Матвей Васильевич Барсов
ТРЕТЬЯ ПАСХА
общественного служения Господа нашего Иисуса Христа
Источник текста: Барсов М. В. Сборник статей по истолковательному и назидательному чтению Четвероевангелия. Издательство «Лепта Книга», 2006 год, тираж 3500 экз.
Православная библиотека Golden-Ship.ru 2016
15–я и 16–я ГЛ. ЕВАНГЕЛИЯ ОТ МАТФЕЯ И ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ
Избранные места из святых отцов в изъяснение Евангелия от Луки
Толкование св. Василия Великого на 46 стих 12–й главы Евангелия от Луки
Вопрос и ответ св. Василия Великого на 47–48 стихи 12–й гл. Евангелия от Луки
О том, что Господь горел желанием потерпеть страдания за спасение людей
Св. Василия Великого толкование на 58 стих 12–й гл. Евангелия от Луки
1-17 ст. 13–й ГЛ. ЕВАНГЕЛИЯ ОТ ЛУКИ
Приидоша же нецыи… поведающе Ему о галилеях, ихже кровь Пилат смеси с жертвами их
Исторический урок из слов Иисуса Христа в 4–5 стихах 13–й гл. Евангелия от Луки
Св. Амвросия Медиоланского мысли на 7 стих 13–й гл. Евангелия от Луки
Мысли св. Григория Богослова на 8 стих 13–й гл. Евангелия от Луки
Выбор из свв. отцов в изъяснение Евангелия об исцелении скорченной
22-35 ст. 13–й ГЛ. ЕВАНГЕЛИЯ ОТ ЛУКИ Иисус на пути в Иерусалим
Избранные места из свв. отцов в изъяснение притчи о вечери велией
Изъяснение слов Иисуса Христа о ненависти к родным из любви к Богу
О совместности ненависти к родным с любовию к ним в благоразумии христианском
Вопрос и ответ Василия Великого к 33 стиху 14–й гл. Евангелия от Луки
Мысли епископа Феофана на 34 стих 14–й гл. Евангелия от Луки
19-я ГЛ. ЕВАНГЕЛИЯ ОТ МАТФЕЯ И ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ
Учение о нерасторжимости брака и высоком достоинстве девства
Матвей Васильевич Барсов († 28.02.1896) — русский духовный писатель. Родился в Новгородской губернии в семье сельского священника. Богословское образование получил в Новгородской ДС и СПбДА. С 1866 г. преподаватель словесности и латинского языка в Симбирской ДС. Там же в разные годы преподавал немецкий язык, логику, гражданскую историю и Священное Писание. С 1884 г. инспектор семинарии, в 1889, 1890 и 1892 гг. ректор. В 1867–1874 гг. с небольшим перерывом преподавал словесность в симбирской Мариинской женской гимназии.
Автор нескольких печатных трудов, в основном небольших статей и заметок, опубликованных в Симбирских епархиальных и губернских ведомостях. Не потеряли своей ценности до наших дней принадлежащие ему «Сборник статей по истолковательному и назидательному чтению Четвероевангелия, с библиографическим указателем» (Симбирск, 1890. 2 т.) и «Сборник статей по истолковательному и назидательному чтению Деяний святых Апостолов и Апокалипсиса, с библиографическим указателем» (Там же. 1894). Эти большие компилятивные труды представляют собой собрания святоотеческих толкований, проповедей русских иерархов и работ богословов XIX в. и являются своего рода гомилетическими и экзегетическими хрестоматиями по Новому Завету. Каждый раздел сборников содержит перечень важнейших богословских сочинений, что делает работу Матвея Васильевича ценным библиографическим справочником. В этом качестве они и сегодня служат пособием для изучающих Священное Писание. В отличие от других авторов подобных изданий Барсов приводит собранный им материал полностью, не нарушая контекста.
На третьем празднике Пасхи (как можно заключить с достоверностью из последующих обстоятельств) Иисус Христос не был. Так как иудеи искали убить Его, то Он и не хотел ходить по Иудее, а ходил по Галилее (Ин. 7:1).
Жатвы много, делателей же мало. Молитеся убо Господину жатвы, яко да изведет делатели на жатву Свою, говорил Богочеловек Иисус к Своим двенадцати апостолам пред посольством их на проповедь, в конце второго года Своего служения. И вот в третий год служения Христова явились эти желанные делатели на ниве Божией в числе семидесяти. Один из них, евангелист Лука, так говорит об этом новом сонме апостолов и об их послании на проповедь: по сих же (вероятно, по возвращении двенадцати апостолов) яви Господь и инех семьдесят (число почетное: 70 старейшин избрал пророк Моисей своими помощниками; членов синедриона было 70), и посла их по двема пред лицем Своим во всяк град и место (вероятно, по всей Палестине). Затем тот же евангелист, и он почти один только, передает обстоятельно и наставления Христа Спасителя, данные посланным, — наставления, прибавим от себя, несколько отличные от наставлений, данных 12 апостолам пред их посольством. Идите, говорил им Божественный Учитель, се Аз посылаю вы, яко агнцы посреде волков. Не носите влагалища (мешка), ни пиры (сумы), ни сапогов: и никогоже на пути целуйте (не занимайтесь людскими приветствиями и ласками, и чрез то не полагайте препятствия делу проповеди). В оньже аще дом внидете, первее глаголите: мир дому сему. И аще убо будет ту сын мира (готовый принять ваше благожелание мира), почиет на нем мир ваш: аще ли же ни, к вам возвратится (ваше благожелание остается при вас). В том же дому пребывайте, ядуще и пиюще, яже суть у них: достоин бо есть делатель мзды своея. Не преходите из дому в дом. И в оньже аще град входите, и приемлют вы, ядите предлагаемая вам: и исцелите недужным, иже суть в нем, и глаголите им: приближися на вы Царствие Божие. И в оньже аще град входите, и не приемлют вас, изшедше на распутия его, рцыте: и прах, прилепший от града вашего, отрясаем вам: обаче сие ведите, яко приближися на вы Царствие Божие: глаголю вам, яко Содомляном в день той отраднее будет, неже граду тому. Слушаяй вас Мене слушает: и отметаяйся вас Мене отметается, отметаяйся же Мене отметается Пославшего Мя. Неизвестно, сколько времени посланные семьдесят ходили каждый с проповедью о Царстве Мессии и в какие именно места они заходили. Вероятно, их проповедь обнимала бо́льшие пространства, чем проповедь двенадцати; может быть, они оглашали своею проповедью и полуязыческую Галилею и Самарию. Евангелист Лука замечает только о возвращении посланных. Возвратишася же седмьдесят с радостию, глаголюще: Господи, и беси повинуются нам о имени Твоем (силою Твоею мы изгоняли бесов). Рече же им Иисус: видех сатану, яко молнию с небесе спадша (князь тьмы несомненно побежден). Се даю вам власть наступати на змию и на скорпию, и на всю силу вражию: и ничесоже вас вредит. Обаче о сем не радуйтеся, яко дуси вам повинуются: радуйтеся же, яко имена ваша написана суть на небесех (вы получите вечное блаженство на небесах). Спаситель, по словам того же евангелиста, заключил Свою беседу с 70 апостолами молитвою к Отцу Небесному. В тот час возрадовася духом Иисус и рече: исповедаютися, Отче, Господи небесе и земли, яко утаил еси сия от премудрых и разумных, и открыл еси та младенцем. Ей, Отче, яко тако бысть благоволение пред Тобою.
Эти 70 апостолов Христовых, по мнению толковников, не составляли такой замкнутой группы, как 12 апостолов: миссия их была только временная, после которой они вступили в ряды обыкновенных последователей Христа. Точно нам неизвестны ни имена всех семидесяти апостолов, ни последующая деятельность каждого из них. «Имена апостолов Спасителя всякому известны из Евангелий, — пишет древний церковный историк Евсевий; — но списков семидесяти учеников Его нигде никаких нет. Говорят, впрочем, что одним из них был Варнава, о котором упоминают в разных местах апостольские Деяния, а не менее и Павел в послании к Галатам. К ним же принадлежал, говорят, и Сосфен, вместе с Павлом писавший Коринфянам, так же Матфей, причисленный к апостолам вместо Иуды предателя, равно и тот (Иуст), с которым вместе он почтен был жребием (Деян. 1:23), и Фаддей». Святитель Димитрий Ростовский пишет, что на основании внимательного исследования Божественного Писания, предания святых отцов и древних церковных писателей к лику святых семидесяти апостолов могут быть причислены следующие: 1) Иаков, брат Господень, первый епископ Иерусалимский, о котором упоминает и апостол Павел (Гал. 1:18–19), 2) евангелист Марк, бывший впоследствии епископом Александрийским, о котором упоминает апостол Петр (1 Пет. 5:13), 3) евангелист Лука, писатель и Деяний апостольских, о котором упоминает апостол Павел (Кол. 4:14), 4) Клеопа, младший брат Иосифа обручника, спутешествовавший евангелисту Луке в Эммаус (Лк. 24:35), 5) Симеон, сродник Господень, второй епископ Иерусалимский, 6) Варнава, бывший спутником апостола Павла, а затем епископом в Медиолане (Деян. Ап. 4:36; Гал. 2:1), 7) Иуст, сын Иосифа обручника, сожребник Матфиев (Деян. 1:23; Кол. 4:2), 8) Фаддей, крестивший Авгаря, князя Едесского (Церковная история Евсевия), 9) Анания, крестивший апостола Павла в Дамаске, 10) архидиакон Стефан первомученик (Деян. 7:59), 11) диакон Филипп, крестивший Симона волхва и каженика Кандакийского, 12) диакон Прохор, первый епископ Никомидийский, 13) диакон Никанор (Деян. 6), 14) Тимон, 15) Пармен, тоже из числа семи первых диаконов, 16) Тимофей, епископ Ефесский, к которому апостол Павел писал два послания, 17) Тит и 18) Филимон, к которым так же писал послания апостол Павел, 19) Онисим, упоминаемый в послании к Филимону, 20) Епафрас, о котором упоминает апостол Павел (Кол. 6:12–13), 21) Архип, епископ Колосский (Кол. 4:17), 22) Сила, епископ Коринфский (Деян. 15:40–41), 23) Силуан, епископ Фессалоникийский (1 Петр. 5:12; 2 Кор. 1:19), 24) Крискент, епископ Галатийский (2 Тим. 4:10), 25) Крисп, епископ на острове Егине (Деян. 18:8), 26) Епенет, 27) Андроник, 28) Стахий, 29) Амплий, 30) Урван, 31) Наркис, 32) Апеллий, 33) Аристовул, 34) Иродион, 35) Руф, 36) Асигкрит, 37) Флегонт, 38) Эрм, 39) Патров и 40) Ермий, о который упоминает апостол Павел в послании к Римлянам (16:13–14), 41) Агав, пророчествовавший об апостоле Павле (Деян. 21:10–11), 42) Лин, после апостола Петра епископ Антиохийский, 44) Гай, 45) Филолог, 46) Лукий, 47) Иасон, 48) Сомпатр, 49) Олимпан, 50) Тертий, 51) Эраст, 52) Куарт, о которых также упоминает апостол Павел в посл. к Римлянам (16:15–23), 53) Онисифор (2 Тим. 1:16), 54) Климент, епископ Римский (Флп. 4:3), 55) Сосфен (Деян. 17:17) 56) Аполлос (Деян. 18:24–25), 57) Тихик (Еф. 6:21–22), 58) Епафродит (Флп. 11:25), 59) Карп (2 Тим. 4:13), 60) Кодрат, 61) Марк, он же и Иоанн (Деян. 12:25), 62) Зина (Тим. 3:13), 63) Аристарх (Деян. 19:29), 64) Пуд (2 Тим. 4:21), 65) Трофим (Деян. 20:4), 66) Марк (Кол. 4:10), 67) Артема (Тим. 3:12), 68) Акила (Деян. 18:2), 69) Фортунат и 70) Ахаик, о которых упоминает апостол Павел в 1 послании к Коринфянам (16:17). Все почти они, мы отчасти уже и указали, были епископами в разных новоустроенных Церквах, и все они почти окончили жизнь свою мученически за имя Христово. К ним причисляют иногда и других, потрудившихся в деле проповеди Христовой, например, Дионисия Ареопагита (Деян. 17:34), Симеона Нигера (там же 13:1), а за ними и Лазаря, воскрешенного Спасителем и Иосифа Аримафейского, и Никодима, тайного ученика Иисусова, и Гамалиила, учителя апостола Павла, и крещенного Филиппом евнуха, и сотника Корнилия, и других. О всех подобных благовестниках вышеупомянутый церковный историк Евсевий говорит следующее: «Легко усмотрим, что у Спасителя было учеников более семидесяти, если обратим внимание на свидетельство Павла, который говорит, что, по воскресении из мертвых, Спаситель явился сперва Кифе, потом двенадцати Апостолам, затем боле пятисот братии единою, из коих иные, по его словам, уже умерли, а большая часть еще жили в то время, когда он писал это». Церковная служба собору семидесяти апостолов в 4 день января установлена в IX веке, когда славный песнописец Иосиф составил и общий канон для всех семидесяти апостолов, и частные для некоторых из них.
Мф. 15:1–2; Мк. 7:1–5. Иисус Христос не был в Иерусалиме на третьей Пасхе. Так как иудеи искали убить Его, то Он и не хотел ходить по Иудее, а ходил по Галилее. Но фарисеи Иерусалимские, οἱ ἀπὸ τοῦ Ἱερουσαλήμ — выражение указывает не на место только, откуда пришли, но и на постоянное местопребывание (см. Евр. 13:24. Деян. 17:23), — никогда не оставляли своего наблюдения за Ним. Не видав Его в Иерусалиме, они пришли в Галилею. Встретив Его вместе с учениками, они возобновили прежнее осуждение учеников Его в несоблюдении преданий старцев. Случаем к сему было то, что ученики принимались за пищу, не умыв рук.
По правилам благочестия фарисейского пред принятием пищи и после стола непременно должно было мыть руки. В Талмуде определено, какой меры воды для этого достаточно, как мыть, когда именно, в каком порядке, если число присутствующих превышает пять или не превышает его. Принадлежавшие к секте ессеев пред столом погружались в воду (Иосиф Флавий). Этим правилам приписывалась такая важность, что за несоблюдение их синедрион подвергал отлучению. Указывая на поступок учеников, фарисеи, конечно, хотели представить Спасителю правило об умовении рук в связи с прочими преданиями и, возводя обвинение от частного действия к неуважению преданий вообще, может быть, хотели слышать Его собственное мнение о важности предания. По крайней мере к тому ведет ответ Господа. По понятиям Талмуда, предание старцев важнее, чем слова пророков, даже лучше, чем слова закона, потому что в законе есть важное и неважное, а слова старцев все важны. Им должно следовать беспрекословно. В Талмуде есть притча: послал царь двух друзей своих в одну область свою с повелениями и об одном так написал: если он не предъявит вам перстня своего, не верьте ему, а о другом так: хотя бы он не показал вам перстня моего, верьте ему. Это — пророки и старцы. О пророках написано: аще восстанет в тебе пророк… и даст тебе знамение или чудо (Втор. 13:1), а о старцах: и сотвориши по словеси, еже возвестят ти от места, еже изберет Господь Бог (17:10).
Мф. 15:3–9; Мк. 7:6–13. Вопрос был предложен в присутствии народа. Господь, не обращая внимания на сей частный случай, стал говорить о важности преданий: «Между вашими преданиями есть такие, которые противны закону Божию». При этом Господь указал на правило старцев о корване, вследствие которого иудеи под предлогом благочестия дозволяли себе нарушать первую из заповедей десятословия, относящуюся до ближних. (Чти отца твоего — пропитывай).
Указав на сие противоречие закону, Господь заключил ответ Свой общим замечанием о характере благочестия фарисейского, прилагая к ним слова пророка Исаии о людях, чтящих Бога только своими устами, но не сердцем.
Мф. 15:10–11; Мк. 7:14–16. Потом, приспособительно к случаю, извлекая отсюда общую мысль, что истинной чистоты надлежит искать не в соблюдении (одних) каких бы то ни было внешних правил, но в очищении сердца от всего противного закону Божию, предложил ее народу в виде краткой притчи: не входящее во уста сквернит человека, но исходящее из уст, то сквернит человека, — и сказав сие, прибавил: «слушайте и разумейте». (Образ притчи заимствован от предмета беседы и, может быть, есть собственно ответ на возражение фарисеев; так как, по их понятиям, человек вкушающий пищу неумытыми руками, самым вкушением подвергался нечистоте).
Фарисеи не могли быть довольны и указанием на противоречие преданий закону Божию, и еще более тем, что Господь прямо назвал их благочестие лицемерием. Новым случаем к неудовольствию на Иисуса было последнее Его изречение, которое они могли распространить и вообще на законы о пище. Но Господь не продолжал далее беседы и вышел от народа.
Мф. 15:12–15; Мк. 7:17. Защищенные Господом ученики заметили это оскорбление в фарисеях. И еще сохраняя, может быть, уважение к прежним правилам своим и зная, какую важность имели в народе все собственно иерусалимские книжники, они довели до сведения своего Наставника, что фарисеи Его словами соблазнились. Но Он продолжал говорить в приточном виде, дав разуметь ученикам Своим, что этим обеспокоиваться нет нужды. Им известна была уже притча о добром семени и плевелах, всеянных между ними врагом. Припоминая эту притчу, Господь сказал: «Всякое растение, которое не Отец Мой насадил, но враг-диавол, будет искоренено». Суд Божий ожидает и этих мнимых руководителей народа. Оставьте их: они — слепые вожди слепых, которые могут привести своих руководимых к погибели.
Что же, однако, значило загадочное изречение: входящее во уста? Уничтожает ли оно законы Моисеевы о различии пищи и о дозволительных и недозволительных яствах или нет? Если уничтожает, то как его согласить с тем уважением к закону, на основании которого Господь отверг предание о корване? Если не уничтожает, то как его понимать? Ученики не умели себе разрешить сего и обратились к Господу. Петр просил объяснить им притчу сию.
Мф. 15:16–20; Мк. 7:18–23. Господь, изъявив удивление их непонятливостью, сказал, что пища сама по себе как вещь внешняя внутренней, нравственной нечистоты произвести не может. (Впрочем, это не значит того, что всякий род пищи для человека безразличен. Коль скоро есть на то Божественные законы, то доколе они не отменены, принятие пищи, противной закону, будет осквернять человека, поелику происходит от сердца, не уважающего закон и угождающего плоти.) Другая половина притчи говорит о том, что источник нравственной нечистоты заключается в сердце человека и что, следовательно, желающим сохранить чистоту пред Богом надлежит очищать свое сердце.
Господь не коснулся законов о дозволительных и недозволительных видах пищи, которые должны были прекратиться вместе с отменением всего ветхозаветного устройства по утверждению Нового Завета между Богом и людьми и по утверждении закона духовного в сердцах нового Израиля. Но тем не менее открыл ученикам, что те законы, как внешние, и теперь далеко ниже внутренних.
Что значит приближаться к Богу устами, а сердцем далеко отстоять от Него? Произносить устами или принимать слухом из уст других молитвенные к Богу слова, но не соединять с ними сердечного внимания и духовной теплоты, короче, молиться без любви. Нетрудно суетность такой молитвы обнаружить даже простым, естественным рассуждением и побуждением природы. Что делает дитя, только начинающее мыслить, дабы получить желаемую вещь от отца или матери? Не соединяет ли оно для сего со своими прошениями всех, какие знает, выражений детской любви и нежности? Итак, не должны ли мы признать себя несмысленными более самих детей, когда думаем нашими хладными, без внимания, без любви, без сердца, произносимыми прошениями что-либо получить от Отца Небесного, Который именно зрит на сердце вместо того, что человек зрит на лице (1 Цар. 16:7)? Скажем ли, что Небесный Отец благ паче земных родителей и потому даст блага просящим у Него? Правда; но Он и праведен паче их и потому не может дать недостойным, и даже, по самой благости, не может дать блага зле просящим, дабы они не осквернили самого блага; но зле, конечно, мы просим, когда без любви просим у Всеблагого и Вселюбящего. Но что еще говорит закон духовный? Он показывает, что не только исполнение молитвы, но и самая молитва истинная и чистая без истинной и чистой любви невозможна. О чесом бо помолимся, учит апостол, якоже подобает, не вемы, но Сам Дух ходатайствует о нас воздыхании неизглаголанными: испытаяй же сердца весть, что есть мудрование Духа, яко по Богу ходатайствует о святых. И дабы Он, слыша сие, не остался в недоумении о том, как можно приобрести сие высокое ходатайство, апостол немедленно присовокупляет: вемы же, яко любящим Бога вся споспешествуют во благая (Рим. 8:26–28). Любовь к Богу все обращает в средства к нашему спасению и блаженству; без нее все средства не достигают сей цели. Не будет светить светильник без елея, и молитва не озарит духа без любви. Не взыдет без огня курение кадила, и молитва без любви не взыщет к Богу.
Не входящее во уста сквернит человека, но исходящее из уст, то сквернит человека. Чревоугодие в этих словах старается уловить предлог к уничтожению постов. Сказал Господь: «Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что исходит из уст, оскверняет человека». Из сего заключают, что все можно есть во всякое время, только бы душа была чиста.
Такое заключение противно смыслу изречения Христова. У евреев строго соблюдаем был обычай умывать руки пред вкушением пищи. Апостолы от сего обычая нередко отступали не намеренно, а случайно. Замечая это, книжники и фарисеи спросили Христа, зачем Его ученики нарушают предание старцев и не умывают рук, когда едят хлеб. Апостолы не запрещенную пищу ели, иначе бы фарисеи не умолчали, а дозволенную. Посему вопрос возбужден о нарушении не закона относительно пищи, а предания об умовении рук пред вкушением ее. Спаситель, обличив вопросивших, как сами они лицемерно извращали важнейшие заповеди, сказал во всеуслышание народу: «Не то, что входит в уста, оскверняет человека», не то, что употребляется в пищу, само собой делает его нечистым, но то оскверняет его, что исходит из его уст, а из уст исходят дурные сердечные помышления. Господь сими словами касается не нравственного или церковного различения пищи, не разборчивости в ней, заповеданной законом, но только самого ее вещества, входящего в наше тело для питания. Чисто ли пища приготовлена или неопрятно, умытыми или черными руками берет ее человек — это неважно. Если бы нечистота рук и пристала к ней, то не приразилась бы к душе, и самая пища как дар Божий не теряет своего достоинства от нечистого ее приготовления и принятия. Кому не случалось видеть, как земледельцы летом в поле едят свой хлеб, держа его в руках, замаранных землей? Мало ли таких работ и ремесел, что люди трудящиеся совсем не могут отмыть своих рук? Разве это вменяется им в грех? Нисколько. Но если бы кто из них замышлял худое, стал бы сквернословить, обижать других, чрез сие он бы изобличился, что у него душа нечистая и порочная.
«Ибо, — говорит Спаситель, — из сердца исходят злые помыслы, убийства, кражи, любодеяния, лжесвидетельства, хуления. Сие оскверняет человека, а есть неумытыми руками не оскверняет человека» (Мф. 15:19–20).
Не входящее в уста сквернит человека, но исходящее из уст, то сквернит человека. Господь сказал это не потому, чтобы не благоволил к посту или считал его не нужным для нас, — нет, и Сам Он постился, и апостолов научил тому, и в Церкви Своей Святой установил посты; а сказал это для того, чтобы, постясь, мы не ограничивались одним малоядением, или сухоядением, но заботились при этом и душу свою держать в посте, не поблажая ее пожеланиям и страстным влечениям. И это главное. Пост же служит могущественным тому средством. Основа страстей в плоти; когда измождена плоть, тогда словно подкоп подведен под страсти, и крепость их рушится. Без поста же одолеть страсти было бы чудом, похожим на то, чтобы быть в огне и не обгорать. У того, кто довольствует пространно плоть свою пищей, сном и покоем, как держаться чему-нибудь духовному во внимании и намерениях? Отрешиться от земли и войти в созерцание невидимых вещей и стремление к ним ему столь же удобно, как одряхлевшей птице подняться от земли.
Ничтоже есть внеуду человека входимо в онь, еже может сквернити его; но исходящая от него, та суть сквернящая человека. Это место и подобные ему, например: брашно не поставляет нас пред Богом, — выставляют обыкновенно нелюбители поста, полагая, что этим они достаточно оправдываюсь свое непощение по уставу и порядку Церкви. Насколько удовлетворительно это извинение, всякому, верному Церкви, ведомо. При пощении постановлено воздерживаться от некоторых яств не потому, что они скверны, а потому, что этим воздержанием удобнее постигается утончение плоти, необходимое для внутреннего преуспеяния. Такой смысл закона поста столь существен, что считающие какую-либо пищу скверною причитаются к еретикам. Неблаговолителям к посту не на этом надобно бы настаивать, а на том, что пост необязателен, хоть оно точно есть средство к одолению греховных позывов и стремлений плоти. Но это такой пункт, на котором им устоять никак нельзя. Если преспеяние внутреннее обязательно, то обязательно и средство к тому, считающееся необходимым, и именно пост. Совесть и говорит это всякому. Для успокоения ее твердят: «Я другим способом возмещу опущение поста», или: «Мне пост вреден», или: «Я пощусь, когда захочу, а не в установленные посты». Но первое извинение неуместно, потому что еще никто не ухитрился, помимо поста, сладить с своею плотию, и как следует устанавливать свое внутреннее. Последнее также неуместно, потому что Церковь — одно тело, и особиться в ней от других противно ее устроению; удалить себя от общих чинов Церкви можно только выходом из нее, а пока кто член ее, тот не может так говорить и того требовать. Второе извинение имеет тень права. И точно, в ограничениях поста снимается обязательство его с тех, на которых постное действует разрушительно, потому что пост установлен не тело убивать, а страсти умерщвлять. Но если перечислить таковых добросовестно, то окажется такая их малость, что и в счет их нечего ставить. Останется один резон — нехотение. Против этого спорить нечего. И в рай не возьмут против воли; вот только когда осудят в ад, хочешь не хочешь, а ступай: схватят и бросят туда.
Таковы наши греховные скверны! В числе их первыми поставил Господь помышления злые, а после них уже злые дела. Что ж, спросим: ужели худые мысли столько же сквернят человека, столько же греховны, как и худые дела?
Так именно! Даже внутренние наши скверны опаснее, нежели внешние грехи, потому что, согрешая наиболее мыслями и желаниями, мы всего менее обращаем внимание на грехи сего рода, нерадим о них и чрез то даем им более укореняться в нас и губить нас.
В самом деле, как действуют грехи внутренние? Свободно, во всех областях душевных: в области разума, в области воли и в области сердца; действуют, не стесняемые ничем отвне, без надзора чужого ока, действуют разбойники в своих пещерах, безопасно измышляя злые дела свои, готовя планы и средства для грабежей и убийств. Нам кажется большею частью, что мы, предаваясь то мрачным, то светлым мечтам, то эгоистическим, то симпатическим желаниям и чувствованиям, только играем и забавляемся — невинно, безвредно. Но что показывает опыт духовный? Эта игра самая опасная и вредная. Она питает страсти, приготовляет, облегчает им победу и открывает путь великим преступлениям, которые если иногда не совершаются, то потому только, что внешние обстоятельства задерживают действие злых начал внутренних.
Во сколько раз умножились бы беззакония в мире, если бы наши худые помышления и пожелания не находили препятствий в исполнении своем вне нас! Кровопролития, например, и человекоубийства тогда были бы почти так же часты, как и порывы гнева или сильные движения ненависти. Почему сказано: всяк, гневаяйся на брата своего всуе, повинен есть суду, то есть как убийца (Мф. 5:22); и всяк, ненавидяй брата своего, человекоубийца есть (1 Ин. 3:15)? Потому, конечно, что злоба внутренняя, не обнаруженная внешне, есть уже действительный грех против шестой заповеди. Тот, кто зрит на сердце, в душе, исполненной злобою или ненавистью, видит то же, что и в душе убийцы, то есть то же безобразие, ту же мрачность зла, с тем разве различием, что душа, скрывающая грех, представляется более отдаленною от раскаяния, чем та, в которой грех уже проявился внешне. Какая болезнь опаснее: та ли, которая выказывается наружными знаками и, давая знать о себе больному и окружающим его, побуждает их скорее искать врача, или та, которая скрывается внутри и действует неощутимо для самого болящего? Последняя тихо, незаметно, но все более и более подтачивает корень жизни в теле и, наконец, когда проторгается наружу и когда призывают врача, оказывается уже неисцелимою. Такова вредоносная сила и грехов внутренних! Согрешающий не замечает их в себе по самолюбию, которое и производит это зло, и им питается; вред делается заметным большею частью тогда, когда образовались постоянные грехи внешние или худые навыки, которых грешник преодолеть не в силах.
Теперь видно, отчего покаяние наше вообще бывает слабо и опыты исправления себя безуспешны. Мы не исторгаем в себе корней греховных, а как бы обрываем одни листья грехов. Корни грехов в сердце и глубоко затаены в нем, так что нужна для очищения грешника та сила, которая проникает до разделения души и духа, членов же и мозгов (Евр. 4:12), а для принятия этой силы нужно самоотвержение, действие самое болезненное для нашей самолюбивой природы, и, наконец, насаждение и охранение в сердце корня истинной жизни, то есть любви к Богу и ближним. Любовь к Богу должна наполнять всю душу и все помышления (Мф. 22:37), ибо иначе этот корень духовной жизни не сообщит силы своей всем силам души; любовь к ближним требуется равносильная любви к себе (ст. 39), без чего она не будет свободна от законопротивного самолюбия. Все это требует искоренения плевел духовных совершенного, по крайней мере, очищения непрестанного, самого бдительного, да некий корень горести выспрь прозябаяй пакость сотворит (Евр. 12:15). Все это необходимо для спасения; без того не обещается нам общение с Богом и Иисусом Христом. Всяк имеяй надежду сего общения, говорит святой Иоанн Богослов, очищает себе, якоже Он, Господь наш, чист есть (1 Ин. 3:3). Чистейший свет не допускает в общение свое нашей тьмы. Трудно это очищение, но с помощью благодати не невозможно, и если будет совершаться неослабно, то облегчается все более и более.
Молись, христианин, как можно чаще, молись об этом величайшем благе души твоей: сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Блажен, кто еще в здешней жизни очистит себя от всех скверн плоти и духа: он будет и на земле предвкушать высокое блаженство небесное; ибо блажени, сказано, чистии сердцем, яко тии Бога узрят.
От сердца исходят помышления злая. В сердце же откуда? Корень их в живущем в нас грехе, а разветвление их, размножение и определенный вид в каждом — от его собственного произволения. Как же быть? Сначала отсеки все, что от произволения. Это будет похоже на то, как если бы кто в дереве оборвал листья, обсек ветви и сучья и ствол отрубил почти до корня. Затем, не позволяй выходить новым отросткам — самый корень и засохнет; то есть не позволяй из сердца исходить злым мыслям, а исходящие отражай и отгоняй, и живущий в нас грех, не получая подкрепления, ослабнет и совсем обессилеет. В этом существо заповеди: трезвитеся и бодрствуйте. Внимайте себе. Препояшьте чресла помышлений ваших. При внимании надо держать рассуждение. Из сердца исходит не одно худое, но и доброе; не всякое, однако, доброе, внушаемое сердцем, исполнять должно. Что истинно должно исполнять, — это определит рассуждение. Рассуждение есть садовничий нож — одни ветви отсекает, а другие прививает.
Во время Своего путешествия по Галилее Иисус Христос приблизился однажды к пределам Тира и Сидона — двух языческих финикийских городов, знаменитых в древности богатством и торговлею. Тут произошла у Него одна замечательная встреча, о которой сообщает нам Евангелие (Мф. 15:21–28).
Из тех мест явилась к Иисусу женщина, родом хананеянка; у нее была дочь, одержимая беснованием. Любящее сердце матери пронзалось страданиями дочери, как своими собственными, и она в горьком чувстве беспомощности взывала к Иисусу: «Помилуй меня, Господи, Сын Давидов: дочь моя жестоко беснуется» (ст. 22). Спаситель, так часто оказывавший помощь по первому прошению других, даже прежде прошения, не дает ей ответа, подобно тому, как не отвечал прежде двум слепцам, искавшим Его помощи. Тогда начали ходатайствовать за нее апостолы и просили отпустить ее. На это Он сказал им, что Он послан только к погибшим овцам дома Израилева, то есть к людям дома Израильского. Женщина, между тем, подходит к Иисусу Христу, кланяется и снова просит: «Господи, помоги мне». Отвечая в прежнем тоне, Он говорит ей: «Несправедливо отнять хлеб у детей и бросить псам» (ст. 23–28).
Известно, что иудеи в своем пренебрежении к язычникам называли сих последних псами, а себе пред ними отдавали преимущество как сынам обетования; Спаситель применил это и к настоящему случаю. Как ни казался безотрадным этот ответ по первому впечатлению, только женщина приняла его с полной покорностью и просила, чтобы ей оказана была хоть та малая доля милости, какая доступна ее положению. «Так, Господи, — сказала она, — но и псы едят крошки, падающие со стола господ их» (ст. 27).
Следствием всего объяснения было то, что Спаситель воздал открытую похвалу великой вере женщины — и, по слову Его, дочь хананеянки сделалась здорова в тот же час.
Евангельское повествование об этом событии без особенных пояснений само сразу показывает нам, что составляет главный предмет его содержания. Это — великий опыт веры, обнаруженной хананеянкою. Кроме непреклонной твердости, которою запечатлена была эта вера, мы здесь усматриваем две частные черты, в которых выразилось ее превосходство. Оно выразилось, во-первых, в достоинстве того убеждения, какое имела хананеянка о Иисусе Христе, далее, затем, в той глубине смирения, которая при этом обнаружилась в сердце ее. Принося мольбу свою Христу, женщина именует Его Сыном Давидовым. Положим, что это наименование не выражает собою всей полноты наших христианских понятий о лице Спасителя; но тут слышится отголосок живой веры в обетованного Мессию; а эта уверенность в Его могуществе и это доверие к Его животворной силе, с которыми обращалась к Нему язычница, показывают, что в душе ее было очень высокое чувство уважения к Спасителю. Значит, несмотря на свою разноплеменность с иудеями, она имела такой верный и здравый взгляд на Его достоинство, какого не имели многие из самих иудеев, — так же хорошо была приготовлена к достойному Его принятию, как и те слепцы, которые, не видев Его лично, взывали к Нему с верою: «Сын Давидов! умилосердись над нами» (Мф. 9:27). Это показывает, что и над язычниками назирал попечительный Промысл Божий, Своими мудрыми путями приближая их к спасительному Царству благодати. Соседство с евреями, в котором находилась хананеянка вместе со своими соотечественниками, могло быть в особенности для них благоприятно с этой стороны. Далее, мы заметили, что превосходство веры, обнаруженной этою язычницею, выразилось в ее глубоком смирении. Мало того, что Спаситель не давал сначала никакого ей ответа на ее прошение, — Он как бы выразил даже нарочитое к ней пренебрежение как иноплеменнице. И нужно представить себе, какую борьбу должно было выдерживать ее сердце, когда в минуту тяжкой ее скорби отстраняют ее, как пса недостойного, и отвергают ее просьбу, исполненную доверия: данный ей ответ был не легче самого молчания. Но все эти трудности она препобедила силою смирения. Она не стала доказывать своих прав на большее уважение к ней; но в то же время, не изменяя своей надежде на Спасителя, искала воспользоваться тем небольшим правом на участие, которое при ней оставалось, — и этот подвиг ее веры увенчался полным успехом. По всему видно, что Спаситель хотел только испытать крепость этой веры и обнаружить ее пред всеми, чтобы тем торжественнее отдать ей должную награду. Нужно заметить, что таков именно всегда характер истинной веры: не высказывая лишних притязаний самомнения, она располагает человека к искреннему чувству самоунижения, и здесь уже, в прямом сознании всей меры собственного недостоинства, открывает ему светлый путь надежды на лучшее будущее.
Но почему Спаситель отзывался с таким видом пренебрежения о жене иноплеменнице? Ужели в самом деле эта женщина в глазах Его была не лучше пса, по сравнению с Его единоплеменниками? И каким образом Он говорит, что послан был к овцам дома Израилева, когда верные израильтяне, встречая Его сами же приветствовали в Его лице спасение, уготованное пред лицем всех людей, как, например, это высказал святой Симеон праведный (Лк. 2:30–31)? Так, спасение уготовано было для всех людей; но в историческом порядке событий оно должно было явиться между иудеями и прежде всего для иудеев; потому что собственно в их народной истории, начиная с отделения их племени от прочих, и далее, сосредоточивались те приготовительные действия Промысла Божия, которыми Он постепенно вел людей к принятию спасения. Язычники должны были воспользоваться этим даром вслед уже за иудеями, то есть приобщаясь уже к участию в том богатом наследии, которому давалось место среди сынов обетования: и, как показал опыт событий, это совершилось в наказание для сих последних и как бы в замену их самих, когда они сделались сынами отвержения. Доколе не легла на них печать этого отвержения, дом Израилев был домом Божиим, и Сын Божий, явившийся во плоти, обращался между ними, как сын в дому своем; в этом случае им действительно принадлежало преимущественное право на Его благодеяния, и самый дар избавления, ниспосланный для всех народов, составлял особенную славу людей Божиих, Израиля, по выражению того же Симеона (ст. 32). Что же касается тех выражений, в каких обращался Спаситель к хананеянке, то мы не имеем права выводить отсюда, будто действительно Он разделял со Своими соотечественниками их гордое пренебрежение к язычникам: то слово одобрения, которое Он потом произнес в пользу этой женщины, свидетельствовало, что Он смотрел на нее с участием и сострадательным вниманием и ценил в ней внутреннее расположение души, как и в лучших между израильтянами. Мы здесь видим только внешнее приспособление к народному взгляду евреев на людей языческого происхождения, а обстоятельства дела показывают, что такое приспособление не было здесь поблажкою или поощрением этому взгляду, но только, напротив, обличало очевидную несостоятельность и крайность оного; потому что сами же апостолы, принадлежавшие к роду иудейскому, побуждены были обратиться ко Христу с просьбою об иноплеменнице. Тут-то оказалось, что в Царстве благодати и спасения несообразно полагать такое резкое разграничение между израильтянами и язычниками, которое в ту пору допускали.
Иисус Христос однажды проходил страны Тирские и Сидонские. Евангелист не говорит, чтобы в этой земле языческой Господь учил, а из сказания евангельского видно только то, что Он проходил эту страну. Что чувствовал тогда, видя целые селения, покрытые тьмою язычества, Тот, Который готов был положить душу Свою за спасение всего человечества? Но еще не настало время благотворить язычникам; еще много оставалось небесному Посланнику совершить в самой Иудее. Между тем как Господь не хотел, чтобы кто-либо узнал Его в этой стране (Мк. 7:24), одна женщина, родом сирофиникиянка (ст. 26), узнала Его и громко вопила в след Ему: помилуй мя, Господи, Сыне Давидов, дщи моя зле беснуется (Мф. 15:22). Нетрудно было ей, жившей близ Иудеи, знать, что должен был, по пророчествам, явиться некогда Мессия, избавитель человеков; но кто уверил ее, что явившийся недавно в Иудее Пророк и Чудотворец есть тот самый ожидаемый Мессия, Сын Давидов? Почему не разделяла она со многими из иудеев других, ошибочных мнений о Спасителе? По всему видно, что сердце этой язычницы было уже, как добрая земля, напояемая росою небесною, что в нем уже действовало семя благодати Божией, и действовало так, что прорастило в нем веру, которую Сам Господь назвал великою. Обратим внимание на эту образцовую веру и не постыдимся поучиться у язычницы верующей.
Голос скорбной матери, голос язычницы верующей поражает слух всемилосердого Господа: помилуй мя, Господи, Сын Давидов, дщи моя зле беснуется. Всеведущий знал, из какого сердца происходят слова сии, и Спаситель человеков не мог не чувствовать в это время внутренней радости о том, что и между язычниками оказываются души, жаждущие Его Царствия, души верующие. И несмотря на то, Он не отвеща ей словесе. Что значит это молчание, эта как бы холодность милосердного Господа, с какою внемлет Он пламенной молитве? Последствия показывают, что Господу угодно было искушать веру хананеянки. Это испытание нужно было не для Него — всеведущего, но, во-первых, для самой хананеянки, в которой чрез искушение еще более утвердилась вера ее; потом для других, которым Спаситель хотел поставить примером терпеливую ее веру.
И приступльше ученицы Его, моляху Его, глаголюще: отпусти ю, яко вопиет вслед нас (Мф. 15:23). Молчание Господа заставило жену усугубить моления. Вопль ее побудил апостолов ходатайствовать пред Господом. Новое одобрение для просительницы! Но искушение веры ее еще не кончилось. Он же, отвещав, рече: несмь послан токмо ко овцам погибшим дому Израилева. Я, говорит Господь, пришел проповедовать и творить чудеса в народе Израильском, а не между язычниками. И действительно, Спаситель проповедовал одним иудеям; слово Его редко встречало язычников. До времени нужно было оказывать такое преимущество иудеям, которые несколько веков одни непосредственно пользовались и Богодухновенными мужами, и чудесами Божиими как народ избранный. Но слова Спасителя не значат того, что Он пришел спасти один народ еврейский. Он пришел пострадать и умереть за всех человеков, за иудеев и язычников; а только проповедовал не всем, предоставив апостолам Своим впоследствии пронести Евангелие во все народы. По воскресении Своем Он скажет им: шедше в мир весь, проповедите Евангелие всей твари (Мк. 16:15); шедше научите вся языки (Мф. 28:19). Итак, еще раз отказал Господь прошению жены; не внял, кажется, ходатайству самих апостолов. Что же делает твердая и терпеливая вера? Отреваемая, она еще более приближается к Господу. Жена прибегает к самым стопам Его, как бы преграждает путь Ему и снова молит; она же пришедши поклонися Ему, глаголющи: Господи, помози ми!
На столь усердное моление горестной матери милосердый Спаситель дает с виду немилосердный ответ. Он же, отвещав, рече: несть добро отъяти хлеба чадом и поврещи псом, — моление матери не только не принимается, но и отвергается как недостойное. Язычница сравнивается со псом по отношение к иудеям, нареченным чадами Божиими; она, по словам Господа, столь же мало стоит чудесной помощи Божией, как и пес хлеба в то время, когда голодны дети хозяина. Что должна была почувствовать при сем несчастная мать? Оскорбилась ли она таким сравнением? Нет! Вера ее соединяется со смирением и чрез то получает новую силу, непреодолимую. Ей, Господи! отвечает жена. Так точно! Я недостойная язычница, я великая грешница и не стою того, что принадлежит чадам. Но, продолжает дивная жена, и пси едят от крупиц, падающих от трапезы господей своих. «Господи! — как бы так хотела сказать хананеянка. — Трапеза, уготованная Тобою народу Божию, столь обильна, учение и благодетельные чудеса Твои в Иудее изливаются такою рекою, что для Тебя не будет великим и трудным делом помиловать одну несчастную язычницу, которая прибегает к Тебе, как пес под трапезу господина своего». После сего Господь уже не мог удержать Своего милосердия. За такое смирение, за такую высокую веру Он щедро награждает женщину и даже похваляет ее пред апостолами: о жено, велия вера твоя, буди тебе якоже хощеши. И исцеле дщи ея от того часа.
Рука Всеблагого и Всемогущего не сократится в подаянии нам даров Своих, если они нужны и полезны нам, только бы вера наша не сократилась, не ослабела и только бы мы не возгордились своими силами или добродетелями. Сознание своего недостоинства и слабости необходимо верующему, когда он просит милости Всесильного.
Вышедши из пределов Тира и Сидона, Иисус Христос за иорданскою стороною, чрез пределы Десятиградия, пришел к морю Галилейскому и, взошедши на гору, сел там. Тут привели к Нему глухого косноязычного и просили Его, чтобы возложил на него руку. Иисус Христос, отведши его от народа в сторону, вложил персты Свои в уши его, и, плюнув, окропил язык его; потом воззрел на небо, (давая разуметь, что помощи надобно ожидать от Бога), вздохнул, (показывая, чтобы немой этим вздохом заменил словесную молитву) и сказал: «эффафа», то есть отверзись! И тотчас отверзся слух его, и разрешились узы языка его: и стал говорить чисто. И запретил им, чтобы никому не сказывали. Но чем более Он запрещал им, тем более они разглашали.
Приводили к Нему и других больных, хромых, слепых, немых, увечных, и повергли к ногам Его. Он исцелял всех; так что в изумлении говорили о Нем: «Как все это хорошо Он делает! Дает глухим слышать, немым говорить, хромым ходить и слепым видеть!» И прославляли Бога Израилева.
Так как к этой за Иорданской пустыне народу собралось множество, и нечего было им есть, то Иисус Христос, подозвав учеников Своих, сказал им: «Жаль Мне этого народа. Вот они уже три дня при Мне, а пищи с ними нет. Отпустить их голодными не хочу, чтобы не ослабели в дороге, потому что некоторые из них пришли издалека». Ученики Его на это сказали Ему: «откуда нам здесь в пустыне взять столько хлебов, чтобы накормить такое множество»? Иисус Христос спросил их: «Сколько у вас хлебов?» — Они сказали: «Семь». Тогда велел народу возлечь на землю. И, взяв семь хлебов, воздал хвалу Богу, преломил и стал раздавать ученикам Своим, а ученики разносили народу. Еще было у них несколько рыбок. Он благословив велел раздать и их. И ели все и насытились. И собрали оставшихся кусков семь полных корзин. А евших было около четырех тысяч человек, кроме женщин и детей. После этого Иисус Христос отпустил их.
И тотчас Иисус Христос, вошел в лодку с учениками Своими, переправился на западный берег Галилейского озера в места, лежащие близ Галилейских городов Магдалы и Далмануфы. Здесь приступили к Нему фарисеи и саддукеи и начали спорить с Ним, и, искушая Его, требовали от Него показать им знамение с неба. На это Он отвечал им: «(Иногда) вы гадаете с вечера: завтра хорошая погода, потому что небо красно; или (замечаете) поутру: сегодня ненастье будет, потому что небо багрово. Лицемеры! Вы умеете распознавать лице неба; отчего же знамений настоящего времени не узнаете? Для чего и по самим себе не судите, чему быть надлежит?» Потом глубоко вздохнул и сказал: «Для чего этот лукавый и прелюбодейный род знамения ищет? Истинно говорю вам: знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка!» И с этими словами оставил их.
Он сел опять в лодку и отплыл на другую сторону озера, опять в Перею. На этот раз ученики Его забыли запастись хлебом, и больше одного хлеба не имели с собой. А Он между тем сказал им: «Смотрите, берегитесь закваски фарисейской и саддукейской и закваски Иродовой». Они было подумали про себя: «Он, верно, делает нам намек, что мы хлебов не взяли». Но Иисус Христос, уразумев то, сказал им: «Зачем вы думаете, маловерные, что хлебов не взяли? Вы все еще не вникнете и не вразумитесь? Неужели ваш ум так ожестел? Есть глаза, и не видите? Есть уши, и не слышите? И не помните? Когда пять хлебов Я преломил на пять тысяч человек, сколько коробов наполнили вы собранными кусками?» Говорят Ему: «Двенадцать». «А когда семь хлебов на четыре тысячи, — сколько корзин наполнили вы собранными кусками?» Они сказали: «Семь». И сказал им: «Как же не разумеете, что Я не о хлебе сказал вам, предостерегая вас от закваски фарисейской и саддукейской?» Тогда поняли, что Он говорил им не о закваске хлебной, а о лицемерном благочестии, к которому приучали фарисеи, о неверии в Провидение Божие и бессмертие души, которое внушали саддукеи, и о притворстве, которое во всем своем поведении высказал Ирод.
Фарисеи и саддукеи просили Господа показать им знамение; а того и не видели, что знамение у них было пред глазами. Господь Сам был знамением; Его учение и дела ясно показывали — Кто Он; другого свидетельства не нужно было. Дела, яже Аз творю, та свидетельствуют о Мне, говорил Он иудеям. «Лице неба, — обличал их Господь, — рассуждать умеете, а знамение времени искусить не можете». Отчего так сделалось с ними? Оттого что они жили внешнею жизнью, а внутрь себя не входили. Без собранности же, без внимания и самоуглубления дел Божиих ни заметить, ни уразуметь нельзя. То же продолжается и доселе. Христианство у всех пред глазами как истинное знамение Божие, а смотрящие на него не видят того, колеблются в вере и отступают. Очи их теряют способность видеть на нем печать Божественности, и они готовы просить особенных знамений с неба, подобно иудеям. Но знамение не дается, потому что ищущие ищут того только искушающе, а не затем, чтобы идти путем Христовым. Ты только вступи на этот путь и с первого же шага увидишь, что он Божествен, ведет к Богу, и Бога к тебе приближает. Иудеям сказал Господь: «Знамение не дастся… только знамение Ионы пророка». И нынешних неверов провидел Господь и им предуготовил ответ: явится знамение Сына Человеческаго на небеси, и тогда восплачутся вся колена земная…
Знамения времен — это несомненные признаки ожидаемых, приближающихся или наступающих событий.
Когда ученые иудеи выразили Христу Спасителю желания видеть от Него знамение с неба или чудо для удостоверения в Его Божественном посланничестве, Он с укоризною сказал им: «Лицемеры! Различать лицо неба, угадывать ведро и ненастье вы умеете, а знамений времен не можете», то есть признаки наступлений известных явлений в природе для вашего разума удовлетворительны, а очевидные признаки исполнения воли Божией в событиях вашей жизни не представляют достаточных оснований для вашей веры и убеждения. «Знамение не дастся вам, — заключил Господь, — кроме знамения пророка Ионы» (ст. 1), что значило: наблюдайте за событиями и увидите на Мне исполнение прообразования, данного вам в пророке Ионе, которое заменит вам чудо.
Здесь мы можем видеть указание на два рода знамений будущего. Первые в пророчествах, прообразованиях и учении Слова Божия. Кроме знамения пророка Ионы, указанного Господом, для нас довольно в этом роде привести еще одно, данное Богом чрез пророка Исаию: «Сам Господь даст вам знамение, — говорит пророк, — се Дева во чреве приимет и родит Сына и нарекут имя Ему Еммануил» (Ис. 7:14). Любители Священного Писания знают, что оно преисполнено подобными знамениями в смысле предуказания будущего в слове и образах.
Второй род знамений — это черты в самих наступающих событиях, соответствующие предуказаниям, данным относительно их в слове Божием. В этом роде знамение дано было ангелом пастырям вифлеемским в доказательство истинности события рождения Спасителя мира: се вам знамение: обрящете Младенца повита, лежаща в яслех (Лк. 2:12). Сюда же относится указание, данное Иисусом Христом иудеям по прочтении Им Самим в синагоге пророчества Исаии о чудесах и благодеяниях, которые имел совершить Мессия по Своем пришествии: «Ныне, — объяснил Господь, — исполнилось Писание сие, слышанное вами», в чем все согласились с Ним (Лк. 4:17–22). Таким же указанием отвечал Господь ученикам Иоанна Крестителя, посланным узнать от Него Самого, — Он ли Мессия, или ожидать другого: «Скажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозирают, хромые ходят, прокаженные очищаются… и блажен, кто не соблазнится о Мне» (Мф. 11:5–6). Наконец, при торжественном входе в Иерусалим, смотря на город с горы Елеонской и заплакав о предстоящем ему страшном разорении, Господь сказал: «О, если бы хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но ты не узнал времени посещения твоего» (Лк. 19:41–44).
Таким образом, в созерцательном исследовании судов Божиих о народах и всем человечестве, открытых нам в Слове Божием, и во внимательном сличении с ними событий своего времени мы имеем способ приблизительно узнавать предлежащее нам будущее — счастливое или несчастное. Руководственное наставление в этом смысле к уразумению приближения великих событий Господь дал нам в изображении признаков Своего второго пришествия, Страшного Суда и кончины мира (Мф. гл. 24).
Где же мы должны установить главную точку зрения для практических наблюдений за знамениями времен? Где должны сосредоточиваться признаки приближения времен благоприятных и несчастных? — Обличая иудеев за невнимание к знамениям, являющимся в их собственной жизни, Господь сказал: «Лице земли и неба рассматривать умеете: зачем же вы по самим себе не судите, чему быть должно?» (Лк. 12:56–57). Итак, средоточие признаков для распознания времен в нас самих. Христианин не может принять ни той мысли о судьбах народов, что они по силе механического саморазвития природы вместе со всем миром движутся в неизвестное будущее, ни той, что они в целом своем составе, как и все земные тела, в свое время по неизбежным законам всего земного рождаются, расцветают, старятся и умирают, что, казалось бы, оправдывается и историею исчезновения с лица земли древних великих народов. Народы живут и движутся по законам свободы. Народ хочет жить и будет жить; он желает занять видное место в истории и займет его; он хочет быть великим и счастливым и будет велик и счастлив, потому что его собственная участь в его руках, в его свободе. «Жизнь и смерть предложил я тебе», — сказал Моисей народу израильскому, указывая на данный ему закон Божий. «Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое» (Втор. 30:19).
Прекрасное разъяснение зависимости судьбы народа от его свободы находим мы у пророка Иеремии (гл. 18). Здесь излагается учение о долготерпении Божием. Оно в книге Бытия пояснено и примером. Изрекая Аврааму обетование о даровании его потомству земли Ханаанской, Господь сказал, что еще время для исполнения этого обетования не пришло, потому что «мера беззаконий аммореев (живших в земле Ханаанской) еще не исполнилась» (Быт. 15:16). Но чрез пятьсот лет мы видим в истории такое страшное истребление народов ханаанских, которое приводит в ужас и недоумение людей, расширяющих мысль о Божием милосердии вопреки учению Слова Божия об Его правосудии.
Итак, вот где тайна того великого значения, какое имеет для народов наблюдение за знамениями времен. Кроме общего напоминания о деснице Божией, наказующей народы за грехи их с целью исправления, нам внушается бдительность и внимание к тем знамениям или явлениям в народной жизни, которые могут совершенно лишить нас милости Божией и истощить Божие к нам долготерпение.
Приходит Иисус Христос в заиорданскую Вифсаиду. Здесь приводят к Нему слепого и просят прикоснуться к нему. Он, взяв слепого за руку, вывел его вон из селения и, плюнув ему на глаза, возложил на него руки и спросил его: «Видишь ли что»? — Тот, прозрев, сказал: «Вижу людей как деревья, и они ходят». (Таково могло быть ощущение у человека, который, не пользовавшись зрением с самого рождения, вдруг открывает глаза и не привык еще различать вещи по их виду, а замечает только их покой или движение). Иисус Христос опять возложил руки на глаза ему, и велел ему взглянуть и стал видеть все ясно, различая и вид, и близость, и отдаление предметов. И послал его Иисус Христос домой, сказав: «И в селение не заходи, и не рассказывай никому из селения».
Вифсаидского слепого Господь не вдруг исцелил, но сначала неполно, а потом полно, так что он стал видеть все ясно. Для чего Господь так сделал, Ему Единому ведомо. Мы же возьмем отсюда следующую мысль: если считалось нужным исцелить телесное зрение постепенно, то тем более такая постепенность необходима в просветлении очей ума нашего. Так оно и было. В патриархальный период Богооткровенное ведение было не сложно, в период подзаконный оно стало сложнее и подробнее; в наш христианский период оно еще подробнее и возвышеннее; но конец ли? На земле высшего не ожидай, а на том свете будет. Два святых апостола удостоверяют нас в этом, святой Иоанн и Павел. Ныне видим все, как сквозь тусклое стекло, а тогда все увидим ясно. Но и там будут степени умственного просветления, ибо область ведения Божия беспредельна. На земле же откровение Божие уже завершено; нечего и мечтать о высшем; все имеем, что нужно: усвой и живи тем. Христианское откровение впереди не обещает нового откровения; но только то, что Евангелие будет узнано во всем мире, и что эта повсюдность и всеобщность ведения Евангелия есть предел бытию настоящего порядка вещей. Тогда вера ослабеет, любовь иссякнет, жизнь станет тугой, и благость Божия положит конец миру.
Мф. 16:13–18. Кого Мя глаголют человецы быти, Сына Человеческого, то есть обетованного Мессию? (ср. Дан. 7:13) — спрашивал Иисус Христос приближенных учеников Своих. Ученики отвечали: одни — Иоанна Крестителя, другие — Илию, иные — Иеремию или единого от пророков. — Вы же кого Мя глаголете быти? Тогда Симон Петр исповедал: Ты еси Христос, Сын Бога живаго! На сие Иисус сказал в ответ: блажен еси, Симоне, вар (сын) Иона, яко плоть и кровь не яви тебе, но Отец Мой, Иже на небесех. И Аз тебе глаголю, яко ты еси Петр, и на сем камени созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей (Мф. 16:13–18). Вот место, где Иисус Христос в первый раз говорит о Церкви Своей!
И прежде ученики исповедали Его Сыном Божиим (Мф. 14:33), но тогда не было слова о Церкви, вероятно, потому, что к тогдашнему случаю примешивалось маловерие Петрово, и самое исповедание основывалось на виденном чуде — спасении апостола Петра от потопления и укрощении бури, чем спаслись и прочие ученики, бывшие на корабле; потому-то они и говорили: воистину Божий Сын еси; но потому-то и вера их, может быть, была не так совершенна, как здесь вера Петрова. Здесь же без всяких посторонних обстоятельств, которые могли бы возбуждать веру, исповедание апостола Петра льется стремительною речью: Ты еси Христос, Сын Бога живаго! Видно, что сие исповедание излилось из всей души Петровой, проникнутой верою в Иисуса как Христа, Сына Божия, видно, что такого полного, сердечного исповедания ученики Христовы не изрекали еще ни однажды, хотя уже исповедали Его Сыном Божиим; и Сам Иисус Христос замечает, что такое исповедание внушили апостолу Петру не плоть и кровь, то есть не соображения просто человеческие, по коим иные называли Иисуса то Иоанном Крестителем, то Илиею, то Иеремиею, то единым от пророк, но Сам Отец Небесный, Который, по слову Христову, один и привлекает людей к Сыну (Ин. 6:44). Потому-то, как доселе не было столь полной веры и такого сердечного исповедания Иисуса Христом, Сыном Божиим, то есть истинным Мессиею, так не было и слова о Церкви. Что же из сего должно заключить? То, что твердая, сердечная, Самим Богом в сердце человека производимая вера во Христа и есть в человеке тот камень, на котором Христос созидает Церковь Свою.
Но не есть ли этот камень — Симон, поименованный Петром, или Петр, переименованный из Симона, как некоторые полагают? Сему мнению, кажется, служит опорою и значение имени Петр, и название оным Симона. Петр, как и в другом месте (Ин. 1:42) Кифа (сирийское), означает гору, скалу или камень; для чего ж Петру и такое имя, если не быть ему основным камнем Церкви Христовой? Но не очевидно ли, с другой стороны, что сие наименование относится не к лицу Симона, но к твердой его вере? Как бы так сказал ему Иисус: «Настоящее исповедание твое так твердо, как скала; по ней называю тебя Петром; и на сем камени, на такой-то скале, на таком-то твердом, как скала, исповедании, Я созижду Церковь Мою». Такая вера, без сомнения, не может ограничиваться одним лицом апостола Петра, как и не один Петр призывается в Церковь; между тем с неподвижностью скалы, на которой бы могла основаться Церковь так прочно, чтобы и врата адова, то есть все усилия врагов ее, не могли одолеть ее, нельзя, кажется, в самом Петре согласить ни троекратного отречения его от своего Учителя (Мф. 22:64–75), ни всенародного обличения, сделанного ему апостолом Павлом (Гал. 2:11–14); как же после сего апостол Петр мог быть основным камнем Церкви? Разве скажут, что он первый имел твердое дерзновение проповедать Иисуса Христа иудеям (Деян. 2:14 и далее) и язычникам (Деян. 10:1 и до конца), и, следовательно, первый положил основание, или лучше, начало созиданию Церкви? Но сие, очевидно, не то значит, что апостол Петр был основным камнем Церкви Христовой, а то, что он был первым по ревности и решительности соработником Богу и искусным строителем Церкви (1 Кор. 3:9–10), созидавшим, подобно прочим апостолам, на данном уже основании или камне, который собственно и единственно есть Иисус Христос. Основания бо иного, говорит апостол Павел, никтоже может положити паче лежащаго, еже есть Иисус Христос (ст. 11; ср. Мф. 21:42; Мк. 12:10; Лк. 20:17; Деян. 4:11; Пс. 117:22–23; Ис. 28:16), в чем совершенно согласуется с ним и сам апостол Петр (1 Пет. 2:4–8). Посему ежели можно назвать его основанием Церкви, то в таком только смысле, в каком и прочие апостолы и пророки называются таким основанием в словах апостола Павла, называющего верующих — назданными на основании Апостол и пророк, сущу краеугольну (камню) Самому Иисусу Христу (Еф. 2:20–21); но и здесь без всякого особого преимущества пред другими апостолами, как бы Петр был, если не основным камнем, то главою Церкви, дабы в церквах, местностью или временем разделяемых, не произошло того же, что произошло некогда в Коринфской церкви, где иной говорил я Павлов, другой — я Аполлосов, тот — я Кифин (Петров), сей — я Христов? Еда разделися Христос? Еда Павел распятся по вас (1 Кор. 1:12–13)? Кто Павел, кто Аполлос (кто, следовательно, и Петр), как не служители только, посредством которых вы уверовали? — писал апостол Павел (1 Кор. 3:5). Таким образом, чтобы яснее и полнее сказать о сем предмете, говорим, что основный камень Церкви вне человека — есть Иисус Христос, а в самом человеке — твердая вера в Него; апостол же Петр есть, как и прочие апостолы, только служитель Церкви, первый по предупредительной своей решительности, с какою он начал свое служение, а не по какому-либо преимуществу, впрочем, и столп Церкви, как Иаков и Иоанн (Гал. 2:9).
На сем-то камени — на Христе и твердой вере в Него как Сына Божия — и созидает Господь Свою Церковь так прочно, что врата адова не одолеют ей. Сие выражение, впрочем, по отношению к людям, очевидно, не значит того, чтобы вера их была всегда так тверда, что врата адовы никогда не одолеют ее; вера апостола Петра в первом исповедании так твердая впоследствии, как известно, поколебалась; равно нельзя поручиться и за веру каждого человека, всегда свободного по сердцу и несвободного от падения; но значит, что для того, дабы верующие могли, как камение живо (1 Пет. 2:4–5), составлять Церковь столь твердую, чтобы врата адовы не одолели ее, им прежде и паче всего необходима вера во Христа, столь же твердая, сколько она была тверда в первом исповедании апостола Петра. Буди, христианин, верен даже до смерти (Откр. 2:10).
Ты еси Петр, и на сем камени созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей (Мф. 16:18). Дабы правильно разуметь, каким образом на сем камени, который есть апостол Петр, создана Церковь, должно прежде всего утвердить коренную истину, что всеобщее, глубочайшее основание, также и первый краеугольный камень здания церковного есть не иной кто, как Иисус Христос, Сын Бога живого. Основания, говорит апостол, инаго никтоже может положити паче лежащаго, еже есть Иисус Христос (1 Кор. 3:11). Наздани, говорит он также в другом месте христианам, на основании Апостол и пророк, сущу краеугольну Самому Иисусу Христу, о Немже всякое создание составляемое растет в Церковь Святую о Господе, о Немже и вы созидаетеся в жилище Божие Духом (Еф. 2:20–22). Посему и Петр положен в основание Церкви не прежде, как он положил основание Христа. Прежде Петр сказал Господу: Ты еси Христос, Сын Бога живаго. Потом уже Господь сказал Петру: ты еси Петр, и на сем камени созижду Церковь Мою. Примечайте и то, что хотя Господь обещает Петру на нем создать Церковь: на сем камени созижду, но не обещает, чтобы Церковь была его, а называет ее Своею: созижду Церковь Мою. Каким же образом на сем камени, который есть Петр апостол, создана Церковь Христова?.. Когда Иисус Христос явился в мире, тогда стояла церковь иудейская, а христианской даже основания не видно было; основание разумейте то, о котором теперь говорено было. Тайну сего основания прежде всех Петру не плоть и кровь явили, то есть не человек возвестил, но явил Отец, Иже на небесех (Мф. 16:17). Ты еси Христос, Сын Бога живаго, сказал Петр, и открылось основание Церкви христианской. Прежде всех Петр увидел сие основание, и прежде всех возлег на сем основании сей камень, и прежде прочих апостолов получил обещание, что на нем самом возвысится потом здание. Ты еси Петр, и на сем камени созижду Церковь Мою. Действительное созидание на сем камени началось по сошествии Святого Духа на апостолов. Посмотрите, как и теперь, прежде прочих, и как твердо полагает Петр прежде положенное основание, еже есть Иисус Христос. Твердо убо да разумеет весь дом Израилев, говорит Петр иудеям, яко и Господа и Христа Его Бог сотворил есть сего Иисуса, Егоже вы распясте (Деян. 2:36). Смотрите далее, как быстро растет здание: приложишася в день душ яко три тысящи. И далее: мнози от слышавших слово вероваша; и бысть число мужей яко пять тысящ. Вскоре присоединились к Петру в деле сего созидания и прочие апостолы: и по нескольких летах Иаков и пресвитеры его в одном Иерусалиме уже не тысящами, но тьмами считали христиан, указывая их Павлу: видиши ли, брате, колико тем есть иудей веровавших (Деян. 21:20)! Видите уже, без сомнения, и разумеете, каким образом на камени, который есть Петр апостол, созидалась Церковь Христова. Она созидалась проповедью Петра и прочих апостолов, крещением от них, помазанием Святого Духа чрез их рукоположение, таинственным преподанием от них животворящего Тела и Крови Христовых верующим, друг друга приимательным от них распространением священства со властью тайнодействовать и вязать и решить духовно, чрез что созидание Церкви, апостолами начатое, и после того, как сии камни основания и утверждения сокрылись в Церкви невидимой, небесной, также чрез их преемников, пастырей и учителей, непрерывно продолжает Верховный Зиждитель Христос. Той дал есть овы убо Апостолы, овы же пророки, овы же благовестники, для начатия созидания, овы же пастыри и учители для продолжения созидания, тех и других вместе, к совершению святых, в деле служения, в созидание тела Христова, Павел ли кто, Аполлос ли, или кто бы то ни был, но по преемству от них приявший то же дело служения, Богу есмы споспешницы, а вы Божие тяжание, Божие здание есте (1 Кор. 3:9).
И врата адова не одолеют ей. Можно ли было ожидать иного? Если Зиждитель Церкви есть Бог и Христос Его, то кто может быть ее разрушителем? Какой враг, ищущий ее разрушения, может быть так силен, как Бог, Который ее утверждает и подкрепляет? Верно слово: и врата адова ж одолеют ей.
Если испытующий спросит, почему и в каком разуме Господь не просто здесь именует ад, но в особенности указует врата адова, — в разрешение сего приметим, что Господь в изречении Своем Церковь уподобляет зданию града, которому другой, враждебный град в созидании препятствовать и которое разрушить старается, как сие особенно испытали иудеи с Иерусалимом после пленения Вавилонского. У врат града, по древнему обыкновению, собирались обладающие градом и старейшины его для общественных совещаний и предприятий. Врата града враждебного бывают особенно страшны, и потому особенно могут быть указаны, когда входит в них вражеское войско. Посему когда Господь не просто именует ад, но в особенности указует врата адова, — чрез сие представляется уму нашему все, что ад имеет наиболее страшного и могущественного, если можно назвать могуществом его хитрость и ярость.
Едва открылось на земли созидание Церкви Христовой, как и врата адовы отворились и изрыгнули против нее многочисленные враждебные силы и многообразные орудия. Врата адовы отверзлись против христианства на земли в иудействе и в язычестве. Сила и хитрость, клевета и ласкательство, угрозы и прельщения, невежество народа и тонкости ученых, буйство черни и искусство правительства, поругание, изгнание, грабительство, мучения, множество известных и новоизобретенных родов ужасной смерти, все подвигнуто было, чтобы одолеть Церковь христианскую. И что же? Синагога, храм и град иудеев, капища, идолы, престолы, воинства, целый мир язычников — всё рушилось и рассыпалось в прах; а Церковь Христова осталась, возросла, утвердилась, возвысилась, расширилась, восгосподствовала. Ад, посрамленный, но не истощившийся в хитростях и злобе, хотел было подкопаться под основание Церкви и отворить себе новые тайные врата против Церкви чрез ереси и расколы, но где уже Арий, Македоний, Несторий, Диоскор и множество древних и новых ересеначальников и раскольников с их сонмищами? Врата адова отворились в сем случае против Церкви только для того, чтобы ее изверги туда низринулись, а ей не одолели, и поелику небо и земля прейдут, словеса же Христовы не мимо идут, никогда, никакими усилиями, ни ухищрениями, врата адова не одолеют ей.
Ст. 19. И дам ти ключи Царства Небеснаго: и еже аще свяжеши на земли, будет связано на небесех: и еже аще разрешиши на земли, будет разрешено на небесех.
Выражение дам ти ключи Царства Небеснаго означает то же, что последующее за ним изречение: еже аще свяжеши на земли, будет связано на небесех и проч. «Неужели ключи те получил Петр, а Павел не получил? Петр получил, а Иоанн, Иаков и прочие апостолы не получили? Не в Церкви ли те ключи, где ежедневно отпускаются грехи? Эти ключи и право вязать и решить получил не один человек, но единая вселенская Церковь. А что действительно Церковь получила сие право, а не одно исключительное лицо, это видно из другого места, где Господь то же самое говорит и ко всем Своим апостолам (Ин. 20:22–23 и Мф. 18:18). Так Церковь связывает, Церковь разрешает: связывает и разрешает Церковь, основанная на краеугольном камне — Самом Иисусе Христе» (блж. Августин).
Ст. 20. Тогда запрети Иисус ученикам Своим, да никомуже рекут, яко Сей есть Иисус Христос.
«Для чего Он запретил? Для того, чтобы по удалении соблазнителей, по совершении крестного подвига и по окончании всех Его страданий, когда уже некому было препятствовать и вредить вере в Него многих, тогда чисто и твердо напечатлелось в уме слушающих верное о Нем понятие. Поелику могущество Его не столь еще очевидно обнаруживалось, Он хотел, чтобы апостолы тогда уже начали проповедовать, когда очевидная истина проповедуемого и сила событий будут подтверждать слова их. Ибо иное дело видеть, что Он то чудодействует в Палестине, то подвергается поношениям и гонениям, особенно когда за чудесами должен был последовать крест. Иное же дело видеть, что вся вселенная Ему поклоняется и верует в Него, и что Он уже не переносит ни одного из тех страданий, которые претерпел. Посему-то и повелел никому не сказывать…
Если те, которые видели многие чудеса и слышали столько неизреченных тайн, соблазнялись при одном слухе о страданиях, притом не только прочие апостолы, но и верховный из них Петр, то представь, какому бы соблазну подвергся народ, знавши, что Иисус Христос есть Сын Божий, и потом увидевши, что Его распинают и оплевывают, между тем как не разумел сокровенного в сих тайнах, не принял еще Духа Святого?
Итак, справедливо запретил Он сказывать прежде креста народу, когда прежде креста опасался все открыть и тем, которые должны быть наставниками» (св. Иоанн Златоуст).
После исповедания Петра Иисус Христос начал открывать Своим ученикам, что Сыну Человеческому много должно пострадать в Иерусалиме, быть отвержену старейшинами, первосвященниками и книжниками, быть убиту и в третий день воскреснуть. И это говорил Он открыто, а не намеками и не притчами.
Но Петр, отозвав Его, начал противоречить Ему. «Сохрани Бог! — говорил он. — Этого не будет с Тобою, Господи!» То есть Петр позволил себе советовать своему Учителю и Господу не уступать врагам и не дозволять, чтобы они унизили в Нем достоинство Мессии. Он полагал, что кто терпит, тот унижен, а кто заставляет страдать, тот имеет превосходство и силу, и не понимал еще, что именно в страданиях Христовых заключена сила искупления всего рода человеческого.
Иисус Христос, обратившись и взглянув на учеников Своих, строго сказал Петру: «Отойди от Меня, враг! Ты Моим намерениям ставишь препятствие, потому что у тебя на мысли не то, что Богу угодно, а что человеку приятно». Потом, подозвав народ с учениками Своими, сказал всем: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя» (не думай о себе и о своих выгодах), «каждый день бери крест свой» (переноси неприятности, огорчения и несчастия, которые без твоей вины падают на тебя); «и следуй за Мною. Потому что кто хочет душу (жизнь) свою сберечь, тот потеряет блаженную жизнь в вечности, а кто не пощадит души (жизни) своей ради Меня и Евангелия, тот спасет ее» и обретет блаженную жизнь. «А что пользы человеку, если бы он и целый мир приобрел, душе же своей повредил и себя самого погубил? И какой выкуп мог бы дать человек за душу свою? Потому что если кто постыдится Меня и Моих слов среди этого прелюбодейного и грешного рода, того и Сын Человеческий постыдится в Свое пришествие. А Он приидет во славе Своей и Отца Своего со Своими святыми ангелами и тогда воздаст каждому по делам его».
Слушая это, многие, естественно, могли подумать (и, вероятно, думали), что, проповедуя терпение, лишения, страдания, Иисус Христос не соберет Себе последователей, а, напротив, суровым учением отдалит от Себя и тех, которые теперь присоединились к Нему, конечно, в ожидании близких выгод и почестей, да и Сам едва ли прославится.
И Господь заключил Свою речь словами: «Истинно говорю вам: некоторые из стоящих здесь не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем, и Царствие Божие пришедшее в силе».
Намереваясь преподать Свое учение, Спаситель Сам подозвал к Себе народ с апостолами; это значило, что Он хотел им сообщить нечто в особенности важное и для всех необходимое. Рассмотрим прежде ход главных мыслей этой проповеди, а потом обратим внимание на те особенности, которые в ней представляются.
Спаситель начал так: иже хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой и по Мне грядет (ст. 34); «кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, возьми крест свой и последуй Мне». Беседа начинается простою речью о последовании Христу. Предмет этот был всякому понятен больше или меньше, потому что с появлением Христа, как нового и великого Учителя, естественно, должен был образоваться особенный круг Его приверженцев или последователей в среде людей, сочувствовавших Ему и доверявших Его учению. А при постоянном видимом обращении Христа с народом во время Его земной жизни многие осуществляли это даже (буквально) видимым образом, на деле, то есть следовали за Христом повсюду и разделяли с Ним труды Его, путешествия, оставляя прежние житейские дела свои и будучи заняты одним лишь тем, что Христос делал и говорил на поприще Своего служения. И это было делом не малой важности. Спаситель Сам некоторых призывал к тому, как, например, апостолов Матфея, Петра, Иоанна и других лиц, а другие высказывали собственное желание ходить за Ним, тоже, разумеется, в качестве учеников Его. Но здесь же и обнаружилось, что не все призываемые были одинаково приготовлены следовать за Ним, да и Сам Он, без сомнения, соображаясь с теми же различиями внутренних настроений, не всякому дозволял это (см. Мф. 8:19–22).
В отношении ко всем нам вообще это последование Христу, очевидно, должно принимать в первом, более обширном смысле, то есть как сердечное и твердое последование примеру и учению Христову во всех поступках своей жизни. На все указанные случаи Спаситель хочет теперь сделать открытое объяснение касательно того, кто именно и при каких условиях может войти в число Его последователей. Относительно того, кто может быть последователем Христа, не делается собственно никакого ограничения, а дается на то право всякому, «кто хочет», у кого есть добрая воля; одно только здесь и усматривается разграничение, определяемое самим ходом дела, — разграничение между желающими и нежелающими. Но вот зато определяются далее и точные условия, среди которых должен проходить путь истинного последования Христу. Здесь-то и делается испытание доброй воле человека. «Кто хочет идти за Мною, — говорит Спаситель, — отвергнись себя». Что значит отвергаться себя? Как бы ни объясняли себе это выражение, — во всяком случае, оно, по своему решительному тону с первого же раза внушает человеку отношения к самому себе, не совсем благоприятные, по крайней мере с обыкновенной, житейской точки зрения. В другом месте Спаситель выражается еще решительнее: аще кто грядет ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матерь, и жену, и чад, и братию, и сестр, еще же и душу свою, не может Мой быти ученик (Лк. 14:26); тут прямо как бы внушается человеку чувство ненависти к самому себе. При взгляде на те необузданные проявления самолюбия, из которых вообще слагается жизнь человека ветхого, становится понятным, почему Спаситель требует от Своего последователя таких с виду непримирительньх чувств в отношении к самому себе. Что же делать, когда человек естественный иначе не умеет теперь и действовать в отношении к самому себе и заботиться о себе, как только под влиянием неумеренных и безрассудных внушений самолюбия, которое, между тем, губит, растлевает внутреннюю жизнь его, унижает человеческое его достоинство, порабощая его низким, чувственным стремлениям, и в то же время развивает в нем скудное собственными силами самомнение? Поневоле теперь приходится человеку как можно более стараться забывать о своем «я», о своих личных интересах, чтобы противопоставить закоренелой болезни решительное противодействие, и по необходимости все это обращается теперь для него в исключительную обязанность и становится в числе первых условий нравственного совершенства. Впрочем, вовсе не предписывается человеку какого-нибудь самоубийственного посягательства на жизнь свою и не делается какого-либо решительного насилия его естественному чувству самосохранения. Обратим внимание на те частные случаи, когда Христос призывал других следовать за Ним или вел с ними беседу об этом предмете. Чего именно Он требовал при этом? Он требовал, чтобы человек отказывался от своего имения, или, точнее, от пристрастия к имению, отстранялся от сродства, житейских связей, и т. п., — словом, отрешался от земных привязанностей, чтобы не имели они в душе нашей своего прежнего, самостоятельного и господствующего значения; — в этом, следовательно, Он полагал и существо истинного самоотвержения. Житейские привязанности, действуя в человеке невозрожденном, постоянно принимают у него преувеличенный и неправильный вид, обращаясь часто в безумные страсти, и в то же время до такой степени срастаются с его естественным чувством самосохранения и собственною его личностью, что всякий отказ их непомерным требованиям стоит человеку усиленной борьбы с самим собою, и борьба эта так трудна для него, что равняется как бы отказу от собственной своей личности.
Для окончательного их препобеждения становится необходимо человеку идти страдальческим путем жизни, путем терпения: это есть естественный плод самоотвержения и вместе поприще дальнейших его успехов при духовном обновлении человека. Чтобы войти со Христом в славу Его, нужно прежде сделаться участником Его в страдании. Это Спаситель и выражает далее, говоря, что последователь Его должен взять крест «свой». Выражение образное, но оно могло быть понятно внимательным из слушателей Иисуса, как указание на тяжкую участь жизненных страданий, ожидающую последователя Христова; потому что крестная казнь была известна всем, одна из самых позорных и мучительных, а выражение «взять крест свой» указывает на существовавший обычай заставлять осужденных нести свой крест на место казни. Следовательно, когда Спаситель требовал крестоношения, — это означало, что последователь Его должен быть готов переносить на своем пути всякие неприятности — до самых позорных и болезненных. Для нас, наученных словом крестным, верующих во Христа распятого, слова Спасителя становятся еще понятнее: они указывают нам на необходимость подражать Христу в терпении страданий, под которыми здесь можно разуметь всякого рода испытания и скорби жизни, подобно тому, как и жертва искупительных страданий Самого Христа слагается из всех видов Его земного уничижения и скорби, для которых крест Его служит уже венцом и совершением. После всего этого Спаситель уже приглашает верующего «последовать Ему», то есть прилагать к жизни все те добрые примеры и нравственные правила, которые оставлены для нас Христом. Затем Спаситель предлагает некоторые побуждения к принятию и соблюдению указанных условий. Строгие требования христианского самоотвержения, сказали мы, представляются тяжкими для естественного чувства самосохранения, и чувство это, подстрекаемое самолюбием, может вооружать человека против них; поэтому Спаситель объявляет наперед, что кто думал бы таким образом сберечь свою душу, избегая самоотвержения, тот потеряет ее, а кто решится на эту кажущуюся ее потерю, тот спасает ее. Христос вовсе не требует, чтобы человек губил себя решительно и бесплодно; напротив, Он только требует тех жертв, которые необходимы для блага собственной души человека, Он внушает человеку отвергаться самого себя ради любви к Богу и ради спасительных целей Евангелия: «Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот спасет ее» (ст. 35). Отсюда выводится у Него новое побуждение, основанное на понятии о достоинстве человеческой души: какая польза человеку, ежели он приобретет весь мир, а свою потеряет? Или: какой выкуп даст человек за свою? (ст. 36–37), то есть в случае, если потеряет ее, отказываясь от самоотвержения и крестоношения. В самом деле, что́ мир этот может представить взамен души нашей, бессмертной и духовной? Таков ход главных мыслей в речи Спасителя. Мы встречаем много замечательного относительно свойств и требований жизни христианской. Стоит, во-первых, обратить внимание на то, как соединяется неприкосновенность прав свободы человеческой со строгими условиями христианской нравственности: они предлагаются желающим. То самое, что сии строгие условия высказываются наперед со всею точностью и прямотою, всего лучше соответствует характеру свободы человеческой, потому что сразу определяется для человека предмет его свободного выбора. Между тем свободное произволение человека тут само собою состоит в ряду условий; после этого не будет для него стеснительно принятие и дальнейших условий. Далее можем обратить внимание на то, как все сии условия в своем соединении облегчаются одно другим при их выполнении. Заповеди Христовы все такого свойства: чем более мы будем стараться выполнять неопустительно «всё» требуемое от нас, тем больше будем получать уверений в опыте, что заповеди сии тяжки не суть (1 Ин. 5:3). Отречься самого себя, а в особенности поднять на себя бремя крестоношения — труд немалый и болезненный; но если только из призываемых кто-нибудь хочет, действительно хочет истинно и твердо идти по следам Христовым, то это доброе хотение, и при всяких многотрудных предприятиях, в самом начале облегчит собою труд и будет подавать силы к оному. Потом, Спаситель требует от нас самоотвержения; это посильная жертва доброго хотения, но вместе и пособие к дальнейшему подвигу крестоношения. Кто искренно желает быть соучастником страдания Христова, тот сам скоро почувствует необходимость самоотвержения. Большая, можно сказать, часть тяжести, которую испытывает человек при различных неприятностях жизни, происходит не от собственного подавляющего влияния этой тяжести, а от сильного развития земных пристрастий в душе человека, с отсечением которых необходимо ослабляется и то неприятное чувство, которое производят на нее лишения на крестном пути. Затем — от христианина требуется, чтобы он взял крест свой: это значит, что на него не возлагается вся та тяжесть крестного подвига, которую подъял за нас Искупитель, но что каждому предназначается Промыслом Божиим свой крест, применительно к силам и состоянию человека, — крест, уготовляемый самими же обстоятельствами его жизни и потребностями его нравственного положения. Так точно и апостол уверяет, что Бог не попустит нам искуситися паче, нежели сколько можем, но сотворит со искушением и избытие, то есть послабление, так чтобы возмощи и нам понести (1 Кор. 10:13). Пусть только человек сам постарается точнее с этим сообразоваться по своему крайнему разумению, вынося с терпением всё то, что будет послано от руки Божией, пусть не усиливается в ложной самоуверенности налагать на себя бремена не по силам и бросаться в трудности и скорби без нарочитого к тому вызова со стороны долга или обстоятельств, как это бывает иногда у людей; тогда он сам увидит, что путь крестоношения, открытый для него Богом, следуя высокому направлению пути Христова, в то же время не превышает ограниченной меры сил человека и всегда может быть пройден благополучно. Но, призывая человека взять свой крест, Спаситель в то же время приглашает человека неуклонно следовать за Ним: это главный предмет предварительных условий, но вместе это самое тут служит и облегчением для человека. Если бы все труды крестоношения, которые предпринимает человек, совершались без определенной цели и без высшего направления, тогда действительно он мог бы легко падать на каждом шагу, не получая ободрения и оживления. Но он идет за Христом: здесь Сам Христос Своим близким присутствием облегчает тяжесть человеческого креста; кроме того, личный пример Спасителя здесь действует и очищающим и ободряющим образом. Далее затем — Христов последователь ясно видит при трудах своих высокую указанную цель; это вечное спасение души. Судя по всему этому, мы можем заключать, как вообще много человеколюбия в предложенных Спасителем условиях. Он прямо выразил, что хочет заставить каждого из нас подумать о своей душе, позаботиться серьезнее о ее целости: чего нужно желать более?
В заключение Спаситель указывает один из частных случаев, где верующему представляется необходимость жертвовать собою для спасения души своей. Это говорится о том обстоятельстве, когда ложно направленное мнение других относительно достоинства учения Христова, преследующее верных блюстителей его стыдом и презрением, вызывает их к смелому и открытому исповеданию имени Христова словом или делом. Кто пожалеет в этом случае себя для временной выгоды, тот, очевидно, потеряет право на участие в Царстве Христовом; ибо как Христос признает его Своим, когда сам он отступился от Христа? Иже аще постыдится Мене и Моих словес в роде сем прелюбодейнем и грешнем, — и Сын Человеческий постыдится его, егда приидет во славе Отца Своего со Ангелы святыми (Мк. 8:36). А это откровение Царства Божия будет непременно: там только в блаженном и вечном сожитии со Христом верные и мужественные слуги Его получат совершенное спасение души. Подтверждая мысль эту, Спаситель говорит, что некоторым из Его слушателей будет сие в опыте показано еще до смерти их: «Истинно говорю вам, что некоторые из стоящих здесь не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе» (9:1). Слова эти объясняются различно. По толкованию некоторых, что, впрочем, соответствует и ходу евангельской истории, здесь нужно подразумевать указание на чудо Преображения Христова, которое скоро затем было трем избранным ученикам, и в котором сии последние увидели образец того будущего состояния, когда Царство Божие явится во всей силе своей.
Некогда Иисус Христос наименовал Себя Путем, Истиною и Жизнию (Ин. 14:6). Теперь, соответственно с первым из сих наименований, указует Он нам путь. Иже хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой и по Мне грядет (Мк. 8:34).
Евангелист замечает при сих словах, что Иисус Христос произнес их, призвав народы со ученики Своими. Сие показывает, что Его воззвание относится не к одним избранным особенно, но ко всем без исключения.
Во-первых, желающий последовать за Христом должен отречься самого себя, то есть отвергнуть свое самолюбие, не быть привязанным к собственной чести, собственной выгоде и собственному удовольствию, но все сие, по образу путешественника, встречать мимоходом и вскоре оставлять позади себя; во всем поступать по сему наставлению апостола: Да имущии жены, якоже не имущии будут: и плачущиися, якоже не плачущии: и радующиися, якоже не радующеся: и купующии, яко не содержаще: и требующии мира сего, яко не требующе (1 Кор. 7:29–31). Как можно, скажут, дойти до такого самоотвержения? Можно так же, как воин отрекается от приятностей домашней жизни, когда выходит на поле брани, как он отрекается и от самой жизни, когда вступает в сражение, без какового отречения не мог бы он быть ни мужественным, ни победоносным. Если сие можно делать для тленного венца и временной славы, чего не можно и не должно сделать для венца нетленного и славы вечной?
Во-вторых, для последования Христу должно взять крест свой. Крест Христов составляют Его страдание, искушение и убиение (Мк. 8:31). Претерпев един все сие для нас, Он имеет совершенное право требовать, чтобы каждый из нас претерпел все сие для Него. Но дабы не сокрушить нас тяжестью сего бремени, под которым Он Сам являлся изнемогающим, Он не возлагает на нас Своего великого креста, но заповедует только взять каждому свой собственный, то есть быть готовым перенести столько страданий, искушений внешних и внутренних, сколько на каждого в особенности наведет наказующая, очищающая и вместе милующая судьба всем управляющего Промысла.
У каждого из нас есть свой крест. Он слагается из всего, что беспокоит и тяготит наш дух, что терзает сердце наше на правом пути нашем ко Господу, во все дни нашей жизни.
Первый конец этого креста составляют немощи естества нашего и худое направление сил его, как-то: недалекость ума и незрелость соображений, отсутствие энергии в воле и неподвижность ее на дела долга, вялость чувств и падкость их на недолжное, особенно же исчадия нашей самости — полчища страстей и всякого рода похоти плоти. Пробудившийся дух видит все это в себе, тяготится тем и несет на себе, как преступник, которому в наказание привязан на плечи тлеющий труп. Это крест падшего человечества.
Второй конец креста нашего составляют все труды и неприятности житейские. Мы ищем довольства, добрых отношений ко всем и благоприятного течения дел наших; но во всех этих сторонах нашей жизни почти поминутно происходит расстройство скорбное, а иногда и бедственное. Желая избыть неприятностей, мы боремся с противлениями и тянем жизнь свою похоже на то, как кто идет среди терна и шиповника: то и дело зацепки и царапины. Это крест житейский.
Третий род креста слагается из трудов по исполнению обязательных для нас дел. Каждый из нас обложен своими обязанностями; каждая обязанность имеет свой круг занятий; каждое дело требует труда и терпения, чтобы довести его от начала до конца в том духе, порядке и полноте, какие составляют его существо, с преодолением всех неизбежно сопряженных с тем препятствий. Стало быть, всякое обязательное для нас дело есть ноша; а все они в совокупности составляют нелегкое иго долга, которое мы несем и нести должны до гроба. Это крест служебный Господу, обществу и нашим ближним.
Нет никого на свете, кто не был бы обложен этими крестами, или своим трехсоставным крестом. Но одни несут этот крест во спасение, другие на пагубу себе. Господь, возлагая на нас крест, хочет, чтобы мы содевали им спасение свое, и если кто, усиливаясь свергнуть с себя этот крест, уязвляется им насмерть, то виноват сам неразумием своим и невниманием к попечительным указаниям спасающей нас благодати Божией. Именно Господь хочет, чтобы, борясь с собою, мы приобретали опытность в различении добра и зла и очищались, чтобы, терпеливо неся тяготу житейскую, смирением преклоняли Бога на милость, чтобы, исполняя свой долг с преодолением всех трудностей, достойно стяжали венец правды! Таким образом, когда, входя в эти благие намерения Божии, мы держим себя именно в таких отношениях к кресту своему, то несем его спасительно; в противном же случае крест наш не во спасение нам, а в пагубу.
Какая польза человеку аще приобрящет мир весь и отщетит душу свою? (Мк. 8:36) И то и другое, и душа и мир сей, дорого для нас, слушатели возлюбленные! Дорога душа, ибо тою живем, тою движемся; дорог и мир сей, ибо в том наслаждаемся, в нем находим покой и все потребное для настоящей жизни нашей. Дорога душа, ибо кому же хочется умирать, с душою расставаться? Дорог и мир, ибо кто не ищет удобства жизни и других благ мирских? Но что из двух должно быть для нас дороже: душа ли или мир сей? Да позволит мне любовь ваша положить на весы то и другое, дабы лучше распознать, что из них дороже. Без всякого сомнения, братие, то для нас лучше и любезнее, что прекраснее, что драгоценнее и что полезнее. Сравним же теперь нашу и мир сей. Итак, что же? Не прекрасен ли мир сей? Ведь столько в нем высоких и почетных должностей, столько чинов, столько в нем украшений, златых и многоценных, столько лиц прекрасных, столько храмин давно построенных, к тому же — столько сладких и приятных дружеств, обществ, пиршеств, веселий, прохлад и утех, а выше всего — временные греховные сладости! Так прекрасен мир сей, что невольно влечет к себе и очи, и сердце человека, как магнит влечет железо. И никому-то не хочется отвести очей от красоты его! Не напрасно святой пророк Давид молился: отврати очи мои еже не видети суеты (Пс. 138:37). Сказал бы кто-нибудь: пророче Божий, сам отврати очи твои не видети суеты, не гляди на суету, отвратись от нее. Но святой пророк отвечает: не могу сам собою отвратить их; ибо зело углубишася в суету и неуклонно зрят на нее, и собственных сил моих не достаточно к тому, чтобы преодолеть их, един Бог силен сотворить сие. Ты убо, Господи, отврати очи мои еже не видети суеты! Если же неудобно отвратить и очей от суетного мира сего, то еще труднее отвратить от него сердце. Так прекрасен и любезен нам суетный мир сей!
А душа наша имеет ли какую-нибудь красоту? Да что такое душа? Душа — есть существо разумное, невидимое, бестелесное, бессмертное, богоподобнейшее, имеющее образ Создателя своего. Рассмотрим со вниманием здесь одно слово богоподобнейшее. Что прекраснее Самого Творца Вселенной? Конечно — ничто, ибо Он есть Источник всякой красоты. А что из всех созданий небесных и земных подобно Богу? Ничто, кроме двух созданий: ангела и души человеческой; в сих только существах явлен образ Пресвятые Троицы. Но человеческое естество и над ангелами превознесено еще воплощением Сына Божия; ибо, по глаголу апостольскому, не от Ангел когда приемлет Единородный Сын Божий, но от семене Авраамова приемлет (Евр. 2:16), приемлет, искупляя душу человеческую Кровию Своею и обновляя в ней древнее подобие Свое, и украшая ее еще больше и превосходнее. Здесь, собрав вся красная мира сего, положи против красоты души человеческой, и смотри, что прекраснее — мир или душа человеческая? Если душа человеческая, Кровию Сына Божия искупленная, и невеста, на веки с Ним сопряженная, прекраснее небесной красоты, сияния звездного и света солнечного и подобна красоте Создателевой; то что будет против нее вся красота мира сего? Не то же ли, что тьма против солнца? Ибо мир сей окаянный подобится не Богу, а разве своему господину, которому служит, князю века сего, диаволу, всему помраченному и никогда не могущему убелиться.
Посмотрим теперь: что драгоценнее — душа или мир сей? Как вы думаете, дорог ли мир сей? Люди часто ценят богатства мирские дороже души своей: за золото и серебро и за другие вещи полагают душу свою, неся ее, как деньги, на куплю. Вот идет наемный воин на брань из-за одной корысти, — он несет душу свою: Бог весть, возвратится ли он с нею! Вот идет купец со своим товаром в далекий путь ради приобретения — несет свою: бог весть, принесет ли ее обратно! Вот идет разбойник на разбой, чтобы добыть нечто, — несет душу свою: бог весть, не сам ли убит будет! Или вот идет вор на кражу — несет душу свою: кто знает, ведь, может быть, поймают и повесят его! Словом, человек непрестанно полагает душу свою за блага мирские. Не хотите ли, я представлю вам истинного ценителя всех сокровищ мирских? Это угодник Божий, святой Андрей, Христа ради юродивый. Он видел однажды такое видение: прекрасный юноша, сошедший с высоты небесной, держал в руке три венца: один златой, другой жемчужный, третий из цветов белых и красных. Святой Андрей, приступив к юноше тому, говорит: «Продаешь ли эти венцы? Хотя я сам и не могу их купить, но подожди меня, я пойду и скажу господину моему, и он даст тебе за них столько злата, сколько хочешь». Что ж отвечал юноша? «Поверь мне, — говорит, — если бы ты принес злата всего мира, и тогда не отдал бы я ни тебе, ни другому кому, ни одного цветка». Слышите ли цену всех богатств мира: они не стоят одного цветка райского! Но, о юноша прекрасный! Почему же так дорог у тебя один цветок райский, что за него не хочешь от всего мира собранного золота? Отвечал юноша: «Потому что цвет райский имеет такую красоту, которой ум человеческий постигнуть и язык изъяснить не может. Он имеет силу радостотворную, так что самою красотою своею и неизреченным благоуханием столь увеселяет человеческое сердце, что если бы, человек всегда на него смотрел, то не захотел бы ни есть, ни пить, и не ощущал бы в себе никакой болезни; к тому же цвет оный не увядает, но всегда цветет». Посмотрим же на богатство мира сего, — имеет ли оно такую силу, как цвет оный райский: не увядает ли, и красоты своей не теряет ли? И поистине ли увеселяет человеческое сердце? Увеселяет, но на самое краткое время, а великих печалей надолго исполняет. Ибо кому вопиет апостол: приидите ныне, богатии, плачитеся и рыдайте о лютых скорбех ваших грядущих на вы. Богатство ваше изгни, и ризы ваша молие поядоша (Иак. 5:1–2). Теперь всякий знай цену всех богатств мирских: они не стоят одного цветка райского!
Но попытаемся узнать цену души человеческо-христианской. Если один цвет райский так драгоценен, что богатства всего мира не могут сравниться с ним, то тем более душа человеческая, ради которой насажден от Бога рай и обогащен всякими от Бога добротами. Цена души человеческой та же, что и цена Крови Сына Божия, ибо святой апостол говорит: не истленным сребром или златом вы искуплены, но честною Кровию Агнца непорочна и пречиста Христа (1 Пет. 1:18–19). Взвесь Кровь Сына Божия, взвесишь и цену души; оцени воплощение Сына Божия, оцени Его чудеса, страдания, крест и смерть, тогда оценишь и душу. Пусть всякий рассудит, в какую цену Сам Сын Божий поставил душу человеческую выше небес, выше Ангелов, выше престола Своего Божественного и всего Небесного Царства; ибо ради ее оставив все то, на землю снизошел, Себя ради ее не пощадил, душу Свою за нее на кресте положил… Ищи же тут цену души человеческой!
Наконец, что полезнее, душа или мир сей? Полезнее то, что долговечнее, чем дольше можно пользоваться, чего на должайшее время станет. Но известно ли кому, как долго можно пользоваться миром, год ли, два ли, десять, или сто? Поистине, никто не знает, поживет ли в мирских благах и один день, от утра до вечера, или от вечера до воссияния другого дня; ибо всякому и всегда возглашает труба Евангельская: безумне, в сию нощь душу твою истяжут от тебе: а яже уготовал еси, кому будут? (Лк. 12:20) А душа надолго ли дана человеку? Не только на временную сию жизнь, но и на веки вечные. Ибо хотя человек временно умирает, однако душа бессмертна и живет по смерти человеческой, как написано: праведных души в руце Божией и не прикоснется их мука (Прем. 3:1). А в общее, несомненно чаемое, воскресение мертвых душа паки соединится с телом, егда тленное сие облечется в нетление и мертвенное сие облечется в бессмертие (1 Кор. 15:54). О как долго, в бесконечные веки, будет жить душа наша! Что же перед нею мир сей, днесь сущий, а утре погибающий! Таким образом, взвесив и мир, с дерзновением говорю, что душа несравненно лучше и дороже мира, ее подобает любить, о ее спасении всячески пещися. Безумен же и пребезумен всяк, кто душу свою погубляет за суету мирскую! Кая польза человеку, аще приобрящет мир весь и отщетит душу свою? Аминь.
Стыдятся обыкновенно нечистого, низкого, презренного. Как же можно постыдиться Иисуса Христа всечистого, превознесенного, препрославленного? Что значит в сем случае постыдиться?
Дабы определить разум сего слова в устах Иисуса Христа, надлежит вспомнить, что пред тем говорит Он о кресте: иже хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой и по Мне грядет. Но что был крест в очах людей, прежде нежели крестная смерть и Воскресение Спасителя нашего представили оный и по внутреннему знаменованию, величественным и по внешнему знаменованию священным? Он был орудие смерти для осужденных, и между осужденными для рабов, или людей, признаваемых достойными вместе и наказания, и поругания. Посему вероятно, что люди, привыкшие ценить вещи ценою народного мнения, услышав учение о кресте, тотчас подумали, как трудно последовать Учителю, Который готовится и готовит учеников Своих к такому необыкновенному позору; вероятно, что люди отличной образованности и изящного вкуса по своему времени стыдились даже стоять между слушателями такого Учителя, Который преподает столь странное учение. На сии помышления и чувствования испытующий сердца Учитель ответствует: иже аще постыдится Мене и Моих словес в роде сем прелюбодейнем и грешнем, и Сын Человеческий постыдится его, егда приидет во славе Отца Своего со Ангелы святыми. Из сего можно заключить, что стыдиться Сына Человеческаго определительно значит стыдиться Иисуса Христа, яко распятого, и что стыдиться словес Его значит стыдиться учения о кресте. Предостережение против сего стыда, очевидно, нужно было для времен, в которые господствовали иудейство и язычество и в которые для опровержения веры христианской и для осмеяния христиан, как безумных, довольным почитали сказать, что они веруют в Распятого; как безумных, говорю я, ибо точно сие говорит апостол: слово крестное погибающим юродство есть, мы же проповедуем Христа распята, Иудеем убо соблазн, Еллином же безумие (1 Кор. 1:18, 23); и посему тот же апостол, вместо того, чтобы объявить себя приемлющим учение Христово, верующим ему, благоговеющим пред ним, почел довольным сказать, что не стыдится оного: не стыжуся бо благовествованием Христовым: сила бо Божия есть во спасение всякому верующему (Рим. 1:16).
Должно заметить, что то же преступление, которое Иисус Христос называет стыдом имени Его и учения, иначе называет Он отвержением Его, или отречением от Него: иже отвержется Мене пред человеки, отвергнуся его и Аз пред Отцем Моим, Иже на небесех. Стыдиться Христа есть начало, а отречься от Него есть совершение одного и того же преступления. Как сердцем веруется в правду: усты же исповедуется во спасение (Рим. 10:10), так сердцем стыдятся Христа во осуждение, чувствуют тягость и затруднение от Его учения, как несообразного с понятиями гордого разума, с похотями плоти, с обычаями века сего; и вследствие таковых внутренних расположений устами, делами и всею жизнью отрекаются от Него к погибели.
Иже аще постыдится Мене и Моих словес в роде сем прелюбодейнем и грешнем, и Сын Человеческий постыдится его, егда приидет во славе Отца Своего со Ангелы святыми (Мк. 8:38). Что же постыдного сделал или сказал Иисус Христос, чтобы можно было стыдиться признавать себя Его учеником и последователем?
Его осудили на смерть и распяли на кресте, как злодея. Но разве и самые ожесточенные из врагов, которые с особенною настойчивостью требовали Его смерти, могли возразить что-либо, когда осудивший Его римский правитель Иудеи Пилат торжественно пред всеми сказал о Нем: се Аз пред всеми истязав, ни единыя же обретаю в Человеце Сем вины, яже нань вадите (Лк. 23:14); се извожду Его вам вон, да разумеете, яко ни единыя вины обретаю (Ин. 19:4); не повинен есмь от Крове Праведнаго Сего: вы узрите (Мф. 27:24)? Разве не знаем мы, для чего и за что собственно пострадал Иисус Христос?
Его осудили на смерть и распяли на кресте за то, что Он называл Себя Сыном Божиим, равен ся творя Богу (Ин. 5:18; Мф. 26:62–69; Ин. 19:7)? Но разве не оправдались на Нем со всею точностью все ветхозаветные прообразы и пророчества о Христе? Разве больший из рожденных женами, Иоанн, не указал на Него, как на Агнца Божия, вземлющего грехи мира (Ин. 1:29, 36)? Разве Бог Отец неоднократно не засвидетельствовал о Нем, как о возлюбленном Своем Сыне (Мф. 3:17; Мк. 9:7)? Разве Сам Он и Своею святейшею жизнью, и бесчисленными чудесами Своими не доказал непререкаемо, что Он воистину есть Христос, Сын Божий, пришедший в мир грешные спасти (Ин. 5:36)? Так как же, на каком основании можно стыдиться Иисуса Христа?
Может быть, в Его учении есть что-либо несогласное с истиной, противоречащее здравому человеческому смыслу, унизительное для нас? Припомним, однако, чему учил и что заповедал нам пострадавший за нас Господь наш Иисус Христос.
Он учил, что есть Бог, что мир есть творение Божие и управляется премудрым и всеблагим Его Промыслом, что в нас есть разумная Богоподобная, а не животная только душа, какая есть у каждого зверя, что наша душа по природе бессмертна, что мы предназначены к вечной жизни; что есть за гробом блаженство для праведников и муки для грешников нераскаянных.
Брат мой! Так тебе стыдно веровать, что в мире нет слепого случая, что он и создан, и управляется Верховным Существом? Тебе стыдно веровать, что ты не одинокое, не беззащитное существо, что есть на небе Господь, Который тебя любит, о тебе заботится, Который видит твои слезы, считает твои вздохи и за земные скорби, Им допускаемые для твоего же блага, готов вознаградить тебя блаженством нескончаемым? Тебе стыдно знать, что ты выше окружающих тебя неразумных созданий, что в тебе есть Богоподобная душа, что ты умален малым чим от Ангел (Пс. 8:7)? Так тебе жалко надеяться, что неизбежная для всех смерть не на веки разлучит тебя со всем, что для тебя здесь дорого, что за пределами гроба ждет тебя иная, не временная, а вечная жизнь, где все твои добрые стремления будут удовлетворены, где ты вечно будешь познавать, всегда любить, непрестанно радоваться? Ужели менее стыдно и более согласно с твоим достоинством, к несчастию, модное теперь в известных кружках мнение, что человек есть простое животное, что живет он и умирает, как живут и умирают прочие неразумные твари? Но посмотри же, на что будет похожа людская жизнь, если более распространено будет это жалкое и нелепое мнение.
В виду ожидающей нас вечной жизни, как детям одного общего Отца, Господь нам заповедал друг друга любить, друг другу помогать, друг о друге заботиться, предпочитая всегда общее благо личному каждого благосостоянию. Как разумным Богоподобным существам, Господь нам заповедал не предаваться влечению страстей, не рабствовать им, дорожить своей свободой, жить разумно, поступать всегда по совести и неутомимо стремиться к нравственному совершенству, цель и предел которого в Самом Боге (Мф. 5:48). К чему, да и возможна ли такая жизнь вне заповеданной нам Иисусом Христом святой веры? Нет Бога — нет в нас бессмертной души, нет в вечности награды за добро и наказания за зло: к чему заботиться о добродетели? Не лучше ли, напротив, жить как кому вздумается, как кто найдет более для себя удобным и приятным, согласно со своими склонностями? Ведь путь закона узок и тернист, а путь страстей широк, углажен и свободен от терния. Так в большинстве и живут люди неверующие. Для них нет и не может быть ничего священного, кроме себя и своих прихотей. Теперь представим себе, что таково будет большинство людей, таковы будут все люди: все станут своевольничать, воровать, грабить, обманывать, пить без просыпу, распутничать и т. п. На что тогда будет похоже людское общество и возможно ли будет в нем хоть для кого-нибудь и какое-нибудь прочное счастье?
Итак, стыдиться Иисуса Христа и Его учения — значит не только стыдиться в себе человеческого достоинства, равнять себя с неразумными тварями, но значит вместе с тем отказываться от всего, что есть в нас лучшего и возвышеннейшего, от сладчайших надежд, от чистейших радостей, и обрекать себя и всех на самую жалкую, беспорядочную и бедственную жизнь. Скажет кто-нибудь: «Христос предсказал нам по смерти не только блаженство для праведников, но и муки нескончаемые для грешников». Брат мой! Не это ли заставляет тебя стыдиться Христа, не верить Его учению? Но ведь неверием ты на время только можешь заглушить в себе беспокойную мысль о будущем, а не исторгнешь ее окончательно из своего сердца. Нет-нет, да и пробудится она в тебе с новой ужасающей для тебя силой. Ведь, неверием ты не предотвратишь, а усугубишь для себя муки в вечности, когда постыдится тебя Сын Человеческий, егда приидет во славе Отца Своего со Ангелы святыми. То правда: мы все грешники, и пока живем здесь, не можем не страшиться ответственности за грехи. Но разве не пострадал за нас Иисус Христос и не омыл наших грехов честною Своею Кровию? Кто же препятствует тебе прибегнуть под сень креста и воспользоваться непобедимою и непостижимою его силою? Молись прилежно, кайся искренно — и самые тяжкие грехи не воспрепятствуют Божественному милосердию спасти тебя.
О, да хранит в нас Господь святую спасительную веру! В ней для нас залог всего лучшего и здесь, и в вечности. В вере для нас истина, и свет, и жизнь; вне ее одно заблуждение, временная и вечная погибель.
На восток неподалеку от Назарета, в коем Искупитель наш пребыл до вступления в дело нашего спасения, на север от Наина, где Он, милосердный, воскресил сына бедной вдовицы, на запад от моря Генисаретского, столько раз ознаменованного Его чудотворениями, с северной оконечности обширной, цветущей долины Эздрелонской, возвышается почти в виде правильного конуса гора. Высота ее по отвесной линии составляет до 500 сажен[1], вершина в окружности около трех верст[2]. Вот священный Фавор, его местность, вид и высота. Прославленная Преображением Господа гора Фавор по своему местоположению и великолепию есть одна из самых примечательных гор не только в Палестине, но на всем земном шаре. В гористой Палестине все горы идут непрерывными цепями. Фавор возвышается уединенно от всех прочих, стоит одиноко, как бы для того, чтобы другие горы не разделяли с ним славы, предопределенной ему свыше. Крутые и высокие горы везде представляют сухие возвышенности, каменистые скалы, но фавор от подошвы до вершины покрыт плодоносною почвою; ароматические травы и цветы, тенистые рощи и плодоносные дерева, поляны, покрытые тучными нивами, — вот великолепная риза, коей облекается священный Фавор и в наше время, когда вся обетованная земля представляет вид бедной, пустынной страны. С вершины Фавора открываются обширные, ни с чем не сравнимые виды во все стороны: на север огромным шатром представляются снежные вершины Антиливана; на юг — вся прекрасная долина Эздрелонская, за нею восстают разнообразные вершины гор Галилейских, сливающихся с грудами гор Иудейских; на запад — пустынный Кармил, убежище грозного ревнителя славы Божией, пророка Илии, и море Средиземное; на восток — хребет береговых гор моря Генисаретского и самое море.
Местоположение и великолепие Фавора дали ему известность в самой глубокой древности времен ветхозаветных; разные происшествия, коих он был или памятником, или поприщем, увековечили его знатность. Историческая его известность начинается почти вместе с историей народа Божия, именно со времени переселения Израиля из Египта в землю обетованную. Преемник Боговидца Моисея Иисус Навин, исполняя грозную волю Господню об истреблении потомства злополучного сына Хамова, шел победоносным воинством мимо Фавора, у подошвы его располагал свой стан, с вершины горы, вероятно, обозревал города и веси, которые предавал Господь в руки его. При разделе завоеванной земли Фавор назначается пределом племен Завулонова и Иссахарова. Когда предал Господь Израиля за нарушение завета в руки врагов и скорби порабощения обратили грешников к покаянию, Фавор озарился славою милости и спасения свыше: на скате его к долине Эздрелонской и ныне есть селение, носящее имя пророчицы Деворы; это заветный памятник того, что на сем месте священного Фавора воздвиг Господь спасительницу Израиля. На Фавор богодухновенная жена призвала Варрака с 10 000 воинов, сказав, что она предает ему враждебного военачальника царя Ассорского Сисару. В виду от места жительства пророчицы произошло сражение у Варрака с Сисарою, совершилась предсказанная победа, после которой вдохновенная Девора воспела торжественный гимн Всемогущему Помощнику и Покровителю.
Но эти и другие события были только предображением той славы, коей удостоил Господь наш священный Фавор, избрав его местом для Своего славного Преображения. Повествуя о сем событии, евангелисты не именуют Фавора, а говорят только о горе высокой (Мф. 17:1, Мк. 9:2) или просто о горе (Лк. 9:28), и это как бы потому, что и без наименования Фавора само собою понятно его преимущество; что только высокой и уединенной горе Фавор прилично было представить собою престол Господу для таинственной Его беседы с Отцем Небесным, только горе светлой прилично было озариться тем светом, который возблистал в минуты славного Преображения: Фавор и Ермон о имени Твоем возрадуются, (Пс. 72:15), восклицал венчанный пророк, провидя славное назначение Фавора. Самовидцы велелепной славы — Петр, Иаков и Иоанн — по страдании и воскресении Господа первые возвестили о предызобразительной славе Его на Фаворе; по указанию свидетельства их, христиане первенствующие назвали Фавор горою Преображения; святой Кирилл и блаженный Иероним нашли предание сие общеизвестным. Равноапостольная императрица Елена украсила Фавор боголепным памятником, соорудила на вершине его храм о трех престолах, согласно словам Евангельским: Господи, добро есть нам зде быти: аще хощеши, сотворим три сени, Тебе едину, и Моисеови едину и едину Илии (Мф. 17:4).
В III веке существовал здесь монастырь, но до наших времен из всей святыни Фаворской благоговение христиан хранит остатки храма, воздвигнутого святою Еленою. Под нижними сводами его долгое время греческий епископ Птолемаиды ежегодно в праздник Преображения Господня совершал литургию; ныне только римско-католические иноки фозаресские служат литургию также в день Преображения Господня, при бесчисленном стечении христиан, желающих встретить светлый праздник на самом месте его события.
Преславное Преображение Господа нашего Иисуса Христа на Фаворе было одним из важнейших событий в жизни Его. Оно имело величайшее значение и для Него Самого и для судеб всего мира. Преображение Богочеловека внутреннее, бывшее причиною Преображения Его внешнего — Фаворского, возвеличило, поставило человеческое естество Иисуса Христа — и всегда высокое, чистое, совершенное, — на такую высоту нравственную, на какой оно доселе еще не стояло. Напряженное углубление в тайну Искупления, совершившее Преображение Иисусово, возбудило к усиленной деятельности и привело в самое возвышенное настроение все силы Его духа. Светлый ум Его человеческий теперь еще более просветлел и с величайшим напряжением и проницательностью начал созерцать тайну Искупления и постигал ее во всей ее полноте и разнообразии. Его святейшая воля, уже давно обрекшая Его на смерть за спасение мира, теперь исполнилась особенно живою, пламенною и твердою решимостью претерпеть все — и самые тягчайшие муки крестные — за спасение людей. Все силы Его души начали вращаться около величайшей тайны искупления, сосредоточивались на кресте, проникнутые полною готовностью подъять его на рамена Свои. Именно пред Своим Преображением, чрез углубление в тайну искупления, Иисус Христос по человечеству Своему достиг в мужа совершенна, в меру полного возраста (Еф. 4:13), для самого тяжкого крестоношения во славу Божию и благо людей, как пред крещением во Иордане созрел для трудов проповеди покаяния, проповеди о близости Царствия Божия. Словом, во дни Преображения состояние души Иисуса Христа было запечатлено такою возвышенностью и величием, и человечество Его стало с такою силою свидетельствовать об ипостасном соединении своем с Божеством, что привлекло на Иисуса Христа глас Отца Небесного: Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Немже благоволих: Того послушайте (Мф. 17:5). Для судеб мира Преображение Иисусово имело то значение, что с него дело искупления начинает быстро и с особенною решительностью приближаться к исполнению и являться во всей своей силе. Вопрос о кресте Христовом и крестах последователей Его на горе Преображения снова, с особенною силою, пред свидетелями и с неба, и с земли, и из царства мертвых, решен человечеством Иисуса Христа по планам премудрости и благости Божией, во славу Божию и благо людей, а не по суетным желаниям, и вопреки пререканиям мыслящих не яже суть Божия, но человеческая (Мф. 16:23). Таково значение Преображения Господня и для Него Самого, и для всех людей. Дивно ли, что при важном внутреннем значении своем это событие запечатлено такою поразительною внешнею славою и торжественностью? Дивно ли, что и главный Виновник сего события, Богочеловек, явился в величайшей, небывалой доселе славе — с лицом светящимся, как солнце, и с ризами белыми, как свет? Дивно ли, что явились на Фаворе представители спасаемого человечества отовсюду, и с неба, и с земли, и из царства мертвых, и Сам Отец Небесный засвидетельствовал и важность события, и Божественную важность Виновника его гласом свыше: Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Немже благоволих; Того послушайте? Вся вселенная пришла в движение, потому что совершалось событие, предображавшее преображение, восстановление, блаженное состояние всей вселенной.
Преславное Преображение Господа нашего Иисуса Христа совершилось тогда, когда Его душа была всецело занята и собственным Его крестом, и крестами истинных последователей Его. По сказанию евангелистов (Мф. 16:21–28; Мк. 8:30–38; Лк. 9:22–27), целых восемь дней человечество Его с особенным напряжением проникало духовным взором своим в великую тайну искупления мира крестом Его, с особенною силою проникалось решимостью подъять на рамена свои тяжкий грех. Легко и естественно могло совершиться и внутреннее, и внешнее Преображение Богочеловека теперь, когда открылась пред Ним во всей полноте тайна искупления. Вот в этой тайне открывается беспредельная любовь к человечеству Бога Отца, предающего Сына Своего Единородного на смерть за спасение мира (Ин. 3:16); вот любовь Сына Божия, обрекающего Себя за нас, недостойных, на страшные мучения и позорную смерть (1 Ин. 3:16; Еф. 5:2); вот в безмерно великой тяжести страданий Иисусовых открывается безграничное величие жертвы Его во благо людей, величие любви Его: каким восторгом должно наполнить каждую восприимчивую к добру душу это величественное зрелище любви Божией к грешному роду человеческому! Вот семя жены (Быт. 3:15) крестом Своим сокрушает главу змия древнего, разрушает царство лжи и зла и созидает Святую Церковь — царство истины и добра: какое прекрасное начало торжества света над тьмою, Сына Божия над врагом Божиим! Вот предводимые и укрепляемые Божественным Крестоносцем слабые люди — ученики Христовы — победоносно ведут брань с началами, властями и миродержителями тьмы века сего — духами злобы поднебесными (Еф. 6:12), и духовным всеоружием Божиим (Еф. 2:13) сокрушают главы невидимых змиев. Какая славная для крестоносцев и постыдная для змия древнего, льстящего вселенную всю (Откр. 12:9), борьба! Вот за послушание даже до смерти, смерти же крестныя, Бог превозносит Иисуса Христа и дарует Ему имя, еже паче всякого имене (Флп. 2:8–10); вот вселяются вместе с Господом и все истинные слуги Его (Ин. 12:26), входят в радость Его (Мф. 25:23), как победители врагов своих посаждаются с Ним на престол Его (Откр. 3:21) и вкушают в обителях Отца Небесного блаженство вечное; какой славный и блаженный конец борьбы Царства Божия с царством диавола! Не сильно ли это зрелище умилить, восхитить, нравственно возвысить, преобразить даже простого смертного, внимательно проникающего в него? Не сильно ли оно вдохнуть в него решимость на все жертвы для споспешествования сему делу? В каком же величии необъятном, в какой красоте дивной должно было предстать зрелище искупления мира умственному взору Богочеловека, когда Божество Его раскрывало пред Его человечеством это зрелище во всей его полноте и разнообразии! Каким восторгом должна была теперь исполниться душа Иисуса, безгранично восприимчивая ко всему высокому, святому! С какою решимостью должен был Он изрекать особенно теперь Отцу Своему: се иду сотворити волю Твою, Боже! (Евр. 10:7). Так, напряженное углубление Богочеловека Иисуса Христа в тайну искупления привело Его в то чрезвычайное состояние душевное, которое даже для Него было внутренним преображением и повлекло за собою преображение внешнее. Сначала засияла восторгом, умилением и решимостью святейшая душа Его; за душою — зеркало ее — око; за оком просияли Его лицо, Его тело и ризы Его; наконец, свет облистал и гору Преображения и учеников Иисусовых.
Преславное Преображение Господа нашего Иисуса Христа совершилось среди молитвы. Святая, пламенная молитва человека, возбуждая и вызывая к деятельности из глубины души его все лучшие силы ее, и, что всего важнее, низводя в душу человеческую светоносную силу Божию, — всегда производит в человеке преображение внутреннее, весьма часто обнаруживающееся и вовне в ангеловидной светлости и ясности взора и лица молящегося. Молитва Иисуса Христа на Фаворе обладала и должна была естественно обладать этою преображающею силою, предпочтительно пред другими молитвами даже Его — Богочеловека. О чем и при каких условиях молился Иисус Христос на Фаворе? Все побуждает думать, что крест был предметом этой молитвы. Так побуждают думать и предшествовавшее молитве углубление Богочеловека в тайну искупления, которая потому естественнее всего должна была составлять и предмет его молитвы; и глас Отца Небесного к Иисусу Христу: Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Немже благоволих: Того послушайте (Мф. 17:5), бывший, очевидно, ответом на прекословие Петра, не хотевшего креста ни Богочеловеку, ни Его последователям и преклонявший, как торжественным свидетельством о Божестве Иисуса Христа, так и прямым повелением, и Петра и других апостолов к послушанию прорекаемому учению крестному; и беседа Иисуса Христа о кресте с призванными молитвою на Фавор Моисеем и Илиею. О кресте, занимавшем все помыслы Иисуса, молился Он на Фаворе, молился после продолжительного, напряженного углубления в тайну искупления. Как же возвышенна, свята, полна восторга, умиления, благодарности должна была быть эта молитва! Какое одушевление должна была разлить в душе Богочеловека! Как сильно должна она была подвигнуть и Бога Отца, и Бога Духа Святого, и Божество Иисуса Христа облистать Божественным светом и душу, и лицо, и тело, и ризы Иисусовы, преобразить Его! Именно при усиленном углублении человеческого естества Его в тайну искупления, с такою силою открывающую славу Божию, могла быть полна восторга молитва славословия в устах Его. Именно при живом созерцании славы и блаженства, ожидавших и Его Самого, как Искупителя, и крестоносцев, последователей Его, могла быть особенно умилительна молитва благодарения Его. Именно при созерцании тяжести и опасности крестоношения особенно сильно и пламенно мог Он просить помощи у Отца Небесного и Себе, и другим. И если что могло совершить Преображение Господа, потрясти всю вселенную, призвать на землю и вознесшегося яко на небо Илию, и находившегося в царстве мертвых, призвать на Иисуса глас Отца Небесного: Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Немже благоволих: Того послушайте, то именно Фаворская молитва Иисусова — пламенная, всеобъемлющая, любвеобильная, приведшая в движение все силы души Его.
Преславное Преображение Господа нашего Иисуса Христа совершилось тогда, когда Он, всецело занятый крестом, как Своим, так и Своих последователей, и с Отцем Своим беседовал о кресте, и со всеми другими собеседниками Своими вел беседу о крестоношении. Еще за несколько дней до Преображения Он ясно и решительно возвестил Своим ученикам о предстоящих Ему в Иерусалиме страданиях, распятии и смерти. Пререкание Ему со стороны Петра, желавшего отклонения креста и от Богочеловека, и от Его последователей — пререкание, столь дерзновенное, настойчивое и продолжительное (Мф. 16:22), что Господь назвал его сатаною и соблазном, и даже обратился к Отцу Небесному с молитвою о вразумлении и побуждении непослушного ученика к повиновению заповеди крестной — побудило Его с особенною силою изречь учение не только о Своем кресте, но и о кресте Своих последователей, и, как можно догадываться из молчания евангелистов о каких бы то ни было беседах Иисуса Христа между беседою о кресте и Преображением, сделать крест предметом бесед в течении нескольких дней. И на Фаворе крест же составляет предмет беседы Иисуса Христа с Моисеем и Илиею… Беседа о кресте — беседа и по своему предмету, и по качествам собеседников более всякой другой беседы способная содействовать Преображению Господа. Если при рассматривании, изучении и защищении важной истины неразумное пререкание ей врагов или людей, ее не понимающих, а еще более собеседование о ней с людьми разумными, сочувствующими ей возбуждают все силы души мыслителя к деятельности, воспламеняют в нем желание вполне понять, со всею ясностью и силою изложить и победоносно защитить ее, сообщают душе воодушевление, воспламеняют взор и озаряют лицо светлою мыслью, словом, преображают человека; то могли ли не иметь влияния на Преображение Иисуса Христа беседы Его с учениками, Моисеем, Илиею о кресте? Упорное пререкание Ему Петра, желавшего отклонить крест и от Христа, и от последователей Его, и таким образом лишить человечество благодеяния искупления и спасения, не должно ли было исполнить и скорбью, и негодованием на душевного еще ученика, любвеобильное сердце Иисусово и побудить Его к усиленному и победоносному защищению Своего учения о кресте и к покорению сему учению ученика Своего? Молитвенная беседа с Богом, беседа с Моисеем и Илиею, беседы, среди которых тайна искупления и крест явились во всем величии и силе, не должны ли были исполнить сердце Его радостию о торжестве и откровении во всей силе учения крестного? Так, продолжительные пламенные беседы о кресте имели весьма важное влияние на Преображение Иисусово.
Двукратно, — при двух событиях в жизни Господа нашего Иисуса Христа — Отец Небесный торжественно возвестил миру, что Иисус Христос есть Сын Его возлюбленный, в Котором все Его благоволение: при крещении Его в Иордане и во время преславного Преображения Его на Фаворе. Премудрый, всеблагий и праведный Господь все, что ни делает во время благопотребное, делает по важным для Своей деятельности основаниям в самих событиях и обстоятельствах времени и по важным побуждениям и целям, с особенною ясностью открывающимся из самих событий и обстоятельств, среди которых Он действует. Посему и для торжественного возвещения об Иисусе Христе как Сыне Своем возлюбленном Бог Отец избрал события Крещения и Преображения по особенным к тому основаниям в них и по особенным целям, с наибольшею ясностью могущим открываться из них. Какие же это основания? Какие цели?
Главное основание сего возвещения заключалось, конечно, в особенно возвышенном состоянии духа Иисус Христова при Крещении и Преображении и в высоком значении сих событий в целой Его жизни, так что среди них особенно достойно и праведно было Отцу Небесному наречь Его Сыном Своим возлюбленным. Не надлежало ли поистине Отцу Небесному возвестить миру об Иисусе Христе как Сыне Божием возлюбленном на Иордане, в тот важный момент Его жизни, когда Он свято, богоугодно и совершенно безгрешно совершив поприще Своего детства, отрочества, юности, вообще жизни безвестной, вступал вполне совершенным деятелем на новое, высокое поприще — поприще Просветителя и Спасителя рода человеческого? Не называет ли с особенною торжественностью, в услышание всех, сыном возлюбленным и человек-отец своего сына, когда он, благоуспешно совершив поприще своего воспитания, с прекрасными надеждами вступает из частной жизни на поприще жизни общественной?.. Не надлежало ли Отцу Небесному возвестить миру об Иисусе Христе как возлюбленном Сыне Божием и на горе Преображения, в то время, когда Он, почти уже совершив, вполне согласно с волею Отца и во славу Его, поприще служения роду человеческому в качестве Божественного Учителя, вступал на труднейшее и уничиженнейшее в глазах мира, но славнейшее в очах Божиих поприще послушания Отцу Небесному до смерти крестной? И человек-отец с восторгом называет сыном возлюбленным своего сына в то время, когда он, прославившись великими делами на поприще служения общественного, вступает на новое поприще деятельности, требующее великих жертв и подвигов… Так на Иордане и Фаворе благовременно и благопотребно было Отчее свидетельство об Иисусе Христе как о Сыне Божием возлюбленном. И какие важные цели достигались сим свидетельством! Не только праведно воздавались им Иисусу Христу подобающая слава и честь за досточудную и недосягаемую высоту Его нравственную; не только возвещалось миру истинное Божество Его, скрывавшееся под зраком раба; но и указывались последователям Иисусовым в предшествовавших свидетельству Отчему и призвавших оное духовных состояниях, свойствах и делах Христовых — состояния, качества, дела, подобающие последователям Иисусовым, желающим быть возлюбленными чадами Божиими; облегчалось для них и познание, и с тем вместе выполнение благонадежных условий для приобретения благодатного сыноположения. Отец Небесный свидетельствовал о Сыне Своем на Иордане и Фаворе для того, чтобы расположить нас проникать в духовные состояния, качества и дела Иисуса Христа, послужившие для Отца основанием и побуждением к торжественному свидетельству о Христе как возлюбленном Сыне Отчем, и чрез посильное изучение их облегчить для себя верное и точное отражение и осуществление их в своей жизни и приобретение чрез то права на усыновление Отцу Небесному.
Сын бывает возлюбленным сыном своего отца тогда, когда славит отца (Мал. 1:6). Чем же обыкновенно сын славит отца? Своим послушанием отцу, прекрасными качествами своего ума и сердца, добрыми и благородными делами, обыкновенно свидетельствующими как о добром роде, так и о добром воспитании сына, прославляющими и возвышающими во мнении людей как сына, так и отца его. Господь наш Иисус Христос во все три периода жизни Своей, на рубеже которых стоят свидетельства о Нем — Иорданское и Фаворское, — и в период Своей безвестной жизни, во время общественного служения спасению людей и в период усиленного крестоношения — прославляя прославлял Своего Отца Небесного и Своим послушанием, Своими качествами и делами явил Себя Сыном, поистине достойным имени возлюбленного.
Сон (Лк. 9:32), в коем находились апостолы при начале Преображения, дает разуметь, что они возведены были на гору во время, располагающее ко сну, и что им не была открыта предварительно чрезвычайная цель восшествия. Иначе можно ли было предаться сну? Учитель имел обыкновение удаляться в горы для молитвы (Лк. 6:12), и теперь взыде, замечает евангелист Лука, на гору помолится (Лк. 9:28). Что произойдет среди сей и от сей молитвы — о сем ведал разве токмо Сам Он.
Как ни легко было совершать молитву на вершине Фавора, в безмолвии всего окружающего, вблизи Божественного Учителя, но ученики не могли разделять ее с Ним до конца и уступили над собою власть сну, который, как справедливо замечают, с наибольшею силою нападает на человека во время молитвы и тогда наипаче овладевает им, когда наиболее нужно почему-либо бдеть.
Богочеловек продолжал молиться один. Можете представить, или, лучше сказать, невозможно и предстать, как молился Отцу Сын Единородный, возлюбленный в минуты столь важные! Евангелисты не сказывают нам, что было предметом Его молитвы. Но это отчасти видно само собою. Как для нас в деле спасения нет ничего, так и для Богочеловека в деле служения сему спасению не было ничего важнее креста (Лк. 9:22–24). Мог ли быть по сему самому крест сей забыт при молитве на Фаворе? Моисей и Илия, конечно, не столько сами начинали, сколько продолжали начатую в молитве беседу Богочеловека с Отцом, но они глаголаста исход Его!
Но что бы ни было предметом Фаворской молитвы Иисусовой, только молитва сия была из самых необыкновенных даже между Его молитвами, ибо, егда моляшеся, бе видение лица Его ино (Лк. 9:29); оно просветися яко солнце, и ризы Его быша белы яко свет (Мф. 17:2), блещащяся (Мк. 9:3). То есть, сколько можно изъяснять подобные явления слабым словом человеческим: молитва до того возбудила и подвигла сокрытую в человечестве Иисусовом полноту Божества, что она, преисполнив душу Богочеловека светом своим, проникла сквозь тело и просияла в лице, не вмещаясь здесь, осияла и преобразила самую одежду. Если вы читывали жизнеописания святых, то, без сомнения, припомните, что при всей Божественности настоящего чуда, нечто подобное происходило и в жизни святых. И они иногда во время молитвы от внутреннего восторга души, распаленной любовию к Богу, казались окруженными светом небесным и принимали вид прославленный (например Арсений Великий, Феодор Едесский, Григорий Омир). Тем естественнее это было. в молитве Богочеловека, в Коем Божество, как ни скрывалось под завесою человеческой плоти, при всяком особенном случае обнаруживало Свое присутствие и блистало, по выражению Церкви, как молния (служба на Преображение)…
Дабы усмотреть, с какою удобностью ключ молитвы отверзает духовные и Божественные сокровища, всмотримся в изображение Преображения Господня у евангелиста: взыде на гору помолитися. И бысть, егда моляшеся, видение лица Его ино и проч. Если смеем мы по сим чертам угадывать сердечную тайну Божественного Иисуса, — кажется, на пути к Фавору в прямом и непосредственном намерении Его было не Преображение, но просто молитва: взыде на гору помолитися. Кажется, и на самой горе, в самые минуты Преображения, собственною целью действия Его была только молитва: бысть егда моляшеся. Размышляющему не покажется невероятною и та догадка, что предметом сей молитвы Спасителевой долженствовало быть приготовление Себя и учеников к приближающемуся Своему страданию и крестной смерти, о чем Он незадолго пред сим открылся ученикам (Лк. 9;22) и о чем в самое время Преображения беседовали с Ним Моисей и Илия (ст. 31). Как же среди молитвы о страдании открылась слава! Как самородный, так сказать, цвет и плод обильной живою силою молитвы, молитвы, сливаясь с Духом Божиим, исполнил светом душу Иисусову; преизбыток сего света, не удерживаясь в душе, пролиялся на тело и просиял в лице; не вмещаясь и здесь, осиял и преобразил самую одежду; расширяясь еще далее, объял апостолов и отразился в восклицании Петровом: добро есть нам зде быти; прошел в область внутреннего мира и привлек оттоле Моисея и Илию; достиг самых недр Отца Небесного и подвигнул любовь Его к торжественному свидетельству о возлюбленном: Сей есть Сын Мой возлюбленный. О, чудо молитвы, единым действием объемлющей небо и землю и самое Божество! Да не скажет кто, что сей пример молитвы до нас не относится, как дело Богочеловека. Он относится и до нас; ибо и в нас тоже, хотя не в той же степени, должно совершаться, что и во Христе. Сие да мудрствуется в вас, учит апостол, еже и во Христе Иисусе (Флп. 2:5).
Суть нецыи от зде стоящих, иже не имут вкусити смерти, дондеже видят Сына Человеческаго грядуща во славе Своей… И по днех шестих поят Симона Петра и Иакова и Иоанна брата его на гору весьма высокую и преобразися пред ними, и просветися лице Его яко солнце, ризы же Его быша белы яко свет (Мф. 16:28; 17:1–2).
О тех самых сказал, что не вкусят смерти, пока не увидят образа пришествия Его, которых взяв, возвел на гору, и которым показал, каким образом приидет в последний день в славе Своего Божества и в теле Своего человечества. Возвел же их на гору, чтобы показать им, кто Сын, и Чей Сын. Ибо когда спросил их: кого Мя глаголют человецы быти Сына Человеческаго? — они отвечали ему: инии Илию, друзии же Иеремию, или единаго от пророк (Мф. 16:13–14). Посему возводит их на гору и показывает им, что Он не Илия, но Бог Илиин, и также не Иеремия, но освятивший Иеремию в чреве матернем; и не один из пророков, но Господь пророков, пославший их. Показывает им, что Он — Творец неба и земли, что Он Господь живых и мертвых; потому что повелел небу и низвел Илию, дал мановение земле, и воскресил Моисея.
Возвел их на гору, чтобы показать им славу Божества и дать им знать, что Он — Искупитель Израиля, как объявил чрез пророков, и чтобы не соблазнились о Нем, видя вольное Его страдание, какое имел Он претерпеть за нас по человечеству. Ибо знали Его как человека, и не разумели, что Он — Бог. Знали Его сына Мариина, как человека, жившего с ними в мире. И на горе дал им разуметь, что Он — Сын Божий и Бог. Видели, что Он вкушал и пил, утомлялся и отдыхал, дремал и засыпал, приходил в страх и проливал пот; все же это приличествовало не Божественному естеству Его, а только человечеству. И потому возводит их на гору, чтобы Отец провозгласил Его Сыном и показал им, что действительно Он — Сын Божий и Бог.
Возвел их на гору и показал им Царство Свое прежде Своих страданий, силу Свою прежде смерти Своей, и славу Свою прежде поругания Своего, и честь Свою прежде бесчестия Своего, чтобы, когда будет взят и распят иудеями, знали они, что распят не по немощи, но по благоизволению Своему, добровольно, во спасение миру.
Возвел их на гору и показал им славу Божества Своего прежде воскресения, чтобы, когда восстанет из мертвых в сей славе Божественного естества Своего, узнали они, что не за труд Свой приял Он славу сию, как Нуждавшийся в славе, но что прежде веков принадлежала Ему слава со Отцем и у Отца, как сказал Он, исходя на вольное страдание: Отче, прослави Мя славою, юже имех у Тебе, прежде мир не бысть (Ин. 17:5).
Итак, сию славу Божества Своего, невидимую и сокровенную в человечестве, показал апостолам на горе. Ибо видели лице Его блистающим подобно молнии, и одежды Его белыми, как свет. Два солнца увидели ученики: одно на небе обыкновенное, а другое необыкновенное, одно видимое ими и озаряющее мир на тверди, другое им одним являющее лицо Свое. Одежды же Свои показал белыми как свет, потому что из всего тела Его истекала слава Божества Его, и во всех членах Его сиял свет Его. Не как у Моисея, не одна внешность плоти Его просияла благолепием, но из Него изливалась слава Божества Его, из Него восходил свет Его и в Нем сосредоточивался, не переходил от Него на что-либо другое, оставляя Его, не со стороны приходил к Нему, чтобы украсить Его, и не был для Него заимствованным. Но не всю пучину славы Своей показал им, а в какой мере могли вместить зеницы очей их.
И явистася им Моисей и Илиа, с Ним глаголюща (Мф. 17:3). Беседа их с Ним была следующая: свидетельствовали Ему благодарение, что пришествием Его исполнились слова их и всех пророков. Воздавали Ему поклонение за спасение, какое соделал миру, то есть человеческому роду, и за то, что исполнил самым делом тайну, которую описывали они.
В сем восшествии на гору была радость пророкам и апостолам. Радовались пророки, увидев Его человечество, которого не знали; радовались апостолы, увидев славу Его Божества, которого не разумели. И услышав глас Отца, свидетельствующий о Сыне, познали из оного Его вочеловечение, которое было для них не ясно. А вместе с гласом Отца уверяла их в этом явившаяся слава тела Его от неизменно и неслиянно соединенного с ним Божества. И запечатлелось свидетельство троих гласом Отца, также Моисеем и Илиею, которые предстояли Ему, как рабы.
И взирали друг на друга, пророки на апостолов, апостолы на пророков. Увидели там друг друга, началовожди Завета Ветхого началовождей Завета Нового. Святой Моисей увидел освященного Симона. Домоприставник Отца увидел приставника Сына: один рассек море, чтобы народ прошел среди волн; другой поставлял сень, чтобы создать Церковь. Девственник Ветхого Завета увидел девственника Завета Нового, Илия — Иоанна, восшедший на колесницу огненную — припадшего к персям Пламени. Так гора стала образом Церкви, и Иисус соединил на ней два завета, какие приняла Церковь, и дал нам разуметь, что Он Сам Податель обоих заветов; один принял тайны Его, а другой явил славу дел Его.
Петр сказал: добро есть нам зде быти, Господи (17:4). Что говоришь ты, Симон? Если здесь останемся, кто исполнит слово пророков? Кто запечатлеет вещания проповедников? Кто совершит таинства праведных? Если здесь останемся, — на ком исполнится сказанное: ископаша руце Мои и нозе Мои (Пс. 21:17)? Кому будет приличествовать это: разделиша ризы Моя себе, и о одежди Моей меташа жребий (ст. 19)? С кем сбудется сие: даша в снедь Мою желчь, и в жажду Мою напоиша Мя оцта (Пс. 68:22)? Кто подтвердит это: мертвых свободь (87:6)? Если здесь останемся, кто раздерет рукописание Адамово? Кто оплатит долг его? Кто обновит на нем одеяние славы? Если здесь останемся, как будет все то, что сказал Я тебе? Как созиждется Церковь? Как получишь от Меня ключи Царства Небесного? Кого будешь вязать? Кого будешь разрешать? Если здесь останемся, без исполнения останется все сказанное пророками.
Еще сказал Петр: сотворим зде три сени, Тебе едину, Моисеови едину и едину Илии (ст. 4). Симон послан созидать Церковь в мире, и вот творит сени на горе, потому что все еще человечески смотрит на Иисуса и ставит Его в ряд с Моисеем и Илиею. И Господь тотчас показал ему, что не имеет нужды в его сени, потому что Он отцам его в пустыне в продолжение сорока лет творил сень облачную. Ибо еще им глаголющим: се облак светел осени их (ст. 5). Видишь, Симон, сень, устроенную без труда, сень, которая преграждает зной и не производит тени, сень, которая молниеносна и светла.
Когда ученики дивились, вот услышан из облака глас от Отца, говорящий: Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Немже благоволих: Того послушайте (ст. 5). После гласа от Отца Моисей возвратился в место свое, и Илия возвратился в область свою, и апостолы пали лицом на землю; и Иисус стал один, потому что на Нем одном исполнился оный глас. Бежали пророки, пали на землю апостолы; ибо не на них исполнялся глас Отца, свидетельствующий: Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Немже благоволих: Того послушайте. Отец учил их, что домостроительство Моисеево исполнено, и должны слушать они Сына; потому что Моисей, как раб, говорил, что было повелено, и проповедовал, что было ему сказано. Также говорили и пророки, пока не пришел Отложенный (Быт. 49:10), то есть Иисус, Который есть Сын, а не домочадец, Господь, а не раб, Властитель, а не подвластный, Законодатель, а не подчиненный закону.
По Божескому естеству Сей есть Сын Мой возлюбленный. Что было еще не ясно для апостолов, то Отец открыл им на горе. Сущий провозвещает Сущего, Отец объявляет Сына. При сем гласе апостолы пали лицом на землю, потому что страшный был это гром, и от гласа его поколебалась земля, и они пали на землю. Глас показал им, что близок Отец, и Сын воззвал их Своим гласом и воздвиг их. Как глас Отца поверг их, так воздвиг их глас Сына силою Божества Своего, которое вселялось в самой плоти Его, и неизменно соединено с нею, почему Божество и плоть пребывают в одной ипостаси и в одном Лице нераздельно и неслиянно. Не как Моисей благолепен был по внешности, но как Бог сиял славою. У Моисея поверхность лица его покрыта была благолепием, а Иисус во всем Своем теле, как солнце лучами своими, сиял славою Божества Своего.
И Отец воззвал: Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Немже благоволих: Того послушайте, — воззвал о Сыне, неотлученном от славы Божества. Ибо Отец и Сын со Святым Духом — одно естество, одна сила, одна сущность и одно Царство. И к одному вещал под невысоким именем, но в страшной славе. И Мария называла Его Сыном, по человеческому телу неотлученного от славы Его Божества. Ибо один есть Бог, явившийся в мир в теле. Слава Его возвещала о Божеском естестве, которое от Отца, и тело Его возвещало о человеческом естестве, которое от Марии; оба же естества сошлись и соединились в одной ипостаси. Единственный от Отца — единородный и от Марии. И кто разделяет в Нем естества, тот отделен будет от Царства Его; и кто сливает их, тот лишен будет жизни Его. Кто отрицает, что Мария родила Бога, тот не увидит славы Божества Его; и кто отрицает, что носил Он безгрешную плоть, тот не получит спасения и жизни, даруемой чрез тело Его. Самые дела свидетельствуют и Божеские силы Его научают рассудительных, что Он — истинный Бог. А страдания Его показывают, что Он — истинный человек. После того как Отец воззвал с неба: Сей есть Сын Мой возлюбленный: Того послушайте, приняла сие Святая Божия Вселенская Церковь. О сей Святой Троице крестит она в жизнь вечную, Ее святит равночестием, Ее исповедует нераздельно, неотлучно, Ей покланяется непогрешительно, Ее исповедует и прославляет. Сей триипостасной Единице — Отцу и Сыну и Святому Духу подобают слава, благодарение, честь, держава, величие ныне и всегда и во веки веков! Аминь.
И по днех шестих поят Иисус Петра и Иакова и Иоанна, брата его, и возведе их на гору высоку едины (Мф. 17:1). Спрашиваем прежде всего, откуда евангелист Матфей начинает счет шести дней, с какого, то есть, дня? С того, как показывает ход речи, в который Спаситель, наставляя учеников Своих, сказал им: приити имать Сын Человеческий во славе Отца Своего, и потом прибавил: амины глаголю вам, суть нецыи от зде стоящих, иже не имут вкусити смерти, дондеже видят Сыта Человеческаго грядущаго во Царствии Своем (16:27–28), то есть свет предстоявшего Преображения Он назвал славою Отчею и Своим Царством.
И преобразися пред ними, продолжает евангелист. Что значит «преобразися», — вопрошает златословесный богослов, и ответствует: «открыл, то есть, им нечто из Своего Божества — столько, сколько могли они вместить, и показал в Себе обитающего Бога» (св. Иоанн Златоуст). Евангелист Лука говорит: бысть, егда моляшеся, видение лица Его ино (Лк. 9:29); у евангелиста же Матфея читаем: и просветися лице Его яко солнце (17:2). Но это сказал евангелист не в том смысле, чтобы оный свет почитать за подлежащий чувствам (да удалится от нас ослепление ума тех, которые не могут себе представить ничего выше подлежащего чувствам), но желая показать, что Христос Бог для живущих и созерцающих духом есть то же, что солнце для живущих во плоти и созерцающих чувствами, ибо другого света для видения Божества и не нужно тем, которые обогащены Божественными дарованиями. Воссиял же Он и таинственно явил апостолам и начальнейшим из пророков неисповедимый оный свет в то время, когда молился, показывая чрез то, что сего блаженного видения родительницею была молитва, что блистание происходило и являлось от соединения ума с Богом, и что оно подается всем тем, которые при постоянном упражнении в подвигах добродетели, устремляют ум свой к Богу. Почему и лицо Моисеево просветилось от собеседования с Богом. Но Моисей не сам произвел, а только потерпел преображение; Господь же наш Иисус Христос Сам от Себя имел оный свет. По сей причине, собственно, Он и не имел нужды в молитве для того, чтобы осиять Плоть Свою, но только показал, откуда оный свет нисходит на святых Божиих и каким образом можно созерцать его; ибо написано, что и святые просветятся яко солнце (Мф. 13:43), то есть всецело проникнутые Божественным светом, узрят Христа, у Которого блистание, происходя от Божеского естества, явилось на Фаворе общим и плоти Его, по причине ипостасного единения.
Итак, веруем, что Он явил в преображении не другой какой-либо свет, но только тот, который скрыт был у Него под завесою плоти; сей же свет был свет Божеского естества, поэтому и не сотворенный, Божественный. Так и по учению богословствующих отцов, Иисус Христос преобразился на горе; не восприяв что-либо и не изменившись во что-либо новое, чего дотоле не имел, но показав ученикам Своим только то, что у Него уже было.
Да и для чего Господь пред началом преображения избирает главнейших из лика апостольского и возводит их отдельно с Собою на гору? Конечно, для того, чтобы показать им нечто великое и таинственное. Что же особенно важного и таинственного в показании чувственного света, который обильно имели уже до того не только избранные, но и остальные апостолы? Как можно славу и Царство Отца и Духа Святого поставлять в каком-то чувственном свете? Ужели в подобной славе и Царстве приидет Христос и в скончание века, когда не будет нужды ни в свете, ни в воздухе, ни в пространстве, ни в чем-либо подобном, но когда, по свидетельству апостола, Бог будет всяческая во всех (1 Кор. 15:28), то есть будет заменять всё для всех? Если же всё, то следовательно и свет. Явно из этого, что свет фаворский был свет Божества!
Притом Моисей и Илия (и особенно первый, который явно духом, а не плотию присутствовал) посредством какого чувственного света могли быть осияны, видимы и познаны? Ибо и о них написано: явлешася во славе, глаголаста же исход Его, егоже хотяще скончати во Иерусалиме (Лк. 9:31). И как иначе могли узнать апостолы тех, которых никогда дотоле не видели, если не при таинственной силе Божественного света, открывшего умные очи их?
Для чего Иисус Христос призывает во свидетели Своего преображения Моисея и Илию? Для многих причин; и во-первых, поелику некоторые из народа думали видеть в Нем Илию, другие Иеремию или одного из древних пророков, то Он призывает Моисея и Илию, начальнейших из пророков, для того, чтобы чрез сие показать и безмерное расстояние рабов от Господа, и все достоинство веры апостола Петра, который исповедал Его Сыном Божиим. Далее, так как иудеи не преставали обличать Его в мнимом нарушении закона и считали Его богохульником за то, что Он усвоял Себе славу Отчую, то, дабы показать, что они из зависти клеветали на Него и что Он невинен ни в том, ни в другом, то есть не нарушает закон, не присвояет не принадлежащей Себе славы, говоря, что он равен Отцу, — Иисус Христос призывает Моисея и Илию, как обличителей клеветы; ибо Моисей, давший закон, не потерпел бы нарушителя его и не поклонялся бы врагу и противнику его; а Илия, пламеневший ревностью по славе Божией, не предстал бы пред Тем, Который выставлял Себя равным Богу, если бы действительно Он не был таким и присвоял Себе не принадлежавшее Ему.
Прибавим к сему, что, призывая Моисея и Илию во свидетели Своего Преображения — первого вкусившего смерть, а последнего ей не приобщившегося, — Иисус Христос хотел показать чрез сие, что он есть верховный Владыка жизни и смерти, вышних и преисподних. Четвертой причины касается сам евангелист, именно: чтобы показать славу креста и утешить и возвысить умы как Петра, так и прочих учеников, трепетавших предстоявшего страдания; ибо явившиеся пророки не безмолвствовали, но говорили о славе, которую Он намерен был явить в Иерусалиме, то есть о страдании и кресте, потому что они всегда называются славою. Наконец, самая добродетель явившихся мужей, которой Он преимущественно требовал от учеников, была причиною их избрания. Так как Иисус Христос всегда учил: иже хощет по Мне ити, да возмет крест свой и последует Ми, то Он теперь и изводит тех, которые тысячу раз готовы были умереть за славу Божию и за вверенный им народ… Что же при этом пламенный Петр? Добро есть нам зде быти, говорит (Мф. 17:4). Прежде он слышал, что Иисусу должно идти во Иерусалим и пострадать; и так, убоясь и трепеща за Него, но после сделанного ему упрека не смея приступить и повторить по-прежнему: милосерд Ты, Господи, не имать быти Тебе сие (Мф. 16:22), он от страха ту же самую мысль выражает в других, уже не столько ясных словах. Находясь на горе, среди уединенной пустыни, он подумал, что самое место доставляет безопасность, и не только надеялся на эту безопасность, но и думал, что Иисус уже не сойдет в Иерусалим, где, по словам Его, Он должен был пострадать от архиереев и книжников. Но не осмелившись сказать этого прямо, а между тем желая, чтобы это было так, Петр без всякого опасения сказал: добро есть нам зде быти — здесь находятся Моисей и Илия — Илия, низведший огонь с неба на гору, Моисей, вошедший во мрак и беседовавший с Богом. Итак, аще хощеши сотворим зде три сени. Видишь ли, как пламенно Петр любил Христа? Несмотря на то, что предложение его необдуманно, но рассуждай, как любовь ко Христу сожигала его.
Что же далее? Ни Сам Иисус Христос не говорит ничего, ни Моисей, ни Илия, но больший всех и более всех достойный веры Отец глаголет из облака; ибо так всегда является Бог; облак и мрак окрест Его (Пс. 96:2), и еще: полагаяй облаки на восхождение Свое (Пс. 103:3). Посему для уверения учеников, что глас сей есть глас Самого Бога является облако, и притом светлое. Еще же ему (Петру) глаголющу, се облак светел осени их, и се глас из облака глаголя: Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Немже благоволих: Того послушайте (Мф. 17:5). Когда Бог угрожает, то является мрачное облако, например на Синае: вниде Моисей в среду облака… и восхождаше дым, яко дым пещный (Исх. 24:18; 19:18). Здесь же является светлое облако, потому что Он имел намерение не устрашить, а научить. Посему там курение и дым пещный, здесь же свет неизреченный и глас. Далее пророки удаляются для того, чтобы показать, что не просто говорится об одном из трех, но именно о Христе. Почему же облако осенило не одного только Христа, но всех? Если бы оно осенило одного Христа, то можно было бы подумать, что глас происходил от Самого Христа. Посему-то евангелист, предотвращая это, говорит, что глас был из облака, то есть от Бога. Что же говорил он? Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Немже благоволих. Если же Иисус есть Сын возлюбленный, то не бойся, Петр. Ибо если Отец всемогущ, как и действительно, то и Сын всемогущ; рассуди, что Он не только есть Сын, но и Сын возлюбленный. Кто же погубит Того, Кого любит? Итак, не смущайся, Петр! Хотя бы любовь твоя к Нему была безмерна, но ты не любишь Его так, любит Родивший Его, Который о Нем благоволит и любит Его не потому только, что родил Его, но потому, что Он равен Ему во всем и одну имеет с Ним волю и в Нем все Его благоволение, или, что то же, — покой и услаждение. Того послушайте — так, что если бы Он восхотел быть распятым на кресте, ты (Петр) тому не противься!
И слышавше ученицы падоша ниц и убояшася зело. И приступль Иисус, прикоснуся их и рече: возстаните и не бойтеся (Мф. 17:6–8). Отчего они были так поражены, услышав глас Отчий? Причинами сего были уединение и высота места, глубокое молчание, страшное преображение, необычайный свет, простертое облако — все это не могло не повергнуть их в сильный трепет. Но чтобы страх, слишком долго действуя, не лишил их памяти, для сего Он тотчас рассевает его и предстает очам их один, заповедуя им не открывать сего никому до тех пор, пока Он не восстанет из мертвых; ибо чем более стали бы рассказывать о Нем чудесного, тем труднее было бы тогда верить этому; притом соблазн о кресте от того еще более увеличивался бы. Нужно было дать пройти времени, а после ученики, исполненные Духа, в знамениях находили голос, споспешествовавший им; всё, что они после говорили, достойно было веры, ибо дела громче всякой трубы провозвещали Его могущество, и события не возбуждали уже никакого соблазна (из беседы 56 на Евангелие от Матфея).
Евангелие (Мф. 17:14–23) представляет новый опыт чудодейственной власти Христа над злыми духами и при этом случае преподает нам несколько весьма важных наставлений. Опыт власти этой был показан в исцелении одного бесноватого отрока, который одержим был сильным, особенного рода беснованием, возобновлявшимся у него во времена новомесячий. Быть может, в нем действия духа нечистого обнаруживались по Божию допущению, под видом определенной физической болезни. Как бы то ни было, впрочем, — только несомненно, что это был человек, страдавший под влиянием духа неприязни, и действия этого последнего в минуты страданий несчастного проявлялись со свойственною им зловредностью и мучительностью: страждущий бросался то в огонь, то в воду, беспрерывно подвергаясь опасности лишиться жизни.
Сего-то страждущего привел отец для исцеления, сначала к ученикам Иисусовым, находившимся внизу горы во время Преображения, потом к Самому Иисусу, когда Он сошел с горы с тремя избранными. Скорбный отец обращается с мольбою к Господу и ищет у Него помилования своему сыну, изображая тяжкие его страдания. «И вот я, — говорит, — приводил его к ученикам Твоим, но они не могли исцелить его». Любвеобильное сердце Спасителя подвиглось состраданием, и Он даже выразил чувство сердечного огорчения. Но чем было вызвано это чувство огорчения? Опять тем же, что побудило Христа сделать упрек Петру после его путешествия на море. Не тягость страдания, невыносимая для страждущего, возбудила на этот раз в Спасителе негодование, а отсутствие сильной и действительной веры, которая бы явилась устранить эту тяжесть страдания. О роде неверный и развращенный, воскликнул Спаситель, доколе буду с вами, доколе терплю вы (ст. 17). Общий тон речи Спасителя и еще некоторые подробности, упоминаемые у другого евангелиста (Мк. 9:23–24), показывают, впрочем, что главным предметом обвинения в неверии здесь были не апостолы, которым не удалось изгнать беса, а все то общество народа, которое их окружало и к которому принадлежал сам отец бесноватого. Спаситель приказал потом привести к Нему страждущего и одним словом запрещения выгнал из него духа нечистого; после сего отрок сделался тотчас здоровым.
Спаситель дал, однако, приличное внушение и ученикам Своим. Оставшись с Ним наедине, ученики сами стали спрашивать Его о причинах неуспеха их в исцелении бесноватого, и Спаситель прямо объявил им, что они в том не успели по неверию своему. Конечно, апостолы обладали большею верою, сравнительно с многими другими: это они показали и словесным ее исповеданием пред Христом, и самым делом постоянного и преданного последования Ему. Но, не получив еще окончательного утверждения в своей вере от силы Духа Святого, они, очевидно, не всегда с одинаковою ревностью могли выдерживать ее характер, и при некоторых случаях, особенно когда почему-либо не пользовались они личным подкреплением Спасителя, обычная слабость человеческой природы легко примешивалась к их действиям и давала себя чувствовать ощутительным образом. Так и здесь случилось, когда они оставались одни в отсутствие Спасителя и к ним был приведен страждущий.
Указывая обнаруженную в этом случае их слабость веры, Спаситель высказал одно замечание, которое может иметь отношение ко всем нам.
Аминь глаголю вам, продолжает Он, аще имате веру яко зерно горушно, — речете горе сей: прейди отсюда тамо, и прейдет, и ничтоже невозможно будет вам (ст. 20), то есть «если будете иметь веру хоть с зерно горчичное — и скажете горе сей: перейди оттуда сюда, то она перейдет, и ничего не будет для вас невозможного». В самом деле, следует нам подумать об этих словах Христовых. Когда Христос усвояет столь великое могущество даже незначительной доле веры, только, разумеется, живой и действительной, то можем судить, что не напрасно упрекают позднейшие времена в слабости веры и даже безверии, когда они так скудны доблестными проявлениями веры. Пусть первые времена христианства были по преимуществу временами чудес, по особенным целям Промысла Божия; однако разница между ними и временами позднейшими может в этом случае иметь, как и действительно имела в истории, различные степени. К тому же не все только внешние чудеса должно принимать в расчет при суждении о большей или меньшей силе веры в людях: есть много случаев к ее искренним и действенным обнаружениям во внутренней жизни человека, в его нравственной борьбе с самим собою, в подвигах любви к Богу, бескорыстия, терпения, усердия к молитве и т. п. А этих-то обнаружений большею частью и недостает у нас.
В заключение Христос дает понять ученикам Своим, что для успешного действования в случаях, подобных указанному, требуются еще некоторые особенные подвиги и дела благочестия. Он указывает на пост и молитву: сей род не исходит, токмо молитвою и постом (ст. 21). То есть требуется здесь, чтобы не только не было недостатка в вере, но чтобы она являлась на особенной степени своего раскрытия в человеке и обнаруживалась в нем, как нравственная сила добродетели. Пост и молитва служат весьма значительными проявлениями этой силы, потому что возвышают человека над собственным его естеством и приводят к чистому и духовному общению с Богом. Сделанное апостолам внушение Спасителя можно принимать в таком смысле, что тот род нечистых духов, к которому принадлежал изгнанный Им из отрока дух, отличается особенною неприязненностью своих действий в отношении к людям, и потому требуется более крепкое ему противодействие. Но так как вообще действия исконного врага людей, направляемые ко вреду их, не знают себе меры, если не сдерживаются силою всемогущества Божия, и во всяком случае могут быть препобеждаемы со стороны людей только нравственною силою веры, необходимым признаком которой служат подвиги благочестия, то в словах Спасителя мы и вообще находим наставление относительно тех средств, которыми по преимуществу должны мы укреплять себя в борьбе с невидимым врагом спасения.
Между тем Спаситель с прежнею решительностью продолжал приготовлять учеников Своих к мысли о последних днях земной жизни Его и воскресении. Проживая с ними после Преображения Своего в Галилее, Он снова повторяет им определенным образом: предан имать быти Сын Человеческий в руце человеком: и убиют Его, и в третий день востанет (ст. 22–23). В ту пору, положим, они все еще не были в состоянии уразуметь, как следует, силу этих предсказаний; но зато, когда совершилось самое дело, они с большею удобностью могли понять весь этот порядок земного домостроительства Христова, когда Спаситель по воскресении напомнил им: «Вот то, что Я вам говорил, еще быв с вами, что надлежит исполниться всему написанному о Мне в законе Моисеевом и пророках и псалмах» (Лк. 24:44).
Во время оно, человек некий приступи ко Иисусу, кланяяся Ему и глаголя: Господи, помилуй сына моего, яко на новы месяцы беснуется и зле страждет, множицею бо падает во огнь, и множицею в воду.
По моему мнению, этот беснующийся на новы месяцы изображает человека, предающегося по временам разным порокам, ежечасно изменяющегося в своих намерениях и впадающего то в огнь любодеяния, то в те воды, кои противны любви.
И приведох его ко учеником Твоим, и не возмогоша его исцелити. Словами сими отец несчастного отрока укоряет учеников Христовых в том, что отрок его не избавлялся от болезни. Но то, что из прибегавших к апостолам некоторые не получали исцеления, зависело иногда не столько от апостолов, сколько от просивших помощи у них; ибо и Сам Иисус Христос многим из исцеляемых от Него говорил: «Буди тебе по вере твоей» (Мк. 5:34; 10:52).
Отвещав же Иисус рече: о роде неверный и развращенный, доколе буду с вами, доколе терплю вам? Приведите ми его семо. Так выразился Иисус об иудеях не потому, чтобы Он соскучил и прогневался на них, — Он, смиренный и кроткий сердцем, Который не отверзал уст Своих, и яко агнец пред стригущим его был безгласен (Исаия 53:7), — но так, как обыкновенно выражается врач, когда больной не слушается его советов. И последний в подобном случае говорит: «Доколе мне ходить к тебе и истощать мое искусство; я велю то, а ты делаешь другое?» А что Господь в настоящем случае гневался не на людей, а на пороки их, видно из тех слов, которые тотчас после сего произнес: приведите ми его семо.
И запрети ему Иисус, и изыде из него бес, и исцеле отрок от того часа.
Запрещение должно относить не к отроку, страдавшему от демона, но к демону, мучившему отрока. Или: запретил самому отроку, потому что он страдал от демона за свои грехи.
Тогда приступивше ученицы на едине реша: почто мы не возмогохом изгнати его. Иисус же рече: за неверствие ваше. Итак, если когда мы не получаем от Господа по молитвам нашим, то причина тому не недостаток силы у Дающего, а вина просящих.
Аминь бо глаголю вам: аще имате веру яко зерно горушно, речете горе сей, прейди отсюду тамо, и прейдет: и ничтоже будет невозможно вам. Некоторые думают, что такая вера есть малая; но поелику, по словам апостола, горы преставлять можно только имеющему всю веру (1 Кор. 13:2); то значит, что вера, сравниваемая с зерном горушичным, велика. Под именем горы, которую может преставить такая вера, разумеется не гора видимая, но изгнанная Господом из страдавшего отрока, то есть демон. Посему неразумны те, кои из того, что никто из апостолов и верующих во Иисуса Христа не преставлял гор, заключают, что они и малой веры не имели, потому что они роду человеческому благодетельствовали не преставлением гор с места на место, но сокрушением той великой горы, которая, по слову пророка (Иер. 51:25), растлевала всю землю.
Сей же род не исходит, токмо молитвою и постом. Указывая апостолам на то, чем может быть изгоняем демон, Иисус Христос всех научает, как устроять жизнь.
Живущим же им в Галилеи, рече им Иисус: предан иматы быти Сын Человеческий в руце человеком. И убиют Его, и в третий день востанет. Чтобы апостолы не боялись, а были готовы к терпению, когда внезапно придут бедствия, Иисус Христос всегда, предсказывая о них, предрекал вместе и об имевшей последовать за ними радости. Так и здесь, если они огорчались тем, что Его убиют, то имевшее последовать в третий день по смерти воскресение Его должно было утешить их.
Господи, помилуй сына моего, яко на новые месяцы беснуется и зле страждет. В беснующихся на новы месяцы не луна причиною их умопомешательства. Луна создана не для того, чтобы делать зло и вредить человеческой природе, но чтобы содействовать в делах добрых и полезных. Будучи по природе влажна, она доставляет телам самый приятный сон и, имея млечный цвет, умеряет ночную темноту. Служа противодействием солнцу, которое сухо и горячо, своею влажностью и холодностью, как истая матерь, в объятиях ночи, оживляет она и делает цветущими все растения и луга, всякую траву и всякий овощ, почему на утренней заре видим, что на деревьях листья делаются гуще, луга на вершине цветов носят мед — это делание мудрой и трудолюбивой пчелы, всякая травинка делается веселее и всякий овощ принимает светлый вид и возрастает. Потому луна и имеет млечный цвет: как матерь питает младенца молоком, так и она все увеличивает в росте туком и росою. А поелику она на небе, то показывает кругообращение годов, исполнение месяцев, перемены погоды и времен, надлежащее время истинной и непреложной пасхи, как говорит Премудрость: от луны знамение праздника (Сир. 43:7). А поелику светило сие умаляется и возрастает, то имя ему месяц (μήν). Книга Бытия повествует так: и рече Бог: да будет свет на тверди небесем, освещати землю, начало дне и нощи, и да будет во знамения и во времена, и во дни и в лета. И да будет в просвещение на тверди небесней, яко светити по земли (Быт. 1:14–15). Все же сие почел я нужным предложить вашему благоговению, желая доказать самым делом и Богодухновенными Писаниями, что не луна причиною умоповреждения, но злотворный и коварный диавол. Он злохудожен и, будучи не в состоянии иным способом довести до обоготворения тварей или принудить людей к деланию идолов, наблюдает новомесячие луны, и когда бывает ей пятый день, делает, что страждущий падучею болезнью вопит, точит пену, кидается в огонь или в воду, чтобы родители больного, или братья, или родные, принуждены были тем поклониться луне, в той мысли, что луна послала юноше беса. Посему эллины и называют ее царицею небесною, тогда как она рабыня ночи и служительница, а не владычица или властительница естества человеческого.
Посему и преемник Моисеев Иисус повелевал светилам, сказав: да станет солнце прямо Гаваону, и луна прямо дебри Элон (Ис. Нав. 10:12), пока не обращу в бегство пять царей амморейских. Итак, человек, повелевающий луне, может ли подлежать злотворности или владычеству светил? Посему не допустим до себя сих ухищрений змия отступника, сего эллинского заблуждения и суеверия.
1) Когда бесноватый был приведен к Спасителю, нечистый тотчас Почувствовал, к Кому привели его, и начал сильно мучить больного: «Как скоро, говорит Евангелие, бесноватый увидел Спасителя, дух сотряс его; он упал на землю и валялся, испуская пену». Даже в то время, когда Спаситель повелел диаволу выйти из отрока и впредь не входить в него, диавол не вдруг оставил свою жертву: «И возопив и сильно сотрясши его, вышел, и отрок сделался как мертвый, так что многие сочли его умершим». Откуда происходила такая дерзость со стороны диавола? И неужели Спасителю нужны были особенные усилия для прогнания духа нечистого? Это сделано было, говорит святой Иоанн Златоуст, «для вразумления предстоящих», которые должны были увидеть на опыте, как дерзок диавол и как, несмотря на свою дерзость, он трепещет пред Господом. Притом же изгнание духа нечистого было предзнаменованием освобождения всего человечества от власти диавола. Мы должны быть внимательны к великому благодеянию нашего Господа, Который Своею крестною смертию избавил нас от власти ада и доставил нам свободу славы чад Божиих. Однако не должны забывать и того, что диавол и теперь может искушать человека; и что небрегущий о своем спасении не умедлит подвергнуться власти его: «Кто совершает грех, — говорит слово Божие, — тот раб греха, и приводящий ко греху есть орудие сатаны» (ср. 1 Кор. 5:5).
2) Когда отец привел своего одержимого духом беснования сына к Спасителю, то Иисус Христос спрашивает отца: давно ли болен был сын его? Отец отвечает, что сын находится в таком состоянии с самого детства. Нет сомнения, что Иисус Христос знал и прошедшее, и настоящее, и будущее: для чего же спрашивает об этом? Спрашивает для того, чтобы показать Свое сострадание нашим немощам и расположить нас к живой вере в Него. Предстоящие, может быть, не обратили бы внимания на чудо Спасителя, если бы Он немедленно исцелил бесноватого; но расспросами о времени болезни Иисус Христос хочет показать, что болезнь была опасна и неизлечима, что она могла быть уничтожена только всемогуществом Врача Небесного. Вместе же с этим хочет внушить нам, что как бы продолжительно ни было наше служение греху, мы всегда можем освободиться из-под власти его, если обратимся за помощью к Божественному Спасителю, Который и в единонадесятый час пришедшего принимает и больше радуется о едином грешнике кающемся, нежели о 99 праведниках.
3) Отец, испытавший бессилие всех средств, употребляемых для исцеления сына, с некоторым недоверием обращается и к Самому Спасителю: «Аще можеши, — говорит он, — помози ми». Спаситель отвечает, что Он может сделать все, но только по вере: «Можешь ли ты сколько-нибудь веровать? Верующему вся возможна». Эти слова Господа привели в разум отца. Он видит, что виновен сам, не имеющий доселе истинной веры, и со слезами молится: «Господи, помози моему неверию!» Нет нужды говорить о необходимости веры, без которой и Сам Всемогущий не может спасти нас. Все мы знаем эту истину. Но мы нередко хотим оправдать свое маловерие сухостью сердца, множеством и силою искушений и т. п. Настоящее евангельское повествование указывает нам самое действительное средство для приобретения веры: отец просит Господа со слезами, чтобы Он помог его неверию, и Господь исполняет желание смиренного сердца. Так Господь и всегда внемлет молитве о вере; потому что это есть молитва сердца сокрушенного и смиренного, которое Бог не уничижит.
И рече им: сей род ничимже может изыти, токмо молитвою и постом (Мк. 9:29). Важность подвига постного в некоторых особенных случаях открывает нам происшествие, предложенное благоговейному вниманию нашему ныне в Евангелии. Апостолы после того, как Господь даде им силу и власть на вся бесы и недуги целити (Лк. 9:1), после того, как они прохождаху сквозь веси, благовествующе и исцеляюще всюду (ст. 6), встретили одержимого мучительным духом немым и не могли освободить страждущего, доколе Господь Иисус не употребил Сам Своей Божественной силы и власти. После чудес, уже обыкновенных для них, внезапная недействительность данной им силы побудила их вопросить Господа, почему не могли они изгнать духа немого. На сие Господь ответствовал: сей род ничимже может изыти, токмо молитвою и постом. Как важно здесь значение, как велика сила поста, соединенного с молитвою! Не видно, чтобы Господь, давая власть апостолам изгонять нечистых духов и исцелять недуги, требовал от них поста. Он не возлагал на них строгого поста при Себе, а отлагал оный до времени Своего страдания. Еда можете сыны брачныя, дондеже жених с ними, сотворити поститися? Приидут же дние, егда отъят будет от них Жених, и тогда постятся в тыя дни (Лк. 5:34). И, видно, апостолы чудодействовали, не употребляя усиленного подвига поста и протяженной молитвы; а просто именем Христовым и данною им властью повелевали, и повеленное исполнялось. Но видно также, в страждущем от духа немого необыкновенно велика была сила зла; и потому для победы над нею потребна была высшая степень силы благодатной и благотворной. Какие же, кроме веры, уже действовавшей в апостолах, могут быть средства и пособия для достижения высшей степени благодатной и благотворной силы? Господь предлагает молитву и пост. Сей род ничимже может изыти, токмо молитвою и постом.
Видите ли благопотребность поста, соединенного с молитвою? Апостолам он нужен; нам ли не нужен? Чудотворцам он помогает; можем ли мы пренебрегать его помощью? Победе над мучительным и преобладающим духом зла он способствует: не ближе ли способствовать будет к укрощению плоти, вопиющей против духа?
Во время одного из посещений Иисусом Христом и Его учениками Капернаума (небольшого города, находившегося на северо-западном берегу Генисаретского или Тивериадского озера), подошли к Петру собиратели дидрахм и сказали: «Учитель ваш не даст ли дидрахмы»? Дидрахма (то есть две драхмы) — греческая серебряная монета, равняющаяся древнееврейскому полсиклю — составляла ежегодную определенную подать на храм, установленную на основании Исх. 12:12–16 и бывшую обязательною для всякого иудея, достигшего двадцати лет, кроме священников и левитов (2 Пар. 24:6; Иосифа Флавия Древн. 18,4.1). Поэтому под собирателями дидрахм, очевидно, нужно разуметь сборщиков податей, употреблявшихся на поддержание храма и его принадежностей, на приобретение различных предметов, необходимых для ежедневных жертвоприношений, — животных, масла, муки, дров и т. п. Так сборщикам этим, без сомнения, не было неизвестно учение Иисуса Христа о Себе как Мессии, то они, по всей вероятности, предполагали, что Он воспользуется привилегиями, предоставленными законом священникам и левитам, и потому обратились со своим требованием не к Самому Иисусу Христу, а к апостолу Петру, и вопросительною формою своих слов выразили некоторое сомнение в исполнении этого требования. Впрочем, может быть, они поступили так «с коварною целью, т. е. как бы говоря: Учитель ваш, как противник закона, хочет ли заплатить дидрахму?» (мнение блж. Феодорита). Со стороны Петра тотчас же последовал утвердительный ответ, из чего можно заключать, что Иисус Христос никогда не отказывался от уплаты податей. Когда Петр вошел в дом, то Иисус, предупредив его (то есть прежде, нежели Петр сообщил Ему о своем разговоре со сборщиками), сказал: «Как тебе кажется, Симон (другое имя Петра), цари земные с кого берут пошлины или подати? С сынов ли своих, или с посторонних? То есть с членов ли своего семейства, или с не принадлежащих к нему?» На этот вопрос, легко свидетельствующий о Божественном всеведении Спасителя, Петр отвечал: «С посторонних». Тогда Иисус сказал ему: «Итак, сыны свободны», то есть если цари земли не берут податей со своих сыновей, то тем более Я как Сын Царя Небесного, Самого Бога, должен быть свободен от податей, которые собираются на содержание храма Отца Моего. «Но, — продолжает Свою речь Спаситель, — чтобы нам (здесь Иисус Христос говорит о Петре, не потому, чтобы считал его свободным от подати, а потому, что она не была еще уплачена им) не соблазнить их (сборщиков)», то есть чтобы они не составили о нас превратного мнения, как о презрителях храма и закона, «пойди на море (Генисаретское озеро, на берегу которого находился Капернаум), брось уду и первую рыбу, которая попадется, возьми и, открыв у ней рот, найдешь статир (римская серебряная монета, равнявшаяся ценностью двум дидрахмам); возьми его и отдай им за Меня и за себя». Хотя об исполнении повеления Иисуса Христа в Евангелии не говорится ясно, однако как самый характер евангельского повествования, так в особенности то значение, которое это событие имело для Петра, дают полное право заключать, что повеление было исполнено. Евангелист не говорит также и о том, каким образом статир явился во рту рыбы, — был ли он случайно найден и проглочен ею или непосредственно создан Божественною силою Иисуса Христа; но самою обстановкою, которая должна была, согласно словам Господа, сопровождать ловлю Петра, оно показывает, что во всяком случае это было сверхъестественное, чудесное событие, и что Виновник его Сам Бог. Если Иисус Христос заранее знал, что у первой рыбы, которую поймает Петр, будет найден во рту проглоченный ею статир, то значит, Он был всеведущ; а если эта монета была создана Им во рту рыбы, то Он всемогущ; а всеведение и всемогущество — это такие свойства, которые принадлежат только Богу.
Все попытки рационалистической критики лишить это повествование чудесного характера при беспристрастном отношении к ним оказываются вполне несостоятельными. Так, одни из рационалистов (например, Павлюс) в выражении Иисуса Христа «найдешь статир» видят указание на приобретение статира чрез продажу рыбы, а слова «открыв у ней рот» относят к освобождению рыбы от уды или к самому Петру, который должен был предложить желающим купить рыбу, причем αὐτοῦ (у ней) объясняется в смысле наречия «тотчас». Но чрез продажу одной рыбы, и притом в Капернауме, в котором было большое обилие ее, Петр, очевидно, не мог получить статир, тем более что это была рыба, пойманная удою и, следовательно, небольшая, вследствие чего некоторые из представителей этого направления должны были понимать слово (рыбу) в собирательном смысле, и чрез это впадали в новую несообразность, потому что в Евангелии ясно говорится не о нескольких, а об одной только рыбе (возьми первую рыбу). Да и все вообще это искусственное объяснение, или, вернее, извращение евангельской истории, предполагающее совершенно неуместные в ней поэтические картины, вполне противоречит прямому, естественному смыслу ее и обличает высшую степень предвзятости. Другие из критиков (например, Газе и Эвальд), сознавая ненатуральность натуралистического объяснения, считают за лучшее совершенно отвергнуть действительность рассматриваемого нами события, и все повествование о нем признают религиозно-нравственным вымышленным или символическим рассказом, который только в народных сказаниях получил апокрифический характер, но который сам по себе служит только выражением мысли о неизмеримом возвышении Иисуса Христа над всеми обстоятельствами жизни, или о благословении, которое Бог ниспосылает на занятие, ведущее к приобретению необходимых средств жизни, или же о легкости приобретения суммы для уплаты податей. Но в таком случае весь этот рассказ нужно было бы назвать по меньшей мере странным и не представляющим ясной связи со своею целью; в нем ничего не говорится также о самой ловле, а подобное опущение совершенно не свойственно апокрифам. По мнению иных (Кестлина, Гильгенфедьда), цель этого рассказа состоит во внушении иудеохристианам мысли о необходимости уплаты подати, идущей на содержание храма. Но для этого достаточно было бы одного слова и примера Иисуса Христа, присоединение чуда здесь было бы совершенно излишне, — оно не только не способствовало бы, но могло бы даже препятствовать достижению этой цели. Из указанных основами видна несостоятельность также взгляда на этот рассказ как на притчу (Вейссе), в котором противопоставляется оправдание чад Божиих верою оправданию рабов законом. Кроме того, чрез это объяснение вносится в Евангелие то учение, которое только впоследствии было развито апостолом Павлом. Мы уже не говорим о воззрении некоторых исследователей Священного Писания (например Штрауса) на рассматриваемое нами событие как на миф, подобный тем, которые Геродот сообщает в своей истории (3, 42), потому что произвольность и крайне неуважительное отношение к евангельской истории, обнаруживающаяся здесь, так очевидны, что совершенно нет нужды указывать на несостоятельность этого воззрения. Таким образом, самым естественным и верным остается взгляд на евангельское повествование о необыкновенной находке апостола Петра, как исторический рассказ о действительном чудесном событии.
Верзи удицу и юже прежде имеши рыбу, возми. В этих словах заключается неоспоримое и ясное доказательство, что христианину надлежит оказывать безусловное повиновение властям предержащим и что распоряжениям земного царя отнюдь противиться не должно; ибо если Сын Божий платил за Себя подать, то как ты дерзнешь не платить оной? Если платил подать Тот, Кто ничего у Себя не имел; то как ты, собирая сокровища мирские, смеешь не выполнять обязанности, освященной обычаями мира?
Под именем статира, который Спаситель повелел по закону заплатить, разуметь надобно ту искупительную жертву, которую Он благоволил принести за наши грехи. Этот статир найден в устах рыбы также не без причины, потому что в Евангелии сказано: от словес своих оправдишися (Мф. 12:37). Ибо устное исповедывание грехов доставляет нам вечное спасение, как об этом сказал апостол: сердцем веруется в правду, усты же исповедуется во спасение (Рим. 10:10).
Статир, сокрытый в рыбе, который повелено было Петру изъять из глубины, означал нам покрытый страстями образ, который к первообразу возводит в Себе Господь, как соделавшийся человеком, подлежащими всему, что свойственно нам, не дозволяющим противиться царю, когда повелевает безвредное, и показующим в Себе действенность Божественной силы.
Идя в Капернаум, апостолы дорогою решали вопрос: кто из них больше будет в Царствии Небесном? Они очень хорошо знали, что наибольшим в Царствии Небесном будет тот, кто будет ближайшим Иисусу Христу; поэтому они рассуждали далее о том, кто из них стоит ближе к Нему. Тогда Спаситель призвал одно дитя, поставил его подле Себя и сказал: «Кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот принимает Меня. Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное».
Кто был это дитя, которое Спаситель поставил среди апостолов и как оно называлось? В Евангелии ничего не написано об этом. Но древние повествуют, что это дитя был Игнатий, который впоследствии был епископом Антиохийским и носил прозвание Богоносца. И действительно: с малых лет и до седых волос имел Игнатий детскую привязанность и пламенную любовь к своему Творцу и Спасителю; он умер за свою веру во Христа, повторяя непрестанно: «Я ношу Христа в своем сердце». Язычники, видя его твердость и непоколебимость его веры, бросили Игнатия диким зверям, которые раздробили его в одну минуту своими зубами, подобно тому, как зерна дробятся под жерновом. А идя на страдания, он пророчески говорил: «Я хочу, чтобы меня измололи зубы зверей, я хочу быть пшеницей Божией».
Господь требует уподобления детям, то есть не возвращения в детский возраст, как, подобно Никодиму, думаешь ты, но отречения от злобы, чтобы в нас была детская простота. И сие дает видеть в самом образе выражения; не сказал: если не будете детьми, но говорит: яко дети, присовокуплением яко означая подражание детям (ср. Василия Великого, ч. 5).
Аще не обратитеся и будете яко дети, не внидете в Царствие Небесное. Детское строение сердца — образцовое. Дети, пока не раскрылись в них эгоистические стремления, — пример подражания. У детей что видим? Веру полную, не рассуждающую, послушание беспрекословное, любовь искреннюю, безпопечение и покой под кровом родителей, живость и свежесть жизни с подвижностью и желанием научаться и совершенствоваться. Но Спаситель особенно означает одно их свойство — смирение: иже смирится, яко отроча, той есть болий в Царствии Небеснем. Ибо коль скоро есть смирение настоящее, то и все добродетели есть. Оно тогда и является в совершенстве, когда другие добродетели уже расцвели в сердце и приходят в зрелость; оно венец их и покров. Это тайна жизни духовной о Христе Иисусе, Господе нашем. Чем кто выше, тем смиреннее, ибо он яснее и осязательнее видит, что не он трудится в преуспеянии, а благодать, которая в нем; и это есть мера возраста исполнения Христова. Ибо главное во Христе Иисусе то, что Он смирил Себе, послушлив быв даже до смерти.
Болий в вас да будет вам слуга. Большинство измеряется, по слову Господа, не родом, не властью, не мерою способностей и способов, а умением устроять благо для других. Кто неутомимее и шире действует в этом роде, тот и больший. Как в семье наибольший, становясь наибольшим, берет к сердцу заботу о всем семействе и в том честь и преимущества свое поставляет, чтобы всех упокоить, сделать так, чтобы всем было хорошо, так и в обществе христианском хотящий быть наибольшим должен принять на себя полное попечение о христианском удобстве всех в том круге, в котором находится, и в том роде деятельности, какую он себе избрал. Лучше же брось всякую мысль о большинстве, а прими сердечную заботу о том, чтобы сколько можно более послужить во благо окружающих тебя, и будешь больший пред очами Божиими, а может быть, и в сознании людей. Когда бы все набольшие сделали сей закон Христов законом своей совести, какое пошло бы тотчас благоденствие и довольство среди нас! Но то горе, что большинство скоро у нас обращается в служение себе и своим интересам и сопровождается почти всегда требованием послуг себе вместо служения другим; совесть же успокаивается исправностью ведения официальных дел. Оттого много наибольших, а благо не спеется среди нас, и все добрые учреждения не приносят того добра, какое от них ожидается.
Иже Мене приемлет, приемлет Пославшего Мя, сказал Господь; а пославший Его есть Бог, следовательно, кто исповедует Господа, тот Бога исповедует; а кто не исповедует Его, тот и Бога не исповедует. Скажешь: «Я исповедую Христа великим, премудрым, всемирным учителем». Нет, исповедуй Его так, как Он Сам говорит о Себе; а Он говорит о Себе, что Он и Отец едино суть, единого Божеского естества лица, раздельные, но единочестные и сопрестольные. Кто не исповедует так, тот, как бы ни величал Господа, все одно, что не исповедует Его; а не будучи исповедником Его, не исповедует и Отца, не исповедует Бога. Посему, каким богочтецом ни высказывай себя, ты не богочтец, когда не исповедуешь Господа Иисуса Христа Сыном Божиим Единородным, нас ради воплотившимся и Своею крестною смертно нас спасшим. Не все одно, какого Бога исповедать, лишь бы исповедать: поклонявшиеся солнцу и звездам или вымышленным существам не называются богочтецами, потому что не то считали Богом, что есть Бог. Так и тот, кто Господа не исповедует, не есть богочтец, потому что не того Бога исповедует, Который есть истинный Бог. Истинный Бог не есть без Сына совечного и собезначального. Потому, коль скоро не исповедуешь Сына, не исповедуешь и Бога истинного. Какая цена твоего исповедания — один Бог рассудит; но так как нам Бог открыт Богом истинным, то, помимо этого откровения, нельзя иметь Бога истинного.
Блюдите, да ж презрите единаго от малых сих: глаголю бо вам, яко Ангели их на небесех выну видят лице Отца Моего Небесного (Мф. 18:10). Сие сказал Христос апостолам, когда, призвав отроча, постави е посреди их: и потому, хотя оное изречение в высшем знаменовании, в качестве притчи, относилось к младенцам веры, но оно сказано было не мимо и естественных младенцев, из которых один был видимым и непосредственным предметом слова Господня, и особенно не мимо детей христианских, которые обыкновенно суть и младенцы веры, по крещению. Посему каждый раз, когда Господь рукою Своего провидения поставляет пред вами дитя, когда оно вам родится, или вверяется вашему попечению властью и законом, или приводится в руки ваши нуждою и беспомощностью, вы можете представить себе, что Господь смотрит на оное и говорит вам: блюдите, да не презрите единаго от малых сих.
И как сильно подкрепляет Он сию заповедь! Аминь бо глаголю вам, яко Ангели их на небесех выну видят лице Отца Моего Небесного. То есть Ангели служат хранителями детей; следственно, имеют к ним внимание, заботятся о них, уважают их; как же вам оставлять их без попечения, без внимания, в пренебрежении? Ангели их на небесех и нисходят для них на землю: вы ли не захотите наклонить вашу земную гордость к их малому возрасту? Ангели их выну видят лице Отца Небесного и от сего блаженного созерцания обращают взор к пеленам и колыбели, и слух к плачу или лепетанию младенца; вам ли покажется или скучным, или малым делом попечение о малых сих? И кто же посылает ангелов к младенцам человеческим? Кто, как не Сам Творец ангелов и человеков?
Держась слова Господня, скажем несколько слов о том, как осмотрительно должно быть внимание к детям и попечение о них. Блюдите, да не презрите единаго от малых сих. Остерегайтесь, чтобы такое пренебрежение не прокралось, тогда как вы не расположены предаться оному с сознанием. Блюдите, родители и воспитатели, да не презрите единаго от малых сих, которых вы родили, которых вы воспитываете. Вы, может быть, не подозреваете и возможности сего презрения, потому-то и сказано: будьте осмотрительны, остерегайтесь, блюдите.
Небрегут о детях, если они по опыту принадлежат кормилице, няне, надзирательнице более, нежели отцу и матери, и более, нежели то нужно. Природа, или лучше, Творец природы, одной и той же особе матери дает и млеко кормилицы, и заботливость няни. Правда, что разделять сии служения нередко, больше или меньше, заставляют то немощь матери, то ее другие обязанности; но если сие делается только по склонности к беззаботной жизни, по необдуманному подражанию примерам подобной беспечности, то лучше бы подумать доброй матери, отнимать ли мать вдруг у двух младенцев — и у младенца кормилицы, и у своего собственного, и заставлять ли своего младенца пить из груди кормилицы, может быть, тоску по оставленном ею собственном детище, вместо того, чтобы он пил любовь из груди своей матери. Мать, которая кормит и носит на руках своего младенца, отец, который в минуты отдыха от своих дел также берет его на руки и учит его первым наименованиям того, что священно и любезно, — блюдите, да не презрите, — делают и прекрасное, и важное дело: они наслаждаются сими занятиями, дитя также наслаждается; и в то же время любовь и доброта родительская непрестанно сеет в сердце дитяти семена детской любви и доброты, и ранним и обильным сеянием приготовляет многоплодную жатву.
Небрегут о детях, если хотят только забавлять их и забавляться ими, и особенно тогда, как настает время более учить их, нежели забавлять.
Небрегут о детях, если и учат их, но более приятному, нежели полезному. Искусства и познания приятные доставляют жизни человеческой, так сказать, приправы и лакомства, а не хлеб и пищу: не странно ли было бы заботливо собирать к столу как можно более приправ и лакомств и не заботиться о том, будет ли хлеб и пища?
Небрегут о детях, если старательнее учат их полезному для жизни временной, нежели спасительному для души бессмертной; если тщательнее меблируют их голову набором слов и понятий, нежели возделывают вертоград их сердца, исторгая из него дикие травы неправильных склонностей и привычек, наслаждая в нем благие чувствования к добродетели, ограждая его от ветров легкомыслия и от бурь страстей; если при воспитании не довольно помнят и не довольно употребляют в дело сколь важное само по себе, столь же благодетельное для всех отраслей познания начало учения: начало премудрости страх Господень: разум же благ всем, творящим его (то есть хорошие познания хороши для тех, которые употребляют их на хорошие дела); благочестие же в Бога начало чувства (Притч. 1:7). Вы обрабатываете в детях будущих граждан, воинов, словесников, письмоводцев, художников, промышленников: хорошо; но блюдите, да не презрите — не пренебрегите того, что еще лучше, того самого, в обрабатывании чего хотят помочь вам Ангели их, которые на небесех выну видят лице Отца вашего Небесного, — не пренебрегите образования в них сынов Церкви, приготовления будущих граждан неба.
Во время путешествия евреев по пустыне Аравийской они возроптали однажды на Моисея за недостаток мяса. Так как это не первый был случай несправедливого неудовольствия и возмущения народа против своего вождя, то ропот сей сильно опечалил Моисея, и он молил Бога или умертвить его, или же дать ему помощников в управлении таким беспокойным народом. В ответ на эту мольбу Господь сказал Моисею: «Собери Мне семьдесят мужей из старейшин Израилевых… и возьми их к скинии собрания, чтобы они стали там с тобою. Я сойду и буду говорить там с тобою, и возьму от Духа, Который на тебе, и возложу на них, чтобы они несли с тобою бремя народа, а не один ты носил». «Моисей… собрал семьдесят мужей из старейшин народа и поставил их около скинии. И сошел Господь в облаке, и говорил с ним, и взял от Духа, Который на нем, и дал семидесяти мужам старейшинам. И когда почил на них Дух, они стали пророчествовать, но потом перестали. Двое из мужей оставались в стане: одному имя Елдад, а другому имя Модад; но и на них почил Дух… и они пророчествовали в стане. И прибежал отрок, и донес Моисею, и сказал: Елдад и Модад пророчествуют в стане. В ответ на сие Иисус, сын Навин, служитель Моисея, один из избранных его, сказал: господин мой Моисей, запрети им. Но Моисей сказал ему: не ревнуешь ли ты за меня? О, если бы все в народе Господнем были пророками, когда бы Господь послал Духа Своего на них!»
Вот факт, рассказанный бытописателем в высшей степени просто, без всяких прикрас, рассуждений и пояснений, как и все другие его повествования. Между тем он заслуживает того, чтобы над ним задуматься. По распоряжению Божественному Моисей должен был из старейшин Израиля избрать себе помощников в управлении народом и собрать их около скинии, где они имели исполниться Духа Божия. Так это и было: избранные собрались около скинии, где они прияли Духа Божия и стали пророчествовать, то есть с чрезвычайным воодушевлением славить Бога и назидать окружающих в боговдохновенных речах и песнях. Это-то обстоятельство и возбудило недовольство в Иисусе, сыне Навина. Он был «служитель Моисея», то есть самое приближенное к нему лицо, исполнитель его предначертаний и поручений, и в то же время самый благоговейный почитатель его. «Господин мой Моисей, запрети им», — сказал он своему великому вождю при известии об Елдаде и Модаде. Какие же мысли и чувствования взволновали преданного слуги Моисея? Ответ на это дает нам сам Моисей. «Не ревнуешь ли ты за меня? — сказал он в ответ Иисусу. — О, если бы все в народе Господнем были пророками, когда бы Господь послал Духа Своего на них!» Будущий преемник Моисея в служении вождя народа израильского, имевший докончить его дело спасения Израиля от чужеземного ига, и вместе с этим будущий носитель даров Духа, хотя и не в той мере, в какой обладал ими Моисей, — Иисус Навин сейчас еще не стоял на такой высоте духовного созерцания, которая бы приближала его к боговдохновенному Моисею. С безграничным уважением относясь к великому вождю Израиля, он смотрит на него как на такого посредника между Богом и народом, от воли которого зависит всякое дело, всякое событие в народе Божием; ничему не должно быть, на что не изошло благословение уст его, ничто не должно быть без его участия, посредства и воли. Нет причин предполагать, будто Иисус Навин усомнился в наитии на Елдада и Модада Святого Духа; но он думал, что если они освящены Святым Духом для сотрудничества Моисею, то должны были в присутствии его в знак зависимости от него употребить полученный дар пророчества. И вот, как скоро было возвещено, что Елдад и Модад пророчествуют, между тем как они не были при скинии, как это должно было быть по распоряжению Моисея, — Иисус Навин смотрит на это как на своеволие и на столь же своевольное присвоение себе достоинства помощников вождя израильского — словом, на некоторый ущерб чести и власти Моисея. Не так посмотрел на это Моисей. Весть о пророчестве Елдада и Модада исполнила его радостью. Моисей дал понять Иисусу, что не только не обижается на двух мужей, пророчествующих без его ведома, вдали от него и от скинии, но что не почел бы унижением для своего достоинства, если бы дар пророчества сделался достоянием всего народа. Моисей заботился об одной славе Божией и в служении народу своему совершенно забывал себя и даже некогда высказывал желание и готовность быть вычеркнутым из книги жизни, если только правосудие Божие примет это как искупление за грех народа!
Подобно Иисусу Навину при жизни Моисея апостолы Христовы во время земной жизни Спасителя были далеко не столь совершенными духовно, какими они явились пред миром со дня первой христианской Пятидесятницы после полного освящения и просвещения от Духа Святого. Близость к Господу, Его учение постепенно преобразовывали их, развивали их смысл, очищали их сердце, и к кануну Его смерти они достигли уже такой духовной высоты, что Господь находил нужным омыть только ноги их, признавая тело их в целом чистым (Ин. 13:10). Однако незадолго пред этим Он должен был сделать замечание даже о любимом ученике Своем Иоанне и брате его Иакове: «Не знаете, какого вы духа» (Лк. 9:55–56). Да и накануне Своей смерти Он говорил апостолам: «Еще многое имею сказать вам; но вы теперь не можете вместить» (Ин. 16:12). Скорому возвышению их до той духовной высоты, на которую они должны были взойти как продолжатели дела Христова на земле, препятствовало особенно то, что они не чужды были плотских воззрений на обетованного Мессию и Его Царство. Вместе с другими иудеями они ожидали, что Мессия, явившись на земле, устроит царство видимое, со всеми чертами царств земных. При таком представлении мессианского царства на себя они смотрели не иначе, как на приближенньых к Мессии — царю лиц, которым одним суждено разделять с Ним власть и суд. И чем более они любили Господа, тем более каждый из них желал быть ближе к Нему; а это желание при их плотских надеждах на Мессию превращалось в желание быть больше других в Царстве Его. И вот, рассуждая однажды между собою о той участи, какая их ожидает с открытием Христова Царства, они стали спорить между собою: кто из них больше в Царстве Небесном? Это не укрылось от всеведущего Господа, и Он вопросом о предмете их рассуждений вызвал их на признание, что они вели честолюбивый и властолюбивый спор о первенстве. Тогда Господь сказал: «Кто хочет быть первым, будет из всех последним и всем слугою». После этого Господь поставил среди апостолов дитя и, обняв его, сказал им: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в Царство Небесное. Итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном. Кто примет одно такое дитя во имя Мое, — говорил Он им далее, — тот Меня принимает» (Мф. 18:1–6; Мк. 9:33–37).
Итак, из всего этого апостолы должны были научиться, что хотя они и будут первыми людьми в Царстве Небесном, но должны будут вести себя в отношении к прочим членам Царства Божия совсем в ином духе, нежели как вели себя тогдашние учители и руководители народа иудейского — книжники и фарисеи: они должны были не властвовать над христианами, обращая всех в услужение себе, а служить им. И чем меньше член Царства Христова, тем большею заботливостью должно окружать его, так что дети, еще не приобретшие делами веры и любви никаких заслуг пред Богом и лишь только простосердечно верующие во Христа, должны составлять предмет самого отеческого благопопечения апостолов как главных учителей и руководителей в Церкви Христовой. Апостолы, споря о первенстве, сравнивали себя с прочими последователями Христа, менее близкими к Нему, и с маловерными, сейчас еще робкими исповедниками Его, не всегда за Ним следовавшими, а лишь время от времени; сравнивали себя с ними и так высоко ставили себя в сравнении особенно с последними, что, быть может, не считали их и достойными пока быть членами Царства Христова. Господь же указывает им, что дети по духу, как и дети в собственном смысле, должны пользоваться самою теплою их любовью и самым заботливым вниманием. Когда так поняли апостолы урок Христа, Иоанн вспомнил, что они не всегда поступали согласно с этим Его учением: «Учитель, — сказал он, — мы видели человека, который именем Твоим изгоняет бесов, а не ходит за нами; и запретили ему, потому что не ходит за нами».
Если читатель припомнит случай, бывший с Иисусом Навином, о котором мы выше рассказали, то он легко приметит, что случай этот по существу одинаков с тем, что поведал Иисусу Христу Иоанн об апостолах.
В том и другом случае недоразумение было относительно пользования даром Божественным — там пророчествовать, здесь изгонять бесов; недоразумение возникло в том и другом случае оттого, что даром Божественным пользовались люди, которые, казалось бы, не имели на то права; причина, по которой не хотели признавать за ними этого права, по существу так же одинакова в обоих случаях: в первом случае она состояла в том, что пророчествовавшие не явились пред скинию, оставались в стане и, таким образом, пророчествовали вдали от Моисея и, казалось бы, независимо от него; во втором — та, что тайный последователь Христа не следовал за Ним вместе с апостолами, что подавало повод думать, что он изгоняет бесов, своевольно пользуясь чудодейственным именем Иисуса Христа.
А отсюда должно заключать, что и неразумная ревность о славе Иисуса Христа была точно так же у апостолов, как у Иисуса Навина была таковая же ревность о славе Моисея. После этого сравнения уже нетрудно понять истинный смысл рассматриваемого изречения.
У Иисуса Христа было много последователей, которые все носили общее имя «учеников». Однако не всех их Господь одинаково приблизил к Себе и не всех дарил одинаковым доверием; лишь двенадцать человек Он избрал из числа многих Своих учеников, чтобы ввести во внутреннейшее общение с Собою. Этих-то учеников, названных Им апостолами, Он преимущественно облек властью творить чудеса именем Его, чтобы подкреплять ими проповедь Свою о наступлении времен Мессии. Высоко ценя доверие Христово, дарованное Им полномочие творить чудеса, апостолы являли бесконечную преданность Христу. А преданность Христу при тогдашних обстоятельствах верующий мог свидетельствовать всего яснее именно постоянством следования за Ним, ибо Господь был ненавидим и гоним властями иудейскими и влиятельными в иудействе лицами — книжниками и фарисеями. Поэтому для них непонятно было, как это может кто-либо не следовать вместе с ними за Христом и в то же время пользоваться властью именем Его изгонять бесов, творить чудо, и притом, по их понятиям, величайшее (Лк. 10:17). А между тем, ходя по городам и селениям с проповедью о приближении Царства Небесного, они встретили именно такого человека. Как же они могли отнестись к нему? Плотский смысл тогдашнего иудейства и особенно дух нетерпимости, столь свойственный фарисейству, тотчас отразился на них при этом случае. Из повода, по которому Иоанн передал Иисусу Христу об этом случае, можно усматривать, что апостолы видели в этом чудотворце верующего во Спасителя. Но что он не следовал вместе с ними за Христом, этого они не могли терпеть. Душевная настроенность их в этом случае требовала, чтобы подобные верующие во Христа были одинаковы с ними во внешнем выражении своей веры; иначе их чистосердечная, хотя и не совсем разумная, ревность о вере оскорблялась, и они думали, что выразят особенную ревность о Христе, если запретят изгонять бесов именем Его человеку, не следовавшему за Ним.
А между тем этот человек, изгонявший бесов именем Иисуса Христа, очевидно, был верующий в Него, хотя еще и нетвердый исповедник Его. Нетвердость его веры видна из того, что он не имел мужества следовать за Христом; значительная же сила его веры свидетельствуется тем, что он удостоился от Христа такого высокого дара, которого Господь лишал иногда, в частных случаях, и самих апостолов (Мф. 17:14 и т. д.). Это был, следовательно, тайный ученик или последователь Христа, подобно Никодиму (Ин. 3), неведомый людям, но видимый всеведущим и вездеприсущим Господом; не следуя внешне за Христом, он, однако, был тесно связан с Ним чисто духовными узами. Но так как все-таки вера его далека была от совершенства, и даже более — была нетверда, то очевидно, что он находился в таком духовном состоянии, что при благоприятным обстоятельствах мог сделаться мужественным исповедником Христа, в случае же трудных испытаний веры, напротив, совсем мог уклониться от Него. Вера его нуждалась в питании, в средствах для своего укрепления и развития. Одно из таких средств и даровал ему всемилостивый Господь, сообщив его вере силу совершать чудеса именем Его; постоянно исцеляя бесноватых именем Христа, он более и более должен был укрепляться в вере в Спасителя и Господа. Но вот встречается он с апостолами, и они запрещают ему изгонять бесов именем Иисуса Христа на том основании, что он внешне не следует вместе с ними за Господом: это было испытанием для его слабой веры и, быть может, испытанием великим, трудным. Кто знает, смог ли бы он перенести это испытание? Требования внешнего последования за Христом как необходимого условия, чтобы иметь право пользоваться именем Его для совершены чудес, он не мог понять; он видел только суровость, строгость в отношении к себе первейших учеников Того, в Кого он веровал и, по общей всем людям греховности, мог раздражиться этим; а отнятие власти творить чудеса именем Христа могло ослабить и веру его в спасительность этого имени. После этого должно быть понятно для нас, почему Иисус Христос на рассказ Иоанна о запрещения апостолами тайному ученику Его изгонять бесов именем Его, — рассказ, в котором слышался вопрос: «Справедливо ли мы поступили?», — ответил: «Не запрещайте ему; ибо никто, сотворивший чудо именем Моим, не может вскоре злословить Меня; ибо кто не против вас, тот за вас. И кто напоит вас чашею воды во имя Мое, потому что вы Христовы, истинно говорю вам, не потеряет награды своей. А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили его в море». Есть различные степени веры во Христа, но каждый получит за веру свою награду от Господа. Бывают лица, проявляющие лишь сочувствие к христианской вере тем, что подают путнику-христианину чашу воды и именно потому, что он — христианин; но и такие лица будут вознаграждены от Господа. Творящий же чудеса именем Иисуса Христа тем самым свидетельствует, что он стоит на значительной ступени веры: он не только сейчас не противник Христа, но даже и в будущем, несомненно, он не вскоре перейдет в лагерь врагов Его, как бы много искушений к тому ни пришлось пережить ему. Однако он может сделаться противником Христа, и потому с ним нужно обходиться особенно осмотрительно и осторожно, чтобы не положить препон его вере, не соблазнить его к отпадению от Христа, что было бы величайшим грехом и навлекло бы на соблазнителя тягчайшее наказание. А для этого нужно снизойти к сравнительно низкой степени веры его и пока не требовать от него того, чего он не может сделать по своему духовному несовершенству; хотя он и не совершает подвигов веры, каких справедливо требовать от совершенных, но все-таки он не противник Христу, он не совершает их потому, что не в силах совершить их, а потому нужно быть снисходительным к нему в этом отношении.
Из этих двух рассмотренных нами, сходных фактов, ветхозаветного и новозаветного, всякий может усмотреть, как глубоко истинно и справедливо действует наша Русская Православная Церковь, когда она не отталкивает от себя всех без различия неразумных приверженцев старины, но тех из них, которые послушны учению веры, ею преподаваемому, и ее пастырскому водительству, приемлет в недра свои, дозволяя им особенности во внешних формах религиозно-церковной жизни, не имеющих существенного значения в деле веры.
Всяк огнем осолится, и всяка жертва солию осолится. Пред этим говорил Господь о том, что должно быть готовым на всякого рода пожертвования и на всякие дела самоотвержения, лишь бы устоять на добром пути. Хоть бы жертвы эти были дороги нам, как глаз, или необходимы, как правая рука, — надо принести их не задумываясь; ибо если пожалеешь принести такую жертву, а вследствие того увлечешься с правого пути на неправый, то принужден будешь в будущей жизни страдать вечно. Итак, принеси жертву болезненную и скорбную здесь, чтобы избежать мучений там. Без огненного очищения здесь нельзя быть спасенным от огня вечного. Всякий, желающий быть спасенным, должен быть осолен огнем, пройти огненное очищение. Все мы, по закону сотворения, должны принести себя в жертву Богу; но всякий из нас нечист. Надо, значит, очистить себя, чтобы из нас составилась жертва, приятная Богу. Но стань себя очищать, отрывать страсти от души — будет больно, как от обожжения огнем. Это действие внутреннего самоочищения похоже на действие огня, очищающего металл. Металл бесчувствен. Если бы дать ему чувство, то он и очищение, и жжение чувствовал бы современно; это самое происходит и в самоочищающемся человеке. Пройдя это действие, он бывает как бы весь пережжен огнем. Очистительный огонь проходит по всем частям его, как соль проникает осоляемое тело. И только тот, кто подвергается сему действию, бывает настоящею богоугодною жертвою; потому и необходимо всякому быть осолену огнем, подобно тому, как в Ветхом Завете всякая жертва осолялась прежде принесения ее во всесожжение.
Что значит та соль, которую повелел иметь Господь, сказав: имейте соль в себе, и мир имейте между собою (Мк. 9:50), и о которой апостол говорит: слово ваше да бывает всегда во благодати, солию растворено (Кол. 4:6)?
Здесь мысль видна из того, что поставлено в связи с каждым из сих мест. Ибо из слов Господа научаемся не подавать никакого предлога к разрыву и раздору друг с другом, всегда же в союзе мира соблюдать себя к единению духа; а из слов апостола, кто помнит, сказавшего: снестся ли хлеб без соли? или есть вкус во тщих словесех (Иов. 6:6), тот научится распоряжаться словом к созданию веры, да даст благодать слышащим (Еф. 4:29), пользуясь удобством времени и благообразием порядка, чтобы слушающие сделались более благопокорными.
Аще брат твой и Церковь преслушает, — буди тебе якоже язычник и мытарь (Мф. 18:17). Из учения Иисуса Христа о том, как поступать с теми, от кого происходят соблазны, истекает учреждение анафемы в Православной Церкви. Вот как следует поступать с соблазнителями по заповеди Самого Христа. Если согрешит против тебя брат твой, станет соблазнять тебя неправым учением, неправыми мыслями, развращающим словом, погибельным примером, ты поступи так: если брат твой, твой единоверный, согрешит против тебя, согрешит против вашего единоверия мыслью, словом или делом, обойдись с ним осторожно, благоразумно и терпеливо обличи его наедине, между тобою и им одним. Если он послушает тебя, то ты приобрел брата твоего, сберег твоего единоверца для тебя, для твоей Церкви и для Бога. Если же тебя одного не послушает, то, чтобы не потерять его, своего брата, своего единоверца, для тебя, для твоей Церкви и для Бога, возьми с собою еще одного или двух свидетелей-единоверцев и обличи его пред этими свидетелями, чтобы они подкрепили твое слово, дабы подтвердилось слово устами двух или трех свидетелей. Если же не послушает и их и будет упорствовать в своем неверии или еретическом мнении — поведай Церкви и ее предстоятелям. Если же брат твой, твой единоверный, не послушает и Церкви, то пусть он будет для тебя как язычник и мытарь. Пусть он будет чужой для тебя, перестанет считаться твоим братом, твоим единоверцем, членом одной для вас истинной Церкви Божией. Вот заповедь Самого Христа об анафеме. Вот ее значение и назначение! Вот ее происхождение от Самого Христа, Который, однако, говорит о Себе: научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем.
Анафема есть учреждение кроткое, но и грозное, как кроток, но и грозен Сам Христос, ее Учредитель.
И, во-первых, анафема значит не проклятие. Этот смысл проклятия придан анафеме уже только впоследствии, и придан по недоразумению, по раздражению человеческих сердец, по удалению некоторых от духа Христова, по непониманию смысла и духа слов Христовых.
Не подумайте, однако, что приговор анафемы будет для анафемы незначителен. Нет. Есть таинственная связь между благорасположением людей и милостью Божиею к человеку. Непрощенный, неразрешенный, связанный на земле, он предстанет и в горний мир непрощенным, неразрешенным, связанным в своем грехе. «Аминь бо глаголю вам, — подтверждает сие соображение Сам Господь, — что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе».
Утверждаем далее, что Господь Иисус Христос завещал анафему только для грехов ума, для грехов против истины, для грехов против Святого Духа, но не против грехов собственно воли, не против грехопадений, покрываемых покаянием, но только против грехов упорства и ожесточения. Это видно из того, что тут же сряду выступил святой апостол Петр и предлагает Господу вопрос: «Господи! Если я обличу согрешающего брата и он покается, сколько же раз должен я прощать моему брату, согрешающему против меня? Довольно ли до семи раз?» Иисус же говорит ему: «Не говорю тебе: до семи раз, но до семижды семидесяти раз», то есть прощай без конца, потому что и Отец Небесный, Которого мы оскорбляем беспредельно, прощает нам по беспредельному Своему милосердию.
Обратите внимание. Потому-то и Церковь изрекает анафему почти исключительно на прегрешения ума, а не воли, на грехи упорства, но не грехопадения. Анафема не разбойникам, не ворам, не преступникам разного рода, но анафема отвергающим бытие Божие, искупление, бессмертие, будущий суд и т. п. Отчего это? Что тяжелее? Что гибельнее? Что преступнее?
Тяжелее, преступнее, пагубнее грехи ума. Грехи же воли неизбежны; все мы в беззакониях зачинаемся, во гресех рождаемся и грешим ежечасно. Пусть я разбойник, душегубец, грабитель, гнездилище многих и тяжких преступлений. Но повергаюсь я в прах пред милосердием Божиим и вопию гласом разбойника на кресте: «Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем». Ей! И для нашего покаяния возможен милосердый глас Господа, на кресте распятого за грешников: «Аминь глаголю тебе: днесь со Мною будеши в раю». Пусть мне стыдно и страшно взглянуть в глаза людям. Я повергаюсь пред всеми в прах: попирайте меня стопами, но простите меня грешного, отпустите, разрешите. И рабы Христовы простят: по заповеди Христовой, обязаны простить. Сказано: прощай твоему брату, согрешающему против тебя и кающемуся, не семь раз в день, но до седмижды семидесяти раз; прощай без меры, без числа и конца. Прощай даже заблуждения ума, недоразумения, неведение в вере, предубеждения и суеверия, если они не упорны, если люди, как дети, колеблются ветром разных лжеучений. Ни одна христианская душа не есть вместилище непогрешимой всецерковной вселенской истины. Всякая более или менее погрешает в своих убеждениях. Но если кто сеет ложь упорно, как сам диавол, отец лжи, сеет, как человекоубийца, для человекоубийства, для убийства душ; если кто восстает против утвержденной Христом, Его апостолами, всею Вселенскою Церковию, всеми возвышеннейшими умами христианского человечества истины; если кто не приемлет Царство Божие, как кроткое и смиренное дитя, но гордо отвергает его, как ожестелый враг истины, — о! такой творит грех против Духа Святого! И сей грех, если не очищается покаянием, не отпустится человеку ни в сей век, ни в будущий. Такой грех вторично распинает Сына Божия, и для такого греха уже не обретается другой искупительной жертвы. Такой грех подрывает самые основы Церкви Божией, и она, как живое тело, защищая саму себя, испускает вопль боли своего материнского сердца: анафема!
Мы не погрешим, если силу и смысл анафемы, изрекаемой Православной Церковью вредным и неисправимым ее членам, выразим в двух словах: «Оставьте нас». Вы (обратимся к непокорным членам Церкви) не веруете, как Господь повелел нам веровать, вы пренебрегаете Его святыми заповедями, вы уничижаете Его святую благодать, вы издеваетесь над уставами Его Церкви, которую Он создал, которую так любит, которую обещал хранить до конца мира, в которой положил все сокровища Своих искупительных заслуг; вы вносите в эту Церковь свои разрушительные воззрения и учения, вы глумитесь над церковными чиноположениями, обрядами и обычаями; для вас ничто в Церкви не свято, ничто не дорого, вам ничего не нужно, — «оставьте нас». Мы готовы быть в мире с вами, как со всеми согражданами, не ведающими веры и закона Христова; мы можем быть и соседями вашими, и сослуживцами, и сотрудниками в делах общежития, но не в единомыслии относительно предметов веры, не в общении молитв и таинств, не в союзе любви духовной, не в разделении с вами наших надежд и упований, — «оставьте нас». Вы стали язычниками, отреклись от чистоты и полноты веры Христовой; вы по жизни стали для нас тем, чем были мытари для древних евреев; мы так и понимаем вас, как Господь повелел нам вас разуметь: буди тебе, яко язычник и мытарь. На это ваша свободная воля — быть тем, чем вы желаете, а наша обязанность смотреть на вас и относиться к вам так, как нам повелено от Господа Иисуса Христа, в Которого мы веруем и от Которого ожидаем вечного спасения.
Аминь глаголю вам, глаголет Христос Спаситель, яко аще два от вас совещаета на земли о всякой вещи, еяже аще просита, будет има от Отца Моего, Иже на небесех. Что значит, что двум обещает Он сие, а не одному? Хочет вразумить нас чрез сие, что в молитве единодушное усердие многих увеличивает силу каждого и всех. Уразумейте же и убедите себя, сколь великую помощь предприемлемому делу обрести можете, если столь многие, как бы едино и душою, и сердцем, совещаете о вещи, еяже просите от Отца Небеснаго. И согласно с сим разумением, просите Его единодушно, да дарует каждому из вас свет усмотреть истинно полезное для общества, решимость избрать оное, твердосгъ держаться разумно избранного, проницательность, чтобы не обмануться ложными видами, благонамеренность, чтобы не увлечься пристрастием или своекорыстием, ревность к общему благу, чтобы не воздремать в лености, тогда как отечество обыкновенного требует бодрствования и деятельности.
Поелику Господь сказал: идеже еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их (Мф. 18:20); то как можем удостоиться сего?
Собравшиеся в чье-либо имя, без сомнения, должны знать намерение собравшего и расположить себя сообразно с оным, чтобы обрести благодать благоугождения и не подпасть осуждению за злонамеренность и нерадение. Ибо званные кем-нибудь, если у звавшего предположена цель — жать, готовят себя к этому, и если у него цель — строить дом, приготовляются к постройке дома; так и мы, призванные Господом, должны помнить, что говорит апостол: молю вас аз юзник о Господе, достойно ходити звания, в неже звани бысте, со всяким смиреномудрием и кротостию, с долготерпением, терпяще друг другу любовью, тщащеся блюсти единение духа в союзе мира. Едино тело и един дух, якоже и звани бысте во едином уповании звания вашего (Еф. 4:1–4). Яснее же все сие представляет нам Господь, в обетовании одному сказав: аще кто любит Мя, слово Мое соблюдет, и Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем, и обитель у него сотворим (Ин. 14:23). Поэтому как у сего бывает обитель вследствие соблюдения им заповедей, так Господь пребывает посреди двоих или троих, если сообразуемся с волею Его. А собравшиеся недостойно и не по воле Господней, хотя собрались вместе с виду во имя Господне, услышат: что Мя зовете: Господи, Господи! И не творите яже глаголю (Лк. 6:46)?
В одно время, когда Господь беседовал о том, как надобно поступать, когда согрешит пред нами в чем-либо брат наш, апостол Петр, слушая поучение Господне о прощении брату своему согрешений его, спросил: Господи, коль краты, аще согрешит в мя брат мой, и отпущу ли ему до седмь крат? Господь отвечал ему: Не глаголю ты до седмь крат, но до седмьдесят крат седмерицею, то есть сколько бы раз ни согрешил пред тобою брат твой, должно прощать ему всегда; тем паче никогда и ни в каком случае не должно мстить ему. В объяснение и подтверждение этой заповеди Он сказал притчу, то есть изобразил учение Свое в примере одного неоплатного должника, который был уже прощен и помилован, но за жестокость к собрату своему предан опять жестокому мучению, — чтобы нам легче было видеть, что бывает с теми, которые не прощают своим ближним согрешения их, и удобнее понять, что будет в подобном случае и с нами.
Уподобися Царствие Божие человеку царю, — так начал Господь Свою притчу. То есть Царство Божие во многом похоже на земные царства человеческие — без сомнения, потому что оно есть первообраз всех царств человеческих, и последние тем лучше и совершеннее, чем ближе уподобляются первому. Царствие Божие есть Святая Церковь Христова, ныне воинствующая на земле, но потом имеющая явиться Церковию торжествующею и славною, вечно блаженным Царством Бога и Христа Его. Как в царствах земных есть царь и есть подданные, так и в Царстве Божием есть Царь и Глава — Господь наш Иисус Христос, Которому дадеся всякая власть на небеси и на земли, Который посему есть Царь царем и Господь господем, Емуже подобает царствовати, дондеже положит враги Своя подножие ногама Своима. Есть и подданные — это мы, верующие в Господа Иисуса Христа, созданные Им из персти земной, искупленные Его честною Кровию от вечной погибели и за то обязавшиеся при крещении во имя Его веровать в Него как единого истинного Бога со Отцем и Святым Духом, любить Его от всего сердца своего и от всей души своей, почитать и поклоняться Ему как Господу, Владыке и Творцу своему, повиноваться и служить Ему со всем усердием и ревностью во все дни жизни своей. В царствах земных есть законы и постановления, которыми определяется крут и указуется порядок действий и отношений всех подданных и между собою взаимно, и к предержащей власти царя. Точным и усердным исполнением сих законов подданные снискивают благоволение царя своего, а нарушением и преступлением их навлекают на себя его гнев и наказание.
И в Царстве Божием есть священная, Богом данная книга Завета, которая, открывая нам волю Божию, излагая святые и животворные заповеди Господни, научает тому, как нам вести себя и в отношении к Царю своему, Господу Иисусу Христу и к ближним нашим, членам того же благодатного Царства, чтобы заслужить милость и благоволение Царя царствующих и не подвергнуться Его гневу и наказанию.
Уподобися Царствие Божие Человеку царю, иже восхоте стязатися о словеси с рабы своими. В царствах земных царь требует по временам отчета от своих подданных в исполнении возложенных на них обязанностей и в совершении порученных им дел. Так и в Царстве Божием Господь востребует от нас отчета во всех помыслах и желаниях, словах и делах наших. Для сего Он предуставил от века страшный и славный день суда и воздаяния, и всем нам подобает явитися пред судищем Христовым, да приимет кийждо яже с телом содела или блага или зла. Но и прежде этого страшного суда Господь потребует от нас отчета по смерти нашей, когда душа наша, разлучившись с телом, явится в мире духов, когда по делам ее суждено ей будет или во светлостях святых, или же в мрачной темнице духов ожидать последнего суда Божия, последнего определения участи своей на всю вечность. Подданные земного царя не знают наперед, в какое именно время им приведется давать отчет пред царем своим, ибо это зависит от воли царя, иже восхоте — сам, без всякого стороннего побуждения — стязатися о словеси с рабы своими: тем паче во всякое время должен быть готов к отчету раб Христов, ибо не ведает, в оньже час Господь его приидет.
Наченшу же Ему стязатися, приведоша к Нему единаго должника тмою талант. Не воздавая должной дани царю, не исполняя своих обязанностей, не делая того, чего требует воля царя, подданный становится должником пред ним, и чем долее поступает таким образом, тем более возрастает и увеличивается его долг. Несчастный, о котором говорится в притче, был должен тмою талантов — сумма, по древнему счету, чрезвычайно большая, долг совершенно неоплатный. Так и подданный Царя Небесного, гражданин благодатного Царства Христова, если не исполняет того, чего требует от него закон Божий, становится должником пред Богом, и чем долее живет во грехах, тем неоплатнее становится его долг. И кто из нас может думать, что он менее должен пред правосудием Божиим, нежели сей, упоминаемый в притче должник пред царем своим? Кто не должен применить к себе того суда, какой произнес над ним царь?
Неимущу же ему воздати. И что воздал бы сей несчастный царю своему? Где нашел и чем приобрел бы такое сокровище, которое равнялось бы тме талантов? Несравненно более велик и потому совершенно неоплатен долг каждого грешника пред правосудием Божиим. Что бы он ни сделал потом доброго, никогда не сделает больше того, что обязан был сделать по закону Божию; а грех все остается и останется навсегда грехом, долг останется долгом — невознаградимым ничем, и уплатить долга греховного нет у нас ни возможности, ни средства.
Не имущу же ему воздати, повеле и Господь его продати, и жену его, и чада, и вся, елика имеяше, и отдати, то есть повелел лишить его всего имущества и отдать в вечное рабство со всем его потомством. Так и земные владыки не терпят и не могут терпеть таких подданных, которые, не исполняя своих обязанностей, оставаясь праздными тунеядцами, бременят собою общество, тем паче таких, которые, нарушая законы общественные, вредят всему обществу. Может ли быть терпим в Царствии Божием человек, который своими грехами и беззакониями, своевольным преступлением заповедей Творца своего и Господа, сколько оскорбляет Его отеческую любовь и правду, столько же омрачает собою светлое Царство Божие, вредит всему христианскому обществу, внося в него соблазны и развращение? Посему-то правосудие Божие лишает грешника всех духовных сокровищ, которыми любовь Божия ущедрила человека, созданного по образу Божию и воссозданного во Христе на дела благая, отчуждает его от наследия жизни вечной и предает рабству диавола и собственных страстей его.
Но, по бесконечной любви и милосердию Отца Небесного, нам дарована возможность обретать оправдание и спасение в Иисусе Христе, Единородном Сыне Божием, Который искупил от клятвы законныя, быв по нас клятвою. Нам должно только с живою верою, искренним раскаянием и твердою надеждою обратиться к милосердию Божию, как обратился помянутый в притче должник к милосердию царя своего.
Пад убо раб той, кланяшеся ему, глаголя: потерпи на мне, и вся ти воздам. Для неоплатного должника нет другого средства избавления, как прибегнуть к милосердию заимодавца; для безответного преступника нет другого прибежища, кроме молитвы о помиловании. Так и поступает несчастный должник: он падает в ногам господина своего, просит его снисхождения и милости, умоляет его: потерпи на мне. Так надобно поступать и нам, грешным, если желаем избежать достойной казни по грехам нашим. Каждый грех ужасен в первую очередь тем, что оскорбляет величие и святость Божию, Его бесконечную любовь и правду, нарушает закон, которым держится весь порядок мира нравственного, возмущает мир и покой Царства Божия. В этом отношении мы не можем сделать ничего для удовлетворения правде Божией, умиротворения Царства Божия, для восстановления попранного нами закона мира нравственного, для заглаждения беспорядков, вносимых грехами нашими в мир Божий. Один Господь Иисус Христос Своими страданиями за грехи наши, Своею крестною смертию и Воскресением мог совершить все сие, умиротворив всяческая Кровию креста Своего, аще земная, аще ли небесная. Посему одна только живая вера в Господа Иисуса Христа, пострадавшего за грехи наши, одно живое упование на силу крестной смерти Его, одно искреннее раскаяние во грехах своих, одна молитва сердца сокрушенного и смиренного могут снять с нас эту тяжкую вину грехов наших и оправдать нас туне благодатию Христовою.
Несчастный должник обещает царю уплатить долг свой: потерпи на мне, и вся ти воздам. Очевидно, что это для него невозможно. Этим обещанием он хочет только выразить свою готовность употребить с своей стороны все, чтобы вперед не только не увеличивать долга, но заглаждать по возможности и прежние долги. И это необходимое условие для каждого кающегося и ищущего оправдания и помилования грешника. Без твердого намерения престать от греха навсегда, не оскорблять величия Божия новыми беззакониями, не возбуждать на себя гнева Божия новым преступлением Его святых и животворных заповедей покаяние наше было бы неискренне, обращение к Богу — лживо, молитва о прощении и помиловании — недостойна милости. С другой стороны, если мы не можем ничего сделать к удовлетворенно правосудию Божию за грехи свои, то можем переносить со смирением и покорностью воле Божией многоразличные скорби и бедствия жизни как праведное наказание за грехи наши. Для сего-то и заповедуется нам взять крест свой и идти во след Господа Иисуса Христа.
Изшед же раб той, обрете единаго от клеврет своих, иже бе должен ему стом пенязь (сумма весьма малая, а в сравнении с тмою талантов совершенно почти ничтожная), и ем его давляше, глаголя: отдаждь ми, имже ми еси должен. Не так ли поступаем и мы, когда, помилованные Отцем Небесным во Христе Иисусе, оправданные туне благодатию Божиею от безмерного множества грехов наших пред Богом, гневаемся и злобствуем и за малые оскорбления, причиненные собратом нашим, преследуем и язвим его всеми средствами, готовы мстить ему до самой смерти, не находим довольно слов, чтобы выразить свою обиду, чтобы очернить и обвинить обидевшего? А забываем о том, сколько раз и как тяжко сами оскорбляем и словом, и делом, и как злосчастна была бы наша участь, если бы все когда-либо оскорбленные нами захотели мстить нам таким же образом.
Пад же клеврет той на нозе его, моляше его, глаголя: потерпи на мне, и вся воздам ти. Казалось бы, как не вспомнить при этом жестокосердому рабу, что он и сам был теперь же в положении неоплатного должника не пред равным себе рабом, а пред Самим Царем своим Господом, но был помилован и прощен? Но злопамятство и любомщение заглушают в человеке все чувства человеческие и делают его зверем. Он же не хотяше, но вед всади его в темницу, дондеже воздаст должное. То есть за малый долг подверг его тому же самому наказанию, на которое осужден был сам за целую тму талантов и от которого избавлен туне, по единому милосердию Царя своего.
Но такая бесчеловечная жестокость раба лукавого к несчастному своему собрату тотчас сделалась известною царю. Видевше же клеврети его бывшая, сжалиша си зело, и пришедше сказaша господину своему вся бывшая. Так и наши взаимные поступки друг с другом, и наши памятозлобные помыслы и чувства ведомы Сердцеведцу Богу. Святые ангелы, неотступные приставники наши, с болезнью и прискорбием видя жестокость нашу друг к другу, возвещают о том пред лицом Отца Небесного. И не только злое дело любомщения, но ни один злобный помысел на брата своего, ни одно гневливое и злостное движение сердца не утаится от всевидящего ока Божия, и никто и ничто не сокроет нас от Его карающего гнева.
Тогда призвав его господин его, глагола ему: рабе лукавый, весь долг он отпустих тебе: — не подобаше ли и тебе помиловати клеврета своего, якоже и аз тя помиловах? Не подобаше ли — из одной благодарности к помиловавшему, из чувства радости о помиловании, из сострадания к бедному собрату своему, из одного даже житейского благоразумия, чтобы дать ему возможность и время уплатить долг свой? Несравненно виновнее пред Отцем Небесным мы, когда не прощаем друг другу взаимных оскорблений и обид, — чем большее явлено над нами человеколюбие и милосердие Божие. Кто по жестокосердию своему не исполняет и этой нетрудной заповеди, тот сам осуждает себя на ту казнь, которая постигла жестокосердого раба.
И прогневався Господь его, предаде его мучителем, дондеже воздаст весь долг свой. То есть за жестокость к собрату определил взыскать с него и тот долг, который был уже прощен, предать его вечному рабству и мучению.
Тако, — заключает Господь Свою притчу, — и Отец Мой Небесный сотворит вам, аще не отпустите кийждо брату своему от сердец ваших прегрешения их. Тако сотворит, то есть отвергнет от лица Своего и предаст вечному мучению. Таков вечный и непреложный закон правды! Таково неизбежное следствие жестокосердия к ближнему! Ибо может ли человек раздражительный и любомстительный быть в Царстве Божием, которое есть царство любви, мира и радости о Дусе Святе?
Воспоминание великих благодеяний, явленных Богом Израилю, освящено было в ветхозаветной Церкви тремя великими праздниками: чудесное исшествие из Египта — праздником Пасхи, Синайское законодательство — праздником Пятидесятницы, наконец, четыредесятилетнее странствование в пустыне, исполненное знамений и чудес, — праздником Кущей. Этот последний, по словам Филона, величайший из великих праздников по своей торжественности, известен был даже языческим писателям, которые, впрочем, ошибались в значении его и в праздновании Богу Израилеву думали видеть свое, языческое празднество. По установлению Божественному, праздник Кущей должен был продолжаться восемь дней, начиная с 15 дня месяца Тисри (октября). В течение всего этого времени весь Израиль оставлял жилища свои и проводил дни и ночи в кущах, нарочно устрояемых из древесных ветвей. По намерению Божию, праздник Кущей должен был возводить мысли Израиля ко временам предков и не только напоминать ему водительство Божие в пустыне, но и служить выражением благодарности к Богу за благоприятную жатву. Кроме того, по мнению некоторых, с праздником Кущей соединяли еще воспоминание первого по исходе из Египта ополчения, сделанного у Сокхофа, при котором израильтяне в первый раз раскинули кущи свои, и воспоминание поставления и освящения скинии в пустыни, которое совпадало с сим праздником.
Торжество праздника Кущей простиралось и на религиозную, и на домашнюю жизнь евреев. Как в один из трех великих праздников, в которые по закону всякий мужеский пол должен был являться в храм пред Господом (Ис. 23:17), — в праздник Кущей народ стекался отовсюду в Иерусалим тем охотнее, что около этого времени оканчивались все работы полевые. Иерусалим и окрестности его представляли тогда величественную картину множества зеленеющих кущей, раскинутых по стогнам города, горе Елеонской и окрестным возвышенностям. Народ с ваиями в руках и восклицанием Осанна восходил в храм пред Господа, где ежедневно многочисленные жертвы возносимы были от имени всего Израиля; ибо в праздник Кущей закон повелевал возносить от всего сонма жертв гораздо более, нежели во все другие праздники. Самый алтарь жертвенный в это время украшали ваиями, — может быть, в память того, что Сам Господь во время странствования Израиля в пустыне бе ходя в обиталищи, в кущи (2 Цар. 7:6). Вокруг него ежедневно совершали род священной процессии, в которой все участвовавшие, держа в руках пуки из пальмовых, ивовых и миртовых ветвей, восклицали: Осанна! — отчего и самый праздник иногда называли великое Осанна, а в седьмой день его алтарь обходили седмижды. Обряд сей вероятно, напоминал чудесное взятие Иерихона при Иисусе Навине.
Другие священные обряды, совершаемые в храме, еще более возвышали торжество праздника: то были так называемые возлияние воды на жертвенник и возжжение елея во храме, в притворе жен. Еврейские учители первый из обрядов возводят ко временам Моисея и причисляют к устным заповедям его, но без всякого основания. Пример Давида, возлившего при одном случае воду в жертву Господу (2 Цар. 23:16), тоже не может доказывать существования сего обряда в его время. Впрочем, можно думать, что во времена пророка Исаии его уже совершали и что, применяясь к нему, пророк таинственно говорил: почертите воду с веселием от источника спасения (Ис. 12:3). Во времена Иисуса Христа он состоял в том, что один из священников в сопровождении множества народа исходил из храма к источнику Силоамскому и, наполнив золотой сосуд водою его, вносил ее при звуке труб и пении псалмов аллилуйных (Пс. 112–117) чрез врата водные во храм и возливал на алтарь в жертву Богу. Обряд этот совершался ежедневно в течение первых семи дней праздника и, по мнению некоторых, имел целию испросить у Бога обильный дождь, столь необходимый в Палестине для осенних посевов. На сей-то обряд таинственно указывая, Спаситель в последний великий день праздника стояше и зваше глаголя, аще кто жаждет, да приидет ко Мне и пиет: веруяй в Мя, якоже рече Писание, реки от чрева его истекут воды живы (Ин. 7:2, 37–38).
Другой замечательный обряд праздника Кущей состоял в возжжении светильников в храме, в притворе жен — ежедневно, по окончании вечерней жертвы. Для сего уготовляли там четыре большие светильника, из коих каждый вмещал в себе большое количество елея, так что, по словам раввинов, свет от них разливался на весь Иерусалим. Левиты, стоя на ступенях притвора, пели при этом псалмы степеней (Пс. 119–133), а вельможи с факелами в руках обходили вокруг светильников в священном ликовании. В древности царь, сидя на простой деревянной скамье в том же притворе жен, читал народу некоторые отрывки из Второзакония, как повелел Моисей (Втор. 31:10). Но это совершалось только в одни субботние годы.
Церковное торжество праздника Кущей отражалось и на домашней жизни еврея. Несмотря на значительное охлаждение воздуха в месяце Тисри, каждый считал обязанностью проводить ночи и большую часть дня, по закону, в куще и, как символ радости, носить в руках ваии и плод древа красен (по всей вероятности, граната) (Лев. 23:40). В кущах учреждаемы были и те вечери, которые закон предписывал по случаю принесения десятин от жатвы, плодов, животных и т. п., и на которые повелевал приглашать не только родных и друзей, но рабов и рабынь, левитов, вдов, сирот, странников и т. д. (Втор. 12:11–12). Там же читали закон, воспоминали историю предков и пели псалмы Богу Израилеву; вообще, праздник Кущей отличался такою торжественностью, что многие обряды его вошли в народный обычай и употреблялись для выражения народного восторга при каких-либо радостных событиях. Так, народ встречал с ваиями и восклицаниями Осанна Александра Великого при входе его в Иерусалим; так встречен был Агриппа, и, наконец, Спаситель мира при торжественном вшествии Его в Иерусалим.
Серцеведец обличает учеников, хотевших низвесть огнь с неба на жителей, не принявших к себе Господа, в незнании самих себя. Он как бы так говорит им: «Вы не знаете, какой в вас дух, и несообразно с ним говорите и мыслите. Дух в вас — дух Моего учения евангельского и Моей любви, желающей всем спасения, а вы хотите погубить целое селение. Дух, который в вас, есть огнь, но огнь животворящий, а вы ищете огня пожигающего и убивающего». Не весте, — коего духа есте вы.
Такое незнание самих себя бывает и у нас. Случается, что люди, имеющие прекрасные свойства ума и сердца и изучившие правила жизни, в минуты омрачения душевного действуют несогласно с самими собою и против правил своих. Так противоречит сам себе тот благовоспитанный юноша, который минутно увлекается примером буйных сверстников своих и разделяет с ними пагубное невоздержание, а после сам осуждает себя и горько оплакивает свое падение. Он действовал, забыв себя самого, забыв все добрые правила, внушенные ему родителями и наставниками.
Это — заблуждения ума и сердца минутные, и они нередко бывают весьма гибельны. Что сказать о тех заблуждениях, которые обращаются в навык, делаются постоянно пороком? Это тоже незнание своего духа, но уже совсем другого рода. Омраченный страстью до того, что делается постоянным рабом ее, не познает уже своего погибельного состояния и думает, что он на пути правом. Но ему тоже можно сказать: ты не знаешь, несчастный, по какому духу действуешь. Дух, омрачивший тебя, — это дух тьмы, дух злой, погибельный! Если бы ты знал это, если бы можно было хотя на минуту выйти тебе из греховного рабства твоего, ты сам ужаснулся бы самого себя и возненавидел пагубную страсть твою, которую теперь любишь! Но сие скрыся от очию твоею (Лк. 19:42), омрачися неразумное сердце твое (Тим. 1:21)!
Христианин, всяцем хранением блюди сердце твое (Притч. 4:23); не позволяй ему не только надолго, но, если можно, и на минуту омрачиться духом страсти. Когда в каком-либо сильном движении чувства ты хочешь что-либо сказать или сделать, спрашивай сам себя: какого ты духа? И твой поступок будет ли согласен с духом веры и любви христианской? Если бы так, в свете учения евангельского, мы всегда рассматривали самих себя, если бы научились познаватъ Духа Божия и духа лестча (1 Ин. 4:2) и были всегда верны первому, то и не было бы у нас заблуждений греховных; живя духом, мы и ходили бы по духу, а не по плоти; имея звание сынов Божиих, не действовали бы, как рабы и невольники. И аще быхом себе рассуждали, не быхом осуждены были (1 Кор. 11:29).
Ст. 1–2. Более года Иисус пробыл в Галилее, не заходя в Иудею, потому что иудеи хотели убить Его. В праздник Кущей, около полугода после происшествия при озере Тивериадском, описанном в шестой главе (ибо то было до Пасхи, раннею весною, а праздник Кущей совершается осенью), Иисус опять приходит в Иерусалим.
Ст. 3–5. Перед праздником Кущей братья Иисуса уговаривают Его идти в Иерусалим. Привыкнув смотреть на Него как на близкого себе родственника, они тогда еще не веровали в Него. Им трудно было мыслить, что Иисус не такой же человек, как и они, а великий пророк или даже Мессия. С другой стороны, они были свидетелями Его чудес и видели влияние Его учения на народ. Все это приводило их в смущение; они не знали, что думать об Иисусе.
Понуждая Его теперь идти в Иерусалим, они надеялись, что если Он действительно Мессия, то это в Иерусалиме окончательно выяснится, и они таким образом будут наконец выведены из томящего их недоумения.
Ст. 6–8. Иисус отвечает им, что не пойдет еще на сей праздник, потому что Его время не исполнилось. Вместе с тем Он объясняет братьям, почему мир Его ненавидит: Он обличает зло мира, а это людям неприятно, ибо они не желают слышать, что дела их злы.
Ст. 9–14. Иисус не сказал, что не пойдет в Иерусалим, но что Он не пойдет еще на сей праздник. Идти на праздник значило участвовать в паломничестве, то есть шествовать со всем народом и совершать в самом Иерусалиме разные подготовительные к празднику публичные обряды. При этом Иисус постоянно находился бы на виду, и начальники, желавшие Его смерти, легко могли бы найти удобное время и место, чтобы схватить Его. Даже при совершенно неожиданном появлении Иисуса в храме они послали слуг схватить Его, как повествует евангелист.
В середине праздника Иисус пришел в Иерусалим — как бы тайно, то есть не вместе с другими паломниками, — и стал учить во храме.
Между тем народ, собравшийся сюда из других стран и городов, уже ожидал Его. И много было толков о Нем: одни говорили, что Он добр, а другие говорили: нет, но обольщает народ. Впрочем, явно не смели высказывать своих мнений, боясь иудеев. (Апостолы, пришедшие в Иерусалим ранее Господа, могли быть очевидцами этого. — «Опыт краткого изъяснения на Ев. Иоанна» Тернера).
Ст. 15. Явиться учителем во храме или в училище, которое помещалось в зданиях храма, не всякий мог, кто бы хотел. По правилам раввинским надлежало быть наперед несколько лет в звании талмид (ученика), потом в звании хабер (товарища) при каком-нибудь раввине, чтобы таким образом получить власть, как тогда говорили, εξουσίαν λαμβάνειν. И хабер мог изъяснять изречения других, а когда становился сам раввином, тогда уже мог и сам учить. Иудеи, зная, что Иисус ни в какой школе, ни у какого раввина не учился, дивились, как Он мог выступить с учением во храме. (Весть Писания означает ученость вообще и по характеру учености раввинскую, в особенности умение изъяснять Писания.)
Ст. 16–19. В ответ на такие мысли Господь говорил, что и учение Его, и право учения Он не усвояет Себе, но оно от Пославшего Его. Что Его учение не свое вымышленное, это может узнать каждый, кто хочет творить волю Божию, по внутреннему опыту. Что право учения не самоприсвоенное, об этом достаточно свидетельствует и то, что Он Себе не ищет славы, но Пославшему Его; следовательно, Ему можно верить. И проникая в их мысли, зная, что они хотят противопоставить словам Его нарушение закона Божия — по их мнению, в исцелении расслабленного — обращает этот упрек против них самих, указывая как на ближайшее доказательство сего противления закону на то, что они ищут Его жизни.
Ст. 20–24. Уловленные в своих собственных сетях, иудеи с наглостью и негодованием возражают Ему: «Не бес ли в Тебе? Кто хочет убить Тебя?» Однако Господь продолжал еще более раскрывать несправедливость, с какою они представляли исцеление расслабленного в субботу нарушением покоя субботы, и заключил: «Не судите по наружности, но судите судом праведным». Смотрите на то, из какого намерения проистекало это действие — исцеление.
Ст. 25–27. Слыша такой разговор между Иисусом и иудеями и видя, как те самые, которые прежде горячо вступались за нарушение субботы и искали жизни Нарушителя ее, теперь отступаются от своих мыслей. Некоторые иерусалимляне подумали было уже, что об Иисусе переменили мнение самые начальники иудейские и признают Его за Христа. С своей стороны, и сами они готовы бы признать Его таким; но не всем ли известно, думали они, откуда происходит Он? (Жителю столицы веры и народа — Назарет дает Мессию!) А Мессия должен явиться не так. Сердце их было на стороне Иисуса, а ум или, точнее, предрассудки, неправильное толкование учения пророков о Мессии и недостаточное разумение Самого Спасителя — против Него. (Пророки говорили о недоведомости вечного происхождения Мессии как Сына Божия; народ относил это ко временному, не думая, как с этим согласить мысль о том, что Мессия должен быть сыном Давида и родиться в Вифлееме.)
Ст. 28–29. Видя искренность расположения в некоторых из этих сомневающихся, Господь не оставил их колебаться в недоумениях, но вместе дал пробный камень для испытания сего расположения. Он сказал: «Вы думаете, что уже знаете Меня, когда знаете, Кто Я и откуда Я? Но знать Меня так еще не значит вполне Меня знать. Кто из вас знает другое отечество Мое? Того, Кто послал Меня? Вот если бы вы знали Его, как должно знать, тогда бы могли сказать, что и Меня знаете». Этим заключил Господь Свои наставления в первый день Своего явления в Иерусалиме.
Ст. 30–32. Слова сии произвели различное действие: одни из слушателей Его, которым, при их просвещении и высоком мнении о них в народе, нелегко было сознаться в таком неведении самого существенного и неохотно было уступить первенство Иисусу (может быть, те самые, которые искали Его жизни и прежде), услышав снова такие объявления о Себе Иисуса, старались схватить Его и, вероятно, представить синедриону. Но Господь скрылся от них. В то же время другие, зная о всех чудесах, какие Он совершал доселе, готовы были дать полную веру Его словам о Себе и говорили: можно ли более ожидать чудес от Мессии? Таким образом, народные толки об Иисусе, возбужденные в начале праздника, после появления Самого Иисуса еще более усилились, так что члены синедриона признали за нужное принять для укрощения их свои, достойные их, меры: они поручили некоторым схватить Иисуса не теперь именно, а как-нибудь на празднике.
Ст. 33–34. Узнав об этом, Господь в угрозу безумной злобе объявил Своим гонителям: «Еще недолго быть Мне с вами, и пойду к Пославшему Меня. Будете искать Меня (в нужде, в бедствиях возбудится желание Избавителя, Мессии); но где буду (тогда) Я, вы туда не можете прийти».
Ст. 35–36. Перетолковывая сии слова по-своему, чтобы вывести из них новое обвинение, ослепленные неверием и злобою, иудеи с насмешливою наглостью говорили: «Не хочет ли Он идти в Эллинское рассеяние (к язычникам) и учить эллинов — что мы не можем найти Его? У нас Ему нет успеха!» (Может быть, повод к такому толкованию слов Иисуса злобные враги взяли как вообще из кроткого обращения Его с язычниками, так и из Его путешествий по окрестностям Галилеи языческой, недавно Им совершенных).
Ст. 37–39. В таком положении дела оставались до последнего, самого торжественного дня праздника. Праздник сей, напоминавший успокоение народа в земле обетования от трудов странствования, был праздником вместе закона, поелику тогда наиболее занимались чтением его, и у пророка Захарии (14:16) он символически означал время собрания в Иерусалиме всех народов на поклонение Богу истинному. В последний день сего праздника по обычаю совершалось символическое возлияние воды из источника Силоамского (на эту воду есть указание в той же главе Захарии и у Иезекииля), протекавшего под горою храма, при пении из пророка Исаии: жаждущии, приидите на воду (12:9).
Вероятно, по применению к сему значению праздника и действию, и Господь, явившись в этот день снова в собрание народа, произнес «Кто жаждет, иди ко Мне и пей». И, сравнивая Самого Себя с храмом, из-под которого течет вода, прилагает это сравнение и к верующим в Него. Как Он источает воду живую, так и верующие во имя Его, получив Духа, не только будут иметь эту воду в себе, в своем сердце, но и изливать другим, распространяя всюду свет Богопознания (из 46 ст. видно, что проповедь была обширная).
Ст. 40–46. Голос Божественный умолк. Начались опять суждения и споры об Иисусе. Одни видели в Нем пророка, другие Самого Мессию, но в то же время одни говорили, что Мессии, как сына Давидова, надобно ждать не из Галилеи, а из Иудеи, именно из Вифлеема; другие говорили, что из Галилеи даже и пророков не бывало (ст. 52). Были даже такие, которые изъявляли желание схватить Его. Но и служители храма, на которых сие возложено было от синедриона, возвратились по окончании праздника без успеха, объявив, что они не могли взять Его, потому что ни один человек никогда не говорил так, как Сей Человек.
Ст. 47–53. Наконец, в самом синедрионе при рассуждении по сему случаю оказалось разделение, которое еще более должно было вооружить против Иисуса врагов Его. С негодованием выслушав донесение посланных, они отвечали им: «Неужели и вы прельстились? Да уверовал ли в Него кто из начальников или из фарисеев? В Него верует один народ. Но этот народ невежда в законе — прокляты они». В это время Никодим осмелился было заметить членам синедриона, что несправедливо они поступают, заключая так свое суждение о Человеке, Которого дела хорошо не знают и не выслушали. «Да чего и разыскивать? Из Галилеи никакого пророка не бывало», — отвечали ему прочие, забыв в помрачении ума своего, что оттуда были Илия, Иона и, может быть, даже Наум. И ему заметили с насмешкою: «Не из Галилеи ли сам ты, что так вступаешься за галилеянина?» Таким образом, не входя в дальнейшее исследование дела, положили отлучать от синагоги каждого, кто признал Иисуса Мессиею (9:22).
Вот важное правило для священной критики и герменевтики! Если хочешь познать истину Божественного Писания, будь исполнен истинным желанием волю Божию творить. С предметами Божественными не так поступать должно, как с человеческими: последние мы наперед уразумеваем, а потом любим; а первые прежде возлюбить должно, а потом уразуметь.
Так, вельможе царицы Ефиопской, читавшему, но не разумевшему пророка Исаию, подано разумение за то именно, что сердце его уже готово было не на слушание только слова Божия, но и на послушание оному. Так, Корнилий, сотник удостоился высшего руководства в истине потому, что был благоговеин и бояйся Бога со всем домом своим, творяй милостыни многи людем и моляйся Богу всегда (Деян. 10:2).
Но не так хотели знать Писания книжники и фарисеи; они искали славы своей, а не Божией; хвалясь в законе, преступлением закона Бога бесчествовали (Рим. 2:22); и потому одебеле сердце людий сих, и ушима тяжко слышаша, и очи свои смежиша, да не како увидят очима, и ушима услышат, и сердцем уразумеют (Деян. 28:27). Не потому ли и ныне некоторые или совсем отвергают учение евангельское, или превратно изъясняют оное, что нет у них искреннего желания волю Божию творить, а есть одно желание — все делать по-своему и славить себя самих? Впрочем, это евангельское правило для истинного уразумения Священных Писаний без труда соглашается с правилом и обыкновенной критики человеческой. Не требуется ли у всех беспристрастие в читающем, если хочет он правильно судить о писателе? Беспристрастие необходимо и при чтении слова Божия. Но как здесь учение направлено против всего страстного, ветхого человека нашего и ведет нас к жизни человека нового, то и понятно, почему требуется к уразумению сего учения беспристрастие особенное, то есть возможное возвышение над всеми страстями естественными, сильное, искреннее желание спасения и вследствие того — молитва сердца к Богу. Заметим, что Спаситель требовал хотения исполнить волю Божию, но еще не самого исполнения сей воли — потому что говорил о первоначальном познании истины Слова Божия. Посему и плотский иудей, и грубый язычник, и всякий грешник могут познать, где и какой путь спасения среди всех известных путей в мире, если только всем сердцем возжелают волю Божию творити. Но что нужно тому, кто уже знает путь спасения? Для дальнейших успехов ему мало одного хотения, а нужно самое верное и тщательное исполнение воли Божией. Высшее разумение истины обещано высшей добродетели. Кто более и более очищает свое сердце и исполняется любовию к Господу, тот и делается способным созерцать тайны Божии. Имеяй заповеди Моя, говорит Господь, и соблюдаяй их, той есть любяй Мя: а любяй Мя возлюблен будет Отцем Моим, и Аз возлюблю его и явлюся ему (Ин. 14:21).
Аще кто жаждет, да приидет ко Мне и пиет. Веруяй в Мя, якоже рече Писание, реки от чрева его истекут воды живы. Сие же рече о Дусе, Егоже хотяху приимати верующии во имя Его (Ин. 7:37–39). Воззвание к жаждущим и обетование о реках воды живой Господь Иисус произнес в Иерусалимском храме в последний день (7–й) праздника Кущей. В словах, содержащих это воззвание и обетование, идет речь о благодати Святого Духа, даруемой чрез Христа верующим в Него, и чрез истинно верующих изливающейся на других. Действие благодати Святого Духа на людей чрез верующих во Христа, представленное под образом истечения рек из чрева их, имело открыться, по объяснению евангелиста Иоанна, собственно по торжественном сошествии на верующих Святого Духа, которое должно последовать с прославлением Христа чрез вознесение Его на небо (Ин. 7:29, 40). Но действие благодати Святого Духа чрез Самого Христа началось во время земной жизни Его, ибо во время сей жизни обильно изливалась благодать из уст Его (Пс. 44:3) и ей дивились люди, слушавшие Его (Лк. 4:22), а иные от полноты в Нем благодати сами преисполнялись благодатию, принимали от общения с Ним благодать на благодать (Ин. 1:16), которая из недр Его, как из переполненного сосуда, изливалась на них.
Для того чтобы понять, почему Иисус Христос употребил образ воды для изображения действия благодати, надобно иметь в виду особенный обряд, который совершаем был в праздник Кущей. Каждое утро в продолжение семи дней праздника Кущей один из главных священников спускался со священной горы храма и у подошвы ее черпал золотою чашею воду из Силоамского источника и с этою водою, держа чашу поверх головы, возвращался в храм, окруженный толпами ликующих богомольцев, при звуках священных труб и песнопений. Обряд оканчивался тем, что священник, пришедши с зачерпнутою водою в храм, возливал ее на жертвенник как благодарственную жертву. Этот обряд установлен был в позднейшие, впрочем, времена, в память чудесного изведения Моисеем воды из камня для утоления жажды странствовавших в пустыне евреев. Но все ветхозаветные события имели прообразовательный характер в отношении ко Христу и Его Церкви, так и это чудо прообразовало Христа и по вере в Него подаваемую нам благодать Святого Духа. Апостол Павел, объясняя ветхозаветные события в прообразовательном смысле, прямо говорит, что евреи, когда пили воду из камня, «пили из духовного последующего камня, камень же был Христос» (1 Кор. 10:4). Сие-то преобразовательное значение ветхозаветного чуда над камнем имел в виду Сам Господь Иисус, когда при виде праздничного обряда, установленного в воспоминание этого чуда, сказал иудеям, бывшим свидетелями обряда: аще кто жаждет, да приидет ко Мне, и пиет. Как бы так сказал Он: «Взирая на обряд, не событие только, давно случившееся, воспоминайте, но вместе прозирайте в духовный смысл события. Знайте, что камень, давший воду, — это Я. Чудесно изведенною из камня водою утолена была одна чувственная жажда, но кроме чувственной жажды, чувственных потребностей, есть еще жажда и потребности духовные. Их могу удовлетворить вполне только Я. Итак, приступите ко Мне все, у кого есть такая жажда, и Я утолю ее». Что же это за духовная жажда или духовные потребности, удовлетворить которые обещает Христос Спаситель? Это жажда или потребность истины для ума, потребность правды для воли, потребность блаженства для чувства. Никто из земнородных, в ком только пробудились эти потребности, не может сказать, что одними собственными силами и средствами он может достигнуть удовлетворения их, то есть освободиться от заблуждений и невежества особенно в духовных вещах, избавиться от греха и найти душевный покой прочный и невозмутимый. Силы человека для сего крайне недостаточны, как показывает история и личный опыт каждого. Один Христос может дать то, чего никто из людей дать не может. Только у Него есть чудесная вода, которая утоляет духовную жажду человека. Что же это за вода? Это благодать Святого Духа. Как естественная вода утоляет телесную жажду, освежает нас и укрепляет, так и благодать Святого Духа, даруемая верующим во Христа, утоляет жажду истины, наставляя их касательно всего, что нужно знать для спасения души (Ин. 14:26; 1 Ин. 2:20), ибо Дух Святой есть Дух истины, — укрепляет их волю на борьбу с искушениями, ибо Дух Святой есть Дух крепости, — освящает нас (Рим. 1:4) и низводит в сердца наши мир и радость (Рим. 14:17), превосходящие всякое разумение. Средства для привлечения благодати Святого Духа известны: это чтение Слова Божия, изглаголанного Духом Святым и вечно в Нем глаголющего в наше наставление, освящение и утешение, — общение таинств, ибо все они суть проводники многообразной благодати Святого Духа, — и молитва, о которой Христос изрек ясное обетование, что Отец Небесный даст Духа Святого просящим у Него (Лк. 11:13). Вот живые, неиссякаемые родники той духовной воды, к питию которой Христос Спаситель приглашает всех жаждущих! В Нем Самом — полнота благодати (Ин. 1:14) по самому человечеству Его и по тому, как при земной жизни Его она, обильно изливаясь из уст Его, напояла духовно жаждущих и утоляла их жажду, так доселе она всем даруется во Христе Иисусе (1 Кор. 1:4; Еф. 2:7) по вере в Него, по неложному Его обетованию пребывать с верующими во вся дни до скончания века. Пусть теперь каждый с дерзновением веры приступает ко Христу и из помянутых источников благодати утоляет свою духовную жажду.
Но сего мало. Вода благодати Святого Духа, даруемая чрез Христа верующим, не в них только утоляет духовную жажду, но чрез них распространяет свое спасительное действие на других. Наполняя все существо истинно верующих, она, словно неудержимая река, проторгается сквозь них и пролагает себе путь к душам других людей, — чрез одних утоляет духовную жажду других. «Кто верует в Меня (и верою привлекает благодать), — говорит Христос, — у того, как сказано в Писании (Ис. 12:3; Иоил. 3:18), из чрева (из сердца) потекут реки воды живой», то есть воды благодати. Куда же потекут? На души других людей для утоления духовной жажды. И кто не видит исполнения сего обетования в Духоносных апостолах, приявших обильные дары благодати Святого Духа в день Пятидесятницы и ее животворными струями напоивших всю вселенную? Кто не видит исполнения того же обетования в святых исповедниках и мучениках, которые благодатию терпения и радости среди многообразных и лютых побеждали мучителей и привлекали ко Христу тысячи язычников, что многие из них, приходившие на место мучений рабов Христоных на зрелище, тут же объявляли себя христианами и из ряда зрителей вступали в ряды мучеников? Кто не видит исполнения того же обетования в преподобных мужах и женах, благодатию равноангельского жития возбуждавших во многих раскаяние в грехах и обращавших на путь истины и правды тех, которые до тех пор погрязали в бездне нечестия и разврата? И не только при жизни своей все подобные избранники Божии благотворно, силою данной им благодати, действовали на людей — они и по смерти не перестают быть проводниками той же благодати чрез святые свои мощи, чрез письменные сказания и устные предания об их жизни и подвигах, чрез оставшиеся после них памятники их подвижничества, например, чрез вериги, одежды и т. п.
Что значат слова евангелиста: не был еще Дух дан, потому что Иисус не был еще прославлен? Как не было еще Духа в людях святых, когда о Самом Господе новорожденном читаем в Евангелии, что Духом Святым познал Его Симеон, познала и Анна — вдова пророчица, познал сам Иоанн, Его крестивший; Духом же Святым исполненный Захария многое изрек; Духа Святого прияла и Мария, чтобы зачать Господа? Не другого Духа имели и Пророки, предвозвестившие пришествие Христово. Но будущему времени предоставлен был такой образ даяния, какого прежде не было видно: о сем-то здесь и говорится. Ибо прежде нигде не читаем, чтобы люди, собравшись и получив Святого Духа, говорили языками всех народов. Сего Духа послал Он свыше в день Пятидесятницы. И мы уверены, что всякий из нас и ныне получает Сего Духа; только кто какой меры сосуд приносит к источнику, такой и наполняет. Если же, скажут, Дух Сей получается и ныне, то почему никто не говорит языками всех народов? Потому, что уже сама Церковь говорит языками всех народов, означая тем то, что, распространяясь по народам, она будет говорить языками всех. Кто не в сей Церкви, тот и ныне не получает Святого Духа. А ты, скажешь, говоришь ли всеми языками? Точно говорю, потому что всякий язык есть мой, то есть принадежит тому телу, коего я член. Церковь, распространенная по народам, говорит всеми языками. Церковь есть тело Христово, в сем теле ты член; а когда ты член того тела, которое говорит всеми языками, то веруй, что и ты говоришь всеми языками.
Итак, получили и мы Святого Духа, если любим Церковь, если связуемся любовию, если имеем имя кафолическое и веру. Верим, что сколько кто любит Церковь Христову, столько имеет Святого Духа. Имей любовь, и будешь иметь все. А что любовь принадлежит Святому Духу, внимай о том слову апостола: любы Божия излияся в сердца наша Духом Святым, данным в нас (Рим. 5:5).
Почему же Сего Духа, Коим излита любовь Божия в сердца наши, Господь благоволил даровать по Своем Воскресении? Что сим означил? Господь не блага сего мира обещал нам, когда сказал: Веруяй в Мя, да приидет и пиет, и реки от чрева его истекут воды живы. Обещал жизнь вечную, где нет места никакой боязни, никакому смущению, откуда не прейдем, где не умрем, где не оплакивают покойников и не ожидают наследников. Вот что обещал Он любящим, любовию Святого Духа пламенеющим, а потому и благоволил даровать Духа только по Своем прославлении: да явим в своем теле жизнь, которой теперь не имеем, а ожидаем в воскресении.
Для постепенного подготовления Своих слушателей Спаситель раскрывает перед ними то одну, то другую сторону Божественной тайны. Указав в шестой главе на значение веры как органа восприятия Бога, Он затем переходит к раскрытию Своего Божественного естества, Своего Мессианского достоинства, спасительного значения Своих страданий и смерти для верующих и, наконец, ясно указывает на Свое предвечное существование словами прежде нежели был Авраам, Я есмь.
В начале восьмой главы (ст. 1–11) помещен отдельный рассказ о женщине, взятой в прелюбодеянии. Подобно тому, как и впоследствии иудеи искушали Иисуса вопросом, следует ли платить дань кесарю, и в настоящем случае они намеревались поставить Его в безвыходное положение, чтобы тем погубить Его в глазах народа. Действительно, если бы Он решил, что следует помиловать женщину, то Он нарушил бы прямое постановление закона (Лев. 20:10), а если бы Он решил по закону, то Ему пришлось бы нарушить ту основную черту, которая до сих пор проникала все Его действия — милость и сострадание к грешникам. Враги Его были уверены в Его гибели, потому что положение Его казалось безвыходным, и уже торжествовали внутренне победу. Между тем случилось самое для них неожиданное; не нарушив закона и не изменив Своему обычному милосердию, Иисус их же самих принудил, так сказать, осудить самих себя.
Евангелист описывает, как Иисус, склонившись, писал перстом на земле. Спаситель был, очевидно, до того глубоко возмущен в душе столь внезапно поставленным перед Ним грехом, что Ему было даже неприятно смотреть в лицо вошедшим. Как Сердцеведец, Он вместе с тем хорошо понимал, что обвинителями руководило совсем не чувство отвращения к грешному действию обвиняемой, а собственно греховное желание воспользоваться настоящим случаем, чтобы погубить Его. Их внутреннее сердечное греховное настроение было гораздо хуже того явного греха, в котором они пришли обвинять женщину. Вот почему Христос ограничился словами: «Кто из вас без греха, тот первый брось на нее камень», — и эти слова поразили их совесть таким тяжелым ударом, что они пришли в совершенное смущение и, ничего не отвечая, один за другим стали уходить.
После рассказа об этом происшествии евангелист опять обращается к изложению дальнейшего учения Спасителя.
Ст. 12. Иисус продолжает сравнениями разъяснять народу Свое значение, называя Себя светом мира. Все употребляемые Им сравнения: хлеб, живая вода, свет мира — имеют переносное духовное значение. Он есть духовная пища для спасения людей, Его слова насыщают алчущих, утоляют ищущих истины, Он освещает мир, показывая ему путь ко спасению.
Но все эти сравнения имеют вместе с тем и применительное образное значение. Речь Его происходила во время праздника Кущей, который совершался в воспоминание странствования иудеев в пустыне. Вот почему и хлеб, и вода, и свет напоминают происшествия, совершившиеся во время этого странствования. Моисей дал иудеям манну, иудеи ели ее и все же умирали, но тот, кто будет питаться хлебом, который даст ему Христос, не умрет вовек. Моисей дал им воду из скалы, но все пившие эту воду, возжаждали опять, те же, которые утолят жажду свою живою водою, даруемою Спасителем, не только не будут сами более жаждать, но будут даже в состоянии утолять жажду других. Во время странствования в пустыне огненный столп освещал народу путь, но его действие было только временное и ограниченное; Иисус же есть свет мира непрестанный, который, как сказано в первой главе Евангелия от Иоанна, просвещает всякого человека, приходящего в мир, и который во время всей жизни человека может служить ему путеводителем. Благодаря этому свету нет более тьмы для сердца верующих людей, если они только устремляют духовный взор на Спасителя (Тернер).
Ст. 13. Фарисеи осмеливаются возражать Ему, что свидетельство Его о Самом Себе потому не есть истинно, что Он Сам о Себе свидетельствует.
Ст. 14–18. «Неправда, — отвечал Господь, — Мое свидетельство может быть истинным даже и в этом случае: потому что кто, кроме Меня, на земле хорошо знает, откуда Я пришел и куда Я иду? Вы того не знаете, вы судите обо Мне только по плоти, по наружности, по тому, как видите. Уж лучше бы вам не судить Меня или обо Мне, как и Я не сужу вас. Впрочем, это не значит того, чтобы Я боялся, что суд Мой может быть так же ошибочен, как и ваш. Нет, суд Мой истинен; ибо Я не один сужу, со Мною судит Отец. Если же вы хотите судить Меня, то вам прилично было бы выслушать свидетелей Моих. Закон ваш требует двух или трех свидетелей: Я представляю вам двоих. Первый свидетель Я Сам» (здесь ясно отличается Божественная природа Иисуса, свидетельствующая о том, что совершается чрез посредство человеческой Его природы), «второй — Мой Отец».
Ст. 19. «Где этот Твой Свидетель, — спросили Его, — Отец Твой?» «Конечно, вы об этом не спрашивали бы Меня, — отвечал Господь, — если бы вы правильно понимали Меня. Если бы вы имели светлое око духовное, то увидели бы Отца во Мне; но у вас нет этого. И потому вы не знаете ни Меня, ни Отца».
Ст. 20. Он говорил это в самом том храме, которого начальники приказывали схватить Его, однако никто не осмелился захватить Его.
Ст. 21. После этой беседы, — может быть, собираясь снова оставить Иерусалим как небезопасный до известного времени, или, по крайней мере, прощаясь со множеством народа, который начинал уже расходиться с окончанием праздника, и со многими намереваясь говорить в последний раз, Он явился еще в место общего народного собрания во храм (8:59), в день субботы (9:14), и в слух всех повторил прежнюю угрозу. «Смотрите, Я отхожу — вы будете искать Меня, но не найдете, и умрете во грехе вашем» (это грех нераскаянного богоубийства). «А без Меня не надейтесь и прийти туда, куда Я иду» (к Отцу Небесному).
Ст. 22. Наглые иудеи превращали смысл слов Его: «Разве убьет Он Сам Себя, что мы не можем прийти туда, куда Он пойдет после этого? Уж конечно, тогда за Ним не пойдем — на смерть».
Ст. 23–24. «Нет, не это, — отвечал Спаситель, — а вот что причиною, что вы не можете прийти, куда Я иду. Я от вышних, а вы от нижних. Это расстояние неизмеримо. Еще можно было бы вам иметь доступ и к вышнему — верою; но в вас веры нет. И потому-то Я сказал, что вы умрете во грехе вашем, не придете, куда Я иду».
Ст. 25. «Кто же Ты, называющий Себя от вышних?» — спросили Его иудеи с презрительного насмешкою.
«Я то, что вам говорил о Себе из начала» (в первое посещение Иерусалима в самом храме — назвав сей храм домом Отца Своего; следовательно, Себя Сыном Божиим).
Ст. 26–29. «Но Мне много пришлось бы говорить о вас и судить вас, если бы Я стал говорить о вас все, что думаю и знаю о вас. Оставим это. Истинен Пославший Меня: Он доскажет и обо Мне, и о вас самих (чрез Духа, Который, пришедши, обличит о правде и о грехе). Вы узнаете от Него, что Я говорю не от Себя, но говорю то, что Я слышал, что знаю от Него. Скажу еще определеннее: когда вознесете Сына Человеческого, тогда узнаете, что это Я, что Я Тот самый, за Которого Себя объявлял, и Я ничего не делаю от Себя; но научил Меня Отец Мой, так и говорю».
Ст. 30. Эта, по-видимому, прощальная беседа на многих доселе нерешительных произвела сильное впечатление. Опасаясь в самом деле потерять Его навсегда, они объявили, что веруют в Него. По всему видно, что их привлекала к Иисусу не вера в истинного Избавителя рода человеческого от грехов, но одна надежда найти в Нем царя сильного, земного. Эта необыкновенность и неустрашимость Иисуса, с какою Он говорил и действовал в самой столице, обольщала их.
Ст. 31–32. Господь, казалось, готов был принять их в число Своих последователей. Только признал за нужное дать им приличное наставление. «Если вы хотите, — говорил Он им, — быть истинными Моими учениками», (Он видел, что здесь не было искреннего желания), «то пребудьте же в слове Моем, то есть слушайтесь Меня, не выходите из пределов Моих наставлений, внутренне, душою вашею соединитесь с словом Моим. И тогда познаете вы истину, потому что слово Мое есть истина: истина освободит вас» (то есть тогда настанет, совершится всецелое избавление, или искупление ваше).
Ст. 33–36. «Как освободит? — спросили Его тогда новообращенные. — Да разве мы рабы? Мы — семя Авраамово. Мы не были рабами никому и никогда». Слова эти больно кольнули некоторых, может быть, из зилотов, что они готовы были восстать против Иисуса, в Которого недавно уверовали. «Правда ли то, что вы не были рабами? — отвечал им Господь. — Да всякий творящий грех уже есть раб — раб греха. Так и вы рабы, рабы греха. И от сего-то рабства Я хочу освободить вас. Вы — семя Авраамово, но у Авраама был не один Исаак, но и Измаил, сын рабыни. По настоящему своему состоянию — состоянию рабства — вы не более значите, как и сын Авраамов от рабыни, а этот сын был изгнан из дома отеческого; и вам угрожает то же. Мне не хочется, чтобы и с вами то же случилось. Потому Я как истинный Сын в дому Отца Моего, имея право давать свободу, и предлагаю вам, обещаю вам — дать вам свободу, чтобы вы как свободные, как истинные дети Авраамовы и Божии могли оставаться всегда в дому Отца Моего».
Ст. 37–38. Замечая усиливающееся исступление, Он продолжал: «Вы называете себя семенем Авраамовым, но посмотрите, такие ли в вас расположения, какие в Аврааме? Сын обыкновенно носит на себе отпечаток отца. Во Мне, в Моих словах и действиях можно узнать Моего Отца. Но в ваших словах, намерениях и действиях можно ли найти отца? Я говорю вам слова Отца; но слово Мое в вас не вмещается; вы готовы убить Меня: это не показывает ли, что ваши расположения происходят совершенно из иного источника, нежели слова Мои? Не показывает ли в вас детей иного отца?»
Ст. 39–40. «Да как же, — возразили Ему иудеи, — отец наш Авраам». «Если бы действительно, — отвечал им Господь, — вы были дети Авраамовы, то есть не по плоти только, то и дела Аврамовы делали бы. Но вы ищете убить Меня, Человека, сказавшего вам истину, которую слышал от Бога. Авраам так не делал. Отсюда видно, что дела ваши показывают в вас детей иного отца».
Ст. 41. Иудеи увидели, Господь говорит не о плотском происхождении от Авраама. «Хорошо. Однако и духовное наше рождение ничем не запятнано. По вере в Бога мы происходим от Бога, мы не от любодеяния рождены».
Ст. 42–45. «Нет, — сказал Господь. — Нельзя сказать, чтобы отец ваш был Бог. Если бы вы были дети Его, то вы любили бы Меня, понимали бы язык Мой — по крайней мере, могли бы охотно слушать слова Мои; потому что Я происхожу от того же Отца. Но в вас этого нет. А так как вы оказываете сопротивление истине, не ненамеренное только, но и намеренное, то это состояние вашего духа обличает в вас детей противника истины, диавола, который в истине не стоит. Ваши убийственные замыслы против Меня служат новым доказательством вашего происхождения от него: он человекоубийца от начала».
Ст. 46–47. «Итак, одно из двух: или Я не говорю истины — но кто обличит Меня в неправде? — или вы не от Бога. Иначе бы мы понимали друг друга».
Ст. 48. На такой ясный вывод иудеи ничем не могли более отвечать, кроме ругательств. «Самарянин Ты (еретик Ты), бес в Тебе!»
Ст. 49–50. «Нет, беса во Мне нет, — кротко возразил Господь. — А в вашем отзыве только открывается новое доказательство того, что вы не от Бога. Я чту Бога, а вы не хотите воздать чести, но еще наносите бесчестие Тому, Кто чтит Бога. Впрочем, Я не ищу с вас Своего бесчестия. За Меня есть Кому искать и судить вас».
Ст. 51. И Господь оставил тон обличения, а стал говорить им о великом обетовании блаженного бессмертия всякому, кто будет сохранять слово Его, которое принял от Него с верою (ст. 31). «Кто сохранит слово Мое, — сказал Он, обращаясь к началу Своей беседы с новоуверовавшими, — тот не вкусит смерти вовек».
Ст. 52–53. Но раздраженные против Него, по-видимому, еще менее могли принимать такие слова: «Теперь-то узнали мы, бес в Тебе. Авраам умер, пророки умерли, а Ты не только Самому Себе готов приписать бессмертие, но и всякому, кто сохранит слово Твое. Чем Ты Себя делаешь?»
Ст. 54–55. С Божественным величием Иисус отвечал: «Я не выдаю Себя за то, что Я не есмь, но Я не могу отречься от того, что Я есмь. Я не присвояю Себе никакой славы, но слава Моя от Отца — от Того Самого, Которого вы называете Своим Богом. Но и если бы Я поставил Себя в отношении к Нему с вами наравне, то был бы противник истине, как и вы».
Ст. 56. «Итак, могу Я сказать, что (не только выше Я пророков и самого Авраама, но) Авраам, которого вы называете отцом своим, рад был видеть день Мой (времена Мои). И прибавлю: он видел день Мой (видел то, чего так сильно желали видеть и другие святые мужи, и не видали), и возрадовался».
Ст. 57. В упорстве неверия, с насмешкою отвергая эти слова о радости Авраама видеть день Христов, они готовы были сказать Ему: «Разве бы Ты Сам рад был видеть Авраама? Но где и Тебе видеть его, когда Тебе нет еще пятидесяти лет!»
Ст. 58–59. На эти слова злобы и хуления Сын Божий отвечал: «Я есмь прежде, чем Авраам был» — и, ожесточенные в своем неверии, мнимые Его последователи подняли было камни, чтобы побить Его как богохульника; но Он прошел среди них невредимо.
Тогда как книжники и фарисеи, прикрываясь праведностью от закона, горделиво отталкивали от общества верующих мытарей и грешников и не только, затворяли пред ними Царствие Небесное (Мф. 23:13), но и при первом удобном случае готовы были обрушить на них тяжесть закона, Пришедший призвати не праведныя, но грешныя на покаяние с заботливостию доброго пастыря, оставляющего на горах девяносто девять овец и ищущего единой заблудшей, кротостию и Божественным снисхождением к грешникам старался пробудить в них чувство покаяния, отвратить их от пути погибельного и поставить на путь добродетели. Так поступил Он, когда фарисеи привели к Нему грешницу и глаголаша Ему: Учителю, сия жена ята есть ныне в прелюбодеянии, в законе же нам Моисей повеле таковыя камением побивати. Ты же что глаголеши? Сие же реша искушающе Его (Ин. 8:4–5). Лукавые совопросники знали, то есть, милосердие Спасителя к грешникам, еще не совсем погрязшим в глубине беззакония, и думали, что Он даст им наилучший повод к всенародному обвинению Его в нарушении закона Моисеева.
Иисус Христос сначала ничего не отвечал им, и только, долу преклонься перстом писаше на земли, не слагая им: молчание, исполненное Божественной мудрости и снисходительности к самим обвинителям! Чрез него Спаситель хотел дать им время оглянуться на самих себя и размыслить, чего и по каким побуждениям они так настоятельно требовали от Него. Но фарисеи не уразумели сего знаменательного молчания и только прилежаху вопрошающе Его. Тогда Христос поразил громовым ответом: Иже есть без грехов в вас, первый верзи камень на ню. Они же, говорит евангелист, совестию обличаемы, исхождаху един по единому, наченше от старец до последних, и оста един Иисус и жена посреде сущи. Восклонься же Иисус, рече: Ни кий же ли тебе осуди? Она же рече: никтоже, Господи; рече же ей Иисус: ни Аз тебе осуждаю, иди и отсель ктому не согрешай. Так Божественною мудростию и снисхождением Своим Иисус Христос не только спас жизнь несчастной женщине и указал ей на отверстый еще для нее путь покаяния, но и фарисеям не подал повода обличить Его в ослаблении силы закона.
Слова Иисуса Христа к фарисеям — иже есть без греха в вас, первый верзи камень на ню — должны обратить на себя особенное внимание всякого христианина, потому что они могут иметь обширное приложение в жизни его и не должны быть понимаемы без ограничения: иначе порок найдет в них орудие к отстранению от себя всякого обличения и наказания. Они совсем не значат того, что человек грешный не имеет права наказывать другого, грешного же; потому что правитель в государстве, судья в суде, отец в семействе, начальник в кругу подчиненных, господин в доме могут и должны наказывать подчиненных своих за проступки, хотя сами они тоже не изъяты от греха; только никому из христиан, в общественной ли то, частной ли жизни, не должно делать этого с внутренним превозношением, с целью выказать свою праведность, отличиться ревностью в глазах других, с оным фарисейским: несть якоже прочии человецы (Лк. 18:11), тем менее делать без всякой снисходительности, с каким-то самоуслаждением и неистовою радостью.
Сии-то недостатки, между прочим, провидел Спаситель и в ревности фарисеев к наказанию преступной жены. Они хотели, независимо от главной цели своей, злого умысла против Спасителя, выказать еще себя пред народом, в противоположность Ему (по их понятиям, другу мытарей и грешников), ревнителями закона; и хотя, может быть, были преступнее ее, однако чрез наказание грешницы желали явить в себе строгих блюстителей чистоты. Посрамив Божественною мудростию тайный умысел их против Себя, Спаситель хотел вместе с тем воспрепятствовать и самому лукавому способу совершить неправо дело правды и сказал: иже есть в вас без греха, первый верзи камень на ню; слова, которые, напоминая им собственную греховность их, наилучшим образом вели к подавлению в них лукавого желания отличиться своею нравственностью в глазах народа. Собственно, как верховный Законодатель Спаситель имел власть смягчить строгость закона; но поняли ли бы и, главное, признали бы ее лукавые совопросники? Поэтому Он утаил в Себе это высокое достоинство и только простым и мудрым ответом, намекавшим на лукавое побуждение их к наказанию преступницы, связал у них, так сказать, руки и заставил их отступить от своего намерения.
Итак, сознание собственной греховности не отнимает права наказывать проступки других ни у кого из Божиих слуг, носящих, по выражению апостола, меч в отмщение злое творящим (Рим. 13:4); но только это сознание должно устранять всякую ложную, чрезмерную ревность к наказанию виновных, происходящую от самомнения ли, или же из духовной гордости, ставящей себя превыше наказываемого, или же из других, еще худших, побуждений; потому что, как бы благовидною ни казалась эта ревность, она ложна во многих отношениях.
Проступки ближнего ни в каком случае и никому не дают повода ставить себя выше согрешившего по той причине, что всегда остается еще недознанным и неизвестным, действительно ли он на самом деле виновнее преследующего грех. Положим, в сем последнем нет или по крайней мере незаметно грубых и, так сказать, осязательных преступлений; зато, быть может, есть, и есть немало пороков внутренних, тонких, духовных. Один из таких чисто духовных грехов, как, например, кичливое самомнение, противление Духу Святому и истине, неблагодарность к Богу, ненависть и т. д. не тяжелее ли на весах правды Божией всякого плотского, чувственного греха? Диаволы, как известно, не совершают грубых чувственных грехов; тем не менее они грешнее всякого грешника.
Еще безответнее пред Богом та ревность к наказанию согрешившего собрата, пружиною которой служит мнение (иногда едва заметное для нас самих) о своей самоправедности или о том, что не помощи Божией, но своим силам и собственной непоколебимости в добре, мы обязаны тем, что изъяты от грехов, которые потому не терпим и преследуем в других: несмь якоже прочии человецы! Этим нравственным тщеславием водились и фарисеи, крепко почивавшие на своей праведности и потому с таким довольством уловившие грешницу и с таким рвением представившие ее на осуждение; тщеславие жалкое! Ибо, что имаши, егоже неси приял? Аще же приял еси, что хвалишися, яко не прием? (1 Кор. 4:7). Ты чувствуешь себя (если только точно чувствуешь) свободным от грехов, которые так поражают тебя в ближнем твоем, и вследствие сего преследуешь их? Но думаешь ли, что ты не ниспал бы до тех же самых грехов, если бы помощь Божия оставила тебя?.. На какой высоте праведности стоял Давид и как стремительно и глубоко ниспал потом, вдруг! Блаженный Августин справедливо замечает, что «нет ни одного греха в ближнем нашем такого, которого не мог бы сделать и всякий другой человек, если отступит от него Правитель, Который сотворил его». Это-то, между прочим, налагает обязанность, например, на посвятивших себя чистоте и девству, при виде беспорядочной жизни ближнего никогда не отзываться о нем с каким-нибудь горделивым отвращением или горечью, в основе которых всегда скрывается мысль, что сами они себя считают неспособными ниспасть до той же степени; далее, на характеры мирные и спокойные — не судить строго о раздражительных и гневливых; на людей, проводящих жизнь в молитве и воздержании — не отзываться с пренебрежением о людях невоздержных и ведущих жизнь светскую, рассеянную; потому что если есть различие в поступках тех или других лиц, то оно происходит не из заслуги первых, не из их нравственной непоколебимости, но есть дар благодати Божией.
Бывают, наконец, случаи, когда ревность к наказанию согрешившего собрата принимает вид какого-то неистового довольства и в сущности своей есть не иное что, как ненависть к нему: состояние, ничем не извиняемое. Ибо, пока человек жив, для него всегда существует возможность раскаяться, и самая любовь христианская требует не отнимать у него ни времени, ни способов к сему, как подтвердил сие высоким примером Своим Спаситель в деле грешницы, приведенной на суд к Нему. Посему-то некоторые христианские правители, проникнутые духом своей любви, стараются употреблять наказания, более исправительные, с целью обратить и вразумить согрешившего; потому что настоящая жизнь вообще не есть время окончательных расчетов и наказаний. Если уже безопасность общественная неотложно требует каких-либо крайних мер, то с каким болезненным чувством, неохотою решаются они на это!
Вообще, слова Иисуса Христа: иже есть без греха в вас, первый верзи камень на ню, должны иметь обширное приложение в частной, так и в общественной жизни христианина и смирять в нем всякую горечь, досаду и стремительность к осуждению или наказанию согрешившего собрата. Нас раздражают и восставляют против себя чужие проступки и грехи. Для нас оскорбительны и невыносимы несправедливые отзывы и речи других о нас?.. Но будем справедливы и размыслим прежде всего, нет ли в нас тех же самых или им подобных грехов и не суть ли эти проступки ближних наших и эти несправедливые отзывы о нас тайное, но справедливое возмездие за подобные же мнения и поступки наши? Если только совесть сколько-нибудь зазирает нам в сем, то, вместо того чтобы повергать на согрешившего собрата камень осуждения, повторим для себя в тайне сердец наших слова Спасителя: иже есть без греха в вас, первый верзи камень на ню!
И Я не осуждаю тебя. Но здесь мы с трепетом и изумлением спрашиваем самих себя: что же значит это слово: не осуждаю? Не есть ли подрыв нравственности, когда на явный грех произносится такой оправдательный приговор, и притом из уст воплощенной Правды? Мы бы еще смиренно поняли силу любви Божией, если бы из уст Спасителя произнесено было при этом случае слово прощения. Мы вспомнили бы при этом, Иисус Христос при другом случае сказал, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи (Мк. 11:10). Но здесь прямо и ясно сказано: «И Я тебя не осуждаю! И какое странное сопоставление в устах Небесного Учителя Себя с коварными книжниками: они тебя не осудили, и Я тебя не обсуждаю!
Но это только ответ на хитросплетению задачу. Возражение состояло в том: Моисей повелел в законе побивать камнями преступницу, пойманную на самом деле; но с водворением римского владычества в Палестине право смертной казни было отнято у иудеев. Теперь Иисус Христос должен был по настоянию книжников решить вопрос: кого они должны были более слушаться — Моисея как их народного законодателя или римского императора, их завоевателя и притеснителя? Этот хитросплетенный вопрос был разрешен Иисусом Христом не по форме, но по существу. Он обращен был Им в вопрос совести, и тогда только, как вопрошатели, не выдержав этого испытания, удалились, оставив одну женщину пред Иисусом Христом, Он снова поднимает вопрос по форме и, спросив наперед: где твои обвинители? — прибавляет: никто не осудил тебя? — разумея при этом назначенную в законе казнь. Тогда и Я не осуждаю тебя на эту казнь.
Между тем собственно суд над преступницей еще не был окончен. Она и после этих слов еще стояла перед Судьею, пока Он не произнес Свое «поди!» Это в судебной практике называется освобождением обвиняемого, оправдательным приговором. Но в устах Праведного Судии этот отпуск на свободу не ограничился одним только объявлением оправдания, но весьма важным определением всего поведения виновной. «Поди — и впредь не греши!» В этих последних словах выражена вся суть морали и настоящая цель закона. Грех как падение бывает часто случайностью, в которой воля запутывается окружающими ее обстоятельствами. Нарушение закона в таком случае, даже при известности ожидаемой за то кары, совершается помимо ясного сознания самого дела, и только после совершившегося факта человек становится в безвыходное положение, в котором он сознает свою вину и не видит более возможности поправить дело, сделать совершенный поступок несоделанным. Если бы в такую минуту не последовало помощи свыше, грешнику не оставалось бы ничего; кроме отчаяния. Нередко иной потому только и повергается в бездну зла и порока, что он пропустил ту благоприятную минуту, когда помощь свыше готова еще была удержать его на краю погибели. Услышать всепрощение среди мятежного сознания своей виновности значит то же самое, что среди агонии смерти быть воззванным снова к жизни. И в том, и в другом случае нужна Божественная сила, пред которою одинаково склоняются как законы физические, так и нравственные. Что легче: сказать ли расслабленному «прощаются тебе грехи»? или сказать «встань, возьми одр твой и ходи» (Мк. 11:9). Для этого действительно нужна Божеская сила, и один только Бог мог сказать: «Если будут грехи ваши, как багряница, то сделаются белыми, как снег; если будут красны, как пурпур, сделаются, как белая волна» (Исх. 1:18). Но такому изменению нравственного состояния должно предшествовать со стороны человека раскаяние. «Покайтесь!» — было первым словом проповеди Спасителя на земле. В истории грешницы пред судом Христовым мы не видим этого самоосуждения с ее стороны, за которым последовало милосердое разрешение от греха в слове «поди!» Но для раскаяния как вопля души о помиловании не нужно слов, как для усиленной молитвы не требуется воплей. Когда израильтяне находились на берегу моря, а сзади их наступал фараон со своим войском, готовый потопить их в морской бездне, Моисей не произнес ни одного отчаянного вопля ко Господу о помощи, однако Бог говорит ему: «Что ты вопиешь ко Мне»? (Исх. 14.) Не есть ли это доказательство, что вопли души без слов и звуков слышнее Богу, чем все те «многоглаголания» людей, думающих, что во многоглаголании-то своем они и будут услышаны (Мф. 6:7). Женщина-грешница также стояла молча пред Иисусом. Но что происходило в душе ее в те две торжественные минуты молчания, когда Он, наклонившись, писал перстом на земле, об этом может знать только Бог да ее совесть. Разбойник на кресте произнес по крайней мере одно слово покаянной веры, но, конечно, одно слово не спасло бы его, если бы этому слову не предшествовало в душе его целое море раскаяния. Как относительно коротко, даже мгновенно бывает раскаяние за целую жизнь, не один из нас испытал на себе, находясь в опасности лишиться жизни. Здесь в одно мгновение пролетает в нашем сознании целый ряд жизненных событий, и мы делаемся мгновенно другими, отвергая от себя все, пройденное греховно, и облекаясь в нового человека. Так бывает и с каждым возрожденным благодатию.
Великое слово «Поди и впредь не греши!» дает нам ясное и полное понятие о целом домостроительстве нашего спасения. Когда Спаситель наш испуская последний вздох на кресте, произнес Свое: «Совершилось!», Он сказал нам этим то же: «Поди и впредь не греши!» В мире нравственном, видимо, есть такие же законы бытия, как и в природе вещественной. Как здесь мастер починяет попортившуюся вещь и отдает ее на прежнее употребление, как искусный лекарь поправляет испорченное здоровье и дает наставления своему выздоровевшему пациенту — наставление беречься впредь от всего, могущего повредить его здоровью, — так и Бог, Своею мощною силою восстановляя нашу нравственность, говорит нам: «Поди и впредь не греши!» На кресте в торжественную минуту нашего полного искупления совершилось великое дело нашего возрождения, и затем настала новая жизнь, новое Царство Божие на земле. Казалось бы, что теперь нет более опасности человеку заблуждаться снова своим разумом до впадения в первое искушение — в покушение быть самому Богом. Но, к сожалению и скорби, человек и возрожденный остался со своим эгоизмом, так охотно уступающим влечению страстей. Правда, в верующем, пока он не отпадает снова от Бога, живет одна мысль смиренного сознания, выражающаяся в словах молитвы: «Господи, аще и согреших, но не отступих от Тебе!» Но искушения, но заблуждения, но увлечения остаются сильными побуждениями воли, падающей на каждом шагу.
Здесь недостаточно одной борьбы, которая во всяком случае бывает утомительна. Здесь нужно лечение. Это лечение нам преподано в таинстве покаяния. Здесь снимаются с нас и бремя самого греха, и страх ответственности за грех. Но сила и этого спасительного учреждения лежит в тех же словах Спасителя к женщине-грешнице: «Поди и впредь не греши!»
Смерть бывает различных родов: когда надежды нас обманывают, когда наши планы разрушаются и не исполняются любимейшие желания, когда вместо радостей и мира удел наш составляют скорби и страдания; тогда земная жизнь представляется нам пространным гробом, в котором нет ни света, ни теплоты для души нашей. Но кто познал Бога во Христе и соблюдает слово Его, для того нет такой смерти. Он верит и потому любит, любит и потому надеется, надеется и потому терпит и смиряется. Мысль о всеблагом Создателе услаждает и побеждает всякую скорбь; я думал так, говорит он, но Ты, Отец Небесный, знаешь лучше, что для меня хорошо; и потому вознесусь я сердцем над страданиями земными и устремлю взоры свои в страну вечного мира.
Когда свет веры, а с ним свет истины погасает в нас, когда заблуждение распространяет над нами свой мрак и мы не знаем, откуда мы, для чего и куда ведет наш путь, тогда все мрачно вокруг нас; смертная тьма повсюду, нет отрадной звезды, которая освещала бы путь нашей жизни. Но кто проникнут учением Иисуса Христа, для того нет подобной смерти. Тот знает, откуда исшел и для чего живет, — знает, где его высочайшая цель и куда постоянно должен идти человек. И чем далее идет он по пути спасения, тем светлее и отраднее делается для него все в мире. Господь светильник путям его и свет стезям его. На Него он надеется и в Нем обретает истину и счастие.
Когда мы не любим добродетели и не слушаем закона Божия, когда мы подавляем движения нашей совести и заглушаем ее голос, когда мы погрязаем во грехе и стремимся в бездну погибели, это самая ужасная смерть совести, потому что разъединяет нас с Богом и ведет к вечной смерти. Кто познал Бога во Христе и живо проникнут этим познанием, для того нет этой смерти. Он помнит слово Господне: приидите ко Мне, вси труждающиеся, и Аз упокою вы, и священное таинство покаяния служит для него неиссякаемым источником Божественного милосердия, в котором он может снова обрести часть в заслугах Искупителя. Ибо всем дарован Сын, дабы все в Сыне обрели Отца, а в Отце вечное спасение.
Есть, наконец, смерть телесная, когда наш день склонится к вечеру. Тогда улетят суетные радости мира и откроется мрачная темница гроба, в котором истлеет телесная природа наша. Но кто познал Бога во Христе, для того эта смерть не есть смерть, а переход к жизни лучшей; освобождение от тех оков, которые связывают дух его, возвращение в дом отеческий и начало совершенства, которое должно быть единственною целью нашей жизни. Аз живу, сказал Воскресший, и вы живи будете.
На третьем году Своего общественного служения Господь Иисус Христос в один из субботних дней, проходя подле здания храма, где обыкновенно сидели увечные разного рода и просили милостыни, увидел человека слепого от рождения: и мимо идый виде человека слепа от рождества (ст. 1). Особенное внимание, с каким, вероятно, Спаситель посмотрел на слепца, заняло учеников Его, и они спросили: Равви! Кто согреши, сей ли, или родители его, яко слеп родися? (ст. 2). В своем вопросе ученики замечают, что сидевший пред ними слепец слепым и родился: это они могли узнать или из возгласов слепца, или же от кого-нибудь стороннего. Дилемма, заключавшаяся в вопросе их, предполагает, что они считали то и другое свое предположение возможным. Они были, во-первых, совершенно вправе почесть слепоту этого человека наказанием за грехи его родителей. В книге Исход (20:5, ср. Втор. 5:9; Иер. 32:18) они читали, что Бог наказывает детей за грехи родителей до третьего и четвертого рода, а на основании строгого иудейского учения о возмездии они также уверены были, что всякое земное несчастие, всякое зло, постигающее человека, имеет последнее свое основание в грехе, будет ли это собственный его грех или чужой. В основании этого учения лежит глубокая истина. В семействе господствует внутреннейшее, духовное общение добра и зла; счастие или несчастие, как мы нередко видим в жизни, переходит от родителей к детям. Но как же, во-вторых, ученики могли почесть слепоту этого человека следствием его собственных грехов, когда, по их же словам, он слепым родился? Вопрос этот решают различным образом. Основательнее других думают те, которые толкуют, что ученики при вопросе своем имели в виду Божественное предведение будущих грехов этого человека и сообразно с этим предварение (anticipatio) наказания его. У них при этом могла предноситься в уме история Исава, над которым отяготел уже приговор, когда он находился еще в матерней утробе (Быт. 25:23), хотя Исав уже впоследствии презрением права первородства и продажею его совершил грех, за который объявлено наказание (ср. Рим. 9:11 и 9). Бог предвидит злое как свободное действие человека, не желая, конечно, совершения его, и так как всякое земное наказание заключает в себе и возмездие, и переход к освобождению от него, то Он и посылает наказание прежде греха, чтобы ослабить грех в его совершении и тем сильнее возбудить чувство раскаяния.
Иисус Христос отрицает обе указанные в вопросе причины слепоты: причина эта, говорит Он, не заключается ни в собственных грехах слепого, ни в грехах его родителей. К словам ни сей согреши, ни родителя его нужно, следовательно, присовокупить «что он ради этого родился слепым»; потому что Спаситель здесь говорит, конечно, не о совершенной безгрешности слепого и его родителей. Не входя в исследование причины, Иисус Христос указывает цель слепоты этого человека, именно, показать Его Божественную спасительную силу. Ученики должны только иметь в виду это предназначение, которое Он тотчас исполнит, и вопрос о причине слепоты разрешится сам собою. Да явятся дела Божия на нем (ст. 3). Иисус Христос хотел этим сказать не то, что этот человек родился слепым единственно для той цели, чтобы на нем явились дела Божии, но что это несчастие, это зло как уже существующее должно теперь по воле Божией служить к тому, чтобы в нем через Христа открылся, явил Свою силу Бог. Следовательно, не исключается, что это зло могло служить и для других целей. Дела Божии — это дела, совершенные Богом чрез Христа, и в этом случае — чудесное исцеление слепорожденного.
В виду Своего близкого отшествия из мира Иисус Христос говорит: Мне подобает делати дела Пославшего Мя, дондеже день есть: приидет нощь, егда никтоже может делати (ст. 4). Спаситель сравнивает здесь продолжение Своей земной деятельности со днем, временем труда для людей, а смерть Свою с ночью, временем покоя, и хочет сказать: «Мне нужно пользоваться всяким представляющимся случаем для совершения порученных Мне Богом дел и для засвидетельствования, что Я посланник Божий». Может быть, Он также хотел наперед оправдать этим и то, что предпринимает исцеление в субботу. Егда в мире есмь, то есть находясь в мире, свет есмь миру (ст. 5). Иисус Христос называет здесь Себя светом миру имея в виду предстоящее исцеление слепорожденного. Этим предварительным замечанием Он хочет поставить Своих слушателей на надлежащую точку зрения, с которой они должны смотреть на имевшее последовать чудо. Чудеса Господа имели своею целью не только засвидетельствовать Его Божественное посланничество, но и вместе с тем служить внешними символами Его внутренней духовной деятельности и как бы объяснением Его учения. Христос учил, что Он есть духовный свет миру (8:18), и внешним образом засвидетельствовал это тем, что возвращал физическое зрение телесно слепым. Он сказал: «Отпускаются твои грехи» (Мф. 9:2) и, чтобы показать, что Он имеет власть очищать и от духовной проказы греха, сказал прокаженному телесно: «Хочу, очистись» (Мф. 8:3). Он называл Себя в духовном смысле жизнию и воскресением (11:25) — и воскресил из гроба умершего Лазаря (11:43 и далее); Он называл Себя хлебом жизни (6:32) — и насытил тысячи несколькими хлебами (6:11 и далее).
Сия рек, плюну на землю, и сотвори брение от плюновения и помаза очи брением слепому. И рече ему: иди, умыйся в купели Силоамсте, еже сказается: послан. Иде убо, и умыся, и прииде видя (ст. 6-7). Еврейское имя Силоам евангелист переводит словом посланный и находит в этом названии купели прообразовательное значение, но не в отношении к Мессии как посланнику Божию, а в отношении к слепому, который был послан в купель; данное прежде название этой купели, по мнению евангелиста, было пророчеством на посольство слепого к этой купели и на совершившееся чудо. Силоамский источник на южной стороне храмовой горы вытекал из известковых скал и по свидетельству Иосифа Флавия, в долине образовал собою водоем, купель, место для купания, названное Силоам (Неем. 3:15). Спаситель здесь, как нередко и в других случаях, употребил внешний знак или средство для обнаружения Своей чудотворящей силы. Помазание очей брением из плюновения и вода были физическими знаками, посредством которых Он передал и сообщил слепому чудотворную силу, так же как и в Церкви Христовой сообщение Его благодати происходит посредством внешних знаков. Господь употребил здесь эти внешние средства главным образом, без сомнения, для того, чтобы возбудить доверие в слепом и этаким образом приготовить его к вере.
Далее евангелист повествует, какое впечатление произвело исцеление. Наглядность изображения приводит к предположению, что святой Иоанн весь ход происшествия узнал из уст самого исцеленного. Соседи же и иже бяху видели его прежде, яко слеп бе, глаголаху: не сей ли есть седяй и просяй?
Итак, как мнения разделились, овии глаголаху, яко сей есть, инии же глаголаху яко подобен ему есть, то исцеленный сам открыто объявляет: аз есмь. И, будучи спрошен: како ти отверзостеся очи? — он вкратце рассказывает ход дела: человек нарицаемый Иисус брение сотвори и помаза очи мои, и рече ми: иди в купель Солоамлю, и умыйся! Шед же и умывся, прозрех (ст. 11). Судя по тому, как исцеленный говорит здесь об Иисусе Христе, очевидно, что молва о Нем как о Мессии еще не достигла до него. Нельзя с точностью определить, по каким побуждениям соседи и знакомые исцеленного привели его к фарисеям, были ли у них какие-нибудь злобные намерения или они просто хотели узнать мнение начальства касательно такого небывалого явления. Формальность дальнейшего расследования показывает, что оно происходило перед судом. Замечание евангелиста (ст. 14), что исцеление произошло в субботу, сделано им не для того, чтобы представить основание, почему соседи и знакомые исцеленного привели его к фарисеям, но потому, что это обстоятельство некоторыми из фарисеев (ст. 16) выставлено было, чтобы подорвать значение чуда. Паки же вопрошаху его и фарисее, како прозре? (ст. 15). Паки, именно после вопросов соседей (ст. 10) фарисеи возобновили этот вопрос, так как надеялись, что исцеленный будет говорить согласно их желаниям. Но он остается при прежнем и говорит: Брение положи мне на очи, и умыхся, и вижду. Как правдолюбивый человек, он точно говорит только то, что сам он чувствовал; поэтому он и не упоминает о плюновении. Глаголаху убо от фарисей нецыи: несть Сей от Бога человек, яко субботу не хранит; овии глаголаху: како может человек грешен сицева знамения творити? — И распря бе в них (ст. 16). Многие из фарисеев в своей мелочности доходили до того, что считали непозволительным в субботу мазать слепому глазные веки, хотя и считалось полезным для больных глаз. Подобного рода законники были и здесь. Другие, напротив, справедливо заключали: если Иисус действительно нарушил субботу, то Он грешник; если же Он грешник, то у Него не было бы Божественной помощи, необходимой для совершения чуда. Но Он совершил чудо, следовательно, и т. д. И так как мнения судей были различны, то для них важно было узнать собственное мнение исцеленного. Поэтому они обращается к нему с вопросом: Ты что глаголеши о Нем, яко отверзе очи твои? Он же рече, яко пророк есть (ст. 17).
Поелику же исцеленный не обинуясь объявил Иисуса Христа пророком, то иудеи, то есть те из фарисеев, которые больше всего были враждебны к Иисусу, вообразили себе, что исцеленный согласился с Иисусом распространять ложное, по их мнению, чудо, и приказали позвать родителей исцеленного: не яша убо веры Иудее о нем, яко слеп бе и прозре, дондеже возгласиша родителей того прозревшего (ст. 18). Из слова дондеже не следует, что после они поверили; напротив, из того, что они и после оставались так же враждебны, видно, что они не верили, чтобы исцеленный был слеп от рождения.
И вопросиша их (родителей), глаголюще: сей ли есть сын ваш, егоже вы глаголете, яко слеп родися? Како убо ныне видит? (ст. 19). Вопрос, предложенный родителям исцеленного, был, собственно, троякий: ваш ли это сын? Слепым ли он, как вы утверждаете, родился? Как он прозрел? Родители отвечают на оба первые вопроса: Вемы, яко сей есть сын наш и яко слеп родися. За ответом же на третий вопрос они предлагают обратиться к своему сыну, который уже сам возрастен и лучше всего может ответить на их вопрос: како же ныне видит, не вемы, или Кто отверзе ему очи, мы не вемы: сам возраст имать, самого вопросите, сам о себе, да глаголет (ст. 21). К этому евангелист присоединяет замечание: сия рекоста родители его, яко бояшася жидов. Уже бо бяху сложилися жидове, да аще кто Его исповесть Христа, отлучен от сонмища будет. Сего ради родителя его рекоста, яко возраст имать, самого вопросите (ст. 22–23). Слова, с которыми иудеи обратились снова к исцеленному, даждь славу Богу, составляли клятвенную формулу (Иис. Нав. 4:7, 19. 2 Ездр. 9:8). Богу воздается слава и честь, когда в данном случае единого признают непогрешимым Судьею. Но в устах иудеев эта формула была совершенным лицемерием: они хотели показать, что они первее и главнее всего заботятся о славе Божией. Говоря далее: мы (со своей стороны) вемы, яко Человек Сей грешен есть, — они влагают исцеленному в уста ответ, какой желали бы они слышать от него. Они хотят, чтобы он признал, это Иисус не совершил чуда, так как Он, будучи грешным человеком, и не мог совершить его. Со своей стороны они давно уже составили свое суждение об Иисусе и теперь стараются только своим авторитетом ободрить исцеленного. Но он отвечает им: Аще грешен есть, не вем; едино вем, яко слеп бе, ныне же вижу (ст. 25). Таков был ответ этого прямого, здравомыслящего человека, который твердо стоял в том, что знал. С благоразумною сдержанностью он рассказывает о случившемся, но не решается произносить суждение об Иисусе.
Не достигши своей цели довести исцеленного до отрицания чуда, иудеи, чтобы запутать его, возвращаются снова (ст. 15) к вопросу о том, как произошло исцеление. Они спрашивают его: Что сотвори тебе? Како отверзе очи твои? (ст. 26). Исцеленный отвечает: Рекох вам уже, и не слышасте, то есть не поверили; что паки хощете слышати? Еда и вы ученицы Его хощете быти? Ответ этот совершенно психологический. Когда простой необразованный человек замечает, что к нему пристают с хитрыми насмешливыми вопросами о таких предмета, в которых он вполне убежден, и приступают только для того, чтобы запугать его, тогда он становится строптив, груб и язвителен.
Простодушная смелость необразованного человека в отношении к высокообразованным людям воспламенила яркость фарисеев. Его слова: Еда и вы ученицы Его хощете быти? — они возвращают ему назад: Ты ученик еси Того, с оттенком презрения в последнем слове. Осмеянные фарисеи думали, что этими словами они бранят исцеленного и в слепоте своей не видели, что говорят ему самую лучшую похвалу. С гордостью они присовокупляют: Мы же Моисеови есмы ученицы. Мы вемы, яко Моисеови глагола Бог (и поэтому мы его ученики); Сего же не вемы, откуду есть, то есть кем Он послан.
Страстное увлечение судей делает исцеленного теперь еще смелее в своем исповедании. Он говорит: О сем бо (при этом-то) дивно есть, яко вы не весте, откуду есть, и отверзе очи мои. Вы — ученые люди и должны бы это знать. Вемы же (то есть общеизвестная истина), яко грешники Бог не послушает; но аще кто Богочтец есть и волю Его творит, того послушает. От века несть слышано, яко кто отверзе очи слепу рождену: аще не бы был Сей от Бога, не могл бы творити ничесоже (то есть таких чудных дел). Как логически доказывает здесь простой, без предвзятых мыслей, человек: чудо свидетельствует, что Бог слушает молитвы того, кто совершает чудо, и вместе с тем он доказывает, что чудотворец есть посланный Божий. Исцеление слепорожденного есть чудо; и так как это чудо совершил Иисус, то значит, Он послан Богом.
Высокомерные фарисеи не могли слушать такой убедительности в доказательствах простого необразованного человека; ожесточение их довело их до неприличной брани: Во гресех ты родился еси весь, и ты ли ны учиши? И изгнаша его вон (ст. 34). Они объявляют его человеком вполне испорченным и никуда не годным и отлучают его от синагоги, как объясняют толковники слова: изгнаша его вон. Судя по тому, что фарисеи решились отлучать от синагоги всякого, кто только будет исповедывать Иисуса Христа (ст. 22), нельзя представить, чтобы ожесточенные фарисеи оставили ненаказанным такого смелого приверженца Иисусова (в 35 стихе также указывается на значительное наказание).
При исцелении слепорожденного Иисус Христос, не побуждая его к вере, предоставил его сначала тому впечатлению, какое произвело на него исцеление. Когда же испытана была уже твердость исцеленного и мерцающая его вера только укрепилась вследствие нападений фарисеев, Спаситель хотел привести его к более глубокому познанию Себя как Сына Божия, без чего и вера исцеленного в чудо не могла принести никакой пользы. Услыша Иисус, яко изгнаша его вон: и обрет его, рече ему: ты веруеши ли в Сына Божия, то есть в Мессию? Если он хочет исцелиться от духовной своей слепоты, то должен сначала веровать во Христа как Спасителя. Исцеленный отвечает: И Кто есть, Господи, да верую в Него? Он предчувствует смысл вопроса предложенного Иисусом Христом, и поэтому с такою живостью чувства схватился за него. И видел еси Его, говорит Иисус Христос, и Глаголяй с тобою. Той есть. Видел относится не ко времени чуда, так как тогда слепой не видел Иисуса, и от Силоама он не возвращался к Нему, — но к настоящей встрече, так что здесь прошедшая форма глагола имеет значение формы настоящего времени. Исцеленный исповедует теперь свою веру словами: верую, Господи! и поклонившись Ему, признал в Нем Сына Божия, и поклонися Ему. Таким образом он прозрел теперь и духовно.
Искренняя вера исцеленного, которого Иисус Христос видит поверженным у ног Своих, в противоположность гордому упорству фарисеев, подала Ему повод сказать: на суд Аз в мир сей приидох, да невидящии видят, а видящии слепи будут (ст. 39). Слова Спасителя на суд приидох значат: необходимое следствие Моего пришествия в мир есть разделение людей на верующих и неверующих. Видящие — это те, которые сами считали себя видящими и разумными, и поэтому не чувствовали потребности в высшей истине во Христе; это те «мудрые мира сего», о которых говорит апостол Павел, что для них учение о кресте юродство есть (1 Кор. 1:18 и далее). В противоположность им невидящии — это смиренные, нищие духом (Мф. 5:3).
Присутствовавшие при этом фарисеи только наполовину поняли слова Иисуса Христа; без всякого сомнения, они понимали, что Он говорит о духовном видении и о духовной слепоте, но не заметили, что Он причисляет их к видящим; напротив, они думали, что Он относит к числу невидящих. Гордые своим значением руководителей народа, они поэтому спрашивают: Еда и мы слепи есмы? Иисус Христос ответствует: Аще бысте слепи были, то есть если бы не имели никакой внутренней способности, как бы органов, к восприятию в себя духовного света, который явился во Мне, не бысте имели греха, ваше неверие было бы извинительно. Ныне же глаголете, яко видим, считаете, следовательно, себя видящими, знатоками Божественной истины; вследствие этого произошло то, что грех ваш пребывает. Они не находятся в совершенной слепоте; у них есть откровение Божие в совести и в Ветхом Завете; это откровение могло и должно было привести их к высшему откровению Божию во Христе. Но в своей горделивой тьме они считают себя совершенно видящими и потому не имеют никакого стремления к высшему просвещению; поэтому они не веруют во Христа, а упорствуют в неверии, которое есть грех по преимуществу.
Иисус Христос, исходя из храма иудейского, усматривает слепого и без всякого напоминания, без всякой просьбы, добровольно приступает к исцелению сего человека. Так, без всякого прошения и со стороны язычников, Бог, по естеству благий, по одной Своей воле умилосердился над ними. Исцеление слепого совершается в субботу. Это изображает нам то последнее время, то есть настоящего века, в которое Спаситель воссиял язычникам; ибо суббота есть конец седмицы (Ин. 9:6–7). Почему, спросят, Господь, могший все совершить одним словом и без всякого труда, соединяет плюновение с землею, а потом, помазав очи слепому, предписывает ему некоторый труд: иди, говорит, умыйся в купели Силоамсте? Помазывая брением очи, восполняет в природе их то, чего в них не доставало, и тем показывает, что Он есть тот самый, Который образовал нас изначала, и есть Творец и Зиждитель всего. Притом это указывает и на то, что язычники не могли иначе отрясти свою слепоту и созерцать Божественный и святой свет, то есть воспринять познание Святой и единосущной Троицы, как соделавшись причастными святой Плоти Иисуса Христа, омывши очернявший их грех и совлекши власть диавола, — посредством святого крещения. Самое значение Силоама — посланного — указывает на Единородного Сына Божия, посланного к нам Отцем для потребления греха и для ниспровержения гордой власти диавола. Слепой тотчас отходит для омовения, исполняя повеление немедленно. Это изображает благопокорность язычников, о которых написано: уготованию сердца их внят ухо Твое (Пс. 9:31). Ибо опыт показывает, что иудеи жестоки сердцем, а язычники склонны к повиновению. Помазанный брением и омовенный тотчас отлагает слепоту и возвращается, видя. Из сего познаем, какое благо вера и как могущественна она к приобретению Божественной благодати и, напротив, как опасно иметь сомнение и двоедушие (Ин. 9:10–11). Исцеленный слепец после ясно показывает и проповедует иудеям силу и могущество Спасителя.
Так, обращенные язычники, получив просвещение от Спасителя нашего Иисуса Христа, делаются наставниками в вере для самих израильтян (Ин. 9:34). Но, дерзнув обличить неверие и злобу фарисеев, исцеленный не только терпит поношение, но и изгоняется вон. Вот изображение того, как презирают иудеи язычников. Таким же образом они изгоняют и отвергают тех, кои проповедуют им слово о Христе (Ин. 9:35). Господь изгнанного обретает Сам и научает тайнам. Так приемлет Он в попечение Свое тех, кои готовы защищать Его и за веру в Него предают себя опасностям! При сем: предлагает вопрос (изгнанному), чтобы получить от него согласие. Так и у нас, тех, кои приступают к Божественному крещению, прежде спрашивают, веруют ли они, и когда исповедают веру, сподобляют их благодати. Вопрошает же не просто: хочешь ли веровать? — но присовокупляет и то, в Кого веровать, — веруешь ли в Сына Божия, то есть Бога, сделавшегося человеком? Таким образом, таинство о Христе становится полным (Ин. 9:38). Исцеленный был скор в исповедании веры и явлении благочестия. Как скоро Сын Божий открыл Себя ему, он поклонился Иисусу Христу как Богу, хотя и видел Его во плоти, не имеющего славы, приличной Богу. Приметим здесь, как его поклонение изображает нам то богопочтение духовное, к коему приведены язычники посредством веры. Израиль обыкновенно чтил Господа всяческих жертвоприношением волов и других животных, а также курением фимиама; но уверовавшие из язычников оставили сей путь служения и вступили на другой, на путь служения духовного.
Апостолы как ученики премудрости и любители истины, видя, что Спаситель внимательно смотрит на слепого, как бы вызывает на вопрос, предлагают Ему два общеизвестные учения, над исследованием которых трудились люди. Поелику эллины утверждали, что согрешила душа и в наказание за это послана в тело, а иудеи признавали, что грехи предков переходят на потомков, по написанному: грехи отцев на чада до третьяго и четвертого рода (Втор. 5:9), то ученики, как Ведущему все прежде рождения, говорили Господу: кто согреши, сей ли, как говорят эллины, или родителя его, как говорят иудеи, яко слеп родися? Истина же не темный, не уклончивый, не загадочный дала ответ, но прямой, превосходящий всякую ясность; потому что отринула то и другое, сказав: ни сей согреши (ибо мог ли согрешить до рождения?), ни родителя его, очевидно, в том, яко слеп родися, так как ответ сделан на вопрос. Хотя вероятно, что они согрешили и действительно были грешны, но и при сем не они виновны в несчастии. Для чего же слеп родися? Да явятся дела Божия на нем, то есть природа допустила недостаток, чтобы проповедан был Художник.
В Евангелии повествуется о том, каким образом Спаситель наш даровал зрение слепому от рождения, употребив для этого брение от плюновения и умовение в купели Силоамской.
Дивно сие чудо, а притом и способ чудодействия примечателен и возбуждает размышление.
Хотя мы не можем испытать глубин премудрости Божией, однако и то справедливо, что имеем повеление испытывать Писания; и, как говорит святой Иоанн Златоуст (Беседа 57 на Евангелие от Иоанна), кто хощет от чтения какую-нибудь пользу получитъ, тот ни малых глаголов опускати не дал-жен. Что же значат глаголы: плюну на землю, и сотвори брение от плюновения, и помаза очи брением слепому; и потом: иди, умыйся в купели Силоамсте (Ин. 9:6–7)? Для чего в других случаях Господь исцелял словом, иногда прикосновением; а теперь употребляет еще посторонние вещества, земную персть и воду? Для чего не одну персть, и не одну воду, но и ту, и другую?
Во-первых, вероятно, для того, чтобы возбудить, испытать и явить веру исцеляемого, потребную для исцеления и назидательную для нас. Так поступал Он и в других случаях. Для чего, например, вопросил расслабленного: хощеши ли цел быти? Не ведал ли, по всеведению, что хочет? И просто, не понятно ли, что расслабленному хочется быть здоровым? Следовательно, не для того, чтобы узнать, но чтобы упадший от беспомощности в безнадежность дух восполнить, чтобы веру возбудить и тем положить начало исцелению. Подобно и слепому, положив брение на очи, дал ощутить Свое человеколюбие и снисхождение к нищему, возбудил в нем доверие и надежду и потому, когда вслед за сим послал его к купели Силоамской, слепой не усомнился от того, что брение не оказало никакого действия, не подумал, что и вода силоамская не более обещает, но пошел беспрекословно и таким образом сделал дело веры.
Во-вторых, брение от плюновения и Силоам употреблены были Господом, вероятно, для того, чтобы чудодействию, к затмению которого усилия иудейского сонмища Он провидел, приобрести многих свидетелей. Сколько посторонних глаз обратил на себя слепец, когда шел к купели в страшном виде, с помазанными брением глазами, сколько глаз при самой купели, во время самого прозрения и при возвращении с глазами уже видящими! Все видящие сие знали, что вода силоамская не дает зрения, а пыль с дороги еще менее; следственно, все узнали в прозрении слепорожденного Божественное чудо.
В-третьих, есть, вероятно, в вещественных знамениях чудодействия Христова и еще, — скажу опять словами святого Иоанна Златоуста, — великий и во глубине сокровенный разум. Земная персть, которую взял Иисус и сотворил брение слепому, не говорила ли о Нем иудеям: узнайте в Нем Того первоначального и верховного Чудотворца, Который, по сказанию древнейшей из ваших священных книг, взял земную персть и сотвори человека? Силоам, еже сказается, послан, то есть которого наименование означает посланника, — Силоам, который передал слепому зрение, посланное от Иисуса, не говорил ли о Нем иудеям: узнайте в Нем Посланника Божия, Которого я предвещал вам издавна моим до сих пор неразгаданным и теперь только разгаданным именем?
Сего довольно о сокровенном разуме глаголов и знамений евангельских. Возьмем из того же повествования евангельского более открытое изречение Господне, которое может ввести нас в размышления, более близкие к руководству и управлению нашей жизни.
Мне, сказал Господь пред исцелением слепорожденного, подобает делати дела Пославшего Мя, дондеже есть; приидет нощь, егда никтоже может делати. Сын Божий всевластный, всесвободный провозглашает Свою обязанность делать дела Отца Своего Небесного ради спасения человеков и Свою покорность сей обязанности; Он как бы побуждает Себя к деланию неотлагательному, пока есть время, дондеже день есть. Для чего это? Без сомнения, для того, чтобы нам дать пример и наставление уважать наши обязанности, смиренно покоряться им, исполнять их ревностно и без отлагательства.
Чтобы глубже ощутить силу сего наставления и применить оное к нашей жизни, обратим внимание, во-первых, на то обстоятельство, что Господь подвизает Себя к деланию, по случаю мимоходно встреченному. Мимо идый, сказует евангелист, виде человека слепа от рождества. Слепой нищий сидел на дороге: Господь Иисус проходил мимо. Не видно, чтобы слепой призывал Его или просил о исцелении. Не было, казалось бы, причины останавливаться; не было нужды действовать. Но Господь Иисус останавливается и говорит: Мне подобает делати. Почему так? Потому что благость побуждает; потому что человеколюбие требует; потому что есть случай сделать доброе дело; потому что доброго дела, которое можно сделать в нынешний день и теперешний час, не должно отлагать до другого; потому что случай к добру может пройти и с утраченным случаем утратилось бы добро, которому он благоприятствовал.
Другое примечательное обстоятельство Господня изречения о спасительном делании есть то, что Он сим изречением пресек любознательный разговор и поспешил к делу исцеления. При виде слепорожденного ученики вопросили Господа: сей согреши или родителя его, да слеп родися? Вопрос, казалось бы, достойный обстоятельного разрешения, поелику клонился к познанию путей Промысла. Но Господь немногими словами отверг догадки человеческие: ни сей согреши, ни родителя его; и еще с более усиленною краткостью указал путь Божий; да явятся дела Божия на нем. Ответ сей подавал случай к новому вопросу: для чего же он терпел слепоту прежде, нежели явились на нем дела Божии? Но Господь не допустил продолжаться состязанию и тотчас присовокупил: Мне подобает делати дела Пославшего Мя, — и приступил к исцелению слепорожденного. Сей быстрый переход от любознательной беседы к спасительному делу весьма замечателен. Он говорил апостолам: не должно коснеть в испытании сокровенного, когда надлежит делать полезное; не испытание судеб нужно несчастному, а помощь; слепорожденный сам оправдает судьбу свою, когда прозрит, и с тем вместе за кратковременное лишение света видимого получит блаженное просвещение вечным Божественным светом; Христос явился не удовлетворять любопытствующих, но спасать погибающих; да будет менее слов, но более дела: Мне подобает делати.
Еще назидательнее для нас обстоятельство изречения Господня о спасительном делании заключается в том, что Он подвигнул Себя к деланию, несмотря на предвидимые затруднения со стороны человеков. Известно, что иудеи гоняху Иисуса и искаху Его убити (Ин. 5:16) за совершение исцеления в день субботний, по тогдашнему времени праздничный, признавая сие нарушением святости праздника; хотя нетрудно понять, что если день святится воспоминанием прошедших благодеяний Божиих, то кольми паче святится он настоящим чудесным благодеянием Божиим. Сие неблагоприятное последствие, без сомнения, было пред очами всеведения Иисусова, когда Он приступал к исцелению слепорожденного: и кажется, почему бы не отложить дела до следующего дня, чтобы не дано было повода к пререканию и клевете? Такое рассуждение благоразумных было бы почтенно у сынов человеческих; но его не приняла премудрость Сына Божия. Она учит нас, что дел, возложенных на нас Богом, нельзя отлагать в угодность человекам; что должно исполнять оные неукоснительно и неуклонно, пока есть благовременность. Подобает делати, дондеже день есть.
Мне подобает делати, дондеже день есть; приидет нощъ, егда никтоже может делати. О, Господи! Тебе ли поспешать и беречь какой-нибудь день — Тебе ли, сотворившему все дни и имеющему целую вечность для Твоих чудных дел? Что за день, в который Ты хочешь вместить дела Твои? Что за ночь, которая может угрожать Твоему дню? Господь изъясняет Свою притчу, когда говорит: егда в мире есмь, Свет есть миру. Препятствие солнца определяет день естественный: видимое на земли присутствие солнца правды, Бога, являвшегося во плоти, определяет благодатный день особенного делания. Нощь после сего дня есть время страдания и смерти Христовой. О нощь, в которую подлинно никтоже может делати! В продолжение земного дня Христова не только Христос, но и апостолы Его под руководством сего Великого Делателя делали многое. Они уверовали в Него, последовали за Ним, проповедовали, исцеляли: все сие пресеклось, когда наступила грозная ночь, до нового дня воскресения Христова. Ночь, егда никтоже может делати. Как сильно бурная ночь сия колебала веру; насажденную Господом Иисусом в сердцах учеников Его! Так недалеко уже было от того, чтобы сатана, который просил сеять их, яко пшеницу, рассеял их вконец, и чтобы дело спасения, соделоваемое посреди земли на кресте, в то же самое время разрушено было в душах избранных для распространения оного. Чтобы не допустить сего, много надлежало предварительно сделать Спасителю нашему, глубоко положить основание веры в первых учениках Своих и сильно укрепить то учением, то чудесами, то Своею всемощною молитвою. Имея все сие пред очами Своего всеведения, Он, как бы дорожа временем и поспешая, говорит: Мне подобает делати дела Пославшаго Мя, дондеже день есть.
Слепота и видение, видение и слепота — казалось бы, эти два качества совершенно противоположны и несовместимы в одном существе. Между тем Господь наш Иисус Христос, истинный Учитель истины, уверяет нас, что совмещение сих качеств в одном человеке возможно и что оно действительно бывало и бывает между людьми. Евангельская история во многих местах представляет нам или собственные свидетельства Иисуса Христа о некоторых людях, кои имели очи и не видели, даже имели уши и не слышали, или указывает самые примеры таких людей, которые вовсе лишены были чувства зрения телесного и духовного, и между тем и сами многое видели, и другим многое показывали.
Из многочисленных примеров подобного рода евангельская история представляет один, более других разительный и назидательный. На пути Иисус Христос встречает человека слепорожденного. На вопрос учеников, чей грех — самого ли слепорожденного или его родителей — был причиною природной слепоты его, Он ответствует, что здесь не было ни того, ни другого, а допущено такое видимое несчастие единственно с тою целью, чтобы на слепорожденном дела Божии явились. И в доказательство того, что Он именно должен явить над слепцом эти дела Божия, Он брением помазует очи слепому, велит умыться в купели Силоамской — повеленное сделано, и слепорожденный является пред очи всех зрящим.
Но такое чудесное прозрение слепца было причиною ослепления, или, лучше сказать, было поводом к обнаружению духовной слепоты фарисеев. В то время как у слепорожденного с отверстием телесных очей отверзлись и очи духовные, в то время как он, получив прозрение, в благодарность своему Просветителю готов был засвидетельствовать свою живую и несомненную веру в Него, те самые, кои почитали себя вождями слепых, светом для сущих во тьме, показали, какая тьма покрывает их умственные и сердечные очи. Необыкновенная яркость света, возблиставшего так величественно из совершенного над слепорожденным чуда, кажется, совершенно ослепила суемудрых фарисеев. Они решаются идти против истины, но не знают, и по какому пути идти против нее; хотят действовать для ослабления или уничтожения возникающей веры в Божественного Чудотворца, но очи их смежились, и они невольно действуют сами против себя. Они употребляют все хитрости, самые тонкие, все искусство, можно сказать, самое сатанинское, чтобы уверить других и самого слепорожденного в том, что совершенное над ним чудо не есть истинное чудо и что Совершивший его есть льстец и обманщик. То неоднократно допрашивают они исцеленного слепца, кто и как исцелил его; то допытываются от родителей его, точно ли он сын их; то силятся уверить прозревшего, что Даровавший ему зрение грешник и не может и не мог сотворить над ним чуда. Но при всех кознях и усилиях духа лести и отца лжи, действовавшего в фарисеях, и при всей простоте защищения со стороны исцеленного слепца ложные судии остались посрамленными, истина восторжествовала; исцеленный слепец на вопрос Исцелившего, верует ли он в Него, — от полноты простого, детского сердца воскликнул: верую, Господи, и поклонися Ему.
Не спешите же называть несчастными, а паче не спешите презирать тех, кои, кажется, стоят на самой низшей степени просвещения умственного, кои едва иногда обнаруживают некий смысл и разум, кои не ходят во свете наук и многоразличных знаний человеческих, а ходят и действуют в простоте ума и сердца их. Не спешите, с другой стороны, почитать и себя существами самыми блаженными потому только, что вы идете путем ведения, стесали такие или другие познания, успели в такой или другой науке или искусстве. Все это принесет вам истинную пользу, доведет вас до истинного блаженства только тогда, когда предмет познаний ваших важен и существенно необходим для спасения души вашей, когда с образованием ума вы преимущественно старались соединить просвещение и исправление собственного сердца, когда приобретенные познания употребляли и употребите не против истины, а за истину, не для защищения лжи и обмана, а для обличения и опровержения сих ужасных исчадий духа злобы и когда, наконец, приобретенные познания передадите другим братиям вашим о Господе, передадите в той чистоте и истине, в которой вы сами оные приняли; а главное, когда приобретенные познания будут оставаться не в одном вашем уме, а проявляться в жизни и деятельности вашей. Иначе действующего, с иною целью приобретающего познания ожидает тяжкое и строгое истязание от правосудного и нелицеприятного Раздаятеля талантов. Раб, ведевый волю господина своего, говорит Господь, и не сотворивый по воле Его будет бит много; тогда как неведевый и сотворивый достойная ранам биен будет мало.
В связи с словами, которые Господь сказал к фарисеям по поводу исцеления слепорожденного, непосредственно следует притча о добром пастыре (10:1–18). Господь только что сказал (9:39), что Он пришел на суд в мир, чтобы невидящие видели, а считающие себя видящими были слепы. Фарисеи же считали себя зрелыми руководителями и пастырями народа и были, однако, самолюбиво гордыми руководителями слепых. Поэтому Иисус Христос с торжественною важностью (аминь, аминь) представляет им здесь образ истинного пастыря. Хотя евангелист далее (ст. 6) ясно замечает, что фарисеи не поняли этих слов Иисуса Христа, но тем не менее приточный образ был сам по себе не непонятен, так как он встречается в Ветхом Завете (ср. Иер. 23:1 и далее; Иез. 34; Зах. 11:4 и далее) и иудеи своих двух великих мужей, Моисея и Давида, обыкновенно называли «добрыми пастырями».
Аминь, аминь глаголю вам: не входяй дверми во двор овчий, но прелазя инуде, той тать есть и разбойник. А входяй дверми пастырь есть овцсам, а не тать и не разбойник (ст. 1–2). «Двор овчий» на востоке не что иное, как большое место, огороженное стеною, куда пастух загонял вечером свое стадо. Пред дверью в него в ночное время находился помощник пастуха (дверник — ст. 3), вооруженный большою палкою или каким-нибудь орудием для предохранения и защиты от разбойников и диких зверей. «Двор овчий» служит образом Царства Христова на земли, или Церкви Его, которая также ограждена и заключена от остального мира. Овцы — это истинно верующие члены этого Царства (ср. Пс. 76:21; 94:7; 99:3); верховный Пастырь и Господь стада есть Христос, и законные пастыри суть Его преемники. При этом с первого раза может представиться странным, что Иисус Христос называет Себя и «добрым Пастырем» (ст. 11), и «дверью во двор овчий» (ст. 7). Но при внимательном взгляде на дело странность такого двоякого названия сама собою исчезает. Иисус Христос был Учителем истины и в этом Своем качестве был добрым Пастырем, руководившим, питавшим и охранявшим верующих. Но Он как Божественное Слово был также самая истина. Он был предметом Своего учения; и, как истина по преимуществу, Он есть дверь, которою человек входит в Его Царство.
Сему дверник отверзает, и овцы глас Его слышат, и Своя овцы глашает по имени, и изгонит их. И егда Своя овцы ижденет, пред ними ходит, и овцы по нем идут, яко ведят глас Его. По чуждем же не идут, но бежат от него, яко не знают чуждаго гласа (ст. 3–5). Чтобы объяснить смысл всего этого, нужно знать, что на Востоке по несколько стад загоняется на ночь в один общий загон. По утру приходят пастухи каждого стада, придверник отворяет дверь каждому из них; они входят в загон, и все овцы слышат их зов как знакомый им голос. Своих же овец каждый пастух зовет по имени, выводит их из загона, идет впереди и ведет на пастбище.
Выражение притча (ст. 6) — по-гречески παροιμία (от οιμος — путь, стезя) — означает всякую речь, удаляющуюся от обыкновенного образа выражения. Здесь это слово стоит в значении аллегории. Хотя слушателям и известен был вообще образ пастыря и стада, однако отношение его к новому Царству Божию и значение частностей оставалось для них загадочным: они же не разумеша, что бяше, яже глаголаше им. Поэтому дальше следует надлежащее объяснение аллегории.
Аминь, аминь глаголю вам, яко Аз есмь дверь овцам (ст. 7). Выражение дверь овцам имеет двоякий смысл: оно может значить «дверь для овец», следовательно, дверь, которою овцы входят в загон, и «дверь к овцам». Христос как истина есть дверь, которою люди верою входят в Церковь, и Он же есть дверь, которою истинные учители и предстоятели Церкви входят к овцам, получая от Него свое полномочие. И так как здесь речь идет главным образом об истинных пастырях, то нужно принимать это выражение в последнем смысле.
Вси, елико их прииде прежде Мене, татие суть и разбойницы: но не послушаша их овцы (ст. 8). Трудно здесь объяснить слова: вси и прежде Мене. Представляется, что будто Иисус Христос всех бывших до Него учителей, а следовательно, и ветхозаветный пророков, признает ворами и разбойниками. Поэтому гностики и манихеи и ссылались главным образом на это место, когда отвергали Ветхий Завет. Иные слово прежде (προ) принимают в смысле вместо (αντι); но и при этом будет та же самая мысль. Иные, наконец, прежде понимают в значении без (χορις), и это единственно верное толкование. Правда, προ нигде не употребляется как подобозначащее слову χορις, но предложение, к которому принадлежит прежде, заключает в себе понятие без: «все, сколько их пред Мною, то есть прежде чем Я пришел, и с тем вместе без Меня приходили». Только здесь пришествие нужно относить не к явлению Его в качестве учителя во время Его общественного служения и не ко времени воплощения Его, но к духовному пришествию и действию как Божественного Слова в сердцах людей. Таким образом, кто являлся учителем народа, прежде чем Слово призвало и приготовило к учительству, тот явился без Него, и потому есть ложный учитель. Таково, в сущности, толкование этих слов блаженного Иеронима и Августина. Под овцами нужно разуметь здесь истинно верующих народа Божия.
Аз есмь дверь: Мною аще кто внидет, спасется, и внидет и изыдет, и пажить обрящет (ст. 9). Некоторые толковники относят эти слова к овцам и под дверью разумеют дверь для овец. Другие относят их к пастырям и овцам вместе, так как и истинный пастырь в своем отношении к Самому Христу есть также овца. Но неосновательно допускать такое смешение образа. По контексту подлежащее здесь пастырь; на это указывает уже единственное число слова кто. Таким образом, дверь здесь разумеется, как и в стихе 7: дверь к овцам. Мною: через Него, единственную дверь, должен происходить вход к овцам. Спасется — в аллегории от воров и разбойников защищен будет; в собственном смысле спасен будет от вечной погибели, достигнет спасения (ср. 1 Кор. 3:15; 1 Тим. 4:16). Входить и исходить в аллегории значит беспрепятственный вход в ограду и выход из нее во главе стада во время ежедневных выводов стада на пастбище; без аллегории — беспрепятственное и успешное исполнение пастырского служения. Пажить обрящет именно для стада; вне аллегории это значит: он удовлетворит духовным потребностям вверенных ему людей.
Тать, не входящий дверью, не приходит, разве да украдет и убиет и погубит: Аз приидох, да живот имут и лишше имут (ст. 10). Да живот имут и т. д. стоит в противоположность к выражению: да… убиет и погубит и проч., и означает, следовательно, в образе: чтобы овцы не были побиты, не погибли, но имели богатую пажить. Этим Господь хочет сказать: незаконный учитель заботится только о своей воровской выгоде, во вред вверившихся ему; но Я, напротив, имею в виду только вечное благо людей и пришел даровать богатое обилие духовных благ.
Иисус Христос в только что приведенных словах Своих противопоставляет татю не только законных пастырей (как в ст. 1 и 9), но и Себя Самого… Этим Он сделал переход к другому применению образа, по которому Он изображается не только дверью, но и самым истинным пастырем в противоположность наемнику: Аз есмь пастырь добрый. Пастырь добрый душу свою полагает за овцы (ст. 11).
Два раза перед словом καλός — добрый повторенный член дает этому прилагательному особенное значение, так что здесь добрый значит то же, что и истинный: истинный пастырь, исполняющий свое назначение. Во Христе осуществлен идеал пастыря, как он начертан в Ветхом Завете (Пс. 22; Ис. 40:11; Иер. 11:11). Идеал же доброго пастыря требует, чтобы пастырь в случае угрожающей опасности готов был пожертвовать своею жизнью для защищения своих овец; это первый признак истинного пастыря. В словах пастырь добрый душу свою полагает за овцы заключается намек Иисуса Христа на Свою уже приближающуюся смерть, на которую Он шел из любви к Своим последователям.
А наемник, иже несть пастырь, емуже не суть овцы, видит волка грядуща: и оставляет овцы, и бегает: и волк расхитит их и распудит овцы, то есть стадо (ст. 12). Наемник в противоположность доброму истинному пастырю есть тот, кто только ради платы, следовательно, только из своекорыстия становится учителем и руководителем народа. Для него овцы не свои, поэтому он не принимает участия ни в их радости, ни в их горе, как принимает хозяин. Правда, овцы свои в высшем смысле слова для одного только доброго пастыря, для Христа; но «кто входит дверью», тот и сам становится таким добрым пастырем, и овцы знают и любят его, как посланника Христова (2 Кор. 5:20), и он между ними, как Сам Господь его и Учитель. Под волком сначала разумеется диавол, потом его пособники, злые люди, еретики (ср. Деян. 20:29), те самые, которые в стихе 1 названы ворами и разбойниками, или вообще всякая извне грозящая Церкви опасность. Затем в стихе 13 делается объяснение такого поведения: а наемник бежит, яко наемник есть, и нерадит об овцах, у него нет внутренней, готовой на самопожертвование, любви.
Аз есмь пастырь добрый, и знаю Моя, и знают Мя Моя, якоже знает Мя Отец, и Аз знаю Отца, и душу Мою полагаю за овцы (ст. 14–15). Второй признак доброго пастыря составляет знание своих овец, имеющее свой первообраз в знании, какое существует между Отцом и Сыном. Как в Божестве Отец существенно знает Сына и Сын Отца, и оба Они находятся во внутреннейшем общении жизни и любви: Отец от века предназначил Сына Искупителем и Пастырем стада, и Сын знает, что все, к чему вечная любовь предопределила и послала в мир, служит к прославлению Отца и блаженству Его тварей, — так и между Христом и Его стадом, верующими, должно быть такое же отношение; и в связи с таким внутренним отношением Христа к верующим находится Его самоотверженная любовь, которая здесь поэтому еще раз выставляется на вид: и душу Мою полагаю за овцы. Настоящая форма глагола полагаю выражает близкое, несомненное будущее.
Мысль о Своей крестной смерти напомнила, так сказать, Иисусу Христу и о том, как плоды этой Его смерти распространятся и на язычников: и ины овцы имам, яже не суть от двора сего, и тыя подобает Ми привести, и глас Мой услышат, и будет едино стадо и един пастырь (ст. 16). Под другими овцами нужно разуметь язычников, которые имели уверовать во Христа и которых Господь наперед уже называет здесь Своими овцами. Конечно, и язычники в известном смысле всегда составляли Его собственность, так как Он сотворил их, так как Отец обещал их Ему в вечное наследие (Пс. 2:8) и так как Он Своею крестною смертию искупил всех людей (ср. 11:52); однако они были не из Его двора и поэтому не были Его собственными овцами. Под дворам здесь сначала нужно разуметь ветхозаветную иудейскую теократию, насколько она с новозаветною Церковью составляет единство. Существует один только двор, Царство Искупителя, начавшееся тотчас после первого грехопадения и имеющее продолжаться до конца мира. Язычники не принадлежали к этому двору, потому что они, говорит апостол Павел, отчуждены были от общества израильского, чужды заветов обетования, не имели надежд и были безбожники в мире (Еф. 2:14 и далее; Кол. 2:15), дабы все иудеи и язычники образовали собою одно стадо с единым истинным пастырем Христом.
Сего ради Мя Отец Мой любит, яко Аз душу Мою полагаю, да паки прииму ю. Никтоже возмет ю от Мене, но Аз полагаю ю о Себе. Область имам положити ю, и область паки прияти ю: сию заповедь приях от Отца Моего (ст. 17–18). Эти слова тесно связываются со сказанными выше словами в 15 стихе. Иисус Христос Свою крестную смерть, благоплодные следствия которой Он указал уже (ст. 16), изображает здесь по ее внутренним свойствам. Она служит: 1) основанием любви Отца к Сыну, следовательно, есть богоприятное дело. Правда, любовь Отца к единосущному Ему Сыну имеет свой первый, вечный источник в единстве Божественного существа, но и добровольная смерть Сына для искупления человечества есть также основание любви Отца к Сыну. 2) Крестная смерть Иисуса Христа была вполне делом Его свободы; никакая человеческая сила не могла предать Его смерти, если бы Он Сам не возжелал ее. Но эту Свою свободу Господь употребляет только по заповеди Своего Отца.
Распря же паки бысть во Иудеех за словеса сия (ст. 19). Следствием этой речи, как и предыдущих слов Господа (9:16), была, с одной стороны, усилившаяся ненависть ко Христу, высказавшаяся в ругательствах, а с другой — усилившееся убеждение, что в словах и действиях Иисуса Христа свидетельствует себя высшая сила. Одни говорили: беса имать и неистов есть, что Его послушаете? Другие же: сии глаголи не суть беснующегося: еда может бес слепым очи отверсти? (ст. 20–21). Упорное противодействие людей Божественной истине всегда оканчивается тем, что действие Святого Духа они приписывают злой силе и, таким образом, совершают грех против Святого Духа, который не простится им ни в сей, ни в будущей жизни (Мф. 12:24, 31; Мк. 3:29).
Сие: вси, елико их прииде прежде Мене, татие суть и разбойницы, — сказано не о пророках и не о законе (как хотелось бы отвергающим Ветхий Завет, которым руководились к вере и мы, уверовавшие, послушав Христа, и в том и другом указующего на Писания, как о Нем свидетельствующие), но о лжепророках, о которых Сам Он сказал: не посылах их, а они течаху (Иер. 23:21). Ибо не сказал: все, сколько их послано, но: елико их прииде; пророки же были посылаемы. Моисею сказано было: Гряди, да послю тя во Египет (Исх. 3:10); и Исаия слышал глаголюща Бога: Кого послю, и кто пойдет к людем сим? и сказал: Се аз: посли мя (Ис. 6:8). А лжепророки и усиливавшиеся стать начальниками и предстоятелями, каковы были Февда, Иуда Галилеянин (Деян. 5:36–37) и египтянин, предводитель сикарей (21:38), не были посылаемы, но, чтобы себя показать, сами себя поставив и домогаясь права начальствовать, убегали из дома. Что о них сказано Господом, явствует из последующих слов. Ибо говорит: тать не приходит, разве да убиет и украдет и погубит (Ин. 10:10); потому что все, которые послушались их, вознамерившись исказить истину, были умерщвлены и погибли совершенно, угаснув скорее промчавшегося слова.
Узнай, кто пастырь-наемник и кто Пастырь добрый? Сам толкует: пастырь добрый полагает душу свою за овцы. А наемник, иже несть пастырь, емуже не суть овцы своя, нерадит, егда видит волка грядуща (Ин. 10:11–13).
Здесь Церковь спрашивает: если Господь — Пастырь, то кто же — пастырь-наемник? Не диавол ли? И если диавол — пастырь-наемник, кто волк? Конечно, волк есть диавол — этот дикий, хищный, коварный зверь, этот общий всех враг. Поэтому пастырь-наемник пусть имеет собственное свое именование. Пастырями-наемниками Господь назвал тех, к кому тогда обращал речь. И теперь есть (лучше бы их не было), есть усвояющие себе наименование наемников. Тогда разумелись архиереи и фарисеи и весь этот иудейский раскол. Их назвал пастырями-наемниками, — их, не ради истины, но ради собственной корысти приявших на себя власть пастырства, которые из суетного лицемерия молятся, чтобы поедать хлеб вдовиц и сирот (Мф. 23:14), те наемники, которые раболепствуют нужде, гоняются за настоящим, не имеют в виду будущего, те наемники, а не пастыри.
Говоря: и ины овцы имам, яже не суть от двора сего (Ин. 10:16), Господь разумеет тех, которые из язычников предопределены ко спасению, и показывает, что у Него есть собственный Свой двор, кроме двора иудеев. Посему надобно поклоняться Богу не вне святого двора сего, но находясь внутри его, чтобы, оставаясь вне и увеселяясь внешним, не потерять и права быть во дворе Господнем. Ибо многие по наружности стоят на молитве, но не суть во дворе, потому что мысль их носится там и здесь, и ум развлечен суетою заботы. Но под двором, в смысле более возвышенном, можно еще разуметь небесную обитель. Посему, которые здесь насаждены в дому Господни, что есть Церковь Бога живого, те и там, во дворех Бога нашего процветут (Пс. 9:14). А кто боготворит чрево, или славу, или серебро, или другое что, предпочитаемое им всему прочему, тот не поклоняется Господу, тот не во дворе святем, хотя бы и казался достойным видимых собратий.
Вопрос. Известные слова Иисуса Христа: и будет едино стадо и един Пастырь, — к какому времени относятся: к веку настоящему или грядущему? Если к первому, то они не состоятся, потому что даже пред самою кончиною мира не будет единого стада, а напротив, будет разделение Христовых и антихристовых; если к последнему, то и тогда будет еще стадо отверженных, только без пастыря; если же те слова относятся просто к стаду верных, то это стадо и теперь есть.
Ответ. Вся сила этого вопроса держится на том, что в нем слова Христовы и будет едино стадо и един Пастырь берутся не в общей связи речи, а отрывочно, и произвольно предполагается в них такой смысл, будто никогда уж не будет никакого разделения между Христовыми и не Христовыми, а все люди составят единое нераздельное стадо единого Божественного Пастыря — Христа. Связь речи никак не допускает такого смысла приведенных Христовых слов. Прочитаем эти слова в общем составе речи Христовой. Господь, сказав, что Он знает Своих (овец) и они знают Его и что Он душу Свою полагает за овец, продолжает: и ины овцы имам, яже не суть от двора сего: и тыя Ми подобает привести, и глас Мой услышат: и будет едино стадо, и един Пастырь (Ин. 10:14–16). Ясно, что, по мысли Христовой, будет едино стадо, объемлющее в своем единстве не только уже послушных Христову гласу и знающих Христа — овец от двора сего, среди которого Христос тогда находился и который был именно двор дома Израилева, Богоизбранный еврейский народ, — но и иных еще овец, которые не суть от двора сего, которые, следовательно, принадлежат другим народам, самою своею (языческою) национальностью отделены от Божия народа, однако также узнают Христа и окажутся послушными Христову гласу. Сказать то же короче: будет едино стадо верующих во Христа — безразлично как из иудеев, так и из язычников, и равно или одинаково над всеми верующими, без различия национальностей, будет един Пастырь — Сам Христос. Исполнение этого началось и продолжается с самого того времени, как Христос душу Свою положил равно за иудеев и язычников, и по воскресении вознесся на небо как вечно Живущий Ходатай пред Отцом за все человечество, и ниспослал Святого Духа, изливающего любовь Божию равно на всех верующих из всяких национальностей и усвояющего Христа безразлично всем, под общим же для всех условием — веры. Предложившему вышеприведенный вопрос о едином стаде и едином Пастыре, может быть, покажется наш ответ не довольно многозначительным, подобно как ему показалось как будто недостаточным разуметь под стадом Христовым просто стадо верных. Но мы просим его вспомнить, что призвание в Христово стадо безразлично или на общих правах веры иудеев и язычников требовало перемены всего ветхозаветного церковного порядка, продолжавшегося целые тысячелетия, и составляло великую тайну для тогдашнего времени, с открытием которой, по объяснению апостола Павла, раскрывалась и пред самыми небожителями недоведомая дотоле многоразличная премудростъ Божия (Еф. 3:3–10). Слова Христовы и будет едино стадо и т. д. разумели о собрании в одно общее Христово стадо с верующими иудеями и верующих из язычников также святые отцы.
Когда проходил Иисус Христос по разным странам и селениям Иудеи, сопутствуемый Своими учениками и проповедуя Евангелие Царствия, однажды «пришел Он в некое селение». Это селение была Вифания (Ин. 11:1), лежащая недалеко от Иерусалима, за горою Елеонского.
Жена же некая именем Марфа прият Его в дом свой. Женщина именем Марфа приняла Господа Иисуса в дом свой, или как владетельница дома, или как старшая в семействе, или как принявшая на себя попечение о доме и об исполнении обязанности странноприимства. Марфа приняла Господа в дом свой как великого Странника; ибо Иисус Христос, путешествуя с евангельскою проповедью по разным странам, не имел где главу приклонить (Мф. 8:20), получая содержание для Себя и учеников Своих от усердия благотворителей (Лк. 8:3; Ин. 12:6). И в настоящем случае Марфа приняла Господа, надобно полагать, вместе с Его учениками; это можно видеть из того, что Господь обыкновенно ходил вместе со Своими учениками, и из того, что принятие или угощение Его стоило Марфе больших забот. Не упоминается об учениках Господа, как и во многих других местах, конечно, потому, что Он был главный Гость и Глава странствующего общества. Но Марфа приняла Иисуса Христа не как простого странника; она, как показывает евангельская история, веровала в Господа и питала к Нему благоговейную любовь.
И сестра ей бе нарицаемая Мария, яже и седши при ногу Иисусову, слышаше слово Его (ст. 39). «У Марфы была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его». У Марфы был и брат, по имени Лазарь (Ин. 11:2), о котором здесь не упоминается, вероятно, по той же или подобной причине, по которой не говорится и об учениках Господа, вместе с Ним вошедших в дом Марфы: повествование говорит о делах Марфы и Марии, потому о них только и упоминается; а Лазарь, можно полагать, был в числе слушающих Господа вместе с Его учениками, или не было его дома.
«Мария села у ног Иисуса и слушала слово Его». Марфа исполняла внешнее служение Господу, приняв Его в дом свой; а Мария, наряду с учениками Господа, слух и мысли свои обращает к спасительному учению Его. Предоставив Марфе заботиться об угощении великого Гостя с Его спутниками, Мария вся предалась слушанию Божественного учения и не хотела отойти от Иисуса, чтобы не прекратить или не прервать слушания небесных истин, возвещаемых Господом. Что же делает в это время Марфа?
Марфа же молвяше о мнозе службе: ставши же рече: небрежеши ли, яко сестра моя едину мя остави служити? рцы убо ей, да ми поможет (ст. 40). «Марфа же заботилась о большом угощении». Марфа, принявши Господа в дом свой, вся была занята попечением о том, чтобы как можно лучше угостить великого Посетителя и спутников Его. Как Мария вся была занята слушанием спасительного учения, исходившего из уст Божественного Учителя, так Марфа предалась исполнению долга странноприимства. Но Марфа видела, что ее рук недостает для того, чтобы все исполнить по ее желанию, — чтобы приготовить достойное угощение по ее мысли. Может быть, она приглашала на помощь и Марию; но та не хотела оставить беседующего Учителя; сладость слов Его удерживала Марию у ног Иисусовых. На что же решается Марфа? «Подошедши к Иисусу, она сказала: Господи! Или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? Скажи ей, чтобы помогла мне». Как Марфа ни старалась сама исполнить все нужное, по ее мысли, для приличного угощения гостей, но видела, что не успевает, а Мария не отходит от Иисуса, потому обращается с простосердечным доверием к Иисусу и просит Его сказать Марии, чтобы помогла заботам ее о приготовлении нужного для угощения, надеясь, что Мария, по слову Иисуса, поможет ей.
Что представляется нам в поступках Марфы и Марии? Борьба добродетелей. Марфа заботится исполнить обязанность странноприимства, а Мария слушать учение Господа, вся преданная попечению о спасении. Марфа, стараясь исполнить свою добродетель в совершенстве, хочет и Марию привлечь к своему делу; а Мария, дорожа сокровищем небесного учения и ради вспомоществования сестре не хочет отойти от Иисуса. Обе сестры показывают крепкую любовь к Иисусу и стараются выразить эту любовь пред Господом, только по-своему: Марфа приготовлением большого угощения, а Мария полным вниманием к Его Божественному учению. Обе показывают искреннюю преданность и доверие к Господу и взаимную любовь между собою; только доверчивая преданность могла так говорить: «Господи! Или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить?» И только уверенность в любви Марии позволяла Марфе говорить так великому Учителю о сестре своей без опасения оскорбить ее. Без сомнения, и Мария позволила себе всецело предаться слушанию спасительной беседы Господа потому, что уверена была в любви Марфы, надеялась, что она и за нее исполнит долг гостеприимства; и любовь к Господу и доверенность к Его благости уверяли ее в том, что она не оскорбит Его своею видимою беззаботностью о приготовлении угощения. Поступки Марфы и Марии показывают, что они уже не в первый раз принимают Иисуса Христа в своем доме.
Что же Господь сказал на слова Марфы?
Отвещав же Иисус, рече ей: Марфо, Марфо, печешися и молвиши о мнозе (ст. 41): едино же есть на потребу, Мария же благую часть избра, яже не отымется нея (ст. 42). «Иисус сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! Ты заботишься и суетишься о многом; а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее». В словах Господа раскрывается снисходительная любовь и мудрая попечительность Учителя. «Марфа! Марфа!» В двух словах ясно выражается и любовь к Марфе, и участие в положении Марфы. «Ты заботишься и суетишься о многом; а одно только нужно». Не обличает Господь Марфу, но, раскрывая качество ее добродетели, обращает взор ее к высшему благу и в примере Марии указывает ей путь к достижению этого блага, говоря: «Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее». Как бы так говорит Господь: Марфа! Марфа! Ты заботишься о многом, ты стараешься приготовить то и другое; но в этом нет необходимости; потому напрасно ты много заботишься. Скажу тебе: одно только необходимо. А что это такое? Посмотри на Марию: она заботится о том, что всего нужнее для человека, она избрала благую часть, внимая спасительному учению и заботясь о своем спасении. А спасение такое благо, которое пребудет с нею и в этой жизни, и в будущей, нескончаемой. Так Господь показал Марфе, что хотя она делает доброе дело, заботясь о странноприимстве, но важнее и необходимее того — внимать спасительному учению и заботиться о своем спасении.
Едино есть на потребу. Одно только нужно, или одно всего необходимее для человека; об одном более всего должны мы заботится, именно о том, чтобы, внимая Божественному учению, всегда искать своего спасения. Эту истину Господь раскрывал и при других случаях. Так говорил: ищите прежде Царствия Божия и правды его, и сия вся приложится вам (Мф. 6:33). Кая бо польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит. «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16:26).
Бысть же ходящим им, и Сам вниде в весь некую: жена же некая именем Марфа прият Его в дом свой (Лк. 10:38). Евангельское повествование о Марфе, приявшей Господа в дом свой, к вразумлению нашему показывает, что наиболее препятствует благодатному посещению Божию попечение житейское или привязанность к земному.
Марфа уже не только искала или желала посещения Христова, но и получила оное. Прият Его в дом свой. Она приняла Его с благоговением, ибо и Господом нарекла Его, и от Него просила повеления сестре своей, будучи властна сама распоряжаться в доме своем. Господи, не брежеши ли, яко сестра моя едину мя остави? — Рцы убо ей. Марфа приняла Господа с усердием, ибо тщательно готовилась угостить Его, как поступил и Авраам во время бывшего ему посещения Господня. Марфа же молвяше о мнозе службе. Не располагает ли сие думать, что приняла она Христа достойно и благоугодно Ему? Не спешите мнением решительным. Подождите суда Христова. Что же глаголет Господь? Не одобряет приема, который делала Ему Марфа, и дарует преимущественное благословение Марии, на которую Марфа жаловалась. Что сему причиною? В чем укорить можно Марфу? Она укорена в житейском попечении. Марфо, Марфо, печешися и молвиши о мнозе.
Если, таким образом, уже принятому благодатному посещению повредило житейское попечение и более или менее похитило плод оного, — не больше ли еще может оно препятствовать и вредить тем, которые только еще начинают искать Бога и благодати Его?
При внимательном рассмотрении евангельского повествования можно различить некоторые особенные действия, которыми житейское попечение препятствует человеку благоугождать Ему и приобретать благодать Его или сохранить приобретенную. Оно развлекает и смущает. Отуманивает око ума в усмотрении света истины. Обессиливает волю в избрании лучшего.
Житейское попечение развлекает и смущает. Посмотрите на Марфу. Христос в ее доме — Тот, для Которого множество народа бегало по селениям и по пустыням, чтобы увидеть Его, чтобы услышать слово Его, — Тот, Которого мнози пророцы и царие восхотеша видети, и не видеша (Лк. 10:24), — Тот, Которого день знакомый уже с Божественными посещениями Авраам рад был видеть, и когда увидел только издалека, возрадовался (Ин. 8:56), искомый, вожделенный для Марфы близок, видим, слышим. Что же Марфа? Радуется ли о Нем? Наслаждается ли Его лицезрением и слышанием глаголов Его? Сомнительно. У нее иное занятие, иные мысли и чувствования. Она думает и заботится о муке и елее, о хлебе и рыбах. Божественного Учителя истины, Подателя благодати почти нет для нее: Марфа же молвяше о мнозе службе. Негодование на сестру, не разделяющую сей заботы, обращает наконец ее ко Господу, но и у Него ищет она помощи для того только чтобы увеличить заботу и развлечение и вовлечь в то же других. Ставши же рече: не брежеши ли, яко сестра моя едину мя остави служити? Рцы убо ей, да ми поможет.
Житейское попечение отуманивает ум пред светом истины и благодати. Такое затмение ума Господь обличает в Марфе, когда сказует ей, что едино есть на потребу. Как прежде сего вразумления не уразумела она сама сей истины, если не глубоко, то по крайней мере в простом и открытом значении слов? Положим, что не вдруг она могла возвыситься к постижению того, каким образом единое на потребу есть Бог, и Его слово, и Его Царствие. Но прияв Христа в дом свой, и следственно, имея о Нем некоторое познание предварительно, как не поняла она, что нарицающий Себя хлебом животным, призывающей к Себе жаждущих не тем благоугождается, чтобы Ему в изобилии предлагали брашно гиблющее, но разве тем, чтобы от Него принимали брашно негиблющее, воду живую, слово истины и спасения? Нет! Не поняла сего пекущаяся о мнозе — не поняла по тому самому, что пеклась о мнозе; потому что привыкла житейским заниматься, о житейском заботиться, как свинец, отягчала крило ума и не допускала возвыситься к разумению духовному.
Житейское попечение обессиливает волю в избрании лучшего. Мария, благую часть избра, глаголет Спасатель. Избрала же она то, чтобы, седши при ногу Иисусову, слышати слово Его. Как не избрала и другая сестра сей благой части? Разве не желала она приближаться ко Иисусу? Но сие желание оказалось в ней еще прежде, нежели в Марии, когда Марфа прият Его в дом свой. Почему же одно семя неодинаково возросло и принесло плод? Потому, что в сердце Марии оно росло свободно, а в сердце Марфы заглушали оное плевелы житейского попечения. Молвяше о мнозе службе. Волею духа стремилась она к Господу и привлекла Его к себе; но склонностью к житейскому отвлекалась от духовного Ему благоугождения к телесному служению и не достигла близости к Нему благодатной.
Один законник спрашивал Христа о средствах к приобретению жизни вечной. Христос, обратив его внимание на предписания закона, заставил его самого искать там ответа на вопрос свой: законник сослался на две главные заповеди — о любви к Богу и любви к ближним, но затем снова предложил вопрос о том, кто наш ближний. Чтобы дать способ к разрешению сего вопроса, Спаситель рассказал в притче законнику о том, как один путешественник (сколько можно судить по ходу целой притчи — из евреев) попался разбойникам на дороге из Иерусалима в Иерихон, был ограблен ими, изранен и брошен на дороге; как потом путешествовавшие тою же дорогою священник и левит прошли мимо него, не обнаружив участия, а один из самарян, увидев его положение, сжалился над бедствующим и употребил все способы к его облегчению и врачеванию.
Окончив Свой рассказ, Спаситель предложил законнику высказать свое мнение о том, кто из названных трех лиц оказался ближним для пострадавшего от разбойников; и когда тот должен был по самому ходу дела указать на самарянина, Спаситель сказал ему: «Иди, и ты так же поступай».
Не будем касаться таинственного смысла этой притчи, который усвояется ей иногда у святых отцов — толкователей Писания — и даже в наших службах церковных, когда под видом пострадавшего от разбойников представляют человека вообще, в его настоящем бедственном положении, под именем священника и левита разумеют весь ветхий закон с его служением, бывший не в состоянии доставить человеку всю необходимую помощь, а под именем самарянина — Самого Христа Спасителя, Который нам подал животворное врачевство святых таинств и в Себе Самом сосредоточил для нас драгоценное сокровище двух заветов — Ветхого и Нового. Не станем также и ослаблять значение подобного изъяснения — в той мысли, что частный случай, поставленный в предмете притчи, действительно напоминает собою о том различии, которое имеют между собою времена ветхозаветные и новозаветные по своему отношению к последним целям нашего спасения. Но мы остановим в настоящее время свое внимание на том, что составляло ближайшую и непосредственную цель притчи.
Притча имела целью показать законнику, кого считать нужно ближним своим. Законоучитель этот был не тот, о котором говорится в Евангелии (Мф. 22:35–46). Тот искал узнать, какая из заповедей больше всех в законе, а этот сам с первого же раза указал на главную обязанность любви к Богу и ближнему. Значит, он был разумнее того в понимании существенных требований закона. Но, с другой стороны, здесь же — в его вопросе: Кто есть ближний мой? — отразилось колеблющееся мнение тогдашнего большинства насчет прямого разрешения сего вопроса, склонявшееся главным образом в пользу исключительных симпатий единоплеменности и единоверия. Притча дает с решительностью понять, что ближние наши суть — все люди без различия.
Если бы указанные в притче лица были представлены в обратном отношении между собою — например, самарянином был бы пострадавший от разбойников, а иудеянину выпало бы на долю оказать ему пособие свое, то настоящий смысл ответа, данного законнику, не мог бы быть еще понятен. Тогда законник мог бы отозваться, что иудеянин поступил не по прямому предписанию своей обязанности, переступил черту закона, и, пожалуй, осудил бы его. Но что он должен был сказать теперь, видя благотворительный поступок со стороны самарянина?.. Законоучитель не мог не признать самарянина ближним иудеянина; потому что тот сам обращался с этим последним как ближний его и оказал ему такую милость, которой можно ожидать только от братской любви к ближнему и после которой называть самарянина человеком чуждым или же не стоящим внимания было бы оскорбительно для самого обыкновенного чувства гуманности. А если так, то преграда разногласий, внешней разнородности и родовой вражды падает пред требованием братского сочувствия — и для самого иудеянина обратно, так же как потом и для каждого из нас, возникает очевидная обязанность относиться с чувством любви ко всем людям без исключения, как своим ближним. Как же выполнять это и выражать вовне? Совершать дела благотворительности всюду, где представляется к ним вызов и возможность и где дается непосредственное побуждение для человеческих чувств сострадательности и доброжелательства. Будем только следовать этому правилу, тогда само сердце укажет, где наш ближний, — тогда мы узнаем на опыте, что такое и самая любовь к ближним. В чем состоят разнообразные дела истинной благотворительности и как они в частных случаях должны соразмеряться и согласоваться с целой совокупностью внушений совести и закона Божия — это другой уже вопрос.
Человек некий схождаше от Иерусалима во Иерихон и в разбойники впаде (Лк. 10:30).
Под Иерихоном разумеется мир, в который изгнанный из рая, то есть из небесного (оного) Иерусалима, Адам по падении своем шел, быв принужден переселиться из страны благословений в землю проклятия: не место переменив, но изменив образ жизни; ибо Адам по падении сделался не тем уже, чем он был до падения, когда он наслаждался совершенным блаженством; он впал в грех — в разбойники впаде. Если бы он не преступил заповеди Божией, то на него не напали бы разбойники. Эти разбойники суть не другие кто, как ангелы тьмы, часто преобразующиеся в ангелов света, в котором они не могли пребывать. Они прежде всего снимают одежду благодати, а потом наносят раны. Если бы мы сохранили это благодатное одеяние, то не претерпели бы никакого поражения от этих духовных разбойников. Итак, будем беречься этого обнажения; известно, что Адам был обнажен, то есть, преступив заповедь Божию, лишился небесной помощи и, лишившись одеяния веры, смертельно ранен, а в нем и весь род человеческий: эти тяжкие раны исцелил небесный Самарянин, Который по милосердию не презрел впадшего в разбойники человека, мимо которого прошли священник и левит. Здесь не оставим без замечания таинственного знаменования этого имени. Самарянин значит стража. Это тот страж, о котором сказано: храняй младенцы Господь (Пс. 114:5). Это Тот Самарянин, о Котором сказано: никтоже взыде на небо, токмо сшедый с небеси Сын Человеческий, сый на небеси (Ин. 3:13). Он уврачевал человека полуживого, которого никто не мог прежде Его исцелить; так Он исцелил жену кровоточивую, которая все свое имение раздала врачам, но не получила никакой пользы.
Некто шел от Иерусалима к Иерихону. На него напали разбойники, обнажили его, изранили, оставили едва живого. Проходившие тою дорогою священник и левит видели его и прошли мимо. Но проходивший самарянин, увидев его, сжалился, перевязал его раны, возливая на них елей и вино, посадил его на животное, на котором ехал сам, привез его в гостиницу, продолжал и здесь пещись о нем, а отходя поручил продолжать сие попечение гостиннику, которому и дал на сие два сребреника, обещаясь заплатить и то, что сверх сего издержано будет. Христос Спаситель, заставив совопросника признать в лице и действии самарянина разрешение вопроса, кто есть ближний, и исполнение заповеди о любви к ближнему, сказал наконец: «Так поступай и ты». Иди, и ты твори такожде.
Посмотрим, как должно нам поступать, чтобы исполнить повеление Господне: Иди, и ты твори такожде. Как поступил самарянин, когда нашел на дороге ограбленного, израненного, полумертвого? Видев его, милосердова. Не сказал он в сердце своем: «Это иерусалимлянин, один из тех, которые не прикасаются самаряном (Ин. 4:9); что жалеть о тех, которые нас презирают?» Нет, в страждущем он не хотел видеть человека чуждого или неприязненного, но видел только человека и почувствовал жалость; страдания ближнего отозвались в его сердце.
Иди, и ты твори, такожде. Не проходи мимо бедствующего и страждущего без внимания, не смотри на него холодным оком; не скажи: он не из тех, которые возбуждают сочувствие. Он человек, и он страждет; чего более для побуждения твоего сочувствия? Не случается ли, что когда пред глазами нашими нож врача действует над телом больного, для нас постороннего, сердце наше невольно стесняется? Видишь ли, что ты невольно, природно, как бы телесно сострадателен — как же тебе не быть сострадательному душевно, свободно, рассудительно?
Что еще сделал со впадшим в разбойники сострадательный самарянин? Приступль, обяза струпы его, возливая масло и вино. Не остановился на одной мысли о жалком положении, на одном чувствовании сострадания к нему; но немедленно приступил к делу, чтобы оказать помощь, какая страждущему потребна, какая со стороны состраждущего возможна.
Иди, и ты твори такожде. Не довольствуйся мыслью, почувствованием, словом, где нужно и возможно дело. Хорошо, если у тебя не каменное сердце; то не хорошо, если у тебя сухая скорченная рука, не простирающаяся и не отверзающаяся для нищего. Аще брат или сестра, говорит апостол, наги будут и лишены будут дневныя пищи; речет же им кто: идите с миром, грейтеся и насыщайтеся, не даст же им требования телесного: кая польза? (Иак. 2:15–16.) Чадца моя, взывает другой апостол, не любим словом, ниже языком, но делом и истиною (1 Ин. 3:18).
Что еще сделал сострадательный самарянин? Всадив его на свой скот, приведе его в гостинницу и прилежа ему. Здесь достойно примечания то обстоятельство, что самарянин имел одно только животное, на котором ехал сам, и не имел другого, которое мог бы предоставить немощному. Итак, он решился лишить себя того, в чем нуждался ближний. Всадив на свой скот, он вел немощного в гостиницу; а сам шел пешком, несмотря на то, что был утомлен, оказывая помощь страждущему.
Иди, и ты твори такожде. Угодную Богу добродетель творишь ты, когда служишь ближнему тем, в чем у тебя избыток, в чем ты не нуждаешься, если притом делаешь сие с любовью к Богу, заповедавшему благотворение, с любовью к ближнему, терпящему нужду. Но если ты лишаешь себя приятности, удобства, покоя, чтобы утешить и успокоить ближнего, уменьшаешь нужное для тебя, чтобы помочь нужде ближнего, то ты проходишь подвиг, который может привести к венцу; сеешь семя, которое способно принести обильную жатву благословений и воздаяний.
Наконец, сострадательный самарянин, изъем два сребреника, даде гостиннику для продолжения попечений о пострадавшем от разбойников, обещая и более впредь, по мере потребности. Благодетельный путешественник мог подумать, что уже довольно сделал для несчастного, когда с трудом избавил его от беспомощного страдания и смерти, доставил в безопасное место, ходил за ним на ночлеге, и что за сим, при необходимости продолжать путешествие, надобно предоставить его человеколюбию других. Но иное говорила сердцу истинная любовь к ближнему: не будь равнодушен к завтрашнему дню того, кому сострадал вчера; не оставляй доброго дела неоконченным; не довольствуйся цветом, когда можешь достигнуть плода. И самарянин устрояет и обеспечивает призрение несчастного до тех пор, как он с восстановленными силами получит возможность устроять сам свое благосостояние.
Иди, и ты твори такожде. Если ближнему нужно, если тебе возможно только одно временное дело милосердия, или только участие в оном, — сделав потребное и возможное, ты исполнил должное. Но если ближнему нужна и с твоей стороны возможна продолжаемая помощь — не допусти, чтобы твоя любовь к ближнему была короче его несчастия.
Особенно те, которые по доброму изволению и обету принимают на себя упражнения в каком-либо роде дел милосердия, никогда не должны забывать, что обет никого не вяжет поневоле, но что связавший себя обетом добровольно не может расторгнуть его безвинно, и что, по слову Господню, никтоже возложши руку свою на рало, и зря вспятъ, управлен есть в Царствии Божии (Лк. 9:62).
Когда Иисус Христос учил народ, попросил Его один фарисей к себе отобедать. Он пришел и возлег. Фарисей с удивлением заметил, что Он не умыл сперва рук пред обедом. Но Господь сказал ему: «Вот вы, фарисеи, внешность чаши и блюда очищаете, а что у вас в них, то приобретено хищением и нечистыми средствами. Безрассудные! Не должен ли тот, кто вычистил внешнее, позаботиться сделать чистым и внутреннее? Впрочем, обратите, что у вас есть, в милостыню, тогда все у вас чисто будет. Но горе вам, фарисеям, что любите первые места в синагогах и приветствия в народных собраниях!» На это кто-то из законников сказал Ему: «Учитель! Говоря таким образом, Ты и нас обижаешь». Но Он сказал: «И вам, законникам, горе, что обременяете людей тяжестями неудобоносимыми, а сами и одним пальцем своим не дотрагиваетесь до них. Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения; сами не вошли и помешали тем, кто хотел войти».
Когда Он это говорил им, книжники и фарисеи начали сильно приступать к Нему, вынуждая у Него ответы на многое, подыскиваясь под Него и стараясь уловить что-нибудь из уст Его, в чем бы обвинить Его. Между тем, когда собрались многие тысячи народа, так что теснили друг друга, Он начал говорить прежде ученикам Своим: «Берегитесь закваски фарисейской — именно лицемерия».
Поелику Господь сказал: обаче от сущих дадите милостыню: и се вся чиста вам; то ужели, сколько кто ни грешил, чрез милостыню находит очищение всего?
Самая связь предыдущего объясняет сказанное. Ибо, прежде сказав: очищаете внешняя сткляницы и блюда, внутреннее же ваше полно грабления есть и лукавства (ст. 39), потом присовокупил: обаче от сущих дадите милостыню: и се вся чиста вам вся; то есть все то, в чем грешим и лукавствуем, грабя и лихоимствуя. Сие же выражает и Закхей, говоря: се пол-имения моего дам нищим: и аще кого чем обидех, возвращу четверицею (Лк. 19:8). Посему все подобные грехи, которые могут быть заглажены и за которые можно воздать чем-либо в несколько крат большим, очищаются сим способом. И сей, говорю, способ не сам по себе достаточен к очищению, но предварительно имеет в Божием милосердии и в Крови Христовой, которою имамы избавление и от всех других грехов (Еф. 1:7), творя за всякий грех плоды достойны покаяния (Лк. 3:8).
Тогда кто-то из народа сказал Иисусу: «Учитель, скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство». Он же сказал человеку тому: «Кто поставил Меня судить или делить вас?» При этом сказал им: «Смотрите, берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения» (Лк. 12:13–15). Почему Иисус Христос отказывается вмешаться в спор о наследстве? На это обыкновенно дается такое объяснение: «Иисус Христос заботится только о вечном благе, а все остальные людские интересы вполне чужды Ему». Это объяснение вполне заслуживает внимания, тем более что оно исходит из уст людей, считающих себя наиболее передовыми в духовном смысле, но оно односторонне. Правда, Иисус Христос выше всего ставит спасение и благо души, но не следует забывать, что Его милосердие охватывает человека во всей его целости. Я бы мог представить много доказательств этому из Его изречений, но есть нечто еще более значительное, чем отдельные тексты, — это отношение Иисуса Христа к тем страданиям и несправедливостям, которые Он встречает. Благородное негодование, охватывающее Его при виде неправды, глубокая жалость, проявляющаяся ко всем сирым и обездоленным, постоянная заботливость о страданиях телесных, многочисленные чудеса для облегчения людей, терзаемых болезнью или голодом, несравненная нежность, звучащая во всяком Его слове и проникающая до сих пор бальзамом дивного утешения в сердца всех удрученных — вот что следует вычеркнуть из Евангелия, если видеть в нем лишь исключительный суровый аскетизм. Но вычеркнуть это — значит уничтожить все Евангелие. Итак, надобно искать другие причины, почему Иисус Христос отказывается вмешаться в спор двух братьев. В чем же эти причины?
Влиять на людей и перевоспитывать их можно двумя способами: внешним и внутренним. Первый состоит в обнародовании правил, в установлении законов, в правительственных распоряжениях, в решениях всех нравственных и политических вопросов на основании известных положений. Второй имеет целью перемену сердца и воли. Из этих двух способов Иисус Христос выбрал второй; Он остался ему непоколебимо верен и этого одного довольно, чтобы доказать Божественность Его посланничества и вечное значение Его дела.
Но предположим на минуту, что Он избрал бы первый способ, и посмотрим, к каким следствиям приведет это. Это решение не изменило бы ничуть сердца этих двух братьев. Если они были несправедливы и завистливы, то они остались бы теми же и после произнесения решения. Предполагая, что они подчинятся приговору, мы получим в результате только практическое разрешение вопроса по гражданскому праву — вот и все. А справедливость и милосердие были бы удовлетворены только в том случае, если бы братья прониклись учением Иисуса Христа и сами бы полюбовно разделили между собою наследство. Вот в чем бы заключалось истинное торжество, и Христос хочет достигнуть именно его.
Но это еще не все. Допустим, Иисус Христос вместо того, чтобы быть спасителем и воспитателем души человеческой, становится судьею над земными благами. Раз Он вступил на этот путь, Ему нельзя бы было сойти с него; раз Он постановил непогрешимое решение на предложенный Ему вопрос, необходимо, чтобы Он решал и все остальные вопросы, которые, будьте уверены, не замедлили бы предложить Ему. Справедливо ли, что евреи подчиняются игу римлян? Справедливо ли, что фарисеи занимают господствующее положение в Израиле? Справедливо ли, что закон не защищает бедных от притеснений богатых? Справедливо ли, что существует рабство? И вот по всем этим вопросам Иисусу Христу придется произнести приговоры в качестве Верховного Судии; Ему придется обличить все несправедливости и всю ложь общественного строя, осудить или уничтожить… Но подумали ли вы об этом? Ведь это значит провозгласить необузданную всемирную междоусобицу. Это значит свергнуть все несправедливые власти, произвести всеобщую революцию, а так как ярость защиты всегда возрастает с яростью нападения, — это значит произвести ужасную войну и залить кровавым потопом все человечество. Вот крайние логические следствия того положения, в которое стал бы Иисус Христос, сойдя с пути Своей духовной миссии, чтобы стать социальным судьей и реформатором. Но не думайте, чтобы этою ценою Он переродил мир. Как спорящие о наследстве братья, выслушав из уст Христа самое праведное решение, остались бы теми же, что и прежде, точно так же и мир, увидав разоблачение всех несправедливостей и попытавшись утопить их в крови, вышел бы из этой борьбы более ненавидящим, гневным и развращенным, чем прежде. В самом деле, для перерождения общества недостаточно перевернуть его вверх дном, как недостаточно вспахать поле, чтобы сделать его плодородным. Для этого нужно нечто иное: общество, и почва, нуждается в новых семенах, на нем следует посеять новые начала жизни. Иисус Христос был сеятелем: это сравнение часто приводится Им Самим и прекрасно обрисовывает оригинальность и новизну Его дела. Он не навязывает истины путем насилия или какого-либо принуждения. Он влагает ее в сердца: там должна она прозябнуть — медленное прозябание, тягостное совершенствование, но оно мало-помалу переделает мир. Таким образом Евангелие, вместо того чтобы дать обществу новое государственное устройство или новые законы, заложило в основы этого общества, то есть в глубину души человеческой, принципы правды и любви, заставляющие людей бодрствовать, потрясающие их эгоизм и подрывающие в корне все несправедливости, — те принципы, которые вызовут все будущие преобразования, как они уже вызвали все бывшие.
Многие удивляются, что Иисус Христос и Его апостолы не восставали ни против древнего рабства с его возмутительной безнравственностью, ни против законов, порабощавших жену и детей мужу, ни против общественного неравенства, тяготевшего над бедными, ни против деспотизма правительства, угнетавшего мир. Но нападать и проповедовать восстание было бы очень легко; совсем иное дело — дело новое, Божественное — отвергнуть борьбу силой против силы, злом против зла и смело пытаться преодолеть зло добром и рассчитывать на победу, влагая в сердца чувства правды и милосердия, чтобы оттуда они перешли и в законы, и в общественную жизнь; совсем иное дело уготовить Богу грядущее этой обильной жатвы и умереть, поливши своею кровью борозды, в которых прозябает это семя.
Вот причина, почему Иисус Христос так категорически отказывается вмешаться в спор между двумя братьями. Теперь следует вывести отсюда одно непосредственное, очень близко касающееся современной жизни следствие.
Каковы должны быть отношения христианской религии к политике? Если Иисус Христос отказался быть посредником в правовом вопросе о наследстве, должны ли мы и можем ли хотя отчасти примешивать религию к области политики?
Из истории мы видим, что ни одно влияние не было так сильно в сфере политики, как влияние религии. Религия создает характер народов, определяет их судьбы; это можно наблюдать во все времена. Хотя поверхностные наблюдатели воображают, что религия теперь не имеет значения, но легко показать, что в основе всех великих вопросов, волнующих мир в настоящее время, во Франции, в Ирландии, в Италии, в Испании, на Востоке — всюду лежит вопрос религиозный. Заниматься политикой, не принимая в расчет религии — безумное предприятие. Что можно сказать об архитекторе, который стал бы возводить здание, не обращая внимания ни на климат, ни на перемены температуры, ни на атмосферические условия? Религия — это атмосфера души, и безумно поступает тот, кто думает основать нечто устойчивое, не принимая в расчет религии.
Чем больше та или иная форма христианской религии приближается к духу учения Иисуса Христа, тем более свободны, могущественны и счастливы исповедующие ее народы; наоборот, чем более искажено в вероисповедании Христово учение, тем ближе стоят к анархии принявшие его народы. Но весь вопрос в том: при каких условиях христианская религия может спасать народы? Я отвечаю: действуя, подобно Христу, вполне духовным образом, освобождая души, проповедуя им справедливость, праведность, любовь, и при этих-то условиях поразительно осуществляются слова Священного Писания: «Ищите прежде всего Царствия Божия и правды его, и все остальное приложится вам». Но если Церковь сочтет эту роль слишком скромной для себя, если она захочет выступать на политическое поприще, если она послушает призыва партий, если она забудет пример Учителя и вмешается в то, во что отказался вмешаться Христос, то она унизит свое достоинство и погубит свое дело. Не следует ставить Евангелие под знамя политической партии, как бы ни была она либеральна. Евангелие стоит выше всех партий, оно обращается ко всем и всем равно проповедует справедливость и милосердие. Его нельзя подчинить влиянию какой бы то ни было политической системы. Будем иметь, как граждане, свои убеждения по ежедневно возникающим общественным вопросам, но воздержимся от отожествления их с Евангелием. Церковь — это святилище, всех объединяющее, это — горнее место, куда стекаются люди, чтобы вздохнуть чистым воздухом правды, милосердия и взаимной любви; у ее двери нужно откинуть всякие помыслы о политических системах, чтобы думать лишь о том, что истинно и вечно. В ней всякий чувствует себя грешным, преступным, и пред мольбой к Господу о прощении должны замолкнуть все разъединяющие воспоминания. Вот чем по меньшей мере должна быть Церковь.
Сказанное может относиться и к экономическим вопросам; даже сюда еще ближе относятся слова Спасителя. Вот перед Иисусом Христом стоят два брата и просят Его решить, кому должно принадлежать наследство. Один брат — это класс собственников, другой — толпа пролетариев. Первый говорит Ему: «Обеспечь мне мое владение, водвори порядок и усмири безумные страсти». Другой говорит: «Ты, бывший Сам бедным, стань на сторону бедняков и доставь им торжество справедливости». И вот я как будто слышу ответ Учителя на эту горячую мольбу: «О люди! Кто поставил Меня судить или делить вас?»
И на самом деле, Христос не может быть ни за тех, ни за других, ибо Он равно за всех! Одни хотят, чтобы Он стал на сторону богатых. На этом условии они, конечно, окажут поддержку Церкви уже по одному тому, что она станет тогда, по известному грубому выражению, сторожем их денежных сундуков. Они видят в христианской религии оплот против революции и ради этого поддерживают и распространяют ее, может быть, даже не веруя в нее. Оставаясь в глубине души скептиками, они склоняются пред Иисусом Христом, лишь бы только Он принял их интересы под Свою святую охрану. Но Он не желает этого. Почему? Да потому, что за правами и имуществом богатых часто кроется много несправедливостей, и Он, Святой и Праведный, не может освятить их Своей Божественною властью. И мы, Его ученики, не можем согласиться поместить под охрану Евангелия — блага общего всем людям — частные интересы какой-либо партии или класса. Мы думаем, что принимать современный общественный порядок так, как он есть, не желая горячо его улучшения под влиянием милосердия и справедливости, значит быть бессердечными, значит отречься от духа Иисуса Христа. Должен быть известный минимум вещных благ, которыми следует обладать каждому человеку. Между тем существуют такие жизненные положения, где это возможно лишь чудом. Есть степень нищеты, при которой неизбежно утрачивается всякое чувство человеческого достоинства. На наших фабриках допускается такое смешение полов, которое убивает стыд и оскверняет душу; в подавляющей, тягостной работе детей, осужденных быть какими-то вертящими машинами, лежит непреодолимое препятствие к их нравственному развитию, а в труде по воскресным дням заключается смерть всякой вере и религии. Было бы несправедливо слагать теперь на один класс собственников всю ответственность в этих вопиющих бедствиях, являющихся на самом деле столько же продуктом времени, обстоятельств и ошибок предшествовавших поколений, но еще более несправедливо и безбожно признать эти бедствия неизбежными и требовать от Иисуса Христа, чтобы Он освятил и обеспечил навсегда преимущества имущих классов при этих условиях. Нет, Иисус Христос не сделает этого. Напротив, Он пробудит в их совести тайное беспокойство, Он напомнит им, что они лишь хранители вверенного им богатства, встревожит их мыслью об ответственности, налагаемой их положением, Он смутит их эгоизм, вызвав в них сознание чрезмерной неравноправности, отделяющей их от других людей. Под этим влиянием они вспомнят, что их неотложный долг состоит именно в том, чтобы уменьшить это расстояние, поднять падших, поддержать их достоинство, обеспечить им средства к существованию, просветить их умы, видеть в них разумно-нравственные существа, своих товарищей, а не рабов, приобщить их, насколько возможно, к общему делу и никогда не только не противиться, но горячо содействовать тем реформам, которые делают многих участниками благ, составлявших прежде привилегию единиц. Вот о чем должно напоминать Евангелие.
Другие желают, чтобы Иисус Христос стал на сторону неимущих и закрепил за ними их долю наследства. Но Он не сделает этого, потому что, если бы Он даже Господней властью и присудил каждому равную часть имущества, это решение имело бы значение лишь на сегодня, а на завтра равенство неизбежно бы нарушилось. Действительно, нам еще неизвестно решение этой социальной задачи, а люди, воображающие, что они отыскали его, — или мечтатели, или обманщики. Я уже сказал, что у каждого человека есть одно право, обладание которым мы должны предоставить всем не только на словах, но и на деле, — это право жить, спасая душу свою. Вполне законно, чтобы наряду с этим правом каждому человеку были открыты все пути к достижению других прав, но кто идет дальше этого, кто требует во имя Христа равенства владения и пользования, тот обманывает и лжет. Есть равенство справедливое, а именно равенство в общих правах и пред законом, но разве возможно полное равенство вне этой области? Разве природа создала нас равными по талантам, по здоровью, по нравственной и физической силе и по всякого рода способностям? Разве имущественное равенство, установленное сегодня законом, может просуществовать до завтра без самых тягостных притеснений? Поэтому напрасно было бы прийти к Иисусу Христу и сказать Ему: «Господи, скажи брату моему, чтобы он разделил со мной наследство». На эту, казалось бы, справедливую, просьбу Иисус Христос ничего не ответит.
Он ничего не ответит, потому что Его задача выше. Она состоит в том, чтобы сблизить во взаимном уважении и любви тех, кого разделяют интересы.
Теперь, выяснив эту причину отказа Иисуса Христа и поучительный смысл, заключающийся в нем, разберем наставление, данное Им двум братьям, пришедшим просить Его посредничества: «Смотрите, берегитесь любостяжания, ибо от обилия имения не зависит жизнь человека».
Это наставление отнюдь не представляет собою общей фразы. Христос читал в душе всех, к кому обращался с речью, и там увидел Он истинную причину распри их. Этой причиной было корыстолюбие. Есть два рода корыстолюбия: корыстолюбие лица владеющего и корыстолюбие лица завидующего; неодинаковые в глазах людей, они равны пред Богом.
Иисус Христос не осуждает трудолюбивого владельца; Он осуждает того, кто видит жизнь свою в благах мира сего, все равно, обладает он ими или нет, потому что у бедняка тоже может быть завистливое корыстолюбие, как у богача скупое корыстолюбие. В свете называют корыстолюбием только скаредного скрягу, но Слово Божие судит глубже. Оно замечает корыстолюбие во всех его проявлениях и клеймит их всех одинаково.
Что ценят в деньгах молодой человек и светская женщина? Возможность внешней пышности, шумной рассеянной жизни и легких удовольствий. Что ценит в деньгах зрелый человек? Возможность добыть посредством их могущество и влияние; они служат подмостками его честолюбия. А старик, сознающий уже, что для него нет честолюбия, старик с замкнутым и очерствевшим сердцем, которого нельзя тронуть никакими воззваниями, представляет собой отвратительное зрелище любви к деньгам ради самих денег. Но по учению Писания во всех этих привлекательных или отталкивающих, расточительных или скаредных формах корыстолюбия кроется одно и то же — идолопоклонство. Будет ли идол изящным или гнусным, он все-таки остается идолом, и все корыстолюбцы сходятся в одном общем стремлении видеть жизнь свою в своем имуществе. Но истинная жизнь заключается не в этом. Истинная жизнь прежде всего в душе, а не в обладаемых благах. Дайте невежде богатейшую в мире библиотеку, посадите больного за самый роскошный обед, окружите истощенное, высохшее, пресыщенное сердце самыми чистыми и нежными наслаждениями чувства — и вы получите осязательнейшее доказательство, что жизнь заключается не в обладаемых благах. О, сколько раз мы видим скорбь и терзание духа в домах, где богатство сосредоточило весь свой блеск, сколько видим ран сердца, нанесенных взаимной неверностью, сколько раз видим старика отца, сходящего в могилу из-за неблагодарности сына, сколько раз встречаем пресыщенность, отвращение к жизни и даже неспособность наслаждаться ею! Недаром уже давно замечен тот факт, что самоубийцы чаще встречаются между богатыми, чем между бедными.
Да, в судьбах человеческих гораздо больше равенства, чем мы полагаем. Богатство не спасет от болезни и не возвратит матери умершего сына. Есть такие сердечные и душевные скорби, которые ни в чем не уступят самой ужасной нищете.
А что сами мы помыслим об истинной жизни, о той жизни, которая должна будет перейти в вечную жизнь, если мы перенесемся мысленно к тому торжественному часу, когда нам придется отдать отчет в нашем существовании, когда все наши действия будут взвешены на весах Непогрешимого Верховного Судии? Тогда и жестокий богач, и светская женщина услышат ужасный приговор: «Вы искали свою жизнь в благах мира сего, и вот вам следствия вашего эгоизма и суетности». Да, этот час пробьет для всех нас через десять лет, через пять лет, может быть, завтра, и все заклятия, все сопротивления, все насмешки не замедлят его прихода, как крик или хохот безрассудных смельчаков, уносимых быстриной водопада, не задержит их от падения в бездну.
Нет, жизнь заключается в ином! Она в прощении Бога, она в примирении с Ним, она в единении с Иисусом Христом, в познании Его, в вере в Него и в любви к Нему, Спасителю душ.
Вы, сердца, обманутые миром, испившие кубок наслаждений и нашедшие на дне его едкую горечь, и вы, озлобленные сердца, которым было отказано в мирских утехах, вы — бедняки или богачи, счастливые или обездоленные — обладаете ли вы истинной жизнью? Считаете ли вы Бога — Отцом, Христа — Спасителем, вечную жизнь — блаженною действительностью, наследством, которое никто не может похитить? Вот истинный источник жизни, вот счастье, пред которым все остальное призрак и суета, вот благо, обладание которым и в скорби, страдании и смерти открывает надежду, радость и блаженство. Счастлив тот, кто, лишась всего, чему так завидует, на что так падок мир, обладает твердым прибежищем в любви к Иисусу Христу, с Которым никто не разъединит его. Счастлив тот, кто обладает Царством Господним на земле в унижении, в нищете, в угнетении, но несомненно некогда будет наслаждаться Царством Господним на небеси, в бесконечной славе и вечном блаженстве с Иисусом Христом.
Ст. 16–18. Человеку некоему богату угобзися нива, и мысляше в себе, глаголя: что сотворю, яко не имам где собрати плодов моих? и проч.
Богач старается распространить свои сокровищницы, желая наслаждаться только настоящим. Он не взирает к жизни будущей, не возводит очей к Богу, у него нет никакой любви к бедным, ни заботы о них, даже не думает он о славе, какую мог бы заслужить благодеяниями. Но говорит: разорю житницы моя (из Кирилла Александрийского).
Такому скажу я: и хорошо ты делаешь, ибо житницы нечестия точно достойны разрушения. Бедняк! Разрушь сам своими руками то, что худо создано тобою. Разори житницы, от которых никто не порадовался, никто не возвратился с прибылью. Уничтожь весь дом, в котором хранится сребролюбие: сломай кровлю, раскинь стены и открой свету хлебные зерна; освободи из-под стражи твои скованные богатства; восторжествуй над темным жилищем нечестивой мамоны. Разорю житницы моя, и большия созижду. А когда и их наполнишь хлебом, что еще замыслишь? Ужели опять разоришь и созиждешь? Не безрассудно ли так мучить себя без конца, созидать и опять разорять? Если хочешь, имеешь где полагать хлеб твой — чрево бедных. Сокровиществуй себе сокровище на небеси, идеже ни червъ, ни тля тлит, и идеже татие не подкопывают, ни крадут (Мф. 6:20). Но, скажешь, тогда буду давать, когда наполню новые житницы. Ты обещаешь себе долгую жизнь: смотри, чтобы конец, назначенный твоей жизни, не постиг тебя внезапно. И что препятствует подавать ныне? Не всегда ли есть убогие? Не полны ли твои житницы? Не готова ли мзда от Господа? Не явна ли заповедь? Вот один истаивает от голода, другой цепенеет от холода, иного истязуют за долги; а ты откладываешь милостыню на завтра? Ты избегаешь встречи с бедными, чтобы не принудили тебя что-нибудь выпустить из рук твоих. Одно умеешь говорит: «Не имею, не дам, потому что сам я беден». Ты точно беден, во всем нуждаешься. Беден ты человеколюбием, беден верою, беден упованием. Потому и советую тебе: сделай участниками хлеба, какой имеешь, братий твоих. Завтра, может быть, он испортится. Дай требующему теперь. Это самое худшее корыстолюбие — не давать убогому того, что легко подвергается порче (Василий Великий в слове 1 на корыстолюбцев).
Для чего ты богат, а другой беден? Конечно, для того, чтобы ты за благотворительность, за верное распоряжение имением получил награду, а другой приял мзду за терпение. А ты думаешь, что никому не вредишь, когда, захватывая все ненасытным корыстолюбием, столько людей лишаешь благ? Кто корыстолюбец? Тот, который не довольствуется малым, тем, что для него должно быть достаточным. Кто общественный тать? Тот, кто похищает чужое. Как же ты не корыстолюбец? Как не тать, когда то, что получил в распоряжение и для раздаяния, присваиваешь? Псалмопевец говорит: богатство аще течет, не прилагайте сердца (Пс. 61:11). А ты текущее задерживаешь и заграждаешь ему выход (там же).
Ст. 19. И реку души моей: душе, имаши многа блага, лежаща на многа лета: почивай, яждь, пий, веселися.
Но богач, которому суждено скоро оставить эту жизнь, что предпринимает? Что говорит? — Душе, имаши многа блага, лежаща на лета многа, и т. д. О, глупейшие слова! О, безумие необыкновенное! Что другое сказал бы ты, если бы имел скотскую душу? Так ли ты скотен, так ли мало знаешь, какие блага души, когда подаешь ей пищу плоти? Если душа добродетельна, исполнена делами благими, если Боту угодна, тогда имеет она блага многа, и такою душей мог бы ты веселиться и наслаждаться. А когда мудрствуешь земное и бог для тебя чрево, когда во всем водишься пожеланиями плотскими, то речь твоя происходит не от ума, а от чрева (там же).
Ст. 20. Рече же ему Бог: в сию нощь душу твою истяжут от тебе: а яже уготовал еси, кому будут?
Говорит как бы так: то, что собрано тобою, кому ты приготовил? Если для себя самого, то вот истязатели пред тобою, которые не позволят тебе насладиться приготовленным. Если кому-либо другому, то все неизвестно — кому будут? Может быть, достанутся тому, кто тебя ненавидит, и он посмеется над тобою; если же достанется ближним твоим, они будут хулить твою зверскую жестокость. На такое безумие и такую суетность указывает псалмопевец, когда говорит: обаче всяческая суета всяк человек живый: сокровиществует, и не весть, кому соберет я (Пс. 38:6–7) (писатель не указан).
Как не безумен тот, кто не знает, что предел жизни нашей во власти Божией и никто не может ни продолжить, ни определить течения своей жизни? Заметь это слово: истяжут. Ибо ангелы, как жестокие истязатели податей, истяжут душу твою, против воли твоей, хотя бы ты, по безмерному пристрастию к жизни настоящей, и противился тому. От праведника не истязуется душа, а он сам с радостью, торжествуя, предает ее Богу, Отцу духов, и не боится смерти; потому что тело для него тягость, а Он слагает его охотно. А грешник, подчиняя телу, при чрезмерной любви к плоти делает и душу плотью и хочет, чтобы душа была нераздельна с телом. Праведных души в руце Божией (Прем. 3:1). Душа (грешника) истязуется в нощи; ибо не озаряет ее свет Богопознания, но, живя в ночи сребролюбия, им помраченная, она объемлется смертью (бл. Феофилакт).
Ст. 21. Тако собираяй себе, а не в Бога богатея.
Безумный (богач) в самую миногу замыслов своих восхищается от сей жизни. Если бы собирал он для бедных и для Бога, то этого с ним не случилось бы. Потщимся же богатеть в Бога, то есть на Него возложим надежду, пусть Он владеет нашим богатством и его хранилищами, будем называть имение Божиим, а не нашим. И если оно Божие, не будем отнимать его у Бога. Богатеть в Бога значит верить, что если я и все раздам, и сам себя изждиву, то не потерплю недостатка ни в чем нужном. Сокровищница моя Бог: я открою и возьму необходимое для меня, все, что мне будет нужно (бл. Феофилакт).
Тако собирая себе, а не в Бога богатея (Лк. 12:21). Что значит богатеть в Бога? Правило сие по первому виду не так ясно, как противоположная ему неправильность — собирать себе. Собирают себе в житницу, в кладовую, в пазуху; но как богатеть в Бога, Который не берет земного, вещественного богатства к Себе на небо и не имеет в оном нужды?
Для кратчайшего изъяснения правила богатеть в Бога скорее всего можно указать на близкий пример: Богу во храм, на его созидание или на обновление, или на содержание его в потребном благоустройстве и в приличном благолепии, иной приносит часть богатства своего, а иной посвящает бескорыстный труд, который есть также собственность, нередко высоко ценимая между людьми, и первоначальное богатство, посредством которого делаются богатыми небогатые. Что ж, отдающие таким образом свое богатство и свой труд Богу беднеют ли, или богатеют? Словом Господним говорю: богатеют, как потому, что сим образом благословляется прочее их богатство, честно приобретенное, и благонамеренный труд, так и потому, что принесенное ими не перестает быть их достоянием, поелику Богу присвоять оное не нужно, не теряется, поелику похитить у Бога не можно, а сохраняется в невредимой пред очами Божиими целости, для их будущего воздаяния. Вот один из способов богатеть в Бога.
Другой способ богатеть в Бога Сам Иисус Христос излагает в следующих словах: продадите имения ваши и дадите милостыню, сотворите себе влагалища неветшающа, сокровище неоскудеемо на небесех (Лк. 12:33). Если мысль твоя не успокаивается на одном простом доверии к верному и непогрешительному слову и желает еще объяснения, как может поданное тобою нищему очутиться в сокровищнице небесной, — и сие изъясняет тебе Господь другим Своим изречением: понеже сотвористе единому сих братий Моих меньших, Мне сотвористе (Мф. 25:40). На сии слова, написанные в Евангелии, ты можешь смотреть как на заемное письмо, которым Господь признал Себя должным тебе во всем, что ты подал или что благотворительно сделал нуждающемуся ближнему. Обладатель мира, без сомнения, не имел нужды в сем ничтожном займе, не только для Себя, но и для тех, для которых делает оный; но такова дивная благость Его, что Он уничижает Себя до образа должника твоего, чтобы привлечь тебя к благотворению и чрез благотворение к блаженству; Он занимает у тебя безделицы, прах, тлен, которое ты называешь земными благами, чтобы иметь случай без оскорбления Своего правосудия платить тебе истинным благом, нетлением, блаженством, с такою лихвою, которой ты никогда исчислить не возможешь.
В каком состоянии находится после смерти душа человека, предававшегося чувственным удовольствиям при жизни? Если бы нам и не было сказано, что за гробом есть адская бездна и геенский огнь, угрожающие тем, которые в земной жизни не построили себе лестницы к небу, то по самым свойствам души нашей и по ее опытам в земной жизни мы могли бы заключить, как опасно пройти в мир духов без духовного приготовления, с одними привычками и пристрастиями к земному и чувственному. Душа в том находит удовольствие и в том живет, к чему прилепились ум и воля: лишение сего есть для нее глад, скорбь, страдание, смерть. Отторжение же ума и воли от одного предмета и прилепление к другому, по порядку природы, не совершается мгновенно. Посему со всякою душою, которая с одними привычками и пристрастиями земными, без духовного приготовления, чрез смерть очутится в мире духов, естественно должно происходить подобное тому, что произошло с описанным в Евангелии богачом, который поелику до смерти занимался только тем, чтобы услаждать свой язык яствием и питием, то и по смерти не нашел у себя высшей мысли и лучшего желания, как чтобы прохладить свой язык, но также не нашел и желаемой капли воды. Пришельствующая в незнакомый духовный мир душа мечтает о привычных земных занятиях, жаждет привычных чувственных удовольствий; но их там нет. Напротив того, там есть возвышеннейшие предметы созерцания, чистейшие источники радости и блаженства; но они чужды ее уму и воле. Что же для нее остается? Ее внутренняя пустота, глад, скорбь, страдание, что и составляет ее смерть.
Да будут чресла ваши препоясаны и светильники горящи. Слова Спасителя, взятые в их буквальном смысле, представляют нам людей, которым каждую минуту может предстоять нужда отшествия, — людей, которых каждую минуту может застигнуть мрак. Приподнимите, говорится первым, и соберите под вашим поясом длинные складки ваших влекущихся по земле одежд на тот конец, чтобы, когда настанет время идти, ничто не задержало вашего отшествия, ничто не делало его слишком трудным, ничто не стесняло или не замедляло шагов ваших. А вы, говорится другим, зажгите теперь же, в ожидании часа, когда померкнет день, светильник, коего пламя рассевает или услаждает печальную темноту ночи.
В смысле духовном те же самые слова обращены ко всем людям, и они значат: принимайте необходимые меры к тому, чтобы с наступлением минуты отшествия ничто не воспрепятствовало вам отправиться, и притом отправиться совершенно свободно и с полнейшею решимостью, чтобы идти туда, куда угодно будет Богу, чтобы вы шли, и запасайте себе наперед утешение, сильное поддержать вас во всех скорбях ваших. Ибо мрак, о котором говорится в сем изречении Христовом, не есть мрак неведения, заблуждения или сомнения, но мрак печали и уныния, и Христос Спаситель противополагает здесь светильник радости тьме несчастия.
Увещание это для первых учеников, для апостолов в особенности, имело исключительное значение. Кому наиболее, если не им, надлежало иметь чресла препоясанными и светильники горящими? Они были призваны Промыслом полагать среди самых ожесточенных противодействий, при самых невообразимых препятствиях основы Церкви Христовой. Они посылались безоружные на завоевание мира; они шли туда, по слову Самого Спасителя, как овцы посреди волков. Будущее для них было темно; они различали ясно сквозь мрак его только кресты, насажденные всюду. Вы будете иметь скорби — вот первое обещание, данное им их Учителем. Малейшею из сих скорбей было оставить, подобно Аврааму, свой род и отечество; еще более тяжким было оставаться в недре отечества и семьи, неизбежно ненавидевших их, потому что они любили Христа. Как бы то ни было, они подчинились велению и власти Своего Учителя и Господа; они знали, что слуга не выше своего господина, что мир будет поступать с ними так же, как он поступал с их Учителем, что с поражением пастыря будут рассеяны и овцы, и апостол Петр из уст Самого Спасителя принял это возвещение, приложимое ко всем апостолам: поведут тебя, куда не хочешь (Ин. 21:18). Чем были бы первые христиане, где была бы теперь Церковь Христова, если бы Петр и другие апостолы не вняли сему увещанию Христову: «Да будут чресла ваши препоясаны и светильники горящи»?!
Да будут чресла ваша препоясана, и светильницы горящи. Надо быть готовым на всякий час: не знаешь, когда придет Господь или для последнего суда, или для взятия тебя отсюда, что для тебя все равно. Смерть все решает; за нею итог жизни; и что стяжаешь, тем и довольствуйся всю вечность. Доброе стяжал — блага участь твоя; злое — зла. Это так верно, как верно то, что ты существуешь. И решиться все это может сию же минуту — вот в эту самую, в которую ты читаешь эти строки, и затем всему конец; наложится печать на твое бытие, которой никто уже снять не сможет. Есть о чем подумать!.. Но надивиться нельзя, как мало об этом думается. Что за тайна деется над нами! Все мы знаем, что вот-вот смерть, что избежать ее нельзя, а между тем совсем почти никто об ней не думает, а она придет внезапно и схватит. И то еще… когда даже схватывает смертельная болезнь, все не думается, что конец пришел. Пусть решат это психологи с ученой стороны; с нравственной же нельзя не видеть здесь непонятного самопрельщения, чуждого только внимающим себе.
Огорчившие Духа Святого лукавством начинаний своих или ничего не приобретшие к данному будут лишены того, что получили, и благодать отдастся другим, или, как говорит один из евангелистов, они будут растесаны совершенно, под растесанием разумея конечное отчуждение от Духа. Ибо не тело делится на части, чтобы одна часть была предана наказанию, а другая освобождена; потому что походит на баснь и недостойно праведного Судии предположение, что подвергается наказанию одною половиною, кто согрешил весь. Так же и душа рассекается пополам, потому что она вся и всецело приняла греховное мудрование и содействовала телу во зле. Напротив того, растесание сие, как сказал я, отчуждение навсегда души от Духа. Ибо ныне Дух, хотя не имеет общения с недостойными, однако, по-видимому, сопребывает некоторым образом с теми, которые запечатлены однажды, ожидая их спасения по обращении; а тогда совершенно отсечется от души, поругавшей Его благодать. Посему несть во аде исповедующийся и в смерти поминаяй Бога (Пс. 6:6), потому что там не сопребывает уже помощь Духа. Как же можно представить, чтобы суд совершился без Святого Духа, между тем как Слово показывает, что Он есть и награда праведных, когда вместо залога дано будет совершенное, и что первое осуждение грешников будет состоять в том, что отнимется у них все, что почитают себя имеющими.
Вопрос. Если один биен будет много, а другой мало (Лк. 12:47–48), то почему же иные говорят, что нет конца мучению?
Ответ. Что в некоторых местах Богодухновенного Писания сказано как бы обоюдно и прикровенно, то уясняется сказанным открыто в других местах. И Господь то решительно говорит, что идут сии в муку вечную (Мф. 25:46), то отсылает иных во огнь вечный, уготованный диаволу и аггелом его (ст. 41), а в другом месте именует геенну огненную и присовокупляет: идеже червь их не умирает, и огнь их не угасает (Мк. 9:47–48), и еще древле о некоторых предрек чрез пророка, что червь их не скончается, и огнь их не угаснет (Ис. 66:24): потому, если при таком числе подобных свидетельств, находящихся во многих местах Богодухновенного Писания, многие еще, как бы забыв о всех подобных изречениях и определениях Господних, обещают себе конец мучению, чтобы свободнее отваживаться на грех, то сие, конечно, есть одна из козней диавольских. Ибо если будет когда-нибудь конец вечному мучению, то и вечная жизнь, без сомнения, должна иметь конец. А если не смеем думать сего о жизни, то какое основание — полагать конец вечному мучению? И мучению, и жизни равно придается одно слово: вечный. Сказано: идут сии в муку вечную, праведницы же в живот вечный. А согласившись в этом, надобно знать, что выражения биен будет много и биен будет мало означают не конец, а разность мучения. Ибо, если Бог есть праведный Судия не только добрых, но и порочных, воздающий каждому по делам его, то иной может быть достойным огня неугасимого, но или слабейшего, или более пожигающего, другой — червя неумирающего, но опять или сноснее, или нестерпимее причиняющего боль, по достоинству каждого, и иной — геенны, в которой, без сомнения, есть разные роды мучений, и другой — тьмы кромешной, где один доведен только до плача, а другой от усиленных мучений и до скрежета зубов. Самая тьма кромешная, без сомнения, показывает, что есть в ней нечто и внутреннее. И сказанное в Притчах: во дне ада (Притч. 9:18) — дает разуметь, что некоторые, хотя во аде, но не во дне ада, терпят легчайшее мучение. Это можно и ныне отличать в телесных страданиях. Ибо один болен лихорадкою с припадками и другими недугами, другой чувствует только лихорадку, и то не в равной степени с другим; иной же не имеет лихорадки, а страждет болью в каком-либо члене, и то опять более или менее другого. Но и это много и мало сказано Господом по обыкновенному словоупотреблению, как и иное сему подобное. Ибо знаем, что подобный образ речи употребляется часто о страждущих одним каким-нибудь недугом, например, когда говорим о человеке, который болен только лихорадкою или чувствует боль в глазу, дивясь, сколько он потерпел или какие вынес нужды. Почему опять повторяю, что много и мало быть битым означает не продолжение или скончание времени, но разность наказания.
Огня приидох воврещи на землю, глаголет Спаситель, и что хощу, аще уже возгореся (Лк. 12:49). То есть как желал бы Я, чтобы он уже горел! Что же это за огнь, столь вожделенный Пришедшему спасти человека? Без сомнения, не огнь разрушающий, но огнь оживляющий, огнь духа, ввергаемый в землю сердца, который, по выражению пророка, разваряет и очищает, яко сребро и яко злато, и очистит сыны Левиины, то есть сынов сердца, и пролиет я, яко злато и яко сребро, и будут Господеви приносяще жертву духовную в правде (Мал. 3:3). Сей Божественный огнь, которым Иисус Христос так желал воспламенить сердца человеков, горел уже тогда в собственном Его сердце как своем источнике, как то обнаруживают непосредственно за вышеприведенными следующие слова Его: крещением же имам креститися, то есть крестным страданием; и како удержуся, дондеже скончаются (ст. 50). То есть как Я томлюсь, доколе сие совершится! Что значит сие томление, как не то, что Его сердце горело желанием страдания и крестной смерти, дабы сею жертвою умилостивить Бога Отца и совершить спасение человеков?
Мы слышали в Евангелии, как Господь обличает тех, которые лице неба распознавать умеют, но не умеют найти времени веры для приближающегося Царствия Небесного. Это сказано иудеям; но слово Господа дошло и до нас. Сам Он, Господь наш Иисус Христос, начал благовестие Свое так: Покайтеся: приближися бо Царствие Небесное (Мф. 4:17). Теми же словами начал проповедь и Иоанн Креститель, Предтеча Его. И вот теперь Господь обличает тех, кои не хотят покаяться ввиду приближающегося Царства Небесного. Царство сие, как Он Сам сказал, не приидет со усмотрением (Лк. 17:20). Оно, говорит Господь, внутрь вас есть (Лк. 17:21). Воспользуемся же благоразумно увещанием Учителя, чтобы не потерять времени милости Спасителя, которое дотоле дает место покаянию, пока не наступит время воздаянию. Ибо для того и щадит Господь человека, чтобы сей обратился и чтобы никто не подпал осуждению. Бог знает, когда прийти концу века; а теперь время веры. Застанет ли нас здесь конец века, не знаю — быть может, и не застанет. Но это время к каждому из нас близко, потому что мы смертны. Среди опасностей мы ходим. Итак, послушаем Господа и сотворим в самих себе то, что Он заповедал. Рассмотрим, кто такой тот соперник, от которого предостерегает нас: егда грядеши, говорит, с соперником твоим ко князю, на пути потщися избыти от него: да не когда привлечет тебе к судии, и судия тя предаст слузе, а слуга всадит тя в темницу, — не изыдеши оттуду, дондеже и последнюю медницу воздаси. Кто этот соперник? Если диавол, то мы уже освобождены от него. Нет, не это соперник, на которого указывает нам Господь. Без труда найдем мы сего соперника, если сравним слова двух евангелистов о том же предмете. Ибо один сказал: егда грядеши с соперником твоим ко князю, на пути потщися избыти от него, а другой о том же говорит так: буди увещаваяся (соглашаясь) с соперником твоим скоро, дондеже еси на пути с ним; прочее одинаково у обоих: да не предаст тебе соперник судии, и предаст судия слузе тя, и в темницу ввержен будеши. Оба евангелиста сходно между собою изложили слово Господне. У одного сказано: потщися избыти от него на пути, у другого: буди увещаваяся, соглашайся. То есть ты не можешь избыть от него, если не согласишься, не примиришься с ним. Что же? Может ли быть это диавол, с которым должно христианину помириться?
Поищем же сего соперника, с которым должно нам помириться, да не предаст нас судье, а судья слуге; поищем его и примиримся с ним. Если ты грешишь, соперник твой есть слово Божие. Например, тебе угодно напиваться, а слово Божие говорит: не упивайся. Ты хочешь зрелищ и пустословия — оно тебе запрещает. Хочешь прелюбодействовать, оно говорит тебе: не прелюбы сотвори. В каких бы то ни было грехах хочешь исполнять свою волю — оно запрещает. Таким образом, это соперник воле твоей, пока не сделается совершителем твоего спасения. О, сколь благ этот соперник, как благотворен нам! Не ищет он нашей воли, а ищет нашей пользы. Он соперник нам, пока мы сами враги себе самим. Доколе ты враг себе, дотоле враг для тебя Слово Божие; но будь себе другом, и ты будешь с ним в мире. Оно говорит: не убий; послушайся, и ты примирился. Не укради; послушайся, и ты примирился. Не прелюбы сотвори; послушайся, и ты примирился. Не лжесвидетельствуй; послушайся, и ты примирился. Не пожелай жены искренняго твоего; послушайся, и ты примирился. Не пожелай елика ближняго твоего; послушайся, и ты примирился. Во всем этом ты согласился с твоим соперником и потерял ли что? Не только не потерял, но приобрел и самого себя, когда ты погибал.
Путь — это жизнь настоящая; если примиримся с ним, если согласимся со Словом Божиим, то по совершении пути не убоимся ни судии, ни слуги, ни темницы. Когда совершается путь? Не у всех в одно время. У каждого свой час, когда кончает путь. Путь — это, говорим, жизнь настоящая; ты кончил жизнь, кончил путь. Мы шли; и жить — значит проходить. Или думаете, проходит одно время, а мы стоим? Невозможно. Как время проходит, так и мы, и годы наши не столько приходят, сколько уходят. То великое заблуждение, когда говорят: «Этот отрок еще мало разумеет, но прибавится ему лет, и будет умным». Рассмотри, что ты говоришь. Ты сказал — прибавится: я покажу тебе, что не прибавится, а убавится. И послушай, как легко доказать сие. Представим, что мы от рождения отрока знаем число лет его жизни, что, например, по лучшей мере проживет он восемьдесят лет, достигнет старости. Итак, напиши — восемьдесят лет. Теперь, когда он прожил один год, сколько остается у тебя в сумме? Восемьдесят без одного. Прожил десять; остается семьдесят. Прожил двадцать; осталось шестьдесят. Годы точно приходили, но как? Приходят, чтобы уходить. Не приходят они для того, чтобы стоять с нами; но проходят чрез нас, проходя, стирают нас и делают более и более слабыми. Таков путь, по которому идем.
Что же на нем будем делать с оным соперником, то есть словом Божиим? Примирись с ним. Ибо ты не знаешь, когда окончится путь. А по окончании его тебе предстоит судия, и слуга, и темница. Но пребудь в добром согласии с твоим соперником, будь в мире с ним; тогда вместо судии найдем Отца, вместо жестокого слуги — ангела, несущего тебя в лоно Авраама, вместо темницы — рай. Так скоро все изменишь на пути, когда примиришься с твоим соперником.
Господь говорит: Егда бо грядеши с соперником твоим ко князю, на пути даждь делание избыти от него, да не како привлечет тебе к судии, и судия предаст тя слузе, и слуга всадит тя в темницу (Лк. 12:58). Возьми здесь во внимание соперника и путь, потом князя, которому подчинен соперник твой. Путь — это жизнь наша; а соперник — это сила нам противоборная, преследующая жизнь, изобретающая все способы совратить нас с пути, ведущего к Богу; и князь — это князь мира сего, о котором Господь сказал: Ныне грядет князь мира сего и во Мне не обрящет ничесоже (Ин. 14:30). Но ничего не обрел в Господе, потому что Он греха не сотвори, не обретеся лесть в устех Его (1 Пет. 2:22); не обрел в Господе, искушенном по всяческим по подобию, разве греха (Евр. 4:15). Когда же обретет в нас многое, привлекши многими путами наших грехов, какими связали мы сами себя, предаст Судии. А Судия, Которому Отец даде суд весь (Ин. 4:15), прияв нас, обличенных врагом и местником во многих винах, предаст слузе, который приставлен при наказаниях; и он всадит нас в темницу, то есть в место мучения, взыскивая с нас и подвергая нас тяжким бичеваниям за самые малые прегрешения, которые мы ставили ни во что. Посему-то Господь советует, пока мы в пути еще с противником, позаботиться о том, чтобы избавиться от него, то есть делать все служащее к избавлению от врага, а не дожидаться, когда будем приведены, когда наступит последний час, в который, занявшись нами, произведет исследование князь, и если в жизни нашей найдет много своего, предаст нас Судии, обличая и не позволяя отречений, но напоминая и о месте, где соделали мы грех, потому что он был вместе с нами и содействовал нам в худом, и о том, как производили его и с каким расположением мы грешили. Итак, пока мы властны в делах своих, постараемся избавиться от соперника!
В 27 году по Рождестве Христовом от римского правительства назначен был прокуратором Иудеи Пилат, названный Понтием, или Понтийским потому, как некоторые полагают, что пред тем временем он был правителем острова Понтии, именуемого ныне Понзою, на западной стороне Неаполитанского королевства. С ненавистью к религии и обычаям иудейским Пилат прибыл к Иерусалиму в сопровождении войска, призванного им из Кесарии и имевшего на знаменах своих изображение римского императора. Иудеи не впустили его в город, боясь осквернить его языческим изображением, и мужественно противостали воинам прокуратора. Пилат принужден был уступить упорству народа и мирно вошел в Иерусалим. Но этот опыт не сделал его благоразумнейшим. По свидетельству Иосифа Флавия, он объявил свои притязания на сокровища храма и требовал их на преднамереваемое построение водопроводов; но иудеи воспротивились этому требованию, при чем некоторые из них были убиты. Пилат довершил несогласие, возникшее между ним и народом, когда повелел поставить в храме Иерусалимском статую императора и потребовал, чтобы священники иудейские приносили пред нею жертвы. В это время находились в ограде храма многие галилеяне, пришедшие туда для жертвоприношения. Они сильно восстали против предпринятого Пилатом осквернения дома Божия и за свое сопротивление, по приказанию его, были умерщвлены воинами, причем кровь убиенных смешалась с кровью закланных ими жертвенных животных. Об этом-то происшествии рассказывали Спасителю некоторые из последователей Его в то время, когда Он проповедовал Свое учение народу, и рассказом своим подали Ему случай произнести грозное определение Божие о погибели нераскаянных грешников, и вслед затем сказать притчу о бесплодной смоковнице (Лк. 13:2–9).
В Иерусалиме упала Силоамская башня и своим падением убила восемнадцать человек. Указав на сие происшествие, Христос Спаситель извлек из него следующее рассуждение: они осьмнадесяте, на нихже паде столп Силоамский и поби их, мните ли, яко тии должнейши бяху паче всех живущих во Иерусалиме? Ни, глаголю вам: но аще не покаетеся, вси такожде погибнете. Сей пример ведет к общему заключению, что в общественном бедственном происшествии, для неразумеющих случайном и непонятном, разумеющие и верующие должны видеть прещение суда Божия, которое некоторых поражает, а всем должникам правосудия Божия, то есть грешникам, угрожает, чтобы возбудить их к покаянию и предохранить от дальнейшего наказания и даже погибели.
Смоковницу имяше некий в винограде своем всаждену: и прииде ища плода на ней (ст. 6). Значение сей притчи Спасителя легко понять: смоковница есть человек, а господин винограда — Творец наш.
Итак, Творец не напрасно поставил нас в вертограде мира! Он призвал нас к жизни, Он отечески хранит и питает нас для того, чтобы мы возрастали здесь для вечности и принесли плоды во время свое! Плодов ждет от нас Господь и Владыка живота нашего!
Пусть же теперь каждый станет пред самим собою, как господин винограда пред смоковницей, и вопросит себя о плодах! Вот уже прошло несколько десятков лет, как мы живем в вертограде Господнем; вот уже приближается то время, когда нам должно будет явиться пред лицо нелицеприятного Судии и дать Ему отчет в своей жизни! Но где плоды наши? Где доказательство того, что мы жили здесь не напрасно — что мы умели ценить благодеяния и милости Господни, так щедро изливаемые на нас?
Я, говорит один, я обработал поле, изобрел промысел, упрочил свое благосостояние, приобрел семейство, воспитал детей… Хорошо! Но здесь еще не видно плодов, желанных Господом. Это показывает только, что ты жил и действовал. Но к доброй ли цели направлял свои действия, приобрел ли что для вечности и спасения души своей — еще неизвестно. Итак, подобные действия твои, любезный собрат, суть только листья, которые не останутся до весны вечной, — листья, которые некоторое время будут расти и зеленеть, но потом опадут и увянут на веки!
Я, говорит другой, познал искусства и науки, я обогатил мир полезными изобретениями, просветил себя и других познанием истины… Может быть, это плоды, желанные Господом? Нет, это еще только цветы, а не плоды! Это цветы, из коих мог произойти прекрасный плод, если бы они не опали преждевременно от бури страстей наших или не были испорчены ядом самолюбивых желаний. Что пользы от нашего знания, если оно не привело нас к теплой вере в Спасителя и животворной любви к Нему? Что пользы от нашей учености, наших изобретений, если все это делается для славы земной, для счастья людей временного, а не вечного?
Вот истинные плоды: если вы непрестанно заботились о спасении душ своих, заботились о том, чтобы сделаться добрее и благочестивее; если вы одевали нагих, питали алчущих, поили жаждущих, посещали вдов и сирот, споспешествовали добру, водворяли мир и согласие, направляли заблуждающихся на путь истинный, — если вы волю Божию сделали высочайшею, единственною целью своих стремлений. Есть ли такие плоды на нашей смоковнице?.. Господи, остави ю и се лето, дондеже окопаю окрест ея и осыплю гноем: и аще убо сотворит плод: аще ли же ни, во грядущее посечеши ю!
Cе третие лето, отнелиже прихожду ища плода на смоковнице сей, и не обретаю: посецы ю убо, вскую и землю упражняет (Лк. 13:7).
Господь приходил к Аврааму, приходил к Моисею, приходил и к Марии, то есть Он являлся в прообразованиях, в законе и, наконец, явился во плоти. Каждое Его пришествие было спасительно для нас. Он есть очищение, освящение и оправдание наше. Обрезание очищало, закон освящал, и благодать оправдывает. Он един совершил все, и в Нем едином совершилось все. Но как кроме боящегося Господа, никто не может очиститься; кроме чистого от греха, никто не может принять закона; кроме исполняющего закон, никто не может сподобиться благодати, то иудеи не могли очиститься потому, что исполняли обряд обрезания не духовного, а только плотского; не могли освятиться потому, что не понимали сущности закона, понимая его в смысле только буквальном, а не духовном, а закон духовен (Рим. 7:14); не могли оправдаться потому, что не приносили истинного покаяния в своих грехах, а потому и не могли сподобиться благодати.
Следовательно, синагога никаких не имела плодов и потому достойна была посечения. Но благий Вертоградарь, желая насадить Церковь Свою и намереваясь послать к язычникам апостолов, а Сам решившись обращать иудеев, запретил посекать ее, надеясь, что народ иудейский получит спасение чрез уверовавших язычников.
Если брат в первый раз воспротивился, потерпи великодушно; если во второй, не теряй надежды — еще есть время к уврачеванию; если и в третий раз, то будь человеколюбивым земледелателем, еще упроси господина не посекать и не подвергать своему гневу бесплодную и бесполезную смоковницу, но позаботиться о ней и осыпать ее гноем (Лк. 13:8), то есть доставить ей врачевание исповеди, обнаружения постыдных дел и опозоренной жизни. Кто знает, переменится ли она, принесет ли плоды и напитает ли Иисуса, возвращающегося из Вифании? Потерпи действительное или кажущееся тебе зловоние брата своего — ты, который помазан духовным миром, составленным по мироварному художеству, чтобы сообщить брату свое благоухание. Грех — не такой яд ехидны, от которого тотчас по уязвлении постигает мучительная боль или самая смерть, так что тебе извинительно было бы бежать от зверя или убить его. Напротив того, если можешь, уврачуй брата; а если нет, по крайней мере сам не подвергнешься опасности сколько-нибудь участвовать с ним в его порочности. Болезнь брата есть какой-то неприятный смрад, и его, может быть, прогонит превозмогающее твое благовоние.
«У одного хозяина была в винограднике смоковница. Хозяин пришел поискать на ней плода и не нашел. И сказал он садовнику: вот, я третий год прихожу искать плода на этой смоковнице и не нахожу: сруби ее, чтобы она не занимала попусту места. Но тот отвечал: оставь ее, хозяин, и на этот год; я ее окопаю и обложу навозом, не принесет ли плода: когда ж не принесет, тогда и срубишь!»
По смыслу притчи, хозяин виноградника есть Бог; самый виноградник есть Его Церковь; а смоковница — каждая душа, каждый из нас, я и ты, благочестивый читатель! И приходит Господь в виноградник Свой искать плода на Своих смоковницах — приходит в разные мгновения, более или менее для нас заметные; и в более заметные из них, без сомнения, и мы должны отвечать Его приходу наибольшим своим вниманием. Таков для нас Новый год! Ах, духовный виноградник и духовные смоковницы! Что еще надлежало бы Господу для нас сделать, чего бы Он еще не сделал? Он вскопал Свой виноградник и очистил его от каменьев — устранил и дал нам силы устранять всякие препятствия к нашему спасению, и посадил в нем лозы отличные — дал нам высоких вождей и руководителей, учителей и наставников, и построил среди его башню — Церковь, всегдашнее прибежище, защиту и упокоение для душ, ищущих спасения, и вытесал в нем точило — учредил благодатные таинства крещения, причащения, покаяния, и т. д., источающие нам Божественную благодать Святого Духа, и надеялся, что виноградник принесет Ему грозды, что смоковницы порадуют Его своими плодами. Что же, радуем ли мы Господа плодами, каких Он от нас имеет все право ожидать и мы имеем всю возможность Ему принести? Ибо что еще мог бы Он сделать для нас, чего бы еще для нас Он не сделал, даровав нам Самого Единородного Сына Своего, Иисуса Христа, да всяк веруяй в Онь не погибнет, но имать живот вечный; да прилепится каждая душа, как ветвь, к сей Божественней лозе и, держась на ней, питаясь кровью ее, сотворит плод мног? Столь внятный глагол времени, как Новый год, должен каждого из нас заставить подумать о себе, не есть ли он та самая смоковница, к которой Господь ныне приходит уже третий год искать на ней плода: Что ж, если его не находит? Что, если уже говорит садовнику: сруби ее?
Что, если оставляет ее на наступающее лето единственно по ходатайству Иисуса Христа, и то только до будущего года? Но притча не доказывает, уважил ли, и вполне ли уважил хозяин совет или просьбу садовника. Не можем ли думать, что в рассуждении иных из нас, может быть, милосердие нашего Ходатая принято, и сии счастливцы оставляются и на наступающий год; а в рассуждение других взяло перевес Божие правосудие, и секира суда небесного уже поднесена к дереву бесплодному, к смоковнице, уже третий год не приносящей плода? Кто ж те и другие? Нам неизвестно.
Будем же особенно внимательны в себе, переступая из переходящего года в новый!
Господи, остави ю, ту или другую из нас смоковницу, и на се лето, если только наши грехи не препобеждают Твоея благости!
Ст. 10. Бяше (Иисус Христос) уча на едином от сонмищ в субботу.
Учит не сокровенно, а в синагогах, с дерзновением, не боясь ничего; ничего не проповедает и ничего не уставляет противного закону Моисееву; в субботу же потому, что в это время иудеи занимались законом (св. Иоанн Златоуст).
Ст. 11–14. И се жена бе имущи дух недужен лет осьмнадесят, и бе сляка и не могущи восклонитися отнюд, и проч.
Но начальник неблагодарной синагоги, когда увидел, что женщину влекущую свои расслабленные члены, не могущую стоять на ногах прямо, а ползающую по земле на чреве, Христос помиловал, воздвиг одним прикосновением руки, и она стала ходить по-человечески прямо и даже возвещать величия Божии, не мог без негодования смотреть на это освобождение от недуга. Жегомый славою Господа, он исполняется зависти; осуждает чудо и, отпуская народ, укоряет Господа, обличившего его лицемерие; хочет показать себя негодующим за осквернение субботы, и потому убеждает, чтобы народ смотрел на чудеса Господни и им дивился не в субботу, а в другие дни, то есть когда бывает рассеян и занят своими делами; и это для того, чтобы он не уверовал. Но скажи нам, раб зависти, какое дело запретил закон, когда повелел тебе воздержаться от дела работного в субботу? То ли, которое производится словом и устами? Если так, то перестань в субботу есть, пить, говорить и петь. А если не станешь и это делать, не станешь читать и закон, то на что тебе и суббота? Закон запретил дело работное; а такое ли дело — словом воздвигнуть сляченную женщину? Если это уврачевание женщины назовешь ты трудом, то и ты также трудишься, когда обвиняешь врачевание (св. Кирилл Александрийский).
Ст. 15–17. Отвеща убо ему Господь и рече: лицемере, кождо вас в субботу не отрешает ли своего вола или осла от яслей, и вед напаяет? и проч.
Справедливо называет начальника синагоги лицемером; ибо он показывал себя хранителем закона, а внутренне был хитрец и завистник. Не потому негодует, что нарушается суббота, а потому, что прославляется Христос (св. Иоанн Златоуст).
Подобны сляченной жене были некогда язычники, вошедшие в Церковь Христову. Они согбенны были под бременем грехов, не могли ходить прямо, преклонялись пред идолами — преклонися человек и смирися муж, как жалуется Исаия (2:9).
Жена согбенна была, как животное четвероногое, стала орудием диавола, имела духа недужного, не могла обращать лице к небу, не могла ходить прямо, как свойственно тварям разумным, и ползала осьмнадесят лет. Подобно сему язычники недуговали, не имея упования на осьмой будущий век и силы к исполнению десяти заповедей. Но Христос исцеляет их; они престают пресмыкаться по земле, научаются ходить прямо, когда Он простирает к ним руку помощи. Начальник синагоги, то есть строгий наблюдатель закона, негодует, желая, чтобы и язычники жили по букве закона, а не по духу Евангельскому. Но он замолчал, когда услышал, что Сам Христос постановлениями Моисеевыми, как водою, поил иудеев наподобие вола, а прозелитов или пришельцев, как осла, — называя водою сии постановления в отличие от Евангелия, которое подобно вину, веселящему сердце (имя писателя неизвестно).
Всякий связывается узами грехов своих. Вяжет нас узами обольщение плоти; узы для нас — сребролюбие, узы — пиянство, узы — похотения, узы — гордость. Есть и узы диавола, который связывает нас узами беззаконий; таковы узы блуда и прелюбодейства, узы вероломства, когда отвергаются Христа, узы неверности, когда изменяют и брату, узы жестокости, когда убивают иногда подобного себе и сотоварища. Сими узами связанный склоняется так, что не может возвысить души своей, не может поднять взоры ума своего к небу, если Господь не скажет ему: отпущен ты от недуга твоего, и даром Своего благословения не воздвигнет его (свт. Амвросий).
Смоковницу некий имяше в винограде своем всаждену: и прииде ища плода на ней, и не обрете. Что означает смоковничное дерево, если не природу человеческую? Что образно означает скорченная женщина, если не ту же природу? Эта женщина и насаждена хорошо, как смоковница, и сотворена хорошо, как женщина; но, по собственной вине добровольно падшая, она не имеет ни плода дел, ни состояния прямоты. Потому что, по воле падая во грех, так как не хотела привести плода послушания, она лишилась состояния прямоты. Созданная по подобию Божию, она, не устояв в своем достоинстве, презрела и сохранение того, чем была насаждена или сотворена. Господин виноградника приходит три раза; потому что искал природу рода человеческого прежде закона, под законом и под благодатию, ожидая, увещая и посещая.
Рече же к винареви: се третие лето, отнелиже прихожду ища плода на смоковнице сей, и не обретаю. Приходил прежде закона; потому что чрез естественный разум давал знать, что каждый по примеру Его должен делать в отношении к ближнему. Приходил в законе, потому что учил заповедями. Приходил после закона благодатию, потому что ясно показал присутствие любви Своей. Но, несмотря на то, Он жалуется, что не нашел плода в три лета; потому что душ некоторых нечестивцев ни вдохновенный естественный закон не исправляет, ни заповеди не научают, ни чудеса воплощения Его не обращают. Но что выражается чрез виноградаря, если не порядок предстоятелей? Они, начальствуя в Церкви, именно имеют попечение о винограднике Господнем. Ибо сего виноградника первым виноградарем был апостол Петр. За ним следуем мы, недостойные, сколько трудимся для научения вашего, в учении, молитве, в обличении.
Но с великим уже страхом надобно слушать то, что говорится виноградарю о бесплодном дереве: посецы ю убо, вскую и землю упражняет? Каждый по мере своей, насколько занимает места в настоящей жизни, если не приносит плода доброго делания, занимает землю, как бесплодное дерево; потому что на том месте, на котором стоит, не дает возможности действовать другим. Но в сем веке всякий сильный, если не имеет плода доброго делания, препятствует и другим (иметь); потому что находящиеся под его властью стесняются примером его нечестия, как бы тенью его развращения. Если наверху стоит бесплодное дерево, то внизу земля лежит неплодною. Сверху бесплодного дерева отбрасывается густая тень и никак не дозволяет солнечным лучам проникать до земли; потому что когда все подчиненные развратного покровителя видят развратные примеры, тогда и сами, оставаясь бесплодными, лишаются света истины. И, будучи стеснены тенью, они не принимают теплоты солнечной, потому что остаются холодными к Богу с той стороны, с которой в этом веке худо им покровительствуют. Но с этого всякого развращенного и сильного Бог уже почти не взыскивает. Ибо после того, как он потерялся, надобно только спрашивать, для чего он и других стесняет? Поэтому господин того же виноградника хорошо говорит: вскую и землю упражняет? Потому что землю занимает тот, кто обременяет чужие души; землю занимает тот, кто занимаемое им место не оправдывает добрыми делами.
Но, несмотря на то, наш долг — молиться за таковых. Ибо послушаем, что говорит виноградарь: Господи, остави ю и се лето, дондеже окопаю окрест ее. Что значит окопать смоковницу, если не обличать бесплодные души? Ибо всякое окопание бывает снизу. И обличение, показывая душу ей самой, именно унижает. Итак, сколько раз мы обличаем кого-либо за грех его, столько раз, по обязанности возделывания, мы как бы окапываем бесплодное дерево. Но послушаем, что говорится после окопания: и осыплю гноем. Что значит гной (навоз), если не памятование о грехах? Ибо грехи называются пометом плоти. Поэтому и чрез пророка говорится: согнили рабочие скоты в помете своем (Иоил. 1:17). Потому что согнить рабочим скотам в помете своем значит — окончить жизнь всем плотским (людям) в удовлетворении похоти. Итак, сколько раз мы обличаем плотскую душу за грехи ее, сколько раз приводим на память прежде содеянные пороки — столько раз мы как бы навозом облагаем бесплодное дерево, дабы она (душа) приводила на память содеянные грехи и как бы от навоза тучнела для благодати сокрушения. Навоз кладется к корню дерева, когда размышление производит в памяти сознание в своем нечестии. И когда душа чрез раскаяние возбуждается к слезам и преобразуется для благодати доброго делания; когда корень сердца как бы чрез прикосновение к нему навоза обновляется к плодоносию добра, тогда она рыдает о том, что припоминает из содеянного ею, отвращается от самой себя, какова она была по воспоминанию; принимает решительное намерение вопреки себе и воспламеняет дух к лучшему. Итак, от навоза дерево оживает к плодоприношению; потому что от размышления о грехе душа восстановляется к добрым делам. Впрочем, много есть таких, которые слушают обличение, брань и, однако, не хотят обратиться к покаянию и, будучи бесплодными для Бога, — в этом веке зеленеют. Но послушаем, что уходчик за смоковницею присовокупляет: аще убо сотворит плод: аще ли же ни, во грядущее посечеши ю. Потому что кто здесь не хочет принимать сочности для плодоприношения от брани, тот действительно упадает туда, откуда уже не может встать чрез покаяние; и будет посечен в будущем, хотя здесь без плода кажется стоящим с зеленью.
Бяше же уча на едином от сонмищ в субботу: и се жена бе имущи дух недужен лет осьмнадесят. Человек сотворен в шестой день (Быт. 1:27) и в тот же шестой день закончены все дела Господни. Но число шесть, помноженное на три, дает восемнадцать. Итак, поелику человек, сотворенный в шестой день, не захотел иметь дел совершенных, но прежде закона, под законом и в начале благодати был слаб, то он был восемнадцатилетнею скорченною женщиною. И бе сляка и не могущи восклонитися отнюдь. Всякий грешник, помышляющий о земном, не ищущий небесного, не может смотреть вверх, потому что, предаваясь низшим пожеланиям, он уклоняется от прямоты ума своего и всегда видит только то, о чем помышляет. Обратитесь к сердцам своим, всегда надзирайте, что вы ежечасно содержите в своих помышлениях. Один помышляет о почестях, другой о деньгах, третий о добычах. Все это снизу, и когда ум в этом запутывается, тогда он уклоняется от прямоты своего положения. А поелику он не поднимается осенению небесного, то никак не может смотреть вверх, как скорченная женщина.
Далее следует: видев же ю Иисус, пригласи и рече ей: жено, отпущена еси от недуга твоего. И возложи на ню руце: абие простреся. Подозвал и выпрямил, потому что просветил и помог. Он призывает, но не выпрямляет, когда мы, хотя и просвещаемся благодатию Его, но не можем получить помощи, по мере заслуг наших. Ибо мы большею частью видим, что надобно делать, но на деле не исполняем того. Усиливаемся — и оказываемся слабыми. Суждение ума видит прямоту, но пред ним изнемогает сила в исполнении, именно потому, что от наказания греха происходит, что хотя по дару (благодати) может быть видимо добро, но видимое удаляется от него по заслуге. Ибо привычная виновность связывает душу так, что сия не может подняться до прямоты. Усиливается и падает; потому что где добровольно пробыла долго, туда по принуждению падает, хотя бы не хотела. Об этой нашей скорченности в образе рода человеческого хорошо говорится чрез псалмопевца: пострадах и слякохся до конца (Пс. 38:7). Ибо размыслив, что человек создан был для созерцания вышнего света, но, за грехи изгнанный вон, носит мрак в душе своей, вышнего не желает, стремится к низшему, небесного отнюдь не хочет, в душе обносит всегда земное, он скорбел всегда о том, что заметил в роде человеческом и от себя самого воскликнул, говоря: пострадах и слякохся до конца. Ибо человек, теряющий созерцание небесного, если бы стал помышлять только о необходимом для плоти, то пострадал бы и был скорчен, однако был бы скорчен не до конца. Итак, тот, кого от высших помыслов не только необходимость отвлекает, но и самое непозволенное удовольствие удаляет, не только есть скорченный, но скорченный до конца. Поэтому другой пророк о нечистых духах говорит: иже рекоша душе твоей, преклонися, да минем (Ис. 51:23). Потому что душа стоит прямо, когда желает вышнего и отнюдь не преклоняется к нижнему. Но злые духи, когда видят ее стоящею в своей прямоте, не могут перейти чрез нее. Ибо перешествие их значит внушение ей нечистых пожеланий. Поэтому они и говорят: преклонися, да минем; потому что, если душа сама себя не унижает до низких пожеланий, то их злоба никакой не имеет силы над нею; и они не могут перейти чрез ту, которой боятся, как холодной к ним от внимания к высшему.
В одной из синагог, уча в субботу, Христос увидел женщину, которая, по действию духа злобы, была скорчена, не могла разогнуться и стоять прямо. Господь попустил злому духу наслать на нее эту болезнь подобно тому, как попустил ему поступить с Иовом (Иов. 1:12; 2:6–7). Она находилась в таком состоянии восемнадцать лет. Господь Иисус подозвал ее к Себе и исцелил ее словами: «Ты освобождаешься от недуга своего», — с возложением на нее рук. Она тотчас выпрямилась и стала славить Бога (Лк. 13:10–13). Плачевно положение скорченного человека, лишенного возможности прямо стоять и ходить и к верху смотреть. Словно это не человек, а четвероногое животное. Не менее жалко состояние души, грехами доведенной до скотоподобия. Скот знает одни физические потребности: есть, пить, спать, двигаться, родотворить. Есть и люди, которые забывают, что они — люди, и живут по-скотски, благо жизни поставляют в удовлетворении одних чувственных потребностей — в еде и питии, в сне, также в светских развлечениях, не всегда невинных. Можно сказать, что скотоподобные люди даже хуже скотов: эти знают меру и время, а те — нет. Скот сыт — и больше не ест, по утолении жажды не пьет. Но люди пьют и едят и по удовлетворении чувства голода и жажды — собственно, для услаждения гортани. Скоты в известное время удовлетворяют побуждение к родотворению. Люди скотоподобные не ограничивают себя в этом отношении никаким временем. Бедная душа, доведшая себя до подобного состояния или по слабости воли, или, быть может, по убеждению, что по самой природе человек почти не отличается от прочих животных, что потому виды человека не должны простираться дальше земных удобств и наслаждений, — пойми твое унижение, пойми, что плотоугодники, забывающие о Боге, суть игралище той же злой силы, которая 18 годов держала в своих оковах скорченную женщину, лишив ее возможности поднимать взоры к небу, не дай этой злой силе до конца ругаться над тобою, поспеши вырваться из ее оков, вспомни, что ты создана не для земли, а для неба, ибо украшена образом и подобием Божиим и по самой природе сродна с Творцом; принеси Ему раскаяние в том, что с высоты Богоподобия ты ниспала до скотоподобия, и «припади к ногам Иисуса с мольбою, дабы Он исправил тебя, и ты могла ходить прямо по стезям Господним» и прославлять Бога, как славила Его исцеленная от корчи жена.
Быша обновления во Иерусалимех, и зима бе. То был великий общественный праздник. Это был день, в который построен был храм после того, как иудеи возвратились из продолжительного персидского плена, и который они совершали со всею торжественностью. На праздник пришел и Христос. Ибо, когда приближались Его страдания, Он уже часто приходил в Иудею. Итак, иудеи обступили Его и спрашивали: доколе души наша вземлеши? аще Ты еси Христос, рцы нам не обинуяся. Что они обступили Его и говорили: доколе души наши вземлеши? — это, как может показаться, происходило из некоторой любви и ревности к учению; между тем намерение, с которым спрашивали, было злое и коварное. Поелику дела Его не подвергались злословию и укору, то пытались уловить Его словами, превращая смысл сказанного; умножали вопросы, надеясь сбить Его в словах, и, не могши обвинить Его ни в каком деле, думали в словах найти какой-либо к тому повод; посему и говорили: рцы нам. Поелику же безумно было требовать свидетельства на словах, когда самые дела говорили; то слушай, как Он ответствует им, давая разуметь, что они требовали слов понапрасну, не для научения, и показывая, что Он уже дал им свидетельство, которое яснее слов, то есть дела. Он говорит: Рех вам, и не веруете: дела, яже Аз творю о имени Отца Моего, та свидетельствуют о Мне (ст. 25).
Так как они притворно говорили, что поверят одному слову, тогда как не поверили столь многим и великим делам, то как словам поверят? Вопрос их был излишен. Рех вам, говорит, но вы не веруете Мне: несте бо от овец Моих (ст. 26). Ибо Я исполнил все, что требуется от Меня и что должно сделать Пастырю; если же вы не последуете Мне, это не потому, чтобы Я не был Пастырь, но потому, что вы — не Мои овцы. Ибо овцы Моя гласа Моего слушают и по Мне грядут (27), и Аз живот вечный дам им, и не погибнут во веки, и не восхитит их никтоже от руки Моея (28). Поелику Отец, Иже даде Мне, болий всех есть: и никтоже может восхитити их от руки Отца Моего (29). Аз и Отец едино есма (30). Смотри, как Он, обличая, убеждает их последовать Ему. Вы не слушаете Меня, говорит, ибо вы не овцы; но кто последует, те принадлежат к стаду овец. Он говорил сие для того, чтобы они поревновали сделаться овцами. Потом, сказывая, чего они достигнут, поощряет их, чтобы пробудить в них желание. «Что же? По могуществу Отца никто не может похитить; а Ты Сам не можешь, бессилен сохранить их?» Никак. Чтобы ты не подумал, что Сам Он бессилен, но что овцы обезопасены могуществом Отца, Он присовокупил: Аз и Отец едино есма. Как бы так Он говорил: Я не потому сказал, что никто не похитит их у Отца, чтобы Я Сам не имел силы с охранить овец: Аз и Отец едино есма. Он говорит здесь о могуществе, о котором вся эта речь у Него. Если одна и та же сила, то ясно, что одно и то же существо (ούσία). Иудеи делали многое, строили козни, отлучали от синагоги; Он говорит, что все это делали они понапрасну и попусту; ибо овцы в руке Отца Моего. Далее, показывая, что рука одна, называет ее то Своею, то рукою Отца. Когда же слышишь «рука», то не разумей ничего чувственного, но — силу, власть (εξουσίαν). Если же никто не восхитит потому, что Отец сделал Его сильным; то излишне было потом говорить: Аз и Отец едино есма. Ибо если бы Сын был меньше, то слова сии были бы слишком дерзновенны; ибо они показывают не иное что, как равную степень могущества. Так это поняли и иудеи и начали бросать в Него камнями; несмотря на то, Он не отверг такого их мнения и понятия. Но если бы они поняли неправильно, то надлежало бы поправить их и сказать: что вы это делаете? Я сказал это не в том смысле, чтобы усвоить Себе такую же силу, какая у Отца. Напротив, несмотря на их неистовство, Он подтверждает и доказывает такое их понятие. Не оправдывается в том, что сказал, как бы сказал неправильно; но обвиняет их, что они не имели о Нем надлежащего понятия. Ибо когда они говорили: О добре деле камение не мещем на Тя, но о хуле, яко Ты человек сый, творишь Себе Бога (ст. 33); то слушай, что Он говорит им: Аще оных рече писание богов, к нимже слово Божие бысть, како вы глаголете, яко хулу глаголю, зане рех: Сын Божий есмь? (ст. 35–36). Слова Его значат следующее: если те, кои получили это по благодати, не виновны в том, что называют себя богами; как же Тот, Кто имеет сие по природе (φύσει), подлежит законному осуждению? Однако Он не так говорил; но доказывал сие после, сперва смягчив слово и сказав: Егоже Отец святи и посла; и когда уже укротился гнев их, представил ясное доказательство. Для того, чтобы слово Его было принято, Он говорил слабее; но, наконец, возводит оное к высшему, говоря так: Аще не творю дела Отца Моего, не имате Ми веры (37); аще ли творю, аще и Мне не веруете, делом Моим веруйте (38). Видишь, как Он доказывает сказанное, что Он ни по чему не меньше Отца, но по всему равен Ему? Ибо, поелику существа (ούσία) Его нельзя видеть, то Он берет доказательство от равенства и тождества дел. Чему же мы должны веровать? Яко Аз во Отце и Отец во Мне. Ибо Я не иное что, как что Отец, будучи Сын; и Он не иное что, как что Я, будучи Отец; и Кто знает Меня, тот знает Отца и разумеет Сына. Но если бы сила была меньше, то и знание было бы ложно. Ибо нельзя узнать ни сущности (ούσίαν) чрез сущность, ни силы чрез силу, как скоро та или другая неодинаковы (άλλην δί άλλης).
Искаху убо паки яти Его: и изыде от рук их. И иде паки на он пол Иордана, идеже бе Иоанн прежде крестя, и пребысть ту. И мнози приидоша к Нему и глаголаху, яко Иоанн убо знамения не сотвори ни единого: вся же, елика рече Иоанн о Сем, истинна бяху (ст. 39–41). Сказав что-нибудь великое и высокое, Иисус тот час уходил, давая место гневу иудеев, чтобы он в отсутствии Его укротился и утишился. Так сделал Он и здесь. Но для чего евангелист упоминает еще о месте? Дабы ты знал, что Он пошел туда для того, чтобы напомнить иудеям то, что там Иоанн делал и говорил и что о Нем свидетельствовал. И в самом деле, как только пришли они туда, тотчас вспомнили об Иоанне; посему-то и говорили, что Иоанн не сотворил ни одного знамения. Иначе как бы это относилось к делу? Но когда привел им на память место Иоанново, то они вспомнили и о свидетельстве его. Смотри, какие неопровержимые делают они силлогизмы: Иоанн, говорят, не сотворил ни одного знамения, а Сей творит; из чего уже явно превосходство Его. Итак, ежели мы верили тому, который не сотворил ни одного знамения, то тем более мы должны верить Сему. Потом, поелику Иоанн свидетельствовал и потому что не сделал ни одного знамения, не был почтен недостойным того, чтобы свидетельствовать; то присовокупляют: «Хотя он не сотворил ни одного знамения, однако все, что говорил о Христе, истинно». Так уже не Христос является достойным веры ради свидетельства Иоаннова, но Иоанн ради дел Христовых. И мнози вероваша в Него ту (ст. 42). Ибо многое их к тому убеждало. Тут вспомнили о словах, сказанных Иоанном, в которых Он называл Иисуса креплим себя, светом, жизнию, истиною и прочее; вспомнили и о гласе, бывшем свыше, о Духе, явившемся в виде голубя и всем показавшем Иисуса. К сему присовокупилось доказательство от чудес, коими еще более убеждались. Ибо, говорили, если надлежало верить Иоанну, то Сему наипаче. Если тому верили без знамений, то тем более Сему, о Котором тот свидетельствовал и Который Сам о Себе свидетельствует знамениями.
Овцы Моя гласа Моего слушают (Ин. 10:27), говорит Иисус Христос. Итак, свойство истинных овец есть слушать своего пастыря. Подлинно, если овцы не будут слушать пастыря, сие будет то же, как бы совсем не было над ними пастыря. Оглашает ли он звуком свирели, взывает ли гласом уст, возносит ли жезл, все сие не принесет пользы и спасения овцам, если они, удаляясь, не видят и не слышат, или, упорствуя, не слушают, или, не быв приучены, не внимают. Овца, не слушающая пастыря, есть верная добыча хищного зверя. Разрешим притчу. Христиане суть овцы пажити Христовой. Пастырь, Которого они должны слушать, первоначально и существенно есть Сам Иисус Христос, а по Нем и те, кто бы ни были они, которые видимо представляют Его невидимое пастырство и действуют вверенною от Него властию; ибо Он, как говорит апостол, дал есть Церкви пастыри и учители к совершению святых в дело служения (Еф. 4:11–12), и чтобы узнавали данных от Него, Он поставил признак: входяй дверьми пастырь есть овцам (Ин. 10:2), то есть вступающий в сие служение посредством благодатного избрания; и чтобы сих служебных пастырей слушали, как бы Самого верховного, Он провозгласил, что слушать их и Его слова есть едино: слушаяй вас Мене слушает (Лк. 10:16). Двор овчий и духовная пажить, где слышим глас пастыря, где пища и спасение овец, есть Церковь. Глас пастыря есть молитва, учение, тайнодействие, управление, совет душеполезный. Если люди, называющие себя христианами, оставив Церковь, блуждают по дебрям расколов, влающеся и скитающеся всяким ветром учения во лжи человечестей, в коварстве козней льщения (Еф. 4:14); если вместо истинного пастыря, входящего дверьми, слушают прелазящих инуде (Ин. 10:1), которые, по суду Пастыреначальника, татие суть и разбойницы; или если, и не отлучаясь от Церкви явно, не прилепляются, однако, к ней искренним послушным сердцем; нерадят слушать пастыря молящего, учащего, тайнодействующего; не ищут духовного совета; мечтают по невежеству и гордости, что они сами себя могут пасти и спасти; таковые и подобные им, поелику не слушают истинного пастыря, то и не суть истинные овцы; уклоняясь от послушания истинному и спасительному гласу Пастыреначальника, они неприметно идут навстречу льву, который, рыкая, ходит иский кого поглотити (1 Пет. 5:8).
Если написано: никтоже восхитит от руки Отца Моего, то почему же многие погибают? Отвечаю на сие: никтоже может восхитити из непобедимой и непреодолимой десницы тех, которые правою верою и доблестною жизнью приготовили себя к тому, чтобы быть собственностью сей десницы. Но может иной обольстить, то есть никто не возможет отвлечь насильно и самоуправно, но иной возможет обмануть лжеумствованиями и обольщениями. Зависит же это не от десницы непреодолимой, но от беспечности людей, одаренных свободою, и погибель постигает не по немощи Хранителя, но по легкомыслию охраняемых.
После праздника обновления Иисус проходил города и селения галилейские, везде уча и исцеляя. Теперь Он снова направил Свой путь в Иерусалим. Путешествие это происходило весьма медленно, так как Иисус во всех местах, чрез которые проходил, проповедовал Евангелие. Он проходил чрез Самарию (Лк. 17:11). Евангелист Иоанн не упоминает об этом путешествии. Из этого повествования вытекает, что Христос после праздника кущей не выходил из Иерусалима, но оставался до праздника обновления храма. Однако молчание его об этом нисколько не противоречит ясному и обстоятельному повествованию Луки.
Один из сопровождавших Его учеников спросил Его: «Господи! Неужели мало спасающихся?» Из повествования евангелиста не видно исторического повода, по какому был предложен этот вопрос.
Можно думать, что этот вопрос вызван был результатами, какими сопровождались первые опыты проповеди двенадцати (или семидесяти). Они немного обрели в Израиле сынов мира, принявших приветствие и проповедь их; большею частью им приходилось отрясать прах от ног своих. И под свежим впечатлением этих опытов естественно мог родиться вопрос, которым начинается этот отдел. Быть может, также вопрос этот был высказан вследствие строгих требований, какие Иисус в последних Своих беседах представлял Своим истинным последователям. Вопрошавший сомневался, многие ли в состоянии исполнить эти требования.
Вопрошавший не был какой-нибудь легкомысленный насмешник, потому что Иисус в Своем ответе почитает его способным к подвигу. Но он не был также из числа людей, серьезно заботившихся о спасении, потому что Иисус отвечал ему строго и резко. Это, как кажется, был человек поверхностный, довольный другими и самим собой. Поэтому Иисус отвечал ему и прочим ученикам: «Подвизайтесь войти сквозь тесные врата; ибо, сказываю вам, многие поищут войти и не возмогут». Этими словами Он направлял их от бесполезных вопросов к подвигу о спасении своей души. Недостаточно желать только спасения, необходим строгий подвиг, то есть сосредоточение всех мыслей, напряжение всех сил к одной цели и устойчивость до конца.
Подвизайтеся внити сквозь тесная врата. Тесные врата — жизнь не по своей воле, не по своим желаниям, не в угоду себе; широкие врата — жизнь по всем движениям и стремлениям страстного сердца, без малейшего себе отказа в чем-либо. Таким образом, врата в Царствие — самостеснение. Стесняй себя во всем — и это будет то же, что напряжение или упор в дверь, чтобы отворить ее и протесниться сквозь нее. Как и чем себя стеснять? Заповедями Божиими, противоположными страстным движениям сердца. Когда начинаешь сердиться на кого, вспомни заповедь Господа: не гневайтеся всяко, и стесни тем сердце свое. Когда придут блудные движения, приведи на мысль запрещение даже и смотреть на жену с вожделением и стесни тем свое похотение. Когда захочется осудить кого, вспомни слово Господа, что этим ты делаешь Судию Небесного неумолимым в отношении к тебе, и стесни тем свою заносчивость. Так в отношении и ко всякому порочному движению. Собери против каждого из них изречения Божественного Писания и держи их в памяти. Как только выйдет из сердца какое-либо дурное желание, ты тотчас вяжи его направленным против него изречением; или наперед обвяжи все свои желания и помышления Божественными словесами и ходи в них: будешь, будто в узах. Но в этих узах — свобода, или свободный путь в Царствие Божие.
Иисус Христос продолжал: «Когда хозяин дома встанет и затворит двери, тогда вы, стоя вне, станете стучать в двери и говорить: Господи, Господи, отвори нам; но Он скажет вам в ответ: не знаю вас, откуда вы. Тогда станете говорить: мы ели и пили пред Тобой, и на улицах наших учил Ты. Но Он скажет: говорю вам: не знаю вас, откуда вы; отойдите от Меня, все делатели неправды. Там будет плач и скрежет зубов, когда увидите Авраама, Исаака и Иакова, и всех пророков в Царствии Божием, а себя изгоняемыми вон». Те, которые могут хвалиться только внешним обращением с Ним, что они принадлежат к одному с Ним народу, часто находились вблизи Его и даже следовали за Ним, но в сердце оставались чуждыми Ему, будут исключены из Царствия Божия. Напротив, даже язычники из всех стран света будут участвовать в Царстве Божием. Вообще будет иначе, чем изображают это себе люди. Те, которых считали последними, будут первыми, и те, которые считали себя первыми, в Царстве Божием будут последними, или совершенно будут исключены из него («и приидут от востока и запада, и севера и юга, и возлягут в Царствии Божием. И вот, есть последние, которые будут первыми, и есть первые, которые будут последними»).
Кто те, которые говорят: ядохом пред Тобою и пихом, и получают в ответ не вем вас (Лк. 13:26–27)?
Может быть, те, которых описал апостол, применительно к собственному своему лицу сказав: Аще языки человеческими глаголю и ангельскими и пр. и аще имам весь разум, и всю веру, и аще раздам вся имения моя, и аще предам тело мое, во еже сжещи е, любве же не имам, ни кая польза ми есть (1 Кор. 13:1–3). Научен же сему апостол от Господа, Который сказал о некоторых: Творят, яко да видимы будут человеки: аминь глаголю вам, восприемлют мзду свою (Мф. 6:1–2). Ибо делаемое не из любви к Богу, но ради похвалы от людей, каково бы оно ни было, находит себе не похвалу за богочестие, но осуждение за человекоугодие, или за самоугодие, или за упорство, или зависть, или за какую подобную вину. Поэтому Господь все подобное называет делом неправды, когда сказавшим: Ядохом пред Тобою и пр. говорит: Отступите от Мене вси делатели неправды. И как же не делатели неправды те, которые злоупотребляют дарами Божиими на снискание своих собственных удовольствий? Таковы, например, были те, о которых апостол говорит: Несмы бо, якоже мнози, нечисто проповедающии слово Божие (2 Кор. 2:17); и еще: Непщующих приобретение быти благочестие (1 Тим. 6:5), и многое сему подсобное. От всего этого чистым себя показал тот же апостол, когда говорит: Не аки человекам угождающе, но Богу искушающему сердца наша. Никогда же бо в словеси ласкания быхом к вам, якоже весте: ниже в вине лихоимания, Бог свидетель: ни ищуще от человек славы, ни от вас, ни от инех (1 Фес. 2:4–6).
В тот же день некоторые фарисеи под видом дружбы пришли к Иисусу и сказали Ему: «Выйди и удались отсюда, ибо Ирод хочет убить Тебя». Иисус много причинял беспокойств и забот правителю Галилеи и Переи, так как впечатление, производимое Иисусом на народ, было очень велико. Боясь народа, Ирод не решился наложить рук на Иисуса и убить Его и намеренно распустил слух, что хочет схватить Иисуса, чтобы этим устрашить Его и заставить уйти из Галилеи. Фарисеи, которые также желали удаления Иисуса, охотно сделались орудиями коварного царя. Под видом лицемерной службы они воспользовались этим слухом, чтобы избавиться от тягостного присутствия врага своего.
Что Ирод действительно был виновником этой молвы, а не сами фарисеи сочинили ее, видно из того, что Иисус называет Ирода хитрою лисицею. А что фарисеи не из дружбы к Господу принесли Ему это известие, доказывает строгая, обличительная к ним речь Иисуса.
Иисус дал им царский, но вместе и горестный для Иерусалима ответ. Они должны были пойти назад к хитрому, лицемерному Ироду и сказать ему, что Он не удалится, но будет продолжать Свои чудесные исцеления, пока наступит Его час, который уже близок. Он, конечно, спустя несколько времени уйдет отсюда, до не из страха пред Иродом, которого Он нисколько ни боится, потому что Он примет смерть не от Ирода, но в Иерусалиме, который один имеет печальное преимущество убивать пророков. «Пойдите, скажите этой лисице: се изгоняю бесов и совершаю исцеления сегодня и завтра, и в третий день кончу. А впрочем, Мне должно ходить сегодня, завтра и в последующий день, потому что не бывает, чтобы пророк погиб вне Иерусалима».
Слова эти могут показаться странными, так как не все пророки действительно умерщвлены были в Иерусалиме. Даже Иоанн Креститель, которого Христос называет величайшим между пророками, нашел смерть в другом месте. Этими словами Иисус хотел изобразить страсть господствующей партии и развращенной столицы к преследованию свидетелей истины. Здесь все преследования против пророков имели свое истинное начало, хотя приводились к концу и в других местах. Сам Иоанн Креститель потерпел смерть не столько от ненависти к нему Иродиады, сколько от господствующей партии, которая только действовала чрез Иродиаду на царя. Последние слова отзываются жгучей иронией против глубоко развращенного города. Но вместе с тем и горькая печаль отверженной любви высказывается в этих словах и тотчас переходит в грустный голос, при строгих угрозах, хотя и с утешительными обещаниями.
«Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз Я хотел собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется дом ваш пуст. Сказываю же вам, что вы не увидите Меня, пока не придет время, когда скажете: благословен грядый во имя Господне!»
Се оставляется дом ваш пуст, — сказал Господь об Иерусалиме. Значит, есть мера долготерпению Божию. Милосердие Божие вечно бы готово терпеть, ожидая добра, но что делать, когда мы доходим до такого расстройства, что не к чему и рук приложить? Потому и бросают нас. Так будет и в вечности. Все говорят: милосердие Божие не попустит вечного отвержения. Да оно и не хочет того; но что делать с теми, которые преисполнены зла, а исправиться не хотят? Они сами себя ставят за пределами милости Божией и оставляются там потому, что не хотят выйти оттуда. Спириты придумали множество рождений как средство к перечищению грешников. Но осквернившийся грехами в одно рождение может явиться таким же и в десяти других, а затем и без конца. Как есть прогресс в добре, так есть прогресс и в зле. Мы видим на земле ожесточенных во зле; такими же они могут остаться и вне земли, а потом и навсегда. Когда придет всему конец — а ему прийти неизбежно, — куда девать этих ожесточившихся во зле? Уж конечно, куда-нибудь вне области светлой, определенной для потрудившихся над собой, в очищении своих нечистот. Вот и ад! Не исправившиеся при лучших обстоятельствах исправятся ли при худших? А если же нет, то вот и вечный ад! Не Бог виновник ада и вечных в нем мучений, а сами грешники. Не будь нераскаянных грешников, и ада не будет. Господь очень желает, чтобы не было грешников, затем и на землю приходил. Если Он желает безгрешности, то, значит, желает и того, чтобы никто не попал в вечные муки. Все дело за нами. Давайте же сговоримся и уничтожим ад безгрешностью. Господь будет рад тому; Он и открыл об аде для того, чтобы всякий поостерегся попасть туда.
В другую субботу один начальник фарисеев позвал к себе Иисуса на вечерю. Фарисеи наблюдали за Ним, чтобы открыть предлог к нападению на Него и обвинению Его. Предлог и был, да они не решились воспользоваться им. Там был человек, страдавший водяною болезнью, Иисус хотел исцелить его. Может быть, сами противники нарочно привели его сюда, чтобы подать повод Иисусу к законопреступному, по их мнению, действию. Иисус наперед знал, что они думали, и отвечал им на мысли их сердца, предложив им вопрос: «Позволительно ли врачевать в субботу?» Но они молчали, потому что не могли и не хотели отвечать. Господь прикоснулся к больному, исцелил и отпустил его. Потом обратился к ним со словами: «Если у кого из вас осел или вол упадет в колодезь — не тотчас ли вытащите его и в субботу?» На этот вопрос они не могли Ему дать никакого ответа, потому что они для соблюдения своих выгод очень часто без дальнейшего размышления преступали закон субботы. Они не могли сделать Иисусу никакого упрека за то, что Он по Своему милосердию и любви помог больному, но и не хотели отдать Ему справедливости. Поэтому-то они и молчали.
Началась вечеря. Фарисеи поспешали сколько возможно скорее занять высшие места. Иисус смело и откровенно стал порицать странное их честолюбие и сказал им: «Когда ты кем будешь позван на брак, не садись на первое место, чтобы не случился кто из званных им почетнее тебя; и звавший тебя и его, подошедши, не сказал бы тебе: уступи ему место; и тогда со стыдом должен будешь занять последнее место. Но когда зван будешь, пришед садись на последнее место, чтобы звавший тебя подошел сказал: друг! пересядь выше; тогда будет тебе честь пред сидящими с тобою». Этими словами Иисус не думал давать обыкновенное правило благоразумия, которым порочный человек мог бы злоупотреблять для удовлетворения своему честолюбию. Это была, как замечает евангелист Лука, притча, и касалась главным образом внутреннего расположения сердца, которое в таких внешностях ищет своего удовлетворения. Поэтому Иисус закончил словами: «Ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, и унижающий себя возвышается».
Эта речь относилась к гостям. Теперь Иисус обратился к хозяину. Иисус заметил, что он пригласил только друзей и братьев, родственников и богатых соседей. Больного, которого Иисус исцелил пред обедом, никто не пригласил остаться обедать. У него были все знатные и богатые люди, и бывший больной тут был не у места. Иисус не хотел оставить этого без Своего замечаний. Поэтому Он сказал хозяину. «Когда делаешь обед или ужин, не зови друзей своих, ни братьев твоих, ни родственников твоих, ни соседей богатых, чтобы и они тебя когда не позвали и не получил ты воздаяния. Но когда делаешь пир — зови нищих, хромых, увечных, слепых; и блажен будешь, что они не могут воздать тебе; ибо воздастся в воскресении праведных». Этими словами и не запрещает звать к себе друзей и родственников, но предохраняет от своекорыстия, которое и в гостеприимстве рассчитывало найти свою выгоду. Нужно больше благодетельствовать тем, которые не могут нам отплачивать: такие благодеяния вознаграждены будут в воскресение праведных.
Слова Иисуса «блажен ты будешь» вызвали у одного из гостей восклицание: «Блажен, кто вкусит хлеба в Царствии Божием!» Быть может, он заметил, как Иисус к каждому обстоятельству обеда прилагал духовный смысл, и хотел сам попытаться сделать подобное. Быть может, ему было тяжело от проповеди Иисуса, Который каждому из присутствовавших воздавал должное. Он хотел направить разговор на более приятный предмет, который бы не оскорблял никого из присутствовавших. Вместе с тем в его восклицании звучала самоуверенность, что он как израильтянин и фарисей имеет несомненно право на участие в Царствии Божием. Потому Господь употребил слова этого человека к дальнейшему продолжению Своей увещательной речи в притче о великой вечери.
Когда зван будешь куда, не садись на первое место. Обобщив это, получим: всегда и везде держись последнейшей части. В этом простом правиле сокращенно выражено все богатое содержание смирения. Возьми его, сядь и рассмотри все возможные случаи твоей жизни и наперед избери себе во всех их последнюю часть. Это последнее будет практика смирения, которое от внешних дел мало-помалу перейдет внутрь и положит там осадку смирения как основу. Время возрастит это семя среди той же практики, и смирение преисполнит, наконец, всю душу и тело, и все внешние дела. Что ж будет? А то, что величие нравственное будет сиять на челе твоем и привлекать всеобщее уважение; и исполнится над тобою: Всяк возносяйся смирится: смиряяйся же вознесется. Но не это имей в виду, практикуясь в смирении, а само смирение. Оно само с собою приносит в душу ублажающее благонастроение. Куда придет смирение, там все внутренние тревоги прекращаются и все внешние невзгоды не производят поразительных впечатлений. Как волна, не встречая препятствия, без шума и удара разливается в безбрежном море, так внешние и внутренние скорби не ударяют в смиренную душу, а проносятся как бы поверх, не оставляя следа. Это, так сказать, житейское преимущество смиренного; а какой свыше свет осеняет его, какие утешения посылаются, какая широта свобододействия открывается!.. Поистине, смирение одно совмещает все…
Ст. 16 и 17. Человек некий сотвори вечерю велию и зва многи: и посла раба своего в год вечери рещи званным: грядите, яко уже готова суть вся.
Здесь спросит любознательный исследователь вещей: почему это приглашение не на обед, а на вечерю, также — кто посланный звать на вечерю, кто приглашающий, кто приглашенные и презревшие приглашение? Под именем человека, устроившего вечерю велию, разумеется Бог Отец. Он, Творец всего и Господь славы, сотворил вечерю велию, то есть учредил всеобщее, во всем мире, торжество для домостроительства Христова. Называется же этот праздник вечерею потому, что Сын Божий явился нам в последние дни и как бы к западу века. В это время подъял смерть нас ради, предложил нам Плоть Свою в пищу, сей Хлеб с небесе, дающий живот миру. Посланный Отцем и названный рабом есть Сам Христос; ибо Он, будучи Бог по естеству и истинный Сын Божий, прияв зрак раба, истощил Себя. Когда послан? В час вечери. Не в начале века сего естественным рождением Своим сошел с неба Единородный Сын Божий, но во времена последние. Какие же слова приглашающего? Грядите, яко уже готова суть вся. Приготовил Бог и Отец во Христе превосходные дары миру — отпущение грехов, общение Духа Святого, благодать усыновления, Царство Небесное. Ко всему этому Христос Господь словом Евангельским приглашал всех, а прежде прочих Израиля (св. Кирилл Александрийский).
Ст. 18–20. И начаша вкупе отрицатися вси. Первый рече ему: село купих и имам нужду изыти и видети е: молютися, имей мя отречена и проч.
Так Бог чрез Сына Своего, Ходатая нашего, приглашает иудеев на Свою вечерю и высокой чести сподобляет их; а они не идут и вымышляют причины на то — пары волов, поля и жен. Но как ни кажутся их извинения основательными, мы познаем здесь, что ничего нет столь необходимого, что бы не ниже было благ духовных. Приглашены же они не теперь, а прежде многих веков. Посла, говорит, раба своего рещи званным, что увеличивает их преступление. Они еще пророками званы были, а напоследок Самим Сыном. И к чему приглашает? К трудам, скорбям? Никак, а к веселию; но и это не обращает их (св. Иоанн Златоуст на Мф. гл. 22).
Это были любители не Бога, а удовольствий и предметов земных: на удовольствия указывается именем жены, а поле и пары волов — знак пристрастия к богатству. Таким образом исключаются здесь все те, которые Божественному званию предпочитают удовольствия сей жизни, то есть богатство, торговлю и брак. По другому изъяснению, удостоенные первого звания суть иудеи. Они-то, извиняя себя предлогом занятий больших, отвергли звание. Ибо презрели благодать евангельскую как бы потому, что имели поля, то есть обильные чтения Писания, имели волов для орания — пророков — и наслаждались сожительством Премудрости, как жены (Евсевия).
Тот купил село (поле), кто по причине мудрости мирской (ибо село есть мир) не приемлет сверхъестественного таинства; ибо душевен человек не приемлет яже суть Божия (1 Кор. 2:14). Пять пар волов купил тот, кто пять сил душевных худо связал с телесными, не удерживает стремления последних первыми и, во зло употребляя силы свои, теряет свое спасение. А тот, кто поял жену, означает того, кто пристрастен к плоти, как к жене, а потому отвращается истинного и постоянного блага (св. Кирилл Александрийский).
Ст. 21–22. И пришед раб той поведа господину своему сия. Тогда разгневася дому владыка, рече рабу своему: изыди скоро на распутия и стогны града, и нищыя и бедныя и слепыя и хромыя введи семо.
Хотя Бог Отец и прежде знал, что иудеи, призванные к Евангелию, будут вымышлять извинения; но, чтобы не оставить им никакого предлога к бесстыдному извинению, послал к ним Единородного Сына Своего, носящего образ раба. Так Он и заграждает уста им, и научает нас, что мы должны исполнить все, что нужно, хотя бы не было нам от того никакой выгоды. Когда же они не были достойны, вместо их призываются язычники. Ибо сначала пришел Господь к иудеям: из них избрал Он Матерь Себе, от них родился по плоти, и Сам говорит: Несмь послан, токмо ко овцам погибшим дому Израилева (Мф. 15:24). После креста, когда хотел вознестись на небо, хотя повелел учить все народы, но назначил наперед проповедать иудеям: Приимете, говорит, силу, нашедшу Святому Духу на вы, и будете Ми свидетели, во Иерусалиме же и по всей Иудеи и Самарии, и даже до последних земли (Деян. 1:8) (св. Иоанн Златоуст на Мф.).
Итак, домовладыка разгневался, сказано, на вельмож иудейских за то, что они презрели оную вечерю велию, и на место их позваны те, которые больны и отвержены, лежали на улицах и переулках, то есть те, кои в народе иудейском почитались немощнейшими, имели ум до того времени хромающий, помраченный большою тьмою, но вскоре верою во Христа соделались здравыми и крепкими. Приняв внутрь себя Божественный свет, они научились ходить по стезям правым. А что весьма многие из иудейского простого народа уверовали, это всякий может познать, если прочтет Деяния святых апостолов. Там видим, как от проповеди Петра сперва уверовали три тысячи, потом пять тысяч, и опять великое множество. Да и Сам Господь учил, как словом, так и чудесами, народ простой, и очень многие из сего народа уверовали в Него, за что и подвергались проклятию от фарисеев (св. Кирилл Александрийский).
Ст. 22–24. И рече раб: Господи, бысть якоже повелел еси, и еще место есть! И рече господин к рабу: изыди на пути и халуги, и убеди внити, да наполнится дом мой. Глаголю бо вам, яко ни един мужей тех званных вкусит моея вечери: мнози бо суть звани, мало же избранных.
Вот, после того как верою приведены израильтяне, был призван и народ языческий. Призванные из язычников и пришедшие на вечерю были очень грубы, одичавшие, как те, которые рождены и воспитаны вне городов, без всякого образования. Ибо не имели никаких добрых законов и обычаев, но подобно скотам жили в великой тьме умственной, как безумные. К ним-то учредитель вечери посылает на общественные дороги и изгороди звать их на вечерю, и не только звать просто, но и понудить (св. Кирилл Александрийский).
Итак, первые позваны иудеи, которые и презрели благодать призывания; потом язычники и иноплеменники, слепотствующие по уму, хромые и глухие, и они тотчас повиновались. Бывшие на распутиях и стогнах значат тех, кои ходили по пространному пути разврата, без учения и постановлений. Наконец, прочие, которые позваны с отдаленных путей и изгородей, суть души, бывшие во аде, которым Сам Спаситель, по отложении тела, проповедал. Перенесись теперь мыслью к Царству Небесному, которого ожидаем, представь себе ту великую вечерю, на которой будут возлежать вместе с ангелами души блаженных и будут питаться хлебом ангельским, когда собственно, и так, как прилично Богу, исполнится это слово Писания: Хлеб Ангельский яде человек (Пс. 77:25). А хлеб этот есть слово Божие, питающее некиим чудным образом души и ангелов, как научает Сам Господь: Аз есмь, говорит, хлеб сходяй с небесе и дающий живот человекам (Ин. 6:51). Блажени убо алчущие и жаждущие правды: яко насытятся, когда удостоятся оной вечери царской, вкушая хлеб жизни и пия ту чашу веселия, о которой пред страданием сказал Спаситель: Не имам пити отныне от сего плода лозного до дне того, егда е пию с вами ново во Царствии Отца Моего (Мф. 26:29). Тогда души святых причастятся вина нового от плода оной Лозы истинной, которой Сам Бог и Отец всяческих есть делатель и от которой подаст плод новый достойным.
Если мы не захотим явиться достойными оного звания, то причиною этого будем мы, а не Бог, нас призывающий и нам делающий честь. Он со Своей стороны все совершил, а мы нашими оскверненными одеждами, то есть нашими делами бесстыдными, нанося бесчестие как Ему, так и присутствующим, и самой вечери, по справедливости изгоняемся. Но да не дерзнет никто из призванных поступить подобным образом, чтобы не услышать оный глас: Яко ни един мужей тех званных вкусит моея вечери. Для того и написано это прежде событий, чтобы угрозы Писания не исполнились на нас самым делом, чтобы не постигло нас оное бесчестие и наказание, но да послужат сии угрозы к наставлению и исправлению нашему, и каждый из нас в одежде светлой приступит к небесной вечери. Да сподобит Господь всех нас наслаждаться сею вечерию (св. Евсевий).
Человек некий сотвори вечерю велию и зва многи: и посла раба своего в год вечери рещи званным: грядите, яко уже готова суть вся.
Под именем человека некоего здесь разумеется Отец наш Небесный; под образом вечери представляется Царство Небесное или блаженная жизнь в единении с Богом; а раб, посланный созывать на вечерю, есть не кто иной, как Сам Господь наш Иисус Христос, приявший зрака раба для искупления нас от рабства греховного и смерти.
Царство Небесное уготовано нам от сложения мира (Мф. 25:34); но до времени оно заключено было от людей. Когда приспело время исполнения предвечного совета Божия о спасении человека, тогда воплотившийся Сын Божий возвестил людям о приближении Царства Небесного (Мф. 4:17). Сие-то время и означается в притче годом, то есть порою вечери.
Итак, слова грядите, яко уже готова суть вся означают то же, что: Покайтеся и веруйте во Евангелие, яко исполнися время и приближися Царствие Божие (Мк. 1:15). Это — сладчайшая проповедь Евангелия, возвещающего нам о конце греховного рабства нашего, о всецелом обновлении естества нашего во Христе Иисусе и о вечном примирении нашем с Богом. Грядите: то есть веруйте в Сына Божия, пришедшего спасти человека Кровию Своею; возлюбите всем сердцем вашим, последуйте Его учению и примеру, соблюдите Его заповеди и не уклоняйтесь от указанного и устроенного Им пути к Царствию Божию. Уже готова суть вся. Для верующих в Сына Божия и соблюдающих слово Его все готово у Отца Небесного. Готово совершенное прощение грехов и благоволение Отчее. Готова неизреченная слава. Готово вечное, нескончаемое, неизглаголанное блаженство.
Казалось бы, как не послушать сего сладчайшего гласа, как не воскликнуть на оный званному: готово сердце мое, Боже, готово (Пс. 107:2)? Однако не так отвечают на сие званные: и начаша вкупе отрицатися вси.
Первый рече: село купих, и имам нужду изыти и видети е: молютися, имей мя отречена. И другий рече: супруг волов купих пять, и гряду искусити их: молю тя, имей мя отречена. И другий рече: жену поях, и сего ради не могу приити. Хотя сии званные представляют, как видно, различные отречения своего от вечери; однако главное чувство, побуждающее их к такому недостойному поступку, одно, именно: пристрастие к земным и мнимым благам мира.
Первый званный отрицается от вечери по причине нужд житейских. «Я купил поле, — говорит он звавшему, — и мне нужно тотчас же идти и посмотреть, каково оно». Подобным образом многие отрицаются и от вечной вечери Христовой, от Царствия Небесного. «Время ли, — говорит или помышляет иной в сердце своем, — время ли мне заняться надлежащим приготовлением к будущей жизни, когда нужды житейские обдержат меня и заботы о насущном хлебе не позволяют иногда и подумать о чем-либо другом?» Не другое ли что кроется в сердце нашем, когда мы говорим, что нужды житейские уклоняют нас от пути к Царствию Божию? Немного нужно человеку для того, чтобы удовлетворить необходимым телесным потребностям своим. Имеюще пищу и одеяние, сими довольны будем, — заповедует святой апостол (1 Тим. 6:8). Итак, нам надлежало бы тем и ограничить все попечения земные, чтобы иметь насущный хлеб и необходимое одеяние. Но так ли бывает на деле? Как скоро существенные потребности наши удовлетворяются, то уменьшаются ли у нас заботы и попечения житейские? Никак. Кто перестал быть бедным, тот желает быть богатым; у кого обеспечено пропитание, тот ищет приятностей жизни и озабочен этим столько же, сколько бедный снисканием насущного хлеба. При довольстве и даже избытке вещей, потребных для телесной жизни, у человека рождаются другие желания, которые бывают также сильны, также неотступны, как самые первые потребности пищи и пития. А это что показывает? То, что не нужды житейские уклоняют нас от пути к Царствию Божию, а пристрастие к земным вещам. Ответ другого званного еще более утверждает сию печальную истину.
И другий рече: супруг волов купих пять, и гряду искусити их: молю тя, имей мя отречена. И сей званный уклоняется от вечери по той же причине, по какой уклонился от нее и первый: он также сотворил куплю. Но поелику из его же слов видно, что он человек не бедный, то что другое, кроме любостяжания, могло побудить его к отречению от благодетельного призвания? Итак, здесь пагубное чувство сие обнаруживается яснее; но человек привыкает щадить его и тем укрепляет его в сердце своем, а чем более оно укрепляется в нас, тем кажется естественнее и правее. Сие яснее увидим, когда последуем далее за притчею Всеведущего Учителя нашего.
И другий рече: жену поях, и сего ради не могу приити. В этом ответе, кроме неправды, примечается еще дерзость и упорство званного. Прежние хотя отрицались от вечери, но по крайней мере чувствовали, как заметно, неправоту своего поступка и старались как бы извиниться в своей неблагодарности. Каждый из них говорил: Молю тя, имей мя отречена. А сей отвечает прямо: Не могу приити, как будто причина его отречения так важна и удовлетворительна, что ему нет нужды даже ни в каком извинении. Жену поях, и сего ради не могу приити. Почему же не может? Потому ли, что не хочет предпочесть званную вечерю своей домашней вечери и домашнему Удовольствию, или боится огорчить жену свою, или считает неприличным изыти из дому в таких обстоятельствах? Но то ли, другое ли, или и все вместе — это не что иное, как самые ничтожные предлоги к отречению от великой вечери. Так, однако, многие отрицаются от вечери небесной. Сластолюбие, человекоугодие и рабство пред обычаями мира не только удаляют человека от пути к Царствию Небесному, но и внушают ему нечестивую мысль, что он поступает право. Сластолюбивый человек, привыкший покоряться своей страсти, говорит в оправдание свое: я не могу идти вопреки естественным побуждениям своим и спорить с собственною природою; посему уступаю влечениям плоти и сердца своего. Нужно ли опровергать такие суждения, которые ничем не разнятся от влечения бессловесных, управляемых природными побуждениями? Человекоугодник говорит: я желал бы идти путем христианского благочестия; но мои отношения к людям часто заставляют меня по необходимости уклоняться от сего пути; ибо если не буду обращать внимания на мнения людей и на их требования от меня, то могу поставить себя в неприязненные отношения ко многим и тем погубить свое благосостояние. Наконец, раб мирских обычаев и суетного приличия рассуждает: я должен поневоле жить так, как живут другие, чтобы не показаться странным и не сделаться притчею в народе; а так как обычаи общественной жизни не всегда согласны с заповедями Евангелия и уставами Церкви, то и бываю в необходимости, следуя первым, отступать от последних. Но что говорит Господь Искупитель наш? Иже аще постыдится Мене и словес Моих в роде сем прелюбодейнем и грешнем, и Сын Человеческий постыдится его, егда приидет во славе Отца Своего со ангелы святыми (Мк. 8:38).
Тогда разгневався дому владыка, рече рабу своему: изыди скоро на распутья и стогны града, и нищия и бедныя и слепыя и хромыя введи семо. И рече раб: господи, бысте якоже повелел еси, и еще место есть. И рече господин к рабу: изыди на пути и халуги, и убеди внити, да наполнится дом мой. Глаголю бо вам, яко ни един мужей тех званных вкусит моея вечери: мнози бо суть звани, мало же избранных. Вот и приговор недостойным званным! Отрицаясь от вечери, они, может быть, не думали и не хотели навсегда лишиться благоволения Домовладыки и отказаться от надежды быть некогда в числе избранных Его; но Им изрекается: Ни един мужей тех званных вкусит моея вечери! И мы, как ни живем, а все надеемся, что не будем осуждены за наше пристрастие к миру на вечное отвержение от лица Божия. Мы не храним заповедей евангельских, но не сомневаемся относить к себе евангельские обетования, уповая ложно на одно свое звание христиан, не оправдываемое делами, и видя, что многие другие живут одинаково с нами. У Господа Бога нет лицеприятия и неправды; кроме достойных, никто не обретется на Его вечери. Когда отрицаются званные, Он призывает к Себе других; так Он призвал некогда язычников наместо иудеев. Таки ныне, отвергая одних по суду правды, призывает других по милосердию. Дом Его исполнится; на вечери Его не будет мест праздных; но — сие может совершиться и без нас, если мы сами не поревнуем быть в дому Божием.
Неизвестно, что фарисей и его гости возражали на эту притчу, которая, конечно, не очень пришлась им по вкусу. Обед кончился. Иисус идет далее Своим путем. Толпа народа, стоявшая на дворе и, может быть, ожидавшая Его, пристала к Нему. Они как бы хотели принять зов в Царствие Божие и шествовать к нему, как подобало. Если бы Иисус желал одного только стечения к Себе народа, Он мог бы радоваться этой толпе. Но Он желал, напротив, иметь верных и надежных учеников. Он знал, что у народа, следовавшего за Ним, недостает надлежащей решимости. Поэтому Он предостерегал их от поспешного и необдуманного предприятия и сказал им: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а при том и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником. И кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником». Этими словами Он требовал самоотвержения и отречения от мира, готовности к перенесению всяких страданий ради Его, решительного разрыва со своими желаниями и склонностями, которые не направлены к одной святой цели. Поэтому кто хочет следовать зову Господа, должен наперед серьезно размыслить сам с собой, действительно ли он в состоянии принести жертву самоотвержения, которая требуется от него на служение Христу, подобно тому как человек, предпринимающий постройку большего здания, сосчитывает наперед издержки и свои средства, или как предпринимающий решительную войну прежде всего соображается со своими военными силами.
Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, и самой жизни своей: тот не может быть Моим учеником (Лк. 14:26). Есть христиане, которых смущают сии слова Спасителя. Как можно, спрашивают они, питать ненависть к родителям вопреки и долгу, и врожденному чувству, побуждающему любить их? Что за противоестественная ненависть? Зачем она нужна последователю Христову?
Подлинно, нельзя бы было без смущения слышать сии слова Спасителя, если бы в них точно был тот смысл, который вопрошающие в них видят. Иисус Христос Сам неоднократно подтверждал важность заповеди чти отца твоего и матерь (Мф. 19:19). Он даже упрекал фарисеев за то, что они за внесение известной суммы на потребности храма увольняли детей от ее исполнения и тем разрушали ее (Мф. 5:3–7). Он заповедовал любить врагов: зачем же требует ненавидеть родителей? Уже потому, что не может противоречить Себе Христос, верный и истинный во всех словесех Своих, должно думать, что подающие повод к недоумениям слова Спасителя имеют совсем не тот безусловный смысл, который недоумевающие видят в них. В каком же именно смысле должно понимать сии слова?
Прежде всего надобно обратить внимание, когда и кому слова сии были сказаны. Иисуса Христа, когда Он учил, нередко окружали тысячи народа. Но в этом многолюдстве Сердцеведец видел множество таких, которых привлекали к Нему слава чудес Его и надежда земного счастия — вовсе не думавших, что последование новому учению может быть сопряжено с потерями и жертвами. Чтобы вывести их из заблуждения и тотчас отделить истинных последователей от ложных, Иисус Христос прямо открывает им будущность, их ожидающую. Думаете ли, говорит Он, что Я пришел дать мир земле? нет, говорю вам, но разделение. Ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться: трое против двух и двое против трех. Отец будет против сына и сын против отца, мать против дочери и дочь против матери: свекровь против невестки и невестка против свекрови своей (Лк. 12:51–53).
Так и в настоящем случае Евангелие повествует, что когда шло за Иисусом Христом множество народа, Он обратился к нему и сказал: Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, и самой жизни своей: тот не может быть Моим учеником. Для чего это нужно? Нужду эту Спаситель Сам сейчас же и объясняет притчами. Кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде и не вычислит издержек, имеет ли он, что нужно для совершения ее, дабы, когда положит основание и не возможет совершить, все видящие не стали смеяться над ним, говоря: этот человек начал строить и не мог кончить! Или какой царь, идя на войну против другого царя, не сядет и не посоветуется прежде, силен ли он с десятью тысячами противостать идущему на него с двадцатью тысячами? Иначе, пока тот еще далеко, он пошлет к нему посольство просить о мире (Лк. 14:28–32). Итак, что ж всем этим внушает Спаситель? То, чтобы последование Ему не считали делом легким, что потребуются жертвы очень важные, что надобно будет разорвать связи самые близкие, надобно будет приготовиться к борьбе на жизнь и смерть, что враги будут не извне, восстанут чада на родителей, родители на чада, враги человеку домашние его, надобно быть ко всему готовым, на все решиться. Иначе лучше совсем не начинать дела. Следовательно, каких же требует ненавидеть родителей? Всех ли вообще и непременно? Конечно, нет; зачем ненавидеть родителей христианских? Они идут одним с нами путем и не только не останавливают, но еще руководят в следовании за Иисусом Христом. Очевидно, разумеются и родители, которые препятствуют учению евангельскому, становятся между нами и Иисусом Христом и в то время, как Он отверзает нам двери рая, влекут в ад к диаволу. Повелевает, говорит святой Иоанн Златоуст, не просто возненавидеть; ибо это совершенно противозаконно; но если кто из них скажет, чтобы ты любил его более, нежели Меня, то в сем случае возненавидь его.
Но говорят еще: зачем же ненавидеть и в таком случае? Не лучше ли молиться за родителей, даже нечестивых? Зачем эта ненависть, столь противная для доброго сердца? Спаситель Сам объяснил, как понимать слово: ненависть — сказав после приведенной притчи о строящейся башне и царе, готовящемся к войне: так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником (Лк. 14:33). Следовательно, слово ненавидеть имеет тот же смысл, что и слово отрешиться, то есть не быть привязанными — оставить. Этого уже и довольно для благонамеренной любознательности, тем более что и другие евангелисты в таких же выражениях передают подобное место. Но если кто и за всем тем продолжает спрашивать, зачем Иисус Христос употребил именно это слово: ненавидеть, почему с первого раза не сказал: оставить родителей, или отрешиться от родителей, тому скажем, что Спаситель иногда требовал еще более важного, требовал погибели, да еще чего? Погибели души. Вот это место: иже погубит душу свою Мене ради и Евангелия, той спасет ю (Мк. 8:36; ср. 12:2).
Что ж? Назовете ли Иисуса Христа губителем душ? Нет, Он все остается Спасителем и в этом случае столько же, как и всегда. Не видите ли, что в сих же словах, почти рядом со словом погибель, стоит слово спасение, что погубить требуется для того, чтобы вернее спасти, что погубить душу значит только уничтожить в ней все привязанности, все дурные страсти, которые препятствуют ей приблизиться к Богу, источнику жизни и спасения. То же надобно сказать и об ненависти к родителям. Напрасно боятся этой ненависти; она еще не злоба. Ненависть христианина не обнаруживается в тех разрушительных явлениях, которые сопровождают ненависть, внушаемую духом мира; она разрушает только злое, но спасает доброе. Если, по несчастью, христианин должен будет возненавидеть родителей, это значит, что он будет в них ненавидеть только врагов Христовых, и притом до тех пор, пока они остаются ими. Он будет противиться их незаконным повелениям — может быть, и обличит их, может быть, и удалится и скроется от них из любви к Иисусу Христу, Которого они не любят; но в то же время не упустит возможных и приличных способов обратить их на путь истинный и не усомнится молиться о спасении душ их, о вразумлении и просвещении их свыше, особенно когда их вражда к Иисусу Христу есть следствие каких-нибудь заблуждений и предрассудков, вражда бессознательная, нелепая, и уж поверьте, где дело дойдет до лишений, до страданий, до потерь, все они останутся на стороне ненавидящего, а не того, которого христианин будет ненавидеть. Страдать будет он — это любимая доля христианина в сей жизни; и первое страдание, которое он испытает, состоит в том, чтобы отказаться от любви к родителям вопреки побуждениям своего сердца. Всего лучше можно видеть ненависть христианина в жизни святых и особенно мучеников. Они ненавидели мир, но за него молились, его просвещали. Они сражались с гонителями христианства, сражались до крови, посрамляли и побуждали их, и в то же время оставались кроткими, как агнцы. Так чувства христианина отличаются от чувств мира, хотя и носят одно название: он и радуется с трепетом, и в плаче находит утешение; и смирением возносится, и в ненависти любит.
Может быть противоречащим то, каким образом заповедуется ненависть к родителям и близким родственникам нам, которым дана заповедь любить даже врагов? И действительно, Истина о жене говорит: Еже Бог сочета, человек да не разлучает (Мф. 19:6). И Павел говорит: Мужие, любите своя жены, якоже и Христос возлюби Церковь (Еф. 4:25). Вот ученик повелевает любить жену, тогда как Учитель говорит: Кто не возненавидит жену, не может Мой быти ученик. Неужели одно возвещает Судия, а о другом вещает Проповедник? Или мы можем вместе и ненавидеть, и любить? Но если мы вникнем в силу заповеди, то можем делать то и другое чрез разделение, так что будем любить тех, которые близки к нам, и, ненавидя и бегая, не будем знать тех, которые враждебны нам на пути Божием. Ибо как бы чрез ненависть любят того, кого не слушают мудрствующего по плоти, когда он внушает нам нечестие. Но чтобы показать, что Господь производит эту ненависть к ближним не от расположения душевного, а от любви, Он тотчас присовокупил, говоря: Еще же и душу свою. Итак, нам заповедуется ненависть к ближним и к душе своей. Следовательно, тот любя должен ненавидеть ближнего, кто ненавидит его так, как самого себя. Ибо мы ненавидим душу свою тогда, когда не последуем ее пожеланиям, когда боремся с ее услаждениями. Итак, она как бы чрез ненависть бывает любима, когда, будучи презрена, направляется к лучшему. Именно так должны мы выражать свою ненависть к ближним, чтобы и любить в них то, чем они суть, и ненавидеть то, чем они препятствуют нам на пути Божием.
Известно, что когда Павел шел в Иерусалим, тогда пророк Агав взял его пояс и связал им себе руки и ноги, говоря: Мужа, егоже есть пояс сей, тако свяжут его во Иерусалиме (Деян. 21:11). Что же говорил тот, кто совершенно ненавидел душу свою? Аз не точию связан быти хощу, но умрети во Иерусалиме готов есмь за имя Господа Иисуса (13); ниже имам душу свою честну себе (Деян. 20:24). Вот как апостол любя ненавидел и ненавидя любил свою душу, которую желал предать смерти за Иисуса, чтобы воскресить ее к жизни от смерти греха. Итак, это понятие о ненависти к себе самим перенесем на ненависть к ближнему. Надобно любить каждого в этом мире, не исключая и врага; но на пути Божием не надобно любить врага, хотя бы он был и родственник. Ибо, кто сильно желает вечного, тот должен быть на том пути Божием, на который вступает, без отца, без матери, без жены, без детей, без родных, без себя самого, чтобы тем вернее знать Бога, чем менее помнит о ком-либо в деле благоугождения Ему. Ибо много значит, когда плотские страсти рассеивают внимание ума и затмевают его проницательность; но мы не терпим от них вреда, если держим их в стеснительном положении. Итак, надобно любить ближних; любовь должна быть простираема на всех ближних и дальних: однако ради этой любви не должно уклоняться от любви к Богу.
Но как должно выражать эту самую ненависть души, Истина объясняет далее, говоря: Иже не носит креста своего и в след Мене грядет, не может Мой быти ученик. Потому что крест называется от крестования. И мы носим крест Господень двумя способами: или умерщвляя плоть воздержанием, или считая крайность ближнего своею собственною, по сочувствию. Ибо тот, кто выражает скорбь о чужой крайности, тот носит крест в душе. Но надобно знать, что есть люди, которые употребляют воздержание плоти не ради Бога, а ради тщеславия. И есть много таких, которые выражают сочувствие к ближнему не по духу, а по плоти, для того, чтобы содействовать ему не в добродетели, но как бы в виновности. Итак, эти люди, хотя и кажутся несущими крест, однако не следуют за Господом. Поэтому та же самая Истина справедливо говорит: Иже не носит креста своего и в след Мене грядет, не может Мой быти ученик. Ибо нести крест и идти вслед за Господом значит или умерщвлять плоть воздержанием, или проявлять сочувствие к ближнему, по желанию вечной цели. Но кто показывает это ради временной цели, тот хотя и носит крест, но отказывается идти вслед за Господом.
Но поелику даны высокие заповеди, то тотчас присовокупляется сравнение от устрояемой высоты, когда говорится: Кто бо от вас, хотяй столб создати, не прежде ли сед разчтет имение, аще имать, еже есть на совершение: да не, когда положит основание и не возможет совершити, вси видящии начнут ругатися ему, глаголюще, яко сей человек начат здати, и не может совершити. Мы должны наперед обдумывать все, что делаем. Ибо вот, по слову Истины, тот, кто строит башню, наперед готовит сумму на построение. Итак, если мы желаем построить столп смирения, то должны наперед приготовить себя к неприятностям века сего. Но между земным и небесным строением различие состоит в том, что земное строение устрояется собиранием издержек, а небесное строение — раздаянием имущества.
Но поелику сравнение сделано от постройки здания, то теперь присовокупляется подобие от меньшего к большему, чтобы можно было от меньших вещей заключать к большим. Ибо далее следует: или кий царь идый ко иному царю снитися с ним на брань, не сед ли прежде совещавает, аще силен есть срести с десятью тысящ грядущего со двемадесять тысящами нань: аще ли же ни, еще далече ему сущу, моление послав молится о смирении. Царь против царя, равный против равного, идет на войну, однако если сознается, что он не может противостоять, то отправляет посольство и просит мира. Итак, какими слезами должны испрашивать себе пощады мы, которые на оном страшном испытании явимся на суд с Царем своим, не равные с равным, но которых и состояние, и слабость, и все, от чего зависим, являют низшими?
Но, быть может, мы виновность в злом делании очистили и все внешнее нечестие устранили от себя; но ужели этого нам достаточно для того, чтобы дать отчет в нашем помышлении? Ибо с двадцатью тысячами называется идущим тот, против которого недостаточен идущий с десятью тысячами. Потому что десять тысяч к двадцати относятся так же, как единица к двум. А мы, если и много успеваем, то едва сохраняем в порядке только внешние дела наши. Ибо хотя похоть плоти и умерщвлена уже, но из сердца еще с корнем не вырвана. А Тот, Кто грядет на суд, судит вместе, как внешнее, так равно и внутреннее, разбирает дела, равно как и помышления. Итак, грядет с двумя против одного Тот, Кто будет вместе за дела и помышления судить нас, едва приготовленных одними делами. Итак, братие, что надобно делать нам, если не то, что, видя невозможность устоять с одинаковым войском против Его двойного, послать к Нему, еще далеко находящемуся, посольство и просить о даровании мира? Ибо далеко находящимся называется Тот, Кто еще не является присутствующим на суде. Пошлем к Нему посольство — слезы наши, дела милосердия, — возложим на алтарь Его жертвы умилостивления, сознаемся, что мы не можем на суде стязаться с Ним, помыслим о могуществе Его и будем умолять о даровании нам мира. Бот в чем состоит наше посольство, которое умилостивляет грядущего Царя. Подумайте, братие, как благоснисходительно то, что Могущий стеснить нас Своим пришествием медлит этим пришествием. Пошлем к Нему, как сказали мы, посольство со слезами, дарами и священными жертвами. Ибо единожды принесенная ради нашего очищения жертва святого алтаря со слезами и умилением души умоляет за нас; потому что Тот, Кто, Сам Собою воскресши от мертвых, уже не умирает, чрез нее доселе еще страдает за нас в Своем Таинстве. Ибо сколько раз мы приносим Ему жертву страдания Его, столько раз возобновляем страдание Его для себя, ради очищения нашего.
Чему научить хочет нас Господь примерами, после которых присовокупляет: Тако убо всяк от вас, иже не отречется всего своего имения, не может быти Мой ученик? (Лк. 14:33.) Ибо если хотяй столп создати или снитися со иным царем должен приготовиться или к созиданию, или к войне, и когда он не в состоянии, можно ему или в самом начале не класть и основания, или просить о мире, то и возжелавший стать учеником Господним не должен ли отречься, а когда примечает, что ему трудно на это решиться, позволительно ли ему с самого начала не делаться учеником Господним?
Цель у Господа в этих примерах не та, чтобы отдать на волю, стать или не стать учеником Господним, но та, чтобы показать невозможность благоугодить Богу среди душевных развлечений, при которых душа подвергается опасности быть уловленною кознями диавольскими и оказывается достойною поругания и смеха за недовершение того, чего, как казалось, домогалась. Пророк, молясь, чтобы не потерпеть сего, сказал: да не когда порадуютмися врази мои: и внегда подвижатися ногам моим, на мя велеречеваша (Пс. 37:17).
Добро есть соль: аще же соль обуяет, чим осолится? Соль — ученики Господа, которые, преподавая Его наставления людям, истребляли нравственную в них гнилость. Если такое преподавание назовем просвещением, то и титло соли должно тоже перейти на это последнее. Затем все изречение будет в таком виде: добро есть просвещение, но если просвещение обуяет, то к чему оно гоже? Брось его!.. Просвещение действует, как соль, когда оно исполнено начал и элементов учения Господня, когда само состоит в ученичестве у Господа; а коль скоро оно отступает от этого направления и вместо уроков Господних усвояет себе чуждые учения, тогда оно обуевает само и становится непотребным, само заражается гнилостью заблуждения и лжи и начинает действовать уже не целительно, а заразительно. История подтвердила и подтверждает это повсюдными опытами. Отчего же никто не внимает опыту? Враг на всех наводит мрак, и всем думается, что то и светло, когда в учениях держатся подальше от учения Господня.
В этой притче Господь Иисус выразил ту мысль, что грешник кающийся дороже Ему гордых праведников и что Он пришел привести не этих праведников, а грешников к покаянию. Для наглядного выражения этой мысли Господь в сказанной притче представляет Себя под образом пастыря, который, потеряв из сотни своих овец одну, ушедшую из стада, бросает в пустыне 99, ищет ее и, если найдет (Мф. 18:13), берет ее с радостью на плечи и, пришедши домой, к участию в своей радости о найденной овце приглашает друзей и соседей. Глаголю вам, — заключает притчу Спаситель, — яко тако радость будет на небеси о единем грешнице кающемся, нежели о девяти десятих и девяти праведниках, иже не требуют покаяния, то есть о мнимых праведниках, самодовольно почитающих себя не нуждающимися в покаянии (Лк. 15:7). Все черты притчи глубоко трогательны. Овца заблудшая и обретенная — образ грешника, взысканного благодатию и спасенного. И какой выразительный образ! Овца, убежавшая из стада, скрывшаяся от надзора пастуха, есть самое жалкое животное. Она подвергается опасности попасть туда, где нет ни корма, ни воды, затеряться в непроходимой лесной чаще или в трущобе и сделаться добычею хищного зверя. Подобно сему и душа, удалившаяся от Господа, источника истины и благодати, есть несчастное существо: она обрекает себя на жертву всякого рода заблуждениям, подвергается владычеству страстей, терзающих своих рабов пуще лютого зверя, делается легкою добычею духовного льва — диавола, всюду ищущего, кого бы поглотить. Но чем жалче положение души, удалившейся от Господа и блуждающей по распутиям греха, тем трогательнее попечение о ней Господа. Подобно пастуху, который, заметив пропажу одной овцы, оставляет свое стадо и идет искать заблудшую, милосердый Пастырь душ тщится спасти от погибели падшую душу. Он преклонил небеса, где служат Ему тьмы верных Ему овец — святых ангелов, сошел на землю для того, чтобы обрести заблудшую овцу — род человеческий. Сего мало — Он и по совершении дела искупления крестною смертию, воскресением и вознесением на небо продолжает с высоты святыя Своея призирать на каждого грешника, удалившегося от указанных ему путей спасения. Какие же Он употребляет средства, чтобы спасти грешную душу, блуждающую на путях погибели? Он зовет ее к Себе то крепким, то иногда грозным голосом. Он старается внушить ей, как опасно ее положение, чрез совесть, чрез писанное слово Свое, чрез пастырей Церкви, чрез беседы людей, опытных в духовной жизни, чрез обстоятельства жизни — благоприятные, располагающие к благодарности Богу, или неблагоприятные, располагающие к смирению и покаянию. Как поступает небесный Пастырь с душою, откликнувшеюся на Его зов? В притче о заблудшей овце сказано, что пастырь, если найдет ее, берет ее на свои плечи с радостью. Овца от долгого блуждания утомилась и не в состоянии следовать за пастухом — и вот он сам несет ее домой. Подобно сему поступает Господь, когда обретает заблудшую душу. Она обнаружила уже готовность идти за Пастырем, ей нужно теперь начать подвиги покаяния. Но на первых порах для нее трудны эти подвиги, нелегко вдруг расстаться с прежнею жизнью в удалении от Бога и от духовного стада. И вот милосердый Пастырь облегчает ей этот труд Своею укрепляющею благодатию. Призывая к Себе всех труждающихся и обремененных греховною ношею, Он обещает упокоить их. И Его обещание не ложно. Стоит только грешнику остановиться на пути греха и погибели и сделать первый шаг назад — и ему готова помощь в дальнейшем движении. Он уже не один пойдет по новому пути, а со Христом — Пастырем; будет претыкаться и падать — Христос будет брать его на Свои рамена, ободрять и утешать его, посылать в его сердце умиление и радость в молитве, благословлять победою над искушениями, делать нечувствительными для него даже внешние страдания. В притче о заблудшей овце сказано, что пастырь, нашедши ее, не только сам радуется о ней, и притом более, чем о девяносто девяти не заблудившихся, но приглашает еще друзей и соседей разделить с ним радость. Но если так радуются на земле по случаю отыскания бессловесной твари, то не наипаче ли радуются по случаю обретения и спасения заблудшего разумного существа? Радуется о нем Пастырь душ, а с Ним не могут не радоваться Его друзья и соседи — небожители, присно близ Него живущие на небесах. Любящим свойственно принимать к сердцу все, что радует и огорчает любимого. Кто же больше небожителей любит Господа? Могут ли они не радоваться по самой любви к заблудшему и потом обретенному любовью Господа грешнику? Только злым, как современные Христу, враждовавшие против Него книжники и фарисеи, свойственно относиться безучастно к судьбе ближнего, добрым же и святым свойственно радоваться с радующимися и плакать с плачущими. Но почему же на небесах радуются больше об одном покаявшемся грешнике, чем о девяносто девяти праведниках? Не справедливее ли за них больше радоваться? Но какие эти праведники разумеются в притче? Это, по словам притчи, не имеющие нужды в покаянии. Истинные ли они праведники? Нет — истинные праведники, пока живут на земле, всегда имеют и чувствуют нужду в покаянии. Нет ни одного праведника, который бы сознавал себя чуждым греха. Безгрешных на земле нет. Стало быть, девяносто девять праведников, о которых идет речь в притче, суть мнимые, фальшивые праведники, гордые сознанием, будто в нравственном отношении они несравненно лучше прочих, будто своими делами они вполне заслужили благоволение Божие. Им ли чувствовать нужду в покаянии? О таких праведниках не радоваться, а скорбеть остается. Они далеки от спасения, потому что далеки от покаяния. Скорее раскается величайший грешник, самою крайностью своих греховных безобразий приводимый к сознанию своей виновности, чем они.
Драхма — это небольшая серебряная монета с царским на ней изображением. У одной женщины было 10 драхм. Одну из них она затеряла. Сумма небольшая, но женщине жалко лишиться ее. И вот она зажигает свечу, метет комнату и тщательно ищет в сору затерянную мелкую монету, пока не найдет ее. Ей удается отыскать; она радуется и созывает подруг и соседок, чтобы с ними поделиться своею радостью. Так, говорю вам, — заключает притчу Господь, — бывает радость у ангелов Божиих об одном грешнике кающемся. Цель притчи одинакова с целью притчи о заблудшей овце. Эта цель состоит в том, чтобы показать, как дорого пред Богом и ангелами обращение грешника и почему Господь так заботится о грешниках. Под образом женщины, потерявшей и нашедшей драхму, представляется Сам Господь Иисус, с материнскою заботливостью взыскующий погибающую душу. Под драхмою, украшенною изображением царя, разумеется душа, украшенная образом и подобием Божиим и через то по самой природе возвышенная пред всеми земными тварями. Как носитель образа Бога Вседержителя, человек поставлен царем и владыкою над ними: ему отдана во власть вся земля со всеми земными тварями. Но человек не сохранил своего достоинства. Самоугодие и страсти помрачили в нем черты образа Божия, и тот, кто по силе напечатленного в нем образа Божия немногим чем умален пред ангелами, уподобился скотам несмысленным. Скот знает одни физические потребности — он не имеет разума, чтобы разуметь Творца, не имеет духовного чувства, чтобы умиляться при виде дел Божиих, возвещающих совершенства Его, напечатленные в творении, не имеет совести, чтобы отличать добро от зла, и потому, если убьет человека, не поймет, что это злодеяние. До подобного состояния доходили или по крайней мере близки были к нему люди, жившие плотскою жизнью, так что было в истории человечества время, когда Сам Господь назвал их плотию по отсутствию в них признаков духовной жизни (Быт. 6:3). Самая религия у большей части языческих народов носила плотской характер, требуя от людей одних телесных действий благочестия. Человек погибал, но Господь сжалился над Своим созданием, ниспадшим с высоты богоподобия до скотоподобия, все же однако не утратившим человеческой природы. Образ Божий затмился в душе человека, как затмевается изображение на запачканной и потертой монете, но еще не уничтожился. И вот, Сам Единородный Сын Бога Отца, сый Сияние славы Его и точный образ существа Его, для обновления образа Божия в человеке снисходит с неба на землю и взыскует погибающее создание с такою же заботливостию, с какою женщина отыскивает потерянную драхму. Для обретения духовной драхмы Он не жалеет никаких усилий и жертв — даже Кровь Свою проливает за нее на кресте. Но прежде чем принести эту бесконечной цены жертву, Он подобно женщине, ищущей со свечою драхму, вносит свет Своего учения в ту духовную тьму заблуждений и пороков, в которой погружена была душа. Она отпала от истины, составляющей необходимую черту образа Божия, состоящего в праведности и святости истины (Еф. 4:24). И вот Господь, восстановляя в человеке первоначальный образ, озаряет его светом истины. Он проповедует ее во все время общественного Своего служения, но еще до вступления Его в это служение Ему предшествует с проповедью покаяния и светом ее приготовляет к принятию Его людей, ходивших во мраке лжи и пороков, святой Иоанн Предтеча: он был поистине светильником горящим и светящим среди этого мрака (Ин. 5:35) и яркостью своего света разрежал этот мрак и указывал им путь к выходу из него. Крестная смерть Спасителя, сходившего даже, когда тело Его лежало во гробе, со Своею душою во ад для обретения погруженной во глубине его драхмы, увенчала дело спасения человека: ради этой искупительной смерти дарованы человеку все благодатные силы и средства для обновления его по образу Создавшего его и для избавления от вечной погибели.
По какому случаю и с каким намерением произнес Господь притчу сию? Бяху, повествует евангелист Лука, приближающеся к Нему вси мытарие и грешницы послушати Его: и роптаху фарисее и книжницы, для которых было странно и казалось даже преступлением, яко Сей грешники приемлет и с ними яст (Лк. 15:1–2).
К сим-то гордым законникам и мнимым праведникам Господь произнес, во-первых, притчу об овце погибшей и потом обретенной пастырем, во-вторых — притчу о потерянной и также найденной драхме, а наконец, и притчу о блудном сыне. Кто не видит, что все притчи сии имеют одну главную цель — показать, как драгоценно пред очами небесной любви спасение грешников? Господь как бы защищает мытарей и грешников кающихся от холодного презрения фарисейского; Он показывает, что все они — кающиеся — состоят под Его милосердым покровительством и всем им отверсты объятия бесконечной любви Божией. Посему в притче о блудном сыне нельзя не узнать историю грешника, обращающегося к Богу. Изображена так живо, так естественно, что всякий, сознающий виновность свою пред Богом, не может без глубокого чувства и воздыхания повторить слова блудного сына: Колико наемником отца моего избывают хлебы, аз же гладом гиблю?
О, если бы также каждый дал в сердце своем все пространство чувству покаяния! сердце его верно излилось бы в сих же словах блудного сына: Отче, согреших на небо и пред тобою, и уже несмь достоин нарещися сын твой! Кто же после сего будет упоминаемый в притче сын старший, всегда живущий в дому отца и, казалось бы, столь много ревнующий о чести отца своего? Он хвалится своею верностью и заслугами пред отцом: Се толико лет, говорит, работаю тебе, и николиже заповеди твоя преступих, — а брата своего с жестокостью укоряет и готов отогнать от дому родительского. Кто же это, как не фарисей, хвалившийся своею праведностью, а мытарей и грешников почитавший совершенно погибшими, недостойными никакого милосердия?
Итак, притча о блудном сыне долженствовала принести величайшее утешение мытарям и грешникам, приближавшимся ко Спасителю, а вместе вразумить и смирить гордых фарисеев, осуждавших милосердие Господа к грешникам. Но нельзя ли находить в сей притче еще обширнейшего значения? В двух сынах, здесь описанных, некоторые видят также образ двух частей рода человеческого — иудеев и язычников. И действительно, в истории блудного сына можно усматривать историю язычества.
Было время, когда весь род человеческий составлял одно великое семейство, которое на одном языке прославляло единого Отца Бога. Что заставило многих отделиться от истинно верующих? Страсти, например, гордость при столпотворении Вавилонском, плотоугодие, корыстолюбие и дух преобладания при Аврааме и Моисее. Но, отделившийся от достояния Божия, блудный сын остался ли без всяких средств для жизни духовной? Нет, удалившись от дома праотцев, народы унесли с собою не только закон Божий в сердце, но и многие священные предания; только все сии сокровища скоро были утрачены или были употреблены во зло — предания смешаны с вымыслами развращенного сердца, закон Божий затмился в душах, и таким образом не умедлил явиться у язычников ужасный голод — глад не хлеба, а истинного слова Божия. Что ж делают они при такой скудости средств благодатных? Прилепляются к чуждому властелину, чтобы чем-нибудь напитать дух свой. Этот властелин был диавол, а рожцы, коими питались язычники, было то ложное откровение, какое дал он им и которое довело их до состояния скотского. Чувствовали ли они это свое бедствие? По крайней мере некоторые умнейшие язычники чувствовали, видели нелепость идолопоклонства и старались заменить религию системами философскими, кои казались им более питательными для духа. Наконец — это особенно заметно около времен Христовых — возбуждается в народах весьма сильное, почти всеобщее желание и ожидание лучшего. Тогда-то многие из язычников, многие даже города и целые народы языческие по гласу проповедников Евангелия совершенно познают свою бедность и обращаются к Отцу; тогда торжественно приемлется в отеческий дом блудный сын, тогда оживает мертвый, обретается погибший — язычники делаются избранным народом Божиим, царским священием, языком святым, людьми обновления — иже иногда не людие, ныне же людие Божии, иже не помилованы, ныне же помиловани (1 Пет. 2:9–10).
Что ж тогда делает старший сын Израиль? В самом начале обращения язычников не только необращенные иудеи смотрели на христиан из язычников оком враждебным, но и обращенные не хотели признавать их своими братьями (Деян. 11:2–3). Разгневайся старший сын и не хотяше внити. Вот изображение нынешнего состояния Израиля! Зараженный древним предрассудком — думая, что ему одному принадлежит Царство Божие, он гневается на всех верующих, гневается как бы на Самого Отца Небесного, зовущего к Себе всех, и не хочет внити в Царство Христово. Отец же его исшед моляше его. Это моление, это убеждение Отца продолжается доселе; но как мало оно действует в сердцах ожесточенных! Будет, однако, время, как уверяет апостол Павел, когда и этот сын послушает Отца, соединится с братом своим. Приидет от Сиона Избавляяй и отвратит нечестие от Иакова (Рим. 11:26).
Под именем Отца в притче разумеют вообще Бога, Который хочет всем спастися и в разум истины приити, а некоторые Самого Иисуса Христа, Богочеловека, Который в самом начале проповеди призывал всех к покаянию, Который и ныне, хотя мы удаляемся от Него, не престает призывать нас: Обратитеся, говорит, сынове отступившии (Иер. 3:13). В образе двух сынов, старшего и меньшего, одни видят народ иудейский и народы языческие, а другие в лице первого сына находят изображение тех праведников, которые исполняли закон как фарисеи и книжники, а в лице второго — обращающихся грешников.
Имение, которое разделил Отец сыновьям Своим, значит как свободную волю и другие естественные силы, употребляемые грешниками во зло, так и благодатные силы и самые добродетели, которые все теряет тот, кто, не имея твердости в благочестии, увлекается силою своих страстей и похотей. Отец Небесный всем подает необходимые для нас дары Свои, как в порядке естественном — ибо солнце Свое сияет на злыя и благия, — так и благодатном, предлагая всем средства спасения.
Что значит отшествие младшего сына на страну далече? Это — удаление от Бога или оставление прямого пути спасения, это — своеволие и забвение наших обязанностей к Богу. «Удаляемся от Бога не местом, — говорит святой Иоанн Златоуст, — но делами. Ибо первое невозможно, как сказано у пророка: Камо пойду от Духа Твоего и от лица Твоего камо бежу! (Пс. 138:7). Но грехи наши разлучают нас от Бога».
В удалении от дома отеческого по расточении всего имущества блудный сын терпит страшный голод и другие бедствия. Это указывает на крайнее, беспомощное состояние того, кто предал себя своеволием рабству диавола. Что такое рожцы, пища скотская, которыми желал насытиться развратный юноша? По изъяснению святого Кирилла (Александрийского), это лживые учения у язычников, которыми они думали заменить потерянное ими учение веры истинное; это также плотские удовольствия, которые не насыщают душу, а только раздражают и мучат.
Кого разуметь под именем наемников и рабов Отца? Рабы, говорит святой Максим, те из верных, которые, побуждаемые страхом наказаний, соблюдают заповеди Господни, а наемники — это делатели, в ожидании обещанных благ переносящие тяготу дней и зной, то есть все искушения и бедствия. От тех и других отличаются сыны, которые не по страху угроз и не по ожиданию наград, но по врожденному стремлению к добру постоянно обращены к Богу и никогда не оставляют Его.
Отец Сам течет на встречу сыну, нападает на выю его и лобзает его. «Дивное дело! — восклицает святой Иоанн Златоуст. — Отец предваряет прошение сына и сам сретает его. Так-то милосердие Божие ожидает и предваряет наше покаяние!»
Согреших на небо, говорит кающийся. Против неба согрешает тот, кто презирает блага небесные, предпочитая им земные удовольствия (слова Тита, еп. Бострийского).
«Что же Отец? — говорит Иоанн Златоуст. — Ничего на это не отвечал, а обратил речь к служителям. Какое значение этой загадки! Кающийся много молится, но, не получая ответа словесного, видит милосердие на самом деле».
Облечение раскаявшегося сына в одежду первую, подаяние перстня на руку его и сапог на ноги, потом приготовление пира — все это вообще есть изображение торжества у Бога и ангелов Его при обращении грешника. Это показывает, что грешник чрез покаяние возвращается не только в прежнее состояние, но еще в лучшее. В частности, под именем одежды первой разумеется благодать Божия, какую получаем во святом крещении, то есть вместо бани возрождения Бог чрез покаяние дарует нам также возрождение, и слезы покаяния очищают все наши скверны. Сверх одежды дается перстень — это знак печати Духа, или восприятие образа и подобия Божия; это также залог благ небесных. Даются сапоги на ноги, да обратившийся смело попирает главу змия и да будет всегда готов возвещать Евангелие мира (так изъясняют Астерий, еп. Амасийский, и Григорий Нисский).
Что значит телец упитанный? Это Сам Христос, говорит святой Кирилл, Который называется непорочным Агнцем, вземлющим грехи мира, и тельцем, — потому что принял животную плоть (хотя исполнил ее светлостью Божества); и называется тельцем упитанным (уготованным), ибо таинство воплощения для восстановления мира было предопределено, и Христос предан в жертву, которой причащаются все воскресающие от смерти греховной.
Притча, наконец, представляет старшего сына ропщущим на отца за то, что он с такою радостью и почестью принял младшего сына, расточившего все имение, ему данное. Это, по учению Иоанна Златоуста, приточное изъяснение того, как велика честь, которой удостаивается грешник покаявшийся: она так велика, что может быть предметом зависти для тех, которые не имеют нужды в покаянии. По мнению святого Максима, Господь, разумея в лице младшего сына мытарей и любодейц, а под образом старшего — фарисеев, почитающих себя праведными, как бы так говорит к последним: пусть вы поистине праведные и не преступили ни одной заповеди; но ужели не должно принимать тех, которые обращаются от грехов? Словом, притча научает тому, что не должно презирать грешников, и направлена против фарисеев, которые обвиняли Иисуса Христа за то благоволение, какое оказывал Он мытарям.
Итак, пусть кто-либо негодует на то, что ты (кающийся) так легко и скоро получаешь прощение; Сам Отец защитит тебя и скажет: Возрадоватися подобаше, яко брат твой сей мертв бе, и оживе, изгибл бе, и обретеся (слова Василия Великого).
Но подражай блудному сыну и в том, что он, возвратясь к отцу, более не отходил от него, а навсегда остался в дому его. Носи только ту одежду, которую Он дал тебе; ибо что кроме истины познается, то заблуждение, а не знание. Храни также перстень, как печать против диавола, и сапоги, да не повредит тебе змий и не низвержет тебя на землю. После покаяния возлюби благочестие. Ты имеешь евангельскую радость; пребывай в ней и наслаждайся дарами. Питайся Тельцем, за тебя закланным, и пиршествуй духовно после того, как ты, умерший прежде, воскрешен Его смертию и Воскресением (Тит, еп. Бострийский).
Кого представляет сия притча под образом отца? Бога в отношении в человекам. Как сын имеет жизнь от отца по рождению, так всякий человек имеет бытие и жизнь от Бога по сотворению. Как сын при отце все, что имеет, имеет от отца; так всякий человек все, что имеет, первоначально имеет от Бога.
Кого изображает притча в лице и действиях младшего сына? Человека грешника. В каких бы ни был летах возраста, незрел духовным возрастом, неоснователен, легкомыслен тот сын, который не понимает счастья быть близ сердца доброго отца, под мирным кровом дома его и хочет удалиться без нужды, для того только, чтобы жить по своей воле. Подобно сему всегда незрел духовным возрастом, неоснователен, легкомыслен грешник, который не хочет признать блаженства быть с Богом посредством веры, молитвы, любви, жить в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного (Пс. 90:1) и удаляется от воли Божией, чистой, святой, блаженнотворной, в свою волю, плохую, нечистую и посему самому уже несчастную.
Что значит в притче взятие и присвоение младшим сыном своей части отеческого имения? Сим изображено начало греховного состоянии, когда человек на то, что имеет от Отца Небесного и от Его Провидения, перестает взирать как на дары Божии, а начинает смотреть как на свою собственность и с самоуслаждением думает: это моя способность, мое знание, мое искусство, мой подвиг, моя заслуга, мое достоинство, мое богатство; а за сим естественно последует то, что данные ему блага он и употреблять будет только для себя, а не для Бога.
Что значит удаление младшего сына от отца и дома его в чужую дальнюю страну? Удаление грешника от Бога. Как он удаляется? Очевидно не движением местным, потому что Бог вездесущ, но мыслию, волею, поступками нравственными.
Что дает разуметь притча, когда говорит, что младший сын на чужой стороне жил распутно и расточил имение? — Частью сим она буквально изображает жизнь некоторых грешников. О всех же вообще грешниках притча дает разуметь, что они, перенося свою любовь от предметов духовных и святых к чувственным и греховным и к сим прилепляясь мыслями, желаниями, делами, чрез сие прелюбодействуют от любви Божией. Сластолюбивый расточает сокровище здравия. Гордый неприметно расточает злато душевных сил, даже до лишения ума.
Что значит в притче голод в чужой стране, постигший и удалившегося туда от дома отеческого сына? Сим означается то, что в мире греховном человек-грешник только на краткое время может находить услаждение чувственное; но вскоре ощущает глад душевный, потому что греховный мир предлагает только тленные, скоро исчезающие услаждения, но душа человеческая нетленная нетленной и пищи требует.
Кто житель страны, который послал несчастного сына пасти свиней? Это диавол. Когда греховные желания закоснением и привычкою усиливаются и умножаются, а средства удовлетворения их оскудевают и самое удовлетворение наскучивает, тогда настает для грешника мучительный, неутолимый глад, и сим искуситель пользуется, чтобы решительнее уловить его в свою волю (2 Тим. 2:26) и заставить голодного пасти свиней, то есть непрестанно питать чувственные скотские похоти и в то же время чувствовать их низость, грубость и неудовлетворительность.
Изобразив крайнее бедствие грешника, притча показывает далее, как может он возникнуть от диавольския сети и освободиться от порабощения греху.
Заблудший сын пришел в себя. Это — начало обращения грешника к Богу. Прежде блуждал он мыслями и желаниями вне себя, по предметам своих страстей и похотей и, когда скучал от их неудовлетворительности, в них же искал для себя новых обаяний. Счастливо для него крайнее бедствие вне, которое обращает его внутрь. Вошед в себя, он яснее сознает, чего требует душа его и как многого ей не достает; воспоминает Отца Небесного и блага, которых лишился чрез удаление от Него, и решается возвратится к Нему, то есть оставить жизнь греховную и жить по заповедям Божиим.
Заблудший, но раскаивающийся сын не имеет уже притязания на достоинство и права сына и хочет довольствоваться состоянием наемника в доме отца. Сим изображает притча смирение кающегося грешника.
Заблудший сын, как скоро вразумил себя о потребности обращения, действительно пошел и приблизился к отцу. Чрез сие учит притча, что доброе намерение тогда спасительно, когда неуклонно и неленостно приводится в исполнение.
Отец встречает и ущедряет возвращающегося от заблуждения сына. Это светлый образ дивного человеколюбия Божия к кающемуся грешнику.
Отец издали усматривает возвращающегося недостойного сына и идет навстречу ему. Бог провидит обращение грешника и сретает его предваряющею благодатию.
Еще только в сердце несет сын возобновляемую покорность отцу, как отец уже обнимает его и целует. Как скоро в сердце полагает грешник решительное намерение творить волю Божию — Бог уже начинает являть ему Свою близость и знамения Своего милосердия и любви.
Едва сын успел изрещи свое покаяние и самоотвержение: согреших: несмь достоин, — как отец, не допуская его нарещись наемником, дарует ему сыновнюю светлую одежду, перстень и обувь. Как скоро грешник в смиренном покаянии произносит на себя осуждение, Бог тайно на небесах, а на земли чрез служителя таинства изрекает ему прощение; утверждает его в чувстве смиренной преданности, устраняя от него чувство наемника, работающего только ради воздаяния; облекает его в сыновнюю светлую одежду оправдания Христова; дарует ему обручение Духа; дает его ногам готовность тещи по пути правды и спасения.
Отец ради погибшего и обретенного сына заклал тельца упитанного. Бог ради погибшего и взысканного им грешника предал Сына Своего в жертву спасения и в пищу жизни и веселия небесного.
Не один отец, но и весь дом исполняется радости о погибшем и обретенном сыне. Радость бывает на небесех о грешнице кающемся (Лк. 15:10).
Говорить ли теперь о старшем сыне, который был благоразумен, когда не пожелал оставить дом отца своего, но не таким явился, когда из радости отца извлек свою досаду, когда в спасении погибшего брата нашел свою обиду? Говорить ли о людях, которые хвалятся, что никогда не уклонялись от воли Божией и от заповедей Божиих, но которые прекословят воле Божией, милующей грешника, осуждают оправдываемого Богом и, высоко ценя свое исполнение обязанностей как заслугу и право на воздаяние, обнаруживают не сыновний, а наемнический дух? Таковы были древние фарисеи, которые и в дом отеческий — в Церковь Христову — не хотели войти, негодуя на то, что Христос приемлет грешников.
И рече юнейший отцу: отче, даждь ми достойную часть имения. В притче о блудном сыне заключается самый поучительный урок для юноши.
В самом деле, в блудном сыне мы видим полный характер ветреной юности: легкомыслие, необдуманность, страсть к независимости — словом, все, чем обыкновенно отличается большая часть юношей. Юнейший сын возрастал в доме родительском. Достигши юношеских лет, то есть того времени, когда человек начинает рассуждать, он уже возмечтал, что родительский дом для него тесен. Ему казалось неприятным жить под руководством отца и надзором матери, ему хотелось подражать своим товарищам, предававшимся шумным удовольствиям света. «Я, — рассуждает он, — наследник богатого имения. Не лучше ли будет, если я теперь же получу часть свою? Я могу распорядиться богатством иначе, нежели как распоряжается отец. Я постараюсь извлечь пользу из имения; я постараюсь купить на него множество удовольствий и прослыву богатым и знатным!» И легкомысленный юноша увлекся обманчивым блеском удовольствий света и решился свергнуть с себя иго послушания, решился удалиться из дома родительского.
Не подобные ли побуждения заставляют многих и ныне оставлять если не дом родителей земных, то дом Отца Небесного, то есть выходить из повиновения Святой Церкви?
Иго Христово для незрелых умов кажется трудным, и заповеди Его тяжкими. Они думают, что нет особенной нужды соблюдать то, что повелевает нам Бог и Его Святая Церковь. Можно служить, им кажется, Богу и не отказываться от служения миру. «Мы, — говорят они, — уже довольно крепки для того, чтобы противостать гибельным искушениям и соблазнам. Мы можем и сами твердо держаться истины и здравого учения. Дайте же нам насладиться теми преимуществами, коими одарена природа наша! Дайте нам усовершить свой разум многосторонними сведениями! Предоставьте нам самим укрепить свою волю среди искушений и соблазнов! И пусть чувство наше самым опытом убедится в гнусности порока!» Такие желания чем лучше той необдуманной просьбы, какую произнес юнейший сын отцу: Отче! даждь ми достойную часть имения?
И вот легкомысленный юноша перестает внимать заповедям и внушениям Святой Церкви. Перестает заниматься словом Божиим и учением святых отцов, а приклоняет слух свой к мудрованиям лжеименных учителей и убивает в этих занятиях самые лучшие часы своей жизни. Реже начинает посещать храмы Божии или стоит в них невнимательно, рассеянно. Не находит возможности прилежно заниматься благочестием и упражняться в добродетели, потому что большая часть времени употребляется на посещение зрелищ, общественных увеселений и т. п. Словом, с каждым днем все более и более предается миру и, наконец, отходит на страну далече.
К чему же приводит такое удаление от Святой Церкви? К тому же, к чему привело блудного сына удаление из дома родительского. Легкомысленные юноши очень скоро растрачивают прекрасные силы и способности души и тела и губят все, что было сделано ими доброго для времени и вечности. А между тем является глад крепкий на стране той; является пустота и недовольство — необходимые следствия шумных удовольствий; является жажда наслаждений, которая еще более усиливается от удовлетворения порочных страстей и, наконец, делается неутолимою. И как часто бывает, что несчастный миролюбец для удовлетворения своих страстей прибегает к занятиям низким и постыдным, которые не приводят его в себя, как блудного сына, и не возвращают на путь спасения, а довершают его погибель, временную и вечную!
Ст. 25–26. Бе же сын его старший на селе. Доселе шло в притче рассуждение о лице младшего сына, под которым должно разуметь мытарей и грешников, призываемых Господом к покаянию; в таинственном же смысле здесь пророчествуется о будущем призвании язычников. Теперь речь переходит к сыну старшему. Многие относят ее к лицу вообще всякого святого, другие собственно к иудеям. В отношении к святым истолкование не трудно, если принять во внимание слова: Никогдаже заповеди твоя преступих; но не согласно со свойствами святого то, что он завидует обращению брата. А что же касается до иудеев, то хотя зависть о спасении брата совершенно в их духе, но не приложимо к ним то, что говорит о всегдашнем соблюдении заповеди отчей.
Бе же сын его старший на селе, потея от труда в земных заботах, далеко удаленный от благодати Святого Духа и отчего совета. Это тот, который говорит: село купих, и имам нужду изыти и видети е: и молютися, имей мя отреченна (Лк. 14:18). Это тот, который купил пять супруг волов и под тяжестью закона наслаждается чувственными удовольствиями. Это тот, который, взяв жену, не может прийти на брак и, став плотию, никак не может соединиться с духом. Старшему сыну соответствуют в другой притче работники, посылаемые в виноградник в первый, третий, шестой, девятый часы, то есть по разновременным призывам, и негодующие за то, что с ними сравнены в плате работники одиннадцатого часа.
И яко грядый приближися к дому, слыша пение и лики. И призвав единого от отрок, вопрошаше, что убо сия суть. И ныне Израиль спрашивает, почему радуется Бог при принятии язычников; но отягченный завистью не может узнать отеческой воли.
Ст. 27. Он же рече ему, яко брат твой прииде, и закла отец твой тельца упитанна, яко здрава его прият. Причиной радости служит провозглашаемое на сей земле во славу Божию спасение язычников, спасение грешников: радуются ангелы, готова к радости и вся тварь; об одном только Израиле говорится:
Ст. 28. Разгневався же, и не хотяше внити. Гневается, что в его отсутствие был принят брат; гневается, что жив тот, кого он считал погибшим; и теперь стоит за дверями Израиль, и теперь, когда ученики слушают Евангелие в церкви, мать его и братья стоят за дверями, ища его (Мф. 12)!
Отец же его изшед моляше его. Как благой и милостивый, отец просит сына принять участие в домашней радости: просит Отец чрез апостолов; просит чрез проповедников Евангелия. Павел говорит об этом: Молим по Христе, примиритеся с Богом (2 Кор. 5:20). И в другом месте: Вам бе лепо первее глаголати слово Божие: а понеже отвергосте е и недостойны творите сами себе вечному животу, се обращаемся во языки (Деян. 13:46).
Ст. 29–30. Он же отвещав рече отцу: се толико лет работаю тебе. Отец милостиво молит о согласии, а он, следуя правде законной, не покоряется правде Божией. Но какая же правда более той правды Божией, которая прощает кающихся, принимает возвратившегося сына? Се толико лет работаю тебе, и николиже заповеди твоя преступих; как будто не было преступлением заповеди то самое, что он завидовал спасению другого, что хвалился правдою пред Богом, когда никто пред Ним не чист. Ибо кто может самодовольно признать себя обладателем чистого сердца, хотя бы и один день был жития его на земле? Давид исповедует: В беззакониях зачат есмь и во гресех роди мя мати моя (Пс. 50:7). И в другом месте: аще беззакония назриши, Господи, кто постоит? (Пс. 129:3). А упоминаемый в притче старший сын говорит, что никогда не преступал заповеди, тогда как столько раз предаваем был пленению за идолослужение! Се толико лет работаю тебе, и николиже заповеди твоя преступих. Относительно сего говорит апостол Павел: Что убо речем? яко языцы не гонящии правду, постигоша правду, правду же, яже от веры. Израиль же гоня закон правды, в закон правды не постиже: чесо ради? Зане не от веры, но от дел закона (Рим. 9:30–31). Таким образом, и о старшем сыне можно сказать, что он, по выражению апостола, обращался без преткновения в области правды, яже от закона: хотя мне кажется, что иудей больше тщеславится, чем говорит истину, подобно тому фарисею, который говорил: Боже, хвалу Тебе, воздаю, яко несмь якоже прочии человецы, хищницы, неправедницы, прелюбодее, или якоже сей мытарь (Лк. 18:11).
Спрашиваю тебя: не видишь ли ты, что то же самое, что фарисей сказал о мытаре, старший брат говорил о младшем: сей изъядый имение твое с любодейцами? На слова сына: николиже заповеди твоя преступих — отец ничего не отвечает; не утверждает, истинно ли сказанное сыном, но укрощает гнев его другим способом: Чадо, ты всегда со мною еси. Не сказал: ты говоришь правду, ты делал все, что я повелевал; но говорит: ты всегда со мною еси, — со мною посредством закона, которому ты подчинен; со мною, когда познаешь меня в пленениях; со мною не потому, что соблюдаешь мои заповеди, но потому, что я не позволил тебе отойти в далекую сторону; со мною, наконец, потому, что я сказал Давиду: Аще оставят сынове его закон Мой и в судьбах Моих не пойдут: аще оправдания Моя осквернят и заповедей Моих не сохранят, посещу жезлом беззакония их и ранами неправды их, милость же Мою не разорю от них (Пс. 88:31 и далее). По этому свидетельству оказывается ложным то, чем хвалится старший сын; поелику в судьбах Божиих он не ходил и заповедей Его не исполнял. Каким же образом, не соблюдая заповеди, он, по словам притчи, всегда был с отцом? Потому, что после грехов он был посещаем жезлом, а посещенному не отказывалось в милосердии. Не должно также удивляться, что осмелился стать пред отцом тот, который мог завидовать брату; в день суда некоторые солгут еще бесстыднее, сказав: «Не в Твое ли имя мы ели и пили, делали многие чудеса и изгоняли демонов?» (Мф. 7:22). Что же значит вся моя твоя суть, будет изъяснено подробно в своем месте.
И мне николиже дал еси козляте, да со други своими возвеселился бых. Столько, говорит Израиль, пролито крови, столько тысяч людей убито, и никто из них не стал искупителем ради нашего спасения. Сам Иосия, угодивший пред лицом Твоим (4 Цар. 23), и в недавнее время Маккавеи, сражавшиеся за Твое наследие, нечестиво были умерщвлены мечами врагов, и ничья кровь не возвратила нам свободы. Вот и доселе мы подлежим римской власти: ни пророк, ни священник, ни праведник какой-либо не приносился в жертву за нас. А за блудного сына, то есть за язычников, за грешников пролита кровь славнейшая паче всей твари. И тогда как заслужившим Ты не дал и малого, не заслужившим дал гораздо больше. Мне николиже дал еси козляте, да со други своими возвеселился бых. Напрасно говоришь так, Израиль, скажи лучше: «Дабы я возвеселился с Тобою». Разве для тебя может быть какое-нибудь иное удовольствие, если Отец не празднует с тобою пира? Научись по крайней мере из настоящего примера. Когда возвратился младший сын, радуются и отец, и отроки. Станем есть, говорит отец, и веселиться; а не сказано: ешьте и веселитесь. Но ты по той склонности душевной, по которой завидуешь брату, по которой удаляешься от лицезрения Отца и всегда пребываешь на поле, ты и теперь хочешь пировать без Него. Николиже дал еси козляте. Никогда отец не даст в дар худшего: заколот теленок, войди, ешь с братом. Зачем просишь козленка ты, для которого готов агнец? И чтобы ты не притворялся, будто не знаешь, что агнец готов, Иоанн указал тебе его в пустыне: се Агнец Божий, вземляй грехи мира (Ин. 1:29). И отец, как милостивый и принимающий раскаяние, просит тебя есть тельца, не закалая козла, который стоит ошуюю. Но в конце века ты сам заколешь для себя козла, антихриста, и с друзьями своими, нечистыми духами, напитаешься его плотию, во исполнение пророчества: Ты, сокрушил еси главу змиеву: дал еси того брашно людем Ефиопским (Пс. 73:15).
Егда же сын твой сей, изъядый твое имение с любодейцами, прииде, заклал еси ему тельца питомаго. Сознает и теперь Израиль, что был заклан телец питомый: знают, что пришел Христос, но мучаются завистью и не хотят спасения без погибели брата.
Ст. 31. Он же рече: чадо, ты всегда со мною еси, и вся моя твоя суть. Называет сыном, хотя тот и не хочет войти. Но каким образом все Божие принадлежит иудеям? Неужели и Ангелы, престолы, господства и прочие силы? Очевидно, что под всем должно разуметь закон, пророков, Божественные речи. Все это Бог дал иудеям, чтобы они поучались в законе Его день и ночь. По герменевтическим правилам слово всё должно быть понимаемо в отношении не к целому, а к большей части, как, например, в следующем изречении: Вси уклонишася, вкупе неключими быша (Пс. 13). И в другом месте: Вси, елико их прииде прежде Мене, татие и разбойницы (Ин. 10:8). И Павел в послании к Коринфянам: Всем бых вся, да всяко некая спасу (1 Кор. 9:22) и к Филиппийцам: Вси бо своих си ищут, а не яже Христа Иисуса (Флп. 2:21). Впрочем, должно верить, что никогда ни в чем не получал отказа тот, которого приглашают вкусить тельца.
Ст. 32. Возвеселити же ся и возрадовати подобаше, яко брат твой сей мертв бе, и оживе: и изгибл бе, и обретеся. Итак, будем надеяться, что и мы, сделавшись мертвыми чрез прегрешения, можем ожить чрез покаяние. В настоящей притче находится сам сын, подобно тому, как в прежних притчах приносится назад заблудшая овца и обретается потерянная драхма. Все три притчи заключаются одинаковым окончанием изгибл бе и обретеся, чтобы посредством различных уподоблений мы уразумели одну и ту же мысль о принятии грешников.
Последнюю часть притчи о блудном сыне составляет история старшего сына (Лк. 15:25–32). В этой истории изображен грешник особого рода, грешник самонадеянный, грешник, обольщенный мечтами о своей приличной, честной жизни. Отношение его к Отцу Небесному дополняет эту печальную картину, печальную тем более, что сам грешник не понимает ее значения. Евангельское изображение такого грешника, грешника скрытного, должно быть изучаемо нами с особенным вниманием, так как без того легко ли нам узнавать его?
Бе же сын его старей на селе: и яко грядый приближися к дому, слыша пение и лики: и призвав единого от отрок, вопрошаше, что убо сия суть (ст. 25–26). Если старший сын отца трудился на поле, — это служит к чести его. Но вот что не подает доброй мысли о нем: отчего добрый отец не послал за ним при приеме младшего брата его? Отчего тогда, как созваны все слуги делить радость о найденном сыне, не приглашен к тому же старший сын? Верно, сын не хотел поступать так, как хотел отец, а как сам он хотел, и его оставили при его воле. Такая мысль о нем оправдывается последующими поступками его. Вот он, возвращаясь с поля, едва подошел к дому, как показал, в каких расположениях был он к дому. Услышав, что в доме отца его веселятся, он, вместо того чтобы с сердечною простотою идти в дом радующегося отца, останавливается и спрашивает: что это такое? Он изумлен тем, что без него веселятся. Как будто в доме отца помимо его воли, помимо его решения ничему не должно быть. Как будто отец его не вправе веселиться без него! И от кого же узнает он о происходящем в дому? От отца? Нет, он вызывает одного из слуг. Как это неприлично! Неприлично тем более, что подряд с гордостью является низость.
Он же рече ему, яко брат твой прииде: и закла отец твой тельца упитанна, яко здрава его прият (ст. 27). Слуга говорит о деле, как оно есть. Видно, что этот слуга был добрый, простосердечный. А как много есть слуг другого разряда! Слуга доброго господина не только говорит правду, но говорит с добрым намерением. Брат твой прииде, отец здрава его прият, — говорит слуга. Эти слова высказывают не только правду, но и доброе намерение — успокоить смущенную душу молодого господина.
Разгневався же, и не хотяше внити (ст. 28). За что разгневался? Чем так оскорблен? Ему сказали отрадную правду, а он разгневался. Бесчувственный брат! Дикая душа его волнуется страстями дикими — завистью, гордостью. Он терзается тем, что веселятся в честь другого, в гневе за то, что оказывают любовь другому. Он считает униженным себя от того, что обращено внимание на другого.
Отец же его исшед моляше. «Какой добрый, какой кроткий отец! — восклицает блаженный Иероним. — Он упрашивает сына принять участие в домашней радости». Да, редко можно найти такого отца между отцами христианскими, людьми благодатствованными, но никогда между людьми обыкновенными. Эта кроткая любовь — любовь небесная. Она выходит на встречу к грешнику, стараясь привлечь его к себе, она знает его строптивый дух и, несмотря на то, дышит на него кротостью и ласкою, нежностью сердобольною и снисходительною.
Он же, отвещав, рече ему: се толико лет работаю тебе и николиже заповеди твоя преступих, и мне николиже дал еси козляте, да со други своими возвеселился бых (ст. 29). Не смягчился строптивый сын словами небесной любви, а лишь раздражился ими. И начинает счет с отцом — счет, которым он думал обвинить отца, тогда как каждое слово его — улика ему самому. Се толико лет работаю тебе. Что же особенного, если сын трудился в доме отца? Ужели не добрый сын имеет право только гулять и терять время в праздности? Ужели тот, кому труд в тягость, человек порядочный? Нет, более, чем слугу, праздность унижает детей доброго отца. Николиже заповеди твоя преступих. А как будто тот и добрый сын, который нарушает волю отца. Николиже заповеди твоя преступих. Но правда ли это? Как же могло случиться, что этот почтительный сын так глух даже к мольбам нежного отца? Как могло случиться, что сын, почтительный к отцу, так холоден и жесток к брату? Аще кто речет, яко люблю Бога, а брата своего ненавидит, ложь есть (1 Ин. 4:20). Глаголяй себе во свете быти, а брата своего ненавидяй, во тьме есть доселе (1 Ин. 2:9). Таково учение небесной истины! И николиже дал еси козляте. Как? Добрый сын считается с отцом? Добрый сын требует платы от отца за любовь к отцу? Сын ли это? Нет, это наемник, а не сын. Ах! Сын потерял любовь сыновнюю, живя в доме отца. Не хуже ли он брата, растерявшего ту же любовь вдали от отца? Да со други моими веселился бых. Вот и еще отличие доброго сына! В том, что живет он вместе с добрым отцом, не находит он радости — не находит он радости и в выполнении заповедей отца, тогда как они доброму сыну слаще меда и дороже камней драгоценных (Пс. 18:11). Он ищет других радостей, других друзей. Что ж это за друзья его? Конечно, если бы похожи они были на доброго отца его, то не заменяли бы они отца в его душе. Жажда веселостей, которою томится он в доме добродетельного отца, показывает, что ищет он друзей греха, веселостей распутства. Чем же он разнится от младшего брата блудного? Разве тем только, что выставляет из себя человека жизни приличной, поведения не позорного.
Егда же сын твой сей, изъядый твое имение с любодейцами, прииде, заклал еси ему тельца питомаго (ст. 30), домогаясь выставить, как можно резче, несправедливость отца, строптивый сын указывает ему на отношение его к брату.
Егда же сын твой сей прииде. Не называет и брата братом; он так презирает его, что считает за оскорбление для себя называться братом его. Такова гордость! Сын твой прииде — стрела злости в сердце отцу. «Ты, — говорит он, — хочешь этого распутного признать сыном своим; пусть он сын твой, любуйся им, только я не знаю такого брата. Тогда как прожил он твое имение с блудницами, ты принимаешь его так, как не был я никогда принят тобою — это твое дело!» Какая злость в сердце гордом! Забыто уважение к отцу, забыта любовь к брату, снисходительность к брату. Мало и того: гордость не только беспощадна к известным слабостям брата; она выдумывает для него слабости. С чего этот милый братец говорит о брате: промотал имение с блудницами? Откуда он узнал это? Добрый слуга, встретивший его, не говорил ему ничего подобного. Ах! Как часто бывает, что люди, будучи сами худы, худое думают и о других! Будучи сами расположены к тому, чтобы делать то или другое грязное дело, переносят грязь и на других.
Кто не узнает в этом гордом брате иудейских фарисеев и книжников — представителей самонадеянности, нередко блистательной по наружной жизни, но отвратительной по сердечным расположениям? Гордых людей дело мечтать о себе, что они не как другие люди, не грабители, не обидчики, не прелюбодеи, а люди жизни строгой (Лк. 17:11). Они не простят брату ни одного проступка, тотчас заметят в глазу его сучок, а у себя не видят и бревна. Они похожи на гроба окрашенные, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты (Мф. 23:27).
Он же рече ему; чадо, ты всегда со мною еси, и вся моя твоя суть (ст. 31), Фарисейская гордость сама осудила себя, когда только открылась в словах. Любовь небесная не судит ее, а дружески вразумляет и пристыживает ее. Чадо! Сколько нежности в этом слове! И какой отец говорит это слово? Отец, осыпанный грубостями сына. Как терпелива любовь отца! Сын ни разу не назвал отца своего отцом, а отец говорит: чадо! Как сильно это слово, при всем том, что мягко? Оно так сильно, как никакое черствое слово! Оно так прямо идет к сердцу сына. Оно говорит ему: Сын мой! Говоришь ли ты со мною как сын? Ах! Приди в себя.
Чадо, ты всегда со мною еси, и вся моя твоя суть. Ты не имеешь причин жаловаться на мои отношения к тебе. Несмотря на твои несыновние расположения ко мне, которые ты сам обнаружил теперь и которые мне были известны, любовь отца всегда была открыта для тебя. Как же тебе желать козляте? Как тебе искать любви у друзей, кроме любви отца? Ужели какие нибудь мои блага дороже тебе, чем сам я? Впрочем, вся моя твоя суть. Все, что принадлежит мне, принадлежит тебе, лишь только оставайся сыном моим, и все это, конечно, стоит больше, чем могли бы стоить твои труды.
Возвеселити же ся и возрадовати подобаше, яко брат твой сей мертв бе, и оживе: изгибл бе, и обретеся (ст. 32). Если брат дорог сердцу брата, то возвращение его, потерянного, конечно, должно быть предметом радости для брата. И если брат не радуется о здоровье брата, если счастье погибавшего брата оскорбляет, терзает брата, то в таком брате нет души братской, он убил в себе чувства брата, он оскорбил, унизил, обидел жестоко не брата, но себя самого.
Добрый отец препирался со строптивостью сына! Чудная борьба любви с самолюбием гордым! Родители! Вот как должны вы обходиться с худыми детьми! Наставники и пастыри! Вот с каким терпением надобно вам выполнять свое дело. Во-первых, виновность наставляемых вами не должна вас останавливать в исполнении вашей обязанности к ним. Как бы много худого ни видели вы в них, вы должны учить их доброму, должны наставлять их словом евангельским. Ваше дело сеять семя: сейте, не теряя времени в праздности. Что выйдет из того? Взойдет ли что из посеянного вами? Не беспокойтесь о том: будущность не в ваших руках, в вашем распоряжении настоящее. Вы можете только желать, чтобы взошло посеянное; молитесь же Тому, Кто посылает благотворную влагу и тепло плодотворное. Далее, посмотрите на евангельского отца; вызвала ли строптивость сына хотя одно жестокое слово из его сердца? Нет, евангельский отец тем больше оказывает нежной кротости сыну, чем больше грубостей выказывает сын: поступайте и вы так. Вы любите детей? Поступайте же, как поступает любовь, которая терпелива. Грубость и брань в ответ на грубость только раздражает грубого. Если нежность отца не всегда может смягчить злое сердце сына, то злость и шум столько же могут утишать его, сколько масло пламень. Будьте благоразумны по крайней мере для успеха в своем деле. Будьте кротки, хотя бы для того, чтобы не уничижать себя пред детьми злыми. Если они заметят злость вашу, если заметят неумеренность или несправедливость гнева вашего — чем вы будете в глазах их? Только злыми, только несправедливыми начальниками, но ничуть не родителями. «Раб Господа не должен ссориться, — говорит апостол о христианском учителе, — но должен быть приветлив ко всем, учителен, незлобив, с кротостью должен он наставлять противников, не даст ли им Бог обращения к истине» (2 Тим. 2:24–25).
Более года протекло, как Спасителем избраны были из среды Своих последователей двенадцать апостолов; следственно, более года было, как Иуда носил небольшую корзинку с деньгами, принадлежавшими ученикам, заведывая ею, конечно, бесконтрольно. Отзыв об Иуде евангелиста Иоанна пред наступлением последней Пасхи (12:6) заставляет думать, что поползновение к утайке открылось в несчастном ученике вскоре по приставлении его к денежному ящику. Господь не мог не знать сего и не желать исправить ученика, уклонившегося от своего долга. В видах сего давно, быть может, выжидаем был случай сделать внушение Иуде, но так, чтобы оглашением тайны не унизить и еще более не ожесточить его. Наконец случай представился.
Однажды Иисус Христос был на вечери в доме одного начальника фарисеев и говорил там разные нравоучения, применительно к обстоятельствам времени и лиц. Толпа народа, вероятно, уже ожидала Его, и потому, лишь только вышел Он из дома, обступила Его и пошла за Ним (Лк. 14:25). В ней, по обыкновению, находились фарисеи и книжники, как всегдашние наблюдатели Его слов и дел, а затем — и всякого рода грешники, между коими особенно видны были мытари. Мысль об Иуде, всегда близкая любящему сердцу Богочеловека, теперь с появлением последних возбудилась в Нем живее и с особенною силою. Лучшего случая к вразумлению ученика неверного без обнаружения его неверности не могло быть. Личностью, хотя и собирательною, присоединявшихся мытарей — приставников тоже неправедных — вполне прикрывалась личность Иуды Вследствие сего Спаситель начинает говорить о признаках или условиях истинного последования за Ним, несмотря на то, что об этом предмете незадолго перед сим уже было говорено[3]. Учение это было предложено сначала прямо, открыто, а потом в двух небольших иносказаниях, и заключено так: Тако убо всяк от вас иже не отречется всего своего умения, не может быти Мой ученик (14:33). Судя по такому выводу, сказанному в конце притчи о царе, идущем на войну (ст. 31–32), уже можно было предугадывать, что Иисус Христос, повторяя учение об отречении от всего мирского, намеревался высказать что-то особенное и важное, что-то вроде урока против любостяжания и сребролюбия, тем паче что такой урок теперь, при виде сборщиков податей, был весьма благонамерен и кстати и что не без назидания могли слышать его и все сопровождавшие Спасителя, не исключая и апостолов, хотя всею силою своею этот урок должен был пасть на сердце одного из них — Иуды. А что Спаситель, изображая признаки последователей Своих, действительно имел какое-то особенное намерение, это видно из Его воззвания, которым возбуждалось всеобщее внимание в слушателях и которое употреблялось в случаях только особенно важных: имеяй уши слышати да слышит (ст. 35).
Но в толпе народа при сем обнаружились особенные движения, изменившие ход начатой речи. Мытари и грешники, будучи возбуждены к вниманию известным для них возглашением и желая лучше слышать Учителя, стали тесниться, стараясь подойти к Нему как можно ближе: бяху же приближающеся к Нему вси мытарие и грешницы послушати Его (15:1). Господь не отревал их и не останавливал. Это возбудило негодование в фарисеях, роптавших, что Учитель до того позволял Себе сближение с явными грешниками, что иногда и ел с ними (Лк. 15:2).
Ропот фарисеев не отклонил Спасителя от Его намерения относительно предположенного внушения Иуде и мытарям, а только вызвал Его сделать предварительно внушение самим негодователям, чтобы, с одной стороны, показать им безмерную благость Отца Небесного, а с другой — вразумить их, как дороги в очах милосердия Божия кающиеся грешники. Вразумление это сделано тремя вводными притчами: о заблудшей овце, о потерянной драхме и о блудном сыне (гл. 15). С окончанием их Господу благовременно было сделать внушение Иуде под видом урока мытарям, или, что то же, начать притчу о приставнике. Слушателями притчи, конечно, оставались по-прежнему и фарисеи, но они теперь отступили уже на второй план. Теперь их место пред очами Господа заняли Иуда с мытарями и апостолы с теми из массы народной, кои выказывали готовность внимать Ему и к коим притча могла иметь практическое приложение. Святой Лука именует их общим названием учеников Христовых: глаголаше же ко учеником Своим.
Что касается до цели притчи, то как она ни различна, по различию и разнородности слушателей, но довольно понятна. К ее уразумению ведет самое свойство тех личностей, которые поименованы нами как слушатели притчи. Святые апостолы в то время, конечно, не имели ничего; но их будущее служебное поприще не устраняло их от соприкосновения с благами мира. Там ожидала их встреча лицом к лицу с серебром (Деян. 8:18), столь ослепительным для сынов века сего; там надлежало им принимать на себя должность как бы приставников имений чужих, делающихся потом общими им с верующими (Деян. 2:34–35); там предстояла им необходимость делать разные денежные сборы в пользу беднейших церквей и распределять их по своему усмотрению (1 Кор. 16:34). Все это ведомо было прежде их Божественному Наставнику. Его отеческая предусмотрительность не могла оставить Своих учеников — Своих детей — без должного предостережения от искусительных приражений со стороны мамоны. И вот в предупреждение, чтобы в будущих проповедниках Евангелия видимые блага мира не извратили как-нибудь добрых чувств и стремлений, не ослабили в сердцах их веры и самоотвержения, а что всего гибельнее — чтобы не сделались для них целью всех трудов и подвигов, Иисус Христос предварительно внушает апостолам, что забота и попечения о стяжаниях земных несвойственны для них как благовестников Царствия Божия и что служение золотому тельцу — этому кумиру мира — ни в каком случае не совместимо с тем высоким служением, к коему они призваны. Иуда, с одной стороны, как ученик Христов, облеченный властью чудотворения (Мф. 10:8) и, следственно, близкий к Господу, а с другой — как неправедный приставник, обличаемый своею совестью, тем паче не мог не уразуметь сего урока и не извлечь из него побуждения для себя — оставить преступное попечение о земных интересах, как всецело ниспровергавшее в нем достоинство апостола.
Относительно мытарей цель притчи еще виднее. Чем необразованнее, грубее и грешнее был этот класс народа Божия, тем чаще и действительнее могла пробуждаться в нем совесть. Слова Христовы к книжникам и фарисеям, что мытари упреждают их на пути к Царствию Божию (Мф. 21:31). и пример быстрого и решительного обращения ко Христу Закхея (Лк. 19:2–10) служат ручательством, что в среде сборщиков податей, и кроме старшины их, всегда много было таких, кои, сознавая свою греховную жизнь, хотели бы выйти из греховной бездны, но не находили средств к тому; хотели бы для облегчения своей совести не пожалеть подчас и своих сокровищ, но недоумевали, что можно, да и можно ли что сделать во спасение души своей от мамона неправды? Понятно, что при таком направлении этих людей, которых и самое богатство не спасло от презрения со стороны ученой знати иудейской, но которые в то же время не оставляли случаев слышать Слово Божие и, следственно, думали о благовествуемом Царствии и искали пути к примирению с Богом, учение Христово о том, что неправедным богатством можно умилостивить правду Божию и стяжать вечные кровы, долженствовало послужить дверью к выходу из того мрака скорби и уныния, в котором томились их души, ища света Божия.
В том же смысле и с одинаковою целью притча могла относиться к толпе книжников и фарисеев. Спасительное слово Небесного Учителя, конечно, и теперь не оказало спасительного действия на огрубевшую совесть сих лживых понимателей и кривотолков Царства Мессии. Дух надмения и упорства всегда поддерживался в них лишь пустым ханжеством и алчностью к обогащению, даже до жестокости к ближним. За всем тем это приточное учение о наилучшем употреблении богатства, нажитого неправдою, и для сего гордого класса слушателей было необходимо, если не в том отношении, чтобы им обратиться ко Господу и исцелеть; то в том, да оправдится через них премудрость от чад своих (Мф. 11:19). Без него последняя обличительная речь Спасителя к книжникам и фарисеям, изложенная в Евангелии от Матфея (23:36), могла бы показаться слишком строгою и грозною.
Наконец, и не фарисеи — богатые, но обогащавшиеся, подобно фарисеям и мытарям, средствами богопротивными, точно такое же могли извлечь для себя назидание из притчи, как и явные грешники, и мнимые праведники. Что же касается до тех из богачей слушателей, кои приобретали земные блага честным трудом и воздержною жизнью, то для них притча служила к евангельскому милосердию и состраданию относительно бедных не прямо, а через вывод и заключение от меньшего к большему и от худшего к лучшему. Если и неправедно нажитым богатством, через уделение его бедным и неимущим, можно приобретать вечные обители в дому Отца Небесного, то тем скорее и вернее можно наследовать эти обители и удостоиться блаженного возлежания со Авраамом через разделение с немощною убогою братиею богатства, приобретаемого благословенным трудолюбием и вообще средствами, одобряемыми законом и совестью.
Заключение учения, имеющего не одно, а многие цели, не могло быть выражено в одном месте и одним стихом. Это служит причиною, что толковники не согласны между собою в том, где именно настоящий конец притчи. Нет нужды приводить здесь эти разные мнения; но во всяком случае не лишним будет относительно окончания притчи заметить следующее.
Наибольшая часть комментаторов видят конец притчи в 9 стихе: и Я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители. Надобно признаться, что это не без основания. Приведенный стих всего скорее можно принять за обыкновенное заключение, как потому, что он, заканчивал собою иносказание, содержит в себе практическое приложение или нравоучение, прямо выведенное из содержания притчи, так и потому, что это нравоучение и внешнею своею формою сходно с таковыми же нравоучениями во многих других притчах; таковы, например: о царе, состязающемся с своими рабами (Мф. 18:35), о человеке домовитом (Мф. 20:16), о десяти девах (Мф. 25:13) и другие, где краткие нравоучения, по согласному мнению всех, составляют решительный конец притчей. Однако заключение 9 стиха не есть вполне окончательное. Оно объемлет собою всех зажиточных людей вообще, всех фарисеев и мытарей, всех фарисеев и простолюдинов и, наконец, Иуду; но оно не имеет ни малейшего применения к лику прочих апостолов и, следственно, во всяком случае, есть не более как заключение частное, необходимо предполагающее таковое же другое. Иначе притча осталась бы без полного конца.
Это заключение действительно есть и находится в трех следующих затем стихах: Итак, если вы в неправедном богатстве не были верны: кто поверит вам истинное? И если в чужом не были верны: кто даст вам ваше? Никакой слуга не может служить двум господам: или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет упорствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и мамоне. В нем содержится прямое приложение притчи не только к апостолам как будущим провозвестникам Царства Христова, но и к Иуде как ученику Христову, уже прельстившемуся блеском златиц и сребренников, но еще не отпадшему от лика апостольского. По внешней форме это приложение имеет вид условной энтимемы и может быть выражено так: «Кто не верен в малом, тому не поверят многого: итак, если вы неверны будете в распоряжении имением малым и скоропреходящим, то не поверят и не дадут вам вечного, истинного, многоценного». Само собой следует, что это заключение частное, как и быть должно. Нравоучение, в нем содержащееся, до того не всеобъемлюще, до того относится к одним апостолам, что как первое (нравоучение), направленное к мытарям и фарисеям, не приложимо к ученикам Христовым, так и это последнее решительно неприменимо ни к кому другому, кроме апостолов. Это служит базисом той мысли, что нельзя, как мы видели, принять за слушателей притчи ни апостолов одних, с исключением фарисеев и мытарей, ни сих последних, с устранением учеников Христовых.
Но и двенадцатый стих не есть последний термин притчи. Должно заметить, что на следующий за ним 13 стих почти все западные толковники смотрят как на что-то лишнее, не имеющее никакой связи с контекстом, так что и лучшие из них ничего более не находят сказать о нем, как только то, что он взят из Евангелия Матфея (6:24). Между тем названный стих скорее необходим для полноты заключения притчи. Обнимая всех слушателей притчи, без отношения к нравственной стороне их жизни, а также и к тому положению, которое одни из них занимали, а другие готовились занять в среде людской, он служит объединением и обобщением обоих предыдущих частных заключений. Мысль его такова: «Служение двум противным началам, каковы Бог и мамона, не может совместиться в одном лице служащем». Здесь самый краткий и окончательный вывод и предел притчи.
Что же касается собственно до порядка, в коем нравственное приложение притчи относится ко всему составу слушателей, то его можно определить так. Нравоучение первее всего направлено было к мытарям, как потому, что они подали повод к произнесению притчи в настоящую минуту, так и потому, что они служили прикровением личности, составлявшей последнюю цель ее — прикровением Иуды. При этом нельзя отвергать мнения некоторых, что самый образ изложения притчи, то есть образ суждений и действий домоприставника, взят с образа мыслей и поступков мытарей. Если где, то в основном в мытницах, или таможнях, могли быть в употреблении подобные сделки при взимании пошлин с товаров. Там и количество, и вес, и мера — не масла только и пшеницы, но и всего, что ввозилось и вывозилось, — могли быть умаляемы в видах получения известных за то благодарностей. Затем нравоучение относилось к фарисеям и ко всем богатым. Это нравоучение находится в 9 стихе.
Далее Спаситель имел в виду Иуду, для которого нарочито притча и была сказана и который, сделавшись приставником неверным, оставался еще в числе ближайших учеников Его. Как неверный хранитель ковчежца, Иуда не мог не сознавать, что притча близко касалась его как содержанием, так и нравоучением, из него выведенным. И в самом деле, при звуках слов Христовых «мамона неправды» и «вечные кровы» голос собственной совести его — совести, омраченной недугом, но еще не утратившей жизненной силы и не огрубевшей в противлении добру, — этот голос не мог не напомнить Иуде, что нравоучение относилось и к нему и содержало в себе прямое указание, как поступить ему с утаиваемою суммою, чтобы, покончив навсегда с этою мамоною неправды, возвратить себе утраченную вечность и спокойствие духа, удержать вполне достоинство апостола и приобрести не временное убежище на земле, как ему думалось, а вечные блага на небе.
Но, указав спасительный выход из ненормального положения Иуде как блюстителю общественного ящика, Господь вслед за сим присовокупляет и то, что должно относиться к нему же (Иуде), но уже как к благовестнику Царствия Божия, побуждая его в то же время и к неотложному заглаждению неверности в прошедшем и к сохранению неукоризненной верности в будущем (ст. 10). А чтобы и теперь прикрыть обличаемую неверность Иуды, как она доселе прикрываема была мытарями, Иисус Христос обращается ко всем апостолам (ст. 11–12), чтобы, с другой стороны, оградить и укрепить в них святую верность против ожидавших их прилогов и искушений и через то сделать их вполне достойными тех истинных и многоценных благ, тех духовных и благодатных сокровищ, которые им, по преимуществу, предназначены были как бы в собственность и которыми они в свое время имели обогатиться «не в меру»; чтобы, в свою чреду, обогатить истинным боговедением и богочестием обнищавшее человечество.
Заключая все, что доселе было сказано нами, с целью уяснить подлинный смысл притчи, справедливым находим заметить, что «притча о приставнике», видимо, выделяется из ряда прочих притчей, более или менее похожих одна на другую, и носит на себе особый и своеобразный тип.
К этой особенности притчи можно отнести: а) то, о чем мы частью уже сказали, то есть что учение, здесь содержащееся, преследует разные цели, по разнородности слушателей; а потому не могло заключиться, подобно другим притчам, разом и категорически, а требовало соответственно разным состояниям поучаемых окончания постепенного, по частям; и выраженного не одним стихом, а многими; б) то, что в основание евангельского нравоучения положены действия человека, коего житейская ловкость и догадливость в устроении судьбы своей хотя и похвалены господином притчи, но тем не менее нравственного настроения души его, обнаружившегося в поступке явно нечестном и несправедливом, никто похвалить не может.
Впрочем, об этих двух особенностях должно сказать, что они как ни характерны, но вовсе не таковы, чтобы через них рассматриваемая притча резкою чертою отличалась от прочих, потому что они, хотя очень не во многих, и не обе вместе, однако встречаются и в других евангельских иносказаниях. Так, например, многостишное заключение мы видим в притче о человеке домовитом, отдавшем виноград свой делателям (Мф. 21:42–44). В притче о том, како подобает молитися и не стужати (Лк. 18:1–3), представляется судия слишком невысокой набожности, потому что он ни Бога не боялся, ни людей не стыдился: за всем тем его решение положить конец докукам вдовы — служит мало того, что воодушевлением к непрестанной молитве для всех избранных Божиих, но и основанием того, что Сам Бог, преблагий и святой Промыслитель, ставится как бы в параллель с судьею столь недостойным.
Особый тип этой притчи отразился на самом ее изложении. Чтобы учению, прикрытому иносказанием и имеющему при том разные цели, из коих одни открыты, а другие сокровенны и ведомы только для некоторых, — чтобы такому учению сообщить относительно слушавших субъектов, наибольший объем и широту, конечно, невозможно было обойтись без таких слов и выражений, которые, одновременно касаясь разнородных личностей, должны были применительно к их неодинаковой нравственной цели содержать в себе и смысл неодинаковый. Само собою следует, что такого рода речь, и не иносказательная, не свободна от некоторой неопределенности в слоге и даже темноты; а эта неопределенность, встречаясь и в содержании притчи, и в самом нравоучении, служит, в свою чреду, одною из немаловажных причин, почему в трактуемой притче гораздо более усматривается трудностей и недоразумений в отыскании подлинного смысла и значения, чем во всех других.
Коснувшись трудностей в понимании притчи, в заключение не излишним находим присовокупить, что обыкновенные человеческие средства и пособия толкования, конечно, и здесь, как и везде, благотворны и необходимы; но они одни еще недостаточны к истолкованию учения свыше человеческого. Просвещение научное и школьное, как бы ни казалось основательным и обширным, но в деле изъяснения слов небесной истины дотоле не будет вполне плодотворно и истинно, доколе не соединится с просвещением опытно-духовным и благодатным. Последнее, проистекая из непоколебимой веры в Господа Иисуса Христа как Сына Бога живаго (Ин. 6:60) и в Его глаголы как глаголы живота вечного (Ин. 6:68) и сопровождаемое жизнью святою и благочестивою, образуется под осенением Духа Божия, испытующаго и глубины Божия (1 Кор. 2:10). Такое просвещение не обымается греховною тьмою, а, напротив, само может разгонять и осиявать всякую тьму (Ин. 1:5). В соединении с ним и земная наука, несмотря на свою предельность и временность, много, очень много может привнести света в область истин, хотя бы они были и небесны и вечны.
И Аз вам глаголю: сотворите себе други от мамоны неправды, да, егда оскудеете, приимут вы в вечныя кровы (Лк. 16:9). Божественный Учитель милосердия не оставляет без особого наставления приближавшихся послушати Его (Лк. 15:1) и таких учеников (Лк. 16:1), как мытари и грешницы, которые как в приобретении, так и в употреблении богатства руководствовались только мирскою мудростью, полагаемою в том, чтобы ловко приобрести, пожертвовать только для большей выгоды, обеспечить себя от недостатка. От их мудрования, подобно как и прежде в доме угостителя от угощения, заимствует Он для них образ учения и предлагает притчу о неправедном приставнике имения, и сопровождает ее наставлением: Сотворите себе други от мамоны неправды, да, егда оскудеете, приимут вы в вечныя кровы.
Видно, слышавшие сие наставление догадались понять оное не в смысле мирского мудрования, которому никогда не учил Божественный Наставник, но в разуме чистой духовной мудрости, потому что Наставник Сердцеведец не нашел нужным прибавить что-либо для ограждения Своего наставления от неправого истолкования. Но между христианами случается слышать вопросы: что значит притча о неверном приставнике? что значит сотворить себе други от мамоны неправды? Неужели собравший себе богатство неправдою, подав милостыню из неправедно приобретенного, может тем приготовить себе добрую обитель в вечности?
Полагаю, что надобно устранить сие недоумение, а для сего нужно яснее иметь в виду содержание притчи.
Некто имел приставника сельского имения и, узнав, что он расточает вверенное, вознамерился отнять у него должность, и для того потребовал у него отчета в управлении. Управитель, видя, что должен остаться без места и без содержания, призвал людей, которым от управляемого имения хлеб и масло были отпущены в долг и, велев переписать долговые записи с уменьшением долга, подарил таким образом одному пятьдесят мер масла, другому двадцать мер пшеницы, в той надежде, что, лишась места и содержания, из благодарности будет принят ими в дома их. И похвали Господь дому строителя неправедного, яко мудре сотвори. Примечайте, что неправедный строитель похвален не за неправду, которая не может быть предметом похвалы и за которую он уже сужден прежде и осужден на отрешение от должности, но за то, что мудре сотвори, что искусно распорядился.
Для правильного разумения сей притчи надлежит взять в соображение общее правило, что как видимый предмет притчи, по свойству вещей, не во всем может быть сходен с предметом, означаемым притчею, то не все, что принадлежит к повествованию притчи, может принадлежать к ее уподобительному значение и толкованию. Например, в притче о судии не праведном, Бога не боящемся и человек не срамляющемся (Лк. 18:2), который вдове, долго, ежедневно неотступно просившей защиты, наконец оказывает просимую справедливость, к уподобительному толкованию принадлежит, во-первых, самое имя судии, во-вторых, последняя часть повествования, и сим иносказанием означается, что Бог усердную и неотступную молитву наконец приемлет и исполняет, а подобные черты первой части повествования, изображающие судию неправедным, Бога не боящемся и человек не срамляющемся, не принадлежат к уподобительному толкованию притчи, потому что в сих чертах являются человеческие свойства, очевидно, несообразные со святостью Судии Бога. Подобно сему и в притче о неправедном приставнике неправда и неверность входят только в повествование притчи для его полноты, а к уподобительному значению притчи не принадлежат, как черты, несовместные с духом учения Христова.
Истинное же значение притчи определяется следующими чертами. Приставник управляет чужим имением: подобно сему всякий человек в настоящей жизни пользуется богатством и другими дарами Божия творения и провидения, не как независимый обладатель, никому не обязанный отчетом, но как приставник, обязанный отчетом Богу, Которому единому первоначально и существенно все принадлежит. Приставник наконец должен оставить управление и дать в нем отчет: подобно и всякий человек с окончанием земной жизни должен оставить то, чем распоряжал на земле, и дать в своих действиях отчет пред судом Божиим. Отставляемый приставник видит, что останется скудным и бездомным: подобно сему преставляемые от земной жизни иные благовременно в смиренном самопознании открывают, а иные поздно усматривают, что они скудны подвигами и добродетелями, что не стяжали довольно веры и любви к Богу, не довольно укрепились в молитве, не совершили достаточных подвигов воздержания и самоотвержения или страдания за истину, которые отверзли бы для них одну из обителей небесных. Что делать бедному приставнику? Что делать скудной душе? Приставник имеет надежду быть принят в дома тех, которым он от избытка вверенного ему управления сделал одолжение. Душа, при недостатке совершенства, имеет надежду, что бедствующие и скорбящие, которым она от своего земного благосостояния подавала помощь и утешение, благодарною молитвою веры помогут и ей отворить дверь вечного крова, которую себе отверзают верностью в подвиге терпения.
Конечно, слово притчи ясно показывает, что она, употребляя мирское мудрование в подобие духовной мудрости, отнюдь их не смешивает: Сынове века сего мудрейши паче сынов света в роде своем суть. То есть: как жаль, что чада мудрости мирской имеют довольно искусства среди самого разрушения темными средствами устроить свое временное благосостояние, а чада света, ученики мудрости Божественной часто не употребляют довольно тщания, чтобы при ее свете, с ее силою уравнять и управить свой путь в вечные кровы!
Остается изъяснить выражение мамоны неправды, чтобы неясно понимаемые слова не закрывали чистоты учения.
У сирийцев был идол, который назывался мамона и суеверно почитался покровителем богатства. От сего и к самому богатству перенесено то же название: мамона. Господь, конечно, не без причины вместо простого названия богатства употребил слово мамона, в котором с понятием богатства соединяется понятие идолослужения: и причину сего не иную можно предположить, как ту, что хотел означить не просто богатство, но богатство, с пристрастием собираемое, с пристрастием обладаемое, делающееся идолом сердца.
Таким образом определяется смысл и целого выражения мамона неправды. Это значит богатство, которое чрез пристрастие к нему сделалось неправедным или порочным; ибо в священном языке неправда может означать вообще порок, подобно как и правда — вообще добродетель.
Что же посему значит наставление: сотворите себе други от мамоны неправды? Это значит: богатство, которое чрез пристрастие легко становится у вас мамоною неправды, веществом порока, идолом, обратите в доброе стяжание чрез благотворение бедным и приобретите в них духовных друзей и молитвенников за вас. Что касается до тех богатых, которые не только не свободны от неправды пристрастия к богатству, но и отягчены неправдою злоприобретения, — они напрасно ищут легкого способа прикрыть свою неправду в притче о неправедном приставнике. Но если хотят истинного, собственно к ним относящегося наставления, то найдут оное в истории мытаря Закхея. Он неправду пристрастия к богатству очищает милостынею: се пол-имения моего, Господи, дам нищим; другую, более тяжкую, неправду злоприобретения заглаждает справедливым удовлетворением обиженных: аще кого чим обидех, возвращу четверицею (Лк. 16:8).
Приточная история (ст. 1–8) ясна сама по себе. Требуют не объяснения, а больше указания некоторые невысказанные частности, чтобы само собою обозначилось, что как в приточной истории неопределенны точные границы всех обстоятельств, то никак не следует иносказательного толкования проводить по всей этой истории.
Ст. 1. Глаголаше же ко учеником Своим: человек некий бе богат, иже имяше приставника: и той оклеветан бысть к нему, яко расточает имения его.
Когда святой евангелист говорит, что Спаситель, поговорив к фарисеям и книжникам, обратился с речью к ученикам, то разумеет под сими не одних 12 апостолов, но всех, кои собрались слушать Его с готовностью следовать Его урокам. Таких всегда было много. В Евангелии от Иоанна (6:66) говорится, что многие из учеников Господа оставили Его и больше за Ним не ходили. Стало быть, все ходившие за Ним и внимавшие Ему считались учениками Его. Святой Лука в слушавших Спасителя видит целый народ учеников (Лк. 6:17). Были они и в эту пору. О мытарях именно говорится, что они приблизились к Спасителю, чтобы послушать Его (15:1).
Богатый человек не обозначается никакими особенностями, как делается в следующей притче (ст. 19 и далее), потому что не он главное лицо притчи, а приставник. Он был богат настолько, что нужно было приставника. Были ли другие приставники, не поминается. Дело не в мере богатства господина, а в житейской практичности сынов века, которая может быть вполне выражена и в одном примере, в распоряжении и незначительным имением. Приставниками бывали большею частью доверенные из своих рабов, какой обычай и доселе держится на востоке. Но приглашались иногда на это место и свободные лица и служили на условиях. Приставник притчи, как видно, принадлежал к числу свободных; потому что от господина, у которого служил, боится не побоев, темницы или другого какого наказания за худое управление имением, а только отставки от места и из-за того бедности и нужды.
Приставник оклеветан, что расточает имение. Слово оклеветан (διεβλήθη, от διαβάλλω, откуда διάβολος — клеветник) указывает будто на ложный донос — клевету; но слово сие означает и справедливый донос. В настоящем случае донос, видимо, был правый, клеветой же назван он, может быть, потому, что сделан не открыто, а на ухо. Все течение речи показывает, что приставник был виноват; и сам против обвинения господина ничего не говорит, верно, потому, что нечего было сказать. Расточение имения в отношении к управителю ближе всего значит: худо управляет, распустил имение, ни за чем не смотрит, все идет не впрок. Не видно, чтобы он корыстовался прежде хозяйским добром; иначе по устранении от управления он не должен был ожидать крайней бедности, разве только предположить, что, корыстуясь, все проматывал. Прямая мысль — приставник оказался таким, что от его управления не было пользы ни господину, ни ему самому.
Ст. 2. И пригласив его рече ему: что се слышу о тебе? воздаждь ответ о приставлении домовнем: не возможеши бо ктому дому строити.
Господин только услышал и верит — и на основании слуха делает определение отставить приставника, не оправдавшего доверия. Верно — вина была так очевидна, что нечего было удостоверяться в истине ее и наводить справки. Господин прямо решает: не может более править домом и хозяйством; дай ответ: не дай объяснение или оправдание против того, что слышу, а приготовь все к сдаче, сведи счеты и сдай имение, а затем оставь мой дом и иди, куда хочешь.
Ст. 3. Рече же в себе приставник дому: что сотворю, яко господь мой отъемлет строение дому от мене? Копати не могу, просити стыжуся.
Слово господина было так решительно, что не оставляло приставнику никакой надежды удержаться на прежнем месте. Между тем он не видит себя теснимым или окруженным надзором; имеет полный простор — приготовить отчетность. Этою свободою и воспользовался он, чтобы промыслить о себе на будущее время. Открылась крайность его положения: ему оставалось одно из двух: или умереть с голоду, или вести жизнь скорбную и унизительную — идти в работники, на поденщину или просить милостыню. Копати, то есть работать заступом в садах, огородах и полях, — самый обширный способ добывания пропитания для рабочего класса на востоке, — копать, говорит, не могу, или потому, что стар уже, или потому, что непривычен; просити стыжуся — верно был известен в своем месте.
Ст. 4. Разумех, что сотворю. Догадался, как выпутаться, пришла счастливая мысль, исполнение которой — нетрудное и бывшее вполне в его руках — обещало ему и кров, и содержание, и защиту. Что именно придумано, не высказывается наперед; но план был хорош, и приставник с уверенностью мог обещать себе: Да егда отставлен буду, приимут мя в домы своя.
Ст. 5–7. Что придумано, видно уже из дела, но как вздумано, так тотчас и делается. План приводится в исполнение с поспешностью: может быть, времени не было, а может быть, имелось в виду нечаянностью одолжительного предложения поразить должников и тем больше расположить их в свою пользу. К этой же цели направлены и вопросы: ты сколько должен, а ты сколько? Он знал, сколько кто должен, но хотел резче выставить одолжение, говоря как бы так вот какую я делаю тебе уступку, а тебе вот какую. Согласие на это должников предполагалось, о нем и речи нет; потому что действие шло в духе их. Ясно, верно, для них было и то, чего ради это делалось, равно как для приставника не подлежало сомнению, что он не будет забыт. Почему не поминается о секретной какой-либо относительно сего сделке. Сущность плана состояла в том, что приставник при сведении счетов вздумал сделать должникам господина своего значительное одолжение — скидкою со счетов их, у одного 50, а у другого 20 частей со ста, — чтобы из благодарности они после приняли его в дома свои. Что значит та и другая мера, чего ради одному уступлено 50, а другому 20, было ли только два должника или больше — определение этих частностей для притчи ничего не значит. Имелось в виду только указать, что приставником предположенная цель достигнута: он умудрился обеспечить себя на будущее.
Ст. 8. И похвали Господь дому строителя неправедного, яко мудре сотвори.
Приставник не размножал речей не только со сторонними, но и с самими должниками: все делалось молча — умственно, как математические выкладки. Уж итог, следствие, само дело показало, как все придумано хорошо. Предположить надобно, что приставник оставил уже дом господина и принят в домах должников его. Господин или догадался, или допытался, почему и как это сделано, и похвалил приставника, не за неправду, а за то, как искусно он сумел обеспечить себя на будущее время, находясь в такой крайности, и дело свое провел так, что к нему пристать нельзя.
Похвали Господь — κύριος — относится не к Господу Спасителю, а к господину, богатому человеку. Если допустить, что Спаситель похвалил неправедного приставника, то вместе надо признать, что слова сии вносит святой евангелист. Но этим возмутится все сказание: история приточная останется без конца; слова яко сынове века сего мудрейши суть и проч. будут относиться к святому евангелисту — и чтобы их отнести к Спасителю, надо пред ними прибавить: «говоря», на что никакого нет основания. Очевидно, к тому же, что речь с 1 стиха по 13 идет непрерывно, в естественной связи, и должна быть признана исходящею из уст Спасителя — вся в целости. Следовательно, Он же сказал: похвали господь, — и стало быть, не о Себе сказал, а о том уже, кого господом κύριος — назвал в 3 стихе и господином — κύριος (у нас по-русски) в 5. Это замечание нужно для тех, которые, относя слова похвали Господь к Спасителю, сами на себя наводят смущающее недоумение: как похвалил Господь неправедного? Хвалит не Господь, а господин.
Господин не только не требует от приставника растраченного им имущества, не только не подвергает его наказанию за неверность, как поступает господин в другой Евангельской притче (Мф. 18:24–25, 34; 24:48–51; 25:26–30), но еще хвалит его: и похвали Господь дому строителя неправедного (ст. 8), — хвалит, конечно, не за расточение имущества, не за обман и вероломство, а за его находчивость, за изобретательность ума, какую он показал в своем последнем поступке, за то именно, что он мудре (φρονίμως) сотвори (ст. 8). Беспечный к своей будущности во все время своего управления, он сумел воспользоваться последнею возможностью, чтобы избежать тяжкой участи — копать землю или просить милостыню, и поступил при этом действительно очень мудро, сообразительно: он не утаил от господина своего всего, что роздано им было в долг, чтобы тем удобнее скрыть обман свой и в случае обличения не подвергнуться слишком большой ответственности; он и не присвоил себе той части долга, которую простил должникам: тогда господин мог бы отобрать у него все, что имел он (Мф. 18:25), а если бы и не отобрал, то, во всяком случае, такое незначительное имущество, какое он оставил задолжниками (ст. 6–7), ненадолго бы обеспечило его; между тем как в руках должников оно было в безопасности, и должники, обязанные ему признательностью, сделавшись его друзьями, могли доставить ему гораздо большую пользу, чем какую он мог бы извлечь из утаенных им остатков имущества своего господина. Эту-то сообразительность, независимо от ее нравственного достоинства, и похвалил господин в приставнике. Он похвалил приставника, говорит блаженный Августин, обращая внимание не на вред, который он причинял ему, а на его ум (ingenium). Так мы, когда слышим о каком-нибудь ловком, остроумном, хотя бы и худом, поступке, осуждая самый поступок, удивляемся изобретательности ума, с какою он совершен был, и невольно хвалим ее, сожалея только о том, что она направлена была не на хорошее дело. Так Сам Спаситель, говоря Своим последователям: будите мудри, яко змия (Мф. 10:16), — не злобу и ядовитость змеи, конечно, представляет в пример верующим, от которых требует, чтобы они были просты, как голуби; но указывает на ту мудрость, догадливость и изобретательность, какую змеи, мудрейшие из всех зверей земных (ср. Быт. 3:1), обнаруживают в своих действиях.
Сказав о том, что господин похвалил приставника за его мудрый поступок, Господь замечает при этом, что сыны века сего мудрейши паче сынов света в роде своем суть (ст. 8). Сей век (иначе время или мир), по употреблению этого выражения в Священном Писании, в противоположность будущему веку или вечности (Ин. 8:35 и др.), означает вообще настоящую земную жизнь, ограничиваемую временными пределами и исполненную забот, обольщений и всякого рода неправды (Мф. 13:22; Рим. 12:2; 1 Кор. 2:6; Гал. 1:4; 2 Тим. 4:10 и др.). Сыны века сего — это люди, преданные миру, которые нисколько не пекутся о будущем веке и заботятся только об удобствах настоящей временной жизни. Именем света, в противоположность тме века сего (Еф. 6:12; Ин. 3:19; 12:46; Деян. 26:18), часто в слове Божием называется Сам Бог (Ин. 8:12; 1 Ин. 1:5), свет истинный, просвещающий всякого человека (Ин. 1:9), пришедший в мир (12:46) и давший нам свет и разум, да познаем Бога истинного и да будем во истиннем Сыне Его Иисусе Христе (1 Ин. 5:20). А сынами света (Еф. 5:9; 1 Фес. 5:5) называются люди, просвещенные светом истинного богопознания, которые служение Богу предпочитают служению миру и спасением души своей дорожат более, нежели временными удобствами земной жизни. В обширном смысле такое название может относиться в подзаконном мире к иудеям, избранному народу Божию (Втор. 14:1–2; Мф. 8:10–12), а в христианском — ко всем вообще христианам (Ин. 1:12; 1 Ин. 3:1 и др.); в собственном же смысле оно принадлежит избраннейшим из христиан, сравнительно с другими людьми, христианами и не христианами, сынами века сего.
В чем же состоит та мудрость, которою, по слову Спасителя, сыны века сего превосходят сынов света? В том, очевидно, в чем показал мудрость свою неправедный приставник — в заботах о своей будущей (временной) судьбе и в изобретении средств для устройства ее. Сыны века сего действительно обнаруживают в этом отношении много мудрости и могут служить примером для сынов света. Сыны света, если глубоко преданы своему высокому званию, не представляют такой мудрости в своих житейских делах — ни таких забот, ни такой находчивости. Многие из них и в отношении к небесному своему отечеству не представляют такой мудрости, какую представляют сыны века сего по отношению к земной своей жизни, — не представляют они (говоря вообще) ни таких постоянных, неусыпных забот о будущей своей жизни, ни таких усилий ума и воли, такой предусмотрительности, изобретательности, разнообразия средств к достижению своей цели и т. п. По общему повреждению человеческой природы, и они бывают к худому более склонны, нежели к доброму, — к чувственному, очевидному и близкому более чувствительны, нежели к духовному, отдаленному и неизвестному. «Люди, приставляемые к управлению человеческими делами, — говорит блаженный Феофилакт, — стараются всеми силами о том, чтобы иметь какое-нибудь утешение, если будут оставлены от своей должности. А те, которые удостаиваются звания сынов света, то есть которым вверяется строение духовных дел, не думают о том, как бы после настоящей жизни получить вознаграждение… При человеческом приставничестве мы заботимся о том, чтобы иметь убежище, если лишимся должности; а в делах Божеских мы не оказываем попечения о том, какой дадим отчет по оставлении настоящей жизни. Поэтому и называемся неразумными, потому что не размышляем о том, что полезно нам после этой жизни».
Но не во всех отношениях сыны века сего мудрее сынов света, а только в роде своем (εις την γενεάν την έαυτών). Выражение в роде своем придано здесь как бы для ограничения похвалы мудрости сынов века сего, для определения ее степени и достоинства. Они мудрее сынов света, однако не безотносительно, не во всем вообще, в чем может и должна проявляться мудрость человека, а только в одном отношении, в том именно, что они весьма много и с величайшим терпением и искусством заботятся о своих житейских делах, о том, что есть и пить и во что одеться. Всех бо сих языцы (сыны века сего) ищут (Мф. 6:30–31). В этом только отношении они и превосходят сынов света, и только по своей заботливости, а не по предмету ее, могут служить примером для сынов света. В этом только отношении и неправедный приставник представляется в образец для верующих, а отнюдь не в том, чтобы мы, подобно ему, употребляли неправду для своих выгод. По мнению блаженного Августина, «Господь представляет здесь довод от меньшего к большему, то есть если приставник так тщательно старался об обеспечении своей временной жизни, то тем более мы должны заботиться о жизни вечной. И если он, будучи неправедным и исполненным хитрости, получил похвалу от господина своего за свою заботливость, то гораздо большей похвалы удостоимся мы от Господа, когда, поступая праведным образом, никому не нанесем вреда, а многим принесем пользу». То же говорят святой Киприан, святой Амвросий Медиоланский, блаженный Иероним, Евфимий Зигабен.
В следующих затем словах Спаситель научает Своих последователей, каким именно образом они могут подражать мудрости приставника, представленного в притче. И Аз глаголю вам, говорит он, сотворите себе други от мамоны неправды… (ст. 9). Мамона, по общему мнению толкователей Писания, значит богатство. Богатство могут составлять собою предметы различного рода. Но в настоящем месте, как можно видеть из хода всей речи Спасителя, разумеется не духовное богатство, а богатство мира сего (1 Ин. 3:17), земные блага, которые у людей обыкновенно считаются единственным богатством (Лк. 12:15), — золото, серебро, драгоценные камни, жемчуг, виссон, порфир шелк, багряница и всякое благовонное дерево и всякия изделия из слоновой кости, из дорогих деревьев, меди, железа и мрамора… вино, елей, мука, пшеницам т. п. (Откр. 18:12–14, 16), все, что, удовлетворяя потребностям телесной природы, доставляет людям наслаждение в жизни и питает их похоти. О таком именно богатстве говорится и в притче о блудном сыне (Лк. 15:12; 12:30), и в притче о неправедном приставнике (16:6–7), и в следующей за тем притче о богатом человеке, облачавшемся в порфиру и виссон (ст. 19–25). Так поняли слова Спасителя и фарисеи, о которых евангелист замечает, что они, слушая речь Господа, ругались Ему, потому что были сребролюбивы (φιλάργυροι, ст. 14). Мамона — богатство нужно понимать здесь в собственном, обыкновенном значении, а не в переносном.
Выражения неправда и противоположное правда, встречающиеся весьма часто в Священном Писании, подобно тому, как и название богатства, употребляются в различном смысле. Неправдою называется все то, что противно святости и воле Божией, что нарушает законы правды или отступает от ее требований. Отсюда неправдою называется вообще всякий грех и беззаконие, или нечестие (1 Ин. 3:4; 5:17; Лк. 13:27; ср. Мф. 7:23; Рим. 1:18 и мн. др.), а в частности — нарушение правосудия (Пс. 81:2; Лк. 18:6), справедливости (Рим. 3:5; 9:14), верности (Лк. 16:8, 10) и т. п. Под неправдою (αδικία) разумеется все ложное, пустое, суетное, ничтожное и временное, все, что не составляет истины, которая одна пребывает и возмогает, во веки живет и обладает во век века (2 Ездр. 4:38). Неправду (άδικία) составляет, наконец, по учению слова Божия, все земное и чувственное, все, что составляет принадлежность ветхого человека, тлеющаго в похотех прелестных (Еф. 4:22–24) и что не свойственно человеку обновленному, служителю Нового Завета, не письмени, но духа (2 Кор. 3:6–9), члену благодатного Царства Божия, которое несть брашно и питие (βρακης και πόσις), но правда (δικαιοσύνη) и мир и радость о Дусе Святе (Рим. 14:17; ср. 2 Ездр. 4:37–38; 2 Пет. 3:13; 1 Ин. 2:29; 3:10; Флп. 4:6, 8; 1 Тим. 6:9–11; 2 Тим. 2:19, 28; Тит. 2:12).
Богатство в рассматриваемой нами притче называется неправедным, или (как объясняют исследователи по свойствам еврейского образа речи) богатством неправды (μαμωνά τής άδικίας, mamona iniquitatis), потому что таким именем назван представленный в притче приставник (οικονόμος τήζ άδικίας, dispensator iniquitatis) и что речь Спасителя ближайшим образом обращена была к мытарям, грешникам и фарисеям, людям неправедным, обладавшим богатствами, собранными неправдою. Но и независимо от этих частных обстоятельств, богатство может быть названо неправедным:
1. По способу приобретения, потому что оно весьма часто приобретается неправедными или по крайней мере не вполне справедливыми, чистыми и безукоризненными средствами — обманом, коварством, хищением, присвоением чужой собственности, неправедным ростом (Пс. 14:5), несправедливыми договорами, нечистыми связями и многими другими подобными способами, которые нередко употребляются при собрании богатства, если не самими обладателями его, то родителями и предками. Иногда сын или наследник богача сам не может знать, каким образом приобретено богатство, которым обладает он, всегда ли и во всем собиратели его были совершенно безукоризненны пред своею совестью и пред судом Божиим, и если никогда не употребляли неправды при собирании его, то всегда ли руководились одною строгою правдою. «Хорошо сказано: богатство неправды, — замечает блаженный Иероним, — потому что все богатства от неправды происходят, и если бы один не потерял, другой не мог бы найти. Почему мне кажется весьма верным общеизвестное изречение: богатый или сам неправеден, или наследник неправедного».
2. Богатство может быть названо неправедным и по самой цели приобретения, и по способу употребления его. Оно, как и всякий Божий дар, дается нам от Бога для того, чтобы мы употребляли его на добрые дела, во славу Божию, на пользу ближних и во спасение своей души. «Богатство дается нам от Бога, — говорит блаженный Феофилакт, — для того, чтобы мы употребляли его во благо, так, как Он повелевает. Если же мы не употребляем его по воле Божией и злоупотребляем им в свою пользу, то делаемся виновными; ибо воля Божия требует, чтобы мы употребляли вверенное нам богатство на пользу ближних, а не в свое удовольствие… «Богатство называется неправедным, — говорит Евфимий Зигабен, — потому что неправдою собирается и потому что избыток его не разделяется бедным».
3. Неправедным может быть названо богатство и потому еще, что нередко бывает соблазном для нас, поводом к неправде в разных отношениях — удаляет нас от правого пути Господня (Деян. 13:10; 2 Пет. 2:15) и делает виновными пред верным и праведным Судиею (1 Ин. 1:9; 2 Тим. 4:8). «Прекрасно названо богатство неправедною мамоною, — замечает святой Амвросий Медиоланский, — потому что любостяжание склоняет нас различными соблазнами, чтобы мы служили ему».
4. Неправедным, наконец, может быть названо внешнее богатство и потому, что оно суетно, непрочно, обманчиво, что оно удовлетворяет только чувственным потребностям человека, но не доставляет никакого удовлетворения существенным духовным его требованиям, почему и самый богатый человек может быть и жалок, и беден, и нищ… и наг (Откр. 3:17). Богатство неправедно — это тоже, что брашно гиблющее (погибающее άπολλυμένην, Ин. 6:27), сокровище, которое червь и тля тлит, и татие подкапывают и крадут (Мф. 6:19), или, как говорит апостол Павел, богатство погибающее (ненадежное, неизвестное, 1 Тим. 6:17). Блаженный Августин, сказав, что выражение мамона неправды значит богатство, приобретенное неправедными средствами, говорит далее: «Есть и другое объяснение — мамона неправды значит вообще богатство мира, какое бы то ни было».
Итак, богатство называется неправедным, или неправдою, потому что нередко (как у мытарей и фарисеев) приобретается неправедными средствами, не для праведных и святых целей, а для временных, чувственных наслаждений, употребляется только на одни эти наслаждения, служит поводом ко греху и вообще питает только одно тело, вместе с которым истлевает на земле, ничего не доставляя для нашей духовной, истинной и вечной жизни. Это последнее объяснение может быть принято преимущественно пред другими, потому что имеет в виду все роды земного богатства (как бы ни было оно приобретено) и более других соответствует дальнейшим словам Спасителя.
Приставник мудро поступил, когда часть вверенного ему имущества передал своим ближним для того, чтобы вместе с дружбою приобрести у них приют себе по удалении от своего приставничества. Так по заповеди Господа должны поступать и мы! Имущество свое, которое Господь, верховный Владыка всего, дает нам как Своим приставникам и которое нередко в руках наших становится богатством неправды, мы должны употреблять на приобретение друзей себе. Но мы должны приобретать себе таких друзей, которые при нашем оскудении могли бы принять нас в вечные кровы. Сотворите себе други от мамоны неправды, заповедует Господь, да егда оскудеет, приимут вы в вечные кровы (ст. 9). Оскудеете, то есть окончите свою жизнь, умрете и вместе с тем лишитесь всякой возможности пользоваться земными богатствами.
Вечные кровы (ανώνιαι σκηναί) — это те обители, которые уготованы на небесах любящим Господа (Ин. 14:2), лоно Авраамово, на котором находился блаженный Лазарь (Лк. 16:22–23), Царство Небесное, уготованное от сложения мира, в котором вместе с Авраамом, Исааком и Иаковом возлягут все праведники и наследят живот вечный (Мф. 8:11; 19:30; 25:34).
Кто же те друзья, которые сами обитают и могут другим давать приют не в бренных земных жилищах, а в нерукотворенных и вечных обителях на небесах (Деян. 17:24; 2 Кор. 5:1), и каким образом мы можем соделать их своими друзьями? По общему мнению толкователей Писания, совершенно согласному с учением слова Божия, под именем друзей разумеются здесь те, которых Сам Господь удостаивает названия Своих меньших братьев (Мф. 25:40), — бедные земными благами и богатые верою (Иак. 2:5). Их избрал Бог наследниками Своего Небесного Царства, им Он дал его как бы в собственность (Мф. 5:2, 10), в награду за их лишения и скорби, каким они, при живой вере и любви к Богу, подвергаются в жизни. Уделяя им от избытков своего имущества на необходимые их житейские нужды и помогая им таким или другим способом в их подвигах богоугождения, мы делаем их чрез это своими друзьями; а они в вознаграждение за наше участие к ним могут ввести нас с собою в уготованное для них вечное Царство. «Кто имеет вечные кровы, как не святые Божии? — говорит блаженный Августин. — И кто может быть принят ими в вечные кровы, какие те, которые помогают и охотно служат им в их нуждах?»
Не все бедные — наследники Царства Небесного, не все они и сами войдут в него; да и те, которые войдут, не могут принимать в него других, сродников и друзей своих по непосредственной своей силе и власти. Но они могут возносить за нас молитвы к Богу: Господь по Своей благости усвояет Самому Себе те благодеяния, которые оказываются меньшим Его братьям, и Он-то примет в вечные кровы тех, которые употребляют свое богатство на благотворение ближним. После этого если в числе требующих помощи будут люди и недостойные Царства Небесного, которые не только не могут принять своих благодетелей в вечные кровы, но не будут и молиться за них, — благодеяние от того не потеряет своего достоинства и не лишится заслуженной награды, потому что оно принимается Самим Богом. И притом, как узнать, кто может ходатайствовать за нас пред Богом и кто не может?
Надобно помнить при этом, что дела благотворительности тогда только могут быть спасительными, когда они соединяются с другими добрыми делами, с верою, любовью и покаянием.
Тем менее можно ожидать спасительных плодов от милостыни в том случае, когда приносят ее от имущества, приобретенного неправдою, не думая о покаянии и исправлении, когда подражают неправедному приставнику не только в употреблении имущества, но и в способе приобретения его неправдою, в том или другом роде. По свидетельству блаженного Августина, еще в его время были люди, которые, ложно понимая притчу о неправедном приставнике, похищали чужое и, из похищенного уделяя несколько бедным, думали, что они поступают по заповеди Господа. Они говорили, что выражение сотворите себе други от мамоны неправды значит именно приобретать себе имущество неправдою и уделять из него нечто нуждающимся. Такое мнение, скажем вместе с блаженным Августином, должно быть совершенно отвергнуто как оскорбительное для святости и правосудия Божия. И по нашим понятиям нельзя одобрить того человека, который бы одною рукою подавал, а другою брал. Господь не принимает и такого дара, который приносится ему прежде примирения с ближним, когда брат наш имать нечто на нас (Мф. 5:23–24); так можно ли, не оскорбляя Его величия и святости, думать, что Ему приятна будет жертва, приносимая от имущества, приобретенного с явною обидою ближнему — неправдою, обманом, хищением, насилием, убийством и т. п., будь то милостыня меньшим Его братьям, или свеча, поставленная пред святою Его иконою, или другой какой-нибудь, более или менее значительный дар, принесенный пред Его алтарь? Если Анания и Сапфира, по свидетельству книги Деяний Апостольских, подверглись такой строгой казн и за то одно, что посвящая свое имущество Богу, утаили некоторую часть цены его (Деян. 5:1–11); то чего может ожидать себе тот, кто похищает чужое и только часть его посвящает Богу, оскорбляя Его самым посвящением (кое бо причастие правде к беззаконию или кое общение свету ко тьме — 2 Кор. 6:14–15)? По Божеским и человеческим законам для оправдания человека, сделавшего неправду, необходимо совершенное исправление сделанной неправды по примеру Закхея, который говорил Господу: Се пол-имения моего дам нищим: и аще кого чим обидех, возвращу четверицею (Лк. 19:8; ср. Исх. 22:1–5; 2. Цар. 12:6). Если похищенного нельзя возвратить по принадлежности (по случаю смерти или неизвестности владельца), то с глубоким раскаянием нужно употребить его на дела богоугодные. «Доколе, так или иначе, не возвратится похищенное, дотоле и не отпустится грех».
Не можем не привести здесь прекрасного рассуждения святого Иоанна Златоуста из его толкования на повествование евангелиста Матфея о покупке иудейскими архиереями села скудельнича в погребание странным, на деньги, возвращенные Иудою предателем (Мф. 27:3–10). «Внимайте вы, — говорит святой отец, — которые убийствами думаете благотворить ближним и принимаете на себя цену душ человеческих. Это милостыни иудейские, или, лучше сказать, сатанинские! Есть, подлинно есть, и ныне такие, которые, ограбив весьма многих, считают себя совершенно правыми, если бросят (нищим) десять или сто златниц. О сих-то пророк говорит: И сия яже ненанавидех, твористе: покрываете слезами алтарь Господень (Мал. 2:13). Не хочет Христос питаться плодами любостяжания, не приемлет сей пищи. Зачем ты оскорбляешь Владыку, принося ему нечистое? Лучше презреть томимого гладом, нежели кормить такою пищею. То дело немилостивого, а сие и немилостивого, и обидчика. Лучше ничего не давать, нежели давать чужое. Скажи мне, если бы ты увидел одного нагого, а другого в одежде и, раздев последнего, одел первого, то неправда ли, что поступил бы неправо? Если же, отдавая и все взятое у другого, ты обижаешь только, а не милуешь, то тогда, когда из похищенного лишь малейшую часть даешь и называешь это милостынею, какого не заслуживаешь наказания? Если приносившие хромое животное подвергались суду, то ты, делая хуже, какого можешь ожидать прощения? В Ветхом Завете хищник, возвращавший самому владельцу похищенное, все еще не прав был и даже тогда едва смывал свою вину, когда вчетверо уплачивал против похищенного. Подумай же, какой огонь собирает на главу свою тот, кто не только похищает, но делает еще насилие и не возвращает ограбленному, а вместо его отдает другому, и не только вчетверо, но и половины не возвращает, живя притом не в Ветхом, а в Новом Завете. Он собирает себе тягчайший гнев, если не покается. Думаете ли вы, говорил Спаситель, что только те одни грешники, на которых упал столп? Ни, глаголю вам: но аще не покаетеся, вси такожде погибнете (Лк. 13:3). Итак, покаемся, — заключает святой отец, — и дадим милостыню не из прибытков любостяжания».
Таким образом, притча о неправедном приставнике ни в каком случае не может служить оправданием для любящих неправду. В ней не неправде учит нас Господь, в Котором Самом нет никакой неправды (Ин. 7:18), а тому только, чтобы мы, не подражая неправедности приставника, подражали, в отношении к нашей духовной жизни, житейской его мудрости (ст. 8); чтобы, не обращая даров Божиих в неправду, из самой неправды извлекали правду, от недостойного изводили честное (Иер. 15:19), чтобы употребляли свое имущество, поелику кто имать (2 Кор. 8:12), согласно с волею Верховного Владыки, на приобретение себе не временных, земных, а вечных, небесных кровов и таким образом чрез праведное исполнение своих обязанностей в отношении к временным, малоценным вещам показали себя верными приставниками Господа, достойными Его высших милостей (Мф. 25:15–30; Лк. 19:12–26). Поэтому-то Господь и говорит далее: Верный в мале, и во мнозе верен есть; а неправедный в мале, и во мнозе неправеден есть (Лк. 16:10).
Верный — тот, кто честно и правильно, согласно с волею высшего Распорядителя, исполняет возложенную на него обязанность — качество, необходимо требующееся от всякого приставника (1 Кор. 4:2; ср. Лк. 12:42–46; Тит. 1:7–9). Обыкновенно приставники испытываются сначала в поручениях малых по значению и кругу деятельности, и, если они окажутся при этом испытании способными, верными, тогда поручают им дела более обширные и важные. Правда, не всегда можно безошибочно заключить от малого к большему; в большем больше соблазна, чем в малом, и потому-то случается иногда, что люди, которые в маловажных делах были верными, в делах более значительных оказываются неверными. Но по большей части бывает так, что кто оказывает себя верным в малом, тот верен бывает и в большом, во многом; по крайней мере такому человеку можно с большею доверенностью поручить более важные дела, чем тому, кто и в малых делах оказывается неправедным, то есть неверным (Мф. 24:45–51; 25:21–30; Лк. 19:16–26). Такой человек, можно безусловно сказать, и в более важных делах не будет верен. Если и пустые, незначительные вещи соблазняют его, то можно ли положиться на него в обстоятельствах более важных? И можно ли награждать того высшею доверенностью, кто заслужил не награду, а наказание? Кто награждает за неспособность и злоупотребления, доказанные на опыте? Вот почему Господь и внушает Своим последователям, чтобы они благоразумно и праведно пользовались своим богатством неправды — употребляли его именно на дела благотворительности, потому что правильное пользование им служит для нас залогом на получение богатства истинного.
Аще убо в неправеднем имении (ἐν τῷ άδίκῷ μαμωνᾷ) верни не бысте, во истиннем кто вам веру имать (τό αληθινόν (то есть μαμωνάν) τις ὑμῖν πιστεύσει; ст. 11)? И аще в чужем (ἐν τῷ άλλοτρίῷ, то есть μαμωνᾷ) верни не бысте, ваше кто вам даст (τό ὑμέτερον τίς ὑμῖν δώσει; ст. 12)? Под именем неправедного и чужого имения или богатства, очевидно, разумеется здесь то же самое, что выше, в 9 стихе, называется богатством неправды, то есть внешние, чувственные предметы, богатство мира сего (1 Ин. 3:17). Оно называется неправедным, как можно видеть из противоположения его богатству истинному, в том смысле, что оно неистинно, ложно (ψευδής), и называется так, без сомнения, потому, что оно чувственно, обманчиво, временно и тленно, не имеет настоящей цены для высокого и бессмертного существа человеческого, созданного по Богу, в правде и преподобии истины (Еф. 4:21), а обольщает людей только ложным блеском. Следовательно, название богатства неправедным или неистинным значит в настоящем месте то же, что суетное, ничтожное.
Чужим может быть названо видимое, внешнее богатство, потому что оно чуждо нашей разумной, духовной природе, принадлежит более миру, нежели человеку; почему человек как при рождении ничего не имеет при себе, так и при смерти ничего не уносит с собою, оставляя все миру. Чужим может быть названо всякое богатство и потому, во-вторых, что оно принадлежит собственно одному Богу, верховному Владыке всего, а мы пользуемся им только как приставники. Все, что бы не имели мы, все это, в собственном смысле, не наше, а Божие; потому что Богом сотворено, Им сохраняется и от Него подается нам. Что имаши, егоже неси приял? — говорит апостол Павел (1 Кор. 4:7). Господня земля и все наполняющее ее, вселенная и все, живущие на ней, говорит псалмопевец (Пс. 23:1). «Скажи мне, — спрашивает святой Василий Великий, — что у тебя собственного? Откуда ты взял и принес с собою жизнь?» И, показав затем, что имущество дается нам Богом, и для того именно, чтобы мы «могли получить мзду» за доброту и верное домостроительство, — святой отец говорит далее: «Алчущему принадлежит хлеб, который ты у себя удерживаешь; обнаженному — одежда, которую хранишь ты в своих кладовых; необутому — обувь, которая гниет у тебя; нуждающемуся — серебро, которое зарыто у тебя. Поэтому всем тем делаешь ты обиду, кого мог бы снабдить». «Ты только распорядитель своего имущества, — говорит святой Иоанн Златоуст, — точно так же, как служитель Церкви, распоряжающийся ее стяжанием. Как последний не имеет власти расточать сокровищ, даруемых в пользу бедных, по своей воле и без разбора; так и ты не можешь расточать своих сокровищ по своей воле. Хотя ты получил родительское наследство и, таким образом, все имущество, казалось бы, твоя собственность; однако помни, что все это принадлежит Богу… Он для того тебе и вверил богатство, чтобы ты давал другим пищу в надлежащее время (Мф. 24:45)… Оно принадлежит бедным, а тебе только вверено, хотя бы это было наследство отцовское, хотя бы оно приобретено было собственными трудами… Тебе все это дал Бог заимообразно для того, чтобы данное ты мог употребить с пользою… Бог дал тебе богатство с тем, чтобы ты купил им небо».
Если под именем неправедного и чужого богатства разумеется богатство чувственное, временное и суетное, чуждое человеку и по природе, и по праву обладания; то под именем истинного и нашего богатства должно разуметь, в противоположность первому, богатство духовное, существенно необходимое для человека, всегда пребывающее с ним. Богатство это такого рода, однако, что как оно ни сродно человеку, оно не находится в его собственном распоряжении, а дается ему другими (кто вам веру имет? кто вам даст?). Само собою очевидно, что здесь ни в каком отношении нельзя разуметь богатства внешнего — неправедного и чужого. Нельзя разуметь, вместе с блаженным Иеронимом и некоторыми другими толкователями Писания, и тех особенных даров Божиих, которые сообщены были апостолам и сообщаются другим избранным членам Церкви, каковы: преподавание закона, наставления народа, совершение общественного Богослужения, попечение о вере, распространение ее и т. п. Все это — не общие, существенно необходимые для каждого и вечные дары, а особенные, которые даются только некоторым лицам на известное время (1 Кор. 13:8–9; 15:24; Еф. 2:15; Евр. 7:12) и не всегда зависят от нравственного достоинства лиц приемлющих (Мф. 7:21–23; Деян. 19:15–16 и др.). Истинным нашим богатством, по всей справедливости, может быть названо богатство правды: а) призвание нас к оправданию и соединению с Богом (Ин. 14:17, 23; 17:21; 1 Пет. 2:9); благодать Господа нашего Иисуса Христа, любовь Бога Отца, общение Духа Святого (2 Кор. 13:13) и те Божественные силы, которые подаются нам от Бога к животу и благочестию (2 Пет. 1:3); б) все добрые дела наши и плоды духовной жизни: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (Гал. 5:22; Флп. 1:11; Кол. 3:12; 1 Тим. 6:11; 2 Тим. 2:22) и, наконец, в) вход в вечное Царство Господа нашего Иисуса Христа и те честные (драгоценные) и великие обетования (2 Пет. 1:4, 11), ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку, не взыдоша (1 Кор. 2:9). Богатство это наше — не потому, что оно принадлежит нам, но потому, что оно в высшей степени сродно нашей природе и совершенно необходимо для нее.
Так понимают истинное наше богатство и отцы и учители Церкви. «Богатства (внешние) чужды нам, — говорит святой Амвросий, — Христос же наш, потому что Он есть жизнь». По мнению Василия Великого, «и добродетели можно считать нашим достоянием потому, что они, будучи тесно соединены с нашею природою, не оставляют нас и утружденных на земле, если только мы сами насильно не отгоним их введением худшего, и предваряют нас на небесах, вчиняют стяжавшего их с ангелами и вечно сияют пред очами Творца». Блаженный Августин разумеет здесь вообще духовные и небесные богатства. В другом месте тот же учитель Церкви говорит, что наши богатства там, где наш вечный дом, на небе. Блаженный Феофилакт говорит: «Наше составляют небесные и Божественные блага; там (то есть на небе) наша собственность, потому что человек сотворен по образу Божию. А деньги и имущества чужды, потому что в них нет ничего подобного ему. Наше достояние (составляют) пользование Божественными благами и причастие Богу». Евфимий Зигабен истинным нашим богатством называет небесные богатства Царства Божия, которые вечно пребывают у того, кто приобрел их.
Но кто не верен в малом, тот не может получить и большего. Если мы не будем верны во внешнем богатстве, которое так ничтожно, так мало имеет отношения к нашему духовно-разумному и бессмертному существу, что мы по одному этому уже не должны были бы соблазняться и злоупотреблять им, то кто поверит нам необходимое для нас истинное и многоценное богатство? Кто нам сообщит его? Если мы не будем верны в том, что чуждо нам по самой природе, что принадлежит не нам, а Богу и ближним, и что, следовательно, по праву чужой собственности должно было бы оставаться в руках наших совершенно чистым от всяких злоупотреблений, — кто даст нам наше? Один Бог только может сообщить нам истинное наше богатство; но Он не даст нам его не потому, чтобы опасно было, что мы и там, во мнозе, будем неправедны (ст. 19) — неправедные и не войдут в Царство Божие (1 Кор. 6:9), но потому, что мы недостойны его. Истинное, небесное богатство дается тем, которые обладают земным богатством, только тогда, когда они бывают верны в отношении к своему настоящему богатству, когда они, по объяснению святого Киприана, «бывают милостивыми и плодоносными», употребляют свое имущество, сообразно с волею Господа, не на свои собственные удовольствия, тем менее на удовольствия порочные, но на пользу ближних и во славу Божию; не зарывают даров Божиих в землю, подобно тому лукавому и ленивому рабу, о котором говорится в Евангелии (Мф. 25:24–25), не заключают их в свои житницы для того, чтобы самим только с друзьями своими есть, пить и веселиться (Лк. 12:18–19; 16:19), но разделяют их со своими меньшими братьями, отдают их торжникам — своим ближним, чтобы доставить им более средств к угождению Богу и вместе с ними, совокупными силами, умножить плоды даров Божиих. Только при этом условии и можно богатому земными благами получить богатство истинное, небесное (Мф. 19:16, 21).
А чтобы быть верными строителями Господа и не лишиться мзды своей (Мф. 6:1; 10:42; Лк. 6:35), для этого необходимо быть совершенно свободными от всякого пристрастия к земному богатству. Так никто не может работать и Богу и мамоне (то есть богатству) (ст. 13), потому что «Бог и мамона — два господина различного свойства и дают противоположные приказания». «Не говори, что служение Богу и мамоне может быть соединено вместе, — говорит святой Иоанн Златоуст в толковании на Евангелие Матфея. — Ибо, когда мамона повелевает похищать чужое, а Бог повелевает отдавать и собственное имущество; когда Бог повелевает вести жизнь целомудренную, а мамона жить блудно; когда мамона повелевает упиваться и пресыщаться, а Бог, напротив, обуздывать чрево; когда Бог повелевает презирать настоящие мирские блага, а мамона прилепляться к оным; как же после сего ты говоришь, что служение Богу и мамоне может быть соединено вместе?» Кто хочет служить и Богу и мамоне, тот по необходимости, или, любя Бога и посвящая на угождение Ему все свои силы, будет пренебрегать житейскими своими выгодами или, прилепившись к богатству, вознерадит о своих обязанностях в отношении к Богу, будет более собирать себе, нежели богатеть в Бога (Мф. 13:22; Лк. 12:1; 21:16, 25; ср. Флп. 3:7–8; Кол. 3:1–2).
И Аз вам глаголю: сотворите себе други от мамоны неправды, да егда оскудеете, приимут вы в вечныя кровы (ст. 9). Кто суть те благодетельные други, коих сердца мы должны привлекать к себе? Из притчи видно, что сии други суть вообще те, которые имеют нужду в нашей помощи (ст. 5–7), и нужду такую, что, принимая от других милость, никак не могут оставаться хладнокровными и неблагодарными к своим благодетелям. Это те несчастные ближние наши, которые по все дни и алчут, и жаждут, не имеют нужной одежды, ни надежного крова, словом, это нищие. Об них всегда заботился Господь наш, хотя и Сам не имел, где главу подклонить. Их бедственную участь повелевает Он облегчать от мамоны неправды.
Сотворите себе други от мамоны неправды. Слово мамона на сирийском языке значит богатство или вообще все то, что составляет имущество человека; ибо в том же месте (ст. 11) мамона называется имением. Выражение богатство неправды, по свойству еврейского языка, значит то же, что богатство неправедное. Основываясь на простом и обыкновенном значении сих слов, можно разуметь здесь богатство, неправедно приобретенное. Самая притча, по-видимому, приготовляет нас к тому же понятию. Впрочем, мы не можем согласиться на то, чтобы Иисус Христос говорил здесь о богатстве неправедно приобретенном. Предположим, что смысл Его изречения такой: неправильным образом приобретшие богатство должны по крайней мере сделать правильное из него употребление. Но иудеи, к которым первоначально были направлены слова сии, знали из закона, что чужое имущество должно возвратить законному их владетелю (Исх. 22:3), а благотворить только от имения, честными трудами приобретенного. И Господь наш не только не хотел уничтожать столь благодетельного закона, но еще утверждал его, одобрив поступок Закхея, который обещал обиженным воздать четверицею и от собственного имущества отдать половину бедным (Лк. 19:8–9). Несообразно и с понятием о Боге, чтобы Он мог требовать от людей такой Себе жертвы. Он свят и потому любит и одобряет только святое и ненавидит все нечистое, неправедное. Он знает все сокровенные движения сердца человеческого, и потому та только добродетель Ему приятна, которая происходит от чистого сердца и основана на побуждениях, сообразных с законом. Что же будет значить в глазах Его благотворительность от неправедно приобретенного богатства? Не значит ли это одною рукою грабить, чтобы другою уделить ближнему часть от неправедной добычи, — на бедствии одного созидать счастье другого? И стоит ли это той вечной награды, которая обещается в словах Господа? Он дарит не свое, а чужое; дарит, может быть, тем самых бедным, которых корыстолюбием свел до бедности. Ибо всякое приобретение, превышающее необходимые наши потребности, есть похищение собственности у тех, которые лишены необходимого.
Итак, что мы должны разуметь под словами мамона или богатство неправды? Слово неправедный (ἄδικος), употребленное в подлинном греческом тексте, имеет обширное значение, которое определяется смотря по тому, к лицу ли прилагается, или к неодушевленной вещи. Если прилагается к существу разумному, например, человеку, то выражает свойство испорченного сердца, злоупотребляющего своею свободою и избирающего ложь вместо истины, неправду вместо добродетели. В сем смысле приставник, упоминаемый в притче, называется неправедным; потому что он располагал имуществом господина своего не так, как должен располагать им эконом честный, помнящий свою обязанность. Вообще неправедным человеком называется тот, кто не исполняет своих обязанностей к Богу и ближним. Если же слово неправедный прилагается к вещи неодушевленной, как например, к богатству или вещам, оное составляющим, то выражает такое свойство вещи, по которому она бывает не такова сама по себе, каковою нам представляется.
Посему богатство неправедное есть то же, что богатство обманчивое, тленное, не соответствующее своему имени и тем надеждам, какие полагает в нем человек естественный, не могущий проникать в истинное свойство вещей.
Чтобы увериться, точно ли Иисус Христос соединял со Своими словами такое, а не другое понятие, вникнем в связь Его речи. В 11 стихе слово неправедный (ἄδικος) противополагается слову истинный (ἀληθινός): аще в неправедном имении верни не бысте: во истиннем кто вам веру имет? Следственно, неправедное имение есть имение неистинное, ложное; потому что оно есть чужое: аще в чужем верни не бысте, ваше кто вам даст? (ст. 12). Как бы так было сказано: Бог даровал вам земные сокровища для того, чтобы вы, как верные Его приставники, располагали оными сообразно с волею Господина — Владыки всех сокровищ; что же делает тот, кто употребляет их только для своей роскоши и сладострастия? Посмотрите, как хитры сыны века сего. Приставник, не имеющий совсем честности, расточает имение господина своего не на балы, не на одежды, не на увеселения, но для приобретения себе друзей, дабы, пришедши в немилость у господина, не лишиться дневного пропитания. И Я вам говорю: если хотите быть Моими учениками и заслужить доверенность в большем — сотворите себе други от тленных сокровищ, продадите имения ваша и дадите милостыню, сотворите влагалища неветшающа, сокровище неоскудеемо на небесех, идеже тать не приближается, ни моль растлевает (Лк. 12:33). Такое распоряжение богатством будет сообразно с волею Давшего вам оное. Если же вы и сего малого поручения не можете исполнить с надлежащею точностью и верностью; если же не умеете тленным добром пользоваться, как должно: кто же поверит вам богатство истинное, нетленное?
Далее Господь говорит: не можете Богу работати и мамоне (ст. 13). В сих словах заключается новое доказательство того, что мамона неправды не означает богатства, неправедно приобретенного, но значит богатство ложное, обманчивое, недостойное того, чтобы мы к нему прилеплялись. Здесь ничего не говорится о способе приобретения, но показывается только невозможность совместить привязанность к богатству (как бы оно ни было приобретено) с истинным служением Богу. Из сего видно, с какой стороны смотрит Иисус Христос на богатство во всем отделении и какая цель Его притчи о неправедном приставнике. Он имеет в виду не известный какой-нибудь род богатства, а всякое вообще; а потому цель как притчи, так и нравственного в ней приложения есть та, чтобы внушить Своим последователям, что желающий быть Его учеником и служителем Богу истинному должен все мысли свои устремлять туда, где есть истинное Его сокровище, предмет всякого почитания и любви, то есть на небо; должен во всех вещах поступать, как прилично верному рабу Божию, и, если течет богатство, не привязывать к нему своего сердца, но употреблять оное как средство к достижению богатства истинного, небесного.
Могут, конечно, возразить против сего: почему же в самой притче, из которой извлечены упомянутые слова, нет такого понятия, которое приготовило бы нас к уразумению нравственного правила о ложном богатстве; напротив, вся притча ведет нас к понятию о богатстве, неправедно приобретенном? Действительно, пример приставника может служить основанием для такого возражения. Но если внимательнее рассмотрим его, то увидим, что пример сей не только не опровергает, но еще подтверждает избранное нами значение. Приставник называется неправедным потому, что не был таков, каким бы ему надлежало быть сообразно желанию и надежде господина и качеству возложенной на него должности. И богатство называется неправедным потому, что не таково само по себе, каким хотел бы видеть его человек корыстолюбивый. Господин, вверивший свои сокровища эконому, не мог ли надеяться, что его имение будет цело? Но он обманулся в своей надежде. Он не мог и приметить, что его сокровища расхищены. Вот первый признак непостоянства благ земных! Почему эконом заботился о приобретении себе друзей? Он знал, что его счастье может перемениться. Вот второй признак суетности земного благополучия! Итак, самая притча ведет меня к понятию о ложном, тленном богатстве.
В следующих словах: да егда оскудеет, приимут вы в вечные кровы — представляется плод истинной благотворительности и время, когда благотворитель может наслаждаться оным. Погрешительно было бы толкование, если бы мы, приняв за образец неправедного приставника, который заботился о пристанище временном, стали изъяснять вечные кровы об убежище в сей жизни. Таковое значение было бы без всякого основания; ибо в Новом Завете нет ни одного места, где выражение вечный кров означало бы временное убежище. Оно несообразно и с духом учения Христова; ибо тогда Иисус Христос внушал бы благотворительность, основанную на побуждениях корысти. Но христианская благотворительность требует, чтобы мы давали бедным, ничего обратно от них не ожидая. Это есть правило Иисуса Христа, которое Он внушает нам повсюду, повелевая ожидать награды в будущей жизни за добродетель. То же правило повторяет Он и в настоящем месте.
В притче представляется пример, как сын века сего употреблял вверенные ему сокровища, дабы из сего примера сыны света извлекали для себя правило жизни. Заключение оной — сынове века сего мудрейши паче сынов света в роде своем суть — ясно открывает, чего желает Учитель от Своих после последователей. Он желает, чтобы сыны света были мудрее сынов века; посему присовокупляет: и Аз вам глаголю: сотворите себе други от мамоны неправды, да егда оскудеете, приимут вы в вечныя кровы. Итак, что здесь должно быть общее у сынов света с сынами века сего и чем должны первые превосходить последних? Сын века сего употреблял сокровища для приготовления себе счастья в будущее время; и сыны света должны употреблять их как средство для приобретения благ будущих; тот искал благосклонности у бедных, и сии должны искать благосклонности также у бедных. Вот что у них должно быть общее! Но тот старался уготовать себе пристанище будущее в сей жизни, а сии должны уготовлять себе кров вечный в будущей жизни. Вот чем сыны света должны доказать, что они мудрее сынов века сего! И поелику им повелевается ожидать награды за благотворительность от одного Бога в будущей жизни; то из сего явствует, что добродетель, которой Иисус Христос требует от учеников Своих, чужда всякой корысти и основывается только на побуждениях веры. Итак, вечные кровы, в словах Иисуса Христа, означают Царствие Божие, обители Отца Небесного, в которых избранные Его будут вечно наслаждаться покоем и радостью.
Что же могут сделать нищие, облагодетельствованные нами? Как они приимут нас в вечные кровы, когда ключ Давидов находится в руках вечного Царя, Сына Давидова, и никто не отверзет, если Он затворит? Если ты благотворишь по чистым и святым побуждениям веры и любви; если знаешь, сколько сильны бывают те благословения, которые призывает на тебя бедный от полноты благодарного чувства, и те молитвы, в которых он и явно и тайно умоляет Иисуса Христа заплатить тебе долг свой; если веришь, что Всеведущий видит искренность любви твоей к ближним и не может забыть ни одного случая, когда ты облегчал тяжкую участь брата, то для тебя не нужно больше доказательств, могут ли нищие уготовать тебе место в обителях блаженной вечности. Та же вера, которая побуждает тебя к милосердию, объяснит и то, что говорит Учитель милосердия.
Впрочем, и для разума нет здесь основательной причины сомневаться и прибегать к произвольным догадкам. В языке священном часто приписывается какому-нибудь лицу или вещи такое действие, к произведению которого они или служат только поводом (см. Мф. 16:34–35), или несколько со своей стороны способствуют (Ин. 12:48; 2 Кор. 4:4; Деян. 13:46), или, наконец, соглашаются на справедливость дела, совершаемого другим (1 Кор. 6:2). Но каким образом нищие могут способствовать к принятию нас в Царствие Божие, это для всякого понятно. В настоящей жизни они доставляют нам удобнейший случай упражнять свою веру и укореняться в любви, — случай доказать нашу покорность Иисусу Христу, Который, действуя Сам чрез все продолжения земной жизни, не просил у людей помощи для Себя, но, дав им разуметь, что всегда будет бедствовать в лице меньших братий Своих, убеждал не оставлять сих несчастных, подобно Ему, лишенных на земле всех удовольствий. В будущей жизни пред Судиею мира, оправдывающим токмо веру и венчающим любовь, нищие, облагодетельствованные нами, будут живым свидетельством нашей веры и любви. В сем-то состоит споспешествование их к нашему блаженству. Время, когда благотворительность должна получить обещанную награду, определяется словами: егда оскудеете.
Первая мысль, рождающаяся при чтении сих слов, есть такая: когда сами обнищаете, подобно приставнику, у которого отнято строение дома (ст. 3). Но какая здесь разумеется скудость? Те, которые не хотят согласиться, чтобы в нравственном приложении заключалось более понятий, нежели сколько находится их в притче, разумеют здесь лишение богатства по каким-нибудь непредвиденным случаям, зависящим от перемены обстоятельств. В некоторых отношениях сие справедливо; ибо слова приставника егда отставлен буду от строения дому поставлены в соответствии со словами егда оскудеете. Следственно, те и другие слова по значению своему должны быть сходны; приставник, отставленный от своей должности, лишился прежнего счастья, и христианину-благотворителю угрожает скудость. Но сим вопрос еще не разрешается. Рассмотрим упомянутые слова в связи с целою мыслью, и тогда откроется, о каком оскудении говорит Иисус Христос нам. В притче сказано: да егда отставлен буду от строения дому, приимут мя в домы своя; в нравственном приложении: да егда оскудеете, приимут вы в вечныя кровы. Здесь временному убежищу, которого искал приставник, противополагаются вечные кровы, которых мы должны надеяться. Следственно, смысл нравственного приложения нельзя строго ограничивать смыслом притчи. Если оно имеет смысл высокий, то и в словах егда оскудеете надобно искать значения обширнейшего.
Богатый, кто бы он ни был, по учению Иисуса Христа, есть только приставник, коему на время Бог поручил земные сокровища. Посему он может лишиться своего богатства, подобно приставнику, упоминаемому в притче, лишиться навсегда, ибо сие богатство находится в распоряжении у человека дотоле, пока не снята с него должность приставника. Это последует в тот роковой час, когда мы должны будем расстаться с самим миром и при дверях гроба отдать ему все, чем в продолжение жизни от него пользовались. Вот на какую нищету указывает Господь наш, когда говорит: егда оскудеете.
Смысл всего нравоучения такой: «И Я вам говорю: снискивайте себе благосклонность бедных посредством тленных сокровищ, дабы они приняли вас в вечные обители Отца Небесного, когда вам нужно будет оставить все, что теперь льстит вашей чувственности».
Некоторый человек был богат; одевался в порфиру и виссон, и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача, и псы, приходя, лизали струпья его (Лк. 16:19–21).
Обилие нищих — дело обыкновенное на Востоке. В Сирии и теперь у ворот богачей часто можно встретить толпы нищих, располагающихся здесь в ожидании милостыни от входящих и выходящих из дома. Особенно много собирается их в праздничные дни, когда в Сирии приготовляют пищу в большем против обыкновенного количестве. Так как вследствие жаркого климата пища не может там долго сохраняться, то остаток ее раздается нищим. В ожидании подачи нищие толпятся у ворот в таком множестве, что запоздавшему приходится воспользоваться разве только крошками. На это-то обстоятельство и указывают приведенные слова Евангелия: «и желал напитаться крошками, падающими со стола богача», одевавшегося в порфиру и виссон.
Порфирою или пурпуром называлась материя блестящего цвета и столь дорогая, что ее носили только знатные лица и управители. Цвет пурпура весьма разнообразен, он бывает бледно-розовый, или малиновый, фиолетовый или цвета запекшейся крови. Пурпуровая краска лучшего качества привозилась из Финикийского города Тира и называлась Тирскою краскою. Она добывалась из двух сортов раковин. Одни из них назывались buccinum: их находили на скалах и утесах; другие — purpura или telazia — добывались на дне морском. Тирский пурпур ценился очень дорого, так как он добывался в незначительном количестве и приготовление его соединялось с большими трудностями. В настоящее время эта краска в продаже встречается очень редко. Пурпуровая, голубая и красная краски ценились и евреями очень высоко, потому что материи других цветов у них почти не употреблялись. Евреи сами не умели приготовлять чисто и ярко окрашенных тканей, и потому яркие материи, привозимые к ним из других стран, считались признаком роскоши. Римляне добывали пурпур темно-красного цвета из особой породы моллюсков — каракатицы (octopus или seria). Материи, окрашенные им, имели яркий цвет. Другого употребления этой краски римляне не знали. В продаже материя этого цвета известна была под именем багряницы. Об одной из продавиц багряницы упоминается в Деяниях Апостольских (16:14). Багряницу носили только цари и вельможи. Пред крестною смертию Спасителя также одели в багряницу, желая тем выставить на посмеяние народа Того, Кто называл Себя Царем Иудейским.
Что касается виссона, его носили только богатые и знатные. Бедные носили одежду из грубого полотна или другого материала. Богачи же носили рубашку из тонкой материи, а сверху ее надевали пурпуровый плащ. Эта-то рубашка и называлась у евреев виссоном. Иосиф, живя в Египте, получил такую рубашку, или виссон, в дар от фараона. В виссон одевались также Аарон, Давид, Мардохей. Иосиф Аримафейский, «почтенный член синедриона», выпросив у Пилата позволение снять тело Иисуса с креста, покрыл его виссоном.
Вообще, виссон — самая тонкая и мягкая ткань, которая с особенным искусством приготовлялась только в древнем Египте и продавалась чрезвычайно дорого. По мнению некоторых, ее собирали с какого-то индийского дерева; а по другим, выделывали из тончайшего пуха. По-еврейски «виссон» значит белизна, но виссон был не белого, а пурпурового цвета и ценился на вес золота. В Апокалипсисе виссон считается в числе драгоценных предметов (18:12, 16).
И над всеми сими между нами и вами пропасть велика утвердися, яко да хотящии прейти отсюда к вам не возмогут, ни иже оттуду к нам преходят. Жизнь за гробом не есть жизнь уединенная. Тайнозритель Иоанн видел под алтарем небесным души убиенных за слово Божие, которым дано было успокоиться в надежде, что их сотрудники и братия дополнят их число (Откр. 6:9, 11). Потом видел он еще, что пред престолом и пред Агнцем стояло великое множество людей из всех племен, колен и народов, все в белых одеждах. На вопрос, кто они и откуда пришли, ему объяснено, что они пришли, претерпев скорби великие, и за сие ныне они пред престолом Божиим и служат Богу день и ночь (7:9 и след.). Сам Спаситель ученикам и всем верным последователям Своим обещал: пойму вы к Себе. Идеже есмь Аз, ту и слуга Мой будет (Ин. 14:3; 12:26). Следовательно, души, Богу угодившие, по смерти телесной входя в единение с Ним, не разъединены и между собою.
Притчею о богатом и Лазаре Христос вразумляет нас, что для душ отшедших уготованы в другом мире различные места, темные и светлые, между которыми великая пропасть, и хотящие перейти из одних в другие, из худших в лучшие, не могут.
Из сих наставлений Спасителя следует отнюдь не то, чтобы свидание душ по смерти телесной было невозможно, но то, что их соединение для совместного сопребывания в другом мире подлежит ограничениям; для одних нежелательно, для других неудободостижимо, а для иных весьма затруднено. Кем же или чем оно бывает затруднено? И самими отходящими из сей жизни, и остающимися в живых. Их вера и нравы, их образ жизни и дела, их взаимная любовь или ненависть служат предуказанием, будут ли они вместе в мире загробном. Богатый, во аде сый в муках, узре Авраама издалеча и Лазаря на лоне его; имел он также уверенность, что увидит подле себя и пять братьев своих, еще оставшихся на земле. Но свидание с Авраамом и Лазарем было для него бесполезно, а переселение к ним оказалось невозможно; соединение же с братьями для него самого не желательно, ибо он предчувствовал, что чрез их мучение увеличится его собственное томление; почему, боясь, что придут они к нему, просил Авраама послать к ним Лазаря для предостережения. А многочисленность обителей в доме Отца Небесного означает то, что блаженство вечное будет в преизбытке и неистощимо для всех праведников, от века Богу угодивших, сколько бы их ни было. Но как в большом доме хотя и много отделений или комнат, члены семейства и домочадцы свободны, чтобы видеть друг друга; так и в дому Отца Небесного все обители составляют нераздельное Царство Небесное, и души, в них водворенные, единое, соутешающееся в блаженстве, общество. Теряют там силу узы плотского родства и суетные, земные привязанности; но нет сомнения, что люди, здесь чистое расположение друг к другу питавшие, в разных подвигах добра потрудившиеся, одинаковые скорби перенесшие, в тех же святых внушениях веры себе утешений искавшие, встретятся в одних и тех же святых обителях.
Некто из подвижников заболел и, ожидая конца себе, пригласил к себе старца, с которым жил в духовном союзе. Тот, уверенный, что увидится с ним в будущей жизни, послал ему сказать: «Если ты проживешь до субботы, то приду; а если отойдешь, увидим друг друга в том мире».
Итак, где и с кем быть в будущей жизни, о том надлежит заботиться здесь на земле. Вы поминайте прежде отшедших наставников ваших, веруя, что их души в Царстве Небесном. Взирающе на скончание их жительства, подражайте вере их (Евр. 13:7). Лишился отец доброго и непорочного сына, и не оставляет желания, чтобы увидеть его. «Живи, — поучает его святой Иоанн Златоуст, — живи подобно ему, и ты вскоре достигнешь священного оного видения. Помышляй не о том, что он никогда не возвратится в дом твой, но что и сам ты скоро переселишься к нему». Плачет вдовица о муже умершем, который был истинный христианин, уважаемый в обществе за многие добродетели. Но да слышит она, что советует ей святой Василий Великий: «От настоящего обратись душою к попечению о будущем, чтобы и тебе за добрые дела получить одинаковое с ним упокоение». Доколе вы на земле, приобретайте себе друзей на небе, да егда оскудеете в беспомощный смертный час, приимут вы в вечные кровы (Лк. 16:9).
Авраам отвечал, что великая пропасть утвердилась между ним и страждущим в муках богачом, показывая различие между праведными и грешными. Ибо Авраам был страннолюбив и нищелюбив, принимал приходящих издалека, а богач немилосердно отвращался от лежащего в язвах при вратах его. Посему как расположения противоположны, так и места переселения раздельны; одним — покой, другим — мучение.
Ст. 1–2. Насмешка фарисеев и их корыстолюбие послужили ближайшим поводом к произнесению притчи о богаче и Лазаре. В виду постоянного противодействия, которое они оказывали Его делу, и пагубного влияния, которое они оказывали своим примером на народ, Он по уходе их сказал Своим ученикам: «Невозможно не придти соблазнам; но горе тому, чрез кого они приходят. Лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море, нежели чтобы он соблазнил одного из малых сих». Иисус видит появление соблазнов с пришествием Его Царства, видит возрастание их с распространением этого Царства; Он представляет их Своим ученикам неизбежными спутниками Своей Церкви. Но вместе с этим Иисус грозит горем виновникам соблазнов, соблазняющих слабых в вере (малых), и указывает на наказание, которое им придется претерпеть за это. Наказание будет столь тяжкое и ужасное, что ему можно было бы предпочесть даже позорную и мучительную смерть.
Ст. 3–4. Против таких соблазнов Иисус Христос вооружается со всею силою. Что же касается грехов слабости наших ближних, то мы должны переносить и прощать их с неустанною любовью. Поэтому Иисус продолжает: «Наблюдайте за собою. Если же согрешит против тебя брат твой, выговори ему; и если покается, прости ему. И если семь раз в день согрешит против тебя и семь раз обратится и скажет: каюсь, — прости ему».
Ст. 5–10. Апостолы чувствовали при этих словах, что их вера слишком слаба для того, чтобы проявлять такую неустанную любовь. Поэтому они просили Иисуса: «Господи, умножь в нас веру!». Иисус отвечал им: «Если бы вы имели веру с зерно горчичное и сказали смоковнице сей: исторгнись и пересадись в море, то она послушалась бы вас». Этими словами Он показывает им, что дело заключается не в сильной именно вере. Главное дело в том, чтобы была сама вера. Где она действительно есть в душе, хотя бы поначалу только в виде искорки, там она будет возрастать, совершать самое трудное и даже вообще невозможное, будет проявлять силу, побуждающую мир. Но затем Он вразумляет их, что неутомимая любовь и миропобеждающая вера отнюдь не составляют заслуги человека. Проникая в сердца Своих учеников, Он увидел, что сознание великих и чудесных действий, которые Он Сам приписывал вере, могло бы сделать их слишком самоуверенными и что они, быть может, бессознательно для самих себя, могли бы приписать эту веру себе, как свое дело и свою заслугу. Поэтому Он показывает им, что прекраснейший венец и украшение веры составляет смирение, чуждое самовосхваления и живущее только сознанием своего недостоинства и благодатию Божиею. Вообще истинная вера не знает ничего о какой-то бы ни было заслуге. Верность, оказываемая ею, есть не более, как долг; всякое доброе дело, творимое ею, есть милость и благодать Божия. Это Иисус Христос высказывает в следующих словах: «Кто из вас, имея раба пашущего или пасущего, по возвращении его с поля, скажет ему: пойди скорее, садись за стол? Напротив, не скажет ли ему: приготовь мне поужинать и, подпоясавшись, служи мне, пока буду есть и пить; и потом ешь и пей сам? Станет ли он благодарить раба сего за то, что ой исполнил приказанное? не думаю. Так и вы, когда исполните всё поведенное вам, говорите: мы рабы, ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать».
Аще согрешит к тебе брат твой, запрети ему (Лк. 17:2).
Иисус Христос весьма прилично после изображения бедственного состояния богатого предписывает заповедь, как должно поступать с ближним, который, по содеянии проступка, приносит раскаяние, дабы не привести его в отчаяние. В этом случае Он предписывает самые благоразумные меры, чтобы, с одной стороны, послаблением не подать повода к большему проступку, а с другой, неуместною строгостью не раздражить и не ожесточить сердца; ибо на сей случай так говорит: Аще согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его между тобою и тем единем (Мф. 18:15). Потому что кроткое обличение действительнее строгого обвинения; первое может возбудить стыд, а последнее поселяет неудовольствие и заставляет виновного скрывать свою вину; покажи, чтобы обличаемый тобою брат нашел в тебе искреннего друга, а не врага: он скорее согласится последовать советам друга, нежели оставить без отмщения обиду врага. Поэтому и апостол сказал: Не аки врага имейте, но наказуйте, якоже брата (2 Фес. 3:15). Страх не надолго делает человека осторожным, между тем стыд есть самый лучший наставник в добре. Страх удерживает только на короткое время от пороков и не исправляет порочного; а стыд, напротив, может со временем обратиться в привычку делать добро.
Аще согрешит к тебе брат твой, запрети ему, и аще покается, остави ему (Лк. 17:3). Слышанное нами Святое Евангелие научало нас отпущению грехов. Слова седмищи на день поставлены вместо «сколько бы ни было», и не с тем, чтобы, если брат твой согрешит восемь раз, ты отказал ему в прощении. Итак, что значит седмищи? — Всегда, сколько раз ни согрешит и покается. Так что в одном псалме сказано: Седмерицею днем хвалих тя (Пс. 118:164); то же в другом псалме выражается словами: выну (всегда) хвала Его во устех моих (Пс. 33:2). И очевидна причина, по которой число семь поставляется вместо всегда; ибо все обращение времени составляется из продолжения и возврата семи дней.
Сам Бог Иисус Христос, о Котором апостол Петр сказал: Христос пострада по нас, нам оставль образ, да последуем стопам Его, Иже греха не сотвори, ниже обретеся лесть во устех Его (1 Пет. 2:21–22). Вот Он Сам не имел греха, и умер за грехи наши и пролил Кровь Свою во оставление грехов. Воспринял за нас то, чем не был должен, да нас избавит от долгов. Он не должен был умереть, как мы не должны были жить, — почему? потому что были грешниками. Как для Него смерть, так для нас жизнь не была долгом; но в чем не был Он должен, принял, и чем не был нам должен, даровал. А дабы вы не подумали, что для отпущения грехов много для вас подражать Христу, внимайте словам апостола: Прощающе друг другу, якоже и Бог во Христе простил есть вам: бывайте убо подражатели Богу (Еф. 4:32; 5:1). Это слова апостола, не мои: бывайте убо подражатели Богу. Не слишком ли надменно — подражать Богу? Внимай апостолу: Бывайте подражатели Богу, яко чада возлюбленная. Ты называешься чадом; как же ты хочешь наследства, когда отрицаешься подражания? Я это сказал бы, хотя бы ты совсем не имел грехов, прощение коих было бы тебе нужно. Теперь же, кто бы ты ни был, ты человек: праведник ли ты — ты человек; мирянин ли — ты человек; монах ли — ты человек; клирик ли — ты человек; епископ ли — ты человек; апостол ли — ты человек. Внимай же слову апостола: Аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем (1 Ин. 1:8). Вот он сам, он, Иоанн и евангелист, коего Господь Иисус Христос любил паче всех, кто возлежал на персях Его, сам говорит: аще речем, — не речете, сказал, яко греха не имате, но — аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас. Аще исповедаем грехи наша, верен есть и праведен, да оставит нам грехи наша и очистит нас от всякия неправды.
Итак, требую, чтобы ты прощал, потому что нахожу тебя требующим прощения. Тебя просят — прощай; тебя просят, и ты будешь просить, чтобы прощено было тебе. Вот придет время молитвы; и я ловлю тебя в словах, какие ты скажешь. Ты скажешь: Отче наш, Иже еси на небесех. Ты не будешь в числе сынов, если не скажешь: Отче наш. Значит, ты скажешь: Отче наш, Иже еси на небесех. Продолжай же: да святится имя Твое. Скажи далее: да приидет Царствие Твое. Приложи еще: да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Потом смотри, что ты прибавляешь: хлеб наш насущный даждь нам днесь. Где же твое богатство? Вот, ты просишь, как нищий. Но скажи после сего и то, отчего сие происходит. Скажи следующее: остави нам долги наша. Ты дошел до слов моих: остави, говоришь, нам долги наша. По какому праву? с каким условием? по какому закону? с каким собственноручным заверением? Якоже и мы оставляем должником нашим. Мало того, что ты не отпускаешь; ты еще и Богу лжешь. Условие положено; закон постановлен: остави, как я оставляю. Значит, Он не оставляет, если ты не оставишь. Остави, как я оставляю. Хочешь, чтобы оставлено было тебе просящему, оставь и ты просящему. Сии прощения объявил тебе Сам Законоведец небесный: не обманывает тебя; проси, следуя Его небесному гласу; скажи: остави нам, якоже и мы оставляем, и поступай так, как говоришь. Кто лжет в молитвах, тот лишается милости; кто лжет в молитвах — и теряет свое дело, и подвергается наказанию. Если кто обманывает царя, обличается в обмане, когда он приходит, а когда ты лжешь в молитве, то в самой же молитве обличаешься.
Нельзя пройти оного стиха, если не выполним, что говорим. Ужели можно изгладить оный стих из нашей молитвы? Ужели хотите оставить: остави и нам долги наша, а следующие слова: якоже и мы оставляем должником нашим, изгладить? Не изгладишь, чтобы тебе не быть изглаждену. Итак, ты говоришь в молитве: даждь, говоришь: остави, — дабы получить, чего не имеешь, и да простится тебе, в чем ты согрешил. Посему и сам даждь, если хочешь получить, и сам остави, да оставится тебе.
Господь Иисус Христос, идя в Иерусалим к празднику Пасхи — последнему пред Его страданиями, — проходил между Самариею и Галилеею. Когда входил Он в одно селение, встретили Его десять человек прокаженных.
Нельзя видеть без душевного страдания и одного, а тем более десять человек вместе, таких больных, каковы прокаженные. Чтобы понять, как такое зрелище было возмутительно и тяжело для сердца, надобно знать, что такое проказа.
Проказа есть ужасная, опустошительная болезнь, обыкновенная в Египте, Палестине и других жарких странах востока. В Палестине она особенно сильна была в древности, и всегда была почитаема величайшим бедствием, которого признавали достойным только того, на кого хотели призвать небесное отмщение, и которое иногда посылаемо было непосредственно от Бога как особенно тяжкое наказание правды Божией.
Проказа прилипчива и заразительна. Прикосновение к прокаженному или к его одежде, обитание с ним в одном доме гибельно для здоровых. Поэтому, как больные опасные и притом крайне неопрятные, прокаженные в земле Иудейской, по закону Моисееву, были признаваемы нечистыми и изгоняемы из общества людей здоровых. Так же для сохранения общественного здоровья поступали и поступают с ними и везде. Это, кроме телесных страданий, подвергает прокаженных всякого рода лишениям и страданиям нравственным. Святой Григорий Богослов так оплакивает бедствия прокаженных: «Они, лишась телесных членов, лишаются вместе и способов трудиться и помогать себе в своих нуждах, и притом всегда более страшатся усугубления болезни, нежели сколько надеются выздоровления, так что и надежда, это единственное врачевство для несчастных, почти оставляет их без помощи. Многие не хотят к ним подойти, не хотят посмотреть на них, гнушаются ими, как чем-то омерзительным; и это зло, чтобы видеть себя ненавидимыми за одно только то, что подверглись несчастию, для них тяжелее самой болезни. Я не могу смотреть без слез на их страдания, и при одном воспоминании об оных возмущаюсь духом. Эти люди — живые мертвецы, у которых оконечности большей части телесных членов отгнили, люди, которых нельзя почти узнать, кто они были прежде и откуда, или, лучше, несчастные останки живших некогда людей, которые, чтобы дать знать о себе, сказывают о своих отцах, матерях, братьях и местах жительства: «Я сын такого-то отца, мать у меня такая-то, да и ты некогда был мне друг и знакомый». Это говорят они потому, что не имеют уже прежнего вида, по которому бы можно было узнать их. Это люди обсеченные, у которых нет ни имущества, ни родства, ни друзей, ни даже тела; люди, которые одни из всех и жалеют о себе, и вместе ненавидят себя. Кто нежнее отца? Кто сердобольнее матери? Но для сих отверженных заперто и родительское сердце. И отец собственного своего сына, которого родил, которого воспитал, в котором одном чаял иметь око своей жизни, за которого так много и так часто молился Богу, сего самого сына, хотя оплакивает, но гонит от себя — оплакивает от сердца, гонит поневоле. А мать, вспоминая муки рождения, с разрывающимся сердцем испускает жалобнейшие вопли и вслух всех рыдает над живым, как над мертвым, говоря: «Несчастное чадо злополучной матери, отнимаемое у меня лютою болезнью, чадо жалости достойное, чадо мое милое, которого и узнать я не могу, чадо мое, которое воспитала я для утесов, гор и пустынь! Со зверями будет жизнь твоя, горный камень — кров твой, и только благочестивейшие из людей обратят на тебя взоры». Прокаженных гонят из городов, гонят из домов, с площади, с дорог, из бесед, из народных собраний, пиров, и — о горькая участь! — их отгоняют и от самой воды. Для них не текут источники, напаяющие всех других; невероятным почитают даже то, чтобы и реки не могли от них заразиться. Потому-то они и скитаются день и ночь, — обнищавшие, нагие, бесприютные, показывая прокаженное недугом тело, пересказывая старую жизнь свою, призывая с воплем Создателя, помогая друг другу употреблением членов, которых у другого нет, слагая жалобные песни, чтобы выпросить кусочек хлеба, или малейшую часть чего-нибудь вареного, или какое-нибудь раздранное рубище для прикрытия себя от стыда или для облегчения боли от ран».
Таких-то несчастных собралось к Господу десять человек. Может быть, их соединило общее бедствие, как замечает святой Григорий Богослов, и они всегда были вместе, чтобы облегчать взаимно страдания друг друга; а может быть, они собирались из разных мест только для того, чтобы печальным видом своих разнообразных страданий тронуть сердце Иисуса и общею мольбою испросить себе у Него исцеление. Иисуса Христа в путешествиях Его, кроме учеников, всегда сопровождала толпа народа. Прокаженные знали закон, запрещавший им входить в общество людей здоровых; знали, что народ питает к ним отвращение, что только благочестивейшие из людей (как говорит святой Григорий) приближаются к ним, и только Иисус Всемогущий без опасения к ним прикасается. Потому эти несчастные, узнав, где проходил Господь, в виду селения остановились вдали от дороги, и все в один голос закричали Ему. Иисусе Наставниче, помилуй ны! Какой смысл имела их общая мольба?.. «Воззри и на нас, отверженных, милосердый Учитель и Всемогущий Врач неисцельно болящих! В нас Ты видишь все роды недугов, от которых исцелял Ты других. Одна болезнь, которую мы носим в себе, делает нас и глухими, и слепыми, и хромыми, и расслабленными, и подвергает гниению прежде смерти. К Тебе здоровые ведут и несут больных; мы все больные — и ведем к Тебе друг друга. На других болящих обращает Твой взор любовь и страдание ближних; но нас никто не любит; за нас некому просить. Ты один не отвергаешь прокаженных. Наши язвы и страдания умоляют Тебя за нас; умилосердись над нами»!
Господь заметил прокаженных, но Он не дозволил им приблизиться к Себе, как прежде одному прокаженному, и не исцелил их мгновенно, как того, одним прикосновением Своей руки. Он отослал их к священникам иудейским, говоря: Шедше покажитеся священником. По закону Моисееву, на священниках лежала обязанность осматривать заболевающих проказою или какою-либо другою накожною болезнью, похожею на проказу. Если признаки проказы были совершенно ясны, священники тотчас объявляли больного нечистым и изгоняли из общества. Если случай был сомнительный, прокаженного заключали в отдельное помещение на семь дней и потом снова осматривали. Заключение повторялось, когда болезнь не обозначалась ясно; в противном случае после первого заключения решалась судьба больного, то есть или отпускали его домой, если на нем опытный глаз священников не находил проказы, или объявляли его нечистым. Точно также, когда проказа проходила сама собою, прокаженный опять должен был явиться к священникам, чтобы они удостоверились, точно ли он выздоровел и может ли быть возвращен в дом свой. Если действительно было так, выздоровевший должен был совершить постановленный законом Моисеевым обряд очищения и принести узаконенную жертву Богу. Это последнее требование закона повелел Господь Иисус Христос совершить тому прокаженному, которому Он даровал исцеление: Шед покажись иереови и принеси дар, егоже повеле в законе Моисей, во свидетельство им; то есть хотя ты получил исцеление чудесным образом, но Тот же Бог даровал его тебе, Который дал закон о прокаженных чрез Моисея; иди же, исполни его во свидетельство иудеям, что Сын Человеческий пришел не разорить закон, но исполнить. Но зачем Господь послал к священникам этих десять прокаженных прежде, чем исцелил их? Первоначальный осмотр, вероятно, ими был уже сделан; потому что они вели себя как прокаженные, объявленные нечистыми, ходили отдельно целым обществом, удалялись от людей здоровых. Для второго свидетельствования им не было также причины идти к священникам, потому что они сами видели, что они далеки от выздоровления; иначе они не пришли бы к Спасителю просить исцеления и сами поспешили бы к священникам для совершения обряда очищения. Что же значат слова Господа? Может быть, были здесь и иудеи, наблюдавшие за Господом, для которых Он нашел нужным отослать прокаженных к священникам; но кроме того, по ходу события видно, что Господь в сем случае поступил так же, как всегда поступал, когда хотел испытать и возвысить веру в людях, просивших у Него исцеления. Прокаженные показали веру во всемогущую силу Иисуса, в Его благость и милосердие тем, что пришли к Нему просить исцеления. Они надеялись, что Он не отвергнет их, как нечистых; не усомнились в том, что для Него возможно исцелить и десять человек от неисцельной болезни, точно так же, как одного. Но они просили себе у Него только блага временного — уврачевания тела. Конечно, и в этом Господь не отказывает просящим; Ему приятно, когда и за этим люди к Нему обращаются. Но этого мало как для истинного блага просящих, так и для Его Божественной любви. Он есть Врач и Спаситель душ и телес наших; Он пришел на землю, чтобы возвести нас к вечной жизни. Потому всяким случаем, когда нужда и бедствие приводят к Нему человека, Он пользуется, чтобы привлечь его к Себе, приобрести его доверенность и послушание и, даровав ему просимое благо, пробудить в нем чувство благодарности и любви, и чрез это чувство ввести его в духовный союз с Собою и поставить на путь спасения. Таким образом веру младенческую, порождаемую внешними бедствиями и питаемую внешними благами, Он обращает в веру полную, спасающую.
В сем смысле повеление идти к священникам, данное Господом прокаженным, составляло для них заповедь, которая должна была испытать их веру. Так Господь, намереваясь исцелить слепорожденного, прежде послал его умыться в купели Силоамской, хотя это умовение не могло само по себе иметь никакой целебной силы. Так пророк Елисей, желая прежде исцеления испытать послушание прокаженного Неемана Сирианина, послал его семь раз омыться во Иордане. Слепорожденный повиновался Господу, а Нееман сначала с гневом возражал, что в его отечестве есть реки для омовения лучше Иордана. Так и прокаженные могли принять с верою и послушанием повеление Господа и получить за это не только просимое ими исцеление, но и все дальнейшие блага, открытые вере; но могли встретить и сомнением, отказаться от его исполнения и удалиться от Иисуса Христа, не получив ничего. Но они послушались и получили награду за свое послушание.
И бысть идущим им, очистишася, говорит евангелист. Неизвестно, далеко ли отошли прокаженные от места встречи с Господом по пути к Иерусалиму, где были священники, совершавшие установленное законом служение Богу. Но каково было их удивление и радость, когда они внезапно во время пути увидели каждый на себе и друг на друге чудное действие силы Господней! Возвращение или исправление утраченных или поврежденных болезнью членов, исчезновение язв, очищение лица и других открытых частей тела, возвращение сил, сладостное чувство жизни, сопровождающее всегда восстановление здоровья, — всем им дали скоро и живо почувствовать милость и всемогущество Иисуса. Они здоровы, они чисты, они возвращены к жизни и всем ее радостям! Что свойственно было и что надлежало им делать после этого? То, чего требовало благоразумие и справедливость и чего ожидал от них Сам Господь: возвратиться к Благодетелю, открыть пред Ним сердце, преисполненное радости и счастья, посвятить Ему первые движения чудесно восстановленной жизни, обещать Ему всегдашнюю память о Его благодеянии, любовь и благоговение к Нему. Эти чувства Господь принял бы от всех их с благоволением, озарил бы их новым светом благодати Своей и присоединил бы десять новых душ к числу спасаемых.
Но только в одном из десяти Господь имел утешение видеть ясное понимание великости благодеяния, Им оказанного, и живое чувство благодарности. Един же от них, видев, яко исцеле, возвратися, со гласом велиим славя Бога, и паде ниц при ногу Его, хвалу Ему воздал, и той бе Самарянин. Достойный любви и подражания самарянин! Как хорош он в своем живом восторге! Как превзошел он высотою своего духа и благородством сердца иудеев, получивших равное с ним благодеяние, но скоро забывших своего Благодетеля! Увидев себя исцеленным, он не стал колебаться и размышлять о тем, что ему надобно делать. Приблизившись к Господу, по своем возвращении, он повергся на землю, припал к ногам Его и долго изливал пред Ним свое сердце в словах любви и благодарения. И Господь, без сомнения, с любовию взирал на него.
Но, радуясь тому, когда в сердцах человеческих находит чувства веры и любви, Господь скорбит, когда их не находит. К чему больше поводов подавало настоящее событие — к радости, или к печали? Судя по-человечески, больше к печали. Возвратился к Нему один, а ушло от Него (и, может быть, навсегда) девять человек! И с какою кротостью Господь выражает скорбь Свою! Не десять ли очистишася, да девять где? — говорит Он о неблагодарных. Он как будто желает знать, где они, что сталось с ними, несчастными. Но Он знает это по Своему всеведению, Он видит, куда они пошли и что они делают. Почему же Он вопрошает о них? Это голос любви, сетующей об утрате существа любимого. Так мать, утратившая дитя свое, хотя знает, где оно, и что с ним случилось, но, рыдая, вопрошает: «Где ты, чадо мое милое? Зачем ты меня оставило?». Для любящего сердца важно то, что от него оторвали предмет его любви, и оно страдает, и зная, и не зная, где он находится. Пища для истинно любящего — заботиться о любимом человеке, трудиться для него, всем жертвовать для его счастья и счастьем его утешаться. Те же свойства имеет и любовь Божественная, которой образом служит чистая любовь человеческая. А девять где? Куда бы они ни пошли, что бы они ни делали, они были достойны слез, потому что удалялись от Господа. Если в первые минуты радости они не вспомнили о Нем, могут ли вспомнить, возвратившись к прежней жизни, к плотским радостям, суетам и заботам?
Как же могло случиться, что они забылись до такой степени? Об этом как бы с удивлением вопрошает Сам Господь: како не обретошася возвращшися дать славу Богу, токмо иноплеменник сей (как же они не возвратились воздать славу Богу, кроме сего иноплеменника)? Неблагодарность девяти исцеленных особенно удивительною представляется от того, что они были иудеи, принадлежали к избранному народу Божию и к истинной ветхозаветной церкви, тогда как оказавшийся благодарным был самарянин, иудеями презираемый.
Толкователи Священного Писания находят причины неблагодарности исцеленных иудеев в их крайней приверженности к обрядовому закону, по которой они поспешили в Иерусалим принести жертву за свое очищение, забыв о Господе, исцелившем их, — в их ложных понятиях об ожидаемом ими Мессии как земном царе, по которым они не могли признать истинным Мессиею смиренного Иисуса и, следовательно, оказать Ему должную почесть и благодарность; наконец, в опасении, чтобы старейшины и книжники иудейские не отлучили их от церкви за близкие отношения к Иисусу Христу и т. д. От всего этого, говорят, был свободен самарянин, не связанный иудейскими понятиями и страхом старейшин иудейских, и, следовательно, способный действовать по влечению своего сердца. Но какие бы ни были частные причины этого черного поступка иудеев, для нас, благочестивый читатель, важна причина общая, лежащая в основании всех других, которая главным образом и их сделала, и нас делает неблагодарными пред Богом, — это развращение сердца, ожесточение его от жизни плотской и греховной. Оно делает и ум наш слепым, так что он видя не видит; оно наполняет и жизнь нашу делами черными, так что мы часто оказываемся пред Богом грубее животных, питающих к благодетелю чувство благодарности, как говорит и Сам Господь чрез пророка Исаию: «Вол знает хозяина своего, и осел ясли господина своего, а Израиль не знает и народ Мой не разумеет». Так как в искренней и глубокой благодарности выражается много прекрасных свойств души человеческой, много высших духовных сил ею возбуждается, то она представляет и много залогов верности благодарного человека Богу-Благодетелю и Его святому закону. Мы не знаем, что исцеленный говорил Господу, но одно внешнее его положение уже довольно ясно говорит за него: «Ты воскресил меня, Учитель; Ты приобрел меня; я Твой, повелевай мною и делай со мною, что Тебе угодно!» Такое расположение духа есть полная вера, необходимая для спасения. Надобно думать, что это засвидетельствовал пред всеми и Сам Господь, сказав Самарянину: Востав иди: вера твоя спасе тя. Очевидно, в сих словах заключается больше, нежели указание на одно исцеление его от проказы. Исцеление получили и иудеи, но Господь не похвалил их веры, а укорил за маловерие. «Встань, — как бы так говорил Господь, — иди в мире; вера твоя не только приобрела исцеление твоему телу, но и душу твою поставила на путь спасения, и поведет тебя ко спасению!»
Кроме учения о благодарности, составляющего главный смысл повествования об исцелении десяти прокаженных, оно наводит нас и на другие, не менее поучительные мысли. И в нас, благочестивый читатель, есть проказа нечистая, заразительная, разъедающая члены и составы, проказа души нашей, медленно, но верно убивающая нашу внутреннюю жизнь: это грех, в нас действующий. За него правда Божия изгоняет нас из общества святых и ангелов Божиих и заставляет блуждать в бесплодной пустыне духовного мрака, уныния, тоски — без радости и утешений. Если совесть говорит нам, что мы недостойны быть в светлом обществе здравых духом, чистых и счастливых, недостойны подойти близко к нашему Господу и Спасителю, — станем, подобно прокаженным, вдали от Господа, в чувствах самоосуждения, самоуничижения и смирения, но воззовем от сердца громким голосом веры: Иисусе Наставниче, помилуй ны! Или, как научает нас Церковь: «Царю превечный, Утешителю, Христе истинный, очисти ны от всякия скверны, якоже очистил еси десять прокаженных».
Заповедь пойти к священникам, данная прокаженным, и для нас имеет свой глубокий смысл. Священники ветхозаветной церкви не исцеляли прокаженных — и новозаветные сами по себе не исцеляют проказы греховной, но как те осматривали и разбирали прокаженных, так и новозаветные разбирают различные состояния грешников. Иди, исповедуй грехи свои священнику, но не по одному внешнему обряду, как иудеи, а с мыслью о Господе, даровавшем им власть вязать и решить, с благоговением к этой богодарованной власти и с послушанием наставлениям и руководству духовного отца. Послушание заповеди Господней приобрело исцеление десяти прокаженных: послушание Божественным постановлениям святой Церкви дарует исцеление несчетным тысячам духовно болящих от всех видов и степеней болезни. Но врачевание греха самовольное, самочинное, соединенное с гордостью и самонадеянностью, не принесет пользы.
Получив исцеление чрез святые таинства покаяния и приобщения святого Тела и Крови Христовой, будь благодарен исцелившему тебя Иисусу Христу и веди себя, как прилично благодарящему и не забывающему благодеяния: бойся опять заболеть прежнею проказою страстей и порочных навыков, не предавайся беспечно и невинным удовольствиям, но припадай к ногам Иисусовым, восхваляй Его милосердие, утешайся Его любовию, — и Он укрепит тебя на твердое и благонадежное шествие по пути добродетели; ты почувствуешь в сердце своем Его Божественный глас: Востав, иди: вера твоя спасе тя.
Един же от них, видев, яко исцеле, возвратися, со гласом велиим славя Бога (Лк. 17:15). Христос Спаситель даровал здравие десяти больным проказою. Проказа была болезнь тяжкая, часто заразительная, нечистая. По закону Моисееву, прикоснувшийся к больному проказою признаваем был нечистым и подвергался обрядам очищения. Может быть, сей закон постановлен был как средство против заразы; а может быть, он указывал и на происхождение проказы от нравственной нечистоты. В самом деле, мы видим в священных повествованиях, что Мариам за мятеж против Моисея, Гиезий за корыстный обман от имени пророка, Озия за святотатственное вторжение в священническую должность мгновенно поражены были проказою. Прокаженные были люди отверженные от общества и сопребывания других людей, почему евангельские десять прокаженных и встретили Господа не в доме, не в селении, но пред вступлением Его в селение, входящу Иисусови в некую весь, и, не смея приблизиться, сташа издалеча. Вот каким людям не отказал Он в благотворении!
Требует размышления и образ исцеления, дарованного десяти прокаженным. Когда они воплем Иисусе Наставниче, помилуй ны, очевидно просили себе исцеления, — Он не отказал им в оном, но и не обещал оного, а только сказал: Шедше покажитеся священником. Что ж это значило? — Это было применение к Моисееву закону, который повелевал прокаженному являться к священнику для определения действительности болезни и действительного выздоровления и для принесения за выздоровевшего от проказы жертвы очистительной и благодарственной. Итак, Христос Спаситель, отсылая прокаженных к священникам и в церковь, чрез сие хотел, во-первых, уклониться от славы человеческой, потому что исцеление в сем случае должно было последовать не при многолюдстве, в виду целого селения, но в уединении, на пути; во-вторых, побудить их к исполнению церковных обязанностей и богослужебных; в-третьих, возвести умы и сердца их к Богу, дабы в Нем видели источник всякого блага и благодеяния и Ему за все воздавали славу.
В числе десяти прокаженных удостоен был чудесного исцеления Самарянин. Сим наименованием означались люди, отпадшие от православия ветхозаветной Церкви, совершавшие богослужение не в благословенном Иерусалимском, а в ином неблагословенном храме, отвергавшие большую часть пророческих писаний, хвалившиеся, как будто священною древностью, колодезем, из которого пил патриарх Иаков и скоти его. Господь обличает их в незнании истинной веры: Вы кланяетеся, егоже не весте. Но и чуждого Церкви не отчуждил Глава Церкви от благодеяния телесного: и последствия показывают, что благодеяние не потеряно. Самарянин, конечно, не остался самарянином когда, по исцелении, к Обличителю самарян возвратился, со гласом велиим славя Бога, и паде ниц при ногу Его, хвалу Ему воздая.
Из числа десяти прокаженных, получивших исцеление, оказалось девять неблагодарных. Всеведущий Исцелитель видел неблагодарность прежде, нежели совершил исцеление: однако не удержался от совершения благотворения, и по совершении не раскаивался. Кротко изъявил Он удивление, не о том, что не благодарят видимого благодетеля, но о том, что не дают славы Богу. Како не обретошася возвращшеся дати славу Богу?
Неблагодарность есть нечувствие души неестественное. В природе не только человека, но и бессловесных насаждено расположение к благодарности. Лев, которого преподобный Герасим избавил от болезненного страдания, вынув у него из лапы занозу, ощутил к своему благодетелю такую привязанность, что служил ему во всю остальную жизнь его и по его смерти от печали по нем умер на его могиле. Но что ж? Если другой поступает не по природе — неужели посему ты, сын благодати, решишься поступать не по благодати? Неужели удержишь руку твою от благотворения потому, что испытал или предвидишь неблагодарность? Вспомни твоего Спасителя, Который хотя видел пред Собою девять неблагодарных против одного благодарного, не удержался от благотворения всем.
Фарисеи, смотревшие на себя в своем высокомерии как на прирожденных обладателей Царства Божия, предложили однажды Иисусу вопрос: «Когда приидет Царствие Божие?» Вместо того, чтобы спрашивать, что им следует делать для того, чтобы войти в это Царство Божие, они хотели знать время его наступления, после того как оно было возвещено уже пророками, Иоанном Крестителем и Самим Христом. Иисус отклонил этот вопрос как праздный и бесплодный и вразумил их о пришествии Своего Царства следующими словами: «Не приидет Царствие Божие приметным образом, как вы представляете себе. Оно не придет ни в наружном блеске и сиянии, как вы ожидаете его, ни с определенными внешними формами, законами, порядками и установлениями. Оно не придет так, чтобы его можно было наблюдать и рассматривать. И не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Оно не привязано ни к какому определенному времени и ни к какому определенному месту. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть. Оно там, где сердца приносят покаяние и веруют в Мое слово. В этом виде оно уже явилось среди вас».
Царствие Божие внутрь вас есть, сказал Господь, научая народ делу спасения (Лк. 17:21). Если Царствие Божие там, где царствует Бог, то искать Царствия Божия, которое внутри нас есть, значит искать того, чтобы Бог воцарился в нас, царствовал над нами. Все дело, следовательно, за тем, чтобы воцарить Господа внутри нас. Над чем же воцарить? Над всем, что есть в нас — над мыслями, желаниями, чувствованиями, делами. Всякую силу нашу надо привести к подножию престола Его и показать Ему, да царствует Он над умом нашим, нашею волею и нашим сердцем. Как это бывает и когда? Бог есть Царь ума нашего, когда ум чрез покорность вере, усвоив себе все сообщенное нам в святом Откровении, думает о едином Боге и обо всем сущем и бывающем судит по Богу. Бог есть Царь нашей воли и совести, когда, напечатлев в себе заповеди Божии и положив их непреложным для себя законом, мы ни в малом, ни в великом не позволяем себе отступать ни на одну йоту от сознанной воли Божией. Бог есть Бог сердца нашего, когда, ощутив сладость Божественного, оно отвергает земные сласти и, ни в чем земном не находя вкуса, все живет на небе — там, где и полагает сокровище свое.
Но Царствие Божие от внутрь простирается и вовне; ибо, когда все сказанное совершится внутри нас, тогда и все внешнее перестраивается по тому же духу и направлению. По тому же духу начинают действовать и язык, и глаза, и слух, и все другие чувства; тем же духом направляется тогда всякое движение и всякое действие вовне, наедине, в семействе, на должности, в обществе и во всех житейских отношениях; словом, тогда во всех проявлениях нашей жизни внутренней осязательным правителем бывает Бог, что и печатлеется во внимании всех по слову Господа: Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, Иже есть на небесех (Мф. 5:16).
В ком воцарился Бог внутри, того вы видите участвующим во всех делах, к каким обязывает его положение его в обществе; но в них он только внешне, внутренне же весь в Боге, от Коего и исходят для него мановения на всякие дела и начинания, на число их, широту и образ совершения. В таких людях осуществляется именно то, что заповедует апостол: Да имущии жены, яко не имущии будут, и плачущии якоже не плачущии, и радующиися, якоже не радующеся, и купующии, якоже не содержаще, и требующии мира, яко не требующе. Так-то. Кем взыскано и обретено Царствие Божие, в том бывает Бог всяческая во всех, так что, как на небе почивает Он на херувимах и серафимах, так почивает и в нем, на всех силах его духа, который и сам, растворившись в Нем сознанием и самодеятельностью, все, и внутреннее и внешнее, направляет к угождению Ему единому, возлюбив Его всем сердцем, всем помышлением и всею крепостию своею (Лк. 10:21).
Ст. 22–24. Когда фарисеи ушли, Иисус сказал ученикам Своим: Приидут дни, когда пожелаете видеть хотя один из дней Сына Человеческого, и не увидите. «Вы будете желать Меня и обращения со Мною, желать возвращения Моего в вашу среду. Вы будете с тоскливым желанием ожидать того дня, когда Я опять приду к вам; и ожидание ваше не осуществится. Остерегайтесь, чтобы ожидание ваше не было обмануто ложными известиями!» И скажут вам: вот, здесь, или: вот, там явился Иисус, — не ходите и не гоняйтесь. Ибо как молния, сверкнувшая от одного края неба, блистает до другого края неба, так будет Сын Человеческий в день Свой. Этот день придет, но он придет иначе, нежели вы думаете. Сын Человеческий во время Своего пришествия будет, как молния. Он нисходит с неба, и появлением Его озаряется вдруг все, находящееся на земле. Тогда уже невозможно будет ни здесь, ни там, ни теперь, ни после. Он будет везде, так что никому нельзя будет отрицать Его явления.
Ст. 25–30. Но прежде чем последует это пришествие Сына Человеческого, Ему надлежит пострадать и умереть. Но прежде Ему надлежит много пострадать и быть отвержену родом сим. Когда же Он придет, то произведет над врагами Своими скорый и ужасный суд. И как было во дни Ноя, так будет и во дни Сына Человеческого: ели, пили, женились, выходили замуж до того дня, как вошел Ной в ковчег; и пришел потоп и погубил всех. Так же было и во дни Лота: ели, пили, покупали, продавали, садили, строили; но в день, в который Лот вышел из Содома, пролился с неба дождь огненный и серный, и истребил всех. Так будет и в тот день, когда Сын Человеческий явится. Суд Его придет быстро и внезапно и страшно поразит людей среди их земных помышлений и дел, среди их плотской беззаботности.
Ст. 31–33. В этот день только тот спасет свою душу, кто войдет под покровительство Божие, как Ной вошел в ковчег; кто выйдет из мира и удалится его благ, как Лот вышел из Содома. В тот день, кто будет на кровли, а вещи ею в доме, тот не сходи взять их, и кто будет на поле, также не обращайся назад. Вспоминайте жену Лотову. Кто станет сберегать душу свою, тот погубит ее; а кто погубит ее, тот оживит ее. Поэтому не заботьтесь о земном имуществе, не беспокойтесь о своей жизни! Старайтесь только о том, чтобы спасти свою душу!
Ст. 34–37. Этот суд будет так решителен, что из двоих, часто находящихся в ближайшей и теснейшей связи между собою, один спасется, а другой погибнет. Сказываю вам: в ту ночь будут двое на одной постели: один возьмется, а другой оставится. Две будут молоть вместе; одна возьмется, а другая оставится. Двое будут на поле: один возьмется, а другой оставится. Пораженные этими словами Иисуса, ученики спрашивают: «Где, Господи?» Где будет происходить это? Ведь не в Иерусалиме и не у народа Израильского? Но Иисус отвечает им поговоркою (Авв. 1:8): «Где труп, там соберутся и орлы». То есть это совершится прежде всего, конечно, на Иерусалиме и на иудейском народе, а под конец и на всем погибшем мире. Как хищные птицы слетаются стаями туда, где лежит труп, так и карающий и истребляющий суд Божий проявляет себя там, где замерла внутренняя жизнь и началось духовное разложение.
Иисус говорит Своим ученикам о Своем пришествии на суд и о временных скорбях и бедствиях, имеющих посетить пред тем всю землю, а так же и Его учеников. Теперь Он говорит им, как они должны приготовляться к этому времени, чтобы встретить его с мужеством и радостью. Это Он излагает в двух следующих одна за другою притчах, из коих первая говорит о неустанной, а вторая о смиренной молитве.
«В одном городе был судья, который Бога не боялся и людей не стыдился. В том же городе была одна вдова, и она, приходя к нему, говорила: защити меня от соперника моего! Но он долгое время не хотел. А после сказал сам в себе: хотя я и Бога не боюсь и людей не стыжусь; но как эта вдова не дает мне покоя, защищу ее, чтобы она не приходила больше докучать мне». Бедная вдова искала помощи и защиты против своего обидчика у неправедного судьи, который Бога не боялся и людей не стыдился. Судья долго не внимал ее просьбам и жалобам. Не смущаемая этим, она продолжала постоянно приходить к судье. Наконец он потерял терпение. В нетерпении и досаде, желая избавиться от ее докучливых просьб, он сдается и защищает ее от ее обидчика. Затем Иисус дает объяснение: «Слышите, что говорит судья неправедный? Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит защищать их? Сказываю вам, что подаст им защиту вскоре». Какая большая разница по отношению к ученикам Господа! Они имеют дело не с неправедным судьею, но с правосудным и милосердым Богом. Они не так далеки от Него, как вдова от судьи: они Его избранные, которых Он призвал и избрал из любви к Своей славе и блаженству их. Часто кажется, правда, что Он не хочет услышать сейчас же. Но если они будут постоянно приходить и не будут ослабевать в своих молитвах, то Он услышит их, и притом вскоре, скорее, нежели они сами будут надеяться и ожидать. Верующие узнают это всего яснее и разительнее во время скорби последнего времени, когда противник их будет преследовать их жесточе и немилосерднее, нежели когда-либо. Но, жалуется Господь, только немногие испытают такое славное спасение, потому что в те дни мало веры найдено будет на земле. «Но Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?»
Мытарь издалеча стоя, не хотяше ни очию возвести на небо, но бияше перси своя, глаголя: Боже, милостив буди мне, грешнику (18:13). Почему такое моление Мытаря было приятно Богу? Потому что оно принесено было в духе истинного покаяния, с сердцем сокрушенным и смиренным. Все это можно видеть в каждой черте сего моления.
1. Мытарь становится на молитву вдалеке от святилища. Он не почитает себя достойным стать в ряду прочих, а избирает место позади всех. Пусть другие идут мимо него и указывают на него как на известного всем грешника. Никто не обвинит его более, как он винит сам себя. Теперь не скрывать грехи свои пришел он, а открыть их пред Богом; и много ли значит, если люди будут смотреть на него как на грешника?
2. Кающийся мытарь не смеет взирать на небо и очи преклоняет долу. Кого стыдится он? Не столько людей, сколько самого себя. Если внешние очи его склонены к земле, то внутренние погружены во глубину сердцам здесь видят все безобразие и мерзость грехов. Как же подняться очам его к небу? Чистота неба еще более откроет нечистоты души грешника; свет солнечный не разгонит внутренней тьмы его, а еще более даст почувствовать ему, как далек он от благодатного Света Божия. Притом, и не подъемля очей к жилищу Славы Божией, мытарь, сознающий грехи свои, чувствует, что он весь открыт пред всевидящим оком Божиим, сознает даже, что взор вечной правды и святости теперь особенно остановился на нем и как бы жжет душу его; не потому ли кающийся и не смеет поднять очей к небу, чтобы не встретить ему здесь гневного взора небесного правосудия? Грешник, весь занятый чувством грехов своих, хотел бы теперь не видеть самого себя. Но он не может не чувствовать самого себя. Потому
3. Бьет себя в грудь. Здесь, в сердце, чувствует мытарь мучения своей совести; здесь преимущественно отзывается болезнь души его. Что ж, не хочет ли он внешними ударами в грудь заглушить внутреннюю скорбь свою? Нет! Он хочет более сокрушить сердце свое, хочет заставить его еще сильнее сознать свое бедствие от грехов. Так свойственно поступать тем, которые во всей силе чувствуют свое бедственное состояние и в этом бедствии обвиняют одних самих себя. Это можно было бы почитать даже выражением отчаяния, если бы мы не слышали из уст мытаря следующей молитвы:
4. Боже, милостив буди мне грешнику. Ничем не извиняет себя мытарь; ничем не умаляет тяжести грехов своих. Не говорит: призри, Боже, на мои слабости, на соблазны и льстивые искушения, окружившие меня в жизни, среди которых никто не может остаться невинным. Не говорит итак: помяни, Господи, мои милостыни и жертвы, и я иногда вместе с другими совершал повеленное Твоим законом. Одно говорит: я грешник — помилуй меня! Я грешник — и только! Более ничего не вижу в себе, нет доброго во мне, нет ничего, за что бы ожидать мне пощады. Прибегаю к Твоему бесконечному милосердию: оно одно может спасти меня. Боже! Будь ко мне милостив. По велицей милости Твоей помилуй мя, по множеству щедрот Твоих очисти беззакония моя. Бесконечная благость Твоя да победит бесчисленные грехи мои!
И услышана эта смиренная и искренняя молитва. Открылось, что стоявший в отдалении от святилища стал ближе многих в Святому святых; на того, кто не смел взирать на небо, с любовию воззрело всевидящее око Божие, и в того, кто бил себя в грудь, сокрушая сердце свое, в то же время излит бальзам утешения, врачевство благодати. И сниде сей оправдан в дом свой. Не только отпущены грехи этому покаявшемуся грешнику, но и дарована правда Божия; не только освобожден он от наказания, но и включен в число наследников Царства Господня. Ибо если Бог оправдал этого мытаря, то не очистился ли он от всех грехов? Не прилично ли и о нем, как о Закхее, сказать теперь: и сей сын Авраамль есть? Таким образом смиренному мытарю дарована правда большая и лучшая, нежели та, какую давал или мог дать сам себе фарисей, хвалившийся делами закона. Если такова сила молитвы мытаревой, то почему, спросят, мы, столь часто повторяющие эту молитву, немного получаем от нее пользы? Потому что эту молитву не так совершаем мы, как совершал мытарь. Быть может, по наружности молитва наша такова же, как у мытаря, но такова ли она внутренне, так ли совершается в самых сердцах наших, как совершалась в его сердце сокрушенном и смиренном? Один Бог видит, как эта смиренная молитва действует в сердцах истинно кающихся; Он и оправдывает их. Бог же видит и то, как действует эта молитва в сердцах не хотящих расстаться со грехами, и отвергает ее, потому что она не одушевляется духом истинного покаяния. Всего более препятствует успеху покаяния нашего то, что мы большею частью почитаем себя лучшими, нежели каковы на самом деле, и осуждаем не столько себя, сколько других. Заметим же, что Господь направил именно против этого недуга нашего притчу Свою: ибо изрек ее ко уповающим собою, яко суть праведницы и уничижающим прочих, а в заключение ее сказал: всяк возносяйся смирится, смиряй же себе вознесется.
Фарисей став, сице в себе моляшеся: Боже, хвалу Тебе воздаю.
Кажется, это не худая молитва. Фарисей молится в себе, то есть внутренне, мысленно, сердечно; это лучше некоторых из нас, которых уста произносят молитву, а сердце ее не чувствует, и мысль нередко уклоняется от нее к посторонним предметам, или которые слушают церковное чтение и пение ухом телесным, но не отверзают глубоким вниманием слуха внутреннего и не одушевляются духом молитвы. По таким расположениям надлежит опасаться, чтобы нам не остаться более чуждыми оправдания, нежели неоправданный фарисей.
Фарисей воздает хвалу Богу, и это лучше некоторых из нас, которые в молитве помышляют более о том, что нужно им, нежели о том, что угодно Богу, которые, как алчущие наследия отеческого, а не любви дети, приходят в дом Отца Небесного, чтобы просить себе нужного и ненужного, полезного и неполезного, а не для того, чтобы созерцать Его совершенства, чтобы исповедывать Его премудрость, благость, провидение, помощь, благодеяния, чтобы вкушать от Его любви и благодати и приносить Ему свою любовь, благодарность, хвалу и славу.
Фарисей — человек не без подвигов и не без добрых дел. Пощуся, говорит он, двукраты в субботу, десятину даю всего, елико притяжу. Поститься два дня в неделю закон ветхозаветной церкви не предписывал; это был пост, введенный частным преданием и добровольно принятый фарисеем; из чего можно заключать, что тем паче неопустительно наблюдал он посты законные. Давать десятину, то есть десятую долю от стада, от произведений земли, от годового дохода церкви, ее служителям и нищим предписывал закон, впрочем, не тщательно исполняемый в последние времена ветхозаветной церкви; фарисей, дававший десятину от всякого приобретения, конечно, был ревнитель закона лучше многих — и, нельзя не признаться, лучше некоторых из нас, которые не только не налагают на себя добровольных постов, но и установленные Церковью посты или явно нарушают, или исполняют небрежно, изобретая пост роскошнее мясоястия, — которые не только десятой доли от своих приобретений не отделяют на церковь и ее служителей и на нищих, но и скудную на сие долю дают неохотно, как бы невольную дань, а не с радостью, как жертву Богу. Повторяю: надлежит опасаться, чтобы не остаться нам более чуждыми оправдания, нежели фарисей неоправданный.
Но как же он не оправдан? Тотчас увидите.
Фарисей став, еще в себе моляшеся: Боже, хвалу Тебе воздаю, яко несмь, якоже прочии человецы. Казалось бы, он хвалит Бога; но на самом деле превозносит самого себя. Хвала Богу служит у него только средством выражения того, как он доволен собою, что он лучше других. Посему нетрудно понять, может ли его молитва быть угодна Богу: это — кадило, из которого восходит не благоухание благоговения и умиления, а смрад гордости и тщеславия. Понятно, почему он не может быть оправдан: провозглашая себя лучшим других и беспорочным, он не только говорит, сам не зная что, как не сердцевед, но и очевидно говорит неправду; потому что лучше его знающий человеческую добродетель апостол свидетельствует: Аще рцем, яко греха не имамы, себе прельщаем и истины несть в нас (1 Ин. 1:8).
Научимся из сего, как вообще не думать о себе высоко, так в особенности не высокомудрствовать в молитве. Что тебе заглядываться на свои ничтожные добродетели, когда надобно созерцать бесконечные совершенства Божии? Что тебе хвалить себя, когда надобно прославлять Бога? Если ты наслаждаешься сам собою, то, конечно, душа твоя не возжаждет к Богу; а потому и благодать Его не придет напоить тебя от тука дома Его потоком сладости Его.
Фарисей в молитве не только хвалил себя, но и порицал других. Несмь, якоже прочии человецы, хишницы, неправедницы, прелюбодее, или якоже сей мытарь. Сих слов не оправдает и человек незлобивый и кроткий, — как оправдает их Бог всеблагий, человеколюбивый, Которого щедроты на всех делех Его? Пред лицом Божиим ты умаляешь ближнего как порочного, как преступника; но Бог имеет его под Своим провидением и милует: итак, в твоем укорении ближнего не скрывается ли дерзновенное укорение Самого Бога, Который его милует? И какая тебе польза высматривать пороки ближнего? Ты не делаешься святым от того, что видишь его грешным; напротив того, твое око, которое Бог сотворил и паки хочет сотворить чистым, сам делаешь лукавым. Ты ставишь сего мытаря между хищниками и неправедниками; но, может быть, сей низкий в глазах твоих Закхей чрез час каким-нибудь способом поднимется выше, чтобы узреть Христа, и еще чрез час Христос о нем скажет: яко и сей сын Авраамль есть (Лк. 19:9). Какими тогда глазами воззришь на того, которого теперь порицаешь?
Опасное искушение без нужды рассматривать недостатки и грехи других людей и прельщать себя мыслью, что мы не таковы, как они. Точно, это значит прельщать себя. Глумясь над пороками ближних, мы нарушаем заповедь любви к ближним, оскорбляем Бога, их милующего; оскверняем наш ум нечистыми представлениями; подвергаемся опасности быть порицателями невинных и даже будущих святых; смрадом нечистых воспоминаний растлеваем благоухание молитвы; немирною совестью восхищаем сердце наше от восхождения горе; и, конечно, не достигаем оправдания от Того, Который рек: не судите, да не судими будете.
Кто избавит нас от сего искушения? Кто нам покажет надежный способ достигнуть оправдания к молитве? Сей мытарь, толико презираемый фарисеем. Мытарю поручил сие Христос Спаситель в слове притчи.
Мытарь, издалеча стоя, не хотяше ни очию возвести на небо, но бияше перси своя, глаголя: Боже, милостив буди мне грешнику. Вот молитва, вследствие которой мытарь сниде оправдан в дом свой. Следственно, здесь есть и для нас образец молитвы, которая способна достигнуть оправдания.
Мытарь, вошед в церковь, стоит вдали, ближе к дверям храма, нежели к его внутренней святыне. Что сделаем мы по сему образцу? Станем ли тесниться в притворе, оставив церковь пустою? Сие не было бы сообразно ни с удобством, ни с порядком церковным. Кто может, поколику может, да подражает и видимому образцу оправданной мытаревой молитвы: всякий же да тщится постигнуть дух образа сего и оным одушевиться!
Что значит мытарево стояние вдали? Страх Божий пред святынею Божиею, чувствование своего недостоинства. И мы да стяжаем и да сохраним сии чувствования! О Боже святыни и славы! Тот, которого Ты оправдываешь, не дерзает приблизиться к святыне Твоей, — как же дерзаю я, достойный тысячекратного осуждения, входить во внутренность Твоего святилища, прикасаться к святыне Твоей, которой ангелы со страхом служат, приступать к таинствам Твоим, в которые ангелы желают проникнуть? Даруй мне страх и трепет и самоосуждение, да не осудит меня мое дерзновение.
Мытарь не хочет и очей возвести на небо. Что сие значит? Смирение. Итак, имей смирение в молитве — и будешь иметь молитву оправдывающую.
Мытарь биет себя в перси. Что сие значит? Сокрушение сердца о грехах и покаяние. Итак, имей и ты сии чувствования. Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит.
Что ознаменовалось видимыми образами молитвы мытаревой, то же выражают и слова: Боже, милостив буди мне грешнику. Мытарь не опирается на свои дела, подобно фарисею, но уповает на милосердие Божие. С биением себя в перси называя себя грешником, он чрез сие исповедует, что правосудие Божие требует добродетели и осуждает грех; что он, как грешник, признает себя достойным осуждения и уже чувствует свое осуждение; что желает избавиться от греха и вместе сознает свое бессилие избавиться от оного. Когда же вместе с сим просит у Бога милости, не представляя ни права, ни побуждения, то сим исповедует веру в бесконечное милосердие Божие и в благодать, по вере оправдывающую и спасающую грешника, возрождающую и воссозидающую человека на дела благая, да в них ходит.
Таким образом, молитва мытаря есть молитва покаяния и смирения и вместе молитва веры и упования. С такою молитвою да входим в церковь и да пребываем в ней, да возглаголет милосердый Господь и нам, яко снидем оправданными в дом свой.
И приступиша к Нему фарисее, искушающе Его, и глаголаша: аще достоит человеку по всякой вине пустити жену свою? (ст. 3). Опять фарисеи искушают, опять читающие закон не понимают закона; опять толкователи закона имеют нужду в новых наставниках! Не довольно было саддукеев, искушающих о воскресении, законников, вопрошающих о совершенстве, иродиан — о кинсоне, и других — о власти: некто еще и о браке спрашивает Неискушаемого, спрашивает Того, Кто Сам Творец супружества, Кто от первой Причины создал весь сей род человеческий.
Он же отвещав, рече им: несте ли чли, яко Сотворивый искони, мужеский пол и женский сотворил я есть? (ст. 4). Он знал, какие вопросы решать и при каких заграждать уста вопрошающих. Когда спрашивают Его: коею областию сия твориши (Лк. 20:2); тогда, по причине крайнего невежества вопрошавших, Сам вопрошает: крещение Иоанново с небесе ли бе или от человек? (сг. 4). И обоюдною невозможностью дать ответ связывает вопрошающих. Посему и мы, подражая Христу, можем иногда заграждать уста любопытным совопросникам, а их неуместные вопросы решать вопросами же еще более неуместными. Ибо мы и сами мудры на пустое (если можно иногда похвалиться делами неразумия). Но когда Христос видит, что вопрос требует рассуждения, тогда вопрошающих не удостаивает мудрых ответов. Он говорит: вопрос, предложенный тобою, показывает в тебе уважение к целомудрию и требует снисходительного ответа. А касательно целомудрия, как вижу, многие имеют неправильное понятие, да и закон у них не равен и неправилен. Ибо почему закон обуздал женский пол, а мужескому дал свободу, и жена, злоумыслившая против ложа мужнего, прелюбодействует и подвергается за то строгому преследованию законов, а муж, прелюбодействующий с женою, не подлежит ответственности? Я не принимаю такого законодательства, не одобряю обычая. Мужья были законодателями; потому и закон обращен против жен; потому и детей отдали под власть отцов, а слабейший пол оставлен в пренебрежении. Напротив того, Бог установил не так; но: чти отца твоего и матерь твою (Исх. 20:12), — вот первая заповедь, соединенная с обетованиями: Да благо ти будет, и: иже злословит отца или матерь, смертию да умрет (Исх. 21:16). Видишь, равно и доброе почтил и злое наказал. Еще: благословение отчее утверждает домы чад, клятва же материя искореняет до основания (Сир. 3:9). Видите, как равно законодательство. Один Творец мужа и жены, одна персть — оба они, один образ; один для них закон, одна смерть, одно воскресение; одинаково рождаемся от мужа и жены; один долг обязаны воздавать дети родителям. Как же ты требуешь целомудрия, а сам не соблюдаешь? Взыскиваешь, чего не дал? Почему, будучи сам плоть такого же достоинства, не равно законополагаешь? Если ты обращаешь внимание на худшее, то жена согрешила, согрешил и Адам; змий прельстил обоих; не оказался один слабее, а другой крепче. Но возьми во внимание лучшее. Обоих спасает Христос страданиями. За мужа стал Он плотию, но также и за жену. За мужа умер, и жена смертию спасается. Христос от семени Давидова именуется (чем, может быть думаешь, почтен муж), но и от Девы рождается, — это уже честь женам!
И будета оба, сказано, в плоть едину (ст. 5); а единая плоть да имеет и одинаковую честь. Павел же внушает целомудрие и примером. Каким примером и как? Тайна сия велика есть: аз же глаголю во Христа и во Церковь (Еф. 5:32). Хорошо жене — почитать Христа в лице мужа; хорошо и мужу — не бесчестить Церковь в лице жены. Жена, говорит он, да боится своею мужа, потому что боится Христа; но и муж да любит свою жену, потому что и Христос любит Церковь. Вникнем в слова сии с большим тщанием. Мельзи млеко, и будет масло (Притч. 30:33); исследуй, и, может быть, найдешь в них нечто более питательное. Мне кажется, что здесь слово Божие не одобряет двоеженства; ибо если два Христа, то два и мужа, две и жены; а если один Христос, одна глава Церкви, то и плоть одна, а всякая другая да будет отринута. А если удерживает от второго брака, то что сказать о третьем? Первый есть закон, второй — снисхождение, третий — беззаконие. А кто преступает и сей предел, тот подобен свинье, и немного имеет примеров такого срама. Хотя закон дает развод по всякой вине; но Христос — не по всякой вине, а позволяет только разлучаться с прелюбодейцею, все же прочее повелевает переносить любомудренно, и прелюбодейцу отлучает потому, что она повреждает род. Касательно же всего прочего будем терпеливы и любомудренны, или, лучше сказать, будьте терпеливы и любомудренны — вы, приявшие на себя иго брака. Видишь ли, что жена приукрасилась, или подкрасилась, — сотри; или у нее язык продерзливый, — уцеломудрь; или смех неблагопристойный, — сделай скромным; или замечаешь неумеренность в издержках и в питии, — ограничь; или неблаговременные выходы из дома, — положи преграду; или рассеянный взор — исправь; но не отсекай, не отлучай от себя поспешно; ибо неизвестно, кто подвергается опасности, отлучающий или отлучаемый. Источник воды, сказано, да будет тебе твой, и да никтоже чуждь причастится тебе: елень любве и жребя твоих благодатей да беседует тебе (Притч. 5:17–19). Итак, не будь рекой чуждой, и не старайся нравиться другим более, нежели жене своей. А если стремишься инуду, то и члену своему поставляешь в законе бесстыдство. Так учит Спаситель. Что же фарисеи? Жестоко им кажется слово; так как и все доброе не нравилось и не нравится и тогдашним, и нынешним фарисеям. Ибо фарисеем делает не происхождение только, но и образ жизни; так ассириянином и египтянином почитаю всякого, кто произволением своим ставит себя с ними в один ряд. Что же фарисеи? Говорят: Аще тако есть вина человеку с женою, лучше есть не женитися (ст. 10). Теперь только узнаешь ты, фарисей, что лучше есть не женитися? А прежде не знал, когда видел вдовство, и сиротство, и безвременную смерть, и рукоплескания сменяемые плачем, и гробы подле брачных чертогов, и бесчадие, и несчастия от детей, и не разрешившееся рождение, и детей, лишающихся матери при самом рождении, наконец все, что бывает при сем и смешного, и горестного; потому что можно здесь сказать и то, и другое. Лучше есть женитися; и я на сие согласен; ибо честна женитва и ложе нескверно (Евр. 13:4); но лучше для умеренных, а не для ненасытных, не для тех, которые хотят оказывать плоти более уважения, чем должно. Когда брак есть собственно брак и супружеский союз, и желание оставить после себя детей, тогда брак хорош, ибо умножает число благоугождающих Богу. Но когда он разжигает грубую плоть, обкладывает ее тернием и делается как бы путем к пороку; тогда и я скажу: лучше есть не женитися. Брак — доброе дело; но не могу сказать, чтобы он был выше девства. Ибо девство не признавалось бы чем-то высоким, если бы не было из лучшего лучшим. Да не огорчаются сим носящие узы брака! Повиноватися подобает Богови паче, нежели человеком (Деян. 5:29). Напротив того, девы жены, соединитесь вместе, составьте едино о Господе и служите друг другу украшением! Не было бы и безбрачных, если бы не было брака; ибо откуда бы явился в свет и девственник? Не был бы брак честен, если бы Богу и жизни не плодоприносил девственников. Почитай и ты (девственник) матерь свою, от которой происходишь; почитай и ты (обязавшийся супружеством) происшедшую от матери и матерь, хотя она и не мать, но невеста Христова. Красота видимая не сокрыта; а незримая видима Богу; вся слава дщере царевы внутрь: рясны златыми одеяна, преиспещрена (Пс. 44:14), то есть и делами, и созерцанием. И вступившая в брак да принадлежит Христу; и дева да будет всецело Христова! Одна да не прилепляется совершенно к миру, другая да не будет вовсе от мира! Что замужней принадлежит частию, то деве принадлежит всецело. Ты избрала жизнь ангельскую, стала в чине безбрачных; не ниспадай же в плотское, не ниспадай в вещественное, не сочетавайся с веществом, тогда как ведешь жизнь безбрачную. Блудный взор не охранит девства; блудный язык вступает в общение с лукавым; ноги, идущие бесчинно, обличают болезнь, или приводятся в движение болезнью. Да будет девственною и мысль; да не кружится, да не блуждает, да не носит в себе образов того, что лукаво (такой образ есть уже часть любодейства); да не созидает в душе ненавистных кумиров!
Он же рече им: не вси вмещают словесе сего: но имже дано есть (ст. 11). Видите ли высоту сей добродетели? Она оказывается едва удобовместимою. Да и не выше ли плоти — рожденному от плоти не рождать в плоть? Не ангельское ли свойство — душе, связанной с плотью, жить не по плоти и быть выше самой природы? Плоть связала ее с миром, а разум возвел к Богу; плоть обременила, а разум окрылил; плоть заключила в узы, а любовь разрешила их. Всей душою стремись, дева, к Богу! Да не привлекают взор взора, смех — смеха, короткость обхождения — ночных сходбищ, а ночь — погибели! Ибо понемногу отъемлемое и похищаемое, хотя в настоящем производит ущерб неощутительный, однако во последствии совершенно уничтожает вещь.
Не вси, говорит, вмещают словесе сего, но имже дано есть. Когда слышишь: имже дано, не впадай от сего в ересь, не вводи различных естеств: земных, духовных и средних; ибо некоторые держатся превратных мнений и думают, что одни по самой природе назначены к совершенной погибели, а другие — ко спасению, иные же в таком состоянии поставлены, что собственный произвол ведет их к худому или к доброму. И я согласен, что один, в сравнении с другим, имеет более или менее способности; но одной способности недостаточно к совершенству, и разум должен возбудить способность, чтобы природа пришла в деятельность, подобно тому как камень пирит, если ударяют в него железом, сам делается от того железом. Когда слышишь: имже дано есть, присовокупляй: дано призываемым и имеющим к тому расположение; ибо когда слышим также: ни хотящего, ни текущего, но милующего Бога (Рим. 9:16), советую тебе подразумевать то же. Поелику есть люди, так высоко думающие о своих заслугах, что все приписывают себе самим, а не Тому, Кто их сотворил и умудрил, — не Подателю благ; то Слово Божие учит таковых, что нужна Божия помощь и для того, чтобы пожелать добра; тем паче самое избрание должного есть нечто Божественное, дар Божия человеколюбия. Ибо надобно, чтобы дело спасения зависело как от нас, так и от Бога. Посему сказано: ни хотящего, то есть ни одного хотящего, ни текущего только, но и милующаго Бога. Потом, поелику и самое хотение от Бога, то справедливо апостол все приписал Богу. Течешь ли, подвизаешься ли — всё имеешь нужду в Дающем венец. Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии его: и аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегущий его. (Пс. 126:1). Знаю, говорит он, что не от легких в бегу зависит бег, не от сильных — война, не от ратоборцев — победа, и пристань не во власти искусных пловцов; но от Бога и победу устроить, и ладью ввести в пристань. Боюсь, чтобы не присоединилась к сему нелепая мысль, будто бы душа имела другую жизнь, а потом уже соединена с сим телом, и за тамошнюю жизнь одни получают здесь дар пророчества, а другие, жившие там худо, осуждаются. Но поелику допустить сие крайне нелепо и несообразно с учением Церкви (хотя другие и забавляются такими учениями, но нам забавляться подобными толками небезопасно); то и в сем месте к словам имже дано есть, присовокупляй: то есть достойным; а то, чтобы стать достойными, не только получили они от Отца, но и сами себе дали.
Сказанное о девстве: не вси вмещают словесе сего, но имже дано есть, — сказано не в том смысле, что дается сие иным по какому-то жребию (в таком случае Бог не назначил бы им в награду Небесного Царства), напротив того, сим показывается, что, во-первых, подвизающиеся сим преестественным подвигом имеют нужду в Божьей помощи; и во-вторых, совет сей сходит с неба, не законом постановляемый, но предлагаемый в виде увещания; в-третьих, девство дается тем, которые препобедили невоздержание, свыше призывают содействие, сохраняют драгоценность сию постами и бдениями; нерадением же и роскошью они предают себя зверю. А если бы давалось оно по жребию, то излишнею была бы награда. Не по милости оно дано, но дается желающим принять; а кто не хочет, тем никто и не даст.
Суть бо скопцы, говорит Христос, иже из чрева матерня родишася тако: и суть скопцы, иже скопишася от человек: и суть, иже исказиша сами себе, Царствия ради Небесного: могий вместити да вместит (ст. 12). Мне кажется, что слово, уклоняясь от телесного, посредством телесного изображает высшее; ибо мало, даже может быть крайне слабо и не достойно слова было остановить понятие на телесных только скопцах; а мы должны представлять себе нечто достойное духа. Итак, одни кажутся от природы расположенными к добру. Когда говорю: от природы, не унижаю тем произволения, но предполагаю то и другое, и наклонность к добру, и волю, которая приводит в действие естественную наклонность. А другие таковы, что их очищает учение, отсекая в них страсти; и их-то разумею под скопцами, иже скопишася от человек; когда наставническое слово, отделяя доброе от худого, и одно устраняя, а другое предписывая (как например в заповеди: уклонися от зла, и сотвори благо (Пс. 33:15), созидает в них духовное целомудрие. Хвалю и сей род скопцов, даже весьма хвалю как наставников, так и наставляемых, первых за то, что умеют отсекать, а последних за то, что еще лучше переносят отсечение. И суть, иже исказиша сами себе Царствия ради Небесного. Иные не имели наставников, но сами для себя сделались похвальными наставниками. Не учила тебя матерь, чему должно, не учил отец, ни священник, ни епископ, ни кто-либо другой из тех, кому поручено учить, но ты сам, приведя в действие разум, свободною волей воспламенив искру добра, исказил себя, отсек корень, истребил орудия греха, приобрел такой навык в добродетели, что для тебя стало почти уже невозможным устремляться к злу. Посему хвалю и сей род скопцов, даже еще более нежели другие роды.
Могий вместити да вместит. Избери, что угодно: или последуй учителю, или сам для себя будь учителем. Одно только постыдно, если не будут отсечены страсти; а кем бы ни были отсечены, не полагай в том различия. Ибо и наставник есть тварь Божия, и ты от Бога. Хотя наставник предвосхитит у тебя честь, хотя добро будет собственным твоим делом; в обоих случаях оно одинаково добро: отсечем только от себя страсти, да не кий корень горести, выспрь прозябая, пакость сотворить (Евр. 12:15), будем только последовать образу, станем только чтить Первообраз. Отсеки телесные страсти, отсеки и душевным; ибо чем душа честнее тела, тем честнее очищать душу, нежели тело.
Когда Иисус Христос говорит скопиша себе, то под сим не разумеет отсечения членов, — да не будет сего! но истребление злых помыслов; ибо отсекший член подвергается проклятию, как говорит Павел: о дабы отсечены были развращающие вас! (Гал. 5:12). И весьма справедливо. Ибо таковой поступает подобно человекоубийцам, содействует тем, которые унижают творение Божие; отверзает уста манихеев и преступает закон, подобно тем из язычников, кои отрезывают члены. Ибо отсекать члены первоначально было дело диавольское и злоухищрение сатаны, чтобы чрез сие исказить создание Божие, чтобы нанести вред человеку, созданному Богом, и чтобы многие, вменяя все не произволу, но самим членам, безбоязненно грешили, сознавая себя невинными, и таким образом сугубый причиняли себе вред как отсечением членов, так и противопоставлением препятствий воле делать доброе. Подобно сему диавол ввел и еще другое ложное учение о судьбе и необходимости, и таким образом всячески старался уничтожить свободу, дарованную нам Богом, уверяя, что зло есть следствие физической природы, и чрез сие рассеивая многие другие ложные учения, хотя и скрытно. Таковы стрелы диавольские! Посему молю, убегайте сего преступления. Кроме сего, пожелания наши отсечением членов не только не укрощаются, но еще более раздражаются; ибо семя, находящееся в нас, другие имеет источники и другим образом возбуждается. Одни говорят, что оное пожелание происходит от мозга, другие же — от чресл; а я говорю, что оно происходит не из других источников, как от развращенной воли и невнимания к помыслам. Если воля целомудренна, то никакого не будет вреда от естественных движений. Посему, сказав о скопцах, как о тех, которые напрасно скопят себя, не будучи целомудренными в помыслах, так и о тех, кои ради Царства Небесного сохраняют девство, Иисус Христос прибавляет: могий вместити да вместит. И таким образом по неизреченной Своей кротости показывая, сколь важно соблюдение девства, и не заключая его в необходимых предписаниях закона, Он еще более воспламеняет в них любовь к оному. И этим самым Он показал совершенную возможность сей добродетели, чтобы тем сильнее возбудить в воле желание оной.
Суть бо скопцы, иже из чрева матерня родишася тако: и суть скопцы, иже скопишася от человек: и суть скопцы, иже исказиша сами себе Царствия ради Небесного. Могий вместити да вместит. Подвиг девства, говорит, есть жребий немногих. Есть скопцы от утробы матерней, то есть люди, которые по природному сложению не имеют влечения к женам; но их целомудрие не приносит им пользы. Есть и такие, которые оскопляются людьми. Оскопляющие же сами себя ради Царствия Божия суть не те, которые отрезывают у себя члены, ибо это преступно, но те, которые воздерживаются. Понимай и так: бывает скопец от природы, то есть, как выше сказано, по природному сложению не склонный к любострастию. Оскопляемый от людей есть тот, кто удаляет от себя разжжение плотской похоти вследствие человеческого наставления. Наконец, оскопляющий сам себя есть тот, кто не по чужому, а по собственному расположению, добровольно решился на подвиг целомудрия. Таковой очень хорош, потому что он независимо от других, а сам произвольно вступает на путь к Царствию Небесному. Желая же, чтобы мы добровольно подвизались в добродетели (девства), Господь говорит: могий вместити да вместит. Таким образом Он не принуждает к девству, не возбраняет и брака, но девство предпочитается.
Господь говорит, что брачный союз первоначально Сам Бог благословил и вложил закон этот в естество наше; о тех же, кои хотят не жениться, сказал: могий вместити да вместит. Ясно, что хоть и признал Он брак законом естественным; но не настолько необходимым и неизбежным, чтобы не было места безбрачию. И последнее Он разрешает, но ограждает условием, которое сближает его с законом естества. Скопец от рождения — безбрачен го закону естественному; но и тот, кто своим произволением поставляет себя в такое состояние, в каком естественный скопец находится по рождению без участия воли, — становится на одной с ним линии в отношении к естественным потребностям. Следовательно, в этом отношении как первый, так и второй — естественные безбрачники. Отчего же духовное скопчество или безбрачие произвольное считают не естественным? Оттого, что не понимают естества. У них только то и естественно, что естественно телу, а что естественно духу, и что вследствие воздействия его на тело становится естественным, того они не хотят считать естественным. И добро бы это были люди из числа материалистов, а то нет: поговори с ними о чем-нибудь другом, резонно рассуждают.
Еже Бог сочета, человек да не разлучает. Этими словами Господь утверждает неразрывность брака; только один законный повод к разводу указан — неверность супругов; но как быть, если откроется что-либо подобное? Потерпи. У нас есть всеобщая заповедь — друг друга тяготы носить; тем охотнее должны исполнять ее взаимно друг к другу такие близкие лица, как супруги. Нехотение потерпеть раздувает неприятности, и пустяки взгромождаются в разделяющую стену. На что ум-то дан? Углаживать жизненный путь. Благоразумие разведет встретившиеся противности. Не разводятся они от недостатка благоразумия житейского, а больше от нехотения обдумать хорошенько положение дел, и еще больше от неимения в жизни другой цели, кроме сластей. Прекращаются услаждения, — прекращается и довольство друг другом; дальше и дальше, вот и развод. Чем больше опошливаются цели жизни, тем больше учащаются разводы — с одной стороны, а с другой — беззаконное временное сожительство. Источник же этого зла в материалистическом воззрении на мир и жизнь.
Святой евангелист Марк говорит, что однажды Спаситель «вознегодовал». На кого же и за что? Что могло возбудить гнев Иисуса, Который обыкновенно с величайшею кротостию и терпением переносил людские неправды? Его порочили бесчестными именами, Его чудеса приписывали действию злого духа, покушались побить Его камнями, выгоняли из города, бичевали, пригвоздили ко кресту и злобными насмешками усиливали Его крестные страдания, и все это Он переносил с кротостию агнца. Но Он «вознегодовал», когда увидел однажды, что некоторые из Его учеников не допускали к Нему детей: велика Его любовь к детям, если Он «вознегодовал» даже на учеников Своих! И зачем они не дозволяли детям подойти к своему Господу? Неужели они не видели часто, с какою кротостию и любовию относился Он Даже к Величайшим грешникам и беднякам? Да, все это они видели, не раз замечали Его нежную любовь к детям, и все-таки не допускали их к Иисусу!
Увидев, что ученики удерживают детей, Спаситель велел поднести их к Себе, взглянул на них, и этот взгляд ясно показал, как сильно Он любил их. Чем же дети заслужили такую горячую любовь Господа? Ответ находим в словах Спасителя: благословляя их, Он указал на их высокие достоинства, за которые Он любил их и на которые указывает другим, как на пример, достойный подражания. «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие». Затем, обратясь к окружавшим Его, Он дает в лице детей наставление взрослым: «Кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него». Вот за что Он любил детей — за их кротость, чистоту сердца и непамятозлобие! Кто не может, подобно младенцу, в простоте сердца и смирении принимать учения о Царствии Небесном, тот не войдет в него. «Не препятствуйте же детям приходить ко Мне». Значит, и малые дети могут следовать за Христом, как и взрослые, могут быть Его учениками! Если бы Христос доселе жил на земле видимо, тогда легко было бы понять, что значит следовать за Ним. Но теперь? Как можно идти за Ним? Иисус Христос не живет теперь на земле, как прежде, и потому дети не могут подходить к Нему, как, например, подходят к своему учителю, то есть телесными ногами. Но Иисус оставил нам Свое учение, которым можно приблизиться к Нему. Хотя Он живет на небе, но Духом Своим и доселе обитает между нами. Посему и малые дети могут исполнить Его волю; могут идти за Ним, если не телесными ногами, то сердцем, то есть могут любить Его, веровать в Него, повиноваться и молиться Ему. Как горяча может быть детская молитва, как приятен Спасителю молитвенный лепет и слезы невинного дитяти, и как скоро Он внимает им, когда они, стоя на коленях, скрестив ручонки, лепечут свои молитвы — утром или вечером, когда устами их говорит непорочное сердце! Святое слово Спасителя может быть для детей лучшею книгою, указывающею путь к небесному Учителю. Если они читают его со вниманием и принимают с верою — значит, они следуют за Христом, своим Учителем, стараясь подражать Ему в кротости, смирении и любви. Он дает им все доброе, в чем они нуждаются, и спасает их от зла, которого они боятся. Бедному дитяти Он может дать богатство небесных сокровищ — Свою благодать. Неведущее и неопытное дитя получает от Него Духа Святого, Который научит его всему доброму и истинному. Для сиротки Ой лучше отца и матери и всех земных друзей. Несомненно одно, мои юные читатели, — что вы не чужды грехов, и если хотите спастись от них, идите К Иисусу — своему небесному Учителю! Он спасет вас от привязанности и власти греха, от преступления и наказания за него. Повинуясь воле Отца Своего, Он умер на кресте, чтобы спасти всякого верующего в Него. Он ваш искреннейший, богатый, сильнейший и вечнолюбящий Друг. Он так добр, что дает вам все необходимое, так богат, что может дать все это, так силен, что может защитить от всех врагов. Он вечен, и Его дружба не имеет конца.
Идите же к Нему! В Нем — счастье жизни, надежда на покойную смерть и небесное блаженство. Молитесь своему Другу, и Он услышит вас: Ангел Хранитель соберет ваши слезы; молитесь не за себя только, но и за тех, кто воспитывает вас и печется о вас. Когда Небесный Отец призовет вас к Себе, и там, в небесном жилище, не забывайте земных родителей. Ваша молитва приятна Господу, ивы можете тогда умолить Его.
Вот первое правило христианской педагогии. Прежде чем заботиться о средствах, как вести детей к истине и добру, не браните им, не будьте сами помехой им и препоной на пути к истине и добру. В то время, как хлопочете об усовершенствовании способов для умственного и нравственного развития, вы, родитель или наставник, можете сделаться сами препятствием к этому развитию. И когда ваши усилия дать детям хорошее воспитание поведут к дурным последствиям, которых вы не ожидали, когда вы с удивлением заметите, что свежая жатва детского сердца приносит плевелы вместо пшеницы, которую, казалось, вы сеяли, всмотритесь первее всего в ваши ежедневные и, казалось бы, мелочные поступки, не здесь ли скрывался тот враг, который сеял плевелы в невинные сердца детей ваших. Так, вы можете возбранять в то время, как по всей видимости поощряете; можете препятствовать в то время, как, вам кажется, вы содействуете.
Когда вы изъясняете вашему юному воспитаннику христианский катехизис и внушаете ему, что должно любить Бога более всего, всем сердцем, всею душою и всею мыслию, а между тем вы не посещаете храма Божия, не чтите христианских праздников, произносите имя Божие всуе, клянетесь именем Божиим при самых ничтожных случаях, или, что также бывает часто, отдаетесь светским забавам и суетности с увлечением; вместо храма Божия отправляетесь в театр, на гулянье, к вашим знакомым, — скажите, как поймет и примет воспитанник ваше доброе наставление о любви к Богу? Вы сами загородили вход этому наставлению в его сердце. Когда вы изъясняете воспитаннику заповедь Божию, которая повелевает любить ближнего, как самого себя, а между тем вы презрительно и жестоко обращаетесь с вашею прислугою, раздражаетесь и гневаетесь на людей при самых незначительных обстоятельствах, проходите мимо страждущего собрата с холодностью и равнодушием — скажите, может ли воспитанник принять к сердцу, статься может, очень умные наставления?
Таким же образом и во многих других случаях. Вы внушаете воспитаннику не лгать и быть правдивым, а может быть, в то же самое время вы послали отказать посетителю под предлогом отсутствия вашего из дому или мнимой болезни. Вы хотите развить в нем твердый характер и добрую волю, а между тем, в его же глазах вы так много льстили высшим и так унижали в себе человеческое достоинство, так часто уклонялись от вашего долга, так постыдно изменяли добрые правила, смотря по лицам и обстоятельствам, которые вас окружают, что ваш наставляющий голос исчезал без следа в этой пустыне ваших дел и вашего поведения. Вы сеяли пшеницу сосчитанными зернами, а плевелы бросали широкою горстью. Кто же виноват, если сердце воспитанника принесет плоды, на которые вы по совести не рассчитывали?
Оставите детей приходити ко Мне, и не браните им. Если ваша жизнь будет противоречить правилам, которые вы хотели бы внушить вашим воспитанникам, то лучше и не беритесь задело воспитания, потому что эти правила всегда будут сокрушаться и, так сказать, улетучиваться, пока жизненный и громкий голос вашего ежедневного поведения будет говорить противное им. Вы должны сделаться первее всего живым законом Христовым; все ваше поведение, все ваши ежедневные и, казалось бы, незначительные поступки должны быть ясным выражением одной воли Божией, чистой любви к истине, правде и добру. Тогда, и только тогда дело воспитания детей пойдет с успехом. Тогда и Христос, призвавший детей к Царству Небесному, благословит ваши труды на пользу человечества и для славы имени Божия.
1. Богатый юноша, спрашивавший Спасителя, что нужно доброго делать для наследия вечной жизни, и затем, чего он при сохранении указанных ему Спасителем заповедей еще не докончил, — далеко не докончил еще того, что требовалось нравственным долгом, а стоял только на пути к истинному нравственному совершенству, составляющему предмет должного и безусловно обязательного для каждого последователя Христова, равно как безусловно необходимого для наследия вечной жизни.
2. Преподанное Спасителем богатому юноше наставление об отречении им от всего своего имущества было наставлением не о чем-либо безразличном, не существенно необходимом, выполнение чего могло бы быть для него только делом сверхдолжным, а напротив, о том, что существенно для него было важно как необходимое условие к последованию за Христом и достижению этим путем христианского нравственного совершенства, составляющего предмет должного и безусловно обязательного для каждого христианина.
3. Это же самое наставление Спасителя, которое было предложено Им юноше как существенно и безусловно необходимое, при особенном его душевном настроении для нравственного самоусовершенствования, не представляется безусловно обязательным по отношению к каждому богатому имущественному человеку, желающему спасения; так как здесь не представляется невозможным при известных условиях спастись и войти в Царствие Божие и при имении богатства; хотя при этом прямо предполагается и то, что для достижения этой цели лучше и вернее было бы совершенно отказаться от богатства. Но и с этой стороны рассматриваемое наставление Спасителя, то есть если кто принимает его на себя не в силу его безусловной обязательности, а по своему личному расположению, не представляет в себе ничего такого, чего бы выполнение должно быть отнесено к действиям не существенно необходимым, а сверхдолжным, и потому заключающим в себе самих особенную заслугу и право на высшую награду. Потому что такое выполнение служит только лучшим, более беспрепятственным и надежным средством к достижению того нравственного совершенства, стремление к которому составляет существенный долг и обязанность для каждого, и в такой мере только ценно и получает свою заслугу, в какой на самом деле достигается им высокая нравственная цель, без чего оно само по себе не имело бы никакой цены. К этому же самому совершенству, по мысли Спасителя, обязаны стремиться и не отрекшиеся от своего имущества богатые, и хотя на пути к сей цели они естественно должны встречать много больших, а иногда и непреодолимых затруднений, но и они не должны терять надежды на ее достижение, полагаясь в сем случае не столько на свои силы, сколько на помощь Всесильного.
Так как древние толковники в своих изъяснениях повествования евангелиста Матфея о богатом юноше представляют ту особенность, что расходятся во взгляде своем на искренность, правдивость и другие нравственные свойства души этого юноши, отчего, поэтому, должен был зависеть тот или иной характер самого изъяснения, то, сообразно с этим, мы разделим древних толковников вышеозначенного места евангелиста Матфея на два разряда, из коих к первому отнесем тех, кои в богатом юноше, вызвавшем Спасителя на беседу с ним о нравственном совершенстве, видели человека пытливого, высокомерного и хвастливого, а ко второму отнесем тех, которые в том же юноше не предполагали ни хитрости, ни лукавства и обмана и видели искреннего, правдивого и сравнительно честного человека. К первого рода толковникам должны быть отнесены все известные нам на Западе толкователи вышеозначенного места евангелиста Матфея, каковы были: святой Иларий, святой Амвросий, блаженный Иероним и блаженный Августин.
В богатом юноше святой Иларий видит образ целого народа иудейского и в этом смысле изъясняет весь рассказ о нем евангелиста. Этот богатый юноша, или народ еврейский, по изъяснению святого Илария, получив в наследие закон Моисеев, до того пленился и возгордился этим духовно-нравственным богатством, что на нем одном стал сосредоточивать все свои надежды и упования, не желая знать и не предполагая самого существования другого какого-либо, более лучшего и совершеннейшего сокровища, каким и была вера Христова. Но, заметив в нем ставшие пробуждаться начатки желания лучшей и совершеннейшей жизни, Христос, чтобы вывести его на истинный путь жизни, отсылает к тому же закону, на который он так много полагался, с тем чтобы он чрез сопоставление своей жизни со строгими требованиями закона пришел к сознанию своего нравственного бессилия и несовершенства, а затем и потребности веры Христовой. Между тем этот далеко еще не доросший до полного нравственного возраста и в то же время самонадеянный юноша представляет себя совершенно правым пред законом, считает себя сохранившим все указанные ему Христом заповеди, задумываясь только над тем, что еще им, кроме этого, не сделано, тогда как на самом деле он не сохранил и этого. Так ему было предписано: не убий, а он избивал пророков; не прелюбы сотвори, а он наносил оскорбление вере и закону и чтил чуждых богов. Ему также заповедано было: не укради, а он варварским образом разорял предписания закона. Заповедано было: не лжесвидетельствуй, — а он отвергнул воскресение Христа из мертвых. Поведено было чтить отца и матерь, а он готов был отречься от родственного единения с Богом Отцом и матерью — Церковью. Заповедано было ему, наконец, любить ближнего своего, как самого себя, а он готов был Самого Христа, сделавшегося чрез принятие на Себя плоти нашей ближним нашим, предать страданиям и смерти. Поэтому-то Христос уже прямо предлагает радикальное, долженствующее сопровождаться чувствительною болью, но тем не менее действительное и единственное средство для уврачевания его духовного недуга нравственной горделивой самонадеянности и самохвальства и получения новой, лучшей и совершеннейшей жизни. Он говорит ему: Иди, продай имение твое, то есть откажись от всего унаследованного тобою богатства, заключающегося в законе, и раздай нищим, то есть язычникам, которых ты отчуждал доселе от всякого участия в этих благах как не бывших чадами Авраама, — и получишь сокровище на небеси; и прииди и следуй за Мною, то есть и чрез этот разумный оборот ты получишь взамен вместо благ стихийного свойства блага небесные, что все может быть достигнуто не иначе, как если последуешь за Мною. Но богатый юноша, олицетворявший собою весь народ иудейский, пристрастившийся к закону, не мог без скорби и подумать о расставании с своим богатством, к которому привязано было сердце его, и потому, предпочитая остаться с ним, оставил Господа. Посему-то Господь, обращаясь к Своим ученикам, сказал: Неудобе богатый внидет в Царствие Небесное… удобее есть велбуду сквозь иглины уши проити, нежели богату в Царствие Божие внити (Мф. 19:23–24). Это значит то, что в Царствие Небесное неудобно войти иудею, не расстающемуся со своим богатым сокровищем закона, и что даже язычнику, при его готовности к повиновению (похожему на повиновение верблюжье), смирению и терпению, удобнее войти в Царствие Божие, путь к которому тесен, чем иудею, гордящемуся своим законом и привыкшему ходить по широким путям его.
Святой Амвросий Медиоланский рассказ о юноше изъясняет по евангелисту Луке, в смысле более нравственном, чем аллегорическом. В богатом юноше видит он знатного иудейского законника, только с одними пытливыми видами обратившегося ко Христу за разрешением вопроса о средстве к наследию вечной жизни, на самом же деле гордившегося и надмевавшегося своим законом, в котором одном полагал найти свое оправдание, а также фарисейски хваставшегося всецелым соблюдением тех заповедей, на которые указал ему Христос. Почему, по мнению святого Амвросия, Христос, предлагая ему Свое наставление об отречении от своего имущества, имел в виду не что иное, как только то, чтобы обличить его высокомерие и самохвальство, предложив ему то, чего не знал он и чему не научился из ветхого закона, — заповедь о милосердии. Как чуждо было юноше расположение к выполнению этой новой для него христианской заповеди — он обнаружил это тем, что отошел от Христа со скорбью, не желая расстаться с своим большим богатством ради дел милосердия. По-этому-то удобнее войти в Царствие Божие всякому смиренно сознающему свои грехи грешнику, чем надмевающемуся своею законною праведностью иудею, равно как горделивому богачу. Удобнее войти смиренному мытарю, чем гордому фарисею, хвастающемуся своею праведностью, но не знающему и чуждому милосердия.
Блаженный Иероним уже приблизительно к буквальному смыслу изъясняет евангельский рассказ о богатом юноше. В богатом юноше видит он человека гордого и расположенного к суетному совопросничеству, который вступил в беседу со Христом не с тем, чтобы чему-либо научиться от Него, а с тем только, чтобы испытать Его, — каковое представление о юноше блаженный Иероним, вероятно, обосновал на подобном же замечании евангелиста Луки (10:25) о некоем законнике, с которым, как видно, он смешивает юношу. Руководимый этим представлением о юноше, он самый вопрос его: какия, последовавший за наставлением Спасителя: соблюди заповеди, объясняет в смысле лукавой уловки человека, прикидывающегося не знающим заповедей, которые он должен был очень хорошо знать, и предполагающего, что Христос мог повелеть делать что-либо противное Богу. Затем по поводу слов юноши вся сия (заповеди) сохраних от юности моея (ст. 20) делает следующее замечание: «Ложь говорит юноша. Ибо если он на деле исполнял предписанное заповедями: возлюбиши искренняго твоего, яко сам себе, то отчего бы после того, как услышал: иди, продаждь имение твое и даждь нищим, отошел с печалью, имея большое имение?»
21–й стих блаженный Иероним так изъясняет: «В нашей власти заключается то, чтобы захотеть быть совершенными. А кто захотел бы быть совершенным, должен продать все имение, — не часть его продать, как сделали Анания и Сапфира, а все продать и, продав, все раздать нищим, приготовляя себе таким образом сокровище в Царствии Небесном. Но этого для совершенства недостаточно, если после презрения богатства не последовать за Спасителем, то есть если, оставив злое, не сотворить благого. Ибо легче пренебречь имуществом (sacculus), чем душевными привязанностями. Многие из оставляющих богатство не следуют за Господом. Следует же за Господом тот, кто становится подражателем Его и идет по стопам Его. Кто говорит о себе, что верует во Христа, тот должен и сам так поступать, как Он поступал (1 Ин. 2:6)».
Се мы оставихом вся и вслед Тебе идохом, что убо будет нам (ст. 27)? «Большая уверенность: Петр был рыбарь, богатым не был, пищу себе снискивал руками и искусством и, однако, с уверенностью говорит: мы оставили все. Но так как недостаточно только оставить все, он присовокупляет то, что составляет совершенство: и последовали за Тобою — сделали то, что Ты повелел».
Печаль, с какою юноша оставил Господа, была печалью, которая ведет к смерти. Причина же печали зависела от того, что он имел большое имение, то есть те терния и волчцы, которые подавляют доброе семя Господне.
Блаженного Августина на ст. 21. Иди, продаждь имение твое, и даждь нищим (Мф. 19:21). «Кому заповедует это Господь? Тому именно богачу, который желал получить совет, как наследовать жизнь вечную; ибо он сказал это Господу: что я должен сделать, чтобы наследовать жизнь вечную? Он же ему отвечает не так: если хочешь войти в жизнь, иди, продай имение твое, а так: если хочешь войти в жизнь, сохрани заповеди. Только тогда юноша, когда сказал, что сохранил те из заповедей, какие были припомнены ему Господом, и спросил, чего ему еще недостает, — получил ответ: если хочешь быть совершен, поди, продай имение твое и раздай нищим. А чтобы он не подумал, что чрез это совершенно потеряет то, что много любил, (Господь) говорит: и будешь иметь сокровище на небеси. Затем к сему присовокупляет: и прииди, и следуй за Мною, — дабы кто-либо не подумал, что могла бы быть какая-либо польза от того, если бы он то исполнил, а между тем за Христом не последовал. Но между тем с печалью отходит юноша, который должен был увидать, в какой мере сохранил он те заповеди закона; ибо я думаю, что он говорил более высокомерно, чем правдиво, утверждая, что сохранил (их). Но во всяком случае Благий Учитель отличил здесь заповеди закона от превосходнейшего совершенства, ибо там Он сказал: если хочешь войти в жизнь, сохрани заповеди, здесь же (говорит): если хочешь быть совершен, поди, продай имение твое, и проч».
«Но совершенство заключается не в самой по себе нищете, равно как само по себе богатство не есть несовершенство; совершенство же в бедном и богатом есть благочестие, равно как несовершенство в том и другом есть нечестие. Нищий Лазарь удостаивается быть ангелами вознесенным на лоно Авраамово не за свою нищету, а за свое благочестие; богатый же заслуживает муки вечные адские, но опять не за богатство, а за свое нечестие. Авраам, Исаак и Иаков, по свидетельству Писания, немалые имели богатства, но вошли в Царствие Небесное. И по непреложному обетованию Господа многие от востока и запада возлягут с ними в Царствии Небесном. Многие из богатых и знатных обоего пола украсились даже венцами мученичества, достигши таким образом самого высшего совершенства в подражании Христу. Потому-то те, которые избрали путь совершенства, продавши все свое имение и милосердно раздавши его, если бы они были и поистине нищими ради Христа и собирали не для себя, а для Христа, не должны судить других, слабейших членов Его, прежде чем удостоены будут чести восседать на судилищных седалищах».
Переходим к тому разряду древних толковников, которые, изъясняя евангельский рассказ о богатом юноше, в нем видели не лукавого и высокомерного, а искреннего и честного человека, высказывавшего пред Спасителем свое искреннее желание знать, что нужно для наследия вечной жизни, и утверждавшего правду, что им сохранены указанные ему заповеди закона. Таковы все известнейшие толковники восточные; а именно Климент Адександрийский, святой Василий Великий, святой Иоанн Златоуст, Феофилакт Болгарский и Евфимий Зигабен.
Климент Александрийский написал особую книгу под заглавием «Какой богач спасется» с тою нарочитою целью, чтобы уяснить подлинный и истинный смысл слов, сказанных Спасителем юноше относительно богатства, поводом к чему, по его замечанию, послужило то, что это евангельское изречение многих смущало, быв понято поверхностно и ошибочно. Это не комментарий, а рассуждение с достаточною примесью экзегетического элемента; но, во всяком случае, для нас весьма важно встречающееся здесь по местам изъяснение главных и существеннейших черт и мыслей евангельского рассказа о богатом юноше, особенно если взять во внимание то обстоятельство, что оно первоначальнее и древнее всех прочих изъяснений. В каком же смысле изъясняет его Климент?
«Приятный, конечно, и самый приличный вопрос» был предложен (юношею) нашему Спасителю: «предложен вопрос Жизни о жизни, Спасителю о спасении, Учителю о главном из преподаваемых Им догматов, Истине об истинном бессмертии, Совершенству о совершенном успокоении, Нетлению о вечном нетлении; предложен вопрос о том, для чего Он и нисшел на землю, чему наставляет, чему учит, что дарует, — чтобы всем видно было, что главный предмет Евангелия — дарование жизни вечной… Ибо если бы закон Моисеев доставлял жизнь вечную, то без нужды бы приходил (на землю) Сам Спаситель и страдал за нас, совершив все поприще жизни человеческой от рождения до смерти. Без нужды бы и тот, кто от юности исполнил заповедь закона, прибегал еще к другому за бессмертием… Будучи вполне уверен в том, что в нем ничего не было недостающего по отношению к правде, в то же время столь же ясно он сознает потребность в жизни и потому просит ее у Того, Кто один и может ее даровать. В рассуждении закона он совершенно спокоен и смел, но при всем том умиленно припадает к Сыну Божию. К Спасителю обращается он, как стоящий на переходе от одной веры в другую и как чувствующий свое положение на зыбкой ладье закона непрочным и опасным».
Иисус не обличает его в том, чтобы он не исполнил всех предписаний закона, напротив, Господь возлюбил его и готов обнять за исправность в соблюдении тех правил, в которых был воспитан, — но для жизни вечной находит его несовершенным, как не исполнившего того, что есть совершенство. Ты (говорит) опытен в делах, ведущих к истинной жизни. Хорошо и то; что говорить об этом? Ибо заповедь свята (Рим. 7:12): доселе она, как пестунья, приготовляла чад Божиих страхом и предварительным обучением к законоположению и благодати Иисуса Христа (Гал. 3:24). Но кончина закона Христос в правду всякому верующему (Рим. 10:4), — Христос, Который уже не рабами нас соделывает, как раб, но чадами Божиими, братиями и сонаследниками Своими, творящими волю Отца. Аще хощеши совершен быти (говорит Господь) (Мф. 19:21). Итак, ясно, что человек сей не был совершен. Но с сим вместе Спаситель словами аще хощеши указал и на свободное произволение собеседовавшей с Ним души. Ибо человеку как существу свободному свойственно избирать, а Богу как Господу — давать; но Он дает только тем, кто желает, ждет и просит, чтобы, таким образом, спасение было и собственным нашим делом… Посему, если хочешь, а не обманываешь себя, стяжай то, чего тебе недостает: для тебя остается уже только одно, но такое добро, которое выше закона, которого закон не дает и не может дать, которое есть удел живущих верою.
Но ужели Он повелевает всякому, как некоторые полагали, непременно оставить свое имение и бросить богатство? Нет. Он велит отрешиться душою от предрассудочных мнений о богатстве, от пристрастия к деньгам, превращающегося часто в болезнь души, от излишних забот о приобретении имуществ, которые, как терние, подавляют в нас семя жизни. Не великое и не стоящее уважения само по себе дело — быть лишенным богатства, если это бывает по пустому, не из видов жизни (вечной). Иначе и тех людей, которые ничего не имеют, нуждаясь даже в насущном хлебе, и нищенски скитаются по распутиям, не ведая ни Бога, ни правды Божией, следовало бы, потому только, что они крайне бедны и терпят нужду во всем, считать блаженнейшими, самыми богоугодными и единственными наследниками жизни вечной. Не новость отказаться от богатства или раздать имение бедным и нищим: так поступали и многие прежде пришествия Спасителя или по особенной любви и совершенной преданности к ученым занятиям и мертвой мудрости, или из суетной пустой славы, каковы Анаксагоры, Демокриты и Кратесы… Что же нового возвещает (Христос) — такого, что поистине божественно и животворно в деле спасения и не было известно древним? Какой особенный урок преподает Сын Божий новозданной им твари? Конечно, заповедует Он не то внешнее, что исполнялось и прежде, а нечто другое, гораздо возвышеннейшее и совершеннейшее, а именно: Он знаменательно внушает нам совершенно очистить душу от страстей и с корнем исторгнуть и выбросить из нее всё чуждое ее назначению. Такое учение есть учение подлинно приличное верному и вполне достойное Спасителя… Сам Господь принял угощение от Закхея и Матфея — этих двух мытарей (Лк. 5:29; 19:55); и когда Закхей изъявил только готовность уделить часть имущества своего бедным, ему сказано было, яко днесь спасение дому сему бысть, зане и сей сын Авраамль есть. Таким образом, (Христос) одобряет пользование богатством, и под сим (конечно) условием заповедует дела милосердия — утолять жаждущего, насыщать алчущего, вводить в дом странника, одевать нагого. Ибо если никто не может иметь возможности выполнить этих обязанностей без достав ка, то как бы мог Господь заповедовать одно и воспрещать другое? Не значило ли бы это, что Он в одно и то же время велел подавать милостыню бедным и не подавать, питать их и не питать, быть гостеприимным и не быть?.. Итак, Господь, уча относительно пользования внешними благами, повелевает отрекаться в них не того, что служит к поддержанию жизни, а того, что делает дурное употребление из них — то есть душевных недугов и страстей. В последнем смысле богатство для каждого смертоносно, и если оно погибает — то к его спасению. Освобожденная от него, то есть Нищая и чистая душа будет более готова предстать пред Спасителя и услышать Его слова: Прииди, и ходи вслед Мене (Мк. 10:21).
Удобее есть велбуду сквозь иглине уши проити, неже богату в Царствие Божие внити (Мк. 10:25). Невозможность для богатого войти в Царствие Божие не в богатстве, а в том, что богатый порабощает Свою душу страстью к богатству до забвения Бога. Ученики Спасителя изумились и ужаснулись, услышавши (сказанное) (Мк. 10:26). Отчего? Разве они имели большие богатства? Но они давно уже оставили и то, что было для них единственно ценного — недорогие сети, уды и рыбачьи лодки. Чего же ужасаясь, они говорят: то кто может спасен быти (Мк. 10:26)? Очевидно, что они, как ученики, внимательно выслушали, что было сказано Господом приточно в прикровенном смысле, и поняли возвышенную Его мысль. Будучи совершенно покойны относительно отречения ради спасения от имущества, они чувствовали, что еще не вполне отрешились от страстей и недостатков, а потому и были поражены страхом, опасаясь в наследии жизни вечной и за самих себя, как и за того богача, который имел большие богатства и был душою привязан к созданному. Их ужас, следовательно, вызывало то, что если в числе богатых должен был считаем, как тот, кто имеет богатство, так и тот, кто отягощен страстями, то они могли опасаться лишиться Царствия Небесного, так как спасение предназначено только душам свободным от страстей и неповинным в падении. Вот почему блаженный Петр с решительностью сказал: Се мы оставихом вся и вслед Тебе идохом (Мф. 19:27). Но если бы он выражал этим только решимость отказаться от одного своего вещественного имущества, от каких-нибудь четырех ободов — то не значило ли бы это чрезмерно тщеславиться и надеяться на получение Царствия Божия в награду за такое ничтожное пожертвование? Если же он вместе с этим соединял ту невысказанную нами мысль, что он и другие последовали по стопам Господа, оставивши ветхое имущество души — духовные ее недуги и пороки; то это было бы то, что достойно неба. Ибо истинный последователь Его есть только тот, кто, подобно Ему, ведет жизнь беспорочную и совершенную и кто, смотря на Него, как в зеркало, и сам становится во всем в своей жизни подобным Ему.
Заповедью Спасителя отречение от отца и матери и других родных (Мк. 10:29–30) требуется только условно, именно в том случае, если родные стоят как враждебное препятствие на пути ко спасению. «Бог мира, Тот, Кто поставил нам в обязанность любить даже врагов, конечно, не заповедует положительно ненависти к самым дорогим для нас людям и разрыва с ними. Если мы обязаны любить и врагов, то тем более, разумеется, тех, которые по самому естеству нам близки. И наоборот, можно сказать: если не грех ненавидеть родных, то тем более врагов. Казалось бы, таким образом, одна заповедь подрывает другую, но на самом деле они друг друга не подрывают и нет между ними никакого противоречия. Одним и тем же чувством, мыслью и правилом будет руководиться в выполнении заповеди о возненавидении отца и любви врага и тот, кто не будет мстителен по отношению к врагу, и тот, кто не будет любить отца больше Христа. Одною заповедью воспрещается ненависть и мстительность, другою же излишнее пристрастие к родным, которое могло бы повредить спасению. Посему, если у кого из нас есть неверующий отец, или сын, или брат и если кто-либо из них препятствует нам жить по вере и достигать жизни на небе, то с ним должно прервать единение и общение — здесь кровная и плотская любовь должна уступить место духовной нелюбви… Будет ли говорить тебе богопротивное брат, или сын, или жена, или кто-либо другой — пусть над всеми ими в лице твоем одержит победу Христос, ради тебя подвизавшийся. Так можешь относиться и к богатству, руководясь тою мыслью, что Христос собственно не воспрещает владеть им, так как Господь не завистлив. Но если заметишь, что овладевает тобою страсть к нему, лишая тебя самообладания, тогда оставь его, брось, возненавидь, отрекись и беги. И если правое око соблазняет тебя, тотчас вырви его… Рука ли, нога ли, душа ли соблазняет, возненавидь».
В своей беседе к обогащающимся, касаясь евангельского богатого юноши, так рассуждает святой Василий Великий: «Юноша этот не одно лицо с законником, упоминаемым у Луки. Последний был пытлив, предлагал вопросы в насмешку, а тот спрашивал здраво, но только принимал не благопокорно — ибо не пошел бы от Господа, скорбя по поводу Его ответов, если бы вопросы делал Ему презрительно. Почему и нрав его представляется нам какою-то смесью: по указанию Писания, частью стоит он похвалы, а частью весьма жалок и находится в безнадежном состоянии. В нем заслуживает похвалу то, что он познал истинного Учителя и, не остановив внимания на гордости фарисеев, на самомнении законников, приписал это имя единому, истинному и благому Учителю. В нем хорошо и то, что, по-видимому, он был озабочен тем, как наследовать живот вечный. Но прочее — именно то, что, выслушав у истинного Учителя спасительные уроки, не написал их на сердце своем и наставлений Его не привел в исполнение, но отошел с прискорбием, омраченный страстью богатолюбия, — изобличает в юноше, что воля его не всецело обращена была к истинному благу, но имела в виду привлекательное для большинства людей; этим же обнаруживается неровность и несогласие с самим собою его нрава. Ты называешь Господа учителем, а не делаешь, что должно ученику? Исповедуешь благим, а пренебрегаешь даруемым от Него? Между тем Благий, без сомнения, подает блага. Ты спрашиваешь о вечной жизни, а на деле оказывается, что весь ты предан наслаждению жизни настоящей. В самом деле, какое трудное, тяжелое, неудобоносимое слово предложил тебе Учитель? Продаждь имение твое и даждь нищим (Мф. 19:21). Если бы возложил на тебя труды земледельческие, или опасные предприятия по торговле, или еще что-либо более трудного, встречающегося для ищущих прибытка; тогда естественно было бы опечалиться, огорчившись этим повелением. Если же таким удобным путем, не требующим ни труда, ни пота, обещает тебя сделать наследником вечной жизни, то почему не радуешься удобству спасения, а удаляешься с болезнующею и сетующею душою и делаешь для себя бесполезными все прежние свои труды? Ибо если ты, как говоришь, не убил, не прелюбодействовал, не украл, не свидетельствовал ни на кого свидетельства ложного, то старание свое об этом сам для себя делаешь бесполезным, не присовокупив остального, чрез что одно мог бы ты войти в Царствие Божие. Если бы врач обещал исправить повреждения в членах, какие у тебя есть от природы, или болезни, то не благодушно ли выслушал бы ты это? Но когда великий Врач душ хочет сделать совершенным тебя, у которого не достает существеннейшего, — ты не принимаешь милости, а сетуешь и становишься унылым. Мне кажется, что страсть сего юноши и подобных ему походит на то, как если бы какой путник при сильном желании увидеть какой-либо город, неутомимо дошедши до самого сего города, потом остановился в какой-либо гостинице под городскими стенами по лености сделать небольшой переход, обращая в ничто предшествовавший труд и лишаясь возможности видеть красоты города».
Обращаясь от юноши ко всем вообще привязанным к богатству, так рассуждает святой отец: «Знаю многих, которые постятся, молятся, воздыхают, являют всякого рода неубыточное благочестие, но не дают ни одного обола теснимым нуждою. Какая же для них польза от прочих добродетелей? Их не приемлет Царствие Божие. Потому и сказано: Удобее велбуду сквозь иглине уши проити, неже богату в Царствие Божие внити (Лк. 18:25). Но хотя приговор так ясен и Изрекший не лжив, однако убежденных немного. Говорят: «Как же будем жить, оставив все? Какой вид приимет жизнь, если все станут продавать всё, отказываться от имения?» Не спрашивай у меня разумения Владычних заповедей; Законодатель знает, как и невозможное согласить с законом. Испытывается же сердце твое, как бы на весах, куда оно наклоняется, к истинной ли жизни или к настоящим наслаждениям. Рассуждающие здраво должны держаться той мысли, что богатство можем употреблять, как приставники, а не как имеющие право им наслаждаться. И отказывающиеся от него должны радоваться, как уступающие чужое, а не огорчаться, как лишающиеся собственности. Для чего же скорбишь? Для чего сетуешь в душе, слыша: Продаждь имение твое? «Не продаю имения, (говоришь), не даю нищим по причине необходимых нужд в жизни». Следственно, не Господь — твой Учитель: не Евангелие служит правилом для твоей жизни, но сам ты даешь себе законы. Смотри же, в какую опасность впадаешь, рассуждая так! Если Господь предписал нам это как необходимое, а ты отвергаешь как невозможное, то не иное утверждаешь, а то, что ты разумнее Законодателя».
«Некоторые, — говорит Иоанн Златоуст, — обвиняют сего юношу в том, будто он подошел к Иисусу с хитростью и лукавством, и притом с намерением искусить Его. Но я скорее согласен назвать его сребролюбцем и невольником богатства; ибо в этом же самом и Иисус Христос изобличил его. Укорять же этого юношу в лукавстве я не намерен, ибо небезопасно быть судиею того, чего мы не знаем, и особенно судиею-обличителем. Да и Марк отдалил это подозрение, когда сказал о нем: Притек некий и поклонся на колену Ему, вопрошаше Его. И еще: Иисус же воззрев нань, возлюби его (Мк. 10:21). Подлинно немалое показал юноша усердие, когда сделал Иисусу Христу вопрос известный. Ибо тогда как одни приближались к Иисусу с намерением искусить Его, а другие по причине своих собственных или чужих болезней, он подходит к Нему и беседует о жизни вечной. Тучна была земля и способна к плодородию; но множество терния заглушало сеемое. Ибо смотри, как он доселе готов был к выполнению того, что бы ни повелел Иисус Христос. «Что мне делать, — говорит юноша, — чтобы наследовать жизнь вечную?» Вот готовность его исполнить повеление Учителя!.. Почему, когда Христос сказал: Аще ли хощеши внити в живот, соблюди заповеди (Мф. 19:17), он немедля спрашивает: какие? — и спрашивает не для того, чтобы искушать Иисуса, нет, а водясь тем предположением, что кроме заповедей закона есть еще другие (заповеди), которые могут быть его путеводителями в жизнь вечную. Так сильно было желание его спастись! Когда же Иисус перечислил ему заповеди закона, он говорит: Вся сия сохраних от юности моея, и на этом не останавливается, а опять спрашивает: Что есмь еще не докончал? И это самое было знаком сильного желания его вечного спасения. Ибо немаловажно и то, что он не почитал себя докончившим дело своего спасения, а думал, что высказанное им Иисусу недостаточно к получению желаемого. Поелику Христос намеревался предписать ему заповедь трудную для него, то сначала предлагает награду за исполнение ее; ибо вот слова Его: Аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим, и имети имаши сокровище на небеси, и гряди вслед Мене (Мф. 19:21). Видишь ли, какую награду и какие венцы обещает Иисус Христос за подвиг сей? Если бы юноша искушал Его, то Он не сказал бы этого. Но Иисус Христос, чтобы привлечь юношу к Себе, обещает ему великую награду, предоставляет все собственной его воле, оставляя в тени трудную сторону Своего повеления. Посему, прежде чем говорить о подвиге и труде, предлагает юноше награду: аще хощеши совершен быти; и потом уже говорит: продаждь имение твое, даждь нищим; далее, опять награда: и имети имаши сокровище на небеси, и гряди вслед Мене, ибо следовать за Иисусом великая награда. И имети имаши сокровище на небеси. Речь идет о богатстве; Иисус Христос повелевает юноше оставить его, показывая при этом, что Он не только не отнимает у него богатства, но еще присовокупляет к нему новое, превышающее то, которое повелевает раздать, — столько превышающее, сколько небо превышает землю, и еще более. Сокровищем же обозначил превосходство воздаяния сравнительно с тем, что дается, представляя его неизменность и неотъемлемость юноше, сколько возможно по-человечески. Итак, недостаточно презирать богатство, а надобно еще употреблять его в пользу нищих, и, что особенно важно, последовать за Христом, то есть делать все то, что ни повелел Он, — готовым быть на страдания и даже на смерть. Ибо говорит Он: Аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой и последует Ми (Лк. 9:23). Конечно, заповедь проливать кровь свою больше заповеди оставить свое богатство; однако и исполнение последней немало способствует исполнению первой.
Слышав же юноша слово, отъиде скорбя: бе бо имея стяжания многа. Ибо не столько имеют препятствий на пути ко спасению те, кои имеют малое богатство, сколько те, которые погружены в его бездну, так как страсть к богатству тогда совершенно ими овладеет… Смотри, какую силу и теперь показала эта страсть. Того, кто с радостью и усердием подошел к Иисусу, так помрачила она и так отяготила, что, когда Христос повелел ему раздать имение свое, он не мог даже дать Ему на это никакого ответа и отошел от него молча, с поникшим лицом и печалью. Итак, теперь очевидно, насколько обширна власть богатства. Хотя бы мы в известных отношениях и были добродетельны, богатство истребляет сии добродетели. Посему справедливо апостол Павел назвал его корнем всех зол: Корень бо всем злым сребролюбие есть (1 Тим. 6:10), — говорит он.
Что же на это (сказал) Христос (когда юноша отошел)? Яко неудобь богатый внидет в Царствие Небесное (Мф. 19:23). Этими словами Христос не богатство порицает, а тех, кои к нему пристрастились. А если трудно войти в Царствие Небесное богатому, то что сказать о любостяжателе?.. Сказав же, что богатому неудобно войти в Царствие Небесное, присовокупляет, что это и невозможно, не говоря, впрочем, это прямо, а выражая сравнением, взятым из примера верблюда и игольных ушей. Ибо говорит: Удобее велбуду сквозь иглине уши проити, неже богату в Царствие Божие внити (Мф. 19:24). Отсюда видно, что немалая награда ожидает тех, кои при богатстве могут жить благоразумно! Посему (Христос) такой образ жизни признает делом Божиим, чтобы показать, что много нужно благодати тому, кто хочет так жить. Когда же ученики смутились, слыша Его слова, Он сказал: у человека сие невозможно, у Бога же вся возможна (ст. 26)… Если хочешь знать, каким образом и невозможное может сделаться возможным, то слушай. Не для того сказал (Христос): у человека сие невозможно, у Бога же вся возможна, чтобы ты ослабевал в духе и удалялся от дела спасения как невозможного, а для того, чтобы ты, сознавая высокость предмета, тем скорее принялся за дело спасения и в сих подвигах, призвав Бога в помощника себе, получил жизнь вечную. Итак, каким же образом невозможное сделается возможным? Если ты откажешься от своего имения, раздашь деньги (нищим) и оставишь злые вожделения… Но как, скажешь, возможно оставить это? Как сразу может освободиться от столь сильной страсти к богатству тот, кем уже она овладела? Пусть только положит начало раздаче имущества (в пользу бедных) и пусть для них отделяет свои избытки, а с течением времени сделает больше и легко пойдет вперед. Итак, если вдруг всего достигнуть для тебя трудно, то не пытайся все получить в один раз, но постепенно и мало-помалу восходи по сей лестнице, ведущей тебя на небо. Как страждущие горячкою при умножающейся внутри их острой желчи, если принимают какую-либо пищу или питие, то не только не утоляют жажды, а еще сильнее разжигают пламень; так точно и любостяжатели по мере удовлетворения своей ненасытимой страсти, которая острее самой желчи, более воспламеняют ее. И ничто так легко не прекращает страсти этой, как постепенное ослабление желания корысти, подобно тому как малое употребление пищи и питья уничтожает вредное действие желчи… Знай же, что не умножением богатства, а истреблением в себе страсти к нему прекращается зло… Итак, дабы не вотще нам мучить себя, да отвергнем постоянно терзающую нас и никогда не успокаивающуюся любовь к богатству и, возжелав небесных сокровищ, устремимся к другой (любви), которая и легче для нас, и может сделать нас блаженными. Здесь труд невелик, а польза бесчисленная, ибо никогда не может лишиться благ небесных тот, кто всегда бодрствует, трезвится, презирает земные блага, — тогда как тот, кто порабощен и совершенно предан сим последним, необходимо лишится их».
Феофилакт в своем изъяснении развивает следующие мысли: «Не с целью искушающего подошел юноша к (Иисусу), а с намерениями желающего научиться и наследовать жизнь вечную». «Некоторые сего юношу осуждают, но на деле он не таков: он был любитель богатства, но не искуситель. Послушай евангелиста, свидетельствующего, что воззрев на него, Иисус полюбил его. Приходит же он к Иисусу, чтобы научиться тому, как получить жизнь, но предполагая и в ней остаться обладателем богатства; ибо никто столько ни жаден к жизни, как сребролюбец. Он, таким образом, ожидал, что Иисус ему укажет такой способ, посредством которого он мог бы вечно наслаждаться обладанием своего богатства». «Почему же отвечает ему Иисус, говоря: никтоже благ? Потому что он приступил к Нему как к человеку и как к одному из учителей. Христос как бы так говорит: если ты Меня как учителя считаешь благим, то никакой человек не благ сравнительно с Богом; если же ты почитаешь Меня благим как Бога, то зачем Меня называешь учителем? Таким образом, этими словами Христос хотел выразить ту высшую мысль, что Он должен быть познаваем как Бог». «Вопрошающего же Господь отсылает к заповедям закона, чтобы не говорили иудеи, что Он закон презирает. Прежде всего закон исправляет то, в чем мы легко падаем. После же того, как юноша сказал, что все это сохранил он от юности, Господь предписывает ему во главу всего нестяжательность. Вот закон, достойный христианской жизни!» «Что, по словам твоим, говорит (Христос юноше), ты сохранил, сохранил по-иудейски; если же хочешь быть совершенным, то есть быть Моим учеником и христианином, то иди, продай все, что имеешь, и все тотчас зараз раздай, ничего не издерживая, для того, чтобы творить Мне непрестанную милостыню». «Ибо если что оставишь у себя, того и будешь рабом». «А так как из дающих милостыни есть много таких, которые при этом ведут жизнь полную всякого зла, то говорит: и приди, и последуй Мне, то есть: все другие добродетели имей, или во всем ином будь Моим учеником».
После того как Иисус сказал, что для жизни вечной необходимо отречение от богатства, юноша, как бы жалея о своем вопросе и ответе Христа, отошел. Ибо он, имея большие богатства, имел большое желание непрестанной жизни. Но когда потребовалось отказаться от богатства, тогда представилось ему, что за польза в жизни вечной, когда он должен будет остаться нищим… Как сребролюбцу (Христос) обещал ему сокровище небесное; но он не тронулся этим, потому что был рабом богатства. Посему, когда услышал то, что было ему сказано относительно лишения имущества, отошел печальный, так как он и вечной жизни желал для того только, чтобы можно было непрестанно наслаждаться богатством. Земля сердца его была глубока и тучна, но терния богатства заглушили ее».
«После того как богатый был поражен скорбью, услышав о необходимости отвергнуть богатство, по поводу этого Господь вызывающим удивление образом говорит о том, как трудно имеющим богатство войти в Царствие Небесное. Не говорит, что им невозможно войти, а что только трудно. Ибо богатство прилипает крепче смолы, и с трудом расстается с ним тот, кем оно овладело. Почему немного спустя (Господь) и указывает, как это невозможно, говоря: Удобее есть велбуду сквозе иглине уши проити, неже богату в Царствие Божие внити (Лк. 18:25). Ибо совершенно невозможно, чтобы уши игольные пропустили сквозь себя верблюда, разуметь ли под κάμηλον животное верблюда, или толстую корабельную веревку. Если же удобнее верблюду сквозь иглине уши проити, чем богатому спастись, то ясно, что тогда как одно невозможно, другое еще невозможнее! Итак, человеку, доколе он богат, спастись невозможно. Но у Бога это возможно; ибо Христос сказал: Сотворите себе други от мамоны (богатства) неправды (Лк. 16:9). Видишь ли, как становится возможным, если слушаем Бога? У человека же невозможно, то есть невозможно, когда мы мудрствуем по-человечески. Пока богатый будет иметь сам излишнее, тогда как другие ничего или необходимого, не войдет в Царствие Небесное. А когда все отвергнет, тогда и не будет богатым, и после этого войдет. Богатство не зло, но достойны порицания те, которые его имеют; ибо его не должно иметь, то есть удерживать при себе, а должно употреблять на необходимое. Самое наименование богатства χρήατα показывает, что оно должно служить людям на пользу — εις χρήσιν, а не должно быть удерживаемо. Посему-то трудно войти в Царствие Божие тем, которые его имеют или запирают. Не говори, что такой-то богач, раздавая, что имел, спасся. Не как богатый он спасся, а как бывший нестяжательным, или он спасся как распорядитель, но не как богатый. Ибо иное распорядитель, а иное богатый. Богатый сберегает богатство для себя, а добрый распорядитель смотрит на него как на вверенное ему для других. Итак, если он спасся, то, как мы сказали, спасся не как богатый, а как отвергшийся всего, что имел, или же воспользовавшийся им, как добрый распорядитель. Заметь, что тогда как (говорится) богатому невозможно спастись, имеющему богатство только трудно. Как бы так сказал (Христос): кого во власти имеет богатство, или кто покоряется ими служит ему, тот не спасется; а кто имеет богатство, или его есть господин, сам имея его во власти, а не находясь в его власти, тот спасется, только с трудом, вследствие человеческой немощи».
Не повелевает здесь Господь разделяться с родными безусловно, а только тогда, когда они препятствуют благочестию, подобно тому, как повелевает Он презирать душу и тело вовсе не в том смысле, чтобы кто-нибудь убивал себя самого. Останавливаясь на словах апостола Петра се, мы оставихом вся (Мф. 19:27), Феофилакт вот что замечает: «Хотя представляется, что Петр не оставил что-либо большое, так как был бедный, но знай, что и он много оставил. Ибо мы, люди, еще больше озабочиваемся, имея малое, Петр же оставил всякое пристрастие к мирскому и плотскую любовь к родителям. Ибо таковые страсти воюют не только против богатых, но и против бедных». «Итак, позаботься и ты о том, чтобы продать имение твое и отдать нищим. Имение же у гневливого — это гнев, у блудника — блудные вожделения, у памятозлобного же — злоба сердечная. Продай же и это и отдай демонам нищим и лишенным всякого добра — возврати страсти виновникам страстей, — и тогда будешь иметь сокровище, то есть Христа на небеси твоем, то есть в возвышеннейшей области ума твоего. Ибо небо в себе самом имеет тот, кто сделался небесным».
Юношу, говорит Евфимий Зигабен, Лука назвал начальником (ἄρχοντα), то есть иудейским. Не был этот юноша, как некоторые говорят, ни лукавым, ни льстивым человеком, иначе бы не полюбил его, посмотрев на него Иисус, как говорит Марк. Впрочем, хотя он был добр и желал вечной жизни, но терние сребролюбия заглушало почву его богатой души. Не с целью искушать Иисуса, когда Он сказал: Аще хощеши внити в живот, соблюди заповеди, спрашивал он, какия, а потому, что предполагал, что, кроме заповедей закона, есть другие, которые могут ввести в жизнь таковую (вечную). Может кто-нибудь спросить: могут ли указанные (Христом) заповеди закона привести к вечной жизни? Ему можем отвечать, что они могут привести, только не к такой жизни, к какой приводят заповеди евангельские. Ибо жизнь вечная должна быть понимаема как наслаждение небесное, которое различно и многообразно.
Спросит кто-либо: правду ли говорит юноша: вся сия сохраних от юности моея (Мф. 19:20)? Каким образом мог любить он ближнего, как себя самого, когда имел большое имущество? Разделял ли поэтому он его мало имеющим или ничего не имеющим? Что нужно сказать на это? То, что и сию также заповедь исполнял он, но настолько, насколько ему тогда было доступно. Он любил ближнего, как самого себя, но в том смысле, что не наносил ему никакого вреда, а не в том, чтобы делился с ним своим имуществом. Ибо это было делом высоким, и высшим почвы иудейства.
Чего еще недостает мне? (говорит юноша). Что есть необходимого, чего не имею? Это говоря, он показывал этим, что желает большей добродетели. Посему-то, как говорит Марк, Иисус, взглянув на него, полюбил его и сказал ему: Одного тебе недостает (Мк. 10:21), по словам Луки: еще одного тебе недостает (Лк. 18:22). Взглянув же на него кротко, полюбил его за то, что он сильно желал спасения, хотя был удерживаем тиранскою силою сребролюбия. Что же это, чего недостает ему, чтобы последовать Ему? Вот послушай.
Ст. 21. Рече ему Иисус: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим, и имети имаши сокровище на небеси, и гряди вслед Мене. Так как то, что он имел, то есть богатство, было препятствием к тому, чтобы следовать (за Ним), то повелевает продать его и раздать нищим. Говорит же «если хочешь быть совершен», потому что те несовершенны, которые исполняют одни заповеди закона, так как и эти самые заповеди были несовершенны по причине немощи иудеев. Сказал же «будешь иметь сокровище» с тою целью, чтобы ободрить и уверить сребролюбивого юношу, что опять может получить сокровище, и притом не такое, а лучшее, так как оно — на небе. Сокровищем же на небе обозначает воздаяние, предназначенное там достойным за добрые дела. Что же касается слов «приди и следуй за Мною», то ими выражает следующее: поступай по следам Моей жизни, следуй Моим заповедям; ибо этого-то тебе и недостает, так как ты исполнил одно предписываемое законом (τὰ νομικά).
Яко неудобь богатый внидет в Царствие Небесное… удобее есть велбуду сквозь иглине уши проити, неже богату в Царствие Божие внити. Говоря это, Христос не богатство порицает, а рабское служение богатству… Поэтому-то должно, по апостолу, свергнуть всякое бремя (Евр. 12:1) и сделаться свободным (от него) чрез произвольную нищету. Подобное же замечание делается Зигабеном и при изъяснении слов: у человек сие невозможно есть, у Бога же, вся возможна. «Сказал: людям богатым невозможно спастись, потому что они накрепко скованы узами сребролюбия и бессильны сами собою освободиться от его тиранства. Бог же не только спасти их может, но и все другое для Него возможно. Спасет же их тогда, если они, сами прилагая к этому старание, раздавая богатство бедным и погашая огнь страсти к богатству, призовут Его к себе помощником и защитником своей свободы. Итак, вся речь (Спасителя) научает, что сребролюбивому спастись невозможно, если только он сам не позаботится о себе и если не будет иметь, как сказано, Бога помощником в освобождении от своей несчастнейшей страсти».
Рече ему Иисус: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим: и имети имаши сокровище на небеси, и гряди вслед Мене (Мф. 19:21). В сих словах мы имеем учение о нестяжании, преподанное Самим Иисусом Христом.
Случай к сему подал некто, которого евангелист Матфей называет юношей, а евангелист Лука князем, следственно, человек не без достоинства и не без образования, как и слова его показывают. Он вопросил Христа Спасителя: Что благо сотворю, да имам живот вечный? (Мф. 19:20). Господь ответствовал, что для сего должен он соблюсти данные Богом заповеди десятословия и особенно глубокую и многознаменательную заповедь: возлюби ближнего, как самого себя. На сие юноша отозвался, что все сие исполнил с малолетства. Отзыв, конечно, необдуманный, потому что истинные ревнители исполнения заповедей всегда чувствуют и признают свои несовершенства и недостатки в исполнении оных; а хвалящиеся исполнением заповедей обнаруживают чрез сие то, что они недостаточно познали себя и силу заповедей. Но кроткий Божественный Учитель не благоизволил противопоставить слову самохваления слово обличения, а указал путь совершенства и предоставил хвалящемуся самому обличить свое несовершенство делом. Рече ему Иисус: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим: и имети имаши сокровище на небеси, и гряди вслед Мене. Что же юноша? Можно ли, кажется, не пожелать сделаться совершенным? Можно ли не пожелать следовать за Христом, и особенно когда Он Сам приглашает к сему? Но нет. Юноша не вступает на путь совершенства, не хочет идти за Христом; жаль ему, что не имеет духа решиться на сие, однако не решается, отступает вспять: отъиде скорбя (19:22). Отчего это так? Оттого что он нерасположен жить в совершенном несгяжании; не хочет расстаться с богатством: отъиде скорбя: бе бо имея стяжания многа. И вот он делом обличил себя в том, что напрасно на словах представлял себя исполнителем заповеди, повелевающей любить ближнего, как самого себя. Если бы он любил ближнего, как самого себя, то ему нетрудно и даже приятно было бы раздаянием своего имения утешать и успокаивать любезных ближних, нуждающихся и нищих.
Заключенное в изложенном теперь повествовании евангельском учение о нестяжательности, очевидно, есть истинное и спасительное, потому что есть учение Божественное, преподанное Иисусом Христом, Который Сам есть Истина и Источник спасения. Несмотря на то, упоминаемый в Евангелии юноша, который и сам признавал Иисуса Христа Учителем благим, в применении учения Его к жизни встретил затруднение, которого неумел преодолеть. Но не найдутся ли подобные сему юноше и ныне, и между нами?
Не скажут ли некоторые, что учение о совершенном нестяжании могло быть применено только к ближайшим последователям Христа Спасителя во время Его земной жизни, когда оскудение пособий естественных легко восполняемо было Его чудодейственною силою, что, напротив того, учение сие в общем виде неприменимо к благоустройству общественной и частной жизни, потому что, если бы все богатые роздали свое имение нищим, то и те, которые честным трудом в пользу богатых снискивают себе пропитание, сделались бы нищими, и весь мир сделался бы беспомощным?
Сии недоумения о возможности нестяжательной жизни кажутся основанными на рассуждении; но сокровенное их основание есть маловерие и мудрование плотское, затмевающее духовный свет.
Вы боитесь, что нестяжательный не возможет жить, если не будет с ним видимо Христос, питающий пятью хлебами пять тысяч человек? Напрасно. После времени видимого пребывания Христова на земли мы знаем многих нестяжательных — и не знаем ни одного из них, который бы вследствие нестяжания умер от голода или наготы. Провидение Божие было для них большею частью невидимым, но непрерывным чудом к их сохранение и снабдению; а иногда, когда они естественным путем не могли доставить себе пропитания в пустыне, ангел видимо представлял им пищу, подобно как древле Илии пред путем в Хорив.
Вы боитесь, что чрез распространение нестяжания обнищает весь мир? Напрасно. Если бы дух нестяжательности объял всех людей, и богатых, то нищих просящих осталось бы очень мало; их недостало бы для того, чтобы истощить богатых; и богатые, оставаясь любителями нестяжания, по своей готовности все отдать нищим, остались бы еще богатыми, по недостатку нищих, приемлющих расточаемое богатство; мир нестяжательный был бы богаче мира любостяжательного.
Можно ожидать, что скажут еще некоторые: поелику Спаситель призывает к совершенному нестяжанию тех, которые хотят быть совершенными, а мы находим себя недостойными иметь притязание на совершенство; то совет Христов о нестяжании не относится к нашему исполнению. Это можем и могут сказать все до одного. И вследствие сего слово Христово может остаться совершенно без исполнения. Для чего же оно и сказано? Господь не повергает Своего слова на ветер. Духовное семя слова Христова не должно пасть на землю бесполезно, а должно, хотя бы на меньшей части ее, прозябнуть и принести плод. Итак, благовидная отговорка недостоинством иметь притязание на совершенство не должна воспрепятствовать действию учения о совершенстве. Если от самопознания и смирения рождается у тебя помышление, что ты недостоин иметь притязание на совершенство, то это помышление правильное; и оно не должно тебя останавливать или воспрещать на пути учения Христова, а должно побуждать тебя простираться в предняя, подвизаться, чтобы как-нибудь уменьшить свое недостоинство и сделаться не недостойным спасения вечного. Навстречу сему стремлению идет благодать Божия, и поддержит тебя, и поведет тебя от недостоинства к достоинству, от несовершенства к совершенству, в легкости ли нестяжания, если ты чувствуешь тягость стяжания и искушение богатства, или в бремененошении честного стяжания и беспристрастного обладания, потому что Христос Спаситель указал нестяжание как пособие к совершенству, полезное для некоторых, а не как необходимое для всех. Буди совершен (Быт. 17:2), сказал Бог Аврааму, и он был совершен, тогда как он бе богат зело (13:2), но к богатству не пристрастен, и, следственно, хранил нестяжание в душе, обладая стяжаниями в доме.
Тогда Петр начал говорить Ему: «Вот, мы оставили все и последовали за Тобою; что же нам будет?» Иисус Христос отвечал: «Истинно говорю вам: за то, что вы последовали за Мною, в обновленном мире, когда воссядет Сын Человеческий на престоле славы Своея, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых» (воцаритесь со Мною в обличение неверия израильтян). «И всякий, кто оставит дом, или отца или мать, или братьев или сестер, или жену или детей, или земли ради Меня и Евангелия или для Царствия Божия, получит даже ныне, в настоящее время, и среди гонений, во сто крат более всего того, а в будущем веке наследует и жизнь вечную. Многие же из первых (которые мечтали о высших наградах) будут последними, и последние (которые едва ли думали когда о своем достоинстве) будут первыми».
Находим, что исполнилось сие на земле, после того как Господь вознесся на небо; потому что на двенадцать апостолов ниспослал Он Духа Утешителя и святую силу, и она, снисшедши, осенила их и воссела на престолах разумов их. Когда же предстоящие стали говорить, яко сии вином исполнени суть (Деян. 2:13); тогда Петр начал уже судить их, говоря об Иисусе: «Мужа сильного словом и знамениями распяли вы, повесив на древе. И вот, творит Он здесь чудеса, расторгает камни гробниц и воскрешает мертвых. Ибо написано: в последния дни излию от Духа Моего на всяку плоть, и прорекут сынове ваши и дщери ваша» (Деян. 2:17). И, таким образом, многие оглашены Петром и приступили к покаянию; почему настал новый мир, избранный Богом.
Видишь, как открылось начало суда. Там открылся новый мир; ибо здесь дана им власть воссесть и судить в мире сем. Правда, что будут они восседать и творить суд в пришествие Господне, при воскресении мертвых; но сие же совершается и здесь; потому что Дух Святой восседает на престолах разумов их. Да и венцы, какие приемлют христиане в оном веке, не суть творения вещественные. Кто утверждает последнее, тот говорит худо. Напротив того, в сем являет Себя преобразующийся Дух. Что говорит апостол Павел о небесном Иерусалиме, что он мати всем нам (Гал. 4:26), то и мы исповедуем. В рассуждении же одеяния, какое носят на себе христиане, явно, что Сам Дух облекает их во имя Отца и Сына и Святого Духа, во веки. Аминь.
Аминь глаголю вам, яко вы шедшии по Мне в пакибытие, егда сядет Сын Человеческим на престоле славы Своея, сядете и вы на двоюнадесяте престолу, судяще обеманадесяте коленома израилевома (Мф. 19:28). В сем изречении должно замечать, во-первых, что суд святых откроется торжественно в пакибытие, во вторичное бытие человеков, то есть по воскресении мертвых, и следственно, суд сей будет всемирный не только в отношении к человекам последних времен, но и в отношении к роду человеческому от начала времен до конца их. Во-вторых, что суд сей откроется торжественно, егда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своея: но как сие будет, по другому изречению Его, тогда, егда приидет Сын Человеческий во славе Своей и вси святии ангели с Ним (Мф. 25:31); следственно, суд святых произведен будет не только пред родом человеческим, но и пред ангелами Божиими. В-третьих, что последователи Христовы сядут на престолах для суда в то же время, егда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей; следственно, суд будет соединен с Его судом: они порознь будут орудиями, или подчиненными, частными действователями Его единого, всеобщего и верховного суда. В-четвертых, что апостолы сядут на двоюнадесяте престолу, судяще обеманадесяте коленома израилевома: но как за сим остается еще множество народов и племен, которые предстанут всемирному суду; то можно из сего заключать, что кроме сих дванадесяти судей и еще многие судьи должны будут явиться. Сие догадочное заключение оказывается ясною и утвержденною истиною в изречении апостола, который говорит, что не одни апостолы, но вообще святии мирови имут судити. Пророк еще с большей определенностью сказует, что все святые Божии без изъятия возведены будут в достоинство судей, дабы произвести суд над языками и людьми, над царями и славными их: сотворити в них суд написан: сия слава, то есть слава быть орудиями, в сем суде, будет всем преподобным Его. Присовокупим к сему свидетельство очевидца сего суда; ибо святой Иоанн уже видел его в откровении. Видех, говорит он, престолы и седящии на них, и суд дан бысть им (Откр. 20:4).
Трудно вообразить, как произведется один, согласный и не подверженный никакому пререканию суд толикого множества судей над еще большим множеством подсудимых по столь многим, разнообразным и тонким предметам суда, каковы суть все явные и тайные дела, слова, желания и помышления каждого человека в продолжение всей его жизни. В изъяснение сего находим нечто у псалмопевца, который говорит, что преподобные сотворят суд написанный, и у тайновидца, который пишет так: и видех мертвецы малыя и великия стояща пред Богом, и книги разгнушася: и ина книга отверзеся, яже есть животная: и суд прияша мертвецы от написанных в книгах, по делом их (Откр. 20:12). Как обыкновенно между человеками употребляется написанный суд, частью для удобности в отношении к высшим судиям, поелику он не только слова и действия подсудимых, со всеми их обстоятельствами и подробностями, но и множество в разных местах находящихся свидетелей и других доводов судного дела представляет в нескольких написанных листах; частью для верности, поелику слово сказанное мгновенно скрывается и может быть пересказано иначе, а слово написанное остается видимым и неизменным; так и суд святых представляется написанным в книгах, и особенно в книге жизни, в ознаменование того, что им дан будет от Верховного Судии способ так же удобно и верно, или, лучше сказать, несравненно удобнее и вернее, видеть всю внешнюю и внутреннюю жизнь каждого судимого ими, нежели как обыкновенный судия видит поступки подсудимого в написанном полном судном деле; и что посему судимым грешникам не останется никакого способа не признаться в том, в чем обличат и осудят их святые. Но кто и когда пишет книгу нашей жизни для будущего суда святых? Думаю, что пишем ее мы сами, и пишем непрерывно, в то самое время, когда что делаем или говорим, желаем или помышляем; так должно быть для того, чтобы мы не имели предлога отказаться от нее на суде и говорить, что в ней кем-то когда-то написано, чего мы не знаем и чего от нас не было. Но где лежит сия книга? Кто знает, в каком месте хранит Судия написанный суд, доколе придет время открыть его всенародно? Впрочем, надеюсь, не погрешим, если скажем, что в сердце каждого из нас лежит книга жизни для будущего суда нашего, — там, где не только знающие Бога и Его закон и благодать Его, но и язычники являют дело законное написано, сосвидетельствующей им совести, и помыслом друг друга осуждающим или оправдывающим (Рим. 11:15), ибо сие внутреннее явление — не что иное есть, как большее или меньшее открытие книги жизни, которая, наконец, вся от начала до конца откроется, и из нашей же внутренности осветится или светом, или пожирающим огнем, в день, егда судит Бог тайная человеком. Можно еще сказать, что и в самом теле нашем, которое под покровом тленного уготовляется к воскресению, как бы в некоей книге мы пишем жизнь нашу неприметными ныне, но явственными для будущего суда нашего чертами: «Каковые доныне, — говорит святой Макарий, — сокровища внутрь себе стяжала душа, таковые откроются и явятся тогда на теле» (Беседа 5, 8), может быть, также и на других созданиях Божиих; ибо у тайновидца сказано, что кроме особенной книги животной, есть еще книги, которые должны разгнуться для суда по написанному в них, — может быть, говорю, и на других созданиях Божиих, нами беззаконно употребляемых, оскверняемых, повреждаемых, окажется по частям написанный суд настоящей жизни нашей, например, наши грубые нечистоты на земле и воде, наши праздные слова на воздухе, следы злобы нашей на том, что было предметом или орудием злобных действий, улики соблазнов наших в тех, кого мы соблазнили. Так не обличенное живыми свидетелями братоубийство Каиново написано на земле кровью Авеля: и Небесный Судия точно сими кровавыми, не только явственными для прочтения, но даже говорящими письменами уличил непризнавшегося преступника: глас крове брата твоею вопиет ко Мне от земли (Быт. 6:16). Так один из будущих судей Божиих ржу золота и серебра предварительно принимает в качестве свидетеля против сребролюбцев: рот их, говорит, в послушество на вас будет (Иак. 5:3). Наконец, самая благодать, вселившаяся во святых, которой мы не приняли не по чему другому, как по самопроизвольному нерадению или упорству, их вера, их подвиги, их добродетели, которые мы долго имели пред очами в сих подобострастных нам людях, но которым не подражали, явясь на день суда в полном свете, произведут то, что действие суда святых само собою окажется над нами, посредством совести нашей, подобно как Ной, не поставляя судилища, не производя судебного исследования, тою самою верою, которою сам спасся от погибели в потопе, осудил неверовавший первый мир. Верою, говорит апостол, ответ приим Ное, о сих, яже не увиде, обоявся, сотвори ковчег во спасение дому своего: еюже, то есть верою, осуди весь мир.
Отвещав же Иисус рече: аминь глаголю вам, никтоже есть, иже оставил есть дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села, Мене ради и Евангелия ради: аще не приимет сторицею ныне во время сие домов, и братий, и сестр, и отца, и матере, и чад, и сел, во изгнании, и в век грядущий живот вечный (Мк. 10:29–30). Это изречение Господа трудно к уразумению только одною стороною. Что оставляющие всё ради Господа в век грядущий получат живот вечный, это не требует объяснения. Трудно уразуметь только, как оставивший получит оставленное сторицею в веке сем, во изгнании.
Первая мысль, рождающаяся при сем: нельзя ли это обетование изъять из века сего? Как говорится о сем у других евангелистов? Нет ли у них таких оборотов речи, на основании которых все обетование можно было бы отнести к будущему веку?
Точно обстоятельство, по которому сказано Господом затруднительное обетование, описано, кроме святого Марка, евангелистами Матфеем и Лукою. У евангелиста Матфея святой Петр спрашивает: Что убо будет нам за оставление всего? И Господь отвечает, что во второе пришествие вы сядете на двенадцати престолах и будете судить двенадцать колен Израилевых. Но и всякий Мене ради оставивший все, сторицею приимет и живот вечный наследит (Мф. 19:27–29). Где приимет сторицею, не сказано. Но как прибавлено: и живот вечный наследит, конечно, в век грядущий, то сторичное воздаяние, можно полагать, и здесь разумеется, в веке сем. Святой Иоанн Златоуст, приводя текст после слов: сторицею приимет, от себя вставляет: в настоящем веке. Только разве то, что апостолам ничего не обещано (подразумевается, у евангелиста Матфея) в веке сем, можно предполагать, что и в обетовании всем другим, кроме их, все должно относиться тоже к веку грядущему. Но последнее обетование не исключает и апостолов. Речь может иметь такой вид: вы сядете на двенадцати престолах, и т. д. и кроме того, наряду со всеми другими, и здесь сторицею получите оставленное. Святой Иоанн Златоуст говорит: «Если все прочие, то тем более апостолы должны получить возмездие — и там, и в сем веке». К тому же несообразно с учением Спасителя в будущем веке чаять семейного быта, хотя бы то в лучшем и чистейшем виде; ибо там ни женятся, ни посягают, к чему приготовлением служит характер благодатно-духовной жизни, в коей несть мужеский пол, ни женский (Гал. 3:28).
У святого евангелиста Луки (18:28–29) вопрос святого Петра значится, как и у евангелиста Марка; и ответ Господа сходствует с ответом, замеченным у евангелиста Марка, только выражен сокращеннее. В воздаяние оставившим все здесь обетовано — восприятие оставленного множицею, во время сие, — и в век грядущий живот вечный.
Итак, по свидетельству всех трех евангелистов, оставляющим все для Господа и Царствия ради Его не живот только вечный обетован, но и в веке сем, во время сие, во изгнании, восприятие того же оставленного сторицею или множицею. Спрашивается: как это разуметь?
Исполнения сего обетования в буквальном смысле нечего ожидать не только теперь, когда все ведают, что на деле сего не было, но и тогда слышавшие Господа не могли ожидать, что, оставя все, получат обратно сто братьев, сестр, детей, сел, домов. Напротив, самый этот образ выражения всем давал разуметь, что слова Спасителя не должно понимать буквально. Как же их понять?
Надобно заметить, что оставление всего, о котором говорит Господь, если судить о нем по примеру апостолов, разумеется, произвольное, на которое сам кто решается ради распространения Царства Христова, как сделали, например, святые Тимофей и Тит, и делали многие другие. Если же обратить внимание на последующие слова Господа о стократном воздаянии, — ныне во изгнании, то под ним надобно разуметь оставление непроизвольное, когда гонители заставляли уверовавших оставлять свои семейства, или же свои родные, в ревности по нечестию своему, лишали их и своей любви и родного крова. Как лиц последнего рода было несравненно более, то, вероятно, их более и разумел Господь, говоря о воздаянии.
Стократное воздаяние таковым могло быть и было двоякое: 1) видимое, в лице всех верующих, и 2) невидимое, духовное, в сердечном чувстве благобытия.
1. Все верующие составляли едино, и это единство было не внешнее только, но внутреннейшее, самое искреннее и сердечное. Дух любви, крепкой, как смерть, связывал всех, так что каждый всех считал своими, и все каждого считали своим. Степень возраста, духовного преспеяния, духовных дарований и служений определяла только оттенки сей любви. Сила же ее всех одинаково проникала. В сем отношении вступающий в общество верующих старец всеми принимаем был как отец и от всех принимал веяние любви, свойственной детям; вступающий юноша от всех старших принимал знаки и сердцем ощущал веяние отеческой и материнской любви, а от всех равных знаки и веяние любви братской и сестринской и т. п. Таким образом, если кто, вследствие веры в Господа, должен был оставлять своих родных, то, вступая в среду верующих, он встречал столько родственных любвей, сколько было веровавших, сотни, тысячи, десятки тысяч. Ибо сторицею определенно выражает неопределенное число, в смысле — множицею, как стоит у евангелиста Луки. Далее, так как веровавшие, по силе глубокой взаимной любви, ничем не делились, а все считали общим всех достоянием, то для вступавшего в среду их дом всякого был открыт, и все достояние каждого было как бы его собственное, готово на удовлетворение его нужд. Таким образом он вдруг становился обладателем неисчетного числа домов, сел и всякого достояния. Так разумеют сие святой Иоанн Златоуст, а за ним блаженный Феофилакт и Евфимий Зигабен.
Святой Иоанн Златоуст говорит, что в отношении к апостолам это обетование сбылось так: «Оставив уду и сети, они имели во власти своей имущество всех людей, их домы, поля и даже самые тела верующих; многие готовы были даже умереть за них, как свидетельствует о сем Павел, говоря: Аще бы было мощно, очеса бы ваша извертевше, дали бысте ми (Гал. 4:15)».
Блаженный Феофилакт дополняет святого Иоанна Златоуста: «Поелику от проповеди (Евангелия) имела возгораться брань (между людьми), так что дети должны были ради благочестия отрекаться от отцов, то Господь и говорит: «Кто оставит ради Евангелия плотское родство и вообще все плотское, тот и в сем веке получит все это во сто крат более, и в будущем жизнь вечную». Вместо отца будет он иметь старцев церковных, вместо матери — церковных стариц, вместо жены — всех верных жен, не в брачном отношении — нет, но в отношениях духовных, в духовной любви и попечении о них».
Те же мысли и у Евфимия Зигабена. Он задает себе вопрос, как может кто за оставленное получить стократное или многократное воздаяние еще в веке сем, и отвечает: «Как? Так же, как получили апостолы, мученики и все праведные. Ибо смотри, все дома верных были для них открыты; братьями и сестрами стали им все святые (мужи) и все святые (жены), отцами — все отечески полюбившие их, пекшиеся и болезновавшие о них; ибо в этом существенное свойство отца; матерями — все (жены), таким же образом расположенные к ним; женами — все (жены), помогавшие им и служившие; ибо в этом дело жены; детьми все ученики. Кроме того, и все, что имели верующие, имели они в своей власти. И что особенно дивно, все это имели они среди гонений, будучи, то есть, гонимы от врагов веры».
2. Когда говорит Господь: сторицею приимет, — то необходимо разуметь, что Он обещает в воздаяние сто домов и сел; сто братьев и сестер, и т. п. Можно и так разуметь, что Господь обещает здесь во сто крат не этого именно, а против этого, или взамен этого, причем допустима мысль о благах другого рода, то есть вместо видимых — о невидимых, вместо телесных — о духовных. В сравнение будет взимаемо в сем случае не внешне обладаемое благо, а чувство блага, или благобытия, производимое им. Союз с родителями и родными, обладание домом и селами, вообще семейный быт, хорошо устроенный, оставляет в сердце чувство блага или благосостояния и благобытия. Свободно оставляющий семейство или невольно изгоняемый из него Христа ради и Евангелия предполагается лишаемым этого чувства, теряющим ощущение благобытия, потому истощаемым, постоянно болезнующим и как бы умирающим. Спаситель говорит, что это не так будет; но кто оставит все Мене ради и Евангелия, тот постоянно будет ощущать в себе такое благобытие, какое бы ощущал, если бы прежнее его благосостояние увеличить во сто раз и более множицею. Истории мучеников представляют многократные примеры выражения такого чувства. Оно — и очень естественно, по живому общению их со Христом и во Христе с Богом. Поелику они сочетавались со Христом и в Него облекались, то принимали в себя и все богатство Христово. Это было не вменение, не чаяние, а обладание самым делом. Какое же теперь благосостояние могло доставить то чувство благобытия, которым исполнялось сердце веровавших?! Оно-то и делало их способными на все лишения и на всякого рода неописанные страдания. Апостол Павел говорит: И настоящая, и будущая — вся ваша, когда вы Христовы (1 Кор. 3:32). И еще говорит: Вся вменяю тщету за превосходящее разумение Христа Иисуса Господа (Флп. 3:7–8). Все препобеждаем за Возлюбившего ны — и ничто разлучить нас с Ним не сильно (Рим. 8:37–39). Что именно чувства родственные возвращались им во Христе Иисусе, в этом Он Сам удостоверяет. Когда передали Ему, что Его ждут Мать и братья, вне стоящие, Он сказал, что брат и сестра и мать Ему тот, кто исполняет волю Отца Небесного (Мф. 12:49). Следовательно, обратно и Он для сердца веровавших и ходивших в воле Божией был и есть и брат, и сестра, и мать. Он один заменял и заменяет все родство настолько в высшей степени, насколько есть Сам выше всех. Сердце, натурально ищущее родственных чувств, удовлетворялось, обладая Им одним, — и сравнивать нельзя, как в высшей степени, чем прежде. Святой Григорий Великий (Двоеслов) в 18 беседе на Иезекииля говорит: «Сторицею, говорит, приимет, потому, что Бог сделает, что таковой гораздо более будет обрадован бедностью или всех вещей оставлением по любви ко Христу, чем богатые обрадованы всем своим богатством и всеми своими угодьями. И это самым делом ощущают те, кои ради Христа оставляют все свое».
Иероним блаженный тоже разумеет здесь сторичное воздаяние не видимыми благами, а духовными благами, то есть миром сердечным, радостью духа, утешением неизглаголанным и другими дарами благодати, которыми преисполнял души их Бог и которые превосходят все земные блага и радости гораздо более, чем сто превосходит единицу.
Блаженный Феофилакт, похоже, на это толкует получение с избытком оставленного еще в нынешнем веке: «Это надобно разуметь, — говорит он, — о дарованиях духовных, которые несравненно выше земных и служат залогом будущих благ».
Святой Амвросий на 118 псалом в 8 осмерице говорит: «Чья часть есть Бог, тот всего есть обладатель. Вместо полей (оставленных) он сам есть поле, приносящее плод негибнущий вовеки. Вместо домов (оставленных) он сам есть драгоценнейшее жилище и храм Бога. Что выше и драгоценнее Бога? Это такая часть, с которою никакие земные участки сравниться не могут. Что величественнее сего небесного Гостя? Что ублажительнее сего обладания Божественного?»
Аминь глаголю вам, яко никтоже есть, иже оставит дом, или родители, или братию, или сестры, или жену, или чада, Царствия ради Божия, иже не пришлет множицею во время сие, и в век грядущий живот вечный (Лк. 18:29–30). Один богатый гражданин константинопольский, призвав своего сына и указав ему на свои богатства, сказал: «Что хочешь, чтобы я оставил тебе — это ли богатство, или Христа?» Достойный сын христолюбивого отца, зная всю тщету земного имения, отвечал, что он избрал Христа. После сего отец раздал все имение нищим, так что сын, оставшись по смерти отца без всякого наследства, принужден был скитаться и терпеть бедность, не теряя, впрочем, надежды своей на Господа. И Господь, обещавший и во время сие вознаграждать жертвующих Ему имением и сродниками, вскоре послал богатейшую награду благочестивому юноше. В том же Константинополе жил другой богатый и знаменитый муж, имевший единородную дочь. Посоветовавшись с благочестивою супругою своею, он положил не выдавать дочери в замужество кому бы то ни было, по одному богатству жениха, а отдать ее человеку благочестивому, хотя бы и бедному. Итак, помолившись Богу, родители решились избрать женихом дочери того, Кого первого увидят входящим в церковь. По устроению Промысла случилось, что первый вошел в церковь тот христолюбивый юноша, который предпочел Господа всему имению богатого отца своего. Таким образом, потерявший имение и родителей нашел себе добрую жену, а с нею богатейшее имение и новых родителей.
В Царстве Небесном произойдет то же, что случилось у одного хозяина. Рано поутру он вышел нанять работников в виноградник свой. Договорившись с работниками заплатить им по динарию в день, послал их в виноградник свой. Вышедши около третьего часа, увидел, что на торгу стоят еще ненанятые работники. Он сказал: ступайте и вы в виноградник, и что будет следовать, я заплачу вам. Они пошли. Опять вышедши около шестого и девятого часа, то же сделал. Наконец, вышедши около одиннадцатого часа, опять нашел, что стоят работники, и говорит им: что это вы простояли целый день без дела? Отвечают ему: никто нас не нанял. Говорит им: подите и вы в виноградник и что будет следовать, получите. Вот настал вечер. Господин виноградника говорит своему управителю: позови работников и расплачивайся с ними, начиная от последних до первых. И пришедши нанятые около одиннадцатого часа, получили по динарию. Пришедши же первые, надеялись, что они получат больше; но и они получили по динарию. И, получивши, стали роптать на хозяина и говорили: эти последние работали только час, а ты сравнял их с нами, между тем как мы томились целый день и терпели зной. В ответ на это он сказал одному из них: Я друг, тебя не обижаю. Не за динарий ли ты со мною договорился? Возьми свое и ступай. А я хочу и этому последнему дать то же, что и тебе. Разве я не властен располагать своею собственностью, как хочу? От того ли твой глаз завистлив, что я добр?» Таким образом, будут последние первыми, и первые последними; потому что много званых, но мало (оказалось) избранных.
Хозяин в этой притче означает Отца Небесного, виноградный сад — Церковь, работники, призываемые в виноградный сад, — людей, призываемых ко спасению; часы — первый, третий, шестой… — времена, в которые Бог призывал людей ко спасению. Таким образом, значение этой притчи будет таково: Бог Отец, заботясь о спасении людей, еще очень рано, со времени Адама, стал призывать людей ко спасению. Как заботливый хозяин, думающий о лучшем устройстве своего хозяйства, Он выходил в первом часу, означающем у евреев еще только восход солнца; в третьем, шестом, девятом и даже одиннадцатом, означающем время уже пред самым заходом солнца, для призвания делателей в свой виноградник. Выход в первом часу может означать призвание, сделанное еще нашим прародителям в раю; выход в третьем — призвание, деланное людям пред потопом чрез Ноя, выход в шестом и девятом — призвание, бывшее чрез иудеев и пророков в разные времена их жизни; наконец, выход в одиннадцатом, последнем часу дня, означает призвание, сделанное напоследок чрез Самого Иисуса Христа. Во все эти времена Господь Бог находил усердных делателей, послушных рабов Своему слову, и посылал их для труда в Свой виноградник, Свою Церковь, насажденную в мире подобно виноградному саду. Когда наступит вечер, означающий конец мира, Господь Бог позовет Своих делателей для вознаграждения за их труды, и усердных из них, их, которые по первому зову слушались Его голоса и вступали в Его Церковь, Он наградит одинаково, трудились ли они целый день, или целую жизнь, или вступили в Его Церковь в позднюю пору жизни. Так Он поступит потому, что в Его глазах имеют цену и достоинство не то число лет, которое мы трудимся, не то множество дел, которые мы совершаем, но то усердие, с которым мы делаем, та любовь, которую мы высказываем к Нему, исполняя Его заповеди. Иной в одну минуту может сделать больше, чем другой во всю свою жизнь. Так, разбойник на кресте в одну минуту успел заявить такую веру в Господа нашего, что был причислен к раю; Закхей мытарь также в одну минуту, когда зашел к нему Господь на дом, обещал целую половину своего имения раздать бедным (Лк. 19:8). Людей, обращающихся с такою искреннею верою, с такою горячею любовью, Господь принимает даже в последний час их жизни и равно вознаграждает с теми, которые трудились всю жизнь, но, может быть, ни разу не заявили ни горячей любви, ни пламенного усердия к Нему.
В притче о наемниках и тот, кому один только час работать пришлось, был одинаково вознагражден домовладыкою. Часы дня в этой притче — образ течения жизни нашей. Одиннадцатый час — последнее время сей жизни. Господь показывает, что и те, которые до этого срока дожили, не работая Ему, могут начать работать и угодить Ему не меньше других. Нечего, следовательно, отговариваться старостью и отчаиваться, полагая, что уже не к чему начинать. Начинай не робея; милостив Господь: все тебе даст, что и другим, и по чину благодати здесь, и по закону правды там. Только усердием побольше разгорись и посокрушеннее поскорби о нерадении, в котором проведена вся почти жизнь. Скажешь: там позвал хозяин, пусть и меня позовет Господь. А разве не зовет? Не слышишь разве в церкви гласа Господня: Приидите ко Мне вси, и апостольского призвания: Во Христе молим, яко Богу молящу нами: примиритеся с Богом.
Вифания, весь Марфы и Марии, где так часто находил гостеприимный кров и встречал самую нежную заботливость Господь наш Иисус Христос, не имевший, где главу подклонити, есть небольшое селение, лежащее при подошве Елеона, с юго-восточной его стороны. Оно носит теперь название Лазария, и отстоит от Иерусалима яко на пятьнадесят стадий, или на три четверти часа ровной езды, если измерять пространство по восточному обыкновенно. Главный путь из Иерусалима в Вифанию и теперь тот же самый, который был во времена евангельских событий; по нему, при вопле отроков: Осанна Сыну Давидову, торжественно взошел из Вифании в Иерусалим кроткий Царь дщери Сиона. При посещении Вифании овладевает странником чувство, совершенно противоположное тому, какое рождается при взгляде на Иерусалим, коль скоро следить мысленно связь событий евангельских. Вифания едва ли не единственный уголок на всей земле, освященной стопами Господа, где Он ни от кого и никогда не встречал оскорбления и где всегда находил только приветливость, радушие, усердие, любовь.
И всемилосердый Господь, выну прославляющий славящих Его, прославил и гостеприимный кров и самую весь воскрешением Лазаря. Вот событие, коего величие не потеряет ничего от тысячелетий, коего слава прошла в концы мира и не по одним народам христианским и коего вековой свидетель, вертеп, принадлежит Вифании!..
Вертеп этот находится вблизи от дому Лазаря, на берегу небольшого оврага, изрытого водой во время периодических дождей Палестины. Над входом в него существует незначительная постройка из больших камней, принадлежавших некогда, быть может, самому дому Лазаря; влево от входа стоит небольшая мечеть. Поклонники, желающие видеть, если не самое смертное ложе воскресшего Лазаря, то, по крайней мере, преддверие к нему, где стоя Спаситель наш воззвал: Лазаре, гряди вон! — обыкновенно пред входом возжигают свечи и трепетной стопой спускаются в глубь мрачного вертепа, по иссеченным в скале ступеням, тем самым, по которым, как говорит предание, нисходил и Господь наш для умерщвления смерти в ее гнездилище. Эта тесная и непрямая лестница приводит в небольшое четырехугольное преддверие пещеры могильной. В этом покое, очень тесном для церкви, но не стесняющем благочестивых чтителей воскресшего праведника, на восточной стороне, в боку иссечен низкий каменный престол, на котором прежде в день праздника совершалась Божественная Литургия. Легко представить, как умилительно тут чтение, приличное празднику, Святого Евангелия! Ныне в день воскресения Лазаря служится кем-либо из архиереев Литургия на Елеоне, а оттуда отправляются уже в преддверие гробовой пещеры Лазаря служить молебны. На помосте этого преддверия, с левой стороны, и есть узкое отверстие самой могильной пещеры. С молитвой на устах спускаешься в него по разрушенным ступеням. Ни прямо, ни даже наклонившись нельзя входить в него, но надобно пасть ниц и ползти несколько более сажени, чтобы стать во мраке пещеры, идеже бо умерый лежа. Нельзя высказать чувства, которое рождается здесь, при живом представлении столь необычайного пробуждения от сна смертного, которое испытал друг Господа. Гряди вон — прогремело в его слухе, но куда? Луч света и в самомалейшем мерцании не брезжит в пещере… Только светлый хранитель мог поставить его у отверстия пещеры; только колебание воздуха от великого гласа Господа могло вразумить его, что это отверстие — путь к ожидающему его Господу, трепетным сестрам, к жизни под теплыми лучами солнца… И обвязанный по рукам и ногам преклоняется к этому отверстию и, если можно сказать, выплывает из бездны тления к стопам Господа, Источника жизни. Разрешите его и оставите ити, вещал кроткий глас Спасителя, и Лазарь, разрешенный от вериг смертных, еще долго ходил по суше и морю, доколе тот же глас, который вызвал его из гроба на землю, не воззвал его от земли к небеси. Есть другая гробница, которая хранит святые останки Лазаря. На острове Кипр, в городе Ларнаки, под помостом алтаря великолепной церкви во имя святого Лазаря есть вертеп с гробом друга Христова, святого пастыря Церкви Кипрской. Благочестивый поклонник оставляет свой корабль и спешит к недальнему берегу для поклонения сей святыне. И киприоты, свято чтящие память пастыря первенствующей своей Церкви, ежегодно в большом количестве оставляют на время святыню земли своей и усердно спешат ко гробу Господа и ко гробу друга Его — к гробам, в которых столь ясно совершилось окончательное торжество над смертию.
В Вифании погребальная пещера Лазаря довольно велика; она более каждой из погребальных пещер царских, взятой порознь. Надобно полагать, что она назначалась для целого семейства. Само ложе смерти Лазаря — направо от входа в пещеру, на восточной ее стороне; но как жаль, что к мраморной плите его не прикасаются уста поклонника! Сыны лжеверия оградили это ложе от пещеры каменной стеной и из своей мечети сделали другой ход к нему. Других гробов нет в пещере; смерть, однажды здесь посрамленная, не смела уже более привлекать сюда своих новых жертв.
Благочестивое предание указывает в Вифании и другие священные места. Вблизи от гроба Лазаря показываются небольшие остатки дома его, на которых святою Еленою был построен монастырь, одна часть которого находится в развалинах, а другая занята мечетью. Выше дома Лазаря на скате горы видны значительные развалины римско-католического аббатства, основанного во имя святой Марии Магдалины на месте дома ее. Она оставила родную Магдалу, доселе находящуюся на берегу моря Тивериадского, и поселилась среди добрых жителей Вифании, в обществе сестер Лазаря, для того чтобы чаще утешаться беседою учеников Господа, чаще плакать на Голгофе, лобызать гроб Воскресшего и иметь непосредственное общение с Церковью Сионскою. Кроме этих развалин, на конце Вифании, по пути из нее к Иерусалиму, показываются незначительные остатки церкви, построенной древле на месте дома Симона прокаженного.
Премудрый избрал и воскресил трех мертвецов трех различных возрастов — отроковицу, юношу и мужа, в прообразование родов древних, средних и последних. Он хотел уверить в едином воскресении всего рода от Адама и до конца, и воскресением близких мертвецов подал великую надежду и отдаленным. Древних мертвецов представил Он в Лазаре, средних — в юноше, последних — в отроковице, и всем проповедал единое воскресение.
Не кого-либо из минувших времен и поколений воззвал Он к жизни пред неверным народом, быть свидетелем воскресения, но Лазаря из Вифании, которого и место жительства, и дом были известны, у которого и сестры были живы, и сродники находились близко. Во дни горького рыдания и сильного сетования друзей об умершем, когда противоборствующая истине синагога рассуждала еще о событии смерти его, когда в сонмах иудеев раздавался еще вопль плачущих о нем, когда друг другу передавали все весть о смерти Лазаря, когда скорбь о нем еще не уменьшилась и слух о смерти его еще не умолк, когда сходились все утешать сестер о брате, когда известие о его смерти соделалось несомненным и погребение известно стало многим, когда в доме умершего совершался еще плач и оплакивали его знакомые; тогда приходит воскреситель Господь явить Свое могущество, и не только Лазаря, но и всех утвердить в уповании. В одном мертвеце дал всему миру преобразование воскресения, и в области мертвых водрузил знамение жизни. Сперва попустил тлению коснуться умершего и потом приходит воздвигнуть его, чтобы воссмердение его уверило в смерти, а возвращение к жизни — в общем воскресении.
Умерший три дня в стране смерти оставался невредимым, а в четвертый день погрузился в море тления. Смерть вела его три поприща, и когда прошел их, — на четвертом поприще, как последнем, заключила его в бездну истлевающих. Иисус медлил, пока Лазарь не нисшел до конца преисподней, чтобы извлечь его из самой глубины рва и препобедить тление смерти. Смерть взяла и предала разрушению погребенного; положил на него червь уста свои, тлению предалась плоть его. Погрузился он в рове умерших, погряз в шеоле погребенных, отнесен и ввержен в океан истлевающих. Ветер смерти низринул его в бездну разрушения, чтобы и истлевающих в шеоле возвеселило явленное им воскресение. Иисус попустил ему пасть во глубину смерти и в ней погрязнуть, чтобы туда нисшел воскрешающий глас Его и наступил на главу ада. Смерть похитила Лазаря из обители живых, ввела его в свою твердыню, заключила крепкие врата свои и надеялась, что не будут они отворены; но Иисус медлил и дозволил тлению овладеть плотию, чтобы зловоние от мертвеца ясно свидетельствовало о воскресении его. Всеведущий извещал учеников Своих: Лазарь друг наш успе. Тем, что сказал прежде, нежели пришел туда, показал Он Свое всемогущество, а тем, что умедлил, пока не начал смердеть умерший, увеличил чудо воскресения.
Отроковицу в доме возвратил к жизни и отдал отцу ее; юношу воскресил, когда несли его ко гробу; а Лазаря оставил в темнице гроба, пока не стал предаваться тлению, чтобы в жилище крепкого проник глас Его и воскресил умершего. В доме, на пути и из гроба возвращал Он умерших к жизни, чтобы на всей дороге смерти поставить путемерия, по всей стезе умерших рассеять надежду жизни, и в начале, и в средине, и в конце ее явить воскресение. Для того медлил, когда умер Лазарь, друг Его, чтобы, когда до конца пройдет путь смерти, оттуда воззвать его к жизни. Жизнеподатель по следам смерти шествовал за нею путем ее владычества, и весь путь ее от начала до конца оросил воскресением. Лазарь друг наш умре, и радуюся, яко не бех тамо. Известно Ему было, что Лазарь предавался уже тлению, и медлил воззвать его к жизни.
Когда смерть три дня держала уже мертвеца во власти своей, и в четвертый день черви начинали разрушать его образ, тогда Жизнеподатель пришел с учениками Своими в весь умершего и предавших его погребению спрашивал: где положисте его? Конечно, к ухищрениям дает сие повод дерзким совопросникам; но яснее солнца, что не имел Он нужды спрашивать. А тем, что сказал: где положисте его — хотел подтвердить, что Лазарь действительно был погребен. Спросил не о том, где гроб, но — где они положили мертвеца? Знал упорство иудеев, с каким отрицали славные дела Его, и связал Своим вопросом: где положили умершего? Не о том спросил, где положен или погребен Лазарь, но — где положисте его? Покажите Мне это вы сами, неверующие.
Сын не менее Отца потому, что вопрошал о гробе. Слезами Своими над Лазарем уверял Он в Своем человечестве. Плакал и проливал Он пот; но пот и слезы свойственны человеческому Его естеству и не унижают Его пред Отцем, потому что и Он — воскреситель мертвых, как и Отец. Он плакал, чтобы уверить в Своем человечестве; воззвал к жизни мертвеца, чтобы показать Свое всемогущество. Вопрошал, чтобы связать неверующих; молился, чтобы изъявить Свое согласие с Отцем. И вся молитва на гробе не унижает Его пред Отцем. Из того самого, что сказал Он молясь, можем разуметь, что не имел Он нужды в молитве: Народа ради стоящего окрест Аз рех, да веру имут, яко Ты Мя послал еси (ст. 42). Сим врачевал Он дух предстоящего народа, потому что немощен был дух людей сих, и явно сомневались они в том, что Иисус есть Сын Всевышнего. Для того все дела Свои восписывал Отцу, чтобы показать, что не хищением Он — Господь и Животворитель.
Вопросил Он и пошел ко гробу Лазаря, как слышали мы о сем, и увидел крепкий град смерти, где тысячи мертвецов. Высоки стены сего царства мертвых, никто из живых не мог перейти чрез них; врата тьмы заключены для всех мертвецов; крепкие наложены запоры, чтобы никто из вошедших не мог выйти вон. Полон погребенных мертвецов этот великий град; неодолима сия твердыня смерти; нет туда доступа воскресению. Тысячи умерших входят, и не выходит ни один. Смерть уверена, что никакой исполин не овладеет ее областью. И слово о жизни — далеко от сего града заключенных; пленники из всех поколений теснятся в чертогах смерти. Связанные, заключенные, пребывают они во тьме. Но вдруг при бездне, полной узников, предстало воскресение; как скоро Господь извел из нее одного — подал тем надежду всем.
И сей умерший погружен был в глубину всех мертвецов, опутан пленницами смерти, заключен в обитель погребенных, осужден на безмолвие, низринут в многоскорбный шеол, по рукам и по ногам связан путами и узами смерти, и его состав обращался в прах, и его плоть издавала зловоние, и смрад его тления ощутителен был всем погребавшим его. Сестры оплакивали умершего и тлению предававшегося брата; множество иудеев собралось утешать сестер его.
И тогда Иисус повелел отвалить камень от двери гроба. И сие сделано Им по неисследимой Его премудрости. Для того неверующим иудеям дозволил отверзть гроб, чтобы, отвалив камень от гроба, поражены они были вонею смерти. И смрад от мертвеца для того поразил их по отнятии камня от гроба, чтобы, когда зловоние оставалось еще на одеждах их, увидели они чудо воскресения.
Спаситель стал у гроба, и содрогнулась мрачная обитель мертвых, поколебались стены наполненного мертвыми телами города, близки стали к падению его твердыни. Расторглись крепкие забрала, отверзлись высокие врата, сокрушились все запоры, в содрогание пришли обитатели его. Коснулся глас воскресения — и пали стены. Рыкание юного льва раздалось в шеоле — и ужасом объята была смерть. Прекрасный олень наступил на нору змия — и он предался бегству. Небесный орел огласил криком своим гнездо ястребов — и они рассеялись. Смерть услышала новый голос жизни, возгремевший у врат ее, и поспешила расторгнуть узы и освободить заключенных, выпустила из рук своих узников, не удерживая идущих вон. Нисшел Вышний с высоты Своей, чтобы от Него люди прияли воскресение, отнял владычество у смерти, чтобы воцарилось над ними воскресение, — и пораженная ужасом смерть дала свободу всему множеству своих пленников. Но слышит она глас Иисусов: не грядите, но: гряди. Лазарь, гряди вон, сказал Иисус. Слово к одному только относилось и не касалось всех; одного только воскрешало, но посредством его одного утверждалась надежда на день общего воскресения. Если бы вместо гряди вон сказал Иисус: грядите вон, — все множество умерших вышло бы из гробов вместе с Лазарем. Но Он отличил Свое возглашение; потому что требовал одного Лазаря, воскресение же всех прочих соблюдал на конец времен. Если бы и теперь восхотел воззвать не: гряди, но: грядите; то не один вышел бы Лазарь, но явились бы все умершие. Для того возгласил Он иначе, и из многих воззвал одного, чтобы и прочие своим воскресением не упредили последние времена, когда определено им воскреснуть. Глас воскресения возбудил и воздвиг распростертого мертвеца. Явственно назван он собственным своим именем, потому что должен был выйти один. Скимен львов от Иуды огласил рыканием юдоль мертвых — и глас Его вторгся в сонм мертвецов, поял и извел единого, кто угоден был Ему. По гласу Его восстал умерший, и узы шеола не удержали его. Повеяло дыхание жизни — и воздвигся мертвец. Сказано: Лазаре, гряди вон, — и он выходит; вместе с словом последовало дело. По гласу предстало воскресение, и восстание мертвеца не замедлилось. Дыхание воскресения изъяло его из среды всех умерших. Едва только повеяло на него дыхание повеления, как восстал он из гроба, и даже связанный. Связаны были ноги его, но он пошел правильными и скорыми шагами, прежде нежели ноги освобождены от обвязания. Разрешите его, и оставите ити. Видишь, что вышел он из гроба, когда не был еще разрешен, но связанный, увитый, с покрытым лицом, шествовал не колеблясь. Жизнеподатель разрешил его от смерти, но не от связывающих его укроев; чтобы те же руки, которые обвивали мертвого при погребении, разрешили его и не поругались.
Чрез воскрешение праведного Лазаря из мертвых Господь наш Иисус Христос прежде Своих страданий крестных явил Себя победителем смерти и уверил нас в действительности общего нашего воскресения. Торжественно воспоминая это чудо, Святая Церковь влагает в наши уста следующее песнопение: «Общее воскресение прежде Своея страсти уверяя, из мертвых воздвигл еси Лазаря, Христе Боже; тем же и мы, яко отроцы, победы знамения носяще, Тебе, Победителю смерти, вопием: осанна в вышних! Благословен грядый во имя Господне!»
Указанная Церковью мысль воскрешения Лазаря получает особенную убедительность и трогательность от некоторых частностей этого события, записанных в Евангелии; коснемся их со вниманием и сочувствием.
Упоминая о смерти, премудрый сын Сирахов не мог удержать скорбного чувства, которое невольно возникает в нашем сердце при одном воспоминании о смерти: О смерте, коль горька твоя память! (Сир. 4:1). Горько даже вспоминать о смерти, а видеть ее над близкими сердцу или самого себя представлять на месте умерших?.. Мы как бы присмотрелись к этому явлению; от частого повторения в разных местах оно представляется чем-то обыкновенным. Но вникните, вдумайтесь в сущность сего, казалось бы, обыкновенного явления, примите его к сердцу — и внутреннее сотрясение вашего существа, как бы от электрического удара, даст вам знать, что оно противно нашей природе и слишком возмутительно, а потому настоятельно требует самого решительного объяснения и утешения. Берем в пример одно семейство из тысячи: вот оно с плачем окружило одр умершего своего члена, который за несколько минут до того беседовал с ними. Не успев оплакать разлуку с душою почившего, нужно проститься и с самым телом его: с воплем полагают его во гроб, провожают на кладбище, опускают в мрачную могилу, наконец, — верх испытания — должно бросить горсть земли на этот дорогой для сердца гроб и зарыть его навсегда в земле… О, сколько здесь самых горьких слез, самых тяжелых ощущений! Кто же может осушить эти слезы? Где найти для них самое действительное утешение? Должно испытать подобную скорбь, чтобы сознать необходимость в утешении; нужно получить это утешение, чтобы почтить полным доверием тот источник, из которого оно проистекает.
Приди сюда, мудрость человеческая; скажи нам с полным убеждением последнее свое слово при этой свежей могиле. В дни спокойной жизни нашей ты умеешь увлекать и развлекать нас; так ли ты могущественна в часы настоящей скорби нашей и слез?
«Нечего теперь скорбеть: все уже кончено», — говорит нам безучастно, с гробовым равнодушием материалист, не признающей нашего бессмертия, не ожидающий воскресения мертвых. Как? Неужели этот человек, с которым наша душа была в таком общении, уничтожился? Неужели все, что мы в нем уважали от всей души своей, станет одним прахом и тлением? Неужели действительно теперь все кончено и мы, не надеясь на свидание с умершим, должны остаться при одном воспоминании о нем и при этом ужасном сожалении? В таком случае эта могила есть конец всем стремлениям человека к счастью, есть горькая насмешка над его желанием бесконечной истины и добра; для чего же он и является в мир? Нет! Нет! Наше сердце, как оно ни поражено скорбью, отвращается от подобных слов; от них веет могильным холодом, в них скрывается грубое оскорбление самых дорогих привязанностей человеческой природы, самых священных чаяний нашего сердца. И в обыкновенное время грустно читать убийственные выводы материалистов, позволяющих иногда судить о таких предметах, которые стоят выше их точки зрения; а пред гробом, в минуты тяжкой боли сердца?.. Впрочем, некоторые из этих мыслителей, не желающих видеть ничего, кроме материи, отвергая бессмертие лица, допускают, бессмертие рода. Но и это мудрствование так же пусто и так же безотрадно. Какое нам утешение от общего или родового бессмертия, которого мы не будем сознавать? Бессмертие в том только случае и будет иметь для нас значение, когда оно будет личным достоянием каждого из нас, когда мы за гробом будем чувствовать продолжение личного своего существования.
Другие мыслители, более внимательные к сущности и стремлениям человеческой природы, объявляют, что душа каждого человека в отдельности как существо простое, духовное, не может разделяться на части и уничтожаться, — что она жаждет бессмертия, стремится к бесконечному. «Несмотря на тысячи доказательств нашей смертности, — говорит один писатель, — нам все думается, что мы не смертны. Когда другие умирают, нам как будто не верится, что и мы когда-нибудь умрем. Отчего же это? Оттого, что мы в самом деле не умрем. Действительно, мы бессмертны, мы будем жить вечно. Разрушится наша храмина, истлеет наше тело, но душа не истлеет и не разрушится; ей истлеть невозможно, в ней разрушаться нечему: она дух, она частей не имеет. Оттого-то и при самой смерти естественно нам думать, что мы не умрем; ведь думает не тело смертное, а бессмертная душа». Подобные уверения довольно утешительны; с немалым услаждением можно слушать их и читать в книгах. Но так ли они сильны при виде умерших, при невольно возникающих сомнениях, это еще вопрос, и вопрос очень настоятельный. Вполне ли вы уверены, что действительно существует душа умершего, когда ничто уже видимо не подтверждает этого, ни взгляд, ни улыбка, ни дар слова, ни слеза, и где она существует? На чем основаны ваши убеждения и ваши уверения? «На вероятностях разума, который имеет достаточно данных для своих заключений», отвечают. Итак, мы должны довольствоваться одними, быть может, вероятностями и предположениями, тогда как смерть поражает нас страшною действительностью? Тут чувствуется необходимость в личной проверке этих предположений или в высшем, Божественном, подтверждении. При виде смерти необходимо слово жизни, которое бы могло не только указывать, но и освещать страну загробного мира. Без Иисуса Христа для нас мрачна каждая могила; без Его живого слова никакие соображения, как бы они ни были основательны, не могут окончательно уверить нас в бессмертии умерших; без Его всемощной благодати мы, подобно Марфе и Марии, безутешно должны скорбеть и плакать об умирающих. Подтверждение сих мыслей представляет нам евангельская история воскрешения Лазаря.
Могила, скрывшая тело умершего Лазаря, казалась мрачною для сестер его до тех пор, пока не явился к ней Иисус Христос. Скорбь Марфы и Марии о смерти брата была так велика, что мнози от Иудей приходили к ним, да утешат их о брате (Ин. 11:19). К довершению их скорби служило то, что Спаситель во время столь печального события, постигшего дом вифанских друзей Его, отсутствовал от них и не решился поспешить в Вифанию, когда возвестили Ему о тяжкой болезни Лазаря. Взирая на Иисуса Христа как на Спасителя всех людей, не погрешим, если в таком поступке Его, кроме ближайших, частных целей, укажем более общую: не хотел ли Он чрез это видимо представить, что смерть не только Лазаря, но и всех потомков Адама может случаться только по причине удаления человеческого рода от Бога, как бы в отсутствие Его от нас? Скорбная жалоба Марфы и Марии: «Господи, если бы Ты был здесь, не умер бы брат наш» — в применении ко всему человечеству может быть выражена так: «Господи, если бы мы пребыли в общении с Тобою, нас не поражала бы смерть. Ты создал нас в неистлении, даровал нам древо жизни; но мы удалились от Тебя и, лишенные возможности питаться плодами древа жизни, подвергаемся смерти».
Но благодарение, вечное благодарение Господу! В те минуты, как скорбь наша доходит до высшей степени, Он является на помощь. Всмотримся в Божественный лик Его пред могилою Лазаря, вслушаемся в слова Его и вникнем в значение чуда, совершенного Им: тут мы найдем все то, чего так просит душа наша во время скорби об умерших.
В тяжком горе много значит живое и сердечное участие ближних; оно разделяет и как бы снимает эту тяжесть. Кто ж лучше мог знать такое устройство человеческой природы, как не Тот, Кто творил ее и теперь благоволил воспринять на Себя? Видя плачущих сестер умершего Лазаря, Христос Спаситель, по замечанию евангелиста, возмутися Сам и прослезися (ст. 35). Святые и столь отрадные слезы не только для Марфы и для Марии, но и для всех нас, имеющих несчастие оплакивать своих мертвецов! Они служат яснейшим выражением души, вполне знающей немощь естества нашего и до конца возлюбившей нас. Мы видим здесь не холодного мыслителя, который безучастно может относиться к самым глубоким страданиям человеческого сердца; нет! Пред нами Сердцеведец, благоволивший соделаться нам братом и другом. Понятна и близка Ему скорбь сестер Лазаря; но пред Его всевидящими взорами не скрыты и слезы всего человечества, возмущающегося видом смерти. А какой, в самом деле, поразительный вопль составляют все рыдания и стоны — от смерти Авелевой до последней трубы! Слезы, текущие по пречистым ланитам Иисуса Христа, — это наши слезы, это слезы всего человечества! Смотря на них, очевидцы говорили: виждь, како любляше его (Лазаря); мы же, при свете учения Христова, можем теперь в утешение друг другу сказать: виждь, как Он возлюбил человеческий род, подпавший греху и смерти! Виждь, как Он снимает с нас тяжелый крест, истесанный нами в раю преступлением заповеди Божией! Скорбному сердцу становится легче; если еще не перестают искриться у нас слезы, то разве для большего просветления очес сердца:
С души, как бремя, скатится,
Сомненье далеко.
И верится, и плачется,
И так легко, легко!
Первое слово, сказанное Христом Спасителем плачущей сестре Лазаря, было: воскреснет брат твой (ст. 23). С такою силою непререкаемой истины мог возвещать о воскресении умерших только Тот, Кто пришел на землю с того света возвестить нам истину (Ин. 18:37) и в то же время имеет власть над жизнию и смертию. Важно для скорбной души одно свидетельство, вполне достоверное, о несомненности загробной жизни. Подобно Васко да Гама и Колумбу, мы плывем по жизненному морю к новой, неизведанной стране с некоторою уверенностью в ее существовании; но, подобно им, не можем не возмущаться и не колебаться среди вопля житейской суеты и треволнения страстей. Можем вообразить, с какою радостью эти мореплаватели приняли бы дорогую весточку, которая бы долетела до них вперед и заранее объявила: «Не отчаивайтесь! Предмет ваших стремлений не мечта воображения; он существует на самом деле; скоро вы увидите желанную страну своими глазами и в избытке радости воскликните: берег! берег!» Такую весть относительно загробного мира сообщил всему миру Господь наш Иисус Христос, сшедый с небесе. Предваряя наш личный опыт, Он непререкаемо уверил нас, что смерть не прекращает нашего существования, что мы воскреснем для новой жизни в новой стране. Это уверение тем сильнее действует на нас, чем более небесный Вестник щадит наши колебания и смущения, очень естественные в нашем положении.
Да не смущается сердце ваше: веруйте в Бога и в Мя веруйте, говорит нам Спаситель, усугубляя Свои уверения: В дому Отца Моего обители многи суть (Ин. 14:1). Аминь, аминь, глаголю вам: яко слушаяй словесе Моего и веруяй Пославшему Мя имать живот вечный: и на суд не приидет, но прейдет от смерти в живот (5:24).
Сень смертная так страшна сама по себе, что вступающему в нее как будто мало одних словесных уверений; он жаждет уверений в своем воскресении фактических, столь же действительных, как самая смерть. И наш Божественный Вестник воскресения как начальник жизни и смерти, имеющий ключи неба и ада, мог представить и такие уверения. Возвестив, что Лазарь непременно воскреснет, Иисус Христос в то же время указал на Себя как на живой и действительный источник воскресения мертвых: Аз есмь воскрешение и живот: веруяй в Мя, аще и умрет, оживет (11:25). Вслед за сим Христос воскрешает Лазаря и чрез то подтверждает мысль, что Он действительно не только достоверный свидетель будущего воскресения, но самый Дарователь его всем верующим. Только люди ожесточенные или сожженные совестию не убедились этим чудом, столь ясно доказывающим Божественную власть Христа Спасителя. Но в ком хоть сколько-нибудь было искренности и здравого смысла, те все одинаково поняли значение этого чуда: мнози от Иудей, пришедшии к Марии, и видевше, яже сотвори Иисус, вероваша в Него (ст. 45). Тем более должны веровать в Христа Спасителя и признавать Его источником нашего воскресения мы, знающие более поразительное чудо, нежели воскрешение Лазаря. На заре одного дня, лучшего из всех со времени грехопадения человека, камень отвален был от гроба, из коего, как из чертога, вышел Победитель смерти, Христос Бог наш. Возможны ли более действительные доказательства, что воскресивший Лазаря и после Сам воскресший от гроба силою Своего Божества есть воскрешение и живот всего человечества? Тут факт исторический, неопровержимый; на него стоит только указать, чтобы видеть несомненность нашего воскресения как необходимое следствие. Так действительно и указывает на него святой апостол Павел в утешение наше, чтобы мы не скорбели, якоже и прочии не имущии упования. Аще бо веруем, говорит он, яко Иисус умре и воскресе, тако и Бог умершия во Иисусе приведет с Ним (1 Фес. 4:14). Аще Христос проповедуется яко из мертвых воста, како глаголют нецыи в вас, яко воскресение мертвых несть? (1 Кор. 15:12), Смерть и воскресение Господа нашего Иисуса Христа имеют теснейшую связь с нашею смертью и с нашим воскресением. Без нашей смерти Господу не было бы нужды умирать; без Его смерти и воскресения мы навсегда остались бы мертвыми. Но после воскресения Христова наше воскресение необходимо; Господь умер и воскрес для нас, для нашего воскресения.
Для истинно верующих и живущих по вере эта истина понятна не столько в теории, сколько в самой жизни. Животворная сила воскресения Христова обнаруживает себя и в силе религиозных убеждений, и в твердости нравственных правил, какими бывают проникнуты люди, совершенне уповающие на Христа Спасителя и вкусившие силы грядущего века (Евр. 6:5). Это — опять фактическое подтверждение истины воскресения мертвых, заявленное в церковной истории целым облаком свидетелей и не престающее повторяться пред нашими глазами. Взгляните на истинно верующих христиан в последние минуты жизни. О, с каким умилением лобызают они сладостные слова Евангелия и прижимают к своим персям святой крест Господень — знамение нашего искупления! С каким благоговением принимают залог бессмертия — святейшее таинство Тела и Крови Христовых! Не смущайтесь видом слез, обильно текущих по их ланитам; это — выражение претрепетных чувств, столь естественных при вступлении в новую страну жизни, к сонму святых ангелов и праведных душ и к Судии всех Богу. Кто из нас не пожелает лучше плакать такими слезами при виде умерших и пред собственною своею кончиною, чтобы только ощущать в себе внутреннее утешение и радость, нежели оставаться с холодным равнодушием, но без всякой отрады и успокоения за вечную свою участь?
О том, что Господь плакал о Лазаре и о городе, можем сказать, что Он и вкушал и пил, не Сам имея в том нужду, но тебе оставляя меру и предел необходимых ощущений души. Так, Он и плакал, чтобы исправить излишнюю чувствительность и малодушие склонных к сетованию и слезам. Ибо как все прочее, так и плач требует соразмерности с разумом касательно того, о ком, сколько, когда и как должно проливать слезы. А что слезы Господни пролиты не по страстному движению, а для нашего научения, сие видно из сказанного: Лазарь, друг наш, успе: но иду, да возбужу его (Ин. 11:11). Кто из нас оплакивает уснувшего друга, о котором надеется, что он в скором времени пробудится от сна? Лазаре, гряди вон (ст. 43) — и мертвый ожил, связанный, стал ходить. Чудо, в самом деле, — иметь ноги связанными погребальными пеленами и не встречать в том препятствия к движению! Здесь укрепляющее было сильнее препятствующего. Почему же, намереваясь совершить это, признал настоящий случай достойным слез? Не явно ли, что, во всем поддерживая нашу немощь, в некоторую меру и пределы заключил необходимые страстные движения, предотвращая несострадательность, потому что это зверонравно, и не дозволяя предаваться скорби и проливать много слез, потому что это малодушно? Посему, пролив слезы над другом, и Сам показал общительность человеческой природы и нас освободил от излишеств в том и другом, вразумив, чтобы мы и не расслабевали в страстных движениях, и не с бесчувственностью скорби встречали. Как Господь в Себе давал место алканию, по разложении в Нем твердой пищи, допускал в Себе жажду, по истреблении в теле влажности, и утруждался от чрезмерного напряжения мышц и жил во время путешествия, между тем не Божество утомлялось трудом, но тело принимало в себя естественно следующие одна за другою перемены; так допустил и слезы, дозволив произойти естественной для плоти перемене.
Ст. 33–35. Иисус убо, яко виде ю плачущуся и пришедшия с нею иудеи плачущя, запрети духу и возмутися Сам. И рече: где положисте его? Глаголаша Ему: Господи! приди и виждь. Прослезися Иисус. Слово греческое ένεβριμήσατο означает возмущение как от печали, так равно и от неудовольствия. В Иисусе Христе могло родиться много печальных и неприятных чувствований, хотя Он и был уверен в Своем могуществе. Печальных: ибо друг Его был мертв; сестры его рыдают неутешно; иудеи, сопровождающие их, также плачут; при таком зрелище чувствительному человеку нельзя не прослезиться: слезы в таком случае текут невольно, по естественной симпатии. Неприятных: ибо среди людей, кои должны были верить Ему несомненно, Он находит неверующих, кои плачут неутешно. Даже тайная радость в Иисусе Христе, что Он скоро отрет слезы печальных сестер, в смешении с печальными чувствами могла произвести слезы (см. Быт. 41:1–2).
Ст. 33–35. Иисус убо яко виде ю плачущуся и пришедшыя с нею иудеи плачущя, запрети духу и возмутися Сам. Ένεβριμήσατο τω πνεύματι και ετάραξεν Εαυτόν; ένεβριμήσατο, или вознегодовал, или восскорбел. Допуская первое значение, думали, что Иисус недоволен был или неверием иудеев (Феодор Мопсуфстский, Леонтий), или смущением души Своей (св. Иоанн Златоуст, Аполлинарий, Евфимий). Но это не оправдывается связью речи. Древние переводы (коптский и арабский): «опечалился в душе и возмутился Сам». Облеченный человеческою природою со всеми ее свойствами, за исключением греха, Иисус, увидев Марию плачущую и других плачущих, восскорбел духом и возмутился: такова любовь Его к бедному человечеству! Спросив, где положили его, и выслушав ответ: «Господи! пойди и посмотри», Иисус заплакал, и по любви к умершему, и по мысли о грехе, нанесшем столько бед людям. Взгляд на неверие, взгляд на увеличившийся плач при приближении ко гробу вызывают снова скорбь. «Для чего евангелист тщательно и не раз замечает, что Он плакал? Для того, чтобы ты знал, что Он истинно облечен был нашим естеством» (св. Иоанн Златоуст). «Опять запрещает чувству, дабы научились мы, что Он был человек, без изменения, как мы» (Ориген).
О чем плакал Спаситель у гроба Лазаря? «Иисус, когда увидел плачущую Марию и пришедших с нею иудеев плачущих, говорит евангелист, Сам воскорбел духом и возмутился». Итак, слезы Христа евангелист поставляет в связь не только с слезами Марии, но и с слезами «пришедших с нею иудеев». Следовательно, Иисус «прослезился» не о потере только Лазаря, о чем плакала Мария, но и о том, о чем плакали все окружавшие Его. Это был плач не единичный, а всеобщий — плач всего падшего человечества. Это был плач, выжатый глубокою скорбью не о потере отдельного человека, а о потере всего падшего человечества. Это был плач пред тем могуществом, пред тою силою, которою начала обладать смерть со времени падения первозданного Адама. Иисус плакал слезами Адама и всего потомства его. Он плакал, потому что видел, что и воскрешение Лазаря не сотрет жала смерти, не отымет у ада победы. Он плакал потому, что для побеждения смерти Ему Самому надлежало опуститься в самую глубь ее. Слезы, пролитые в Вифании, впадают в один ручей с слезами, пролитыми в саду Гефсимании. И их не понять сухому скептическому рассудку евангельских критиков; они понятны только одному сердцу истинно верующего христианина. За него они пролиты; ему они и принадлежат.
Оканчивая рассмотрение повествования Иоаннова о воскресении Лазаря и последствиях чуда и не находя ни слова об этом великом событии у прочих евангелистов, останавливаемся на вопросе: почему другие евангелисты не говорят о воскрешении Лазаря? Некоторые (Ольсгаузен и др.) думали, что прочие евангелисты умолчали об этом событии из опасения возбудить ненависть синедриона против Лазаря и его сестер. Но по воскресении Христа Иисуса все ученики Его, в том числе и Лазарь, уже не боялись открыто свидетельствовать о делах Христа Иисуса, и синедрион, при множестве свидетелей вифанского чуда, вписавшихся в число учеников Иисуса, конечно, уверился, что прежнее решение его о Лазаре очень неудобно приводить в исполнение. Иные (Кинель) говорят, что три евангелиста сочли излишнею историю воскрешения Лазаря, после того как рассказали о воскрешении дочери Иаировой (Мф. 9:18; Мк. 5:22; Лк. 8:41) и юноши наинского (Лк. 7:11). Правда, неумно настаивать на том, что при выборе происшествий для своей истории евангелисты не были осмотрительны, не остерегались излишества. Но так как они же рассказывают о множестве случаев исцеления больных, то видно, что, кроме опасения излишеств, у них была еще в виду особая мысль, располагавшая повествованием их. Что это была за мысль? Три евангелиста, как видно по содержанию Евангелий, занимались событиями, происходившими за пределами Иудеи, и только с истории страданий Спасителя переходят они в Иудею, рассказывая, как введение в историю страданий, вход Иисуса в Иерусалим. Вот отчего у них нет истории воскрешения Лазаря.
Слух о воскрешении Иисусом Христом Лазаря в присутствии многочисленного народа поразил ужасом членов иудейского синедриона; от страха и смущения они не знали, на что решиться и что предпринять. Видите, говорили они один другому, яко никаяже польза есть (от мер, предпринятых доселе); се мир по Нем идет (Ин. 12:19). Нашим свидетельствам о пренебрежении Им закона Моисеева, о нарушении субботы и неуважении к храму не внимают; нашим уверениям о сообщении Его с веельзевулом, силою которого Он творит чудеса, никто не хочет верить. Народ слушает не нас, истинных вождей и блюстителей закона, но Его, пророка из Галилеи!
Между тем такое состояние людей опасно и не должно продолжаться. Римляне, владыки Иудеи, могут узнать, что толпы народа следуют за Иисусом, могут счесть это за возмущение и обратить в предлог и к разорению храма, и к уничтожению политического бытия нашего народа. Итак, что же предпринять в этих обстоятельствах? Что сотворим? (Ин. 11:47).
Какою злобою и ненавистью ко Христу ни дышали члены синедриона, однако вдали от слуха народного, среди тайных совещаний своих они не скрывали от себя и не имели бесстыдства отрицать чудодейственную силу Его: Что сотворим, говорили они, яко Человек Сей много знамения творит? (Ин. 11:47) — то есть они почти уверены в истине и святости служения Иисуса Христа, видели, хотя и неохотно, что с Ним пребывает Бог, и, однако же, чем оканчивают свое совещание! Един же некто от них Каиафа, архиерей сый лету тому, рече им: вы не весте ничесоже, ни помышляете, яко уне есть нам, да един человек умрет за люди, а не весь язык погибнет (Ин. 11:49–50).
Каиафа полагает, таким образом, сущность дела вне всякого вопроса и даже укоряет сочленов своих в колебании и решимости. Сопоставлять с угрожающею от римлян опасностью невинность Господа, Его святую жизнь, чудеса, даже страх суда Божия за пролитие невинной крови праведника, по его мнению, есть крайнее неразумие и недальновидность. Как же поступить? Надобно, чтобы Иисус Христос пал жертвою за спасение народа! Но если Он пророк и посланник Божий, если Он так давно и пламенно ожидаемый Мессия, то ужели Он должен погибнуть, ужели и Им должно пожертвовать? Не скорее ли должно бояться Бога, нежели римлян? Не должно ли ожидать, что Он не укоснит отмщением за пролитие невинной крови Праведника, Которого чудеса нельзя отрицать? Но эти причины, по мнению Каиафы, второстепенны, даже, может быть, менее еще. Они основываются на духовных началах, на совестливости и страхе Божием, а люди с таким образом мыслей, как Каиафа, не отступают пред ними; поэтому надобно, чтобы Иисус Христос умер. Пророк ли Он или не пророк, Мессия ли или не Мессия, Сын ли Божий или нет, — это все равно; надобно только отклонить опасность от римлян, а страх суда Божия за пролитие крови Праведника не надобно принимать в расчет. Все члены синедриона, как известно, согласились с этим мнением первосвященника, и Иисус Христос осужден на смерть!
Но в то время, как князи людские совещавали таким образом злое на Господа и на Христа Его (Пс. 2:2), Господь, по предречению пророка, посмевался (ст. 3) сей церкви лукавнующих, а злобные замыслы их обращал к выполнению святых целей Своего промышления. Те, которые так нагло считали себя теперь распорядителями жизни Господа, на самом деле были не иное что, как дерзкие рабы, за лукавыми замыслами которых Он Сам наблюдал, не дозволяя выйти им из известных и Им от века предначертанных границ. Хотя устами Каиафы двигала, очевидно, злоба и холодная жестокость, однако язык первосвященника, неведомо для него самого, вещал в ту минуту всему миру, как бы по вдохновенно, предстоящее совершение одной из величайших Божиих тайн. Сего же о себе не рече, говорит евангелист, но архиерей сый лету тому прорече, яко хотяше Иисус умрети за люди (Ин. 11:51). Каиафа произнес это определение по осенению свыше, как некогда Валаам, и вследствие наития дара пророчества, который, происходя от Бога, по тому самому не заключал в себе ничего злого и преступного; только страсти, обладавшие первосвященником, истолковав это откровение по-своему, потемнили и исказили в душе его истинный смысл пророчества. Бог открыл Каиафе, что смерть Иисуса Христа будет спасительна для всех, но это откровение, как не внушало, так и не обязывало его стремиться к погублению Праведника, несмотря на Его невинность и чудеса: все это Каиафа привнес от злого сокровища сердца своего (Лк. 6:45), потому что для сердца испорченного нет ничего легче, как злоупотреблять самыми святыми истинами, обращать их в орудие страстей своих, искажать и извращать их смысл прибавками и объяснениями по прихоти преобладающей страсти. Посему ничего нет необходимее для истинного христианина, как молиться к Отцу светов, чтобы Он не допускал страстям потемнять в нас разумение воли Его, всегда благой и совершенной (Рим. 12:2), и превращать этот сияющий в нас свет во тьму и ослепление, к вящему осуждению нашему. Блюди, остерегает нас слово Божие, еда свет, иже в тебе, тма есть (Лк. 11:35)!
Между тем Иисус Христос уже не ходил между иудеями открыто. Из Вифании Он пошел в небольшой городок Ефраим, лежавший близ пустыни, неподалеку от Иерихона, и там укрывался с Своими учениками.
Пасха была близко. Многие из окрестностей пустыни Иерихонской пришли уже в Иерусалим, чтобы приготовиться к достойному празднованию Пасхи. Стали искать Иисуса; разговоры о Нем не умолкали и во храме; спрашивали друг друга: «Как вы думаете, не придет ли Он на праздник?»
Между тем от членов синедриона уже отдано было повеление объявить, если кто узнает, где Он, — чтобы взять Его.
В Евангелии (Мк. 10:32–45 и парал.) говорится о путешествии Иисуса Христа с двенадцатью апостолами в Иерусалим пред праздником Пасхи. Когда были они на пути, восходя в Иерусалим, Иисус шел впереди их, а они ужасались и, следуя за Ним, были в страхе. Подозвав двенадцать, Он опять начал им говорить о том, что будет с Ним: «Вот, мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть, и предадут Его язычникам, и поругаются над Ним, и будут бить Его, и оплюют Его, и убьют Его; а в третий день воскреснет!». Как показывает евангельская история, эта истина небезызвестна была уже апостолам. Спаситель неоднократно говорил им об отличии Своего Царства от обыкновенного царства земного и не раз напоминал им, что Сыну Человеческому подобает пострадать, и убиену быти, и в третий день воскреснути (Мк. 8:31; 9:31). Но ученики или ужасахуся о словесех Его, или же с недоумением замечали: Господи, не имать быти Тебе сие. Так как теперь уже приближалось время исполнения этого предсказания, то Спаситель благоволил еще раз возвестить ученикам о том, что случится с Ним, — возвестить для того, чтобы они не подумали при виде страданий и смерти своего Господа, что это случилось нечаянно, и не предались бы, таким образом, неутешной скорби и отчаянию. Но души апостолов, еще не очищенные благодатию Духа Святого, по-прежнему не поняли надлежащим образом слов своего Учителя.
Господь сказал ученикам о страдании Своем, но они ничего не уразумели из сказанного: и бе глагол сей сокровен от них. А после не судили, что ведети верующим, точию Иисуса Христа, и Сего распята. Не пришло время, они ничего не понимали в тайне сей; а пришло оно — поняли и всем преподали и разъяснили. Это и со всеми бывает, да не в отношении только к сей тайне, но и ко всякой другой. Непонятное вначале со временем становится понятным; словно луч света входит в сознание и уясняет то, что было прежде темным. Кто ж это разъясняет? Сам Господь, благодать Духа, живущая в верующих, Ангел Хранитель, только уж никак не сам человек. Он тут приемник, а не производитель. При всем том иное остается непонятным на целую жизнь, и не для частных только лиц, но и для всего человечества. Человек окружен непонятностями: иные разъясняются ему в течение жизни, а иные оставляются до другой жизни; там узрится. И это даже для богопросвещенных умов. Отчего же не открывается теперь? Оттого, что иное невместимо, — стало быть, нечего и говорить о нем; иное не сказывается по врачебным целям, то есть было бы вредно знать преждевременно. В другой жизни многое разъяснится, но откроются другие предметы и другие тайны. Сотворенному уму никогда не избыть тайн непостижимых. Ум бунтует против этих уз; но бунтуй не бунтуй, а уз таинственности не разорвешь. Смирись же, гордый ум под крепкую руку Божию и веруй!
Два сына Зеведеева, Иаков и Иоанн, коих Господь удостоил быть свидетелями Своего славного преображения, начали предаваться честолюбивым помыслам. Думая, вероятно, что Иисус Христос шел в Иерусалим для устроения земного царства, они стали просить Его, чтобы Он позволил им сесть одному одесную, а другому ошуюю Себя. Евангелист Матфей замечает даже, что вместе с ними ходатайствовала об этом пред Спасителем и мать их (20:20). Не веста, чесо просита, отвечает им Спаситель. «Вы думаете, что Царство Мое земное, и престолы, о коих Я говорил, суть престолы мирские; но Царство Мое не от мира сего, и престол Мой небесный. Вы хотите председательствовать в Моем Царстве; но прежде испытайте себя: решитесь ли вы умереть крестною смертью, как Я? В состоянии ли вы столько страдать, сколько Я буду страдать? Притом же это первенство дается не по дружбе или лицеприятию, но по истинным заслугам: оно будет дано тем, имже уготовася от Отца Моего (Мф. 20:23).
Когда услышали о желании сынов Зеведеевых прочие апостолы, то выразили свое неудовольствие против Иакова и Иоанна: и начаша, сказано, негодовати; то есть обнаружили дух превозношения и зависти. И вот Спаситель подзывает прочих учеников к Себе и говорит: «Кто хочет быть между вами большим, тот должен сделаться слугою других; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем раб. Пример вы должны брать с Меня, Который не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить другим и дать душу Свою для искупления многих». Эти слова, обращенные ко всем апостолам, ясно показывали, что смиренномудрие и любовь суть добродетели неразлучные и необходимые для желающего быть истинным последователем Христовым. Кто истинно любит ближнего, тот старается уступить другому первенство; и напротив — кто ищет первенства, в том нет любви к ближнему.
Если Сын не Господь суда, чтобы одних облагодетельствовать, а других наказать, то как же Он говорит: Отец не судит никомуже, но суд весь даде Сынови (Ин. 5:22)? И в другом месте: Власть имать Сын Человеческий отпущати на земли грехи (Мк. 2:10)? И еще: Дадеся Ми всяка власть на небеси и на земли (Мф. 28:18)? А Петру сказал: Дам ти ключи Царства Небесного (Мф. 16:19), и ученикам: Аминь глаголю вам, вы шедшии по Мне, в пакибытие, сядете на двоюнадесяте престолу, судяще обеманадесяте коленом израилевом (Мф. 19:28). Поэтому вопрос решается на основании самого Писания, потому что и Спаситель сказал: И тогда воздаст комуждо по деянием его (Мф. 16:27), и в другом месте: Изыдут сотворшии благая в воскрешение живота, а сотворшии злая в воскрешение суда (Ин. 5:29); а также и апостол: Всем бо нам явитися подобает пред судищем Христовым, да приимет кийждо, яже с телом содела, или блага или зла (2 Кор. 5:10). Посему от приемлющих зависит соделать себя достойными седения одесную или ошуюю Господа, а не от Того, Кто может дать сие, хотя бы и несправедливо было прошение.
Господь отрекается исполнить просьбу матери сынов Зеведеевых не потому, что исполнение было невозможно (для Него возможно все, чего Он восхочет); напротив того, отвергает потому, что исполнение было неприлично. Рцы, говорит она, да сядета сия оба сына моя, един одесную Тебе, а един ошуюю Тебе во Царствии Твоем (Мф. 20:21). Правдивый же Мздовоздаятель объясняющим несколько дело ответом уцеломудривает просившую неприличного. Несть Мое дати просящим просто, а не воздать в награду трудящимся. Ибо несвойственно правдивому Судии презреть проливающих пот и наградить ленивых. Посему, если желают сего седения, то не неизвестны им подвиги, в награду за которые оно уготовано подвизавшимся законно.
Она же реста Ему: даждь нам, да един одесную Тебе и един ошуюю Тебе сядева во славе Твоей. Иисус же рече има: не веста, чесо просита (Мк. 10:37). Случай, какого не надлежало, казалось бы, ожидать, представляется нам в сих словах Евангелия. Лучшие ученики Наилучшего из учителей пред самым окончанием обучения оказываются незнающими! Известно, что двенадцать учеников, иначе называемые апостолами, избраны Божественным Учителем Иисусом Христом преимущественно пред тысячами явных и тайных учеников Его. Можно примечать, что Иаков и Иоанн, о которых теперь идет речь, между самыми двенадцатью учениками были особенно избранные; ибо им, а кроме них одному Петру, оказал Он ту высокую доверенность, что допустил их быть свидетелями Своего славного Преображения на Фаворе и Своего тяжкого подвига в саду Гефсиманском. Около трех лет сии счастливые ученики почти неразлучно пребывали с единственным своим Учителем, слушая от Него глаголы жизни вечной. Приближалась минута, когда Он скажет им: Вся, яже слышах от Отца Моего, сказах вам (Ин. 15:15). И такие ученики, и в такое время, не знают, что говорят! Не веста, чесо просита.
Что же при таком просвещении повергло их в такое неведение? Желание быть выше других и быть почти равными Тому, Который превыше всего. Даждь нам, да един одесную Тебе и един ошуюю Тебе сядева во славе Твоей.
Не уничижим сих ближайших последователей Христовых за то, что и они претыкались на пути своем, когда еще сошествие Святого Духа не озарило их светом незаходимым и не укрепило силою непобедимою. Но видя, как иногда самый свет мира (Мф. 5:14) подвержен был затмению, самые столпы (Гал. 2:9) Церкви колебались, помыслим, как нужно нам бодрствовать над собою и непрестанно взывать о свете и силе к Отцу светов и Господу сил. Мняйся стояти, да блюдется, да не падет (1 Кор. 10:12).
Апостол Павел, говоря о грехопадениях и наказаниях евреев, при образовании из них народа Божия под руководством Моисея, замечает, что сия вся образы прилучахуся онем: писана же быша во научение наше (1 Кор. 10:11). Подобно сему и об искушениях первых последователей Христовых, в которые влекла их испорченная в Адаме природа человека и в которые неисповедимый, но всегда премудрый и благий Промысл попускал им впадать в то время, когда надлежало образоваться из них новому народу Божию, можно сказать, что все сие случилось с ними как образ или пример для последующих за ними и описано в Евангелии для наставления нашего. Так, приключение Иакова и Иоанна, которые домогались первых мест пред апостолами, научает нас познавать и отвращать искушение, которое заключается в желании быть выше других.
Во-первых, сие желание побудило их к домогательству странному и нимало несообразному с обстоятельствами, в которых они находились. Даждь нам, говорили они Иисусу Христу, — даждь нам, да един одесную Тебе и един ошуюю Тебе сядева во славе Твоей. Но время ли было говорить сие? Пред сим самым говорил им Иисус Христос: Се восходим во Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет архиереом и книжником, и осудят Его на смерть и предадят Его языком и поругаются Ему (Мк. 10:33). И вскоре надлежало исполниться сему предсказанию. Какая же несообразность! Он идет на место поругания и смерти, а они хотят делить между собою первые места во славе Его. Настает время подвига, а они просят венца. Надлежало бы просить веры, чтобы не быть ни первыми, ни последними в оставлении Господа своего, когда Он предан будет, а они предлагают странное требование: быть ближе всех к Тому, Которого вскоре оставят! Не такие же ли запутанности, в разных видах, представляет и ныне желание превознести себя над другими?
Во-вторых, желание превозношения обнаружило в Иакове и Иоанне тот недостаток, что они недостаточно вникали в самих себя, в свои способности и в свое внутреннее состояние. Ибо в сем сокровенно обличает их Господь, когда вопрошает притчею: Можета ли пити чашу, юже Аз пию, и крещением, имже Аз крещаюся, креститися? (Мк. 10:38). Сия чаша Христова есть та самая, о которой Он молился в саду Гефсиманском: Отче Мой, аще возможно есть, да мимо идет от Мене чаша сия (Мф. 26:39); то есть чаша страдания и смерти. Сие крещение Христово есть крещение кровию, пролиянною на кресте. Следственно, вопрос, предложенный Иакову, вводит их в испытание самих себя, способны ли они участвовать в страданиях и кресте Христовом. И хотя они, совершенно или несовершенно уразумев сие, провозгласили себя способными, что, по-видимому, признал и Господь когда сказал им: Чашу убо юже Аз пию, испиета: и крещением, имже Аз крещаюся, креститася (Мк. 10:39); но последующие события показывают, что Господь обещал им только на будущее время дар участия в Его страданиях, что и совершилось наконец усечением Иакова и заточением Иоанна; в самое же то время, когда они так решительно утверждали, что могут пить чашу Христову, они весьма далеки были от сей возможности; ибо когда Иисус Христос пред сею чашею стоял на молитве, они не могли и единого часа пребыть с Ним в бдении; а когда иудеи возложили на Него руки, тогда они вместе с прочими, оставльше Его бежаша (Мк. 14:50). Таковое незнание себя и меры своих сил, и способностей есть обыкновенный недостаток людей, коими обладает желание превозношения.
В-третьих, желание превозношения, воздействовав в Иакове и Иоанне, сопровождалось нарушением мира между апостолами. И слышавше десять начата негодовати о Иакове и Иоанне (Мк. 10:41). Евангельская история не изъясняет, какого рода было сие негодование: огорчились ли апостолы неблаговременным служением Учителю своему о преимуществах во славе, когда Он приготовлялся и приготовлял их ко вступлению в трудное поприще креста; оскорблялись ли несправедливостью, которая обнаружилась в том, что из двенадцати, которые равным образом оставили все для Иисуса и пребыли с Ним в напастях Его и которым потому всем обещаны дванадесять престолов в Царствии Его, двое хотят восхитить некую особенную степень славы; или, наконец, и в прочих десяти действовал тот же дух превозношения, так как некоторые, по-видимому, могли представить свои особенные права на предпочтение прочим, как, например, другой Иаков — то, что он был сродник Господень по плоти, Андрей — то, что он первый решился последовать Иисусу (ибо и в одном и том же подвиге важнее подать первый пример, нежели последовать примеру других), Петр — то, что он первый исповедал Иисуса Христа Сыном Божиим. Но как бы то ни было, довольно ясно в наставление наше написано в сей истории то, что между апостолами никогда не видно было взаимного негодования, доколе не являлось между ними желание первенства; но как скоро возникло сие желание, вслед за ним открылось и взаимное негодование. Сие значит, что ближайшее порождение духа превозношения и честолюбия есть дух несогласия и раздора.
Приимем или к исцелению, или к предохранению нашему от духа честолюбия и те врачевства, которыми врачевал оный Врач душ и телес в учениках Своих.
Иисус, призвав их, глагола им: весте, яко мнящиися владети языки соодалевают им, и велицыи их обладают ими. Не такожде будет в вас (Мк. 10:42). Первым врачевством против духа превозношения и преобладания должна быть мысль, что это есть дух, свойственный язычникам. Это их несчастие, что они пленяются славою человеческою, потому что не знают славы Божией; усиливаются превознести себя на земле, потому что не имеют упования взойти на небо.
Но как же должны поступать христиане? Божественный Наставник наш продолжает: Иже аще хощет в вас вящший быти, да будет вам слуга (ст. 43). Желаешь ли превосходства и совершенства? Старайся преимущественно и совершенно служить благу ближних. Если ты уже выше других по твоему званию — тем более старайся служить благу их, чтобы ты не был ниже своего звания; но если ты и ниже других — так же ревностно старайся служить благу их, и тогда никто здравомыслящий не скажет, что ты в низком состоянии; поелику и высочайшая земная власть, по понятию христианскому, не иное что есть, как Божий слуга во благое (Рим. 13:4).
Почему? Потому что неестественно, чтобы слабое и немощное служило сильному и могущественному, высшее поддерживалось низшим. Естественнее наоборот, чтобы сильное подавало помощь слабому, низшее поддерживалось высшим. Не тварь служит Творцу, но щедродательная десница Творца подает всем и жизнь, и дыхание, и вся; твари остается только принимать с благодарением и употреблять во благо всякий дар, нисходящий свыше от Отца светов. Сам Господь славы пришел в мир, не да послужат Ему, но послужити и дати душу Свою избавление за многих. Искупленным Им остается только пользоваться Его благодатию, возмогать Его крепостию, укрепляться Его силою. Вот высочайший образ исполнения закона евангельского! Смотрите, как точно исполняется закон сей и в великом мире Божием. Не земля служит солнцу, но солнце согревает и освещает землю, не ожидая воздаяния от нее. Не рождения земли питают ее; но земля питает миллионы тварей, кои возвращают ей только прах! Тот же закон должен быть во всей силе и в мире нравственном, в котором ангелы сильнии крепостию охотно бывают служебными духами, в служение посылаемыми за хотящих наследовати спасение человеков. Потому-то мы сильнии непременно должны немощи немощных носити и не себе угождати.
Искупитель наш, предвидя, что души учеников возмутятся от страданий Его, задолго предсказывает им как о страдании Своем, так и о славе воскресения Своего, для того чтобы они, когда увидят Его по предсказанию умирающим, не сомневались и в том, что Он воскреснет. Но как ученики, еще плотяные, никак не могли понять слов тайны, то Он приступает к совершению чуда. Пред их глазами слепец получает прозрение для того, чтобы небесные дела укрепили в вере тех, которые не понимали слов небесной тайны. Но чудеса Господа и Спасителя нашего надобно понимать так, чтобы и в истину событий их веровать и сверх того, разуметь, что они внушают нам нечто особенное своим значением. Ибо дела Его могуществом указывают на одно, а таинственностью говорят о другом. Вот по истории мы не знаем, кто был этот слепец, но знаем, кого он таинственно представляет. Слепец есть род человеческий, который, в лице прародителя быв изгнан из рая сладости, не имея понятия о ясности света вышнего, страдает во тьме своего осуждения; но явлением Искупителя просвещается до того, что начинает видеть и желать радости внутреннего света и на пути к жизни обращается к доброй деятельности.
Замечательно, что слепец, по сказанию, получает прозрение тогда, когда Иисус приближался к Иерихону. Ибо Иерихон означает луну, а луна на священном языке служит образом немощей плоти; потому что, когда она в месячном своем течении убывает, тогда служит образом нашей смерти. Итак, когда Спаситель наш приближается к Иерихону, тогда слепец получает прозрение; это значит, что когда Божество приемлет на Себя немощь нашей плоти, тогда род человеческий восприемлет потерянный им свет. Ибо поскольку Бог терпит человеческое, постольку человек получает силы к Божественному. Этот слепец, по Писанию, сидел именно при пути и просил милостыню; а Сама Истина говорит: Аз есмь путь (Ин. 14:6). Итак, тот слепец, кто не имеет понятия о ясности света вечного, но если он уже верует в Искупителя, то сидит при пути; если же верует, но не хочет просить о даровании ему света вечного и не молится, то он слепец, хотя и сидящий при пути, но не просящий милостыни. А если кто и уверовал, и познал слепоту души своей, и молится о даровании ему света истины, то он — слепец, сидящий при пути и просящий милостыни. Итак, кто сознает мрак слепоты своей, кто имеет понятие о том свете вечности, которого нет у него, тот сердечно вопиет и умиленно взывает: Иисусе, Сыне Давидов, помилуй мя. Но послушаем, что следует за воплями слепца: и предыдущии прещаху ему, да молчит.
Что же значат эти предыдущии грядущему Иисусу, если не шум плотских пожеланий и мятеж пороков, которые до приближения к нашей душе Иисуса рассеивают ум наш своими искушениями и на молитве останавливают сердечные вопли? Ибо часто, когда мы, после содеянных грехов, желаем обратиться к Господу, когда усиливаемся вымолить у Него прощение в этих самых содеянных нами грехах, — тогда приближаются к душе образы содеянных преступлений, притупляют остроту нашего ума, дух приводят в смятение и не дают простора голосу нашей молитвы. Итак, предыдущии прещаху ему, да молчит; потому что, прежде нежели Иисус приблизится к душе, преступления, содеянные нами, отпечатлеваясь в нашем воображении своими образами, смущают нас во время самой молитвы.
Но послушаем, что сделал наперекор этому тот слепец, который желал прозрения. Сказано: Он же паче множае вопияше: Сыне Давидов, помилуй мя. Вот более и более вопиет тот, кого толпа заставляет молчать; так, чем более стесняет нас тягостный шум плотских помыслов, тем пламеннее и настойчивее мы должны быть в молитве. Этот шум препятствует нам вопиять, так как и на молитве большею частью мы страдаем от воображения грехов наших.
Но именно тем громче надобно возвышать голос сердца, чем сильнее встречает он препятствия, доколе он не превысит шума нетерпимых помыслов и своим напряжением и неотступностью достигнет святого слуха Господня.
Но когда мы в своей молитве делаем напряжение, тогда в уме напечатлеваем образ мимоходящего Иисуса. Поэтому в Евангелии далее сказано: Став же Иисус, повеле привести его к Себе. Вот останавливается Тот, Кто прежде проходил мимо; так, когда мы во время молитвы слышим еще шум мечтаний, тогда чувствуем, что Иисус как бы мимоходит. Когда же мы в молитве делаем особенное усилие, тогда Иисус останавливается, чтобы восстановить в нас свет; тогда Бог водворяется в сердце, и потерянный свет возвращается к нам.
Впрочем, в этом событии Господь внушает нам и еще нечто иное, что с пользою можем мы разуметь о человечестве и Божестве Его. Ибо вопль слепца услышал Иисус мимоходящий, а чудо прозрения совершил, остановившись. Мимоходить свойственно человечеству, и стоять — Божеству. По человечеству, Он родился, возрастал, умер, воскрес, переходил из места в место. И так как в Божестве нет изменяемости, а мимоходить значит то же, что и изменяться, — то это мимохождение было именно по плоти, а не по Божеству. Но по Божеству Ему свойственно всегда стоять; потому что Он вездесущ, не двигаясь ни вперед, ни назад. Итак, вопиющего слепца слышит Иисус мимоходящий, а прозрение дарует стоящим; потому что по человечеству Своему Он, сочувствуя, сжалился над воплями слепоты нашей; но свет благодати проливает на нас силою Божества Своего.
И замечательно, что Он говорит подошедшему слепцу: Что хощеши, да ти сотворю? Неужели Тот, Кто мог даровать прозрение, не знал, чего хотел слепец? Но Он хочет, чтобы мы просили, хотя Сам наперед знает, чего мы будем просить и что даровать нам по нашему прошению. Он заповедует нам непрестанно молиться, и несмотря на то, говорит: Весть бо Отец ваш, ихже требуете, прежде прошения вашего (Мф. 6:8). Следовательно, за нужное признает, чтобы мы просили Его для того, чтобы возбудить сердце к молитве. Поэтому и слепец тотчас присовокупил: Господи, да прозрю. Вот слепец просит у Господа не злата, но прозрения, потому что он, хотя и может иметь что-либо, но без прозрения не может видеть того, что имеет. Итак, будем просить того света, который можем видеть с одними только ангелами, который не имеет ни начала, ни конца. К этому свету служит путем вера. Поэтому и слепцу при даровании прозрения справедливо дается тотчас ответ: Прозри, вера твоя спасе тя. Но на это плотский помысел возражает, каким образом могу я просить духовного света, которого не могут видеть? Откуда могу я получить сведение, что есть такой свет, который не сияет для очей телесных? Такому помыслу каждый может отвечать кратко; потому что и то самое, что он ощущает, ощущает не телом, а душою. Никто не видит души своей; однако никто не сомневается, что он имеет душу, которой не видит. Ибо душа невидимо управляет видимым телом. Если же это невидимое отделяется, то тотчас падает и видимое, которое видимо стояло. Итак, если в сей видимой жизни существо оживляется невидимым — то есть ли место сомнению в бытии жизни невидимой? Но послушаем, что сделано для вопиющего слепца, или что сделал сам он. Сказано далее: И абие прозре, и во след Его идяше. Видит и последует тот, кто делает добро, которое понимает. Видит же, но не последует тот, кто, хотя и понимает добро, но нерадит о делании добра. Итак, если мы уже сознаем слепоту нашего странствования, если мы, веруя в таинство нашего Искупителя, сидим уже при пути; если, ежедневно молясь, просим у нашего Зиждителя света; если, видя разумом этот самый свет, мы после слепоты уже прозрели, то делами последуем за Иисусом, Которого видим умом. Будем внимательно смотреть, куда Он шествует, и в последовании держаться стези Его. Ибо Иисусу последует тот, кто подражает Ему. Посему Они говорит: Гряди по Мне и остави мертвым погребали мертвецы (Мф. 17:22). Последовать значит подражать. Поэтому Он опять увещает, говоря: Аще кто Мне служит, Мне да последствует (Ин. 13:26). Итак, размыслим, куда Он шествует, чтобы служить Ему в нашем последовании. Вот Он, Господь и Создатель Ангелов, желая принять естество наше, которое создал, нисходит во утробу Девы. Родиться в сем мире от богатых не благоизволил, а избирает родителей бедных. Поэтому недоставало даже агнца, которого надобно было (по закону) принести в жертву за Него, а приносит Матерь в жертву два горличища или два птенца голубина (Лк. 2:24). Не благоизволил также быть счастливым в этом мире, но переносил бесчестия и посмеяния; претерпел оплевания, биения, заушения, терновый венец и крест. И как мы лишились внутренней радости чрез услаждение вещами телесными, то Он показывает, с какою горечью она должна быть возвращаема. Итак, что должен человек претерпеть за себя, если Бог столько претерпел за людей? Посему, кто уже верует во Христа, но еще держится корыстолюбия, гордится почестями, воспламеняется ненавистью, оскверняется нечистотою похоти, желает в мире счастья — тот небрежет о последовании Христу, в Которого верует. Ибо тот, которому Вождь указует путь скорби, если желает радостей и наслаждений, идет другим путем.
Чудо это совершилось таким образом: «Господь Иисус Христос подходил к Иерихону. При дороге, по которой шел Господь, сидел слепец и просил милостыни. Услышав шум проходящего мимо народа, который следовал за Господом, слепец спросил: «Что это такое значит? Что это за движение?» Ему сказали, что Иисус Назорей идет. Тогда он закричал: «Иисус, Сын Давидов, помилуй меня!» Шедшие впереди унимали его, чтобы он молчал; но он еще громче кричал: «Сын Давидов, помилуй меня». Иисус, остановившись, велел привести его к Себе; и, когда тот подошел к Нему, спросил его: «Чего ты хочешь от Меня?» Слепец сказал: «Господи, хочу, чтобы прозреть мне». Иисус сказал ему: «Прозри; вера твоя спасла тебя». И он тотчас прозрел и пошел за Ним, славя Бога. Весь народ, видя сие, воздал хвалу Богу».
Святые евангелисты Матфей и Марк рассказывают об этом чудесном событии, кажется, несколько иначе. Святой евангелист Матфей говорит, что Господь при выходе из Иерихона исцелил двух слепцов, сидевших при дороге, которые, услышав, что Господь со множеством народа проходит мимо их, начали взывать к Нему: «Господи, Сын Давидов! Помилуй нас!» (Мф. 20:29–30). Евангелист Марк говорит об одном только слепце, исцеленном Господом также при выходе из Иерихона (Мк. 10:46), и самого слепца называет по имени; между тем святой евангелист Лука повествует об исцелении Господом слепого при входе в Иерихон. Затем все три евангелиста согласно повествуют о дальнейшем путешествии Господа в Иерусалим для торжественного входа в него. Но подобная разность в сказании святых евангелистов удобно примиряется тем, что святые Марк и Лука повествуют о различных слепцах, исцеленных Господом, из коих одного Господь исцелил при входе в Иерихон (Лк.), другого при выходе из Иерихона (Мк.); а евангелист Матфей оба эти случая соединяет в один, потому что то и другое чудо, вероятно, произошло совершенно одинаковым образом.
В рассказанном чуде прежде всего обращает на себя внимание вера слепца. Он не видел Божественного лица Господа, не был свидетелем ни одного из совершенных Господом чудес, и если что знал о Господе, то знал только по слуху, а слух всегда не то, что видение. Между тем этот самый слепец, как только услышал, что Иисус Назарянин (так все называли Господа) проходит мимо его, тотчас исповедует Его не простым учителем или чудотворцем (каковым признавало Господа большинство), но обетованным Мессиею — Царем Израилевым. Назвав Господа Сыном Давидовым, слепец вслух всех возвестил, кто этот Иисус Назорей, потому что обетованный Мессия, по предсказаниям пророков, должен произойти из поколения Давидова, и потому имя Сына Давидова приличествовало только Мессии и прямо указывало на Него. Такое открытое указание на Мессию в Лице Господа, вероятно, и было причиною, что народ запретил называть так Иисуса. Но слепец повиновался не приказанию народа, а своему внутреннему убеждению, и восклицал еще громче: Сын Давидов, помилуй меня! Немного опытов подобной веры встречается в евангельских сказаниях, немного даже между последователями Господа было таких лиц, которые, подобно слепцу, так прямо, так открыто признавали Его Мессиею — Богом. За то и Господь не оставил без Своего внимания столь искренней веры, столь открытого исповедания: Он внял воплю страдальца и, подозвав его к Себе, отверз ему очи.
Впрочем, не вдруг Господь совершил исцеление слепого. Господь прежде всего спросил его, чего он хочет. Вопрос, казалось бы, излишний. Неужели Господь не знал, чего слепцу нужно? Нет, Господь знал, но данным вопросом Он вызывал у слепца полное сознание тяжести своего положения и всю силу желания прозреть. С другой стороны, слепец открытым признанием слепоты своей, выраженным в желании прозреть, засвидетельствовал о всем величии чуда, совершенного над ним. После того как слепец сам объявил себя лишенным зрения, нельзя было не видеть действительного чуда в возвращении ему зрения, и все свидетели сего события действительно признали его чудом, потому вместе с исцеленным слепцом, прославили Бога. Наконец, и для того спросил Господь слепца, чего он хочет, чтобы показать пред всеми величие его веры во всемогущую помощь Божию и высокое нравственное настроение души его. Слепец получил то именно, чего желал, а отсюда само собою становится ясно, как велика была душа его, как высоко было нравственное его достоинство. Слепец по своему нравственному состоянию был достоин милосердия Господа, потому и получил просимое. «Вера твоя спасла тебя», — сказал ему Сам Господь. И облагодетельствованный слепец с своей стороны не остался неблагодарным пред своим Благодетелем; он прославил Бога за столь великую милость и пошел вслед за своим Спасителем.
Настроение души слепца в тяжком положении слепоты и поведение его по прозрении для нас, часто страждущих слепотою душевною, должны быть весьма поучительны. Безотрадное положение не повергло слепца в отчаяние, он не пал духом в своем плачевном состоянии, не роптал на Бога за свою горькую долю; напротив, слепота телесная, как показал опыт, постепенно просветляла духовное его зрение, возвышала его веру во всемогущую силу Божию, к помощи которой и обратился он в лице обетованного Мессии — Царя Израилева. Пусть пример слепца научит и нас во всех горестях, во всех злоключениях обращаться с пламенною молитвою к Богу и от Него единого ожидать себе помощи; только пусть и в нашей душе пребудет такая же твердая надежда на всемогущую помощь Божию и такое же твердое исповедание Господа, какие обнаружил в себе иерихонский слепец. С другой стороны, слепец не остался неблагодарным к Господу за свое исцеление, но прославил Бога и последовал за своим Избавителем. Пусть и наши сердца исполняются благодарностью к Богу, когда Он по неизреченной благости ущедрит нас тем или другим благом; пусть и для нас каждое благодеяние Божие будет самым сильным побуждением неуклонно следовать по стопам Христовым; тогда и другие, видя благодеющую на нас десницу Божию, вместе с нами прославят Щедродавца Бога.
Ст. 1–2. Вшед (Иисус) прохождаше Иерихон. И се муж порицаемый Закхей, и сый бе старей мытарем, и той бе богат.
Иисус Навин опустошил некогда Иерихон войною и побиением, а теперь истинный Иисус (то есть Спаситель) пришествием Своим приносит ему исцеление. Здесь просвещен слепой, уверовал народ, всякий язык прославил Иисуса и всякое око узрело Наставника истины и спасения. Что за должность мытаря? Это — род хищения, которое не подлежит наказанию; это — бесстыдный вид корыстолюбия, торговля, которой нет определенного предмета и названия, это — крайнее нечестие. Посему-то Христос везде приводить любодейц и мытарей как примеры величайших грешников. Таков недуг, которым страдал Закхей, когда еще не приступал к Иисусу, недуг худший слепоты иерихонского слепца; ибо этот недуговал телом, а тот душою (Астерий).
Ст. 3. И искаше видети Иисуса, кто есть: и не можаше от народа, яко возрастом мал бе.
Кто смотрит на Иисуса, не может закосневать во грехах. Закхей сильно желал насладиться сладким и спасительным лицезрением Господа; но были два препятствия к тому; ибо замедляла его толпа и людей, а более грехов. Он был мал возрастом не только телесным, но и духовным (Тит).
Ст. 4–6. И предитек возлезе на ягодичину, да видит, яко хотяше мимо ея ищи И яко прииде на место, воззрев Иисус, виде его и рече к нему: Закхее, потщався слези: днесь бо в дому твоем подобает Ми биты. И потщався слезе, и прият Его радуяся.
Христос воззрел на Закхея очами Божества, и как Спаситель всех людей являет ему Свое благоволение и человеколюбие, возбуждаете нем доверенность к Себе и говорит: Потщався слези (Кирилл Александрийский).
Закхей желал только видеть Его, а Христос заходит к нему и, видя сердце его, ускоряет Свой приход. Как наилучший ловец, Господь тростию слова низводит душу с дерева, привлекает Закхея, как птенца, взяв его за крыла ума его, и начальник мытарей прилепляется ко Христу.
Так уловлен был и знаменитый оный Давид, который говорит: Прильпе душа моя по Тебе (Пс. 62;9); о том и апостол пишет: Прилепляйся Господеви един дух есть с Господам (1 Кор. 6:17). Уловляя таким образом Закхея, Господь, низводя его с дерева, говорит: Днесь в дому твоем подобает Ми быти, то есть не столько во внешнем, сколько во внутреннем или душевном его жилище (св. Иоанн Златоуст).
Ст. 7–8. И видевше вси роптаху, глаголюще: яко ко грешну мужу вниде витати. Став же Закхей, рече ко Господу: се пол-имения моего, Господи, дам нищим: и аще кого чим обидех, возвращу четверицею.
Смотри на чудо. Еще не учился — и повинуется, еще не слышал наставления — и исполняет; ибо Спаситель ничего еще не заповедал о милостыне и о любви к бедным, но молча просвещал. Как солнце, вливаясь лучами в дом, вносит свет, так Спаситель лучами правды прогнал тьму нечестия. Свет во тме светится. Посему-то Закхей, стоя при дверях, сказал: се пол-имения моего даю нищим. Прекрасные слова! Они побеждают природу, или лучше, навык, который есть другая природа.
Приметь здесь, что богатство Закхея собрано не от одной неправды, а и от имений наследственных. Ибо если бы оно было от одной неправды, то как мог бы он возвратить (похищенное) вчетверо? (св. Иоанн Златоуст).
Вот как для пришествия Христова Закхей украсил дом свой. Не побежал к соседям просить столов и седалищ из слоновой кости, не вынес из сокровенных покоев лакоонские покровы для столов, но украсил дом тем, что всего приятнее Христу. Что же это? Пол-имения моего дам нищим, и аще кого чим обидех, возвращу четверицею. Украсим так и мы наши дома, чтобы удостоиться нам принять Христа. Господь для добродетели обитателя не гнушается входить в самые худшие хижины. Но в дома нечестивых никогда не войдет, хотя бы они устланы были золотыми коврами (св. Иоанн Златоуст).
Совлечемся и мы грехов, подобно Закхею. Ибо как в болезнях и ранах, если прежде не остановить истечения, напрасно будешь прикладывать врачебные средства, так и мы, если не удержимся от корыстолюбия, хотя бы и милостыню подавали, ничего не сделаем доброго. Корыстолюбие все портит и обращает в худшее. Престанем же похищать, и тогда будем раздавать милостыни. Ибо если бы падающего один возвышал, как милостыня, а другой тянул бы его на землю, как корыстолюбие, то такое сражение противных сил разрывало бы человека. Итак, чтобы с нами сего не случилось, да не влечет нас к земле корыстолюбие, и да не оставляет милостыня: так соделаемся мы легкими и возлетим (св. Иоанн Златоуст).
Ст. 9–10. Рече же к нему Иисус: яко днесь спасение дому сему быть, зане и сей сын Авраамль есть. Прииде бо Сын Человечь взыскати и спасти погибшаго.
Смотри: вот прежде, нежели творил Закхей дела Авраамова, называл его (Христос) не сыном Авраамовым, а Закхеем; когда же совершил дела патриарха, являя отложение неправды и любовь к нищим, тогда сказал: Яко и сей сын Авраамль есть (св. Иоанн Златоуст).
Как он от Авраама, когда происходил из Иерихона, города хананейского? Верно то, что если бы он и не был по плоти сын Авраама, но теперь, когда обратился ко Христу, по нравам и делам, соделался и познан был с большим правом сын Авраамов, нежели кто другой, происшедший от чресл Авраама (Астерий).
Ягодичина (смоковница) означает покаяние, толпа народа — страсти. Итак, тот, кто возвысится над страстями посредством покаяния, тот в себе самом узрит Иисуса и будет познан Иисусом, приимет Его как гостя у себя, получит спасение и соделается сыном Авраама (Anonymus).
И он (Закхей) вышел (подобно Аврааму) от земли своей, и из сродства своего, и из дому отца своего. Ибо самое лучшее исхождение — это возвышение над всеми плотскими удовольствиями, которые можно назвать землею, это удаление от услаждения предметами чувственными, которые означаются именем сродства; это изменение жизни развращенной, беззаконной в жизнь добродетельную, что и есть как бы исхождение из дому отеческого (Василий Великий).
Едва разнеслась молва, что Иисус Христос приближается к Иерихону, как весь народ устремился встречать Его, все желали хотя взглянуть на великого Чудотворца. Между прочим, жил тогда в Иерихоне один богатый человек, начальник над сборщиками податей, по имени Закхей. Ему также хотелось видеть Господа; но как он был невелик ростом, а Иисуса Христа сопровождала огромная толпа народа, то он никак не мог удовлетворить своему желанию. Наконец, он забежал вперед и влез на дерево, стоявшее при дороге, по которой надлежало проходить Господу. Когда Господь подошел к дереву, Он устремил взор Свой на начальника мытарей и воззвал: «Закхей, слезь скорее; сегодня Мне надобно быть у тебя в доме». Закхей тотчас же слез и с неизъяснимою радостью повел к себе Небесного Гостя. Видя это, народ стал роптать на Иисуса Христа, зачем Он пошел к грешнику, потому что мытарей в те времена считали грешниками; но Закхей, желая показать пред всеми, что он дорожит посещением Господа, стал пред Ним и сказал: «Господи! Половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо». На что Господь ответствовал: «Ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама. Ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее».
Таким образом, из всех жителей Иерихона, из всех встречавших и сопровождавших Господа один только Закхей осчастливлен был Его посещением. Почему? — спрашивается. Разве не было в Иерихоне людей, достойных такого же счастья? Или если Господь потому благоволил посетить Закхея, что желал спасти его, то неужели в Иерихоне не было людей, для которых также необходимо было спасение?
Господь потому, без сомнения, посетил Закхея, что тот больше других выказал к Нему усердия и любви, потому спас Закхея, что тот сознавал свои грехи, чувствовал нужду в спасении, что для него возможно было спасение, что отчасти он и заслуживал, чтобы получить спасение, хоть и сам считал себя, и другие считали его человеком грешным.
Иудеи презирали и ненавидели мытарей частью потому, что они собирали подати на ненавистное им языческое римское правительство, частью потому, что, собирая законные подати, они нередко притесняли народ и в свою пользу. Могло быть, что и Закхей до своего обращения не всегда честно исполнял возложенные на него обязанности (ст. 8); зато как он пламенно возжелал видеть Господа, когда узнал, что Он приближается к Иерихону, и как притом было велико его смирение! Он не только пошел вместе с другими встречать Господа Иисуса Христа, но стал изыскивать все возможные способы, чтобы видеть Его, чтобы насладиться Его лицезрением, и когда его пламенное желание не удовлетворялось, не потерял надежды, а шел вперед и влез, наконец, на дерево при дороге, по которой надлежало проходить Господу, чтобы хотя отсюда беспрепятственно рассмотреть Его. Притом он и не думал, чтобы Господь удостоил его Своим посещением, потому что считал себя недостойным такого счастья. Что ж удивительного, что Господь Сам призрел на смиренного мытаря и пожелал спасти его?
Как потом принял Закхей Господа? Мало того, что он с торжеством ввел Его в свой дом и радовался, как только можно радоваться нежданно посетившему его великому счастью, — он выразил радость свою самоотвержением на пользу ближних. Богатый человек, он половину имения своего обещал отдать нищим, а тех, кого обидел, решился вознаградить вчетверо. Не видно ли отсюда, что он любил Господа, благоговел пред Ним, что он любил и ближних своих по любви ко Господу, что в душе он был человек добрый, что для него возможно было спасение?
Каковы были другие жители Иерихона, встречавшие и сопровождавшие Господа, неизвестно. По всей вероятности, были между ними люди благочестивые, которые впоследствии, уверовав в Иисуса Христа, получили спасение. Но что это значит, что большинство их роптало на Господа за то, что Он вошел в дом Закхея, которого они считали грешником? Не значит ли, что они много думали о себе, что они ждали к себе благоволения Господа в надежде на свою праведность, что они склонны были подмечать грехи ближних, судить и презирать их? А разве для таких людей возможно спасение?
Господь хочет, чтобы все люди спаслись (1 Тим. 2:4), для того Он и пришел в мир, для того и страдал и умер на кресте, чтобы взыскать и спасти погибшее (Лк. 19:10); но спасаются только те, которые сами сознают нужду в спасении, которые видят свои грехи и, подобно Закхею, смиряют себя пред Господом. Иначе как Он простит грехи, когда мы не каемся в них искренне? Как посетит нас Своею милостью, когда мы не хотим Его милости, когда, будучи грешниками, много думаем о себе, о своих заслугах, о своих добродетелях? Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (Иак. 4:5).
Господь всем хочет спасения, но спасаются только те, которые сами ищут спасения и, подобно Закхею, стараются препобеждать все трудности, какие бы ни предстояли на пути к нему. Иначе за что Господь будет спасать нас? Если и простые житейские блага не без трудов нами приобретаются, то справедливо ли даровать нам вечные блага без всяких усилий с нашей стороны? Просите, и дано будет вам: ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворяют (Мф. 7:18).
Господь всем хочет спасения, но спасаются только те, которые, веруя в Него, смиряясь пред Ним, веру свою оправдывают от дел, которые сами милостивы к другим людям, сами, подобно Закхею, готовы благотворить и благотворят ближним своим. Иначе как мы будем свидетельствовать веру свою в Господа и чем возблагодарим Его за свое спасение? Бога никто никогда не видел. Посему кто говорит: я люблю Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит (1 Ин. 4:12, 20). Как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва. И бесы веруют, и трепещут (Иак. 2:19, 20).
Какие же нравственные уроки преподает нам евангельское повествование о Закхее? Нужно смиряться пред Господом — и Он вознесет нас в свое время. Нужно искать Его — и Он Сам воззовет нас, и к нам приидет, и обитель сотворит в нас самих (Ин. 14:23). Нужно, наконец, стараться спасать других, чем и как кто может, — и Господь спасет нас, как бы ни близка была к нам погибель, потому что Он пришел взыскать и спасти погибше.
Закхей был старейшиною мытарей и человек богатый. И се муж нарицаемый Закхей: и сей бе старей мытарем, и той бе богат (Лк. 19:2). Как мытарь Закхей, конечно, не отличался от других ни мягкостью сердца, ни снисходительностью к нуждам и бедности, ни справедливостью и честностью в своих требованиях. Напротив, в самом старейшинстве его над мытарями можно усматривать еще то, что он, держась на месте исправным взносом сбираемых податей, превосходил других особенным искусством вымогательства и неснисходительностью, отчего не только не имел каких-нибудь недоимок за собою, но и приобрел состояние. И той бе богат. Богатство обольщало его и грозило ему гибелью. И недаром евангелист в этом повествовании о Закхее напоминает как о старейшинстве его, так и о богатстве!
К обыденному сознанию человека ближе всего материальная его природа со своими требованиями и удовлетворениями, со своими неприятностями и радостями, — ближе, чем природа духовная, по своей ощутительности и по тому самому, что еще до раскрытия полного сознания он привыкает чувствовать сперва законные требования своей телесной природы и удовольствие от удовлетворения им, а потом потребности искусственные и незаконные, которые с их удовлетворением принимают силу привычки. Гораздо скорее и сильнее человек почувствует голод тела, чем алчбу духовную; тревожнее для него расстройство какого-нибудь телесного органа, например, руки, ноги или желудка, чем расстройство духа, например, преобладание в душе какой-нибудь отдельной силы, воображения, сердца, рассудка; ближе и обольстительнее услаждение греховное, чем борьба и победа над собою, которая требует иногда очень долгого и утомительного труда. Оттого, обладая всеми средствами к удовлетворению нужд и к доставлению радостей телесной природы, особенно с ранних лет, большинство людей скорее всего может остановить и действительно останавливает свое внимание на материальной стороне своей жизни и забыть или, по крайней мере, оставить неразвитыми духовные свои влечения, возбуждение которых требует труда, обещающего награду, может быть, еще в отдаленном будущем. Естественно, богатство для такого человека делается необходимым. Он привязывается к нему всей душой, так ли, как к средству своей спокойной и самодовольной жизни, или как к предмету своего тщеславия и самонадеянности. В этом смысле мы принимаем слова Спасителя: Удобее есть велбуду сквозе иглине уши проити, неже богату в Царствие Божие внити (Мф. 19:24). Оттого-то и богатый юноша, бывший уже на пути ко спасению и приблизившийся ко Христу, отошел от Него — источника радости — со скорбью: жалко было ему расстаться с своим богатством.
Легко могло случиться и с богатым Закхеем, что, привязавшись всею душою к богатству, он если еще не усыпил, то впоследствии усыпил бы все чистые духовные движения; тем более что душе его уже сродна была неправда; следовательно, увлечение непосредственностью, чувственностью жизни уже началось — самослужение и самодовольство овладевало им. Поэтому странно, непонятно, как могло пробудиться в его душе спасительное желание видеть Иисуса? Но нужно знать его природу, душевные его свойства, чтобы ответить прямо и удовлетворительно на этот вопрос. Из всего повествования о нем, из его старания проникнуть сквозь толпу к Иисусу, из его забегания и из влезания на дерево видно, что он имел детски простую и живую натуру. Он мог делать зло по увлечению, по примеру, по обыкновению, или, лучше всего, безотчетно. Так действуют подобные личности, потому что жизнь поставила их на этот путь, и они, утвердившись на нем, без всякой мысли, стали действовать так же, как действовали предшественники их, как поступают и все их окружающие: «Не мы первые, не мы последние», «не нами началось, не нами и кончится», — обыкновенно говорят такие люди. В них никогда нет и не может быть упорного оправдания, основываемого на лживых соображениях ума, или явного противления истине. В них есть, напротив, даже семена добра, нравственные понятия о долге и об обязанностях, бывают и чистые движения к добру; только эти семена не приносят плода, эти понятия без спасительных последствий, эти движения без силы, подобно движениям молодых, еще не оперившихся птенцов, которые, несмотря на свои усилия, не могут подняться над землею и совершить легкий и быстрый полет. Потому эти простые, непосредственные натуры увлекаются и неправдой, пока не проник в них свет разумения, освещающий путь их жизни, пока не получили они такого возбуждения, которое заставило бы их вдруг очнуться и стряхнуть с себя эту беспечность и невнимательность к себе. Таков именно и был Закхей. Он не имел привязанности к богатству с упорною силою, подавляющею в душе всякое живое движение. В сердце его был уголок, в котором тлела и готова была вспыхнуть искра спасения, в котором хранилась вера в Мессию и надежда на Его скорое и спасительное пришествие. Правда, эта вера по своему бессилию, а отчасти и по плотскому своему характеру, не могла возбуждать его к исправлению своей жизни, и от ожидания Мессии он не делался честнее; однако эта детски простая душа по самой природе своей не могла не чувствовать неловкости своего положения и несоответствия его с всеобщими ожиданиями Мессии. Не мог он, конечно, сам собою выйти из своего положения, загладить свои неправды делами любви и милосердия; но довольно с него было и того, если он хотел сделать это, довольно, если с боязливым опасением ждал Мессию. В этой-то готовности и нашел его Господь.
Уже неоднократно слышал Закхей о явлении дивного Пророка во Израиле, но, не имея сил отрешиться от обыденной жизни, он все оставался в своем городе и наконец подвигнул самую спасающую любовь Единородного приблизиться к нему. Узнав о приходе Иисуса в Иерихон, Закхей идет в Нему навстречу, подходит к толпе, окружавшей Иисуса, старается проникнуть чрез нее, но, не могши видеть Его по причине своей малорослости, забегает вперед и, истинно как дитя, несмотря на свое старейшинство, взлезает на дерево. Такое и так просто и детски выразившееся желание, очевидно, было движением не любопытства, а именно веры, ибо направлялось к тому, чтобы узнать Иисуса, сблизиться с Ним. И той искаше видети Иисуса, кто есть? — он думал, то есть, не этот ли пророк, не этот ли учитель есть Мессия. И с таким нетерпеливым желанием посмотреть на великого Чудотворца сидел на ягодичине и ожидал, пока будет Он проходить мимо него. Ищущий взыскати погибшаго Спаситель, зная готовность Закхея к принятию Его благодати и спасения, идет мимо смоковницы и, обратив к нему Свой животворный взор, проливающий свет в его душу, говорит — и воззрев Иисус, виде его и рече к нему, и проч. Какое кроткое Божественное лицо! Какие любвеобильные, говорящие прямо душе, взоры! Какая тихая, но проникающая в сердце речь! И какое притом вышеестественное знамение! Ему уже известно и имя, и дом, и все. Закхее, потщався слези, днесь бо в дому твоем подобает Ми быти.
Нельзя вполне постигнуть всего, что должно было произойти в душе Закхея от животворных слов Господа. Вспомним еще гораздо прежде бывшее подобное обстоятельство. Вера Нафанаила во Иисуса, закрываемая предрассудком: от Назарета может ли что добро быти? — раскрылась во всей силе от слов Господа, в которых выразилось такое же всеведение, именно, что Он видел Нафанаила под смоковницею и узрел готовность его вступить в число учеников Своих. И глагола ему Иисус: зане рех ти, яко под смоковницею видех тя, веруеши, больша сих узриши (Ин. 1:50). Несомненно и здесь то обстоятельство, что желание Закхея узреть Господа и милосердое воззрение Господа на Закхея, снисхождение к нему и Божеское всеведение оправдали ожидания и надежды, с которыми мытарь шел видеть Иисуса, — не этот ли, то есть Пророк и есть Христос, а потому он с радостью принимает узнанного Мессию. И потшався слезе, и прият Его радуяся. Вот и первый духовный плод веры — радость! Так оправдалась вера.
Затем должно было разрешиться в богатом мытаре и внутреннее недовольство самим собою. Евангелист не показывает, о чем Господь беседовал и что делал в доме мытаря, не вводит нас туда Своим описанием, но говорит, и конечно, не без цели, о том впечатлении, какое произведено было на народ вступлением Иисуса под кров грешного мужа, каким считали мытаря: и видевше вси роптаху на Иисуса, глаголюще, яко ко грешну мужу вниде витати, — а вслед затем изображает полную решимость Закхея исправиться и загладить прежние преступления. Надобно согласиться, что этот народный ропот и эта решимость были в причинной между собою связи. Ропотом пробужден был голос совести грешника. Чувствуя его справедливость, мытарь не мог не обвинять себя в оскорблении и немилосердном обхождении с этим самым народом и, таким образом, в чувстве раскаяния отчасти как бы опасался, как бы Господь не внял этому ропоту и не осудил его, а потому поспешил принести умилостивительную жертву за прежние беззакония. Став же Закхей рече ко Господу: се пол-имения моего, Господи, дам нищим, и аще кого чим обидех, возвращу четверицею. То есть как бы так говорил Закхей: «Вот, Господи, народ ропщет на Тебя, что Ты благоволил войти в дом мужа грешного. Правда, я великий грешник и достоин всеобщего отвращения. Но вижу, что Ты, милосердый Сердцеведче, не на лице зришь, но прозираешь в сердца; так прости же меня и сделай достойным Твоего снисхождения, сними с меня бремя неправедного стяжания и народной укоризны и приими от меня жертву любви — благослови меня половину имения отдать нищим и обиженных вознаградить вчетверо». Замечательно здесь выражение евангелиста став же рече. Это как бы намек на некоторого рода сдержанность; то есть Закхей как бы давно уже хотел сказать Господу об этой своей решимости — раскаяние как бы с самой минуты вступления Господа в дом готово было изникнуть из уст его; решимость исправления от радости такого посещения и от живого слова Божия, изливающегося в беседе из уст Спасителя, как бы мало-помалу возрастала, крепилась и, наконец, объяла все его существо, так что он не мог больше сдерживать их, встал пред Господом и начал говорить: Се пол-имения моею. Господи, дам нищим, и аще кого чим обидех, возвращу четверицею. Замечательно здесь и то, что удостоенный милостивого призрения и снисхождения Господня Закхей не отказывается от проходимого им звания, может быть, и потому, что оно-то и привлекло к нему Господа. Далее он обещается отдать нищим только половину своего имения, а не все. Этим, конечно, он показал не привязанность к богатству, а напротив, свободное свое отношение к нему. Богатство не мешало и не мешает ему в деле спасения; половина ли имения сохранится у него или все, это для него было безразлично, лишь бы заглаждены были его неправды. И Господь одобряет сию жертву богатого мытаря. Днесь спасение дому сему бысть, говорит Господь, зане и сей сын Авраамль есть. Прииде бо Сын Человеческий взысками и спасти погибшаго. Так взыскан и спасен погибавший сын Авраама!
Так как Иисус Христос был близко Иерусалима, то и полагали, что Он объявит Себя Царем и давно ожидаемое Царствие Божие откроется. По этому случаю Он сказал притчу: “Один человек высокого рода отправился в дальнюю страну, чтобы получить себе царство и потом возвратиться. Призвав же десять рабов своих, дал им десять мин и сказал им: «Употребляйте их в оборот до моего возвращения». Между тем граждане его ненавидели его и послали вслед за ним посольство объявить: «Мы не хотим, чтобы он царствовал над нами». Несмотря на это, он получил царство. И когда возвратился, то велел позвать к себе тех рабов, которым давал деньги, чтобы узнать, кто что приобрел. Пришел первый и сказал: «Государь! Мина твоя принесла десять мин». И сказал ему: «Хорошо, добрый слуга, за то, что ты оказался верным в малом, будь начальником над десятью городами». Пришел второй и сказал: «Государь! Мина твоя приобрела пять мин». Сказал также и ему: «И ты будь над пятью городами». Пришел еще один и сказал: «Господин! Вот мина твоя, которую я сберегал, завернув в платок. Потому что я боялся тебя, зная, что ты человек жестокий: берешь, чего не клал, и жнешь, чего не сеял». На это говорит ему: «Твоими же словами я произведу над тобою суд, злой раб! Знал ты, что я человек жестокий, беру, чего не клал, и жну, чего не сеял, — почему же ты не отдал серебра моего в оборот, чтобы я, возвратившись, мог получить его с прибылью?» И предстоящим приказал: «Возьмите от него мину и дайте тому, у кого десять мин». Ему сказали: «Государь! У него уже десять мин». На это он отвечал: «Я вам сказываю, всякому у кого есть (потому что есть усердие и способность), дано будет, а у того, у которого нет (ни усердия, ни способности), отберут и то, что у него есть. А между тем врагов моих, именно которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и избейте перед мною!»”
У иудейского историка Иосифа Флавия есть сказание, что по смерти Ирода сын и наследник его Архелай отправлялся к императору Августу в Рим, чтобы от него получить утверждение в царском достоинстве, и что от граждан Иерусалима послано было к Августу пятьдесят человек просить, чтобы он не назначал над ними Архелая царем. Значит, Иисус Христос под видом притчи рассказал действительное событие, случившееся в Его младенчество.
Господин знатного рода — это Сам Господь наш Иисус Христос; отправление Его в дальнюю страну для получения царства означает вознесение Его на небо для получения власти над всем небесным, земным и преисподним в образе человеческом (потому что как Бог Он всегда над всем имел полную власть); слуги, которым Он раздал Свои дары при отправлении в дальнюю сторону, — это все уверовавшие в Него и последовавшие Его учению; граждане, не хотевшие признать Его царем, — это прежде всего иудеи, Им учимые и наставляемые, а затем все люди, слушающие проповедь Его учения и Ему не следующие, не верующие в Него. Таким образом, смысл всей притчи будет такой. Господь наш Иисус Христос, возносясь на небо для того, как Он Сам говорит, чтобы приготовить там нам место и опять прийти и взять нас к Себе (Ин. 14:2–3), оставил нам Свое небесное учение, Свою Святую Церковь и дары Святого Духа, с тем чтобы мы употребляли их с пользою, более и более делались честными и добрыми, более и более преуспевали в исполнении тех заповедей, которые Он нам хранить заповедал. Когда Евангелие Царствия Небесного будет проповедано по всей вселенной и все люди услышат о Нем, тогда Он опять придет (Мф. 24:14), чтобы взять к Себе тех, которые поверили Его учению и сделались Его последователями. И тем из них, которые так пользовались Его учением, так употребляли установленные Им святые таинства, что год от году делались честнее и добрее, год от году преуспевали в любви к Богу и людям, Он воздаст большую награду, смотря по их усердию. Кто больше из них потрудился, тот получит большую награду; но кто сделал и не так много, и тот не будет лишен Его награды, хотя награда эта будет и меньше награды первого, потрудившегося больше. Одному, говорит, даст десять городов во владение, а другому — пять. Тому же, который не старался сделать полезного приложения для своей жизни из Его учения и Церкви, который довольствовался только тем, что получил имя христианина, а жил не лучше язычника, тому не предоставит никакой награды; мало того, отнимет у него и то благоволение и милость, которыми он пользовался до этого времени, лишит права быть и считаться в Его Царстве, а дары, данные ему, предоставит другому, умевшему ими воспользоваться. Тех же, которые вовсе не захотели слушать Его и внимать Его учению, не захотели признать в Нем Сына Божия, Он предаст казни. Таков суд будет на неверных и недобрых христиан вообще.
Господь в притче о десяти минах говорит: Человек добра рода иде на страну далече, прияти себе царство и возвратитися. Потом, сказав о десяти минах, которые дал десяти рабам куплю деяти, присовокупил: И граждане его ненавидяху его и послаша вслед его послы, глаголюще: не хощем сему, да царствует над нами (Лк. 19:12–14). Человек доброго рода — это не имеющий общений по роду ни с кем другим, кроме Бога, Который превыше всех. Как людьми доброго рода называем происходящих от царской крови, так истинно добра рода Тот, Кто имеет бытие сущности Отчей. И Спаситель может быть назван человеком добра рода. Ибо Господь не только по Божеству разумеемый есть добра рода, как по естеству имеющий в Себе чистоту, простоту и неподмесность; но и по человечеству, конечно, есть род от семени Давидова по плоти. Он идет на страну далече, отстоящую не столько местом, сколько состоянием дел. Ибо один и тот же Бог и близок к каждому из нас, когда добрые дела делают нас Своими Ему; и далече от нас, когда чрез приближение к погибели сами себя удаляем от Него. Сей-то добра рода человек, увидя, что в мире царствует грех, что мир подпал жестокому мучительству врага, и сжалившись над безначалием, согласился царствовать над нами. Подобает бо Ему царствовати, дондеже положит враги Своя под ногама Своима (1 Кор. 15:25). Посему, когда пришел Он в сие надземное место, на страну, далече сущую от Бога, чтобы прияти царство над язычниками, по сказанному в псалме: Проси от Мене, и дам Ти языки достояние Твое (Пс. 2:8); тогда подвластные князю века сего, не только люди, но и силы, под его начальством воюющие, не приняли царства Его. Но поелику Он давал заповеди, назначал им дела их, повелевал не в праздности пребывать, а требовал от них дел; то послаша послы вслед Его, отрицаясь иметь Его Царем. Посему кто эти послы, как не виновники смерти Спасителя, думавшие, что крестом пресекут царствование Его над миром, говорившие Пилату: Не пиши, яко Царь Иудейский, но яко Сам рече: Царь есмь Иудейский (Ин. 19:21)? Впрочем, лукавство препятствующих хотя их осудило, однако не положило преграды домостроительству. Ибо, овладев царством и оделив рабов по достоинству делания каждого из них, повелел пригласити их, да увесть, какову куплю суть сотворили. И первому, приделавшему десять мнас, дал область над десятью градов; второму же, приобретшему пять мнас, говорит: Буди над пятию градов. А у того, который мину свою завязал в убрусе, не пуская в оборот, велел отнять ее. Когда же распорядился касательно иудеев (ибо время, говорит, нанати суд от дому Божия, 1 Пет. 4:17); тогда и врагов, отрекшихся от Его Царства, приказал привести на среду и иссечь (Лк. 19:15–27).
Что значит этот торжнический стол, на который тебе, как говорит Господь, надлежало отдать серебро (Лк. 19:23)?
Притчи не останавливают своих рассуждений на одном взятом в них образе, но пролагают уму путь к предмету рассуждения. Посему, как в обычае отдавать торжникам серебро для приращения (ибо, как узнал я в Александрии, есть люди, которые берут серебро и делают с ним это), так и приявший какую бы то ни было благодать необходимо должен передать ее имеющему в ней потребность, или сделать с нею то же, что у апостола сказано об учении: Сия предаждь верным человеком, иже довольни будут и иных научити (2 Тим. 2:2). Ибо сие может быть не с одним учением только, но и со всяким делом; потому что одни имеют только к нему способность, а другие приобрели уже опытность распоряжаться сим делом.
Притча о десяти мнасах изображает всю историю человечества до второго пришествия Христова. Господь говорит в ней о Себе, что Он идет чрез страдания, смерть и воскресение, к Отцу Небесному принять царство над человечеством, которое все есть Его родовое достояние. Оставшиеся на земле делятся на две половины: на рабов, поработивших себя Господу чрез послушание вере, и на не хотящих иметь Его Царем и работать Ему, ради неверия своего. Тем, которые приступают ко Господу верою, с готовностью работать Ему, даются дары Святого Духа в святых таинствах: это мнас, — и каждый верующий получает его на служение в кругу верующих. Когда все из рода человеческого, способные покоряться Богу, покорятся Ему — тогда Он снова придет как приявший царство. Первым делом Его будет рассудить рабов, кто что приобрел данною благодатию, а потом последует суд и над теми, которые не захотели иметь Его Царем, то есть или не веровали, или отпали от веры. Напечатлей эти истины в уме своем и не отводи от них внимания; ибо тогда будет решение, которому уже не жди перемены. Бегай неверия, но и веруй не праздно, а приноси и плоды веры. Обретши тебя верным вмале Господь и над многими тебя поставит.
Прежде шести дней Пасхи, говорит евангелист, прииде Иисус в Вифанию. Вифания — селение, отстоявшее от Иерусалима на полчаса пути. Там жило благочестивое семейство Марфы, Марии и брата их Лазаря, которого Иисус незадолго пред сим воскресил из мертвых, уже четыре дня лежавшего во гробе. Поэтому евангелист и присовокупляет: Идеже бе Лазарь умерый, егоже воскреси от мертвых.
Сотвориша Ему вечерю ту. Там приготовили Ему ужин.
И Марфа служаше. Лазарь же един бе от возлежащих. Это показывает, что вечеря была в доме Марфы и Марии. Марфа служила. Видно, это было ее добродетелью — оказывать услуги, заботиться об угощении, как это свойство ее изображено евангелистом Лукою: Марфа молвяше о мнозе службе (Лк. 10:40). А Лазарь был один из возлежащих за вечерею с Иисусом. Он был теперь предметом общего внимания, как гость этой жизни, недавно всесильным словом Господа Иисуса возвращенный из области мертвых. По этому вниманию к Лазарю и евангелист о нем упоминает как о возлежавшем с Иисусом, не упомянув ни о ком другом из возлежащих (Евсевий Могилевский).
Мария же приемши литру мира нарда пистика многоценна, помаза нозе Иисусове и отре власы своими нозе Его; храмина же исполнися от вони масти благовонныя. «Мария же, взяв фунт нардового, чистого, драгоценного мира, помазала ноги Его и отерла волосами своими ноги Его; и дом исполнился благоуханием от мира».
Нард — ароматическое растение (Песн. 4:13), разводимое в южной Индии. Из корней его выжималось масло, самое превосходное из ароматических жидкостей, и составляло предмет роскоши. Наилучшим образом приготовляли эту ароматическую жидкость в малоазийском городе Тарсе. Нард πιστικός, οτπιστίς, — нард верный, неподдельный, по арабскому переводу, «чистый нард». Цельный чистый нард был многоценный, ценился очень дорого. По оценке Иуды, за Мариин сосуд нарда можно было выручить 300 динариев. У древних пред вечерею мыли ноги и иногда намащали маслом; особенно обязаны были оказывать эту услугу дети родителям; у Аристофана читается: «Дочь первая омыла меня и намастила ноги» (Филарет Черниговский).
Мария стала мазать миром ноги Его и отирать волосами своими. Эта Мария, как явно из обстоятельств, была сестра Марфы и Лазаря. О ней упоминают евангелисты Матфей и Марк. Но о другой Марии повествует евангелист Лука, которая также помазала миром ноги Иисусовы. Мария, упоминаемая святым Лукою, жила в другой стране, в Галилее, в городе Наине (Лк. 7:11, 37), и показала свое усердие к Иисусу, когда Он был в доме некоего фарисея Симона. Та Мария была грешница и помазала ноги Иисусу, выражая чувство сокрушения о своих грехах, и, по вере своей получив отпущение грехов, пошла с миром (ст. 39–50); а Мария в Вифании, помазавшая миром ноги Иисусовы, была благочестивая женщина и прежде настоящего случая получила похвалу от Иисуса: Мариа благую часть избра, яже не отъимется от нея (Лк. 10:42). Избравшая благую часть понимала достоинство Христа Спасителя; потому и тогда, как Господь был в доме их и Марфа много заботилась об угощении Господа, Мария, оставив все и сев у ног Его, слушала слово Его. А теперь, когда Господь так много утешил их, воскресив брата их Лазаря, Мария, без сомнения, несравненно более прежнего благоговела к Иисусу и не знала, чем довольно выразить свою признательность и преданность к Нему; поэтому решилась почтить Его тем, чем могла, не считая потерею употребить драгоценное миро для выражения своего почтения и преданности к Учителю и Господу, воскресившему ее брата.
Глагола же един от ученик Его, Иуда Симонов Искариотский, иже хотяше Его предати: чесо ради миро сие не продано бысть на триех стех пенязь и дано нищим? Сие же рече, не яко о нищих печашеся, но яко тать бе, и ковчежец имеяше и вметаемая ношаше.
Иуда поднял голос против доброго и богоугодного дела Марии, говоря: «Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать их нищим»? Такое суждение — с виду благовидное, основанное на любви к ближним. Но Иуда так говорил по недоброму намерению, которое обличает евангелист Иоанн, говоря: «Сказал же сие не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был тать. Он же имел денежный ящик и носил, что туда опускали». Ношение ящика было послушанием для пользы братства; потому что Иисус со Своими учениками не отвергали доброхотного подаяния и, когда не было хлеба, покупали его (Ин. 4:8). Но это послушание для Иуды служило поводом к воровству.
Рече же Иисус: не дейте ея: да в день погребения Моего соблюдет е. Нищия бо всегда имаме с собою, Мене же не всегда имате. Иисус же сказал: «Оставьте ее; Она это сберегла на день погребения Моего. Ибо нищих всегда будете иметь с собою, а Меня не всегда иметь будете».
Мария помазала ноги Иисуса единственно по своему усердию и высокому уважению к Иисусу. Когда стал Иуда осуждать ее поступок как необдуманный, она молчала. Она делала, что внушало ей благоговение к великому Учителю и Благодетелю, и не боялась укоризн, равно как и не ожидала похвал. Иуда по злому расположение души своей начал осуждать ее; но Иисус как ведающий тайны сердечные и всем премудро управляющий, восхвалив дело Марии, дал ему высокое знаменование. Как бы так говорил Господь: «Всему свое время, нищим можно всегда делать добро, а Мне не всегда; ибо недолго буду с вами. Мария помазанием приготовила Меня к погребению». Иудеи, по древнему восточному обыкновению, тела умерших намащали ароматами, как и тело Иисусово жены мироносицы хотели почтить исполнением сего обряда, когда носили ароматы ко гробу Иисусову. И помазанию, какое совершила Мария, Иисус Христос дает значение того же погребального намащения (Евсевий Могилевский).
«Нищих всегда имеете с собою и когда захотите, можете им благо творить». Спаситель, говоря это, имеет в виду слова закона Божия. Господь говорил в законе: «Поелику нищие всегда будут среди земли твоей, то повелеваю тебе — отверзай руку твою брату твоему, бедному твоему и нищему твоему на земле твоей» (Втор. 15:11). Повторяя слова закона, Спаситель одобряет заботу добрых учеников о нищих. Вместе с тем Он останавливает внимание их особенно на словах закона: «Нищих всегда имеете с собою». Это урок для всех мечтателей-филантропов, для всех сенсимонистов и коммунистов и в частности для тех из них, которые беспощадно осуждают за приношения храмам. Всем им говорится: Нищия всегда имате с собою. Пусть не мечтают о величии филантропии своей: бедность, болезни, беды всегда останутся между людьми. Отчего? Оттого, что людям не сделать проклятой земли Эдемским садом. Все, что могут делать для смягчения скорбей жизни земной, пусть делают. Но при этом прежде всего пусть смиряют в себе своекорыстие, которое так нередко, как Иуда, хлопочет о бедных только для своего кармана или для суетной известности; пусть не увеличивают несчастия других мечтами, приятными для страстей и вредными как для людей, так и для целых обществ. Никогда не надобно забывать, что как Бог выше всего, так прежде всего нужны дела для прославления имени Его (Филарет Черниговский).
Разуме же народ мног от Иудей, яко ту есть: и приидоша не Иисуса ради токмо, но да и Лазаря видят, егоже воскреси от мертвых. Приближался праздник Пасхи. Народ со всех сторон собирался в Иерусалим, не только из стран Иудейских и Галилейских, но из-за пределов Палестины, так как иудеи были рассеяны в разных странах за пределами земли обетованной. Народ собирался в Иерусалим на праздник Пасхи, потому что иудеи не могли праздновать Пасху ни в каком другом месте, кроме храма Иерусалимского. К этой Пасхе и Господь шел в Иерусалим, чтобы окончить дело Своего служения; чтобы, в исполнение древних пророчеств и преобразований, принести Себя в жертву за грехи мира. Когда Иисус от Иерихона шествовал к Иерусалиму, Ему сопутствовало множество народа, шедшего также в Иерусалим. Но Иисус остановился в Вифании, где приготовили Ему вечерю. В Иерусалиме стало известно, что Иисус в Вифании, где Он остановился на ночь. Народ, слышавший об Иисусе как великом Учителе и Чудотворце, Который недавно воскресил уже четыре дня лежавшего во гробе Лазаря, устремился в Вифанию. Многие из народа, без сомнения, еще никогда не видали Иисуса. Были даже язычники (Ин. 12:20). Все желали видеть Иисуса и Лазаря, которого воскресил Он.
Совещаша же архиерее, да и Лазаря убиют. Яко мнози его ради идяху от Иудей и вероваху во Иисуса. Уже в то время, как Иисус воскресил Лазаря, некоторые из иудеев сказали фарисеям, что сделал Иисус, и первосвященники с фарисеями на совещании положили убить Иисуса (Ин. 11:53). Но Иисус удалился и не ходил между иудеями явно (ст. 54). А первосвященники и фарисеи дали повеление — если кто узнает, где Он будет, то объявил бы, чтобы взять Его. Вот теперь молва разнеслась, что Иисус в Вифании; что туда стремится народ чтобы видеть Иисуса и Лазаря, которого воскресил Он. Это движение народа снова собрало первосвященников на совет. Видели они, что внимание народа особенно привлекает воскресший Лазарь, потому к прежнему определению — убить Иисуса — недобрые советники присовокупили еще новое, то есть чтобы вместе с Иисусом убить и Лазаря; потому что ради его многие из иудеев приходили туда и веровали во Иисуса (Евсевий Могилевский).
«Пусть вы хотите убить Христа за то, что Он нарушал субботы, что творил Себя равным Богу, из-за римлян, как говорите вы. Но в чем вы можете обвинить Лазаря? Ужели в том вина его, что получил благодеяние? Видишь, как кровожадны желания их! Много чудес сотворил Христос; но ни одно не возбудило в них такой ярости, ни чудо над расслабленным, ни чудо над слепым. Это потому, что чудо над Лазарем изумительнее других и было после тех. Совсем невероятно было видеть, что четверодневный мертвец ходит и говорит. А прекрасное было дело для праздника к (религиозному) торжеству присоединить убийство. Притом же в тех случаях они думали обвинить Христа в нарушении субботы и тем отклонить от Него народ; а здесь ни в чем не могли обвинить Его и потому злоумышляют против того, кого Он воскресил.
Здесь не могли они сказать и того, будто противится Отцу, потому что Молитва Его заграждала им уста» (св. Иоанн Златоуст).
Эта вечеря, которую описывает здесь евангелист, отлична от подобной вечери, бывшей в Вифании же, пред последней же Пасхой, и описанной первыми двумя евангелистами (Мф. 26:6 и далее; Мк. 14:3 и далее). Так принимает сие Православная Церковь, что весьма ясно выражено в синаксаре в Страстную среду и в службах Страстной недели (ср. св. Иоанна Златоуста и Феофилакта). При видимом сходстве описания вечери вифанской у Иоанна и первых трех евангелистов — сходстве, объясняющемся сходством самых описываемых событий, — в самом тексте есть указание, что описываются разные события, только сходные. По Иоанну, вечеря была за шесть дней до Пасхи, по Матфею и Марку — за два; по Иоанну, помазала Господа сестра Лазаря Мария, по первым двум — некоторая женщина (по преданию — та же грешница, которая еще задолго ранее помазала Господа в Галилее, в доме Симона фарисея (Лк. 7:36 и дал.); по Иоанну, Мария помазала ноги Иисуса, по первым евангелистам — голову; по Иоанну, вечеря была в доме Лазаря, по Матфею и Марку — в доме Симона прокаженного; по Иоанну, только Иуда сделал замечание Марии, по первым двум — и другие ученики. Эти разности так значительны, что указывают на разность самых событий, только поелику сходны самые события — сходно у евангелистов и описание их.
Вероятно ли повторение происшествия чрез такое краткое время — от субботы до среды? Невероятного нет ничего, тем более что и побуждения к помазанию Господа женами у той и другой были различные: сестра Лазаря сделала это из чувства глубочайшей благодарности за воскрешение брата ее, а другая жена — по влечению более бескорыстного чувства, почему и обещается ей награда большая, чем той (синаксарь в Великую среду), и вообще препятствий принимать то и другое помазание за различные — нет. Может возбудить недоумение только то, как случилось, что по обличении Господом Иуды за упрек его Марии на первой вечере — через немного дней, на подобной вечере, при подобном событии и другие ученики выразили подобный Иудину упрек женщине? Но побуждение у них было другое, чем у Иуды (ср. св. Иоанна Златоуста и Феофилакта); притом в эти немногие дни так много случилось и такого важного, что вечеря у Лазаря могла несколько забыться; потом, может быть, и на сей раз они увлеклись лукавым подстрекательством Иуды; и наконец, они были еще тогда несовершенны. По внешнему сходству упрека, сделанного Иудою Марии и другими учениками — другой женщине, и ответ Господа на этот упрек, в сущности, одинаков, но о последней жене Господь сказал более, чем о Марии. Итак, надобно принять, что Господь, по сказаниям всех евангелистов, в продолжение Своего общественного служения был помазан на вечерях трижды: один раз еще среди Своего общественного служения в каком-то галилейском городе, в доме Симона фарисея, женою явно грешницею (Лк. 7:37 и далее); другой раз — Мариею, сестрою Лазаря, за шесть дней до Пасхи в Вифании в своем доме (Ин. 12:3 и далее); третий раз — в Вифании же в дому Симона прокаженного (вероятно, одно лицо с Симоном фарисеем (Лк. 7:36 и далее) за два дня до Пасхи женщиною — тою же, по преданию бывшею явно грешницею, которая и прежде помазала Его в доме Симона фарисея.
1 сажень = 3 аршинам = 7 футам = 2,1336 м.
1 верста = 500 саженям = 1,0668 км.
Иисус Христос в первый раз учил о самоотвержении и крестоношении, будучи в Кесарии Филипповой, за несколько дней до Преображения (Лк. 9:23–27): во второй же раз предлагает это учение после Преображения, уже по пути в Иудею (Лк. 9:51).