если бы автор их не был затронут служебным передвижением к некоторому понижению. Не протестовал он в прошлом году при назначении с Ростовской кафедры на Ленинградскую; полагаю, что не протестовал бы и в том случае, если б обращению митр. Сергия сопутствовало какое-либо заявление с другой стороны, облегчающее положение Церкви.

Эти соображения ослабляют только силу протеста, но не уничтожают. Принципиальная сторона его — теряет ли Церковь вообще или священноначалие в частности свою чистоту и правду от своих заявлений покорности и содействия безрелигиозной власти — великий вопрос, который, независимо от осложнений личной борьбы действующих лиц, становится вопросом жизни и совести людей и, конечно, когда-нибудь найдет свое решение. Если обращение сделано, выражаясь словами Писания, «уповающе токмо в животе сем», то оно и восприемлет здесь свое возмездие, если же автор его живет в надежде живота вечного — чего, я думаю, отрицать никак не следует, — то надо усматривать и мотивы издания обращения не шкурнические (простите грубое слово) и продажные, а попечительные о Церкви и преследующие ее спасительную пользу. В худшем случае, надо думать, митр. Сергий добросовестно заблуждается, а не сознательно предательствует. Лично я оцениваю его действия так: Понятие «общества» (Церковь в ее человеческой половине) и народа шире понятия государства и власти... Сколько сменялось видов государства, устройства и форм власти только, например, в нашей истории, а народ русский — все один и Церковь единая православная. Любовь к Церкви и народу (Рим. гл. XII и 1 Кор. гл. XIII) долготерпеливо побеждала злое государство и власти. Мы, архипастыри, как лица апостольского преемства, ответственны не за себя только и за свой исторический момент, но и за все его прошлое. Дерзаем ли мы, например, осудить Церковь Петровского периода за то, что она, выстрадав от шутейского и всепьянейшего церковного сообщества (собора), пошла на устроение свое в новых условиях тогдашней жизни и постепенно их изгладила? Если она ошиблась тогда, то мы, «зиждя грады пророческия», тем самым виним себя и продолжаем их ошибку, — следовательно, неправославны. Но такого сознания в нас нет: несмотря на личные недостатки Феофана Прокоповича. Церковь не извергла его, хотя современники и сторонники Феодосия Яновского весьма зазирали его и хотя наша иерархия есть ведь и его преемница. Так и митр. Сергий верит в избранный им путь церковного устроения и поскольку до него наши архипастыри и пастыри не противились законодательству советской власти в церковных делах до обращения митр. Сергия, по совести стараясь исполнять инструкции, несоответствующие канонам, и за это их не осуждали (в числе исполнителей были особенно ревнивы и нынешние противники митр. Сергия), постольку не следовало бы спешить осуждать, а тем более прерывать с митр. Сергием сейчас, ибо, в сущности, пока он ничего не прибавил к тому, что фактически было...» ⁵⁵

Доводы еп. Николая были настолько обстоятельны, что находили благодарные отклики среди его адресатов и служили противодействием расколу.

Из числа епископов, находившихся на епархиях, боролись за церковное единство митр. Ленинградский Серафим (Чичагов), еп. Петергофский Николай (Ярушевич), викарий Ярославской епархии Вениамин (Воскресенский). В Серпухове живое участие в противлении раскольникам принимал еп. Серпуховской Сергий (Гришин), испытавший на себе всевозможные поношения и оскорбления со стороны иосифлян.

Неоценимый вклад в церковное умиротворение вносили рядовые пастыри, чьи труды благословенны в очах Божиих. Имена их перечесть невозможно. Назовем, к примеру, о. Всеволода. Он был своего рода духовным старцем, под чьим руководством спасались многие православные ленинградцы. Этот батюшка тоже не был согласен с мероприятиями митр. Сергия, однако считал, что несогласие не дает право кому бы то ни было прерывать молитвенно-каноническое общение с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя и тем более объявлять его и всех находящихся с ним в общении безблагодатными. Высланный гражданскими властями из Ленинграда, он укреплял и утешал своих духовных чад письмами.

«Знаю, — писал он, — что у вас великие церковные недоумения и нестроения. У вас произошло разделение на две части. Одни стоят за митр. Сергия и за Синод, другие — против. Беспристрастно судя, и те и другие неправы. Митр. Сергий и его Синод выпустили воззвание, в котором смешивают церковное дело с политикой и совершают перемещение епископов помимо воли последних, издают распоряжения, которые по совести не могут исполнять многие православные, и превышают свои церковные права — права лишь Заместителя Патриаршего Местоблюстителя.

Все это вредные для Церкви мероприятия. Они составляют частное каноническое преступление митр. Сергия и иже с ним. Но не таковы еще эти преступления, чтобы можно было объявлять митр. Сергия безблагодатным и требовать немедленного разрыва молитвенного с ним общения. Правы те, которые выставляют против митр. Сергия обвинения: но глубокая, ничем не оправдываемая ошибка их заключается в том, что они порвали общение с ним и даже объявляют его еретиком, а всех, находящихся в общении с ним, безблагодатными. Думаю, что за это они будут отвечать перед Господом. Есть, следовательно, неправда у одних, есть она и у других. Взаимные прощения одной и другой стороны не имеют поэтому, никакой силы, потому что при этих прещениях ни та, ни другая сторона не опирается на истину Православия. Лишь то запрещение влечет за собой лишение благодати, которое согласно с волей Божией, выраженной во всей совокупности Православия. И лишь то благословение влечет за собой ниспослание благодати, которое согласно с волей Божией. Если же этого согласия нет, то не только благодать не отымается и не посылается, но сама церковная жизнь показывает, что все такие действия Церковью не принимаются, хотя бы их совершали Великие Вселенские Соборы и самые право-славнейшие патриархи и синоды.

Таковы действия той и другой власти у вас. Обе не имеют догматической и канонической основы в своих прещениях друг на друга. И вы можете свободно ходить в те и другие храмы, моля Господа, чтобы он дал каноническую правильность в отношениях между православными и умирил бы Церковь Свою.

Нельзя ходить только к явным раскольникам: обновленцам, григорианцам и украинцам. Этих последних бойтесь: они — безблагодатны». ⁷⁴

Следует обратить внимание на субъективность и ошибочность взглядов о. Всеволода в отношении прощений. Он смешал простые суждения о деяниях митр. Сергия с осуждением, завершенным молитвенно-каноническим разрывом с первоиерархом, которое неминуемо влечет за собой церковное отлучение (14 правило Двукратного Собора).

Но даже при таких погрешностях письмо это умиротворяюще действовало на смущаемых «двоевластием» ленинградцев, переписывалось и передавалось из рук в руки, смиряло и утешало.

Необходимо упомянуть и о великом ленинградском старце о. Михаиле (Прудникове), который самой своей жизнью и беседами с приходящими к нему удерживал людей от разделения. Сам вождь раскола еп. Димитрий глубоко уважал о. Михаила и очень надеялся, что тот поддержит его дело. Однако пастырь ни на минуту не согласился с этой мыслью. «Ныне Церковь Божия в огне!» — говорил он о плодах разделения. А когда умирал, то последними его словами были: «Слава Богу, что я умираю в Православии. Великая беда тем, кто ушел в раскол».

После его смерти, последовавшей 3 сентября 1929 года, его духовник, о. Петр Крестовоздвиженский, до этого времени избегавший посещать сергиевские храмы, поспешил в церковь Скоропослушницы, сказав, что молитвы о. Михаила спасли его от пропасти, к которой он не только приблизился сам, но и увлекал за собой других.

Особое значение в борьбе с иосифлянством имела деятельность еп. Серпуховского Мануила (Лемешевского). Его имя было хорошо известно и любимо ленинградцами. В сентябре 1923 года еп. Мануил был послан Патриархом Тихоном на борьбу с обновленческим расколом, и за 144 дня его пребывания в северной столице твердыня обновленчества поколебалась; одна за другой раскольнические церкви начали возвращаться к правой вере, приносили покаяние маститые протоиереи и священники, народ плакал, радуясь о победе Православия... Эта борьба сроднила еп. Мануила с ленинградской паствой и снискала ему имя стойкого борца за чистоту веры. Даже еп. Димитрий, тогда еще протоиерей, сравнивал его с каменным столпом, высоко возвышающимся над городом.

В феврале 1924 года еп. Мануил был арестован и сослан на Соловки. Но ленинградцы не забыли его. И когда, измученные и истерзанные смутами и нестроениями, они спрашивали: «За кем идти?», — то даже вожди раскола отвечали: «Подождите, вот вернется еп. Мануил, он и скажет, за кем вам идти». И люди с надеждой ожидали возвращения поборника Православия, который верно укажет им путь.

10(23) февраля 1928 года, отбыв срок ссылки, еп. Мануил прибыл в Москву. Уже спустя два дня митр. Иосиф послал к нему с особым поручением иеромонаха Моденского монастыря, будучи уверен, что еп. Мануил присоединится к сторонникам разделения и своим авторитетом поможет одержать скорую победу над сергианами. «От вас требуется только согласие, — заявил посланец. — Если Вы согласны, то митр. Иосиф приглашает вас к себе в Моденский монастырь, где в тот же день возведет вас в митрополиты... За Вами пойдет не только простой народ, но и весь российский епископат...»

«Нет, дорогой батюшка, — отвечал еп. Мануил, — согласиться с тем, что предлагает мне митр. Иосиф, я не могу. Это претит моему внутреннему убеждению. Я — представитель «соловецкого» епископата. Все мы, 17 человек, единодушно и единогласно клятвой скрепили решение не отделяться от митр. Сергия, хранить церковное единство и не присоединяться ни к какой группе раздорников. «Соловецкий епископат» поручил мне доложить об этом митр. Сергию. Я давал клятву и нарушать ее не собираюсь. К тому же, я считаю дело митр. Иосифа вздорным, не отвечающим ни церковным, ни монашеским идеалам. Передай ему, что ни за ним, ни за еп. Димитрием я не пойду. Я — монах и потому оказываю послушание своей законной церковной власти в лице митр. Сергия».

Такую печальную для иосифлян весть иеромонах сообщил своим вождям. Те никак не могли смириться с мыслью, что еп. Мануил отказался принять участие в их деле. «Я не могу поверить, чтобы он был не с нами, — восклицал еп. Димитрий, — неужели и этот высокий столп Православия пал?!»

Отмежевание еп. Мануила заставило иосифлян обеспокоиться за судьбу своего дела. Ведь они сами уверяли паству, что еп. Мануил укажет людям правильный путь. А теперь получалось, что он призывал держаться митр. Сергия.

Опасаясь влияния еп. Мануила на верующих, раскольники стали распространять слухи, будто и этот иерарх изменил Православию. Однако большая часть ленинградцев не верила подобным утверждениям и с нетерпением ожидала его приезда в Ленинград.

Но в те дни права и возможности еп. Мануила были еще сильно ограничены. Проживая в московском Даниловом монастыре, он фактически оставался на покое и имел право только вести переписку. Глубоко встревоженный судьбой ленинградской паствы, которую он считал своим детищем, еп. Мануил, естественно, не замедлил воспользоваться и этой малой возможностью. Мы приведем текст одного из его писем:

«К почитателям моим Петроградской стороны сие мое краткое слово. Многие мне пишут и лично говорят, что они меня не забыли, что они мне продолжают верить, иные говорят, что они по-прежнему меня любят, уважают, что я был их, хотя как будто не с ними теперь, что не забудут меня и всегда будут помнить и в таком же духе... Вы, пользуясь случаем, прислали мне свою лепту. Спасибо вам всем сердечное за нее. Но знайте, что я предпочел бы, в конце концов, быть всеми оставленным в материальной поддержке, впасть в нужду, терпеть невзгоды вещественные и т. п., чем получать деньги от тех, кто уже не со мной. Мне не нужно ваших денег. Дайте мне ваши опустошенные сердца. Если вы верите мне сколько-нибудь, то знайте, что на вас всех лежит священная обязанность умолять своих архипастырей (Димитрия, Сергия) и пастырей подчиниться законному (как это и ни тяжело было бы в сознании вашем) постановлению Синода о запрещении в священнослужении всех тех из них, кто отпал в иосифлянский раскол. Со дня получения им этого постановления оно вступит в законную силу. Вспомните историю с запрещением б. прот. А. Введенского. Вы должны умолять, слезно умолять их не служить. Если они на этот раз послушают голос народа своего и объявят, что как запрещенные служить не могут, они совершат воистину великое дело для умиротворения Церкви.

Собор епископов слушал и разбирал их дела. Они вправе требовать суда епископов, но до суда служить не должны. Если же раскаются, то и запрещение будет снято.

Хотелось бы много написать, но на душе тяжело. Многие из вас ослеплены правотой занятой вами позиции и спокойно не могут разобраться. Просите у Бога смирения себе и разумения мудрости. Когда же настанет такой радостный день, что мы будем все вместе (а не будет более «их» и «наших»)?! Молитесь за всех и за вся. Да благословит вас Господь на правый и спасительный путь.» ⁷⁵

Однако волна церковных нестроений в Ленинграде не успокаивалась. Более того, синодальное постановление о запрещении в священнослужении митр. Иосифа еще более обострило ситуацию. Как мы уже говорили, митр. Серафим (Чичагов) даже счел необходимым совершать во всех храмах молебствия об умиротворении Церкви, но и это не помогло. Народ (и не только иосифляне, но и православные «сергиане») не хотел признавать своим архиереем митр. Серафима и настойчиво требовал еп. Мануила. Правящий архиерей не мог спокойно не только молиться, но и просто пребывать в митрополичьих покоях. И тогда в конце апреля он отправился к митр. Сергию просить у него благословения на то, чтобы еп. Мануил приехал в Ленинград и успокоил паству.

К этому времени произошли изменения и в судьбе самого еп. Мануила — 12(25) апреля он был назначен в Серпухов викарием Московской епархии. Что же касается хлопот митр. Серафима, то они достигли цели: еп. Мануилу была выдана виза на въезд в Ленинград и Лугу, и вечером 14(27) апреля он сел в поезд.

Основная задача поездки еп. Мануила заключалась в том, чтобы проститься с паствой и по мере сил успокоить волнения, указав людям верный путь. Именно этого и ждал от него истомленный народ, нуждавшийся не в обличениях и полемике, а в авторитетном слове человека, которому он верил и который ничем не погрешил против Православия. Уже одно это обстоятельство предвозвещало успех скромной, но ответственной миссии еп. Мануила.

В первый же день, после всенощной в Зверинском подворье, владыка выступил перед молящимися, доказывая, что у иосифлян не было никаких оснований создавать опасный для Церкви раскол, что причина разделения кроется не столько в распоряжениях высшей церковной власти, сколько в гордости и отсутствии любви у раскольников, и если бы иосифлянские вожди действительно любили свою паству, они бы не толкнули ее на гибельный путь. Желая утвердить собравшихся в правых мыслях, еп. Мануил заверил, что он никогда не изменит делу Православия.⁷⁶

На следующий день, 16(29) апреля владыка Мануил вместе с митр. Серафимом (Чичаговым) совершил литургию в Троицком соборе на Измайловском проспекте. После службы он вновь обратился к молившимся, изложив свой взгляд на церковные события. ⁶⁷ Многое из того, о чем говорил преосвященный, люди прежде расценивали совсем по-другому. Им, к примеру, казалось, что запрещения митр. Сергия и Синода не имеют канонической силы. Владыка же поставил это запрещение в тесную взаимосвязь с запрещением, незаконно снятым еп. Алексием с прот. А. Введенского, и такая трактовка событий прояснила неправоту действий запрещенных пастырей и архипастырей.

В ином свете увидели собравшиеся и каноническое достоинство самого митр. Сергия. Указав, что именно он, митр. Сергий, находится в каноническом общении с Восточными Патриархами, еп. Мануил уверил паству, что Заместитель Патриаршего Местоблюстителя вовсе не зазнавшийся архиерей, как его представляли иосифляне, а первоиерарх, заботящийся о церковном благе, причем, иерарх, который гораздо смиреннее митр. Иосифа, поставившего себя слишком высоко. Впервые ленинградцы услышали и об истинном отношении «соловецкого епископата» к митр. Сергию и разделению. Информация была для них совершенно неожиданна и нова. Тем не менее люди выходили из храма умиротворенными, начиная понимать, где правый путь.

Вечером того же дня владыка был приглашен на квартиру к проф. В. Верюжскому, где собралось немало иосифлянских священников и светских лиц, желавших доказать правоту своего дела. Беседа между ними и митр. Мануилом носила мирный характер, никаких резких выпадов не было. Вопросы решались канонические. Нового ничего фактически сказано не было, но каждая сторона стремилась осветить тот или иной факт со своей точки зрения. На некоторые действия митр. Сергия их взгляды даже сходились, но это касалось малозначимых аспектов, в принципиальных же вопросах никто уступать не хотел.

Когда владыка спросил, почему иосифляне так поторопились с отделением, — те ответили, что боялись запрещения. «А что, батюшка, — уточнил тогда владыка у о. Феодора Андреева, — если бы вы не отошли, то подчинились бы запрещению или продолжали бы служить?» О. Феодор отвечал, что вынужден бы был подчиниться. «Но так как я наперед знал, что запрещение будет неизбежно, — добавил он, — то мы и поспешили отойти от митр. Сергия, чтобы избавить себя от всех последствий, связанных с запрещением!»

При таком искаженном толковании церковных правил прийти к какому-то согласию было невозможно, и неудивительно, что к концу беседы каждая сторона осталась при своих убеждениях.

Тем временем еп. Мануил узнал, что иосифляне неправильно истолковывают некоторые места из его бесед и объясняют его неучастие в расколе боязнью запрещения. Такая трактовка сильно огорчала владыку, и, чтобы развеять неправые толки и преградить путь всякой двусмысленности, он решил еще раз изложить свои взгляды на разделение. Поэтому утром, после литургии в Зверинском подворье, он в третий раз обратился к народу, разъяснив, что не страх человеческий, а страх Божий препятствует ему отступить от правого пути и что раскольники грешат против послушания Церкви, считая наложенное на них запрещение недействительным.³⁹

Одно за другим поучения еп. Мануила и его авторитет борца за чистоту Православия выбивали почву из-под ног иосифлянских вождей. Взволнованные его выступлениями, они решили еще раз пригласить владыку к себе, и в тот же вечер в бывших митрополичьих покоях собрались около 200 видных представителей иосифлянства. Еп. Мануилу предлагались вопросы общего и частного характера, но уже в более острой форме, чем предыдущим вечером. Беседа продолжалась более двух часов, но по-прежнему ни одна из сторон не желала поступиться своими воззрениями. Иосифляне настаивали на том, что политика митр. Сергия ведет к порабощению церковной свободы, епископ же доказывал обратное и призывал смириться перед церковной властью, подчиниться запрещению и принести покаяние. На вопрос еп. Мануила, признают ли они митр. Петра главой Русской Церкви, если он одобрит действия митр. Сергия, они заявили, что если таковое случится — они порвут с Патриаршим Заместителем всякое общение.

Со скорбью в сердце покинул еп. Мануил митрополичьи покои, убедившись, что его бывшие друзья и сомолитвенники отстаивают неправое дело, коснея в своем заблуждении. Иосифляне также покидали собрание, печалясь о том, что еп. Мануил якобы уже не тот, каким они его знали прежде, и изменил Православию. Это убеждение они активно распространяли среди народа.

Наступил четвертый день пребывания владыки в Ленинграде. И вновь еп. Мануил обратился к верующим после вечерней службы в Очаковском подворье. Стараясь рассеять недоумения, посеянные в народе относительно его верности Православию, он разъяснял свою позицию и предупреждал о тех горьких плодах, которые порождает иосифлянский раскол. При этом еп. Мануил не только защищался от нападок, но и наступал. Он говорил о скороспелом решении об отделении, об озлоблении иосифлянских вождей и их вражде к православным священникам и пастве, об их лукавстве (когда они с помощью лжи пропагандировали свои убеждения), о насильственном удерживании людей в расколе... Как самую большую опасность еп. Мануил назвал самообольщение иосифлян, которые не только отрицали всякий авторитет «сергиевской» иерархии, но и духовно опустошали свою паству.⁵¹ Все это, говорил владыка, свидетельствует не о наличии православного духа у отошедших в разделение, а напротив, о его отсутствии.

После таких речей наиболее упорствующие иосифляне начали заявлять, что еп. Мануил — проводник политики митр. Сергия, что он «агитирует идти за предателем церковной свободы»... Но эта клевета уже не имела особого влияния на простой народ, который глубоко верил в архипастыря-исповедника.

В последний, пятый день своего пребывания в Ленинграде владыка с утра до вечера принимал посетителей. Уже готовый к отъезду, в назначенный час он прибыл в Преображенский собор, чтобы проститься с паствой и еще раз засвидетельствовать ей об истине. Народу собралось так много, что он не вмещался в стенах храма.

Когда окончилось богослужение, еп. Мануил вышел из алтаря и в последний раз обратился к ленинградцам. Он подтвердил, что между ним и вождями раскола лежит непроходимая пропасть — наложенное высшей церковной властью запрещение в священнослужении. Что он не занимается агитацией, а выражает скорбь об уклонившихся в раскол. Что он зовет верующих последовать его примеру в несении подвига поста и молитвы за тех, кто откололся от церковного единства.⁷⁷ После этого преосвященный преподал общее благословение и направился к выходу. Люди заплакали и, взяв архипастыря на руки, бережно понесли его к приготовленной карете. Такие теплые, сердечные проводы красноречивее всяких слов свидетельствовали о выборе народа.

Всего лишь за пять дней еп. Мануил сумел внести в сердца верующих умиротворение. Своим авторитетом, отеческой любовью и состраданием он не только приостановил дальнейшее распространение раскола в Ленинграде, но и возвратил в лоно Православной Церкви многих находившихся на перепутье.

Спустя несколько дней после его отъезда еп. Серафим уже мог сказать: «Ну вот, теперь я имею возможность спокойно трудиться и совершать архипастырское служение».

22 апреля (5 мая) еп. Мануил прибыл в Серпухов. В храме св. пророка Илии он совершил свое первое служение, а на следующий день вечером в Никольской церкви принял новую паству от еп. Сергия (Гришина).

Как нам известно, в этом городе почти половина приходов ушла в иосифлянский раскол. При этом последователи разделения отличались непримиримостью и злобой по отношению к «сергианам». Их фанатизм вполне испытал на себе б. еп. Сергий, эта же участь ожидала и еп. Мануила. Не успел он приступить к своим обязанностям, как на него посыпались анонимные угрожающие письма, а всякое его возвращение из храма в архиерейский дом сопровождалось градом ругательств, насмешек, а порой и камней. «Дождется ваш архиерей, — грозили они православным прихожанам, — мы его когда-нибудь с горы сбросим!»

Владыка терпеливо переносил незаслуженные оскорбления и прилагал все усилия к умиротворению.

Дело осложнялось тем, что раскольники действовали в Серпухове не только открыто, но и тайно. С первых дней вступления митр. Сергия в должность Заместителя Патриаршего Местоблюстителя против него начали настраивать народ два епископа: Арсений (Жадановский) и Алексий (Готовцев). При этом они не отделялись от митр. Сергия, а действовали тайком. Когда еп. Алексия перевели в другой город, еп. Арсений, проживавший в те дни в одном из подмосковных женских монастырей, негласно поддерживал в своих почитателях оппозиционерство. А вскоре в Серпухов явились и открытые иосифляне, так что образовался раскол как бы с двойными стенами: видимыми и невидимыми. Сокрушить такую крепость мог только человек, имевший неоспоримый авторитет среди верующих. Но если для ленинградцев авторитет еп. Мануила был несомненен, то для серпуховчан владыка был человеком новым, неизвестным, и потому прежде, чем организовать решительную борьбу с иосифлянами, ему предстояло завоевать сердца своей паствы.

Прежде всего в каждый праздничный и воскресный день еп. Мануил разъяснял народу сущность возникшего раскола. При этом проповеди его носили оттенок мирной отеческой беседы, без каких-либо выпадов или обличений в отношении раскольников. Сам относясь к отделившимся с любовью и состраданием, он и паству призывал к тому же.

Не раз и не два посещал владыка местных руководителей разделения, обсуждая с ними церковное положение и призывая к миру и общей молитве. Но ни убеждения, ни теплое отеческое отношение к ним, ни подвижническая жизнь самого архиерея — ничто не могло вразумить отделившихся. Особенно упорствовал в заблуждении о. Александр Кремышенский, настоятель главного храма иосифлян. Убедить его вернуться в лоно Православной Церкви еп. Мануил так и не смог.

Гораздо большего успеха он достиг среди простого народа. Почти ежедневно в православных храмах можно было увидеть новые и новые лица — это были раскаявшиеся прихожане иосифлянских церквей. В Православие они переходили молча, тихо, незаметно. Ряды иосифлянской паствы редели, а вместе с этим уменьшалась и ненависть раскольников и к еп. Мануилу, и к митр. Сергию, и к православному епископату вообще.

Уже через два месяца усердного и терпеливого архипастырского труда иосифлянство в Серпухове было если не совсем ликвидировано, то во всяком случае сведено до минимума. Почти три четверти мирян, пребывавших в расколе, вернулись в Православие. Оставшиеся уже не представляли серьезной опасности для серпуховской паствы, хотя по-прежнему отличались фанатизмом.

Уже с лета 1928 года в Серпухов спокойно могли приезжать на праздники православные архиереи. Здесь служили митр. Сергий, архиеп. Рязанский Ювеналий (Масловский), архиеп. Вятский Павел (Борисовский), еп. Подольский Иннокентий (Летяев), еп. Сергиевский Петр (Руднев)...

Так стараниями еп. Мануила, его исповедническим трудом было приостановлено иосифлянское движение и, более того, наметился крутой поворот к ликвидации раскола.

После того, как в Ленинграде и Серпухове был нанесен сокрушительный удар по главным силам оппозиции, иосифлянское движение начало быстро таять. Многие миряне, соблазненные иосифлянскими вождями, мало-помалу возвращались в православные храмы. Приносили покаяние и некоторые священнослужители: о. Николай Ковалев, диакон Розов из Ораниенбаума, удаленный из иосифлянской Сретенской церкви на Выборгской стороне, прот. Александр Никитин, иеромонах Нафанаил и другие. Перешли в сергиевскую ориентацию притч и прихожане села Верховины Волховского уезда, Зеленецкий монастырь... Правда, в 1928 году еще наблюдались случаи присоединения к расколу отдельных храмов и людей, но это происходило в маленьких сельских приходах, не имевших большого значения для укрепления иосифлянских позиций.

Несмотря на явное оскудение рядов, вожди иосифлянства продолжали упорствовать. Они были готовы скорее остаться совсем без паствы, нежели пересмотреть свои взгляды и присоединиться, как они выражались, «к предателям». Даже раскаяние ярославской группы не повлияло на их решимость. Они увидели в возвращении последователей митр. Агафангела к митр. Сергию лишь трусость, малодушие и новое предательство Истины. Вот что писал по этому поводу митр. Иосиф к еп. Димитрию 24 июля 1928 года:

«Дорогой Владыко!

Да укрепит Вас Господь на Ваши святые труды для блага Церкви Его, Помолитесь, чтобы и мой «отдых» был на пользу и на лучшее, чем то, что мог бы я сделать трудами своими. Премного утешило меня сообщение о том, как вы все бодро и терпеливо идете своим тесным путем. Эти сообщения премного устыжают меня в моем нетерпении и малодушии и дают новые силы и побуждения крепко стоять и впредь за дело Христово!

Ярославские «дезертиры» меня как-то мало смутили и удивили. Да и в конце концов не в них дело, и не они когда-либо являлись опорою нам или давали содержание и питание нашему образу мыслей и действий. Самое их выступление и в хронологическом отношении было позднее нашего, и если в свое время, казалось, было на пользу нам, то теперь — лишение этой «пользы» не составило для нас никакого вреда, оказавшись укором лишь для новых изменников и предателей истины и правды дела, Итак, мимо их — далее!.. Пусть они промелькнут как отставшие и ничуть не задержавшие нас на нашем крестном пути!

Нам отставать по примеру их не приходится, чтобы не было в этом поощрения их малодушию и расслаблению. И от Господа бывали отпадавшие, уходившие от Него и оставляющие Его в столь удивительном меньшинстве. Зато эти 12 (впрочем, и в этом маленьком числе оказался потом и еще «диавол». Иоан. VI, 66 — 71) выросли потом в то, что мы теперь так хотим спасти и бережно охранить от новых предателей и разрушителей и что эти разрушители сумели опять умалить до «ничтожного меньшинства». Но пусть опять и нас не смутит это! Будем крепко помнить, что большинством голосов (и подавляющим) была распята Сама Истина, и ссылающиеся теперь в свое оправдание на большинство — пусть лучше прочтут себе в этом жестокое обличение и укор, что их «большинством» вновь распинается Христос-Истина!

И как тогдашнее «большинство» к довершению печального сходства возглавляли и вдохновляли не какие-нибудь простые смертные, а поставленные Самим Господом для служения спасения верных Анны и Каиафы, так и теперь во главе новых распинателей Христовых видим тех, кого никак бы не следовало и не хотелось тут видеть. Кто даст себе труд углубиться побольше в смысл совершающегося, найдет множество других поразительных совпадений с тем, что показали нам Голгофа и Камень Воскресения.

Вновь блеснут пред нами и Иуды, и Симоны, и удавившееся предательство, и покаявшееся отречение, и Симоны Киринейские, помогшие Крестоношению Христову, и «немысленные и косные сердцем еже веровати»..., и чувствовавшие «на сердце ли наю, горя бе в наю, егда глаголаше» и m. д. ...И с особой живостью и радостью вновь чувствует сердце, что распятый большинством Христос все-таки опять воскрес, осиявая Своею радостью верное Ему меньшинство, а запечатавшие Его гроб запечатали для себя опять светлое видение и познание неумирающей Истины». ⁶²

Вот где поистине самообольщенное упорство! Они только — Церковь, а остальные — наглые предатели и изменники Истины! Они только хранят Христову Правду, а прочие суть распинатели, нечестивые первосвященники, иуды и проч. Что это, если не прелесть духовная, полонившая умы и сердца раскольников?!

В июле 1928 года иосифлянское движение пытался взять под свое крыло Карловацкий митрополит Антоний (Храповицкий). Он тайно переслал в Советский Союз послание, в котором призывал всех верных архипастырей примкнуть к Карловацкому Синоду. Это письмо-обращение перепечатывалось и передавалось иосифлянами из рук в руки, однако большого влияния и последствий не имело.

Умиравшее разделение временами словно пробуждалось, пытаясь закрепиться слабыми корнями на поверхности церковной жизни. Однако сила Православия разрывала нити корней и не давала возможности им укрепиться. В октябре 1928 года иосифляне захватили Духовскую церковь Александро-Невской Лавры и почти три недели совершали в ней богослужения. Но затем в число прихожан влилось около 50 верующих — «сергиан», и произошло настоящее сражение за обладание храмом, кончившееся победой православных. В праздник св. Александра Невского (23 ноября ст. ст.) церковь была заперта, и служение в ней возобновилось лишь через десять дней. А еще через три дня, 6 (19) декабря, приступил к своим обязанностям новый наместник Лавры архимандрит Амвросий (Либин).

Во второй половине 1928 г. к еп. Димитрию присоединилась единоверческая Николаевская церковь. Неожиданно забил ключ иосифлянства в Паданском Введенском подворье, где заведующая, монахиня Пантелеймона Зайцева, стала требовать от служащего игумена Виталия поминовения митр. Иосифа, а когда тот отказал — она с половиной монахинь объявила о своем отделении от митр. Сергия и заняла храм.

Можно было бы привести и некоторые другие примеры, но все они были лишь незначительными проблесками в жизни иосифлян.

Еп. Димитрий прилагал все усилия, чтобы не дать угаснуть своему делу. Он служил в разных храмах, ездил по пригородам и селам. За его усердие и твердое стояние в расколе митр. Иосиф возвел его к Рождеству 1928 года (к 7 января 1929 г.) в сан архиепископа. Но ни иерархическое возвышение, ни старания еп. Димитрия не могли остановить приближающееся крушение.

1929-й год стал самым печальным и трагическим годом для поборников разделения. Начиная с апреля, один за другим были арестованы и сосланы митр. Иосиф, архиеп. Димитрий, еп. Максим, проф. В. Верюжский, прот. Ф. Андреев, священник Крыме-шенский и другие вожди раскола. Митр. Иосиф был сослан в Казахстан, где он работал бухгалтером на медном комбинате и где скончался, так и не примирившись с Церковью. Остальные были рассеяны по дальним уголкам России, где также окончили свои дни в ссылке и лагерях. Впрочем, проф. В. Верюжский остался в живых. В 1946 году он принес покаяние и был принят в общение с Московской Патриархией. В 1955 году, будучи профессором Ленинградской духовной академии, сей бывший раскольник предал душу Господу. ⁷⁸

К концу года из всех вождей раскола на свободе оставался лишь еп. б. Нарвский Сергий (Дружинин), но большого влияния он не имел. Судьба его доподлинно неизвестна, однако вскоре он тоже исчез с арены церковной жизни. Вероятнее всего, он разделил участь своих единомышленников.

Таким образом, остатки иосифлянской паствы лишились всех своих руководителей и были оставлены на произвол судьбы. Часть отколовшихся, смирившись с обстоятельствами, присоединилась к Православной Церкви, другая, более упорная, скиталась по городам и весям, все дальше удаляясь от живительных источников и умирая на пути удаления без покаяния и причащения Христовых Тайн.

В 1930 году иосифлянский раскол прекратил свое существование.

По широте размаха иосифлянство имело, конечно, меньшее значение, чем обновленчество. Оно быстро появилось на арене церковной истории и также быстро исчезло, оставив в России лишь незначительный след. В нем не было организаторской силы, которая могла бы сплотить русский епископат и повернуть кормило церковного корабля. Вожди его, чуждые церковной дисциплины, привыкли руководствоваться более чувствами, нежели общими интересами. Кроме того, иосифлянство было лишено того важнейшего основания, на котором твердо зиждется истинная Церковь Христова — духа любви и сострадания.

И все же это движение таило в себе большую опасность как для внешнего устройства Русской Православной Церкви, так и для ее внутреннего единства. Категорический отказ от всякого общения с гражданскими властями, на котором настаивали иосифляне, отречение от легализации могли обернуться для Церкви погибелью. Но самое страшное заключалось в том внутреннем соблазне, который несло в себе иосифлянство. Свой отход от митр. Сергия учредители раскола постарались прикрыть ширмой «сохранения чистоты Православия», чем внесли великий соблазн в души православных. Вследствие их политики в Патриаршей Церкви образовались как бы два православных общества: иосифлянское и сергианское. Духовенство и паства терялись в догадках: за кем идти? кто прав? где истина? В той и без того непростой обстановке найти правильный ответ на эти вопросы было очень и очень нелегко.

Когда возникло обновленчество -- православный народ сердцем распознал всю его опасность, тем более, что раскольники и не скрывали своих целей «обновить» и «исправить» веру наших отцов. Но в данной ситуации людей сбивала с толку мнимая правота раскольников. С этой точки зрения иосифлянство оказалось более опасным для единства Церкви и ее судьбы. Поверив иосифлянским вождям, многие из тех, кто так горячо боролся против обновленчества, присоединились к ним, чтобы оградить Церковь от нового «предательства». Сколько искренне заблуждавшихся душ последовали за «вождями слепых» и тем сгубили себя!

Но, лишенное твердых основ, иосифлянство неминуемо должно было прийти к своему печальному концу. Этому способствовало и то обстоятельство, что в его ряды включилось большое число людей, агрессивно настроенных против советской власти. Антикоммунизм иосифлян придал церковному движению ярко выраженный политический оттенок и, соответственно, вызвал активное противодействие со стороны репрессивных органов СССР...

Частично мы уже давали каноническую оценку этому движению, но все же следует подвести итоги.

34-е апостольское правило ясно определяет церковно-дисциплинарную норму для каждого архиерея: «Епископам всякого народа подобает знати первого из них, и признавати его яко главу, и ничего превышающего их власть не творити без его рассуждения... Но и первый ничего да не творит без рассуждения всех. Ибо тако будет единомыслие...»

На основании этого правила Русский Православный Собор 1917 — 1918 гг. и установил церковное управление во главе с Патриархом, которому подчинялись епархиальные и викарные епископы, а он сам был подотчетен Собору Поместной Церкви. Назначения и перемещения архиереев совершались Патриархом.⁷⁹ Ему же принадлежало право обращаться ко всей Русской Церкви с посланиями и воззваниями.⁸⁰

Установленное Собором церковное управление хотя и не обычным пороком, а по завещанию Патриарха (но — уполномоченного на это Собором) перешло после его смерти к митр. Петру, а от него — к митр. Сергию. Естественно, что архиереи должны были находиться в подотчетном отношении к митр. Сергию и тем самым незыблемо хранить церковную дисциплину и послушание первоиерарху. Иосифляне же встали на путь прямого нарушения канонов и своим отделением нарушили церковную дисциплину.

14-е и 15-е правила Двукратного Константинопольского Собора предусматривают единственно законную возможность отхода от подчинения первоиерарху — когда тот открыто проповедует ересь. Во всех других случаях церковные каноны осуждают отделение. Митр. Сергий ничего еретического не допускал. Его воззвание от 16 (29) июля 1927 г., послужившее камнем преткновения, если бы и заключало в себе ошибку Заместителя, то ее можно было рассматривать лишь как нравственно-административную погрешность, но никак не преступление против вероучения. Нельзя расценивать как еретические и действия митр. Сергия по переводу архиереев с одной кафедры на другую, в чем также обвиняли его иосифляне. Постановления Поместного Собора допускают подобные перемещения, предпринятые ради пользы церковной. Но даже если бы и можно было увидеть в таких перемещениях каноническую погрешность, все равно отделение было невозможно прежде соборного решения по этому поводу.

Прервав молитвенно-каноническое общение с первоиерархом без достаточных к тому оснований, иосифляне нарушили 14-е и 15-е правила Двукратного Константинопольского Собора, создали раскол и тем самым подвергли себя каноническому отлучению.

Вторым нарушением церковной дисциплины и правил явилось служение иосифлянских священников в состоянии запрещения. Даже в том случае, когда запрещенные признают себя невиновными, они, согласно 14 правилу Сардикийского Собора, имеют право апеллировать к большому Собору, но, однако, продолжают пребывать под запрещением. Если же они до соборного рассмотрения их вины нарушат запрещение, то, в соответствии с 38-м правилом Карфагенского Собора, лишат себя возможности на дальнейшую апелляцию, и наложенное на них запрещение останется в силе.

Иосифлянские епископы и священники, продолжая служить, не считаясь с решением высшей церковной власти, подпали под действие указанных правил. Правда, они считали, что, отделившись от митр. Сергия прежде запрещения, они якобы избегли его канонической силы, но такое толкование церковных правил — чистейший произвол, на что особенно обращал внимание еп. Мануил.⁷⁷ Церковные каноны не знают такого правила, которое освобождало бы от ответственности лиц, уклонившихся от общения с первоиерархом. Напротив, приведенные выше правила ясно доказывают, что самочинники непременно подпадают под церковное взыскание и несут сугубую ответственность за разделение.

Третьим нарушением канонов и догматов Православия является вопрос литургический. Как нам уже известно, иосифляне объявили митр. Сергия и единомысленный ему епископат безблагодатными, таинства и обряды, совершаемые ими, — «служением бесовским», а православные храмы — «храмами сатаны».⁶³ Эти утверждения иосифляне основывали на том, что, предав Церковь, митр. Сергий и подчиняющиеся ему епископы допустили грех, худший ереси, и потому де отнята от них благодать Божия. Такие умозаключения страдают сугубой крайностью и полны канонических и догматических ошибок. Дело в том, что не само по себе наличие ереси в действиях епископа или священника лишает его благодатности, а церковное запрещение, налагаемое на них высшей церковной властью. Только после этого проповедующий ересь связуется в своих иерархических полномочиях, а совершаемое им священнослужение лишается благодатного действия.

Даже в период обновленческого движения, допускавшего явное искажение православного вероучения, при решении вопроса: в каком сане принимать обращающихся из этого раскола священнослужителей? — высшая церковная власть основывалась не на наличии ереси у того или иного иерея, а на церковном прощении, наложенном на него Патриархом Тихоном. Пресвитеры, рукоположенные до прощения, принимались в Православие в сущем сане, а те, кто принял рукоположение после прощения, — принимались либо в простом чине, либо в сане иерея, по усмотрению решающих. Если же встать на точку зрения иосифлян, то мы должны будем осудить самого Патриарха Тихона за то, что он принял в сущем сане митр. Сергия, некоторое время пребывавшего в обновленческом расколе, и признать духовенство, рукоположенное последним, безблагодатным. Но это абсолютно неправильно. «Вся елика аще свяжете на земли, будут связана на небеси, и елика аще разрешите на земли, будут разрешена на небеси» (Мф. 18:18), — такова сила церковного закона.

Митр. Сергий и единомышленный ему епископат не допустили никакой ереси, никаким церковным судом они не были ни отлучены от Церкви, ни просто запрещены в священнослужении, не подпали ни под какую соборную клятву, и их иерархические действия никем связаны не были. Следовательно, считать их безблагодатными нет никаких оснований. Сила Божественной благодати, данной им через высшую церковную власть, пребывала в них незыблемо, и все совершаемые ими таинства имели спасительное действие. Своим отрицанием этого иосифляне допускали хулу на Духа Святаго, «а иже речет на Духа Святаго, не отпустится ему ни в сей век, ни в будущий» (Мф. 12:32).

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Письмо архиеп. Серафима к митр. Сергию от 06.02.1928. Арх. 43.

² К правительству СССР. Обращение православных епископов из Соловков. Арх. 1 — А.

³ Послание митр. Сергия и Временного при нем Патриаршего Синода Преосвященным Архипастырям, пастырям и всем верным чадам Святой Православной Российской Церкви от 18 (31). 12.1927. Арх. 32.

⁴ Циркуляр митр. Сергия и Временного при нем Патриаршего Синода от 12 (25).05.1927 на имя еп. Петергофского Николая. Арх. 21.

⁵ Уральские Церковные Ведомости, 1927, № 14 — 15, с. l.

⁶ Доклад еп. Спасо-Клепиковского Василия от 11.11.1927. Арх. 3.

⁷ Арх. 1 — А.

⁸ Письмо к митр. Сергию от прот. Иоанна Шастова от 16.02.1928. Арх. 2 — Б.

 ⁹ Сведения участника совещания «соловецких» епископов.

¹⁰ Письмо митр. Сергия к митр. Кириллу от 02.01.1930. Арх. 74.

¹¹ Уральские Церковные Ведомости, 1927, № 12 — 13, с. l.

¹² Послание трех епископов, п. 4. Арх. 41.

¹³ Необходимые канонические поправки к Посланию митр. Сергия и его Священного Синода от 16 (29).07.1927. Арх. l.

¹⁴ Послание по поводу «Воззвания» митр. Сергия. Арх. 63.

¹⁵ Киевское воззвание по поводу «Послания» митр. Сергия, ноябрь 1927 г. Арх. 25.

¹⁶ По поводу «Воззвания» митр. Сергия. Арх. 64.

¹⁷ Письмо еп. Максима к митр. Сергию от 13 (26). 10.1927. Арх. 69.

¹⁸ Арх. 63.

¹⁹ Журнал Московской Патриархии, 1931, № l, cс. 3 — 4.

²⁰ Там же, с. 5.

²¹ Арх. 27.

²² Арх. 2.

²³ Письмо митр. Иосифа к митр. Сергию от 28.09.1927. Арх. 24.

²⁴ Письмо митр. Иосифа к Е. А. Тучкову, апрель 1928 г. Арх. 17.

²⁵ Письмо митр. Иосифа к митр. Сергию от 17 (30). 10.1927. Арх. 65.

²⁶ Арх. 29

²⁷ Открытое письмо en. Петергофскому Николаю от 01.11.1927. Арх. 61.

²⁸ Арх. 65.

²⁹ Церковные Ведомости. 1918 г., № II — 12, с. 67.

³⁰ Письмо митр. Иосифа к архим. Льву. Февраль 1928. Арх. 23.

³¹ Арх. 61.

³² Письмо Н. Чепурина к еп. Мануилу от 17 (30).04.1928. Арх. l — A.

³³ Обращение к митр. Сергию группы ленинградского духовенства и мирян. Арх. 1 — А.

³⁵ Арх. 18.

³⁶ Арх. 59.

³⁷ Арх. 60.

³⁸ Арх.. 20.

³⁹ Слово еп. Мануила, сказанное в Зверинском подворье г. Ленинграда 30.04.1928. Арх. 70.

⁴⁰ Арх. 51.

⁴¹ Арх. 30.

⁴² Арх. 55.

⁴³ Каталог русских архиереев за последние 60 лет (1897 — 1957), составленный еп. Мануилом, Чебоксары, 1959, ч. II, с. 387.

⁴⁴ Записки прот. А.Л. о русской церковной жизни первой половины XX века, сс. 26 — 27. Рукопись.

⁴⁵ Арх. 38.

⁴⁶ Журнал Московской Патриархии, 1932, № 9 — 10, с. 8.

⁴⁷ Арх. 32.

⁴⁸ Арх. 19.

⁴⁹ Постановление Временного Патриаршего Синода и митр. Сергия от 25.01.1928 № 17. Арх. 58.

⁵⁰ Заявление свящ. В. Бушуева на имя еп. Мануила от 20.04. (3.05) 1929. Арх. 76.

⁵¹ Слово еп. Мануила, произнесенное в Очаковском подворье от 01.05.1928. Арх. 70.

⁵² Арх. 71.

⁵³ Постановление Священного Синода от 3 (16).01.1929. № 12. Арх. 57.

⁵⁴ Арх. 58.

⁵⁵ Арх. 2 — 3.

⁵⁶ Ответ митр. Иосифа арх. Льву. 1928 г. Арх. 23.

⁵⁷ Арх. 31.

⁵⁸ Письмо еп. Димитрия к арх. Льву. 1928 г. Арх. 23.

⁵⁹ Прот. С. А. Новое разделение в Православной Церкви, т. н. иосифлянство или димитрианство и автокефалисты. Лд., 1929 (машинопись). Арх. 15.

⁶⁰ Арх. 40.

⁶¹ Письмо еп. Мануила к матушке Серафиме от 15 (28).03.1928. Арх. 34.

⁶² Арх. 23.

⁶³ Письмо митр. Сергия к митр. Кириллу от 5 (18).09.1929. Арх. 75.

⁶⁴ Арх. 17.

⁶⁵ Арх. 2 — Ж.

⁶⁶ Беседа на текущие события церковной жизни (машинопись). Арх. 66.

⁶⁷ Слово еп. Мануила в Троицком соборе 29.04.1928. Арх. 70.

⁶⁸ Правда о религии. М., 1956, с. 396.

⁶⁹ Известия ЦИК, апрель 1928.

⁷⁰ Пастырское послание еп. Мануила от июля 1928. Арх. 8.

⁷¹ Письмо митр. Агафангела к митр. Сергию от 25.03.1928. Арх. 48.

⁷² Арх. 11.

⁷³ Письмо архиеп. Илариона от 12.08.1928. Арх. 13.

⁷⁴ Арх. 22.

⁷⁵ Арх. 34.

⁷⁶ Слово еп. Мануила 15 (28).04.1928 в Зверинском подворье.Арх. 70.

⁷⁷ Слово еп. Мануила 02.05.1928 в Преображенском соборе. Арх. 70.

⁷⁸ Журнал Московской Патриархии, 1955, № 4, с. 9 — 12.

⁷⁹ Священный Собор Православной Российской Церкви. Собрание определений и постановлений, вып. 1, изд. Соб. Совета, М., 1918, § 2. Определение 8 декабря 1917, п. 2, лит. «И».

⁸⁰ Там же, лит. «3».

ВИКТОРИАНСТВО

Эта оппозиция получила название по имени своего основоположника — Глазовского епископа Виктора (Островидова) и территориально ограничивалась Вятской епархией. Она возникла одновременно с иосифлянским расколом и впоследствии даже слилась с ним, но поскольку она появилась самостоятельно и независимо от ленинградского разделения, мы выделили ее в отдельную главу.

Причиной отделения от митр. Сергия, как и у иосифлян, послужила его декларация от 16(29) июля 1927 года. Большинство духовенства уездных церквей отказались признать это воззвание и открыто высказали свой протест, прекратив молитвенно-каноническое общение с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя. Целые уезды епархии: Глазовский, Котельнический, Яранский, Слободской, а затем и отдельные церкви в городе и селах были охвачены разделением. Этот протест поддержал еп. Глазовский Виктор, возглавивший оппозиционеров.

Из его прошлой жизни известно, что он окончил Санкт-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия и в сане иеромонаха служил в Палестине одним из штатных членов Иерусалимской духовной миссии. По возвращении оттуда в 1909 году был определен смотрителем Архангельского духовного училища¹ , а в октябре того же года поступил в число братии Александро-Невской лавры² . Через год он был назначен настоятелем Зеленецкого Свято-Троицкого монастыря Санкт-Петербургской епархии с возведением в сан архимандрита. ³ 26 декабря ст. ст. 1919 года был хиротонисан во епископа Уржумского, викария Вятской епархии, а в 1923 году — избран еп. Глазовским и временно управляющим Вятской епархией. В 1926 году перемещен епископом Ижевским и Боткинским.

Получив в августе — сентябре 1927 года декларацию митр. Сергия, предназначенную для оглашения ее верующим, еп. Виктор возмутился ее содержанием, тут же запечатал послание в конверт и отправил обратно адресату. Мотивы своего поступка он объяснял следующим образом:

«От начала до конца оно (послание — авт.) исполнено тяжелой неправды и есть возмущающее душу верующих глумление над Святой Православной Церковью и над нашим исповедничеством за истину Божию» А через предательство Церкви Христовой на поругание «внешним» оно есть прискорбное отречение от своего спасения, или — отречение от Самого Господа Спасителя. Сей же грех, как свидетельствует слово Божие, не меньший всякой ереси и раскола, а несравненно больший, ибо повергает человека непосредственно в бездну погибели...

Насколько было в наших силах, мы как самих себя, так и паству оберегали, чтобы не быть нам причастниками греха сего, и по этой причине само «воззвание» возвратили обратно. Принятие «воззвания» явилось бы пред Богом свидетельством нашего равнодушия и безразличия в отношении Святейшей Божией Церкви Невесты Христовой». ⁴

Возвратив «Воззвание», еп. Виктор написал в письме к ближним опровержение на этот документ, достойный, по выражению епископа, многих слез и рыданий, потому что он удаляет человека от Бога. Он также поделился своими переживаниями с некими московскими священнослужителями, вероятно, желая получить от них одобрение. Этими действиями еп. Виктор и ограничился, продолжая поминать за богослужением имя первоиерарха и правящего архиерея. Однако семя противления было посеяно и постепенно прорастало, обещая недобрые плоды.

В ноябре того же года еп. Виктор обратился с письмом к митр. Сергию, в котором изливал свою скорбь по поводу начавшегося, как ему казалось, губительного разрушения Православной Церкви в области управления. Все возникшие нестроения в этой области он считал неизбежным следствием «Послания».⁴ Что ответил ему на это митр. Сергий, мы не знаем, однако из Синода ему было сделано предупреждение, чтобы он, как викарий, знал свое место и подчинялся правящему архиерею, а спустя немного времени последовал указ о его переводе епископом Шадринским Свердловской епархии.

Такой неожиданный оборот дела смутил еп. Виктора. Ему не хотелось покидать Вятскую епархию, которой он управлял ввиду пребывания правящего архиерея архиеп. Павла (Борисовского) в Синоде. Он спешно послал к митр. Сергию депутацию с просьбой оставить его на прежнем месте, но тот отклонил просьбу и оставил в силе указ о. его перемещении. Тогда еп. Виктор вознегодовал и устроил самый настоящий бунт⁵, усмотрев в действиях Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и его Синода нарушение церковных канонов и уклонение от истины. Ехать в Шадринск он отказался, Более того, епископ срочно созвал совещание духовного управления Боткинской епископии, на котором было вынесено постановление о прекращении молитвенно-канонического общения с митр. Сергием и единомышленным ему епископатом, как с предавшими Церковь Божию на поругание, впредь до их раскаяния и отречения от «Воззвания». Постановление было утверждено еп. Виктором и отправлено митр. Сергию.

Слух об этом быстро дошел до Вятки, и та часть духовенства, которая оставалась на стороне митр. Сергия, прекратила поминать за богослужением еп. Виктора. Недовольный этим верующий народ стал группироваться около четырех церквей, еще ранее заявлявших о непринятии «Воззвания». К этим четырем вскоре присоединилась пятая, правда, несколько своеобразным способом. Там общее приходское собрание удалило весь причт, оставшийся на стороне митр. Сергия. Духовенство храма подчинилось решению собрания и не стало служить, надеясь, что правящий архиерей архиеп. Павел поможет им и не позволит другим занять их место. Но раскольники срочно отправили делегацию к еп. Виктору, находившемуся в то время в Глазове, и привезли от него своего священника. Таким образом еп. Виктор допустил явное вмешательство в дела чужой епархии.

В Вятке произошло сильное волнение. Чтобы успокоить народ, паства и духовенство направили в Москву депутацию за архиеп. Павлом. Тот приехал, и тогда всполошились оппозиционеры. Опасаясь каких-либо репрессий со стороны правящего архиерея, они срочно телеграфировали в Глазов, испрашивая совета у еп. Виктора.

Получив телеграмму, встревоженный епископ долго не мог заснуть. Уже во втором часу ночи, как он пишет об этом в письме от 12 декабря, ему неожиданно пришла в голову счастливая и успокоительная мысль. Возрадовавшись найденному решению, он телеграфировал:

«Ввиду приезда в Вятку архиеп. Павла необходимо предложить ему принести покаяние и отречение от «Воззвания», как поругания Церкви Божией и как уклонения от истины спасения. Только при исполнении сего условия можно входить с ним в молитвенное общение. В случае же упорства, прекратить поминовение его имени при Богослужении, что допускалось лишь до его приезда и выявления ожесточения его сердца». ⁶

Ободренные советом, оппозиционные священники полностью последовали ему. Однако, архиеп. Павел решительно отказался приносить какое-либо покаяние. Правда, он не предпринял и никаких мер против раскольников, и это несколько их успокоило.

После краткого и безуспешного пребывания в Вятке архиеп. Павел возвратился в Москву и доложил о положении дел в своей епархии митр. Сергию и Синоду. В своем докладе он затронул и поведение еп. Виктора, не подчинившегося решению высшей церковной власти и принявшего участие в смуте. Тогда члены Синода ультимативно потребовали от еп. Виктора объяснений, а также (ввиду отсутствия в епархии архиеп. Павла) поддержали назначение епископом Боткинским Онисима (Пылаева), поручив ему временное управление Вятской епархией.

Получив из Москвы ряд вопросов, еп. Виктор счел необходимым ответить только на первый из них: почему он не уезжает из Глазова. Вопрос же о вмешательстве в дела Вятской епархии он обошел стороной. В ответном письме епископ заявил, что не выполнил синодального распоряжения, боясь, что посредством такого послушания он может дать повод считать его одобряющим деяния Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. И указав, что сложившаяся в епархиях организация церковной жизни есть дело обольстителя и лукавого, еп. Виктор писал, что молит Господа о смягчении сердца первоиерарха и даровании ему покаяния. Если же митр. Сергий не покается, предупреждал еп. Виктор, то он готов удалиться от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. ⁴

В действительности приводимые им мотивы лишь прикрывали недисциплинированность епископа и его греховное самолюбие. Как викарий, он должен был подчиняться Синоду, а не измышлять доводов в свое оправдание и не ставить себя в роль судии, имеющего право выносить приговор вышестоящим архиереям.

Мы не можем определенно сказать, насколько удовлетворил ответ еп. Виктора членов Синода. Неизвестно также, какую меру взыскания наложил на него митр. Сергий. Вполне возможно, что, учитывая его удаление с кафедры и запрет на передвижение, иерарх оставил его без наказания. Во всяком случае, во всех имеющихся в нашем распоряжении постановлениях Синода, касавшихся запрещений иерархов, мы не обнаружили имени еп. Виктора.

С назначением нового временно управляющего Вятской епархией волнения усилились. В городе и области усилились слухи, компрометировавшие имена первоиерарха и членов Синода. Оппозиционеры обвиняли их в том, что они якобы не имеют канонических прав на управление Церковью, что они не православны и вообще объединились с обновленцами.

Считая, что нестроения в Вятке вызваны незнанием действительных дел Священного Синода, архиеп. Павел решил ознакомить свою паству с церковной обстановкой. С этой целью он 1(14) декабря 1927 года обратился к народу с архипастырским посланием. В нем он извещал о тех положительных результатах, которых достигла Церковь после легализации, и опровергал ложные обвинения, возводимые раздорниками на высшую церковную власть. Он заявлял, что ни митр. Сергий, ни члены Синода не имеют ничего общего с обновленцами и другими раскольниками и что сам он держался и будет держаться «незыблемых начал православия и вселенской каноники».⁷

Надо полагать, что это послание нашло свой отклик в сердцах сомневавшихся прихожан. Однако простой народ слишком доверял еп. Виктору и в большинстве своем последовал за ним. Приближался день, когда под его руководством должны были объединиться все отпавшие от митр. Сергия церкви Вятской епархии.

22 декабря 1927 года Глазовское духовное управление обсудило извещение канцелярии Боткинского епископа Онисима о принятии им управления епархией. В связи с этим члены управления заслушали «Воззвание» митр. Сергия и письмо преосвященного Виктора к Заместителю Патриаршего Местоблюстителя по поводу этого документа. Обсудив ситуацию, заседание постановило: временно, до покаяния и отречения митр. Сергия от выпущенного им «Воззвания» 1) воздержаться от общения с ним и солидарными с ними епископами; 2) признать еп. Виктора своим духовным руководителем, избранным всей Глазовской епископией в 1924 году; 3) титуловать еп. Виктора «Глазовским и Боткинским», о чем поставить в известность митр. Сергия, еп. Боткинского Онисима и благочинных отцов Глазовской епископии.

Протокол заседания был послан на утверждение еп. Виктору, который в тот же день наложил на нем следующую резолюцию:

«Радуюсь благодати Божией, просветившей сердца членов Духовного Управления в сем трудном и великом деле избрания пути истины. Да будет решение его благословенно от Господа, и да будет оно в радость и утешение всей паствы нашей и в благовестие спасения ищущим спасения во Св. Православной Церкви. По постановлению 3-му о переименовании титулования временно оставить прежнее титулование, Ижевским и Боткинским, до решения сего вопроса Епархиальным Съездом» ⁶.

Получив постановление Глазовского духовного управления, еп. Онисим срочно доложил о случившемся митр. Сергию и Синоду, который вынес распоряжение запретить в священнослужении всех отделившихся от высшей церковной власти иереев, что и сделал еп. Онисим.

Запрещенные священники пришли в смущение и, не зная, как им теперь быть, вновь обратились за советом к еп. Виктору. Тот телеграфировал игумену Аркадию, служившему в Ижевско-По-кровском соборе:

«Запрещение Онисима и других архиереев, отпавших через «Воззвание» от Православной Церкви, никакого значения для нас не имеет и падает на его голову» Служите в мире Духа Святого. Благословение Божие всей вашей пастве. Епископ Виктор». ⁶

Такой однозначный ответ поддержал упавших духом священников, и они, пренебрегши прещением, продолжали служить.

Естественно, что ничего успокоительного для христианского духа викторианский раскол не принес. Наоборот, он только усилил вражду и ненависть, вносил разделения в семьи, разрушал церковное единство и опустошал души людей. Особенно болезненно ощущали это оставшиеся верными митр. Сергию пастыри и миряне. Им приходилось трудиться на ниве Божией в обстановке ненависти и презрения, среди оскорблений и поношений. Это было своего рода моральным мученичеством.

Многие, испытывая глубочайшую скорбь, жаждали услышать слово утешения и одобрения от человека, мнению которого они всецело доверяли. Должно быть, поэтому неизвестный нам протоиерей Николай Михайлович излил всю свою душевную горечь еп. Захарии (Лобову) Нижне-Чирскому, который находился в ссылке неподалеку от Вятской епархии, в Краснококшайске Марийской автономной области. К нему же обратились и миряне одного из сельских приходов Вятки с просьбой разъяснить: правильно ли поступает митр. Сергий и его Синод, не отступили ли они от Православия и верно ли называет их Андрей Ухтомский, чье письмо ходит из рук в руки по селу, богоотступниками?

В утешение скорбящим еп. Захария от себя и от имени епископов Иринарха, Антония и Сергия, а также от лица священников, находившихся вместе с ним, ответил о. протоиерею, что все они, сосланные в Краснококшайск, 14 человек: 4 епископа и 10 иереев, протодиаконов и иеродиакона, — скорбят о постигшем Вятскую епархию горе и неразумном бунте еп. Виктора и горячо протестуют против неразумных и преступных выступлений этого владыки, осуждая его за отделение от митр. Сергия, ибо все в действиях первоиерарха Русской Церкви канонично и разумно, а если бы это было не так — они не потерпели бы этого. Более того, они считают еп. Виктора врагом Церкви, подлежащим церковному суду. ⁸ Это был уже авторитетный голос православного епископата, и он послужил большим утешением для страждущих и смущенных прихожан и пресвитеров.

Слухи о вятском разделении проникли далеко за пределы епархии. Достигли они и еп. Уржумского Авраамия (Дернова), сосланного властями в какие-то отдаленные края. Еп. Авраамий хорошо знал еп. Виктора по Вятке, где они оба служили викариями и единодушно боролись с обновленчеством. Поэтому, узнав о печальном поступке своего сомолитвенника и сопастыря, он обратился к нему с дружеским увещеванием. Зная горячий характер своего друга, еп. Авраамий писал очень осторожно, избегая резких выражений. В двух письмах владыка высказывал такую мысль, что желал бы быть странником и молиться без зазрения совести во всяком храме. При этом он упомянул о расколах в древней христианской Церкви, желая этим сказать, что гораздо спасительнее единение, чем уклонение в раскол.

Но письма еп. Авраамия были получены в те дни, когда еп. Виктор уже имел тесную связь с вождями иосифлянского раскола и был начинен ими всевозможными пасквилями против митр. Сергия и Синода. Единство взглядов с иосифлянами окончательно утвердило в нем убеждение в справедливости своего поступка и служило своего рода орудием противодействия всякому влиянию извне. Поэтому, получив письма друга, он ни единой мыслью не согласился с ним и ответствовал, что он со своими единомышленниками не создает раскол, а только требует, чтобы «предатели Церкви Божией оставили свои места и передали управление в другие руки или слезно покаялись и раскаялись в содеянном зле». В своем деле, писал епископ, он не одинок, с ним — собор «соловецких» епископов (26 человек) и великое множество рабов Божиих. Со своей стороны он умолял еп. Авраамия «убегать обольстительных писем, желающих удалить его от Животворящего Древа Истины».⁹

В пылу самооправдания (а точнее сказать, наступления) еп. Виктор не заметил, как был уловлен ложными сообщениями о поддержке раскольников «соловецким» епископатом. Мы уже документально ознакомились с позицией сосланных на Соловки архиереев. Кроме того, на Соловках было не 26 человек, как утверждал еп. Виктор, а либо 17, либо 20 (по разным данным). И 17 из них дали клятву хранить церковное единство, пребывать в общении с митр. Сергием и осуждать раскольников.

Свой взгляд на вятские события высказал в письме к некоему В. А. и митр. Туркестанский Никандр (Феноменов). «Печально, — писал он в январе 1928 года, — что еп. Виктор самочинствует. Печально, что его самочинству следуют другие. За митр. Сергия надо усилить свои молитвы, потому что здоровье его сильно пошатнулось от постоянных забот о Святой Православной Церкви, Пошли, Господь, много лет здравствовать, а самочинцам всяким, раздирающим Св. Церковь, скорейшее вразумление от Бога. Как Господь прогневался на Церковь и какую тьму врагов выпустил из среды ее же...» ⁸

Однако на все осуждения и предупреждения, от кого бы они ни исходили, еп. Виктор смотрел сквозь пальцы. Узнав о письме еп. Захарии и его единомышленников, он решил, что такое несправедливое к нему отношение происходит лишь от неправильного освещения его поступков, и чтобы доказать, что в его деятельности нет ничего предосудительного, он решил сам написать в Краснококшайск, приложив к письму копию своего обширного послания к пастве и спрашивая, что же он сделал плохого?

Письмо было отправлено в конце января — начале февраля. И тем временем, пока он ожидал ответа, среди отпавших клириков возникло новое смятение, вызванное, вероятно, новыми прещениями со стороны Синода. Как ни успокаивали они себя мыслью, что запрещения не имеют силы, все же совесть обличала и тревожила их сердца. Некоторые уже высказывали намерение возвратиться к единению, однако в дело вмешался еп. Виктор.

Узнав о «малодушных настроениях» клириков, он «воспылал ревностью пророка Илии» и быстро написал послание к пастырям для укрепления их духа. ¹⁰

В нем еп. Виктор доказывал, что запрещения Синода не имеют значения так же, как не имеют значения запрещения католиков и протестантов, потому что они отступили от Церкви и не имеют Божией благодати. Он призывал иереев мужаться и твердо стоять на выбранном и верном пути.

4 марта, не без влияния еп. Виктора, отделился от митр. Сергия еп. Яранский Нектарий (Трезвенский). Причину отхода он изложил в письме к одному частному лицу¹¹, и она ничем не отличалась от мотивов иосифлян и викторианцев.

Но вернемся к еп. Захарии. Получив письмо от еп. Виктора, он даже заплакал от горести — так тяжело ему было читать строки прельщенного архипастыря. Вынужденный следовать далее по этапу, он задержался с ответом, но как только добрался до пункта назначения — Торжка Тверской епархии, — вновь взялся за перо. Внутренне переживая за оступившегося сопастыря, еп. Захария доказывал, что дело еп. Виктора — дело сатанинское, что несомненно оно погибнет с шумом, но совершенный грех отступления лежит на еп. Викторе со всею тяжестью. Еп. Захария умолял собрата опомниться, пока не поздно. ¹²

Вероятнее всего, это письмо или не застало еп. Виктора, или пришло в самые последние дни перед арестом и последовавшей за ним ссылкой на Соловки. Известно только, что и отправляясь в заключение, он оставался при своих прежних взглядах.

После того, как возглавляемые им приходы остались без архипастыря, возник вопрос о дальнейшем их окормлении. Еп. Виктор еще прежде, будучи в Ленинграде (но когда он там был — установить не удалось), направлял своих ставленников для рукоположения в священники к одному из тамошних архиереев¹³. По этой проторенной дорожке пошли и отколовшиеся приходы Вятской епархии, обращаясь в случае нужды к еп. Димитрию (Любимову).

Оказавшись в изоляции в обители преп. Зосимы и Савватия, еп. Виктор с удивлением обнаружил, что «соловецкий» епископат вовсе не разделяет его взглядов. Более того, ссыльные епископы тут же принялись переубеждать оппозиционного архиерея. Эту нелегкую миссию возложил на себя архиеп. Верейский Иларион (Троицкий). При всяком удобном случае он беседовал с преосвященным Виктором, несмотря на то, что тот яростно противился его доводам и продолжал пребывать в заблуждении.

Насколько трудно было переубеждать еп. Виктора, упоминал сам архиеп. Иларион в частном письме к своим ближним. «Я писал вам, — жаловался он на свои скорби летом 1928 года, — какой народ несдержанный пошел. Много ругаюсь я с таким народом. Который Глазовский (разумеется еп. Виктор — авт.), ну это прямо искушение одно. Говорить с ним не приведи Бог. У него все будто навыворот, и все говорит, что все родные за него, и ничего слушать не хочет. Про него писали много. Ну совсем человек сбился и себя одного за правого почитает».¹⁴

Но как ни трудно было архиеп. Илариону, он, с Божией помощью, все же достиг желанного вразумления. Это произошло, вероятнее всего, в начале 1929 года. Согласившись, наконец, с «соловецким» епископатом, еп. Виктор присоединился к митр. Сергию, сообщил об этом в Вятскую епархию и сделал ей соответствующее распоряжение¹⁵. С этого времени мало-помалу викторианство прекратило свое существование, хотя отдельные рецидивы изредка еще смущали жизнь епархии.

Так, весной 1930 года неожиданно встал в оппозицию митр. Сергию еп. б. Ижевский Синезий (Зарубин). Что толкнуло его на этот шаг, доподлинно неизвестно, но есть все основания утверждать, что он был чем-то обижен на первоиерарха (и, возможно, тем, что его уволили на покой). А дело обстояло так. Еп. Синезий написал какой-то рапорт митр. Сергию. Что в нем было написано, мы не знаем, но, вероятно, он упомянул о своем вынужденном желании уйти на покой. Во всяком случае на заседании Синода, согласно его рапорту, митр. Сергий распоряжением за №21 от 26 февраля 1930 года уволил еп. Силезия от управления епархией. После этого уволенный владыка стал проводить раздорническую деятельность и обвинять митр. Сергия и его Синод в обновленчестве. Более того, будучи на покое, он вдруг начал служить в ижевской Успенской церкви, вызывая соблазн среди духовенства и паствы.

Узнав об этом, митр. Сергий вынес на заседании Синода 9 мая 1930 годе за № 79 такое постановление:

«Предложить преосвященному Синезию, бывшему Ижевскому, представить в Патриархию в духнедельный срок, в объяснение раздорнической его деятельности, ответы на следующие вопросы:

1) считает ли себя Преосвященный стоящим в каноническом общении с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя и временным при нем Патриаршим Синодом, признавая их православными, а не обновленцами;

2) выпустил ли какое воззвание против Преосвященного Заместителя;

3) по какому разрешению служит, по увольнении на покой, в Успенской г. Ижевска церкви, со священником Павлом Мерзиным и диаконом Григорием Остроумовым, производя своею раздорнической деятельностью соблазн среди духовенства и верующих г. Ижевска и епархии. Впредь до представления Преосвященным Синезием ответов на указанные вопросы, воспретить ему священнослужение, в случае неполучения от него ответов в двухнедельный срок, иметь о нем особое суждение».

Получив этот документ, еп. Синезий сообщил в телеграмме от 19 мая 1930 года, что запрещению, наложенному на него Патриархией, он подчинился, однако вовсе не упомянул, будут ли от него дальнейшие объяснения по заданным вопросам. Видимо, своей краткостью владыка хотел продемонстрировать, что он действительно не желает находиться в общении с митр. Сергием. Во всяком случае он определенно заявил об этом еп. Ижевскому, который в особом докладе подтвердил данные о раздорнической деятельности еп. Синезия и факте его отхода от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя.

Тогда, на основании доклада Ижевского епископа, Синод 4 июня 1930 года постановил:

«Ввиду того, что епископ Синезий спрашивавшему его Преосвященному Ижевскому определенно заявил о разрыве общения с Заместителем и в указанный срок объяснения в Патриархию не представил. Епископа Синезия (Зарубина) за нарушение An. правил 34 и 31, Двукр. 13 и 15 и аналогичных, предать суду православных архиереев, оставив его под запрещением впредь до раскаяния или постановления о нем суда». ¹⁶

Никакого покаяния еп. Синезий не принес и остался пребывать в отделении от первоиерарха до самой своей кончины. Более в Вятской епархии раскольнических волнений не наблюдалось.

Основоположник же разделения еп. Виктор, примиренный с митр. Сергием, почил о Господе 19 апреля 1934 года на Соловках.

***

СРЕДИ МАЛЫХ раскольничьих групп, терзающих нашу Церковь в 20 — 30-е годы, следует упомянуть о так называемых «даниловском» и «мечевском» разделениях. Епископы, священники и миряне, входившие в эти оппозиции, держались своеобразной тактики: официально не отделяясь от митр. Сергия, они всеми своими действиями выражали самое настоящее противостояние последнему. Они не только осуждали действия Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, но осмеивали их, а некоторые клирики запрещали прихожанам посещать те храмы, в которых поминалось имя митр. Сергия, и тем более принимать от «сергианских» священников таинства.

Это были своего рода тайные разлагатели церковного единства. Среди лидеров «даниловской» группировки можно назвать ерхиеп. б. Волоколамского Феодора (Поздеевского), еп. б. Осташковского Гавриила (Абалымова), еп. Глуховского Дамаскина (Цедрина), еп. б. Чистопольского Иоасафа (Удалова), еп. б. Вязниковского Николая (Никольского), еп. б. Ананьевского Парфения (Брянских) , еп. Суздальского Григория (Козырева). «Мечевскую» группировку возглавляли архиепископ Тамбовский Зиновий (Дроздов) и епископы б. Серпуховской Арсений (Жадановский), б. Дмитровский Серафим (Звездинский), Бежецкий Аркадий (Остальский), б. Ковровский Афанасий (Сахаров).

Эти группировки не представляли собой единого целого. Их приверженцы действовали в одиночку, по своему смотрению и потому особой опасности для Церкви не представляли.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Церковные Ведомости, 1909, № 4, с. 20.

² Там же, 1909, № 43, с. 393.

³ Там же, 1910, № 48, с. 443.

⁴ Письмо еп. Виктора к митр. Сергию, ноябрь 1927. Арх. 52.

⁵ Письмо еп. Захарии к еп. Виктору от 19.04.1928. Арх. 2 — А.

⁶ Арх. 54.

⁷ Послание архиеп. Павла от 1(14). 12. 1927. Вятка 1927

⁸ Арх. 2 — Г.

⁹ Письмо еп. Виктора к еп. Авраамию от 15.01.1928. Арх. 53.

¹⁰ Арх. 36.

¹¹ Арх. 39.

¹² Арх. 2 — А.

¹³ Письмо митр. Кирилла к митр. Сергию от 2 (15).05.1929. Арх. 75.

¹⁴ Арх. 13.

¹⁵ Прот. С. А. Новое разделение в Православной Церкви, т. н. иосифлянство или димитрианство иавтокефалисты. Рукопись. Арх. 15.

¹⁶ Журнал Московской Патриархии, 1931, №4, с. 1 — 2.

ОППОЗИЦИЯ МИТРОПОЛИТА КИРИЛЛА

Одним из отголосков иосифлянского раскола является оппозиция митр. Казанского Кирилла.

В миру Константин Иларионович Смирнов, он родился 26 апреля ст. ст. 1863 года в семье псаломщика Санкт-Петербургской епархии. Как вспоминал сам владыка, родители воспитывали его в чувстве радости и благодарности Богу за все. ¹ С такой настроенностью он и вступил в жизнь.

Окончив в 1887 году Санкт-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия и вступив в брак, Константин Иларионович был назначен законоучителем Елизаветградской гимназии. В том же году он был рукоположен во священнический сан. В 1894 году его перевели во вторую Санкт-Петербургскую гимназию, а в 1900-м — определили настоятелем кронштадской Троицкой церкви.

В 1902 году он овдовел. Это печальное обстоятельство подвигло его к принятию пострига. В мае он был пострижен с именем Кирилла, возведен в сан архимандрита и назначен в Урмию (Персия) начальником миссии. Через два года он был хиротонисан во епископа Гдовского, третьего викария Санкт-Петербургской епархии, а в конце 1909 года стал епископом Тамбовским и Шацким. В 1913-м его возвели в сан архиепископа, в 1918-м — назначили митрополитом Тифлисским и Бакинским, экзархом Кавказским; однако ввиду военных действий он к месту назначения не поехал, и в середине 1918 года его определили митрополитом Казанским и Свияжским. Еще через четыре года он был арестован и сослан в Красноярский край.

Как мы помним, Патриарх Тихон поставил митр. Кирилла первым кандидатом в Местоблюстители.

Находясь вдалеке от своей епархии, митр. Кирилл тем не менее был широко осведомлен о всех важных событиях церковной жизни. Информировали его приезжавшие к нему люди, стремившиеся поддержать владыку материально, а также получить от него необходимый совет. Таким образом он оказался в курсе всех мероприятий митр. Сергия и деятельности многочисленных раскольнических групп, прежде всего — иосифлян.

Как же относился к происходившему в Церкви митр. Кирилл? Чтобы правильно определить его взгляды, обратимся к его переписке.

«Я никого не сужу и не осуждаю, — писал он в частном письме, — но и призвать к участию в чужих грехах никого не могу, как не могу осуждать и тех иерархов во главе с м. Иосифом, которые исповедали свое нежелание участвовать в том, что совесть их признала греховным. Это исповедание вменяется им в нарушение ими церковной дисциплины, но церковная дисциплина способна сохранять свою действенность лишь до тех пор, пока является действительным отражением иерархической совести Соборной Церкви; заменить же собою эту совесть дисциплина никогда не может. Лишь только она предъявит свои требования не в силу указаний этой совести, а по побуждениям, чуждым Церкви, неискренним, как индивидуальная иерархическая совесть непременно станет на стороне соборно-иерархического принципа бытия Церкви, который вовсе не одно и то же с внешним единением во что бы то ни стало. Тогда расшатанность церковной дисциплины становится неизбежной, как следствие греха. Выход же из греха может быть только один — покаяние и достойные его плоды. И кажется мне из моего далека, что этого покаяния одинаково ждут и ленинградцы, и осуждающие их ташкентцы. Разница между ними не в убеждениях, а лишь в темпераменте, с каким убеждение высказывается. В силу разницы религиозного темперамента одни ждут покаяния немедленно, другие, — чтобы не потерять надежды на возможность созыва законного канонического Собора (какая наивность или лукавство!), чтобы вместе с соловчанами ждать этого покаяния до Собора в уверенности, что Собор не может его не потребовать. Несомненно, что создавшееся положение никто не считает нормальным и, быть может, сами творцы его, чувствующие нужду в письменных свидетельствах в свою пользу, — иначе, при сознании ими своей правоты, им не нужны были бы свидетельства от Арсения, [Стадницкого] ни Евгения Благовещенского [Зернова]».²

Итак, считая церковную смуту явлением несомненно отрицательным, митр. Кирилл возлагал вину за нее не на сторонников митр. Иосифа, а на митр. Сергия и ту церковную политику, которую он ввел и которая, как казалось митр. Кириллу, была чужда иерархической совести соборной Церкви. Действия же иосифлян он признавал вполне законными.

Такой взгляд, похоже, сложился у высокопреосвященного Кирилла потому, что он знал о событиях церковной жизни достаточно однобоко и не имел представления о подробностях происходившего. Не знал, например, о злохулениях раскольников на Церковь, управляемую митр. Сергием, и потому видел в иосифлянах поборников церковного мира, ради которого они и выдвинули требование покаяния. Это обстоятельство привело владыку на путь теоретического признания правоты действий расколоучителей.

Но какие же причины побудили самого митрополита встать в оппозицию к первоиерарху?

Дело в том, что он был сторонником патриаршей власти, которую считал единственно каноничной и правомочной, и потому всякую попытку поставить рядом с ней соуправляющую коллегиальную власть расценивал как нарушение соборного постановления Поместной Церкви и уничтожение патриаршества. Узнав, что митр. Сергий учредил при себе Синод, он усмотрел в этом прямую угрозу патриаршему управлению и отказался признавать за Заместителем Патриаршего Местоблюстителя его канонические полномочия.

Подробнее о причинах его отделения и хронологической последовательности событий можно узнать из переписки митр. Кирилла и митр. Сергия.

В конце апреля или, возможно, в начале мая 1929 года к митр. Кириллу, находившемуся тогда в местечке Хан-Гайка Красноярского округа, обратились верующие Казани с рядом вопросов, касавшихся митр. Сергия. Вопросов было пять:

1. Можно ли посещать храмы, где поминают митр. Сергия, молиться в них и приобщаться Св. Даров?

2. Можно ли поминать рядом в церковной молитве митр. Кирилла и митр. Сергия?

3. Какова должна быть формула церковной молитвы о предержащих властях, чтобы ею не искажался смысл молитвы и христианского отношения к власти, какой бы она ни была?

4. Как быть ищущему священства при современном положении, чтобы иметь возможность приносить Божие Богови без туги сердечной, смущений и соблазнов?

5. Допустимо ли обращение за церковным окормлением к иноепархиальным архиереям, не подчиняющимся распоряжениям митр. Сергия?

Считавшийся правящим архиереем Казанской епархии, митр. Кирилл счел необходимым ответить на эти вопросы через викарного епископа Афанасия (Малинина), а также известить о своих суждениях митр. Сергия.

В ответе своим корреспондентам митр. Кирилл прежде всего подчеркнул, что митр. Сергий превысил свои полномочия, ибо «никакой заместитель по своим правам не может равняться с тем, кого он замещает, или совершенно заменить его.,. Никаких учредительных прав в роде реформ существующих служебных учреждений, открытия новых должностей и т. п. заместителю не может быть предоставлено без предварительного испрошения и указания замещаемого». Учредив же при себе Временный Патриарший Синод, Заместитель Патриаршего Местоблюстителя тем самым превысил компетенцию самого Местоблюстителя и восхитил права церковного Собора. Исходя из таких соображений, Казанский митрополит заявил о своем воздержании от общения и литургисания с митр. Сергием и единомысленными ему архиереями.

После такого вступления митр. Кирилл ответил на заданные ему вопросы.

«Мирянам, — писал он, — принимать деятельное участие в церковной жизни приходов, возносящих имя митр, Сергия, в качестве возглавляющего иерархию пастыря, не следует». Однако в тех местностях, где нет «правильной» церкви, митр. Кирилл дозволял посещать богослужения и приобщаться Христовых Тайн в храмах, подчиняющихся митр. Сергию. Он не считал грехом молиться за митр. Сергия наряду с другими архипастырями, хотя богослужебное поминовение митр. Сергия рядом с собой считал плодом недоразумения, о чем и сообщил своим корреспондентам.

Для поминовения предержащих властей митр. Кирилл предложил молитву, составленную «зырянским» духовенством. На вопрос о ставленниках ответил, что принимать хиротонию от епископов, подчиняющихся митр. Сергию, можно, но с условием, чтобы последние проявили терпимость и предоставили ставленнику право находиться в молитвенно-каноническом общении с митр. Кириллом. Обращение же за церковным окормлением к иноепархиальным архиереям он счел преждевременным. ²

Примечательно, что при таких взглядах митр. Кирилл не считал себя отделившимся от руководимой первоиерархом части Православной Церкви и, в отличие от иосифлян, не допускал даже и мысли о безблагодатности таинств, совершаемых сергианскими священниками. Получив письмо митр. Кирилла, митр. Сергий глубоко огорчился. Понимая, что отход такого видного иерарха может повлечь за собой новые нестроения, он обратился к нему с подробным посланием, в котором доказывал несостоятельность его взглядов. Прежде всего он обращал внимание на неправильное понимание Казанским митрополитом полномочий Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. Ранее мы уже достаточно подробно рассматривали этот аспект, поэтому лишь напомним, что митр. Сергий воспринял права и обязанности Патриарха в полном объеме. Другой ошибкой Казанского митрополита митр. Сергий назвал неправильное отношение к Синоду, грозившему, по мнению митр. Кирилла, уничтожением патриаршеству. Этот вопрос мы также рассматривали достаточно подробно, поэтому, не повторяясь, заключим, что Синод не только не угрожал, но, напротив, служил (при правильном функционировании) к оправданию и утверждению патриаршеской идеи.

Позиция, занятая митр. Кириллом, привела его сначала к административному, а затем и евхаристическому разрыву с первоиерархом. Но и первое, и второе, с точки зрения церковных канонов, является не чем иным, как расколом. Действия митр. Кирилла осуждаются восьмым правилом Св. Апостолов, которое угрожает отлучением всякому «из священного списка», кто при совершении приношения (в Православной Церкви) не причастится. И никакие оправдания — де, не причащаясь с первоиерархом, митр. Кирилл лишь стремился заставить его упразднить Синод — не могут отменить этого правила.

Деяния первого епископа подлежат не единоличному суду какого-либо архиерея, но суду всей области (1-е правило Третьего Вселенского Собора). В противном случае «в церковном чине» может произойти настоящий хаос.

Что же касается «иерархической совести», к которой апеллирует Казанский владыка, то она должна сообразовываться только с канонами и словом Божиим².

Учитывая начавшийся в церковной среде соблазн, вызванный выступлением митр. Кирилла, митр. Сергий имел право сразу же применить к нему меру церковного прещения, однако он этого не сделал, в надежде, что тот осознает свою неправоту. Первоиерарх лишь определил срок (1 декабря 1929 года), к которому митр. Кирилл должен был дать ясный ответ: сможет ли он пересмотреть свое решение или нет. Заместитель Патриаршего Местоблюстителя просил владыку Кирилла иметь мужество признать если не всю неправость, то хотя бы излишнюю поспешность своего разрыва с первоиерархом.

Изложив свои доводы, могущие послужить церковному миру и взаимному пониманию, в письме от 5(18) сентября 1929 года, митр. Сергий направил к митр. Кириллу, которого власти к тому времени «переселили» в Енисейск, одного из членов канцелярии Священного Синода. Но — увы! Ни визит представителя Патриархии, ни увещевательный тон письма первоиерарха не поколебали позиции Казанского митрополита. В своем ответе Заместителю Патриаршего Местоблюстителя он не добавил к ранее высказанному ничего нового, по-прежнему настаивая на том, что Синод угрожает судьбе патриаршества и является камнем преткновения для многих умов российского епископата. Митр. Кирилл высказывал готовность смириться с учреждением при митр. Сергии постоянных советников-епископов, но никак не соуправителей.

Возмущался митр. Кирилл и августовским постановлением Синода, воспрещавшим совершать отпевание над верующими, умершими в расколе. Это обстоятельство дало ему повод назвать митр. Сергия иерархом, потерявшим «душевное равновесие».

В завершение митр. Кирилл, хотя и косвенно, предложил Заместителю Патриаршего Местоблюстителя рассмотреть его дело совместно с митр. Петром (Полянским), которого он признавал первым епископом страны².

Ответ митр. Кирилла не мог утешить митр. Сергия. Он был глубоко огорчен противлением иерарха, чьему личному примеру могли последовать другие. Однако он и на этот раз счел возможным отодвинуть на время церковное прощение и в третий раз обратился с увещеванием к оппозиционному владыке.

В письме от 2 января 1930 года первоиерарх доказывал митр. Кириллу:

1) что права Заместителя сохраняют в полном объеме права и обязанности Патриарха, согласно прямому смыслу акта передачи этих прав Патриаршим Местоблюстителем;

2) что митр. Кирилл неверно считает, будто бы Синод ограничивает права Заместителя и превращает его в простого уполномоченного;

3) что митр. Сергий, по аналогии с действиями Патриарха Тихона, имел полное право учредить при себе Временный Патриарший Синод, и угрожать за это отделением — значит приносить вред Церкви;

4) что главным мотивом отделения является не Синод, а декларация, в которой противники усмотрели подчинение царства Божия царству мира, и что митр. Кирилл несет равную ответственность с самочинным обществом, водрузившим «иной алтарь», независимо от того, разделяет ли он все заблуждения раскольников или только некоторые; 5) что разговор между ними есть не частное дело, а дело общецерковное, поскольку действия митр. Кирилла производят соблазн;

6) что митр. Кирилл может обличать первоиерарха только частным образом, но не общенародно;

7) что лучше потерпеть в ожидании Собора некоторые недостатки в организации церковного управления, нежели учинять из-за них раскол.

Свое письмо митр. Сергий закончил условным постановлением:

«1. Преосвященного митрополита Казанского и Свияжского Кирилла (Смирнова) предать суду Собора архиереев по обвинению во вступлении в общение с обществом, отделившимся от законного церковного священноначалия и образовавшим раскол, и в поддержке названного раскола своим примером, словом и писаниями (нарушение правил Апост. 10, 16 и 31 и аналог,), в демонстративном отказе от принятия Св. Тайн в православных храмах (прав. Апост. 8; Антиох, 2) и в отказе повиноваться законному Заместителю Патриаршего Местоблюстителя и иметь с ним общение (Двукр. 15 и аналог.).

2. В целях освобождения Преосвященных викариев, клира и мирян Казанской епархии от канонической зависимости от митр. Кирилла, а равно и в целях ограничения дальнейшей, нарушающей церковный чин деятельности названного митрополита — уволить его от управления Казанской епархией на покой, с правом священнодействия с разрешения местных епархиальных архиереев.

3. Священнодействие в сослужении с митрополитом Кириллом разрешается для православных священнослужителей лишь под условием поминовения митр. Кириллом местного православного архиерея.

4. Назначить Преосвященному митр. Кириллу крайним сроком 15 февраля 1930 года для выражения им канонического послушания и отказа от общения с раскольниками. Если до означенного числа заявлений указанного содержания от митр. Кирилла не последует, считать настоящее постановление вступившим в силу с нижеписанного числа.

Эта новая отсрочка, данная при отсутствии твердой надежды на благоприятный исход, да будет Вам свидетельством, насколько всем нам тяжело Вас потерять и насколько сильно наше желание остаться с Вами в братском общении и единомыслии.

Вашего Высокопреосвященства молитвенник и брат о Христе Сергий, Митрополит Нижегородский.» ²

Вынося, хотя и условно, это постановление, митр. Сергий надеялся, что указанные меры прощения остановят митр. Кирилла. Кроме того, он оказал владыке братское снисхождение, не запретив ему священнослужение, как в отношении прочих раскольников. Однако и это послание не достигло цели, так что 15 февраля постановление вступило в силу.

Следует добавить, что принятие столь жестких мер не означало последней точки в действиях первоиерарха в отношении митр. Кирилла. Искренне жалея об его отходе, митр. Сергий через три года вновь повторил попытку примирить митр. Кирилла с собой и Синодом. Дважды (20 января и 27 февраля 1934 года) посылал он к нему с миссией мира еп. Ржевского Палладия (Шерстенникова), но все оказалось напрасным. Лишь незадолго до своей кончины, последовавшей от укуса змеи в августе 1941 года, владыка осознал свою ошибку и примирился с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя, так долго ожидавшим его обращения.

Вопреки всем опасениям, оппозиция митр. Кирилла не оказала заметного воздействия на российский епископат. Нам известен лишь один архиерей, который под влиянием митр. Кирилла вступил на путь оппозиции. Это был епископ Амфилохий (Скворцов) б. Енисейский и Красноярский.

О жизни этого иерарха известно следующее: родился в 1885 году в семье сельского псаломщика Казанской губернии. С юных лет юноша (в миру его звали Александром) чувствовал в себе призвание к иноческой жизни. Он имел намерение пойти в один из отдаленных монастырей сразу по окончании семинарии, но, следуя совету духовного отца, поступил в 1906 году в Казанскую духовную академию, где 22 марта 1907 года принял постриг с именем Амфилохия. В следующем году его посвятили в иеродиакона, а еще через два года — в иеромонаха. В том же 1910 году он блестяще закончил курс академии со степенью кандидата богословия и стал изучать монгольский язык на восточном факультете Санкт-Петербургского университета. Через год его назначили преподавателем Казанской духовной академии по кафедре монгольскою языка, истории и обличия ламаизма. Два года иеромонах Амфилохий путешествовал (правильнее сказать, был в командировке) по Монголии и Забайкалью, изучая тибетский язык и богословскую литературу ламаизма, после чего вернулся в стены академии.

В 1922 году состоялась его хиротония во еп. Мелекесского, викария Симбирской епархии, но уже в сентябре он ушел на покой. В апреле 1928 года был назначен епископом Донским и Новочеркасским, а в конце года — Енисейским и Красноярским. Тогда-то, вероятно, он и сблизился с митр. Кириллом, сосланным в те годы в Енисейск.

Оппозиция еп. Амфилохия выразилась главным образом в том, что он не пожелал пребывать на епархии и вообще принимать какое-либо назначение унизительным, как ему казалось, способом. В конце 1929 или начале 1930 года он самовольно оставил кафедру и удалился в глубь таежных лесов, где основал скит. Более к епархиальной жизни еп. Амфилохий не возвращался. Скончался в 1946 году.

Других случаев поддержки оппозиции митр. Кирилла мы не знаем. Но если последователи и имели место, то это были малоизвестные люди, которые в одиночку появлялись на арене церковных событий и в одиночку же исчезали, не оказав какого-либо заметного влияния на жизнь Русской Церкви.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Речь при наречении во епископа. Прибавление к Церковным Ведомостям, 1904, №31, с. 1162.

² Арх. 75.

³ Православный Собеседник, 1907, апрель, с. 587.

Вместо заключения

Мир – основа основ человеческого бытия и жизни церковной, непременное условие деятельного благочестия и духовного возрастания каждого христианина. Наличие внутреннего мира в Церкви свидетельствует о пребывании в ее недрах всеосвящающей и оживотворяющей благодати Божией — той любви, которую принес на землю Господь наш Иисус Христос. «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам» (Ин. 14:27), — таково прямое обетование Спасителя Своим ученикам, а через них и всем нам.

Именно этот мир из века в век созидал и укреплял Церковь Христову, соблюдая ее незыблемым хранилищем Истин Божиих, лечебницей для истерзанного грехом человеческого естества, орудием нашего спасения. Мир — дитя любви, любовь же сокрушает все ухищрения вражий, возвращает человеку утерянное богоподобие, вводит в рай.

В тихой, мирной и немятежной жизни по вере заключено для нас всякое благо: и временное, и вечное. Мир очищает церковный организм от греховной примеси, укрепляет верующих, свидетельствует о жизни во Христе и обращает к Богу заблудших — неверующих и иноверных. Соборное единство Церкви само по себе свидетельствует о животворящей благодати Духа Святаго. Посреди мирного единодушия монастырей достигают подвижники высот духовного совершенства. По мере того, как мы ценим и храним этот благодатный мир, хранит и нас Господь Своим Божественным Промыслом в добронравии и благочестии, соблюдает от греховных преткновений и страстных мятежей, исполняет во благих желания наши и подает все благопотребное для жизни. Иные, горькие плоды приносит разделение.

Сия пагубная болезнь уничтожает единодушие и единонравие, открывает дверь лжеучениям и ересям, вносит в сердца верующих мятежи и сомнения, сеет ненависть и вражду. Если мир свидетельствует об изобилии в Церкви Божией благодати, то разделение, напротив, указывает на ее оскудение. Оскорбленная человеческой неблагодарностью и нашей греховностью, благодать отступает, оставляя людей наедине с вражьими искушениями и страстными соблазнами. Тогда-то исчезает целительный церковный мир, уступая место гибельным разделениям, расколам и мятежам, разрушающим соборное единство верующих и существенно затрудняющим спасение души.

Тогда сбываются пророческие слова Господни: «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и всякий город, или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Мф. 12:25). Сбываются и предостережения апостола Павла: «Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом» (Гал. 5:15). Среди верующих исчезает единодушие, иссякает любовь, ослабевает вера, утрачивается страх Божий. Люди оставляют подвиг смирения, послушания и молитвы, небрегут об очищении сердца от страстей и похотей, вступая в распри и забывая о душеспасительных деланиях.

Поддаваясь соблазну разномыслия о евангельском учении, о соблюдении церковных канонов и уставов, об исполнении правил Святых Отцов, многие христиане оставляли путь спасения. Одни возвращались в итоге к безблагодатной греховной жизни, другие вставали на пагубный путь создания самочинных псевдоцерковных организаций, которые, дробясь на все более и более мелкие секты, уводили своих приверженцев от Бога «на страну далече». Вся история церковных расколов и ересей есть печальная история погубленных душ...

Мы видели, сколь тяжелы оказались для Русской Церкви расколы и разделения, постигшие ее в результате торжества богоборчества на Руси, сколь горька оказалась чаша страданий и скорбей, которую суждено было испить православному русскому люду, оказавшемуся между молотом большевиков-христоненавистников и наковальней церковных смут. Тем более необходимо нам сегодня учесть трагический опыт прошлого, доставшийся нам столь дорогой ценой, и сделать из него соответствующие практические выводы.

Подводя итоги нашего исследования, можно сказать, что появлению церковных расколов «советского периода» способствовали, главным образом, два события церковной жизни. Первое из них — нетрадиционная передача полномочий высшего церковного управления, что дало повод оппонентам митрополита Сергия отказывать ему в законности и канонической безупречности его прав на управление Церковью (или, по крайней мере, считать их ограниченными). Вторым поводом к раздорам стала знаменитая «Декларация» 1927 года и связанная с ней церковная политика, направленная на легализацию Церкви в условиях советской власти и установление мирных церковно-государственных отношений.

Соответственно, противники «сергианства» до сего дня сосредотачивают огонь своей критики на двух главных областях: церковно-канонической (законность полномочий) и нравственно-религиозной («подчинение богоборцам»). Что касается вопроса о канонической безупречности властных прав митр. Сергия, то он достаточно подробно рассмотрен в книге. Исследуя, в свою очередь, нравственно-религиозную проблематику тех смутных лет, любому благонамеренному историку необходимо иметь в виду следующее:

1. В области церковно-государственных отношений Заместитель Патриаршего Местоблюстителя ничего нового не изобрел. Он лишь довел до своего логического завершения ту политику «легализации Церкви» и «мирного сосуществования», которую последовательно осуществлял в последние годы своего служения Патриарх Тихон.

Общеизвестно, что одной из главных христианских добродетелей является смирение. Смиряясь с волей Божией, которая открывается людям и целым народам в изменении обстоятельств жизни, в скорбях и тяготах, закаляющих дух и укрепляющих веру, мы свидетельствуем перед Господом о признании собственной немощи, о жажде благодатной помощи свыше. Такая вера, такая надежда, основанные на словах Самого Христа: «Яко без Мене не можете творити ничесоже» (Иоанн. 15:5), — никогда не остаются без ответа. Попытки же несмотря ни на что, собственными силами достичь желаемого — даже если цель сама по себе полезна, благочестива и похвальна — свидетельствуют о пагубной гордыне, полонившей сердце такого самонадеянного делателя.

В России богоборцы и христоненавистники, захватившие власть после революции, явились не чем иным, как бичом Божиим, орудием гнева Господня, опалившего Русь за ее отступление от истин веры и православного образа жизни. Об этом задолго до кровавой смуты пророчествовали святые подвижники Земли Русской. «Царство Русское колеблется, шатается, близко к падению, — еще в 1907 году предупреждал святой праведный отец Иоанн Кронштадский. — Если в России так пойдут дела и безбожники и анархисты-безумцы не будут подвергнуты праведной каре закона, если Россия не очистится от множества плевел, то она опустеет, как древние царства и города, стертые правосудием Божиим с лица земли за свое безбожие и свои беззакония». «Россию куют беды и напасти. Не напрасно Тот, Кто правит всеми народами, искусно, метко кладет на свою наковальню всех, подвергаемых Его сильному молоту. Крепись, Россия! Но и кайся, молись, плачь горькими слезами пред твоим Небесным Отцом, Которого ты безмерно прогневала!..»

Когда стало ясно, что торжество зла на Руси попущено Богом за наши грехи, что вооруженная борьба с большевиками проиграна, что русскому народу предстоит длительное и тяжкое богоборческое иго, продолжение политической линии на открытую конфронтацию с властью потеряло всякое нравственно-религиозное оправдание. Важнейшей задачей стало — сохранить в сложившихся условиях полноту веры, чистоту святоотеческого православия и каноническя безупречные структуры церковного управления. Иными словами — сохранить возможность спасения души для того «малого стада», которое, несмотря на разгул святотатства и угрозу расправы, все же осталось в ограде церковной.

Людям духовным стало ясно: время обличений прошло, настало время исповедничества и покаяния, время «пленения вавилонского», из которого извлечь Святую Русь не может никто, кроме Всемогущего Бога. Один из афонских подвижников, схииеромонах Аристоклий сказал еще в 1918 году: «Сейчас мы переживаем пред-антихристово время. А Россия будет спасена. Много страдания, много мучения. Вся страна сделается тюрьмой, и надо усердно умолять Господа о прощении. Каяться в грехах и бояться творить и малейший грех, а стараться творить добро, хотя бы самое малое. Ведь и крыло мухи имеет вес, а у Бога весы точные. И когда малейшее на чаше добра перевесит, тогда явит Бог милость Свою над Россией».

Примечателен пример, приводимый И. К. Сурским в первом томе его книги «Отец Иоанн Кронштадский» (Свято-Ильинское издание, 1979 г.). «В начале 1918 г. в усыпальнице о. Иоанна раннюю обедню отслужил прозорливый старец протоиерей о. Михаил Прудников. Один из двух ожидавших его почитателей сказал ему: «Отец Михаил, Россия гибнет, а мы, дворяне, ничего не делаем, надо что-нибудь делать!» На это о. Михаил ответил резко: «Никто ничего поделать не может до тех пор, пока не окончится мера наказания, назначенного от Бога русскому народу за грехи; когда же окончится наказание, назначенное от Бога русскому народу за грехи, тогда Царица Небесная сама помилует, а что помилует — я знаю!»

Из церкви все трое прошли к о. Михаилу чай пить.

Пользуясь старой дружбой, то же лицо стало спорить с протоиереем Прудниковым, говоря: «Позвольте, ведь вот Деникин уже подходит к Москве, Колчак, Юденич, Миллер, — все успешно действуют». На это о. Михаил опять резко, как бы даже с гневом сказал: «Все это ни к чему, зря только кровь проливают, ровно ничего не выйдет!»

Исходя из такого понимания обстановки действовал в последние годы жизни Патриарх Тихон. Это же понимание положил в основу своей политики и митрополит Сергий. Можно спорить о том, насколько удачно, последовательно и всесторонне удалось ему реализовать на практике свое понимание, но принципиальная правильность курса на «легализацию Церкви» не подлежит сомнению.

2. Никакие личные недостатки митрополита Сергия не могут служить оправданием для противников «сергианства». Церковь признает единственную причину, наличие которой может оправдать отделение от первенствующего епископа — публично проповедуемую ересь.

Да, Заместитель Патриаршего Местоблюстителя, как и всякий другой человек, ошибался. Да, его кадровая политика была направлена на то, чтобы «умиротворить» государственную власть, и полому, наверно, небезупречна. Да, ему приходилось идти на многочисленные компромиссы с «совдепией», и Декларация 1927 года (подписанная им под давлением НКВД, угрожавшего не столько митр. Сергию лично, сколько всей Церкви — новой волной репрессий) содержала целый ряд положений, весьма тягостных для русского православного самосознания. Но...

Но элементарная добросовестность заставляет признать, что призывы митр. Сергия «выразить всенародную благодарность Советскому правительству за внимание к духовным нуждам православия» возмущают православную совесть ничуть не более, чем, скажем, заявление Патриарха Тихона в Верховный Суд РСФСР с раскаянием в своей «антисоветской деятельности» и Послание Святейшего к Церкви (1923 г.), где он говорит: «Сознавая свою провинность перед Советской властью в ряде активных и пассивных антисоветских действий..., т. е. в сопротивлении декрету об изъятии церковных ценностей..., анафематствовании Советской власти, воззвании против Брестского мира, мы по долгу христианина и архипастыря в сем каемся...»

Нелепо, право, ставить человеку в вину, что, надеясь облегчить положение всей Церкви, он берет на себя грех лукавства, подписывая под диктовку палачей текст, содержащий очевидную неправду. Одному Богу известно, что происходило в такие моменты в душе Патриарха Тихона и митрополита Сергия, какова была мера их нравственных мучений и сколько сил потребовалось Заместителю Патриаршего Местоблюстителя на то, чтобы добровольно взвалить на себя столь тяжкий крест, восходя на Голгофу первосвятительского служения в момент наивысшего развития церковной смуты, ясно понимая, что его ждут поношения и оплевания не только от врагов православия, но и от собственных же соратников и единоверцев...

3. Личная благонамеренность вождей расколов ни в коем случае не может служить оправданием их незаконных действий. «Ревность не по разуму», как показывает многовековая церковная история, многократно приводила тех, кто подпадал под ее влияние, к печальному и пагубному концу.

Нам всем надо раз и навсегда понять, что благодать Божия, попаляющая терние человеческих согрешений и ошибок, покрывает лишь тех, кто искренне стремится подвизаться законно и правильно, но, по немощи, терпит неудачи. Беззакония благодать не покрывает и беззаконникам не споспешествует, независимо от того, какими намерениями они руководствуются, нарушая каноны и правила церковной дисциплины.

Безусловно, большая часть оппонентов митрополита Сергия действовала исходя из благих побуждений, движимая стремлением найти выход из тяжелейшей ситуации, в которой оказалась Церковь в СССР. Тем большая ответственность лежала на архипастырях, к отеческому слову которых особенно внимательно прислушивался православный люд.

К сожалению, необходимо признать: во всех расколах ведущую роль сыграли именно архиереи и священники. Воистину, неложно слово Господне: «Поражу пастырей, и рассеются овцы стада» (Мф. 26:31). Стоило вождям разделений исчезнуть с арены церковной политики, как жизнь паствы входила в естественное русло и смута прекращалась. (Самое большое участие рядовые миряне приняли в иосифлянском, викторианском и даниловском разделениях, меньшее — в григорианском и почти никакого — в ярославском расколе и оппозиции митрополита Кирилла).

Кому больше дано — с того больше и спросится, гласит Священное Писание. Архиереи, уклонившиеся в расколы и разделения. попались на тонкую вражью уловку «ревности не по разуму». Это были как раз те «благие намерения», которыми, как известно, «вымощена дорога в ад». Сколь злободневным явило себя в этой ситуации евангельское предупреждение о стремлении дьявола «прельстить, если возможно, и избранных» (Мф. 24:24)!

Именно такими «избранными» были — и по своему высокому положению, и по мере ответственности — архиереи, подобные, например, митрополиту Иосифу (Петровых) или митрополиту Агафангелу (Преображенскому). Они совершенно искренне ратовали за церковное благо, но, допустив ошибку, соблазнились сами и по вели за собой сонмы соблазненных, им поверивших. И если владыка Агафангел (нисколько не отказавшийся от своих взглядов на «сергианство») ради церковного мира и канонической законности, которые он ценил выше личных убеждений, прекратил раскол, то иосифляне возвели свои благие намерения в высший критерий истинности поступков и закоснели в непримиримом разделении.

***

В целом можно сказать, что все церковные смуты 20 — 30-годов нашего столетия имели общую идеологическую основу и преследовали одну цель: устранить от церковного управления митрополита Сергия. Общей их чертой была также несостоятельность канонических воззрений раскольников и попрание ими правил церковной дисциплины.

Время — справедливый судия: все самочинные группировки, возникшие в ходе церковных смут, просуществовали весьма недолго, тогда как Церковь, руководимая митрополитом (а затем — Патриархом) Сергием, прошла невредимой через все гонения и доныне служит в России главным оплотом против сил зла, надежным пристанищем для ищущих спасения душ...

И все же последствия церковных нестроений полувековой давности продолжают смущать умы верующих и тревожить жизнь Русской Православной Церкви. Дай же нам, Господи, терпения и мудрости, необходимых для того, чтобы в духе братской любви, в духе неосуждения, кротости и соборного единения разрешить, наконец, все недоумения и соблазны, стоящие на пути возрождения Святой Руси. Яко без Тебе, Жизнодавче, не можем творити ничесоже...

Аминь.

Приложение

[От издателей: Под таким названием архиепископ Иоанн прочитал цикл лекций в Ленинградской духовной академии в феврале 1989 года. Некоторые из этих лекций (о положении Русской Церкви после смерти Патриарха Тихона, когда когда у кормила церковного корабля встал митрополит Сергий (Страгородский) и в Церкви начались расколы) по сути представляют собой  главы книги, которую читатель держит в руках, поэтому их мы не публикуем. Но другую часть лекций, на которых Владыка рассказывал о трех новомученниках российских, жизнью своей подтвердивших стояние в вере, мы сочли нужным опубликовать в настоящем издании как приложение и своего рода иллюстрацию к Великому Исповеданию Веры, явленному Россией во время страшной смуты начала XX века]

Русская Церковь в годы установления советской власти и в период утверждения культа личности Сталина даже в очень сложной для церковной жизни обстановке не оскудела церковными деятелями как из среды высшего и низшего духовенства, так и среди простого народа. Промысел Божий явил в нашем Отечестве множество подвижников, которые жизнью своей отстаивали чистоту Православия и высоту христианского вероучения.

Назовем имена некоторых из них: Святейший Патриарх Тихон, митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин (Казанский), митрополит Ярославский Агафангел (Преображенский),митрополит Крутицкий Петр (Полянский), митрополит Казанский Кирилл (Смирнов), архиепископ Верейский Иларион (Троицкий), епископ Лужский Мануил (Лемешевский), архиепископ Приамурский и Благовещенский, впоследствии митрополит Нижегородский Евгений (Зернов) ряд других иерархов. Среди низшего духовенства: священник Павел Флоренский, иеромонах Оптинский Никон (Беляев), председатель Правления Общества объединенных петроградских православных приходов профессор Петроградского университета Ю.Л. Новицкий и другие.

Все эти люди активно принимали участие в церковной жизни и обогащали Русскую Церковь деятельным благочестием.

В своих лекциях я коснусь жизни и деятельности только трех лиц, а именно: митрополита Вениамина, архиепископа Илариона и иеромонаха Никона.

Митрополит Вениамин (в миру Василий Павлович Казанский) родился в 1874 году в семье священника Олонецкой епархии. С самого раннего детства будущий святитель, как он отмечает в предсмертном письме к одному из благочинных Петроградской епархии, зачитывался житиями святых и восхищался их героизмом, их святым воодушевлением и жалел всей душой, что времена нетеине придется переживать то, что переживали первые христиане. Отрок Василий жаждал подвижничества и мученичества. Его душа горела любовью к Богу.

15-летним юношей он поступает в Санкт-Петербургскую духовную семинарию и блестяще ее оканчивает. Санкт-Петербургская духовная академия открывает ему свои двери, и он становится ее студентом. На втором курсе академии, в 1895 году, юноша Василий принимает монашество с именем Вениамин и рукополагается во иеродиакона, а в 1896-м — во иеромонаха. В академии, как и некоторые другие студенты, иеромонах Вениамин принадлежал к «Обществу распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви», возглавителем которого в то время был протоиерей Философ Орнатский.

В 1897 году О.Вениамин окончил Санкт-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия и был определен преподавателем Священного Писания в Рижскую духовную семинарию. В следующем году он был назначен инспектором Санкт-Петербургской духовной семинарии. Его способности, как администратора, как преподавателя и организатора, были замечены церковной властью, и О.Вениамин в 1902 году был направлен в сане архимандрита ректором Самарской духовной семинарии. Три года он неленостно трудился в Самарском духовном рассаднике, готовя достойных пастырей Церкви Божией.

В 1905 году архимандрит Вениамин был назначен ректором Санкт-Петербургской духовной семинарии. Как ректор, он пользовался общей и искренней любовью всех воспитанников семинарии. За ним замечено, что он мало говорил, а когда все же вступал в разговор — говорил только очень нужное и очень кратко. За это воспитанники семинарии называли его молчальником.

Жизнь он вел подвижническую, и все без исключения считали его истинным монахом и святой жизни человеком. Пять лет архимандрит Вениамин усердно трудился в должности ректора. За этот хотя и краткий период жизни он нравственно окреп и духовно подготовился к служению Церкви в сане епископа.

24 января 1910 года архимандрит Вениамин был хиротонисан во епископа Гдовского, викария Санкт-Петербургской епархии. Открылась новая страница его жизни и деятельности как архиерея.

В детские годы, как сказано выше, епископ Вениамин, читая о подвигах святых, мечтал о подвижничестве. Теперь же, став архиереем, он стремился осуществить в жизни святые идеалы Христовых подвижников благочестия. По слову Спасителя, он воистину стал светом миру.

Прежде всего еп.Вениамин начал служить в заводских церквах на окраинах Петербурга, где жило большинство рабочих, а затем проводил воскресные лекции на разные духовные темы. Для организации и чтения этих лекций он привлекал воспитанников семинарии и студентов духовной академии. Эти лекции пользовались большим успехом среди рабочих.

По примеру отдельных древних подвижников еп.Вениамин возымел большое желание спасать падших женщин, отторгая их от порока, приобщая к честному труду и устраивая на лучшее будущее. В Петербурге существовало замечательное и единственное в столице Общество Пресвятой Богородицы, в программу которого входило спасение падших женщин. Оно было расположено на Боровой улице, где находилось множество так называемых домов терпимости. Еп.Вениамин стал душой Общества. Он действовал активно и имел большой успех. Многие женщины оставили гибельный образ жизни и стали честными труженицами. В этой области своей деятельности преосвященный действовал преимущественно молитвою и отеческим словом.

В течение каждой зимы, от октября до пасхальных святок, каждую среду и пятницу еп.Вениамин служил акафист Пресвятой Богородице в церкви на Боровой улице. Храм всегда был полон молящимися, почти исключительно женщинами, и притом в большом количестве из домов терпимости. Вся церковь пела, все держали в руках зажженные свечи. С глубокой верой и искренней молитвой произносили они слова акафиста. Всех заражал своим молитвенным вдохновением еп.Вениамин, который просто, без эффектов, но с чувством произносил молитвенные слова. По окончании акафиста все подходили к Владыке под благословение. С благоговением, с сияющими радостью глазами несчастные женщины выходили из храма. Эти службы и личное обаяние епископа Вениамина благотворно влияли на их души, и многие с пробужденной верой бросали порок и возвращались на честный путь.

Эту подлинно христианскую и пастырскую работу Владыка совершал скромно, без всякой помпы и рекламы, но народная молва о нем ширилась по всему Петербургу, особенно среди простого люда, который стал почитать его как человека святой жизни.

Еп.Вениамин очень любил служить и общаться с народом. Он духовно окормлял свою паству. По воскресеньям и праздничным дням, в послеобеденное время, Владыка служил акафисты по разным церквам на окраинах Петербурга, где жил бедный и рабочий люд. Эти акафисты сопровождались замечательными проповедями и собеседованиями в храмах, в церковных домах, а то и на квартирах настоятелей церквей.

На Рождественские и Пасхальные святки, каждый год в одни и те же дни, он служил литургии на Путиловском и Обуховском заводах, где пользовался особой любовью рабочих. Это, между прочим, наглядно сказалось, когда Владыка освящал новую церковь на Путиловском заводе. В знак благодарности за его деятельность по просвещению и духовному окормлению он получил в подарок от служащих и рабочих завода роскошное архиерейское облачение. После литургии, за обедом, на котором присутствовали представители этого громадного завода, можно было понять, с какой искренней любовью все к нему относились и как его ценили.

В последние годы, перед началом первой мировой войны, Владыка пользовался большой популярностью и среди учащихся средних школ. До нас дошли воспоминания очевидцев о богослужении в Демидовской женской гимназии по случаю окончания учебного года. Своим проникновенным служением и искренней молитвой Владыка так увлек юных молитвенниц, что женский хор пел, как никогда раньше, и все ученицы, выпускницы восьмого класса, с глубокой верой молились. Потом все рассказывали, что никогда раньше они не испытывали такого возвышенного чувства.

Детски невинный и девственно-чистый образ владыки Вениамина был столь очевиден для всех, что никогда и ни с какой стороны нельзя было услышать о нем неблагоприятного мнения, хотя пищу для худой молвы могли дать хотя бы те женщины, которых иронически называли «мироносицами» и общество которых буквально преследовало владыку Вениамина. Близко наблюдавшие Владыку знали, как он душевно страдал, легко читая мысли некоторых нескромных и маловерующих бездельниц.

Владыка Вениамин возглавлял организации так называемых крестоносцев, которые при всех церквах Петербурга устраивали по большим храмовым праздникам крестные ходы. На второй день Пасхи крестные ходы изо всех церквей Петербурга собирались на Невском проспекте и в прилежащих улицах, а затем, во главе с владыкой Вениамином, с пением «Христос воскресе» и пасхального канона этот необычайный крестный ход, во много тысяч людей, шел по Невскому проспекту к Александро-Невской Лавре, где при входе его встречал Петербургский митрополит, все архиереи и братия Лавры, а затем соборне служилась Божественная литургия. [От издателей: Для владыки Иоанна не существовало праздных слов. Каждую проповедь, каждую лекцию, каждую книгу он прочувствовал сердцем. Об этом можно судить хотя бы по такому факту: взойдя на Санкт-Петербургскую кафедру, митрополит Иоанн не забыл о делах своего великого предшественника священномученика митрополита Вениамина и положил много трудов и молитв, чтобы возобновить в Санкт-Петербурге крестные ходы. И вот 16 мая 1993 года — впервые после богоборческих запретов и при полном равнодушии демократических городских властей — Невский проспект северной столицы был освящен молитвами православных верующих. Слава Богу и благодарение митрополиту Иоанну! Но... пришедший на смену почившему Владыке митрополит Владимир (Котляров) ничтоже сумняшеся отказался от крестных ходов, заявив, что они ему не нужны. Господь ему судья!]

Кроме того, каждое лето от Петербурга до Шлиссельбурга, где пребывал древний чудотворный образ Казанской иконы Богоматери, шел еще один грандиозный крестный ход, который также организовывал и возглавлял владыка Вениамин. Этот необычайный крестный ход шел два дня и две ночи, вбирая в себя по дороге почти все население окрестных деревень и сел. Все это время народ пел и читал разные молитвы. Всех охватывало такое возвышенное молитвенное настроение, что люди не чувствовали ни усталости, ни потребности в отдыхе и сне. При входе в Шлиссельбург этот необычайный крестный ход встречало все духовенство и крестные ходы всех церквей города и окрестных сел, а затем сразу же служилась Божественная литургия с молебном и проповедью Владыки.

Нельзя было не удивляться силе духа всей массы народа, который преодолевал телесное утомление двухдневного пути. И безо всякого преувеличения должно сказать, что эта сила духа, бодрость и высота молитвенного настроения исходила и передавалась массе людей от ее вождя владыки Вениамина.

Каждый год Владыка объезжал все приходы и церкви епархии и служил в них, а во многих бывал и по несколько раз в году, так что паства действительно его знала и могла оценить и полюбить. Будучи ректором, а потом викарным епископом, Владыка жил очень скромно. Круглый год постился и отказывал себе во всем, а спал всегда на простой кровати с «семинарским тюфяком», твердым, как доска. В его квартире, в Лавре, спальня была настоящей монастырской кельей, и в ней владыка Вениамин проводил много ночных часов на молитве.

За очень короткое время епископ Вениамин снискал большую и широкую популярность среди населения Петербурга-Петрограда, в особенности среди рабочего люда. Снискал он любовь народа и личным обаянием, и святой жизнью и деятельностью.

В марте 1917 года по прошению ушел на покой митрополит Петроградский Питирим (Окнов). Петроградская кафедра освободилась. По существующему тогда порядку начались выборы кандидатов на замещение вакансии. Временное Правительство и высшее приходское духовенство предложили своего кандидата — преосвященного Андрея (Ухтомского). Но приходские собрания и рабочие на заводах выдвинули своего любимца — епископа Вениамина. В зале Общества религиозно-нравственного просвещения, где присутствовали около полутора тысяч человек, он большинством голосов был избран митрополитом Петроградским.

6 марта 1917 года преосвященный Вениамин становится архиепископом Петроградским и Ладожским, а 13 августа 1918-го — митрополитом Петроградским и Гдовским.

Поле его деятельности увеличилось. Теперь он действовал как правящий архиерей. Отношение же к нему народа оставалось прежним. Люди, знавшие его доброту, очень ценили своего митрополита и были глубоко привязаны к нему.

Сам митрополит, несмотря на свой великий сан, был настоящим отцом Петроградской паствы. Он спешил откликнуться на первый зов своих пасомых и для совершения треб и молений отправлялся в самые отдаленные и бедные закоулки Петрограда.

Рабочий, мастеровой люд зачастую приглашал его для совершения таинства крещения, и он радостно приходил в бедные кварталы, спускался в подвалы — в простой рясе, без всяких внешних признаков своего высокого сана. Приемная его была постоянно переполнена — главным образом простонародьем. Иногда он до позднего вечера выслушивал обращавшихся к нему, никого не отпуская без благостного совета, без теплого утешения, забывая о себе, о своем отдыхе и пище. [От издателей: Не так ли поступал и митрополит Иоанн, принимавший всех и вся до темноты, не считаясь ни со временем, ни со своими болезнями и нуждами? Он тоже не гнушался освятить дом своих духовных чад или совершить другую требу, которую обычно совершают простые священники...

Удивительно схожим был и аскетический образ жизни митрополитов. Схожим до мелочей. Как владыка Вениамин спал на «семинарском тюфяке», так и владыка Иоанн давал отдых своему больному телу на железной кровати с панцирной сеткой, доставшейся ему «в наследство» от своего духовного отца и старца митрополита Мануила]

Его простые, но искренние проповеди располагали к нему сердца самых широких слоев населения. Даже среди иноверцев и инородцев митрополит пользовался глубокими симпатиями. В этой части населения он имел немало близких личных друзей, которые, несмотря на разницу вероисповеданий, преклонялись перед чистотой и кротостью его души и в тяжкую минуту шли к нему за советом и духовным утешением.

По простоте своей митрополит Вениамин искренне полюбил протоиерея Александра Введенского, не распознав сразу его обновленческий дух. Он всюду выдвигал его, возил с собой и во время своего служения поручал ему проповедь. Вскоре для нецерковного слуха и неправославного взора эффектная фигура обновленческого протоиерея заслонила собой облик смиренного, истинно христианского архипастыря, а его красивая, несколько истеричная проповедь заглушила задушевное, кроткое, простое, строго православное слово скромного митрополита. Александр Введенский сыграл в жизни митрополита очень трагичную роль. Но об этом будет сказано ниже.

Необходимо отметить, что митрополит Вениамин был человеком абсолютно и искренне аполитичным. Он исключал из религии всякую политику.

В начале 1922 года ему суждено было встретиться с болезненным фактом — изъятием из храмов церковных ценностей. Каково же было отношение митрополита к этому факту и чем оно обернулось для самого иерарха? Правильный ответ на это вопрос кроется в характере митр.Вениамина и его расположении к делам милосердия.

Дело в том, что Петроградский Святитель отличался глубокой сострадательностью и любовью к бедным и обездоленным, и когда остро встал вопрос о помощи голодающим, он ни минуты не колебался, чтобы включиться в дело спасения гибнущих братьев. Все жертвы он оправдывал, если только они были способны исторгнуть из объятий голодной смерти хоть одну живую душу.

Митрополит с его детской простотой веры был большим любителем церковного благолепия. Для него, как для самого рядового верующего, священные предметы были окружены мистическим нимбом. Но не более того. Силой своего проникновенного духа он понимал, что все эти настроения и чувствования совершенно незначительны в сравнении с предстоящей задачей спасения людей. В этом отношении он пошел дальше Патриарха, не став чинить никаких препятствий к отдаче освященных сосудов — лишь бы исполнить свой христианский и человеческий долг.

Однако Петроградский митрополит был категорически против насильственного изъятия церковных ценностей. Святитель всячески стремился к тому, чтобы передача церковного имущества носила характер добровольной выдачи «пожертвований». Ему, несомненно, претила сама процедура изъятия в виде какого-то сухого, казенного, принудительного акта — отдачи нехотя, из-под палки, под давлением страха и угроз. Он видел в этом акте явное противоречие истине и справедливости. Он был заранее уверен или, по крайней мере, питал надежду, что население Петрограда горячо и единодушно отзовется на его призыв пожертвовать во славу Божию и во имя долга христианского все, что только можно. Для чего же, думал митрополит, прибегать, хотя бы только внешним образом, к насилию — ненужному и оскорбительному для населения — в творимом им святом деле?!

Другое необходимое условие к добровольному пожертвованию церковных ценностей должно было, по его мнению, заключаться в народном контроле над расходованием всего пожертвованного. В основе всех происшедших, до петроградских изъятий, бунтов (как понимал это митрополит) лежало не нежелание верующих какой бы то ни было ценой спасти погибающих от голода людей, но глубокое недоверие паствы к новой власти. Население заранее было убеждено, что, вторгаясь грубейшим образом в сферу интимных чувств верующих, отнимая у них то, что украшало храмы и богослужения, советская власть ни единого гроша из отнятого не предаст по объявленному назначению. На этой почве могли возникнуть протесты и эксцессы и в Петрограде, а следовательно, и неизбежные кровавые расправы. Провидя это, митрополит считал весьма целесообразным введение в контрольные органы представителей от верующих.

Кроме того, для митрополита существовало еще одно препятствие к исполнению требований власти в той резкой форме, в какой они предъявлялись, — препятствие, которое при известной постановке дела было для него непреодолимым. Благословить насильственное изъятие церковных предметов он не мог, ибо считал такое насилие кощунством. Если бы власть настаивала на принудительном характере изъятия, то ему оставалось бы лишь отойти в сторону, не скрывая своих воззрений, как православного иерарха, на насилие в данном случае. Это вряд ли содействовало бы умиротворению умов, как бы ни настаивал митрополит на необходимости соблюдать спокойствие, о чем он неоднократно говорил, проповедовал и циркулярно сообщал подчиненным ему лицам.

Впрочем, даже благословение митрополитом насильственного изъятия не изменило бы положения — в результате архиерей только потерял бы весь свой духовный авторитет. Кроме того, верующие, оставшись без духовного руководства, вышли бы на защиту церковного достояния и подверглись жестоким преследованиям со стороны властей.

Иное дело — благословить пожертвования. Сделав это, он только исполнил бы свой прямой пастырский долг.

Суть тут не в формальных нюансах. Суть — в существе вопроса. При согласии власти на «пожертвования» и на «контроль» отпадало основание к недоверию со стороны масс, и на первый план выступало возвышенное стремление помочь голодающим. В таком случае народ радостно (как предполагал митрополит) отзовется на призыв своего духовного водителя, тогда его пастырский голос будет действительно авторитетным, и все совершится мирно и благополучно.

Все эти соображения были, конечно, не столько требованиями или условиями (митрополит отлично понимал, что ни о какой борьбе и речи быть не может), сколько пожеланиями, в осуществимость которых Владыка верил — тем более, что считал такой оборот дела выгодным для самой власти, которая, как представлялось его неискушенному политикой уму, должна была стремиться к безболезненному проведению изъятия. Ведь для нее, думал митрополит, что изъятие, что пожертвование — по существу, одно и то же. Власть в любом случае получит все, что ей нужно. А между тем от того или иного внешнего подхода зависит мирное или кровавое разрешение проблемы.

Несомненно, что ко всему, указанному выше, у митрополита примешивались еще мечты, свойственные его идеалистическому настроению. Суровая действительность не мешала ему грезить о предстоящем чудесном зрелище. Ему представлялся всенародный жертвенный подвиг во всей его неописуемой внешней и внутренней красоте: ярко освещенные храмы, переполненные молящимися, общий душевный подъем, трогательное умиление на лицах верующих от сознания величия совершаемого... Он видел Церковь, радостно отдающую все для спасения братьев, приемлющую с готовностью внешнюю нищету ради духовного обогащения... В результате получалось не одоление Церкви, а наоборот, ее неожиданная ее победа...

Но действительность показала иное.

Поначалу Петроградская власть искренне считала, что единственная цель декрета об изъятии — это получение в свое распоряжение церковных ценностей, поэтому Петроградский Совет держался в этом вопросе примирительной политики. Он находил нужным, не отступая от декрета по существу, стараться провести его в жизнь, по возможности, в форме, не вызывающей осложнений. Совет учитывал известные ему настроения масс. Опасаясь эксцессов, он, казалось, льстил себе надеждой отличиться мирным выполнением декрета и ради этого готов был пойти на некоторый компромисс.

Члены комиссии Помгола (Помощи голодающим) при Петроградском Совете начали «кампанию по изъятию» с неоднократных визитов в Правление Общества православных приходов. Придавая этому учреждению большое значение (весьма преувеличенное) в смысле влияния на верующие массы, члены Помгола стремились сообща с Правлением выработать такой порядок передачи ценностей, который был бы наиболее приемлемым для всех. Со своей стороны, Правление, оказавшееся неожиданно для себя в роли посредника между населением и властью, проявило весьма большую уступчивость. Оно еще более, чем члены Помгола, боялось стихийных беспорядков и кровавых осложнений. Смягчить, насколько удастся, формы изъятия, не затрагивать, по возможности, религиозных чувств населения — к этому сводились, в сущности, все пожелания Правления, и в этом отношении оно встретило вначале известный отклик в среде Помгола. Митрополит находился в курсе переговоров.

Наконец, 5 марта 1922 года митрополит получил официальное приглашение пожаловать назавтра в Помгол для участия в выработке порядка исполнения декрета о церковных ценностях. 6 марта митрополит явился в Смольный в сопровождении нескольких лиц (в числе коих находился бывший присяжный поверенный и юрисконсульт Лавры Иван Михайлович Ковшаров). Владыка предоставил комиссии Помгола собственноручно написанное и подписанное заявление. В этой бумаге, изложенной в весьма корректном тоне, указывалось на то, что: во-первых, Церковь готова пожертвовать для спасения голодающих все свое достояние; во-вторых, для успокоения верующих необходимо, однако, чтобы они сознавали жертвенный характер этого акта и, в-третьих, для этой же цели нужно, чтобы в контроле над расходованием церковных ценностей участвовали представители от верующих.

В конце своего заявления Владыка указывал, что если, паче чаяния, изъятие будет носить насильственный характер, то он благословить на это свою паству не может. Наоборот, по пастырскому своему долгу, он должен будет осудить всякое активное содействие такому изъятию. При этом митрополит ссылался на тут же процитированные им каноны.

Святитель встретил в Помголе, как это удостоверяется и в обвинительном акте, самый благожелательный прием. Выставленные им предложения даже не обсуждались детально — до такой степени они казались явно приемлемыми. Общее настроение было настолько светлым, что митрополит встал, благословил всех со слезами и сказал, что если так, то он собственными руками снимет ризу с образа Казанской Богоматери и отдаст ее на нужды голодающих братьев.

На другой и на третий день в разных газетах (в том числе московских «Известиях») появились сообщения о состоявшемся соглашении. Газетные заметки были составлены в благоприятном для митрополита тоне и вообще для петроградского духовенства, которое, дескать, обнаружило искреннее желание выполнить свой гражданский долг и т.д.

Но когда через несколько дней уполномоченные митрополита явились в Помгол, чтобы обговорить некоторые детали соглашения, то они встретили там уже другое настроение и даже других представителей. Посланцам Владыки было весьма сухо объявлено, что ни о каких пожертвованиях, ни о каком участии представителей верующих в контроле не может быть и речи, что церковные ценности будут изъяты в формальном порядке и остается лишь условиться о дне и часе, когда духовенство должно будет сдать власти «принадлежащее государству» имущество. Представители митрополита заявили, что они не уполномочены вести переговоры на этой почве, и удалились.

Легко понять, как глубоко был потрясен митрополит докладом своих представителей. Было ясно, что все его надежды рушились. Однако он не мог так легко расстаться с тем, что уже считал достигнутым. Он отправил в Помгол вторичное письменное заявление, в котором ссылался на состоявшееся ранее соглашение и вновь перечислял свои предложения, настаивая на них и указывая, что вне этого порядка действий он не видит возможности не только способствовать умиротворению масс, но даже благословить верующих на какое-либо содействие изъятию.

На это заявление никакого ответа не последовало. Всякие переговоры были прекращены. Чувствовалось приближение какой-то грозы. Между тем кое-где в Петрограде уже начинались описи и изъятия, преимущественно в небольших храмах. Особо острых столкновений пока не было. Вокруг церквей собирались толпы народа, которые возмущались, негодовали, временами наносили побои работникам милиции и даже бросали камни в членов комиссии, но все это не выходило за пределы обычных нарушений общественной тишины и порядка.

Однако в ближайшие дни предстояло изъятие ценностей из главнейших храмов, и многое заставляло думать, что тут не обойдется столь благополучно. Власти подготавливали какие-то меры. Население глухо волновалось.

В эти же дни произошли события, оказавшие решительное и неожиданное влияние не только на изъятие церковных ценностей и на судьбу митрополита, но и на положение всей Русской Церкви.

События эти послужили тем зародышем, из которого в ближайшие недели выросла так называемая «живая церковь».

В те дни никто еще не предвидел возникновения раскола среди духовенства. Наблюдались, конечно, разногласия, чувствовалось, что среди священников есть элементы авантюрного характера, склонные творить непотребное в угоду власти, но они казались слабыми и невлиятельными, и серьезного значения им не придавали. Наоборот, казалось, что отрицательное отношение к Церкви со стороны власти объединило духовенство и что отдельные выступления каких бы то ни было групп немыслимы. Да и повода к этому не было. Духовенство держало себя пассивно, если угодно — даже лояльно. Для раскола нужен был если не повод, то предлог, и притом демагогического характера.

Этот предлог был найден. Наступившая после сорванного соглашения по вопросу об изъятии заминка давала возможность фрондирующей, недовольной части духовенства выступить под флагом «необходимости безотлагательной помощи голодающим».

24 марта 1922 года в петроградской «Правде» появилось письмо за подписью двенадцати лиц, среди которых мы находим большую часть столпов «живой церкви»: священников Красницкого, Вве-денского, Белкова, Боярского и других. Авторы письма решительно отмежевывались от прочего духовенства, укоряли его в контрреволюционности, в игре в политику при народном голоде, требовали немедленной и безусловной отдачи советской власти всех церковных ценностей и т.д. Надо, однако, сказать, что несмотря на вызывающий тон письма его авторы не могли не признать (такова была сила правды), что все-таки следовало бы, во избежание оскорбления религиозных чувств православного населения, допустить к контролю представителей верующих. Нужно также заметить, что в числе подписавших письмо были лица просто не дальновидные, увлеченные своими товарищами-политиканами и впоследствии глубоко раскаявшиеся.

Петроградское духовенство было невероятно поражено и возмущено письмом 12-й, в котором оно совершенно основательно усматривало все признаки политического доноса. На состоявшемся многолюдном собрании духовенства авторам письма пришлось выдержать жесткий натиск. Главным защитником выступления 12-й был Введенский, произнесший речь чрезвычайно наглую и угрожающую. Ясно было, что он уже чувствует за собой могущественную «заручку» и на нее уповает.

Митрополит, со свойственной ему кротостью, прекратил эту угнетающую сцену и постарался утишить разбушевавшиеся страсти. Для него самое главное сводилось к тому, чтобы предотвратить кровавые столкновения между верующими и агентами власти. Медлить было нельзя. Положение становилось все более напряженным. Было решено вступить в новые переговоры с властью, и, по настоянию митрополита, задача эта была возложена на Вве-денского и Боярского — как на лиц, перешедших на положение благоприятствуемых властью.

Последствия оправдали этот выбор. Новые посланцы быстро уладили дело. Между митрополитом и Петроградским Советом состоялось формальное соглашение, изложенное в ряде пунктов и напечатанное в «Правде» в начале апреля. Кое-каких уступок от власти все-таки удалось добиться. Самым существенным было то, что верующим предоставлялось право заменять подлежащие изъятию церковные предметы другим равноценным имуществом. Митрополит, со своей стороны, обязался обратиться к верующим с соответствующим воззванием, которое и было напечатано в том же номере газеты. В этом воззвании Владыка, не отступая от своей принципиальной точки зрения, умолял верующих не сопротивляться даже в случае применения насильственного способа изъятия и подчиниться силе.

Казалось бы, с этого момента все споры и недоразумения на этой почве между духовенством и властью следовало считать законченными. Изъятие продолжалось с большой интенсивностью. Серьезных препятствий действия власти по-прежнему не встречали, если не считать отдельных случаев народных скоплений, оскорблений агентов власти и тому подобных сравнительных мелочей. В конце концов изъятие прошло с таким успехом, что сам глава местной милиции был вынужден констатировать в официальном донесении блестящее и сравнительно спокойное проведение кампании (само собой разумеется, что это донесение было сделано тогда, когда возбуждения дела против митрополита еще не предвиделось).

Но грянул гром совершенно с другой стороны. Введенский, Белков, Красницкий (выдвинувшиеся скоро вперед как организаторы «живо-церковного» движения) и иже с ними не могли и не желали останавливаться на сделанном уже шаге. Благодаря содействию гражданской власти, перед ними открылась новая грандиозная перспектива — захватить в свои руки церковную власть и пользоваться ею по своему усмотрению.

В начале мая в Петрограде разнеслась весть о церковном перевороте, произведенном означенной группой, об устранении патриарха Тихона от власти и т.д. Точных сведений, впрочем, еще никто не имел.

Введенский, явившийся после переворота из Москвы в Петроград к митрополиту Вениамину, заявил об образовании нового верховного церковного управления и о назначении его, Введенского, делегатом от этого управления по Петроградской епархии.

В ответ на это со стороны митрополита последовал шаг, которого, вероятно, никто не ожидал, памятуя удивительную мягкость и кротость Владыки. Но всему есть пределы. Митрополит мог проявить величайшую уступчивость, пока речь шла только о церковных ценностях. Цель изъятия и, с другой стороны, опасность, угрожавшая верующим, оправдывали такую линию поведения. Теперь же, лицом к лицу с одним из узурпаторов церковной власти, митрополит не только разумом, но всем инстинктом искренне и глубоко верующего христианина сразу понял, что речь идет уже не об освященных сосудах — волна мятежа подступает уже к самой Церкви. В этот роковой момент он осознал всю свою огромную ответственность и властно заявил Введенскому: «Нет, на это я не пойду». И этим митрополит не ограничился. На другой же день Владыка выпустил постановление, по смыслу которого Введенский был объявлен находящимся вне Православной Церкви, с указанием всех мотивов этого решения. Впрочем, кротость Владыки сказалась и тут. В постановлении был указан его временный характер — «пока Введенский не признает своего заблуждения и не откажется от него».

Постановление, напечатанное в газетах, вызвало неудовольствие гражданской власти, и в прессе появились протесты и даже угрозы митрополиту.

Однако обаяние митрополита среди верующих было очень велико. Отлучение Введенского не могло не произвести на них огромного впечатления. Физически уничтожить митрополита было нетрудно, но возвещенное им постановление пережило бы его и могло создать серьезные последствия, угрожавшие раздавить новую «революционную церковь» в зародыше. Поэтому власти решили испробовать другой путь — путь угроз и компромиссов.

Через несколько дней после отлучения Введенский явился к митрополиту в сопровождении бывшего представителя петроградской ВЧК, а затем петроградского комитета Бакаева, который совмещал с этой должностью обязанности как бы «обер-прокурора» при вновь образовавшемся «революционном епархиальном управлении». Введенский и Бакаев предъявили митрополиту ультиматум: либо он отменит свое постановление о Введенском — либо против него и ряда духовных лиц будет (на почве изъятия церковных ценностей) создан процесс, в результате которого погибнут и он, и наиболее близкие ему лица.

Митрополит спокойно выслушал предложение и ответил немедленным и категорическим отказом. Введенский и Бакаев удалились, осыпав митрополита рядом яростных угроз.

Митрополит ясно понимал, что эти угрозы не тщетны и что с того момента, как он стал поперек дороги обновленцам в их начинаниях по поводу образования «революционной церкви»,— он обречен на смерть. Но сойти с избранного им пути он не мог и не желал.

Предчувствуя, что через короткое время ему придется вступите на свой крестный, многострадальный путь, он приготовился к ожидавшей его участи, отдал наиболее важные распоряжения по епархии, повидался и простился со своими друзьями.

Предчувствия не обманули митрополита. Через несколько дней, вернувшись откуда-то в Лавру, он застал у себя «гостей»: следователя, многочисленных агентов ЧК и стражу. У него произвели долгий, тщательный и, понятно, безрезультатный обыск. Затем ему было объявлено, что против него и других лиц возбуждено дело о сопротивлении изъятию церковных ценностей и что он будет находиться под домашним арестом. Этот льготный арест продолжался недолго — два или три дня, по истечении которых митрополита увезли в дом предварительного заключения, где он находился все оставшееся до мученической кончины время.

Кроме митрополита, к делу были привлечены большинство членов Правления Общества православных приходов, настоятели некоторых церквей, члены разных причтов и просто люди, попавшиеся во время уличных беспорядков при изъятии церковных ценностей. Всего — восемьдесят шесть человек. Большинство из них были посажены под стражу: архимандрит Сергий (Шеин) бывший член Государственной Думы; председатель Правления Общества объединенных петроградских православных приходов профессор Петроградского университета Ю.Л.Новицкий; бывший присяжный поверенный И.М.Ковшаров; епископ Кронштадтский Венедикт (Плотников); настоятель Казанского собора и ректор богословского института протоиерей Николай Чуков; настоятель Исаакиевского собора протоиерей Л.Богоявленский; протоиерей М.П.Чельцов; профессор Военно-юридической академии Н.Ф.Огнев и бывший помощник статс-секретаря Государственного совета Н.А.Елич.

Судебное дело началось в субботу 10 июня 1922 года. Заседание Петроградского Революционного Трибунала происходило в зале филармонии (бывшем Дворянском собрании), что на углу Михайловской и Итальянской улиц, вмещавшем в себя около 2500-3000 человек.

К чтению обвинительного акта приступили 12 июня, в понедельник.

Допрос митрополита велся, главным образом, в трех направлениях: 1) об отношении митрополита к постановлениям Карловацкого Собора (об этих постановлениях вообще говорилось в процессе очень много — едва ли не больше, чем о самом изъятии); 2) от отношении митрополита к декрету об изъятии церковных ценностей и 3) об упомянутых выше двух заявлениях митрополита в Помгол.

По первому вопросу Владыка ответил, что постановления Карловацкого Собора ему неизвестны — ни официально, ни приватно.

По второму вопросу он заявил, что считал и считает необходимым отдать все церковные ценности для спасения голодающих. Но не мог и не может благословить такой способ изъятия ценностей, который, с точки зрения всякого христианина, является очевидным кощунством.

Но центр тяжести — в отношении личной ответственности митрополита — заключался в третьем вопросе. От Владыки неустанно домогались указаний — путем разнообразнейших и коварнейших вопросов, — кто в действительности был вдохновителем или редактором заявлений, поданных в Помгол. Ему весьма прозрачно внушали, чтобы он назвал «редакторов» или даже только отрекся от содержания своих заявлений — и он будет спасен. Митрополит как бы не замечал протягиваемых ему «спасительных кругов» и, глядя прямо в лицо членам трибунала, твердо и неизменно отвечал: «Я один совершенно самостоятельно обдумал, написал и отправил свои заявления. Да, впрочем, я и не потерпел бы ничьего вмешательства в решение таких вопросов, которые подлежали исключительно моему ведению, как архипастыря». При этих словах в голосе митрополита замечался даже некоторый оттенок властности — вообще ему совершенно не свойственной.

После этого для него лично все было кончено.

Митрополиту было объявлено, что его допрос завершен, и он с невозмутимым спокойствием возвратился на свое место.

Начался допрос других обвиняемых, а затем слушание свидетелей.

4 июля, когда окончились судебные прения, председатель предоставил митрополиту (равно как и другим подсудимым) последнее слово.

Митрополит встал и заговорил. В своей речи он отметил, что из всего, что он услышал о себе на суде, на него наиболее удручающе подействовало то, что обвинители называют его «врагом народа». Он сказал: «Я верный сын своего народа, я люблю его и всегда любил его. Я жизнь ему свою отдал, и я счастлив тем, что народ, вернее, простой народ платил мне тою же любовью, и он же поставил меня на то место, которое я занимаю в православной Церкви».

Это было все, что митрополит сказал о себе в своем последнем слове. Остальное, довольно продолжительное время своей речи он посвятил исключительно соображениям и объяснениям в защиту некоторых подсудимых, ссылаясь на документы и иные данные, и обнаружил при этом большую память, последовательность и невозмутимое спокойствие. Одно из его утверждений представлялось, как он сам это признал, недоказанным. По этому поводу он заметил со свойственной ему тихой улыбкой: «Думаю, что в этом отношении вы мне поверите без доказательств. Ведь я, по всей вероятности, говорю сейчас публично в последний раз в своей жизни; человеку же, находящемуся в таком положении, принято верить на слово».

Момент был воистину потрясающий и незабываемый. Всем была ясна огромная нравственная мощь этого человека, который в такую минуту, забывая о себе, думает только о несчастье других и стремится им помочь.

Среди наступившей за заключительными словами митрополита благоговейной тишины раздался голос председателя — голос, в котором как будто прозвучала какая-то доселе ему не свойственная мягкая нота: «Вы все говорили о других; что же Вы скажете о самом себе?» Митрополит, который уже сел, вновь приподнялся, с некоторым недоумением посмотрел на председателя и тихо и отчетливо сказал: «О себе? Что же я могу вам сказать о себе еще? Разве лишь одно... Я не знаю, что вы мне объявите в приговоре — жизнь или смерть, но что бы вы в нем ни провозгласили — я с одинаковым благоговением обращу свои очи горе, возложу на себя крестное знамение, — при этом митрополит широко перекрестился, — и скажу: "Слава Тебе, Господи Боже, за все"...»

Таково было последнее слово митрополита Вениамина.

В среду 5 июля 1922 года Петроградский Революционный Трибунал, рассматривавший дело подсудимых, признал, что митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин, он же гражданин Казанский, совместно с Правлением Общества приходов Русской Православной Церкви в лице его активной группы — председателя правления Новицкого, членов Ковшарова и других, во исполнение директив явно контрреволюционного содержания, исходящих от патриарха Тихона и направленных против существования Рабоче-крестьянской власти, поставили себе целью как проведение этих директив, так и распространение идей, направленных против декрета советской власти от 23 февраля 1922 года об изъятии церковных ценностей. Своими действиями подсудимые хотели вызвать народное волнение для создания единого фронта с международной буржуазией против советской власти.

Как главные виновники нестроений при изъятии церковных ценностей были приговорены к высшей мере наказания — к расстрелу: митрополит Вениамин, архимандрит Сергий (Шеин), ЮЛ.Новицкий, И.М.Ковшаров, еп.Венедикт (Плотников), протоиерей Н.Чуков, протоиерей Л.Богоявленский, протоиерей М.Чельцов, профессор Н.Ф.Огнев и Н.А.Елачич. Последним шести осужденным расстрел был заменен тюремным заключением на разные сроки.

Готовясь к исходу, митрополит Вениамин сумел написать свое предсмертное послание одному из благочинных Петроградской епархии. Оно исполнено величием души обреченного на смерть иерарха.

«В детстве и отрочестве,— писал Святитель,— я зачитывался Житиями Святых и восхищался их героизмом, их святым воодушевлением, жалел всей душой, что времена не те и не придется переживать, что они переживали. Времена переменились, открывается возможность терпеть ради Христа от своих и от чужих. Трудно, тяжело страдать, но по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога. Трудно переступить этот рубикон, границу, и всецело предаться воле Божьей. Когда это совершится, тогда человек избыточествует утешением, не чувствует самых тяжких страданий, полный среди страданий и внутреннего покоя, он других влечет на страдания, чтобы они переняли то состояние, в каком находится счастливый страдалец. Об этом я ранее говорил другим, но мои страдания не достигли полной меры. Теперь, кажется, пришлось пережить почти все: тюрьму, суд, общественное заплевание; обречение и требование этой смерти, якобы народные аплодисменты; людскую неблагодарность, продажность; непостоянство и тому подобное; беспокойство и ответственность за судьбу других людей и даже за самую Церковь.

Страдания достигли своего апогея, но увеличилось и утешение. Я радостен и покоен, как всегда. Христос — наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда и везде хорошо. За судьбу Церкви Божией я не боюсь. Веры надо больше, больше ее иметь надо нам, пастырям. Забыть свои самонадеянность, ум, ученость и силы и дать место благодати Божией.

Странны рассуждения некоторых, может быть, и выдающихся пастырей, разумею Платонова, — надо хранить живые силы, то есть их ради поступаться всем. Тогда Христос на что? Не Платоновы, Чепурины, Вениамины спаи тому подобные спасают Церковь, а Христос. Та точка, на которую они пытаются встать, — погибель для Церкви. Надо себя не жалеть для Церкви, а не Церковью жертвовать ради себя. Теперь время суда. Люди и ради политических убеждений жертвуют всем. Посмотрите, как держат себя эсеры и т.п. Нам ли, христианам, да еще иереям, не проявлять подобного мужества даже до- смерти, если есть сколько-нибудь веры во Христа, в жизнь будущего века?

Трудно давать советы другим. Благочинным нужно меньше решать, да еще такие кардинальные вопросы. Они не могут отвечать за других. Нужно заключиться в пределы своей малой приходской церкви и быть в духовном единении с благодатным епископом. Нового поставления епископов таковыми признать не могу. Вам Ваша пастырская совесть подскажет, что нужно делать. Конечно, Вам оставаться в настоящее время должностным официальным лицом благочинным едва ли возможно. Вы должны быть таковым руководителем без официального положения.

Благословение духовенству!

Пишу, что на душе. Мысль моя несколько связана переживанием мною тревожных дней. Поэтому не могу распространяться относительно духовных дел».

С глубоким упованием и верою в помощь Божию, с молитвой на устах шел Святитель к месту своего вечного упокоения.

В ночь с 12 на 13 августа митрополит Вениамин, отец Сергий, Новицкий и Ковшаров были увезены из тюрьмы и расстреляны в нескольких верстах от Петрограда.

Так закончилась святая жизнь блаженного митрополита Вениамина.

Одним из видных деятелей Русской Церкви 20-х годов был архиепископ Верейский Иларион. Это — выдающийся богослов и талантливейший человек. Вся его жизнь — сплошное горение величайшей любви к Церкви Христовой, вплоть до мученической кончины за нее.

Его труды проникнуты неустанной борьбой со схоластикой и специфическим латинством, проникшим в наше богословие еще при митрополите Петре Могиле.

Его идеал — это церковность духовной школы и богословской науки.

Его постоянное напоминание: вне Церкви нет спасения, вне Церкви нет таинств.

Архиепископ Иларион (в миру Василий Александрович) родился в 1886 году в семье священника села Липицы Серпуховского уезда Московской губернии. С самого раннего детства в нем пробудилось стремление к учению. Семилетним отроком он взял своего трехлетнего брата за руку и пошел вместе с ним из родной деревни в город учиться. И когда братишка от усталости заплакал, то Василий сказал ему: «Ну и оставайся неученым». Родители вовремя спохватились, заметив исчезновение детей, и быстро возвратили их под кров своего дома. Василий вскоре был отдан в духовное училище, а затем в духовную семинарию. По окончании полного курса семинарии он поступил в Московскую духовную академию и блестяще закончил ее в 1910 году со степенью кандидата богословия. Его оставили при академии профессорским стипендиатом.

Следует отметить, что во всех школах, начиная с духовного училища и кончая духовной академией, Василий учился превосходно. По всем предметам он имел оценки «пять».

В 1913 году Василий получает ученую степень магистра богословия за свой фундаментальный труд «Очерки из истории догмата о Церкви» (559 страниц). Сердце его горит желанием служить Богу в иноческом чине.

28 марта в Троице-Сергиевой лавре он принимает монашество с именем Илариона (в честь преп.Илариона Нового, память 28 марта), а через несколько дней — рукоположение во иеромонаха.

30 мая 1913 года иеромонаха Илариона назначают инспектором Московской духовной академии с возведением в сан архимандрита. Летом в том же году его вместе с епископом Вологодским Никоном командируют на Афон для догматического разрешения спора между монахами, часть которых неправильно учила об Иисусовой молитве (имясловцы).

3 декабря 1913 года архимандрита Илариона утверждают в звании экстраординарного профессора по Священному Писанию Нового Завета.

Неизвестно, в каком году, но он был удостоен ученой степени доктора богословия.

Архимандрит Иларион приобрел большой авторитет и как воспитатель учащихся духовной школы, и как профессор-богослов, и как знаменитый церковный проповедник.

Один за другим выходили его богословско-догматические труды, обогатившие церковную науку. Его проповеди звучали с амвонов церквей, словно колокол, призывая народ Божий к вере и нравственному обновлению.

И когда окончательно назрел вопрос о восстановлении патриаршества, он, как член Поместного Собора 1917—18 гг., вдохновенно выступил на Соборе в его защиту. «Никогда,— говорил архимандрит Иларион,— Русская Церковь не была без Первоиерарха. Наше патриаршество было уничтожено Петром I. Кому оно помешало? Соборности Церкви? Но не во время ли патриархов было особенно много у нас соборов? Нет, не соборности и не Церкви помешало у нас патриаршество. Кому же? Вот передо мною два великих друга, две красы XVII века — патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Чтобы поссорить друзей, злые бояре нашептывают царю: "Из-за патриарха тебя, государь, не видно стало". И Никон, когда ушел с Московского престола, между прочим, писал: "Пусть ему, государю, без меня просторнее будет". Эту мысль Никона и воплотил Петр, уничтожив патриаршество. "Пусть мне, государю, без патриарха просторнее будет".

Но церковное сознание, как в 34-м апостольском правиле, так и на Московском соборе 1917 года, говорит неизменно одно: "...епископам всего народа,— в том числе и русского,— подобает знати первого из них и признавати его яко главу".

И хочется мне обратиться ко всем тем, кто почему-то считает еще нужным возражать против патриаршества. Отцы и братие! Не нарушайте радости нашего единомыслия! Зачем вы берете на себя неблагодарную задачу? Зачем говорите безнадежные речи? Ведь против церковного сознания боретесь вы. Бойтесь, как бы не оказаться вам богоборцами (Деян.5:59)! Мы и так уже согрешили, согрешили тем, что не восстановили патриаршество два месяца назад, когда приехали в Москву и в первый раз встретились друг с другом в Большом Успенском Соборе. Разве не было тогда кому больно до слез видеть пустое патриаршее место? А когда мы прикладывались к святым мощам чудотворцев московских и первопрестольников российских, не слышали ли мы тогда упрека за то, что двести лет у нас вдовствует их первосвятительская кафедра?»

12 мая 1920 года архимандрит Иларион был хиротонисан во епископа Верейского, викария Московской епархии.

Его современники рисуют портрет Святителя светлыми красками. Он, в их глазах, молод, жизнерадостен, всесторонне образован, он — прекрасный церковный проповедник, оратор и певец, блестящий полемист с атеистами, всегда естественный, искренний, открытый. Физически очень сильный, высокого роста, с широкой грудью. Святитель имел пышные русые волосы, ясное, светлое лицо. Был любимцем народа. Как проповедника-оратора его ставили наравне с Луначарским и Александром Введенским и даже выше их.

Епископ Иларион пользовался большим авторитетом среди духовенства и своих собратий-епископов, называвших его за ум и твердость в вере — Великим.

Епископское служение его началось с крестного пути. Не прошло и двух лет со дня хиротонии, как он оказался в ссылке в Архангельске. Целый год епископ Иларион находился не у дел церковной жизни. Свою деятельность он продолжил по возвращении из ссылки. Святейший Патриарх Тихон приблизил его к себе и вместе в архиепископом Серафимом (Александровым) сделал своим ближайшим советником и единомышленником.

В июне 1923 года Патриарх возводит епископа Илариона в сан архиепископа. Церковная деятельность его возрастает. Он ведет серьезные переговоры с Тучковым (начальником церковного отделения ГПУ) о необходимости устроить жизнь Русской Православной Церкви в условиях советской власти на основе канонического права. Занимается восстановлением церковной организации. Составляет ряд патриарших посланий.

Для обновленцев он становится грозой. Они видят в нем верного сподвижника патриарха Тихона. В своих посланиях лидер обновленчества митрополит Антонин (Грановский) с невыразимой злобой обрушивал удары и на Патриарха, и на архиепископа Илариона, бесцеремонно обвиняя их в контрреволюции. «Тихон с Иларионом, — писал он, — выработали "благодатно"-удушливые газы против революции. И революция ополчилась не только на тихоновских церковников, но и на всю церковь, как на скопище заговорщиков. Иларион ходит и окропляет храмы после обновленцев. Он наглостью входит в эти храмы.

...Тихон с Иларионом — подсудимые перед революцией, досадители церкви Божией, и в свое извинение не могут представить никаких добрых дел» («Известия», 23 сентября 1923 года).

Но если обновленцы ненавидели архиепископа Илариона, который явно мешал им в их порочной деятельности против Церкви, то сам архиепископ Иларион подобного озлобления к ним не имел. В сентябре 1923 года он и архиепископ Серафим, стремясь восстановить внешнее единство Русской Церкви, пытаются принять выдвинутое обновленцами условие объединения — добровольный отказ Святейшего Патриарха Тихона от патриаршества. В этом было опасное непонимание архиепископом Иларионом-Великим допустимых границ компромиссов. Но он действительно был Великим и потому быстро устранил свою ошибку.

В Донском монастыре 28 архиереев собрались на совещание. Среди них был и архиепископ Феодор (Поздеевский). Он хотя и был настроен достаточно критично к позиции Патриарха, однако весь свой авторитет направил на то, чтобы убедить епископов сохранить Патриарха Тихона и с ним — патриаршество и не идти на беспринципные соглашения с раскольниками. Епископы согласились с архиепископом Феодором и единодушно высказались против соединения. С их доводами согласился и архиепископ Иларион. Он признал свои мысли о возможности соединения неправильными.

Архиепископ Иларион ясно понимал преступность обновленцев и вел горячие диспуты в Москве с Александром Введенским. Последнего, как выразился сам архиепископ Иларион, на этих диспутах он «прижимал к стенке» и разоблачал все его хитрости и ложь.

Обновленческие заправилы чувствовали, что архиепископ Иларион мешает им, и потому употребили все усилия, чтобы лишить его свободы.

В декабре 1923 года архиепископ Иларион был осужден. Этапом он был доставлен в Кемский лагерь и затем в Соловки.

Когда архиепископ увидел весь ужас барачной обстановки и лагерную пищу, то сказал: «Отсюда живыми мы не выйдем».

Архиепископ Иларион вступил на крестный путь, завершившийся блаженной его кончиной.

Крестный путь архиепископа Илариона очень назидателен для нас, ибо в нем проявилось все величие духа мученика за Христа, поэтому мы позволим себе более подробно остановиться на этом моменте его жизни.

Находясь в Соловках, архиепископ Иларион сохранил в себе те добрые качества души, которые он приобрел посредством подвигов и до монашества, и в монашестве, и в священстве. Те, кто находился в это время вместе с ним, явились свидетелями его полного монашеского нестяжания, глубокой простоты, подлинного смирения, детской кротости. Он просто отдавал все, что имел, что у него просили.

Своими вещами он не интересовался, поэтому кто-то из милосердия должен был все-таки следить за его чемоданом. И такой послушник находился у него в Соловках.

Архиепископа Илариона можно было оскорбить, но он на это никогда не отвечал и даже мог не заметить сделанной попытки. Он всегда выглядел веселым, и если даже был озабочен и обеспокоен, то старался прикрыть это все той же веселостью. Он на все смотрел духовными очами, и все служило ему на пользу дела.

«На Филимоновой рыболовной тоне, — рассказывали очевидцы, — в семи верстах от Соловецкого кремля и главного лагеря, на берегу заливчика Белого моря мы с архиепископом Иларионом, еще с двумя епископами и несколькими священниками (все заключенные) были сетевязальщиками и рыбаками. Об этой нашей работе архиепископ Иларион любил говорить переложением слов стихиры на Троицын день: "Вся подает Дух Святый: прежде рыбари богословцы показа, а теперь наоборот — богословцы рыбари показа"». Так смирялся дух Святителя с новым положением.

Благодушие его простиралось даже на советскую власть, и на нее он мог смотреть незлобивыми очами.

Как-то привезли на Соловки молодого иеромонаха из Казани, которому дали три года ссылки за то, что он снял с диакона-обновленца орарь и не позволил ему служить с собой. Архиепископ одобрял иеромонаха и шутил по поводу разных сроков заключения, данных тем или иным лицам независимо от тяжести их «преступлений». «Любочестив бо сей владыка, — говорил архиепископ Иларион пасхальными словами Иоанна Златоуста,— приемлет последнего якоже и перваго; упокоевает и в единонадесятый час пришедшаго, якоже делавшаго от перваго часа. И дела приемлет, и намерение целует, и деяние почитает, и предложение хвалит». Слова эти звучали иронически, но привносили чувство мира и заставляли принимать испытание как от руки Божией.

Владыку Илариона очень веселила мысль, что Соловки есть школа добродетелей — нестяжания, кротости, смирения, воздержания, терпения, трудолюбия. Однажды обокрали прибывшую партию духовенства, и отцы сильно огорчились. Один из заключенных в шутку сказал им, что так их обучают нестяжанию. Владыка был в восторге от этой фразы.

У одного ссыльного два раза подряд пропадали сапоги, и он разгуливал по лагерю в рваных галошах. Архиепископ Иларион, глядя на него, приходил в подлинное веселье, чем вселял в заключенных благодушие.

Любовь его ко всякому человеку, внимание и интерес к каждому, общительность были просто поразительны. Он был самой популярной личностью в лагере, среди всех его слоев. Мы не говорим, что генерал, офицер, студент и профессор знали его, беседовали с ним, находили его или он их, при всем том, что епископов было много и были старейшие и не менее образованные. Его знала «шпана», уголовщина, преступный мир и бандиты. Знали именно как хорошего, уважаемого человека, которого нельзя не любить. На работе ли, урывками, или в свободный час его можно было увидеть разгуливающим под руку с каким-нибудь таким «экземпляром» из этой среды. Это не было снисхождение к младшему брату и погибшему. Нет. Владыка разговаривал с каждым как с равным, интересуясь, например, «профессией» или любимым делом собеседника.

«Шпана» очень горда, чутка и самолюбива. Ей нельзя безнаказанно показать пренебрежения. И потому манера Владыки была всепобеждающей. Он, как друг, облагораживал их своим присутствием и вниманием. Наблюдения же его в этой среде, когда он делился ими, были исключительно интересны.

Он был доступен всем, он был такой же, как все, с ним всем было легко разговаривать. Самая обыкновенная, простая, несвятая внешность — вот что такое был Владыка. Но за этой заурядной формой веселости и светскости можно было постепенно усмотреть детскую чистоту, великую духовную опытность, доброту и милосердие, сладостное безразличие к материальным благам, истинную веру, подлинное благочестие, высокое нравственное совершенство, не говоря уже об умственном совершенстве, сопряженном с силой и ясностью убеждения. Этот вид обыкновенной греховности, юродство, личина светскости скрывали от людей внутреннее делание и спасали его самого от лицемерия и тщеславия.

Святитель был заклятым врагом лицемерия и всякого «вида благочестия». В «артели Троицкого» (так называлась в Соловках рабочая группа архиепископа Илариона) духовенство прошло хорошую школу. Все поняли, что называть себя грешным или только вести долгие благочестивые разговоры, показывая строгость своего быта, не стоит. А тем более не стоит думать о себе больше, чем ты есть на самом деле.

Каждого прибывавшего священника Владыка подробно расспрашивал обо всем, что предшествовало заключению.

Привезли однажды в Соловки одного игумена. Архиепископ спрашивает его:

— За что же Вас арестовали?

— Да служил молебны у себя на дому, когда монастырь закрыли, — отвечает отец игумен. — Ну, собирался народ, и даже бывали исцеления...

— Ах, вот как, даже исцеления бывали... Сколько же Вам дали Соловков?

— Три года.

— Ну, это мало. За исцеления надо бы дать больше, советская власть не досмотрела...

Само собой понятно, что говорить об исцелениях по своим молитвам более чем нескромно.

В конце лета 1925 года архиепископа Илариона отправили из Соловков в Ярославскую тюрьму. Здесь обстановка была иная. В тюрьме он пользовался особыми льготами: ему дозволили получать книги духовного содержания. Пользуясь этим, архиепископ Иларион прочитал большое количество святоотеческой литературы и сделал выписки, из которых получилось много толстых тетрадей святоотеческих наставлений. Святитель имел возможность передавать эти тетради, после тюремной цензуры, своим друзьям на хранение. Кроме того, Владыка тайком посещал тюремного надзирателя, оказавшегося добрым человеком, и собирал у него подпольную рукописную религиозную и светскую литературу, а также копии всяких церковно-административных документов и переписку архиереев.

Когда архиепископ Иларион находился в Ярославской тюрьме, в лоне Русской Церкви возник григорианский раскол. Тогда-то к нему, как к популярному архиерею, явился агент ГПУ и стал склонять его присоединиться к новому расколу. «Вас Москва любит, — заявил представитель ГПУ, — Вас Москва ждет». Архиепископ Иларион остался непреклонен. Он уразумел замысел ГПУ и мужественно отверг сладость свободы, предлагаемой за измену. Агент удивился его мужеству и сказал: «Приятно с умным человеком поговорить. — И тут же добавил. — А сколько Вы имеет срока в Соловках? Три года?! Для Илариона три года?! Так мало?» Неудивительно, что после этого Святителю было добавлено еще три года. И добавлено «за разглашение государственных тайн», то есть за разглашение его разговора с агентом в Ярославской тюрьме.

Весной 1926 года архиепископ Иларион был снова возвращен на Соловки. Крестный путь его продолжался.

Григорианцы не оставили его в покое. Они не теряли надежды на то, что им удастся склонить на свою сторону такого авторитетного иерарха, каким был архиепископ Иларион, и тем самым закрепить свои позиции.

В начале июня 1927 года, едва на Белом море началась навигация, архиепископа Илариона доставили в Москву для переговоров с архиепископом Григорием. Последний, в присутствии «светских лиц», настойчиво упрашивал архиепископа Илариона «набраться мужества» и возглавить все больше терявший значение григорианский ВВЦСовет. Святитель категорически отказался, объяснив, что дело ВВЦС несправедливое и пропащее, задуманное людьми, не сведущими ни в церковной жизни, ни в церковных канонах, и оно обречено на провал. При этом архиепископ Иларион братски увещевал архиепископа Григория оставить ненужные и вредные для Церкви замыслы.

Подобные встречи повторялись несколько раз. Владыку Илариона и умоляли, и обещали полную свободу действий, и белый клобук, но он твердо держался своих убеждений. Был слух, что однажды он сказал своему собеседнику: «Хоть я и архипастырь, но вспыльчивый человек, очень прошу Вас уйти, ведь я могу потерять власть над собой».

«Я скорее сгнию в тюрьме, а своему направлению не изменю», — говорил он в свое время епископу Гервасию.

Такой позиции в отношении григорианцев он держался до конца своей жизни.

В смутное время, когда после обновленческого раскола разногласия проникли и в среду ссыльных архиереев на Соловках, архиепископ Иларион явился среди них настоящим миротворцем. Он сумел на основе Православия объединить их между собой. Архиепископ Иларион был в числе епископов, выработавших в сентябре 1927 года текст так называемого «Послания соловецких старцев» — послания, имевшего громадное значение в борьбе с возникшими тогда разделениями.

В ноябре 1927 года некоторые из соловецких епископов начали было колебаться в связи с иосифлянским расколом. Архиепископ Иларион сумел собрать до пятнадцати епископов в келий архимандрита Феофана, где все они единодушно постановили сохранять верность Православной Церкви, возглавляемой митрополитом Сергием.

«Никакого раскола! — возгласил архиепископ Иларион. — Что бы нам ни стали говорить, будем смотреть на это как на провокацию!»

28 июня 1928 года владыка Иларион писал своим близким, что до крайней степени не сочувствует всем отделившимся и считает их дело неосновательным, вздорным и крайне вредным. Такое отделение он считал «церковным преступлением», по условиям текущего момента весьма тяжким. «Я ровно ничего не вижу в действиях митрополита Сергия и его Синода, что бы превосходило меру снисхождения и терпения»,— заявлял он. А в письме от 12 августа 1928 года развивает свою мысль: «Везде писаны пустяки, кто напротив пишет. Какую штуку выдумали. Он, мол, отступник. И как пишут, будто без ума они. Сами в яму попадают и за собой других тащат». При этом он делает заключение, что митрополиту Иосифу ничего не докажешь, «хоть лбом об стенку бейся», что тот, как допустивший грех отделения по злобе, останется при своих взглядах до конца жизни.

Много трудов положил архиепископ Иларион и для того, чтобы переубедить епископа Виктора (Островидова) Глазовского, близкого по направлению к иосифлянам. «Говорить с ним не приведи Бог, — писал Владыка в письме от 28 июня 1928 года. — Ничего слушать не хочет и себя одного за правого почитает».

Несмотря на эту характеристику, архиепископ Иларион добился того, что епископ Виктор не только осознал свою неправоту, но и написал своей пастве, увещевая ее прекратить разделение.

Интересно отметить, что архиепископ Иларион безбоязненно укорял агента ГПУ за нелепый союз власти с обновленцами и в то же время подавал ему мысль, что не лучше ли заключить союз с Православной Церковью и поддержать ее? Это позволило бы настоящей и авторитетной Церкви поддержать власть Советов.

Как доказательство тому, что он не является контрреволюционером, архиепископ Иларион по просьбе ссыльной власти читал лекции о совместимости христианства и социализма.

Хотя Великому Илариону и не все было известно о церковной жизни, тем не менее он не был равнодушным зрителем тех или иных церковных нестроений и бедствий, обрушившихся на православный народ. К нему обращались за советом и спрашивали, что нужно делать, чтобы в новых условиях политической жизни достигнуть умиротворения Церкви. Вопрос был очень сложный. И на него архиепископ Иларион дал весьма глубокий и проанализированный ответ, основанный на православной канонике и церковной практике. Вот что он написал в своем письме от 10 декабря 1927 года вопрошавшим:

«Последние два года с лишком я не участвую в церковной жизни, имею о ней лишь отрывочные и, возможно, неточные сведения. Поэтому для меня затруднительно суждение о частностях и подробностях этой жизни, но, думаю, общая линия церковной жизни, и ее недостатки, и ее болезни мне известны. Главный недостаток, который чувствовался еще и раньше,— это отсутствие в нашей Церкви соборов. С 1917 года, т.е. в то самое время, когда они особенно были нужны, так как Русская Церковь, не без воли Божией, вступила в совершенно иные исторические условия, условия необычные, значительно отличающиеся от раннейших условий, — церковная практика, включая и постановления Собора 1917—18 гг., к этим новым условиям не приспособлена, так как она образовалась в иных исторических условиях. Положение значительно осложнилось со смертью Святейшего Патриарха Тихона. Вопрос о местоблюстительстве, насколько мне известно, также сильно запутан, церковное управление в полном расстройстве. Не знаю, есть ли среди нашей иерархии и вообще среди сознательных членов Церкви такие наивные и близорукие люди, которые имели бы нелепые иллюзии о реставрации и свержении советской власти и т.п., но думаю, что все, желающие блага Церкви, сознают необходимость Русской Церкви устраиваться в новых исторических условиях. Следовательно, нужен Собор, и прежде всего нужно просить государственную власть разрешить созвать Собор. Но кто-то должен собрать Собор, сделать для него необходимые приготовления, словом, довести Церковь до Собора. Поэтому нужен теперь же, до Собора, церковный орган. К организации и деятельности этого органа у меня ряд требований, которые у меня, думаю, общие со всеми, кто хочет церковного устроения, а не расстройства мира, а не нового смятения. Некоторые из этих требований я и укажу.

1. Временный церковный орган не должен быть в своем начале самовольным, т.е. должен при своем начале иметь согласие Местоблюстителя.

2. По возможности во временный церковный орган должны войти те, кому поручено Местоблюстителем митр.Петром (Полянским) или Святейшим Патриархом.

3. Временный церковный орган должен объединять, а не разъединять епископат, он не судья и не каратель несогласных — таковым будет Собор.

4. Временный церковный орган свою задачу должен мыслить скромной и практической — созвание Собора.

Последние два пункта требуют особого пояснения. Над иерархией и церковными людьми витает отвратительный призрак ВЦУ 1922 года. Церковные люди стали подозрительными. Временный церковный орган должен как огня бояться хотя бы малейшего сходства своей деятельности с преступной деятельностью ВЦУ. Иначе получится только новое смятение. ВЦУ начинало со лжи и обмана. У нас все должно быть основано на правде. ВЦУ, орган совершенно самозваный, объявил себя верховным вершителем судеб Русской Церкви, для которого необязательны церковные законы и вообще все Божеские и человеческие законы. Наш церковный орган — только временный, с одной определенной задачей — созвать Собор. ВЦУ занялось гонением на всех, ему не подчиняющихся, т.е. на всех порядочных людей из иерархии и других церковных деятелей, и, грозя направо и налево казнями, обещая милость покорным, ВЦУ вызывало нарекания на власть, нарекания едва ли желательные для самой власти. Эта отвратительная сторона преступной деятельности ВЦУ и его преемника, так называемого Синода, с его Соборами 1923—25 гг., заслужила им достойное презрение, доставив много горя и страданий неповинным людям, принесла только зло и имела своим следствием только то, что часть иерархии и несознательных церковных людей отстала от Церкви и составила раскольническое общество. Ничего подобного, до самого малейшего намека, не должно быть в действиях временного церковного органа. Эту мысль я особенно подчеркиваю, потому что здесь именно вижу величайшую опасность. Наш церковный орган должен только созвать Собор. Относительно этого Собора обязательны следующие требования.

5. Временный церковный орган должен собраться не подбирать Собор, как то сделано печальной памяти ВЦУ в 1923 году. Собор подобранный не будет иметь никакого авторитета и принесет не успокоение, а только новое смятение в Церкви. Едва ли есть нужда увеличить в истории количество разбойничьих соборов; довольно и тех: Ефесского 449 г. и двух Московских 1923—25 гг. Самому же будущему Собору мое пожелание то, чтобы он мог доказать свою полную непричастность и несолидарность со всякими политически неблагонадежными направлениями, рассеять тот туман бессовестной и смрадной клеветы, которым окутана Русская Церковь преступными стараниями злых деятелей (обновления). Лишь только настоящий Собор может быть авторитетным и сможет внести успокоение в церковной жизни, дать покой измученным сердцам церковных людей. Я верю, что на Соборе обнаружится понимание всей важности ответственного церковного момента, и он устроит церковную жизнь соответственно новым условиям».

Только при соборности Церкви, мыслил и утверждал архиепископ Иларион, произойдет церковное умиротворение и утвердится нормальная деятельность Русской Православной Церкви в новых условиях советского государства.

...Крестный путь его подходил к завершению. В декабре 1929 года архиепископа Илариона направили на вечное поселение в Среднюю Азию, в город Алма-Ату. Этапом добирался он от одной тюрьмы до другой. По дороге его обокрали, и в Ленинград он прибыл в рубище, кишащем паразитами, и уже больным. Из ленинградской тюремной больницы, куда его поместили, он писал: «Я тяжело болен сыпным тифом, лежу в тюремной больнице, заразился, должно быть, в дороге; в субботу, 15 декабря, решается моя участь (кризис болезни), вряд ли перенесу».

В больнице ему заявили, что его надо обрить, на что Преосвященный ответил: «Делайте теперь со мной что хотите». В бреду говорил: «Вот теперь-то я совсем свободен, никто меня не возьмет».

Ангел смерти стоял уже у главы страдальца. За несколько минут до кончины к нему подошел врач и сказал, что кризис миновал и что он может поправиться. Архиепископ Иларион едва слышно прошептал: «Как хорошо! Теперь мы далеки от...» И с этими словами исповедник Христов скончался.

Митрополит Серафим Чичагов, занимавший тогда Ленинградскую кафедру, добился разрешения взять тело для погребения. В больницу доставили белое архиерейское облачение и белую митру. Покойного облачили и перевезли в церковь Ленинградского Новодевичьего монастыря. Он страшно изменился. В гробу лежал жалкий, весь обритый седой старичок. Одна из родственниц покойного, увидев его в гробу, упала в обморок — так он был не похож на прежнего Илариона.

Похоронили его на кладбище Новодевичьего монастыря, недалеко от могил родственников архиепископа (впоследствии Патриарха) Алексия.

Кроме митрополита Серафима и архиепископа Алексия в погребении участвовали епископы Амвросий (Либин) Лужский, Сергий (Зенкевич) Лодейнопольский и еще три архиерея.

Так отошел в вечность этот богатырь духом и телом, чудесной души человек, наделенный от Господа выдающимися богословскими дарованиями, жизнь свою положивший за Церковь. Его смерть явилась величайшей утратой для Русской Православной Церкви.

Вечная тебе память, достоблаженный святителю Иларионе.

Иеромонах Никон был подвижником, отобразившим в своей жизни высокие идеалы монашеского духа и запечатлевшим их своей мученической кончиной.

Вот его жизненный путь и его завершение.

В конце XIX — начале XX столетия жила в Москве купеческая семья Беляевых. Митрофан Николаевич Беляев, глава семьи, был крестьянином Воронежской губернии Землянского уезда. После смерти первой жены он женился на дочери московского купца Швецова Вере Лаврентьевне. Оба они были людьми религиозными.

26 сентября 1888 года у супругов Беляевых родился сын, которого во святом крещении наименовали Николаем в честь и славу Святителя Христова Николая, Мирликийского чудотворца. К тому времени у них уже было трое детей — Любовь, Надежда и Владимир. Николай родился четвертым.

Младенец Николай рос, незаметно впитывая в себя с молоком матери все добрые качества ее души. Рос физически и духовно. Он был милым, веселым ребенком и пользовался исключительной любовью дедушки и бабушки. Он от природы был наделен характером бойким, веселым и энергичным. Этими качествами он выделялся из среды своих братьев. Его жизнерадостность заражала и остальных. Где бы он ни появлялся, всюду исчезала скука и водворялось веселье. Он весь дышал весельем. Таким он оставался и до конца своих дней, с той только разницей, что бездумную детскую веселость сменила тихая радостность — плод высокой духовной культуры.

Судя по воспоминаниям его брата Ивана, отличительной чертой характера Коли еще в детстве было терпение и очень большая сдержанность. По словам его матери, Николай, по сравнению со своими братьями, был исключительно терпеливым ребенком еще с пеленок. Даже во время болезней и вообще физических страданий он поражал всех своим не по годам мужеством.

Как это ни странно для религиозно настроенной семьи Беляевых, но детей, когда они были маленькими, в храм водили редко, в особенности в холодное время года, боясь простуды. Детей любили, ласкали, но вольностей не позволяли, и уходить из дома, не спросив на это разрешения, они не смели. Дома же их с малых лет приучали молиться Богу и утром, и вечером. Причем, для них было составлено маленькое правильце, которое состояло из молитв «Царю Небесный», «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся», «Заступнице усердная» и других. Затем — краткое обращение к своему святому и святителю Николаю Чудотворцу. Заканчивалось правило молитвой за здравие всех поименно, начиная с дедушки и кончая младшим братом. После смерти дедушки, бабушки и отца прибавилась еще молитва об их упокоении. Молитвы читались наизусть, вслух, по очереди. Во время молитвы всегда присутствовала мать.

Не считая светских книг, которые давались детям с большим выбором, им часто читали вслух или предлагали почитать самим Евангелие и жития святых.

Чистую и восприимчивую душу Коли чрезвычайно волновали истины, открывающиеся ему из чтения житий святых и других книг духовного содержания, а также и в процессе изучения закона Божия в школе.

Часто задумывался он над вопросом социальной разницы между людьми, совершенно одинаковыми по природе. Сердце его болезненно сжималось от жалости к тем детям, которые (он хорошо это знал из рассказов взрослых и своих товарищей) полураздетые и голодные живут в сырых подвалах или скитаются по улицам Москвы, выпрашивая у прохожих подаяния.

Обливаясь горькими слезами, засыпал он иногда в своей кроватке при размышлении о Боге, Его вездесущии и всемогуществе. Особенно волновало его размышление о смерти, аде и вечных мучениях, ожидающих грешников. От наплыва мыслей он долго не мог уснуть, в то время, как братья его давно уже спали. Детский разум был бессилен понять всю колоссальность этих представлений. В особенности поражало его то, что мучения будут вечными, то есть без конца. Бесконечность страшила больше всего. Она была непонятна человеческому существу, жившему на земле, во времени.

Когда пришла пора учиться грамоте, Николай перешагнул порог гимназии и стал ее учеником. Учение давалось ему легко, и он быстро усваивал преподаваемые предметы. В стенах гимназии у Николая закалывалась твердая основа духовного развития.

Однажды настоятель церкви «Всех скорбящих Радосте» о.Симеон Ляпидевский на исповеди сказал Николаю, чтобы он по праздникам непременно ходил в храм: «Это наш долг перед Богом». С этого времени Коля стал чаще посещать храм, иногда даже в будние дни. А вскоре, как имевший хороший голос, Николай стал петь и читать на клиросе и прислуживать в алтаре в том же Скорбященском храме.

В 1905 году вспыхнула революция. Николай вместе с другими учащимися гимназии остро реагировал на происходящие события и принимал участие во всех выступлениях революционно настроенных своих товарищей. За активную демонстрацию Николай был исключен из гимназии. Ему было предоставлено право сдавать выпускные экзамены экстерном.

Неудачно закончившаяся революция 1905 года заставила Николая пересмотреть социальные идеи, которыми он увлекался некоторое время, и отойти от всякой политики в делах веры. Он чаще стал завязывать продолжительные беседы со своим братом Иванушкой на богословские, моральные и социальные темы. Оба они пришли к убеждению, что для истинно христианской жизни недостаточно частое посещение храма и даже чтение и пение на клиросе.

Сознание собственного несовершенства при сопоставлении своей жизни с законом Евангельским породило горячее стремление к исправлению своих недостатков. В поисках пути к этому — пришло желание молиться о помощи свыше. Хождение на клирос стало тяготить братьев, и они начали посещать другие храмы, где ничего не могло помешать их молитве, где можно было спокойно стоять и легче сосредотачивать внимание.

По окончании гимназии Николай поступил в университет на физико-математический факультет, но сердце его было занято другим — «единым на потребу».

С середины 1906 года он как бы оторвался от всего окружающего, и занятия в университете стали мало его интересовать. Его увлекла молитва в храме и дома, чтение Евангелия и сочинения епископа Феофана «Путь ко спасению».

Голос Божий через Св. Писание и творения св.отцов зовет Николая бросить греховную мирскую жизнь, исправиться и стать истинным христианином. Впервые в жизни своей он приносит сознательное покаяние у иеромонаха Чудова монастыря Серафима и принимает Св.Таины. Совершается чудо Божия милосердия над ним. Николай решается потупить монастырь. Вера Лаврентьевна, мать, соглашается с его решением.

В феврале 1907 года Николай, с благословения еп.Трифона, вместе со своим братом Иванушкой выехал из Москвы в Оптину Пустынь, не имея о ней ни малейшего представления. Оптину Пустынь оба брата увидели впервые 24 февраля в четыре часа дня.

Сразу в число братии их не приняли, а оставили погостить в Оптиной, помолиться, потрудиться и не спеша присмотреться ко всему. Николая и Иванушку поместили в «странноприимную» и определили им нести послушание на скотном дворе — рубить хвою для подстилки скоту.

Николай трудился и молился в храме. В то же время он посещал скит и о.Варсонофия.

Опытный в жизни седовласый старец и девятнадцатилетний, еще не сформировавшийся в своем духовном развитии юноша после первых же бесед почувствовали какую-то необъяснимую связь друг с другом, то, что называется духовное родство. Они, столь различные по возрасту и развитию, понимали друг друга сразу, иногда с полуслова. Незримые нити притягивали их. После каждого свидания и каждой беседы эти нити все более и более укреплялись и, наконец, впоследствии образовали столь крепкую и прочную привязанность, что разорвать и разъединить ее могла только разлука. Старец Варсонофий ясно видел это с первых же дней знакомства. Недаром он впоследствии сказал ему: «Наши сердца настроены на один лад»... Или: «Наши души звучат в один тон».

Между прочим, с Николаем, когда он жил в гостинице, произошел такой случай. Однажды он вышел открыть дверь запоздалому постояльцу. Было уже поздно, и наружная дверь была заперта. Стояла темная предвесенняя ночь. Когда он открыл дверь, то увидел, что из тьмы отделяется тьма, движется к нему и входит на лестницу в виде черной собаки. В страхе он захлопнул дверь, и все исчезло. Когда он рассказал об этом старцу, тот сказал: «Господи, помилуй!.. Всегда закрывайте дверь, когда к вам будет приходить эта собака. А она будет приходить... Она не оставит вас... Еще много раз она придет к вам...»

На Светлой неделе, пробыв весь Великий пост в Оптиной Пустыни, братья возвратились в Москву. 8 месяцев они прожили в миру, ожидая благоприятного для них времени.

Заметим, что до поступления в монастырь Николай, имея весьма смутное представление о монастырской жизни, не верил в идеал монашества, даже осуждал монахов. Поэтому поступление его в скит Оптиной Пустыни явилось, действительно, чудом милосердия Божия, знаком явного призвания и Божественного руководительства, знаком особого воздействия благодати Божией. Удивительно то, что он, доселе не желавший ни в чем подчинить свою волю и свое разумение кому бы то ни было, в деле поступления в монастырь как бы совсем не имел своей воли. Все делалось по указанию и благословению духовных лиц, которым он, сам не зная почему, беспрекословно следовал. Время благоприятное наступило.

7 декабря 1907 года в пятницу, когда святая Церковь празднует память святителя Амвросия, епископа Медиоланского, братья уже стояли в скитском храме за Божественной литургией, которая совершалась по случаю памяти (день именин) великого оптинского старца Амвросия.

Апостол, Евангелие и запричастное пение псалма — все говорило об отречении от мира.

Скитоначальник о.Варсонофий, беседуя с ними в этот день, между прочим, спросил их, не оставили ли они свое намерение поступить в скит. Иван, с присущей ему горячностью, заявил о неизменности своего решения. Николай же на заданный вопрос ответил сдержанно: «Я, батюшка, вижу, что не имею никаких добродетелей, и никакого твердого решения у меня нет. Не знаю, что делать... Поэтому я думаю делать все за послушание, как Вы благословите. Против Вашей воли и благословения я не пойду».

Старец, выслушав его, сказал: «Вы правильно рассуждаете».

9 декабря, в воскресенье, братья опять стояли за литургией в скитском храме.

— Понравилось ли вам чтение Евангелия и Апостол? — спросил их старец, когда они пришли к нему (Евангелие в тот день читали от Луки, глава 12, стихи 16—22, а Апостол — Послание к Ефессянам, глава 5, стихи 9-19).

Услышав утвердительный ответ, он неожиданно для них сказал:

— Еще в пятницу за литургией, в день памяти старца Амвросия, слушая чтение Апостола и Евангелие, я подумал: про вас это говорится... И я тогда же решил принять вас в скит, уверенный, что сам старец Амвросий благословляет вас на этот путь.

Услышав эти слова, Иван просиял от радости, видя неожиданное исполнение своего желания.

— А как Вы, Николай Митрофанович? — обратился к Николаю старец.

— Я не знаю, батюшка... Как Вы скажете: есть ли смысл поступать мне в скит теперь или подождать до времени, когда можно будет поступать?

— Конечно, есть! Поступайте!

10 декабря, окрыленные радостью, братья помчались в Москву. 11-го числа они уже были в столице и прямо с Брянского вокзала, не заезжая домой, поспешили к епископу Трифону, своему благодетелю и молитвеннику, с радостной вестью.

Время в сборах и хлопотах, связанных с оформлением необходимых для их переселения дел, летело быстро. Когда приготовления были закончены, они простились со всеми, навсегда покидая родимый дом, мать, братьев, сестер, знакомых и родных, оставляя мир с его суетою и треволнениями, с единственным стремлением посвятить всю свою жизнь Господу, столь чудесным образом призвавшему их для служения Ему в иноческом чине. Епископ Трифон благословил их на прощание крестиками: — Вы восходите на крест, поэтому я и даю вам в благословение кресты. Помогай вам Бог!

А настоятель церкви св.Константина и Елены, где так много потрудился их дедушка и к которому они тоже зашли проститься, дал им в благословение маленькие иконочки Божией Матери «Нечаянная Радость».

Мать же на прощание благословила их иконами Покрова Пресвятой Богородицы, вручая своих дорогих сыновей «теплой Заступнице мира холодного» — Пречистой Матери Божией, под Ее невидимый покров и защищение.

Между прочим, о. Симеон Ляпидевский, их приходской священник, сказал Николаю: «Да, там ты увидишь и испытаешь на самом деле, собственным опытом существование и козни врага-диавола, о чем доселе читал только в книгах».

Напутствуемые молитвами, благословениями и благопожеланиями, 22 декабря 1907 года братья навсегда покинули Москву и отправились в Оптину Пустынь. На следующий день они прибыли в обитель и поселились сначала в гостинице, а затем в келиях, в так называемом «Золотухинском корпусе», в юго-восточном углу скита.

Убранство келий было самое простое: стол, два табурета, деревянная кровать, покрытая вдвое сложенным войлоком, угольный шкафчик в переднем углу. Для двух братьев началась новая жизнь. Николаю было тогда 19 лет. Шефство над ним взял старец Варсонофий. Сначала он ознакомил юношу с внешней жизнью скита и преподал ему первоначальные правила поведения, а затем назначил его на общие послушания с другими братьями. Одновременно старец привлек Николая к работам по письмоводительству. Убедившись в его способностях, он поручил ему более сложную работу — составление краткого содержания писем (в виде оглавления) старца Амвросия, в связи с переизданием 1-го тома.

В конце февраля 1908 года Николая назначили быть помощником библиотекаря, в связи с переносом библиотеки в новое помещение — верхний этаж храма св.Льва Катанского. Одновременно его назначили петь на клиросе и читать. Он обладал хорошим голосом, у него был мягкий бархатистый бас. Несмотря на то что горло у него было слабое и он не мог долго петь, он никогда не отказывался петь на клиросе, хотя сам не напрашивался.

Очень скоро оценили в скиту и его прекрасное чтение, начало которому он положил еще отроком в церкви «Всех скорбящих Радосте» в Москве. Неспешное, ровное чтение без интонации и «выразительности», навязывающей свои, личные чувства и переживания, нравилось всем. Вместе с приятным голосом оно производило соответствующее впечатление и легко воспринималось, что дороже всего в церковном чтении и пении.

Порядок чтения на правиле и в церкви был такой: шестопсалмие за утреней и каноны читались старшими манатейными монахами. Акафисты и акафистные каноны читали иеромонахи. Средняя братия, рясофорные, читали Апостольские послания за обедней, пролог за утреней, паремии за вечерней, часы, повечерие и акафисты в праздничные дни. Младшая братия, послушники, — часы, повечерия и кафизмы в непраздничные дни.

Вполне оценив по достоинству чтение Николая, его, вопреки правилам, назначили читать то, что не положено было читать новоначальным.

Когда Николай закончил оглавление к письмам старца Амвросия, ему дали другое послушание — совместно с иеромонахом Кукшей, вернее, под его руководством, составить чин церковных служб, отличающихся от обыкновенных, например, «Вынос креста», служба Страстной седмицы и другие.

В библиотеке было очень много работы. Николай не покладая рук ревностно трудился, помогая библиотекарю о.Иоанну Полевому (впоследствии иеромонах Иосиф). Когда библиотека была перенесена и размещена в новом помещении, о.Иоанн подарил Николаю за усердие книгу «Царский путь Креста Господня».

Николай, с присущей ему жизнерадостностью, охотно выполнял все возложенные на него послушания. С одинаково радостным лицом он работал в трапезной, разметал снег, носил дрова, топил печь, мыл посуду, подметал пол, ездил с работниками в лес за дровами. Некоторое время трудился в церкви — был помощником пономаря. С наступлением весны активно принимал участие в садовом послушании: носил на себе навоз для удобрения, копал, сажал. Летом, в покос, вместе со всеми братиями косил траву и убирал сено на лугах под Козельском. Здесь, в скиту, он впервые познакомился с работой не для развлечения, как в миру. Приходилось быть на ногах и работать с раннего утра и до позднего вечера, включая сюда и стояние на молитве. Но он, избалованный и не привычный к физическому труду, не тяготился ничем. Его светлая душа не знала ни уныния, ни недовольства, ни ропота. Все он воспринимал легко и радостно.

В октябре 1908 года Николай был назначен письмоводителем начальника скита старца Варсонофия. От всех остальных послушаний, кроме пения на клиросе и чтения, он был освобожден. Это послушание было основным в продолжение всей его жизни в скиту.

Старец Варсонофий всей душой полюбил своего письмоводителя и нашел в нем не только примерного ученика и монаха, но и достойного последователя своих заветов и наставлений.

Николай взаимно чувствовал к старцу не только любовь, безграничное уважение и преданность — он преклонялся перед ним и всецело предавал себя в волю старца. Живя под руководством о.Варсонофия, Николай назидал свою душу чтением жизнеописаний св.подвижников, в частности, оптинского старца Макария, старца Льва, архим. Моисея, игумена Антония и других.

29 января 1908 года он был одет в послушническую одежду. Старец благословил ему прочитать книги: Авву Дорофея, «Путь ко спасению» еп.Феофана, «Лествицу» преп.Иоанна Лествичника, творения преп.Феодора Студита, препп.Варсонуфия и Иоанна, Марка Подвижника, сочинения еп.Игнатия (Брянчанинова) и другие.

Чтение творений св.отцов давало ему правильное понятие о монашеской жизни и укрепляло в благочестии.

Послушник Николай внимал тому, чему учил его старец. А старец учил его молитве и смиренному о себе чувству. Николай шел стопами древних послушников. Он почти ежедневно открывал старцу свои помыслы и получал от него спасительные советы. Правда, Николай иногда ленился исполнять добрые наставления старца, но тогда он глубоко укорял себя и говорил: «Мне много дано, но много и взыщется».

Из наставлений старца и святоотеческих книг он вскоре понял, что монашество есть непрерывающаяся борьба с миром, плотию и диаволом. Понял и твердо усвоил мысль, что он должен готовиться к предстоящей борьбе и скорбям, что благодушное его состояние, в конце концов, по закону духовной жизни, должно смениться тяжелой борьбой и что ему нужно заранее запастись терпением, чтобы впоследствии не впасть в расслабление и уныние под бременем искушений.

В апреле 1910 года Николай был пострижен в рясофор. Наступило время испытаний. На старца Варсонофия, по зависти диавола, отдельные монахи и монахини ближайших женских монастырей воздвигли гонение, окончившееся тем, что о.Варсонофия перевели в Коломенский Старо-Голутвинский монастырь. Николай остался без старца. И поскольку он любил о.Варсонофия и руководствовался его наставлениями, то недоброжелательство отдельной братии излилось и на него. Все то, о чем предупреждал и что пророчески предсказывал ему старец, сбылось.

С отъездом о.Варсонофия, казалось, все рухнуло. Вся жизнь Николая изменилась. Сколько насмешек, тайных и явных глумлений и торжествующего злорадства перенес он от неразумных братий! Чтобы дополнить до краев чашу страданий, предназначенных выпить Николаю, его, вскоре после отъезда старца, постиг новый удар: как и о.Варсонофия, его изгнали из скита и перевели в монастырь, назначив совместно с О.Петром Крутиковым (впоследствии иеромонах Парфений) письмоводителем в канцелярии.

Скорби продолжались. 1 апреля 1913 года старец Варсонофий скончался. Его, согласно завещанию, погребли в Оптиной Пустыни, рядом с О.Анатолием, против южных дверей Введенского собора.

Николая на погребении не было. Он лежал в больнице с острым ревматическим воспалением суставов и сердца. Душа его разрывалась при слышании погребальных песнопений и перезвона монастырских колоколов. От великой скорби Николай не видел ничего. Все потемнело и потускнело в его глазах. От сознания, что старца уже нет в живых, что его тело лежит в земле сырой, что никогда не взглянут из-под очков добрые, полные любви глаза старца, никогда не прозвучит его голос, никогда милая детская улыбка не осветит его святолепного лика, — сердце в нем обливалось кровью, и из груди вырывались рыдания. И в довершение всего он был лишен возможности из-за своей болезни даже проститься со старцем, дать ему последнее целование! Скорби Николая не было предела...

Но время лечит. Оно излечило и Николая. Хотя о.Варсонофия он никогда не забывал. Старец был для него как живой и служил ему путеводной звездой, указывающей верный путь во всех случаях жизни.

Николай продолжил свой спасительный подвиг. До пострига в монашество он явил высокий пример безусловного послушания, нелицемерного смирения, исключительной мирности со всеми, твердости и мужества, не колеблющихся ни перед лестью, ни перед угрозами, пример образцовой добросовестности в исполнении обязанностей. Не по годам серьезный, вдумчивый и в то же время всегда радостный, он еще в те далекие годы привлекал к себе внимание. Все понимали без слов, что Николай — незаурядный монах, каких немного. Фундамент, заложенный в душе Николая старцем Варсонофием, был сложен прочно и надежно. В продолжение всей своей жизни в монастыре — в тихой ли келий своей, в храме или за послушанием, — везде и всегда он возлагал на этом несокрушимом основании все новые и новые камни, строил свой дом душевный во славу Божию. Он непрерывно рос духовно.

Работая письмоводителем в канцелярии монастыря, Николай был занят с утра и до позднего вечера, исключая, конечно, богослужебные часы. По несколько раз в день приходилось ему ходить из монастыря в скит и обратно по разным делам обители, ибо новый скитоначальник был еще недостаточно опытен. Когда отец архимандрит заболел смертельной болезнью, его временно заменил начальник скита о.Феодосий. Именно в это время Николаю, в силу необходимости, пришлось проявить себя не только аккуратным и исполнительным письмоводителем, но и в высшей степени энергичным, деятельным помощником во всех практических делах обители.

В затруднительных случаях личной жизни Николай обращался за советом к настоятелю Оптиной пустыни отцу архимандриту Исаакию, которого он уважал и почитал.

24 мая 1915 года Николай был пострижен в мантию с именем Никон (память 28 сентября). Ему было тогда 27 лет. 10 апреля 1916 года он был рукоположен во иеродиакона.

Братией и богомольцами было замечено, что о.Никон с первых же дней очень хорошо служил. Ровно, спокойно и в то же время воодушевленно произносил он надлежащие возгласы, благоговейно и со страхом Божиим предстоя со служащим иеромонахом престолу Божию. Когда у него впоследствии спрашивали, не готовился ли он заранее, о.Никон отвечал: «Нет. До посвящения во иеродиакона я никогда не читал служебник, потому что не знал, достоин ли я быть священнослужителем. Я стал читать его тогда, когда меня посвятили во иеродиакона. Служить меня учила братия. Я слушал все, что мне говорили, и даже просил, чтобы мне указывали на мои недостатки в служении. Слушая наставления, я потом подвергал их рассуждению и принимал то, что мне подходило. Однажды у нас в Оптиной служил о.протодиакон из Калуги. Я просил его указать мне, как надо служить. Он спросил меня: «А Вы читали "Учительное известие?" Я ответил: "Да, читал". "Так мне Вам больше нечего сказать",— ответил он.

Тогда я был очень недоволен ответом протодиакона, но потом, читая внимательно эту книгу, я понял, почему он мне так ответил, и был очень благодарен ему. Из этой книги я узнал, что при совершении Богослужения важно не то, чтобы громко и красиво делать возгласы, а чтобы служить с благоговением».

Наступил грозный и роковой 1917 год. Прогремела революция. Рушилось все старое. Власть над истомленной страной взяла партия атеистов, придерживающаяся материалистического мировоззрения.

В ожидании грядущих неизбежных изменений тихо и незаметно продолжали жить в монастыре оптинские иноки. До них уже доходили известия о закрытии церквей и монастырей и о конфискации их имущества.

Старое многовековое здание государства Российского рухнуло. Строительство нового здания еще не начиналось. Наступила разруха, неизбежное последствие всего разрушенного, хаос обломков. Страна переживала неимоверные трудности. Война с интервентами, кольцом охватившими Россию, поглощала все скудные средства страны, истощенной предыдущими годами. Голод, острый недостаток в самом необходимом для жизни, репрессии, эпидемии тифа и других болезней терзали Россию.

В первые же годы революции большинство монастырей были закрыты, причем, часть их закрывалась по той простой причине, что из-за отсутствия средств к существованию братия разбредалась по всей стране, оставляя свои обители на волю Божию.

Оптина пустынь, так же, как и некоторые другие монастыри, стойко и мужественно терпела все тяготы, все притеснения и угнетения. Монастырь подвергался уничтожению не сразу. Постепенно были конфискованы сначала мельницы, затем кирпичный и лесопильный заводы, приносившие обители значительный доход, затем был отобран лес, принадлежавший монастырю, рыбные ловли, луга, огороды, сады и скот. Той же участи подверглась пасека и вместе с нею скит, где было намечено устройство дома отдыха.

Положение монастыря было критическое. Он был лишен основных источников и средств для существования. Но оптинские иноки не растерялись. Из оставшихся трудоспособных монахов была организована «сельскохозяйственная артель». Выделенные артели часть огородов, садов, луга и скот минимально обеспечивали материальные нужды монахов. И по-прежнему совершалась в храмах обители Божественная служба, все так же трудилась братия, полагаясь на милость и благость Божию, повергая обитель и себя в руце Божий.

3 ноября 1917 года, в день памяти св.великомученика Георгия Победоносца, о.Никон был посвящен в сан иеромонаха.

С наступлением периода возмужалости (ему было 29 лет) здоровье о.Никона окрепло. От того болезненного состояния, которое испытывал он в последние годы своей жизни в скиту, по-видимому, не осталось и следа. Беспокоила его только больная нога. По-прежнему он с трудом выстаивал продолжительные церковные службы, часто садился. Иногда расширенные вены больной ноги воспалялись, открывалась рана, причиняя серьезные страдания. В таких случаях он подолгу лежал в постели, не имея возможности передвигаться. Болезнь свою он переносил изумительно спокойно, никогда никому не жалуясь.

В это трудное и грозное время во всей широте развернулись административно-хозяйственные способности о.Никона. Молодой, полный нерастраченных сил и энергии, он ревностно трудился, имея высшей целью своих трудов — прославление имени Божьего на земле. Сохранить монастырь до последней возможности — вот что подсказывала ему эта святая и высокая цель. «Умру, а не уйду», — писал он в те дни в дневнике.

О.Никон никогда не искал и не желал начальственных должностей. Его заветным желанием было тихое, мироотреченное житие аскета. Но Господу было угодно вести Своего избранника по иному пути. Юридически он нес послушание в монастырской канцелярии, был ее письмоводителем. Фактически же как-то само собой, но не без воли Божией, получалось так, что решающий голос в том или ином деле обители, а потом сельскохозяйственной артели принадлежал о. Никону.

Но зависть не дремала. Некоторые иноки, которые были и ранее недовольны о.Никоном, возмущались тем, что самые правильные суждения в том или ином вопросе принадлежали не им, старым, опытным монахам, а молодому, не имевшему еще тридцати лет, о.Никону.

Много осложнил жизнь братии поселившийся на покой в Оптиной пустыни бывший епископ Уфимский Михей. Он часто давал инокам свои распоряжения, не совсем согласные с уставом обители. Отец Никон, воздавая честь епископу, некоторые его указания отвергал. В один из таких случаев еп.Михей вознегодовал и обозвал его мальчишкой, а затем пожаловался на него епархиальному начальству. Ввиду жалобы было решено перевести о.Никона и двух единомысленных в ним монахов в другой монастырь Калужской епархии. Но за о.Никона вступился благочинный монастырей и достиг своей цели. О.Никон остался в Оптиной пустыни.

Иеромонах Никон твердо держался Божиих заповедей. «Я монах, — говорил он своим духовным чадам, — а монах есть исполнитель всех заповедей Божиих. Ни прощения, ни угрозы, ни даже смерть не должны заставить монаха презреть заповедь Божию. Умиляют мое грешное сердце слова псаломские: "Твой семь аз, спаси мя, яко оправданий Твоих взысках". Говорю их Господу, когда грозят мне люди или помыслы мои при исполнении долга моего священноиноческого. Буди воля Господня!»

С самого начала революции Православная Церковь оказалась в горниле великих испытаний гонениями и притеснением. Один за другим закрывались монастыри и храмы. В них устраивались дома отдыха, клубы, кинотеатры, библиотеки, или они просто использовались под склады.

В годы разрухи оставшиеся не закрытыми церкви испытывали острую нужду в самом необходимом для совершения богослужений. Не было муки для выпечки просфор, красного вина для совершения литургии, ладана, свечей, масла. Число прихожан, приписанных к той или иной церкви, уменьшалось с каждым днем. Многие, весьма многие покинули Церковь «страха ради иудейска».

Часть молодежи, революционно настроенной, организовала группы «воинствующих безбожников». Имея целью в кратчайший срок уничтожить веру христианскую, они по большим праздникам устраивали на улицах городов кощунственные процессии, нарядившись в облачения, похищенные из закрытых церквей, и вообще позволяли себе всякие бесчинства и надругательства над всем священным.

Лавина бедствий, обрушившаяся на Церковь Христову, сметала на своем пути все святое. Епископы, священники, монахи и миряне подвергались жестоким репрессиям. Под видом «контрреволюционеров» их арестовывали, наносили всевозможные оскорбления и глумления, даже побои, их заключали в тюрьмы, расстреливали, ссылали в отдаленные места страны, преимущественно на Крайний Север или в Сибирь, заставляя выполнять непосильную работу при скотских условиях жизни и на голодном пайке.

Великое множество мучеников за веру окончили свою страдальческую жизнь и сложили свои кости в неведомой стороне. Страшное было время. Невольно вспоминаются при этом пророческие слова, сказанные старцем Варсонофием задолго до революции своему ученику о.Никону: «Монастыри будут в великом гонении и притеснении... Придет время, когда Оптиной будет тяжело... Истинные христиане будут ютиться в маленьких церквочках... Пожалуй, Вы доживете до тех времен, когда опять будут мучить христиан, и мучения их будут подобны древним... Мы-то уж уйдем, а Вы будете участником и современником всех этих ужасов... До ужасного времени доживете Вы... Помяните мое слово, что увидите Вы день лют...»

Таинственно и грозно звучали эти слова в устах старца. И вот — они сбылись...

17 сентября 1919 года, в день ангела своей матери, Веры Лаврентьевны, о.Никон, возвратясь после литургии в свою келью, неожиданно был арестован и без предъявления обвинения заключен в Козельскую тюрьму. Но, видно, его час еще не пришел. Через некоторое время о.Никон был освобожден и вновь продолжил трудиться во славу Божию в родной обители.

Оптина пустела. Один за другим уходили из мира сего старцы. 9 марта 1920 года скончался последний начальник скита Оптиной пустыни схиигумен Феодосии.

Зимой 1922 года арестовали старца Нектария, а 30 июля, в том же году, скончался старец иеросхимонах Анатолий, так называемый Маленький. Многие иноки до окончательного закрытия монастыря покинули обитель. В ней остались в большинстве своем монахи пожилого возраста, твердо решившие не уходить из обители до последней возможности, пока не прогонят. Все они жили под страхом, каждый день и каждый час ожидая всего: изгнания, ареста, тюрьмы, ссылки, смерти.

В 1923 году сельскохозяйственная артель «Оптина пустынь», под видом которой кое-как держался монастырь, закрылась. Бывший монастырь перешел в ведение Главнауки и, как исторический памятник, был назван музеем «Оптина пустынь».

В ведение музея отошли храмы, кладбище, трапезная, скит, в котором так и не удалось устроить дом отдыха, и 70 гектаров векового монастырского леса, объявленного государственным заповедником. Лес этот, по мнению знатоков, был единственным в средней полосе России, где сохранились реликтовые растения, то есть растения, оставшиеся после ледникового периода.

Монастырские здания, в которых размещалась раньше братия, были заняты детским домом, конторой музея и квартирами служащих и рабочих семхоза, лесозавода и музея. Большая же часть помещений сдавалась музеем под квартиры дачникам, что приносило немалый доход. В бывшей трапезной были устроены отделы тканей (экспонатами были преимущественно облачения, взятые из монастырской ризницы) и отдел флоры и фауны. В скиту, по указанию бывшего келейника старца Нектария, о.Севастьяна, были восстановлены в их первоначальном виде как внутри, так и снаружи келий старцев.

В качестве рабочих и сторожей при музее были оставлены человек двадцать монахов. Всем остальным было приказано покинуть бывший монастырь и уходить куда угодно.

О.Никону вместе с некоторыми другими монахами, как члену товарищества бывшей сельхозартели, не предъявили требований оставить монастырь до полной ликвидации дел артели и сдачи всего имущества музею.

Архимандрит Исаакий, покидая монастырь, благословил иеромонаха Никона остаться в обители, принимать богомольцев и совершать службы в Казанском храме. С этого момента о. Никон сделался не только духовником, но и старцем.

Недолго пришлось служить ему в обители. 15 июня 1924 года он отслужил последнюю всенощную в больничной кухне и через несколько дней покинул Оптину. Многие плакали. А он, обратившись к плачущим, сказал: «Вот чудесненькие! Ведь я монах. Давал обеты терпеть всякое озлобление, и укоризну, и поношение, и изгнание. И если это сбывается, если сие терплю, то радоваться подобает, так как совершается чин пострижения на деле, а не унывать. Сказано: "Радоватися подобает, егда во искушения впадаете различна"».

Иноки оптинские, поселившись в Козельске, начали новую жизнь, непривычную и скорбную. Некоторые из них, имевшие возможность, купили домики и жили по нескольку человек вместе.

Отец Никон переехал в Козельск в конце июля 1924 года. Он поместился в заранее приготовленной квартире на Благовещенской улице, где уже жил О.Кирилл Зленко, с которым он начинал свою жизнь в скиту под руководством старца Варсонофия.

Отец Никон устроился певчим в Успенском соборе. Но кроме пения ему часто приходилось в этом же соборе и служить. Служение его было прекрасно. Проникновенно звучал его голос. Благоговение и священный трепет, с которым предстоял он престолу Божию, передавались молящимся. В соборе он впервые начал произносить проповеди. Говорил он большей частью импровизированно, по вдохновению. Говорил на темы псалмов или же на содержание прочитанного в этот день Евангелия.

Как монах, о.Никон был безупречен. Таким он оставался в Козельске, свято храня обеты, не нарушая их ни делом, ни словом. Изгнанный из монастыря и как будто бы предоставленный самому себе, он ни одного дела не начинал без благословения о.архимандрита, а иногда, довольно часто, ездил в село Холмищи к о. Нектарию, который, по-видимому, был его старцем.

О.Никону, когда он переехал в Козельск, было 36 лет. Полный нерастраченных сил и энергии, он всего себя посвятил служению Богу — как пастырь, как духовник. Число его духовных детей увеличивалось. К нему перешли под руководство монахини из Шамордино и из других монастырей, многие жители Козельска и его окрестностей, а также верующие из других городов. Всех он принимал с любовью. Многим старым, бессильным и больным, не имеющим возможности заработать себе на пропитание, он помогал материально: деньгами и продуктами, — делясь с ними тем, что присылали или приносили ему более состоятельные его духовные чада, и оставляя на личные нужды самое необходимое.

Своих духовных детей о.Никон принимал ежедневно в вечерние часы, конечно, исключая те дни, когда в соборе было богослужение. Он не только беседовал с ними, но и принимал от них исповедь. Во время исповеди, по оптинскому обычаю, исповедующийся всегда становился на колени. О.Никон как-то сказал, что «исповедь — это духовный суд. Исповедник — судья, а исповедующий грехи свои — преступник. И как кающемуся преступнику, ему подобает иметь не только душевное сокрушение о содеянном зле, но и телесно выражать свою виновность, ибо душа и тело человека неразрывны».

Исповедовал о.Никон изумительно хорошо. Он умел так расположить к себе кающегося наводящими вопросами, заставляя раскрыть перед ним, а вернее перед Богом, всю душу без утайки из-за ложного стыда, что кающийся и не замечал, как его уста легко и свободно открывают грехи, о которых он много, много лет умалчивал, тая их в себе и никому не открывая. Этот дар проникновения в душу кающегося, умение расположить к себе и вызвать полное доверие о.Никон, по-видимому, получил от старца Варсонофия. Дополнив полученное внимательной трезвенной жизнью своей, о.Никон во время исповеди не ограничивался одним принятием и разрешением грехов. Одновременно, по мере надобности, он преподавал совет, указание, предостережение. Иногда накладывал эпитимию. Он весьма внимательно и мудро учитывал возраст своих духовных чад, принимал во внимание и воспитание, и образование, и характер, и окружающую среду. Соответственно этому он к каждому умел подойти так, что становился действительно отцом. От своих духовных детей о.Никон требовал беспрекословного послушания, искренности и простоты. Он не выносил самочинников, любящих исполнять свою волю и настаивать на своем мнении, не выносил двоедушия, хитрости, лукавства и лжи. Отец Никон никогда никому не отказывал, если кто-либо из духовных чад приглашал его к себе отслужить молебен или панихиду.

День о.Никона в связи с пастырской его деятельностью был занят до отказа. К вечеру он уставал до изнеможения и, принимая последнего посетителя, едва сидел. Он очень скорбел о том, что не может полностью выполнять монашеского молитвенного правила. Иго духовничества было настолько тяжело, что иногда у него пробегали мысли «притвориться дурачком», бросить все, освободиться от молвы и укрыться от всего мира. Но покорность воле Божией быстро удаляла от него опасные думы.

Почти ровно три года жил о.Никон в Козельске, посещая Оптину пустынь и ожидая неминуемых бедствий.

Наступил июнь 1927 года. И совершилось то, к чему все давно уже готовились. В одно ясное погожее июньское утро о.Никона вместе с О.Кириллом арестовали и заключили в тюрьму. В это же утро были арестованы заведующий музеем и заведующий усадьбой-хозяйством музея. Одновременно с ними арестовали Михаила Михайловича Таубе (в монашестве о.Агапит) и еще некоторых. Для о.Никона, равно как и для других, начался крестный путь.

Заключенных в вечерний час усадили в вагон поезда и доставили в Калугу. В тюрьме о.Никона поместили в общей камере. Для него это было большим испытанием. Чуждый дух большинства заключенных давил на его сердце и причинял ему невыразимые скорби. Тюрьма резко нарушила привычный и милый его сердцу уклад жизни. Пребывание в душной, прокуренной камере, невозможность уединиться и побыть наедине с собою, выполнить молитвенное правило, разговоры, оскорбляющие слух и возмущающие душу, и многое, многое другое было мучением, которое знакомо только тем, кто сам испытал это. [От издателей: Сам митрополит Иоанн испытал это, будучи еще юношей. Богоборческие власти провели его через горнило тюрьмы и психиатрической лечебницы...]

О.Никон терпел все, как многострадальный Иов, тропарь которому всегда умилял его боголюбивую душу. Насколько тягостна была окружающая его обстановка, можно судить по тому, что он, при всем своем великом терпении и одержанности, в одном из писем написал фразу, которая сказала все: «О, как тяжело здесь в нравственном отношении! Скоро ли мы будем обедать дома, среди родных по духу!» Это был вопль, может быть, невольно вырвавшийся, вопль страдающей души, в течение продолжительного времени ежедневно и ежечасно угнетаемой ненавистной и мерзкой для его духовного устроения обстановкой.

Его скорби увеличили возникшие между его духовными детьми раздоры из-за того, кому отдать преимущество в передаче посылок. И ему пришлось письменно умиротворять раздорников.

Работал о.Никон в больничной канцелярии тюрьмы. Это давало ему некоторое утешение и облегчение.

Находясь в изоляции, о.Никон не оставлял своего пастырского долга. Его ум и сердце были полны любовью к своим духовным чадам, врученным ему Самим Господом, и заботой о них. В нем ярко горело пламя настоящего исповедника Христова, сохранившего твердую веру и любовь к Богу и людям среди человеческой мерзости.

К концу декабря 1927 года судебное следствие закончилось. Отец Никон был осужден на три года в концлагерь «Соловки».

27 января 1927 года этапом он был отправлен к месту своего осуждения. В марте этот этап прибыл в Кемь, и по причине циклона, пронесшегося над Белым морем, ссыльные временно были оставлены в Кемьском пересыльном пункте «Кемьперпункт». Отца Никона ввиду болезни ног освободили от тяжелых работ, определив сторожем. Это давало ему возможность оставаться наедине с самим собою и предаваться молитве и чтению.

В апреле 1929 года о.Никон был переведен из Кеми в другое место — на Попов остров Карельской республики. Местом работы ему определили лагерную канцелярию, где он трудился счетоводом.

Жизнь в концлагере текла однообразно: проверка, работа, еда, сон... И так изо дня в день. Отсюда он писал назидательные письма своим духовным чадам.

Немногим более двух лет пробыл о.Никон в концлагере «Кемьперпункт». Отсюда его назначили на вольную выселку в северный край — в Архангельск.

Кемский врач обнаружил у него туберкулез легких и посоветовал по приезде в Архангельск обратиться к тамошнему врачу. Отец же Никон, всегда и во всем вручавший себя воле Божией, обратился за советом к о.Агапиту: как быть? Последний не посоветовал ему обращаться к врачу. Выслушав его слова как из уст Божиих, о.Никон смиренно и покорно произнес: «Воля Божия да совершается». Это были слова праведной души, всего себя, всю жизнь и все благоговейно приносящей в жертву Богу.

Пока о.Никон находился в концлагере, в далеком Козельске и, в частности, в Оптиной пустыни произошли большие события. После ликвидации музея «Оптина пустынь», последовавшей вскоре после ареста о. Никона и других, все земельные владения бывшего монастыря, находящиеся в ведении музея, лес и строения перешли в распоряжение местных представителей власти. Неприкосновенными, в ожидании распоряжения Главнауки, оставались пока только храмы, трапезная, кладбище, библиотека и «хибарка старцев» в скиту. Прибывшая из Москвы комиссия отобрала только несколько экземпляров древних рукописей. Они были направлены в Загорский музей.

После отъезда членов комиссии начался хаос. Все, имеющее материальную ценность, продавалось с аукциона. Многое было просто расхищено. Затем было получено распоряжение изъять все металлические вещи из храмов, в том числе колокола, могильные памятники и кресты. Весь «металлолом» был отвезен на ближайший металлообрабатывающий завод. Деревянные иконы и иконостасы увезли на переделку в столярные мастерские.

Большой монастырский колокол, бархатный голос которого был слышен за 12 километров в округе, не прошел в проем колокольни. Проем разломали, и колокол упал, разбившись на куски и попортив лестничную площадку. Содрогание земли и гул от падения большого тяжелого тела были слышны за три километра, в Козельске. Когда разбитый колокол увезли, верующие люди подобрали на память оставшиеся на земле мелкие осколки.

Затем власти приступили к «очистке территории монастырского кладбища», окружающего храмы. Чугунные, гранитные, мраморные, каменные и деревянные кресты, памятники, часовни и плиты — все было увезено, а могильные холмики тщательно разровняли, стараясь, чтобы ничто не напоминало кладбища. Нетронутыми остались только деревья да опустевшие, разграбленные и захламленные храмы... Это было в 1928 году. А в следующем, 1929-м, в Козельске одновременно были закрыты семь церквей. Осталась одна, Благовещенская, богослужение в которой совершается и доныне.

Один небольшой храм, естественно, не мог вместить всех желающих помолиться. Теснота и толчея в нем были ужасные, особенно в большие праздники, когда в храме собирались и жители ближайших деревень, приписанные к городским церквам. По этой причине монашествующие, в большинстве своем, были лишены возможности посещать храм. Для них это была большая скорбь. Оптинских монахов в те дни оставалось немного. Большую часть иеромонахов, назначенных на приходы, сослали. Другая часть разъехалась — уезжали туда, где их никто не знал. В Козельске до конца оставались лишь несколько престарелых иеромонахов во главе с архимандритом да инвалиды: слепые, хромые, горбатые... Из сравнительно молодых были только иеромонах Геронтий, бывший келейник старца Варсонофия, да о.Рафаил, бывший монастырский послушник Родион Шейченко.

В 1929 (или в 1928) году скончался епископ Михей. Погребение было совершено более чем скромно, так как ни один епископ по разным причинам не приехал на погребение. Похоронили останки владыки Михея на Козельском кладбище.

Обо всем происходящем в Козельске о.Никона не могли уведомить, но о закрытии церквей ему сообщил о.Геронтий. О.Никон поскорбел, узнав о кончине старца Нектария в 1928 году и владыки Михея. А о закрытии церквей написал такие слова: «А в постигшей вас скорби да утешит вас Господь. Он зрит на сердце и слышит молитву, где бы она ни совершалась...»

В том же 1929 году новая волна арестов прокатилась по всей стране. Мутные воды этой волны захлестнули и Козельск. В августе, на другой или на третий день после праздника Преображения Господня, были арестованы и заключены в тюрьму все оптинские иеромонахи во главе с архимандритом Исаакием. Нетронутым остался лишь престарелый и больной О.Иосиф (Полевой), который умер в 1932 или 1933 году. Одновременно были арестованы почти все священники козельских церквей, многие монахини (в том числе и матушка Амвросия), а также мирские люди, близкие к церкви. Из Козельска арестованных вскоре отправили в Сухиническую тюрьму, а оттуда — в Смоленск (Козельск в то время входил в состав Смоленской области). В январе 1930 года, после окончания «следствия», всех заключенных сослали в разные, весьма отдаленные места. Отец архимандрит, братский духовник о.Досифей, бывший казначей о. Пантелеймон и многие другие были сосланы в Сибирь. Там все они и окончили свой земной путь, кроме отца Рафаила, «лишени, скорбяще, озлоблени...» Духовник шамординских сестер о.Мелетий, благочинный о.Феодот и старший «рухольный» о.Макарий вместе с о.Амвросием и другими были направлены в Архангельскую область на «вольную ссылку». В духовном отношении Козельск опустел совершенно.

В Архангельск о.Никон и о.Агапит прибыли в июне 1930 года и поселились на частной квартире в деревне Нижнее Ладино, расположенной недалеко от города. Совместное жительство доставляло им обоим великое утешение.

Неприятным спутником жизни ссыльных была обязанность через каждые десять дней являться в соответствующее учреждение (ГПУ) для регистрации. Но самым, пожалуй, тяжелым условием была обреченность ссыльных на скитальческую жизнь. Трудоспособных посылали в длительные «командировки», преимущественно в лес, на лесозаготовки, и часто — в болотистую местность, куда ни за какую плату нельзя было найти рабочих. Имеющих же документы о нетрудоспособности по болезни или старости часто перемещали с одного места на другое, стараясь загнать подальше от крупных населенных пунктов, в глухие деревни. Им не давали возможности обжиться на новом месте. В этом отношении жизнь ссыльного никогда не могла быть спокойной, тем более, что перемещение в другую местность было сопряжено с большими затруднениями в смысле транспорта и неизбежных расходов в поисках пристанища. А квартиру ссыльным найти было очень трудно. На них лежала печать изгнания и отвержения, поэтому население Архангельской области, в большинстве своем, относилось к ним недоверчиво, неприветливо, холодно, чуждаясь и отстраняясь, а в отдельных случаях — неприязненно и грубо...

Недолго длилась совместная жизнь о.Никона с о.Агапитом. Недолго они утешались друг другом. Вскоре опять наступила разлука. В августе 1930 года о.Никона переместили в Пинегу Архангельской области, за 200 километров от центра. С сожалением и невольной грустью покидал о.Никои Архангельск, прощаясь со своим братом и сожителем, с которым он так сблизился и сроднился за годы странствий. Он как бы предчувствовал, что в этой земной жизни они больше не увидят друг друга. О.Агапит оставался пока в Архангельске. О.Никон ехал один...

В Пинеге и ее окрестностях он долго скитался в поисках квартиры. Наконец ему удалось найти пристанище в деревне Вонга, недалеко от Пинеги, на берегу реки Северная Двина. Здесь он прожил около двух месяцев и затем, уже осенью, вынужден был переселиться в другую деревню — Воспола, за три километра от Пинеги. После неоднократных и зачастую бесплодных расспросов он нашел себе квартиру в доме женщины, которая кроме большой платы деньгами поставила условием своему квартиранту выполнение всех тяжелых физических работ по дому. О.Никон согласился — возможно, потому, что выбирать-то было не из чего. Кроме того, ему, по-видимому, нравилось, что хозяйка старая, одинокая, и поэтому никто и ничто не будет нарушать вожделенной тишины и покоя, которых всегда жаждала его душа.

Жизнь в Пинежском районе в материальном отношении была еще труднее, чем в Архангельске. Базаров в Пинеге не было совсем, и за деньги невозможно было достать никакие продукты. Их обменивали только на вещи. Овощей, даже картофеля, совсем нельзя было найти даже в обмен на одежду.

В Пинегу о.Никон ходил часто. По праздничным дням, когда была служба, посещал церковь. Потом он заходил на почту за письмами, деньгами и посылками. Здесь он познакомился со многими людьми духовного звания, разделявшими с ним участь ссыльного бытия. Встретил даже двух оптинцев — иеромонаха Парфения (о.Петр Крутиков), с которым когда-то в дни юности работал в монастырской канцелярии, и скитского иеродиакона Петра, а также его родную сестру, монахиню Валентину (Устюшу), свою духовную дочь. Остальные были из других монастырей, из разных мест страны.

С наступлением зимы 1930 года о.Никон, доселе не замечавший никаких физических недомоганий, начал чувствовать себя не совсем здоровым. Появилась слабость, быстрая утомляемость, небольшая болезненность во всем теле, а иногда немного повышалась температура. Особого значения он этому не придавал, объясняя все явлениями простудного характера. Так продолжалось до января 1931 года.

На праздник Рождества Христова, 7 января, о.Никон ходил в Пинегу, в церковь. В этот день был сильный мороз, и в храме было очень холодно (храм не отапливался). С этого дня он стал замечать, что здоровье его не улучшается, а с каждым днем делается все хуже и хуже. Усилилась слабость, температура совсем перестала снижаться до нормальной. Но он все крепился, стараясь не поддаваться подтачивающему его силы недугу. По-прежнему ходил в Пинегу «отмечаться», посещал церковь, заходил на почту...

Жизнь о.Никон проводил, по возможности, уединенную. Большинство ссыльных, из-за материальных соображений, поселялись по два или по три человека вместе на одной квартире. О.Никон жил один, мироотреченно. На нем в полной мере оправдывались слова одного святого отца: «Не в уединении тела, но в благостоянии и тишине сердечной иноческое исправляется житие». Все свободное время о.Никон употреблял на неопустительное, несмотря на недомогание, совершение молитвенного монашеского правила и чтение Священного Писания. Писал ответы духовным чадам и знакомым на их письма, и в ссыльном житии не оставляя своего пастырского долга. Часть дня уходила на приготовление пищи и другие занятия.

На своей новой квартире в деревне Воспола о.Никон очень скоро убедился в том, что хозяйка его — женщина с характером исключительно сварливым, злым и жестоким. Весьма возможно, что по причине ее тяжелого нрава и невероятных условий в смысле платы за квартиру, не для всех приемлемой, у нее не жил никто. Она скоро учла беспримерное терпение и смирение о.Никона и помыкала им, как своим рабом, как невольником, невзирая на его сан. Она заставляла его делать все, что ей вздумается. Казалось, сам бес вселился в нее, заставляя мучить о.Никона, чтобы испытать его терпение. Она даже запрещала ему принимать посетителей, иногда навещавших батюшку. О.Никон смиренно терпел, беспрекословно выполняя все ее требования.

По состоянию здоровья, в основном из-за больной ноги с расширенными венами, о.Никон был освобожден от тяжелых работ, и хозяйка его это знала. Присоединившееся заболевание легких сделало его совсем нетрудоспособным. Ему нужен был отдых и покой. Но жестокая хозяйка не хотела верить, что ее квартирант и «батрак» болен. Она не давала ему ни покоя, ни отдыха. Изнемогая от слабости, о.Никон возил на санках воду из колодца, колол, пилил и носил дрова, расчищал и разметал снег, ставил и подавал самовар, колол лучину и делал многое, многое другое... И все это при постоянно повышенной температуре и с больной ногой.

Отец Петр, живший в соседней деревне Козловке, за три километра от Восполы, наблюдая все эти издевательства и зная, по рассказам других, о тяжелом нраве старухи, не один раз предлагал о.Никону найти квартиру в своей деревне и поселиться вместе с ним. То же советовал ему и о.Парфений, иногда навещавший его. Но о.Никон, верный своему намерению жить только по воле Божией, по-видимому, считал, что испытываемое им послано Самим Господом, и молча уклонялся от подобных предложений. Возможно, что мало зная о.Парфения как человека и как монаха, он не решался по своей воле соединиться с ним на жительство, боясь навлечь на себя еще большие скорби в духовном отношении. Кроме того, его страшила перспектива хождения в Пинегу для отметки за шесть километров во всякую погоду: осенью — в дождь и невылазную грязь проселочной дороги; зимой — в метель, в сильный мороз...

О своей всецелой преданности воле Божией он неоднократно писал из ссылки разным лицам:

«Веруя в пекущийся обо мне промысел Божий, боюсь направлять по своему смышлению свою жизнь, ибо наблюдал, как своя воля приносит человекам скорби и трудности... Да будет же воля Божия, благая и совершенная! Ей вручаю и себя, и всю жизнь, и всех».

«Принятие воли Божией мир приносит сердцу моему... Есть желание во всем предаться на волю Божию, не самому, по своему смышлению, располагать свою жизнь. Верую, что Господь пошлет мне именно то, что нужно и полезно мне...»

По-видимому, к тому времени в нем в полной мере созрело желание принести свою жизнь и всего себя в жертву Богу. В душе своей он как бы взывал «велиим гласом»: «Яко жертву непорочную приими мя, Христе, пожершегося Тебе!»

Такое благодатное душевное настроение, свойственное людям исключительно высокой духовной культуры, о.Никон стяжал благодаря несомненной, твердой вере в Бога и Его святой промысел. Сердце его горело любовью к Богу нелицемерно. Огонь этой святой любви он возгревал и разжигал неуклонным, точным исполнением заветов Христовых, со дней юности своей работая Господу Богу всегда, везде, во всякое время и на всяком месте. И в тюрьме, и в концлагере, и в ссылке, несмотря ни на какие обстоятельства, духовный рост его продолжался, не ослабевая и не колеблясь. Он невидимо восходил по лестнице духовного совершенства все выше и выше, стремясь достигнуть единственной цели своего восхождения — прийти «в меру возраста исполнения Христова».

Однажды, на второй или третьей неделе Великого поста, приблизительно в начале марта, о.Никон вышел из дома убрать слежавшийся за зиму снег. Немного поработав лопатой, он вдруг почувствовал сильную слабость и боль во всех венах — от живота до пятки больной ноги. Возвратясь домой, он положил компресс и измерил температуру. Термометр показал 40 градусов. В ноге от сильного физического напряжения произошло кровоизлияние. О.Никон слег в постель. На другой день температура снизилась, вены перестали болеть, кровоизлияние рассосалось, но на его месте открылась рана. Вечером в тот же день о.Никон почувствовал сильное колотье в груди и озноб. Температура вновь поднялась до сорока градусов.

Долго лежал он больным, больше трех недель. Кто его обслуживал в это время, неизвестно. Возможно — никто. Неизвестно также, навещал ли кто-нибудь его во время болезни. По-видимому, нет, потому что, немного оправившись, о.Никон на шестой неделе Великого поста, в конце марта, уже ходил в Пинегу «отмечаться», и на почте, где он стоял в очереди за письмами и за деньгами, его увидел О.Петр. Здороваясь с о.Никоном, он сразу заметил резкую перемену в его лице. Перед ним стоял совершенно больной человек, едва державшийся на ногах. На вопрос о состоянии здоровья о.Никон коротко ответил: «Совсем разболелся... Иду в больницу...»

В Пинежской районной больнице врач, поспешно выслушав о.Никона, подтвердил диагноз кемского врача — туберкулез легких, или чахотка.

— Скоротечная?— спросил о.Никон.

— Нет, — буркнул в ответ врач, — но положение серьезное... Далеко зашел процесс.

Один Господь знает, как, с каким невероятным усилием воли, превозмогая изнурительную слабость и боль в ноге, прошел о.Никон обратный путь из Пинеги до своей квартиры. В полном изнеможении он повалился на свое жесткое ложе.

Между тем его бесчеловечная хозяйка узнала о том, что он болен туберкулезом. Убедясь, что «батрак» ее заболел серьезно и, возможно, надолго (до этого она не верила в его болезнь, считая это притворством), она, вместо того, чтобы оказать ему хотя бы минимальное человеколюбие и дать покой и отдых, начала выгонять его из дома. Зимой, в мороз, больного человека!

— Иди куда хочешь... Ты мне больной не нужен, — кричала она. — Ко мне здоровые люди просятся, они будут мне все делать. Мне больные не нужны. Мне нужно, чтобы работать могли, а не лежать. Еще заразишься от тебя, чахоточного... А если помрешь, что я буду тогда делать?.. Уходи, уходи... Куда хочешь, уходи...

Разъяренная, она влетела в его комнату и, сбросив на пол соломенный тюфяк и одежду, вынесла кровать.

Положение о.Никона было безвыходное. Он до такой степени чувствовал себя плохо, что идти не мог никуда. И вновь пришли ему на память неоднократно вспоминаемые в дни своих скитаний и злостраданий молитвенные слова дорогого старца Варсонофия, его тихая келья в Оптинском скиту, благословляющая десница, опустившаяся на склоненную голову юного послушника Николая: «Господи, спаси раба Твоего сего, Николая! Буди ему Помощник! Защити его, когда он не будет иметь ни крова, ни приюта...»

Приблизительно в это время в соответствующем учреждении проводилась очередная сортировка ссыльных — их перегоняли дальше. О.Никон числился в этом списке, но по болезни временно был оставлен на месте.

В Лазареву субботу, 22 марта, О.Петр, тоже намеченный на переселение, пришел к о.Никону навестить его и проститься. Войдя к нему, он увидел такую картину: больной о.Никон, в ватном подряснике, шапке и валенках лежал на двух табуретах. В голове у него лежал вещевой мешок со всеми пожитками, прислоненный к стене.

— Что это значит? — спросил ошеломленный О.Петр.

— А это значит — «вылетай, куда хочешь»,— ответил о.Никон, в изнеможении опуская голову на мешок.

Доселе уклонявшийся от предложений О.Петра жить вместе, на этот раз, видя безвыходность своего положения, о.Никон сам начал просить его об этом. О.Петр, конечно, с радостью отозвался на его просьбу, спешно пошел обратно в свою деревню, быстро нашел квартиру, взял лошадь у знакомого крестьянина и приехал за больным. В этот день, несмотря на конец марта, был крепкий мороз, и дул сильный, порывистый, пронзительный ветер. Отец Никон продрог, пока доехал до своего нового и последнего жилища...

На новой квартире, окруженный заботами и попечением О.Петра, о.Никон прожил недолго. Болезнь то ослабевала, то прогрессировала. Матушка Амвросия и другие пытались было облегчить страдания о.Никона, но так и не смогли. Болезнь брала свое. В мае здоровье о.Никона сильно ухудшилось. Температура доходила до сорока градусов, появились кашель и одышка, аппетит пропал. Задыхаясь и обливаясь потом, он метался в постели. «Нечем дышать! Дайте воздуха! Дайте хоть немного, — шептал он, изнемогая. А когда чувствовал себя немного лучше, тихо молился. — Господи, помилуй!.. Господи, помоги!..»

Отец Никон часто причащался. Причащали его игумен Вифанского скита о.Паисий и архимандрит Никита.

В последние недели своей жизни он усиленно молился о ниспослании ему христианской кончины.

25 июня (по ст.ст.) 1931 года батюшка Никон на 43-м году жизни мирно почил о Господе, приобщившись в этот день утром Св.Христовых Тайн.

Так мученически закончил свой путь воин Христов иеромонах Никон (Беляев), всецело посвятивший себя служению Богу и людям.

Погребен о.Никон в далекой Пинеге.

Обратим к нему свое молитвенное воззвание:

«Предстоя престолу Божию, яко един от избранных, помяни в святых своих молитвах и нас, недостойных, чтущих память твою, отче наш Никоне, приснопамятный!»