Ни с кем не говори. Не пей вина.

Оставь свой дом. Оставь жену и брата.

Оставь людей. Твоя душа должна

Почувствовать — к былому нет возврата.

Былое надо разлюбить. Потом

Настанет время разлюбить природу,

И быть все безразличней,□— день за днем,

Неделю за неделей, год от году.

И медленно умрут твои мечты.

И будет тьма кругом. И в жизни новой

Отчетливо тогда увидишь ты

Крест деревянный и венок терновый.

Если дни мои, милостью Бога,

На земле могут быть продлены,

Мне прожить бы хотелось немного,

Хоть бы только до этой весны.

Я хочу написать завещанье.

Срок исполнился, все свершено:

Прах — искусство. Есть только страданье,

И дается в награду оно.

От всего отрекаюсь. Ни звука

О другом не скажу я вовек.

Все постыло. Все мерзость и скука.

Нищ и темен душой человек.

И когда бы не это сиянье,

Как могли б не сойти мы с ума?

Брат мой, друг мой, не бойся страданья,

Как боялся всю жизнь его я…

Один сказал: "Нам этой жизни мало",

Другой сказал: "Недостижима цель".

А женщина привычно и устало,

Не слушая, качала колыбель.

И стертые веревки так скрипели,

Так умолкали — каждый раз нежней!

Как будто ангелы ей с неба пели

И о любви беседовали с ней.

Он милостыни просит у тебя

Он — нищий, он протягивает руку.

Улыбкой, взглядом, молча, не любя

Ответь хоть чем-нибудь на эту муку.

А впрочем, в муке и блаженство есть.

Ты не поймешь. Блаженство униженья,

Слов сгоряча, ночей без сна. Бог весть Чего…

Блаженство утра и прощенья.

Темнеют, свищут сумерки в пустыне.

□□□□□□Поля и океан…

Кто утолит в пустыне, на чужбине

□□□□□□Боль крестных ран?

Гляжу вперед, на черное Распятье

□□□□□□Среди дорог□—

И простирает скорбные объятья

□□□□□□Почивший Бог.

"Осанна! Осанна! Гряди

Во имя Господне!"

И с яростным хрипом в груди,

С огнем преисподней

В сверкающих гнойных глазах,

Вздувая все жилы на шее,

Вопя все грознее,

Калека кидается в прах

На колени,

Пробившись сквозь шумный народ,

Ощеривши рот,

Щербатый и в пене,

И руки раскинув с мольбой —

О мщеньи, о мщеньи,

О пире кровавом для всех обойденных судьбой□—

И Ты, Всеблагой, Свете тихий вечерний,

Ты грядешь посреди обманувшейся черни,

Преклоняя свой горестный взор,

Ты вступаешь на кротком осляти

В роковые врата — на позор,

На пропятье!

Шепнуть заклятие при блеске

Звезды падучей я успел,

Да что изменит наш удел?

Все те же топи, перелески,

Все та же полночь, дичь и глушь…

А если б даже Божья сила

И помогла, осуществила

Надежды наших темных душ,

То что с того?

□□□□□□□□□□□□Уж нет возврата

К тому, чем жили мы когда-то,

Потерь не счесть, не позабыть,

Пощечин от солдат Пилата

Ничем не смыть — и не простить,

Как не простить ни мук, ни крови,

Ни содроганий на кресте

Всех убиенных во Христе,

Как не принять грядущей нови

В ее отвратной наготе.

Плывет, плывет, бежит, бежит…

Как высоко его стремит,

Как ровно, бережно, легко

И как безбрежно далеко!

Он круто выгнут, горд и прост,

Кормою поднят длинный хвост…

Назад бежит весь небосвод,

А он вперед — и все поет.

Поет о том, что мы живем,

Что мы умрем, что день за днем

Идут года, текут века —

Вот как река, как облака.

Поет о том, что все обман,

Что лишь на миг судьбою дан

И отчий дом, и милый друг,

И круг детей, и внуков круг,

Поет о том, что держит бег

В чудесный край его ковчег,

Что вечен только мертвых сон,

Да Божий храм, да крест, да он!

"Красуйся, град Петров, и стой

Неколебимо, как Россия…"

О, если б узы гробовые

Хоть на единый миг земной

Поэт и Царь расторгли ныне!

Где Град Петра? И чьей рукой

Его краса, его твердыни

И алтари разорены?

Хлябь, хаос — царство Сатаны,

Губящего слепой стихией.

И вот дохнул он над Россией,

Восстал на Божий строй и лад —

И скрыл пучиной окаянной

Великий и священный Град,

Петром и Пушкиным созданный.

И все ж придет, придет пора

И воскресенья и деянья,

Прозрения и покаянья.

Россия! Помни же Петра.

Петр значит Камень. Сын Господний

На Камени созиждет храм

И скажет: "Лишь Петру я дам

Владычество над преисподней".

Ни пустоты, ни тьмы нам не дано:

Есть всюду свет, предвечный и безликий…

Вот полночь. Мрак. Молчанье базилики,

Ты приглядись: там не совсем темно,

В бездонном, черном своде над тобою,

Там на стене есть узкое окно,

Далекое, чуть видное, слепое,

Мерцающее тайною во храм

Из ночи в ночь одиннадцать столетий…

А вкруг тебя? Ты чувствуешь ли эти

Кресты по скользким каменным полам,

Гробы святых, почиющих под спудом,

И страшное молчание тех мест,

Исполненных неизреченным чудом,

Где черный запрестольный крест

Воздвиг свои тяжелые объятья,

Где таинство сыновнего распятья

Сам Бог-отец незримо сторожит?

Есть некий свет, что тьма не сокрушит.

Из белого олонецкого камня

Рукою кустаря трудолюбивой

Высокого и ясного искусства

Нам явлены простые образцы.

И я гляжу на них в тревоге смутной,

Как, может быть, грядущий математик,

В ребячестве еще не зная чисел,

В учебник геометрии глядит.

Я разлюбил созданья живописцев,

И музыка мне стала тяжким шумом,

И сон мои одолевает веки,

Когда я слушаю стихи друзей.

Но с каждым днем сильней душа томится

Об острове зеленом Валааме,

О церкви из олонецкого камня,

О ветре, соснах и волне морской.

Однажды под Пасху мальчик

Родился на свете,

Розовый и невинный,

Как все остальные дети.

Родители его были

Не бедны и не богаты,

Он учился, молился Богу,

Играл в снежки и солдаты.

Когда же подрос молодчик,

Пригожий, румяный, удалый,

Стал он карманным вором,

Шулером и вышибалой.

Полюбил водку и женщин,

Разучился Богу молиться,

Жил беззаботно, словно

Дерево или птица.

Сапоги Скороход, бриолином

Напомаженный, на руку скорый.

И в драке во время дележки

Его закололи воры.

В Калинкинскую больницу

Отправили тело,

А душа на серебряных крыльях

В рай улетела.

Никто не служил панихиды,

Никто не плакал о Ване,

Никто не знает, что стал он

Ангелом в Божьем стане.

Что ласкова с ним Божья Матерь,

Любит его Спаситель,

Что, быть может, твой или мой он

Ангел-хранитель.

О, сердце, о, сердце,

Измучилось ты

Опять тебя тянет

В родные скиты.

Где ясны криницы

В столетнем бору,

Родимые птицы

Поют поутру.

Чернеют овраги,

Грустит синева…

На дряхлой бумаге

Святые слова.

Бедны и напрасны

Все песни мои.

Так ясны, прекрасны

Святых житии.

Мне б синее утро

С молитвой встречать,

Спокойно и мудро

Работу начать.

И после отрады

Работы простой

Встречать у ограды

Закат золотой.

Здесь горько томиться,

Забыться невмочь;

Там — сладко молиться

В янтарную ночь.

Чтоб ветер ветвями

В окошко стучал,

Святыми словами

Душе отвечал:

Чтоб лучик зеленый

Дрожал на полу

И сладко иконы

Мерцали в углу.

Снова теплятся лампады

Ярче звезд у алтаря.

В сердце сладостной отрады

Занимается заря.

Много здесь убогих, грешных,

Ниц опущенных очей,

Много в пламени кромешных

Неотмоленных ночей.

Дышим мы на ладан росный,

Помним вечно про погост,

День скоромный или постный

Вечно нам Великий Пост.

Но недаром бьем поклоны,

Молим Бога, чернецы:

Рай веселый, лог зеленый

Уж оставили гонцы.

Уж они коней торопят,

Тучам слушаться велят;

Все-то горести утопят,

Все-то муки исцелят.

Я вывожу свои заставки.

Желанен сердцу милый труд,

Цветы пурпурные, а травки

Как самый ясный изумруд.

Какое тихое веселье,

Как внятно краски говорят.

В окошко выбеленной кельи

Глядится тополь, милый брат.

Уж вечер. Солнце над рекою.

Пылят дорогою стада.

Я знаю — этому покою

Не измениться никогда.

Молитвы, книги, размышленья

Да кисть в уверенной руке.

А горькое мое томленье

Как горний облак вдалеке.

И сердце мудро ждет чего-то

Во имя, Господи, Твое.

Блеснет на ризах позолота,

И в монастырские ворота

Ударит Вестника копье.

Ушла уже за ельники,

Светлее янтаря,

Морозного сочельника

Холодная заря.

Встречаем мы, отшельники,

Рождение Царя.

Белы снега привольные

Над мерзлою травой,

И руки богомольные

Со свечкой восковой.

С небесным звоном — дольние

Сливают голос свой.

О всех, кто в море плавает,

Сражается в бою,

О всех, кто лег со славою

За родину свою,

Смиренно-величавую

Молитву пропою.

Пусть враг во тьме находится

И меч иступит свой,

А наше войско — водится

Господнею рукой.

Погибших, Богородица,

Спаси и упокой.

Победная и грозная,

Да будет рать свята…

Поем — а небо звездное

Сияет — даль чиста.

Спокойна ночь морозная

Христова красота!

В эту ночь, когда волхвы бредут пустыней

за звездой, и грезятся года

невозвратные — опять из дали синей

путь указывает мне звезда.

Что это? Мечты какие посетили

сердце в ночь под наше Рождество?

Тени юности? любовь? Россия или□—

привиденья детства моего?

Тишиной себя баюкаю заветной,

помня все, все забываю я

в этом сне без сна, в печали беспредметной,

в этом бытии небытия.

Свой крест у каждого. Приговорен,

□□взвалив на плечи ношу, каждый

нести ее, под тяжестью согбен,

□□□□и голодом томясь и жаждой.

За что? Но разве смертному дано

проникнуть тайну Божьей кары?

Ни совесть не ответит, все равно,

□□ни разум твой, обманщик старый.

Но если не возмездье… Если Бог

□□страданья дарствует как милость,

чтоб на земле, скорбя, ты плакать мог

□□□□и сердцу неземное снилось?

Тогда… Еще покорнее тогда,

□□□□благослови закон небесный,

иди, не ведая — зачем, куда,

□согнув хребет под ношей крестной.

Нет помощи. Нет роздыха в пути,

□□торопит, хлещет плетью время.

Иди. Ты должен, должен донести

□□□□до гроба горестное бремя.

Не может быть, чтоб этот мир трехмерный,

куда-то уносящийся в веках,

мир святости, любви — и тьмы и скверны

и красоты божественно-неверной,

чтоб этот мир был только прах…

Не может быть, чтоб огненная сила,

пронзающая персть, была мертва,

и правды благодатной не таила

испепеляющая все могила —

все подвиги, все жертвы, все слова.

Не может быть, чтоб там, за небесами,

за всем, что осязает наша плоть,

что видим мы телесными глазами,

не веял Дух, непостижимый нами,

□□□□□□□□□□□□□□□□□не слышал нас Господь.

Когда к земле вплотную прикоснусь

и всеми чувствами в нее поверю,□—

себе каким ничтожным покажусь,

себя какою мерою измерю!

Земля, персть косная и жизни персть.

Покинули ее давно уж боги,

и от небес единственная весть —

не сон ли человеческий о Боге?

Но если… если этот сон не ложь!

Тогда весь прах земной предстанет ложью,

и ты в себе безмерность познаешь

и образ и подобье Божье.

Нынче ветер с востока на запад,

И по мерзлой маньчжурской земле

Начинает поземка, царапать

И бежит, исчезая во мгле.

С этим ветром, холодным и колким,

Что в окно начинает стучать,□—

К зауральским серебряным елкам

Хорошо бы сегодня умчать.

Над российским простором промчаться,

Рассекая метельную высь,

Над какой-нибудь Вяткой иль Гжатском,

Над родною Москвой пронестись.

И в рождественский вечер послушать

Трепетание сердца страны,

Заглянуть в непокорную душу,

В роковые ее глубины.

Родников ее недруг не выскреб:

Не в глуши ли болот и лесов

Загораются первые искры

Затаенных до сроков скитов,

Как в татарщину, в годы глухие,

Как в те темные годы, когда

В дыме битв зачиналась Россия,

Собирала свои города.

Нелюдима она, невидима.

Темный бор замыкает кольцо.

Закрывает бесстрастная схима

Молодое, худое лицо.

Но и ныне, как прежде, когда-то,

Не осилить Россию беде.

И запавшие очи подняты

К золотой Вифлеемской звезде.

Призвал Господь к престолу

В чертогах голубых

Касьяна и Миколу,

Угодников своих.

Спеша на Божий вызов,

Дороден и румян,

В блистающие ризы

Украсился Касьян.

Пришел и очи — долу.

Потом заговорил:

—□"Почто, Творец, Миколу

Ты столько возлюбил?..

Я с просьбишкою ныне

К стопам Твоим гряду:

Он дважды именинник,

А я лишь раз в году.

За что такие ласки,□—

Ответить пожелай".

…Подходит в старой ряске

Святитель Николай.

И с отческой усмешкой

Спросил его Благой:

—□"Ты почему замешкал,

Угодник дорогой?

Какое Божье дело

Ты на земле творил?"

Взглянул святой несмело

И так заговорил:

—□"Архангел кликал звонко,

Услышал я, иду,

Да русский мужичонка,

Гляжу, попал в беду.

Дрова он воеводе

Спешил доставить в срок

Да на трясце-болоте

И увязил возок.

И мужичонка серый,

Российский человек,

Ко мне с великой верой

В мольбе своей прибег.

Я что ж… из топи тряской

Я вызволил возца.

Прости уж, что на ряске

Землица и грязца.

Твоя велика милость,□—

Помедлил я приказ…"

Но звездно покатилась

Слеза из Божьих глаз.

С тишайшей лаской голос

Сказал с престола сил:

"Ты вот как мне, Микола,

Поступком угодил.

Ты с Арием был строгий,

Но ласков с мужичком,□—

Отри ж, святитель, ноги

Хоть этим облачком…

Тебе ж,□— с прискорбьем очи

Повел к Касьяну Бог,□—

Не сделаю короче

Твой именинный срок.

Спесив, как воевода,

Ты сердцем не смирен!.."

И раз в четыре года

Стал именинник он.

Городок уездный, сытый, сонный,

С тихою рекой, с монастырем,□—

Почему же с горечью бездонной

Я сегодня думаю о нем?

Домики с крылечками, калитки.

Девушки с парнями в картузах.

Золотые облачные свитки,

Голубые тени на снегах.

Иль разбойный посвист ночи вьюжной,

Голос ветра, шалый и лихой,

И чуть слышно загудит поддужный

Бубенец на улице глухой.

Домики подслеповато щурят

Узких окон желтые глаза,

И рыдает снеговая буря.

И пылает белая гроза.

Чье лицо к стеклу сейчас прижато,

Кто глядит в оттаянный глазок?

А сугробы, точно медвежата,

Все подкатываются под возок.

Или летом чары белой ночи.

Сонный садик, старое крыльцо,

Милой покоряющие очи

И уже покорное лицо.

Две зари сошлись на небе бледном,

Тает, тает призрачная тень,

И уж снова колоколом медным

Пробужден новорожденный день.

В зеркале реки завороженной

Монастырь старинный отражен…

Почему же, городок мой сонный,

Я воспоминаньем уязвлен?

Потому что чудища из стали

Поползли по улицам не зря,

Потому что ветхие упали

Стены старого монастыря.

И осталось только пепелище,

И река из древнего русла,

Зверем, поднятым из логовища,

В Ладожское озеро ушла.

Тихвинская Божья Матерь горько

Плачет на развалинах одна.

Холодно. Безлюдно. Гаснет зорька,

И вокруг могильна тишина.

Как часто я не чувствую греха,

Когда он хочет глубже затаиться:

Бывают дни, когда слова и лица

Слиняли, стерты — и душа тиха.

А тут бы ей, казалось, бить в набат,

Будить меня, будить во мне тревогу:

—□Очнись, очнись, ты потерял дорогу,

Не стой на месте, лучше уж назад!

Но то ли я устал на самом деле

Иль голоса души не узнаю,□—

В такие дни, плывущие без цели,

Мне на земле спокойно, как в раю.

В такие дни я забываю Слово,

И, радуясь безумью своему,

Я думаю: чего же тут плохого,

Да я ведь счастлив, судя по всему.

Все кажется — еще, еще немного,

И даже память бедствий и забот

Во мне изгладится, и вдруг тревога

Меня стыдом и страхом обожжет.

И глядя в ту недальнюю усталость,

В то самолюбованье, тот покой,□—

Я в ужасе — как мало оставалось,

Чтоб задремал навеки дух живой.

Не диво — радио: над океаном

Бесшумно пробегающий паук;

Не диво — город: под аэропланом

Распластанные крыши; только стук,

Стук сердца нашего обыкновенный,

Жизнь сердца без начала, без конца —

Единственное чудо во вселенной,

Единственно достойное Творца.

Как хорошо, что в мире мы как дома

Не у себя, а у Него в гостях;

Что жизнь неуловима, невесома,

Таинственна, как музыка впотьмах,

Как хорошо, что нашими руками

Мы строим только годное на слом.

Как хорошо, что мы не знаем сами

И никогда, быть может, не поймем

Того, что отражает жизнь земная,

Что выше упоения и мук,

О чем лишь сердца непонятный стук

Рассказывает нам, не уставая.

Господи, Господи, Ты ли

Проходил, усталый, стократ

Вечером, в облаке пыли,

Мимо этих простых оград.

И на пир в галилейской Кане

Между юношей, между жен

Ты входил, не огнем страданья,

Но сиянием окружен.

В час, когда я сердцем с Тобою

И на ближних зла не таю,

Небо чистое, голубое

Вижу я, как будто в раю.

В черный день болезни и горя

Мой горячий лоб освежит

Воздух с берега светлого моря,

Где доныне Твой след лежит.

И когда забываю Бога

В темном мире злобы и лжи,

Мне спасенье — эта дорога

Средь полей колосящейся ржи.

Бьет полночь. Все люди уснули,

В лесу и в горах тишина.

Глубокою ночью, в июле,

На небо смотрю из окна.

Высокие синие звезды,

Мерцание дальних миров,

Высокий торжественный воздух,

Невидимый Божий покров.

И счастье и мир надо мною,

Но чем успокоиться мне —

Природой?.. А сердце земное,

Как грешник, горит на огне.

Утром, в ослепительном сиянье,

Ночью, при мерцающей луне,

Дальний отблеск, смутное сознанье

Вдруг становится доступным мне.

"Господи,□— твержу я,□— как случайны

Те слова, в которых благодать,

Господи, прошу, нездешней тайны

Никогда не дай мне разгадать.

Не хочу последнего ответа,

Страшно мне принять твои лучи,

Бабочка, ослепшая от света,

Погибает в пламени свечи".

Матерь Божья, сердце всякой твари,

Вечная, святая красота!

Я молюсь лишь о небесном даре,

О любви, которая чиста,

О любви, которая безгрешна,

О любви ко всем и ко всему,

Я молюсь — и снова мрак кромешный

К сердцу приступает моему.

Милость ниспошли свою святую,

Молнией к душе моей приди,

Подними и оправдай такую,

Падшую, спаси и пощади!