Феодор (Поздеевский)/Жизнь. Деятельность. Труды/ Библиотека Golden-Ship.ru

Архиепископ Феодор (в миру Александр Васильевич Поздеевский) родился 21 марта 1876 года в селе Макарьевском Ветлужского уезда Костромской губернии в семье протоиерея Василия Викторовича[1] и Прасковьи Васильевны Поздеевских. Отец и мать его были костромичами, и в городе до сих пор сохранился дом, где они одно время жили. В Макарьевское Поздеевские переехали, очевидно, в связи с назначением главы семейства на служение в местном храме преподобного Макария Унженского.

Обосновавшись на новом месте, отец Василий выстроил рядом с храмом большой деревянный дом и развёл замечательный сад со множеством цветов, так что, начиная с весны и до поздней осени, всё, казалось, утопало в них. В этом доме и родился Александр Поздеевский. Его появление на свет было отмечено знаменательным предсказанием, о котором сестра владыки Феодора Прасковья Васильевна рассказывала так: «Был у нас в деревне один блаженный... Как-то отец мой Василий служит, а этот блаженный заходит в храм во время службы и обращается к народу: “Что вы здесь стоите, идите на задки, к бане[2] — там архиерей родился”. Это родился мой брат Александр — будущий архиепископ Феодор. Блаженного звали Герасимом. Впоследствии он предрёк, что родившийся архиерей будет “столпом Православия“»[3].

Это предание до сих пор помнят в Макарьевском, так же, как помнят и блаженного Герасима. За его могилкой на местном кладбище с любовью ухаживают, и часто над ней мерцает огонёк лампадки. Память о блаженном Герасиме соединена в Макарьевском с памятью и почитанием владыки Феодора. Существует предание, что он, уже будучи архиереем, приезжал в родные края и освятил здесь источник. Теперь над источником водружён святой крест.

Традиционный патриархальный уклад, которым в течение многих столетий жили семьи русских сельских батюшек, близость к храму, прекрасная природа костромской земли стали определяющими впечатлениями, вынесенными архиеп.Феодором из детства, и во многом указали ему выбор жизненного пути.

Семья отца Василия была большая — 9 детей: два сына и семь дочерей[4]. В доме не любили праздности. Дети, как водится в больших семьях, помогали друг другу, старшие опекали младших. Мать обычно занималась хозяйством, у отца, кроме службы и церковных дел, также было достаточно домашних забот, часто он столярничал, что-нибудь мастерил; если же выдавалась свободная минута, брал в руки гусли и наигрывал знакомые мелодии. Как вспоминали домашние, он очень любил этот старинный инструмент... Отец Василий отличался строгостью, твёрдым и решительным характером, любил во всём порядок. Эти качества унаследовал и сын его Александр.

Всё церковное проницало быт семьи Поздеевских и всё отлагалось в сердце будущего Владыки. Течение постов и радостное ожидание праздников, уроки грамоты по Часослову и Псалтири, звон колоколов, отмечавший начало и конец дня, — ведь дом находился рядом с храмом; привычные для слуха разговоры между родителями о делах церковных, да и прихожане нередко заглядывали к отцу по тем же делам.

Дети священника, конечно, выросли в храме, но праздники и для них выделялись из обычной чреды дней. Прекращалась будничная суета, из сундуков вынимались нарядные одежды, и под звон колоколов мать с детьми выходила на улицу, присоединяясь к столь же празднично одетым сельчанам, спешащим в храм Божий; мальчики, возможно, помогали своему отцу — батюшке. Праздниками были и поездки в Кострому, паломничества к её святыням. И уж, конечно, в Макарьев, в древний Макарьев-Унженский монастырь, где покоились мощи святого, в честь которого был освящён их деревенский храм. Так храм с детства стал родным домом, родной средой жизни будущего архиерея и исповедника Христова.

Было ещё одно благотворное влияние на душу мальчика. Семья сельского батюшки неизбежно жила в тесном общении с крестьянами. Позже вл.Феодор неоднократно будет писать о том, что, может быть, только в простом народе не утрачена ещё живая вера во Христа и что в среде деревенских прихожан выпускник семинарии завершает своё духовное образование, получая здесь то, чего недостало ему в учебном заведении. Сила народной веры до конца жизни оставалась для учёного монаха, богослова и аскета архиеп.Феодора чистым питающим родником.

Когда пришло время, Александр поступил в Макарьевское духовное училище, затем последовали годы учения в Костромской семинарии. Для сына священника это были обычные начальные шаги в жизнь, так как детям русских батюшек в то время дорога была открыта в основном в духовные учебные заведения. По окончании семинарии юношам приходилось выбирать между пастырством, продолжением образования в Академии либо светской карьерой. Часто необходимость такого выбора была для неокрепшей души настоящим терзанием.

Александр, имея цельный и решительный характер, вряд ли испытал эти борения. Ещё в годы учения в Макарьевском училище возникло у него желание поработать Господеви и сознательно и деятельно послужить Церкви[5]. Сказались здесь и пример отца, и молитвы матери. Желая быть в жизни добрым делателем, ещё на школьной скамье он делал запасы доброй силы, и, как позже призывал своих учеников, сам часто вспоминал слова Апостола, сказанные юному Тимофею: Преуспевай в правде, благочестии, вере, любви, терпении, кротости. Подвизайся добрым подвигом веры, держись вечной жизни, к которой ты и призван (1 Тим. 6:11-12)[6].

Семинария окончена, выбор сделан: Александру предстоит идти по пути служения Церкви. В 1896 году он поступил в Казанскую Духовную Академию[7]. Это учебное заведение, основанное в 1841 году, находилось вдалеке от столичных школ, уже зараженных новыми веяниями, и сохраняло дух подлинного благочестия. В годы, когда в Казанской Академии учился Александр Поздеевский, она переживала расцвет. Здесь была прекрасная профессура, на высоте находилась церковная жизнь. В Казани тогда одновременно учились многие будущие светильники Русской Церкви, видные иерархи, в советское лихолетье пополнившие сонм христианских мучеников и исповедников.

Два человека оказали на Александра решающее влияние в те годы. Первым был его старец и духовный отец преподобный Гавриил (Зырянов)[8]. Вторым — о.Ректор, архимандрит, а с 1897 года епископ Антоний (Храповицкий), назначенный в Казанскую Духовную Академию за год до поступления Александра и во многом определивший её расцвет. Это был человек яркий, чрезвычайно одарённый, творческий, вкладывавший свой дар в педагогическую и пастырскую деятельность. Он говорил о себе: «Моё учебное делание не было системой, по строго определённым принципам, это была самая внутренняя жизнь моя, это было самое дыхание моей духовной жизни»[9]. Восприняв иноческое пострижение в ранней юности, в 28 лет он был уже архимандритом и Ректором Московской Духовной Академии, в 33 года — епископом, Ректором Казанской Академии. Монашество и его идеалы были главными темами его лекций и проповедей.

Он читал курс по «Пастырскому богословию», считая эту науку самой важной для своих воспитанников.

О.Ректор стремился поддерживать с учащимися живое общение, их судьбы не были ему безразличны. Студенты отвечали взаимной любовью. В ректорской квартире нередко устраивались чаепития, на которые приглашались и воспитанники Академии. Вот как описывает такое мероприятие один из учеников: «На длинный стол ставили самовар, десять-пятнадцать стаканов, чайник, сахар, варенье. Кто-нибудь из студентов разливал чай. За чаем завязывался разговор, разрешали недоуменные вопросы, иногда возникали споры, но, в общем, получалась разнообразная аудитория, в которой многому можно было научиться»[10].

Немало учеников будущего митрополита Антония были «привлечены, чтобы не сказать увлечены, в монашество и потом составили целое поколение русского учёного иночества и епископата». Вообще же им было пострижено «свыше 70 русских учёных-иноков, ректоров семинарий и епископов»[11]. Одним из них был Александр Поздеевский.

В годы ректорства вл.Антония всё в Академии располагало к напряжённой работе над собой. Он вносил в дело образования «струю новой жизни, струю возврата к святым отцам, к литургическому богословию, к церковной традиции. [Звал] юношество, с доверием к нему тянувшееся, к иноческому подвигу, к научной работе над святыми отцами, над библейским текстом. [Звал] искать интерес и смысл жизни в христианстве святых отцов, богослужении, монастырской жизни, в исповеди и старчестве»[12].

В 17 верстах от Казани находилась Седмиозерная Казанская Богородичная пустынь, наместником которой был схиархимандрит Гавриил (Зырянов), старец высокого, святого жития. «В жизни старца Гавриила, — писали знавшие его, — мы видим непосредственное ощущение Бога, зрение иного мира, знание душ человеческих и чужих мыслей, прозрение в будущее, даже проникновение отчасти в тайну смерти и за завесу её в жизнь загробную. По всему этому почивший Старец — един от древних»[13].

К этому святому праведнику и направлял вл.Антоний своих воспитанников под духовное руководство, что было великой милостью Божией к юношам-«академикам». «Им давно не доставало такого руководителя в духовной жизни — любвеобильного, простого и опытного... Впрочем, как вспоминал и сам Батюшка, — иногда приезжали к нему и из простого любопытства, а уезжали верующими: “ибо бывали и такие, что и в Бога не верили”»[14]. Студенты часто ездили в Пустынь на совет и на исповедь к духовнику, на богомолье, поговеть, поклониться монастырской святыне — чудотворной Смоленской Седмиозерной иконе Божией Матери (празднование иконе: 26 июня, 28 июля, 13 октября ст.ст.); нередко они гостили здесь по целым неделям, обдумывали свой будущий путь, присматривались к иноческой жизни. С благословения духовника студенты произносили поучения в монастырском храме[15].

Любвеобильный о.наместник Пустыни был всегда рад «академикам», и они чувствовали себя здесь свободно. Атмосферу любви, радости, духовной близости, которая создавалась вокруг старца, передаёт рассказ архиеп.Вологодского Стефана (Знамировского)[16] о том, как он со своими друзьями Алексеем Степановым[17] и Михаилом Холмогоровым[18] впервые посетил отца Гавриила: «Батюшка-старец был всегда приветливый, любил шутить и терпеть не мог сумрачных монахов. Он долго и тяжело болел; в результате этой болезни у него явилась болезненная полнота. Старец встретил студентов словом: “Вы, верно, думали увидеть схимника всегда плачущего и худого, а вот видите, какой я толстый и всегда весёлый”. Он угощал их чаем, предлагал устроить ночевать, но они спешили в Академию. Благословляя на прощание подошедшего к нему последним Михаила Холмогорова, с которым на протяжении всей встречи почти и не разговаривал, старец неожиданно сказал ему: “А ты постригайся”. Тот ответил: “Благословите”, — и они вышли. Друзья Михаила были ошеломлены словами старца: “Как ты мог ответить "благословите", ведь ты о монашестве даже и не говорил, ведь ты любишь общество, любишь пение светское, музыку, вечера, — от кого угодно, но от тебя нельзя было этого ожидать"”. Михаил совершенно спокойно ответил: “Ведь вы же не знаете, что у меня на сердце”. Скоро он принял постриг с именем святого Симеона Верхотурского»[19].

Александр, а потом монах Феодор, был верным учеником и послушником преподобного старца, никогда не терял с ним духовной связи, использовал любую возможность, чтобы встретиться, посещал отца Гавриила в Пустыни, принимал у себя в Московской Духовной Академии, когда был её Ректором. Такая близость в молодости, в годы становления личности к святому человеку имела огромное значение для владыки Феодора; в Седмиозерной пустыни он получил духовный заряд на всю свою жизнь.

Не случайно наиболее частыми посетителями схиархимандрита Гавриила были монашествующие или готовящиеся вступить на путь следования за Христом[20]. Отец Гавриил высоко ставил монашескую жизнь, и поучения, которые он говорил в праздники на трапезе, где присутствовали и «академики», обычно заканчивал «довольно внушительными словами: “Смотрите, чтоб у меня от вас за версту монахом пахло”»[21]. От своих послушников он требовал, «чтобы они вставали ночью, к утрени, на молитву. Сам следил за этим; кто не приходил в церковь, посылал за ним благочинного»[22]. От старца Гавриила, как и от еп.Антония, воспринял вл.Феодор желание монашеского подвига и верность иноческим обетам.

Из ученичества у старца вынес архиеп.Феодор и тот закон свободы, которым руководствовался в своей жизни. «Смотри, опасайся быть законником! Пусть законом для тебя будут Евангельские заповеди. Поревнуй сердцем постичь дух жизни Христовой, и тако исполнишь закон Христов», — писал отец Гавриил[23]. Всем сердцем впитывал уроки старца молодой послушник. Несколько лет спустя он и сам будет говорить народу: когда утрачивается «нравственное начало любви» — а в этом и есть главный смысл Евангелия, — то «в область законной свободы... врывается внешнее ограничение»[24].

Занятия в Академии шли своим чередом. Ежедневно, кроме праздничных и экзаменационных дней, с 9 утра до 2 часов дня читались лекции; студенты слушали своих преподавателей, писали сочинения и проповеди, читали книги и готовились к сдаче экзаменов[25].

Бывший воспитанник Академии еп.Сумской Митрофан (Абрамов) вспоминал, что вокруг архим.Антония всегда собирались молодые люди, «которые твердо решили посвятить себя на служение Церкви... Студентов в священном сане (священников и монахов было до 40 человек. Пономарём академической церкви был смиренный и кроткий юноша Пётр Кедров, из Вятской епархии, впоследствии Пахомий, архиеп.Черниговский; жезлоносцем был симпатичный Витя Ряшенцев из Тамбовской гимназии, впоследствии архиеп.Пермский Варлаам.

Среди этих юношей был и студент Александр Поздеевский, которого «в течение всего академического курса» отличала «серьёзность, глубокая, совершенно чуждая показной внешности религиозность и необыкновенная скромность»[26]. Сокурсниками Александра были Виктор Ряшенцев, Феодор Успенский, Константин Валединский[27]; по успеваемости первым учеником был Феодор Успенский, вторым — Александр Поздеевский.

Он в студенческие годы целиком посвятил себя приобретению богословских знаний, серьёзно изучая святых отцов, обсуждая прочитанное с близкими по духу соучениками по Академии и духовными братьями по окормлению у старца Гавриила. Многие из них до конца дней останутся его близкими духовными друзьями и соработниками по делу сохранения Церкви. В 20-е годы эти бывшие «академики», уже в архиерейском сане, изгнанные со своих святительских кафедр или вернувшиеся из назначенных органами ОГПУ мест неволи, будут проживать в Даниловом монастыре, образуя вокруг настоятеля обители архиеп.Феодора иноческое братство, «негласный синод»[28], отстаивавший чистоту православной веры. Среди них — архиепископы Гурий (Алексей Степанов), Пахомий (Пётр Кедров), Варлаам (Виктор Ряшенцев), епископ Герман (Николай Ряшенцев). Коля Ряшенцев был младшим братом Виктора и поступил в Казанскую Академию в 1902 году. Через своего брата он знал Александра, но особенно сблизился с ним в 1903-1904 годах, когда тот, уже иеромонах Феодор, был инспектором Казанской семинарии.

В академические годы началась и педагогическая деятельность вл.Феодора — он взял на себя тот педагогический, или воспитательный крест[29], нести который ему предстояло многие годы. Находясь на студенческой скамье, Александр преподавал «разные предметы начального образования» в одной из воскресных школ города Казани[30].

2 сентября 1897 года скончался Казанский архипастырь Высокопреосвященнейший Владимир[31]. За этим событием последовала хиротония о.Ректора архим.Антония во епископа Чебоксарского, викария Казанской епархии, состоявшаяся 7 сентября, в предпразднство Рождества Пресвятой Богородицы, в кафедральном соборе г.Казани. Теперь и Казанская Академия, подобно Петербургской и Киевской, стала иметь «во главе своей Ректора-епископа»[32]. Хиротония о.Ректора стала настоящим праздником для всех учащих и учащихся. Когда новопоставленный еп.Антоний возвращался в свои академические келии после совершившегося таинства, студенты устроили «любимому своему начальнику» пышную встречу. «Вся громадная студенческая семья, с хоругвями и иконами, выступила за ворота академических зданий; многочисленное духовенство академическое было в облачениях, а во главе всех инспектор Академии[33] держал на блюде напрестольный крест. Смущённый столь знаменательной неожиданностью, епископ Антоний встречен был могучим пением молодых взволнованных голосов. Выйдя из экипажа, он приложился к святому кресту и во главе крестного хода, окружённый густым и во всех отношениях тесным кольцом преданнейших его учеников и юных друзей, проследовал в академическую церковь, при пении тропарей: «Небесных воинств архистратизи» и «Рождество Твое, Богородице Дево». После обычной литии сильно дрогнувшим голосом первый в Казанской Академии Ректор-епископ сказал студентам глубоко трогательную, сильную речь. Поблагодаривши студентов за их любовное к нему отношение, он сказал, что и с его стороны руководительным началом по отношению к ним всегда была и будет одухотворяемая молитвою любовь»[34].

11 сентября по окончании лекций была принесена в Академию великая Казанская святыня — чудотворная Казанская икона Божией Матери, и «всем академическим духовенством, в присутствии всех профессоров и студентов, отслужен <...> молебен Заступнице рода христианского»[35]. Необыкновенное молитвенное воодушевление охватило преподавателей и учащихся.

Студенческая жизнь продолжалась. Александр усиленно работает над собой, много читает. Постепенно ясно обозначается круг его богословских интересов, всё глубже он входит в изучение вопросов аскетики, духовной жизни, христианского и монашеского делания. Вопросы эти не потеряют для него своего значения многие годы, до конца дней; он всегда будет считать их первостепенными для человека, особенно для пастыря. Темой сочинения, подаваемого на соискание учёной степени кандидата богословия, Александр избирает «Аскетические воззрения преподобного Иоанна Кассиана в связи с воззрениями святых Амвросия и Августина»; пишет эту работу на кафедре Патрологии, под руководством доцента Л.И.Писарева[36].

Всё более определенно размышляет он о монашестве, уже применительно к себе. За разрешением вопросов своей духовной жизни часто обращается к старцу Гавриилу. Чтобы ещё раз испытать желание иночества, уже прочно утвердившееся в Александре, старец благословляет его вместе с Феодором Успенским съездить во время летних каникул на Валаам. Здесь друзья проходят послушание наравне с братией обители, познавая на деле монашескую жизнь[37].

Вскоре по возвращении из Валаамского монастыря, 15 июня 1900 года, Александр принимает монашеский постриг с именем Феодор, в честь великомученика Феодора Стратилата, Гераклийского (память 8 февраля, 8 июня ст.ст.).

В Академии чин пострижения совершал обычно сам Ректор, за всенощным бдением, после Великого славословия. Вот как описывает это событие очевидец: «Особенно величественно происходило шествие с постригаемым, когда впереди шёл всеми уважаемый, благолепный старец, схиархимандрит Гавриил, благоговейно осеняющий крестом путь приходящего к пострижению... По окончании службы наш Преосвященный Ректор всегда говорил назидательное слово новопостриженному. Затем вся братия провожала его в келию, где Ректор благословлял его иконою»[38].

Прошло несколько дней после пострига, и 22 июня монах Феодор стал кандидатом богословия. 24 июля его рукоположили во иеромонаха, и в академическом храме в честь Святителя Димитрия Ростовского им были совершены первые службы... Незаметно прошёл «сорокоуст» непрерывного служения. 15 августа, по окончании Казанской Духовной Академии, иеромонах Феодор, «как один из самых даровитых студентов курса, был оставлен на год в Академии в качестве профессорского стипендиата при кафедре Патрологии»[39].

2. Служение в Калужской и Казанской семинариях (1901-1904)

Стипендиатский год был самым светлым, самым хорошим временем, какое только может пожелать молодой учёный монах. Отец Феодор продолжал плодотворно заниматься. Он часто служил, исповедовал. Был рядом со своим духовником и под его руководством учился иноческой жизни. Прошедший через великие скорби и духовные опасности, подстерегающие инока на пути к Небу, схиархимандрит Гавриил опытно знал, как противостоять им, и наставлял в этом своего учёного послушника.

Время бежит стремительно. Вот и окончился год. 17 октября 1901 года иеромонах Феодор указом Святейшего Синода за № 7002 был назначен на должность преподавателя основного, догматического и нравственного богословия в старшие классы Калужской Духовной Семинарии[40]. Одновременно с этим Преосвященным Калужским архиереем Вениамином на него было возложено преподавание Закона Божия и Катехизиса в Калужском духовном училище[41].

Мало сохранилось сведений о жизни отца Феодора в это время. Но очевидно, что он прошёл через все тернии начального пути учёного монаха, о которых позже напишет в статье, посвящённой проблемам русского учёного иночества. Возможно, мысли о необходимости реформы академического образования, а также реформы начальных и средних духовных школ появляются у него уже на первых порах самостоятельной преподавательской деятельности.

Всегда требовательный к себе, иеромонах Феодор добросовестно относился к первому самостоятельному делу, на которое поставил его Господь, и, как молодой преподаватель, встретил неизбежные трудности. Приходилось серьёзно и тщательно готовиться к урокам, писать конспекты практически к каждому занятию; столь же тщательно он читал ученические сочинения, да ещё надо было помочь своим первым ученикам обрести место в жизни. На это уходили время и силы.

Для начинающего богослова, готовящего себя к учёному поприщу, такая самоотдача была, безусловно жертвой. На личные занятия, на кабинетные труды[42] времени практически не оставалось, хотя и желание, и готовность, и способности были большие. Труд воспитателя и учителя владыка Феодор всегда считал одним из самых важных церковных деланий и сам отдал ему много лет своей жизни.

Молодой и способный преподаватель сразу обратил на себя внимание как начальствующих, так и учащихся. Просто и интересно излагая учебный материал, отец Феодор в короткое время сделался одним из самых любимых среди юношества наставников. Он пробыл в Калуге только один учебный год, «но и в это короткое время его простота в обращении, искренность и чуткая отзывчивость на запросы молодых богословов возбудили полное расположение к нему в воспитанниках старших классов семинарии, которое и было засвидетельствовано ему последними по окончании курса»[43].

Кроме чисто профессиональных молодого монаха-преподавателя ожидали и другие трудности, представление о которых можно составить на основании статьи «Об учёном монашестве». «Иногда приходится жить даже на частной квартире и в мирской обстановке, уроки и занятия отрывают всё время, и посещение церкви бывает только праздничное. Не к кому обратиться за духовным советом и руководством, даже на исповедь»[44]. Это, очевидно, прежде всего смущало иеромонаха Феодора на его первом преподавательском посту. Он понимал, как опасны такие, или подобные, обстоятельства, как соблазнительны они могут быть для молодого человека. «Сначала всё это чувствуется больно и горько, потом, конечно, душа привыкает, желание духовного подвига так и остаётся только в намерении. Понемногу начинается примирение с окружающей обстановкой, послабление себе под предлогом усталости и немощи, потом невинные удовольствия и развлечения, и не заметишь, как ум и сердце уже приобрели вкус и склонение к другому: к мирскому, а не к Небесному»[45].

Необходимы были большое мужество, «твёрдость в настроении»[46], постоянное памятование о наставлениях старца, чтобы сохранить целостность души и продолжать шествовать по избранному пути.

В трудах и заботах незаметно прошёл учебный год и настало лето. 6 мая 1902 года иеромонах Феодор был награждён наперсным крестом, от Св.Синода выдаваемым[47], а 3 июля, по представлению архиеп.Казанского Высокопреосвященнейшего Арсения, переведен инспектором Казанской Духовной Семинарии. Он оставляет преподавание, «изучив его только в объеме учебников, и принимает на себя административные должности»[48].

Так в жизни отца Феодора осуществлялось то, что неизбежно ожидало выпускника Духовной Академии в монашеском чине: сразу же после её окончания ему пришлось пуститься «в широкое житейское плавание». За пять лет, с 1901 по 1906 год, он сменил четыре места служения: Калуга, Казань, Тамбов, наконец Москва.

Когда отец Феодор стал инспектором семинарии, ему только-только исполнилось 26 лет. Ни опыта, ни умения не было. Этот опыт, преподавательский, административный и прежде всего жизненный, приходилось добывать во многих трудах и испытаниях.

Тревожило и то, что жизненные обстоятельства препятствуют продолжению углублённого изучения богословия Церкви. Встав на путь учёного монаха, он никогда не снимал с себя ответственности за это звание и твёрдо знал, что необходимо дорожить его авторитетом, — не только для себя, но и для паствы. Учёный монах, считал он, более чем кто-либо должен быть всегда готовым «давать отчёт всякому вопрошающему о словеси упования». Кроме того, время ставило перед иночеством новые задачи: именно монашество в первую очередь призвано хранить чистоту православного богословия. Поэтому, невзирая на трудности и всегдашнюю нехватку времени, отец Феодор усиленно занимался изучением аскетических трудов и опыта древних отцов-подвижников, готовя магистерскую диссертацию на тему «Аскетические воззрения преподобного Иоанна Кассиана Римлянина, пресвитера Массилийского», к которому всю жизнь сохранял глубокую любовь и почитал своим молитвенником пред Престолом Божиим. До наших дней дошла икона с изображением святого Иоанна Кассиана, заказанная вл.Феодором в то время, когда он был уже настоятелем Данилова монастыря. На иконе изображены преподобный Кассиан Римлянин, святой великомученик Феодор Стратилат и благоверный князь Даниил Московский (см. фото) [49]. Для нас это бесценная святыня, свидетельство того, что свои земные труды вл.Феодор всегда соединял с молитвой и что участие Церкви Торжествующей, Небесной в делах Церкви воинствующей, земной было для него живой реальностью.

Дарственная надпись о.Феодора на книге «Аскетические воззрения преподобного Иоанна Кассиана Римлянина». Автограф

13 октября 1902 года состоялась защита диссертации перед Советом Академии. Отец Феодор произнёс речь, в которой раскрыл «смысл и значение аскетизма в христианстве в виду отрицательных мнений по этому вопросу в современной печати»[50].

В отзыве на сочинение иеромонаха Феодора профессор Л.И.Писарев писал:

10 января 1903 года указом Святейшего Синода за № 250 иеромонах Феодор за представленную диссертацию был удостоен степени магистра богословия[52]. По предложению Преосвященного Ректора Академии еп.Алексия эта работа была выдвинута на соискание премии имени Высокопреосвященного митрополита Макария[53], которая и была присуждена диссертанту 20 декабря 1903 года[54].

Вопросы, поднятые в диссертации — соотношение аскетики и жизни, нравственности и подвига, — стали тем основанием, на котором утверждалась деятельность архим.Феодора как церковного писателя. Воспринимавший «Слово Божие не как <...> совокупность истин, открытых в интересах человеческой любознательности, а как <...> откровение высших истин богоподобной жизни, как откровение законов нравственного миропорядка»[55], отныне он очень многие из своих словесных трудов посвящает делу проповеди; в критическое для России время приобретенные им учёные знания служат «слову увещания», обращённому к народу, к учащим и учащимся, к интеллигенции и крестьянству, ко всем русским людям. Личный духовный опыт, путь подвига и созидание себя в этом подвиге помогают разобраться в «язвах времени»; и учёный монах-аскет, не замыкаясь в тишине «кабинетных трудов», выходит на широкое поле борьбы со злом, освещая светом Истины наболевшие вопросы дня.

3. Ректорство в Тамбовской семинарии (1904-1906)

4 февраля 1904 года иеромонах Феодор был назначен, а 6 марта утверждён Указом Святейшего Синода Ректором Тамбовской Духовной Семинарии с преподаванием Священного Писания в I-IV классах. 18 марта состоялось его возведение в сан архимандрита в кафедральном соборе г.Казани. Так в 28 лет, накануне первой русской революции, архим.Феодор стал главой одной из самых больших в России семинарий[56]; спустя некоторое время он занял видное место в духовной и общественной жизни Тамбова.

Тамбовская Духовная Семинария, открытая 22 сентября 1779 г. по повелению Императрицы Екатерины II, принадлежала к числу старейших в России; в 1904 году она отмечала своё 125-летие. Её здание располагалось в центре города на высоком берегу реки Цны. Миссионерская деятельность будущих священнослужителей требовала знания местных языков, поэтому, кроме обычных для семинарии общеобразовательных предметов: всеобщей и церковной истории, математики, физики, медицины и сельского хозяйства — в программу были введены мордовский и татарский языки. Факультативно изучалось пчеловодство, садоводство и огородничество[57].

В этой семинарии архим.Феодор служил немногим более двух лет. Подводя итоги своего ректорства, он определял проведенные здесь годы как время «духовного рождения и сурового воспитания в самостоятельности и решительности» и смиренно отмечал, что не сделал «ничего великого». «Хотел я делать добро — это правда. Если что и сделано доброго, сделал не я, а Бог; худое — моё, моей жизненной неопытности и юношеской ещё доверчивости»[58].

В дни прощания со школой, положившей начало его крестному пути, отец Феодор с грустью вспоминал о своей первой встрече с ней: «Помню, приехал я в Тамбов в субботу, и первые мои шаги были в святой храм, и первое моё общение с новой семьёй было общение молитвенное. Я видел в этом доброе предзнаменование. Хотелось верить, что, может быть, Господь за общие наши молитвы поможет мне право делать то дело, на которое поставлен»[59]. Много было с тех пор пережито и сделано. Господь испытывал Своего сына-инока скорбями, но подавал и благодатную помощь.

Архим.Феодор принадлежал к тому «типу общественных деятелей», которые всегда собирают вокруг себя людей, воодушевлённых общей идеей служения добру. Такой человек вдохновляет и ведёт за собой прежде всего примером своей жизни, добродетельной, всегда готовой к жертве, — по образу Спасителя.

В Тамбове архим.Феодору пришлось «работать Господеви» на нескольких фронтах. В первую очередь, конечно, — семинария. Затем — редакторство, заведование «Неофициальным отделом» «Тамбовских епархиальных ведомостей» и деятельное участие в жизни тамбовского пастырства, объединившегося вокруг молодого энергичного редактора. Наконец, спустя полтора года после своего назначения в Тамбов о.Ректор становится Председателем Тамбовского Союза Русских Людей, сплотившихся для трудов по сохранению Православной Церкви, русской исторической государственности и целостности церковного народа.

В семинарию молодой о.Ректор прибыл исполненный благих замыслов и надежд. К тому времени он уже имел двухгодичный опыт преподавательской и административной деятельности, и проблемы современной духовной школы были известны ему по собственному опыту. «Воспитание в духовной школе и такое близкое отношение к ней в самостоятельной жизни, — писали в местной печати, — без сомнения, дали возможность архимандриту Феодору довольно хорошо узнать внутреннюю жизнь средней школы во всех её сторонах, со всеми присущими ей достоинствами и недостатками... В лице нового Ректора Тамбовская Духовная Семинария получила себе в руководители человека гуманного и с широким мировоззрением»[60].

Далеко не всё благополучно было в духовной школе тех лет. С глубокой горечью называл отец Феодор семинарию, в которой трудился, «дорогим больным», находящимся в «крайне тяжёлом положении»; как Ректору, ему приходилось постоянно бодрствовать у одра этого больного, «лицом к лицу видеть раны его, сносить часто прихотливые требования его»[61]. Симптомы этой болезни проявлялись давно, и архим.Феодор, относившийся к «наличной действительности» по-христиански трезво, хорошо понимал её причины.

Русское духовное образование в то время замыкалось в узких сословных рамках, и в духовные школы, готовящие пастырей, как правило, не было притока свежих сил. Так, например, в Тамбовской семинарии в 1903-1904 учебном году обучалось 614 человек, из них из духовного сословия — 518[62]. Дети священников поступали в семинарии не по зову сердца, а по необходимости получить среднее образование, поскольку в светские учебные заведения им поступить было трудно. Дело дошло до того, что среди выпускников семинарий по всей России едва ли половина оставалась на «церковное дело» пастырства, да и то не самая к этому делу способная.

Другой недуг заключался в том, что по сложившейся практике семинаристы всецело оставались на попечении воспитателей, а таковых на каждые двести человек по уставу полагалось лишь двое. При этом порядке трудно было обеспечить правильное руководство воспитанниками.

Среди главных немощей духовных школ было формальное отношение большинства преподавателей к своим обязанностям; постепенно утрачивался ими навык нравственного воспитания юношества в духе церковности, и стало считаться достаточным лишь преподать урок знания в своём предмете.

Понимая необходимость перемен в деле русского духовного образования, архим.Феодор размышляет над тем, что требуется сделать в первую очередь. В 1905 году, на страницах вначале «Санкт-Петербургских ведомостей», а потом «Тамбовских епархиальных ведомостей» появляется его статья «Чего желать для нашей духовной школы».

«Начало, разъединяющее нашу школу, — двойственность в ней: она школа профессиональная и сословная, но она же и общеобразовательная. Отсюда постоянная борьба светского и духовного, и перевес, кажется, на стороне светского: заведена форма, поощряется посещение театра и проч.»[63], — писал о.Ректор. Поэтому он считал, что первым шагом реформы должно стать создание для «детей духовного ведомства» отдельных от семинарий средних общеобразовательных школ, из которых ученики могли бы «свободно, а не по принуждению или в силу необходимости идти куда им хочется, поступать в дальнейшую школу какого угодно направления и специальности[64]. Из этих общеобразовательных школ будет открыт доступ и в «школу для подготовки к пастырству» — всем, кто имеет к тому призвание.

Огромное значение имеет состав преподавателей: «Светский не может воспитать будущих пастырей, наши учителя семинарии не считают даже нужным ходить в нашу семинарскую церковь наряду с воспитанниками. У нас господствует двойственность морали воспитания: одна для питомцев, другая для воспитателей и наставников: исполняй, пока в школе, а потом можешь оставить (например, выпить и проч.). Наши воспитанники чувствуют себя в школе невольниками положения»[65].

Отец Феодор полагал, что в школе «пастырское настроение создаётся не количеством богословских предметов, а всем духом школы»[66], поэтому необходимо «завести вполне церковный, строгий образ жизни и порядок, соответствующий будущему высокому пастырскому служению... Самая цель духовной школы укажет и определит и программу, и характер, и размер преподавания наук»[67].

В ожидании реформ архим.Феодор с любовью воспитывал юношество, стремясь, насколько возможно, осуществлять на деле свои чаяния к духовной школе. Приступая к новому делу, он был увлечён мыслью создать в семинарии атмосферу христианского братства, единомысленной семьи. Ещё близки были годы учения в Казанской Академии, и не забылся образ любимого учителя, владыки Антония. Его пример воодушевлял к деятельности, к творчеству.

В первую очередь новый Ректор установил в семинарии отношения простые и доверительные, считая, что «единение учащей и воспитывающей корпорации — начало и конец чаяний и желаний школы»; в такой атмосфере «каждый действует свободно, но в согласии со всеми прочими и в этом органическом единении черпает уверенность и решимость»[68]. «Прошу ходить ко мне во всякое время и по делам, но не по пустякам», — так на первых же порах определил он свои отношения с преподавателями и учащимися. Те и другие помнили эти «простые слова» до последних дней его ректорства[69].

Так как главным в воспитании будущих пастырей архим.Феодор полагал церковный дух школы, то сразу же большое внимание он стал уделять богослужению в семинарском храме, его уставу, подбору песнопений. Он добивался, чтобы все семинаристы и преподаватели равно участвовали в богослужении; увлекал своим личным примером, посещая службы почти ежедневно.

Очень скоро в семинарских храмах (в Тамбовской семинарии было два домовых храма: старый — в честь святителя Николая Чудотворца и новый — в честь святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, расположенный на втором этаже нового семинарского корпуса) воцарилась атмосфера благоговейной тишины и молитвы. На это сразу обратили внимание прихожане. Было замечено «любовное и серьёзное отношение воспитанников к богослужению», так же как и то, что службы стали отличаться «торжественностью и благолепием», «строгой уставностью и хорошим, удачным в смысле молитвенности и церковности подбором большей частью древних умилительных песнопений»[70].

Для семинаристов архим.Феодор был строгим и внимательным отцом, он неустанно наставлял своих воспитанников, с любовью делился с ними собственным духовным опытом, вспоминая наказы старца Гавриила: «Что имеешь — расточи, чтобы получить новое, большое и неземное»[71].

Постепенно о.Феодор приобретал всё больший авторитет как администратор и талантливый воспитатель. По отзывам служителей семинарии, он был «истинным пастырем своего стада, знавшим духовные качества овец своих, готовым положить душу свою за сохранение их на пажитях Христовых»[72].

Для пользы дела, по примеру Академии, архим.Феодор организовал для учеников 5-6 класса проповеднический кружок; занятия со студентами проводил сам. Вначале на эти занятия-беседы приходило 32 человека. Это были искренние ученики его, и о.Феодор старался разжигать в их сердцах огонь любви к Богу.

Преосв.Иннокентий[73] поддержал это начинание и определил четыре приходские церкви[74], где учащиеся «пробовали» себя в проповеднической деятельности на ранних Литургиях, перед простым народом. «В день произнесения проповеди вечером проповедники и слушавшие их товарищи собирались у о.Ректора для суждения о достоинствах и недостатках как самих проповедей, так и произнесения их тем или другим проповедником». Вот что писали об этих первых опытах в «Церковных ведомостях»: «Искренно чувствуя главные недостатки семинарского красноречия — оторванность от жизни содержания слова; и монотонное чтение его, — начинающие, неопытные проповедники прилагают все усилия к тому, чтобы освободиться от этих недостатков, стать ближе к запросам жизни и подойти к душе человека простым, но воодушевленным словом. В какой мере удастся им приблизиться к этой цели, покажет будущий опыт»[75].

За один год было сказано около 80 проповедей на самые разнообразные темы духовной и современной жизни. В конце учебного года о деятельности проповеднического кружка был составлен краткий отчёт Преосв.Иннокентию, который и положил на этом отчёте резолюцию: «Искренно радуюсь, что дело проповедничества становится живым, увлекающим собою молодых проповедников. Благодарю их за понесенный труд. Сочувствую их успеху и призываю Божие благословение на продолжение этого дела следующими курсами учеников 6-го класса»[76].

Будучи ректором семинарии архим.Феодор не оставлял без своего пастырского внимания и соработников по школе. Он был для них «великой нравственной силой, являя в себе образец честного, любящего и заботящегося о благе семинарии Ректора»[77]. Преподаватели Тамбовской школы вспоминали, как дороги были им «те долгие деловые беседы», которые вели они с о.Ректором о методе преподавания, об отношениях с учениками; отмечали, что никогда в речах его не было «ни тона начальника-формалиста, ни слов уклончивого сослуживца». Помнили, что о.Феодор «всегда прямо и беспристрастно рассматривал» возникающие вопросы, «не скрывая горькой правды», делился своими мыслями по тому или иному поводу, и, в случае разногласия, «предоставлял право действовать на свой страх, не замалчивая того, насколько ответственным является» в таком случае человек за свои действия. После таких бесед с о.Ректором учители семинарии чувствовали «приток новых сил», в них пробуждалась энергия, желание творческой деятельности[78].

Приводимый ниже рассказ ярко рисует требовательность о.Ректора, принципиальную, но и любящую. На одного из преподавателей от студентов и от «экзаменующихся на звание диакона» поступила жалоба: слишком он требователен на экзаменах. «Долго и много говорили мы по этому поводу, — вспоминал этот преподаватель, — грустили об ослаблении интереса к религиозным вопросам, тщательно искали выхода из создавшихся недоразумений и иного выхода не нашли, как стараться разъяснить при случае тем и другим, что мы не строги, а только справедливы в отношении к ним, что мы требовательны не по чёрствости сердца своего, а по горячей любви к народу, к которому они пойдут в качестве руководителей и учителей; в случае безуспешности подобных доводов решили терпеливо сносить нарекание, утешая себя надеждой на более справедливую оценку впоследствии»[79].

Еп.Тамбовский Иннокентий, заметив в новом Ректоре хорошего организатора и проповедника, 13 мая 1904 г. назначил его редактором неофициальной части «Тамбовских епархиальных ведомостей». Отец Феодор и здесь создал атмосферу деятельной братской любви и «соработничества Христу».

Это желание «соработничества» было глубинным свойством личности вл.Феодора. Слывший замкнутым, всегда сосредоточенный, мало говоривший о себе, он между тем на протяжении всей жизни был в окружении духовно близких людей. «Немногим более двух лет служили [с о.Ректором] большинство из нас, но и за это время мы успели полюбить его: на образование внутренних связей душ время мало имеет влияния, главная роль принадлежит откровенности сходящихся и сродству их душ»[80], — отзывались о нём сослуживцы по Тамбовской семинарии. Вот этому «образованию внутренних связей» вл.Феодор придавал большое значение, и деятельное единение с духовно родственными людьми было одним из первейших принципов его жизненного творчества. С печалью констатировал он факт, что в современной действительности «давно уже люди живут собственно не в единстве и единодушии, а только совместно друг с другом, сторонясь и опасаясь друг друга, и давно уже нравственное начало жизни и прочная внутренняя нравственная связь между ними заменилась внешней и хрупкой связью разных прав и предписаний»[81]. Особенно пагубна эта разъединённость между делателями Церкви, и о.Феодор не устаёт предупреждать об опасности «полной разобщённости и нравственной обособленности пастырей»[82]. «Нет у нас сознания общности и единства дела, к которому представлены духовные делатели, не сознаётся как-то живо и осязательно, что ведь Церковь Христова есть единое тело и все отдельные органы её необходимо связаны между собой единством оживляющего организм духа и призваны к совместному созиданию этого организма, и у них при разнообразных формах проявления своей деятельности одна цель, и самая жизненность их обусловливается этим внутренним их единством»[83].

Победить обособленность пастырей и стремился о.Феодор на посту редактора неофициального отдела «Епархиальных ведомостей». Прежде всего он обратился ко всем пастырям Тамбовской епархии с призывом сделать страницы их епархиального органа местом и средством для обсуждения «общих пастырских интересов и вопросов и для обмена мыслей»; это дало бы «им возможность постоянно чувствовать и сознавать, что ведь все они — пастыри — делают одно и то же дело Божие — созидают вверенную всем им Церковь Христову»[84]. О.Редактор писал: «В теперешнее время, кажется, всего бы и нужнее и всего бы полезнее было, чтобы скромные делатели духовные объединились в их едином общем деле, да соединенными-то силами при взаимной поддержке дружно выступили на борьбу с разъедающими церковную жизнь язвами»[85].

Призыв был услышан, и страницы епархиальной печати стали заполняться интересными материалами о жизни священства и его проблемах. «Чем-то свежим, ободряющим, неслыханным веет этот призыв <...> к обмену мыслей по вопросам о пастырстве, к обсуждению общего дела в его многоразличных проявлениях, — таков был отклик тамбовского священства. — У многих из духовенства есть порыв высказаться, поделиться своими сельскими впечатлениями с другими, попросить совета в своей пастырской деятельности, но они до сего времени боялись писать, считая этот орган недоступным, помещающим на своих страницах только поучения и статьи официального характера»[86].

Материалов в редакции скапливалось порой так много, что о.Редактор приносил извинения их авторам: «Невольно приходится некоторые статьи откладывать на довольно долгий срок и для помещения их в печати <...>. При такой дружной работе можно бы издавать очень толстый журнал или ежедневник»[87] да средств не хватало. Скоро о.Феодор выступил с организацией и подготовкой первого пастырского собрания духовенства Тамбовской епархии, которое было проведено 25-27 января 1906 года. На собрании в числе других обсуждались проблемы реформы духовной школы.

Почти в каждом номере помещались статьи и проповеди о.Феодора, которые несли людям живое слово пастыря-патриота, обеспокоенного положением Церкви, Православия, Родины. Всё чаще в его слове слышится предупреждение о неминуемых грозных событиях, в преддверии которых уже находится Родина.

Постепенно архим.Феодор становится всё более заметным пастырем в Тамбове, неравнодушным к его общественной жизни.

Каким он был в то время? Немногие черты внутреннего облика о.Ректора, запечатленные в официальных отчётах, в сохранённых временем отзывах сослуживцев и учеников рисуют образ человека сосредоточенного («Ваша всегдашняя сосредоточенность, как бы некоторой дымкой таинственности покрывавшая богатства и глубины Вашей души, манила к себе»<88>), строгого, решительного, убеждённого. Он был аскетом и подвижником, но при этом не чуждался кипящей рядом жизни. Очищая в монашеском подвиге сердце и ум, он обретал зоркость внутреннего зрения и отчётливо видел недуги времени; укреплённый подвигом, выходил на поле брани со злом, привлекая на «церковное дело» бывших рядом честных людей.

Знавшие о.Феодора отмечали его последовательность и цельность. «О.Ректор обладал такими ясно сознанными стремлениями и знаниями...», — говорили его собратия по Тамбовской семинарии[89]. Во взглядах на свою жизнь он определился с самого начала, выбрав путь бескомпромиссного служения Истине. «Нет худшего во всяком деле, как двойственность и хромание на оба колена», — не раз говорил архимандрит Феодор[90].

Его собственная увлечённость, его воодушевление идеей делания добра были даром Божиим, постоянно им возгреваемым, и питающимся, как отзывались сослуживцы, «до крайности живым созерцанием идейночистого образа Пастыреначальника Христа»[91]. Этим всегдашним памятованием о Спасителе был жив и старец его Гавриил, так писавший о своём духовном опыте: «Каждый шаг земной жизни Спасителя ясно отпечатлевался в сознании, как совершённый для спасения, для освящения человека, Им было освящено для меня всё»[92]. Отец Феодор был верным учеником преподобного старца.

Незаметно прошел год жизни в Тамбове, и 27 мая 1905 года в Тамбовской Духовной Семинарии состоялись выпускные экзамены. 29 мая, в воскресение была совершена последняя прощальная Литургия и благодарственный молебен, которые служил архим.Феодор. Перед многолетием к амвону, где стояли священнослужители, приблизился один из выпускников, А.Алешковский. Держа в руках большой крест с подставкой, он обратился к о.Ректору с краткой речью, в которой от лица бывших учеников выразил «желание оставить на молитвенную память по себе в семинарском храме святой Крест». Отец Феодор принял крест, поблагодарил своих питомцев и выразил уверенность, что «подносившие и в жизни будут работать под знаменем и сенью святого Креста»[93]. Предвидел ли он, что уже близки для России дни, когда всем делателям Христовым предстоит встать под «сень святого Креста»?..

17 октября 1905 года вышел Царский Манифест «О свободе совести», дававший новые гражданские права и религиозные свободы населению Российской Империи. Но неправильно понятые «свободы» привели к стихийным восстаниям и беспорядкам.

Не обошли революционные настроения и духовные школы. Новые «освободительные» ветры растлевали молодые души, и то, что было немыслимым ещё недавно, теперь сделалось не только возможным, но совершенно естественным и получало оправдание в пришлых и домашних новомодных учениях. Всё чаше жизнь студентов «стала нарушаться беспорядками и волнениями на почве требований пересмотра устава и открытия свободного выхода в светские учебные заведения»[94].

В Тамбовской семинарии учащиеся поделились на две партии — либералов и консерваторов. Появились листовки и воззвания о бойкоте предстоящих экзаменов. Мысль, что наконец получена «возможность действовать независимо от начальства и даже против него»[95], горячила головы юных забастовщиков. В октябре воспитанники первых четырёх классов объявили о своём нежелании продолжать учёбу и начали забастовку. На предложение начальства заниматься в ожидании реформ отвечали: «не желаем»[96]. Занятия были приостановлены, и многие родители вынуждены забрать детей домой. По донесении Синоду о ситуации, было получено распоряжение «заниматься с 5 и 6 классами — остальных распустить». Однако уволенные семинаристы стали оказывать давление и на старшеклассников, требуя прекращения занятий. Затем последовало ночное битье стёкол в квартирах преподавателей, известных «твёрдостью и искренностью политических убеждений»[97]; наконец, в среде учащихся стали распространять прокламацию в очень «оскорбительных выражениях», с призывом к новой забастовке[98].

На первых порах требования семинаристов касались в целом, реформы школы: уничтожение балльной системы и введение лекционного способа преподавания в старших классах; свободный доступ выпускникам четвёртого класса во все высшие учебные заведения, шестого — в духовную академию без экзаменов; уничтожение сословных различий при поступлении в духовную школу; отмена платы за обучение. Были и более частные требования: допущение в студенческую библиотеку всех дозволенных общей цензурой книг; свобода собраний в стенах семинарии; право посещения общественных сходок и свобода отлучек из квартир[99]. Главное направление борьбы семинаристов заключалось в желании отодвинуть образование подальше от церковности и приблизить к миру — иными словами, искоренить из семинарии то, что более всего воспитывает будущих пастырей.

Волна стачек и бойкота среди учащихся духовных учебных заведений прокатилась по всей России. Стремясь нормализовать положение, Святейший Синод нашёл нужным со своей стороны предпринять конкретные шаги к подготовке реформы школ и сделал некоторые послабления в порядках семинарской жизни. Была также объявлена амнистия всем уволенным за беспорядки семинаристам. Но сколько-нибудь изменить положение не удалось, и собравшиеся после рождественских каникул учащиеся «обнаруживали такое революционное настроение, что сладить с ними было невозможно. Семинаристы распевали революционные песни и шли в церковь с пением “Марсельезы”»[100].

В это беспокойное время от о.Ректора требовалась рассудительность и твёрдость, последовательность и решительность. 27 января 1906 г. на Пастырском собрании Тамбовской епархии был поднят вопрос о положении дел в Тамбовской семинарии. Священство ходатайствовало перед Преосвященнейшим Иннокентием «о распространении объявленной Св.Синодом амнистии воспитанникам семинарии, уволенным за октябрьские беспорядки, также и участникам мартовских волнений того же 1905 года». Отцы просили за своих детей, думая, что это их успокоит. Выступивший на собрании архим.Феодор обрисовал обстановку в семинарии и настроения семинаристов: «Мне передавали, будто воспитанники говорят: забастуем и в том случае, если найдём поддержку в собрании пастырей, и в том, если наши требования не найдут сочувствия»[101]. Он знал, что уступки и смягчения по отношению к забастовщикам особого действия не возымеют. Вместе с тем, как руководитель, как отец, он предлагал не лишать студентов доверия, не унижать их как личности. Так, когда зашла речь об избрании делегации от учащихся на заседание собрания, архим.Феодор высказался за то, чтобы это избрание они совершили свободно, без присутствия Ректора и инспектора[102].

Даже в эти тяжёлые дни о.Феодор не упускал из своего пастырского внимания главное — заботу о душе своих воспитанников. Он считал, что, принимая некоторые требования семинаристов, невозможно удовлетворить те из них, которые будут явно во вред их нравственности. Например, по опыту зная, что и как читали семинаристы в то время (а наибольшим спросом пользовались копеечные брошюры нигилистического содержания)[103], он говорил на собрании: «Мы не можем... разрешить чтение книг бесцензурных; вред очевиден; и вообще чтение книг вещь очень серьёзная. Ведь, например, не много бы было пользы, если 14-летнему мальчику дать читать сочинения даже великого Достоевского»[104].

В происходивших беспорядках архим.Феодор видел не случайное явление. Со свойственной ему христианской и гражданской чуткостью он понимал, что тлевшие до поры недуги русской действительности готовы вспыхнуть большим пожаром. Уже и теперь русская жизнь озарялась революционным пламенем, всё более раздуваемым «враждебными вихрями». Силы зла последовательно растлевали народ и, о чём особенно скорбела душа о.Ректора, растлевали совсем юный народ, призванный стать надеждой и цветом Церкви и государства, — учащееся юношество, будущих пастырей и учителей народных. Глубокой болью за судьбы Отечества продиктованы строки многих работ архим.Феодора. Страницы «Епархиальных ведомостей» со времени его редакторства стали настоящей трибуной борьбы с опасностью, надвигавшейся на Россию.

Не замечать углубляющегося духовного падения народа было невозможно. И невозможно было не противостать этому падению. «Говорит наша совесть, что мы делаем преступление, когда молчим и не выражаем протеста при виде того, как разного рода злонамеренные люди увлекают за собой юношество, производят беспорядки и руководят общественным мнением»[105].

Кто же должен предупредить, наставить и защитить народ в борьбе с этим внутренним врагом, если не Церковь? Как священник и монах, как воспитатель юношества и редактор епархиального печатного органа о.Феодор отдаёт свои силы делу сохранения Церкви и Отечества. Есть разные пути этого святого делания. Старец Гавриил молился в Пустыни за Россию, наставлял русских людей на спасительный путь, прозорливо указывая людям их верные стези. Архим.Феодор под руководством святого праведника деятельно, словом проповеди «вторгался» в текущую жизнь, соотнося её с Вечностью; укреплял сомневающихся в их чаяниях; учил народ не отрекаться от «исторических святынь» жизни.

Необходимы были всеобщие усилия, чтобы удержать страну от гибели, народ — от разложения. Необходимо было пропаганде разрушения противопоставить проповедь созидания, духовного и нравственного возрождения, слово лжи уничтожить словом истины.

В поисках решения этих задач в России возникло патриотическое движение, которое оформлялось в разного рода союзы (Союз Русских Людей, Союз Русского Народа и др.). С осени 1905 года это движение стало расти, в разных губерниях создавались свои отделения. Духовенство включилось в эту борьбу за коренные начала русской жизни, некоторые священнослужители и иерархи встали во главе движения. В деятельности патриотических союзов принимали участие св.прав.Иоанн Кронштадтский, архиеп.Антоний (Храповицкий), игумен Виталий (Максименко), протоиерей Иоанн Восторгов и многие другие.

Было организовано патриотическое общество и в Тамбове — Тамбовский Союз Русских Людей, «образованный для мирной и законной работы с целью защиты Православия, Самодержавия и русской народности»[106]. Возник Тамбовский Союз следующим образом. Вокруг редакции «Епархиальных ведомостей» сложился круг патриотически настроенных людей, горящих заботой о судьбе России. В начале 1905 года появилась первая мысль о создании Союза, но окончательно он оформился лишь к началу октября. Первое собрание 17 членов-учредителей состоялось в квартире архим.Феодора, избранного Председателем[107]. 6 ноября 1905 года в здании Серафимовского духовного училища[108] Преосв.Иннокентием было совершено торжественное открытие Союза. Владыка благословил его членов «на деятельность иконою молитвенника и заступника Тамбовского края старца Серафима»[109].

Собрания Тамбовского Союза проходили воскресными вечерами, с 19 до 22 часов, в актовом зале Серафимовского училища. Народу приходило много. «Часть посетителей размещалась на стульях и диванах, большая же часть во время многолюдных заседаний (400-500 человек) оставалась стоя, на что, впрочем, никогда не роптала»[110].

Начинались и оканчивались собрания пением молитв. Затем читались брошюры, предназначенные для напечатания и распространения среди простого верующего народа, после чего «присутствующие обменивались мнениями по разным вопросам общественной жизни и вырабатывали общие меры своей деятельности»[111]. Чаще всего обсуждались вопросы об укреплении и поддержке Святой Церкви Христовой; о необходимости хранить присягу, данную Царю, быть верными ему и властям, от него поставленным. Говорили о необходимости помочь русскому крестьянину в его нужде, но только не путём грабежа чужого добра и насилия, а более законным и справедливым путём реформ; о защите русского народа от притеснений эксплуататоров-инородцев[112].

Определённо и ясно высказывал Союз свою позицию по отношению к событиям времени: по поводу политических убийств «выражал своё негодование, а жертвам их — своё сочувствие. Негодование выражал Союз и по поводу забастовок, губящих Россию морально и материально, в особенности забастовок учащейся молодёжи»[113].

На страницах местной печати, «Тамбовских епархиальных ведомостей» и «Тамбовских губернских ведомостей», часто публиковались материалы о Союзе и его деятельности[114], находившие живой отклик у многих жителей Тамбова и Тамбовской губернии. «Признавая главным средством борьбы с революционным настроением общества убеждение при помощи слова и печати»[115], за первый год своего существования Союз выпустил 40 наименований отдельных листков и брошюр (общим количеством более 500 тыс.экземпляров), «составленных по большей части Председателем о.архимандритом Феодором и тов.Председателя М.Т.Поповым»[116]. Эти издания распространялись на каждом собрании и рассылались по требованию в разные места, даже далеко за пределы Тамбовской губернии, например, в Шую, Иваново-Вознесенск, Пензу, Сердобск, Рязань, Каменец-Подольский, даже в Баку и Шемаху; в сёла и войска. Как писал журнал «Мирный труд», «этими листками парализовалось влияние революционных листков, до того времени деятельно распространявшихся»[117].

В 1906 году, через год после создания, в Союзе числилось уже около 700 граждан Тамбова и более 50 сельских обществ, присоединявшихся и отдельными селениями, и целыми волостями, о чём составлялись особые приговоры[118]. Вскоре возникли и два отделения общества в г.Козлове и в самом Тамбове на базе вагонных железнодорожных мастерских. Здесь сами рабочие боролись «против широко распространённой по линии железной дороги пропаганды»[119]. Благодаря деятельности Союза в 1906 году не состоялось ни одной намечавшейся забастовки на железной дороге[120].

В отчёте о своей деятельности Тамбовский Союз Русских Людей писал: «Преследуя мирные, законныё. цели, всячески избегая возбуждения религиозной или племенной вражды и возлагая разрешение экономических и правовых вопросов не на грубую силу, не на мнение большинства, а единственно на совесть и волю Государя Императора, Тамбовский Союз Русских Людей с гордостью может сказать, что отчасти благодаря его мирной деятельности г.Тамбов был свободен от ужасов междоусобной борьбы и кровавых расправ, даже после гнусного покушения злодея на жизнь Председателя Союза о.архимандрита Феодора»[121].

Целыми общинами присоединялись к Союзу тамбовские крестьяне. В адресе, направленном Императору Николаю Александровичу в начале 1906 года, говорилось: «Наш Союз, состоявший в сентябре [1905 г.] из 100 человек, в настоящее время насчитывает более 10 000 членов всех состояний; есть в нём дворяне, купцы и мещане, есть железнодорожники, столь недавно ещё бунтовавшие против Твоей Власти, а более всего в нём православного русского крестьянства»[122].

«Сельские батюшки» просили «присылать им как можно больше брошюр и воззваний для раздачи крестьянам[123]. Приходские священники обращались к руководству Союза с просьбами назначать собрания в такое время, чтобы на них могло являться сельское духовенство и крестьяне[124].

Имея поддержку в духовенстве, среди уважаемых людей губернии, народ не чувствовал себя одиноким в своих вековых чаяниях. В »приговоре», составленном при присоединении к Союзу общины села Уварово, говорилось: «Сознавая надвигающуюся опасность, угрожающую священным заветам Отечества — Православию, Самодержавию и русской народности, мы, Уваровцы, спешим присоединиться к Тамбовскому Союзу Русских Людей, дабы вместе с ним <...> стать плотною стеною на защиту своего Отечества от врагов, старающихся во что бы то ни стало умалить Самодержавную власть Царя, а вместе с тем попрать и всё священное, Самодержцем хранимое, — Православие и русскую народность. Нет, как бы ни старались враги Самодержавия и Православия заманить нас в свои сети лукавыми воззваниями, посулами призрачного счастья, как ни страшны взрывчатые их бомбы, убивающие верных слуг Царя, — мы не свернём с вековой верной русской дороги»[125].

Главной темой проповеди архим.Феодора в то время было укрепление православной веры. Рядом с трудами по сохранению веры шли труды по удержанию исторического государственного устройства России — Самодержавия; разъяснялся смысл Царской власти, значение для русской истории, раскрывалось единство и глубокая связь Православной Церкви, Самодержавия и русского народа — единство, которое так усиленно теперь разрушается.

Его труды находили живой и благодарный отклик. Одна из газет писала: «Может быть, голос пастыря, ценою жизни своей блюдущего паству свою, и разбудит дремлющую совесть в душе этого общества»[126].

Активная деятельность архим.Феодора и возглавляемого им Союза обратила на себя внимание революционно настроенных людей, которые стали видеть в нём «реакционную силу" — ту силу, которая стремилась удержать Россию на прежних благодатных путях её истории. Поэтому неслучайно «у местной подпольной партии террористов был составлен список лиц, которые должны были быть убиты: среди этих лиц был и Ректор семинарии"[127].

В начале 1906 года прошла новая волна стачек воспитанников духовных школ. В России бастовало около двадцати семинарий, в десяти прекратились занятия. «Стачка против науки, да ещё питомцев духовной школы, содержащихся на свечные огарки,— какое прискорбное зрелище паразитизма за счёт народа»[128], — со скорбью писали в те дни газеты. Всё более семинарское движение сдвигалось в революционную сторону, всё теснее связывалось с деятельностью социалистических партий, ведущих активную разлагающую работу среди учащейся молодёжи[129].

В Тамбовской школе с общим упадком религиозности стала падать и нравственность, в ученической среде появилось пьянство, хулиганство и даже воровство. Объявились и свои революционеры, под руководством «старших товарищей» организовавшие в стенах духовной школы некий «подотдел революционного Тамбовского Комитета». Этот подотдел имел свой печатный орган «Факел» и свою подпольную библиотеку, состоявшую главным образом из «копеечных брошюр по аграрному вопросу, против Церкви и государства, сочинений Ренана, Дарвина, Ницше и других», собирал и «пожертвования на нужды убийц и политических заключённых»[130].

Перед масленицей революционно настроенные семинаристы решили добиться необязательного посещения службы в храме и устроили «богослужебную забастовку». Только благодаря своевременным мерам инспекции эту забастовку удалось прекратить уже на другой день[131].

Лишь немногие ученики о.Феодора оставались в стороне от революционной бури в семинарии. Нелегко им было сохранять верность своему наставнику. За преданность учителю их прозывали «черносотенниками» и относились враждебно. «Их бойкотируют, с ними не говорят, — рассказывал один из семинаристов, — им стараются делать на каждом шагу неприятности, на стенах, на окнах им пишут “смерть”, их без всяких оснований клеймят позорным именем “шпионов”»[132].

1 мая 1906 года в Петербургской, Псковской, Самарской и Казанской семинариях были устроены демонстративно-политические забастовки. Учащиеся с красными флагами и революционными песнями прошли по этажам семинарий и провели митинги[133]. Началась такая забастовка и в Тамбовской семинарии. Узнав об этом, архим.Феодор сам пошёл к забастовавшим. Он знал, что это небезопасно, что возбуждённые ученики ничего и никого не хотят слушать, но, «полный веры в свою правоту и порядочность учеников», полагаясь на благоразумие своих воспитанников, решил выйти к ним «со словом увещания»[134]. Всегда открытый и честный, всем сердцем любивший вверенное ему юношество, он надеялся на его ответную способность ценить искренность и доверие. Благодаря участию о.Ректора, на какое-то время порядок удалось восстановить.

Через день, 3 мая, произошло событие, отметившее начало исповеднического пути архим.Феодора, — пути, завершившегося мученичеством. Как обычно, перед занятиями он шёл по семинарии. «При проходе через переднюю» один из учащихся первого класса неожиданно выстрелил в него «из револьвера браунинга». Сделав своё дело, «преступник бежал и скрылся в редакции газеты “Тамбовский голос”, где и был арестован»[135]. По милости Божией пуля пролетела мимо, но в душе о.Феодора это происшествие оставило глубокую рану. Он не верил в «возможность покушения на его жизнь до того самого момента, когда собственными глазами не увидел огонь выстрела, в него направленного»[136].

Тамбовский Союз, «в некоторых случаях считавший своим долгом обращаться лично к Государю Императору», посчитал необходимым и на этот раз послать телеграмму о «покушении на жизнь Председателя Союза»[137].

В эти трудные дни о.Феодора поддерживал и оказывал ему во всем помощь духовный друг и брат иеромонах Симеон (Холмогоров), в январе 1906 года назначенный инспектором семинарии[138]. Многое они предполагали сделать сообща в семинарии. Но Господь судил иначе.

29 июня 1906 года в Успенском соборе Московского Кремля состоялась хиротония Ректора Московской Духовной Семинарии архим.Анастасия во еп.Серпуховского, четвёртого викария Московской епархии[139]. На его место в Московскую семинарию определением Святейшего Синода от 19 июля за № 4560[140] был назначен архим.Феодор.

Известие это опечалило Преосв.Иннокентия и бóльшую часть семинарской корпорации. Тамбовский Союз Русских Людей, выражая признательность своему бывшему Председателю, напутствовал его на новую деятельность иконой. Журнал «Мирный труд» писал «о горестной утрате, постигшей Союз в лице Председателя его Ректора Духовной Семинарии, переведенного на тот же пост в Москву. Эту утрату очень трудно будет заменить»[141].

27 августа еп.Иннокентий чествовал о.Ректора прощальным обедом, на котором «вручил ему прекрасную икону преподобного Серафима Саровского в серебряной ризе с надписью на тыльной стороне: “Достойнейшему Архимандриту о.Феодору, твёрдому в настроении, непорочному в житии, в благословение и на молитвенную память от благодарного ему Иннокентия, епископа Тамбовского”»[142].

3 сентября состоялось прощание с семинарской корпорацией. Последнюю Литургию в этот день совершил о.Ректор в сослужении с инспектором иеромонахом Симеоном, духовником семинарии П.И.Добротворцевым и экономом И.М.Спасским. По окончании Литургии состоялся соборный молебен небесным покровителям семинарского храма, словенским первоучителям Кириллу и Мефодию. После провозглашения обычного в этих случаях многолетия о.Ректор обратился к собравшимся с прощальною речью:

«В последний раз я молился в этом святом храме, в последний раз переживал я святые минуты братского общения и братской молитвы в союзе мира и любви с вами, дорогие мои друзья. И теперь, принимая посох странствия от вас, я чувствую потребность сказать вам последнее слово, как долг горячей любви и признательной благодарности к вам.

Братской молитвой я начал свою жизнь с вами, братской молитвой и оканчиваю её <...>. Если при обычном течении жизни братская молитва является великой бодрящей силой, то во дни нравственных страданий и мучений, в дни тяжёлых жизненных испытаний она является единственным утешением мятущейся душе. Мне на долю выпало вместе с вами переживать тяжёлые дни, мы присутствовали как бы при страшной агонии, какую переживала школа вообще и наша в частности...

И вот сейчас, когда я на молебне прочитал слова Господа Иисуса о добром Пастыре и о наемнике и увидел слова: по чуждем же не идут, но бежат от него: якоже не знают чуждаго гласа, — они как бы огненными буквами вырисовывались предо мной; болью сжалось сердце, и пред умственным взором моим мгновенно в одной яркой картине предстало всё, пережитое в последние два года... Ведь овцы-то более чем на половину гласа моего не слушали, в след меня не ходили... Тяжело, братие, переживать это обличение пред судом Божиим. Но пусть это будет нашим воспитательным крестом»[143].

После молебна «все собравшиеся <...> отправились на квартиру о.Ректора, где предложен был собравшимся чай и затем обед»[144]. Много откровенных и искренних слов было сказано на этой трапезе, ставшей своего рода подведением итогов пройденному сообща этапу жизни. Стенограмму этих речей напечатали «Тамбовские епархиальные ведомости».

Прощальные слова о.Ректора и его соработников по семинарии невольно отразили многое из того, что он пережил в Тамбове, то нравственное страдание, которым сопровождалось его первое ректорство. «Сердечность, искренность речей и утешение любви, которыми так обильна наша нынешняя прощальная трапеза, коренным образом переменили настроение моего духа, обычное в последнее время... Кажутся ничтожными сами скорби и испытания, пережитые здесь»[145]. Как пастырь, как наставник и Ректор, архим.Феодор глубоко страдал от тяжелых нестроений в семинарии. «Только своих сил не хватало сносить тяготу нравственных терзаний и мучительных страданий»[146], пережитых им в это время. Вину за всё совершавшееся, вплоть до покушения на свою жизнь, о.Феодор смиренно возлагал на себя и не хотел «отнести этого печального явления на счёт овец»[147]. «Думается, что собственное моё убожество, моя собственная отдалённость от Христа — истинной двери для словесных овец — была причиной того, что я не мог приводить их к этой двери; со Христом бы да во Христе помог нам Бог совершить служение. Но пусть другие судят меня»[148]. Такие мысли, очевидно, были постоянны для него в последние месяцы управления семинарией: труды на благо ближних должны начинаться с работы над собой, — всегда говорил архим.Феодор, и так он мыслил прежде всего относительно себя.

Однако о.Ректор не был прав, принимая вину за свершившееся в семинарии на себя, и об этом справедливо говорили на прощальном вечере. Среди учеников его были овцы, которые ходили во след своему пастырю, были его верные последователи, горевшие таким же «огнём глубокого религиозного убеждения, дышали пламенной любовью» к народу, «выковывались в школе» его «решимости, настойчивости и убеждённости»[149]. Труды, положенные им на семинарию, не были тщетны. «Если прежде семинария выпускала много лиц, ничего не имеющих против священства, то теперь выпускались лица, сознательно готовые взять на себя трудное дело пастырства и свои юные силы и знания отдать тёмному народу, руководя его к познанию Христа и Его святых заветов», — так был подведен итог деятельности о.Ректора[150].

Провожая своего начальника в Москву, сослуживцы понимали, что ему предстоит путь подвига. «Мало счастливых дней пережито Вами в нашей семинарии, — говорил при прощании один из почитателей о.Феодора. — Не счастье, думается, ждёт Вас и на новом месте Вашего служения, да и не его желаю я Вам, а сохранения решимости, стойкости и неизменности в проведении в жизнь заветов Христа. Счастье для последователей Христа там, за гробом, а здесь терновые венцы, один из каковых Вы и получили в нашей семинарии»[151].

5 сентября с вечерним поездом отбыл о.Феодор из Тамбова к новому месту службы. На вокзал его провожали Преосв.Нафанаил, еп.Козловский, а также преподаватели семинарии и некоторые горожане. С благословения еп.Иннокентия инспектор семинарии о.Симеон проводил бывшего о.Ректора до самой Москвы. В дороге они вновь и вновь возвращались к пережитому и невольно задумывались над тем, что ждёт их впереди.

4 ноября 1906 года по определению Святейшего Синода Ректором Тамбовской Духовной Семинарии был назначен иеромонах Симеон (Холмогоров)[152]. Всецело разделявший взгляды и позицию бывшего о.Ректора, он стал последовательным продолжателем его дела.

Возведение отца Симеона в сан архимандрита состоялось 19 ноября 1906 года. Исполненный тревоги и боли за судьбу духовной школы вступал он в должность Ректора. С первого дня посвящения в нём можно было заметить перемены. Если в начале своего служения в семинарии о.Симеон был всегда оживлённым, приветливым, радостным, то теперь постоянная серьёзная сосредоточенность и озабоченность не сходили с его лица[153]. Впереди были испытания. По слову Евангельскому, предстояло душу свою положить, чтобы вверенный ему «духовный корабль получил необходимую крепость и определённое направление пути»[154], предстояло нести тяготы главы семинарии в сложнейшее для судьбы духовной школы время и отдать ей свои молодые силы и здоровье.

Время служения молодого архимандрита на посту Ректора было кратким. События разворачивались стремительно. Весной 1907 года, в виду предстоящих экзаменов по российским семинариям прошла волна новых революционных брожений и забастовок. В Тамбовской семинарии воспитанники первых трёх классов отказались держать годичные экзамены и устроили беспорядки, окончившиеся трагически.

7 апреля, в субботу, после всенощной, около 8 часов вечера о.Ректор возвращался в свою квартиру из семинарского здания. До парадного входа его проводил швейцар. «Не доходя до своей квартиры несколько шагов, о.Симеон встретился с воспитанником 1 класса семинарии Архангельским, который, поздоровавшись, обошёл его кругом и с левой стороны произвёл на расстоянии трёх шагов выстрел в спину. Ректор повалился, как сноп, успев только вскрикнуть: “Архангельский! За что?” Несмотря на то, что цель была достигнута, преступник сделал “по лежачему” ещё три выстрела»[155]. В результате о.Симеон получил одну неопасную рану, в палец руки, другую — в область живота, где пуля перебила позвоночник и задела правое лёгкое. Последнее ранение оказалось весьма серьёзным по своим последствиям[156], так как нижняя часть тела осталась парализованной. Преступник скрылся с места преступления, а о.Симеона в тяжёлом состоянии отвезли в больницу[157].

«Чёрной неблагодарностью и большим позором покрыла себя Тамбовская семинария, — писала газета “Тамбовский край”. — Если одному Ректору (предшественнику) она тяжёлыми испытаниями дала терновый венец, то другого в ней ужаливают предательством, неблагодарностью, и во дни Святой Четыредесятницы — дни слёз, покаяния и всепрощения — получает он раны, падает от этих ран и лежит на одре болезни, лишённый в такие дни последнего и наибольшего для него утешения — совершить богослужение, или хотя бы присутствовать при последнем»[158].

В тот же день Преосв.Иннокентию, в то время находившемуся в Москве, была послана телеграмма о трагических событиях в семинарии. Вскоре пришло распоряжение закрыть первые три класса семинарии, а учеников уволить[159].

Пришла телеграмма и в Московскую Духовную Семинарию. Архим.Феодор, по получении известия о покушении на жизнь о.Симеона, «на другой же день прибыл в Тамбов навестить страдальца»[160].

10 апреля на квартире Председателя Тамбовского Союза М.Т.Попова состоялась встреча «членов Союза со своим бывшим, незабвенным и глубокоуважаемым Председателем. После продолжительной и оживлённой беседы о.Ректор благословил всех присутствующих на новые подвиги и новую мирную борьбу с врагами родины»[161]. Тогда же, по окончании соборной и братской молитвы они приняли решение послать «телеграмму верному молитвеннику и подвижнику русской земли — о.Иоанну Кронштадтскому, с просьбой помолиться о страдальце — мученике своего долга»[162].

12 апреля архим.Симеон был соборован[163]. Видя безнадёжное положение друга, архим.Феодор стал хлопотать о его помещении в лучшую больницу Москвы, куда о.Симеон вскоре был перевезен[164].

Отец Феодор был уверен, что пуля, искалечившая о.Симеона, предназначалась ему, и о.Симеон, заменив его на посту Ректора семинарии, принял на себя и этот выстрел. «Пожизненно я тебя не оставлю», — сказал архим.Феодор о.Симеону. Так и было, до самой смерти.

Оба архимандрита, о.Феодор и о.Симеон, будучи монахами аскетического устроения, почти никогда не рассказывали о себе, и неудивительно, что мало кто даже из близких людей знал обстоятельства их жизни. Поэтому относительно них иногда возникали биографические неточности и даже легенды. Так, в сентябре 1909 года в одной из статей, посвящённой наречению архим.Феодора во епископа, помимо прочего писали: «Он проходил службу в семинарии: преподавателем в Калужской, инспектором в Казанской, ректором в Тамбовской. В 1904 году один из воспитанников в Тамбове покушался на жизнь ректора и тяжело его ранил»[165]. Факт не соответствовал действительности, но очевидно, что вл.Феодор не счёл нужным уточнять свою биографию. Впоследствии возникла ещё одна легенда, о том, что покушение совершалось на архим.Феодора, а о.Симеон, находившийся рядом, заслонил друга и был ранен. Так думали многие близкие люди, и даже келейник о.Симеона в Даниловом монастыре монах Михаил (Карелин) в своих воспоминаниях писал об этом[166].

Жертвой революционных потрясений тех дней стал не только архим.Симеон. В одной из тогдашних газет, в статье, озаглавленной «Революция в церковной ограде», был опубликован следующий отклик на происходящие события: «Революция уже прокралась за церковную ограду и свирепо командует в духовных семинариях <...> На протяжении месяца пали жертвой семинаристской революционной банды два лучших представителя семинарского начальства. В Тамбове искалечен на веки Ректор семинарии архим.Симеон, в Пензе <...> тремя выстрелами из револьвера убит наповал Ректор семинарии архимандрит Николай...»[167]

Эти события положили первый рубеж на жизненной дороге вл.Феодора. Закончился путь длиною в тридцать лет. Далеко позади остались безмятежное детство и исполненная светлых надежд юность, пережиты радости и скорби начальных шагов служения Церкви. Время делания «запасов доброй силы» незаметно уступило место вольному страданию за Христа. Течение жизни всё ускоряло свой ход. «Два последних беспокойных года <...> дали мне такой опыт, которого не дадут и 15 лет спокойной жизни»[168], — говорил в январе 1906 года о.Феодор.

На служение в Московскую Духовную Семинарию архим.Феодор приходит сложившимся человеком, испытанным монахом и учёным богословом; христианином, непоколебимым в своей верности Богу.