Личные воспоминания Е.Ю. Концевич
Оп.: Неизвестный Нилус. М.: "Православный паломник", 1995. Т. 2. С. 333-340
За свою долголетнюю жизнь я имела счастье многократно встречаться с лицами высокой духовности.
Среди них одно из первых мест в моих воспоминаниях занимает Владыка Феофан Полтавский. Я его не так много знала и не так много с ним общалась, но то малое общение, какое я имела с ним, оставило во мне чувства особого благоговения.
Другим святым подвижником, которого я, может быть, более встречала на своем жизненном пути, был Владыка Иоанн (Максимович). Я была в Париже, когда он был во главе Западно-Европейской епархии, а потом знала его в Калифорнии. Но о нем уже много написано ближайшими современниками.
В противоположность этому о Владыке архиепископе Феофане редко можно встретить упоминание в печати. Поэтому так бесконечно дорога книга архиепископа Аверкия, только что вышедшая в свет, где дается образ владыки Феофана как архипастыря-подвижника (архиеп. Аверкий (Таушев). Высокопреосвященный Феофан, архиепископ Полтавский и Переяславский. Jordanville, New York, 1974 ). К повествованию автора приложены письменные свидетельства лиц, знавших и почитавших покойного архипастыря, а также приложен сборник его проповедей, произнесенных в Болгарии. Таковые являются поистине жемчужинами, ибо раскрывают глубочайшее значение каждого церковного праздника в его духовном понимании. Так может говорить только ученый богослов и подвижник.
Книга архиепископа Аверкия заключает в себе подробное изложение жизни Владыки Феофана, я же могу только рассказать о том малом, которое выпало на мою долю.
В первый раз я увидела Владыку Феофана, когда мне было 12 лет.
Я тогда жила у моей тети Елены Александровны Озеровой в Царском Селе в Китайской деревне... «Деревня» — это здание, построенное Императрицей Екатериной Второй для придворных лиц. При «деревне» был китайский театр с драконами на крыше. Остальные крыши на домах были просто разноцветные и стилизованные под китайскую архитектуру. Дома эти тянулись вдоль шоссе, ведущего от «полу-цыркуля» Большого дворца в Софию, где квартировал гусарский полк. В начале шоссе была арка, которая называлась «Большой каприз». Не знаю, осталось ли теперь что-либо от всего этого? Дома были фундаментально построенные, комнаты с высокими потолками и широкими окнами, кафельные печи жарко натоплены, было светло и тепло. Тетя имела право пользования этим домом как незамужняя дочь после смерти отца, жившего здесь, когда он состоял при особе Императрицы Марии Александровны, супруге Александра Второго. Стояла в тот год чудная царскосельская зимняя погода: снежные сугробы, яркое солнце. Воздух восхитительный благодаря высокому положению над уровнем моря. Все это вспоминается, как дивный сон!
В эту зиму 1905 года тетя моя была в Царском Селе председательницей Красного Креста. Это было время японской войны. Лазарет для раненых находился при Александровском дворце, где жила Царская Семья. Императрица уделяла этому лазарету большое внимание. Она часто посещала палаты, иногда читала солдатам вслух Гоголя. На Рождество Христово устроили елку. Она любила, чтобы елка напоминала дерево, покрытое снегом, и потому все украшения были серебряного цвета. Тетя рассказала мне об одном случае, когда чего-то не хватило, и Императрица сама побежала во дворцовые покои, перебегая двор в одном платье, несмотря на мороз, чтобы поспешить доставить необходимое.
Я помню еще другой случай: посреди дня в китайском доме вдруг раздался в передней звонок. Выбежала открыть двери сама тетя. Вошла Императрица. Она приехала за моей тетей, чтобы с ней вместе осматривать одно из основанных ею учреждений. Это были: школа для девиц, обучавшихся уходу за детьми, а кроме того была основана кустарная школа, где, между прочим, трудились над составлением красок из смеси натуральных. Императрица помогла тете накинуть на плечи ее старую меховую пелерину и увезла ее с собой. Императрица уважала тетю, а с ее стороны видела беспредельную преданность.
Я описываю всю обстановку для того, чтобы объяснить появление в китайском доме архимандрита Феофана, тогда инспектора Петербургской Духовной Академии; ученого богослова. Он был негласным духовником Императрицы. Целью его прихода был разговор о Распутине. Архимандрит выражал тревогу по поводу вторжения во Дворец этого, по его мнению, нежелательного элемента. 1)
Когда разговор кончился и о. архимандрит готовился уйти, тетя меня позвала в гостиную, чтобы я могла получить благословение от ею почитаемого подвижника. Прошло с тех пор 70 лет, но я, как сейчас, ясно вижу перед собой эту маленькую, уютную гостиную с удобной старинной мебелью. Могу до сих пор описать, как она была расставлена. Отец архимандрит уже стоял, собираясь уйти. Запомнился мне его строго-монашеский облик: молодой, худенький, небольшого роста, с темной бородой. Ему ведь тогда было около 30 лет. Он меня благословил, и я унесла образ этого праведника в своем сердце навеки.
Это была моя первая с ним встреча.
Тетя часто со мной говорила, как со взрослой. Очевидно, она мне сказала о своей тревоге, связанной с именем Распутина, ибо этот случай сохранился у меня в памяти по сию пору.
Прошло еще 4 года. В 1909 г . состоялась хиротония архимандрита Феофана во епископы и его назначение ректором Санкт-Петербургской Духовной Академии. На этом посту Владыка пробыл всего лишь один год. В следующем году он навсегда расстался со столицей и с ученой карьерой.
В это самое время, как я пишу эти строки, я имела возможность через мою сестру обратиться к живому свидетелю, бывшему в Болгарии келейником Владыки, — Александру Павловичу Севрюгину с просьбой сообщить мне о том, как отзывался Владыка Феофан о Распутине.
На мою просьбу последовал следующий ответ: «Владыка Феофан никогда не произносил о Распутине резких слов. Он говорил лишь, что Распутин был «на плохом пути». Владыка, будучи необыкновенно деликатным и сдержанным, не был способен иначе выражаться. Он говорил, что Распутин был одарен духовно и что такие люди или доходят до святости, или погибают. Владыка, предвидя грозные последствия, многократно пытался вразумить Распутина. Он говорил ему: «Григорий, ты на опасном пути...» «Беседы наши с Владыкой, — говорит Севрюгин, — происходили не на той даче, где имели место таинственные явления (о них в статье архиеп. Аверкия ). Ее пришлось покинуть из-за нашествия змей. Владыка приписывал их появление действию злых сил. Мы переехали на дачу «Руми». Там Владыка приходил к нам на кухню и часто делился с нами пережитыми им в прошлом событиями».
В 1910 г . Владыка Феофан был назначен епископом Таврическим и Симферопольским, а через два года был переведен в Астрахань. Здесь он пробыл всего один год и заболел малярией. Полюбившая его паства силой противилась его отъезду. Толпа народа легла на рельсы, не давая поезду двинуться в путь. В 1913 г . Владыка вступил в управление Полтавской епархией, тем благодатным краем, где «все обильем дышит, где реки льются чище серебра». В этом чудесном крае он также был любим паствою. Он пробыл там вплоть до отъезда из России. Многие очевидцы, в том числе и мой муж, рассказывали, как полтавцы горячо почитали владыку Феофана. Когда он прибывал в собор для служения, ступени храма и весь путь при входе посыпался цветами. Моя тетя, о которой речь была выше, поселившись в Полтавской губернии, ездила в Полтаву к Владыке и также мне рассказывала об общей к нему любви его паствы. Из ее уст я слышала, между прочим, следующий случай: в Полтаве жила особенно благочестивая пара. И муж, и жена были преданы Владыке. Когда умер ее супруг, скорбящая вдова спрашивала Владыку: известна ли ему загробная участь ее мужа? Владыка ей ответил, что, может быть, через некоторое время он даст ей ответ на ее вопрос. Владыка молился и смог вдове утешительный ответ.
О другом случае при мне рассказывал князь Владимир Давидович Жевахов, впоследствии принявший епископский сан с именем Иоасафа. Он спросил Владыку Феофана о загробной участи Белгородского архиерея, которого нашли повесившимся в уборной. Погибла ли его душа? Владыка сказал, что этот епископ не погиб. Он не сам себя повесил, но это совершили бесы. Оказывается, что архиерейское подворье перестраивалось. Строители кощунственно соорудили уборную том месте, где в прежнее время помещался алтарь домовой церкви и стоял престол. Когда оскверняется освященное место или там, где совершается убийство или самоубийство, оттуда отходит благодать Божия, и в этом месте поселяются бесы. Неизвестно, в какой мере этот епископ был виноват в столь недопустимом недосмотре, но он оказался жертвой.
Мирная жизнь Владыки Феофана в Полтаве продолжалась всего лишь 4 года: с 1913 по 1917, когда вообще окончилась мирная жизнь в России. После революции был созван Всероссийский Собор. На Соборе владыке Феофану было поручено исследование вопроса об имябожничестве. Пять лет перед этим, а именно в 1912 году, возникла на Афоне трагическая смута, связанная с этим вопросом. В 1917 году эта смута была далеко не изжита. Владыка Феофан собрал огромный материал касательно этого вопроса и готовил обстоятельный доклад. Что сталось с этим его трудом, если ему удалось вывезти его за границу, и вообще со многими учеными трудами Владыки?
После больших испытаний и тюремного заключения от украинского Правительства Владыке удалось перебраться за границу. Он пребывал в Сербии и Болгарии и был членом Синода Зарубежной Церкви. Во Францию он переехал в начале тридцатых годов.
С самого начала революции и мне пришлось очутиться за границей. Условия жизни были тяжелыми, но потерю родины я переживала как потерю самого главного. Вспоминалось мне, как в былое время я возвращалась домой из заграницы, какую радость испытывала я, попадая в ширококолейный вагон, радовалась даже, увидев на платформе форму русского жандарма! Вот из окна вагона начинает мелькать незатейливый пейзаж: поля, березки, сосны... Но это все свое — русское! Какое великое счастье — я в России, я дома! Здесь мое место! Но это все теперь ушло навеки! Кроме потери родины рухнула связь со многими лицами, представлявшими для меня Святую Русь, на которых можно было опереться. Надо было работать и не думать. Но душа была полна скорби. Если в России все святое уничтожается, — может ли мир дальше существовать? Узнав о пребывании на Балканах Владыки Феофана, я ухватилась за мысль обратиться к нему письменно. Надежда меня не обманула: я получила от Владыки ряд утешавших меня писем. Относительно конца мира и надежды на возможность возрождения России Владыка мне ответил следующее:
"Вы спрашиваете меня о ближайшем будущем и о последних Временах. Я не сам от себя говорю, а сообщаю откровение старцев. А они передавали мне следующее: пришествие антихриста приближается, и оно очень близко. Время, отделяющее от него, надо считать годами и в крайнем случае несколькими десятилетиями. Но до пришествия антихриста Россия еще восстановится, конечно, на короткое время. И в России должен быть Царь, предъизбранный Самим Господом. Он будет человеком пламенной веры, великого ума и железной воли. Так о нем открыто. Будем ожидать исполнения открытого. Судя по многим признакам, оно приближается, если только по грехам нашим Господь Бог — не отменит и не изменит обещанного. По свидетельству слова Божия, и это бывает".
Когда Владыка в начале тридцатых годов переселился во Францию, он жил с моими давнишними знакомыми: то были Феодор Николаевич и Лидия Николаевна Пороховы. Они выехали из России под фамилией финляндских граждан Вальконен. Лидия Николаевна была дочерью камерфрау Императрицы г-жи Герингер. С ними выехала их верная горничная Настя под видом их племянницы. Настина сестра была монахиней в Выксунском монастыре, основанном старцем Варнавой [Гефсиманским (Меркуловым) — Сост.]. Двери дома Пороховых-Вальконен были заперты решительно для всех. Меня принимали в виде исключения. Я их еще знала по Петербургу и обедала у них однажды с моей тетей. Кроме меня приходил молодой человек, который был в Полтаве посошником у Владыки. Лидия Николаевна мне говорила, что к Владыке просился приходить о. протоиерей Сергий Четвериков, чтобы беседовать на тему об Иисусовой молитве. Но ему было поставлено условие: прекратить всякое общение с «Христианским Союзом Молодых Людей». О. протоиерей не согласился.
Пороховы жили в предместье Парижа Кламаре. Я ездила туда от времени до времени. Мне приходилось присутствовать при служении Владыкой литургии.
После обедни пили чай в столовой. Владыка рассказывал присутствующим случаи из жизни святых. Я сидела на дальнем конце стола и тогда начинала глохнуть, поэтому мне было трудно уловить нить его рассказа, но я помню, что речь шла об египетских пустынниках.
В один из моих приездов Владыка велел мне принести ему для просмотра тот материал, который я получила из России десять лет перед этим. Там была рукопись книги «На берегу Божией реки», которую удалось только недавно напечатать, а именно в 1969 году. Прочтя рукопись, Владыка не одобрил в ней автобиографию старца Ионы Голосеевской Пустыни. Слова Владыки были для меня законом, но в этом случае я сама разделяла его взгляд. Таким образом, эта довольно объемистая часть не попала в печать.
В 1935 году я вышла замуж. Нас обоих пригласили приехать в Кламар. Мы пили чай в присутствии Владыки.
Скромный и молчаливый, муж мой не проронил ни слова о том, что он давнишний, еще с Полтавы, почитатель Владыки и ездил к нему в монастырь, который находился вблизи Херсонеса, получив отпуск на фронте во время гражданской войны. Когда же я заговорила в следующий мой приезд в Кламар о том, что нам желательно принимать участие в попечении о нуждах Владыки, со стороны Лидии Николаевны я встретила полный отпор. Это было, очевидно, понято как некое нежелательное вторжение в их жизнь, недоверие к моему мужу. Войти в непосредственное сношение с Владыкой помимо его окружения не представляло возможности. Никогда не пришлось говорить с Владыкой с глазу на глаз.
Муж мой, как инженер, работал по электрификации отдаленных от центра местностей, и мы попали в Париж только во время войны. За эти 5 лет в жизни Владыки произошли следующие перемены: переезд из Парижа в провинцию на ферму бывшей полтавской помещицы, где вскоре Пороховы умерли и Владыка остался с этой помещицей и Настей вплоть до своей кончины 6/19 февраля 1940 года.
Уже живя в Америке, узнала я об обстоятельствах жизни Владыки в провинции. Очевидно, для него не было отдельного помещения в обыкновенном фермерском доме. Он поселился в меловой пещере, вырытой в горе. Я теперь себя горько упрекаю в том, что мы не проявили большей настойчивости. Если бы заранее знали о положении вещей, у нас хватило бы средств на постройку келлии. В таком климате, где бывает снег и морозы, Владыке, несомненно, было очень тяжело, особенно при его слабом здоровье.
После кончины Владыки в Париж приезжал о. Варнава, который хоронил Владыку. Мы его пригласили обедать в надежде услышать от него какие-либо подробности о жизни Владыки на этой ферме. Отец Варнава был монастырским иеромонахом, по натуре он был «израильтянином без лукавства». Для него покойный Владыка был просто обыкновенным архиереем на покое. Он нам ничего не рассказал. Вероятно, и мы не сумели его расположить к большей откровенности.
Заканчивая, хочу упомянуть об одном близко мне известном случае. Александр Иванович Диковский, ротмистр Иркутского гусарского полка, был убит в сражении в 1914 году осенью. Это был христианин и человек праведной жизни. Тело его было привезено в город Кременчуг. Ко времени погребения из Полтавы прибыл Преосвященный Феофан, который отслужил заупокойную литургию и отпевание. В частной жизни он не знал семью покойного. Он прибыл по собственной инициативе. Вдова покойного мне говорила, что Владыка служил, как ангел. Служение его было невыразимо прекрасным и умиротворяющим. Это дивное служение внесло в ее окаменевшую от скорби душу мир и утешение.
1) Здесь очевидное смещение дат. Распутин был введен в Царский Дворец уже после Японской войны, да и духовником Царской Семьи Владыка Феофан стал также после войны. То есть встреча Е. Ю. Концевич с архимандритом Феофаном могла состояться только следующей зимой 1905-1906 гг. А разговор о Распутине, вероятно, относится к еще более позднему времени. Из этого можно заключить, что, скорее всего, в памяти Елены Юрьевны совместились несколько встреч с будущим Владыкой Феофаном. – Ред.
http://krotov.info/history/19/1890_10_2/1872feof.html
Ред. Golden-Ship,2010